Бесплатный фрагмент - Уникальный мир семьи Бронте

Места сестер Бронте

Родные места сестер Бронте

Торнтон — место рождения сестер Бронте

Патрик Бронте со своей женой Марией и двумя детьми — Марией и Элизабет — прибыли в пасторат в Торнтоне (Thornton) близ Бредфорда (Bradford), находящийся на Маркет-стрит, 74 (Market Street, 74), 15 мая 1815 года. Семья пробыла там до 1820 года, а затем перебралась в Хауорт.

Фасад с правой стороны был добавлен в 1898 году и использовался как мясной магазин.

Нынешние владелицы дома, писательница Барбара Уайтхед и ее коллега Бернард Мейстон, постепенно восстанавливают интерьер того времени, когда здесь проживала семья Бронте.

Четверо младших детей Патрика и Марии Бронте — Шарлотта (1816), Эмили (1818), Энн (1820) и Брэнуэлл (1817) — родились в этом доме. Надпись на прикрепленной к нему мемориальной табличке гласит:

IN THIS

HOUSE WERE BORN

THE FOLLOWING MEMBERS OF THE

BRONTЁ FAMILY

CHARLOTTЁ — 1816.

PATRICK BRANWELL — 1817.

EMILY JANE –1818.

ANNE — 1820.

В ЭТОМ

ДОМЕ РОДИЛИСЬ

СЛЕДУЮЩИЕ ЧЛЕНЫ

СЕМЬИ БРОНТЕ:

ШАРЛОТТА — 1816.

ПАТРИК БРЭНУЭЛЛ — 1817.

ЭМИЛИ ДЖЕЙН — 1818.

ЭНН — 1820.

При входе в дом дверь с левой стороны ведет в гостиную, а с правой стороны — в столовую. Внутри столовая комната с камином, где родились Шарлотта, Эмили, Энн и Брэнуэлл.

Ступеньки, ведущие в мясной магазин, были пристроены в 1898 году. В холл справа от лестницы открывается доступ к кухне, а вторая лестница предназначена для прислуги. Верхняя лестница ведет к спальне мистера и миссис Бронте, детской спальне и спальне для нянек.

Спальня Патрика и Марии Бронте расположена над столовой, а детская спальня находится над комнатой для гостей. Напротив того места, где висит картина, имеется коридор, ведущий в помещение для прислуги.

Комната нянек расположена отдельно у небольшого коридора возле детской спальни (нянями детей Бронте в Торнтоне были Нэнси и Сара Гаррс). Вниз, на кухню и в буфет ведет лестница.

Пасторат в Хауорте

Пасторат (Parsonage) в Хауорте (Haworth) был построен в 1778 — 1779 годах. 20-го апреля 1820 года Патрик Бронте, его жена Мария и их шестеро детей переехали в хауортский пасторат.

Обстановка в пасторате отражает простоту конца георгианской и начала викторианской эпохи. Близкая школьная подруга Шарлотты Бронте Эллен Нассей в своих «Воспоминаниях» /«Reminiscences», датируемых 1871 годом, говорит о своем первом посещении дома преподобного Патрика Бронте в Хауорте летом 1833 года. Эллен описала свое впечатление от пасторского жилища так: «действительно скудное и простое», но, тем не менее, «исполненное здравомыслия, я чуть было не сказала элегантности, но, определенно, утонченности, радушно открытое для всех и делающее желанным любой пустяк».

Знакомая и биограф Шарлотты Бронте Элизабет Гаскелл в своем письме к подруге сказала: «Я не знаю, видела ли я когда-либо место более изысканно-чистое… Каждая вещь находится на своем месте и пребывает в гармонии, все соответствует представлению сельского пастората, где живут люди, средства которых весьма ограничены».

После смерти преподобного Патрика Бронте в 1861 году его преемник, преподобный Джон Уод (Revd. John Wade), добавил фронтонное крыло с правой стороны пастората.

При входе в дом дверь слева ведет в столовую, а справа — в кабинет мистера Бронте.

Прихожая

В прежние времена прихожая в пасторском доме была больше, чем теперь, так как за счет ее помещения Шарлотта Бронте расширила столовую во время ремонта в 1850 году.

Хотя Эллен Нассей заявляла, что в доме «нигде не было больших ковровых покрытий», за исключением столовой и кабинета мистера Бронте, известно, что лестничный ковер и стержни для его крепления были проданы в 1861 году, наряду с несколькими другими коврами и ковриками.

Эллен также вспоминала, что мистер Бронте боялся, что маленькие дети, находящиеся поблизости от свечей и занавесок, могут создать опасность пожара. На ночь окна закрывались ставнями, занавески же в доме появились позднее. На ранней фотографии внутренних помещений пастората видно сочетание ставен, жалюзи и занавесок, используемых в 1850-е годы. В 1851 году Шарлотта приобрела занавески для столовой, а в 1854 году — для кабинета будущего мужа. Так же в документе, датируемом 1861 годом, была зарегистрирована покупка занавесок из парчовой ткани и муслина. Обои и шторы по всему дому основаны на эскизах того времени.

Столовая

Столовая — место, где Шарлотта, Эмили и Энн создавали большую часть своих произведений. Здесь были написаны «Грозовой перевал», «Джейн Эйр» и «Агнес Грей». У сестер Бронте был принят установленный порядок по вечерам ходить вокруг стола, планируя свои романы и другие творческие проекты. После смерти сестер Эмили и Энн Шарлотта продолжала исполнять этот издавна заведенный ритуал одна. Домашняя прислуга семьи Бронте Марта Браун вспоминала это время так: «Мое сердце обливалось кровью, когда я слышала, как мисс Бронте ходит в одиночестве».

Шарлотта мало помнила о своей матери, которая умерла, когда девочке было всего пять лет. Но у нее остались смутные воспоминания о том, как миссис Бронте именно в этой комнате нянчила маленького Патрика Брэнуэлла.

В столовой также принимали гостей (т. е., эта комната одновременно выполняла функцию гостиной), и потому описания этой комнаты часто встречаются в различных статьях современников. В 1850 году во время ремонта столовая (или гостиная, как иногда ее называли) была расширена, так же, как и спальная комната, находящаяся напротив нее. Знакомая и биограф Шарлотты Бронте Элизабет Гаскелл, неоднократно посещавшая пасторат, писала: «Комната, очевидно, была отремонтирована в течение последних лет, после того, как успех мисс Бронте позволил ей иметь немного больше денег, и она имела возможность потратиться на ремонт… Преобладающий цвет комнат — малиновый. Там же ее портрет художника Ричмонда и одна гравюра с картины Лоуренса, изображающая Теккерея, и две ниши, заполненные книгами, на каждой стороне высокой, узкой, старомодной каминной доски».

Все книги на полках относятся к тому периоду, а собственные книги Бронте хранятся в надежных местах. В доме также сохранились оригинальные масляные лампы, коптилки и свечи.

Над камином — копия карандашного портрета Шарлотты Бронте, выполненного Джорджем Ричмондом. Черный диван — место, где предположительно умерла Эмили в возрасте тридцати лет (это произошло 19 декабря 1848 года). Над диваном — гипсовый медальон, на котором высечен профиль Брэнуэлла.

Кабинет мистера Бронте

Кабинет мистера Бронте — место, где Патрик Бронте выполнял ежедневную работу, связанную с его приходом. В старости его описывали сидящим перед камином «на простом, неуютном стуле, выпрямившись, словно солдат». Письма, где поднимаются вопросы об улучшении санитарных условий в Хауорте, были написаны здесь. На столе — лупа для помощи Патрику Бронте при чтении, поскольку его зрение ухудшалось, и в возрасте шестидесяти девяти лет у него возникла необходимость сделать операцию Манчестере по удалению катаракты. После операции, которая проводилась без анестезии, зрение преподобного Патрика Бронте улучшилось, но он продолжал носить очки и пользоваться лупой при чтении.

Детьми, которые обладали музыкальными способностями, использовалось фортепиано (из сестер этим инструментом достаточно хорошо владели Эмили и Энн, Шарлотта же предпочитала рисование; Брэнуэлл играл на органе в хауортской церкви).

На стенах кабинета располагаются три известные гравюры из библейских сцен руки художника Джона Мартина (John Martin, 1789 — 1854), в том числе картина «Пир Валтасара» («Belshazzar’s Feast», 1820), а также «Всемирный потоп» («The Deluge», 1826) и «Джошуа Командующий Солнцем» («Joshua Commanding the Sun», 1816). Драматические, крупномасштабные полотна Мартина были источником вдохновения для молодых Бронте.

Кухня

Кухня находится с задней стороны дома. Дети Бронте часто слушали их служанку Тэбби, рассказывающую истории о Хауорте и торфяниках. Здесь, по свидетельству Шарлотты Бронте, возникла одна из ранних пьес, разыгрываемых молодыми Бронте:

«31 июня 1829

Пьеса «Островитяне» сложилась в декабре 1827 следующим образом.

Однажды вечером в те дни, когда ледяная крупа и бурные туманы ноября сменяются метелями, мы все сидели вокруг теплого огня, пылавшего в кухонном очаге, как раз после завершения ссоры с Табби касательно желательности зажигания свечки, из каковой она вышла победительницей, так и не достав свечу. Наступила долгая пауза, которую в конце концов нарушил Брэнуэлл, лениво протянув: «Не знаю, чем заняться». Эмили и Энн тут же повторили его слова.

Т а б б и. Так шли бы вы спать.

Б р э н у э л л. Что угодно, только не это.

Ш а р л о т т а. Табби, почему ты сегодня такая? Ах! Что, если у нас у всех будет по своему острову?»

После смерти тетушки Брэнуэлл в 1842 году роль домохозяйки взяла Эмили, которая сама пекла хлеб и очень любила хлопотать на кухне.

Дверь налево от кухонной плиты ведет к фронтонному крылу, которое было построено после Бронте и теперь предоставляет помещение частной библиотеке.

Кабинет мистера Николлса

Комната, прилегающая к кухне — кабинет мистера Николлса, мужа Шарлотты. Похоже, что до замужества Шарлотты эта комната предназначалась для склада и имела доступ наружу. По словам миссис Гаскелл, эта комната была «чем-то вроде заброшенной кладовой», возможно, использовавшейся для хранения топлива, в которую можно было пробраться лишь с улицы.

В 1854 году Шарлотта перед своей свадьбой переделала комнату, превратив ее в кабинет для своего будущего мужа — преподобного Артура Белла Николлса. Она пошила для комнаты занавески и оклеила стены новыми обоями. «Я была очень занята шитьем; нужно было приготовить и привести в порядок новую маленькую комнату. Зеленые и белые шторы уже готовы, они точно подходят к цвету обоев, и выглядят достаточно опрятно и чисто», — писала Шарлотта 22 мая 1854 года.

Позднее в письменном столе Шарлотты было найдено три образца обоев. Четвертый образец находится в Публичной библиотеке Нью-Йорка, и Элизабет Гаскелл считает, что именно эти обои выбрала Шарлотта для отделки кабинета мужа перед свадьбой.

Кроме того, в комнате поставили новый камин и сделали дверной проем, выходящий в прихожую.

Известно, что эта комната позднее была отдана для нужд хауортской церкви. Старая церковь была снесена в 1879 году, а на ее месте построена новая. Было сохранено несколько реликвий, включая деревянную доску с молитвами.

Коридор и лестница

На полпути вверх по лестнице виден корпус длинных часов, сделанных часовщиком Хауорта. Эллен Нассей в своих «Воспоминаниях» пишет, что час спустя после традиционной семейной молитвы, которая свершалась в восемь часов вечера, ровно в девять мистер Бронте запирал замок и засов входной двери, а затем «всякий раз, проходя мимо двери гостиной, он давал добрые наставления «детям», чтобы они не засиживались допоздна; поднимаясь по лестнице, он останавливался на полпути, чтобы завести часы…». То есть, подразумевается, что мистер Бронте заводил их каждый вечер в девять часов.

На противоположной стене висит копия портрета Шарлотты Эмили и Энн, выполненного Брэнуэллом Бронте.

Эллен также вспоминает: «Пол и лестницы в коридоре были сделаны на основе песчаника, всегда красиво вычищены, как и все остальное, что находилось в доме» и добавляет, что стены «не были оклеены обоями, но были окрашены в приятный цвет сизого оттенка».

Комната Шарлотты

Эта комната была главной спальней, используемой различными членами семьи в разное время в течение всей их жизни в пасторате. Эта комната была расширена во время ремонта в 1850 году за счет прилегающего к ней небольшого помещения.

Когда Бронте прибыли из Торнтона, эта комната была спальней Патрика и Марии. После смерти миссис Бронте (которая именно здесь умерла 15 сентября 1821 года в возрасте тридцати восьми лет) эта комната перешла в пользование ее сестре Элизабет Брэнуэлл (тете писательниц), а Патрик занял комнату напротив. Энн Бронте в детском возрасте часто спала здесь вместе со своей тетей.

После смерти тетушки Брэнуэлл в 1842 году, Эмили, как мы знаем, возвратилась из Брюсселя и осталась в пасторате вести хозяйство. Шарлотта покинула Брюссель в начале 1844 года и, возможно, прибыв домой, заняла эту комнату. С того момента, как Энн уволилась из поместья Торп Грин-Холл в июне 1845 года, и впредь, она вероятно, делила спальню с Шарлоттой или с Эмили.

Похоронив Эмили и Энн, Шарлотта заняла эту комнату, покидая ее лишь изредка, когда в пасторат приезжали гости, которые оставались на несколько дней и их требовалось разместить. В частности, в доме Бронте останавливалась Элизабет Гаскелл.

После своей свадьбы Шарлотта разделила это помещение со своим мужем Артуром Беллом Николлсом. Здесь Шарлотта умерла 31-ого марта 1855 года в возрасте тридцати восьми лет. Элизабет Гаскелл описала, как Шарлотта, будучи уже тяжело больной, услышав, что ее муж молится возле ее кровати, пошептала: «О! Я не умираю, не так ли? Он [Бог — Е. М.] не разлучит нас, ведь мы были так счастливы».

Спальня мистера Бронте

После смерти своей жены в 1821 году, Патрик Бронте покинул комнату, где они жили вместе (теперь она известна как комната Шарлотты), и перешел в эту спальню, которая прослужила ему еще в течение сорока лет до самой его смерти. Патрик пережил нелегкие времена восстания луддитов и чартистского движения, в которых священнослужители часто становились жертвами обстоятельств [подобная ситуация замечательно описана в романе Шарлотты Бронте «Шерли» /«Shirley» (1849)]. Вероятно, по этой причине Патрик имел привычку ночами хранить заряженный пистолет возле своей кровати и каждое утро стрелять из окна спальни в сторону кладбища.

Позднее мистер Бронте был вынужден делить спальню с Патриком Брэнуэллом, непотребное поведение которого становилось угрозой для общества и для семьи. Отец опасался возможных неадекватных поступков сына и старался присматривать за ним. Элизабет Гаскелл, описывая в своей биографической книге этот период жизни Бронте, вспоминала про Брэнуэлла следующее: «за некоторое время до его смерти на него часто находили приступы белой горячки самого ужасного свойства; он спал в комнате своего отца и иногда заявлял, что либо он сам, либо его отец не доживет до утра…».

По утрам молодой Бронте, как ни в чем не бывало, выходил из комнаты и беспечно говорил: «А ужасную-таки ночь провели мы с этим бедным стариком! Он делает все что может, этот бедный старик! Но для меня все уже кончено».

Именно в этой комнате Брэнуэлл скончался в возрасте тридцати одного года в воскресенье 24 сентября 1848 года, раскаиваясь в том, что за всю свою жизнь не сделал ничего «ни великого, ни хорошего».

В 1850 году Элизабет Гаскелл в сопровождении дочери Меты (Meta) в последний раз посетила мистера Бронте, который был прикован к постели: «Мы вошли в его спальню, где все было изящно, чисто и опрятно, и там он сидел на кровати в чистой ночной рубашке, и положив свои руки на чистое полотенце…».

Мистер Бронте, пережив жену и всех своих детей, умер в этой комнате 7 июня 1861 года в возрасте восьмидесяти четырех лет.

Детский кабинет

Эту маленькую комнату с самого приезда семьи Бронте в Хауорт занимали дети Патрика и Марии, а позже она стала спальней Эмили.

Детский кабинет изначально был более широким, с полноценными кроватями, располагавшимися поперек окна, как показано на эскизе в дневнике Эмили, но во время ремонта в 1850 году он был сужен, как и прихожая, чтобы обеспечить более просторные помещения в доме и увеличить комнату Шарлотты.

По сведениям Элизабет Гаскелл, слуги называли эту комнату «детским кабинетом» /«children’s study» потому что именно здесь маленькие дети Бронте разыгрывали свои пьесы и писали сочиненные ими истории Ангрии и Гондала в самодельных миниатюрных книжках.

Возможно, что Патрик Брэнуэлл будучи единственным мальчиком, какое-то время использовал эту комнату, но обычно она ассоциируется с Эмили.

Комната прислуги

Хотя точно неизвестно, где спали все жители пастората, в доме всегда одна комната служила спальней для прислуги.

Доподлинно не установлено, кто занимал эту комнату — поскольку служанки — Тэбби Эйкройд и Марта Браун были местными. Обе они похоронены на кладбище в Хауорте.

Слева от камина — часть лестницы, которая выходила наружу.

Изначально пробраться в эту комнату можно было лишь с улицы по каменной лестнице. Оригинальный дверной проем был частично открыт. Также видна часть сводчатого окна, которое во времена Бронте, вероятно, было заблокировано, пока шла перестройка дома.

Студия Брэнуэлла

Эта комната первоначально должна была быть спальней, до какой степени Брэнуэлл использовал ее в качестве студии, может лишь предполагаться. Его карьера в качестве художника-портретиста была всего лишь коротким времяпрепровождением в Бредфорде. В 1870-ых годах преподобный Джон Уод переделал эту комнату в коридор, проходящий к новому крылу.

Исторический Хауорт — Церковь и Кладбище
(Главная улица)

О Хауорте, о религии в Хауорте

Первое письменное упоминание о Хауорте (Haworth) относится к 1296 году, когда некий Годфри имел здесь земли «на четыре воловьи упряжки».

