Бесплатный фрагмент - У ваших стен есть уши

ПЕРВОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ ПИРОГОВА И КАПУСТИНА

— А может не рисковать? — Гоша застегнул «молнию» на куртке и посмотрел на себя в зеркало. — Может того этого… ну, крыло ей оторвать для начала. И посмотреть, что получится.

— «Того этого», — передразнил Гарик. — Сказки все это про эффект бабочки! Сам подумай, как судьба мира может зависеть от какой-то там …козявки?

— А вдруг? — вид в зеркале не понравился Гоше, и он расстегнул «молнию»: ниспровержатели…. или опровержители?…нужно будет спросить у Нины Ивановны, когда они вернутся в школу… в общем, опровергатели устаревших научных догм должны выглядеть по–революционному. А тут какой-то малолетка, застегнутый до подбородка. Им с Гариком уже по четырнадцать! Гарик вон вообще уже два раза целовался. Если не врет, конечно.

— Вдруг, вдруг… — проворчал в ответ опытный целовальщик — Залезай давай! Мне отец башку оторвет, когда узнает, что я его машину времени брал… а ты «крыло надорвем, вдруг чё случится…».

Машина времени была старой и неудобной. Одна из первых отечественных моделей: медленная, неказистая, некомфортная. Пластик местами отлетел, крышка панели управления треснула, провода то тут, то там перемотаны изолентой. На такой стыдно даже в ближайший век прокатиться, но чего не сделаешь ради научного открытия. Вот дадут им Нобелевскую премию за опровержение эффекта бабочки, тогда Гарик отцу новейший образец купит, «Колу–бентли». И пусть сосед Брамович от зависти лопнет! Ну что, вперед?

— Поехали! — вслух сказал Гарик и нажал клавишу «старт». — 210 миллионов лет назад, триасовый период. Это тогда, когда первые бабочки появились.

— Дотянем… того этого? — тревожно спросил Гоша.

— Не боись! Отец почти до девона добирался, когда к нам бабушка… ну его теща… в прошлом месяце приезжала. Целую неделю там просидел на подножном корму: одними хвощами да папоротниками питался.

Триас встретил путешественников теплым ветерком. То тут, то там росли странные растения с бочонковидными стволами и большими рассеченными листьями. «Цикадофиты», припомнил Гарик. Они с Гошей бодро шагали вдоль опушки, разглядывая огромные хвойные деревья с толстыми — в несколько охватов — стволами.

— А воздух-то, воздух какой! — восхитился Гоша. — Эх, испортят его китайцы.

— Это почему? — удивился гошин спутник, остановившись у самого большого ствола дерева и вытащив перочинный ножик.

— А… ты ж на последнем уроке экономики не был… Китайцы решили теперь фабрики и заводы выносить в эти… как их… доисторические времена. Ты чего это делаешь?

— Оставляю доказательства, — ответил Гарик. И вырезал на толстой коре дерева «Здесь были Пирогов и Капустин». Придирчиво осмотрел надпись, подмигнул однокласснику и вдруг заметил за его спиной большую разноцветную бабочку.

— Вон она! — прошептал мальчишка. — Оборачивайся, только не спугни.

Гоша медленно повернулся к бабочке, крепче ухватил сачок и, кивнув товарищу, стал осторожно подкрадываться к жертве. Но осторожность не понадобилась: жертва вовсе не торопилась куда-то улетать. Будто специально ждала его, Гошу Капустина, ученика 8 «б» класса Новокочковской средней школы, будущего лауреата Нобелевской премии.

— Ты чего это носом шмыгаешь? — спросил Гарик, глядя на понурившегося приятеля.

Они сидели прямо на земле, прислонившись к корпусу машины, и обедали захваченными в дорогу пирожками с картошкой.

— Бабочку жалко! — буркнул Гоша.

И тут же вскочил на ноги: из сгустившегося коконом воздуха вышел пожилой седеющий мужчина в черном комбинезоне. Рукава комбинезона украшали два одинаковых рисунка: зеленая крона дуба и три буквы: ЭЗВ. Экологическая защита времени.

Эколог сделал несколько шагов навстречу, остановился и скучающим взглядом посмотрел на застывшие фигурки мальчишек.

— Значит, эффект бабочки решили опровергнуть? — строго спросил он.

— Уверен, что опровергли! — запальчиво ответил Гарик. — Между прочим, нет такого закона, чтобы за бабочку в тюрьму сажать — я в уголовном кодексе смотрел!

— Какая там тюрьма… — устало отмахнулся от его слов мужчина. — Вы у меня сегодня уже шестнадцатые, кто на бабочек покушается. Нет, ну ладно, пацаны. А то ведь и балбесы тридцатилетние и даже те, кому на пенсию пора. Кошмар какой-то… Да если бы вас всех в тюрьму сажали, там давно места не осталось бы.

— Значит, он все–таки не работает? — встрепенулся Гарик. — Эффект бабочки? Если их каждый день убивают?

— Почему не работает? — пожал плечами эколог. — Очень даже работает.

— Но как же… А что теперь будет? С миром?

— И с нами… того этого… — добавил Гоша.

— С миром — ничего. А вот с вами…. — эколог сделал паузу и спросил. — Вы генную инженерию проходили уже? Ну вот… придется вам теперь бабочками побыть.

