Бесплатный фрагмент - Улей

Жизнь каждого человека с момента зачатия и до самого конца написана рукой своего Творца. Все происходящее, любой, даже самый незначительный эпизод, вплоть до едва заметного шрама на теле, занесен в персональную летопись размашистым почерком, пергамент аккуратно свернут, опечатан специальной пломбой и надежно спрятан в большой библиотеке, похожей на огромный пчелиный улей, куда нет доступа ни одной живой душе. Представим, что при рождении из человека исходит определенный луч, а где-то на другом конце Земли есть такой же луч, но, в отличие от Вселенной, которая, как принято считать, ежедневно расширяется, эти два луча, напротив, все время стремятся друг к другу. Они рождены, чтобы когда-нибудь встретиться, соединиться и стать одним целым. Это и есть так называемая вторая половина души. Она не обязана быть тебе женой, мужем или другим, каким угодно существом, от которого ты зависишь и без кого жизнь не имела бы никакого смысла. Поскольку Бог изначально лишил тебя способности видеть эту часть, то ты живешь, ни о чем не подозревая, занимаешься разными делами: учишься, работаешь, женишься, каждый день умнеешь, а вместе с тобой умнеет и весь мир. Если бы человек знал о смысле своей жизни, видел его издалека, то все время стремился бы в его направлении, ни на что не отвлекаясь по дороге, — и тогда, увы, наш мир навсегда остался бы примитивным, а мы бы ничем не отличались от любых других живущих на нашей планете существ без разума, которыми правят их инстинкты. Поэтому мы каждый день творим, создаем, переживаем, радуемся, живем и умираем. И многие из нас до самого финала так и не знают, нашли ли они свой тот другой луч или покидают этот мир, так и не постигнув главное — смысла своей жизни.

— Папа, Марин сказала, что солнце самое большое. Вот пойдем, посмотри, какая луна огромная. Она ведь больше солнца?

— Сынок, если верить глазам, то луна, конечно, больше. Если верить науке, — это то, чему тебя учат в школе, — то солнце намного больше луны. Но это сегодня, а завтра все может быть по-другому.

— Что именно? Солнце станет меньше?

— Томи, помнишь светильник, который тебе подарили в садике, круглый — такой же, как солнце?

— Да, папа, но он же разбился.

— Правильно, когда ты ложился спать, он был большой, а лампочка внутри него — маленькая. Представь, что лампочка — это луна, а большой круг с твоей фотографией — это солнце. Когда ночью мама пришла тебя укрыть, а затем хотела выключить светильник, то нечаянно его уронила — он разбился на несколько небольших кусочков размером с лампочку, а некоторые даже еще меньше. Так вот, если верить тому, что рассказывают тебе в школе, именно так создавалась наша планета. Когда совсем ничего на свете не существовало, был один большой шар, а потом он взорвался и разлетелся на множество маленьких кусков точно, как твой светильник. И вот из одного такого кусочка родилась Земля. Но если верить нашей религии, — это то, что написано в Торе, — то Землю, луну, солнце, людей и вообще всю Вселенную создал Бог. Но раз тебе всего шесть лет без хвостика, ты будешь верить в то, чему учат в школе и о чем говорят мама с папой. Но очень скоро, когда ты повзрослеешь, ты сам будешь выбирать, во что верить. А пока, сынок, иди играть, но не переставай задавать вопросы. Если будешь обо всем спрашивать, то обязательно вырастешь очень умным мальчиком.

31 июля. Он вновь идет в то место, куда ходит ежедневно последние две недели. И каждый раз визит проходит одинаково. Приближаясь, шаги становятся все тяжелее, пока он не оказывается лицом к лицу с тем, что будет мучить его всю оставшуюся жизнь, обрекая на бесконечные страдания. Перед ним мраморный камень, заменивший обычный портрет. В центре горной породы высечено детское лицо с удивительно добрыми глазами, которые устремлены вперед, а значит, всегда направлены на того, кто смотрит на них, и невероятно красивой ангельской улыбкой, а ниже:

Томи Сандерс

19/07/1997 — 18/07/2003

«Мне приснился сон, что Бог послал на Землю ангела, который сделает так, что все дети на Земле не будут плакать и у всех будут папа с мамой».

Как только он встречается издали с выразительным взглядом, рыдания уже не остановить. Подойдя ближе, он начинает гладить каменное личико, задавая одни и те же вопросы:

— Сыночек, почему ты меня не ругаешь, почему не говоришь мне, что я — плохой папа? Это ведь я тебя убил, из-за меня ты сейчас тут, под этой проклятой плитой. Почему же ты все еще смотришь на меня с любовью?

Обессилев, он опускается на колени и еще долго рыдает, прося прощения и моля Бога хоть на несколько секунд, хоть на одно мгновение вернуть ему сына, чтобы обнять, поцеловать, извиниться и сказать, как сильно он его любит. Это то, что он так редко делал, ошибочно полагая, что нежно можно любить только дочек, а мальчик должен расти мужчиной, поэтому отцу нельзя вести себя с ним слишком мягко, для этого есть мама. Он еще долго плачет на могиле, пока силы совершенно не покидают его.

За эти две недели Донейл ужасно изменился: он почти ничего не ел, его истощенное тело с трудом держали ноги. Лишь мысль о том, что у него есть дочь, которая безумно его любит и которой нужна полноценная семья, и с мамой, и с папой, наверное, не давала ему погубить себя. Ведь он отчаянно желал оказаться там, наверху, или здесь, под этой проклятой плитой, — неважно где, главное, что со своим маленьким мальчиком, и можно будет его обнять и больше не отпускать никогда.

То, что произошло 18 июля 2003 года, навсегда изменило жизнь Донейла. Изменило и то, во что он свято верил все свои 36 лет.

Летние каникулы только-только начались, а шестилетний Томи уже грезил об их окончании. Ему представлялся первый класс, большая школа, его новая сумка с изображением Сплинтера — любимого героя из «Черепашек-ниндзя». Где только отец не искал портфель с изображением именного этого персонажа, но так и не смог найти. Пытался уговорить маленького Томи выбрать Донателло, ведь он тоже умный, как и крыса-мутант, но договориться на замену не удалось. Томи очень хотел, чтобы у него была сумка, которой, скорее всего, больше ни у кого нет, и почему-то ему всегда нравился этот мультяшный герой с грустными глазами. Он считал, что таким должен быть настоящий мужчина: мудрым, сильным и добрым. При этом как будто понимал принципиальную разницу между мудрым и умным, хотя и не мог конкретно объяснить, в чем отличие Дони от Сплинтера. Пояснял только, что Сплинтер не только умный, но и большой, имея в виду его возраст. Донейл всегда учил Томи: для того, чтобы отличить хорошее от плохого и принять верное решение, нужен большой жизненный опыт, который приходит с годами. Это глубоко засело в его маленьком мозгу, малыш часто спрашивал, через сколько лет он станет взрослым. А Донейл всегда ему отвечал:

— Не торопись становиться взрослым, сынок, стать большим ты всегда успеешь. Пока лучше получай удовольствие от детства, играй со своими друзьями, с сестренкой, смотри мультики про любимых героев, потому что когда-нибудь, когда ты вырастешь, у тебя не будет на все эти радости времени.

Между Томи и его старшей сестрой Марин существовала удивительно крепкая связь, несмотря на то, что девочка была старше на два года и внешне заметно взрослее.

Марин отличали невысокий рост (она была ниже всех в классе), светлая кожа, роскошная копна каштановых вьющихся волос и светло-карие глаза. Томи же, напротив, был ребенком довольно крупным — почти на полголовы выше сестры, такой же светлокожий, но уже с пепельно-серыми волосами и темно-карими глазами.

Они почти никогда не ссорились, все привыкли делить поровну, если изредка у них и возникали какие-нибудь размолвки, то они, как правило, тут же заканчивались быстрым примирением. Мама Марин — Амелин — с детства внушила дочке, что она старшая, поэтому должна всегда смотреть за братом. Марин росла очень серьезным ребенком с необычайно взрослыми глазами, Томи всегда и во всем ее слушался, никогда не смея ей перечить. Если он хотел о чем-либо рассказать или похвастаться, то немедленно бежал к сестре, а она с удовольствием его слушала. В общем, детство проходило вполне обычно.

Очередной день в семье Сандерсов близился к концу: чада по обыкновению готовились ко сну, но перед этим старались потянуть время, что так свойственно детям. Каждый придумывал какую-нибудь причину покинуть кровать: сходить в туалет или попить воды. Затем роли менялись, и, когда уже совсем не оставалось поводов для того, чтобы сбежать из комнаты, в которой спали оба, то озвучивалась просьба, которую оставить без ответа родители просто не могли: сказка на ночь. Этот ритуал входил в обязанности Донейла: по части сочинительства он был изобретательнее, да и рассказчиком он был отменным. Дети обожали слушать разные истории перед сном именно в его исполнении. И не только они: Амелин, если не была слишком занята чем-нибудь, обязательно приходила узнать о том, что же в этот раз заготовил муж. Как заведено во многих нормальных семьях, более легкие и приятные роли: Деда Мороза, доброго волшебника и даже зубной феи, которая дарит подарки за каждый выпавший зуб, оставленный под подушкой, доставались отцу. А менее привлекательные — «злой ведьмы», которая заставляет детей спать и чистить зубы, готовиться утром к школе и садику, а также работа по дому — доставались матери. Но поскольку в отношениях Донейла и Амелин было полное взаимопонимание, и она знала, что каждый человек в чем-то искуснее другого, что муж великолепен в своих ипостасях, то это разделение ее ни капли не тяготило, она искренне любила мужа, детей, а также то, что ей приходилось делать.

Донейл собирался немного поработать в столярной, он частенько ходил ближе к ночи на работу, потому как днем не всегда успевал закончить все, что хотел. Благо мастерская находилась рядом. Решив перед выходом немного отдохнуть, он даже успел задремать, едва присел на диван. Ему даже уже что-то приснилось, но тут его сон прервали.

— Пап, расскажи нам про доброго тролля! — позвала отца Марин, потрясывая его руку. В сказке идет речь о старом тролле, который скрывается от людей и умеет превращать сухие ветки во всякие драгоценности. Донейл тут же проснулся, но все еще не реагировал на просьбу дочки.

— Нет, давай про Крысу Боры!

Это уже кричал Томи, которому нравилась история, придуманная отцом специально для него из-за любви к Сплинтеру.

— Ладно, сегодня, так как я не очень тороплюсь, то расскажу вам новую сказку — про Лучика, — ответил он, понимая, что на этом его сон окончен.

— Е-е-есть!!! — закричали дети, хлопая в ладоши. На их восклицания пришла Амелин, чтобы поинтересоваться, чему они так рады, и, услышав о новой сказке, решила остаться на премьеру.

— Ну ладно, ложитесь поудобнее и слушайте.

Когда-то давным-давно, далеко-далеко жил один маленький лучик по имени Тим. Он все время хотел стать взрослым. Однажды, когда он уже подрос, то подошел к своей маме и спросил:

— Мама, что я должен делать, ведь я уже вырос и должен знать, в чем смысл моей жизни?

Его мама ответила ему:

— Сынок, посмотри по сторонам и скажи, видишь ли ты где-нибудь в небе луч? Он может быть далеко, а может совсем близко.

Сын огляделся, увидел вдалеке светящийся луч и, обрадованный, закричал:

— Мам! Мам! Вон там, далеко-далеко, посмотри, там луч, он там!

Мама улыбнулась.

— Послушай меня, сынок. Тот луч, что ты заприметил, можешь видеть только ты, и никто, кроме тебя, его видеть не может. Этот луч и есть смысл всей твоей жизни. Он светит для тебя, а ты — для него. Рано или поздно вы должны встретиться и навсегда остаться вместе, ваша встреча неизбежна. Тот, у кого нет такого луча, проживет свою жизнь просто так, никогда не познав ее смысла. Тебе же повезло, ведь тебе есть, к чему стремиться и ради чего жить.

В этот момент Томи прервал отца, задав вопрос:

— Папа, а что такое смысл?

На что Донейл постарался как можно точнее, но как можно короче, чтобы не затягивать время, объяснить значение этого слова:

— Сынок, запомни хорошо: во всем, что ты будешь делать в жизни, когда станешь большой, тебе понадобятся две вещи, а они всегда идут вместе. Это цель и смысл. Разница между ними такая: цель — это то, куда ты идешь, а смысл — то, зачем ты туда идешь. Пока же давайте слушать нашу сказку, иначе наша мама будет меня ругать за то, что я не даю вам спать.

Так вот, Тим обрадовался и сказал своей маме:

— Мама, я хочу идти к нему навстречу прямо сейчас.

На что мама заметила:

— Сынок, тебе решать, как поступить, но помни, что ваша встреча рано или поздно и так произойдет, она неизбежна Ты можешь идти сейчас или совсем не смотреть в его сторону, ожидая, что все само собой произойдет. Не забывай, если суждено, то это произойдет ровно в тот день и час, когда должно. После этих слов Лучик собрался, попрощался с матерью, уверенный в том, что ни секунды не стоит ждать, поэтому отправился к своей судьбе. Он шел долго, стараясь идти как можно прямее, чтобы путь был максимально коротким, ни на что не отвлекаясь и останавливаясь только затем, чтобы поесть и поспать. Иногда ему приходилось переплывать моря и океаны, а затем вновь идти пешком. И так, не сворачивая с дороги, он шел недели, месяцы и годы. Он шел, не уставая и никогда не отчаиваясь, даже если ему порой становилось немного грустно. Тогда он смотрел на то, ради чего начал это путешествие, и грусть его быстро рассеивалась, а он продолжал движение. И вот спустя почти пять лет приключений оно вдруг предстало перед ним — то, ради чего он прошел так много и потратил столько лет, ни на что не отвлекаясь и не оборачиваясь назад. Вот он стоит прямо перед ним, от радости из глаз хлынули слезы, от счастья, переполнявшего все его существо, он на мгновение растерялся, и силы покинули его. Но в тот момент, когда он уже был готов броситься в объятия своей половинки, чтобы рассказать обо всем, что с ним произошло и сколько ему пришлось вынести ради воссоединения, он вдруг понял — все было зря. Другой луч выходил из земли, но при этом он словно отсутствовал. В нем не было чувств, да и жизни в нем тоже не было. Что испытал Тим, известно только ему одному. Он думал о том, что все эти годы он потратил напрасно, не понимая, ради чего оставил свой дом, покинул мать. Выходит, ради того, чтобы, обнаружив искомое, внезапно тут же потерять, не успев даже к нему прикоснуться. Как если бы отец, потерявший маленького сына, отчаянно искавший его несколько лет, вдруг находит свое дитя, протягивает руки в надежде наконец крепко прижать его к себе, но вдруг понимает, что сын его не узнал, да и папа у него уже давно новый. Так отец понимает, что потерял сына вновь, только теперь уже навсегда, не успев даже обнять и поцеловать на прощание. Тим уже не мог сдерживаться — он заплакал. Рыдал долго и горько, пока слезы не устали течь из его глаз. В последний раз взглянул на ту свою вторую половину и пошел, куда подсказывало ему сердце. Когда Тим вернулся домой, его встретила мама, крепко обняла, и они долго плакали в объятиях друг друга. Потом он ей все рассказал о том, как нашел и каким был тот луч в момент их встречи. Мать выслушала сына и произнесла:

— Сынок, оглянись вокруг, видишь ли ты все еще тот луч?

Но Тим не хотел искать его, слишком уж много страданий он причинил ему. Но мать вновь попросила, тогда сын послушался и посмотрел в ту сторону, что и раньше. Там все еще был его луч, только в этот раз он был заметно ярче прежнего.

— Мам, он все там же, но это не тот луч, он другой — красивый и яркий. Он не похож на прежний.

Тогда мать заметила:

— Нет, сынок, это все тот же твой луч, только теперь он настоящий, теперь он уже родился. Когда ты пошел за ним, ты хотел опередить то, что должно было случиться намного позже, пытаясь предвосхитить будущее, поэтому, когда ты его нашел, он был таким, каким ты мне его описал. А сейчас он уже родился и начал свои первые шаги навстречу к тебе. Помнишь, дорогой, что я говорила: ты не можешь изменить день и час того, что должно произойти, ты только можешь сделать выбор, увидев вдалеке свою судьбу, но ты не можешь знать при этом, насколько ярким должен быть тот луч, то есть родился он или еще нет. А теперь, сынок, перед тобой опять стоит выбор, как тебе поступать, но помни мои слова. Он еще раз взглянул на сияющую вдалеке половину, только теперь уже без грусти, повернулся к маме и крепко обнял ее. Ей не нужен был его ответ, чтобы понять, что он больше не станет искать в небе свой луч, ему лишь важно знать, что он у него есть.

После того, как Донейл закончил рассказ, Амелин искренне похлопала и похвалила мужа за придуманную сказку, она ничуть не сомневалась в том, что сказку придумал именно он.

— Папа, а у лучика Тима нет папы? — успел задать вопрос Томи.

На что Донейл лишь коротко ответил, что не знает, ведь это всего лишь сказка: там не обязательно должны быть папа или братья и сестры. Пожелав всем спокойной ночи, глава семейства покинул комнату, ссылаясь на то, что ему уже пора собираться на работу.

Прошло менее получаса, как в доме наступила тишина. Донейл в это время перебирал проекты, чтобы сделать проверку по финансовой части. Амелин, пока муж рылся в бумагах, успела прибраться и включила чайник. Она хорошо знала привычки мужа, который при каждом удобном случае любит попить чай.

— Амелин, ты будешь чай? — поинтересовался Донейл, услышав, как бурлит вода.

— Нет, хочу дочитать свою книжку, мне осталось всего несколько страниц. Хочешь, я тебе налью? — спросила она, открывая книгу на нужной странице.

— Нет, раз ты не будешь, то я приготовлю себе кофе, — имея в виду черный турецкий, — а то что-то усталость накатила, а мне еще работать.

Услышав это, Амелин закрыла книгу и подошла к мужу, он сидел на диване, еще не успел встать, чтобы заняться бодрящим напитком. Присев к нему на колени, нежно обхватила шею и поцеловала в щеку так, как если бы это была маленькая дочка, посмотрела в глаза и спросила:

— Дони, а может, останешься сегодня, мне что-то спать совсем не хочется, а одной в двуспальной кровати скучно.

— Нет, сегодня не могу, я пообещал кое-что подготовить к утру. Столярная мастерская была личным бизнесом Донейла, поэтому он мог себе позволить гибкий рабочий график.

— Ведь я не так часто тебя об этом прошу, — продолжала Амелин, — помнишь, когда мы поженились, ты обещал исполнять все мои желания?

— Амелин, это ведь когда было, я же не мог тебе тогда пообещать, что это ты будешь исполнять все мои желания. К тому же ты достаточно выросла с тех пор, пора перестать в сказки верить, — пошутил он в ответ, поцеловал ее в губы и крепко прижал к себе. — И все-таки повезло тебе со мной, наверное, меня тебе сам Бог послал, — продолжал он подшучивать над ней.

— Хватит тебе, хвастун, не злоупотребляй тем, что я всем говорю, какой ты у меня красивый.

На самом деле Амелин и Донейл были красивой парой. Он — рослый (180 см) смуглый брюнет с темно-карими глазами. Тело, хоть и не отличалось эффектным рельефом, при этом было очень стройным, с идеальными пропорциями, лицо всегда не до конца выбрито, немного удлиненной формы, с ровным носом, не совсем острым подбородком и красивым высоким лбом. Амелин — привлекательная шатенка со светлой кожей и неестественно красивым зеленым цветом глаз, что придавало ее взгляду особенную прелесть. На ее милом идеально овальной формы личике красовался немного курносый и очень аккуратный носик, а за пухлыми губками скрывались ровные белоснежные зубки. При росте 165 см у нее были длинные красивые ноги — повод для мужских комплиментов и женской зависти. Они оба смотрелись довольно экзотично и напоминали каких-нибудь актеров турецких сериалов, очень популярных в то время.

— Но ты ведь не можешь не пойти к своим деткам?

Амелин работала учительницей младших классов и искренне любила то, чем занималась. Даже когда сильно уставала.

— Это не то же самое, ты — сам себе хозяин, поэтому можешь не идти, если не хочешь.

— Это не так. К каждой работе нужно относиться одинаково ответственно. Совсем не важно, работаешь ты на кого-то, или кто-то работает на тебя, или ты — сам себе и хозяин, и подчиненный. Работа есть работа, — возразил он, гладя пальцем по ее щеке.

— Ладно, хорошо, что у меня в запасе всегда есть книжка, завтра у меня выходной, так что можно заняться чтением. Только смотри — не усни там, на столе, как в прошлый раз, а то опять и со мной не останешься, и работу не сделаешь.

Она, смеясь, уже не раз вспоминала ему произошедшее месяц назад, когда он также ушел в ночную смену, но придя в мастерскую, сел за стол и, задумавшись, заснул. Так ничего не сделав, проснулся через какое-то время и вернулся домой.

— Зато мне тогда пришла идея относительно новой сказки. Что ни делается, все к лучшему.

— Ладно, иди себе, я итак уже передумала, — сказала она, повернувшись к нему и посылая воздушный поцелуй.

Вот мы уже совсем хорошо познакомились с нашими героями, осталось дорисовать фон нашей картине, прежде чем продолжить, чтобы не оставить его белым и холодным. Пожалуй, начнем с места происходящего.

Семья жила в Китченере. Находится он в канадской провинции Онтарио и является городом-спутником Ватерлоо, поэтому часто можно увидеть или услышать двойное название этого местечка Китченер-Ватерлоо. Жили они в небольшом четырехкомнатном доме, который был довольно скромным, но очень уютным. Донейл как мог придавал жилью приятный вид, делая различную мебель. На участке за домом он создал себе рабочий уголок, где был столярный верстак, который Донейл сделал своими руками, и всевозможные инструменты. Там он проводил достаточно много времени. Донейл всегда говорил жене, что самое важное, когда приходишь с работы, — это уметь расслабиться. Для этого необходимы минимум две вещи: домашний уют и какое-нибудь хобби. Он, как и Амелин, любил много читать, но также что-нибудь мастерить в своем уголке.

Что ж, на этом наш портрет, пожалуй, окончен.

Ах да, я ведь хотел рассказать вам историю.

Вернувшись утром, Донейл едва успел поспать, потому что решил успеть переделать все дела, которые напланировал до дня рождения Томи. Первым делом собирался отвести сына в парикмахерскую, а затем сходить с ним в бассейн, поскольку обещал записать его на плавание, а уже после — сменить Амелин дома, чтобы она купила все необходимое для праздника, так как в этом деле женщины все-таки надежнее мужчин: не будут отвлекаться на второстепенное и точно ничего не забудут. Парикмахерская находилась в десяти минутах ходьбы от их дома. Донейл забронировал стрижку на без пяти десять. Была пятница, они шли не торопясь, и Томи рассказывал свой сон.

— Папа, ты знаешь, мне ночью приснился ангел.

— И какой же он был? — Донейлу показалось это любопытным.

— Не знаю, но мне кажется, что это была женщина, — рассуждал Томи, размахивая руками и пожимая плечами.

— Почему ты так решил? — улыбнулся отец.

— У него не было лица, но голос был похож на мамин, а еще у нее были большие белые крылья. — Томи раскинул в стороны руки, чтобы показать, насколько большими были крылья.

— И о чем вы говорили с ангелом?

— Он меня спросил, хочу ли я ему что-то сказать или спросить о чем-то. Тогда я ему перерассказал твои слова про то, что не у всех детей есть мама с папой и что дети, у которых нет ни мамы, ни папы, живут в доме, где много-много детей, поэтому они не могут кушать, что хотят и когда хотят, им не покупают игрушки, так что они все очень-очень грустные.

— И что он сказал? — спросил Донейл и погладил сына по голове.

— Он сказал, что так не должно быть, поэтому сделает так, что у всех детей на свете будут мама с папой.

— Это был очень хороший ангел, такой же хороший, как ты. — Донейл потрепал малыша по волосам и поцеловал в макушку. Так они дошли до парикмахерской. Пока Томи стригся, Донейл вспомнил, что забыл дома свои сигареты. Через дорогу напротив был магазин, и он шепнул сыну, что ненадолго отлучится. Среди товаров на полках увидел футбольные мячи и не удержался от дополнительной покупки. Томи как раз закончили стричь, когда вернулся отец и продемонстрировал сюрприз. Донейл отдал ему мяч и попросил подождать у входа, сам же развернулся к кассе, чтобы расплатиться за стрижку. Парикмахерская находилась рядом с проезжей частью, от которой ее отделял лишь четырехметровый тротуар. Стоя на ступеньках, Томи радостно вертел свой новый мяч, разглядывая его и любуясь. Донейл уже собрался уходить, но слегка замешкался, засовывая купюры в портмоне. В это время Томи подбросил мяч, который, падая, выскользнул из рук и покатился к дороге. Мальчик инстинктивно бросился за ним. Донейл справился с кошельком, повернулся и через окно, размеры которого позволяли видеть всю проезжую часть как на ладони, увидел бегущего за мячом сына. Это сложно объяснить, но буквально перед этим мужчина непроизвольно посмотрел на часы: было 10:15. Дальше все произошло слишком стремительно: резкий тормоз, крик, скорая, похороны.

Его похоронили в четыре часа того же дня на местном кладбище. На церемонии присутствовали только самые близкие друзья и несколько коллег по работе. С начала и до конца Донейл пролежал возле свежей могилы, плача и без конца обвиняя себя в гибели сына. Амелин обнимала дочку, у обеих от бесконечных слез опухли глаза. В ту мрачную пятницу Донейл выкурил много сигарет, но только не из той проклятой пачки, которая так и осталась нераспечатанной в забытом возле кассы пакете того салона красоты, с которого он решил начать этот роковой для него день. Как жаль, что человек не может вернуться в прошлое, чтобы предотвратить событие хотя бы на минуту. Ведь именно она, эта маленькая частица времени, чаще всего и отделяет нас от трагедии. Но, увы, таков удел всех, кто выбрал путь любви и семейного счастья, бессознательно обрекая себя на постоянные переживания. Ведь наши дети заставляют нас беспокоиться с момента их появления на свет. Сначала из-за плохого аппетита и забитого носа, затем из-за различных заболеваний и походов по больницам. Холостяку никогда не понять, что переживает муж, когда ему звонит жена, отвлекая от любых дел: будь то совещание, деловая встреча либо другое весьма важное или совсем несущественное занятие, только затем, чтобы сообщить: их чадо наконец сходило по большому. Мужчина всегда ответит на ее звонок, даже если напротив сидит сам президент. Чуть позже начнутся проблемы в садике, в школе: драки, падения, ушибы, переломы — и так до бесконечности. Чем взрослее мы становимся, тем больше беспокойств приносим тем, кто отдал нам годы своей жизни и здоровья, не требуя ничего взамен. С того дня, когда Донейл в последний раз посетил могилу своего сына, его жизнь сильно изменилась, прежде совершив крутой поворот и прыжок в сторону прошлого. А произошло это именно в четверг, 31 июля 2003 года.

Он лежал разбитый, беспомощный, не в силах даже плакать, обняв могильную плиту, еле слышно продолжая просить прощения. Вдруг затих, не сумев больше владеть собой: его измученное и обессиленное, словно после эпидуральной анестезии, тело перестало ему подчиняться, поэтому какое-то время он не двигался. Нельзя сказать однозначно, оставался он тогда в сознании или был в полном беспамятстве, но внезапно услышал, что кто-то зовет его по имени. Голос звучал так ясно и отчетливо, от частоты звука туловище будто вибрировало изнутри. Создавалось ощущение, что говоривший мог находиться где угодно: хоть в двух шагах, хоть за несколько километров. Глаза Донейла оставались закрытыми, поэтому он подумал, что, вероятно, бредит. Ему пришлось сделать некоторое усилие, чтобы разлепить веки, которые словно склеились от изнеможения, которому Донейл подверг себя. Когда ему это удалось, то сразу увидел, откуда доносится этот голос, и обомлел. Явление пред ним предстало поистине удивительное, от которого дух захватило и мурашки пробежали. Вовсе не от страха — от невероятной красоты происходящего. Он, как и прежде, лежал на могиле, только вот все остальное кладбище куда-то пропало. Пространство вокруг, сколько охватывал глаз, было залито ярким светом, а перед ним, приблизительно в двадцати шагах, из-за неестественного освещения было сложно определить поточнее, находился световой тоннель. По обе его стороны виднелось нечто, похожее на водопады, или, если можно их так назвать, светопады. А заканчивало это все, что особенно привлекло внимание, излучение неописуемой красоты, сквозь лучи которого можно было заметить вибрационное колебание. Оно выглядело так, будто ударили киянкой по наполненному водой тазику, но больше всего поражало то, что этот свет ни капли не слепил смотрящего. И вот из этих недр и доносился таинственный голос. Когда он звучал вновь, то колебания усиливались, а потом затихали. В очередной раз послышалось имя и предложение идти вперед. Теперь Донейл отчетливо понимал, что не бредит. Но вопросы остались: может, он сошел с ума или, самое невероятное, умер, потому что не знал, как на самом деле выглядит переход в небытие, а также никогда не был знаком с симптомами умопомрачения. Голос повторил:

— Иди, мы тебя ждем!

Под ногами у Донейла был лишь белый яркий свет — такая тропинка доверия не вызывала, к тому же он никак не мог выйти из охватившего его оцепенения. Первое, что ему пришло в голову, дабы как-то потянуть время, — это спросить, умер ли он, и услышал:

— Ты слишком хорошо представляешь себе смерть.

Тогда Донейл задал второй вопрос:

— Если я не умер, тогда где я?

— Ты у меня в гостях, — ответил ему голос.

— Кто ты? — Донейл немного приходил в себя.

— Называй меня Творец.

Наступила тишина, а потом: — Иди, мы ждем тебя.

Все еще опасаясь сделать первый шаг, он решил продолжить беседу и при этом незаметно, как будто боялся, что его испуг заметят, аккуратно прощупать ногой почву. Едва он успел носком дотронуться до светящейся тропинки, как тут же прозвучало:

— Ступай, не бойся!

Помешкав, он вдруг решил, что не стоит противиться и опасаться чего-либо, ведь еще несколько минут назад он сам желал оказаться где угодно.

«Так что, если это приступ помешательства, то, может, оно и к лучшему: вдруг таким образом удастся увидеться с Томи», — подумал Донейл, всем весом опираясь на ногу, и, убедившись, что можно без опасений ступать дальше, не торопясь двинулся вперед. Сделав несколько шагов, он обернулся назад и успел увидеть, как плиту вместе с фотографией, с которой смотрели родные глаза, поглотила вспышка. Он протянул к ней руку, но та пропала в тумане света, пальцы схватили лишь воздух. Повернувшись, Донейл продолжил идти, а за ним последовала и световая стена, не оставляя ему выбора, кроме как дойти до конца тоннеля. Десятка два шагов — и вот он уже стоит на минимальном расстоянии: «Куда же ведет этот свет в конце пути? В рай или в ад? А может, в сумасшедший дом?» Он выставил руку вперед, его ладонь пропала за густым слоем яркого света. Донейл резко вынул ее обратно, повернулся назад и в этот момент внезапно осознал происходящее. В голове пронеслись все его действия после того, как он услышал голос. Закрыв глаза ладонями, Донейл попытался собраться с мыслями: насколько вероятно то, что с ним сейчас здесь творится, и не лучше ли ему немедленно вернуться в эту чертову стену, которая преследует его, уводя все дальше от реальности и приближая к приюту для душевнобольных. Несколько секунд он простоял вот так, не в силах принять какое-либо решение, боясь ошибиться. Ведь в одну сторону его влечет долг перед семьей и чувство вины, а в другую — надежда что-нибудь изменить, желание вернуть то, что потерял, тем самым окончательно заковав себя в смирительную рубашку. Увы, несмотря на эту борьбу с самим собой, в душе он знает, что уже сделал свой выбор: опустив руки, он вновь повернулся туда, где нет места здравому смыслу, а лишь больной душе, молящей об искуплении. И вступил в неизвестность, оставив позади ту последнюю часть себя, что еще оставалась живой.

Донейл мог что угодно представлять себе относительного того, что увидит, пройдя сквозь свет в конце тоннеля, кроме того, что на самом деле пред ним предстало.

От того, что было еще мгновение назад, не осталось ни малейшего напоминания. Ни властного голоса, сотрясающего воздух, ни чудес, ни переживаний при виде чего-то неземного. Сделав тот самый последний шаг, Донейлом оказался… в библиотеке! Огромных размеров — такую даже придумать сложно, о таких не пишут в книгах и не рассказывают в новостях. На первый взгляд, кроме масштаба, место вроде ничем не примечательное, но, немного приглядевшись, можно заметить массу интересных деталей, ускользнувших в первые секунды. Сначала Донейл обратил внимание на потолок библиотеки, а точнее, на его отсутствие. Все книгохранилище уходило словно куда-то в облака и представляло собой полукруг, поделенный на три сектора разных цветов, при том не симметрично: по правую руку был белый, затем красный, приблизительно в полтора раза больше белого, и последний — черный, равный сумме первых двух. Еще немного понаблюдав, он заметил, что все ящики здесь были одинаковыми, размером приблизительно двадцать сантиметров и в форме шестигранника, представляя собой исполинские соты. Внутри каждого лежал бумажный свиток коричневатого цвета, перевязанный посередине шерстяным шпагатом, с сургучной печатью по краю. Привлекло внимание то, что все печати были бурого цвета, кроме двух. Одна виднелась приблизительно на трехметровой высоте, а вторая, правда едва заметная, находилась в последнем ряду, который уже граничил с туманом. Странно, что Донейл в принципе ее углядел. Эти отличающиеся от большинства свитки имели печати ярко-красного цвета, и оба лежали в красном отсеке. Больше ничего подобного найти не удалось. В центре этого великолепия стоял деревянный стол темно-коричневого цвета, украшенный со всех сторон изысканными узорами и фигурками, исключительность резной работы поражала. На столе лежал листок, похожий по размеру и цвету на свитки, а судя по тому, что рядом была смола и перо в специальном стаканчике, он тоже очень скоро отправится в один из отсеков. Еще он успел заметить сургуч красного цвета и восковую свечу в деревянном подсвечнике. Создавалось такое впечатление, что эта свеча никогда не тухнет и не выгорает, потому что на ней не было подтеков. На небольшом подносе прямоугольной формы разместились две пары рожек, которые по расположению и своей форме напоминали подставку для сигары. Рядом со столом стоял стул, иначе говоря, трон. Он был из той же породы дерева и также безупречно украшен резьбой. Спинка и сидение обиты качественным темно-красным бархатом. Вызывало удивление отсутствие пыли на всех поверхностях. Донейл огляделся и подумал про себя: «Кто же тут все это вытирает?»

Тут же за спиной услышал:

— Это ни к чему — пыль здесь никогда не собирается.

Донейл обернулся: позади него стоял мужчина, рост которого вряд ли превышал 150 сантиметров. На нем были брюки и длинный пиджак тускло-белого цвета из мешковатой ткани, такая же рубашка и идеально белые мокасины — все сидело на нем так, словно было сшито не человеческой рукой. Черные вьющиеся волосы средней длины слегка приподняты и аккуратно зачесаны на правый бок. У незнакомца были правильные черты лица, острый подбородок, ровный, достаточно длинный нос и светло-серые глаза.

— Мое имя Гораль, — представился человек, не дожидаясь, что Донейл первым задаст вопрос.

— Вы…

— Я отвечаю за порядок в этой библиотеке, — перебил его тот, не дав закончить.

— Ваш голос не…

— Не похож на тот, что звал тебя сюда? — вновь перебил странный собеседник. — Страх перед неизвестным искажает твой слух, заставляет трепетать и принимать ошибочные решения. Ведь сколько раз ты проваливал собеседования, пытаясь придумать, как будешь отвечать на заданные тебе вопросы, выдумывал разные импровизации вместо того, чтобы просто быть самим собой.

— Откуда ты…

— На самом деле все намного проще, чем ты себе представляешь. В данной ситуации человек слишком предсказуем, как и последовательность его вопросов, — в очередной раз обрезал посетителя хранитель.

— Где я? — успел-таки спросить Донейл.

— Ты в моей библиотеке, все книги мира берут свое начало в этом месте, потому что именно здесь находится тот, кто их пишет. На твой следующий вопрос ты знаешь ответ, ведь ты сам просился ко мне, не так ли?

— Я не совсем…

— Ты все прекрасно понимаешь, только пока еще отказываешься верить. Ладно, чтобы ты чувствовал себя немного комфортнее, я буду давать тебе договаривать, а то вы — люди — имеете привычку злиться по пустякам.

— А вы кто?

— Ты хочешь спросить, в чем я не такой, как ты или как все люди, верно? А ты представь себе, что перед тобой сейчас вместо меня стояло бы что-нибудь непонятное, огромное и страшное. Смог бы ты хоть слово вымолвить? Или, напротив, как бы ты отнесся к стоящему перед тобой чему-нибудь мелкому, немощному, которое не стоит даже того, чтобы на него смотрели? Согласись, беседа выглядела бы сейчас совсем иначе. В лучшем случае ты подумал бы, что сошел с ума, и не стал ничего слушать, а в худшем — попытался бы сбежать, а бежать тебе, увы, пока некуда.

Донейл уже начал свыкаться с происходящим и осознавать, а точнее, верить в то, что он действительно находится где-то, куда вряд ли может попасть человеческое существо, если, конечно, он на самом деле не сошел с ума, что вроде как выходило из слов стоящего напротив человека, если он вообще является таковым. Он вдруг вспомнил про семью и подумал, что Амелин, вероятно, уже беспокоится о нем, а вслух заявил:

— Так значит, я все-таки живой и не сошел с ума?

— Можешь не беспокоиться об этом, как и о том, о чем ты подумал про себя: там сейчас ровно тот же час, который был, когда ты пришел на кладбище и до того, как уснул.

— Так значит, это сон? — выдохнул Донейл.

— В таком случае попытайся себя ущипнуть, — предложил ему Гораль. Но тут Донейл вспомнил, какой была его цель, когда он решил пойти сюда, и произнес:

— Ладно, допустим, что все это происходит на самом деле, это может как-то изменить мою ситуацию?

— Я вижу, ты все еще сомневаешься. Со временем, как и к любому факту, ты привыкнешь и к этому. Вам ведь намного проще поверить во что-нибудь сложное и маловероятное, чем в простое и незамысловатое.

— Что вы имеете в виду? — поинтересовался Донейл уже абсолютно спокойным голосом.

— Прежде чем я отвечу на твой вопрос, давай-ка присядем. К тому же ты решил задержаться у меня в гостях, как я понял.

Гораль жестом указал за спину Донейла. Тот обернулся, обнаружив деревянный стул с мягким сидением и такой же подушкой на спинке по всей ее длине. Когда он опять повернулся к Горалю, тот уже сидел и приглашал присоединиться. Донейл послушно присел, они находились на расстоянии двух метров друг от друга, немного повернуты в одну и ту же сторону, как будто приготовились смотреть телевизор.

— Люди не умеют долго удивляться чему-либо. Покажи им любое чудо, и они очень скоро перестанут не только удивляться ему, но и будут считать это абсолютно нормальным явлением. Или, напротив, абсолютно заурядную вещь могут всю жизнь принимать за чудо, просто потому что никогда не видели воочию, — начал Гораль.

— Не понимаю, о чем вы. — Донейл почему-то не испытывал особого интереса к данной беседе.

— Я знаю, что не понимаешь, поэтому и хочу тебе кое-что показать.

Гораль вытянул руку вперед, давая понять, что там что-то будет происходить. В этот момент перед ними появилась живая картина Моисея, открывающего Красное море. Эффект от увиденного сложно с чем-то сравнить: происходящее было настолько реальным, что казалось, будто ты сам стоишь там. Он слышал голоса людские, иногда переходящие в крик, видел их беспокойство, засмотрелся на самого Моисея, который выглядел примерно так, как его обычно изображают художники. От этого всего побежали мурашки по всему телу, Донейл даже немного испугался, поскольку все это казалось ему слишком правдоподобным.

— Ну что ты думаешь об этом? — полюбопытствовал Гораль, тон его оставался нейтральным и ничего не выражающим.

Донейл пытался подобрать слова для тех эмоций, что испытывал. До этого момента он был среди тех, кто узнавал о чем-либо необычном, что является лишь гипотезой, из уст ему подобных. Все, что ему оставалось, это так же, как и всем остальным людям на свете, выбирать: верить или нет. Но здесь он вдруг стал очевидцем того, что в нынешнее время считается лишь мифом: собственными глазами увидел море, которое стало пред ним стеной и, если бы ему удалось выйти из оцепенения, с легкостью смог бы коснуться самого пророка.

— Это было настолько правдоподобно! Мне даже показалось, что я сам был частью этого народа, — голос Донейла предательски дрожал.

— Но ты ведь не веришь в эту историю.

— Я думаю, что в глубине души мало кто верит в такого рода истории. Считаю, что все это было придумано нарочно для того, чтобы люди во что-то верили. Ведь когда люди сильно во что-то верят, им всегда есть о чем поспорить. Однако в спорах истина не рождается, в них зарождается вражда, вот поэтому о всеобщей гармонии не может быть и речи. В итоге наш мир стал именно таким, каким мы сегодня его и знаем.

— Хорошо, тогда скажи, что ты думаешь об этом.

После слов Гораля возник новый эпизод, в котором длинноволосая беременная женщина, одетая в легкое платье, стоит на берегу моря. Она держит руки на животе, взгляд устремлен в сторону воды, поэтому ее лицо видно лишь частично. Посмотрев на картину, Донейл услышал шум моря, всплеск волн и… биение сердца.

— Что ты видишь? — Гораль прервал молчание.

— Вижу море, слышу воду и биение сердца — что же тут особенного? Такое можно видеть каждый день.

Ответив, Донейл заметно погрустнел оттого, что живот женщины напомнил ему о недавней потере сына.

— Ты видишь все, кроме самого главного — ты не видишь чуда.

— Что ж тут чудесного? — все еще с печалью, теперь уже и в голосе, спросил Донейл. Но Гораль словно не услышал вопрос и пустился в рассуждения:

— Как часто люди задумываются вот над чем. Насколько вероятно то, что человек появляется из чего-то, что можно увидеть лишь под микроскопом, находится много месяцев в животе, получая кислород и питание от своей матери через связывающую его с ней пуповину, и в конечном итоге рождается сложнейший организм, который впоследствии люди сами же веками не могут изучить до конца, желая получить рецепт бессмертия. Но согласись, попытки эти тщетны. А задавался ли ты когда-нибудь вопросом: какой он — тот первый живот, в котором зародилась самая первая жизнь, и кому он принадлежал, да и был ли он вообще когда-нибудь. Даже если люди об этом задумываются, то очень скоро выбрасывают такие мысли из головы и продолжают делать открытия о создании мира. Вы утверждаете, что первым человеком на Земле был мужчина, при этом распространяете гипотезу о том, что рожден он был женщиной, но кто тогда эта женщина и почему сегодня для зарождения новой жизни недостаточно лишь одной единицы. И если поставить на весы то, что сотворил Моисей, и обычную женщину, то именно она, без сомнения, сможет склонить чашу в свою сторону. К чему все эти философствования — полагаю, ты сейчас это хочешь сказать. У всего есть свой смысл. Я лишь хочу тебя спросить: веришь ли ты, что можешь изменить написанное рукой, которой не свойственно ошибаться?

— У меня нет другого выбора. — Донейл совсем сник. — Я всю жизнь старался не делать ошибок, чтобы с детьми ничего не случилось, но все равно не смог уберечь сына. Где я ошибся? Зачем его забрали, он ведь Ангел, настоящий Ангел.

Его губы задрожали, ком в горле не дал дальше говорить, слезы хлынули из глаз, словно устали ждать своей очереди. Успокоившись спустя время, Донейл снова тихо повторил:

— Где я ошибся?

— Каждый где-то ошибается хотя бы раз. Но согласись, тебе, да и любому другому, намного легче простить того, кому ошибаться свойственно, чем того, от которого ты ошибки не ждешь. Ты всегда был требовательнее к Марин, нежели к сыну, лишь потому, что она сама к себе предъявляет намного больше требований, в отличие от Томи. Люди делятся на три категории: те, кто не заслуживает прощения, потому что не имеет права на ошибку, те, кого простить можно, потому как заплутали в собственном невежестве, и те, которые не имеют права на прощение, потому что ошибаются намеренно. Иными словами, в мире живут праведные, честные и подлецы. Когда один праведник перед тем, как умереть, попросил: «Отче, прости им, ибо не ведают, что творят!», он имел в виду честных людей, которые отдали его на смерть по незнанию, то есть бессознательно. Ты хочешь увидеть, где и когда ты ошибался? Что ж, я покажу, а ты смотри внимательно. Вы слишком часто делаете ошибки, не зная о них.