В середине XVIII века Хауорт вошел было в славу, как своего рода образец евангелического возрождения, чему он был обязан энергии своего пастыря преподобного Уильяма Гримшо (William Grimshaw), который громовыми проповедями и жутчайшими угрозами добился преображения своего прихода и прилегающих ферм и гордо утверждал, что число принимающих причастие в хауортской церкви возросло с двенадцати человек до тысячи двухсот. Утверждалось, что именно он завес методизм в Хауорт. Это не исключено: он приглашал братьев Уэсли проповедовать в его церкви и учредил в деревне молельню для методистов. Собственно говоря, он учредил порядочное число их по всем окрестностям, чтобы у обитателей отдаленных ферм не было благовидного предлога увиливать от посещения дома божьего. Однако следует заметить, что методизм он поддерживал до того, как методизм порвал с англиканской церковью. А тогда Гримшо написал Чарлзу Уэсли: «Методисты более не принадлежат к англиканской церкви. Они такие же диссиденты, как пресвитериане, баптисты, квакеры и прочие сектанты. И больше я не желаю поддерживать с ними никакой связи, о чем и извещаю вас». Вот так его влияние превратило Хауорт в центр горячих раздоров между церковью и молельнями, продолжавшихся весь срок пребывания там мистера Бронте. Двойная религиозная нота Хауорта, восходящая к ревностному мистеру Гримшо, была могуче евангелической с пуританскими обертонами. Первейшими добродетелями Хауорт, видимо, считал независимость и усердие.

Хауорт находился в четырех милях от городка Кейли (Keighley), являвшегося центром шерстяных и суконоваляльных фабрик.

И, хотя сам Хауорт являлся провинциальным захолустным городком, вокруг кипела жизнь. События, происходившие совсем рядом, — к примеру, жестокая эксплуатация детей на ткацких фабриках Йоркшира, — не могли не волновать юных Бронте, которые вполне могли почерпнуть подобные сведения из газет.

Церковь

Старейшая часть ныне существующей церкви в Хауорте, которая находится в нижней части башни, восходит к XV веку.

Церковь, которую мы видим сегодня, теперь не та, какой знали ее Бронте. В 1879 году преподобный Джон Уод (Revd. John Wade), преемник Патрика Бронте, разрушил старую церковь, оставив лишь башни. Фундамент старой церкви был заложен на Рождество 1879 года, а 22 февраля 1881 года церковь была освящена епископом Райаном.

Ричард Поллард (Richard Pollard) из Стэнбери (Stanbury) в 1726 году предоставил для церкви солнечные часы. Они были восстановлены в 2001 году.

В юго-западном углу церковной башни существует топографическая отметка, обозначающая высоту 796,1 футов над уровнем моря.

Могила Ричарда Полларда заложена в основании солнечных часов. «Здесь покоится тело мистера Ричарда Полларда из Стэнбери, похороненного на 25-й день августа 1735 года на семидесятом году его жизни».

Кладбище

Согласно оценкам зарегистрированных захоронений начиная с 1645 года, на кладбище погребены сорок тысяч человек. В 1849 году кладбище было переполнено и плохо осушено вследствие антисанитарных условий в Хауорте.

В то время в Хауорте не существовало ни системы канализации, ни водоснабжения, что, соответственно, влияло на высокую смертность населения. В связи с этим Патрик Бронте подавал прошение, чтобы добиться улучшений в отношении санитарных условий. Бенджамин Хершэл Бэббэдж (Benjamin Herschel Babbage), сын математика Чарльза Бэббэджа (Charles Babbage), инспектор Генерального отдела здравоохранения в Лондоне, посетил Хауорт и зарегистрировал объекты для Генерального Совета по вопросам здравоохранения.

Бенджамин Хершэл Бэббэдж в своем докладе, опубликованном в 1850 году, описывает бедность санитарных условий в Хауорте с недостатком свежей воды. В докладе Бенджамина Хершэла Бэббэджа также заявлено, что 41,6% детей в Хауорте умерли в возрасте до шести лет, средняя продолжительность жизни составляет двадцать четыре года.

Дневники из школьной истории являются свидетельством плохого состояния здоровья детей. В качестве наиболее частых причин детской смертности упоминаются такие заболевания, как оспа, корь, коклюш, скарлатина.

Во всей деревне было шестьдесят девять ям (уборных), на каждые четыре с половиной дома приходилось всего по одной яме. Некоторые люди пили загрязненную воду из открытых стоков. Многие дома были влажными за счет подкладок на возвышениях от земли, сквозь которые вода постоянно просачивалась вверх. Существовали многочисленные случаи сыпного тифа, дизентерии, оспы и чахотки.

Бэббэдж советовал, чтобы надгробия не клали на землю плашмя, поскольку они ограничивают рост кустарников, которые помогают с разложением. Деревья были посажены в 1860-х годах.

Вся семья Бронте погребена в склепе церкви, за исключением Энн Бронте, которая была похоронена в Скарборо.

Часовня Бронте

Мемориальная Часовня Бронте (The Brontё Memorial Chapel) находится внутри церкви святого Михаила и Всех Ангелов (St Michael and All Angels Church) в Хауорте (Haworth). Работы над ней были завершены в 1964 году.

В XVII веке престол часовни был использован для выдающихся событий под руководством преподобного Уильяма Гримшо. Изначально престол существовал в старой церкви, которая была построена в 1655 году и разрушена в 1879 году, а в 1962 году восстановлена на прежнем месте, где и стоит по сей день.

Сохранившаяся мемориальная плита семьи Бронте гласит:

THE

BRONTЁ FAMILY

VAULT

IS SITUATED BELOW

THIS PILLAR,

NEAR TO THE PLACE WHERE

THE BRONTЁS PEW STOOD

IN THE OLD CHURCH.

THE FOLLOWING MEMBERS

OF THE FAMILY

WERE BURIED HERE

MARIA AND PATRICK.

MARIA, ELIZABETH,

BRANWELL,

EMILY JANE, CHARLOTTE.

ФАМИЛЬНЫЙ СКЛЕП

СЕМЬИ БРОНТЕ

НАХОДИТСЯ ПОД

ЭТОЙ ОСНОВОЙ,

РЯДОМ С МЕСТОМ, ГДЕ

СТОЯЛА ЦЕРКОВНАЯ СКАМЬЯ БРОНТЕ

В СТАРОЙ ЦЕРКВИ.

ЗДЕСЬ БЫЛИ ПОГРЕБЕНЫ

СЛЕДУЮЩИЕ ЧЛЕНЫ

СЕМЬИ:

МАРИЯ И ПАТРИК.

МАРИЯ, ЭЛИЗАБЕТ,

БРЭНУЭЛЛ,

ЭМИЛИ ДЖЕЙН, ШАРЛОТТА.

А вот какую надпись можно видеть на мемориальной плите Часовни:

THE

BRONTЁ MEMORIAL

CHAPEL

WAS FURNISHED BY

THE GIFT OF

SIR TRESHAM LEVER. BT.

AND DEDICATED

ON THE 4TH JULY 1964. BY

THE RIGHT REVEREND

CLEMENT GEORGE S.

MICHAEL PARKER

BISHOP OF BRADFORD.

МЕМОРИАЛЬНАЯ ЧАСОВНЯ

БРОНТЕ

БЫЛА ПРЕДОСТАВЛЕНА В КАЧЕСТВЕ

ДАРА ОТ

СЭРА ТРЕШАМА ЛЕВЕРА

И ОТКРЫТА

4 ИЮЛЯ 1964 ГОДА

ЕГО ПРЕОСВЯЩЕНСТВОМ

КЛЕМЕНТОМ ДЖОРДЖЕМ С.

МАЙКЛОМ ПАРКЕРОМ,

ЕПИСКОПОМ БРЭДФОРДА.

Также в Часовне можно видеть канделябр с памятной надписью о Шарлотте Бронте и преподобном Патрике Бронте, удаленный из хауортской церкви в 1879 году. Здесь установлена мемориальная табличка следующего содержания:

IN MEMORY OF

MARIA WIFE OF THE REVD P. BRONTЁ A.B. MINISTER OF HAWORTH.

SHE DIED SEPT 15TH 1821, IN THE 39TH YEAR OF HER AGE.

ALSO OF MARIA HER DAUGHTER; WHO DIED MAY 8TH 1825 IN THE 12TH YEAR OF HER AGE.

ALSO OF ELIZABETH, THEIR DAUGHTER; WHO DIED JUNE 15TH 1825, IN THE11TH YEAR OF HER AGE.

ALSO OF PATRICK BRANWELL, THEIR SON; WHO DIED SEPT 24TH 1848, AGED31 YEARS. ~~

ALSO OF EMILY JANE, THEIR DAUGHTER; WHO DIED DEC 19TH 1848, AGED 30YEARS.

ALSO OF ANN, THEIR DAUGHTER; WHO DIED MAY 28TH  1849, AGED 29 YEARS.

SHE WAS BURIED AT THE OLD CHURCH SCARBOROUGH.

ALSO OF CHARLOTTE, THEIR DAUGHTER; THE WIFE OF THE REV A.B. NICOLLS B.A.

SHE DIED MARCH 31TH 1855, IN THE 39TH YEAR OF HER AGE.

ALSO OF THE AFORENAMED REVD P. BRONTЁ A.B. WHO DIED JUNE 7TH 1861 IN THE 85TH YEAR OF

HIS AGE HAVING BEEN INCUMBENT OF HAWORTH FOR UPWARDS OF 41 YEARS.

«THE STING OF DEATH IS SIN, AND THE STRENGTH OF SIN IS THE LAW, BUT THANKS BE TO

GOD, WHICH GIVETH US THE VICTORY THROUGH OUR LORD JESUS CHRIST. 1COR. XV. 56, 57.»

В ПАМЯТЬ

МАРИИ, ЖЕНЫ ПРЕПОДОБНОГО П. БРОНТЕ, СВЯЩЕННИКА ХАУОРТА.

ОНА УМЕРЛА 15 СЕНТЯБРЯ 1821 ГОДА НА 39-М

ГОДУ СВОЕЙ ЖИЗНИ.

ТАКЖЕ МАРИИ, ЕЕ ДОЧЕРИ, КОТОРАЯ УМЕРЛА 8 МАЯ 1825 ГОДА НА 12-М ГОДУ СВОЕЙ ЖИЗНИ.

ТАКЖЕ ЭЛИЗАБЕТ, ИХ ДОЧЕРИ,

КОТОРАЯ УМЕРЛА 15 ИЮНЯ 1825 ГОДА НА 11-М ГОДУ СВОЕЙ ЖИЗНИ.

ТАКЖЕ ПАТРИКА БРЕНУЭЛЛА, ИХ СЫНА, КОТОРЫЙ УМЕР 24-ГО СЕНТЯБРЯ 1848 ГОДА В ВОЗРАСТЕ 31 ГОДА. ~~

ТАКЖЕ ЭМИЛИ ДЖЕЙН, ИХ ДОЧЕРИ, КОТОРАЯ УМЕРЛА 19 ДЕКАБРЯ 1848 ГОДА В ВОЗРАСТЕ 30 ЛЕТ.

ТАКЖЕ ЭНН, ИХ ДОЧЕРИ, КОТОРАЯ УМЕРЛА 28 МАЯ 1849 ГОДА В ВОЗРАСТЕ 29 ЛЕТ.

ОНА БЫЛА ПОХОРОНЕНА В СТАРОЙ ЦЕРКВИ

СКАРБОРО.

ТАКЖЕ ШАРЛОТТЫ, ИХ ДОЧЕРИ, ЖЕНЫ ПРЕПОДОБНОГО А. Б. НИКОЛЛСА.

ОНА УМЕРЛА 31 МАРТА 1855 ГОДА НА 39-М ГОДУ СВОЕЙ ЖИЗНИ.

ТАКЖЕ ВЫШЕПЕУПОМЯНУТОГО ПРЕПОДОБНОГО П. БРОНТЕ,

КОТОРЫЙ УМЕР 7 ИЮНЯ

1861 ГОДА НА 85-М ГОДУ

СВОЕЙ ЖИЗНИ И БЫЛ ДЕЙСТВУЮЩИМ СВЯЩЕННИКОМ ХАУОРТА СВЫШЕ 41 ГОДА.

«ЖАЛО СМЕРТИ — ГРЕХ; А

СИЛА ГРЕХА ЕСТЬ ЗАКОН, НО

БЛАГОДАРЕНИЕ

БОГУ, ДАРОВАВШЕМУ НАМ ПОБЕДУ ЧЕРЕЗ ГОСПОДА НАШЕГО ИИСУСА ХРИСТА. 1 КОР. XV. 56, 57».

Слова из Евангелия.

Водопад Бронте

«Вчера я намеревалась набросать строчку, и только села с этой целью, как Артур позвал меня прогуляться. Мы отправились, не собираясь заходить очень далеко, и хотя на улице штормило и было облачно, это было прекрасное утро; когда мы прошли около полумили по торфяникам, Артур предложил пройтись к водопаду; он сказал, что после стаявшего снега водопад будет выглядеть великолепно. Я часто хотела взглянуть на него в зимнюю пору, и мы пошли. Действительно, это было прекрасно — совершенные потоки неслись по скалам, белоснежные и ослепительные!»

Шарлотта Бронте, 29 ноября 1854 года.

Водопад, ныне известный как «Водопад Бронте» («Brontё Waterfall»), в свое время был одним из излюбленных мест для прогулок Шарлотты, Эмили и Энн Бронте.

Старый мост Бронте был разрушен внезапным наводнением 19 мая 1989 года и восстановлен в 1990 году. Это событие отмечено мемориальной плитой. Камень, пролегающий возле водопада, известен в этих местах как «Стул Бронте» («The Brontё chair»).

Водопад Бронте особенно красив и полноводен после сильного дождя. При сухой погоде он может течь простой тоненькой струйкой.

Существует тропа, пролегающая от Хауорта (Haworth) к ферме Топ Уизенс (Top Withens), получившая название «Путь Бронте» («Brontë Way»). Сюда же можно пройти более коротким путем — если идти со стороны близлежащей деревни Стэнбери (Stanbury). Этот маршрут также называют «Прогулкой к Водопаду Бронте» («Brontё Waterfalls walk»). На «Пути Бронте» установлен указательный знак («Brontё Way» sign). По центру на этом знаке можно видеть отметку «Водопады Бронте» («Brontё falls») и обозначение расстояния в две с половиной мили.

Места, где обучались и преподавали сестры Бронте

Коуэн-Бридж. Школа дочерей духовенства («The Clergy Daughter’s School»)
(«Школа Ловуд» в романе Шарлотты Бронте
«Джейн Эйр»)

«Деревня Коуэн-Бридж составляет группу из шести или семи строений, сгруппированных на обоих концах моста, за которым большую часть дороги из Лидса в Кендал пересекает ручей, называемый Лек. Эта большая дорога сейчас почти заброшена, но раньше, когда покупателям из производственных районов Вест-Райдинга часто приходилось приезжать на Север, чтобы купить шерсть у фермеров Уэстморленда и Камберленда, это место было, несомненно, посещаемым, и, возможно деревня Коуэн-Бридж имела более процветающей вид, чем теперь».

[Элизабет Гаскелл «Жизнь Шарлотты Бронте» (1857)].

Деревня Коуэн-Бридж (Cowan Bridge) располагалась в графстве Ланкашир, около сорока миль к северу от Хауорта. В 1823 году в Коуэн-Бридже была открыта Школа дочерей духовенства («The Clergy Daughter’s School») для дочерей малоимущих священников, где девочек готовили к службе гувернантками.

«<…> На шоссейной дороге из Лидса в Кендал близ Киркбю Лонсдал, где дорога пересекает ключ, сбегающий с гор и направляющийся дальше по ровной плоской местности, находилась старая, бездействовавшая уже фабрика катушек, — здесь когда-то выделывались катушки из ольхи, которою изобиловала эта местность. Летом это было довольно живописное местечко, сильно выигрывавшее от богатой яркой растительности, обусловленной сыростью почвы и большим скоплением влаги. Но эти же самые условия зимой делали его крайне сырым и нездоровым и, вообще говоря, далеко не пригодным для школы, непременным условием которой являлся интернат».

Основатель школы преподобный Уильям Кэрус Уилсон (Rev. William Carus Wilson, 1791 — 1859), который являлся ее директором и казначеем, прекрасно зная положение английского провинциального духовенства и крайнюю скудность его средств, делавшую образование почти недоступной роскошью для дочерей многих английских священников, задумал создать общедоступное полублаготворительное учебное заведение, предназначенное, главным образом, для дочерей недостаточного духовенства, где они могли получать образование на средства, доставляемые благотворителями.

Преподобный Уильям Кэрус Уилсон купил здание фабрики для обустройства школы, заинтересовал в этом деле еще нескольких духовных лиц и собрал по благотворительной подписке семьдесят фунтов стерлингов. Плата же, вносимая родителями потенциальных учениц, должна была покрывать только расход на их содержание и одежду и составляла четырнадцать фунтов стерлингов в год.

Острую необходимость подобного учебного заведения для дочерей провинциальных английских священников доказывает то обстоятельство, что все места в школе очень быстро оказались занятыми и, более того, несколько девочек были записаны кандидатками за недостатком мест.

Поскольку Школа дочерей духовенства («The Clergy Daughter’s School») была рекомендована некоторыми из наиболее именитых представителей духовенства в Йоркшире, и, кроме того, преподобный Патрик Бронте уже платил приличную сумму за обучение двух старших дочерей в Крофтон-Холле (Crofton Hall) в Уэйкфилде (Wakefield) — заведении, считавшемся модной школой-интернатом для девочек — в целях разумной экономии он принял решение перевести в Коуэн-Бридж старших дочерей, а затем отправить туда и младших.

Старших девочек Марию и Элизабет Бронте отослали в школу 21 июля 1824 года. Шесть недель спустя к ним присоединилась Шарлотта, а в ноябре преподобный Патрик Бронте отдал в школу также и Эмили Джейн.

