Бесплатный фрагмент - У Лукоморья

У ЛУКОМОРЬЯ

Глава первая

И надо ж ей было родиться в ночь под Новый год. Вот и приходится теперь самый главный праздник года всегда отмечать дома. И в этот, новогодний, сороковой по счёту в её жизни, год, всё было, как всегда: она долго готовила, красиво наставляла на стол, до одури устала, потом быстро переоделась к приходу гостей. Гости были: сватья со сватом, дочка Полина с мужем, то есть её зятем Никитой, соседка Мира со своим, ну и подруга и, по совместительству, кума, Светка, без мужа, они в разводе.

Отгуляли весело и разошлись часа в три ночи, как и положено, пьяненькие и довольные. Дочка живёт за три дома от неё, сваты чуть дальше, но тоже в шаговой доступности, а Светка такси вызвала.

И Нюта, сделав самое необходимое, (что-то убрала в холодильник), и поняв, что полностью прибраться не в силах, упала тут же в зале, на диван, досматривать новогоднюю программу, а если получится, то и заснуть.

Серёжа, муж, как только за гостями закрылась дверь, утянулся в спальню. Нюта обернулась, а за спиной уже никого. Сын Илюшка, ему восемь, второклассник, мужественно дотянул до полуночи, и то лишь потому, что Нюта разрешила позависать в телефоне, во дворе позапускал с отцом, гостями и соседями петарды и, пресыщенный новогодними впечатлениями, сладко спал в детской. Она заглянула: раскинулся на кровати, телефон на полу, значит играл, пока не заснул.

Вдруг стало одиноко. На смену праздничной эйфории пришло раздражение, а где-то там, в душе стала натягиваться струнка: «Одна, везде одна, никому ничего не нужно, ребёнок без конца в компьютерных играх, похоже на зависимость, до слёз, до истерик, если запрещаешь, а ему хоть бы что».

Она мысленно обращалась к спящему сном счастливого младенца, мужу и думала о том, как же она устала от этой жизни, от вечной ответственности за всё и вся. Программа новогодними голосами что-то вещала, пела, лезла в голову, мешала жалеть себя, а сон, то благополучно затягивал в своё сюрреалистическое болото, то чуть отпускал. И тогда она снова слышала бравурно-однообразную, до чёртиков надоевшую новогодне-музыкальную какофонию, которая ещё сильнее расплавляла и без того разжиженные мозги и вновь погружала вглубь сна, приобретающего всё более тяжёлый и недобрый окрас.

А там… она почему-то снова накрывала на стол, как будто Новый год ещё не наступил, и подготовка к нему только начинается. А вокруг, непонятно из какого времени взятого, грубо сколоченного дощатого стола, хаотически двигались не только родственники, а ещё и множество разных людей, в том числе и из её банка и даже, парочка из её отдела по работе с физ. лицами.

Стол был огромный, длиною в жизнь. Почему-то она была в фуфайке, как… бабушка, из рассказов её матери. Сама-то она, да и мать, фуфаек уже не носили, бог миловал. Да и сейчас, во сне, точно знала, что, как наготовит, переоденется, поэтому не расстраивалась. Тем более, что пока не наготовила и не переоделась, её никто не видит.

Это было какое-то странное условие сна: вот она ходит между всеми, наставляет тарелки, носит блюда на стол, а её никто не замечает, потому что стол ещё не готов, и она сама не переоделась. Её это абсолютно устраивало.

Да, еще, она не должна опоздать к столу, после того, как он будет готов. Кто ей это сказал, про опоздание? Да никто, она сама как-то понимала, что опаздывать не должна, иначе к столу её не пустят. Кто объявит о готовности, а потом пустит или не пустит, тоже вопрос.

Она крутилась всю ночь. Во сне она усталости не чувствовала, а только желание постараться и всё успеть, обязательно успеть. И она старалась, как всегда, как везде, как во всём, как… всю жизнь!

Глава вторая

Её жизнь делилась на три части. Детство, которое она вспоминала без особых претензий к нему, хотя было оно бедненькое, босоногое, пригородное. Маленьких сестру и брата, с которыми, вечно работающая мать, обязывала гулять, читать им, в основном сказки Пушкина, потому что именно эта прекрасная книга, красочно оформленная и отлично иллюстрированная и была, долгое время единственным чудом в их, так называемой, домашней библиотеке. С книгами-то тогда было проблемно, достать их было ещё труднее, чем колбасу. Откуда она взялась, никто не помнил, кажется брат матери привёз из далёкой командировки, но берегли её пуще глаза, отношение к ней было, как к святыне, а почитать и посмотреть картинки её брали, как верующие берут библию, трепетно и благоговейно.

