Бесплатный фрагмент - Участковый. Ментовские байки

Позитивный посыл из прошлого

Интересный и любопытный материал! Интерес возникает по мере углубления в тему книги, когда становится очевидным, что в жизни прототипов повестей и рассказов присутствует сам автор и люди, с которыми он работал многие годы. И, в конце концов, возникает желание познакомится со всем материалом полностью. Автор не ставил цели, чтобы его «байки» — посыл из настоящего в прошлое — могли сполна осмыслить современные люди, уже далекие от событий более чем 20-летней давности. «Участковые» литературные истории современности осилят, конечно, и современные авторы. Однако преемственность в том, что это всегда будут истории о людях правопорядка, которые ежедневно и ежечасно работают возле наших домов и даже квартир. Сегодня несколько навязчивая дружба полиции с населением, как это было прежде, у многих может вызвать удивление, но прежде участковый был часто своим «домашним» для тех, к кому он приходил помочь и применить меры воздействия. «Ментовские байки» подтверждают эту связь милиции с народом. И в авторских воспоминаниях об этом мы в сравнении видим яркое отражение — интересной во всех смыслах, и захватывающей во всех своих удивительных деталях — нашей российской прошлой и настоящей действительности.

При чтении книги видно и то, что автор не справился с его первоначальной задачей. И к счастью! Он, есть ощущение, хотел вспомнить больше своих бывших сослуживцев, нарекая их новыми именами и фамилиями. Это особенно очевидно и в посвящении повести «Рикошетом от «дядь Юры» — Жукову, начальнику милиции, тогда как один из главных начальников в ней — Жуковский. Но настоящая литература тем и отличается от мемуаров, что она властно все меняет в сознании и ведет с каждой новой строчкой своими неведомыми путями. Автору очень хотелось, видимо, чтобы его прототипы могли узнать себя в книге. А, может, — чтобы создать повествование, которое, благодаря обозначению именами всех даже мелькающих персонажей, смотрелось бы более естественно и, как бы, более правдоподобно. Эта наивная и часто провальная попытка многих авторов в данном случае только увеличивает ценность восприятия материала, потому что начинает наиболее выпукло и всесторонне проступать личность главного героя и главного прототипа, самого автора, его работы, его дружбы и его заботы о собственной семье.

В повестях и рассказах автор соединяет пространства и времена, вставляя в отдельные главы повестей или в рассказы те или иные сюжеты, которые могли иметь место в разных измерениях. В разных главах повестей и рассказов может быть несколько мини-сюжетов, но всё это делает книгу летописной историей конкретного времени конкретных героев — участковых милиции крупных новых мегаполисов Москвы.

Желаю всем читателям приятного ознакомления с данным житейским материалом. И в то же время — постараться увидеть в нём профессиональное мастерство автора «Ментовских баек» Александра Карповецкого, проработавшего около десяти лет участковым инспектором и ставшего весьма плодотворным, довольно известным для своих поклонников писателем.

По большому счёту, всё произведение под общим названием «Участковый» приобретает двойственную ценность, что, с одной стороны, не делает литературу такого жанра классической, но, с другой, — выполняет именно ту цель и роль, какую и хотел придать ей автор. Такая манера нравится многим из нас.

Каким-то удивительным образом автору удалось рассказать обо всей своей жизни на посту участкового, поведав о себе и своих бывших сослуживцах в небольшом ряду историй. Вероятно, и от того, что вся книга переполнена массой житейских рабочих деталей, превращающих её в очень правдоподобную.

Член Союза писателей России А. Викторов

Авторское слово
о «Ментовских байках»

Двадцать лет прошло с тех пор, как я, сняв милицейскую форму, продолжаю жить и трудиться на пенсии. В далеком 1981-м году, наставляя меня, молодого милиционера, первый замполит Смычок Илья Владимирович (ныне полковник милиции в отставке) сказал такие слова: «Запомни, мой юный друг, две вещи. На работе не пей. И не бери взяток. И ты сможешь доработать до пенсии». Наставление запало мне в сердце, и моя память спустя сорок лет воскрешает эти немудрёные, но важные слова почти из небытия… Около десяти лет я отработал в микрорайонах Орехово-Борисово и Братеево в одной должности — участкового инспектора. Должность считалась в милиции не «кабинетной», мне приходилось слышать, как коллеги называют её даже «собачьей». Дальше участка не пошлют, говорили офицеры. Роптать не приходилось, поскольку я избрал эту стезю сознательно.

Вспомним былые восьмидесятые. Трезвость должна была стать нормой жизни. Постановление от 16 мая 1985 года «Об усилении борьбы с пьянством» обязывало большую армию участковых инспекторов милиции быть на переднем крае этой «борьбы» и выдавать наверх — в УВД, Главк и Министерство показатели в протоколах. По количеству «палочек» или «птичек» — таких вот трудодней — нас, офицеров, оценивали, поощряли, а при отсутствии их и наказывали, — рублем или выговором — бывало по-всякому. Руководители подразделений, в которых мне приходилось тянуть лямку, не все были исправные и справедливые к подчинённым. Кто-то делал служебную карьеру. Мы, в свою очередь, случалось, затаскивали в свои околотки — опорные пункты милиции — мужиков с невеликим признаком спиртного, составляли административные протоколы. Бумага приходила на работу, и побывавших у нас бедолаг, конечно, лишали премий, могли временно лишить каких-то льгот, перенести отпуск с летнего на зимний период, или отодвинуть очередь на улучшение жилищных условий. Словом, поступали всяко, как и везде; но где начальство было добрее, там судили по нашей «вине» не так и строго. Не было белых и пушистых среди нашего брата, как, вероятно, и среди всех других братьев по тысячам профессий и специальностей в стране. По прошествии нескольких десятилетий, говорю о работе с некоторым покаянием в душе, но и благодарностью ко всем добрым людям, кто, простив, уменьшает боль горьких воспоминаний.

Работая «на своей земле», участковому инспектору — «министру» участка — ежедневно приходилось встречаться с людьми, выслушивать их обыденные проблемы. Ведь и в наше время многие жители обращаются с заявлениями, не решаемыми представителями разных органов власти в микрорайонах. К примеру, вот супруги часто ссорятся, вынося сор из избы, на суд участкового. Но вот если приходится примирять семейную пару, уже подавшую заявление о разводе? Это сложно. Жена не прощает мужу пьянство, супруг — завсегдатай медвытрезвителя. Она напишет заявления в милицию, и «министр» участка собирает их и направляет дело в суд. Упечёшь пьяницу в лечебный профилакторий на пару лет, а по выходе на волю он злоупотребляет спиртным пуще прежнего, семья — первичная ячейка общества — распадается. Вот в таких случаях бывало особенно горько. Эти явления жизни 80-х годов прошлого века автору данной книги приходилось наблюдать не со стороны, а изнутри — топча землю административного участка и составляя вот эти самые протоколы –«палки».

Милиционеры тоже нередко позволяют себе принять на грудь крепкого горячительного, бывает, как по поводу, так и без, будто алкоголики. В милицейской среде десятилетиями существуют традиции даже уходя в отпуска «проставляться». Иной так напроставляется, что спать ложится в опорном пункте на стулья, а жена ночь напролёт звонит в дежурную часть, ища не пришедшего с работы благоверного служилого человека.

Став отставным, я однажды задумался написать о службе участковых инспекторов — не мемуары, — поскольку это очень трудно и чрезвычайно ответственно, а рассказы, допускающие художественный домысел и вымысел, позволяющие выплеснуть из сердца в пространство всё то, что всё равно не дало бы покоя, пока об этом всём с кем-то ни наговоришься, либо вовсе обо всём не забудешь. Но подумалось, я ведь могу и впрямь много чего забыть, а потом не иметь того оптимизма, который ещё не растерян с тех пор, как служилось в родной милиции, ведь в советские времена мы воспитывались принципиальными и ответственными за дело. Так уж лучше написать, сказал я себе, что просится на бумагу, подарить книгу родным, друзьям и знакомым, а также читателям моего, в общем, незамысловатого, и уж точно бесхитростного литературного творчества. Многих участковых инспекторов я достаточно неплохо знал по работе, с некоторыми и поныне в общении. Один мой друг подал несколько своих сюжетов о работе службы участковых в «лихие» 90-е годы, и появилась повесть «Ради жизни», занявшая в сборнике повестей и рассказов своё достойное законное место.

Судят так: пиши о том, о чём думаешь, что хорошо знаешь. А писатель А. М. Горький утверждал, что каждый человек может в жизни написать одну книгу о самом себе. Не так много написано о работе нужной обществу профессии участкового. И я, наверно, в числе других литераторов, бывших милиционеров, вывожу эту тему из более затемнённого пространства в более светлое. Тем более, что не занимаю ничью нишу. Ведь я написал о духе времени конкретных микрорайонов столицы 1980-х — 1990-х годов, где работал сам. Удалось ли мне справиться с поставленной задачей, судить не мне.

С признательностью ко всем вам, мои уважаемые читатели.

Член Союза писателей России
А. Карповецкий

Рикошетом от «дядь Юры»

Повесть

Памяти начальника

159 отделения милиции г. Москвы

Жукова Виктора Ивановича

Сколь неизбежна власть твоя,

Гроза преступников, невинных утешитель.

О совесть! Наших дел закон и обвинитель,

Свидетель и судья!

Василий Жуковский

Глава 1 
С верой в справедливость

В начале восьмидесятых годов прошлого века я работал в одном из отделений милиции Орехово-Борисово в должности участкового инспектора. Перевестись на эту «собачью» должность (так называли её в рядах самой московской милиции) из отдела вневедомственной охраны Северного округа столицы в Южный, меня вынуждал квартирный вопрос.

В нашей семье родились, одна за другой, две дочери, погодки. Вчетвером, мы жили недалеко от Белорусского вокзала в огромной коммунальной квартире на полезной площади в восемь с половиной квадратных метров, то есть, без особых удобств, к тому же, моя семья проживала там нелегально, не имея в обозримом будущем никаких перспектив получить в отделе охраны своё жильё.

Старшие товарищи по службе надоумили меня, как решить этот каверзный, со времен Булгакова, жилищный вопрос. Евгений Большаков, бывший опер «карманник» и мой сосед по коммуналке, рассуждая на эту тему, говорил:

— Ежели ты, Семён, пойдёшь работать участковым инспектором в новый микрорайон, то заработаешь для семьи, в перспективе, эдак, лет через восемь-десять, отдельную двухкомнатку. Только вот заруби себе на носу, — наставлял опытный старлей меня, молодого лейтенанта, — что в этой должности не придётся прохлаждаться, как дежурным в охране. Ныне ты сиднем отсидел восемь часов на три в дежурной части, а втрое дольше коротаешь дома, с женой и детишками. У тебя не работа — лафа! Участковым же придётся мерить землемером и пахать землю сутками напролёт, семь дней в неделю, и про выходные, что имеются в кодексе о труде и зарплате, тебе придётся забыть. Да, да! Запомни, сосед: в нашей доблестной милиции квартиры за здорово живёшь сотрудникам не раздаривают. Начальник охраны Рябоконь и тот проживает в коммунальных условиях.

Прикуривая в половине второго ночи на опустевшей от многочисленных жильцов двадцатиметровой кухне от газовой конфорки «приму», сосед, старший лейтенант Евгений Большаков, философски заметил:

— Отпустит ли тебя начальство работать участковым, ещё вопрос! Не в правилах нашего руководства разбазаривать на стороны в «чужие» районы, таких кадров, как ты. Ты больно не обольщайся!

Мои брови откровенно ползли вверх от удивления и сомнений, но соседа это нисколько не тронуло:

— Объясняю, почему. По два раза на неделю в отделе ты проводишь политинформацию. Раз! — Евгений, загибает на левой руке мизинец и продолжает: — Ежемесячно, ты выпускаешь в отделе газету — два! — Глядя мне в лицо, он сгибает безымянный палец. — Заправски, как журналист, ты строчишь заметки в ведомственный печатный орган «Петровка, 38», это три! — Большаков прижимает к ладони средний палец, подводя итог своих рассуждений: — Все три обстоятельства, Сеня, не в твою пользу. Ты незаменимый в отделе офицер, и, стало быть, тебя легче уволить в назидание другим или пристрелить, нежели перевести к пользе другого района. Вот такие твои дела с переводом на участок. — Он посмотрел на оставшихся два пальца, и было видно, что пожалел, поторопился с выводом: мог бы помучить меня ещё немного.

Выслушав будто бы всё про всё знающего офицера, я всё же, артачусь:

— Вот ещё! Незаменимых, как известно, у нас нет! О каком таком чужом районе ты говоришь? Южный округ — и что, уже не московская милиция? Все её райотделы и вневедомственная охрана в подчинении Главка, не переведут, так обращусь на Петровку.

— Обжалуешь действия своего руководства? Ну-ну…

Большаков, выпуская пучками, виньетками, кольцами и гирляндами из раздувающихся ноздрей и сомкнутых в трубочку губ белый, серый и синеватый дым, даёт мне шанс одуматься. Всем видом он просто говорит, что я вступаю в единоборство со всей системой. Это, естественно, невозможно, но я бросаю:

— Если прижмёт, так можно обратиться наверх и найти понимание, для того и существуют наши министерства и ведомства.

— Повидал я много всяких «умников».

— А вот я не сомневаюсь, — режу своё. — Справедливость есть!

— По молодости и я так рассудил бы. Но и набил бы шишек на дурной башке, — дипломатично пошёл сосед. — Как бы я это сделал? Об этом, расскажу как-нибудь, а пока накрепко уясни одно: не доедешь до Главка, как попрут из органов и, уж поверь, — каким-нибудь задним числом, чтобы вписать причину увольнения.

Тут он бросает окурок в пол-литровую баночку с тёмно-шоколадной бурдой, где спекаются будто в наркотик не менее полсотни бычков, и тут же накрывает ржавой металлической крышкой своё индивидуальное «курилкино хозяйство» на столе. Прежде, чем уйти спать, он пытается добродушно похлопать меня по плечу, но со мной что-то происходит. Я упрям и будто зол, он качает головой, но затем вдруг доброжелательно улыбается:

— Ну, тогда вот ещё напоследок тебе бесплатный совет. Как решишь переводиться на должность участкового инспектора — переводись мирно, что бы ни случилось, — без обжалования действий руководства. Знай, молча строчи, согласно субординации непосредственному начальству рапорта, и жди резолюции — отказа или положительного решения. И сделай ещё так: обязательно намекни начальству, что с женой планируете уже скоро родить третьего ребенка. Вот этот аргумент может перевесить и их упрямство, и уязвленное самолюбие, тоже люди. На тебя, как многодетного папашу, махнут рукой и отпустят в широкое плавание — зарабатывать свое жильё. — Ну, давай пять!.. Так и сделай, они там, может, ещё и сами чего доброго посоветуют!

Вооружившись советом бывалого опера, я подаю руководству рапорт о переводе в Южный округ столицы на должность участкового инспектора. Спустя месяц, после первого рапорта с отрицательным ответом строчу новые, вплоть до четвёртого включительно. Работаю и терпеливо мечтаю увидеть на своём прошении добрую вескую резолюцию.

И вот, спустя полгода руководитель отдела охраны Рябоконь начертал на моём рапорте дорогу к моей мечте. Первая страница моей службы в милиции была перевёрнута. Начиналась вторая, в новой, «собачьей» должности. Я был назначен на должность участкового инспектора милиции в Орехово-Борисово.

Глава 2 
Груздь и кузов

«Всё! Назвался груздем — полезай в кузов!» — говорю я себе и нахожу на Ореховом проезде, недалеко от метро Красногвардейская, отделение милиции, расположенное на первом этаже жилого дома. В дежурной части представляюсь капитану, кто таков и почему здесь. Дежурный пожал мне руку:

— Капитан Шилов, — представляется дружески.

Затем, оставив за себя старшину, он сопровождает меня, через улицу, в соседний подъезд, к дверям служебного помещения.

— Совещание начнётся с минуты на минуту, — поясняет Шилов. — Ну, счастливо, лейтенант. Не стесняйся, заходи как время будет, а я назад — в дежурку.

— Спасибо.

Шилов уходит на своё рабочее место. Я не тихо так, чтобы постатней, стучу, затем открываю дверь. В просторной «ленинской», как называют в милиции красные уголки, собрались офицеры и рядовые местного отделения. За длинным столом с красной материей восседает пожилой майор. Сквозь очки он просматривает лежащие перед ним служебные бумаги. «По всему видно, — думаю я, — это и есть начальник Виктор Иванович Жуковский, о котором говорил мне начальник отдела кадров Красногвардейского района майор Клименков. Думаю и делаю несколько шагов к столу по проходу между стульями, прикладываю руку к козырьку фуражки и, чувствуя, что будто неловко покачиваюсь в тесноте, всё же, бодро докладываю:

— Лейтенант милиции Полищук! Представляюсь по случаю назначения меня к вам на должность участкового инспектора.

Начальник милиции поднимается над столом. Не сразу, а будто по затиханию эха доклада и стряхивая что-то с головы, делает как можно более добродушное лицо и говорит:

— Подойдите, товарищ лейтенант. О вас уже звонили из кадров. — Сам сделав шаг навстречу, майор как можно крепче пожимает мне руку. — Ну, добро пожаловать!

— Товарищи, попрошу внимания, — далее говорит он. — Представляю вам нового участкового инспектора, он уже отрекомендовался, все слышали. С сей же минуты прошу полюбить и пожаловать тем, кто каким опытом уже разжился, хотя и новый наш товарищ сам стреляный, направлен к нам из отдела вневедомственной охраны.

В зале громко зашушукались, я расшифровал: «У лейтенанта все ли дома? — Перевестись с дежурного отдела охраны в участковые?!»

Начальник милиции тут вступился:

— Что тут особенного, коллеги? У Полищука детей двое, а в охране с жильём весьма проблематично. Никаких перспектив, я бы подчеркнул, но не стану… У нас же городская окраина, «спальный мешок», и много новостроек, значит, при добросовестной работе на участке имеется неплохая перспектива получить не то что угол в коммуналке, а, так сказать, заслуженную служебную квартиру. Правильно я очерчиваю вашу проблему, товарищ Полищук?

Пока я набирал в грудь воздуха майор буравил меня цепким взглядом, но понимания в нём я видел больше, чем строгости, поэтому я почти весело отрапортовал:

— Так точно, товарищ майор! Вашими бы устами!..

— Спасибо за откровенность, лейтенант. Присаживайтесь, — сказал он, посмотрев на личный состав подразделения.

— Итак, товарищи, начинаем, я вижу все в сборе.

— Все, Виктор Иваныч! — сказал один из офицеров и занял стул возле начальника.

— Ну, а тогда, где же дядь Юра? — переспрашивает Жуковский. Что-то хотите объяснить, капитан Ловцов?

Как выяснилось впоследствии, это был замполит отделения, он язвительно прокомментировал:

— Дядь Юра, вы же знаете, всегда на месте, но, как всегда, задерживается. Докладываю официально: старшему участковому сделано сто первое «китайское» предупреждение, но все старания приучить дядь Юру соблюдать служебную дисциплину, разбиваются, как это, ну, сами знаете…

«Как о стену горох» — ответ был очевиден и завис в воздухе, как и следующий, когда Ловцов, обведя всех взором надежды, вдруг предложил:

— Может, вынесем ему выговор, а, товарищи?

В это же время, чуть скрипнув, распахнулась входная дверь, в зал вошёл капитан милиции, одетый по форме и с иголочки, чуть выше среднего роста, коренастый, черноволосый, с пробором посередине хорошей копны волос, в левой руке он держал милицейскую фуражку, а правая держала в подмышке толстую чёрную папку.

Офицер счёл нужным объяснить начальнику милиции причину своего опоздания, открыл рот, но Жуковский не дал ему:

— Вам, кажется, надо было срочно закрыть дело по отказному материалу? И хотя причина уважительная, вам, дядь Юра, как старшему инспектору, следовало бы предупредить дежурного, а то, что подумают о нас новички? — Он кивнул на меня, дядь Юра встретил мой взгляд, и мы молча поздоровались. — Начинаем. Проходите, дядь Юра, занимайте место!.. Итак, мы подводим итоги работы подразделения за полугодие…

Ближе к концу совещания начальник милиции вновь вспоминает обо мне. Он обращается ко всем службам: участковым инспекторам, уголовному розыску, работникам паспортного стола, инспекторам по делам несовершеннолетних, а также милиционерам патрульно-постовой службы оказывать мне, как новому сотруднику, необходимое содействие в изучении территории и жилого сектора.

Замполит Ловцов, вставая, подаёт личному составу команду: «Товарищи офицеры!.. — Все присутствующие встают. — По рабочим местам разойдись!..» Меня и опоздавшего капитана начальник просит задержаться:

— Познакомься, дядь Юра, с лейтенантом Полищуком. С сегодняшнего дня он на должности участкового вместо уволившегося на пенсию майора Черникова. И поскольку Полищуку работать в вашем опорном пункте, стало быть, вам и стажировать лейтенанта, станьте ему добрым наставником. Это не просьба, а приказ. Человек он серьёзный, с двумя детьми, думаю, хорошо сработаетесь. Ясно, дядь Юра?

Надев фуражку, старший участковый вскидывает руку под козырёк:

— Товарищ майор, что ж тут не ясного?..

— Идите, работайте. И вы тоже, лейтенант Полищук, под начало дядь Юры. Назвались груздем, полезайте в наш кузов! Успехов!

Я поблагодарил и приготовился к близкому знакомству с капитаном, задаваясь вопросом: «Отчего Жуковский так фамильярно обращается к нему? — подумал я, в то же время немного растерянный от мысли, что так и не узнал фамилии назначенного наставника, чувствуя, что мне он теперь должен стать чуть ли не родным дядюшкой.

Выходим с дядь Юрой на улицу. Мой наставник первым подаёт мне руку.

— Юрий.

— Семён.

— Куришь?

— Да, копчу небо, как все.

— Собираешься бросать?..

Стоим, курим возле подъезда «приму». Затягиваюсь крепким едким дымом. Рассказываю о себе. Дурная привычка прижилась во время службы в армии и теперь, как родились две девочки, уже пуще неволи. Чтобы бросить курить, требуется всего одно обстоятельство, но оно веское — иметь силу воли.

— Ничего, у тебя есть причина, бросишь.

— Воли бы у кого подзанять?

— Не-ет, можно быть и волевым человеком и с дурной привычкой прожить всю жизнь. Вот у меня, к примеру, в этом году юбилей: пятнадцать лет как с папироской, и все эти годы не бросаю и всё. Вот это воля!

Я посмеялся. Он продолжил:

— Ты вот в армии начал, а я как поступил в школу милиции.

— Обоих служба заставила, — поддерживаю разговор.

— А то… И скажешь, воли нет?! Не, если всерьёз! Да я один месяц в году, как выхожу в отпуск, забываю о куреве. Дома, в Крыму, перед отцом с матерью ни капли никотина, и они даже не догадываются, сколько пережил их сын лошадей.

— Точно — воля!

— А ты говоришь… Не-ет, чтобы бросить, главное, — должна быть веская причина!

Затем капитан оглядывает себя, что-то стряхивает и предлагает:

— Зайдём, Семён, на пару минут в дежурку. Познакомишься, а я получу «Макара» и рацию. Затем потопаем в опорный пункт — это наш второй дом родной.

Мы бросаем окурки в бетонную мусорку. Услужливо открываю входную дверь подъезда, пропуская вперёд старшего, а он мимоходом начинает посвящать в курс дел:

— Оружие за тобой закрепят дней через десять, комиссии сдашь зачёт по пятнадцатой «Закона о милиции». Рацию получишь денька через два-три. Работать без оружия намного проще.

Любопытствую: почему?

— Поясняю: после вечерней смены не нужно заходить в дежурку, сдавать оружие и рацию. Из опорного пункта звонишь по телефону дежурному, докладываешь, что закончил работу. И — топаешь домой. Ты где живёшь?

— У Белорусского, на восьми метрах в коммуналке.

Он смеётся.

— И живём в ней нелегально.

Он смеётся громче, потом доброжелательно заключает:

— У вас малыши, слава Богу, что хоть им пока всё равно.

— Да, старшей — два года, младшей год.

— Счастливое семейство.

— Что есть, то есть!..

В дежурной части и в помещении выдачи оружия толпятся милиционеры. У многих и смена идёт с пятнадцати до двадцати трёх часов. Старший участковый уходит за своим «макаровым» в небольшую комнату, откуда слышно, как внутри отлаженного станка, металлическое лязганье — это передёргивания затворов оружия, холостые выстрелы без патрона и щелчки предохранителей. Ожидаю наставника у открытых настежь дверей. Старшина, помощник дежурного, выдает милиционерам ППС и участковым инспекторам громоздкие рации и аккумуляторы. В дежурной, на столе, в открытой амбарной книге расписываются за рации и резиновые палки-«успокоители». Наставник возвращается из помещения для получения служебного оружия, проходит мимо меня в дежурную часть. Он тоже ставит свою подпись в книге, отвечая с этого момента за сохранность казённого имущества. Наконец, из оружейной комнаты, святая святых милицейского подразделения, выходит дежурный капитан Шилов, запирает железную дверь и ставит на сигнализацию.

Наставник обращается к нему:

— Познакомься с моим новым участковым… К завтрашнему утру попрошу подобрать ему лучшую в конторе рацию.

Капитан Шилов, по всему видать, калачом был тёртым, и с чувством юмора.

— Ха! Удивляешь, дядь Юра. С Полищуком я знаком уже полтора часа. Рация лейтенанту полагается наследственная — майора в отставке Черникова-«Анискина». Мне не жалко, хоть сейчас забирайте матчасть под роспись!

Далее Шилов с добродушной улыбочкой начинает расспрашивать:

— Расскажи-ка, дядь Юра, много выдали «на орехи» от начальника за опоздание? Сколько учить? Поехал из дому на судмедэкспертизу, хоть по «нофелету», но сообщи! Или не нашлось в будущих генеральских красных шароварах двухкопеечной?

— Пустячки. Жуковский за опоздание не ругает, а до лая моськи мне дела мало. Ну, бывай. И в ответ мой тебе дружеский совет: на работе много не пей, до утра держи оборону, а затем трое выходных, хоть упейся. Мы с Полищуком пошли в опорный, а затем изучать территорию «Анискиного» участка. Шумни по рации, если кому-то станет невтерпёжь резинового кнута. Пряниками, ты меня знаешь, никого не лечу.

— Шумну! Только с этого дня запиши в талмуд: услуги я выполняю через вино-водочный универсама на Шипиловской.

— Пошли-ка, Семён, от этого биндюжника подальше, — обращается ко мне наставник. — «КапШило» — оно и есть шило, так и норовит в задницу!

Вдогонку мы услышали смех не чистого на язык капитана.

По дороге в опорный пункт милиции наставник решил расспросить меня: откуда я родом, какое получил образование, как попал в милицию? Но почему перевёлся с должности дежурного отдела вневедомственной охраны на такую неблагодарную, «собачью» должность, спрашивать больше не стал. Я, в свою очередь, интересуюсь, почему должность участкового — «собачья»?

— Собачья или не собачья, а с кондачка на этот вопрос не ответить, — нехотя отвечает он. — Да и вообще, тут кому как…

— Вот я… по образованию историк. Осилю участок?

— Уверен, справишься. Образование здесь особой роли не играет, здесь другой талант нужен, разве что для продвижения в должности. Вот ты только что слышал о вышедшем на пенсию майоре Черникове…

— И в чём фишка?

— Черников имел за душой техникум, вроде лесной промышленности.

— Лес рубил и щепки летели?

— Это не про него. Честно дослужился до звания майора, проводили с почётом, его уважали, жители тоже. И кличка его была соответствующая…

— Уже понял — «Анискин».

— Ага, не одного фантомаса на место поставил. Начинал службу, когда Орехово-Борисова в помине не было. За железнодорожной платформой Москворечье, по сторонам Каширского шоссе, были сплошь деревни — Сабурово, Орехово, Борисово, Братеево и Рабочий посёлок. И гонял же он аборигенов и всякого рода забулдыг! Стоило посмотреть, как кидается врассыпную публика, завидя издалека «Анискина». Правда, ему мстили, другой бы утихомирился, а он наоборот, по горячности мог составить на одного задержанного три-четыре протокола одновременно: за тунеядство, распитие спиртных напитков, мелкое хулиганство и брошенный под ноги окурок.

— Уважал «Кодекс об административных правонарушениях»! — поддакнул я. Наставник посмотрел на меня странно, будто с неодобрением. Я умолк.

Пришли в милицейский опорный пункт в здании местного ДЭЗа. Капитан открывает стоящий в одной из трёх комнат серый железный сейф, достает оттуда ключ, идёт в соседнюю смежную комнату, где стоит почти такой же напольный непробиваемый шкаф. Открыв и его, протягивает мне ключ. Из железного чрева, явно с юридической литературой и папками с документацией, извлекает небольшую светло-зелёную книжицу в мягкой обложке, потускневшую от времени и любовно потрёпанную. Затем, приняв торжественную позу, он вручает мне наследство предшественника и крепко пожимает руку.

— Держи, историк, «анискинский» кодекс, сокращённо зовётся «коап», наш с тобой основной закон для повседневного использования.

— Спасибо.

— Поначалу откроешь статью сто шестьдесят вторую — появление граждан в общественных местах в пьяном виде, вызубришь наизусть, как «Отче наш». Вторая, по важности, статья, — наставляет далее, — сто пятьдесят восьмая — по мелкому хулиганству. Они обе важны и равнозначны… А вообще, мой тебе совет, сразу изучи статей десять, я напишу какие.

— И всего-то?

— Остальные, — добавляет самодовольно, что обошёл всю юриспруденцию, — в повседневной работе не понадобятся. К примеру, не реже двух раз в году будешь проверять владельцев охотничьего оружия, за неправильное хранение будешь составлять административные протоколы. Ну, и всё такое… Главное, что? — не знаешь статью — открыл «кодекс», а там ответ. Уразумел?

— Уразумел. Я и прежде его чтил.

— Вот и хорошо. Да, запомни ещё первое правило…

— Я так и знал…

— Чего знал?

— Что ещё есть и правила.

— Шутишь? Запомни, работу твою руководство будет оценивать по показателям административной практики, где главная единица измерения есть «палка»!

— А!..

— Ну, да! А говоришь, что учёный! Составил, к примеру, в рабочую смену два протокола, и это потянет на сорок протоколов в месяц. Тебя тут же заметит руководитель службы Божков, зовут Василь Михалычем, запомни, он тебе и «царь, и бог».

— А я уж подумал это вы, мой наставник.

— Не преувеличивай. А я гляжу, ты весёлый человек. Одобряю. Только шеф весёлых не любит, так ты ему больше «палок» обеспечь, вот и похвалит на совещании, а то и в пример поставит.

— Может, и передовики-стахановцы у вас есть?

— Не отделяй себя от коллектива. Теперь это и твоё! За полгода отличишься — доложат в район полковнику Кравченко, первый замначальника «рувэдэ», курирует службу участковых.

— Видел я его, он обстоятельно побеседовал со мной перед назначением на должность.

— Вот-вот, это он… Серьёзный руководитель, я и говорю — выйдешь к нему со списком передовика, возьмёт на заметку… Никого не ругает и не хвалит, а вот к передовикам питает слабость, ценит! Сам посуди, надо же кого-то на районных совещаниях выделить, наградить?!

— Думаю, что каждому надо отрабатывать зарплату.

— Да. И ещё планки понадобятся на грудь… У тебя семья…

Через пятнадцать минут мы, дымя как паровозы, продолжили разговор, сидя в опорном. Мне казалось, что лёгкие бывалого капитана уже сдавали.

— Ух, гадость!.. Тебя интересует, почему нашу должность называют даже «собачьей»? Не знаю кто как, а я привык всё обнюхать и знать каждый свой угол! Кто и чем занимается, кто с кем дружит, с какой соседкой поругалась баба Нюра и по какой причине обиженный сосед Овсей положил за пазуху кирпич, ожидая случая, чтобы уронить его исподтишка на своего соседа Тимофея.

— И что, собакам всё это знать тоже полагается?

— Пошути, пошути, пока не на работе, историк… Когда сам будешь знать на участке не только жильцов, но и всех владельцев собак и кошек, вспомнишь меня. Увидишь, что люди делятся на две половины: кто любит собак и кто их ненавидит.

— Мне всё равно, что кошка, что собака.

— Это правильно. Тебе необходимо будет уважать и тех, и этих. Собаконенавистники, известно, регулярно пишут участковому жалобы на своих соседей… Читаешь в заявлении: такая-то собачка, по кличке «Ассисяйчик», чтоб она-де, скорее сдохла, нагадила в лифте, а её хозяин, Яков Абрамович, за своей любимицей не убирает. Ай-я-яй, каков подлец! Принципиально, не носит с собой совка и веника, как надо в просвещённой Европе. А он-то, такой весь чернявый да кудрявый, сделал хозяину собаки всего-то замечание, а в ответ сосед послал, как водится, на три буквы, и все знают какие. Обидно!.. — Дядь Юра расходился, видно, читал и Чехова или Гоголя. — Собачник мнит себя интеллигентом, шляпу носит! Чхал я на него самого и на его белую и пушистую болонку! Примите, товарищ участковый, к моему соседу самые строгие меры — арестуйте его на пять суток за оскорбление личности! Как тебе такой сюжет?

— Сюжет?

— Ну, да… Ты грамотный, уверен, когда-нибудь и книжку напишешь, в дополнение к опыту во вневедомственной… Закурим-ка ещё по одной!..