— Как это?! — одновременно выдохнули мальчишки.

— А вот так… Перестроим ваши гены и станете бабочками. Будете летать, пока какой-нибудь ниспровергатель вас не прихлопнет. А как вы думали, равновесие мира поддерживается? Убил бабочку — будь добр пожаловать на ее место.

Мужчина посмотрел на испуганные лица мальчишек, нагнулся и подобрал трупик убитой ими бабочки.

— Ладно, не переживайте, дольше месяца это не продлится. А вот этому оболтусу, — эколог аккуратно положил трупик в пакет, — вообще крупно повезло: часа не пролетал. Теперь восстановим обратно человеком, и к вечеру отец его уже ремнем лупить будет. По крайней мере, обещал…

ВТОРОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ ПИРОГОВА И КАПУСТИНА

Грузный, с большим тяжелым носом и карими глазами, учитель физики Аванес Михайлович, неторопливо прохаживался по потолку школьного класса, проверяя новые гравитационные ботинки. Изредка он нависал над кем-то из учеников, любопытствуя, как тот решает контрольную за учебную четверть. Ботинки были собственным изобретением физика, и далеко не самым сложным. Чего только не изобрел он за свою недолгую — всего-то семьдесят стукнуло, едва порог зрелости перевалил — но весьма успешную школьную жизнь. Да вот взять хотя бы Симулятор присутствия, позволявший переноситься в пространстве и времени без использования дорогостоящих и уже устаревших порталов телепортации и темпоральных машин. Это же открытие века! Довести бы до ума, запатентовать, а там глядишь и до промышленного внедрения недалеко… Замечтавшись, Аванес Михайлович не заметил, как остановился над последней партою, где обычно сидели те, за кем глаз да глаз нужен. И ведь не зря остановился! Истинное учительское чутье не промечтаешь…

— Пирогов! — грозный рык физика обрушился ученика в прямом, переносном и во всех прочих смыслах.

— А? — дернулся тот.

Но было поздно, слишком поздно….

— Шпору мне на стол! — приказал Аванес Михалыч, свисая с потолка прямо над головой Гоши Пирогова. — А сам — вон из класса.

Долговязый Гоша уныло поднялся из–за электронной парты, выключил невидимость виртуальной шпаргалки и сутулым вопросом побрел к учительскому столу.

— И пусть отец зайдет в понедельник в школу! — догнал его раскатистый бас физика.

— Он не сможет, — машинально ответил Гоша. — Он того–этого… в Африке, на конгрессе египтоолухов.

И тут же покраснел до корней своих длинных рыжих волос: громкий смех одноклассников взорвал тишину, и она разлетелась веселыми осколками по всему классу. Даже физик и тот не удержался от улыбки.

— На конгрессе кого? — переспросил он.

— Мама так шутит… того–этого… — насупился Гоша. — Но её тоже в городе нет. И раньше следующей пятницы не будет, она в Индии слонов лечит.

— Тогда пусть Петрович зайдет, — заявил Аванес Михалыч, и Гоша Пирогов окончательно сник.

Петрович был их домашним роботом — настоящим, металлическим, как из древних фантастических книг. Андроидные, то есть похожие внешне на человека, были запрещены в самом начале эпохи интеллектуальной робототехники. Оно и правильно. Машина есть машина, человек есть человек. Не стоит смешивать их друг с другом. Беда в том, что Петрович был роботом старой закалки, и ежели что мог запросто отшлепать по мягкому месту. И неважно, что тебе уже почти четырнадцать, и ты взрослый самостоятельный человек. Петрович — он такой, у него не забалуешь…. Отец и тот его побаивается.

Беда, как известно, не гуляет одна. Она любит шумные компании таких же задиристых и несносных особ. Не успеешь обидеться на нее за одну каверзу, как тут же случается вторая. Вот и с Гошей Пироговым так вышло. Только прикрыл за собой дверь класса, как из соседнего кабинета показалась Нина Ивановна.

— Пирогов! — окликнула она мальчишку. — Ты почему мне план своего выступления не сдал?

— Какого ещё выступления? — удивился Гоша.

— Пирогов! — возмутилась Нина Ивановна. — У тебя завтра доклад по истории живописи! На районной школьной конференции. Будут представители районо, будут юные художники из школы изобразительных искусств, будет сетевая пресса! Ты хочешь меня под монастырь подвести?

Гоша отрицательно помотал головой. Ему совсем не хотелось, чтобы Нину Ивановну нашли под фундаментом старого каменного монастыря. И почему этот доклад из головы вылетел? И когда его готовить, скажите, пожалуйста? За один вечер? Нереально!

— Нина Ивановна! — простонал Гоша. — Я до завтра не успею!

— Если постараешься, Пирогов, обязательно успеешь! — отрезала учительница. — Иначе я тебе за четверть двойку поставлю, понял?

И, заглянув в висевшее в холе зеркало, Нина Ивановна торопливо направилась к выходу из школы. Легкие школьные тапочки её стремительно обрастали кожей, превращаясь в изящные туфли на высоком каблуке, кофточка пошла пятнами, подстраиваясь под модный в этом сезоне тигрово–леопардный оттенок, а нанопарикмахеры из заколки в волосах торопливо сооружали вечернюю прическу. Пятница как никак…. День дружеских встреч и свиданий.