Отрочество, беззаботное, безоглядное и бестолковое, из которого, однако, она помнила многое. Например, как очень-очень хотела к морю, непременно Чёрному, потому что именно там и жили эти пушкинские сказки: и дядька Черномор с богатырями, и царевна с бурым волком, и баба Яга со ступой, и Лукоморье с зелёным дубом, златой цепью и котом учёным…

Однажды она решила уехать на поезде на юг. В классе восьмом училась. Подошла к первому, подкатившему к перрону поезду, (было лето и был полдень) и стала проситься у проводниц, взять её с собой.

Взрослые тётки смотрели на неё странно, что-то отвечали, брать с собой отказывались. Но всё-таки одна дрянь нашлась. Когда поезд почти тронулся, за секунду буквально, соскочила с вагонных ступенек, выхватила у неё из рук новые, огромные, с зеркальными стеклами, очки от солнца, (она их только что, перед поездкой на вокзал купила, дорого, специально, чтобы в них ехать на юг) и заскочила обратно.

Нюта молча смотрела на толстую, крепкую тётку, которая стояла в проходе вагона, уже ступеньку накинула, и тоже молча держала в руках её очки. А поезд отходил, медленно-медленно. И все, кто стоял на перроне, видимо от потрясения произошедшим, ведь среди бела дня и такое, тоже молча смотрели на проводницу с очками в толстых, крепких руках, и на тонюсенькую девчушку, которая жалобно шла вдоль перрона и безотрывно смотрела на всё дальше и дальше удаляющиеся в сторону юга свои очки.

С тех пор она на перрон больше не ходила никогда, но о Лукоморье мечтать не перестала.

***

А вот и юность, с учёбой в педагогическом, и повзрослевшая Нюта, из девочки-подростка превратившаяся неожиданно в симпатичную шатенку с чуть волнистым волосом до плеч и с красивыми, глубокими, светло-серыми глазами. Они, эти глаза, потому и были глубокими, что были светло-светло серыми, и от этого казались прозрачными, и видно в них было всё, до самого дна. Людям, у которых такие глаза, трудно хитрить, что-то скрывать, всё же видно, и от этого им труднее жить.

Нюта очень быстро поняла, что правильно не поехала когда-то за сказками к морю. Потому что сказочных сюжетов и тут хватало с лихвой. Пришлось покушать и кислых яблочек от яблонек непреклонных, и простых пирожков от печек основательных, а где-то, по старой, ещё не искоренённой привычке и попользоваться услугами Бабок Ёшек, костяных ножек, ну, в общем всё, как у Алёнушек, да царевен из русских народных сказок. Тем более, что при ней, как при царевне, тут же и Бурый волк оказался, и ей верно стал служить.

Глава третья

Леонид Скрябин учился с ней на одном курсе. Жили они в одном общежитии, просто на разных этажах. Сейчас Лёнька успешный предприниматель. Он вообще не туда попал, когда поступил в педагогический, это он так для себя решил тогда, а подтверждали это его решение нищенская зарплата школьного учителя, с одной стороны и, нежданно возникшие возможности торгово-предпринимательской деятельности, с другой. Хорошо ещё, что выбрал математический в своё время, это ему здорово помогло. Переквалифицироваться со временем на программиста было не сложно, и он это сделал. С компьютерами он на «ты», любит их и знает про них всё! Сейчас у него два или три магазина в городе, специализирующихся на продаже компьютерной техники. В общем крутится и живёт не плохо.

А ведь они подходили друг другу. Лёнька был светло русый, а глаза тёмно-синие, на зависть всем девчонкам на их курсе, а ещё крепкие, тёплые руки, когда обнимал её за плечи.

До учёбы жил с матерью. Отца то ли не знал, то ли не хотел знать, он про него Нюте никогда ничего не рассказывал. Как известно, мальчишки, выросшие без отца, становятся либо обормотами безответственными, либо рано повзрослевшими, целеустремлёнными по жизни людьми. Второй вариант был Лёнькин случай.