— Поссорившихся чеховских и гоголевских персонажей помирить никак невозможно, — далее продолжил он, словно прочитав мои мысли. — И ты, как представитель власти, не становись ни на чью сторону! Иначе сам станешь злым, как собачник! Святейший долг участкового — разобраться с заявителем собаконенавистником безо всякой собачьей злобы, но со слоновьим спокойствием в сердце! К тому же, поблагодарить его за правильную гражданскую позицию! Он ведь, как ни суди, вокруг прав! Если каждая собака будет гадить в лифте, то в «дэзе» не хватит и уборщиц! А если какой слон позволит себе такое в посудной лавке?!.. Пускай у заявителя от твоей похвалы за спиной вырастут крылья, пусть отныне он станет тебе стучать на соседа-собачника, и ты будешь знать о нем всё! Само собой, ты составляешь протокол на хозяина, подчеркнём, с той же любовью в сердце! Тебе — плюс, ты сделал «палку»! Чтобы этот любитель-собачник не обиделся на тебя, ты нахваливаешь и его тоже! Какая у вас обворожительная болонка! Никогда в жизни не видел такой красоты! В итоге, как говорится, и волки сыты, и овцы целы. А о слонах и говорить нечего, как и в Африке. Жалобщик остался доволен представителем власти — участковым, принявшим меры к его соседу, не посадил собачника на пять суток, как требовалось в заявлении, но и не спустил заявление на тормозах — оштрафовал владельца Ассисяйчика. И тут ты, Семён, как тот пёс из известного мультфильма, угодил и хозяину, и волку.

«И слону», — отчего-то подумал я и вздохнул.

Наставника, произнёсшего монолог, в это время настиг кашель, у него выступили слезы; между двух пожелтевших пальцев правой руки прыгал дым недокуренной «примы» и делал кольца.

Наконец, капитан, поболтав рукой в воздухе, чтобы окончательно не задохнуться, бычкует окурок в круглой стеклянной пепельнице, поднимается за столом и говорит:

— Прежде, чем пройтись по территории твоей земли, мы сейчас поднимемся на второй этаж. Представлю тебя Хорошевцевой, начальнику домоэксплуатационной конторы.

Старший участковый закрывает дверь опорного пункта, и мы направляемся к лестнице, ведущей на второй этаж. По пути наставник инструктирует далее:

— После руководителя милиции Жуковского начальник «дэза» твой второй шеф, намотай на ус, от него зависит многое. В плане предоставления тебе служебного жилья никто лучше неё не знает, какая квартира из жилфонда освободится за выездом жильцов.

— Намотал!

— Ты всегда обязан поддерживать с Хорошевцевой это… нормальные отношения. Но вот вторая сторона таких отношений — хреновая.

— Ага. А почему?

— Потому, что заканчивается на «у». Ты обязан составлять на неё, как на должностное лицо, административные протоколы. Перечисляю, вкратце, за что: за неубранный на территории «дэза» мусор, складированную возле мусоросборников бумагу, не посыпанный песком лёд и за многое другое, накоротке не перечислишь. Анекдот о гаишнике и стоящем не в том месте столбе, знаешь?.. Ну, вот, тебе, Семён, коль уж стал участковым, волей-неволей придётся поступиться кой-какими жизненными принципами, взяв на вооружение и гаишные. Прежде всего, научись красиво улыбаться, ласково произносить её имя, — Ольга Дмитриевна, — так её зовут…

— И «Анискин» так делал?

— Да!

— Буду делать также.

— И ежедневно, с улыбкой, делай своё хреновое дело — составляй на неё протоколы. Без всякого сожаления — за бездействие и невыполнение служебных обязанностей, хотя человек она хороший и отзывчивый.

Робко пытаюсь возразить: как бы себе хуже не сделать?

— Ты, Семён, не жених, а она не невеста, чтобы её любить да холить. Участковый есть представитель власти, он, в первую очередь, должностное лицо, а уже потом — человек. Его должны бояться, и тебя, Семён! Не уважут — вытрут о тебе ноги, народ он тоже всякий бывает! Вот мы и пришли.

Сказав в приёмной секретарю «здрасьте», капитан без стука открывает дверь кабинета Ольги Дмитриевны. Зайдя в кабинет, мы застукали начальника ДЭЗа, видно, врасплох. Миловидная сорокапятилетняя женщина с высокой копной светло-каштановых волос, стоя перед зеркалом шкафа, подкрашивалась красной помадой. С недовольством она закрыла дверь шкафа и вернулась к рабочему месту.

— Здравствуйте, — ответила она на приветствие. — Слушаю вас.

— Позвольте представить нового участкового. Полищук Семён…

— Александрович, — добавляю я.

Хозяйка кабинета начала внимательно меня рассматривать, в это время включается селекторная связь и слышится голос секретарши:

— Ольга Дмитриевна, в приёмной собираются на совещание техники домов.

Отключив связь, она обращается ко мне:

— Вы не возражаете, если мы с вами побеседуем в другой раз?.. — Она смотрит в календарь. — Можете прийти завтра?.. Жду вас завтра, Семён Александрович… Тамарочка, пускай техников в кабинет. А с вами мы пока простимся, дела срочные!

— До свидания, Ольга Дмитриевна! — говорю я как можно ласковей.

— «До свидания, дорогая Ольга Дмитриевна!» — передразнивает меня наставник, когда мы выходим на улицу, чтобы отправиться на мою новую землю.

Я не обижаюсь: в жизнь начинает воплощаться мой план.

Глава 3 
«Терра-инкогнита»

— Вдыхай воздух новой жизни. Тебе это внове и страшно, «терра-инкогнито» — земля неизведанная, но если ты настоящий мужик, примет тебя, как своего хозяина. Скажи, Северный полюс не покорял?.. И в Антарктике не бывал?.. Что, и Сибирь не осваивал?..

Я засмеялся.

— Я вам что, Дежнёв, Лазарев, Ермак?

— Сам-то откуда? Наверно, из Украины?.. Ну, вот, тогда, может, как Тарас Шевченко, на горе Полковник копи мясной яшмы разведывал?.. Ей потом в Санкт-Петербурге в храме алтарь украсили. Царя на куски разорвало. Тоже нет?

— А к чему вы это?

— К тому, что это всё по сравнению с тем, что тебе теперь предстоит — одно удовольствие. Там льды, пингвины, река Яик, — говорит наставник, улыбаясь, — а здесь — люди, и не просто люди, а в образе жителей. И для тебя теперь они — «терра инкогнито».

Мне, как историку, ипонирует, что дядь Юра тоже, видно, читает много. Значит, думаю я, и у меня свободного времени будет оставаться предостаточно.

— Про историю и географию ты можешь в книге почитать, а жизнь узнать можно только в этих домах!..

Мы, в общем, неспешно прохаживаемся между жилыми домами. Опытный старший участковый инспектор знакомит меня с территорией участка, но начинает говорить о людях:

— Участковый, как никто другой в милиции, связан с населением. Кабинетным работником уж точно его не назовёшь. Мы ежедневно встречаемся здесь с людьми. Каждый день, исполняя многочисленные официальные бумаги и заявления граждан, мы посещаем квартиры, знакомится с жильцами. Запомни: участковый милиционер всегда на виду у населения. Зачастую, по участковому, население судит о работе всей милиции.

— Ну, да, — говорю я. — А что вы вспомнили о мясной яшме?

— Она в Храме-на-крови в Петербурге, на алтаре, словно, сложенные фрагменты разованной бомбой в клочья царской плоти, я так понимаю. Все эти дома вокруг тоже камень, бетон, а внутри течёт своя плоть и кровь…

В это время шедшая нам навстречу молодая женщина за несколько шагов до нас весело поприветствовала:

— Здравствуйте, моя милиция! Товарищ дядь Юра, я хочу прийти к вам на приём. Часы приёма населения остались те же? — чуть замедляя шаг, интересуется она у наставника.

— Вторник и четверг, с шести до восьми, Маргарита Васильевна. Приходите, — отвечает женщине старший участковый. — Он останавливается, и некоторое время отчего-то молчаливо смотрит миловидной женщине вослед.

Мы следуем дальше. Наставник поясняет мне:

— Учительница «моей» школы. Её муж — ужасный ревнивец. Работает, кстати, со взрывоопасными веществами. Женщина устала доказывать, что не изменяет ему! Не удивлюсь, если и ей в кровать бомбу подложит. Педагогический коллектив сочувствует, но помочь бессилен, а вот мне что-то придумать надо.

— Что, открыли от ревности лекарство?

— Вот хорошее лекарство! — показал наставник на резиновую дубинку, но — он вздохнул, — жаль, что не от любви! Нет у нас с тобой такой компетенции! Но есть голова. Каждый случай требует своего подхода. У них в семье двое детей, мальчик и девочка, уже всё понимают, так папаша и в школе их смущает: беспрестанно заглядывает в окна школы, высматривая любовников жены.

— По-моему, тут рецепт очевиден, — говорю я.

— Но ведь он, какой ни есть, а тоже человек! Не признан больным, считай отклонения свойством характера. Вот и приспосабливайся, участковый, ко всякому. Тебя это не минёт. Вот, к примеру, есть на твоей земле один технический «гений». Анискин не успевал перенаправлять его оригинальные изобретения в физико-технические институты и проектно-конструкторские бюро. Этот гений почему обращается к нам?

— Почему, дядь Юра?

— Он требует, чтобы милиция приняла меры уголовного характера к бюрократам-чиновникам, не реагирующих на его изобретения. От этого непоправимый вред государству, а главное — оборонной промышленности. Проверил: на учете в психдиспансере не состоит, и его заявления списывать в архив я не имею никакого права.

— Ни юридического, ни тем более гражданского, да и военные могут потом припомнить.

— Да на кой я им сдался, и я не про страх, а про совесть. Регулярно, раз в месяц Черников получал в канцелярии проекты изобретений на пятнадцати-двадцати листках, говорят, за такое мог бы за бугром стать миллионером, а жил в бараке… Во всем Орехово-Борисово проживают переселенцы в спальный район из послевоенных бараков. Мы называем этот жилсектор «спальным мешком», власть умудрилась не построить здесь ни одного предприятия, кроме торговых, да столовая ещё хорошая, советую… На твоей земле ещё продовольственный магазин на Шипиловской, дом пятьдесят. Вон он, — наставник кивнул куда-то вперед, где между двумя домами мне и впрямь почудилась зелёная крыша универсама. — Не плохой, кстати. Директриса татарка Зульфия, по-нашенски Зоя, баба вполне нормальная и нас ментов уважает. Если потребуются дефицитные продукты, колбаса там, икра для оказии — иди к ней прямо в кабинет, и не стесняйся, ты, вижу, из больно-то стеснительных, это хорошо. Стеснительность не лучшая черта участкового. Когда-то на себе проверил… Сразу выработай в себе для гражданского населения, особенно торгашей, принципиальную требовательность.

— Принципиальную, по-анискиному кодексу. Понял!

— Вот я и говорю, хорошо, что такой понятливый, за словом в карман не полезешь…

Тут мы с дядь Юрой проходим по моему участку жилсектора Шипиловской улицей. В основном, это пяти-семи, а кое-где девятиэтажные дома. Здания подведомственны автозаводу «ЗИЛ». Старший участковый характеризует каждый дом:

— Жильцы тут, как правило, рабочий класс. Ты, смотрю, хоть и лейтенант, но пока ещё и студент-интеллигент, тяжко может работаться с этой категорией трудящихся. Я людей вижу насквозь, тебя тоже, ты обидчивый, а на обиженных сам знаешь, что возят.

— А что возят?

— Воду возят, вот что! Запрягут, как водовоза.

— Как лошадь, что ли?

— Участь лошади ты для себя сам выбрал, я говорю про погоны. Соблюдай честь!

— А!

— Насчёт лошади забудь, я понимаю, тебе нужна квартира…

А вот этот белый четырнадцатиэтажный дом, — показывает мне капитан, — почти весь Генштаба Минобороны. Само собой, публика в нём такая, что сама честь бережёт, сильно в душу не лезь! В основном, вся семейная, но жалоб и заявлений в милицию не строчат, будто брезгуют нашей инстанцией. — В голосе капитана пробежала нотка уважения и какой-то печали.

— Военнослужащих, — продолжает, — будешь проверять как охотников, стоящих на особом учете в паспорте административного участка. Найдёшь в конторе такую толстую секретную книгу, выдели потом денёк-другой для ознакомления. Там Черниковым описаны все категории населения: судимые, алкоголики, тунеядствующие, злостные алиментщики и прочий антиобщественный элемент. Это «паспорт», и он в сейфе у замначальника милиции по нашей службе Василия Михайловича Божкова, запоминай, — наш и прямой, и он же непосредственный начальник. Выдаёт книгу под роспись и сажает знакомиться с содержанием только в кабинете. Надо бы запомнить!

— Уже запомнил, дядь Юра! — чётко отвечаю в благодарность за науку.

— Ты вот что, Семён… Мы с тобой оба уже не в армии, а в милиции. Да, я постарше лет на десять, но с этого момента мы офицеры-коллеги. И, прошу, «дядь Юрой» больше не подначивай, Юрий и всё, по-простому, договорились?

— Договорились, ага!

— Ну, вот… Вернёмся к нашим баранам, хотя бы и к универсаму… Будешь крутиться-вертеться как белка в колесе. Обязан будешь составлять на Зульфию административные протоколы.

— Что, так надо?

— Надо, Сеня, надо! Жуковский-то наш он депутат района и по совместительству начальник райадминистративной инспекции. Административка его излюбленный конёк-горбунок, здесь послабления участковым не даст, потребует выдавать на-гора служебные показатели. А где нарубишь столько «палок»? Да хоть и в магазине на Шипиловской! Составляй на директрису протоколы хоть ежедневно, хоть по два, по три на дню, но, когда придёшь за дефицитом с заднего хода, не вздумай светиться возле продавцов. У Зои своё золотое правило — без её личного указания никто из продавцов и завотделами тебя не обслужат… Ты чего молчишь?..

Кажется, меня сейчас стошнит. Высказать же своё подлинное мнение, чую, рановато.

— Всё понял, — говорю, будто слышу его обиду и стараюсь подавить её всеми средствами. — Быть принципиальным, как деревенский детектив Анискин и беспринципным, как предшественник майор «Анискин»-Черников!

Капитан останавливается и смотрит на меня.

— Слышал: не соберёшь шишек, пока не настучат по голове? Так вот твои шишки ещё впереди.

— Говорю же, всё уяснил.

— Тогда идём дальше…

Мы проходим возле панельной девятиэтажки. Дядя Юра вновь закуривает. Глубоко затянувшись, кивая, продолжает:

— Дом «зиловский», сорок восемь корпус два, возьми на заметку, и контингент — тут сборная солянка! Каждую смену захаживай сюда, да по два-три раза… Чего тут одна только семья Полевых стоит, прямо по-Высоцкому — такая пьянь, такая рвань, на опохмелку — в любую рань… извини, концовка моя, но, главное, тоже о правде жизни… словом, тунеядцы, отпетые перепродавщики винно-водочных изделий и содержат притон. Бывал?..

— Приходилось, по службе, ловили одного, — вру, смотря прямо в глаза наставнику.

— Ясное дело, по службе, у тебя семья, дети… Запомни, в квартире у Полевых можешь встретить всех алкашей микрорайона разом, то, что среди них могут быть судимые, сам знаешь, будь осторожен. Ну, то что днём и ночью из окон тут летит мат-перемат какой, тоже объяснять не надо.

— Ага, лучше не надо.

— И мне бы навек позабыть. Но куда нам! Притон — круглосуточная блатхата, где пьют, гуляют, жизнь отравляют соседям, а сами счастливы. Гляди, Сеня, не хлебни тут сам невзначай жидкого фунта лиха, как было, однажды, с майором Черниковым.

— Спасибо за заботу, конечно. Но сразу скажу: не буду я с ними долго цацкаться, соберу, как наш «Анискин», на каждого по пуду компромата и загоню за Можайск, ну, и кого-то, ясное дело, — в лечебно-трудовой профилакторий по слову суда, а заключение составить я помогу.

— За такую заботу они, конечно, спасибо скажут, только не согласятся. У обоих, жены и мужа, серьёзные медсправки, что туберкулёзники плюс инвалиды второй группы. Эту парочку легче на луну отправить для испытаний алкоголизмом в условиях слабого притяжения, нежели в лечебно-трудовой профилакторий.

— Знаю, потому, что там нужны здоровые алкаши, забесплатно работающие на государство, — цинично поддакиваю я.

— Вот-вот… Нравится мне твоя покладистость, Семён. Умеешь признавать ошибки.

— Спасибо, конечно. Но эту аморальную семейку можно выселить через суд, как злостных нарушителей жилищного кодекса. Провести собрание жильцов, они с удовольствием проголосуют за выселение Полевых, с заявлениями и подписями обращусь в народный суд, объясню требования граждан…

— Ну да, дескать, Полевые пьют-гуляют и своим аморальным поведением не дают папам и мамам воспитывать советских детей. И я тоже, как дурак, вслед за тобой, раз уж мы побратались, лично выступлю в суде и как представитель власти, как свидетель, и как надоумивший на глупость молодого лейтенанта наставник. Мы вдвоём расскажем всю правду об этой семейке, ведущей паразитический и антиобщественный образ жизни, укажем, что в жилищном кодексе судьи могут найти статью и выселить паразитирующих элементов за сто первый километр. Считаешь, что нужно всего лишь очень серьёзно подойти к решению данного вопроса и отработать зарплату?

— А как же мне заработать квартиру? Сами же говорите — без «палок» никак не обойтись.

— В нашем деле не качество главное, а количество — «палки». А если по судам таскаться, где напасёшь результатов на жильё?

Значит, на судебных делах «палок» для начальства не нарубишь?

— Не знаю, не знаю… Но могу утверждать совершенно точно — судебной практики о выселении плохих жильцов из квартиры нет. Нет ни одного судебного решения, нет и прецедента. И у Полевых несовершеннолетний сын.

— А-а!

— А ты думал, что вы с женой одни такие умелые?

— Тоже, сравнили!.. Но я всё же попытаюсь первым создать такой судебный прецедент. Что-то мне хочется выселить эту злополучную семейку.

— В тридцатые годы за этот подвиг тебе бы дали переселиться на освобождённую жилплощадь.

— Да лучше застрелиться, чем жить даже с такими мыслями! Я же о том, что не поддамся ни одной тут заразе!

— Я это вижу, ты честный будешь работник.

— И на том спасибо.

Мы долго молчим. Уже на подходе к опорному пункту наставник вдруг говорит:

— Лично я тоже двумя руками за выселение Полевых. Хоть бывает кишка и тонка, но и попытка не пытка. А если и впрямь выселить эту семейку, после столь громкого дела можно работать адвокатом. Да… — И капитан опять вдруг поглядев на себя, что-то стряхнул со своей одежды и о чём-то тайном вздохнул.

Старший участковый открывает опорный пункт милиции. Войдя в свой служебный кабинет, он виртуозно, метров с трёх, бросает толстую чёрную папку на рабочий стол. Таким же путем его милицейская фуражка летит на крючок стоящей в углу железной вешалки. Подойдя к небольшому овальному зеркалу на стене, дядь Юра вынимает из внутреннего кармана кителя расчёску и принимается тщательно расчёсывать густые чёрные волосы.

Смотрю на его отражение и, кажется, испытываю будто радость: с наставником вроде бы повезло. Спокойный, уравновешенный и уверенный в себе, знающий законы, жизнь. Есть грехи, а кто без греха?

В дверь без стука вбегает с заплаканным лицом женщина, истерично кричит:

— Помогите, родненькие! Убивает меня мой изверг!..

Капитан спокойно подходит к ней, взяв за руку, говорит:

— Вера Васильевна, прекратите истерику. Вашему горю слезами не помочь. А муж сюда не придёт, я его трусливую душу давно знаю. Мы сейчас же пойдём к вам и разберёмся в деталях.

— Ага! Давайте-ка в деталях разберитесь там с ним… Пойдёмте, дядь Юра, я готова. — С этими словами женщина старательно вытирается носовым платком.

Капитан представил меня:

— Познакомьтесь со своим новым участковым…

— Это вместо Черникова? — Женщина с сомнением разглядела меня с ног до головы. — А что случилось с «Анискиным»?

— Не важно… Это Полищук Семён Александрович. Как говорится, прошу любить и жаловать. Все ваши конфликты теперь будет разрешать он. Но поскольку у Полищука сегодня первый рабочий день, и ему будет затруднительно найти язык общения с вашим мужем, я готов оказать коллеге посильную помощь. Если нет возражений, не мешкая ведите нас к вашей половине.

— Фу, половине! Скажете тоже! Конечно, я не возражаю, и пусть ему сейчас же не поздоровиться! Это — вирус! Его надо изолировать! — уже вполне себе бодрым голосом отвечала заявительница, разворачиваясь к выходу из опорного пункта, как санитар, готовый спасти весь микрорайон.

Мы направляемся к сорок восьмому дому. Вспоминаю, что там проживает «сборная солянка». «Каждый день будешь сюда захаживать», — слышу голос капитана. Слова наставника уже сбывались.

Муж гражданки Ворониной лежит в кровати и мирно похрапывает. Старший участковый присаживается на стул и просит хозяйку принести его паспорт. Достав из своей толстой чёрной папки административный протокол, он начинает его заполнять. Минут за десять протокол составлен. Капитан знакомит с ним заявительницу, показывает, где поставить подпись, затем протягивает бумагу мне для ознакомления, сам же, выйдя в коридор, звонит по городскому телефону в дежурную часть.

— Шилов? Дядь Юра на проводе. Решили с Полищуком подсобить тебе. Для выполнения, так сказать, суточного плана по «пьяной» сто шестьдесят второй. Направляй воронок с архаровцами к сорок восьмому… да, по Шипиловской же… Подъезд третий, этаж шестой, ждём.

Читаю в протоколе: «Гражданин Воронин находился у дома… корпус… по улице… в пьяном виде, слабо держался на ногах, падал, своим внешним видом оскорблял человеческое достоинство и общественную нравственность».

Пьяный хозяин, разбуженный громкими посторонними голосами, поначалу ворочается в кровати, а затем просыпается. Его осоловелый блуждающий взгляд останавливаются на мне.

— Что здесь происходит? Ты кто такой? — Пьяный делает попытку приподняться на кровати, но это ему не удаётся. Он продолжает лежать, в верхней одежде и в ботинках. Подсунув ему под горло резиновую палку-«успокоитель», наставник строго предупреждает:

— Сейчас, Воронин, ты медленно поднимаешься и встаёшь с кровати, не делаешь резких движений, особенно в сторону жены. Во избежание с моей стороны греха смертного, проедешься сейчас в ментовку.

Хозяин медленно сползает с кровати, сквозь нечленораздельное до слуха доносится: «У-у, су-уу-ка! Опять сдаё-о-шь меня в менто-о-вку. Погоди-и, я тебе-э это припо-о-мню-у. Убью-у, стерву-у! Отсижу-у срок, но убью-у, гадину-у! Пригре-эл змею-у на свое-эй груди-и. Прописа-а-ал тамбо-о-вскую-у волчи-ы-цу в свое-эй кварти-ыре…»

Заявительница, не выдерживая психической атаки, уходит восвояси на кухню. Мы удерживаем приподнятого гражданина от повторного падения на кровать, его ноги не желают держаться ровно и вертикально, но с нашими усилиями шестипудовая ноша медленно тащиться от кровати до коридора прихожей. В это время раздаётся звонок в дверь.

На пороге стоят два милиционера.

— Милицию вызывали? — спрашивает старшина у хозяйки квартиры.

— Да, проходите. Милицию вызвал ваш сотрудник, дядь Юра, — отвечает Вера Васильевна, пропуская в квартиру прибывший наряд.

Волоком тянем Воронина к двери.

— Ребята, подсобляйте, — обращается старший участковый к сотрудникам патрульно-постовой службы.

— Это мы завсегда-пожалуйста, дядь Юра, — тут же откликается почти двухметрового роста старшина.

Без промедления, с необыкновенной проворностью и сноровкой великан перехватывает у нас ношу, и, словно мешок, взваливает на могучие плечи. Второму сотруднику остаётся только поддерживать Воронина, ругающегося матерными словами в адрес жены:

— Убью-у-суку-у-змею-у-подко-о-ло-о-дную-у…

Выбираемся, наконец, из квартиры. На лестничной площадке вызываем лифт. У подъезда стоит милицейский «УАЗик». Старшина и водитель заталкивают груз внутрь «воронка». Но пьянице удаётся схватиться руками за открытую дверцу машины, и начинается отчаянное сопротивление милиции.

— Не хочу-у в ментовку!.. Домой хочу-у! Жена-а!..

Наставник обращается ко мне:

— Нам, Семён, здесь делать больше нечего. Старшина Цалко обламывал и не таких буйних. Сейчас отдам ему бумаги, а затем пройдёмся с тобой дальше по участку.

Слышны душераздирающие крики несчастного, видно, старшине приспичивает применить в отношении буйного пьяницы резиновый «успокоитель».

Я прошу наставника объяснить, почему в протоколе записано, что Воронин задержан по «пьяной» статье от дома и корпуса, тогда как доставляем его в отделение не с улицы, а из собственной квартиры.

— Не является квартира общественным местом, и мы с тобой не имеем права оттуда доставлять пьяных в «обезьянники». С лестничной площадки можем, как приравненную к общественному месту, как стадион или сквер. Разберём что и как… Мы сейчас доставляем пьяного в контору по устному заявлению благоверной супруги, так? Доставал её, оскорблял, ругался матом, угрожал, мы это слышали. С другой стороны, с письменным заявлением к нам не обращались, стало быть, за мелкое хулиганство по сто пятьдесят восьмой никого тут ни с какого бока не притянешь. Нет ни свидетелей, ни опрошенных соседей. Факт?

— Факт. А отреагировать на заявление страдалицы мы обязаны. Какой выход? И вот мы, спасая заявительницу, задерживаем её благоверного по «пьяной», пишем в протоколе, что «задержан от дома».

— И не оставь тут без внимания устное заявление гражданки, реагируй на него! А что, если пожалуется, что обратилась в милицию, а она не отреагировала? Понял теперь, зачем Воронина бежит к нам в опорный и разыгрывает целый спектакль: убивает-де её изверг?! А тот, как видел, преспокойно почует в квартире, видит сладкие сны, открывает глаза, а тут четыре архаровца!

Совесть моя была возмущена. Здесь и сейчас совершалась несправедливость: жена — не по щучьему велению, а по-своему хотению — упекла благоверного муженька подальше от себя — в милицейский «обезьянник». Наставник будто читает мои мысли.

— Не переживай. Мы доставляем пьяного Воронина в ментовку и даём проспаться.

— Если бы она его в стационар, подлечиться… Было бы понятно и не обидно.

Старший участковый широко улыбается.

— Конечно, ты прав. — Но больше наставник не добавляет ничего и лезет за пачкой курева. Мы стоим у подъезда. Воронина уже затолкали в машину. Дядь Юра смотрит вверх, я тоже: в квартире наблюдавшая за нами заявительница удовлетворенно задёргивает тюль. Капитан достаёт из папки административный протокол, передаёт составленную бумагу старшине. Затем, повернувшись ко мне, отдаёт распоряжение:

— После работы в отношении Воронина напишешь рапорт и отдашь дежурному Шилову. — И опять к старшине: — Поезжайте, хлопцы, а мы с Полищуком — в опорный. Целке от нас привет!

Старшина садится в машину, громко хлопает дверкой, водитель заводит двигатель и «воронок» увозит Воронина в контору. Я спрашиваю, кто такой Целка, за что к нему такое пренебрежение. Если дурной человек, что означает ему «привет»?

— Не бери в голову. Фамилия его Целко. В конторе у нас почти каждый имеет прозвище, главное — не каждому говорить его в лицо. Дежурный капитан Шилов — «капШило», у замполита Ловцова — «Подстава». Мы, участковые, своего шефа зовём ласково — «Божок». Ты и месяца не прослужишь, как получишь прозвище. Как тебе, лейтенант Полищук, если станешь «Полщукой» или того хуже — «Поллитрой»? Хорошо, если не за обидное, к примеру, когда половину дела будешь оставлять на других, а, выпивая, наоборот, себе наливать больше.

— Не буду, чужого на других не перекладываю, чужого не пью, сигареты чужие не курю.

— Похоже, что так. Ладно… — Капитан докуривает, бросает окурок под ноги.

Я мысленно благодарю шагающего рядом со мной коренастого капитана за оказанную мне, стажёру, помощь в мой первый рабочий день.

— Запомни, Воронина коварная и двуличная, — поучает наставник. — Воронин сегодня глаза залил, спору нет, но он трудоголик — шесть дней в неделю вкалывает, как ломовая лошадь, а на седьмой день расслабляется, покупая пару бутылок пива. А его жена, стерва, и за пиво врывается в опорный и истерично вопит, что убивают.

— Побил бы он её хоть, что ли? — с надеждой спрашиваю я.

— Представь, ни разу и пальцем жену не тронул. Но язык, что помело, угрожает — и это уже факт, многие слышат.

— Наверное от горя запил, что расписался с ней.

— А у вас как в семье, без драк?

— Да, всё в порядке, ревнивая только сильно, зря угрожать не станет, если что — и впрямь пристрелит спящего в кровати.

— Ну, в общем, я другого и не ожидал. Любовь это… ценить надо! Ты постарайся, за жильё-то… И не таким, а и всяким прощелыгам давали. Ты пробьёшься, я верю.

«Спасибо, дядь Юра», мысленно благодарю участкового.

Наставник продолжал что-то говорить, а я уже думал о семье.

— Ну, Семён, ты где? Слышишь ли?

— Да, да, конечно, я слушаю.

— …Так вот, рассказывал мне один алконавт, вернувшись из «элтэпе». Построили, говорит, нас, вновь прибывших, на плацу, как солдат. Вышел к нам начальник лечебного профилактория и объявляет: «Запомните, алкоголики московские, наше главное правило — вы сюда приехали работать на государство, а лечиться будете дома, в Москве!.. Ха-ха-ха!..

— Да уж, смешно…

— Ну, точно? Всё нормально?

— Да, всё нормально. «Всё нормально!» — отзывалось в сознании будто эхом.

Глава 4 
От теории к практике

Возвращаемся в опорный. Мой наставник первым делом вытряхивает на стол из своей видавшей виды чёрной папки ворох документов; уму непостижимо, как все они поместились в ней? Знакомя меня с бумагами, каждую характеризует:

— Вот эта — обыкновенный запрос из организации, присланная по месту жительства гражданина. Тебе надлежит проверить, проживает ли он по данному адресу, и выполнить просьбу отдела кадров — указать полный состав семьи… А эта вот бумага из наших доблестных внутренних органов — коллеги просят написать характеристику на молодого человека, недавно вернувшегося из армии. Ты обязан в трёхдневный срок выполнить их указание. Во-первых, проверь этого дембеля на компромат, пробей по милицейским учётам и картотекам. Далее надо, как водится, опросить в устной форме соседей по лестничной площадке и жильцов с верхнего и нижнего этажей. Проси, пусть охарактеризуют соседа — каков характер и отношение к людям. Затем составишь подробный рапорт-отчёт, подпишешь у руководства и отправишь по канцелярии инициатору запроса. Запомнил?

— Да, запрос исполнять в трёхдневный срок.

— Поехали, что ли, дальше?

— Поехали.

— Тогда держи вот, заявление гражданина Снегирёва, на трёх листах… Рассматривается согласно законодательству в месячный срок… но это не значит, что его нужно таскать в папке целый месяц — чем раньше исполнишь его, тем тебе же лучше, не будут дёргать на совещаниях. Замначальника по службе майор Божков ведёт статистику исполнения участковыми заявлений граждан, кто и в какие сроки их исполняет. Стоит раз попасть в его отчётность, как волокитчик, и весь твой наработанный авторитет насмарку. И ещё заруби на носу, на каждое заявление и жалобу ты обязан направить гражданину письменный ответ. Печатаешь его вот на этом аппарате… — Он указал на стол с электрической печатной машинкой «Оптима». — У начальника милиции, или у нашего шефа Божкова подписываешь ответ гражданину, а все материалы заявления относишь в канцелярию. Татьяна Алексеевна «спишет» их в архив.

— Постараюсь запомнить…

— Ладно. Считаю, что для первого рабочего дня знаний по бумажным волокитам достаточно. — Подытожив, наставник начал убирать некоторые документы в сейф, а другие засовывая назад в кожаную папку. Далее вновь закурил, и, сделав две глубокие затяжки, выпустил ноздрями две большие струи дыма, как из выхлопных труб двух мотоциклов «Урал». — Но это ещё не всё… Из своего восьмичасового рабочего дня на бумаги я трачу не менее четырёх часов. Сижу здесь, в опорном и, как заправская канцелярская крыса, сочиняю на машинке многочисленные ответы. Как-нибудь, посидим с тобой, научу, какие материалы собрать для суда на того же Воронина, если запьёт, дабы отправить в лечебно-трудовой профилакторий, «элтэпэ», на два года. Что?.. Расхотелось?.. Тут дело хозяйское. Далее следует знать, какие основания дают тебе право выносить постановление об отказе в возбуждении уголовного дела. Самая распространенная, злободневная и повседневная для нашего брата «сто двенадцатая ука» — это нанесение побоев. В компетенции участковых инспекторов по кодексу имеется несколько статей, по которым мы только собираем материалы, а затем передаём их в службу дознания, она самостоятельно проводит предварительное досудебное следствие. Или же мы, участковые, по указанию начальника милиции, как органа дознания, по согласованности с прокуратурой возбуждаем уголовное дело. Например, по двести шестой — хулиганство. И проводим предварительное следствие. По его завершению, с подписанными у начальника милиции и прокурора материалами, направляем дело в суд. Статья же сто двенадцатая предполагает рассмотрение дела в порядке частного обвинения в суде… Потерпевший сам обращается в народный суд. Уразумел?

— Так точно дядь Юр! — сплоховал я.

— Вот сейчас ты у меня, наконец, получишь!

— Виноват, исправлюсь, — отвечаю со смехом.

— Так-то лучше!..

Раздаётся телефонный звонок. Первый конфликт улажен.

Старший участковый поднимает трубку.

— Дядь Юра слушает. Ты, «капШило»? Что случилось?.. Пишу адрес… А-а, эти! Известная семейка, адрес помню… от Полевых позвоню.

«Сам себя называет дядь Юрой, другие так зовут. Кто ни попадя к нему также, а я чем хуже?..»

Бросив трубку, восклицает:

— Ну, а я что тебе говорил?! Всё тот же неблагополучный сорок восьмой дом! Сигнализируют: из сто пятьдесят третьей квартиры раздаётся мат-перемат, кто-то орёт дурными голосами, и там, со слов соседа, кого-то убивают.

— Для первого рабочего дня только убийства не хватает…

Наставник, поглядев на меня, успокаивает:

В этой квартире и есть самый известный в микрорайоне притон, где пробавляется перепродажей водки то самое семейство Полевых. Думаю, бытовое явление: собрались опять друзья-алкаши на попойку, теперь бьют друг другу морды.

— Ну, да.

Капитан достал из шкафа резиновую палку и протянул мне, как выдал автомат перед боем.

— Эта у меня храниться про запас. Бери. Без этого инструмента туда соваться небезопасно. И отныне один туда не заходи, не посоветую одиночке и с «калашом».

Выходим из опорного и спешно направляемся к «шесть на восемь», как я уже окрестил злополучный сорок восьмой. На ходу, наставник разъясняет диспозицию:

— Возможно, запротоколируем мелкое хулиганство, это сто пятьдесят восьмая «коап», а может и сто двенадцатая и даже двести шестая «ука» — хулиганство, но покажет только вскрытие. Стажировка твоя удалась, лучше и не закажешь… Сто шестьдесят вторую «коапа» ты изучил полчаса назад на пьяном Воронине. В притоне, уверен «каша» покруче, думаю, как минимум, хулиганство. — Он говорил, словно, в чём-то убеждая себя самого.

На лифте поднимаемся на восьмой этаж… сто пятьдесят третья квартира… доносятся крики, пьяная ругань… дверь была не заперта от того, что внутренний замок в старой грязной двери попросту отсутствовал. Входим с капитаном в неосвещённый и довольно мрачный коридор. Из чёрного патрона, свисающего с потолка на кривом проводе, торчат стеклянные осколки. Первая, левая по ходу комната открыта настежь, из неё-то и слышится пьяный шум, в том числе громкая ругань вперемежку с отборным матом.

— Как зайдём в комнату, ты становись у двери и держи оборону. Бей наотмашь всех, кто станет прорываться в коридор. Я сейчас мигом осмотрю кухню, туалет и ванную комнату. Если начнут выходить из залы, громко зови меня, но удерживай сектор обороны!

— Есть!

На цыпочках наставник ушёл по темному коридору, завернув за угол, в кухню; тихо хлопнула дверь туалета, а через несколько секунд и ванной комнаты. Убедившись, что посторонних лиц там нет, он возвращается ко мне. Шепчет:

— Осталось проверить вторую, малую комнату. Она справа. А затем быстро с ними разберёмся. — Тем не менее он с тревогой вслушивается в орущую на всю «ивановскую» комнату. — Ладно, я пошёл… — Наставник бесшумно толкает от себя дверь правой комнаты, исчезая за ней. Целых несколько минут, показавшихся бесконечными, дядь Юра отсутствует, проверяя помещение.

Решаюсь, бросив «боевой» пост, заглянуть в эту тихую комнату, но из неё показывается голова и плечо, наконец, капитан плотно закрывает за собой дверь.

— А сейчас, Сеня… на-ка, возьми мою папку. План прежний. Стоишь у двери с поднятой дубинкой. Кто делает попытку покинуть «окоп», того бьёшь, как врага, можешь наотмашь, чья рожа не понравится, только не по голове.

— Да знаю!..

— Пошли! — Скомандовал старший участковый, и мы, словно два бойца, стремительно ворвались в «окоп» противника, к пьяной вдрызг компании, где было всего пять человек.

Закрываю за собой филенчатую дверь, состоящую из двух половинок, где о стёклах забыто давно, и принимаю боевую позу: поднимаю над головой устрашающую резиновую палку.

— Всем сидеть на своих местах! Кто дёрнется с места, тому сделаю очень, очень больно! — Рявкнул капитан, стоя посередине комнаты, приподняв над собой грозное оружие, как боевую гранату, из которой вынул чеку.

Возможно, это было излишество торжества. Всего-то трое пьяных мужчин и две женщины, сидящие мирно за столом, хотя и с громким базаром. При возникновении перед ними двух фигур в милицейской форме они тут же осеклись. Показалось, правда, что не чрезвычайно удивились, что им опять могут помешать. Осоловело и безмолвно алконавты взирали на пришельцев из далекого тверезого мира. Несколько рук, однако, тут же затушили окурки в тарелке с горкой совсем коротких сплющенных бычков.

На столе среди того, что оставалось от закусок и среди пустых бутылок стояла недопитая на три пальца бутылка водки.

Носком ботинка старший участковый задевает по пустой бутылке, лежащей на полу, она катится по грязному линолеуму, ударяется о плинтус и отскакивает от него, произведя много шума.

— Зачем пинаешь бутылку, дядь Юра? Ты не у себя дома!

— Это я нечаянно, не видите, что ли?!

— Ну, так извинись, хотя бы!

— Ага, щас, разбежался. А по загривку вот этим не хочешь?..

— Мы сидим, мирно разговариваем, никого не трогаем. Чё те от нас надо? — Грубо и развязно мычит одна из женщин, видать, хозяйка квартиры.

Капитан не собирается сдавать занятых позиций даже в отношении её, он суёт резиновую палу ей в шею и приподнимает подбородок.

— Объясняю, гражданка Полева. Я тут не для того, чтобы за соседей извиняться, а что они обратились в органы власти с письменным заявлением. Полищук, покажи им!.. — От неожиданности я открываю папку и вынимаю первый попавшийся листок.

— Вот!

Палка капитана уткнулась в бумагу.

— В нём они указали, что вы — грубые нарушители общественного прядка: мало того, что распиваете спиртные напитки, так ведь орёте же, мешаете отдыху трудящихся, которым утром на работу. А посему я сейчас составлю на каждого из вас административный протокольчик, да-да! Мужиков ваших, мадам, отправлю отдохнуть в «обезьянник». Ты, Зин, останешься дома, а твоя подружка Ритка-маргаритка уберётся, как водится, восвояси.

Та, которую звали Ритка, фыркнула и повела плечом. Сидящий между нею и хозяйкой лет сорока мужик в грязной мятой рубашке с короткими рукавами, весь с блатными татуировками, приподнимается на стуле и заплетающимся языком высказывается в защиту законных прав и свобод граждан:

— Мне по освобождению досрочно вообще полагается отдых! Я имею право пожаловаться прокурору. И мы отсюда никуда не пойдём. А ты, дядь Юра, шёл бы, как и раньше, своей дорогой!

— Ах, ты!.. Да когда ж я шёл своей дорогой?!

Тут участковый наносит резиновой палкой вдоль спины правозащитника два резких удара:

— На тебе, а ещё вот — на! — Мужик опять рухнул вниз. — И вот так сидеть, и не рыпаться, я сказал! Разве тебе, Мордвинов, я дал последнее слово?

— Ну, ты чисто деспот, дядь Юра!

— А — ай!..

Ещё один защитник доброты и порядка, желавший не пасть лицом, корчась от боли, медленно опустился туда, где сидел.

— Вот так-то! Здесь я ваш и судья, и прокурор!

— Да поняли мы уже. Шли бы вы и правда, дядь Юра! Надоели, право! — сказала развязно Ритка.

— Слишком прыткие! Вот составлю пять протоколов и разбежимся.

— Ну, так и начинай с меня. И впрямь, пойду-ка я домой.

— Так-то лучше, Реброва. У тебя и своя хата есть, там и допьёшь сегодня. Что тебе у Полевых, мёдом намазано?

— Ты, начальник, знай, составляй бумагу, я подпишу. Не начальник цеха нотацию читать, за каким станком мне стоять и с кем спать.

— Полищук, подай-ка мне папку. Кстати, познакомьтесь со своим новым участковым, не человек, а зверь, — представляет меня он всей хмельной честной компании.

— А что «Анискин»? — Интересуется мужик в густой щетине и с взлохмаченными волосами, забывшими о расчёске.

— Это тайна… Полищук, иди, опрашивай соседей. В первую очередь, отыщи того, кто позвонил в милицию. Пусть напишет заявление на имя начальника милиции.

— Ага, отыщи и адресок его нам дай, — сказала хозяйка.

— Ну-ну, не шути такими вещами, а если с ним что случиться не по вашей вине, так на вас и повесят.

— Ладно, начальник, поняла. Не тронем мы никого.

— Знаю, что не тронете, кому ж охота сидеть. Вот Мордвинов подтвердит.

— А я чё?.. я как откинулся, так ничё. По досрочке, за хорошее поведение.

— Вот и научи тут всех, чтобы соседей не возмущали. Вся власть в руках народа. А дом ваш пролетарский, уважать надо!

— Ой, насмешил! Половина пролетариата к нам ходит!..

— Жена, помолчи!

— А я чё?.. я тоже ничё!

Часа за полтора управляюсь со своим первым заданием. Нахожу звонившего, он пишет заявление; опрашиваю соседей по лестничной площадке и жильцов этажами выше и ниже; знакомлюсь с жителями своей земли, представляясь участковым инспектором. Затем возвращаюсь, отдаю заявление и собранные материалы. Ребровой уже не было, Зину решили оставить дома, а остальные готовы были испить до дна выпавшую им участь. Был вызван по рации «воронок», минут через десять старшина Цалко и водитель Неверов помогли сопроводить троих пьяных в дым граждан к машине, чтобы мирно доставить в «обезьянник».

Старший участковый передаёт материалы административных правонарушений старшине, как старшему наряда.

— Отдашь, Витя, бумаги дежурному Шилову. Всего три материала по мелкому хулиганству, ну, на Полева, Мордвинова и Карасёва. И ещё два — на женщин — по сто шестьдесят второй. И, будем считать, сегодня с Полищуком свой план борьбы за культуру и быт в сорок восьмом доме мы выполнили. И вам — спасибо за помощь.

«Воронок» с задержанными отъезжает от подъезда.

Время уже позднее. Мы прохаживаемся не спеша возле жилых домов по направлению к опорному пункту. Спрашиваю офицера, почему он так долго проверял у Полевых вторую, пустующую комнату.

— Не пустая она, Семён. Там живет сын Полевых, Володька, ходит в восьмой класс. Настоящий художник. Видел бы ты его картины о сражении под Бородино. Как он выписывает и пеших, и кавалеристов! А кони! А оружие! Пушки, лафеты, мушкеты, сабли, палаши. Видел бы, с какой любовью указывает на каждую деталь и пуговичку на мундире! И всё — карандашами, на краски денег, конечно, нет… Ну, ладно, тебе, Семён, сейчас в контору… не забудь о рапорте на Воронина… Или, может, ещё помочь? — Он протянул руку, пожал. — Зайду в опорный, ещё кой-какие дела порешаю… Да, чуть не забыл. Узнай у Шилова, в какую смену работаешь завтра. Я-то сегодня коли в первую, так завтра во вторую. В нашем опорном третьим участковым капитан Артамонов, завтра у него первая, утренняя смена. Ты пока без ключа, так если что, после развода вместе приходите в опорный, а к завтрашнему вечеру ключ я тебе предоставлю. — Подав руку на прощанье, вдруг себе усмехнулся, покачал головой. — Эх! Что ключ к опорному, главное в нашем деле — подбирать ключики к подопечным жителям.

Я, кажется, начал понимать метод его работы: он основывался на твёрдой установке, что нет на его участковой «терра инкогнита» абстрактных людей и зверей, а есть квартиросъёмщики жилсектора с их кошками и собаками, где все, вплоть до хвостатых, имели свои имена, и они были для него даже не гражданами, не домашними животными, это было бы слишком официозно; они были для него близкими сердцу жителями микрорайона, среди которых не должно было остаться ни одного без его переписи, опеки и его посильной помощи.

Пока я это прикидываю, дядь Юра поворачивается и медленно уходит по направлению к опорному пункту. Закончился мой первый рабочий день в должности участкового инспектора. Иду в контору. Я благодарен капитану за всё, благодарен и ещё одному прошедшему дню. Но уже, смелея, корректирую выводы наставника. Ключи к сердцам жителей это, конечно, подбирать необходимо. Но как важно, чтобы все мы, с кем сводит судьба, всегда находили ключи к сердцу друг друга.

Глава 5 
Ключи к сердцу друг друга

Утром следующего дня, на совещании у майора Божкова, зместителя начальника по службе, я знакомлюсь с капитаном Артамоновым. И не только с ним одним. Ко мне подходят и другие инспектора, интересуются, видя ромб с книжечкой на кителе, какое имею образование, сколько лет работаю в милиции. Вопроса, почему я перевёлся с должности дежурного охраны в службу участковых инспекторов, уже не задают. Вчера только начальник милиции Жуковский дал возможность при всех открыть карты, как есть: перевёлся я в службу участковых в виду намерения заработать для семьи собственное жильё. Про себя же удивлялся предстоящей участи, но согласитесь, проживать в восьмиметровой комнате вчетвером, без прописки, и невесть ещё как долго — ситуация весьма непростая.

После совещания у Божкова Артамонов ушёл получать служебное оружие и рацию. Интересуюсь у непосредственного начальника, когда смогу познакомиться с «паспортом» своего административного участка:

— Начну выписывать из книги состоящих на учёте судимых, неблагополучные семьи, алкоголиков и тунеядцев, — твёрдо заявляю Василию Михайловичу.

— Похвально, Полищук! Сегодня вот и заходи, только к концу дня, я поработаю ещё с бумагами часиков этак до восьми-девяти вечера. И блокнот захвати.

— Уже разжился! — Показываю толстый блокнот, подаренный соседом по коммуналке опером Большаковым.

— Вот что… Напиши-ка мне сейчас рапорт по поводу работы с «деэлами», у нас имеется особая категория граждан — доверенные лица… рапорт я завизирую. Встретишься с несколькими «деэлами» майора Черникова. Побеседовав с каждым человеком, подтвердишь мне рапортом — с кем согласен работать, а кого из списка мы удалим. Попроси, пусть Артамонов и объяснит, кто такие «деэлы» и какая нам от них польза?

По дороге в опорный пункт, отвечаю Артамонову о семье, жилье и образовании, затем прошу сказать что-нибудь о «деэлах».

Высокий и стройный, всегда будто прячущий улыбку капитан приступил к просвещению новичка:

— Раньше народ называл тайных гражданских доверенных лиц милиции стукачами. С их помощью раскрываются многие преступления, доложат даже о не понравившемся соседе, если притащит в квартиру много вещей из собственной машины… Ну, вдруг, где-то только что обчистил квартиру. Мы, ищейки, берём след и соседу, если и впрямь оказался вор, — хана. Не-е, от доверенных лиц одна польза, так сказать, — наши глаза и уши.

— Правда и то, что такая вот государственная машина могла превратить честного человека в лагерную пыль.

— Вот по этой причине к каждому мы должны подыскать свой ключик, открыть его доброе сердце, и он тебе с доверием! Я понятно объясняю?

— Прости, хочется сказать — «Тьфу!»

— А ты что хотел? Се ля ви! Дело есть дело. Какой подберёшь ключик к каждой душе, твоё дело. Можешь хоть привлечь к работе под видом необходимоти выпускать стенную газету. А если ещё и сами эту инициативу проявляют, — говори, что как раз такое задание руководством поставлено как самое важное. Лично я так и делаю. Мой личный метод — показать человеку, что он общетву очень полезен. Бери на вооружение. Дарю.

— Спасибо. И где мне с доверенными лицами лучше встречаться?

— Да встречайся лучше в квартирах, где познакомился. Сиди, слушай, пусть болтает о соседях, хотя его об этом не просят. Узнаешь, у кого какая машина и дача, и кто за рубеж в командировки мотается. Слушай про то да сё, да своё слово вставь — кто к ним и с чем заглядывает, может, кто часто с сумками, и с какими, мотай на ус… Так вот я вышел на квартирных воров и их склад, сразу рапортом к Жуковскому, тот начальнику розыска, прокурор даёт добро на обыск, возле квартиры я устроил засаду, ну, а там — дело техники.

— Наградили?

— Не меня, а моего бдительного информатора, кажется, ручными часами.

— Что, точно не помнишь?

— Да не видел я его больше, переехал… Почему, объяснять не нужно?

— Да понял я всё, Василий.

Артамонов открывает опорный. На столе непрерывно звонит телефон. Капитан поднимает трубку.

— Да, помню вас, Камила Хафизовна. Приходите, я на месте.

Он кладёт трубку на рычаг и обращается ко мне:

— Сейчас в опорный придёт женщина. Я побеседую, а ты внимательно послушай, всё равно пока без дел. У мусульман, сам понимаешь, жена должна подчиняться мужу, зависима от него во всех отношениях, от того сносят и побои и издевательства, но о разводе даже не пикни! Увидишь… тут у меня в сейфе один весьма любопытный материал!.. — Шумно открыв напольный сейф, Артамонов достал толстую папку, на столе развязал тесёмки. И продолжил вводить меня в курс «татарского» дела:

— Здесь у меня вот… нанесение побоев гражданином Шаймиевым… имя, отчество… гражданке Шаймиевой… имя отчество. В последнем случае я возбудил уголовное дело уже не за побои, а по сто тринадцатой — истязание с неоднократным нанесением побоев. Я ездил в «Склиф», опросил потерпевшую и её лечащего врача, по месту жительства опросил людей в двух подъездах. Потом, само собой, выношу постановление с утверждением у Жуковского и собираюсь завизировать у прокурора, да дело — в суд. Но тут такое началось! Камила Хафизовна, это мама пострадавшей, Зарины, все прокурорские пороги поотшибала, да у наших начальников поплакалась, и всем внушает одно и то же, что участковый Артамонов хочет посадить, де, зятя в тюрьму, разрушить их дружную семью. И просит наказать Артамонова, то есть меня, за превышение полномочий. Чуть не каждый день вызывали то в райуправление, то на Петровку, промывали мозги в разных прокуратурах, вот-вот уже и Генеральная займётся этим делом, я уже не работаю, а мотаюсь вслед за Хафизовной по инстанциям и всюду, само собой, настаиваю на своём.

Артамонов бросил папку в сейф.

— И чем всё закончилось?

— Закончилось! Только вчера вызывали в райком партии, и там кого-то успела разжалобить. Будь я партийным, за то, что артачусь, могли бы и что-нибудь занести в личное дело.

— Как вирус, чтобы потом тоже партией заболел?

— Мне незачем… Видать, не веришь, что и там могут напортачить?

— Не знаю, но кто-то же тоже хлеб не даром ест.

— Ты что, партийный?.. Впрочем, неважно… Семья — ячейка нашего общества, — твердит мне инструктор. — Ты, участковый, сохрани семью!

В дверь тихонько стучат. В кабинет входит преклонного возраста женщина, маленького роста и сгорбленная, довольно невзрачная, но не без шарма — мне тут же вспомнилась старушка Шапокляк, что могла бы брать препятствия с заборами.

Артамонов делает несколько шагов ей навстречу. Концы неизменной улыбки инспектора теперь достигают его ушей. В стиле Востока он расточает слащавые приветствия:

— Люди! Кого я вижу?! Многоуважаемую Камилу!

— Камилу Хафизовну! — тут же поправляет она.

— Моё вам нижайшее почтение и земной поклон!

— Без шутовства никак нельзя?

— Ладно, давайте всерьёз. Как ваше здоровье? Как здоровье дочери Зарины? А зятя Мусы? Как поживают ваши внуки? Старший Шамиль живет ещё с вами? А средний, Ренат, ещё не женился? Близнецы Сабинушка и Нелли, надеюсь, тоже в порядке? А как успехи студента, племянника Алика?

Женщина тоже широко улыбнулась.

— Куда присесть-то?

— Выбирайте любой трон! — Артамонов подносит ей стул, помогает расположиться за столом. Сам же, обойдя стол, становится напротив жалобщицы и продолжает ломать комедию.

— Свет души! Достопочтенная Камила Хафизовна! У вас ко мне дополнительные вопросы? Мы с коллегой вас внимательно слушаем.

Она чуть сбоку посмотрела на меня.

— Ты, что ль, будешь играть за доброго, или тебя надо бояться? Тогда сядь напротив.

— Не, я свидетель.

— Тогда помолчи! — И татарка разъяснила цель своего прихода:

— Ты, Артамонов, знаешь нашу семью не один год. Но ты не хочешь понимать наши татарские законы.

— Уголовный закон один для всех!.. И вообще, пора объясниться! Вы говорите, что знаете меня как родного, но тогда зачем ходите по инстанциям и жалуетесь на меня? А? Хотите, чтобы прокурор снял меня с должности? Ладно. Зять продолжит избивать вашу дочь, и придёт другой, гораздо злее меня, вот — он!

И Артамонов без зазрения совести указал на меня. Мне пришлось сделать самое строгое непробиваемое лицо.

— Вы не думайте, что он простой лейтенант, он вчера направлен к нам из спецорганов.

Она пристально посмотрела мне в глаза, я их не отвёл.

— Да, это правда, — сказала татарка-гадалка, может, и ворожиха. И я подумал, что знаю её секрет, отчего даже партийные органы взяли её сторону, а не сторону участкового Артамонова.

Капитан же глядит на неё через стол и добродушно улыбается; только его она не могла заворожить, разве что немного, ведь он до сих пор не наточил на неё ни одного зуба. Но зуб на её зятя у него точно был заточен.

— Всё решим по закону!

Вдруг татарка преображается, делает вид, что плачет, и у неё появляется акцент. «Ныкто в нашэй сэмье нэ хочэт, чтобы Муса сыдэл в тюрьмэ. Ны один прокурор нэ хочэт. Только ты хочэш. Прокурор мэнэ сказал, что ты одын можеш закрыт дэло Мусы. Ты добрый чэловэк, и у тэбэ тожэ сэмья. Я болшэ нэ буду ходыт к прокурорам. Закрой дэло, добрый чэловэк!..»

Интересная беседа получается, — подумал я. — Ты, Артамонов, давай закрывай дело Мусы, а я прекращаю обивать пороги прокуроров?.. Это продолжение шантажа или уже путь к мировой?

— Закон, распространяется на всех граждан, и я посажу зятя-преступника, будьте уверены! А у вас имеется право подавать жалобы на меня во все органы государственной власти.

— Я не написала ни одной жалобы!

— Это меня удивляет. Но наслать порчу всюду успели!

Женщина покачала головой, встала и направилась к выходу.

— Пусть свершится воля Аллаха…

— Прощайте, достопочтенная Камила Хафизовна, — отвечает вслед Артамонов.

Когда она удалилась, Артамонов помял подбородок.

— Всюду обложили, и со стороны партии, понимаешь, и со стороны высших инстанций, — он поднял палец вверх. — Ладно, давай-ка, позови её обратно, поработаем индивидуально с гражданином Мусой, лично…

— Лично?

— А что делать? Посадишь его, а у него там несколько жён, да куча ребятишек, пусть уж лучше содержит всех. Хафизовне что, больше всех надо?

— Хорошо, сейчас верну её. Василий, а я пойду, познакомлюсь с Ольгой Дмитриевной, вчера была занята.

— Погоди минутку, — просит капитан. — Сходи, познакомься, «начдэза» после начальника милиции — второй главный шеф, такова тут особенность, никогда с ней не ссорься, она не выносит противодействия. И вообще, с женщинами надо ладить.

— Как с Хафизовной?.. А если бы жалобы во все инстанции накатала, то не простил бы?

— Ой, только не сыпь соль на раны участкового!..

Я в приподнятом настроении иду догонять Хафизовну, а затем, развернув её в опорный пункт, направляюсь знакомиться с начальницей домоэксплуатационной конторы.

Глава 6 
Селяви

Спустя полчаса вновь захожу в опорный. Артамонов разговаривает по телефону.

— Хорошо, передам! В первые руки! Как всегда… На ловца и зверь бежит… — И, положив трубку, поясняет: — Это Мария Петровна, секретное доверенное лицо Черникова, хочет с тобой познакомиться, живёт в сорок восьмом доме, квартиру не знаю, сказала, через пару минут перезвонит… тему беседы с «деэлами» запомнил?

«Такая секретная, что каждая собака о ней знает…»

— Информатора, кажется, знать должен лишь участковый?

— Петровна частенько названивала «Анискину», бывало, попадала на меня или дядь Юру. Шила в мешке не утаишь…

«Ну, и секреты, а правонарушители что, идиоты?..»

— Запиши её адрес, и как позвонит — мигом до неё, вдруг там опять вор к соседям фомку налаживает или уже вещи из подъезда выносят. У тебя нет рации… Как что, звони в дежурную часть и в опорный… Вот телефоны…

Артамонов суёт мне в руку небольшой листочек бумаги, едва успеваю прочесть, вновь звонок, Артамонов поднимает трубку и, узнав кого-то, передаёт трубку мне.

Слышу приглушенный женский голос:

— …Семён Александрович… вы наш новый участковый, вместо Черникова. Я Марья Петровна… вы заглянули бы ко мне!

Отвечаю, что готов прямо сейчас. «И вновь дом шесть на восемь!» — отмечаю про себя.

— Третий подъезд, этаж первый, удобный… да, сорок восемь. Вчера вы тут были с дядь Юрой, и два раза… я увижу вас в окно и открою дверь.

Взяв блокнот, ухожу на встречу с доверенным лицом бывшего участкового, теперь и мне надо найти с ней общий язык.

Дверь в квартиру оказалась уже чуть приоткрыта. Переступив порог, слышу:

— Я здесь, на кухне… завариваю чай… захлопните дверь сами, пожалуйста, и проходите!..

Затем она выходит в полутёмный коридорчик, с копной дымчатых волос, мы здороваемся и меня любезно сопровождают на кухню.

И вот я сижу за небольшим кухонным столом шестиметровой кухоньки. Но из окна, как на ладони, просматриваются все входящие и выходящие из подъездов, и территория двора. Марья Петровна наливает в кружки чай.

— Вам покрепче?

— Да, если можно.

— А то, может, вы голодный, не стесняйтесь, у меня рассольник, ещё свежий.

От рассольника отказываюсь, кружку придвигаю поближе к себе. Разговор между нами должен быть обстоятельным и непринуждённым.

— Вы на моём наблюдательном пункте! — говорит хозяйка.

— Да уж понял, диспозиция что надо.

— А?

— Обзор хороший.

— Это да! Я много лет оказывала помощь Черникову, как порядочному человеку и добросовестному офицеру. Когда ни просигнализирую — он стрелой — в наш дурдом.

— А вам соседи нравятся?

— Да, хорошие все, слава Богу.

Небольшими глоточками я пью крепкий душистый чай с добавлением мяты. Хозяйка тоже делая глоточки, изучающе посматривает на меня, а затем продолжает:

— Дядь Юра неплохой участковый, а Черников намного лучше. «Если надо, составлю досье на каждого!» — будто слышу завершение её мысли. Так и обо мне, наверное, уже складывает своё компетентное мнение — для вышестоящего начальства, возможно, Жуковского. — Согласитесь, Семён Александрович, всё познаётся в сравнении. И потом во всём важна точность. Вот вы думаете меня зовут Марией Петровной, а я — Марья, это про меня говорят — Иван да Марья. И мужа моего звали Иваном, за имя выбирала… Я и нашего участкового «Анискина», ну, Черникова-то, тоже сама выбрала. А он, наверно, думал, что обвёл меня и пользовал, как какую дурёху.

— Вас, гляжу, не проведёшь!

— А вы и не старайтесь. — Помолчав, продолжила. — Что это такое, скажите на милость?! Я его так уважила, а как ушёл на пенсию, оставил агента без всякого прикрытия, даже спасибо не сказал, а если бы мне кто отомстил, а?

— Вот что, Марья Петровна, это Черников и сказал мне, чтобы я побывал сегодня у вас, просил передать искреннюю любовь. Жалел, что медалей для вас не придумали. Да, ему пришлось уйти по-английски, но — тсс! — через выполнение одного задания… Даже дядь Юра не в курсе.

— Но всё-таки! Если бы вы только знали, сколько мы с ним выпили на этой кухне чая, что там ваш пуд соли!

Отодвинув от себя чашку, она тянется к подоконнику за пачкой «Беломорканала». Достаю из кителя спички, подношу к папироске огонька. Она благодарит:

— Не стесняйтесь, тоже курите, я видела, как вы дымили своей «примой».

Курить хочется, но сначала — работа.

— Думаю, если сами не позвоните, то позвоню я. С меня не убавится, но всё выскажу… Вот я… не люблю невоспитанных и неблагодарных, алкоголиков и тунеядцев, и если милиция с ними борется, то я на стороне врага моих врагов. Это моё кредо!

— Ого!

— Да, мы, работники тайного фронта, знаем себе цену. Медалей для нас, тут Черников прав, не придумано, потому, что их носить нельзя, но каждый из нас знает: на его груди нет свободного места…

— Согласен.

— А теперь расскажите о себе: где росли, кто ваши родители, кто друзья, какое образование, что с семейным положением и главное, — преданы ли вы профессии?

«Не много ли вопросов задаёт мне Марья Петровна?» — подумалось мне.

— Так-так… историко-археографический?.. то есть, ну, да, конечно, историко-архивный… ведь и я учитель истории. И вы променяли науку на погоны и петлички?!

— Наш начальник милиции…

— Да, да — Жуковский…

— Вчера сказал мне, что лет, эдак, через восемь я смогу получить ведомственное жильё…

Тут я спохватываюсь, более крупными глотками стараюсь допить чай, чтобы поблагодарить и откланяться. Вдруг вижу, что хозяйка растерянно и виновато смотрит на меня.

— В самом деле, это стимул… И вы — молодец!.. Разучились наши мужики работать, а у нас тут, в дурдоме, не расслабишься… Хотя, конечно, нет у нас ни Соловьева, ни Карамзина, а вот всякой шпаны хватает.

— И ни Чехова с Гоголем тоже, это точно!

— Вы любите литературу?

— Да, и в историки-то судьба занесла случайно…

— Помните, — мечтательно повела она глазами, — Антона Палыча? — рука сделала изящный взмах. — Пока мы молоды, сильны и бодры, не уставайте и не уступайте делать добро! И вы не уступили, заняли место участкового!.. Надеюсь, вас наградят!

— А, может, открыть какой-нибудь исторический закон, а? — пытаюсь пошутить и сменить тему.

— Ах! Всю сознательную жизнь я следую этому принципу — без устали делать добро! Отдыхать будем потом… на том свете. Как старшая по подъезду, я помогу вам избавить наш некогда образцовый дом от алкоголиков, пьяниц и любителей водки! «Да уж, выдаёт чуть не по Чехову!» — думаю я. — «Или по Гоголю».

— Марья Петровна, у меня к вам предложение.

— Да, разумеется…

— Назовём наши встречи три «Д» — день добрых дел, по Чехову.

— Вы даже не представляете, как я рада! Мы с Черниковым тоже обсуждали самые злободневные темы и ни дня не потратили впустую!.. Как невыносимо хочется закурить. Вы на меня сильно действуете!..

— То, что я терплю? Пожалуй, всё же, надо закурить, может обоим полегчает?

— Ах, вы такой весёлый!

Нащупываю в кармане «приму», закуриваю, поделившись огоньком с хозяйкой. Она затянулась и сквозь выдыхаемый дым поведала о себе:

— …Немцы подошли к Москве и нас повезли рыть окопы. Я познакомилась с молодым человеком и полюбила его. Мы с ним расписались, но уже через месяц он ушёл на фронт, а вскоре Ивана убили. Кто-то сунул мне «Беломор», и вот, я всё никак не остановлюсь… Я знаю, как можно с детства заразить людей вредными привычками!.. Эти Полевы, с которыми вы вчера имели удовольствие познакомиться… у них сын подросток, так ради таких, как он, надо лишать алкашей их родительских прав! Я знаю, отдел опеки определит Володю в интернат, там он разовьёт свой талант.

Когда перешли с Марьей Петровной к другим фамилиям, я включил в голове магнитофон… Хозяйка разлила в две тарелки рассольник, достала сметану, чёрный хлеб.

Она сама не заметила, как облегчила мою участь участкового на год вперёд. По дому «шесть на восемь» я теперь имел все козыри: где, с кем и как работать, включая и заботу с подростками, и кто был постарше, многие из которых были когда-то учениками моей хозяйки.

— Семён Александрович, позвольте полюбопытствовать: какой период отечественной истории для вас самый интересный? — спрашивает меня за обедом бывшая учительница истории Марья Петровна. — Мой любимый период — первая половина девятнадцатого века, освободитель Европы Александр Первый. О, реформы Сперанского, просвещённые декабристы!

— Мой век — восемнадцатый! Правление Екатерины Великой! Век просвещённого российского абсолютизма! Но вы, конечно, помните переписку Екатерины с Вольтером, Дидро, Даламбером? Великие вольнодумцы! Чтобы читать их в подлиннике, я самостоятельно изучал французский язык. Жё тадор, Марья Петровна, означает — я вас обожаю.

— Вы это к чему, лейтенант?.. Кушайте, я ещё подолью!..

— Эж монке ду тё, — что значит, — мне не хватило времени, чтобы осилить французский, — говорил я, обдувая наполненную перловкой и мелко порезанными солёными огурцами мельхиоровую ложку. — Согласитесь со мной: нам всем на всё про всё не хватает только времени.

— Не знаю, не знаю, вам что, на восемь лет сокращают срок выдачи ордера, и он у вас в руках? Я заварю вам чая…

— Заваривайте. Впервые я попробовал чай — не поверите — в армии! Вырос-то в деревне, на коровьем молоке.

— Молоко коровье — хорошее здоровье. Пей, участковый, чай и по своей деревне не скучай! У нас с вами совершенно близкие позиции во всём!

— Совершенно с вами согласен. В другой раз я обязательно принесу с собой угощение!

— Пустяки, у меня большая пенсия.

— Жаль, что для вас нет не только медалей, но и премий.

Тут мне показалось, что она тайно вздохнула.