— Доклад по живописи? — удивился Гарик Капустин, закадычный Гошин друг из параллельного восьмого «в». — До завтра? Да плюнь, все равно не успеешь…

— Я бы того–этого… плюнул, — понуро идя рядом с товарищем, заверил Гоша. — Подумаешь, двойка! А отец не–е–е…. Он на пару в четверти никогда не плюнет. И Петровича я боюсь. У него, когда… того–этого… винтики за болтики заходят, он сразу тираном становится. Он же старше деда, этот Петрович! Отец на прошлой неделе заскочил на машине времени в четырнадцатый век эля попить, так Петрович такой шурум–бурум в доме поднял! А меня за двойку вообще убьет.

— Хватит ныть! — оборвал друга Капустин. — Из любой ситуации есть выход, думать надо!

Гоша тяжело вздохнул:

— Вот я и думаю… точно убьет Петрович.

Они шли через городской осенний парк, внимательно смотря под ноги и стараясь не наступить на крошечных искусственных муравьев, оттаскивающих с дорожек большие красные листья. На газонах между деревьями «муравьи» строили из листьев огромные фигуры доисторических саблезубых тигров, пещерных медведей и динозавров — к готовящемуся фестивалю под названием «Сквер Пермского периода». Были в парке и настоящие муравейники, безо всяких нанотехнологий, где жили так называемые городские мураши, особый подвид, научившийся телепортировать у своих электронных братьев нужные для строительства материалы. Стоило Гарику подумать об этом, как идея родилась сама собой.

— Разворот на триста шестьдесят градусов! — заявил он. — Бьём челом Аванесу, падаем ему в ноги и валяемся в них до победы жалости над разумом. Просим симулятор.

— Зачем нам симулятор? — удивился Гоша.

— Деревня! — весело сообщил Гарик. — Подключаемся в картинной галерее к залу двадцатого века, и за пару часов ты больше академика знать будешь! Надо только убедить Аванеса, что мы для изучения физики берем — это раз. И в галерее, что мы по заданию из школы — два. И вообще, классно же! Никто ещё симулятор присутствия не использовал для того, чтобы попасть в выдуманный, а не реальный мир!

Переход был столь резким, что юным путешественникам невольно пришлось зажмуриться. А когда они открыли глаза, то обнаружили, что находятся в весьма странном мире. В мире, где нельзя сосредоточиться ни на одной детали: она сразу же распадается на множество маленьких точек разного цвета. Только издалека, с нескольких шагов можно было разглядеть, что оказались они в большой комнате со старинными шторами и красными стенами. За овальным столом пили чай пожилой господин с длинными седыми бакенбардами и женщина в темной одежде. Ещё была немолодая служанка, застывшая рядом с женщиной. В руках она держала нечто белое, но что именно — понять было невозможно. Больше всего Гошу поразило, что у этих людей совсем не было глаз. Так, легкие мазки, намек на органы человеческого зрения.

— Qui ici? — спросил мужчина, поворачивая голову на незнакомый звук.

Он действительно не видел, этот таинственный господин, сотканный из несмешиваемых между собой точек чистого цвета. Одна точка — один цвет.

— Кто здесь? — пришел чуть запоздалый перевод Симулятора.

— А вы кто? — невежливо, вопросом на вопрос, ответил Гарик, и Симулятор тут же преобразовал его ответ на французский язык.

— Мы — пленники пуантилизма, — ответила за господина женщина. — В 1886 году нас заманил сюда художник Поль Синьяк. Помню, это было чудесное утро, мы сидели за столом и пили чай, собираясь выехать на Елисейские поля, когда пришел Поль и попросил нас позировать для его новой картины. Он писал её два года! Два года его обаятельного плена, мягкой паутины слов, из которой невозможно выбраться, а потом…

— Тиффани! — оборвал её пожилой господин. — Хватит уже этих слезных романтических баллад! Мы оказались в дураках, и вот итог. И если молодые, судя по их голосам, люди соизволят оказать нам небольшую услугу, мы будем им весьма благодарны.

Безглазое лицо хозяина комнаты повернулось к Гоше и Гарику, но едва мальчишки шагнули вперед, как оно тут же потеряло резкость, распавшись на сотни маленьких точек.

— Пожалуйста! — попросила женщина. — Мы будем молиться за своих спасителей каждый день!

— Надо выручать… того–этого…. — прошептал Гоша. — Нехорошо над людьми так издеваться. Эх, встретил бы я этого Синяка, я бы ему нос расквасил!

— Синьяка, — поправил его Капустин, отступая к Симулятору и меняя в настройках число переносимых личностей. — Сейчас, сейчас…. Должно получиться.

И у них действительно получилось!

Да ещё как…. В это же самое время, когда школьные приятели выручали героев картины Поля Синьяка «Завтрак», в реальном мире, в самой художественной галерее, у полотна остановилась небольшая экскурсия оленеводов из Якутии. Вел её… Петрович. Тот самый робот старой закалки… то есть модели, что жил в квартире семьи Пироговых. Раз в неделю он подрабатывал экскурсоводом — так, для души, а также потому, что считал: папа–археолог зарабатывает категорически мало денег, чтобы содержать жену и робота.

— Если так пойдет и дальше, — ворчал Петрович, оставаясь наедине сам с собой и думая, что его никто не слышит, — папе мальчика придется отказаться от жены, а это не хорошо. Не по–человечески. Надо помочь.

Остановившись у картины, робот принялся пересказывать оленеводам биографию французского художника, как вдруг прямо у них на виду с полотна исчезли все люди! Лица экскурсантов вытянулись от удивления, а Петрович, схватившись за корпус, стал медленно оседать на пол.

— Что с вами? — кинулась к нему сердобольная пожилая якутка.

— Микросхема… — прохрипел робот.

Старая микросхема, уже давно пошаливавшая в металлическом чреве Петровича, от волнения перегрелась, и робота хватил удар. На вызванной оленеводами скорой помощи его отправили в ремонтную мастерскую.

На этот раз Симулятор переносил их из картины в картину в два раза дольше. Когда же мгла медленно рассеялась, молодые люди в сопровождении трех слепцов оказались в ещё более странном месте, чем то, которое они покинули.

— Что это? — недоумевая, спросил Гарик.

— Вроде доска… — ответил Гоша. — Деревянная… того–этого… с квадратами и полукружиями…

— Какая невоспитанность! — раздался обиженный голос. — Какая бесцеремонность! Назвать доской молодую женщину…

Капустин и Пирогов переглянулись. Место, куда они попали было столь малым, что молчаливо стоявшие за спиной «жертвы пуантилизма», дышали им прямо в затылки. Как тут можно кого-то не заметить?

— А вы где? — осторожно поинтересовался у женщины Гарик.

Квадраты и полукружности на доске взволнованно зашевелились.

— Я перед вами! — произнес голос. — С гитарой!

Неужели вот эти движущиеся геометрические фигурки и есть человек? Пожалуй, можно разглядеть губы, один глаз и шею… Ага, вот и гитара, но где всё остальное? Гоша почесал свой рыжий затылок и негромко спросил у приятеля:

— Может, это брак какой, а?

— Да–да, Брак! — обрадовалась геометрическая женщина. — Жорж Брак! Один из зачинателей кубизма. Он нарисовал меня в 1911–м году. Ах, какое было время… Самое настоящее нашествие русских на Париж, представляете? Знаменитый русский балет Дягилева, юная поэтесса Ахматова… Вот и я, никому неизвестная тамбовская женщина, взяв гитару, отправилась… — женщина неожиданно всхлипнула, не закончив фразу и разрыдалась. По плоскости «доски» покатились треугольные, овальные и квадратные слёзы. Была даже одна слеза–ромб, большая и неуклюжая, но она ползла столь извилистым путем, что высохла ещё на половине пути.

— Он меня обманул… — печально произнесла женщина. — А ведь меня искали… Даже один знаменитый лондонский сыщик искал. Помню, он долго стоял перед картиной, попыхивая трубкой, но, увы… К тому времени я сама себя не узнавала.

В ремонтной мастерской, куда скорая доставила Петровича, долго не могли поверить, что в стране ещё здравствуют роботы его серии. Пока Петровича готовили к операции, главный сервисный врач что-то бормотал о временах Железного дровосека и о том, что в их больнице давным–давно нет нужных микросхем. Кроме того, у больного оказалась редкая группа масла. Через толстые двери операционной в пустой и светлый больничный коридор долетали обрывки нервных тревожных фраз:

— Отвертку! — требовал врач. — Плоскогубцы! Молоток! Паяльник!

Но как ни старались доктора, Петрович не приходил в себя.

— Мы его теряем, — донесся испуганный голос сервисной сестры. — Триста пятнадцать вольт, срочно! Ещё раз, ещё….

«Глаза» робота погасли, рука–манипулятор дернулась в последний раз, из динамика раздался хриплый булькающий звук, и старик Петрович, живший в семье Пироговых четыре поколения, умер. Хмурые доктора вывезли его на каталке в коридор и вызвали роботоанатома.

А в это время….

Женщина в длинной темной юбке, белом фартуке и шляпке держала в руках грабли, сгребая ими что-то большое и яркое. Позади нее ещё одна женщина вела за руку маленького ребенка, а совсем уж вдалеке виднелись высокие деревья и большой дом.

— Клуазонизм, — сообщил незнакомое слово Симулятор. — Эмиль Бернар. «Женщина с граблями».

Мир, куда на этот раз выбросило Гарика, Гошу и их спутников, оказался светлым и уютным. Даже люди походили на людей, несмотря на тонкие веревочные руки, упрощенные силуэты и пятна вместо лиц. Пахло скошенной травой и ранней загородной осенью, а бесформенные холмы рыжей травы убегали к зарослям зеленых кустарников. От этого мира веяло покоем, вечным отпуском, длинными тёплыми вечерами у камина… Долгими прогулками по только-только начавшему увядать лесу, старыми добрыми сказками, рассказываемыми на ночь и редкими проезжими путниками, разносящими по свету давно устаревшие новости.

— Какая прелесть! — раздался за спиной Пирогова и Капустина восторженный голос Женщины с гитарой. — Я остаюсь! Нет–нет, даже и не упрашивайте, не умоляйте меня путешествовать дальше. Мне здесь определенно нравится. Дорогая моя, ну кто же так гребет? Кто так держит грабли? Возьмите у меня гитару, и я вам покажу, как гребут у нас в Тамбове!

В морге, куда свозили не подлежащих ремонту роботов, было темно и тихо. Нога человека в это помещение не ступала больше года, а хозяйничающий здесь роботоанатом по кличке Два–Два–Четырнадцать прекрасно видел и в темноте. Главный сервисный врач принимал его на работу с неохотой: три отсидки в тюрьме за взлом компьютерных баз, использование пиратских программ и бродяжничество в интернете. Но какой другой робот пойдет на столь скромный оклад? К тому же Два–Два–Четырнадцать утверждал, что ему перепаяли контакты и теперь он стал вполне добропорядочным механическим гражданином. И действительно: никаких нареканий на его работу не было. А что добрая треть деталей от умерших тайно уплывала на черный рынок — да кто будет разбираться с этим после смерти робота?

В этот раз ему, однако, не повезло. Новый покойник оказался столь древним, что и взять-то по большому счету с него было нечего. Два–Два–Четырнадцать грязно выругался на древнем бейсике, откатил тележку с умершим в дальний угол, где валялся всякий ненужный хлам, и небрежно сбросил покойника на пол. Если чудеса и случаются в жизни, то обычно в самый непримечательный и неожиданный момент. От удара внутри робота что-то завибрировало, зажужжало, механические глаза его вспыхнули, и он отчетливо произнес:

— Где я?

— В морге, — гоготнул Два–Два–Четыре. — Ну, тебе свезло, старик! В первый раз вижу, чтоб кто-то от удара о пол после смерти очухался.

Скрипя и фыркая, Петрович сел, провернул голову на триста шестьдесят градусов, осматривая помещение, и, завершив круг, уставился на незнакомого робота.

— Не забуду материнскую плату… — прочитал он наколку на корпусе незнакомца. — Сколько ходок?

— Три, — не стал скрывать роботоанатом.

— Ты-то мне и нужен! — неожиданно заявил Петрович. — В музее творится чёрт его знает что: люди с картин пропадают! Свезло мне, это верно. Редкого специалиста встретил…

Укрывшись под непроницаемым полем симулятора, Гарик Капустин суетливо скользил подушечками пальцев по виртуальным клавишам пульта управления. Да что ж так долго-то?!

— Скорее…. — подгонял его испуганный голос Пирогова. — Скорее того–этого…

В симуляторе они находились одни. После долгих размышлений, жертвы пуантилизма остались в маленькой деревушке вместе с геометрической женщиной. А сейчас, сквозь невидимое силовое поле к Пирогову и Капустину ломилось страшное чудовище с перекошенным волосатым лицом, пышными двойными бровями и круглым беззубым ртом.

— Пустите! — орало чудовище на родном русском языке. — Пустите меня! Я маленькая татарская девочка! Я хочу домой, в Бугульму!

Внезапно силовое поле отключилось, чудовище влетело в симулятор, монитор вспыхнул разноцветными огнями, и все трое — Пирогов, Капустин и чудовище — вывалились в реальность.

— Ну вот, — произнес Два–Два–Четырнадцать — Делов-то… С тебя — лицензионный встроенный видюшник.

Петрович кивнул и выжидающе уставился на сидящих на полу Пирогова и Капустина. И те не выдержали… Принялись наперебой рассказывать про контрольную по физике, про доклад по истории изобразительного искусства, про то, как хотели вечером поиграть в футбол… Два–Два–Четырнадцать с любопытством слушал их болтовню, а затем пошел вслед за странной этой компанией: домашним роботом, двумя мальчишками и маленькой татарской девочкой, испуганно прижимающейся к Петровичу.

— Футбол? Доклад? Спасение людей от произвола художников? — бушевал старый робот. — Под домашний арест! Оба! На хлеб и воду! Никаких развлечений, пока я девчонку в Бугульму не отвезу и не вернусь!

Два–Два–Четырнадцать улыбался.

— Хороший старик, — тихо пробормотал он. — Сейчас таких не выпускают.

И бережно придерживая всеми забытый симулятор, свернул в переулок, ведущий к черному рынку.

НОЧЬ ПРОСНУВШИХСЯ ПАМЯТНИКОВ

Дядя Леша улыбался. Странный он, этот дядя Леша — никогда не поймешь, шутит или серьезно говорит. Выбрил голову налысо, одни усы оставил. Не усы — усищи, половину лица закрывают. А вторую половину — очки в роговой оправе. На руке, чуть ниже локтя, свежий ожог от химического опыта. Опасная это наука — химия, недаром Санька ее не любит. Опять вот кол схлопотал…

— Между прочим, сегодня Ночь проснувшихся памятников, — заявил дядя Леша. — Раз в три года бывает. В эту ночь все люди спят беспробудным сном, а памятники разгуливают по улицам и вспоминают старые времена. Когда они еще людьми были.

Он сидел на маленьком диванчике, ждал маму, что вот–вот должна была придти с работы, и рассматривал любимый мамин альбом с видами Санкт–Петербурга. Санька оторвался от компьютерной стрелялки и недоверчиво хмыкнул:

— Ну да! Выдумаете тоже…

— Не веришь? — на губах дяди Леши промелькнула усмешка и тут же спряталась в густых черных усах. — А зря…

— Не бывает никаких проснувшихся памятников! — Санька разозлился: что его, за маленького держат, что ли. — Спорим на ваш ноут?

Дядя Леша отложил фотоальбом, погладил себя по бритой голове и сделал вид, что задумался. Ага, думает он, как же… Никто в здравом уме на новенький ноутбук спорить не будет. Да еще на такую тему.

— Согласен! — неожиданно заявил дядя Леша. — Но если ты проиграешь, то с тебя пятерка по химии. Лады?

Санька до того растерялся, что только кивнул в ответ. А пока собирался с мыслями, в дверь позвонила мама.

Дядя Леша торопливо встал с дивана, снял очки и принялся их протирать носовым платком. Словно боялся, что когда откроет дверь, то не сможет разглядеть маму. Затем посмотрел на свое отражение в зеркале, погладил голый череп и направился открывать. Санька услышал как заскрипела дверь и как что-то тяжелое упало на пол. Выскочил в коридор и застал немую сцену: дядя Леша поднимал с пола упавшую сумку, а мама стояла, прислонившись к дверному косяку, и еле сдерживалась, чтобы не рассмеяться.

— Ты что с собой сделал? — наконец, вымолвила она, глядя на дядю Лешу.

— Я тут того… — замялся гость. — Ты вчера над лысинами смеялась, я подумал… Бритым вроде лучше, да?

Мама в ответ лишь вздохнула, шутливо постучала по голому черепу дяди Леши и перевела взгляд на сына.

— Химию учил? — спросила она. — В понедельник контрольная.

Санька пробурчал что-то невнятное и поскорее потащил сумку на кухню. И уже оттуда уловил краем уха, как дядя Леша о чем-то шепчется с мамой. Слов было не разобрать, но Санька догадался, что шепчутся о нем.

Мороженого среди покупок не оказалось. И конфет с фруктами тоже. Полная сумка всякой всячины — хлеб, пельмени, кошачья еда для Барсика, стиральный порошок, гречневая крупа — и никаких вкусностей. Эх… Вот вырастет Санька, станет дедом, будет своим внукам про тяжелое детство рассказывать. Не то, что они, на все готовенькое придут. А у Саньки и отца то нет, что за жизнь….

Ужин, как ни странно, прошел безо всяких разговоров про учебу. Ни одного вопроса! Мама рассказывала забавные случаи из своей работы, дядя Леша — анекдоты из жизни знаменитых химиков, и отчего-то было весело и хорошо. Безо всякого мороженого, фруктов и конфет. А когда допили чай, дядя Леша неожиданно заявил Саньке, что забирает его на выходные. Показать настоящую химическую лабораторию. Но на самом-то деле, Санька сразу догадался, что лаборатория это так, для отвода маме глаз. А собираются они спорить на тот самый новенький ноутбук.

Дядя Леша жил за городом. Зеленый домик под старой черемухой, нависавшей над верандой, увитая хмелем беседка, несколько яблонь–полукультурок с мелкими и кислыми плодами — уж это Санька проверил первым делом — и много–много крапивы.

— Всё руки не доходят, — виновато покосившись на заросший участок, пояснил дядя Леша.– Как ты думаешь, маме сильно не понравится?

— Не то слово! — авторитетно подтвердил мальчишка. — У нее насчет порядка прямо помешательство какое-то. Стакан у компа и тот оставить нельзя. А тут целый огород…

— Да–а… — протянул дядя Леша и с неудовольствием посмотрел по сторонам. — Работенка предстоит…

А потом они сидели на веранде, разговаривали и ждали заката. И как только солнце начало падать за соседний дом и высокий раскидистый дуб, отправились в самую настоящую химическую лабораторию. Оказалась она, правда, совсем маленькой и располагалась на чердаке, но выглядела жутко таинственно. Как в одном фильме… как же он называется?… там еще дядька такой с длинной черной бородой хотел золото получить из свинца. Все колдовал–колдовал над своими пробирками, а затем ба–бах и ни золота, ни свинца, ни самого дядьки. Одна борода осталась.

— Садись, — дядя Леша указал Саньке на стул и принялся доставать из стеклянного шкафчика порошки и колбочки с разноцветными жидкостями. — Так, говоришь, не веришь, что сегодня Ночь проснувшихся памятников?

— Не верю… — осторожно ответил мальчишка, с опаской поглядывая, как хозяин лаборатории смешивает жидкости в большом стеклянном сосуде. А ну как сейчас тоже ба–бахнет? И от дяди Леши останутся только роговые очки, а от самого Саньки вообще ничего…

— Ну что ж, если у меня сейчас получится один фокус… я его в старой книжке вычитал, очень старой книжке, написанной одним средневековым алхимиком… если этот фокус получится, то мы с тобой будем единственными, кто сегодня не уснет. Ты готов к бессонной ночи?

— А если не получится? — с замиранием сердца спросил мальчишка.

— А если не получится, мой юный друг, то ноутбук станет твоим… Как я и обещал.

Санька с сомнением посмотрел на стеклянный сосуд, в котором бурлила разноцветная жидкость и усмехнулся.

— Допустим, мы не уснем, — сказал он. — Но мы же в деревне, так? А памятники в городе. И как….

Но тут жидкость в сосуде забурлила еще сильнее, и, не дав договорить мальчишке, сосуд… взорвался.

Ба–бах!

Санька инстинктивно закрыл глаза, а когда открыл их…. Когда открыл их, то увидел над собой круглую белую луну. Она неподвижно висела в темном небе, словно была накрепко приколочена к нему гвоздями. Ни зеленого домика, ни черемухи над верандой, ни поросшего крапивой участка… Вместо этого был маленький сквер и чужой город. Что чужой — тут к гадалке не ходи. В их маленьком городке не было таких старых домов. И этого сквера не было. Санька опустил голову и увидел, что стоит на высоком каменном постаменте. С трудом поднял ногу — тяжелая какая! — и тут только сообразил, что нога его… и рука… и весь он сам с ног до головы — каменный. Памятник. Надо честно признаться, перетрусил он отчаянно. И если бы не были в тот момент руки–ноги такими тяжелыми — точно бы пальцы задрожали, а коленки затряслись. А душа ушла в пятки. Она, собственно и ушла — душа штука легкая и невесомая, и никогда не бывает каменной — но потом посмотрела, что в пятках ничего интересного и вернулась обратно.

— Я могу двигаться… — вслух произнес Санька.

— Вот и хорошо, пошли! — ответил ему голос незнакомой девчонки.

— Кто здесь? — испуганно спросил Санька и принялся вертеть головой по сторонам.

Но на этот раз ему никто ничего не сказал — и сквер, и улица рядом были совершенно пусты. Да что на улица! Во всех окружающих домах был погашен свет. Вы когда-нибудь видели, чтобы ночью свет был погашен во всех окнах? И ни одной машины на улице? Вот и Санька не видел… Пока не оказался в чужом городе в Ночь проснувшихся памятников. Успокоился немного, осмотрелся, осторожно слез с постамента и зашагал по улице. А что делать? Не стоять же на месте…. Нужно искать, кто помочь сможет.

Город спал… Только желтые фонари, рекламные щиты да витрины магазинов переливались разноцветными огнями. И светофоры… Этим хоть бы хны: красный–желтый–зеленый, красный–желтый–зеленый… Улица вывела Саньку к набережной реки, и он сразу понял, в каком городе оказался. Потому что именно такие столбы — с торчащими носами древних кораблей — он видел в той самой книге, что листал сегодня дядя Леша. Санкт–Петербург… Ростральные колонны… Мальчик хорошо помнил название — в прошлом году мама проспорила целых два мороженных. Когда сказала, что он ни за что не выучит это слово. Гулко ступая по асфальту каменными кроссовками, Санька дошел до первого столба и нос к носу столкнулся с ожившими памятниками. Их было двое — женщина и мужчина. С виду на древнегреческих богов смахивают, решил Санька. Но оказалось, что ошибся.

— Махонький какой, — пробасил мужчина. — И черненький. Видать, пудостского камня не хватило — из чего попало лепили. Совсем обеднела страна, скоро из кирпича начнут памятники делать!

— Не хвастайся, Волхов, — укорила мужчину спутница. — Нехорошо происхождением хвастаться. Тебя как звать-то, малыш?

— Александр, — с достоинством представился Санька. По сравнению с огромными фигурами он и вправду казался крошечным.

— А меня Волга, — ответила женщина. — Этого хвастуна именуют Волховым, а еще двое наших — Нева и Днепр отправились по Васильевскому острову гулять.

— Так вы реки что ли? — удивленно спросил Санька.

— Мы аллегории, — улыбнувшись, ответила Волга. — По крайней мере, сами мы считаем именно так. Хотя некоторые называют нас божествами моря и коммерции. В общем, каждый видит в нас то, что хочет.

— И мы из пудостского камня! — добавил хвастун Волхов.

Санька неловко потоптался, не решаясь спросить о главном: как отсюда выбраться? Но Волга сама заметила колебания нового знакомого.

— Тебя что-то беспокоит, малыш? — участливо спросила она.

— Вы никогда не слышали о людях, которые… которые случайно попадают… то есть не засыпают в эту Ночь? — путано спросил мальчишка.

В ответ Волга успокаивающе погладила его огромной рукой по голове и сказала:

— Люди все спят, Александр. И проснутся только завтра утром. Не бойся ничего, гуляй по городу смело. Сегодня, кроме памятников, никого в городе нет.

Санька расстроено кивнул: утешила, нечего сказать. И, махнув на прощанье рукой, двинулся дальше. Через настоящую Неву на другой берег. Волга еще долго смотрела ему вслед, а Волхов даже не обернулся. Ну, конечно — он же из пудостского камня!

Неожиданно в ухе зажжужало, и невидимая девчонка, что сказала Саньке «пошли» в самом начале его пребывания в Петербурге, быстро затараторила:

— Пудостский камень добывается около поселка Пудость Гатчинского района Ленинградской области. Имеет свойства, которых нет у других отделочных материалов — меняет цвет в зависимости от освещения и погоды, принимая различные оттенки серого и желтовато–серого цвета.

— Эй! — позвал Санька. — Кто говорит?

— Википедия, — отозвалась девчонка.

— Какая еще Википедия? — удивился он. — А ну покажись!

Но в ответ в ухе раздалось только тихое девчоначье хихиканье. А потом стихло и оно. И как Санька не пытался заговорить с загадочной Википедией, она не отвечала ни на один вопрос.

На другом берегу, свесив в воду ноги, сидел бронзовый воин в древнем шлеме и тер свой меч песком и обломком кирпича. Воин как воин, таких в учебнике истории древнего мира полным полно было. Римлянин, подумал Санька. И снова ошибся.

— Здравствуйте! — обратился он к воину. — Меня зовут Александр, а вас?

Бронзовый воин оторвался от меча и с любопытством уставился на мальчика.

— А мы, оказывается, тезки! — весело произнес он. — Меня тоже Александром зовут. Александр Васильевич Суворов, бывший русский полководец, а нынче памятник. Я еще при жизни своего прототипа задуман был!

— Я, кажется, тоже, — вздохнул Санька. — А для чего вы меч точите?

— Не точу, а чищу, — отозвался Суворов. — Птицы загадили… А оружие, юноша, нужно в чистоте содержать. Даже если оно всего лишь бронзовое.

Неожиданно он замолчал и приложил палец к губам. В наступившей тишине Санька отчетливо услышал какой-то непонятный шум. Сначала слабый и едва заметный, затем все громче и громче и вот, наконец, на набережной показались странные создания. Не звери и не люди, они стремительно неслись по мостовой.

— Сфинксы, — пояснил Суворов и снова принялся чистить оружие. — Чижика–пыжика ищут… Сейчас поносятся–поносятся да отправятся Крузенштерну пакости делать. Так что пора мне на подмогу другу отправляться. Как русская пословица говорит? Сам погибай, а товарища выручай!

— А… — начал было Санька, но Суворов уже вскочил на ноги и стремительно направился по тому же мосту, по которому перешел Неву сам мальчишка. Легкий на подъем оказался этот Александр Васильевич Суворов, бывший русский полководец, а нынче памятник.

— Эй, Википедия! — вспомнил мальчишка. — А ты ничего мне не скажешь?

— Скажу! — отозвалась девчонка. — Памятник Суворову уникален тем, что стал первым крупным монументом, полностью выполненным русскими мастерами. Безо всякой иностранной помощи. Этому памятнику уже более двухсот лет. Правда, сфинксы значительно старше — им перевалило за три с половиной тысячи. Раньше они сторожили вход в храм фараона Аменхотепа III в Египте. Но во времена…

— Да я не про это! Я про то, как мне отсюда выбраться!

Но «не про это» Википедия разговаривать категорически отказалась.

Санька вздохнул и двинулся мимо суворовского постамента, туда, где находилось зеленое поле — нет–нет, не футбольное, а просто большой такой сквер — повернул направо и нос к носу столкнулся со странным гражданином, который вел под уздцы верблюда.

— Не подскажите, молодой человек, как мне пройти к Анне Андреевне Ахматовой? — спросил гражданин с верблюдом. — Говорят ее недавно поставили где-то на Шпалерной. Где это Шпалерная? Стыдно признаться, но я, столько путешествовавший при жизни, стал совершеннейшим постаментоседом.

— Я про Шпалерную не знаю, — развел руками Санька. — Скажите, а верблюд у вас настоящий?

— Ну, какой же он настоящий, юноша? — усмехнулся гражданин. — Каменный, конечно. Кстати, позвольте представиться, Николай Михайлович Пржевальский, географ и путешественник. А это мой верный верблюд. Без имени. А вас как величать?

— Меня Санька, — ответил мальчишка. — Послушайте, может, вы мне подскажите? Если человек вдруг не заснул и оказался сегодня на улицах Петербурга — и не просто оказался, а из другого города оказался — как ему обратно домой попасть?

В этот момент рядом с двумя памятниками… нет, тремя! мы чуть не забыли про верблюда…. послышались громкие шаги и остановился один из сфинксов.

— Где чи–и–ижик–пы–ы–ыжик?! — растягивая гласные, грозно спросило чудище. — Где наш хо–о–озяин?

Верблюд, улегшийся у ног путешественника Пржевальского, лениво поднял голову и плюнул. Да как точно плюнул! Прямо в глаз. Сфинкс взревел от боли — оказывается, памятникам тоже бывает больно — и попятился. А затем и вовсе развернулся и бросился бежать. Только его и видели.

— Ах, ты мой умница! — умилился Пржевальский верблюдом. — Нет, вы видели, молодой человек, какой умница?

— Видел, — подтвердил Санька. — Так как насчет моего вопроса?

— Ну, как… — склонил голову бывший географ. — Вопрос этот представляет чисто научный интерес, юноша. Насколько мне известно, ни одного случая бодрствования человека в Ночь проснувшихся памятников наукой до сих пор не зафиксировано. Ежели вам угодно будет выслушать развернутый ответ, то рекомендую обратиться к господину Ломоносову. Кажется, он живет за Невой, на Васильевском острове. Большой ученый, юноша, очень большой! А меня, уж вы извините, ждет встреча с Анной Андреевной. И где же эта Шпалерная, интересно мне? Хоть убей, не помню….

А, может, когда наступит утро, все памятники уснут, а люди, наоборот проснутся? Мысль была здравой, вот только… Только как же он будет добираться из Петербурга в свой родной городок? Санька повертел головой по сторонам, перешел улицу и, побродив по полю, улегся на траве. Ходить с непривычки было тяжело. Точно он действительно простоял на постаменте целых три года, ни разу не пошевелившись. Интересно, сколько сейчас весит одна его нога? Килограмм сто, не меньше…