А ещё он вечно всем помогал, да и сейчас ничего не изменилось. Мать, педагог с внушительным стажем работы в школе, по жизни же добрая и безвольная, под его полной опекой, и всё у неё хорошо, кроме одного: сын до сих пор не женился. Ну, то есть, женщины у него, как теперь говорят, в гражданских отношениях периодически случаются, а вот жены и детей бог не привёл.

Они ещё на вступительных экзаменах заметили друг друга, подружились и вскоре стали не разлей вода. Нюта сразу обратила внимание на серьёзного, при этом ладного и ловкого парня, как потом оказалось, доброго, всегда готового прийти на помощь, друга. Ну а Леньке… ему тоже понравилась симпатичная, весёлая девчонка, простая до наивности, готовая на всё, ей только доброе слово скажи. Он сразу понял, что именно над ней он должен взять шефство, научить её уважать себя, быть настоящим человеком. В общем, подставил плечо, и она рванулась навстречу его помощи, и стала старательно и методично работать над собой. От природы застенчивая, не собранная, вечно кругом опаздывающая, она вдруг возненавидела в себе эти качества и объявила им тотальную войну. И у неё вышло, как она теперь понимает, из огня да в полымя: на неё, ставшей такой ответственной и исполнительной, все сели и поехали: родные, близкие, на работе за троих, дома за семерых. Но это потом, а пока…

А пока они с удовольствием общались друг с другом, как правило это случалось по вечерам, после учёбы, строили планы, мечтали о будущем, правда каждый о своём, философствовали о жизни, правда каждый о своей.

— Да пойми ты, парни, они терпеть не могут, когда девчонка за ними бегает. Да, пользуются некоторые, но не любят, понимаешь? А вы, женщины… прям иногда, ну совсем! — добавлял с горечью. И в этом не было противоречия: произнося: — А вы, женщины, — он учил её быть именно человеком.

Лёнька даже с Ленкой её познакомил, которая вдруг появилась в его жизни именно в тот период их с Лёнькой отношений. И она, Ленка эта, её, Нюту, поначалу даже не ревновала, хотя хитренькая такая была, как говорят: «та ещё». И в Лёньку влюбилась и вцепилась мёртвой хваткой, поняла, какой он хороший и как надёжно ей будет за его широкой спиной и доброй душой. И Нюта ляпнула однажды в один из светлых тех общагинских вечеров:

— А Антипина-то твоя за тобой бегает.

Вскоре Ленка исчезла из Лёнькиной жизни…

Но, честно сказать, исчезла она не из-за того Нютиного непродуманного замечания.

Просто Нютины с Лёнькой отношения стали перерастать дружеские границы. И выливаться в нечто иное — нежное, трепетное, тайное пока для обоих, но вполне себе явное для окружающих. Спали они или нет? А какая разница? Их отношения не на этом были построены. Они даже когда спали, всё ещё чувствовали себя друзьями. Полное осознание любви так и не пришло. А вот полное осознание дружбы так никуда и не делось. Они до сих пор перезваниваются то на день рождения, то на Новый Год, то на восьмое марта. Да и так, когда подожмёт:

— Лёнь… Анютка… как жизнь, что делаешь? Можем поговорить?

А тогда… Лёнька так и не сделал ей предложения. Наверное, не успел. Да и когда это Бурые волки женились на своих царевнах? Но были и объективные причины: студент, общежитие, ни квартиры, ни машины, он был слишком основательным, ответственным, что ли, он — не считал себя вправе. А она… обиделась на него, а может быть и сам Ленька к тому времени стал уже привычным, обыденным. И когда на третьем курсе появился тот, другой: безответственный, бесшабашный, напористый, в голубом берете и тельняшке, она — втюрилась! И забыла все Лёнькины поучения о том, какой должна быть настоящая женщина, ну, то есть, человек.

Глава четвёртая

Между тем во сне процесс приготовления кушаний к столу продолжался полным ходом. Правда кушанья все соответствовали фуфайке и растоптанным калошам, в которых она была. Она нарубала крупно огурцы, свежие, между прочим, откуда под Новый год, если во времена фуфаек? Вываливала на стол круглую картошку в мундире, помидоры и яйца вообще были целыми, яйца даже не чищенными. О, а вот это напрасно. Про такое даже бабушка не рассказывала, разве что бабушкина бабушка могла бы: винегреты и зимние салаты, они ещё городскими хозяйками оливье назывались, бабушки уже готовили, причём тазами.

Времени оставалось всё меньше, а гости подбирались всё ближе к столу. Все разодетые в пух и прах. Вон Элька Кабанова, мало того, что ноги длиннющие, от ушей, так ещё и шпильки двадцатисантиметровые, затонированная, с накачанными губами, довольная жизнью, её подозревают в связи с директором филиала. Он, когда из Москвы приезжает, она исчезает из отдела на всё время его пребывания в банке. Начальница отдела, Янина Марковна, ей поперёк слово не молвит. Нюта тогда за неё пашет, никогда не возмущается.

Во сне что-то происходило. Он, как бы проваливался в глубь времени. Откуда это? Сенцы… Сенцы? Нюта знает это слово? Прямо в них устроена загородка, кем? Её дедом, что ли? На полу сено, телёночка привели, чуть на руках не принесли. Только что родился. Осень типа, в стайке ему холодно. Это говорит бабушка. Она, Нюта, маленькая, стоит, смотрит. Она… или мать?

— Мать, мать… — кто-то, густым таким, не очень человеческим голосом, подсказывает. Ничего себе! В конце праздничного стола, который она сейчас готовит к торжеству, стоит… корова?! Машет хвостом и качает головой, как от мошки. Это она, что ли:

— Мать, мать… — мычит там?

Мать у неё ещё в полном порядке. Они с отцом укатили в местный санаторий на все новогодние праздники. Курсовка дорогущая, но Нюта позвонила сестре в Томск и брату в Питер, в общем помогли скопом.

Корова всё ещё переминается в конце стола. В огромных коровьих глазах благодарность, за телёночка, наверное. Ещё говорят, что животные ничего не понимают. Да всё они понимают. Вон, до сих пор благодарна. Бабка с дедом добро сделали, а она на неё смотрит и головушкой качает.

«Эх, коровка-коровка, у меня-то жизнь не лучше твоей» — вдруг сказалось кем-то, прямо там, внутри Нюты. Душа, что ли заговорила?

«Что-о-о? Жизнь… не лучше коровьей?» — Нюта вздрогнула от неожиданности такой мысли души и — выскочила в реальность.

***

Телевизор всё ещё пел, музыка непрерываемым фоном звучала, счастливый смех новогодних артистов отдавался уже в мозгах. Время около пяти, рано, но Нюта проснулась. Мысль эта дурацкая: сравнение с судьбой коровы. Нет, это слишком. На самом деле у неё всё хорошо, даже отлично: работа, муж, двое детей прекрасных. Одна вон уже, замуж выскочила, рановато, конечно, но Никита у неё не плохой, перспективный, после НГУ, ей-то самой ещё учиться и учиться. Да, каждый год выезд на тёплые моря, с мужем и, теперь, только с младшеньким, Илюшкой. Да как она смеет, корова эта? Надо же, припёрлась, хвостом мотает.

По коридору, как зомби, чуть скособочившейся размытой тенью, прошаркал Серёжа. В холодильнике на кухне вопросительно застукало, зазвякало. Затихло. Потом забулькало в горле у Серёжи расолом, опять тренькнуло и умолкло. Зомби, вселившийся в тело её мужчины, прошаркал по коридору, чуть приостановившись в просвете двери, которая из коридора в зал, посопев и успокоившись — она на месте — утянулся окончательно на свою «зомбийскую» сторону жизни.

Серёжа у неё — таких поискать: не пьёт, ну, кроме праздников, не изменяет, кажется… В доме достаток — железнодорожник, заместитель начальника станции. Конечно, давно всё поутихло, они просто муж и жена. А когда-то горело. У неё, во всяком случае.

В молодости Серёжа был видный, да и сейчас ещё орёл, в армии-то служил в ВДВ, а это накладывает отпечаток. Один только день второго августа чего стоит: тельняшка, голубой берет и напиться в зюзьку, и хорошо, если ничего не натворят, эти «боевые братья». Даром что за сорок, Серёжа старше Нюты на четыре года и при солидной должности. Одно плохо, отстранённый он какой-то… от семьи: работа на первом месте. Нюта, конечно обижается, выговаривает ему, а с другой стороны, он один что ли такой?

А если это не работа, а если охладел к ней, тогда как?

А ты сама, ты-то его ещё любишь? Ведь затих пожар, затих, ветерок, конечно, ещё раздувает угольки, только они всё равно постепенно превращаются в пепел разочарований, и оголяются чёрные от копоти, тяжёлые камни ревности.

Почему, ну почему женщины начинают ревновать, когда любовь проходит? Зачем им это теперь, когда ничего уже нет, кроме раздражения и вечных претензий к мужчине, которого когда-то любила…

***

— Ну-ка, иди отсюда, иди-иди! Это она корове говорит. Корову, конечно тоже никто не видит из гостей её великолепных, но, кто его знает точно, может кто и видит, на всякий случай пусть исчезает, как и появилась.

Мать про неё рассказывала, про корову, как она её домой пригоняла с выпаса, так это, кажется называлось. У них тогда была улица крайняя, дальше только болото, за ним и вокруг него лужок, а ещё дальше речка. У них пастух в тот год непутный был, и вот, когда он стадо с утра не собирает, хозяйки коровок своих отпускают в вольную, на лужок этот самый, а вечерком собирают.

И вот однажды Нютина бабушка и велела матери пригнать Зорьку домой. А ей лет пять-шесть тогда было. Выломала она хворостину у забора и пошла. Нашла Зорьку, ну, то есть вот эту самую, стоит перед ней и боится. Но гнать надо. И вот она строжится над ней: — Иди, мол, домой, и всё тут. Иди, давай! А та на неё смотрит и улыбается… глазами коровьими, в точности, как сейчас перед Нютой, взрослой дочерью той девчушки пятилетней. Странно, но Нюта сейчас почувствовала перед коровой этой, из материного прошлого, страх, тот самый, который и её мать испытывала в свои пять-шесть лет.

— Ну-ка, иди-иди отсюда. — говорит она корове. Но корова улыбается ей глазами, как тогда, матери, и не уходит. Нюта прекрасно понимает, что она снова спит, но понимает ли это корова, что она в её сне, а не наяву, рога-то вон какие.

— Да не бойся ты меня. — говорит, наконец, корова не человеческим, особым таким голосом: — Давай поговорим лучше.

Нюта во сне не удивляется ни разговорчивой корове, ни тому, что и сама она присаживается за длинный дощатый стол, уже наполовину накрытый, с намерением с ней поговорить.

— А ведь ты красивая была и весёлая, хохотушка, помнишь?

Если бы кто-то, не важно кто, наяву произнёс это слово: «была», она бы обиделась до конца жизни. Но Нюта во сне, а там всё иначе, и она только спросила, вздохнув:

— Что, так всё плохо?

— Усталая женщина не может хорошо выглядеть, даже если и нарядится на праздник.

При слове «нарядится» Нюта испуганно оглядела себя: всё те же галоши, фуфайка, вокруг гости расфуфыренные, прохаживаются, ждут начала праздника. Но ни корову, ни её не видят — стол-то не готов! Это было необычно, и щекотало нервы, но это было классно!

— Что предлагаешь? У меня муж, сын второклассник, дочь, правда недавно выскочила замуж, но от этого ещё хуже: вечная паника в вечно мокрых от слёз глазищах: любит ли её Никита, любит ли её ещё Никита, не любит ли её уже Никита.

— Разведись с Серёжей своим, приведи в чувство дочь, ведь устанет, как ты, берись, пока не поздно, за воспитание сына. Да, пока маленький, но сыновья имеют свойство вырастать неожиданно быстро.

— Да откуда ты всё знаешь, ты же корова.

— Помнишь себя молодую? Так вот я — твоя философская концепция, которой ты придерживалась, когда была молодой, целеустремлённой, хотела изменить себя, потому что… ещё любила себя! Почему пришла к тебе в таком образе? Не знаю, вернее, ты не знаешь, это на тебя так нашло.

Глава пятая

А мужа Нюта действительно не любит, уже не любит… Да и тогда, в начале их отношений, любовь ли это была, то безумие? Теперь-то она понимает, что с любовью-то у неё промашка вышла: не случилось, не привелось.

А ведь любовь вообще, она существует, например, к жизни. Ну кто не любит жизнь? Попробуйте найти такого чудака. Кто-то из рисовки и может заявить: ну я, мол, не люблю: она трудная, безденежная, болезная, за что её любить? Но, если вам предложат с ней расстаться, даже каким-нибудь волшебным, безболезненным, приятным способом, черта с два вы согласитесь, потому что сразу, ну сразу поймёте, как вы её, жизнь эту вашу любите! За то, что она даёт вам счастье жить, дышать, любить, бродить по весенним аллеям, потом по летним, полным солнца и зелени, по красиво увядающим осенним, по ослепительно белым, зимним, и всегда — любить! Хотя бы желать этой любви, хотя бы мечтать о ней!

***

А с Георгием Рахимовичем Сенцовым она знакома совсем недавно. Серёжа ничего не знает. Он старше её и мужа лет на пятнадцать, моложавый, в чертах лица проглядывает что-то восточное, южанин, родился и вырос в Анапе, служил в морской пехоте, настоящий черноморец. Но судьба забросила в Сибирь, бизнес у него, Нюта ещё не разобралась, какой. Зачастил в банк, улыбчивый, угодливый, восторженный. Вот тебе и не красивая. Не права ты, Зорька, ой, не права.

У неё с ним ничего нет и никогда не будет. Пусть побегает, надоест — отстанет. Нюту страшно веселит вся эта история. Она даже ничего не скрывает от коллег. Что скрывать, если всё равно ничего и никогда! Но ухаживания Рахимыча ей льстят и душу её женскую, уже основательно выстуженную прочными супружескими отношениями, греют.

Элька однажды к ней подкатила, Рахимыч только что вышел, и Нюта сидела за рабочим столом с неостывшей ещё глупой улыбочкой на грешных устах, и выдала:

— Слышь, подруга, — у неё все в банке подруги, — А давай пари заключим?

— Какое пари? — торопливо скомкивая улыбку и глотая её, как шпионскую записку, не жуя, промямлила Нюта.

— А что у вас с этим твоим… — подумала недолго: — Дядькой Черномором… всё равно всё будет и очень скоро! — сделала паузу и добавила, хохотнув: — До Нового года!

— Ну и что? Вот он, Новый год! Проиграла ты, Элечка, ведьмочка-самоучка, надо было пари-то заключать.

А кличка Черномор так к Сенцову и пристала.

Глава шестая

Нюта крепко запомнила тот свой сон, ту навь, как сказали бы её очень далёкие предки, ещё язычники. В ней всё было, как и в яви, стол был всё-таки накрыт, и она побежала переодеваться. Надо было переодеться быстро, очень быстро. И ничего этому не мешало: одежда висела на вешалке приготовленная, косметика на столике. Скидывай фуфайку, надевай платье, да, волосы распусти, махни расчёской, туфли, туфли не забудь! Но время устроило гонку и кажется, опережает. Всё: осталось лицо, штрихи макияжа, совсем чуть-чуть.

За стенкой, в праздничном зале, звенят бокалами, произносят тосты. Праздник-то какой? Ах да, Новый год, и её собственный день рождения, аж сороковой, говорят, нельзя отмечать. Ещё брови, где кисточка для век? Она долго роется в сумочке.

Праздничные голоса, смех.

Неудобно заходить.

Нюта стоит в каком-то тёмном помещении, типа сенцев, опять эти сенцы, может, прихожая, всё-таки, двери, которые в зал, где накрывался стол, открыты. Там яркий свет, стол, тот самый, что она накрывала, уже не дощатый, а красного дерева, полированный, по гнутым ножкам стола видно. Сам-то накрыт роскошной белоснежной скатертью с фижмами, скреплёнными букетиками искусственных цветов. По поверхности стола три вазона с живыми цветами, сервировка, как в дорогом ресторане, блюда, напитки, нарезка, по высшему классу. Подробности не видны, далековато, но точно не картошка с винегретом и не чищенными яйцами!

Но она в тёмной прихожей, и не может, ну не может зайти в светлый зал. Она почему-то не считает себя вправе порог тот переступить. Уже не в фуфайке, но почему, почему? Ведь сама всё накрыла. Но она — опоздала! А условие сна одно единственное — не опоздать!

Из глубины темного помещения Нюта растерянно смотрит в глубь залитого ярким, весёлым светом зала, с нарядным столом и весёлыми людьми вокруг. Во главе стола дородная, белогрудая начальница, с откровенно-гордым декольте, есть что показать, и высокой, коронообразной причёской, только корона почему-то не круглая, а, скорее… квадратной формы.

Нарядные сослуживцы, её подруги, друзья и даже недруги. Есть и… не знакомые? Кто они? Уж не те ли, с кем жизнь её не свела, по причине того, что она свернула со своей дороги на другие, может и более ровные, да не свои, и они, попросту, не встретились ей на её жизненном пути? Но чьей жизнью она теперь живёт, потеряв однажды свою?

***

Нюта даже во сне почувствовала, как ей жаль всего того, что она потеряла. Ведь она с самого детства, с той самой красочной книжки, с тёмно-зелёным дубом и котом, с круглыми выразительными глазами, невесть откуда в их доме взявшейся, мечтала работать в школе и не кем-нибудь, а непременно учителем русского языка и литературы, чтобы рассказывать детям пушкинские сказки!

А ведь она уже пошла этой правильной своей дорогой: и выучилась, и практику проходила, и пришла в школу! И… испытала такое разочарование, которое сродни, пожалуй, только предательству близкого человека. А предала её… сама школа! Когда вдруг заявила о себе, что она не храм знаний, а учреждение по оказанию образовательных услуг. Стало холодно и скучно. Старые педагоги в ужасе уходили из школы навсегда, новые, те, кто не выдерживал, предпочитали таскать полосатые сумки, таксовать, сбегали в предпринимательство, как Лёнька. Те, которым было всё равно, приспосабливались. Были и такие, которые соглашались с вновь предлагаемыми обстоятельствами, или, даже, искренне поддерживали систему и… бросались во все тяжкие. Она не хотела во все тяжкие, она хотела в Лукоморье, но его уже не было нигде, ни в школе, ни в жизни. Над страной вслед за девяностыми тянулись такие же злые и циничные двухтысячные. И она сломалась, запнулась об этот чёртов, почти «васнецовский» камень на распутье: направу ехати… налеву ехати… богату быти. А что вы хотите, трудные времена, мизерные учительские зарплаты, подвернувшаяся так кстати хорошо оплачиваемая работа. Да и какая разница, где оказывать услуги…

Они оба тогда с Лёнькой… предали. Лёнька-то, на самом деле, что бы он там себе ни придумывал, учитель от Бога, но он — мужик, нищенствовать для него унизительно вдвойне, да и нашёл себя в другой жизни, а вот она… Она провалилась в этот скучно-умный банк, потерялась в нём, среди всех этих неправдоподобных цифр, сказочных банкнотов и купюр, из которых ни одна бумажка не принадлежит тебе, как теряются, порою, в дремучем лесу, в котором все пути ведут только к избушке бабы яги… Она опустила руки, даже банковской карьеры не сделала, ей было неинтересно, ровно, безразлично. Пока не приснился этот странный сон…

То есть… как это, приснился? Он ей и снится…

Нюта так задумалась, что вздрогнула даже, когда стала приходить в себя, и заметалась глазами, в поисках ну хоть кого-то, кто её выручит из этого дурацкого положения, вынесет… куда?

Но в конце стола, ненормально роскошного даже для современных возможностей корпоративных гулянок, сидела белогрудая начальница, Янина Марковна, и она ничем не могла ей помочь, потому что её попросту не видела. Ведь Нюта всё ещё стояла в тёмной прихожей и, как бы со стороны, смотрела на всё происходящее в праздничном зале жизни.

Но кто-то толкает в плечо:

— Анька, привет, ты опять в сторонке?

— Господи, Лёнька, ты, что ли?

Лёнька торопился в праздничный зал. Бежал по тёмному коридору и наткнулся на Нюту.

— Ох ты, бедная моя родственница! Пошли-пошли. Да не упирайся, не съедят тебя там.

Он решительно подтащил её к роскошно убранному, (ею самой, между прочим), столу. И она сразу встретилась с удивлённым, Янины Марковны, взглядом. Увидела всё-таки, даже пальчиком поманила. Нюта подошла, и Янина Марковна спросила на ушко:

— А это кого ты притащила? Где взяла? Какой интересный молодой человек. Женат?

Понятно, что Янина Марковна зря времени никогда не теряла, потому и карьеру сделала успешную. Информацией нужно владеть всей и сразу. Нюта даже растерялась и стала усиленно соображать, в какой последовательности ей отвечать на сразу три поставленных в упор вопроса. Но от волнения смогла ответить только на последний:

— Нет, не женат, Янина Марковна, — и растерянно умолкла. Но Янина Марковна махнула на неё белой ручкой и, сказав удовлетворённо: