Бесплатный фрагмент - Упавшие облака

Упавшие облака
Глава I

Мысли в тот день были ясные и чистые как звездное небо над головой. Всё в ту секунду казалось так правильно и просто. Это миг совершенства. Сергей представлял большой пленочный фотоаппарат, который может с помощью одной кнопки остановить время, как снимок. Сейчас он бы точно нажал эту кнопку.

Ему казалось, что до этого момента он даже никогда не смотрел на небо, всегда разглядывал почву под ногами, как бы не запнуться о неровую каменную кладку тротуара. А сейчас он лежит на крыше и глаза упираются вверх, и небо неизбежно упирается в его плоский живот. И все как-то совсем иначе. Интересно, она тоже это чувствует?

Сергею всегда хотелось знать её мысли. Больше не от сопереживания, а из личных побуждений. Он хотел понять принцип работы её серого вещества, начать предугадывать, и всегда.. всегда держать в поле своего зрения, но она была исключительной спонтанностью, и могла раствориться в любой момент.

Конечная граница планеты — вот она — это небо, а конечная граница человека — это мысли, и эта девушка была расплывшимся туманом. Как бы ему хотелось, чтобы её мысли тоже так легко упали на его живот, но вместо этого, чтобы не потерять даже этот расплывчатый силуэт, он каждый раз задавал один и тот же, реально значимый вопрос.

— О чем ты думаешь сейчас?

— Я не думаю. Это мешает жить. Разве что помечтать разок-другой.

— О чем?

— Хочешь позаимствовать мои мечты?

— У меня своих в избытке. Особенно когда я здесь, над крышами, ощущаю всю мощь исторической архитектуры, и я на самом её верху, почти касаюсь мизинцем звезд. А мне ведь даже не приходилось раньше смотреть на небо.

— Небо видят только влюбленные, Сережа.

— А ты видишь?

— Я вижу только тебя, это еще хуже, чем небо.

— Какой примитивный объект, там точно разглядывать нечего. Посмотри лучше вниз, мы же в самом сердце этого необыкновенного города!

— Да ну, брось. Тогда уж лучше спуститься в подвал, — в её словах часто можно было слышать легкую улыбку, по отличительно длинным и вытянутым словам, — Да, да, именно в подвал. Самое сокровенное всегда лежит на глубине души. Там нет этих нарочитых пилястров, колонн и скульптур, о которых ты всё время нудишь. Подвал гораздо больше похож на нас — на тебя и меня, милый. И на них — на людей этих внизу. Такой.. жуткий, пустой и завсегда ветреный. Ветер в Питере дует даже в подвале, — её ответы более приводили в непробиваемый тупик, чем давали ясное понимание течения неповоротливой мысли. И она становилась для Сережи густым и непробиваемым туманом. Говорила она кратко, но парой фраз занимала его мысли на весь оставшийся день или ночь, заставляя бесконечно искать истинный смысл значения, казалось бы, таких ранее простых слов..

И в эти моменты краткосрочного забвения она имела очень характерную привычку — перебирать свои длинные и гибкие пальцы, на которых можно наблюдать запущенную работу какого-то сложного механизма.

— А я тогда где?

— Ты — рядом. Вот он ты, — она пихнула его колючим локтем в ребра. Но Сергей продолжил молчать, ожидая конкретного ответа.

— Посмотри на меня — она плавно поднялась над Сергеем, и её волнистые волосы застыли на пару секунд у его лица, — всё, больше не смотри, а то я падаю, — Она снова легко откинулась головой на его плечо. Они оба знали, что лежат, но даже в таком положении она могла куда-то падать.

— Увидел?

— Что?

— Ты на самой глубине моей души, в подвале. Прямо здесь. — вся Сережина грудь затрепетала, она взяла его ладонь и приложила тыльной стороной к своей мягкой груди. — И это возьми, — неуклюже вытащила из-под спины свой клетчатый фетровый шарф. — Там, где ты держишь, тоже очень ветрено.

— Ничего, от этого ветра меня спасать не нужно, — он в порыве нахлынувшей радости отбросил шарф, и сильный ветер сдул его с крыши. Он начал непрерывно касаться губами белоснежной груди, и её пальцы поплыли вдоль его лохматых волос.

— Смотри, а то станется не любовь, а простуда какая-то!

***

Иногда, откидываясь мыслями в прошлое, Сережа размышлял, стал бы он садиться в тот поезд до Санкт-Петербурга в его двадцать шесть с половиной лет или же продолжил бы жить свою пресную, пресловутую, но такую спокойную и понятную жизнь, ведь он с самого детства знал, какой дорогой ему нужно идти в жизни. Всегда знал, но не шёл. Не шёл, от того, что это было трудно.

Сменить привычную обстановку и отказаться от всего, что сейчас имеешь, или от всего, чего не имеешь.. но мог бы иметь с перспективой в десять лет, например. Решить окончательно, что жить как прежде больше нельзя или можно, но не имеет смысла. Решить все вопросы, которые начинают тревожить перед сном.

«Архитектура и недвижимость — вот, что будет всегда приносить тебе деньги. А фотограф — это когда делать нечего».

Отец всегда говорил, что поступать нужно в архитектурный институт, но Сережа сильно тяготел к фотографии, мечтал о большом профессиональном фотоаппарате, чтобы запечатлеть богатую реальность. Он обожал в фотографии то, что даже когда мелочи становятся давно забытыми, фотография всегда будет хранить пойманный однажды момент.

В детстве Сереже казалось, что ничего нет красивей летящей птицы. Секунда, когда крылья застывают в воздухе, и кажется, что она вот-вот упадёт. Он взял казенный фотоаппарат отца, когда тот еще имел «работу с поручениями», как говорила мама, и потратил все плёнки на то, чтобы сфотографировать птиц с балкона. Все кадры вышли размазанными и неудачными. Когда отец узнал о потраченной плёнке, он забрал фотоаппарат у маленького Сережи, причитая, что от него одни проблемы, и никакого толку.

Но архитектура — вот, во что верил отец. По его мнению, это было прибыльно и престижно: «Строили, строят и будут строить! Успевай только картинки калякать». Тогда и не придется «торчать по одиннадцать часов на смене, и уставать в утварь».

Нельзя сказать, что у Сережи было несчастное детство, несмотря на некоторые ссоры его родителей и крупные недопонимания с отцом. Ребенок имел все, что полагается для становления настоящего мужчины — улицу. Вся жизнь замыкалась во дворе — на шести пятиэтажных домах, построенных в квадрат. И это был свой шумный, веселый, а иногда и пугающий мир. Там было всё: игры, драки, разборки, соревнования, стрелки, девчонки и все местные «мутки».

В центре всех шести домов рос большой старый тополь, который так не любила Сережина мама из-за количества пуха на балконе и всегда твердила о том, что нужно написать «что надо», передать «кому надо» в то самое «нужно место», чтобы этот тополь немедленно срубили, но так этого никто и не сделал. А ребята очень любили собираться в тени тополя, где и воздух был слаще, и солнце светило как-то по-особенному..

Сережа был лучшим другом Влада, главного задиры, который грозил всем, если что было «не по-пацански» или против справедливости, защищал девчонок и никогда не боялся дать по башке. Сережка драться не любил, но всегда был в страшных синяках, так как считал драку — делом чести, если дело касалось его лучшего друга, поэтому без раздумий ввязывался в бой при каждом случае, который он оценивал обязательным. Но после нескольких порок ремнем от отца и слез матери за сломанные очки, которые помимо всего прочего были большими затратами, Сережа всегда начал сначала снимать их, после чего клал очки в ямку у тополя, а по окончании разборки, весь в крови, забирал их обратно. Возможно, это и есть добрые воспоминания из детства, ведь именно тогда он понял, как отстаивать свою позицию и жить, исключительно, по совести. Тогда же он понял, что солнечное сплетение — это вовсе не множество весело пересекающихся лучей солнца.

По окончанию школы учиться Сергей пошел на архитектора, но не для того, чтобы угодить отцу, а чтобы не упасть в ту же безвылазную яму с опустошенной бутылкой под боком. Влад же почти сразу переехал в Санкт-Петербург и поступил в военное училище, и они виделись только по редким отпускам Влада, когда он приезжал домой.

И каждый раз, когда Сергею становилось невыносимо сложно совмещать учебу и подработку на складе — он вспоминал отекшее лицо отца, и силы сами откуда-то брались. Так и пролетели пять лет бакалавриата и двенадцать месяцев практики и профподготовки. И из всех лет обучения, кропотливой работы над проектами, бессонных ночей за книгами, самое сложное почему-то оказалось купить билет на поезд, собрать вещи и составить план действий хотя бы на ближайшие три дня.

Но вот ветер с примесью питерского воздуха задувал в купе. Оставлять Сергею в родном маленьком городе было нечего, и ехать тоже было некуда, но поезд продолжал двигаться в назначенном направлении, пока картинка зеленого пейзажа не сменилась внушительной металлической конструкцией Ладожского вокзала, нового проекта самого технологичного вокзала не только России, но и Европы. Сережа сфотографировал каждую деталь своими глазами. Все было так уместно и лаконично: прямые линии, полупрозрачные стекла, мозаики на стенах. Будь Каренина Анна нового времени — стояла бы она на этом вокзале, и концовка была бы совершенно иная.

Сергей прямо-таки и видел женщину в строгом пальто, которая достает тонкую сигарету из своей маленькой сумочки и произносит: «А надо оно всё мне? Катитесь к черту, господа, когда мы живем во время таких инновационных строений!», после чего стряхивает пепел и идет собирать пожитки в новое будущее. По крайней мере, такое настроение преобладало в душе Сережи, и он подумал, что, действительно, при выходе из вагона нужно будет закурить.

— Что за сногсшибательная женщина скрасила твою дорогу, многопочтенный Сергей? — старая знакомая улыбка Влада была направлена не иначе, как на молодую провинциальную блондинку, которая выходила перед Сергеем.

— Стыдно признать, я не осмелился узнать её имя, друг, — веселый театральный тон молодых парней засмущал девушку и её кожа побагровела.

— Извольте вам помочь. Как же вас зовут, прекрасная дама?

— Лиза.

— Елизавета! В духе нашего времени. Несколько цифр, и сегодня вечером вы увидите самые романтичные места города, — Сережа знал каждую фразу своего приятеля наизусть, и даже спустя годы репертуар не изменился, разве что сейчас вместо эпитета «милая» прозвучало новое «прекрасная».

Девушка самодовольно черкнула Владу свой номер и быстро удалилась из поля зрения. Она точно знала, что показать он хочет ей не город, и от этого в её глазах промелькнула искра удовлетворения. Обозначать этого не принято, но каждой женщине льстит, когда на нее смотрят с одной только мыслью — жадно повалить на кровать.

Два друга обменялись теплыми рукопожатиями через плечо, искренне осчастливленные очередным командным возобновлением в духе школьных лет. До чего же весело знать, что весь мир может быть подвластен дерзким, красивым и молодым людям. Особенно когда один из них– ты сам. Только теперь в их власти не маленький двор с одним тополем, а целый большой и такой непредсказуемый город.

Елизавета была забыта сразу же, как скрылась из поля зрения, да и она была строго не во вкусе Сергея — слегка выпирающий живот и худые длинные ноги. Он определил её с первой секунды — об отсутствии вкуса свидетельствовали многочисленные блестящие бляшки на короткой куртке, высокие сапоги и мини юбка — так одеваются девушки с утраченным чувством собственного достоинства. Смущение и робость всегда отталкивали Сережу в девушках, но и демонстративная готовность убивали интерес.

Пара красноречивых фраз — и вечером она уже была лучшим обнаженным дополнением ночной спальни, а для неё, в свою очередь, возможность почувствовать свою привлекательность в глазах видного молодого человека. Лиза — это самый доступный вид девушек, представляющий отсутствие интереса в глазах Сергея, но для Влада — лучше не придумать для одной ничем не обязывающей ночи.

Поэтому этот ход полностью был предоставлен Сережиному лучшему другу, который донельзя избалован женским вниманием. Но при всем учете, никогда не относился к девушкам неуважительно. Все действия Влада были похожи на четко отработанный план действий, который осуществлялся в конечном счете безукоризненно. Но на следующий день от первого телефонного звонка и того же дня свидания, он никогда не перезвонит ни Лизе, ни Маше, ни Лене, ни Кате. Пока ты крепок и красив, девушка становится не более, чем объектом потребительского самоутверждения. Печально лишь то, что это действительно срабатывало в девяносто девяти процентах случаев. «Почему?» — а вот это был, действительно, вопрос.

— Давай дома за встречу? Там и о планах извилинами пошевелим, что думаешь?

— У меня есть одно неотложное дело. Дай мне адрес, не жди.

— Передавай неотложному «привет».

«Одним неотложным делом» могла быть либо работа, либо женщина. И крайней степенью неотложности было совмещение и того, и другого. По дороге на автобусную остановку Сергей вспомнил, что идти к кому-то в гости с пустыми руками нельзя, его с детства к этому приучали.

Сережа, изучающий в своей жизни такую отрасль дотошно точной и технической работы, как архитектура, считал, что верить в приметы — это невежество, но почему-то всегда их соблюдал, так.. на всякий случай: рассыпанная соль — к беде; есть с ножа, злым станешь; нужно приседать на дорожку, чтобы вернуться; скрестить пальцы, если врешь; показывать язык в зеркало, если вернулся за забытой вещью и так далее..

В продуктовом магазине Сережа взял бутылку красного вина и нелюбимую с детства коробку темных конфет с коньячной начинкой. В вопросах, о которых Сережа не имел никакого понятия, предпочитал следовать привычным правилам этикета, от чего иногда казался приторно пошлым.

На удивление, ценники на прилавках оказались ниже тех, что были в одном из немногих магазинов родного города. По всей видимости — отсутствие конкуренции, даже если бы цены подняли еще вдвое, люди не перестали бы в него ходить, так как ехать до «города» было еще дольше и затратнее.

«Город» — так у местных маленьких поселков было принято называть первый ближний крупный населенный пункт, куда родители ездили за техникой, пуховиками, ботинками и другими значимыми покупками. Сережа любил эти дни, так как ему всегда покупали горячий и ароматный пирожок с капустой. Холодок пробежал по спине от воспоминания ледяной картонки перед зеркалом, на которой он стоял в одних носках и брюках на вырост и чувствовал себя полным кретином, чему с нерусским акцентом возражала продавщица с черными, как сажа, волосами. Сейчас времена были совсем другие.

На кассе Сережа обратил свое внимание на необычную женщину. Она всем видом показалась ему какой-то особенной. У неё были длинные изящные пальцы, худощавые ноги и короткие белесые волосы. Движения её рук были плавные и вальяжные. Пальто подчеркивало её талию, и в каждом её шаге чувствовалась какая-то отреченность от действительности. Внимание Сережи упало на её продуктовую корзинку, в которой непринужденно лежала.. водка? Это действительно водка?

Девушка все также естественно двинулась расплатиться за покупку, словно в её корзинке лежали пирожные с заварным кремом. Все в ней показалось ему таким противоречивым, что он поспешил оплатить покупку, чтобы взглянуть на её лицо, но она грациозно вылетела из магазина, не оставив ни малейшего представления, почему столь аристократичная питерская дама заурядно покупает посреди дня водку в продуктовом магазине.

В первый день с ориентацией в новом городе, среди многочисленных закоулков еще имелись некоторые трудности, поэтому Сергей сразу же подошел к женщине в широкой фетровой шляпе:

— Доброго времени суток, милая дама. Не подскажите, как пройти в шестой подъезд Ленинский проспект, 162, — женщина фыркнула и отвела взгляд в сторону. Она показалась ему какой-то сумасшедшей, что Сережа предпочел поскорее удалиться. А в действительности оскорбительно было лишь то, что даже льстивое обращение не произвели на женщину никакого впечатления, хоть она и была в весьма преклонном возрасте.

— Вы ещё не созрели для Питера, молодой человек, — выдавила вслед пожилая женщина, но её слова пронеслись где-то фоном в его голове. Не ему ли самому лучше знать, до чего он созрел?

Сережа свернул в подворотню и увидел двери с табличками номеров квартир. За последний час Питер произвел на него неизгладимое впечатление парадоксального мира, и всё, что ему хотелось — это отдохнуть и разложить в голове все события уходящего дня.

Пока Сережа ждал ответа на гудки домофона, его взгляд упал на листок бумаги с напечатанной надписью:

«Уважаемые соседи, просьба закрывать двери в подъезд- первым этажам сильно дует!», и рядом маленькая надпись маркером от руки «Подъезд у тебя в Москве, олух!»

И только тогда Сергей понял, чем обидел ту женщину на лавке, от чего ему стало как-то обидно. То ли за прокуренные питерские парадные, то ли за «плебейские» подъезды родного города. Дверь открылась даже без вопроса — его ждали. Он поднимался вверх по лестнице, проговаривая про себя слово «парадная», не представляя, как надпись из трёх букв на стене и труп голубя с окурком в промежности могут быть составляющей «парадной».

Татьяна встретила гостя в домашнем халате, и из квартиры сразу повеял запах женского уюта и вкусной пищи. Время даже не коснулось ее породистой внешности.

— Что скажешь? — а о чем могут говорить люди, давно решившие, что их общение — объект крайней запрещенности после стольких лет безуспешных попыток создать что-то разрешенное?

— Просто привет, просто как дела.

— Что задумал?

— Ну.. если согласно этикету, то сейчас я должен изогнуться в поклоне, назвать цель прибытия, внести похвалу небесам за то, что мне даровали сей светлый миг встречи, остаться до первой кружки чая и, рассыпавшись в изъявлениях благодарности, распрощаться.

— Вместо этого ты пройдёшь на кухню, нальешь вина, без разрешения закуришь у стола, прожжешь скатерть, наотрез забудешь имя моего кота и в полупьяне заявишь, что желаешь остаться на ночь. В общем-то, станешь примером наихудшего поведения.

— Начнём гладью, закончим гадью.

— Ты неисправимый подлец, Сережа.

— Так мне можно войти?

Глава II

Турка нагревала темнеющую пенку черного кофе, Сергей с улыбкой смотрел в окно Таниной коммуналки, которая пахла весьма душной питерской теснотой. Удивительной показалась игра редких и, отнюдь не характерных для города, лучей солнца на низких коричневых крышах. Сергею захотелось открыть деревянную форточку и вдохнуть запах свежести. Воздух был наполнен плотным и густым оттенком мокрых гранитных плит тротуара, высокими железными фонарями и горячим хлебом. По этой же улице Сергей заметил уютную булочную, где еще до зари начинают работать пекари, чтобы к семи утра уже была готова мягкая и свежая выпечка. Неожиданно ноги коснулся рыжий мурлыкающий кот, который, спустя столько времени, все еще не забыл его запах. Забавно было то, что Сергей действительно не помнил его имени.

Настроение с утра было скорее хорошее, непроизвольно вызывающее улыбку. Впереди был целый путь, были планы, было волнующие ожидание. И все было прекрасно, кроме мыслей о текущем положении дел в пределах этой квартиры, кроме вопроса о неоднозначных отношениях, одним словом: всё, кроме Тани.

— Доброе утро. Ты уже улыбаешься? И да, значит сегодня утром кофе и никаких сигарет? — за столько лет Таня выучила все его привычки, и четко знала, что Сергей не курит за чашкой кофе. Его бабушка, по профессии врач-кардиохирург, говорила, что никотин и кофе в сочетании чревато огромной нагрузкой на сердце. Сергей, вроде как, следил за здоровьем: не курил за кофе, объедался сладким только до обеда, в случае высыпания на коже выпивал лекарство от диатеза и не пил алкоголь еще несколько часов после приема таблетки, чтобы не получить осложнения на печень. Не хрустел пальцами и не перебивал аппетит колбасой, даже если ближайший прием пищи — бутерброд с той же колбасой: нельзя и точка.

— Да, сегодня только кофе, — взгляд упал на большую деревянную фоторамку с воспоминанием Таниного дня рождения: ее отец, мать, подруга и он сам. В тот день он подарил Тане ювелирное украшение из серебра на шею, которое он долго и тщательно выбирал, тяжело разбираясь в том, что может понравится девушке, у которой есть все, что она пожелает с самого детства. Когда Таня открыла компактную коробочку, на лицах семьи нарисовалось полное разочарование, а Танина лучшая подруга что-то буркнула и вовсе вышла из комнаты. Все ждали обручальное кольцо. Предложения не последовало, а Сергей и не знал, что от него чего-то ждут.

«Ювелирный магазин, Сергей» — наставление на подарок от Таниной мамы, с которой он посоветовался за неделю до праздника. Он воспринял ее слова слишком буквально или просто прикинулся дурачком, так как чувствовал себя не готовым завести семью или готовым, но не с Таней.

В его жизни не было человека, который мог бы ему посоветовать и помочь в житейских делах, а самому ему едва ли хватало опыта выбрать хотя бы серебряную подвеску. Сережина мама относилась к Тане без особой теплоты, но и не сказать, что плохо — есть и есть. Все давно привыкли к тому, что они вместе, поженятся, заведут семью. Но иногда мама как-то печально смотрела на сына и говорила лишь о том, что нужно всегда слушать свое сердце. Стоило внутреннему голосу Сергея замолчать, чтобы прислушаться к сердцу, как он различал только равномерный стук, больше похожий на бабушкину кардиограмму. И что там было слушать — непонятно.

Все текло само собой, стабильно, без всплесков и падений, без стресса и без особой радости, без деградации и развития. Он был всегда с ней деликатен, вежлив и тактичен. Когда жить вместе стали, и то от того, что Танины родители твердили без конца, что «пора бы уже и дальше двигаться», тогда все совсем стало каким-то примитивным.

А где прописано, когда пора, а когда уже и вовсе необходимо? Получить бы большой и толстый справочник с ответами на все вопросы, в котором по главам расписаны правила жизни. Как в учебнике по многоэтажному строительству, все по порядку: подвал, первый этаж, второй, третий и так до самых облаков. А потом выходишь на крышу, чувствуешь под ногами серьезное многоэтажное здание и понимаешь, зачем оно всё было. А тогда он стоял где-то на бетонном каркасе первых этажей, и уже не понимал — зачем и для чего все это, собственно?

Вот Сергей держит в руках все ту же фотографию и ловит себя на мысли, что Таня очень хороша собой: фигура, приталенное платье, прическа, макияж, юная женственность — все на месте. Со стороны виднее. А тогда он ей даже комплименты никогда не делал — не замечал в ней ничего необычного. Да и сегодня не замечал, всю ночь не замечал. А она от чего-то его любила, хоть и показывала свой жгучий характер. Даже сейчас он смотрел на фотоотпечаток своего лица рядом с Таней и удивлялся, что она могла в нем найти?

Все родители хотят лучшего для своих детей, и Сережа не осуждал Таниных отца с матерью или, по крайней мере, уже не хотел держать на них зла. Он чувствовал, как он не дотягивает до обеспеченной и интеллигентной Тани. Чувствовал, как родители не одобряли ее выбор. Позже это чувство превратилось в крупное давление, наставления матери, которые также влияли и на Таню, что проявлялось в ее частых скандалах. В завершение всему этому пришел конец. Сергей знал, что сейчас Таня живет той жизнью, которую всегда заслуживала. Знал, что у нее периодически появлялись новые мужчины, но отношения не развивались глубже. Все внутри него остыло или никогда даже не загоралось по-настоящему: ему не снились её туманные образы в тоске, он не испытывал ревности от мысли, что у нее появляется кто-то, не щемило в груди при воспоминаниях их совместного прошлого.

А когда у него спрашивали, почему с Таней разбежались, он пожимал плечами и неоднозначно говорил банальное: «Не сложилось». Но вот он здесь, в Таниной квартире, как-то по обыкновению. От того, что где-то глубоко в душе знал, что она всегда его ждет. Сергею вдруг стало тошно от этой фотографии, и он положил рамку лицом вниз. Таня вышла из душа, и, пока динамично вытирала полотенцем волосы, рассказывала о ближайших событиях, на которых она, конечно же, обязательный будет присутствовать.

— ..а сегодня вечером будет открытие выставки картин Поля Гогена. Приходи, я там буду.

— О, а это по мне! «Я больно плясать горазд. Девушки, полюбите меня кто-нибудь»,– минуты раздумий Сергей занимал фразами классиков, которые давно выходили из головы как-то инстинктивно, без напряжения. А в этот момент сам его взгляд сквозь прозрачные линзы очков становился еще более задумчивым и глубоким. Безопасное время для того, чтобы принять решение. Идти или не идти? Завести правильные знакомства — первое, о чем нужно позаботиться в новом городе, напомнил себе Сергей. Но если по-человечески.. он снова посмотрел в сторону фотографии в рамке.

— Пора бы перестать книжками баловаться, Сережа. Они и придуманы только для того, чтобы сбивать тебя с толку и выдумками потешать.

— Интересно, Татьяна, чем это у вас, в кругах высшей интеллигенции, принято таким «баловаться», да и чтобы толково? — диалоги с это девушкой превращались в какое-то словесное состязание, конфронтацию, где нет никаких компромиссов или уступок, только победа, и только поражение.

Такие моменты были единственными яркими вспышками крайне стабильных отношений. От повторяющихся всплесков адреналина наступает моментальная зависимость, и дикая ломка при их отсутствии, и тогда в какой-то момент это стало совсем невыносимо.

— Не задирайся, баловство вообще строго по вдохновению. Так можно пробаловаться до самой смерти, и ничего серьезного не увидеть, — было в ее словах что-то отталкивающее и колючее, с большим намеком на обиду.

— И часто в тебе это вдохновение просыпается? Я чисто из своего праздного любопытства спрашиваю.

— Каждую неделю, пока скучно не становится.

— Скучно? Татьяна! Для такого моралиста как ты — это почти грех.

— Ты слишком беспечный, Сережа, понимаешь? И все это тебе трезвый ум туманит.

— Ну уж нет, это забота по части алкоголя. А я, благо, еще слишком глуп, мне еще скучно не бывает, чтобы думать: книжки читаю, видишь, и улыбаюсь по утрам. Ты не думала, что излишняя серьезность — тоже своего рода беспечность? А если и выбирать, то я лучше подохну, чем сморю себя в скуке.

— А я бы с радостью сморила себя в скуке со смертельно скучным человеком. В вечные страсти, я, как девчонка, не верю. Скука — это нормально, а страсти — это тортик к чаю. А от тортиков полнеют и диабетом обзаводятся, сам знаешь. Но ведь нет — все вокруг такие незаурядные и веселые, книжки цитируют, и улыбаются от чего-то по утрам, что аж при всем желании не подохнуть от скуки. — Таня отвернулась в окно, зажав в руках полотенце, вроде с улыбкой, а вроде вот-вот слезы из глаз польются. И только под светом окна он увидел, как за одну минуту её лицо осунулось, глаза припухли, и, всегда ровная осанка, чуть пригнулась к полу. В душе почувствовал себя за это виноватым, и ему стало совершенно не по себе.

— Повезло тебе, что ты не сладкоежка. — поцеловал ее в щечку, и пошел собираться. Решил, что на картины не пойдет. Совесть не позволяет вот так взять и на все готовенькое пристроиться.

— Возьми и не спорь, — Таня агрессивно сунула Сергею билет на вечернюю выставку. — Не маленькие. Я тебя не на чай приглашала и стыдится не собираюсь. Если что понадобится — я позвоню. До скорой встречи, Сережка, вот теперь пришло время раскланяться! — она захлопнула дверь, и вызывала у Сергея чувство ничтожности к самому себе. Стоило признать, что только он начинал чувствовать свое превосходство в вымышленном словесном поединке, как она неожиданно доставала револьвер и стреляла на поражение, даже не дрогнувшей рукой. Она всегда побеждала резкостью сказанных слов и принятых решений. Особенно в минуты безнадежного падения собственного достоинства — это было ее неоспоримым превосходством.

Дойти до дома своего приятеля Сергею захотелось пешком, прогуливаясь, по еще непривычным, улицам города. На выходе из двора, на той же скамейке, сидела все та же женщина с «парадными», но уже в новой широкой шляпе. Меньше всего хотелось встретиться с ней глазами, но позже он подумал, что в ней определенно чувствуется какая-то существенность. Она сидела как-то статно, прямо, ее взгляд был преисполнен таинственной силой, худощавые руки, как и в прошлый раз, сложены ровно друг на друга, седые волосы аккуратно собраны в зачесанную шишку. Все это отдавало какой-то скверной приметой, так как всем известно, что достаточно не поздороваться с авторитетной женщиной на скамье у подъезда, чтобы прослыть невеждой, алкоголиком или наркоманом.

— Доброе утро! Чудесно выглядите! — и бровью не повела. — Вы знаете, а я начинаю привыкать к вам. Мне столько сегодня пришлось говорить, что тишина для меня — совершенно простое удовольствие. А у нас с вами неплохо получается общаться, не правда ли? Считаете иначе? Ну все равно вам рано или поздно это надоест, и тогда придется мне хоть что-то ответить, все еще возражаете? Напрасно. Место не куплено, вот и сижу, как вы тут, полноправно. Разговариваю. А может и сам собой, а может и сумасшедший. Я ко всему готов: беспечный дурак, сумасшедший, глупец, сволочь.

— Скотина.

— Вы что-то сказали? — и женщина взглянула на Сергея с презрением.

— Вы про скотину забыли, — слова выходили совершенно отчетливые и понятные. Можно было бы предположить, что эта женщина педагог или какого-либо рода оратор.

— Отчего же так?

— Приезжают такие напыщенные, как вы, и свои порядки наводят. Работайте, скотина, коли не устраивает вас чего и не жалуйтесь в рабочий час. А балагурить в жизни вообще поменьше надо. Как минимум, это некультурно, — столько слов за раз услышать от нее Сергей и вовсе не ожидал. И на грубость не сошлешь — женщина явно воспитанная — все обращения исключительно на «вы».

— Что ж я вам таким плохим сделался, уважаемая?

— Плохим? Это плод ваших умозаключений, а не мои слова. Иногда и скотиной быть неплохо. Куда лучше, чем воспитанным подлецом.

— А подлецом лучше, чем честным обманщиком.

— Лясы не точите передо мной. Я пустую болтовню не переношу.

— Тогда я в следующий раз приду к вам с чаем, и это будет не пустая болтовня, а русское душевное чаепитие.

— Вы ещё не созрели для Питера, молодой человек.

— Опять? Понял.. я быстро исправляюсь, — в этот раз Сергей сразу понял, к чему она ведет. Задорно подмигнул женщине на прощание, мысленно пообещав себе составить местную хмельную карту вместо чая.

Новый дом, в котором предстояло восполнять потребности примитивной жизнедеятельности, выглядел вполне сносно, кроме одного неудивительного обстоятельства — уже известные белокурые волосы в лице скромной Елизаветы, уютно расположившейся на диване Влада. С этим придется уживаться. Кажется, факт неловкости ее присутствия даже не вызывал в ней никакого дискомфорта.

— Вечером идем на открытие выставки картин. У меня приглашение.

— Не пойду на выставку, слишком несолидно мазню разглядывать.

— Солидно-не солидно, нам нужен личный контакт, знакомства — это важно. На такие мероприятия ходят наши потенциальные заказчики.

— Покажи им свои чертежи, зачем им с нами знакомиться?

— Знакомиться будем мы с ними, а не они с нами. Иначе не выйдет.

— Хорошо, но уйдем сразу, если почувствуем себя не в своей тарелке.

Последнее Сергея могло никак не беспокоить. За всю историю знакомства с Владом не было почти ни одной такой «чужой» тарелки. Во всех обстоятельствах вся посуда всегда была хозяйская или становилась такой при надобности. Но за осуществление плана совместной работы ответственность чувствовал Сергей. Здесь дело касалось исключительно головы: вычислить потенциальных платежеспособных клиентов, найти подход через ловкое словцо, договориться о встрече и выполнить обязательства в срок. Предстоящее держало Сергея слегка на взводе. Владу же оставалось просто со всеми поздороваться, изобразить уверенную физиономию и продержаться достойно до конца мероприятия.

До вечера Сергей успел выполнить некоторые скучные обязанности: разложил вещи по полочкам, вычистил приевшийся Владу хлам, протер большие поверхности и собрал костюм на вечер «не сильно парадный, не слишком будничный».

Ожидания Сергея не оправдались — на выставке было слишком утомительно. Влад практически сразу был занят распылением своего обаяния в новых кругах, безусловно, женских. Но стоило признать, что пиджак, действительно, добавлял ему привлекательности в интеллектуальном отношении. А Сергей в это время прогуливался по залам, размышляя о всякой всячине.

В частности, он вспоминал детали утреннего разговора с Таней: «Скука — это нормально, а страсти — это тортик к чаю». Все это, конечно, так похоже на правду, но разве не существует в мире чего-то кроме обыденности? Вечерами искусственные мечты Сергея улетучивались, и на смену им приходило чувство дикого томления. Все надежды, учеба и желания казались бессмысленным самообманом. Нет ничего ближе к самому себе, как ночь, поэтому так острее воспринимаются насущные мысли, которые не особо заметны днем.

Раньше в такие моменты Таня просто брала его за руку и вела в скучный и однообразный завтрашний день. В день, в котором не будет бурлеска. Но все спасала уверенность в том, что этот завтрашний день обязательно настанет, а эпитет к нему — дело второстепенного плана. Но в голове не могло никак уложиться: разве теплые руки любимого человека не могут вызывать истинный интерес и волнующую дрожь? Или в мире вообще нет ничего истинного, кроме скуки?

В этот момент в зал вошла грациозная девушка в платье телесного цвета, на ее плечи был аккуратно накинут мужской пиджак. Она привлекла внимание Сергея тем, что отличалась от остальных женщин своим скромным, и от этого очень выразительным, внешним видом. Ни колец, ни сережек, ни колье, ни одного браслета — даже глазу не за что зацепиться. Она слегка касалась взглядом висевших на стене полотен, и как-то своеобразно переминала пальцы. Передвигалась она импозантно, выгибая колени почти что дугой, и все так же спокойно продолжала идти с балетно-прямой спиной.

В голове Сергея возникло несколько вопросов: почему эта девушка приехала на выставку, не вызывающую в ней никакого интереса? Во-вторых, совершенно-белый — это натуральный цвет ее волос? И, наконец, с кем она сюда приехала? Бывают такие люди, с которыми с первого взгляда хочется заговорить, чаще этими людьми становятся совершенные незнакомцы. И эта дама была одним из таких случаев.

— Впечатляющий, но выдержанный портрет кисти Гогена, как вам? «Девушка перед натюрмортом Сезанна», кстати, знакомьтесь, это Сергей, первый архитектор. Крайне талантливый специалист. Под его руководством выросло ни одно столичное сооружение. Иногда он заезжает к нам в гости. Если есть время, то даже берет заказы, — этими словами Таня заставила сердце Сергея учащенно биться. Он сразу обратил внимание на полную противоположность Таниного ярко-красного образа с той девушкой, что только что вошла в зал. К большому огорчению, он упустил ее из виду. Таня стояла под руку с каким-то пожилым человеком с императорскими усами и во всеуслышание расписывала образ Сергея, как красками по белому холсту. Она играла своей отработанной улыбкой и держала в руках, уже неполный, бокал шампанского.

— И надолго вы здесь, Сергей?

— От силы на час — не больше, — Таня разразилась искусственным смехом, словно прозвучал остроумный анекдот, и господин с усами ей охотно парировал.

— Сергей имеет ввиду, что выставку он видел этим летом в Севастополе, а в Санкт-Петербурге задержится до окончания архитектурных собраний. Пойдемте дальше. Мне не терпится дойти до «Дамы в голубом». Самые популярные картины всегда находятся в конце зала. — Сергей вопросительно проводил Татьяну с ее напарником и продолжил рассматривать картину непропорциональной женщины, пытаясь вспомнить потерянный ход своей мысли.

— Вам нравится? — у Сергея перехватило дух, рядом стояла та незнакомка в телесном платье.

— Я поставлен в неловкое положение. Вы ожидаете от меня правду, или отвечать как положено?

— Когда я спрашиваю, то ничего не ожидаю.

— Вот как? Эта картина похожа на первый рисунок мамы в детском саду. Но рисунок малого дитя хотя бы вызывает наивность и умиление. А в подобной работе взрослого человека я не вижу никакого смысла.

— Как раз искать смысл в картине импрессиониста совершенно бессмысленно и даже оскорбительно. Смотреть нужно на эти безобразные сочетания цветов, на презрение привычных форм, на мгновенное отражение дефектности мира. Немного уродливо, неправда ли?

— Уродливо? Не понимаю, вы на чьей стороне? Вам нравится или нет?

— Я обожаю! Я считаю, что в жизни всё уродливое существует наравне с прекрасным. И для искусства уродливое иногда даже более значимо и красиво.

— Ну вот я представляю эту женщину с трупными зелеными оттенками, как первое, что вижу утром после сна — уродливо? Безусловно. И ничего прекрасного.

— Я вам нравлюсь? — она задала этот вопрос в лоб, без единого намека на дрожь смущения.

— Ух.. Не буду снова отмечать, что вы по-прежнему ставите меня в неловкое положение, так как, похоже, это ваша привычная манера общаться. Но вы, без сомнения, в безграничное количество раз прекраснее этой зеленой женщины.

— О, но я тоже начинаю иногда совершенное естественно зеленеть, когда кто-то жует с открытым ртом или грызет ногти с громкостью отбойного молотка. Разве это делает меня уродиной? Разница лишь в том, что этого никто не изобразил на портрете.

— Скорее это делает вас мизантропом легкой степени. И зеленый цвет очень идет к цвету ваших глаз. А у дамы с холста даже глазное яблоко черное. Сейчас вы тоже расскажите, в каких ситуациях у вас становится глаз черного цвета? — девушка разразилась громким смехом так беспардонно, что на молодых людей оглянулись посетители выставки, и она в третий раз заставила Сергея чувствовать неловкость, но, как говорится, человек быстро адаптируется.

— Прошу заметить, что мы все еще незнакомы.

— Ну что же, Сергей, напрасно. О вас в этом зале не слышал, разве что глухой паук в темном углу. Девушка в красном с большим энтузиазмом рассказывает о ваших заслугах, — в этот момент она развернулась и двинулась вдоль по коридору, словно и никакого диалога не существовало. Потом легко обернулась и напомнила, как бы невзначай:

— И да.. меня зовут Таюта, — и снова плавно двинулась вперед, а Сергей все продолжал неподвижно смотреть на ее длинные невесомые белые волосы.

Когда Таюта вышла из зала, он тут же вспомнил, что не взял даже ее домашнего номера, и хотел поспешно догнать, как одно, третье, пятое рукопожатие, Танина приклеенная улыбка, что-то оживленно рассказывающий Влад, еще рукопожатия.. И все происходило в нечетких динамичных отрывках, пока Сергей не вышел на маленький балкон, чтобы освежиться. Внизу стояла Таюта. Он почти был готов крикнуть ей с высоты второго этажа, но его внимание уловило фигуру мужчины в том пиджаке, который был накинут на плечи Таюты. Он слегка коснулся ее талии и открыл дверь в длинный черный автомобиль. Когда она села в машину, Сергей заметил, что она увидела его и улыбчиво помахала рукой, затем машина так же плавно, как и походка девушки, скрылась из вида.