Далее за чаепитием я вновь завожу речь о «золотом» веке Екатерины Второй:

— Всего-то через десять дней, как воссела на российский престол, завязывает переписку с Европой!.. Да-да, всех троих философов она приглашает, поочередно, погостить, но Даламберу делает предложение обосноваться в России насовсем! И она готова выплачивать философу, если не изменяет память, десять тысяч рублей пенсиона в год!..

— Вы намекаете, что пенсия моя не так уж и велика? Но бесплатный сыр только в мышеловке. Вы забываете, что с пенсией она предоставила Даламберу условие — продолжать составление знаменитой «Энциклопедии»!

— Да, но и с правом публикации в Петербурге! Это было воистину наградой!

— Вы полагаете, он не был её осведомителем? Слишком много сыра!

— А зачем она попросила философа обучать математике великого князя Павла Петровича? — продолжаю я.

— Да, но он ответил отказом, — парировала учительница истории.

— Да, но зато Дидро аналогичное предложение — посетить Россию — было сделано, и великий француз два года гостил в Петербурге!

— Не совсем, по просьбе Екатерины он редактировал уставы воспитательных учреждений, и, кажется, занимался составлением проекта народного образования.

— Вы восхитительны, Марья Петровна! Будь я Дидро, я бы восхвалял вас, как Екатерину! Помните, по возвращении на родину философ не переставал восхищаться ею! «Что за государыня! Что за необыкновенная женщина! Это душа Брута в образе Клеопатры!»

— Не мудрено, что узнав о его нужде в деньгах, она выкупила у него библиотеку за пятнадцать тысяч франков, но оставила библиотеку у него же дома, притом назначив его же хранителем книг с приличным жалованием.

— Вот почему я жалею, что о вас государство не заботится.

— Ну, перестаньте же… Главное, просвещение оставляет след. Кто, как не Вольтер сформировал её разум и убеждения? «Опыт о правах и духе народов»… это произвело на неё глубокое впечатление… не государи и войны, а законы, искусства, нравы и обычаи составляют содержание Истории.

Восхитительно! Был бы я Вольтером, я бы воскликнул, как он о Екатерине: «О, звезда Севера! Северная Семирамида! Благодетельница всех народов!» Кажется так.

— Всё это очень подозрительно… ваши познания, — говорит Марья Петровна. — Скажите честно, к какой операции вы меня готовите. Вы не участковый, вы тайный агент КГБ, участковые не цитируют Дидро и Вольтера!

Тут мне пришлось рассказать, что в своё время, а тому уже пятый год, на историческом кружке я выступил с докладом: «Наказ» для Уложенной комиссии, и влияние на Екатерину Вторую французских просветителей восемнадцатого века». Первоисточником в той научной работе стала переписка Екатерины с этими вот тремя просветителями, да ещё со всезнайкой-корреспондентом европейского света Гриммом, который организовал в Париже газету «Корреспондент», издававшуюся в рукописном виде и всего в пятнадцати экземплярах.

— Вы, может, уже знаете о моих стенгазетах? — вдруг спрашивает хозяйка.

— О каких стенгазетах?

— Вы узнали, что я сделала несколько стенгазет на наших жильцов, собираюсь их вывесить во всех подъездах, и вот вы должны сделать мне какое-то важное предложение, но не делаете. Может, там, — она показала пальцем в потолок, — решили организовать их выпуск по всей Москве?

— От вас ничего не скрыть, Марья Петровна. Только не по всей Москве, а в масштабах Орехово-Борисово. Так вы согласны?

— А чего мне отказываться. Я и в школе никому спуску не давала, стенгазеты наши занимали первые места! Но для чего такое длинное предисловие?

— А для того, что и название мы можем взять, как у Екатерины, — нашёлся я. — «Прожект»!

— Может, всё-таки, лучше, как есть, — «Прожектор»? А то придётся стирать две последние буквы. А вторая моя стенгазета «Наказ!» Это ничего, что разные названия?

— Хорошо, пусть так, — согласился я, усмехнувшись екатерининскому проекту, или «прожекту» государственного устройства России. Её «Наказ» стал руководством для депутатов всех сословий по разработке нового свода законов «Уложения»; а «Наказ» адресовался депутатам…

— Постойте, Марья Петровна, у вас, стало быть, есть и третья газета?

— А то вы не знаете?! «Уложение на лопатки бездельников!»

— Да, да, конечно… Первая газета у нас для одного подъезда — «Прожектор», для второго — «Наказ депутатам навести порядок!», а третья, стало быть, «Уложение на лопатки бездельников!»

— Да, и тунеядцев!

— Перейдём к следующим подъездам. Газеты должны получить названия и для них…

Ещё через минут десять, вздыхая, учительница истории средней школы сказала:

— А всё-таки жаль, что члены «Уложенной комиссии» и ближайшее окружение императрицы, оказались не готовы воспринять взгляды и принципы Монтескье по замене деспотического произвола в России законностью и правом… Ведь, основной мыслью императрицы было желание содействовать счастью и благосостоянию народа.

— Итак, «Народ и его право» — вот как мы назовём четвёртую газету, — подхватил я.

— Я абсолютно того же мнения. Мы все имеем право спокойно спать по ночам, а не слушать тех, кто распивает спиртные напитки! А у нас что?.. Когда же власти возьмутся за порядок всерьёз и по-настоящему?

— Увы, этого не добилась даже сама Екатерина, не добился и ваш любимый Александр, её внук!

— Но сама по себе мысль просвещения прекрасна, не правда ли? Не будем судить власть! Возьмём дело в свои руки! Никто из фараонов, императоров и королей не нёс образцовой ответственности! А кто из русских царей сделал всё для счастья и благоденствия народа?! Благие цели остались только целями на бумаге, а она стерпит всё, включая восхищение уроками французских просветителей российской императрицей.

— Вы не на меня ли намекаете, Марья Петровна? А я только что пел вам дифирамбы, как те же… не важно.

— Хотели, чтобы и я вами восхищалась? Кукушка хвалит петуха, за то, что хвалит он кукушку? Не надо было нападать на моего Александра!

Но у двери Марья Петровна расчувствовалась:

— Я так рада! Мой штаб, лейтенант, — отныне и навсегда, — открыт для вас в любое время суток.

— Это зависит от обстоятельств.

— Да, мы не можем никого силком заставить пить и дебоширить, чтобы появился повод их всех арестовать!

— Вот именно. А оформление газет — завершите!

Марья Петровна открывает входную дверь, выглядывает и озирается.

— Никого! Можете идти!..

Я прикладываю палец к губам и выхожу во двор. Прихожу в опорный пункт уже во второй половине дня. Капитан Артамонов что-то печатает на машинке. Мой наставник, дядь Юра, не отрывается от чтения бумаг, но встречает меня:

— Явился — не запылился! Повстречался, значит, с агентом?

— Уже сработались!

— На столе у тебя ключ от опорного, видишь, возьми.

— Денег стоит?

Старший участковый отрывается от чтения:

— Хочешь вернуть деньгами? Тогда гони пятёрку. Не за ключ — на прописку в нашем опорном. Жена не обидится?

— Да нет, конечно. А когда?

— А как самого приспичит, хотя бы и сегодня. Тебе ещё идти к Божкову — изучать административный паспорт участка.

— И всё?

— Или мало?

— Эх! И опять ты, Сеня, придёшь домой за полночь! Привыкай, такова теперь твоя селяви.

Глава 7 
Превентивные меры

Хвалить себя не принято, но если сам себя не похвалишь, то от других можно не дождаться. Стажёром я оказался способным, схватывал на лету всё, чему учили. Спустя два месяца работы на участке мои «палочные» показатели по административным протоколам поползли вверх. Их я составлял по одному-два в день, а поскольку приходилось частенько прихватывать субботу и воскресенье, за месяц «палок» набиралось за полусотню. Познакомившись с Зульфией Хайдаровной, директрисой универсама, я захаживал к ней почти ежедневно. Ответьте мне, в каком продовольственном магазине на внутри дворовой территории не складирована деревянная тара? Или не разбросаны ящики из-под овощей и фруктов? Заходишь с тыла, посмотришь на хозяйственный беспорядок, да и прямиком в кабинет директора — протокол составлять. Первый раз директрису предупреждаешь и указываешь, что деревянную и картонную тару надо немедленно увозить. Хочешь — немножко отчитаешь, как провинившуюся ученицу, с неё-то всё равно, что с гуся вода.

Удивленный, я спросил мнение сослуживцев: такое положение вещей норма, либо надо дальше бороться?

— А сам как думаешь? — хитро спросили меня.

— Думаю, что она ставит меня на место. Приучает и приручает.

— Но уж больно вежливая и ничем не выказывает вражды? — вопрошает дядь Юра.

— Так это же её защита — методом нападения. Вроде превентивной меры, чтобы не копал глубже. Знай, состаляй протоколы — и тебе хорошо, и ей, — разъясняет капитан Артамонов.

— То есть, получется, — хвост виляет собакой? Нарушитель манипулирует милицией?

— Такова жизнь.

«Где-то я уже это слышал!» — буркнул я про себя. Спустя несколько дней, придя к директрисе, строго ей заявил на вновь выявленный мной непорядок:

— Вы ждёте, что бы кто-нибудь чиркнул спичкой, да бросил в мусор? Или чтобы грузчик бросил непотушенный окурок?

— Что вы такое говорите, Семён Александрович?! Мы принимаем все меры. Готовы и вам оказывать любое содействие. Вы только скажите, не стесняйтесь!

«Ишь, ещё и поощряет! Стратег!»

— Хорошо, — говорю я. — Так и зафиксируем: нарушение правил пожарной безопасности, Зульфия Хайдаровна!.. Вот, подписывайте протокол. Подписали? А теперь примите все меры и устраните выявленные мною на вашей территории недостатки. Зайду — проверю, — говорю, унося подписанную директрисой бумагу, чтобы доставить прямиком начальнику милиции Жуковскому.

Назавтра без зазрения совести составляю на опорном протокол, захожу без проверки территории вновь прямо в кабинет директора универсама. Зульфия Рагиповна всегда подписывает бумагу, не глядя.

— Я очень занята, Семён Александрович. Давайте протокол, подпишу, а поговорим потом, в другой раз, ладно?

Ну, что с неё ещё взять?! Ничего не скажешь — достойно бережёт честь заводской, то есть, торговой марки. И оплачивать штрафы ей, Зульфие Хайдаровне всё не в тягость. «Неужели так успешно торгует, что ей лично это не составляет никакого убытка?.. Впрочем, моё дело проверять подведомственную территорию: нашел нарушения должностного лица — составь протокол! Главное, подобрал ключ и, как говорят в итальянской мафии, — баста!

Второй протокол в течение рабочего дня обычно составляю на Ольгу Дмитриевну, начальника ДЭЗа. Вот её мне почему-то искренне жаль, эту симпатичную, улыбчивую, внешне всегда подчеркнуто яркую женщину с большущей копной золотых волос. Но симпатии симпатиями, а и здесь на первом месте работа. Наступит, конечно, время и мне придётся обратиться к ней с личной просьбой. Она это знает, ну, по поводу свободной, за выездом жильцов, квартиры для моей семьи. А что я могу поделать, когда уборщики мусоропроводов и дворовой территории складируют картонную бумагу прямо у подъездов? Что, пройти мимо этого факта и не составить протокол? Подумает ещё, что жильё для меня важнее совести.

Ежедневно обхожу участок, свою землю — территорию ДЭЗа. Составляю протокол и приношу симпатичной начальнице на подпись. Говорю ей всегда с огорчением:

— Подводят вас рабочие, Ольга Дмитриевна. Вы бы строже спрашивали с них, — как бы, советую.

— Ах, Семён Александрович, разве за всем уследишь? Вы знаете, сколько у меня рабочих? Вы думаете, на совещаниях я молчу? Ежедневно об этом и талдычу! Как горохом о стенку. В одно ухо влетело — в другое вылетело. Вы меня штрафуете, а я наказываю их рублем. Они терпят. А у дворников и уборщиков, сами знаете, зарплаты небольшие. Все они работают за служебное жильё — комнату в коммуналке, — разъясняет начальница, подписывая протокол.

«Подписывайте, подписывайте, не давите на жалость!» — всегда думаю я.

В конце второго месяца работы на участке на одном из совещаний Жуковский впервые упомянул мою фамилию, как стойкого бойца:

— Участковый Полищук работает у нас всего ничего, два месяца, но им уже в этом текущем месяце составлено на должностных лиц, по докладу Божкова, шестьдесят два протокола! Считай, по два протокола в день! Одним словом, молодец. Сразу видно, парень старается. А где, я спрашиваю вас, протоколы на директора продовольственного магазина, что всего-то в десяти метрах от отделения? Старший участковый Орлов, здесь?

— Так точно! — вставая, докладывает начальнику старший участковый опорного пункта милиции с Орехового бульвара.

— Что вы нам доложите, Орлов? У вас на троих участковых всего восемьдесят пять протоколов. Вы ведь зачем-то захаживаете в этот магазин? Конечно захаживаете! Да вот только не для того, чтобы составить на директора протокол за антисанитарию или противопожарную безопасность. Для того или не для того?!

Высокий стройный капитан, опустив голову вниз, помалкивает. И правильно делает. Начни оправдываться, ссылаться на занятость какими-то более важными делами, чем «палки»-протоколы, ему не поздоровится. Жуковский не жалует офицеров и рядовых, кто оправдывается. За низкие результаты по административной практике старший участковый мог быть и наказан — вплоть до вынесения выговора в личное дело. Начальник милиции был строг и справедлив:

— Садитесь, капитан Орлов, и сделайте правильные выводы.

— Есть сделать правильные выводы!

— И молодец! Скоро подходит срок на представление вас к очередному званию — «майора милиции». Всё, товарищи. Совещание закончено. Если нет вопросов, прошу разойтись по рабочим местам.

Не успевает состав подняться, как мой наставник поднимается с места и заявляет:

— Есть вопрос! Разрешите?

— Дядь Юра, только по существу! — режет в ответ Жуковский.

— Как наставник лейтенанта Полищука, о котором вы сказали доброе слово, хочу добавить и от себя. Парень этот хваткий и старательный, за полугодие у него могут быть передовые служебные показатели, я бы сказал — лучшие среди участковых!

— Но, как вы и сами заметили, мы и без того уже знаем о служебных показателях лейтенанта.

— Но тут вот что, не забыть бы… У Полищука тоже подходит срок выслуги для представления к очередному специальному званию, и я думаю, он достоин звания «старший лейтенант милиции».

Жуковский поворачивается к замполиту Ловцову:

— Николай Васильевич, подготовьте представление на имя руководства «гувэдэ» о присвоении лейтенанту Полищуку очередного специального звания.

Наставник садится и, найдя мою руку, слегка сжимает её.

Ровно через месяц, ко дню советской милиции, приказом начальника по гарнизону я носил на погонах по три звёздочки. Сослуживцы подходили, поздравляли, некоторые желали дослужиться до генеральских погон, а нет, так хоть до каракулевой папахи полковника.

На опорном пункте капитан Артамонов с неизменной приятной улыбочкой, что так выделяет его от остальных в конторе, подступил ко мне:

— Это дело, старлей Пчёлкин, надо обмыть! Пчелкиным тебя окрестили и мне это нравиться. Ты пашешь, как пчёлка. А меня за глаза можешь звать «Интеллигент». Думаешь, я не удивлён? Но это уже второе. А первое — новое звание нужно немедленно обмыть, чтобы и очередное — капитанское — не забыли.

— Заначка у меня приготовлена, — говорю, — и я готов соблюсти традиции всех поколений советской милиции — от революции и до наших дней.

— Хорошо сказал, а теперь послушай старшего, — говорит наставник. — Как корабль назовёшь, так он и поплывёт. Как звёздочку обмоешь, так и впредь пойдёт. Положишь пятиконечную в сто граммов водки. И не цедить сквозь зубы.

— Можно же и звёздочку проглотить?

— А ты не глотай. Закусим же чем Бог пошлёт… А он, всевидящий, всегда нас посылает…

Артамонов на это, посмеиваясь, заявляет:

— А пока путь-дорожка ведёт в универсам к Зульфие Хайдаровне.

Дядь Юра заключает:

— На сегодня все дела отменяю. До окончания рабочего дня — выходной. Опорный закрываем, никого не принимаем, на звонки не отвечаем. Слава богу, сегодня день не приёмный. Сеня, одна нога здесь, вторая — в универсаме. Вперёд!

Не могу сообразить: сколько брать бутылок? — интересуюсь у коллег, приоткрыв дверь опорного.

— На все деньги, только не забудь о закуске.

— Это у нас значит четыре, — подсказывает Артамонов.

— Сеня, захвати протокол! — подтрунивает наставник — Составишь, заодно, на директрису! Ха-ха-ха…

…После четвёртой или пятой рюмки, соблюдая все вышеперечисленные дядь Юрой традиции службы участковых инспекторов, я признаюсь товарищам, что совсем не пью:

— Не будешь пить вовсе, в конторе заподозрят: а не замполита ли ты помощничек, а? А будешь пить в меру — доработаешь до пенсии. Ты что собираешься делать на пенсии, а, Сеня? «Пчёлка» ты наша… — Дядь Юра обнимает меня за плечи.

— О пенсии ли ему думать?!..

— Ты, знай, наливай. У меня тост.

— У меня тоже тост имеется…

Артамонов разливает по рюмкам.

— А давайте, друзья, выпьем, за… За что ещё не пили?.. — Артамонов перечисляет выпитые в мою честь здравницы, а я вдруг вспоминаю, что у жены сегодня день рождения. И я обещал ей не задерживаться. «За тобой праздничный ужин, за мной — цветы и шампанское!» — вспоминаю утреннее обещание и мне становиться невыносимо стыдно.

Объявляю коллегам:

— Между прочим, друзья, у моей любимой жены сегодня день рождения…

— И ты, партизан, молчал? Давайте же выпьем за её здоровье! Сеня, наливай!

— И как её имя?

— Мила.

— А ты поздравил Милу?

— Утром — да. А теперь поздравишь, у нас, дядь Юра, в коммуналке даже телефона нет. И вообще, который час?

— Половина второго. На метро ты уже опоздал. Но ты не расстраивайся. Ляжешь спать на стульях. Моя шинелька в шкафу висит, под голову подложишь. Итак, тост. Пьём до дна. За здоровье горячо любимой тобой супруги Милы!

— Привыкай, Сеня, к нашей нелёгкой милицейской службе. Должность у нас такая. Готовься, скоро наш профессиональный праздник — семьнадцатое ноября — день участкового инспектора милиции. А теперь закрывай изнутри опорный, чтобы тебя тут какая незамужняя не украла.

— Типун вам на язык, друзья мои хорошие…

— Гляди, и впрямь любит!

— А то! Мужик!..

                                       * * *

От Шипиловской улицы и до Орехового бульвара, между Ореховым и Борисовским проездами тянется самый большой в микрорайоне яблоневый сад. В начале мая наряжаются в бело-розовые одежды яблони и груши, привлекая к себе великое множество неутомимых тружеников — пчёл. По асфальтовым дорожкам, не спеша, радуясь теплому солнышку, прохаживаются с колясками молодые мамы и бабушки.

В сентябре месяце на отяжелевших фруктовых ветках почти до самой земли свисают сочные плоды — яблоки и груши. Подходи, местный житель, протягивай руку и снимай созревшее краснобокое яблоко или желто-зелёную грушу. Или нарви фруктов кулёк для семьи, никто тут слова худого не промолвит. Не пропадать же хорошему урожаю.

Многолюдно в яблоневом саду в теплые сентябрьские дни. На каждом шагу встречаются знакомые лица. Чем сидеть сиднем дома, лучше погулять с детьми и внуками по асфальтированным дорожкам чудного сада, подышать свежим ароматным воздухом.

Под развесистой яблоней можно повстречать и любителей хоть спозаранку заложить за воротник. Находятся и такие, кто доставляет горячительные напитки собственного производства прямо под яблоньки. Выпивохам за закуской далеко ходить не надо — протянул руку вверх, к ветке, да и сорвал сочное яблоко или вкусную грушу. Хорошо сидим!

Что хорошо одним, отдыхающим в саду под яблоньками, и некоторым другим, получающим прибыль от сбыта самогона, то плохо для третьих. Гуляющие с детьми и внуками граждане стараются обходить шумные пьяные компании стороной.

Наше отделение милиции расположено в пятидесяти метрах от изумительного по красоте яблоневого сада, на углу двух пересекающихся магистральных улиц — Шипиловской и Орехового проезда. Назавтра, в субботу руководство отделения милиции объявило сотрудникам рабочий день. Официальное название мероприятия — «рейд по борьбе с алкоголизмом». Народ окрестил такие дни по-своему — «пьяные милицейские рейды».

Участковые инспектора прибыли на работу в первую смену. Впервые вижу своих коллег в гражданской одежде. Как-то непривычно, до нелепого, кажутся начальник милиции Жуковский, замполит Ловцов и дежурный Трофимов.

После краткого пятиминутного совещания получаем в дежурной части рации и расходимся по рабочим местам, согласно заранее составленной дислокации. С оружием никого нет.

Дядь Юра, старший группы, заруливает поначалу в опорный пункт. Я и Артамонов не отстаём ни на шаг.

— К рейду подготовиться, значит, запастись протоколами, бумагой и сделать пару звонков, — объясняет мне улыбчивый капитан.

— Наипервейшее оружие участкового — ручка, блокнот и протокол, их наш брат таскает с собой все двадцать четыре часа в сутки. И оно может понадобиться нам в любом месте сада! — добавляет наставник.

Придя на рабочее место, бережно достаю из матерчатой сумки бинокль, аккуратно завёрнутый в газету, и хвастливо демонстрирую старшим товарищам увеличительную оптику военного производства.

— Подарок жене ко дню рождения от двоюродной сестры. Она работает на танковом заводе. Более года бинокль пылится в семье без дела. Вот я и подумал: авось хоть раз в деле да сгодится.

— Личное оружие в борьбе с пьянством участкового Полищука! — комментирует капитан Артамонов. Участковый берёт у меня бинокль, и, подойдя к окну, направляет на яблони.

— Ух, ты! Всё как на ладони. Алкашей пока не наблюдаю. Всё, хана им! Они и не подозревают, каким боевым секретным оружием мы отныне вооружены.

— Обалдеть! — смотрит в бинокль следующий коллега, старшой нашей группы.

Наставник медленно прочёсывает секретным окуляром всю площадь сада. Он также не сдерживается:

— Да! Нам и ходить там теперь ни к чему. Высмотрим, как орёл свои ягнята, и по-быстрому до них. Попались кудрявые! Верю, хлопцы, нарубим мы сегодня «палок». Никому в голову прежде не могло такое прийти, чтобы алкашей с помощью такой техники выявлять!

Старший участковый суёт мне обратно в руки изделие, уступая место у окна:

— Давай-ка, становись, Сеня, на капитанский мостик и делай свою работу. Высматривай клиентов. У меня тут накопилось… вынести три постановления об отказе в возбуждении уголовного дела… а посему я сажусь за печатную машинку, чтобы по твоей команде идти брать нарушителей.

У Артамонова тоже нашлась куча важных бумажных дел. И в моей папке их было уже не меньше, но не им, а мне пришла в голову затея с биноклем. Становлюсь с ним у окна, начинаю высматривать граждан, пришедших отнюдь не для прогулки по дорожкам с малыми детьми. Дядь Юра печатает на машинке, а Василий отписывает накопившиеся в папке бумаги. Начинаю комментировать происходящие в саду факты и события:

— Вижу молодую мамочку с двойной коляской. Рядом гуляют ещё трое малышей…

— Сеня, не мешай! Мы заняты делом!

В это время в саду появляются наши коллеги по цеху — участковые из соседнего опорного пункта.

— Внимание! В саду появились конкуренты по «палкам». Наблюдаю старшего участкового капитана Ремеслова, лейтенантов Мотуна и Шамбасова, а со стороны Орехового бульвара в сад входят старший участковый Арсенин с архаровцами Чупаленковым и Смыковым.

Артамонов, оставив служебные бумаги, подходит ко мне. Он желает убедиться лично. С большим удовольствием передаю поисковый инструмент шестикратного увеличения, как пост дневальному в армии.

— Действительно, вижу Арсенина и его подчинённых. Возле продовольственного начеку Посин, Орлов и Чупринский. Все в сборе. Не видать лишь алкашей в саду. Это огорчительно!

— Вася, ты не огорчайся, просто рановато ещё, клиенты подтянуться к десяти, — говорит старший, не отрываясь от печатной машинки.

— Знаю, знаю… подтянутся, когда откроются вино-водочные! Но как утомительно в засаде!

Я снова становлюсь у окна и со своего наблюдательного пункта высматриваю чуть не каждый метр солнечного осеннего сада. Не проходит и десяти минут, как я громко подаю команду:

— Внимание! Группа из трёх трезвенников располагается возле развесистой яблони. Один из них достаёт из кармана нечто напоминающее поллитровку! Как есть она!

Старший участковый строго предупреждает:

— Не до шуток, Сеня! У меня горят сроки ещё двух отказных материалов.

Опять навожу оптику. Мужики расселись, постелив на траву газету, разложили закуску: нарезанное сало кусками с палец толщиной, с белым и чёрным хлебом, огурцы, порезанные вдоль, и луковицы золотистого оттенка, от трёх до пяти штук. Откупорили ножом бутылку казёнки.

Докладываю:

— Два мужика лет под сорок и среди них зелень лет не более двадцати. Разливают по гранёным стаканам, опыт чувствуется.

Наставник, подойдя, берёт бинокль.

— Чуть правее бери, от конторы и наискосок, вот…

— Теперь вижу. Надо поспешать, а не то Арсенин или Посин со своими перехватят, им там вдвое ближе!

Спешно собираемся. Старшой командует:

— Бинокль оставить здесь. Захватить папку с протоколами. Рации выключаем, прячем под пиджаки.

Выходим и быстрым шагом направляемся к яблоневому саду.

— Ну, теперь не так бегом! По всему — успеваем, уф! Пускай уж теперь хоть выпьют нормально, — слышу голос Артамонова, когда до места захвата остаётся метров двадцать.

— Ладно, постоим минуту, передохнём.

Сорокалетних, предъявив им корочки, повязали мирно. Двадцатилетний вскочил и, как прыткий конь, рванул в галоп. Я дёрнулся было за ним, но наставник остановил:

— Нашёл с кем соревноваться, этот спринтер, видать, только что из армии.

Доставляем мужиков в контору и в течение получаса оформляем их по сто шестьдесят второй — за распитие. Составляем протоколы, пишем рапорты, затем оказываем помощь дежурному Чиркову — пробиваем задержанных по милицейским учётным картотекам.

Один из мужиков, со скуластым лицом, просит о снисхождении к нему:

— Начальник, вину я осознал и готов понести наказание, уплатить штраф сегодня же. Только не гоните сведений по месту работы, я первоочередник на квартиру. Сами понимаете, придёт сообщение из милиции, задвинут меня в конец очереди.

Наш старший отвечает работяге со всей откровенностью:

— Причина уважительная, только этот вопрос не в моей компетенции. Изложишь просьбу дежурному, не я, а он будет составлять на тебя карточку, чтобы отослать сообщение на работу.

Выходим из отделения милиции на проезжую часть Орехового проезда. Проходим метров пятьдесят параллельно саду. Погода, как на заказ. Сентябрь месяц, ярко светит солнышко, и пока ещё можно погреться. Хорошо-то как! Народ вовсю повалил в сад. Кто так прогуливается, кто с малыми детишками, кто выгуливает собак. Я и сам не прочь здесь прогуляться со своими дочурками, но они на другом конце города, на севере. А тут южная окраина, и отец думает об их светлом будущем. Конечно, бывает на душе и скверно, но тут нет одной правды, сегодня ты кому-то навредил, завтра кого-то спас. А, может, уже и сегодня… Кто знает, что наделали бы эти трое, если бы вдрызг напились и устроили драку, обидели женщину, ребёнка? Наша служба, значит, кому-то нужна?!

Под яблонькой обнаружили ещё четверых выпивох. Два квадратных метра травы устлали газетами, разложили закуски: помидорчики с огурчиками, нарезанный хлеб, колбасу, селёдку, зелёный лучок. Гранёные стограммовые стаканчики были как раз наполнены до краёв, и их трое рабочих мирных человека держали на вытянутых руках, слушая тост низкорослого толстого мужика, тоже, видать, из рабочих, который с посудинкой заканчивал поздравительную речь:

— Михалыч, за твоё здоровье!..

Именно в этот самый момент старший участковый инспектор громко объявил:

— Милиция! И, пожалуйста, не дёргаться, мужики!

— Но выпить-то можно?

— Пейте, раз налили.

Трое выпили. Виновник торжества Михалыч, лет шестидесяти, с большой залысиной на макушке, спокойно сказал:

— А чего нам дёргается, товарищ капитан. Вас мы хорошо знаем. Вы — дядь Юра, работаете в опорном вместе с майором «Анискиным». Он, слышно, недавно на пенсии. Мы, рабочий класс, его уважали…

— За справедливость уважали, — сказал второй, выпив и потянувшись к закуске. Другие двое выпивших последовали его примеру.

— Ладно. Что за повод у вас?

— День рождения… Мы хотели дома, никому не мешать, но тут одно обстоятельство… Дайте только минуточку, я сейчас всё объясню.

Именинник хочет аккуратно поставить свой гранёный стаканчик на газету, но водка пролилась.

— А! На счастье!.. — Михалыч вынимает из пиджака паспорт, встаёт на ноги, протягивает документ.

— Убедитесь сами, товарищ дядь Юра, у меня не простой день рождения, а юбилей. Шестьдесят. Я работал на «ЗИЛе» мастером. С завтрашнего дня я — пенсионер.

— Ну, что ж, желаем здравствовать долгие годы на пенсии.

— Спасибо большое.

— Но ведь вы, Алексей Михайлович, нарушаете. Отпущу вас и сам нарушу закон?

— Если вы власть, тогда вам и решать.

— Мы не та власть, чтобы за всё решать. Но и не та, чтобы карать. Сейчас выпейте, мы подождём, покурим, а затем всего-то отведём вас в отделение, как нарушителей общественного порядка, распивающих спиртные напитки в многолюдном месте. Возьмите, Алексей Михайлович, свой паспорт.

— Ну, вы уж как-то помягче, в протоколе, товарищи.

— Само собой. Только и вы потом не заявите, что позволили вам дальнейшее распитие.

— А, может, разойдёмся все, и забудем, а? — сказал один из собутыльников.

— Тут вот что тогда получается, — говорит наш старший группы. — Мы даём вам выпить, закусить, чуть не наливаем вновь, потом отпускаем вас восвояси… Сколько раз мы становимся нарушителями?.. А?.. Далее, вы меня узнали. В следующий раз я застаю вас за правонарушением, вы опять ко мне — знаю вас, дядь Юра, помните, вы нам налили, да ещё благословили, так что нет у вас, дядь Юра, теперь никакого против нас авторитета и права забирать в контору. Сам нарушитель. И злостный!

Юбиляр усмехнулся и согласно покачал головой:

— А и впрямь! Чего носы повесили, составят протокол и — по домам. День-то какой! Праздник!

— Вот именно! Ну, закусили, собирайтесь, надо идти…

— И ещё просим учесть, — сказал Артамонов, — вас тут таких, с разными добрыми поводами много, поверьте. Это уже явная опасность и людям, и вам самим, уж поверьте мне.

— Да, в этом загвоздка! — вставил слово и я, как-то много сразу сообразив.

— Но ведь всё равно рейды не каждый день? — ещё пытался как-то оправдать своё распитие на природе один из четверых.

— Да, но сегодня — рейд! Считайте — превентивная мера!

За восемь часов работы только одна наша группа доставила в отделение за распитие спиртного шестнадцать граждан и трёх гражданок, в основном, весьма непрезентабельного вида. В конторе было пять общественных пунктов охраны порядка. В каждом из них работали по три-четыре участковых инспектора. В «пьяном рейде» принимали участие три экипажа патрульно-постовой службы, плюс пешие, постовые милиционеры. К концу погожего выходного сентябрьского дня в отделении милиции, расположившемуся в многоэтажке по Ореховому проезду, было не протолкнуться. Полнёхонький «обезьянник» орущих и матерящихся пьяных мужиков и женщин. Казалось, ещё пару часов и в конторе яблоку негде будет упасть, а милиционеры продолжали приводить в пешем порядке и привозить на милицейских автомобилях всё новых и новых нарушителей алкогольного законодательства.

Наставник дядь Юра и капитан Артамонов сочли нужным незаметно ускользнуть из конторы в опорный — заниматься неотложными бумажными делами. Меня, как молодого, но уже с опытом работы, оставили в помощь дежурному Чиркову.

Строчу на задержанных лиц, как с пулемёта, административные протоколы по сто шестьдесят второй КоАП. Составив очередную бумагу, пробиваю нарушителей по центральному адресному бюро и зональному информационному центру.

Среди нескончаемого гама и шума, стоящего в конторе, вдруг слышу голос капитана Чиркова:

— Прекращайте таскать! Пожалуйста! Уже оформлено более ста человек! Мне к завтрашнему вечеру не сдать такого дежурства!

Превентивная мера явно задалась.

Глава 8 
Пинкертоны в поисках преступлений

Идут дни за днями, и время от времени то брошенное вскользь слово товарища, то назидание наставника, то отчёт или доклад на совещании или собрании пополнят эрудицию и опыт участкового.

— Как оперативный работник уголовного розыска, так и участковый инспектор милиции ответственен на своём участке, в первую очередь, — за раскрытие преступлений! — слышу я на оперативном совещании наставление начальника уголовного розыска. — Плох тот оперативный работник, который не имеет в жилом секторе своих глаз и ушей. С помощью информаторов-осведомителей нами раскрывается большая часть и совершаемых, и ещё только готовящихся преступлений…

— Своей агентурой опытный оперативник обзаводится сам, — говорят мимоходом, в курилке, старшие товарищи. — Опер никогда агентурную сеть не сдаст и не передаст даже по наследству — в случае повышения в должности. Это — закон! Запомни!