Интересны записи о способностях Шарлотты и Эмили, сделанные в журнале Школы для дочерей недостаточного духовенства («The Clergy Daughter’s School») в Коуэн-Бридже:

«Шарлотта Бронте. Поступила 10 августа 1824 года. Пишет неразборчиво. Немного считает, шьёт аккуратно. Не знает ничего о грамматике, географии, истории или этикете. В целом умней своего возраста, но ничего не знает систематически. Покинула школу 1 июня 1825 года. Гувернантка».

«Эмили Бронте. Поступила 25 ноября 1824 года. Возраст 5 ¾. Читает очень недурно, умеет немного шить. Дальнейшая судьба — гувернантка».

А вот что написано в школьном журнале об их сестре Элизабет:

«Работает очень плохо. Ничего не знает из грамматики, географии, истории или Accomplishments».

Однако, как доказала практика, на деле, может быть, благонамеренные устремления преподобного Уильяма Кэруса Уилсона потерпели крах: школа в Коуэн-Бридже стала для девочек местом невзгод и лишений, приведшим к ранней смерти многих из них.

«<…> Оставляя в стороне все недочеты в гигиеническом отношении, в то время весьма понятные и возможные, низкий уровень педагогики и многое другое, что объясняется условиями времени и недостатком денежных средств, наконец, новостью и, так сказать, неналаженностью самого дела, Коуэн-Бриджская школа соединяла в себе три непростительных недостатка, которых… было совершенно довольно для того, чтобы сделать пребывание в ней настоящею пыткою для беззащитных и слабых детей.

Первым из этих бичей было сухое, бездушное ханжество самого мистера Уилсона, смотревшего на каждое проявление недовольства со стороны детей как на обнаружение строптивости и суетности, — следствие недостатка истинно христианского смирения, приличного бедным детям, не имевшим возможности получить образование без помощи благотворителей. Затем, благодаря опять-таки черствости и деспотизму того же мистера Уилсона, оказалось возможным существование и второго, еще более тяжкого бича в лице бездушных и жестоких преподавательниц…

<…> Наконец, последним и не менее ужасным бичом была экономка, державшаяся [в школе — Е. М.] в силу слепого доверия к ней мистера Уилсона, в доме которого она когда-то жила, и благодаря его близорукому представлению, будто он сам в состоянии усмотреть за всем хозяйством.

Несмотря на крайнюю ограниченность средств, содержание, судя по сохранившимся меню, при всей своей простоте, не представляло собой ничего особенно неудовлетворительного. Количество потребляемого мяса, молока, муки, и т. д., конечно было ограничено, но все продукты были самого лучшего качества.

За утренним завтраком дети получали овсянку; для желающих подавался и второй завтрак, состоявший из овсяного пирога; за обедом — вареная и жареная говядина, баранина, картофельный паштет и обыкновенные домашние пудинги всевозможных сортов. В пять часов — молоко с хлебом для маленьких и кусок хлеба для старших, которые еще раз получали еду несколько позже и тоже молоко с хлебом.

Мистер Уилсон сам заказывал еду и заботился о том, чтобы провизия была самого лучшего качества. Но, изменяя известную пословицу, приходилось сказать, что мистер Уилсон предполагал, а располагала бывшая его доверенная служанка. Овсяный суп оказывался подгоревшим и с примесью каких-то посторонних предметов; рис варился на дождевой воде, стекавшей по железному желобу с крыши и скоплявшейся в какой-то старой вонючей кадке; прекрасного качества мясо, купленное самим мистером Уилсоном, оказывалось протухлым. Не говоря уже о самой кухне, весь дом с маленькими старинными окнами при отсутствии вентиляции пропитан был запахом прогорклого жиру, на котором приготовлялось кушанье. Молоко получало особый отвратительный вкус, сообщавшийся ему неопрятно содержимой посудой. Все это, разумеется, делало пищу до того отвратительной, что она весьма часто возвращалась почти целиком назад в кухню, и подобное питание не могло не отзываться самым пагубным образом на здоровье детей.

Кроме безобразного отношения учительниц и недостатка питания, дети еще страшно страдали от сырости и холода. В этом отношении всего мучительнее и изнурительнее действовали на них обязательные воскресные посещения церкви. Тунстальская церковь находилась на расстоянии, по крайней мере, двух миль от школы, — путь далеко не малый для истощенных и слабосильных детей, которым, при том же, предстояло совершать его два раза в день. Денег на отопление церкви не отпускалось, и детям, присутствовавшим обязательно на двух службах, приходилось высиживать в холодном, отсыревшем здании чуть не половину дня. При этом они лишены были даже возможности согреться за горячей пищей, так как они брали с собой холодный обед и съедали его тут же, в одной из боковых комнат, в промежуток между двумя службами».

Результатом таких условий явилась и вспышка эпидемии тифа среди воспитанниц школы, от которого слегло сорок пять девочек из числа восьмидесяти учениц. Родители поспешили разобрать по домам своих детей.

По счастливому стечению обстоятельств, ни одна из дочерей преподобного Патрика Бронте не заболела тифом. Но здоровье старшей из них — Марии, которая беспрестанно кашляла, в конце концов, обратило на себя внимание даже школьной администрации. Преподобный Патрик Бронте, который не имел ни малейшего представления о жизни своих дочерей в Коуэн-Бридже и о состоянии их здоровья, поскольку переписка детей с родными подвергалась строгой школьной цензуре, был наконец вызван администрацией школы, и, к своему ужасу, застал свою старшую дочь чуть ли не на смертном одре. Он спешно увез Марию домой, но было уже слишком поздно: девочка умерла через несколько дней после своего возвращения.

Известие о ее смерти, вероятно, оказало свое действие на преподавателей Коуэн-Бриджа и заставило их обратить внимание на ее сестру Элизабет, которая, как оказалось, тоже заболела чахоткой. Ее также поспешили отправить домой в сопровождении доверенной служанки. Но Элизабет, как и ее старшая сестра, умерла тем же летом, не дожив до начала летних каникул, когда домой вернулись Шарлотта и Эмили, которые, к счастью, не пострадали. Им даже, вероятно, посчастливилось провести ночь (с 31 мая на 1 июня 1825 года) в живописном местечке в Силвердайл (Silverdale) в приморском доме преподобного Уильяма Кэруса Уилсона, носившем романтичное название «The Cove» (что в переводе с английского означает «небольшая бухта») по пути домой. После этого Шарлотта стала старшей из оставшихся четверых детей пастора и ответственной за младших, что сделало ее сильной личностью.

Ужасные условия содержания воспитанниц в школе в Коуэн-Бридже вызвало сильнейшее общественное недовольство. Было проведено целое следствие, которое выявило все упущения и злоупотребления в ведении школьных дел. В итоге неограниченная власть мистера Уилсона подверглась наконец ограничению, доверенная кухарка была изгнана и даже решено было немедленно приступить к постройке нового здания для школы. В 1833 году (т. е. восемь-девять лет спустя после пребывания там сестер Бронте), школу перевели в более здоровое место в Кастертон, она получила название «Кастертонская школа», и в результате внутренней реформы порядки и условия в школе изменились в лучшую сторону.

Много лет спустя Шарлотта Бронте напишет своей подруге о том, что ей стало известно о «Кастертонской школе»:

«Вы хотите, чтобы я ответила на Ваше письмо, пока Вы в отъезде, и потому пишу безотлагательно. Ведь часто бывает так, что мы тянем с ответом на письмо, и из-за разных помех он задерживается на непростительно долгий срок. В своем последнем письме я забыла ответить на Ваш вопрос и потом очень переживала. Поэтому начну с него, хотя боюсь, что мои сведения немного устарели. Вы сообщили, что миссис… думает послать… в школу и хотела бы знать, подходящее ли место Кастертонская школа для дочерей священников. Мои сведения об этом заведении двадцатилетней давности. В то время оно только создавалось. Периодически в школе свирепствовал сыпной тиф, а чахотка и золотуха, плохой воздух и несвежая вода, плохая и скудная еда изводили несчастных учениц. Тогда это место вряд ли могло подойти для детей миссис…, но с тех пор, насколько мне известно, оно изменилось к лучшему. Школу перевели из Коуэн-Бридж (нездоровое, хотя и живописное место — сырая низина, но красивые река и лес) в Кастертон. Условия жизни, еда, порядок, система обучения — все, я полагаю, изменилось в лучшую сторону. Мне говорили, что тем ученицам, которые отличились примерным поведением и закончили полный курс обучения, предлагались должности гувернанток, если они имели к этому склонность, и что отбор производился очень тщательно. Когда они покидали Кастертон, их обеспечивали прекрасным гардеробом <…>».

Опыт Коуэн-Бриджа и потеря старших сестер оказали сильное влияние на Шарлотту Бронте. Ее роман «Джейн Эйр» (1847) и, в частности, описание порядков Ловудской школы (Lowood School) является отражением личного опыта Шарлотты Бронте, которой довелось обучаться в Школе дочерей духовенства («The Clergy Daughter’s School») в Коуэн-Бридже.