Это была единственная пара минут со всего вечера, которую Сергей запомнил всю до самых мелочей: мужчина в пиджаке — кто он? Его рука на ее талии.. Улыбка девушки по имени Таюта– это полное имя? И снова переплетающиеся изящные пальцы.. Все-таки, что может быть прекрасного в уродливости? И будь проткнуты колеса этой черной представительской машины, которая так рано ее увезла, не дав шанса узнать ответы на все эти вопросы!

Глава III

Следующие недели, две, три или четыре, Сергей ни разу не задумался о том, где ему достать деньги. Каждый день превратился в один большой проект: начертить, успеть, угодить, сдать в срок. Сергей выполнял эскизы днями на пролет, Влад тоже работал над чертежами и кипой бумаг, а Таня продолжала раздавать его контакты знакомым, знакомым знакомых — и так по кругу. И вся эта простая система приносила постоянно увеличивающийся поток клиентов. И все получалось, причем даже идеально. Едва сдав один заказ, сразу же приходил новый, и как-то незаметно заказы начали поступать по несколько штук, тогда новоиспеченным архитекторам пришлось работать даже по ночам.

Мысли занимала только работа, только чертежи, что Сергей даже не заметил, как Лиза стала все чаще появляться у них дома. Все это происходило где-то на фоне и не могло занимать внимание более трех секунд. Она никогда ничего не требовала от Влада, приходила и уходила по воле случая. Влад, кажется, тоже к ней привык, но ничего более серьезного к ней не испытывал. Сергей же замечал ее только тогда, когда она проявляла инициативу помочь с чертежами. У нее отлично получалась линия штриховки, и Лиза с интересом помогала доводить работы до конца. Сначала ее помощь была посредственной, пока количество заказов не превратило ее больше в хорошую халтуру для нее и в необходимую помощь для молодых людей.

Так оно все и складывалось, будто само собой, но и не сказать, что без усердного труда. Сергей всегда благодарил Таню по телефону, он отчетливо понимал, что без ее связей ничего бы не получилось. Но Таня, в отличие от Лизы, не брала деньги, и от этого щемило в груди, словно она хотела чего-то большего, но каждый раз он оставался у нее в долгу.

— Зачем ты помогаешь мне?

— За тем, что земля круглая, а твоя голова квадратная. Всегда говорила тебе, что ты талантливый архитектор, а ты все мимо ушей.

— Ничего в мире не делается за просто так, и мы оба знаем об этом.

— Конечно, что за глупости. Я считаю, что нет ничего лучше, чем презумпция убеждений. Проще говоря, я хочу увидеть твой успех, чтобы сказать, сладкое на вкус: «Я же говорила тебе!». Мне звонят, Сережа, перезвоню! — по образованию Таня — юрист, один из самых опасных видов женщин. Она была Фемидой, которая может судить с закрытыми глазами и быть полностью уверенной в собственной правоте. Ее слова о намерениях ее помощи были недостаточно убедительны для того, чтобы поверить в них. Бескорыстную помощь делают, желая прикрыть свои мелкие преступления. Самым честным человеком истинно можно считать прямолинейным, которого чаще принято обозначать грубияном и дерзословом, так как правда иногда — не то, что люди хотят слышать, а из желания соблюдать тактичность и приходится дирижировать определениями. Пока Сергей пытался составить цепочку Таниных скрытых намерений, она, вероятно, закончила свой неотложный звонок, в тот момент, когда Сергей потянулся к звонящей телефонной трубке.

— Да?

— Я могу услышать Сергея?

— Это я, а с кем, собственно, имею честь вести беседу?

— Это Таюта, — мелодичный тонкий голос слишком медленно пробирался сквозь ушные перепонки Сергея, иначе никак нельзя было объяснить излишне затянувшуюся паузу. — Алло?

— Я слегка не ожидал вас услышать.

— А я, напротив, именно вашего голоса и ожидала. Целых три гудка, — в этот момент он представлял, как она перебирает гибкими пальцами мягкий спиралевидный провод телефонного аппарата. — Мне нужна ваша консультация. Мне дали ваш номер мои знакомые.

— Чем могу вам помочь?

— Помогите материально, — ее смех заглушил все телефонные шумы.

— Вам нужны деньги?

— Что вы! Это фраза из фильма «Москва слезам не верит», не смотрели что ли? «Не учите меня жить, лучше помогите материально!», Ирина Стефашина сказала.

— А вот и нет.

— Нет? Абсолютно точно — да.

— Эту фразу произносила Эллочка Людоедка в «Двенадцати стульях». А, если быть точнее, то первую ее часть.

— Ну парниша! Блеск! — теперь смех поступал с обеих сторон провода. Сергей отметил, что, кажется, никогда не смеялся столько, как с этой девушкой, причем за самый короткий промежуток времени.

— Во сколько я могу у вас быть?

— Будьте, как вам удобно. Можете приехать в пределах случайного часа.

— Да, в пределах случайного часа буду. Только я приеду с товарищем.. мы вместе работаем.

— Буду ждать, до скорого, — Таюта положила трубку, и Сергею пришлось набрать полную грудь воздуха, чтобы снова получить доступ к неисчерпаемому источнику жизни. Дыхание перехватило так несвойственно, что Сергей даже подумал бросить курить. Но когда вспомнил, что курит, мысль о том, чтобы бросить легко испарилась вместе с дымом.

Этот незамысловатый процесс помогает запустить работу интеллектуальных способностей гораздо быстрее. В белой пелене и воображение лучше работает. А если перестать искать оправданий и придерживаться теории скуки, которая в свободные минуты никак не покидала голову Сергея, то и курение побуждается скукой. В какой-то момент становится просто скучно дышать, а с сигаретой даже дыхание становится увлекательным процессом.

Мозг вечно капризно требует каких-то новых строений, словно в архитектуре — именно так представлял всю эту систему в своей голове Сергей. Построив одно здание, мы сразу же беремся за второе, не оставляем места даже небу над головой. Но смотришь на Питер из окна: такой низкий, такой укромный, и понимаешь, как люди раньше счастливее были — на небо смотрели.

Весь конфликт любви к окружающему миру и создании собственного комфорта заключается в уничтожении основы. Живопись появилась, потому что планета полна разнообразием цветов, появились скульптуры, потому что есть камень, появились первые самолеты, потому что человек видел птиц. А что будет, когда ни птиц, ни камней, ни цветов не останется? Только искусственно созданный мир, по которому ученые будут пытаться найти прекрасный первозданный источник. Сергей почувствовал резкое отвращение ко всем своим проектам, так как в душе он понимал, что ни один самый гениальный замысел человека не переплюнет удивительные творения природы, и вся его деятельность была в его сознании глубоко противоестественна. В голове всплыло воспоминание тополя из детства, с которым он чувствовал всегда особую связь. А его же все-таки тогда срубили.. Сейчас на его месте поставили металлическую детскую площадку из колец и радугообразных сваренных труб. Как жаль, что он тогда его не сфотографировал вместо смазанных птиц.

— Как думаешь, девушка рядом с кондуктором согласится познакомиться? — и только Влада неизменно заботили одни и те же мысли.

— А как же Лиза?

— Лиза? Не уж то ты хочешь со мной о серьезных отношениях заговорить, друг?

— Да, и о таких серьезных отношениях, когда даже не улыбаются друг другу!

— А я и не улыбаюсь. У меня ж там зуб выбили. — Сергею нравился вечный юмористический подход Влада к жизни. Его прямой и прозрачный взгляд на мир не погружал его в темные размышления, чему Сергей завидовал в какой-то степени и смеялся вместе с ним, так как ему казалось, что когда-то это может закончиться. Ему казалось, что в его жизни просто не появилась еще та самая женская особа, которая перевернет все восприятие сущности человеческих взаимоотношений, проще говоря — ему еще никто по-настоящему не разбивал сердце.

Между тем, в глаза остро бросалось все своеобразие людей, которые здесь живут, чувств, которые в Питере можно испытывать, запахов, которые заражают память воспоминаниями. Шумные заведения, фонтаны, сады, блоковские фонари.. И такие запоминающиеся названия вывесок: «Грибоедов», «На Неве», «Карабас-Барабас», бар «Белые но-чи». Но Сергея не покидало чувство того, что он не является частью этой жизни. Будто он смотрел со стороны, не погружаясь в настоящий ход событий. Подумал, что появилось яркое желание сходить развеяться.

И с периодичностью мыслей он с, новым для него трепетом, думал о Таюте. Она была так похожа на Питер: такая изящная, странная и неразгаданная. Он не мог предположить, как она будет выглядеть, что на ней будет надето, что она скажет ему при встрече, и как вообще так вышло, что сейчас он окажется у нее дома. Когда приятели поднимались в квартиру, необъяснимое волнение Сергея выдавала предательская потеря ровного дыхания, поэтому говорил он с паузами, словно спешка– участь неопытных архитекторов.

— Здравствуйте, Таюта.. Это мой приятель.. и коллега.. Влад. Мы вам кое-что принесли. Знакомьтесь.. это.. «Наполеон», — Таюта стояла у окна в белом платье до пола, больше похожем на мужскую рубашку, на шее висели длинные бусы, которые она перебирала своими гибкими пальцами, а волосы, особенно рыжие этим днем, были собраны в лохматую кучку на затылке.

— Какая прелесть! Как же мне правильно с ним поступить?

— Можете выпить с ним чай.

— А я думала, что торт для того, чтобы чай пить с вами.. Но спасибо! — в ее глазах можно было заметить блеск, но сегодня в ней была какая-то легкая туманность, словно ее мысли занимали какие-то важные и серьезные проблемы.

Сергей с Владом оглядывались хаотично по сторонам, заостряя взгляды то на одном, то на другом незаурядном предмете. Чего скрывать — квартира была роскошной, что по какой-то причине огорчило Сергея. Шикарная люстра, подобие которой можно встретить разве что в театре, белое фортепиано, увесистые плотные шторы, закрывающие окна аркообразной формы от потолка до пола. Коричневый старинный сервант на кухне и пустая деревянная хлебница, которая, очевидно, стояла просто для красоты. И каждый свободный сантиметр стен был заполнен произведениями искусства. Стиль ее квартиры похож на барокко — прекрасное среди прекрасного. Только в этом не было ни капли театральности — лаконично и сдержанно. В уме не укладывалось то, что ей захотелось здесь что-то изменить. И более того, теперь ему, Сергею, нужно было придумать, как сделать это место еще лучше.

— В чем возникла потребность изменений?

— Вы знаете, Сергей. Я купила вазу, и она совершенно сюда не идет. — Влад с недоумением смотрел в глаза Сергея, желая увидеть на его лице подтверждения услышанного.

— Вазу?

— Вазу. Взгляните, вот она. Не идет, правда?

— Но, Таюта, извините за нескромный вопрос, почему бы тогда не сменить вазу?

— Мне нравится эта ваза. Ради нее я готова была бы сменить и город, если бы он ей не подходил, — Сергей подошел, чтобы поближе разглядеть уникальную вазу, но ничего особенного в ней не нашел — витражная изумрудная ваза стандартной венероподобной формы. Но в интерьер она, в самом деле, не вписывалась.

— Мы вынуждены вас огорчить, но мы занимаемся проектами помещений, где интерьерный декор совсем не наша..

Влад был обескуражен абсурдности визита, и пытался, уж было, вежливо отказать, как Сергея резко ударило то, за что не сдают сдачи, как бы иногда не хотелось, и это была идея.

— Мы рельефно отштукатурим одну стену зеленым цветом, а вдоль окна выставим экзотические растения в витражных горшках, как ваша ваза.

— Блестяще!

— А здесь можно смело разместить журнальный столик с оранжевым чайным сервизом под цвет ваших искр в глазах, — Сергей вошел во вкус, и Влад сразу понял, в чем обстояло дело, поэтому занял роль многозначительного кивальщика головой.

— Супер!

— А возле пианино поставить большое зеркало, повторяющее форму окон, чтобы зрительно увеличить пространство гостиной.

— Классно, так и сделаем. Когда начнем?

— А когда вы найдете время?

— А я его и не теряла, время не любит, когда его теряют. Поэтому в пределах случайного часа вполне будет хорошо. — Таюта улыбнулась обворожительной и кокетливой улыбкой. Бабушкина кардиограмма показала бы Сергею сейчас аритмию, и он понял, что испытывает сейчас нежелание уходить в высшей степени.

— Таюта, скажите, чем вы планируете занять сегодняшний вечер?

— Сергей, вы очень интересный человек. В вашем понимании то время где-то потерялось, то вечеру нечем заняться, и его, непременно, нужно чем-то занимать. В самом деле — удивительный! Вероятно, вашему другу Владиславу с вами не бывает скучно.

— Еще как бывает! Он у нас умный и от этого иногда бывает занудным.

— Все дело в том, что я просто знаю, куда нам будет правильно двигаться.

— И куда же вы двигаетесь, Сергей?

Таюта подошла так плотно, что на один квадратный метр воздуха для двоих стало слишком мало.

— Сегодня мы двигаемся в сторону бара «Белые ночи», не хотите к нам присоединиться? — Сергей запомнил эту вывеску из окон троллейбуса.

— Вот это по-нашему! — Влад слишком радостно ударил друга по плечу, что Сергей неловко пошатнулся в сторону.

— А я сегодня не могу. У меня дела. Я буду сушить сухари, — чем больше говорила Таюта — тем больше вызывала вопросов. Какие сухари? При чем здесь вообще сухари? Да лучше и не знать этого, чтобы в целом не случилось не знать о ней еще больше.

— Тогда мы пойдем. В мои первые питерские «Белые ночи».

— И даже не выпили чаю с тортом.

— Я уже наслышан, что чай не ценится в здешних краях.

— Тогда.. До свидания.

Сергей сам не заметил, как его что-то задело в диалоге с этой необычной девушкой. Она была определенно загадочна. Секретики всегда вызывают неподдельный интерес. И тон ее еле заметно изменился, и атмосфера повеяла холодом. Но ему как-то туповато не хотелось уходить, что он даже не мог сдвинуть ноги на выход.

— Вы что-то забыли?

— Нет. Вы забыли, — в голове сложилось дважды два.

— Я?

— Вы забыли купить хлеб, чтобы засушить сухари, — и снова Сергей услышал нескромный громкий смех Таюты, мало характерный для такой светской дамы.

— Он у нас зануда, еще и законопослушный. Извиняйте неопытность моего культурного товарища, Таюта. Мы позвоним вам, когда проект будет готов.

Влад как-то излишне всполошился, подхватил Сергея под руку, и они, буквально, вылетели из этих великолепных двух сотен квадратных метров. Когда на улице стало достаточно много места, чтобы наконец высвободить давивший изнутри смех, Влад с лихвой поддался этой прекрасной возможности дыхательного аппарата, чем вызвал полное непонимание в глазах Сергея.

— «Сушить сухари» — значит условно готовиться к какому-то наказанию. Вроде оборота такого, знаешь. Ну ты, друг, дал жару! Хлеб! У нас в армии каждый второй сушил сухари после праздника военно-морского флота. Напьешься и сушишь сухари, как бы тебе наряд вне очереди не всучили за спиртное. Серый?

— Что?

— «Наряд» — это не платье красной барышни, а наказание.

Сергей очнулся из потока своих озадаченных мыслей и треснул Влада локтем за подкол, и вся ситуация наконец-то представилась ему со стороны, от чего он уже сам не мог сдеражть нахлынувший хохот. Как же надо было так выставить себя полным дураком! «Вы забыли купить хлеб» — до стыдного смешно! Но что такого происходит в ее жизни, что она готовится к чему-то неприятному? Эта мысль встала перед глазами темным пятном, какие бывают на глазах, если сильно надавить на веко.

На улице уже заметно стемнело, но воздух оставался по-летнему теплым и обнадеживающим. Сергей не мог отделаться от чувства неловкости, и ему так хотелось поскорее принять «обезболивающий» в баре на углу перекрестка. Вообще, по этой же самой причине Сергей всегда любил читать. Книги, как и алкоголь — заглушают весь внешний шум. Но бабушка говорила, что алкоголь в крови провоцирует непродуктивную работу сердца, поэтому в сложных ситуациях Сергей привык читать книги — действенно и совершенно безвредно. Вообще, «книжный запой» очень даже хорошая практика, только вся ее проблема в том, что алкоголь действует гораздо быстрее.

— Влад, я приметил, что в этом городе у всех людей есть какие-то свои странности, — Влад наполнял до краев очередную рюмку за барной стойкой.

— Во мне нет никаких странностей.

— Да и ты не исключение.

— Чем же это?

— Обычные люди закусывают фруктами после водки.

— И что же?

— А ты закусываешь фрукты водкой, — апельсины в фруктовой тарелке были для Влада слишком кислыми, поэтому он закидывал в рот дольку апельсина и запивал ее водкой, чтобы апельсины не скручивали язык в трубочку.

Алкоголь действительно быстро оказал эффект на мозг, заблокировав функцию ясного восприятия окружающего пространства, но мозг оставался по-прежнему способным к размышлениям, идейно ясным и даже дотошным. Четкость речи имела под воздействием определенные дефекты, и движения стали нелепыми. Но голова.. голова создавала в голове проекцию прошедших событий дня, и такой, совершенно прекрасный, образ Таюты. Темное пространство бара с тусклым светом только помогало воображению не замечать окружающие предметы и видеть только картинку в голове. Вероятно, это такая концепция, чтобы легче погрузиться в мир иррационального.

После нескольких закусок апельсина Влад отправился обольщать столик веселых раскрепощенных дам, а Сергей прямо в ту минуту в баре, в своей собственной голове, вел абсолютно несуществующий разговор с образом восхитительной девушки, перед которой он чувствовал жгучую неловкость. После еще пары горячительных рюмок, разговор уже звучал в воздухе.

— Да, и что же с того, что «сухари» для меня совершенно примитивный объект питания? Да, мне не приходилось ранее попадать в подобного рода ситуации, и это не дает право характеризовать меня зеленым мальчишкой! И я, собственно, не вижу ничего плохого в зеленом цвете. Да вы же, милая леди, сами выбрали вазу изумрудного оттенка, а в интерьере он оказывает крайне положительный эффект на эмонци.. хм.. эмоциональное состояние, а сами так скоропостижно меня прогнали! —

Сергей сделал легкую передышку и тоже закусил апельсин, — Да даже если и вспомнить ту картину зеленой женщины — не вы ли утверждали, что уродливое имеет иногда свои привлекательный черты? Да, во мне тоже есть изъяны, но все лишь от того, что я был взволнован обществом прекрасной блоковской незнакомки: «Ты право, пьяное чудовище! Я знаю: истина в вине.»!

— In vino veritas, Сергей! — он слегка вздрогнул, представляя, что натурально сошел с ума. И пятно из глаз обрело совершенно четкие контуры. Такие изящные и очень притягательные контуры.

— Вам пора избавляться от этой привычки, Таюта.

— Какой же?

— Ставить меня в неловкое положение.

— Я лишь хочу сказать, что я вас не прогоняла, вы сами ушли.

— Подслушивать чужие диалоги — это тоже плохая привычка.

— Вы сидите здесь один уже с получаса.

— Я был не один.

— А с кем же?

— С вами.. Но не знал, что вы действительно здесь.

— Да, наблюдала за вашей плохой привычкой.

— Желаете дополнить свою коллекцию еще одной плохой привычкой?

— С удовольствием!

— Что будете? Вино, коньяк или шампанское? Будь я котом Бегемотом — предложил бы вам чистый спирт, — как же он уже любил слышать ее смех. Каждый раз такой чистый, исходящий из самых глубин ее напрягающегося живота.

— Я буду водку.

— Водку?

— Да, водку. Пять рюмок, — в этот момент Таюта абсолютно естественно выдвинула бармену два пальца.

— Но вы показываете два, Таюта.

— Это римская пять. Я в школе сначала выучила римские цифры. Так и привыкла. Приношу извинения, мне пять рюмок водки, — Сергей вспыхнул от смеха, наклонив голову почти до столешницы.

— А если, скажем, вам нужно будет показать шесть?

— Нет, шесть это уже много. Поэтому хватает до пяти.

— А что после пяти?

— А после пяти я не пью.

— Шестая рюмка — ваш предел?

— Я имела ввиду после пяти утра — ее своеобразие кружит голову.

Сергей внимательно изучал Таюту: каждое ее движение, слово, жест, мимику, замечал моменты, когда начинают проявляться впадинки на ее щечках, смотрел, как она характерно перебирает пальцы на руках, как вздымаются ее упругие светлые кудри.

Она была той женщиной, которая уже перешагнула грань наивного и неуклюжего детства, но сохранила в себе его очарование и непосредственный взгляд на мир. Она непринужденно выражала свое нестандартное мнение на все, что окружало ее, но уже определенно приобрела тайную уверенность в своей женской красоте.

За один вечер Сергей узнал, что она любила чистить мандарин так, чтобы отрывались именно большие кусочки кожуры, не любила пальцы, когда они морщинятся от воды, любила угадывать, на что похожа форма неровного блинчика на сковороде, обожала загадки на фантиках конфет, не любила, когда сахар сыплется мимо кружки и прилипает к ступням, не любила, когда ноги ночью путаются в одеяле, любила звук трескающейся морозной лужицы и просто не переносила сильный запах чужих духов. А еще она считала до трех и принимала решение. Разве можно принимать решения так быстро? Но она вся была сущной спонтанностью.

Вдруг посередине разговора Таюта соскочила и начала танцевать — так плавно, с закрытыми глазами, сказала лишь: «Это моя любимая песня!». Она так чувствовала музыку, ее ритмичное звучание и создавала такие же, попадающие в такт, движения. Казалось, она чувствует весь мир. Когда ее песня закончилась, Таюта захотела выйти на улицу освежиться. Подошла к барной стойке, опустила руку в маленькую черную сумочку и достала блок сигарет. Была уже глубокая ночь, и, слегка заметный, белый оттенок неба.

— Это те самые питерские белые ночи?

— Нет, понимаете, Сергей, — сказала, Таюта, закурив сигарету, — настоящие питерские белые ночи — это когда на ночь приглашает не мужчина, а женщина.

— Этот город нравится мне все больше. А что такое тогда упавшие питерские облака?

— А это я расскажу после белой ночи.

Глава IV

Белая ночь показалась на утро какой-то фантазией, что Сергею не хотелось открывать глаза — вдруг он проснется в своей привычной комнате на диване Влада, и окажется, что ничего не было. Вообще, ничего и не было. Но все-таки что-то было..

Никогда еще разговоры не казались Сергею такими искренними, льющимися из головы одной рекой мыслей с рябью дорожки белой луны — из самой темноты, но с проблеском яркого света. Такое было ощущение, что время сумело остановиться и стать каким-то совершенно относительным, даже условным. Ему нравилось говорить с Таютой обо всем, он хотел знать ее мнение по всем существующим в мире вопросам, хотел слышать ее голос, хотел смотреть на нее, хотел жить с ней этот момент так, словно зажил впервые.

В душе поселилась новая тайна, и этой тайной была Таюта. Он касался подушечками пальцев ее нежной кожи, касался взглядом изгибов ее тела, касался дыханием ее динамичных мурашек. И она для него была сплошной безупречностью: тактильно, визуально, кинестетически.