— Спасибо, коллеги, запомню.

— За семьдесят процентов преступлений совершаются ранее судимыми лицами, после отбытия срока наказания, — докладывает на собрании замначальника милиции майор Божков. — Не найдя себя в обществе, они берутся за старое ремесло. Карманник заглядывает в чужие карманы, извлекая кошельки, а квартирного вора притягивает, как магнитом, чужое носимое и перевозимое имущество, — продолжает далее шеф нашей службы. — Эти категории преступников, за редким исключением, не идут на убийство, грабёж или разбой. У каждого судимого своя статья «ука» и наработанная им, в том числе в местах не столь отдаленных, соответствующая квалификация…

— Семён, ты хорошо сработался со своим опером? — интересуется у меня наставник, входя в опорный пункт с «примой» во рту, когда я за своим столом сижу за составлением протокола — заранее, стопроцентно, обеспеченного золотом успеха.

Я тут же отчитываюсь:

— С майором Кусковым Борисом Михайловичем работаю в тесном рабочем контакте после ознакомления меня с картотекой на судимых лиц, проживающих на нашей территории… то есть, на земле… э-э-э, то есть, на нашем участке! «На участковой терра инкогнита» — домысливаю про себя.

— Гм, гм…

— Ежедневно обхожу уже не менее пятидесяти квартир, знакомлюсь с населением, оставляю свои визитки… на каждой указаны моя должность, фамилия, а также телефоны в дежурную часть милиции и опорный пункт!

— Небось, тоже не терпится в Беллинсгаузены? Побить рекорды покорения земель неизведанных?!.. И без всякой связи с далёкой Родиной? Ты вот что, задержись-ка, что скажу… Дело тут вот в чём, — потом дружески доводит до сведения, — вчера в любимом тобою «шесть на восемь», ну, в сорок восьмом, совершено мошенничество. А тебя не вызвали потому, что ты живёшь без телефона.

— Да и был бы, так что ж? У меня в этом месяце выдался, наконец, первый выходной! Я и моя семья имеем право…

— Ну, не гоношись! Борис Михалыч только что просил тебя связаться с ним. Так что, прежде, чем уйдёшь отрабатывать жилсектор, уважь старого опера, созвонись. А ещё лучше — загляни прямо в кабинет.

— Позвольте поблагодарить за информацию.

— Посмотрите на него! Нет, выходные тебе явно вредны. Можешь так и передать свой любимой жене!

— Разрешите, дядь Юра, исполнять?

— Если про жену, так и спрашивать нечего. Исполняй и всё. А если по делу — то мы с тобой не в армии, а в милиции, и мы — коллеги! Может, и мне с тобой начать официально: товарищ старлей, то да сё, извольте исполнять! Понравиться вашей светлости такое обхождение?

— Итак, зайти к Борису Михайловичу? Есть исполнить! — Весьма довольный своим характером, с хорошим настроением после выходных, с любовью в сердце к своим старшим товарищам, со всё большей симпатией к своей работе покидаю опорный и направляясь в контору.

Постучавшись, захожу к своему оперу. Кусков разговаривает по телефону. Привстав и пожав мне руку, кивает на стул и прикладывает палец к губам.

«Ага! Дескать, у меня важный разговор, садись и помалкивай! Ну, ну!..» — размышляю я в хорошем настроении. В ожидании пролистываю свой толстый блокнот. В нём аккуратно выписаны мною из «паспорта» административного участка фамилии всех судимых жилсектора. Наконец, трубка положена.

— Как наши дела, Семён? Познакомился со всеми нашими подопечными, кто на административном учёте? Да?.. Молодец!.. Давай-ка, выкладывай, кого и когда проверил, меня сейчас интересуют судимые из сорок восьмого.

«Кто бы сомневался! В „шесть на восемь“ любимейшая из работ!»

Честно докладываю старшему оперуполномоченному, как на исповеди в церкви:

— Я познакомился не во всеми, но почти со всеми судимыми. С одними побеседовал, отписал вам рапортом… Зураб Баграношвили, кличка «Зуб», статья сто сорок шестая, часть вторая. Насосов Виктор, погоняло «Насос», сто сорок четвертая, часть вторая. К «разбойнику» Варламову, из сто сорок пятой, захожу еженедельно. А вот к Петелькину, погоняло «Петля», судим по двести девятой плюс сто девяносто восьмой, — тунеядство и неуплата алиментов — захаживал неоднократно, но постою на лестничной площадке и ухожу восвояси. Не открывает мне дверь, подлец!

— Понятно. Не уважает… А ты пробовал вызвать его повесткой в милицию или в опорный? За неявку к должностному лицу, как представителю власти, у него могут появиться на лбу крупные неприятности, как думаешь?

— Неприятности, думаю, у него будут!

— Так, не открывает, говоришь, дверь?.. Тогда так, повестки посылай почтой, с уведомлением о вручении любому взрослому домочадцу. Корешок повестки, сам знаешь, документ официальный, подошьём к делу и за неявку направим тунеядца прямёхонько в суд. Как думаешь, ему понравится?

— Никак нет, никак не думаю, всё должно быть законно!

— Что с тобой?.. Я говорю, Петелькин может схлопотать новый срок, — смотрит на меня с прищуром Кусков.

Я пытаюсь оправдаться:

— Повестки я оставляю в квартирах лицам, не работающим более трёх месяцев, которым хочу вынести официальное предупреждение за тунеядство. Но теперь я обязательно воспользуюсь вашим советом и буду слать их и уголовникам.

— Бывшим уголовникам, а ныне таким же гражданам, как мы с тобой, раз уж по закону.

— Как мы с вами! Так точно!

— Что-то ты сегодня какой-то странный, будто схлопотать хочешь… И вот что… каждый свой шаг, Семён, со мной согласуй! Парень ты, как видно, въедливый, и будут к тебе бегать, как миленькие, как говорится, и алкоголики, и братцы-тунеядцы.

Повернувшись на стуле, опер открывает массивный сейф, подпирающий стену, и достаёт папку. Кладет её перед собой на стол и извлекает две фотокарточки.

— А теперь гляди внимательно. Позабавься этой хитрой рожей… мошенник номер один, и он на нашей с тобой земле. — Оперативник придвигает поближе ко мне две чёрно-белые фотографии человека в анфас и в профиль. Рожа мошенника и впрямь хитровата, нагловатое лицо, уши оттопыренные, лопухами. — Фамилия Пташечкин и имя не так себе — Арнольд Эдуардович, не забудешь. Кличка «Хитрый Лис», и другого погоняла подбирать не надо. Судим по двести девятой — за тунеядство, и дважды по сто сорок седьмой — за мошенничество. Гляжу, ты видишь эту рожу впервые? Говоришь, квартиру его ещё не посетил?

— Не посетил, но личность знакома, выписал из «паспорта» административного участка.

— Слушай дальше, — продолжает Кусков. — «Хитрый Лис» он или нет, нам пофиг, мы ему хвост заморозим.

— Это волку хвост замораживали…

— Кто?

— Ну, хитрый лис, или лиса, один этот… пофиг.

— А! Да, вспомнил. Так вот, наш «Лис» умудрился до первой своей ходки фиктивно сбыть одну комнату в квартире вместе с родной матерью, что была там прописана. Второй раз продал одновременно двум лохам с нашей же земли ушастого «Запорожца» своего отца, инвалида Отечественной, к счастью, уже этого не увидевшего.

— Получив от каждого задаток, Арнольд вновь испарился? — предугадываю ход мыслей оперативника.

— Вот именно! Объявили в розыск. Через неделю «Хитрый Лис» был пойман и посажен. Освободился неделю назад и уже умудрился вчера, в воскресенье, пока ты нежился в отпуске, успешно продать металлический гараж жильцу из соседнего, пятидесятого дома.

— Это был законно заслуженный выходной. Первый за месяц!

— Все это знают, но никто этим не бравирует так, как ты!..

«Завидуют! Знают, как я люблю свою семью!.. И зачем всем растрепал?..»

— Слушай далее. Отцовский гараж у него конфисковали, так он провернул сделку с таким же соседским, подыскав богатенького лоха-буратино. Досадно мне… Но глухого «висяка» тут не допущу… Значит, говоришь, не встречался с ним и в квартиру не заходил?

Открываю блокнот с записью посещения квартиры.

— Смотрите, вот… запротоколировано вчерашним вторым числом. Смотрите, смотрите… Дом сорок восемь-два, квартира сто восемьдесят пять, время посещения — семнадцать пятнадцать. Записано: дверь не открыли. Записано: пятое число, двадцать один, ноль пять. Записано: звонил, дверь заперта, но в окне горел свет. Ещё следовало бы записать: нелюди все, кто там живёт!

Внимательно выслушав меня и прокомментировав: «Да-а, толк от тебя будет», оперативник вынимает из розыскного дела какую-то бумагу:

— Нелюди, говоришь? А это видел?! Из медицинского заключения: «Пташечкина Елизавет Селиверстовна, двадцать пятого года рождения… страдает нейросенсорной тугоухостью, вызванной неправильным функционированием волосковых клеток в результате аномалии черепно-слухового нерва…» Кусков победоносно положил медицинское освидетельствование Пташечкиной обратно в папку.

— Полностью признаёшь своё поражение?

— Да, вынужден с вами согласиться, — вздохнул я, чувствуя, что настроение начинает улетучиваться. Ещё учиться и учиться, и выходного дня, вероятно, я и в самом деле ещё не заслужил.

— Говорить она может, но растягивает слова или произносит их очень громко.

— Что, и через дверь? Согласен! Но она же должна сначала сказать гостю «Здрасьте!»

— Ничего, пообвыкнешь. Я общался с ней сначала путем написания записок. Я — ей, она — мне. И так даже удобнее, чем кричать в квартире друг другу в уши. Только в общении с ней учти ещё одно обстоятельство: баба Лиза женщина слезливая, растрогать её пустяк, сына не ругай, она за ним пылинку сдувает, сама ходит в магазин, убирает в квартире, чистюля та ещё, ежедневно моет полы и всюду протирает пыль.

— Вам не кажется, что это слишком? Она всюду старается стереть следы присутствия сына, как с места преступления!

— В общем, советую тебе, Семён, тоже наконец успокоиться и общаться с ней посредством ручки и бумаги, а уж как попасть в квартиру, надеюсь, учить тебя не надо.

«То есть, как учить не надо? Проникнуть в квартиру к ней, что ли, чтобы напугать её до самых слез?!»

Розыскник прячет оперативно-розыскное дело Пташечкина в сейф, запирает его, после чего ставит следующую задачу:

— Вчера мы доставляли Елизавету Селиверстовну к следователю, он кой-как допросил её. Задержание Арнольда вопрос времени, сейчас у кого-то из дружков, а твоя задача такова: первое, обойди поквартирно весь дом, второе, опроси жителей всех трёх подъездов. Потрудись сегодня, как пчёлка, желательно, вечером, когда все жильцы уже по домам. Может, кто-то видел «Лиса» в гараже или возле него, когда он разговаривал с покупателем, тогда фиксируй показания на официальном бланке. Третье… всех жителей, кто ничего не видел, не слышал и даже до сих пор ничего не знает о происшествии, а таких, поверь, окажется большинство, всё же, возьми на карандаш, ну, перепиши, хотя бы, фамилии. Потом с рапортом ко мне, подошью его в «оэрдэ». Следователя, ведущего дело, в первую очередь интересуют прямые и косвенные свидетели преступления, а выявишь таковых, в чём я, прости, сомневаюсь, тут же опрашивай письменно.

— Чего уж там, свои же люди.

— Да ты погоди… Следователь, сам понимаешь, работник кабинетный, землю нашу не топчет… задача-то хоть ясна, «Пчёлкин»?

— Ясна, как божий день!

— Хочу спросить: как ты думаешь, ты соответствуешь этому прозвищу? Или следовало назвать «Жаворонок»?

— Почему это?

— Высоко взлетел и писклявишь оттуда звонким голоском.

— Виноват, исправлюсь. «Пчёлкиным» я вполне доволен.

— Вот теперь, давай, и лети-кружи, куда надо. Без мёда советую не прилетать.

Всегда серьёзный и уверенный в себе, Кусков вдруг тоже улыбнулся. Видя это, я решил приподнять его настроение ещё больше:

— Я бы не обиделся и на «Пчёлкин-Палкин»! Посудите сами, Борис Михайлович, я ежедневно приношу начальству протоколы-«палки», нередко уголовные дела… по двести девятой «ука» — тунеядство, по сто девяносто восьмой — неуплата алиментов… по сто двенадцатой — нанесение побоев, по двести шестой — хулиганство…

— В общем, пока я тебя тут сам по двести девятой — за тунеядство — не закрыл, иди работай. — Кусков встал и пожал мне руку. — Если всё сделаешь, как прошу, то похлопочу, чтобы тебя пару выходных из дома не вызывали, вижу, что тебе и впрямь надо как следует отдохнуть. А руководство тебя ценит.

— Спасибо!

Всё так хорошо складывалось, но настроение резко улетучивалось. Одно дело строить планы, даже с добрым начальством, другое — идти их выполнять. Да и бравировать тоже стоит и своих нервов и сил.

В послеобеденное время, не дожидаясь вечера, начинаю обход дома «шесть на восемь». В каждой квартире, как положено, представляюсь участковым, вручая жильцам визитку. И задаю по ходу дела вопрос:

— Вы не видели в это воскресенье двух граждан, беседовавших возле гаражей, расположенных у вашего дома со стороны подъездов?

Поясняю, что один из них является их соседом, и многие должны бы его знать. В чём там дело? А в том, что он мошенник, ухитрившийся продать нашему жителю микрорайона не свой, а соседский гараж.

— А-а, а мы думали машину, как свою первую…

— Я тоже сначала так думал. Так что?..

Но большинство только возмущаются: «Да как такое, вообще, может быть? Кто же этот ловкий мошенник? А как же он выглядит? А из какой он будет квартиры? И как, позвольте поинтересоваться, его зовут?..» Ля-ля-ля, ля-ля-ля…

Но я вынужден отвечать на самые разные вопросы. Завязывается беседа, которая длиться, порой, по десять-пятнадцать минут в одной квартире. Некоторые жильцы, подкованные не хуже следователей и адвокатов, задают и каверзные вопросы:

— Товарищ участковый, а ответьте, вот, пожалуйста: как так можно было тому-то, вот, человеку покупать гараж, не потребовав у продавца документы на его владение? Как же так мог тот лох-покупатель отвалить этому ловкачу такие бабки, даже не осмотрев гаража? — Всё это скептически спрашивает конкретно главный инженер одного завода — Рухлинский Юрий Гаврилович.

Что-то я оставляю без ответа, когда это явно следовало бы адресовать не мне, а самому потерпевшему. На что-то отвечаю:

— Потерпевший гараж осматривал, мошенник предусмотрел и этот вариант, он даже вручил покупателю один экземпляр ключа от навесного замка… И, вот, потребовал часть денег — авансом. А документы, со слов потерпевшего, пообещал предоставить, когда тот поставит в этот гараж свой автомобиль.

Эту информацию предоставил мне лично старший оперуполномоченный Кусков. В целях профилактики преступлений подобного рода на моём участке я счёл нужным доводить её до всех жителей дома.

— Гад! Всё предусмотрел! — Это возмущается неравнодушный инженер завода. — Хотя… совершенная белиберда!..

Я мысленно соглашаюсь, представляя, что потерпевший видел перед собой идиотическую обстановку, и как тот идиот этого совершенно не заметил. «Белиберда, точно!» Ещё раз повторяю свой вопрос: выдел ли главный инженер в воскресенье возле стоящих во дворе нескольких гаражей двух чужих или каких-либо двух знакомых человек?

— Извините, никого не видел, хотя, скрывать мне нечего, выходил из дома в магазин за продуктами, проходил мимо гаражей и, естественно, видел многих, — отвечает, наконец, честно инженер и закрывает входную дверь.

В другой квартире, как только речь зашла о страшной судьбе гаража, стоящего во дворе, средних лет женщина интересуется следующим образом:

— Скажите, а этого «продавца» зовут, случаем ли, не Арнольд? Не тот ли это, у которого глуха мать?

Подтверждаю, что мошенника так и зовут, Арнольд, а его мать с именем Елизавет, без «а» в конце имени, как императрицу Елисавет Петровну. И она, в самом деле, мало что слышит, так что, порой, приходится с ней общаться записками.

— Так это и не он! Арнольд — в тюрьме! — чуть не торжественно огорошивает меня женщина, но я, зная, что он с откидки, ничуть не огорошиваюсь. — Так, говорили ж, он незаконно продал комнату в своей же квартире…

— Да, потом отсидел, вышел, и тут же в память об отце продал его «Запорожец» вместе с гаражом. Но потом он опять как сел, так и вышел. Или это противоречит здравой логике?

— Нет-нет, нисколько! Теперь понимаю! Да его теперь опять придется посадить. Я опишу вам его… Это такое хитрющее лицо!.. Чёрные вьющиеся волосы и очень запоминающиеся уши.

— Чем именно? — спрашиваю, делая запись.

— Какие-то они… то ли маленькие, то ли большие… как и его глаза…

— Тоже пронырливые?

— Ну, скажете тоже! Пронырливые уши! Ха-ха-ха!..

— Это же ваши показания… Или хотите ввести следствие…

Женщина быстро пытается ускользнуть, и я облегчённо вздыхая, успеваю в последний момент сунуть в щель между протянутых двух пальцев визитную карточку.

— Благодарю за сотрудничество.

— Пожалуйста!

Во многих квартирах жильцы сообщали, что об Арнольде и его похождениях осведомлены хорошо, но его давно не встречали. И каждый хотел заверить, что он, скорее всего, в тюрьме.

Один хозяин вышел ко мне на лестничную площадку, плотно закрыв за собой дверь. На поставленный вопрос отвечал не вежливо:

— Никого не видел, никого не знаю, вы милиция, сами и разбирайтесь, кто кого, где и как обул.

Свою фамилию процедил сквозь зубы:

— А Иванов Иван Иванович устраивает?.. А ваша визитка мне без надобности. Ещё есть вопросы?

— Спасибо за сотрудничество.

Он исчезает, а я заношу в блокнот номер квартиры и делаю пометку: «Некий Иванов Иван Иванович. Невежа и хам». «Займусь этим типом на досуге» — хочется ещё дописать, но я решаю так: расспросить о нём у наставника и поинтересоваться мнением опера Кускова.

К восьми часам вечера почти все жители дома мною опрошены, за исключением трёх квартир, где двери не открыли. Они остаются помеченными в блокноте галочками; я в них позвоню и постучу в другой раз.

Но результат моей работы, к сожалению, нулевой. Лишь в одной квартире молодой парень вспомнил, что встречал Арнольда пару дней назад в самую рань у подъезда. Записываю об этом, чтобы отметить данный факт в рапорте Кускову.

Уставший, с пересохшим языком, решаю напоследок заглянуть к своему доверенному лицу — историчке Марье Петровне, спускаюсь на первый этаж. Она, конечно, уже всё обо мне разведала, чем я тут над её головой занимаюсь. Сейчас напьюсь её густого чая с мятой и напоследок спокойно выслушаю её оперативные выводы про «Хитрого Лиса». В папке у меня для этого припасена коробка конфет «от Зульфии»…

На первой встрече с бывшим доверенным лицом бывшего участкового Черникова, ныне моей доверенной Марьей Петровной, мне удалось найти общий язык благодаря общей теме нелюбви к правонарушителям и профессиональной любви к истории. Пожилая женщина, бывшая школьная учительница, проживала одна и меня, как молодого участкового и не состоявшегося школьного учителя одновременно взяла на поруки. Мой интерес к Марье Петровне был также специфический. С одной стороны, я приходил к ней в квартиру с целью получения оперативной информации, с другой — поболтать. Марья Петровна знала всё про всех, кто мне был нужен и не нужен, кроме того, выписывала два научных исторических журнала. Порой, за чайными беседами у нас завязывались нешуточные дискуссии, нередко прерываемые дежурным по рации:

«Одиннадцатый», ответь «Воркуте».

Я дежурному: «На связи «Одиннадцатый».

«Немедленно проследуй по адресу: улица Шипиловская, дом шесть на восемь минус два, квартира сто пятнадцать. Предварительно, взлом входной двери… направлена оперативно-следственная группа. Как понял? Приём…»

«Понял, „Воркута“, следую на место…»

Почти опрометью выскакиваю и, сломя голову, мчусь на квартирную кражу. Ну, или там ещё для чего…

Сейчас же, уставший и невезучий в поисках мошенника по кличке «Хитрый Лис», я приплёлся к Марье Петровне с одним-единственным желанием — попить побольше горячего чая. Зимние вечера длинные, и прежде, чем идти с участка в отделение милиции для составления отчёта, приятно немного расслабиться в маленькой уютной кухоньке, хотя бы, и за трудным историческим диспутом.

Марья Петровна заранее приоткрыла дверь, и я не замедлил и явиться, и не запылиться. Усадив меня и налив чая, она рассказывает:

— Весь день сначала просидела у окна. Смотрю, вы, Семён Александрович, ну, думаю, надо быстро прочесть «Литературную Газету», я только что получила свежую, а также «Культуру» и «Вопросы истории», там две очень интересные статьи… Во второй половине дня, гляжу, наконец, вы вышли из нашего второго подъезда и прошмыгнули в третий, а потом опять в наш. Тут уж я хотела было приоткрыть дверь, да вы — ши-ирк наверх — и к Полевым. Что вы там выяснили не знаю, не моё дело, а только доложу, что вчера собралось там пьяного брата не менее дюжины! У вас, как оказалось, был выходной, поздравляю…

— Спасибо.

— Но я записала: кто и во сколько посетил притон Полевых. Вот, возьмите, пожалуйста, Семён Александрович.

Добрая душа-информатор достаёт из кармана старенького халата сложенный вчетверо листок школьной тетради и кладёт на мой толстый блокнот. Я прячу листок и спрашиваю:

— Ну-с, и какие статьи нас заинтересовали нынче в историческом журнале?

Она уже закурила свой любимый «Беломорканал» и сквозь клубы дыма охотно отвечает:

— Одна статья тут о царевиче Дмитрии, убиенном в Угличе по приказу Годунова.

— Хорошо. А вторая? — спрашиваю, прихлёбывая чай.

— Эта о начавшемся смутном времени и осаде Троицкого монастыря Сергия Радонежского… уже без Сергия, конечно.

Наслаждаюсь тихонько остужающимся чаем с мятой и поддерживаю приятный разговор:

— А так ли виновен Годунов? Сын Грозного Дмитрий считался незаконнорожденным, раз, старший брат Дмитрия детоумный царь Фёдор Иоаннович, известно, почил через семь лет, два, и, стало быть, мужская линия московской ветви Рюриковичей пресеклась.

— А Годунов чем лучше? Вёл родословную от татарского князя Чета… его предок приехал на Русь при Иване Калите. Да, многие татарские князья послужили царям, но Годунов начинал с простого опричника, и только на свадьбе государя с Собакиной был посажен к царю «дружкой».

— Дядюшка его стоял во главе Посольского приказа. В этом всё дело, — сказал я, допивая первую чашку и начиная сам наливать вторую. — Ну, а уж когда царь женит Фёдора на сестре Годунова, и жалует шурина боярским чином…

— Тут ведь, Семён Александрович, не вполне ясна роль боярина и в смерти самого Грозного. Вдруг он да дважды убивец?!

— Не знаю, не знаю… Так ли уж всё случайно в истории… да, ещё сахарку, это можно… Кстати, вот вам коробка конфет, мой подарок, поешьте потом без меня… Не стоит благодарности. Но как получает при царе Фёдоре чин конюшего — звание ближнего великого боярина, как было не задуматься и о власти? Царь-то детоумен!.. Вы что-то хотели сказать?

— Да, я про Полевых вдруг подумала, если хоть капля ума?!..

— Ну-ка, ну-ка, что вы ещё подметили, любезная Марья Петровна?

— Ходят слухи, что кто-то из постоянных посетителей притона позарился на комнату Владимира, и его хотят убить!

Чашка чуть не выпала у меня из рук.

— Так что же вы молчите?!

— Нет, я говорю! — зашептала хозяйка. — И если хотите знать…

— Конечно, хочу!

— Затем убить хозяина Полева, жениться на его вдове и завладеть всем притоном!.. Ну, а о судьбе хозяйки не трудно догадаться. Уберут затем и её… Вы не хотели бы связать два этих дела в одно, с делом «Хитрого Лиса»? Этот «Лис» — он на всё способен, всё, что плохо лежит, готов сбыть хоть чёрту, и ведь не боится ничего. Вот ещё один детоумный!..

— Если бы только это!.. Вот что, сейчас вам придётся переквалифицироваться в свидетеля по делу о мошенничестве, уж не обессудьте!..

Целый час сижу напротив Марьи Петровны за кухонным столом и записываю:

— Я и говорю… В послеобеденное время во дворе долгое время стояла милицейская машина. Два милиционера без формы, значит, оперативники, осматривали у соседнего подъезда металлический гараж, ну, открывали и закрывали его вместе с хозяином.

— А что ж вы мне об этом ничего не сказали, Марья Петровна? Не ожидал! — говорю я.

— Так то ж мелочи по сравнению с тем, что тут готовится против Володеньки-то! Видела я, как-то ранним утром вынесли сумки с его картинами да в тот вот самый гараж! Ну, Володька-то за ними и побежал. Они всё погрузили в машину, и мальчишку туда же, и уехали. Вот номер… — Информатор подала вчетверо сложенный тетрадный лист.

Пробегаюсь глазами по записке с номером автомобиля.

— Так, протоколируем дальше.

— Хозяин-то гаража хороший дядька, интеллигентный. Машину недавно продал. Жене понадобились деньги на серьёзную операцию… Так о чём я?.. Это было вчера, около десяти утра. «Лис» стоял у гаража с каким-то лысым мужчиной, лет, скажу, так, около пятидесяти. Я сидела, как обычно, читала журнал, посматривала в окно, чтобы делать глазам передышки… Стоят себе и стоят, о чём-то, стало быть, беседуют. Арноша несколько дней как освободился, всем известно. В это время в дверь позвонила приятельница из сорок шестого дома, её имя Полина Павловна, фамилию сами спросите, я своих подруг в милицию не сдаю… Так вот… а мы с ней созвонились заранее. Ну, что… пригласила её на кухню, поставила чайник. Мы чаёвничали и разговаривали. В очередной раз посмотрев в окно, я увидала, как Арноша закрывает гараж, а лысый продолжает стоять рядом. Я и говорю подруге: «Посмотри, Полина, на Арнольда, сына глухой Лизавет…» И мы видели, как Арнольд, закрыв гараж, повесил замок, а ключ сунул лысому в руку. На этом они разошлись. Арноша пошёл в подъезд, а мужик по направлению к универсаму.

— А не подумали вы, а свой ли он открывал гараж?

— Ну, конечно, подумала! Но уже все знали, что отцовский «Запорожец» конфисковали, а раз так, то гараж один, видимо, и остался. Думала, видать, что его… Мог же с кем-то и поменяться.

— Железная логика. Вы говорили, что подростка Володю увезли чужие люди вместе с его картинами… Как выяснилось, они продали картины юного Полева, не исключено, к этому приложил руку и «Лис». Талантливого художника мошенники привезли на рынок, и там он участвовал в продаже своих картин, добровольно. Он, как автор, подписывал их. И картины шли нарасхват.

— Бедный мальчик.

— Этим делом мы с вами ещё позанимаемся. А пока продолжим распутывать мошенническую схему «Хитрого Лиса»…

Моё воображение рисовало всю эту нелепую сцену продажи карандашных рисунков на рынке, возле Центрального Дома Художника на Крымском валу. Вспоминаю, что мне пришлось пережить за талантливого юного художника, и как стучало в висках и сводило дух.

— Итак, — резюмировал я, сидя за кухонным столиком Марьи Петровны, — у нас появились два прямых свидетеля вчерашнего преступления! Опросив вас и вашу подругу, это даст следствию два письменных доказательства вины мошенника Пташечкина! Вот что, Марья Петровна, вы должны немедленно, несмотря на столь поздний час, позвонить Полине Павловне и пригласить её к себе!..

Пока мой информатор и свидетельница преступления названивала подруге, впервые в этой квартире без разрешения хозяйки закуриваю, обдумывая неожиданно сложившуюся ситуацию…

По рации вдруг слышу свои позывные: «Одиннадцатый», ответь «Бресту». Приём…» Вижу, что я сплю прямо за столом в квартире у Марьи Петровны. Вспоминаю какой-то кошмар. Протираю глаза, отвечаю:

— «Одиннадцатый» на связи…

— Когда закончишь работу? Посмотри на время… — раздаётся из динамика голосом дежурного Шилова. — Ты где?

На кухне никого. Хозяйка, видно, куда-то вышла, возможно, не дозвонилась до подруги и пошла за ней в соседний дом, дала возможность мне подремать.

— Нахожусь в сорок восьмом. Закончу через час-полтора, — машинально отвечаю капитану. — Готовлюсь к опросу двух свидетелей по уголовному…

Без четверти час после полуночи вхожу в отделение, не доходя несколько шагов к дежурной части, слышу, как сержант роты ППС Неверов докладывает Шилову:

— Явился старлей «Пчёлкин».

На такую мелочь, как дружеское прозвище, не обращаю внимания. Мне бы успеть на метро. Задание сотрудника уголовного розыска Кускова мною успешно выполнено. Выявлено и опрошено два прямых свидетеля вчерашнего мошенничества, совершенного на административном участке ранее судимым Пташечкиным по кличке «Хитрый Лис». Протягиваю дежурному Шилову бумаги: рапорт поквартирного обхода жильцов сорок восьмого дома и несколько опросных листов свидетельских показаний. Кратко поясняю:

— Анатолий Степанович, завтра я работаю во вторую смену. Передайте утром бумаги Борису Михайловичу.

— Не сомневайся, так и сделаем, — заверяет Шилов и смотрит на часы. — Только вот твоя «вторая» не завтра, а уже сегодня. По-шустрому сдаём оружие и рацию и спешно двигаем домой спать. Желаю приятных снов.

Успеваю добежать до конечной станции метро Красногвардейская и вскочить в последний поезд. Хорошо, что ехать по прямой до Белорусской без пересадки, никого нет, можно и покемарить…

Спустя неделю, начальник уголовного розыска майор Майский на оперативном совещании по раскрытию преступления в жилсекторе особо выделил и меня:

— В раскрытии преступления по горячим следам отличился наш участковый инспектор старший лейтенант… Он отработал все до единой квартиры сорок восьмого дома, выявил и опросил двух важных свидетелей… тем самым, помог следственному отделу управления разоблачить ранее дважды судимого Пташечкина за мошенничество… Два дня назад тот был задержан в микрорайоне Чертаново. За проявленную инициативу руководством принято решение о поощрении… денежной премией…

Всё это звучало как музыка, как сон и как дежавю одновременно. Миллион раз это касалось кого-то в жизни, теперь это касалось и меня самого. Но нет, главное, это было не сном.

Глава 9 
Заселить нельзя выселить

— Полищук, после развода зайди к начальнику, — обращается ко мне дежурный Рокотов, протягивая в окошко «Макарова» с двумя пустыми обоймами и деревянную колодку с шестнадцатью патронами.

— Хорошо, зайду. Слушай, Алекс, ты не знаешь, по какому такому поводу меня вызывают?

Всезнающий дежурный, однако, сухо отвечает:

— Не знаю. Жуковский говорил со мной по селектору. Передаю, как сказал: «Пусть обязательно зайдёт».

— Интересно, показнить или помиловать?

— А есть за что?

— Наградить?

— Нет, намылить шею!

Повторяя расхожую фразу «Казнить нельзя помиловать», медленно направляюсь к Жуковскому.

Вызов к начальнику милиции всеми воспринимается без особого энтузиазма, обычно к руководству вызывают «на ковёр». Следую в кабинет, обдумывая, прокололся на чём-то или нет? Просрочил отказной материал? Не направил вовремя ответ заявителю? Составил за месяц недостаточно административных протоколов? Кажись, в этом плане у меня всё как на конвейере. На последнем совещании начальник хвалил. По «палкам» я занял первое место — выдал на-гора семьдесят пять штук в месяц. Быть может, кто-то из жителей накатал телегу в прокуратуру?

В канцелярии здороваюсь с секретарем Татьяной Алексеевной. Постучав в дверь, открываю кабинет и докладываю:

— Товарищ майор, старший лейтенант Полищук по вашему распоряжению прибыл!

Жуковский отрывается от чтения служебных бумаг. Ими завален весь рабочий стол. Начальник никогда не сидит без дела. Когда бы к нему не зашёл, его всегда можно застать за одним и тем же занятием. Большая ответственность ложит на руководителе милиции. Приходишь на работу — Жуковский уже в своём кабинете, работает, уходишь домой затемно, в кабинете начальника горит свет.

— Присаживайтесь, Полищук. У меня имеется к вам одно поручение, — мягко произносит шеф.

«Когда вызывают на взбучку, присаживаться не приглашают, — мелькает светлая мысль. — Исполнить поручение начальника милиции — всегда готов!»

— Слушаю вас, Виктор Иванович…

Среди многочисленных служебных бумаг на рабочем столе Жуковский отыскивает нужную. Держа её в руках, продолжает:

— Тут такое дело. Жители нашего дома написали коллективную жалобу. Да не куда-нибудь, а обратились в «цэка» партии и к двадцать шестому съезду КПСС. Жильцы жалуются на милицию, то есть, на нас.

— Чем же родная милиция не угодила Родине? Не пойму я, Виктор Иванович…

Начальник внимательно смотрит на меня. Затем продолжает:

— Чем не угодили — тут вопрос выяснен. Отделение милиции занимает весь первый этаж в двух подъездах жилого дома. Наши постоянные клиенты сами знаете кто. На протяжении многих лет жители дома с их малыми детишками круглосуточно слышат крики, мат-перемат и прочий хулиганский шум. По этой причине народ обращается к съезду партии в надежде, что отделение милиции будет выселено из жилого дома. Тут интересы жильцов совпадают с нашими.

— Я это готов поддержать!.. И даже сейчас же поддерживаю!

Начальник снимает очки, кладёт их на бумаги. Под глазами заметны тёмные круги. Я смотрю точно в них.

— Отделение милиции необходимо выселить из жилого дома, это как раз ясно. Но вот вопрос — куда? Построить для нас новое здание? Но для этого в статью расходов горбюджета нужно заложить деньги, да и немалые.

— Заселить нельзя выселить! — вдруг произношу я.

— То есть?.. А-а! Остроумно. Вот именно! Вопрос с запятой. Вам поручается его решить так, чтобы запятая осталась после первого слова. Ибо наше выселение вопрос даже и не завтрашнего дня. Съезд съездом, но тут и финансы, и время, и в чём больше проблем для них, кто наверху, нам не ведомо.

— Понял, я побеседую с людьми и сделаю акцент именно на этом. Особенно опрошу письменно как можно больше жильцов нижних этажей.

— Да. Сделайте это, пожалуйста. Письменного ответа вам направлять не нужно. Я сам или замначальника «рувэдэ» Кравченко отпишем в Главк, там отпишут в Министерство, а в «эмвэдэ» составят ответ в «цэка» партии.

— Так точно!

— Теперь о сроках исполнения коллективной жалобы. Вам необходимо ударно поработать в выходные дни, в это время жители находятся дома, а вы человек исполнительный и ответственный. Я уверен, моё поручение вам по силам.

Жуковский протягивает мне коллективное заявление жителей дома.

Принимаю важную бумагу на нескольких листах. Поднимаюсь, надеваю фуражку и беру под козырек:

— Ваше поручение будет мною выполнено. Разрешите идти?

— Идите, Полищук, работайте.

Шеф надевает очки и берёт со стола очередную бумагу.

В опорном пункте показываю жалобу коллегам по цеху. Капитан Артамонов, взяв у меня заказное, с уведомлением, письмо жильцов, зачитывает на конверте:

— От жильцов дома номер двадцать девять по Ореховому проезду в «цэка кэпээсэс», двадцать шестому съезду Коммунистической партии. Ого! Эко ведь занесло! — Василий разворачивает многостраничное заявление. На первом заглавном листе жалобы считает количество штампов и резолюций. — Отдел писем «цэка» с резолюцией в «эмвэдэ»: «Рассмотреть жалобу в кратчайшие сроки. Дата и подпись чиновника. Штамп «эмвэдэ». Из Министерства бумагу переслали в Главк с аналогичной резолюцией. Петровка тридцать восемь отштамповала жалобу, направив в Красногвардейский «рувэдэ». Подпись сотрудника с пометкой «срочно». Первый замначуправления Кравченко отписал Жуковскому с пометкой: «Срочно рассмотреть поставленный жителями вопрос по существу». Хорошо ещё, нет пометки «Решить вопрос по существу». Кравченко написал шефу: «Срочно направить ответ в Главк». Уже четыре резолюции. Пятая, Жуковского — Полищуку — «В срочном порядке опросить жителей». Семён, ты — крайний. Тебе отписывать некому, ты, стало быть, исполнитель, вершитель судеб!.. Погодите. Почему именно ты?

Капитан Артамонов удивлен.

— Двадцать девятый обслуживает старший участковый майор Арсенин, грамотный и опытный офицер. Так почему исполнять заявление жильцов дома шеф поручил не ему?

Дядь Юра туда же:

— Итак, Семён работает в конторе чуть больше полгода. По показателям занял второе место среди участковых, но Арсенин опытнее Полищука решать такие вопросы. И, думаю, здесь дело вот в третьем!

Старший участковый закуривает, глубоко затягивается, а затем, выпуская дым сквозь ноздри, смотрит исподлобья и, покачивая рукой с сигаретой, продолжает рассуждать:

— Жуковский поручает Полищуку только опросить жильцов. Давать ответ в Главк будет он сам или полковник Кравченко. Так?

— Ну?

— Думается мне, шеф поедет в «рувэдэ» советоваться с Кравченко по поводу ответа жильцам дома, и, соответственно, в Главк. Уж очень важная бумага находится на исполнении у Полищука. Кравченко, надо его знать, обязательно перечитает письменные объяснения жильцов, собранные Пчёлкиным… Рассудим дальше. Кравченко расспросит у Жуковского, как работает Полищук, какие имеет служебные показатели? И вот тут наш начальник воспользуется ситуацией. Он похвалит Семёна и обязательно замолвит словечко по поводу улучшения ему жилищных условий. Полгода ты ездишь с одного конца Москвы на другой, не раз ночевал в опорном пункте. Надо знать нашего шефа! Жуковский ничего и никогда не делает просто так. Он прекрасно знает, в каких условиях проживают четверо Полищуков. — Дядя Юра встает и заключает. — Потому начальник и отписал столь важную жалобу Семёну. Другого объяснения, господа офицеры, я не нахожу.

Капитан Артамонов с неизменной улыбочкой кивает:

— В принципе, согласен. Жуковский слов на ветер не бросает. Да и за просто так ни для кого ничего не делает. Но, как говорится, поживём — увидим. А ты, Сеня, с особым усердием исполнишь поручение шефа.

— И в самые кратчайшие сроки.

— Я понял.

Сам себе отменяю очередные выходные дни. Жена уже настолько привыкла к моим рабочим субботам и воскресеньям, что всё происходящее в жизни стала считать просто нормой. Признаю, что воспитанием дочек я совсем не занимаюсь. Если на какой неделе мне удается часик-другой погулять с малышками возле дома, считаю это везением. А ещё я дал жене слово — не реже раза в неделю покупать продукты. Но всё остальное по дому — готовить завтрак, обед и ужин, стирать, убирать комнату и по графику дежурства места общего пользования — ложится на хрупкие плечи супруги. При росте метр семьдесят её вес составляет всего пятьдесят, это мне кажется слишком, и я втайне жалею её… Однако, я отвлёкся. Именно работа составляет мою повседневную сущность. Даже гуляя во дворе с дочками, я думаю о своей «собачьей» должности. Какую бумагу долго таскаю в папке, на кого из алкоголиков, состоящих на учёте у нарколога, собрать материал для направления в народный суд с целью, понимаешь ли, изоляции пьяницы от семьи и общества… Она, собака проклятая, моя кормилица и надежда, сидит у меня в печёнках, а куда я денусь?

В субботу и воскресенье с восьми утра и до двадцати одного часа провожу в двадцать девятом доме. Поквартирно обхожу нижние, с первого по пятый, этажи. И письменно опрашиваю жителей. Ни на секунду не забываю об инструктаже начальника милиции. В объяснении жильцов особо выделяю вопрос о необходимости строительства для милиции нового, отдельно стоящего здания.

Справедливые обиды и возмущения выслушиваю молча, и соглашаясь с людьми, и поддакивая; и заношу письменные показания в протокол. Пускай поплачутся в «цэка» партии и съезду, выплеснут из глубины исстрадавшихся душ их накопившиеся слезы на клиентов ментовки. Глядишь, высокие чиновники прочувствуют и прилагаемые к жалобе детские слёзы.

На второй день опроса, в воскресенье, выявляю самого инициатора жалобы. Им оказался многодетный папаша пятерых детей: грудничка, полуторагодовалого карапуза, двух сыновей четырёх и шести лет и восьмилетней дочки. Он встречает меня в коридоре у входной двери всем своим великим семейством, затем приглашает пройти на кухню и там немного обождать, пока жена не вернётся из магазина. Вся орава ребятишек двигает за отцом и дядей милиционером. Старшеньким любопытно:

— Папа, а зачем к нам пришёл дядя милиционер? — Это интересуется старшая девочка.

— Папа, а дядя милиционер настоящий? Я видел таких возле подъезда, — говорит четырёхлетний малыш.

Его старшего брата интересует моя кобура и что в ней.

— Папа, у дяди милиционера пистолет?

Папаша словно не слышит их, он бережно держит спящего ребёночка, завёрнутого в пелёнку.

— Хорошо, наш Владик только уснул, не капризничает, — шёпотом поясняет он мне. — Засыпает и спит только на руках, просыпается на любой шорох, измучились мы с ним, а по соседству с нами вы, милиция, — вступает хозяин в то, зачем я и пришёл — в объяснение насчёт нашумевшего дела:

— …Да, я написал, а соседи поддержали, поставили свои подписи. Сколько можно терпеть от ваших постоянных клиентов — пьяниц и алкашей? У нас, сами видите, детский сад. Детям нет покоя ни днём, ни вечером, и ночью тоже от проклятого ора. Зимой и летом мы вынуждены закрывать окна всех комнат, вместо того, чтобы проветривать дом.

Действительно, этим жильцам было не позавидовать, квартира была расположена как раз над дежурной частью отделения милиции.

— Я вас понимаю, — тихо отвечаю. — Наши дежурные от духоты открывают окна настежь, и вся грязь летит к вам… Каким будет ваше мнение об идее строительства властями отдельного здания милиции?

— В этом случае, проблема разрешилась бы сама собой, но как это сделать?

— Если не возражаете, мы изложим это ваше мнение на официальной бумаге.

Ладно, я соглашусь… Такие дела не быстро делаются, и об этом надо было заранее думать городским головам…

В дверь позвонили, старшие с возгласом «Мама!» убежали встречать хозяйку, за ними пополз из кухни на четвереньках карапуз.

— … Ну, всё, угомонитесь, — слышу я. — Никто не арестует вашего папу.

Женщина заходит на кухню с двумя авоськами. За ней следует муж со спящим ребенком на руках, за отцом восьмилетняя дочь с младшими братьями; последним замыкает шествие — приползает обратно на десятиметровую кухню — полуторагодовалый малыш; задрав голову, он внимательно рассматривает меня, чужого дядю.

— Где же вам побеседовать-то? — озабоченно вопрошает мамаша, и сама же находит ответ:

— Вы оставайтесь здесь, на кухне. А мы с ребятишками уйдём в большую комнату, чтобы не мешать.

«Как просто можно было решить этот вопрос — поменять семейству квартиру, а сюда переселить „Хитрого Лиса“ с его матерью, ему к милиции поближе, а мать всё равно почти ничего не слышит…» — подумал я, но тут же отогнал эту мысль. Не моего ума было вмешиваться в глобальные события, где переплетались мораль и право, право и мораль.

Глава 10 
Дядюра

Для человека ежедневно много работающего время летит очень быстро. Его, случается, и вовсе не замечаешь. Вроде бы, только началась рабочая неделя, глядишь, а она уже закончилась и началась вторая, за которой сбежала уже третья и четвёртая. Не успел оглянуться, как истёк и месяц. Пролетело быстротечное лето, уж осень заканчивается, начинается долгая морозная зима.

Чуть больше полгода я работаю на участке. Эти шесть месяцев пробежали, словно одна неделя. Вот что бывает у людей с их головами.

Служебные показатели моей работы с каждым месяцем заметно увеличивались, в особенности по административной практике. Я заправски строчил по два-три административных протокола ежедневно. Не обходил ни должностных лиц, ни распивающих спиртное в общественных местах; доставалось всё больше от меня и мужикам — за избиение в пьяном виде женщин, хотя бы и своих жён.

Воронина Вера Васильевна, побывав на приёме у начальника милиции, написала заявление, слёзно выпрашивая направить мужа на лечение от алкоголизма. Жуковский, зная Воронина лично, начертил на заявлении женщины строгую и бескомпромиссную резолюцию:

«Полищуку С. А. Подготовить материалы в суд».

Отправить алкоголика на принудительное лечение, говаривали меж собой участковые, всё равно, что подготовить человека в космос. Процедура бюрократическая, и довольно-таки сложная. Во-первых, пьющему человеку, тому же Воронину, нужно поставить диагноз заболевания — хронический ли алкоголизм, а то, может, среднестатистический — бытовой. Диагноз устанавливает врач-нарколог в спецдиспансере, куда я обязан доставить больного. Наше гуманное государство считает, что больного по спиртово-опохмельным недугам необходимо лечить в принудительном порядке. Добровольный принцип тут исключается по причине того, что редкий алкоголик тех лет признавал себя именно таковым. На вопрос врача-нарколога: «Злоупотребляете ли вы спиртными напитками?» — он, чаще всего, отвечал:

— Я могу пить, а могу и не пить, поэтому, пьяницей да, считать себя могу, а вот алкоголиком — нет!

В течение месяца собираю на неудачника по жизни Воронина доказательства, что он действительно злоупотребляет. Опрашиваю жильцов, видевших соседа пьяным в общественном месте — у подъезда и на лестничной площадке. Секретарь делопроизводитель выдаёт мне из архива все заявления Ворониной по мелкому хулиганству мужа, а также административные протоколы по «пьяной» статье. Одних сообщений из медицинских городских вытрезвителей на Воронина набралось около десятка.

Подшиваю по всем правилам делопроизводства материалы дела о направлении в народный суд. Приношу дело на подпись начальнику милиции. Виктор Иванович проставляет на титульном листе окончательную резолюцию:

«Тов. Полищуку С. А. Материалы дела предоставить в суд для решения вопроса по существу заявления гражданки Ворониной В. В.»

Жуковский, возвращая дело, интересуется:

— До конца года, кроме Воронина, у вас имеются ещё кандидаты в «элтэпэ»?

— Так точно, товарищ майор! Мною выявлено ещё два кандидата в алконавты.

Жуковский покачал головой, не поднимая её от бумаги.

— Виноват… вот эти алкоголики… Это Шайкин, проживающий в сорок шестом доме, и Мордвинов из «шесть на восемь»… простите, из сорок восьмого дома.

Моими ответами руководитель остается удовлетворен. И, может, моей выправкой. Замечаю на его лице улыбку.

— У вас, Полищук, хорошие показатели в работе. Вижу, как вы стараетесь. Иные участковые не могут и одного пьяницу отправить в течение года в лечебный профилакторий. У вас же за полгода на участке три кандидата. Похвально. По итогам работы за год я буду ходатайствовать перед руководством о вашем дальнейшем поощрении. Спасибо за усердие в службе.

Доставляю пьяницу Воронина в народный суд. В тот же день на первом слушании материалов дела судья выносит решение — направить страдающего алкоголизмом Воронина в лечебно-трудовой профилакторий сроком на два года. Мнение самого Воронина судью уже не интересует. Решение народного суда окончательное и обжалованию в вышестоящем суде не подлежит.

Имея на руках судебное решение, помещаю больного на ночь в камеру предварительного заключения: алконавт просился на ночь домой, но было видно, что он мог не вернуться, чего доброго на радостях напился бы до смерти. Случаи такие бывали. На следующий день мне предстоит отвезти Воронина в спецприёмник, где алкоголиков стригут налысо, как солдат срочной службы, моют в бане, ведут в «роскошные» палаты, а участковым «опекунам» выдают на руки уведомления, что их подопечные приняты в спецприемник по решению народного суда. Дальнейшую заботу о человеке, больном алкоголизмом, берёт на себя государство.

Мой наставник дядь Юра больше месяца готовился уйти в очередной отпуск. Наш прямой и непосредственный начальник майор Божков по той или иной причине не подписывал офицеру рапорт. На словах же свой отказ замначальника мотивировал следующим образом:

— Отпустить вас, дядь Юра, не могу — в связи со сложной оперативной обстановкой в целом по городу и, в частности, по нашему микрорайону Орехово-Борисово.

Ещё трижды в течение месяца старший участковый подходил к заместителю начальника по поводу отпуска. И каждый раз Божков отказывал дядь Юре, говоря: «Уйдёшь попозже». Или: «Отпущу в отпуск недельки через две-три». Наконец, майор, в моём присутствии определенно заверил наставника:

— Отработай, дядь Юра, до конца эту рабочую неделю, а с понедельника, так уж и быть, уходи. И ещё… ты закроешь и сдашь лично мне все материалы и переписку. Давай рапорт, подпишу.

Виза на рапорте дядь Юрой была получена, и довольный собой капитан в тот же день отвёз бумагу в отдел кадров — оформить официальный отпуск.

В пятницу, после обеда, наставник появляется в опорном пункте с увесистым бумажным пакетом. На лице у старшего участкового приятная улыбочка, в губах — болгарская ароматизированная сигарета. Дядь Юра проходит к своему рабочему столу и водружает на него пакет.

— Кончай работу, мужики! Я с понедельника в отпуске!

Мне и Артамонову не нужно объяснять дважды, что означает эта простая фраза.

У меня горят сроки трёх отказных материалов. Я сижу за печатной машинкой «Оптима», и уже мастерски, не хуже секретарши-машинистки, строчу одно за другим постановление об отказе в возбуждении уголовного дела. Мне некогда даже покурить и перекинуться добрым словом, а ведь именно он, дядь Юра, обучил меня в кратчайший срок стажировки, как правильно выносить постановление об отказе в возбуждении уголовных дел; научил правильно работать с заявлениями граждан. Быстро и эффективно он обучил пришедшего на участок без специального юридического образования человека всему, что умел сам. Без его доброй помощи мне было бы сложно постичь, уже не плохо познанную мной, в жилсекторе, науку и практику жизни.

Капитан Артамонов тоже зря время не теряет. Подшивает материалы уголовного дела посредством шила, цыганской иглы и грубых ниток. Каждый из нас занят неотложным и важным «бумажным делом». Да, с нашей точки зрения, дела наши и важные, и неотложные.

Неожиданно, дядь Юра со всей силы ударяет по столу своей потёртой чёрной папкой. Кожаная и плоская она опустилась на полированный стол с таким эффектом, что мы с Артамоновым вскакиваем с рабочих мест.

— Подействовало?! Я говорю: у меня с понедельника отпуск! А они ноль внимания! Совы-истуканы! А-ну, подать немедленно стаканы!

Мы закругляемся и быстро прячем бумаги в сейфы. Наставник открывает свой напольный сейф и тоже суёт в его тёмное нутро папку, протертую в нескольких местах до дыр.

— К чертям собачим! Отпуск — святое! Как завещают нам милицейские традиции, не отметить его — грех для участкового человека!

— Для участкового человека? Это что-то новенькое, — говорит Артамонов.

— А как вы думали?! Вот уеду сейчас к родителям в Феодосию и брошу курить. На месяц!

— И будешь там феодосийским человеком?

— Не знаю. Вон историк наш должен знать.

С этими словами дядь Юра закрывает опорный пункт, я — задёргиваю на окнах плотные шторы, Артамонов начинает доставать содержимое большущего бумажного пакета. Неотложными и важными делами в ту рабочую пятницу мы с Артамоновым уже не занимались. Проводили нашего старшого в очередной отпуск, как нам было завещано милицейскими традициями…

Утром в понедельник захожу в канцелярию получить почту за себя и за наставника. Татьяна Алексеевна, секретарь-делопроизводитель, сделала подборку почты, сложила все бумаги в толстую амбарную книгу, положила её на барьер — высокую деревянную стойку, отделяющую посетителей от прохода в её помещение. Складываю корреспонденцию в папку, а напротив своей фамилии в книге проставляю число и расписываюсь.

— В книге расписались, товарищ Полищук?

— Расписался, Татьяна Алексеевна.

— А за товарища дядь Юру?

— Извините, за дядь Юру не расписался.

— Так распишитесь. В тех строчках, где написана его фамилия, поставьте свою подпись, — говорит вольнонаёмная пожилая сотрудница канцелярии.

По слухам, вскоре она собирается на пенсию. С начала шестидесятых годов работает вместе с Жуковским. Странно, и она называет моего наставника, который намного младше её, дядей Юрой. Чудеса!

В толстенной амбарной книге нахожу строку, где секретарь написала фамилию получателя служебной бумаги.

Читаю: «Дядюра». «Вот так рикошет!.. Пошёл по ложному пути!» Расписываюсь в первой верхней строке. Потом во второй, затем в третьей и четвёртой… Всюду напротив фамилии «Дядюра» проставляю свою размашистую подпись.

Затем стою, не веря своим глазам и рукам. Озабоченное выражение моего лица, кажется, встревожило опытного секретаря канцелярии. Она спрашивает меня:

— Что-то не так?.. Не там расписались?.. Товарищ Полищук?

— Всё в порядке, Татьяна Алексеевна…

Но женщина решила проверить меня: взяв книгу входящей корреспонденции, пробежалась по ней глазами.

— Всё правильно. Расписались за себя и за старшего участкового. Юрий Иванович в отпуске, поэтому все его бумаги начальник будет расписывать вам и Артамонову.

В это время в канцелярию заходит начальник милиции Жуковский. Он здоровается с нами и открывает ключом свой рабочий кабинет.

— Полищук, зайдите на пару слов, — повернувшись ко мне, как будто миролюбиво произносит он. Хотя, кто его знает? Одно просроченное заявление у меня в папке болталось. Заявитель находился в отпуске. Не опросив его, я не могу принять по заявлению окончательное решение.

Захожу вслед за шефом в кабинет. Виктор Иванович, снимая шерстяной милицейский плащ, без всяких преамбул и вступлений ошарашивает меня неожиданной новостью:

— Мне вчера звонил полковник Кравченко. Найдите время, съездите к нему в управление. Он приготовил вам приятный сюрприз. Просил меня не говорить об этом, но как умолчать, когда вы, как нарочно, встали дудочкой. Но мне приятно. Наблюдая ваше служебное рвение, я лично просил его ускорить для вашей семьи получение комнаты в общежитии, это по улице Мусы Джалиля, вы знаете.

— Так точно, товарищ майор! — рапортую начальнику вне себя от радости. — Да это ж от работы в десяти минутах ходьбы! — Стоя в кабинете руководителя, то ли глупо, то ли умно, улыбаюсь. Взглянув на меня, Виктор Иванович идёт к своему рабочему месту за столом, чуточку улыбается.

— Пока вот так, не обессудьте!.. Поезжайте в управление, я сейчас позвоню Николаю Трофимовичу.

— Виктор Иванович, а работа?

— Работа — не волк… Я вам приказываю сделать небольшую передышку. Ну, поздравляю. — Он встаёт и подаёт руку. Я пожимаю её.

— Спасибо!

Возвращаюсь в автобусе от замначальника РУВД полковника Кравченко. Выражение счастья не сходит с моего лица, словно приклеилось к нему, как улыбка капитана Артамонова к его лицу. Для себя решаю: пока не получу ордер в хозяйственном управлении ГУВД на две комнаты в этом современном милицейском общежитии, жене ни за что не скажу, ни под каким предлогом не сознаюсь наперёд, пусть хоть пытает! А вдруг — что не так? Вдруг волокита?.. Это же, считай, отдельная квартира!.. И всего-то через полгода службы участковым!.. Нет, всё не зря, не зря!..

Спустя две недели мы переехали в современное благоустроенное общежитие. Две отдельные комнаты в трёхкомнатной квартире показались нам с женой хоромами. Отныне мы, прописанные в милиции навечно, были полноценные москвичи. Наша радость и счастье, тогда ещё только четверых, были непередаваемыми…

Участь «министра» участка

Повесть

Шагает не спеша, от дома к дому.

Спокойный голос и хозяйский взгляд.

Здесь каждый уголок ему знакомый,

О нём здесь с уваженьем говорят…

Л. Фесенко. «Участковый»

Глава 1 
Нино и вино

Дежурный Смирнов принимает у меня табельное оружие и рацию. Закончилась рабочая неделя. Впереди два выходных дня. Майор Шестаков, руководитель службы участковых инспекторов, подведя краткие итоги работы за неделю, отпустил всех по домам. В субботу и воскресенье не намечалось никаких запланированных спецмероприятий, ночных рейдов и засад. Даже не верится! Давненько мне не приходилось отдыхать два дня подряд! Даже можно сходить на почту и заказать переговоры с женой. Она сейчас далеко, на родине, отдыхает с детьми у мамы…

Выхожу на улицу и направляюсь в курилку. Оттуда слышен смех и крепкие мужские выражения. Участковые инспектора, видать, не собираются расходиться по домам.

— Смирно! Равнение на «министра» участка старшего лейтенанта Полищука! — громко подаёт команду лейтенант Ревяков.

Мои сослуживцы посмеиваются. Лейтенант Кондрашов, известный в конторе острослов и правдолюб, подливает масла в огонь:

— Товарищ «министр»! На вверенном вам административном участке без происшествий! Докладывает «заместитель министра» лейтенант Кондрашов! Вольно, товарищи офицеры…

Всю неделю в городских отделениях милиции только и говорят об известном совещании в гарнизонном Доме культуры. Первый секретарь МГК партии Ельцин неделю назад встречался с участковыми инспекторами столицы. На той встрече известный московский политик пообещал нашему брату в самое ближайшее время обеспечить служебным жильём все семьи офицеров, проживающих в общежитиях и опорных пунктах милиции.

Нам, участковым инспекторам, было в диковинку слушать партийного «царя», общающегося с народом без бумажки. Старший лейтенант Гордый, достав из толстой папки-«лентяйки» рабочий блокнот, напомнил присутствующим в курилке:

— Послушайте, коллеги. На совещании я выписал крылатые изречения партийного вождя: «Участковый инспектор в границах своего административного участка является полноправным министром, решающим все поставленные перед ним задачи». — Это только цветочки, — продолжает «министр» участка. — А вот и ягодки: «И никакой большой начальник не вправе вмешиваться в вашу работу, препятствовать выполнению задач «перестройки». Коллеги, как вам нравится такая постановка вопроса? Никто не вправе вмешиваться в вашу, то бишь, нашу работу! — Старший лейтенант захлопнул блокнот, обводя глазами собратьев по цеху.

— Спасибо, Анатолий, что напомнил. Нам очень нравится такая постановка вопроса. Проверяющего из Главка, если что, отныне мы можем смело послать на… сославшись на первого секретаря. Руководство ещё и премию подбросит за сообразительность.

Каламбур младшего лейтенанта Шульцова утонул в безудержных беспорядочных каламбурах его коллег.

Когда смех утих, пожилой майор Мотин, старший участковый инспектор и первооткрыватель службы участковых в микрорайоне Братеево, напомнил о смелом поступке «министра» участка Ворошиловского района столицы, обратившегося к Ельцину с запиской. В ней участковый инспектор сообщал, что женат, имеет троих детей и отработал на земле более десяти лет. Из общежития жены его многодетную семью попросили съехать, и сейчас она более трёх месяцев ютится в опорном пункте милиции. Участковый-стажёр Калданов, выпускник Черкизовской средней школы милиции, назначенный месяц назад на должность «министра» участка, задал коллегам риторический вопрос:

— Хотелось бы знать, уволило руководство этого «министра»-смельчака из милиции задним числом, или же, наоборот, ему предоставили семейное общежитие?

Этот жизненно важный жилищный вопрос неожиданно вызвал споры среди участковых инспекторов, собравшихся в курилке в конце рабочей недели. Многие из них не имели своего жилья. Одни офицеры утверждали, что не могло руководство уволить участкового только за то, что он обратился с просьбой к первому секретарю, другие — что многодетному папаше наверняка предоставили хорошее жильё. Нашлись и такие «министры» участков, которые высказались категорично, дескать, подставил офицер непосредственное и районное начальство, а оно в таких случаях не прощает. Их мнение высказал лейтенант Нетбаев:

— Могу поспорить с кем угодно: уволили жалобщика из милиции без выходного пособия, по принципу: чтобы другим было неповадно!

— Коллеги, я могу узнать об этом «министре» участка достоверную информацию, — парировал самый опытный инспектор микрорайона майор Мотин. — У меня в Ворошиловском районе работает в оргинспекторском отделе «рувэдэ» друг, созвонюсь и всё узнаю. Миша, — обращается убелённый сединой офицер к молодому лейтенанту, — давай уточним вопрос: на что спорим?..

В окне дежурной части появляется дежурный Смирнов.

— Полищук! — окликает он меня. — Срочно зайди к начальнику!

Вызывать подчинённого офицера к себе после окончания рабочего дня просто так начальник милиции не будет. Делать ему нечего? Ему тоже хочется побыстрее уехать домой к семье.

Возвращаюсь в контору. У дежурного капитана интересуюсь, знает ли, зачем я понадобился Сапожкину? Выказываю и недовольство:

— Володя, слушай, рабочий день закончился, и я уже убыл домой. Так и доложи, лады?

— Не лады. Иди, знай, когда зовут!

— Да знаю. Но сам посуди: если бы я не задержался в курилке? Домашнего телефона у меня нет. Ну, в этом случае, как бы ты поступил? Что, направил бы ко мне домой патрульную автомашину?

— Если бы да кабы, — добродушно реагирует Смирнов. — Тебе чего, захотелось почесать языком? Так я могу и послать, куда Макар телят гонял. Трава там сочная. У Сапожкина зампослужбе Шестаков. С тебя за разглашение секретной информации причитается. Сам напросился, а «Ключевой», наш универсам, ещё открыт.

Обижаться на иного дежурного — всё равно, что на глухого, что не слышит, или слепого, что не видит.

Стучусь и открываю дверь. Как и положено, войдя в кабинет, козыряю.

— Разрешите?

— Входите, Полищук.

Меня вызвали на ковёр, не исключено, что разговор у них только что шёл обо мне. Может, уже после совещания на меня поступила жалоба из прокуратуры, секретарь ещё не ушла домой, принесла начальнику милиции бумагу, он вызвал к себе Шестакова и приказал дежурному Смирнову разыскать меня… Нет, я об этом не думал, это просто выстроилось в голове автоматически. Я даже знаю, от кого поступила жалоба. Нечего было связываться со сто тринадцатой статьёй — истязание — надо было оформить дело по сто двенадцатой — побои. Отписал бы супругам Мамаевым, что имеют право обращаться в суд в порядке частного обвинения, и все дела.

Начальник милиции Сапожкин спрашивает напрямик:

— Как вы смотрите на то, чтобы завтра поработать? Или уже построили на выходные какие-то важные планы?

— Какие планы могут быть на субботу? Отоспаться. Только в этом месяце в субботу мы провели три рейда по борьбе с пьянством и алкоголизмом! Не привыкать!

Шестаков сказал:

— Мы знаем, ваша жена с детьми сейчас в деревне… помнится, на предыдущем совещании ты говорил, что у тебя в «заначке» имеются две точки самогоноварения. На сегодня это не изменилось? — Шестаков не ломает из себя интеллигента, не гордится должностью, он простой, из нашей среды, до назначения на должность замначальника по службе прошел все ступени карьерного роста: рядовым, участковым инспектором, а затем старшим участковым.

— Думаю, ничего не изменилось, Александр Данилович… Вернее, за две точки головой не ручаюсь, но одна — непрерывно действующая. Источник информации надёжный, и её можно накрыть в любой момент.

— Ну, и что прежде не накрыли?

— Как раз этим заняться и собирался. «Язык мой враг мой!» — ругнул я себя. Только бы других домой отпустили, а то могут не так понять. В бой я не рвался, но на новое дело нарвался… Решаюсь спросить, будут ли назавтра и остальные задействованы в борьбе с самогоноварением? Если два десятка участковых выйдут на мероприятие, то не два, а все двадцать самогонных аппаратов будет одюжено. Что подумают об участке?..

— Нет, — отвечает Шестаков. — Только ты, Семён. Назавтра мы с начальником поручаем лично тебе одно-единственное задание. Да, но какое! Сейчас Иван Александрович введёт в курс дела.

Начальник милиции тут же разъясняет:

— Ваше задание, Полищук, имеет политический подтекст. Надеюсь, вы не забыли майский указ о борьбе с пьянством и алкоголизмом?

— Никак нет!

— Работа целой армии участковых инспекторов приобретает, согласно нему, политическое содержание. Кто, как не вы, участковые, играете первую «скрипку» в борьбе с пьянством, алкоголизмом и самогоноварением?

— Никто! Первая «скрипка» — мы.

Вышестоящим руководством Сапожкину поручали вести эту самую непримиримую борьбу на закреплённой за отделением милиции территории. Я, как партийный ещё со срочной службы, тоже понимал эту задачу. В своей повседневной работе я успешно решал её, годом ранее за работу на этом поприще меня наградили именными часами.

Стою перед начальником милиции и его заместителем по службе, поглядываю на часы и чуточку ухмыляюсь. Несколько конфискованных мною самогонных аппаратов я раздал своим хорошим знакомым. Не закапывать же их в землю на своём участке? Кому-то достанется и завтрашний аппарат…

Сапожкин неверно или как раз слишком точно истолковал увиденную на моём лице ухмылку:

— Чему вы улыбаетесь, Полищук? Ваше завтрашнее задание, повторяю, носит ярко выраженный политический аспект. Да, да! Вас приедет снимать центральное телевидение, всесоюзный Первый канал, передача «Трезвость — норма жизни». Наверное, слышали?

— И даже смотрел пару раз. Честно, — говорю я, сам же внутренне содрогаюсь от слов Сапожкина. Всесоюзной известности ещё не хватало! Чтобы ославиться до самой малой родины, родного Полесья!..

— Иван Александрович, а нельзя ли как-нибудь без телевизионщиков? Задание я выполню, самогонный аппарат конфискую. А как всё это может выглядеть в кино?

— Самогонщикам в кино будет стыдно, а нам за что? — заключил Шестаков.

— Товарищи офицеры, шутки в сторону! Вы, Полищук, один из лучших участковых в районе, и, между прочим, именно вас рекомендовал заснять для истории заместитель начальника «рувэдэ» полковник Кравченко. Полчаса назад он заверял меня по телефону в следующем: «Полищук не подведёт, я уверен в нём, потому что именно я принимал его на работу в сто пятьдесят девятое отделение!»

Я сильно колебался, что только не обуревало меня. Я, офицер, навек свяжу свое имя с самогоноварением, как Моргунов, Никулин и Вицин.

Шестаков советует:

— Семён, успокойся. Делай завтра свою повседневную работу. Это главное. Организуй изъятие аппарата на точке, да не один, а со своим внештатником Сидоровым. Вы отнесёте его в опорный пункт. По дороге к вам подойдёт корреспондент Первого канала. Он задаст несколько вопросов по майскому указу. Неужели ты, практик, имея высшее образование, не сможешь ответить на пару казённых фраз?