«<…> Придя в себя, я посмотрела вокруг: дождь, ветер, мрак. Все же я смутно различила перед собой какую-то стену, а в ней открытую дверь; в эту дверь мы и вошли с моей незнакомой спутницей, она закрыла ее за собой и заперла. Затем я увидела дом, или несколько домов, — строение оказалось очень длинным, со множеством окон, некоторые были освещены. Мы пошли по широкой, усыпанной галькой и залитой водой дороге и очутились перед входом. Моя спутница ввела меня в коридор, а затем в комнату с пылавшим камином, где и оставила одну.

Я стояла, согревая онемевшие пальцы у огня, и оглядывала комнату; свечи в ней не было, но при трепетном свете камина я увидела оклеенные обоями стены, ковер, занавески и мебель красного дерева; это была приемная — правда, не такая большая и роскошная, как гостиная в Гейтсхэде, но все же довольно уютная <…>».

«<…> Столовая была большая, низкая, угрюмая комната. На двух длинных столах стояли, дымясь паром, мисочки с чем-то горячим, издававшим, к моему разочарованию, отнюдь не соблазнительный запах. Я заметила общее недовольство, когда аромат этой пищи коснулся обоняния тех, для кого она была предназначена. В первых рядах, где были большие девочки из старшего класса, раздался шепот:

— Какая гадость! Овсянка опять пригорела!

— Молчать! — раздался чей-то голос <…>».

«<…> Я обвела взором этот по-монастырски уединенный сад, затем взглянула на дом, одна часть которого казалась одряхлевшей и ветхой, другая — совершенно новой. В этой новой части, где находились классная и дортуар, были стрельчатые решетчатые окна, как в церкви; на каменной доске над входом я прочла надпись: «Ловудский приют. Эта часть здания восстановлена в таком-то году миссис Наоми Брокльхерст из Брокльхерстхолла, графство такое-то». «Да светит ваш свет перед людьми, дабы они видели добрые дела ваши и прославляли отца вашего небесного (ев. От Матфея, глава V, стих 16) “ <…>».

«<…> Первые три месяца в Ловуде показались мне веком, и отнюдь не золотым. Я с трудом привыкала к новым правилам и обязанностям. Страх, что я не справлюсь, мучил меня больше, чем выпавшие на мою долю физические лишения, хотя переносить их было тоже нелегко.

В течение января, февраля и части марта — сначала из-за глубоких снегов, а затем, после их таяния, из-за весенней распутицы — наши прогулки ограничивались садом; исключением являлось лишь путешествие в церковь, но в саду мы должны были проводить ежедневно час, чтобы дышать свежим воздухом. Убогая одежда не могла защитить нас от резкого холода; у нас не было подходящей обуви, снег набивался в башмаки и таял там; руки без перчаток вечно зябли и покрывались цыпками. Я помню, как нестерпимо зудели по вечерам мои опухшие ноги, и те муки, которые я испытывала утром, всовывая их, израненные и онемевшие, в башмаки. Доводила нас до отчаяния и крайняя скудость пищи; у нас был здоровый аппетит растущих детей, а получали мы едва ли достаточно, чтобы поддержать жизнь больного, дышащего на ладан. Особенно страдали от недостатка пищи младшие воспитанницы. Взрослые девушки, изголодавшись, пользовались каждым случаем, чтобы лаской или угрозой выманить у младших их порцию. Сколько раз приходилось мне делить между двумя претендентками драгоценный кусочек серого хлеба, который мы получали в пять часов! Отдав третьей претендентке по крайней мере половину моего кофе, я проглатывала остаток вместе с тайными слезами, вызванными мучительным голодом.

В эти зимние месяцы особенно унылы бывали воскресенья. Нам приходилось плестись за две мили в брокльбриджскую церковь, где служил наш патрон. Выходили мы уже озябшие, а до места добирались совершенно окоченевшие: во время утренней службы руки и ноги у нас немели от стужи. Возвращаться домой обедать было слишком далеко, и мы получали между двумя службами такую же крошечную порцию мяса и хлеба, какая нам полагалась за обедом.

По окончании вечерней службы мы возвращались домой открытой холмистой дорогой; резкий ветер дул с севера, с заснеженных холмов и буквально обжигал нам лицо.

Я вспоминаю, как мисс Темпль быстро и легко шагала вдоль нашей унылой вереницы, плотно завернувшись в свой шотландский плащ, полы которого трепал ветер, и ободряла нас словом и примером, призывая идти вперед, подобно «храбрым солдатам». Другие учительницы, бедняжки, были обычно слишком угнетены, чтобы поддерживать нас.

Как мечтали мы, возвращаясь, о свете и тепле яркого камина! Но малышам и в этом было отказано: перед обоими каминами немедленно выстраивался двойной ряд взрослых девушек, а позади них, присев на корточки, жались друг к другу малыши, пряча иззябшие руки под передники.

Небольшим утешением являлся чай, во время которого полагалась двойная порция хлеба — то есть целый ломоть вместо половины — и, кроме того, восхитительная добавка в виде тончайшего слоя масла. Мы мечтали об этом удовольствии от воскресенья до воскресенья. Обычно мне удавалось сохранить для себя лишь половину этого роскошного угощения, остальное я неизменно должна была отдавать.

В воскресенье вечером мы обычно читали наизусть отрывки из катехизиса, а также V, VI и VII главы от Матфея и слушали длинную проповедь, которую нам читала мисс Миллер; она судорожно зевала, не скрывая утомления. Сон настолько овладевал младшими девочками, что они валились со своих скамеек и их поднимали полумертвыми от усталости. Помогало одно: бедняжек выталкивали на середину комнаты и заставляли стоя дослушать проповедь до конца. Иногда ноги у них подкашивались, и они, обессилев, опускались на пол; тогда старшие девочки подпирали их высокими стульями <…>».

«<…> Однако лишения, вернее — трудности жизни в Ловуде становились все менее ощутимы. Приближалась весна. Она пришла незаметно. Зимние морозы прекратились, снега растаяли, ледяные ветры потеплели. Мои несчастные ноги, обмороженные и распухавшие в дни резких январских холодов, начали заживать под действием мягкого апрельского тепла. Ночью и утром уже не было той чисто канадской температуры, от которой застывает кровь в жилах. Час, предназначенный для игр, мы теперь охотнее проводили в саду, а в солнечные дни пребывание там становилось просто удовольствием и радостью; зеленая поросль покрывала темно-бурые клумбы и с каждым днем становилась все гуще, словно ночами здесь проносилась легкокрылая надежда, оставляя наутро все более явственный след. Между листьев проглянули цветы — подснежники, крокусы, золотистые анютины глазки. По четвергам, когда занятия кончались, мы предпринимали далекие прогулки и находили еще более прелестные цветы по обочинам дороги и вдоль изгородей.

Я открыла также бесконечное удовольствие в созерцании вида — его ограничивал только горизонт, — открывавшегося поверх высокой, утыканной гвоздями ограды нашего сада: там тянулись величественные холмы, окружавшие венцом глубокую горную долину, полную яркой зелени и густой тени, а на каменистом темном ложе ее шумела веселая речушка, подернутая сверкающей рябью. Совсем иным казался этот пейзаж под свинцовым зимним небом, скованный морозом, засыпанный снегом! Тогда из-за фиолетовых вершин наплывали туманы, холодные, как смерть, их гнали восточные ветры, и они стлались по склонам и сливались с морозной мглой, стоявшей над речкой, и сама речка неслась тогда бурно и неудержимо. Она мчалась сквозь лес, наполняя окрестности своим ревом, к которому нередко примешивался шум проливного дождя или вой вьюги, а по берегам стояли рядами остовы мертвых деревьев.

Апрель сменился маем. Это был ясный и кроткий май. Каждый день ярко синело небо, грели мягкие солнечные лучи, и ласковые ветерки дули с запада или юга. Растительность мощно пробивалась повсюду. Ловуд встряхивал своими пышными кудрями, он весь зазеленел и расцвел. Его высокие тополя и дубы вновь ожили и облеклись в величественные зеленые мантии, кусты в лесу покрылись листьями, бесчисленные виды мхов затянули бархатом каждую ямку, а золотые первоцветы казались лучами солнца, светившими с земли. В тенистых местах их бледное сияние походило на брызги света. Всем этим я наслаждалась часто, долго, беспрепятственно и почти всегда в одиночестве, — эта неожиданная возможность пользоваться свободой имела свою особую причину, о которой пора теперь сказать.

Разве описанная мною восхитительная местность среди гор и лесов, в речной излучине не напоминала райский уголок? Да, она была прекрасна; но здорова ли — это другой вопрос.

Лесная долина, где находился Ловуд, была колыбелью ядовитых туманов и рождаемых туманами болезней. И сейчас началась эпидемия тифа; болезнь распространялась и росла по мере того, как расцветала весна; заползла она и в наш сиротский приют — многолюдная классная и дортуары оказались рассадником заразы; и не успел еще наступить май, как школа превратилась в больницу.

Полуголодное существование и застарелые простуды создали у большинства воспитанниц предрасположение к заболеванию — из восьмидесяти девочек сорок пять слегли одновременно. Уроки были прерваны, правила распорядка соблюдались менее строго, и те немногие, что еще не заболели, пользовались неограниченной свободой. Врач настаивал на том, что им для сохранения здоровья необходимо как можно дольше находиться на открытом воздухе; но и без того ни у кого не было ни времени, ни охоты удерживать нас в комнатах. Все внимание мисс Темпль было поглощено больными: она все время находилась в лазарете и уходила только ночью на несколько часов, чтобы отдохнуть. Все остальные учителя были заняты сборами в дорогу тех немногих девочек, которые, по счастью, имели друзей или родственников, согласившихся взять их к себе. Однако многие были уже заражены и, вернувшись домой, вскоре умерли там. Другие умерли в школе, и их похоронили быстро и незаметно, так как опасность распространения эпидемии не допускала промедления <…>».

[Шарлотта Бронте «Джейн Эйр» (1847)].

На здании Школы дочерей духовенства в Коуэн- Бридже («The Clergy Daughter’s School») теперь можно видеть мемориальную плиту Марии, Элизабет, Шарлотты и Эмили Бронте:

MARIA, ELIZABETH, CHARLOTTE &

EMILY BRONTЁ

LIVED HERE AS PUPILS OF THE

CLERGY DAUTHER’S SCHOOL 1824—25

THE SCHOOL WAS MOOVED TO CASTERTON

1833

МАРИЯ, ЭЛИЗАБЕТ, ШАРЛОТТА И

ЭМИЛИ БРОНТЕ

ЖИЛИ ЗДЕСЬ В КАЧЕСТВЕ УЧЕНИЦ

ШКОЛЫ ДОЧЕРЕЙ ДУХОВЕНСТВА В 1824—25 ГОДАХ

ШКОЛА ПЕРЕЕХАЛА В КАСТЕРТОН

В 1833 ГОДУ

«Там, где потоки ручья Лек налетают на равнину, и начинают расти ольховые деревья, ивы и кусты орешника, течение потока прерывается мелкими обломками серой скалы, и поток воды вздымается вверх через настил большой круглой белой гальки и стремительно движется по обе стороны от каменного настила, выступающего достаточно высоко и образующего в некоторых районах почти форму стены».

[Элизабет Гаскелл «Жизнь Шарлотты Бронте» (1857)].

Роу Хед

Роу Хед (Roe Head), Мирфилд (Mirfield) — место, где учились все три сестры Бронте, и какое-то время Шарлотта выполняла обязанности учительницы. Теперь здание этого учебного заведения стало частью Специальной школы Холлибэнк (Hollybank Special School) с новой часовней справа.

Синяя мемориальная плита гласит:

ROE HEAD

BUILT ON LAND BOUGHT FROM THE ARMYTAGE FAMILY

OF KIRKLESS HALL IN THE MID 17TH C. AND REBUILT IN

1740. THE BUILDING BECAME A SCHOOL IN 1830,

ATTENDED BY THE BRONTЁ SISTERS, CHARLOTTE, 1831 — 32,

EMILY, 1836, ANNE, 1836 — 37. CHARLOTTE RETURNED IN

JULY 1836 AS TEACHER. HEADMISTRESS OF THE SCHOOL

WAS MARGARET WOOLER (MRS PRIOR IN SHIRLEY)

AND CHARLOTTE’S FRIENDS AT SCHOOL WERE ELLEN

NUSSEY AND MARY TAYLOR

(CAROLINE HELSTONE AND ROSE YORKE IN SHIRLEY.)

РОУ ХЕД

ПОСТРОЕН НА ЗЕМЛЕ, КУПЛЕННОЙ У СЕМЬИ ЭРМИТАЙДЖ

ИЗ КИРКЛИС-ХОЛЛА В СЕРЕДИНЕ XVII ВЕКА И ВОССТАНОВЛЕН В

1740 ГОДУ.

В 1830 ГОДУ

ЗДАНИЕ СТАЛО ШКОЛОЙ,

ПОСЕЩАЕМОЙ СЕСТРАМИ БРОНТЕ, ШАРЛОТТОЙ, 1831 — 32 ГОДЫ,

ЭМИЛИ, 1836 ГОД, ЭНН, 1836 — 37 ГОДЫ. ШАРЛОТТА ВОЗВРАТИЛАСЬ В

ИЮЛЕ 1836 ГОДА В КАЧЕСТВЕ УЧИТЕЛЬНИЦЫ. ДИРЕКТРИСОЙ ШКОЛЫ

БЫЛА МАРГАРЕТ ВУЛЕР (МИССИС ПРАЙОР В «ШЕРЛИ»)

А ПОДРУГАМИ ШАРЛОТТЫ В ШКОЛЕ

БЫЛИ ЭЛЛЕН

НАССЕЙ И МЭРИ ТЕЙЛОР

(КЭРОЛАЙН ХЕЛСТОУН И РОЗА ЙОРК

В «ШЕРЛИ»).

В роухедской школе (Roe Head School) Шарлотта находилась с января 1831 до июня 1832 года. Эта школа, вероятно, была рекомендована преподобному Патрику Бронте его друзьями Эткинсонами (Atkinsons).

Это было довольно новое учебное заведение, очевидно, открытое в 1830 году сестрами Вулер (Wooler), хотя о нем было объявлено в газете Лидс Интеллидженсер (Leeds Intelligencer) уже в январе 1827 года: «мисс Вулер почтительно объявляют, что их учреждение для образования молодых особ Роу Хед (Roe Head) в Мирфилде (Mirfield) будет открыто в понедельник 29-го числа». Однако тогда открытие школы не состоялось, так как предположительно возникли трудности с арендой помещения.

Школа была рассчитана на небольшое количество учениц. На протяжении большей части существования учебного заведения сестер Вулер в нем обучалось не больше десяти девочек.

Само помещение школы находилось в солидном, добротно отстроенном доме, большая часть которого занимала непосредственно школа с жилыми помещениями для сестер Вулер.

Школой управляли грамотно и добросовестно. К ученицам относились уважительно, и Шарлотта Бронте была счастлива там. Ее необычные таланты были взращены на благодатной почве.

Помимо основной принятой в то время учебной программы, дающей ученицам основы грамотности, в школе сестер Вулер преподавались такие предметы, как география, история и французский язык, а так же рисование и музыка.

Знания, полученные Шарлоттой Бронте в Роу Хеде, позволили ей какое-то время обучать ее сестер по возвращении домой.

Позднее Шарлотта вернулась в Роу Хед уже в качестве учительницы, взяв с собой Эмили, которая должна была обучаться в школе в счет части зарплаты Шарлотты. Однако, привыкшая к домашней обстановке, Эмили Бронте не выдержала трудностей рутинных занятий вдали от родных просторов и некоторое время спустя вернулась в Хауорт. Ее место в школе мисс Вулер заняла младшая сестра.

Энн Бронте успешно завершила обучение, даже вопреки тому, что школа переехала в более нездоровую местность под названием Дьюсбери Мур (Dewsbury Moor), где у Энн случилось сильное телесное и духовное расстройство, вызвавшее в определенный период времени религиозные сомнения. Но Энн с честью прошла через все выпавшие на ее долю испытания и получила от своего обучения необходимые знания.

Дьюсбери Мур

Маргарет Вулер перенесла свою школу в Хелдс Хаус (Heald’s House), в местечко под названием Дьюсбери Мур (Dewsbury Moor) несколько выше городка Дьюсбери (Dewsbury) в начале 1838 года.

В этот период своей жизни Шарлотта Бронте находилась в угнетенном состоянии («возможно, я была для вас не лучшей компанией, чем преследующий призрак», — напишет она позже в своем письме к мисс Вулер, датированном ноябрем/декабрем 1846? года), но после периода выздоровления за лето она возвратилась, чтобы преподавать в школе до Рождества того года.

Дом, где находилась школа в Дьюсбери Муре, существует и по сей день.

Лоу Хилл

Лоу Хилл (Law Hill) — школа, где в течение шести месяцев с 1838 по 1839 год преподавала Эмили Джейн Бронте.

Здание школы представляло собой дом со смежной фермой, построенной в Саутоврэме (Southowram), расположенном в холмистой местности к востоку Галифакса (Halifax). Сам дом, где находилась школа, был построен Джеком Шарпом (Jack Sharp,? — ок. 1790), история которого, возможно, отражена в «Грозовом перевале» Эмили Бронте. Черты характера Шарпа угадываются в образе главного героя романа Хитклифа, на что указывает Уинифред Герин (Winifred Gerin) в своей книге «Эмили Бронте» /«Emily Brontë» (1979). Джульет Баркер (Juliet Barker) также видит вероятные связи в жизни Джека Шарпа и в истории Хитклифа, но отводит это в примечание.

Джек Шарп был принят своим дядей Джоном Уокером (John Walker) из Вотеркло-Холла (Waterclough Hall), чтобы обучаться шерстяному бизнесу. Хитрый, жадный и сильный, Джек Шарп вскоре стал для своего дяди незаменимым, оттеснив на второй план собственного сына Уолкера Джона-младшего, чье слабое здоровье не позволяло участвовать в торговле. Затем Шарп вытеснил из области самого Джона Уолкера.

Будучи во времена своего процветания тираном и расточителем, Джек Шарп был выставлен из Вотеркло-Холла, когда Джон Уолкер-младший женился. Шарп построил Лоу Хилл и продолжал, как и прежде, унижать своих младших родственников-мужчин в то время как сам он балансировал на грани банкротства и в конце концов был разорен в ходе американской войны за независимость. Его историю можно найти в дневниках Кэролайн Уолкер (Caroline Walker), дочери Джона Уолкера-младшего.

Эмили Бронте приехала Лоу Хилл в 1838 году, чтобы занять место преподавателя в школе, которую в то время возглавляла мисс Элизабет Патчетт (Elizabeth Patchett).

Школа была намного обширнее Роу Хеда. Учились здесь около сорока учениц, двадцать из которых были непосредственно пансионерками. Ученицам было приблизительно от одиннадцати до пятнадцати лет, но, скорее всего, в Лоу Хилле обучались и девочки младшего возраста, и, возможно, именно у них и преподавала Эмили Бронте.

Мисс Патчетт превратила старый склад в смежном дворе в классную комнату, в верхней же части этого помещения, по-видимому, находилась спальня для пансионерок. Возможно, Эмили спала вместе с пансионерками, а возможно и в главном здании Лоу Хилла.

Исследователь творчества Бронте Эллис Х. Чедвик (Ellis H. Chadwick) в своей книге «По следам Бронте» /«In the Footsteps of the Brontës» (1914) дает наиболее полный отчет о времени пребывания Эмили Джейн Бронте в Лоу Хилле. В данной книге можно встретить много историй, которые подтверждены также в более поздних биографиях, к примеру, известный эпизод, когда Эмили открыто выразила предпочтение домашней собаке в сравнении с ее ученицами.

Эллис Х. Чедвик стала первой, кто установил наиболее точное время пребывания Эмили Джейн Бронте в Лоу Хилле. Большая часть прежних свидетельств указывала, что Эмили пробыла в этой школе с зимы 1838 по 1839 год. Однако Эллис Х. Чедвик выдвинула новую версию, полагаясь на свидетельство одной из учениц самой Эмили. Согласно этому свидетельству, Эмили Джейн Бронте находилась в Лоу Хилле с сентября 1838 года до марта /апреля 1839 года. Данная версия нашла свое подтверждение в исследовательской работе Эдварда Читэма (Edward Chitham) и Тома Уиннифрита (Tom Winnifrith) «Факты Бронте и проблемы Бронте» /«Brontё Facts and Brontё Problems» (1983) и стала общепринятой.

Здание, где в свое время была устроена школа Лоу Хилл, сохранилось по сей день. На нем можно видеть мемориальную табличку следующего содержания:

This building was formerly

Law Hill Schoolroom

where Emily Brontё

taught for six months

1838/39

Это здание прежде было

помещением школы Лоу Хилл,

где Эмили Бронте

преподавала в течение шести месяцев

1838/39 годов

Саутоврэм

Саутоврэм (Southowram) — область, в которой располагалась школа Лоу Хилл (Law Hill), где преподавала Эмили Бронте. Здесь находился Шибден-Холл (Shibden Hall) — мелкая усадьба, ныне музей, который отчасти мог служить моделью для Мызы Скворцов («Thrushcross Grange») в «Грозовом перевале». Это спорное мнение, осторожно выдвинутое Эдвардом Читэмом (Edward Chitham) и отклоненное как не внушающее доверия Джульет Баркер (Juliet Barker). Недалеко от Шибден-Холла (Shibden Hall) располагался и ныне уничтоженный Хай Сандерлэнд-Холл (High Sunderland Hall), который, по утверждениям исследователей творчества Бронте, послужил одной из моделей для описания сельского дома на вересковой пустоши в романе Эмили Бронте «Грозовой перевал».

Существует довольно обобщенное мнение, что область Саутоврема отражена в романе Эмили Бронте «Грозовой перевал», хотя исследователи и не пришли к согласованному суждению, какие функции в романе несла та или иная местность Саутоврэма. Действительно кажется вероятным что географические соотношения между Хай Сандерлэнд-Холлом (High Sunderland Hall) и Шибден-Холлом (Shibden Hall) остались в памяти Эмили со времени ее пребывания в этой области. На этой основе исследователи творчества Бронте вольны выдвигать свои предположения по поводу идентификации этих местностей с местностями в «Грозовом перевале», поскольку в данном случае в книге нет подробных описаний внутреннего и внешнего вида зданий.

Пансион супругов Эгер

«Читатель! Возможно, вы никогда не бывали в Бельгии? И вам не случилось узнать облик этой страны? И в вашей памяти не запечатлены черты ее, как в моей?

<…> Бельгия! Лишенное поэзии и романтики название, хотя, где бы ни произнесли его, находит в моем сердце такой отклик, которого никакие сочетания звуков — будь они сама гармония — не смогут вызвать. Бельгия! Это слово тревожит мир моего прошлого, извлекая на свет почти забытые образы, будто на кладбище прах давно усопших; могилы вскрыты, мертвые подняты; мысли, чувства, воспоминания, что долго пребывали в небытии, видятся мне встающими из праха — и многие в ореоле; но пока я вглядываюсь в их призрачные очертания, словно пытаясь в них удостовериться, — звук, пробудивший их, умирает, и они все до единого исчезают легкими завитками дыма, поглощенные могилами и придавленные памятниками. Прощайте, светлые видения!

Это и есть моя Бельгия, читатель. Только смотри не называй эту картину скучной и безрадостной! Когда я впервые ее увидел, она не показалась мне ни безрадостной, ни скучной. Когда мягким февральским утром, выехав из Остенде, я был на пути в Брюссель, мне ничто не могло показаться скучным. Все тогда казалось прекрасным, недосягаемо совершенным, все вызывало во мне радость жизни. Я был молод, здоров, не пресыщен удовольствиями. Я впервые держал в руках свободу, и улыбка ее, и объятия, словно солнце или освежающий ветер, возродили во мне жизнь. Да, тогда я был точно путник на заре, который уверен, что с горы, куда он взбирается, увидит победоносный восход. Что из того, что путь его крут и каменист? Он этого не замечает; взгляд его прикован к вершине, уже подкрашенной заревом и позолоченной, и, достигнув ее, путник увидит раскинувшиеся перед ним безбрежные просторы. Он знает, что солнце непременно встретит его, что сияющая колесница уже выкатывает из-за восточного горизонта и вестник-ветер, чье дуновение ласкает ему лицо, уже расчищает на пути у божества ясную лазурь меж жемчужных облаков.

Всевозможные испытания выпали на мою долю, но, обретя силу и энергию в мечтах — сверкающих и зыбких, — я не считал сей жребий невыносимым. На свою гору я карабкался с теневой стороны; на пути моем были тернии и камни, но взгляд был устремлен вверх, к малиновой от зарева вершине, и воображение уносилось к сияющему вдали небосводу — и я не думал о камнях, перекатывающихся под ногами и о шипах, раздирающих руки и лицо…»

[Шарлотта Бронте «Учитель» (1846)]

В пансион (Pensionnat) супругов Эгер [называвшийся «Школа для молодых леди» («Maison d’education pour les jeunes Demoiselles», фр.)] в Брюсселе Шарлотта Бронте вместе со своей сестрой Эмили отправилась в феврале 1842 года.

Напомним предысторию этой поездки.

Поскольку сестры Бронте некоторое время были вынуждены работать школьными учительницами и гувернантками в семьях богатых хозяев, Шарлотта начала задумываться, как наилучшим образом избежать для себя и своих сестёр этой унизительной участи.

Своеобразной нитью спасения явилась идея самого Патрика Бронте, состоящая в том, чтобы его дочери открыли собственную школу. Тётушка после некоторых колебаний согласилась субсидировать предприятие.

Для успешного осуществления этого плана у сестер возникла необходимость усовершенствовать свои познания в гуманитарных дисциплинах и, в частности, изучить иностранные языки.

Как раз в это время подруга Шарлотты Бронте Мэри Тейлор стала присылать из Европы, где она завершала свое образование, заманчивые письма и открытки, изображавшие старинные соборы.

«Не знаю, что подкатило к горлу, пока я читала ее письмо, — писала Шарлотта Бронте другой своей подруге Эллен Нассей, — такое я испытала яростное отвращение к сковывающей монотонной работе, такое сильное желание обрести крылья… такую настоятельную жажду видеть, узнавать, учиться… Мне нестерпимо было сознание неиспользованных возможностей».

Сестры Бронте решили отправиться на континент, чтобы получить достойное европейское образование. Заручившись материальной поддержкой тетушки, Шарлотта и Эмили исполнили свое намерение (в соображениях экономии средств было решено, чтобы младшая сестра — Энн — оставалась дома).

Мэри Тейлор и ее сестра Марта собирались обучаться в Шато-де-Коекелберг (Château de Koekelberg) — престижном пансионе, расположенном в пригороде Брюсселя. Но, поскольку для сестер Бронте такой вариант был слишком дорогим, им порекомендовали более дешевый, но достаточно солидный пансион супругов Эгер.

Пансион находился на улице Рю д'Изабель (Rue d’Isabelle), недалеко от центрального парка и рядом с Рю Рояль (Rue Royale) с ее величественными постройками XVIII века.