Бесплатный фрагмент - Имя его…

уходящий

Вместо пролога

Сгущались сумерки. По дороге, что ведет к восточной границе не спеша ехал погруженный в раздумье всадник. Неожиданно встряхнув гривой, конь под ним заржал и опустился на круп, подняв облако пыли…

Путь им преградил облаченный в доспехи воин.

— Ну вот, мы и встретились, — глухо произнес он вместо приветствия и обнажил меч…

Глава первая

Анна

…Когда смятение в глазах его пылало,

Ответной мукою сжимая сердце мне,

Когда как тайну тайн,

В заветнейших глубинах,

Уже хранила ты, душа моя,

Малейшие приметы черт любимых, —

Он не любил. Любила я. *1

На него я обратила внимание случайно. Заканчивалось лето, дни стояли жаркие — делать ничего не хотелось. В то утро я с подругами сидела у ворот дома. Мы раздумывали чем бы сегодня заняться. Кто-то предложил отправиться за лесными орехами, но я была уверена, что еще не время и они не поспели… Слово за слово разгорелся спор. И тут на дороге со стороны леса показался путник.

Я не поленилась встать и помахала ему рукой.

Это был Айви. Жил он неподалеку, на соседней улице. Мы были из разных компаний и играли порознь. Но в этот раз он подошел к нам и поздоровался:

— Привет!

А затем протянул мне на ладони зрелый орех с двумя ядрышками в одной скорлупе… Откуда он мог знать о чем мы спорили?

С того дня я стала присматриваться к нему и обнаружила, что Айви частенько навещает развалины сторожевой башни у старых крепостных ворот. «Подходящее место для свиданий, — подумалось мне. — Интересно, с кем он там встречается?»

Захотелось во что бы то ни стало узнать правду.

И узнала. И поняла, что бы мальчишки ни делали, смысл их поступков — тайна за семью печатями и в первую очередь для них самих. …Ну не совсем так.

А все-таки представьте, каково мне было, когда однажды я решилась и оставаясь незамеченной проводила его до входа в башню и, шагнув следом в глубину проема, услышала как он спускается по ступеням ведущим вниз, во мрак подземелья?!

Я прижалась к стене и боялась шелохнуться…

Как вдруг из-под земли донеслись звуки флейты?! Это была незабываемая, нежная хоть и приглушенная непроницаемостью тьмы мелодия любви рожденная из прекрасного сонета.

Как жизни вечной удостоен тот,

Кто удостоен вечно видеть Бога,

Так вижу вас — и предо мной дорога.

Где мой приют, и счастье, и оплот.

Да, вы прекрасны — зренье мне не лжет, —

И Красота, взыскующая строго,

Живет во мне, как вечная тревога,

Зовет мой дух в возвышенный полет.

Но вы ушли — всегда вам недосужно.

Будь вы со мной, мне большего не нужно, —

Есть существа, живущие водой,

Или огнем, иль запахом растенья,

А я бы жил восторгом лицезренья,

Питаясь только вашей красотой.*2

Конечно, та песня как и стихи посвящались не мне. Но тогда я не думала об этом, я стояла, закрыв глаза — мое сердце замерло от переизбытка чувств…

Не помню как долго это длилось. У выхода Айви увидел меня — скрываться не имело смысла и я, собрав волю в кулак, сдержанно заметила:

— Ты не плохо играешь…

— Да, — чуть смутившись, ответил он.

Тогда я спросила, отчего он таится и не играет под открытым небом, радуясь солнцу и жизни на земле? «Или считаешь, что в этом мире никому нельзя доверить свою душу?»

Айви пристально посмотрел на меня и в его глазах можно было прочесть: «Неужели и ей, такой красивой, жить нелегко?!»

В действительности я сказала первое, что пришло на ум. И все-таки продолжила допрос:

— Ладно, пусть будет так как тебе нравиться. Но мне трудно поверить, что ты, подобно гному, жителю пещер, вовсе не боишься темноты…

Сказала и спохватилась, что если он на самом деле не обычный, как большинство мальчишек, тролль? Вы бы видели его глаза!

Впоследствии, вспоминая об этом разговоре, я укоряла себя, мол, такая умная, догадливая — а нет бы промолчать!