— Хорошо, выполню и это, — говорю я и самодовольно тяжко вздыхаю.

— Ну, вот и договорились! Ответ настоящего коммуниста! — произносит Сапожкин, подводя черту. Вы и внештатный сотрудник Сидоров будете поощрены районным руководством денежной премией. Я, со своей стороны, обещаю представить вас к внеочередному званию — капитана милиции.

— И с повышением по службе, — продолжает майор Шестаков. — Я вот тут собираюсь подавать рапорт на пенсию и буду рекомендовать тебя вместо себя на должность замначальника по службе.

Последнее слово остаётся за начальником.

— Вы свободны, Полищук. Идите, отдыхайте, — обращается ко мне Сапожкин.

— Есть!

Беру под козырёк и, развернувшись, топотом направляюсь к выходу.

— Полищук! — вновь окликает меня Сапожкин.

Поворачиваюсь лицом к двум майорам. Какие ещё последуют вводные? Кажись, всё оговорено и обсосано до косточки. Свою завтрашнюю задачу с политической составляющей я сполна осознал, подойдёт корреспондент и я должен ответить на его вопросы.

— Табельное оружие вам назавтра ни к чему. Обойдётесь рацией. И ещё… Мероприятие, ну, конфискацию-то самогонного аппарата, вам надлежит провести в гражданской форме одежды.

— И с рацией в руках. Понятно! Теперь разрешите идти?

— Идите.

Выйдя из конторы, круто заворачиваю в сторону опорного пункта милиции. Изъять два самогонных аппарата в один день? Задача, надо сказать, с практической точки зрения никем доселе не выполненная. Зачем два, если требуется для телевидения всего один? Отработать необходимо, всё же, две точки. В одной квартире меня и внештатника Сидорова может ожидать полное фиаско. Повезёт, быть может, на второй? А вдруг обломится на двух точках? Такой вариант тоже учтём! Например, самогонщики не откроют дверь, а без санкции прокурора взламывать не будешь, в два счёта выгонят. Эту мысль я гоню прочь, но она засела прочно, прочнее, чем приказ начальства.

Сейчас вызову внештатника Сидорова и мы отработаем детали завтрашних действий вплоть до мелочей. Иначе нельзя. Конфисковывать самогонный аппарат — это, брат, не мяч на футбольном поле погонять. Тут Шестаков прав — можно прославиться на всю страну, а можно и ославиться до закиевщины!..

Набираю домашний номер своего общественника. Жена Люба отвечает, что он ещё не пришёл с работы.

— Как появиться, пускай срочно идёт в опорный, — говорю, доставая из сейфа толстенную амбарную книгу.

В тридцать третьем доме, по информации Сидорова, более месяца процветает алкоточка братьев Сивухиных. Нахожу в книге семейку самогонщиков. Братья, Иван да Виктор, прямо как первые золотых дел инженеры Ивана Третьего, инвалиды второй и третьей группы. Проживают с престарелой матерью, инвалидом первой группы. Мой внештатный сотрудник обитает в соседнем доме. Его информация о торговле братьями-инвалидами самогоном удостоверенная, не требующая дополнительной проверки. А вот обсудить детали конфискации аппарата крайне необходимо.

Вторая точка выявлена мною лично две недели назад. О ней вот я и похвастал руководству на одном из служебных совещаний. «Язык мой — враг мой!..»

При знакомстве с жильцами дома, звоню в одну из квартир, дверь ещё не открылась, защёлкали лишь замки, из квартиры послышались громогласные раскаты женских ругательств:

— Алкаши проклятые! Я вас щас, вашу мать, опохмелю!

Открывается дверь, и надо мной нависает крупных габаритов хозяйка обители. В руке держит металлическую трубу от пылесоса, намереваясь здесь же пустить её в ход, но милицейская форма останавливает её от намерения сшибить с ног, — подумалось мне, — надоедливого безденежного алкаша. Значит, здесь либо перепродавали спиртное, либо варили самогон. Вторую версию я отогнал, поводив носом. Кажется, было чисто, хотя…

— Ой!.. Моя милиция меня бережёт! Я вас чуть не зашибла! — произносит ещё довольно молодая женщина кавказского типа и широко улыбается. Извините, товарищ милиционер, проходите в квартиру.

Провожая меня в коридор, женщина не перестаёт жаловаться на местных алкоголиков:

— Сил моих больше нет. — Шастают в квартиру и днём и ночью, а как с утра, так норовят пораньше. Идут туда, — показала пальцем в пол, — а попадают ко мне. А у меня трое детей школьного возраста.

— К кому шастают-то?

— К самогонщикам приходят, что этажом ниже, а попадают ко мне, — отвечает женщина, включая в полутёмном коридоре свет.

— А-а!

Можете составить протокол. Подтверждаю, каждый день алкаши толпами прут к соседям. Или вы не верите Нино?

— Верю, верю, затем и пришёл.

— Пойдёмте за мной.

Она провела на кухню, указала на вентиляционное окошко.

— Нюхайте!

— Это лишнее. Я чувствую запах браги. Сейчас запротоколируем со свидетелем.

— Для начала я угощу вас хорошим грузинским чаем. Грузию я вижу чаще только во сне, но уверена, вы ещё не пили настоящего грузинского чая.

— Вам привозят.

— Да, и привозят, и высылают…

Целый час мы с Нино пьём на кухне ароматный чай и болтаем о жизни. «Итак, — думаю я, — простой обход привёл к неожиданному результату! Спешить не будем, надо разведать тщательней…» Тучная Нино оказалась душевной и гостеприимной хозяйкой, заставила меня съесть два, подогретых ею, хачапури. Поначалу я отказывался, но лепёшка с сыром оказалась сильнее уговоров хозяйки. Попивая чай и закусывая лепёшкой, я рассматривал стены с портретами и фотографиями красивой юной грузинки…

— Приходите ещё, когда с командировки вернётся муж Вано. Вы не пробовали настоящего грузинского вина? О, в Грузии мы пьём с утра до вечера, и у нас нет алкашей! Уверяю вас, мы с вами будем сидеть весь день, и вы сами убедитесь!..

— Спасибо, спасибо… — Вручаю Нино визитною карточку, записываю в блокнот её домашний телефон. — Давайте, Нино, договоримся вот о чём. Я твердо обещаю вам в течение двух недель ликвидировать этот самогонный рассадник, но до того, вы, Нино, никому об этом не сообщайте. Намечается специальная операция.

— О! Наверное, обо мне напишут в газету?

— А вам бы хотелось? — удивился я.

— Я же бывшая актриса кино и театра… я так надеялась, что вы узнаете меня, я же снималась…

— Постараюсь доставить к вам кинооператора…

— Как бы я была вам благодарна!

…В ожидании внештатника Сидорова набираю домашний номер Нино, мне хочется быть уверенным на все сто десять процентов в успехе завтрашнего захвата аппарата. Центральное телевидение я решил направить к Нино. Да, меня могут не сделать капитаном, но быть им я мечтал совсем иной ценой.

— Добрый день, Нино, вернее сказать, добрый вечер, это…

— Да, я вас узнаю, Семён Александрович. Когда вы направите ко мне режиссера?

— Мы договаривались на кинооператора!

— Да, да, конечно, но…

— Завтра принарядитесь к съёмкам, я к вам направлю Первый канал телевидения. У вас достаточно вина?

— О, да, конечно!

— Хватит, чтобы рассказать о разнице виноделия и самогоноварения?

— Вы, наверно, шутите?..

— В общем, ждите.

Мне не хотелось, чтобы завтра, если что, актриса предстала в неожиданно растрёпанном виде. Что подумают о ней её поклонники в Грузии, а, может, и всего Союза?

— Спасибо. Вано уже два дня, как приехал в Москву. Мы будем вас ждать.

— Приоденьте его тоже…

— О, вы не беспокойтесь, ведь он же у меня сценарист!..

В моей работе частенько требуется жертвовать личным ради интересов других. Да, я мог не получить капитанского звания, но мне отчего-то было приятно представить, как счастливая Нино, хлопая в ладоши, сидит у экрана телевизора, и указывая на себя, нарядную и красивую, пальцем, с воодушевлением вспоминает, какая была когда-то тонкая и ранимая.

Ей-богу, она в те годы не могла представить себе, что не в кино и на сцене театра, а в жизни, даже со счастливым мужем, она со стальной дубиной наперевес будет бегать в прихожую, чтобы сбивать с ног любого опрометчивого алкаша, просунувшего свою дурную башку в квартиру добропорядочной женщины.

Глава 2 
«Алконавты»

После разговора с Нино приветствую своего внештатного сотрудника, пожимая ему руку:

— Привет, Гена! Как сам? Как дела на работе? Не успел переступить порог квартиры, а уже надо бежать ко мне в опорный. Поди, тяготят мои милицейские заботы?

— Да всё нормально… Ты же знаешь, что помочь тебе мне не в тягость, а в радость. Сегодня в ночь? — интересуется внештатник. Он готов перейти от слов к делу.

Геннадий Сидоров — человек огонь. Приехав после армии в Москву, в тот же день отыскал военно-врачебную комиссию, определяющую годность или непригодность для службы в милиции, получил ответ, что без соответствующего направления органа внутренних дел к врачам не допустят человека с улицы, и, выйдя из ВВК, обратился в первое же отделение милиции, попавшееся на пути. Сидоров был в армейской форме, и с солдатом-дембелем побеседовал замполит. Молодой человек ему понравился: идейный, целеустремленный, знающий, чего хочет в жизни. Характеристики из армии у Сидорова не было, и замполит, взявший над ним шефство, направил по месту службы уволившегося солдата запрос и помог ему трудоустроиться на завод «Серп и Молот».

Спустя три месяца Сидоров был направлен на военно-врачебную комиссию, имея отличную характеристику армейского начальства. Но медкомиссию он не прошёл ни с первой, ни со второй попытки: имел один физический недостаток — косоглазие. Правый глаз Геннадия смотрел человеку в лицо, левый — в сторону. В своё время, это не помешало врачам военкомата призвать Сидорова на срочную службу, но консилиум милицейской ВВК категорически не признал Геннадия годным к строевой.

Сидоров расстроился и чуть было не отбыл к себе на родину, в Чувашию, но неожиданная встреча на столичной улице с одноклассницей Любашей явилась фактором, определившим их дальнейшую судьбу. Одноклассники вскоре поженились. После рождения разнополых двойняшек, супруги Сидоровы получили две комнаты в заводском семейном общежитии.

Два года назад Сидоров познакомился со мной. Начал оказывать мне безвозмездную помощь. Притащив диковинную штуку — заводскую дрель, просверлил бетонную стену в коридоре опорного пункта и помог установить информационный стенд «Их разыскивает милиция». Затем мы повесили в комнате приёма населения на окно шторы. Мы начали дружить семьями. Разумеется, я оформил Сидорова внештатным сотрудником милиции, вручив ему заветное красное удостоверение. Издали оно выглядело, как милицейское. Геннадий радовался красной «корочке», как ребёнок новой заводной игрушке, которая и пляшет и поёт. «Чего радуется… Кто подчиниться приказу человека в гражданской одежде, предъявившего пьяному гражданину пусть и красное удостоверение?..» Так я думал вначале. Но вскоре мне стали понятны и мотивации органов внутренних дел, и, соответственно, мотивы, подвигнувшие Сидорова желать службы в милиции. При проведении «пьяного рейда» на моём участке, у подъезда жилого дома мы обнаружили спящего на скамейке вдрызг пьяного человека. То ли не дошёл на автопилоте нескольких метров до родного порога, то ли выгнали из дома: о чём свидетельствовали найденные в кармане документы — паспорт и рабочий пропуск на завод «Серп и Молот», где работал Сидоров. Мне стало жалко пьяного работягу, я вознамерился было сообщить его семьё через первого входящего в подъезд человека. Но внештатник, у которого висела на плече моя рация, уже вызывал дежурного, называя адрес для приезда милицейского «воронка» из вытрезвителя.

— Зачем ты вызвал медвытрезвитель, Гена? Мужик работает на твоем заводе, возможно, в соседнем цехе!

Ответ Геннадия меня озадачил. С той поры между нами встала та самая невидимая река Рубикон, которую Юлий Цезарь, ещё не император, наступая на Рим, перешёл с тремя сотнями всадников; и перейдя реку подвёл черту — «рубикон», которую было нельзя пересечь обратно ни при каких обстоятельствах. Говоря милицейским языком, работнику милиции категорически запрещается совершать те или иные поступки, недостойные человека по моральным соображениям. Сидоров заявил мне тогда:

— Мы с тобой, Семён, претворяем в жизнь майский указ по борьбе с пьянством. План нужно выполнять не только тебе, участковому, но и мне, работнику завода, и по поводу того, что этот алкаш работает в соседнем цеху, скажу, что я даже рад, что он сегодня окажется в медвытрезвителе. Если он стоит в очереди на улучшение жилья, теперь его задвинут в самый конец, а моя — подвинется вперёд. Такой закон выживания мне ближе, жесткий, но телу ближе!

Я высказал своё мнение по поводу выполнения и майского указа, и милицейского плана, и его, Геннадия, «закона выживания»: что для меня такой закон неприемлем ни при каких обстоятельствах:

— Вот что… верни-ка мне, Сидоров, рацию. Впредь я буду сам принимать решение, доставлять ли человека в милицию или сопроводить домой.

Геннадий насупился. Молчал и я, пока к нам не подъехали сотрудники медвытрезвителя. «Сколько людских судеб мог поломать „принципиальный и справедливый“ следователь Сидоров, пройди он два года назад врачебную комиссию? Никакой „рубикон“ такого не остановит…» — подумал я. Познакомившись со мной, он целый год пытался получить от меня единственно точный ответ. «Почему, Семён, в армию меня призвали, а служить в милиции отказали? Ведь несправедливо!» Что я мог ответить: что рыть в стройбате окопы и ходить в наряд на кухню чистить картошку можно и с физическими недостатками? Но человек не инвалид, считает себя здоровым, как быть? Пусть сам ищет ответ! — думал я. Хотя искать недостатки у Родины, если она обратила внимания на твои?.. Но я не стал говорить об этом, чтобы не засчитал за мораль. Иначе бы, наверное, полный разрыв.

Объясняю внештатнику о серьёзном мероприятии, запланированном на завтра:

— В ночной рейд мы не идём. Сегодня спим дома. А завтра, в субботу, приходим к восьми часам сюда, в опорный. — Чуть помолчав, весело объявляю. — Чёрт возьми! Идём на работу, как на праздник! Нас с тобой приедет снимать центральное телевидение.

— Шутишь? — Правый глаз внештатника пристально смотрит на меня.

— Нет. У тебя есть новый костюм?

— Имеется, от свадьбы.

— Наденешь. У меня тоже свадебный, приказано одеться по гражданке.

— Не верю я… Ну, какое тут ещё телевидение?

— С артистами театра и кино, вот какое! Завтра увидишь!

Молча закуриваю, чувствуя, что что-то начинает злить. В конце концов, когда Геннадий уяснил, что телевидение и артисты не блеф, поначалу оробел, но пока я выкурил сигарету, уже был весёлым. Что было в его голове, я не выпытывал.

— А как называется передача?

— «Трезвость — норма жизни». Пока об этом много не болтай, на всякий случай. Хочешь, скажи жене и родне там… Пусть порадуются за тебя, увидев в передаче. Да там, в общем, ничего особенного, сидят в Останкино известные люди, призывают к трезвому образу жизни, дескать — норма. По окончании передачи поднимутся в ресторан «Седьмое небо» и выпьют дорогого коньяка.

— Здорово!

— Ещё бы!

А мой общественник уже сам не свой. Уж и не знает, верить ли чуду?

— Выше голову, рабочий класс! Прорвёмся!

— Да, да, конечно! Я обязательно предупрежу Любу и позвоню родным в Чувашию. И пусть меня, рабочего, покажут по телевидению!.. А тебе что, всё равно?

— Да нет, что ты!..

Мне вспомнился рассказ Чехова: кажется, человек прибегает домой с газетой, где напечатали заметку о том, что он попал под коляску, и он показывает её всем и радуется, что теперь его знает вся Россия. От того, что на меня, участкового, завтра будут глазеть миллионы, не вызывает у меня ни малейшей радости. Я представил, что по дороге к опорному пункту ко мне подходит корреспондент. Он задает мне вопрос: как вы, товарищ участковый инспектор Полищук, боретесь на практике с самогоноварением? Ведь вы так и не конфисковали ни одного самогонного аппарата! Э-эх! А ваши начальники нам сказали, что вы лучший инспектор района и вами лично конфисковано у самогонщиков не менее десяти самогонных аппаратов. Мы вам поверили, приехали, а вы мелко обманули нас.

— Хотите снять сюжет о разнице самогоноварения в России и в Грузии? — спрашиваю я.

— С удовольствием. Надеюсь, вы запаслись грузинским вином?

— А вот я предпочитаю нашего самогона, только очищенного! — говорит оператор корреспондента…

— Ты о чём задумался?

— Да, так…

— А в общем, мне всё равно. Тебя поснимают и меня к тебе пристегнут. Нет так нет. Ведь мы с тобой — два сапога пара, два звена одной цепи, ты милиция, власть, я — общественность. Разбуди Сидорова в три ночи, назови в Братеево адрес, и я там буду через десять минут.

Внештатник говорил правду. Он даже обижался на меня, если не позвоню хотя бы раз в неделю.

— Слушай внимательно. Главное, нам необходимо конфисковать у граждан Сивухиных самогонный аппарат и ликвидировать точку. Затем мы прошествуем мимо телевизионных камер с изъятым аппаратом в направлении опорного пункта. К нам подойдёт корреспондент телевидения и задаст несколько вопросов. Мне, а, может, и тебе. Поворачивайся ровным глазом…

— Да ладно тебе, шутник! Сам, что ли, не знаю?!.. Другому бы за такое!..

— Вот именно, другому. А меня слушай. Как говорится, нам нужно постараться не ударить в грязь лицом.

— И только-то. А Останкино? Коньяк на «Седьмом небе»?

— Забудь! Потом выпьем самогона.

— А я-то думал!..

— Подумаем давай вот о чём… о деталях… Мы должны найти хитрую уловку, чтобы инвалиды вторых степеней братья Иван да Виктор открыли входную дверь, а когда мы войдём, — чтобы эта их степень не усугубилась!

— Ладно, буду как можно осторожней. К тому же, на мне будет новый костюм.

— Итак, ответь мне: как попадают к ним покупатели?

— Звонят в дверь. Два длинных и два коротких гудка.

— Откуда знаешь? Покупателей запускают в квартиру?

— Самое бойкое время?

— Уже с восьми утра.

— А продолжается?..

— До девяти вечера. Для особо приближенных, барыг, спекулянтов и бомжей Сивухины делают поблажки. Им отпускают и за полночь, а спать ложатся с третьими петухами.

— Как будем брать свидетелей?

— Проследим за покупателем, вышедшим с товаром из подъезда, проводим метров за сто и задержим его!

— Неплохо придумано! Но погоди, допустим, задержали мы с тобой покупателя с самогоном, мы же должны его и оформить по всем правилам: доставить в милицию, изъять самогон, составить акт с понятыми.

— И проверить, самогон ли это. А вдруг — вода?

— Нет, нам дорого время. Проверить надо раньше, прямо при задержании. Если вода — отпустить! Телевизионщики ждать не будут, им нужна правда жизни, мне было видение, что они могут обидеться.

— Да ну… — не понял шутки Геннадий.

— Ей — богу, не вру. И потому риск мы сведём к нулю. И мой план проще. Я показываю деньги, меня просят зайти в квартиру, ты ожидаешь на лестничной площадке, возле лифта. Как только щёлкнет замок, ты это слышишь и резво подбегаешь к двери, вламываешься в квартиру. А дальше — дело техники.

— Не выйдет.

— Почему?

— Нам не откроют, потому что не поверят. Надо будет, хотя бы помять свои свадебные костюмы, а моя жена не согласится.

— Моя тоже. Ладно, рискнём. А в случае провала у меня имеется ещё одна самогонная точка. Она действует, как и твоя, почти в круглосуточном режиме. Хоть сейчас можем туда нагрянуть и изъять из квартиры самогонный аппарат. Но нам нужно это сделать завтра.

Геннадий вдруг философски размышляет:

— Нет, пусть твоя «точка» останется на закуску. Сделаем на ней статью о спекуляции. После того, как нас заснимут для телевидения, мы отнесём самогонный аппарат в опорный с моей «точки». А затем сходим на твою и сработаем на живца. Делов-то на пару часов.

Мы покурили.

— Ну, что, побалагурили, шут нас побери?! Шутники хреновы! — Взяв последнее слово, я бросил окурок и затоптал его в пыли. — Недаром говорят, утро вечера мудренее. Извини, что напрасно вызвал тебя.

— Да ничего. Завтра, так завтра. Костюм надевать?

— Да, надень. Впрочем, наденешь после того, как изымем у Сивухиных аппарат. Ты проживаешь в соседнем доме, делов-то минут на пять.

— Правда, телевидение будет, что ли?

— Да уж и сам не знаю. Ну, всё, пока.

— Пока.

И мы разошлись.

Идя домой, я подумал о муже Нино, сценаристе. «Надо было для начала познакомиться с ним! — пришла ко мне, увы, запоздалая мысль. — Иначе одна трепотня! Никакой стройности действия! Никакого искусства! Никакой правды жизни для миллионов!..»

                                       * * *

К восьми часам подхожу к опорному пункту милиции, где меня поджидают Сидоров и гражданка Барановская. Проживает Людмила Петровна в этом же доме, с внутренней стороны, в третьем подъезде. Её муж Николай, раз, примерно, в три месяца на недельку уходит в глубокий запой. И тогда я, участковый, у неё частый гость. Запойного Николая то на дому подлечу, то в милицейский «обезьянник» определю на ночь. Определял я Барановского на полгода в шестнадцатую наркологическую больницу. Всех больных, — у пьяниц здоровья нет, — из больницы увозят автобусами ежедневно на завод «ЗИЛ», приобщиться к общественно-полезному труду и заодно поработать для государства. А Николай здесь трудится таким образом уже более десяти лет! И ему всё равно, откуда ехать на работу — из дому или из «зиловской» больницы. Разница только в зарплате. Если едет из Братеево, получает в месяц, со слов Людмилы, и сто восемьдесят рублей, и все двести. Выезжая из больницы, приносит в семью двести рублей в квартал — получку за три месяца. Все методы лечения, как милицейские, так и медицинские испробовала горемычная женщина для мужа. Однако, вот, не помогает алкашу измениться, начать путь в сторону здоровья ни медицина, ни милиция. Барановскому охота раз в квартал обязательно уйти в затяжной загул. И покамест у запойного пьяницы возникает это желание, до тех пор он будет мучить жену и двоих малолетних детей. Наркологи за полгода так и не смогли установить точной причины, по которой Николай пьёт все жидкости, содержащие градусы.

— Привет, Гена! Здравствуйте, Людмила Петровна! Давно ли меня дожидаетесь?

Мой вопрос адресован Барановской, ибо с Геннадием у нас со вчерашнего дня договор встретиться возле опорного: у нас задание — изъять на выявленной точке самогонный аппарат и пройтись с ним, образно говоря, «вдоль по Питерской» до моего опорного. А далее нас в жилсекторе, неподалеку от него, примерно, часов в одиннадцать будет ожидать корреспондент Первого канала со съёмочной группой. По стране партия развернула компанию по борьбе с пьянством, алкоголизмом и самогоноварением, а цель благая — оздоровление, по мере возможности, образа жизни советских людей. Находясь на передовом рубеже, я, участковый инспектор нового столичного микрорайона Братеево, должен и обязан продемонстрировать на практике свои результаты. Мне и общественнику Сидорову доверено предъявить необъятной стране изъятый у несознательных граждан самогонный аппарат.

Женщина начинает:

— Второй день, как мой благоверный запил. Вчера, в пятницу, работу прогулял, а вечером пришёл пьяный в дым. Сегодня, ни свет ни заря, убежал к дружкам-подъездникам. — Повернувшись к Сидорову, заплаканно разъясняет: — Ну, мужики-то, алкашня, что собираются во дворе и в подъездах, а затем соображают «на троих».

— Что будем делать, — говорю — решать вам! То ли мне полечить Николая дома, то ли определить до вечера в «обезьянник»… Но пока, извините, на часа три у нас важное мероприятие, и у нас сейчас начнёться к нему подготовка!

Деваться женщине некуда, и она, высушив слезы, решает:

— Отправьте в милицию. Только, ради бога, не отпускайте вечером, а то опять где-нибудь нажрётся и ночью устроит скандал. У меня ж, вы знаете, малые детки. Уж лучше пускай возвращается утром, и скандалит, когда я отведу их в садик.

В потухших бирюзовых глазах женщины безнадёжная обреченность решать за мужа — как ему надавать по башке, но не очень. Если хоть чем-то можно было таким помочь, кроме милицейских и медицинских мер. Отказать же ей, пришедшей в опорный пункт милиции, нельзя, иначе зачем я ношу милицейскй мундир? Вдруг я решаю, что моя помощь Барановской важнее изъятия самогонного аппарата, даже с последующей демонстрацией его гражданам страны по центральному телевидению.

— Мы сделаем так!.. Людмила Петровна, за мной! Гена, ты с нами, может понадобиться помощь!

Николай Барановский становится столь буйным, что, порой, приходится его связывать, как быка, конечно, с сотрудниками милиции, поскольку одному с таким не совладать.

— Как он сегодня?

— Совсем дурной… хлебнул, видать, не закусывая, не меньше двух стаканов самогонки. Я это по запаху чую. Разбудил в семь утра меня и детей, начал приставать с того, почему не приготовила завтрак… Потом пошло… плохая я жена. А я ему: не на что тебя, алкаша, уже кормить. Ты лучше скажи, когда принесёшь мне зарплату? Тут, сами знаете… лезет драться. Бегу к вам и не знаю: что делать, если вас не застану? Суббота же, выходной… Телефоны-автоматы где работают, где нет… Гляжу, возле опорного ваш помощник, сообщает мне, что вы вот-вот будете…

Запыхавшись от ходьбы и разговора, Людмила Петровна заходит в подъезд и останавливается.

— Ну, вот, скажите-ка мне, у кого эти дружки-подъездники находят своё пойло в шесть-то утра?!

Всего через два дома отсюда по направлению к центру микрорайона успешно и почти круглосуточно функционирует первая самогонная точка. Чуток в стороне, метров за семьсот, неподалеку от конечной остановки общественного транспорта, работает в полную мощь вторая, братьев Сивухиных. Микрорайон небольшой, компактный. За полчаса можно легко, пёхом весь обойти.

Выйдя из лифта, на лестничной площадке, слышим детский плач. Наша запыхавшаяся спутница слёзно восклицает:

— Господи, когда уже закончаться мучения с этим иродом?!

— Ладно, вы уж полегче, Людмила Петровна!..

Она открывает ключами замок, войдя в квартиру, включает свет, сзади тихонько входим и мы. Из кухни раздается пьяный голос мужа:

— Опять куда-то бегала, стерва! Уж не в милицию? Поди-ка сюда! Щас поучу, как надо папку уважать! — Добавив к этому грязные ругательства, Барановский неустойчивой походкой идёт из кухни. При виде нас лицо пьяницы перекашивается от отчаяния и бешенства.

— Ах вы!.. твою мать!..

Людмила Петровна проскользнула в комнату к плачущим детям. Пьяный Барановский двинулся на нас, не признав меня не в форме, не зная и Сидорова, он поднял руку, я сделал шаг назад, коренастый Сидоров выступил вперёд, и пьяный, налетев на твердыню, рухнул нам под ноги. В следующий момент Сидоров уже заломил хозяину, за бытовое хулиганство, две ослабшие руки за спину и подтянул их на дыбу.

Показалось, хрустнули суставы, хозяин завопил, из комнаты вышла Людмила Петровна, посмотрела и вернулась к детям.

— Достань-ка из моего кармана ремень…

Какой же у меня предусмотрительный внештатник! Идёт на съёмки, а в карман, на всякий случай, кладёт орудие пытки. Он садится пьянице на спину, и, прижав пьяного лбом к полу, вдруг резко бьёт ладонями рук по ушам.

— Окстись, горилла!

Барановский осекается и более не орёт, осознав, что сегодня по любому уже не удастся избежать «обезьянника».

Дежурный Минаев удивлён моему звонку из квартиры Барановских по поводу мелкого хулиганства:

— …Да знаю я эту семейку. Но ты-то там как оказался? У тебя ж совершенно другая задача!.. Ты в эту минуту должен изымать самогонный аппарат для телевидения. Сапожкин и Шестаков в конторе… я проинструктирован, чтобы, в случае чего, подстраховать…

— Записывай адрес и направляй «воронка», — говорю и кладу трубку.

Пока прибывает наряд милиции, составляю на Барановского протокол по мелкому хулиганству, опрашиваю хозяйку, своего внештатника и пишу рапорт. Затем мы уже спешно передаём из рук на руки утреннего бытового хулигана Николая Барановского прибывшему наряду милиции и покидаем квартиру.

— Слушай, — задумчиво озвучивает оригинальную мысль напарник. — Вот вы называете алконавтами алкашей, но, по-моему, это несправедливо.

— С чего это вдруг? Это, всё-таки, милицейская практика!

— Да, это я понимаю. Но я, когда скручиваю, допустим, алкаша, чувствую, что это я в скафандре, я на важном задании. Меня отправили, словно, на другую планету. Вот мы идём на задание. На первую алкоточку. Изъять аппарат. А есть ещё вторая. Прикинь, вот мы должны доставить на землю важные инопланетные агрегаты…

— Ты что, это всерьёз, что ли?.. Хотя, ты, конечно, совершенно прав! Вот сейчас возьмём аппарат, и попрём на глазах у всего света через весь микрорайон…

— Семён, сколько на твоих командирских? — спрашивает меня внештатный сотрудник Сидоров по дороге на первую алкоточку.

Год как я награждён именными часами, так руководство Главка оценило меня на поприще борьбы с пьянством и алкоголизмом. Десять алкоголиков и одну алкоголичку лично в течение одного календарного года я направил в лечебно-трудовой профилакторий по решению народного суда. Мой внештатный сотрудник знал историю моих наградных и каждый раз, встречаясь со мной, обязательно интересовался временем.

— Смотри!

Мы останавливаемся, выставляю левую руку вперед, Геннадий может и посмотреть на них, и прикоснуться к ним, а также и прочитать надпись прямо на циферблате: «От руководства Главного Управления внутренних дел Мосгорисполкома». Общественник, поддерживая кисть моей руки, не первый раз читает вслух надпись, а затем философски изрекает:

— Ну, что ж… уже девять ноль пять, и более часа мы потратили на пьяницу Барановского. Если бы просто вызвали наряд, милиционеры бы сами с ним разобрались.

Я помалкиваю.

Сидоров отпускает мою руку и продолжает:

— К одиннадцати приедет телевидение. Что будет, если до этого мы не успеем конфисковать самогонный аппарат? Нет, допустим, что конфисковать аппарат мы успеем. На соблюдение всех формальностей, как опрос соседей, изъятие самогона и вызова «воронка» уйдёт полтора часа. Получается, времени у нас в обрез! Телевизионщики станут ждать? Как бы ни так!

Сидоров смотрит на меня, я для него большой авторитет — как, никак «министр» участка с тридцатью тысячами человеками населения! И обладаю, по его разумению, неограниченными властными полномочиями над народом. Могу остановить человека, и, сделав ему внушение, и составить протокол, и наложить штраф, и возбудить уголовное дело, и доставить виновного в суд — на самую скамью подсудимых. У внештатного сотрудника таких полномочий не было, нет и быть не может, и он, если мечтает об этом, тогда плохо спит по ночам. Ему может сниться, что он милиционер и ведёт беспощадную войну с алкашами, тунеядцами и судимыми, постоянно предавая виновных справедливому народному суду…

— Обождут, ничего с ними не случится… Им тоже требуется свое время… Пока выберут место для съёмок, пока развернут свои машины с осветительными приборами…

— А где определят площадку для съёмок, как думаешь?.. А кто им покажет место?.. А жаль, если не успею переодеться в костюм, и тогда меня заснимут в робе.

— Позвонил, что ли, в Чувашию?

— В том-то и дело! Ждут!

Напоминаю, что организатор мероприятия сам начальник милиции, не подведёт:

— Сапожкин и Шестаков уже в конторе. Они и встретят телевизионщиков, не сомневайся. И к месту съёмок проведут, и опорный покажут, — разъясняю диспозицию помощнику. — А теперь вернёмся к нашим баранам… мы уже на подходе к твоей «точке». Давай-ка ещё раз по кругу: «точка» надежная?..

— Обижаешь! Вчера, как разошлись, подежурил за столиком, где подъездники забивают «козла», и трое, один за другим, без проблем купили у Сивухиных самогону. Один из них — местный, из тридцать третьего дома, подходил и предлагал выпить. Считаю, никаких неожиданностей не предвидится.

Снимаю болтающуюся на плече рацию, отключаю её и прячу под пиджак. Выйти на связь с дежурным, запросить помощь не составит и минуты.

Не доходя до двенадцатиэтажки, расходимся в разные стороны. Сидоров сворачивает налево, я иду направо. Ему по времени к алкоподъезду чуть ближе, мне же не к спеху; в лифт Геннадий должен войти первым и подняться на девятый этаж, и лишь после этого я тоже вызываю лифт и поднимаюсь к самогонщикам. Итак, подождать за углом, у кабины лифта, как только щёлкнет дверной замок, немедля вверх и вломиться в квартиру. Тут Геннадий на подмоге, удерживает открытой входную дверь, а далее всё по отработанной классической схеме. Представиться хозяевам: мол, старший участковый инспектор… и посуровей так фамилию — Полищук, мол, с ним шутки плохи! Всем стоять, где стоят! И предъявить свое незаменимое оружие — красное милицейское удостоверение!.. Вот такая ошеломляющая процедура вторжения на неприкосновенную частную территорию — в квартиру жильца. Потом останется малое: достать рацию, выйти на связь с дежурным Минаевым — назвать адрес с запросом помощи. Даже самый отъявленный самогонщик не станет бросаться на участкового, чтобы гнать взашей представителя власти. Не пустить в квартиру он может, а выгнать вон — кишка тонка. Главное для меня, мента, попасть в квартиру законным способом, не взламывая дверей! Кой-какой положительный опыт по ликвидации самогонных точек у мента Полищука за пять лет накопился!