— Что правда, то — правда, — проговорил он, глядя под ноги, как будто признаваясь в чем-то постыдном. — Не знаю я толком ни страха, ни того кто — я…

В его словах прозвучала такая безысходная тоска, что я непроизвольно потянула его за рукав.

— Прости меня, Айви. Давай будем дружить… навсегда? В ответ он молча накрыл ладонью мою руку.

Прошли годы — в юности время течет как река Вечности. Мы были счастливы как могут быть счастливы тролли живущие настоящим. Ведь все о чем стоило бы думать в ту пору ограничено словом «сей-час». Все что в этот час может быть сделано, обязательно свершиться, а то, что будет завтра, никуда не денется: будущее само собой превращается в сегодня — просыпаешься утром и… вот оно, приложи немного усилия, протяни руку и возьми!

Да только Айви распорядился по-своему.

Однажды он по обыкновению пришел меня навестить. В тот день я чувствовала себя неважно и прилегла отдохнуть. Айви нежно поцеловал меня и собрался было присесть у изголовья, как вдруг, резко выпрямившись воскликнул:

— Невероятно! То, что сейчас происходит нами уже было пережито! Мы с тобой только поменялись местами… Да-да! Именно так было в том сне!

Надо заметить, что к сновидениям я отношусь с недоверием, мало ли что может присниться?! Но поскольку речь шла о его сне, меня заинтересовало, что же такого он мог увидеть обо мне? И я не ошиблась, это был необычный сон.

Посреди знойной пустыни, выбиваясь из последних сил, бредет путник. Дни и ночи бессчетно сменяют друг друга. Жажда высушила его тело и мозг. Он уже не думает о воде, он знает, что никогда ему не выбраться из этого ада! И только мысль — «Я должен идти!» — не дает остановиться и упасть.

С каждым шагом ноги все глубже увязают в песке. Над головой неумолимое солнце. Черный пот застилает глаза… Все! Нет больше сил — конец с-ума-шествию! Что-то заставляет его медленно обернуться…

Он видит — солнце опустилось на землю. «Значит, скоро можно будет забыться в прохладе ночи…» Он делает еще шаг… и оборачивается. Солнце и не думает прятаться за горизонт, оно стремительно приближается и — растет на глазах! Жара становиться невыносимой! «Бежать!» Однако ноги отказываются повиноваться… Руками путник пытается им помочь сделать хотя бы еще один, последний шаг! Напрасно. Огненно-черная масса, заслоняя небо за спиной, накатывается и вдавливает его в песок!

Это конец! Неотвратимое головокружительное падение…

Быть может прошла вечность? Он видит себя лежащим в забытьи. В лучах льющегося отовсюду света различаются очертания сидящей рядом незнакомки. Она — прекрасна!

Он силится открыть глаза и заговорить… Но вот ее лицо приблизилось — губы что-то произносят, и звуки сливаются в слова:

«Чем живешь ты, душа?

Кто тебя омывает ясностью чистой?

Дождь струистый.

Чем живешь ты, душа?

Кто тебя вдохновляет силой упорной?

Ветер горный.

Чем живешь ты, душа?

Кто тебя омывает памятью верной?

Мрак пещерный.

Дождь струистый?

Ветер горный!

Мрак пещерный!

Слезы —

дождь, что струится

неслышный, неспешный,

Ветер — бурное, рвущее сердце рыданье,

Мрак — томление скорби глухой, безутешной.

Дождь, и ветер, и мрак —

три стихии существования. *3

Сознанию возвращается необъяснимая ясность. Он видит мир, каким тот был в день сотворения… Прозрачное с разводами облаков небо… манящий журчанием ручей и пение птиц в вышине… и теплое, вселяющее в сердце радость, солнце!

Его взор возвращается к той, что склонилась над ним.

— Кто ты? — спрашивает он. — Отчего твоя песня так грустна и печальна?

И слышит в ответ:

— Я — твоя душа. Грущу о будущем и печалюсь о прошлом, забытом тобой… Помнишь ты был камнем на берегу далекого моря? Соленые волны издали темные и грозные, робко заискивая перед тобой, что-то шептали, а те, что были смелее, рассыпались тысячью брызг, обдавая тебя прохладой. В ответ — от избытка ли чувств?! — ты дарил им по песчинке на память… Помнишь, как ты возродился стремительной птицей?! Независимой, бесстрашной и гордой высотою своего полета!

Я вижу каждое твое превращение. Оно поднимало тебя все выше и выше над миром, обогащая познанием как все свершается в нем. А когда настал миг — на немыслимой высоте — время замерло. А ведь казалось когда-то, что власть его безгранична! И пространство низверглось в кромешную бездну — ты в нее заглянул и увидел себя… Но каким?! На оболочке Я проступали, меняющиеся местами и цветом, хитросплетения таинственных знаков желаний и воли. Вместе с ними преображались лицо и строение тела… Это было потрясающее зрелище с нескончаемым действием, в котором герой одновременно представлялся во множестве ролей и обличий!

И тогда в твоей голове прозвучало тысячеголосое — почему? Почему я не знаю, что делаю, когда делаю не то что хочу? Почему я не знаю себя? Почему я люблю? Почему я страдаю?

Так ты приоткрыл тайну своего существа: нашу с тобой разделенность и неудержимое стремление к воссоединению. Даже когда смерть приходит на землю, чтобы разлучить нас, ты превращаешься в прах, а я в мраке безутешной скорби по памяти слез и боли сердца нахожу тебя и возвращаю к существованию! И весь мир оживает вместе с тобой и вновь восходит солнце — Солнце нашей любви!

Последних слов путник не слышит — он опять погружается в сон…

По окончании рассказа Айви заметил в моих глазах испуг.

— Тебе было страшно?!

Я промолчала, и он по-мальчишески глупо улыбнулся. А для меня его сон был откровением и знаком беды. Я поняла, как сильно его люблю, и что любовь моя обречена.

Так и случилось. Пришло время и Айви ушел, оставив о себе воспоминания и письмо, которое до сих пор смущает мое сердце. Вот оно:

«Дорогая Анна!

Я уже в пути. Поверь, мне не легко было решиться… Знаю одно — так надо. Расстаюсь не потому, что с тобой было плохо… Напротив, когда ты рядом, я чувствую себя значительнее и сильнее того, кем являюсь на самом деле. Поэтому уверен, ты достойна лучшего избранника… А я, чтобы испытать себя и узнать чего я стою, ухожу в Дозор. Прости меня!

Целую, твой Айви».

Такое вот прощание… Все ясно и понятно. Уму. Он говорит: «Да, такова жизнь — вы были юны… Прости его и смирись с судьбой!»

Да только кто ответит моему сердцу? — «Почему?!»

***

Глава вторая

Дозорный

«Умри, чтоб воскреснуть!» —

Наш тайный девиз,

Печальные странники

Странной планеты,

На встречу со смертью

Несем мы сквозь жизнь

Бессмертия

Заветы!

И если кому

Не удастся спастись

И память о нем

Унесет поток Леты —

Не мы его судьи,

Мы — просто друзья, —

Бродяги и воины,

Певцы и поэты.

(Песня дозорных.) *4

В те годы наш отряд охранял рубежи герцогства на западной окраине Былого леса. После того как его владычица навсегда покинула землю, а ее подданные тролли перешли на службу к правителю Нашего Края, этот лес стал пристанищем Призраков Врага.

С наступлением темноты эта нечисть время от времени пыталась проникнуть во владения его высочества, но путь ей преграждал Дозор — своего рода живой щит.

Что это была за служба? Конечно, не мед, если каждый второй доброволец, оставшийся в живых после встречи с призраком, возвращался домой. Так что народ в отряде отбирался особый. Возглавлял Дозор пожилой воин отважный и мудрый, спокойный и решительный — он был воплощением качеств доброго родителя, его так и звали — Родимый.

Помимо командира и его правой руки — проводника эльфа, отряд насчитывал еще с десяток воинов троллей, готовых без колебаний встать на защиту герцога и Края. Среди них Айви выделялся тем, что на привалах играл на свирели, или между делом напевал вполголоса. При этом оружием он владел искусно и хладнокровно.

Примечательно, но к нему сразу привязалось прозвище «Темная лошадка». Уж очень по душе Айви была баллада о черном коне, от которой не у меня одного пробегали по телу мурашки. Судите сами — вот ее зачин:

Был черный небосвод светлей тех ног

И слиться с темнотою он не мог.

И дальше:

В тот вечер возле нашего огня

Увидели мы черного коня.

Не помню я чернее ничего.

Как уголь были ноги у него.

Он черен был, как ночь, как пустота.

Он черен был от гривы до хвоста.

Но черной по другому уж была

Спина его, не знавшая седла.

Недвижно он стоял. Казалось спит.

Пугала чернота его копыт.

Он черен был, не чувствовал теней.

Так черен, что не делался темней.

Так как полуночная мгла.

Так черен, как внутри себя игла.

Так черен, как деревья впереди,

Как место между ребрами в груди.

Как ямка под землею, где зерно.

Я думаю внутри у нас черно.

Но все-таки чернел он на глазах!

Была всего лишь полночь на часах.

Он к нам не приближался ни на шаг,

В паху его царил бездонный мрак.

Спина его была уж не видна.

Не оставалось светлого пятна.

Глаза его белели, как щелчок.

Еще страшнее был его зрачок.

Как будто он был чей-то негатив.

Зачем же он свой бег остановив,

Меж нами оставался до утра?

Зачем не отходил он от костра?

Зачем он черным воздухом дышал?

Зачем во тьме он сучьями шуршал?

Зачем струил он черный свет из глаз?

Он всадника искал себе средь нас.*5

Хорошо помню ту ночь, когда Айви спел ее впервые.

Караул был выставлен, мы приготовились ко сну, расположившись возле костра. Однако после песни никто не сомкнул глаз. Помниться еще, Родимый пробурчал: «Не накликал бы ты, парень, беду…» И как в воду глядел.

Только над лесом взошла луна, справа от опушки показалась группа всадников. Через мгновенье мы были в седлах и мчались им навстречу…

Надо заметить, что в бою с призраком дозорный обязан помнить — его главная задача это выжить! На первый взгляд, что в этом особенного — не забывай, с кем имеешь дело, и ты неуязвим, поскольку сталь их оружия также бестелесна, как и сами призраки. Сжимай зубы и преодолевай страх…

В конце концов мы — воины, не барышни! Да только одно дело — знать… другое — испытать на себе, пережить ожидание пущенной в твое сердце стрелы, наблюдая за ее полетом! Прочувствовать ожидание боли тела пронзаемого острием копья! И при этом — ни звука, ни стона! Ни встречного удара мечом, ни ответной стрелы с тетивы твоего лука!

Так проявляется душа, какой бы темной ранее она ни представлялась.

А помните, как сладостно было в юности мечтать о встрече со смертью?

…Испытай, завладев

Еще теплым мечом

И доспехи надев, — Что по чем, что по чем!

Разберись, кто ты — трус

Иль избранник судьбы,

И попробуй на вкус

Настоящей борьбы.

И когда рядом рухнет израненный друг

И над первой потерей ты взвоешь, скорбя,

И когда ты без кожи останешься вдруг

Оттого, что убили его — не тебя, —

Ты поймешь, что узнал,

Отличил, отыскал

По оскалу забрал —

Это смерти оскал! —

Ложь и зло, — погляди,

Как их лица грубы,

И всегда позади —

Воронье и гробы!

Если путь прорубая отцовским мечом

Ты соленые слезы на ус намотал,

Если в жарком бою испытал что почем, —

Значит, нужные книги ты в детстве читал!

Если мясо с ножа

Ты не ел ни куска.

Если руки сложа

Наблюдал свысока

И в борьбу не вступил

С подлецом, с палачом —

Значит в жизни, ты был

Ни при чем, ни при чем!*6

Да… со временем понимаешь. что в том первом бою ты обречен был на подвиг, что только в Дозоре можно овладеть языком достойного общения со смертью, языком без-молвия, без-действия, когда малейший звук или движение — и призрак на твоих глазах оживает, обретая плоть.

Ибо из нашей слабости и неспособности остановиться, сдержать себя, он черпает жизненную силу и превращается в реального Врага. И тогда раздается страшный хохот. Он проносится над землей и надолго повисает в воздухе, повторяясь в перекличке с эхом Былого леса. В моих ушах он стоит до сих пор…

Что говорить, наверное, не я один слышу его, вспоминая ушедших из жизни товарищей. Ни для кого не секрет, что многие из них тут же становились в ряды призраков. Между прочим, Айви всерьез считал, что смех призрака не означает радости возвращения к жизни, а, напротив, что он выполняет роль заклинания страха перед ней… Мол, эта мимическая маска любовного экстаза, когда душа готова распроститься с телом, не более как возглас: «Я — не твой, я — почти мертвец!»

Как-то его спросили, откуда он набрался такой зауми… оказалось — из бесед с Беезом. Ну и ну! Наш мудрый эльф делился знанием с мальчишкой?! Так вот о чем они подолгу могли беседовать на марше и вечерами у костра… А ведь обычно молодые воины пытали проводника о тайных тропах, уловках призраков, или о судьбе…

К слову, о ней… позднее, сам став проводником, Айви высказал предположение, если кто-нибудь из нас уже исполнил земной долг перед Всевышним, то в схватке с призраком он волен нанести решающий удар и освободить его душу. И, заодно, свою от участи быть между небом и землей. Так ли это? И как проверить?! Но согласитесь, что-то в этом есть. Иначе для чего еще нужны воины, как не отдать жизнь за другого — друга или недруга?! Да только поди узнай, не искушает ли тебя гордыня: «Уж кто-кто, а я свое выстрадал и могу со спокойной совестью покинуть мир!»

Зато когда погиб Молчун Беез, никто не сомневался, что так оно и было.

Айви, конечно, разительно отличался от своего друга, но после кончины Бееза он все чаще уходил в себя, надолго погружаясь в размышление. При этом оставался доверчивым и простодушным троллем. Попроси о чем-нибудь с серьезным выражением лица или грустью в глазах, и он выложит все, что знает и о чем думает.

Помню раз на привале после изнурительного перехода на дальнюю заставу, он затянул «Песню дозорных», а кто-то из новобранцев возьми и скажи: — Спел бы ты лучше о любви, хоть душу отведем…

И Айви, не возражая, запел:

— Если ты услышишь: плачет

горький олеандр сквозь тишину,

что ты сделаешь, любовь моя?

— Вздохну.

— Если ты увидишь, что тебя

свет зовет с собою, уходя,

что ты сделаешь, любовь моя?

— Море вспомню я.

— Если под оливами в саду

Я скажу тебе: «Люблю тебя», —

Что ты сделаешь, любовь моя?

— Заколю себя.*7

— Так вот, приятель, — прерывая гробовую тишину, проговорил певец, закончив песню, — коли действительно пожелаешь отвести душу в обитель блаженства, бери в проводники не любовь, а страх. Он — наш верный друг, посох, который лучше не оставлять в стенах родного дома, отправляясь в дальнюю дорогу и тем более уходя в Дозор. Поэтому задумайся над тем, что тебя страшит, и увидишь к чему стремиться и о чем стоит мечтать…

— О каком страхе ты говоришь, Айви? Можно бояться темноты и смерти, безумия и наказания позором… — всего не перечесть.

— Я думаю, что страх один — это предчувствие угрозы небытия, к каким бы средствам оно не прибегало. Ведь цель у него — все, что нам дорого, уничтожить, обратить в ничто. А страх предупреждает: «Настало время совершить выбор!» Страх — это своего рода зеркало, которое никогда не лжет. Только глядеться в него мучительно, все равно как выворачиваться наизнанку. И мы зачастую пытаемся слукавить, извернуться так, чтобы и на себя взглянуть, и избежать страдания. Тут и приходит мысль, что нет ничего проще, как посмотреть на себя со стороны глазами другого. Но кого?

Кто лучше всех способен увидеть и понять движения моей души? Тот, в чьих представлениях я лучше узнаваем?

А может быть нам нужен тот, кто знает, что душа не список добродетелей и недостатков, а тайна тайн на все века… Хотите услышать притчу о чудном рыцаре и о его невесте с таинственным приданным?

И вот что он поведал:

«Жил на земле когда-то отважный и знатный воин, был он славен подвигами в битвах и богатством, но сам превыше славы и сокровищ ценил уединение в одной из дальних комнат замка, где в окружение книг и в тишине мог ночи напролет раздумывать о назначении звезд и странностях души…

Поэтому, когда решил обзавестись семьею, объявил, что ищет красивую и добрую невесту готовую пообещать под страхом смерти не пытаться заглянуть, и тем более проникнуть в его келью!

И что же? Годы шли, а воин как и прежде, жил один… Не потому что не было избранниц, они были, да только после свадьбы кто раньше, кто позднее — исчезали. Как и куда — осталось загадкою для всех, включая мужа. Но мало кто в это верил… Так родилась молва, что он ослушниц любопытных запирал в той келье и морил голодом до смерти, а потом тела выбрасывал через бойницу в пруд на съедение рыбам.

С некоторых пор его гостеприимный дом невесты объезжали стороной.

И все-таки судьбе было угодно, чтобы однажды в дали от замка на лесной дороге он встретил сироту, идущую в эльфийскую обитель.

Ее история, как и его, во многом оказались схожи. Судите сами… Она была умна, трудолюбива, не говоря о том, что хороша собой… Тем не менее, жила одна. Лишь оттого, что всех кто к ней сватался, смущала странность приданного — обычная шкатулка — коробочка для бисера и прочей девичьей чепухи. Завещанная матерью под слово до самой смерти никому не открывать. И так как нарушать завет она остерегалась (а женихам всего желанней была ясность!), девушка сочла за лучшее оставить суетной мир.

И вот тогда при встрече, взглянув в глаза друг другу и поверив, они решили взаимно обменяться клятвой под венцом…

До самой смерти они прожили в любви и блаженстве на удивление самим себе, хотя не раз жене хотелось нарушить уединение мужа, а ему взять в руки ее бесценное богатство. Да только рядом всегда был Страх.»

— Вот и выходит, — заключил Айви, — страх и любовь, как брат с сестрою, — наши хранители души. И все же отчего мы так упорно его избегаем? А любовь вместо того, чтобы беречь и защищать, используем как щит и как опору?

Несомненно, то, что говорил Айви побуждало молодых воинов задуматься о непостижимых тайнах бытия. Однако и сейчас, по истечении стольких лет, мне порой слышится его голос, созвучный зову сердца:

Я — Страх.

Я — рана твоя,

Боль

С утра и до утра…

Я — поводырь,

Я — твоя роль…

Ты изучи меня.

Но только осторожно, едва-едва дыша, —

Какая никакая во мне твоя душа.

Я — Страх…

Я — твое зеркало,

И я —

Твоя беда.

Меня стыдятся на земле,

Я не стыжусь тебя!

Со мною откровенен будь —

И я благословлю твой путь!

Глава третья

Отец

За утренней мглою

Сквозят пустыри

Печалью былою

Вечерней зари.

Печалью былою

До края полны

Вечерней зарею

Рожденные сны.

Не зная возврата,

Нездешние сны,

Они как закаты

Песчаной страны,

Уходят куда-то

И гаснут впотьмах,

Печальней заката

В песчаных холмах.*8

С этой песней на устах он подъезжал к дому после долгих лет скитаний в Дозоре. Я вышел навстречу и с интересом прислушался к ее словам. Но вот Айви соскочил с коня, улыбнулся, и мы обнялись.

Вечером оставшись вдвоем, я его спросил:

— Так ты считаешь, что дети покидают отчий дом в поиске былых снов и таким образом искупают ошибки родителей?

— О чем ты говоришь, отец? — возразил Айви. — Какие сны? И при чем тут вы? Мне захотелось своими глазами увидеть мир людей, чтобы самому быть за него в ответе.

Однако уверения сына не рассеяли моих тревожных мыслей и пробудили воспоминания…

Надо сказать, что с первых дней появления Айви в нашем доме, мы с женой не сомневались, что он послан нам небом. Так доверчив и спокоен был его детский взгляд. Разумеется со временем он становился все более похожим на своих сверстников с улицы — шалунов и непосед. Только я замечал, насколько осторожнее и рассудительнее других оставался Айви в своих играх. Признаюсь, это вызывало у меня опасение за его характер, ведь я хотел вырастить из него мужественного воина…

Теперь представьте мое состояние, когда однажды укладывая его спать, я заметил, как Айви прячет под подушку одну из кукол сестры…

Мне бы утром переговорить с женой или с ним самим, а я ни кому не сказав ни слова, взял и выбросил в окно его тряпичного друга.

Позднее я узнал содержание сказочных сновидений сына, героем которых был маленький пилигрим с именем той куклы. Но ничего уже нельзя было исправить. В тот же день Айви обнаружил пропажу. В доме начались поиски. Старшие дети пытались было обратить все в шутку, но увидев как глубоко и всерьез Айви переживает свое горе, затихли…

Я строгим голосом велел всем ложиться спать, и, задувая свечу, добавил, дескать, мало ли какие у куклы могут быть дела… захочет — еще вернется. Айви успел перехватить мой взгляд и, кажется, все понял.

Ночью у него поднялась температура. К утру жар сменило забытье… Так продолжалось несколько дней, мой сын бредил, или лежал с открытыми глазами, не замечая ничего и никого вокруг.

Тем временем я отыскал куклу и положил ее рядом с Айви. Теперь мне и на ум не приходило этого стыдиться. Более того, не смыкая глаз у его постели, я непрестанно молился, повторяя: «Прости меня, сынок, и не покидай нас…»

Видимо, мольбы мои были услышаны, и настало утро, когда он приподнялся и спросил: «Где я?» Вокруг него собрались все, кто был в доме… Айви еще раз отчетливо повторил вопрос и тут же поинтересовался, кто мы и когда придет мама. Жене стало дурно… Такого исхода никто из нас не ожидал.

Конечно, ему пытались объяснить, что он тяжело переболел и потому не сразу узнает окружающих его родителей, брата и сестру… Но память о первых десяти годах жизни оставила его навсегда.

Так неожиданно и драматично закончилось детство моего младшего сына.

С той поры каждую ночь, засыпая, я вижу отчетливо, как наяву, широкую пыльную дорогу, по которой под стук копыт проносятся всадники и не спеша движется арба, груженая корявым саксаулом. А вровень с ней идет маленький странник. Он сирота без дома, без родных и близких, вся его жизнь связана с дорогой… и даже его имя Уук — не что иное, как окрик, призывающий посторониться.

Хотя, если приглядеться, не так уж он беспомощен и одинок. Стоит присесть на обочине — и с ним поделятся лепешкой, глотком воды, а кто и подаст монетку… К тому же малыш в пути беседует с отцом и матерью, рассказывает им о своих мыслях и мечтах. Иногда, забываясь, говорит вслух, но замечая, что его обходят стороной, вновь погружается в себя…

Время от времени мальчик возвращается к мысли о том, что знает о жизни не меньше иного старца… Да и кто в этом усомниться, если он все время в пути, умеет спасаться от зноя и побеждает голод?!

Постепенно вокруг становиться все более пустынно. Давно свернула в сторону арба. Вот и сама дорога незаметно растворилась в песках… Все ниже опускается солнце. Ощутимее свежее дыхание гор, виднеющихся вдали. Приближается ночь.

Рано утром мальчика будит свистящий шорох песчинок — небольшая ящерица, проскользнув из-под руки, мгновенно исчезает за ближайшим укрытием, оставляя на песке следы от лапок и упругого хвоста…

Уук тыльной стороной ладони старательно трет глаза… Нет! Ему не мерещиться! Следы, оставленные ящерицей цепочкою крючков и линий, складываются в слова таинственного послания:

А может лучшая победа

Над временем и тяготеньем —

Пройти, чтоб не оставить следа,

Пройти, чтоб не оставить тени…*9

— Чтобы бы это значило? — задумывается маленький скиталец. — А не готовит ли меня такое наставление ко встрече с родителями?

— Так ли, мои родные?

Удивительное дело — никто не отозвался. Обычно голос матери предупреждал: «Нельзя!», «Не делай!», или коротко отвечал: «Нет.»

Отец же призывал: «Иди!"… «Выполни свой долг!»

На этот раз их ответом было дружное молчание. «Как странно…» — недоумевает Уук.

Поднявшись на ноги, он перебрасывает через плечо котомку, поправляет складки одежды и намеревается продолжить путь… И — о, чудо! Перед ним в лучах восходящего солнца раскрывается вид на затерявшийся среди песков оазис — зеленый благодатный островок. Мальчик изо всех сил устремляется к нему и вскоре достигает небольшой рощицы из фиговых деревьев и кустов граната, окаймляющих зеркальный водоем.