К примеру, о самом простом способе войти в квартиру в вечернее время, знает каждый милиционер. Надо всего-то отключить хозяевам свет, щёлкнув в электрощитке тумблером. И стать сбоку от дверного глазка или возле лифта…

За Сидоровым закрылась дверь подъезда. Надо подтянуться и мне. Ускоряю шаг, внимательно осматривая всё и всех попадающих в поле зрения вокруг. Вроде, всё чисто. В большом девятиподъездном доме изредка хлопают входные двери, выпуская во двор на прогулку сонных собачников с младшими братьями на поводках. Суббота, день выходной. После трудовой недели народ только-только просыпается.

Кабина лифта остановилась на девятом этаже. Пора и мне туда. Вызываю лифт вниз. И пока он спускается на первый этаж, ещё раз, мысленно прокручиваю ситуацию. У меня всего несколько секунд. Как только щёлкнет замок открывающейся входной двери, молниеносно заваливаюсь в квартиру, как солдат в траншею врага. Однажды, очень матёрый самогонщик все-таки закрыл дверь перед моим носом, но защёлка замка ещё не сработала, и со всей силы я навалился на супостата. Дверь подалась, чуток приоткрылась, я подставил ботинок и затем плечом добавил так, что мой матёрый дядя в полтора центнера весом отступил, с уважением впуская меня в зловонные хоромы. Плечо болело в тот раз больше месяца. Всякое бывает с самогонщиками, народец этот не из трусливых… Поначалу пытаются тебя ублажить, затем купить, и в конце концов, намекают на большие связи в милиции, в суде и в прокуратуре — дескать, советуем вам, участковый инспектор, с нами не связываться, не тех, де, экспроприируете!.. Но оказавшись на скамье подсудимых, честно признают себя виновными и согласными со штрафом и конфискацией самогонного аппарата и сивушного неочищеного самогона…

Лифт останавливается на девятом этаже. Выхожу из кабины и едва успеваю сделать несколько шагов по направлению к заветной двери «золотых самогонщиков» — братьев Ивана да Виктора. Моему взору открывается весьма неприглядная картина. Внештатник Сидоров пятится задом, еле держась на ногах. В закрывающейся квартире мелькает злорадное, обросшее чёрной щетиной, лицо одного из двух братьев. Сидоров вот-вот плюхнется на бетонный пол. Подхватываю его сзади. Одной рукой он держится за нос, он расквашен и начинает обильно кровоточить. «Хорошо, что ещё не в свадебном костюме!» — мельком думаю про себя. По-шустрому сопровождаю внештатника к лифту, нажимаю кнопку вызова, кабина распахивается, и мы оказываемся внутри.

— Гена, запрокидывай голову кверху! Эх, холодной воды бы сейчас! А ещё лучше — льда, а?

Он кивает.

— Да только где ж его взять?!

Суечусь в лифте возле товарища, а чем тут поможешь? Но он, молодчина, стойко переносит боль, не издав ни стона. Лифт, наконец, останавливается, и мы, не солоно хлебавши, выходим из подъезда.

— За нами, я убежден, оттуда наблюдают, — говорю, намекая на окна. — Нельзя нам засветиться, — говорю Сидорову и тяну за собой, молчаливого и униженного, на узкую асфальтовую полоску возле самой стены дома под окнами первых этажей.

Смекаю, что в соседнем доме на первом этаже проживает знакомый гаишник. Решительно и быстро двигаемся к нему.

Гена, видно, хочет что-то сказать:

— Молчи, обсудим ситуацию после. Сейчас нам бы льда! Обещаю: этого коварства братьев я на тормозах не спущу! Подведём их под статью «спекуляция».

— Но не сегодня, да? — чувствую, выговаривает Сидоров мне.

— Ничего, не сегодня, так завтра. Дайте только срок!..

— Да какие за это срока?! Я-то — гражданский!

— Да, был бы ты по форме, не отвертелись бы.

— А сейчас что, отвертятся?

Разочаровывать Сидорова мне не хотелось.

— Вот и пришли!

На счастье, сотрудник дорожно-постовой Рысев оказался дома, хотя, казалось, долго жму кнопку звонка. Открывается первая дверь тамбура.

— Привет, Виктор! Окажи-ка нам срочную помощь!.. Тащи давай лёд!.. Мы на задании… Это мой внештатник Геннадий… В соседнем доме, на алкоточке нам только что дали в нос.

— Да вижу! Чего толпитесь? Проходите в коридор. Я мигом…

Гаишник пулей улетает на кухню, откуда доносится шкворчание зажариваемой рыбы. Слышны только обрывки его разговора с женой. Виктор несёт Сидорову кусочки льда, отковырнутые из стенок морозильника, завёрнутые в чистую белую тряпку; тут же пригождается и небольшое полотенце, обильно смоченное холодной водой.

— Что у вас за задание такое?

— В свадебных костюмах сняться на телевидении.

— Шутники! Ладно, моё дело кровь остановить… Но если надо — пойду с вами брать точку! Мстить будете?

— Нет, не сегодня.

— Спасибо, друг! — говорит Сидоров.

— Да чего там!.. Могу предложить жареной рыбы, позавтракаете с нами?

— Будешь? — спрашиваю Сидорова.

Он отрицательно мотает головой.

Итак, всё должно было идти по утвержденному плану. Сидорову открыли дверь, он зашёл в квартиру, попросил продать пол-литра самогона. Вместо него он получил в нос прямо на лестничной площадке. Отчего же Сидоров даже не успевает среагировать? Вывод однозначен: его вычислили. Элементарно узнали! Но если так, он в гражданском платье, имеет право с утра опохмелиться… Нет, слишком часто мы всюду показываемся вместе. Сидоров проживает тут же, в соседнем доме, и я не раз бывал у него, в результате бесчисленное количество раз мы прошлись и у алкоподьезда. А признать Сидорова — пустяки, стоит ему только кому посмотреть в глаза… Косоглазие!

Конечно, во всём я винил одного себя. Не смог предвидеть такой существенной мелочи! Ладно, Сивухины, продавайте пока своё пойло, но стану дневать и ночевать на участке, пока с вами не поквитаюсь за товарища!

Я уже мечтал, как ловлю нескольких новых покупателей, опрашиваю их в конторе и слышу в их признании фамилию Сивухиных. Затем я неожиданно заявляюсь к братьям с участковым Кондрашовым, отключаю свет и жду возле двери, пока они не откроют её, ибо без электричества завод встает. «И оформим мы вас, братья-кролики, сперва за мелкое хулиганство, подержим до утра в «предвариловке», а поутру я сам лично отвезу вас в наш справедливый народный суд. Со всем вашим скарбом! Вот бы когда я согласился, чтобы меня сняли на Первом канале, и о моём подвиге узнали на родном Полесье! И уж я продемонстрировал бы, как вы, Сивухины, бросаете в самогон таблетки аспирина, чтобы у местных алкашей лучше деревенели их мозги! Можно было бы пригласить в ассистентки бывшую артистку театра и кино Нино, у которой на самогонщиков тоже вырос большой зуб.

— Ну, всё, брат, спасибо, ещё раз низкий поклон жене.

— Простите, братцы, — она не вышла из кухни, стесняется, вы застали нас чуть не в неглиже.

— Ничего! Главное — лёд!

— А остальное скрупится-смелется! — пытается пошутить Сидоров.

— Вы точно не на задание? А то ведь я сейчас, мигом!..

— Сказано же — ждёт телевидение! Строго двоих!

— Ну, ладно… Как-нибудь позвоните, что там у вас да как?..

— Договорились!

За нами закрывается дверь, тает запах жареной рыбы с луком («Эх! Сейчас бы под рюмочку!..»), и мы удаляемся.

Глава 3 
Вино и кино

Медленно движемся с Сидоровым ко второй алкогольной точке, выявленной мною недавно в двадцать восьмом доме. Ни я, ни поникший было духом, но уже пришедший в себя от прямого удара в нос, Геннадий вслух больше не вспоминаем о телевидении. Мои «командирские» показывают десять двадцать пять. Приедет телевидение к нам в Братеево или не приедет — оба делаем вид, что нам теперь по барабану. Разве что причины такого отношения к известности теперь у каждого свои, особые. У меня задание, а у помощника — помятый вид, и родные в Чувашии, видя такое, могут составить не верное представление о борющейся с самогоноварением Москве… Самогонный аппарат у братьев Сивухиных мы не конфисковали. На алкоточке Сидорова травмировали, разбив ему нос: узнав в глазок подсадную утку, устроили ей сюрприз, как только её нос оказался в досягаемости кулака — тут же и пострадал.

Дорогой, извиняюсь перед Сидоровым:

— Я тебе коньяк поставлю, точно!

— Опять то когда ж будет! А я бы сейчас от стакана не отказался.

— Вот возьмём товар, имеешь право подлечиться.

Он обрывает:

— Нет, я сам хорош! Со своим косоглазием лезу прямо в малину, которую гоняю! Это ты прости меня, Сеня!

— Да чего прости?! Лопухнулся я! Жаль только, что это не гарантирует от дальнейших ошибок. Сколько ещё от меня пострадает невинных!

— Надеюсь, это репетиция перед интервью. Наказания без вины не бывает…

— Не забудь сказать это корреспонденту!

Мы посмеялись.

— Ладно, никто не виноват. Это судьба!

На душе у меня полегчало. Проанализировав неудавшуюся попытку, мы с боевым настроем подошли к дому, где круглосуточно и с большим размахом работала вторая самогонная точка на моём участке. Направляемся сначала прямиком в квартиру грузинки Нино, жившей над точкой этажом выше.

Нажимаю на звонок: два коротких и один длинный — условленный сигнал, это важно: к Нино частенько, перепутав квартиры, наведываются за самогоном. Она встречает таких гостей крепким словом и железной трубой от пылесоса. Под горячую руку не так давно едва не огрела меня самого. Это до знакомства. На счастье, тогда я был в форме. Теперь Нино моё доверенное лицо, осведомитель, и я могу зайти к ней пошептаться в любое время суток, когда разрешит её муж-сценарист. Правда, для этого с мужем ещё надо было познакомиться лично.

Нино открывает дверь, она в хорошем настроении. В нарядном платье грузинка не кажется такой дородной. Приветливо улыбается:

— Здравствуйте! Заходите, сейчас познакомлю с мужем.

— Спасибо. Непременно!.. Это, вот, мой внештатный сотрудник Геннадий Сидоров, прошу доверять, как и мне!

— Вано! Иди, дорогой, к нам! У нас гости!

В коридор выходит худенький и небольшого роста хозяин.

— Вано, это наш участковый, он не в форме, потому что хочет снять меня на телевидение, я тебе говорила…

— Полищук, Семён Александрович, ваш участковый, — говорю я и вынимаю визитку. — Это вам. А это…

— Я слышал, что Гена — ваш помощник. Что у него с лицом?

— Глаз у меня косит, — выручает меня Геннадий, — а с лицом то, что на задании мы ввязались в серьёзную драку.

Приветливая улыбка сползла с лица хозяина квартиры.

— Я так думаю… Кто поднял руку на внештатного участкового милиционера, он не прав! Если ты покажешь мне этого нехорошего человека, я поговорю с ним, как мужчина с мужчиной. Не смотри на меня, что я метр с кепкой. Мы с тобой, товарищ Сидоров, имеем свой недостаток, но мы его компенсируем! Вот, я маленький — да удаленький, в юности занимался каратэ. Могу прыгнуть выше собственного роста. Вот моя Нино! Она вам расскажет, как я защищал свою любовь!

— Хорошо, но в другой раз! Две недели назад я пообещал вашей хозяйке, что ликвидирую алкоточку у ваших соседей. Операция началась, её название «Останкино».

— Останкино, почему?

— Вано, ай! Я же говорила тебе!

— Хорошо, что от нас требуется? — спросил грузин.

— Пусть ваша Нино встанет у окна… Надеюсь, она знает всех соседей, проживающих в вашем подъезде?

— Не волнуйтесь! Чужого человека распознать мы сможем, — отвечал Вано за Нино. Алкашей за самогоном в нашем подъезде Нино учует хоть за версту! А мне что делать?

— Дайте Сидорову льда, ты не против, Гена?

— Мне бы сейчас стакан самогона! — сказал Геннадий.

— Самогона у нас нет. А настоящее грузинское вино вас ждёт!

Сладковатый бражный запах тут же шибанул в нос, едва я заглянул за сантехнический шкаф. В квартире нижнего этажа варился самогон. Сам я, выросший в деревне, знал в этом толк. Да и родители мои, вырастившие большой сад, могли бы поспорить с Вано и Нино, у кого вино лучше! В Москве же за пять лет мною было изъято у самогонщиков более десятка аппаратов разного калибра, в том числе весьма оригинальных конструкций, тут уж москвичи обгоняли деревенских, — даже и с датчиками давления и дистанционным пультом управления.

— Сейчас я вам налью по стаканчику, работе нисколько не помешает! — говорит Вано. У Сидорова покатился кадык. Я соглашаюсь:

— Ну, если по маленькому…

Вдруг нас прервал голос Нино:

— Идут! Смотрите! Ну же, быстрей!.. — Нино вычислила забулдыгу, жаждущего выпить немедленно у подъезда. — Этого можно будет взять сразу с поличным, как только выйдет на улицу. Будет пить из горла!

— И мне бы хоть глоток, не помешало бы, — вдруг говорит Геннадий.

— Не накаркай. Судьба, брат, дело такое! А у нас ещё съемки!

— А хоть вина?

— Знать, не судьба!

Благодарим хозяев и не спеша спускаемся по лестнице этажом ниже. Слышим, как останавливается лифт. Выйдя, клиент алкоточки направился к цеху, мысленно потирая руки и натурально глотая слюну. Представляю, как сердце его радостно бьётся, и мне слегка неудобно, что предстоит разрушить намечавшееся счастье этого человека. Но Родина ждала телепередачи, и я дал команду:

— Гена, пошли!

Лишь чуточку приоткрыв лестничную дверь, мы уже услышали, как покупатель дважды позвонил. Ему открыли, впуская вовнутрь. Там его должны были обслужить минуты за две.

В этом доме, к счастью, нет тамбуров со своим набором квартир. На лестничной площадке расположены всего четыре двери, общая дверь, у лифта, не имеет замка, нам на руку. Мы свободно проходим к нужной квартире.

Вот щёлкает дверной замок. Мужика выпускают. Внутри хозяйка. Завидя у входа Геннадия, а сзади меня, стоящего в очереди за её «медовухой», сипловатым голосом приглашает и нас:

— Проходите. Да оба сразу!

Мы благодарим и проходим в коридор. Хозяйка закрывает за нами дверь и начинает с Сидорова, с разбитым носом и опухшим лицом. На этот раз его внешние приметы работают безотказно на хороший результат.

— Тебе сколько, милок?

— Поллитрушечку бы, — вежливо отвечает Геннадий. И суёт в руку женщины деньги.

Самогонщица, лет пятидесяти, со шрамом на лице, припадая на одну ногу, уходит за товаром на кухню. В квартире стоит ароматный бражный духан вперемешку с резким запахом будто только что откупоренного бидона свежего самогона. Тёртая, видать, баба, была одна в квартире, никого не боялась.

«Вот я сейчас суну тебе под нос удостоверение!» — отчего-то с отместкой говорю я себе, будто тут была точка «братьев Ивана да Виктора». Но в сравнении, мне вдруг становится её жалко. Но рефлекс срабатывает, и как только женщина оказывается на кухне, шепчу Сидорову:

— Забираешь товар и тут же уходишь. Дожидаешься у подъезда нашего «воронка» и проводишь сюда милиционеров. Затем пригласишь Нино или Вано, и ещё одного жильца с другой квартиры, как понятых. Всё, давай действуй, а с ней я тут сам…

Закрыв за Сидоровым дверь, инвалид-самогонщица обращается ко мне:

— Давай деньги, сколько тебе?

Достав из кармана пиджака милицейское удостоверение, сую хозяйке против глаз. Чем она удивлённей, тем вежливей говорю:

— Пожалуй, возьму много… или всё, оптом. Пожалуйста, без лишнего шума.

Совру, если скажу, что меня, представителя власти, она сильно испугалась. Она не упала в обморок и не онемела от страха. Я таких навидался. И всего этого от неё также не ждал.

Провожу необходимые процессуальные действия: первое — по изъятию самогонного аппарата, и второе — по изъятию его продукта. Входная дверь остаётся всё время настежь открытой, пропустив в себя приехавший по моему вызову наряд милиции из трёх человек, соседей-понятых во главе с грозной и вполне удовлетворенной Нино. Она была нарядно одета, и, видно, не понимала только, когда её начнут снимать для телевидения. Прямо в незапертую квартиру мимоходом забрели два алкаша, жаждущих опохмелиться до наступления обеда. Побывал здесь и мой непосредственный начальник майор Шестаков.

Сидя за столом в просторной комнате, составляю акт добровольной выдачи самогонного аппарата гражданкой Мамыриной. Шестаков, склонившись над столом, тихонько напоминает мне о главной повестке сегодняшнего дня:

— Семён, телевизионщики уже полчаса, как на месте.

Я оглянулся, Нино и след простыл, всё время бывшая рядом, она, вероятно, уже снималась в кино. Оказывается, автомобили из телецентра уже расположились во дворе дома номер тридцать четыре, между первым и вторым корпусами.

— Там с ними Сапожкин. Он их предупредил, что ты сейчас изымаешь аппарат. Эту процедуру нужно проводить без спешки и суеты, а это требует соблюдения норм соцзаконности. Съёмочная группа готова ждать сколько потребуется. Как тут закончишь, шумни по рации дежурному Минаеву: «Ну, работу закончил, следую в опорный». Мы услышим и предупредим всех телевизионщиков. Ну, всё, удачи, Семён… Да, чуть не забыл спросить: твой внештатник Сидоров с кем-то подрался? Чего он тут?..

— Да его только что со мной избили на первой алкоточке.

— Так что, не будь этой запасной, телевизионщикам нужно было давать отбой?! Ну, вы герои!.. В понедельник напишешь рапорт, буду ходатайствовать перед руководством управления о материальном поощрении Сидорова.

Впервые я пожалел, что тоже не получил в нос. Хотя… на кой мне вторые именные часы? — сказал я себе, когда Шестаков уходил.

— Ну, не буду больше мешать. Действуй!

Шестаков тоже проваливается в открытую настежь дверь. Рядом с ней, в коридоре, на страже интересов нашего трудового дела стоит на «боевом посту» мой внештатный сотрудник с весьма презентабельным видом. Он, как солдат кремлёвского полка в Александровском саду у Вечного огня. Рядом у его ног — двухведёрный, из нержавеющей стали, блестящий самогонный аппарат. И полнёхонькие, стоящие в два ряда, одиннадцать трёхлитровых банок со свежайшим самогоном. Мне кажется, он глотает слюну.

Хороший у меня начальник, майор Шестаков. Простой, требовательный, но и никогда не обидит почём зря. За подчиненных, если заслуживают защиты, встанет грудью и перед самым высоким начальством. У меня не было и нет таких качеств, как у Шестакова, но, слава Богу, они у него были и, значит, было с кого брать пример. Сколько всего у «министра» участка начальников, мне хотелось порассуждать подробней, но теперь я был очень занят всеми процедурами соблюдения социалистической законности — составлял акт изъятия и фиксации объяснений от понятых и свидетелей.

Под занавес я вручаю гражданке Мамыриной повестку о явке её в понедельник, к девяти ноль-ноль утра в отделение милиции. Объясняю, что её ждёт суд и справедливое, — только без обид, — наказание. Да, достаточно большой денежный штраф с конфискацией самогонного аппарата и продукции его выработки, а именно, тридцать пять литров того, что имеет совершенно определённые параметры и свойства — цвет, запах и крепость самогона.

«А смысл?!»

«Какой смысл?» — мысленно вступаю в дискуссию с хозяйкой квартиры.

«Смысл самогоноварения! Вот какой смысл?»

«Смысл ясен: вам заработать денег на чужом пьянстве, — говорю, захлопывая папку. — Знали бы вы, у скольких людей исковерканы судьбы, распались семьи!..»

— То же мне, закон! Нашли крайнюю бабку! И что, после вашего указа станут меньше пить? Да ни в жисть!

— Ну, это у кого что на роду написано. Вам быть самогонщицей и попасться. Мне, вот, с делом этим покончить. А завтра… поживём — увидим.

— Надо же до чего додумались! Избили своего, подсунули мне под глазок!.. Ну, как тут мне было догадаться?!

— Говорю же, судьба.

— А, может, пока никого нет, налить по стаканчику? У меня есть там, — она показала под стол.

— Налей, пожалуй, вон ему. Только немного, полстаканчика.

Сидоров принял из рук хозяйки стакан, наполненный до половины, и выпил. Когда он открыл глаза, в руки его хозяйка сунула солёный огурец.

Докладываю по рации дежурному Минаеву об окончании работы в квартире самогонщицы Мамыриной. Сидоров уже давно подготовил самогонный двухведёрный аппарат из блестящей нержавеющей стали к небольшому путешествию в опорный пункт милиции. «Внештатный участковый», как назвала его Нино, будто знал своё дело очень давно: спустил остатки браги в унитаз, раскрутил змеевик и несколько трубок, засунул их вовнутрь бака, накрыл крышкой. После этого с вещдоком Геннадий ожидает меня возле открытой входной двери. Конфискованный самогон в трёхлитровых банках несколько приехавших милиционеров готовы погрузить в милицейский автомобиль. Старшина Демченков пишет и отдаёт мне расписку о получении одиннадцати полных трёхлитровых банок. И ещё одной, неполной, банки.

Старший наряда патрульно-постовой службы готов увозить всё изъятое в дежурную часть. Зелье вместе с аппаратом его возгонки в понедельник отправятся в суд — для предъявления судье. Инструктируя старшину Демченкова, говорю ему:

— Вся ответственность за сохранность самогона лежит персонально на тебе, Сергей. Всё ясно?

— Так точно, товарищ страшный лейтенант! Не боитесь, до конторы довезу. Дежурный Минаев сейчас же опечатает каждую банку, разве что кроме неполной.

— Я этого не слышал.

— Не переживайте. В понедельник я дежурю, ротный Баранчик мне и поручит доставить это добро в суд. То есть, вместе с вами и самогонщицей Мамыриной… Разрешите уносить?

— Уносите, только без боя, как у грузчиков вино-водочного: у них всегда руки дырявые.

— Всякое бывает. Разобьём, так водой разбавим.

— Пошутили и будет.

Милиционеры патрульно-постовой народ ушлый. Возят изъятые вещественные доказательства в суды и знают, что жидкие вещдоки судья пробовать не станет, а прикажет вылить в унитаз, там же, в суде, и это указание будет немедленно исполнено. Вот, сейчас они погрузят в автомашину полнёхонькие банки с пластмассовыми крышками и сначала увезут в контору. А как проконтролируешь качество самогона — до и после перевозок? Никак…

Знавшие Сидорова подходили к нему, спрашивали, что с ним случилось. Геннадий уже отшучивался, как мог, но правды не говорил.

— Как ты, Гена, надеюсь, уже не сильно болит? — интересуется у внештатника знавшая его техник двадцать восьмого дома.

Подхватив на руки бак из нержавейки, он, подмигивая женщине, отвечает:

— Лёд здорово помог!

— Да, лёд в этом деле это вещь!

Его бы Сидорова доставить в травмпункт, получить заключение о нанесении вреда здоровью внештатного сотрудника гражданином Сивухиным. В этом случае мы сможем принять меры воздействия к самогонщику, вплоть до привлечения к уголовной ответственности. Врач мог предложить и больничный лист о временной нетрудоспособности. Можно было сообщить дирекции завода о геройстве при задержании матёрого хулигана, попросить поощрить денежной премией. Я понимал, что предложи всё это Сидорову, он мог бы согласиться.

Но всё это суета сует, к сожалению, такого почёта мы с Сидоровым не заработали.

На улице к нам подошла взволнованная Нино.

— Если что, мы с Вано готовы дать интервью… Можете смело на нас рассчитывать.

— Да, но вы же видите, какие для нас сегодня съёмки?! — Я показал на Сидорова.

— Конечно, я понимаю. Я так вам сочувствую…

Мы попрощались.

Во дворах между первым и вторым корпусом тридцать четвертого дома нас ждёт съёмочная группа. Уже более часа выжидают нас журналисты, хотят, закинув свой невод, поймать меня и Сидорова в свои телевизионные сети. Минут через пять нас выловит корреспондент Первого канала. Он станет задавать серьёзные вопросы, с политической подоплекой:

«Представьтесь, кто вы такие? Скажите, а как вы боретесь с самогоноварением? Скажите, а что это за блестящий предмет вы несёте? Ой, случаем, не самогонный ли это аппарат? Будьте так добры, поверните его к нашим камерам!»

— Гена, как только мы подойдём на расстояние вытянутой руки, корреспондент подрулит к нам. Он начнёт задавать мне вопросы. Если что, тоже отвечай, своего «геройского» вида не бойся, говори пострадал во время операции, разглашать запрещено! Уразумел-таки науку изъятия самогонного аппарата?

— Уразумел! С Сивухиными надо бы побыстрей поквитаться!..

— Не сомневайся, заплатят за всё!..

Так и есть! На нашем пути видим большую толпу народа. Все смотрят в нашу сторону.

Сидоров запричитал:

— Я-то, вот, в рабочем комбинезоне, а ты-то, вот, в свадебном костюме!

— Не хнычь!

— Ага, так и поверила страна, что участковый, как свадебный майор, ходит на захват преступников!

— Участковый — нет, а спецагент Полищук — да!

— Тогда и отдувайся за обоих! Перед многочисленной роднёй с расквашенным носом я выгодно послужу твоим фоном, так и быть, пойду на эту жертву. Но интервью с меня — дудки!

От полусотни местных жителей отделилась женщина, корреспондент на высоких каблуках. Она делает в нашу сторону несколько шагов и останавливается, поджидая, когда мы поравняемся с ней.

Я шагаю рядом с человеком, несущим спереди себя на руках большущий бак из нержавеющей стали, и всё внимание, наверное, теперь на этом человеке, внештатнике Сидорове, но уж точно не на мне. Приближаемся оба к корреспонденту и останавливаемся в двух метрах от неё. Миловидная женщина, в которой я узнаю известную телеведущую, говорит в микрофон:

— Здравствуйте! Я корреспондент Первого канала центрального телевидения, сильно похожая на красавицу Веденееву. — Назвавшись, она попросила: — Представьтесь и вы, пожалуйста. Кто из вас участковый инспектор микрорайона Братеево?

— А? Это я! — В красивой руке микрофон чёрным шариком покатился по воздуху к моей скромной персоне.

«Шестой год ты, Семён, топчешь землю своего участка, — стал я отвечать самому себе, и, надо сказать, всё промелькнуло в долю секунды. — Ты считаешь себя состоявшимся участковым милиционером. Отвечай же на уверенно поставленный вопрос также уверенно. Когда ещё выйдет антиалкогольный указ правительства, и когда ещё найдут такого увальня как ты?.. чтобы он на глазах миллионов зрителей вздумал тягаться с самой, с самой…»

В левой руке у меня бумаги, свёрнутые трубочкой. Моя правая рука еле заметно дёрнулась вверх, к фуражке. Вовремя вспоминаю, что сейчас я одет, как прогуливающийся гражданин Братеево, разве что сбежавший с собственной свадьбы.

— …Старший лейтенант Полищук, Семён Александрович.

— Семён Александрович, позвольте задать вам несколько вопросов… Сколько лет вы работаете на участке?

— Пять лет, — чеканю я, не забывая и видя краем глаза, что помощник Сидоров держит в руках двухведёрный самогонный аппарат. Он, как обхватил бак руками ещё в квартире, так ни разу его из рук не выпустил. Не такой он уж и лёгкий, этот бак из нержавеющей листовой стали! Мой внештатный сотрудник не ропщет, но, всё же, я прошу:

— Извините, товарищ корреспондент, но вы не будете возражать, если мой общественный помощник милиции, Геннадий Сидоров, передовой работник завода «Серп и Молот», поставит самогонный аппарат на асфальт? Сегодня с утра он участвовал в важной операции, вы видите, он был даже ранен. Но он всё ещё на посту, и от долгого пути с нового места преступления у него занемели руки и ноги.

— Да, пока мы с вами будем беседовать, пусть наш герой немного отдохнёт…

— Он родом из Чувашии…

— А? Это хорошо… Пусть Чувашия гордится своим гордым сыном… — «Степей», или «гор?» — могла бы добавить корреспондент, но не добавила, а я не знал, в каких условиях жил на малой родине мой товарищ, и тоже не мог подсказать.

Мой общественник распрямляется и начинает вытирать тыльной стороной ладони выступившую на лбу испарину.

Взглянув с близкого расстояния на моего общественника, корреспондент восклицает:

— Как это ужасно!.. Вам, надеюсь, оказана медицинская помощь?

— Спасибо… Да, конечно, оказана, — находится Геннадий. — Но, если позволите, перейдём к нашей первостепенной задаче. Ваша передача посвящена теме «Пьянству — бой!»… — пытается развить тему Геннадий, но мне жалко чувств телезрителей, и я беру весь удар на себя:

— Должен вам и всем зрителям страны сказать, — заявляю я, — что мы не на прогулке. А на службе случается всякое… Действительно, перейдём к делу… — Я глянул на оператора с камерой. — Только что данным внештатным сотрудником милиции Сидоровым и мною конфискован этот, стоящий рядом с нами, самогонный аппарат. — Я наклоняюсь к двадцатилитровому баку и, сняв крышку, вытаскиваю оттуда спиралевидную металлическую трубку — «змеевик». Демонстрирую её корреспонденту, а заодно и телезрителям. Опускаю её обратно в бак, вынимая изогнутые блестящие трубки из нержавеющей стали. Показываю их народу всей страны, а затем засовываю вовнутрь. Распрямляясь, продолжаю рассказывать:

— В квартире несознательной гражданки-самогонщицы, не стану называть её фамилию…

— Понимаем, это пока тайна следствия…

— Да, разумеется… в этой квартире мы пресекли сегодня пьянство многих людей нового столичного микрорайона.

Вижу по лицу корреспондента, что что-то пошло у неё наперекосяк. Вижу, что она вновь сосредотачивается.

— Да, вы — практик, ежедневно работающий с населением. Как вы считаете, в случае закрытия в нашей стране вино-водочных магазинов, поддержит ли народ решение правительства о введении в стране сухого закона?

«Ага, добавь ещё, думаю, — не возникнут ли у нас алкогольные бунты? И справится ли наша милиция с массовым самогоноварением? И спросите, — «Кстати, сколько вами изъято самогонных аппаратов в этом году, и за всю пятилетку работы на участке?»

— К сухому закону я отношусь, как к мере, ликвидирующей свободную продажу алкогольных напитков. Правильно?

— Да, конечно!

— Я лучше вот что добавлю: в этом году мною конфисковано два самогонных аппарата, а это третий. За пять лет работы на участке, соответственно, я их изъял девять… В том самом доме, где мы конфисковали аппарат, прямо над квартирой этого бытового завода спиртных изделий проживает бывшая артистка театра и кино, известная как Нино. Я видел её прекрасные портреты на стенах её скромного жилища, — так как вы думаете, хочет ли она, чтобы её гости ежедневно нюхали пары сивухи вместо настоящего грузинского вина?!

— О, конечно же нет! Грузинское вино превосходно!

— Тогда ответ и для меня, практика, и для всего населения Братеево, думаю, очевиден. Впрочем, как и для всех здравомыслящих людей страны. — Я гордо замолчал.

— То есть, вы думаете, население поддержит правительство?

— Правительство? Да как же можно не поддержать нашу власть?! Но вот сухие законы… Я скажу так — нас не страшит ничто! И пусть даже назавтра мы с вами станем наблюдать большой прирост самогоноварения в стране после закрытия вино-водочных магазинов, но опыт борьбы с этим злом у нас уже есть!

— Да, и сегодня мы все являемся этому свидетелями.

— Да, отрицать это было бы глупо. Тем более, всегда рядом с нами такие, как мой помощник, общественный милиционер — Геннадий Сидоров…

— Вы сказали, Геннадий Сидоров работает на столичном заводе и является передовиком производства?..

— Да, и он мастер. Он принят кандидатом в члены партии.

— Да, с таким передовым сознательным рабочим и общественником вы, участковый милиционер, справитесь с любой поставленной самогоно… не важно… с любой задачей. Большое вам спасибо, Семён Александрович, за глубокое интервью. Желаю дальнейших успехов в вашей нелёгкой работе. Работе, товарищи, — говорила корреспондент уже в камеру, — такой необходимой нашему обществу!

Повернувшись к Сидорову она тихо добавила:

— Не переживайте, мы покажем вас так, чтобы вы выглядели достойно.

— Спасибо.

— Я в этом нисколько не сомневался, — говорю я Геннадию. — И от меня они отрежут всё, что нужно. Монтаж всё сделает за нас!

— А-а!..

Наклонившись, Сидоров вновь обхватывает руками двадцатилитровый бак самогонного аппарата. Поднявшись, он смотрит на меня и широко улыбается.

Между домов выглянуло яркое сентябрьское солнце. Небесное светило коснулось своими ярко-золотистыми лучами отполированной поверхности бака, и, скользнув зеркальными зайчиками, отразилось многими лучиками в глазах собравшихся жителей нового московского микрорайона Братеево.

К нам подъехала милицейская машина и мы благополучно прибыли в свою «контору».

Открыв опорный пункт, первым делом говорю внештатнику Сидорову: