Бесплатный фрагмент - Тёмный лабиринт

Дорогие читатели! Создавая этот роман я хотела вас развлечь. Передать все очарование 19 века с его блистательными балами, любовными интригами, искусством и жутковатым мистицизмом. Погрузить в атмосферу старинного замка с его тайнами, приключениями и конечно же любовь. Но так уж вышло, что в книге много очень откровенных эротических сцен, так что очень прошу тех, для кого это неприемлемо — не читайте! Меньше всего мне хотелось бы фраппировать вас и получить осуждение.

22.00 P.M.

Последний луч солнца нежно коснулся невесомым теплом каменных стен поместья, словно с сожалением уступая место темноте. Лишь на западе громоздившиеся в небе облака ещё пылали великолепным огненным золотом. В долине расходился и таял душистый туман, отступая перед сухим и тёплым дыханием опускавшейся ночи. В глубине старого особняка раздался негромкий бой часов. Их ажурные стрелки передвинулись с сухим скрипом, таким громким в тишине старой библиотеки. Девушка в кресле встрепенулась. Тёплый, уютный свет керосиновой лампы выхватывал оранжевым квадратом страницы книги на фоне сумрака комнаты. Давно остыл чай в фарфоровом чайнике, глаза от долгого чтения устали и слипались. Кэти захлопнула книгу.

«Уже десять,» — подумала она. — «Так незаметно летит время в этом пустом и холодном доме. Свои лучшие дни я провожу в печальном одиночестве средь пыльных фолиантов в кожаных переплетах. Лишь холодный шёлк этих пышных платьев ласкает мое нежное тело…» Строго говоря, усыпанный крошками имбирного печенья и смятый от долгого сидения в кресле батист не особенно ласкал, но думать так было приятно. «Ах, как повезло Элизе, у которой был Пьер, Мэри, у которой был Этьен…. Даже у глупой Сюзанны был такой жестокий, но такой красивый Филип! Лишь у героев моих романов настоящая жизнь! А я, как фарфоровая кукла средь этих сотен слуг, таких скучных и правильных родителей, которые лишь одевают меня и дарят подарки! Никто из них не хочет понять мою душу, полную тёмных страстей…»

Она обвела рассеянным взглядом библиотеку. Мрачный частокол стоявших на дубовых полках фолиантов в потемневшей коже, названия на корешках стёрлись и увы, от времени, а вовсе не от прикосновений рук. Поскольку библиотекой в семье пользовалась одна Кэти (за что имела репутацию очень умной и образованной девушки), она бесстрашно ставила свои любимые французские романы вперемешку с трудами Вольтера и Руссо, правда, обрезом, а не корешком вперед. Всё же миссис Лонли тут протирает иногда пыль, и её могут смутить названия вроде «Всепоглощающая страсть Жульетты». Ещё маме расскажет. Кэти сладко потянулась в кресле. Прямо перед ней на стене висел огромный портрет чопорной леди, облачённой в строгое платье, отделанное изящным, но нисколько не придающим очарования её постному лицу венецианским кружевом. Какой-то предок по папиной линии. Леди очень неодобрительно наблюдала, как Кэти, высунув от усердия язык, впихивала книгу с изображением полуобнажённой красавицы, которую сжимал в объятиях суровый кавалер, по соседству с «Житием Фомы Аквинского». Справившись с сокрытием следов преступления, Кэти показала мрачной леди язык, и стащив из серебряной вазочки миндальное пирожное, предалась размышлениям.

«А ещё этот Джордж со своими вечными разговорами о скачках и гольфе! И это ничтожество приезжает уже завтра. Ну почему мама так хочет выдать меня за него замуж? Пусть он лорд, у него титулы, земли, положение… Но это всё пустое! Разве может, разве сможет он познать глубины истинной страсти? И потом. Ему всего двадцать три. Что может мужчина в этом возрасте?»

Внезапно ход её мыслей был прерван. Порыв ветра ударил в окно, его тяжёлые створки распахнулись, и длинные белые шторы взметнулись, как парус в лунном свете. Она услышала тихий шорох. Пирожное выпало из внезапно ослабевших пальцев. В дальнем, тёмном углу комнаты, куда никогда не проникал холодный лунный свет, и метла миссис Лонли, что-то шевельнулось. Или ей это показалось? Набравшись смелости, Кэти взяла тяжёлый медный подсвечник и зажгла свечу. Держа её перед собой, она робко шагнула в сгущающийся сумрак, и навстречу ей во мраке зажглись два зловещих огонька. Кэти подняла подсвечник выше, и в ту же секунду на неё что-то ринулось из темноты. Вскрикнув, она отпрыгнула к окну и в свете луны увидела огромную чёрную летучую мышь, которая бесшумно чертила воздух под потолком библиотеки. На мгновение Кэти словно окаменела, сердце билось так бешено, что казалось, вот-вот вырвется из груди.

«Это всего лишь летучая мышь, чего я так испугалась». Но не успела она закончить свою мысль, как летучая мышь устремилась вниз, к её ногам. С низким, утробным урчанием животное приблизилось и начало ласкаться. Преодолевая некоторую робость, Кэти нагнулась и запустила пальцы в густой блестящий мех. Мышь подняла голову, и, обнажив острые клыки, нежно лизнула руку девушки. Раскрыв огромные угольно-чёрные крылья, она взмыла вверх и, вылетев в окно, зависла над балконом, пританцовывая в лунном свете и словно приглашая следовать за ней.

Когда вы живёте в местах, где не происходит решительно ничего, а единственным преступлением за прошедшие полвека является эпизод, когда мальчик хорист засунул своему коллеге жука-навозника за шиворот, любое событие, мало-мальски тянущее на приключение упустить просто невозможно. Кэти и не стала. Лишь мгновение поколебавшись, она перелезла через подоконник и спустилась в сад.

После душной, жаркой библиотеки ночной воздух приятно освежал своей прохладой. Мышь чёрным всполохом мелькнула в конце кипарисовой аллеи, и Кэти, не раздумывая, побежала за ней. Знакомый до мелочей привычный пейзаж совершенно преобразился ночью — огромные, посаженые ещё прадедом Кэти кипарисы в свете луны стали призрачно белыми и походили на погребальные свечи, цветы на клумбах попрятали свои личики и сад казался тёмным и мрачным. Ночь была тёплой и тихой, и плыли, мерцали, светили топазовым светом над головой древние звезды, и острый серп месяца казалось, пристально смотрел с небес как живое волшебное существо. Кэти, очарованная этой красотой, рассмеялась от удовольствия, и побежала вниз, по дорожке из скрипучего розового гравия. Июньский ветер касался её разгоряченных щек, ласкал обнаженные плечи, нырял под платье, нежно омывая кожу. Но вот аллея закончилась и Кэти остановилась — где мышь? И тут же увидела её, парящую над увитой жимолостью беседкой. Здесь, майским вечером, Джордж подарил ей первый поцелуй любви… Кэти поморщилась. Поцелуй любви вышел несколько не таким, как она ожидала.

Они тогда сидели на низкой каменной скамье, увитой диким плющом, над головой купол цветущей и сладко пахнущей жимолости. Джордж говорил, держа её за руку, а она слушала, не поднимая глаз… Когда же Джордж на мгновение замолчал, припоминая, какой именно фаворит не оправдал его чаяний на Дерби в прошлом году, Кэти воспользовалась паузой и сказала:

— Такой романтичный вечер, не правда ли?

— Ну… Э…, Пожалуй, да, — выдавил Джордж, тут же отпустив руку и опасливо поглядывая на невесту.

— Закат, соловьи поют свои любовные песни…

— Кто?

— Соловьи, — твёрдо сказала Кэти, решительно игнорируя оглушительное кваканье лягушек и раздающийся из-за живой изгороди кашель садовника.

— Джордж, мы давно помолвлены, и я думаю…

— Отчего же, совсем недавно.

— Три года. — Кэти начинала терять терпение.–И мне кажется, сейчас самое время…

— Возвращаться к вечернему чаю? — в голосе Джорджа прозвучала робкая, как былинка перед грозным дыханием осени, надежда.

— Не совсем. Я говорю о проявлении нежности. Ну, о том, что должно произойти однажды между двумя влюблёнными.

— !?

— Ты ведь видел, как ведут себя два влюблённых голубка? Они воркуют и целуются. Так что ты можешь сделать это прямо сейчас.

— Но как же….

Выяснилось, что при случае голубица может посрамить смерч «Святой Игнатий».

— Поцелуй меня!!! Немедленно.

— О. Ну да. Конечно.

Смирившись перед неизбежной поступью рока, Джордж, глядя затравленным взглядом, наклонился к ней, Кэти закрыла глаза и… Что-то влажное неуверенно ткнулось ей в щёку. Кэти отшатнулась так резко, что едва не упала со скамейки. В гаснувшем свете майского дня уши Джорджа медленно заливались краской. Затем щёки, лоб, шея… Кэти вспомнила, что где-то читала — во Франции при изготовлении дорогих вин была традиция купать в чане с суслом самую прекрасную и невинную из окрестных девственниц. Очевидно, после ванны «Шато де Молин» (сухое, красное) невинные девственницы примерно так и выглядели. Она почти с жалостью посмотрела на смущённое, счастливое, ошалевшее лицо жениха. «Ну что с него взять? Понятно, не Этьен. И уж точно не Филип.»

Увлёкшись воспоминаниями, Кэти едва не упустила свою добычу и бросилась за мышью, которая свернула в старую часть сада. Здесь деревья были старше и выше, и вдруг Кэти охватило странное чувство. Как будто всё это с ней уже происходило. Ей пять лет, и она точно так же сбежала ночью из дома, но для того, чтобы забрать забытого в парке мишку. Тогда она задыхалась от быстрого бега и страха, что гувернантка заметит её отсутствие. Деревья казались выше, дорожка из розового гравия гораздо длиннее. Тогда в конце аллеи она повернула налево, к большому дубу, под которым надеялась найти свою игрушку, но вместо неё обнаружила там незнакомого джентльмена. Кэти смело подошла и спросила, не видел ли он её мишку. Незнакомец улыбнулся, присел на корточки и протянул ей игрушку, в этот момент луна вышла из-за облаков, и девочка смогла его рассмотреть. Высокий лоб, благородные, но немного резкие черты лица оттеняли иссиня-чёрные волосы, а глаза были голубые, прозрачные, как речной лед. Кэти поразила матовая бледность его кожи. «Будто сделана из алебастра, как те статуэтки, которые так любит моя мама». Он отдал девочке медвежонка и сказал: «Когда-нибудь мы встретимся ещё».

И тут Кэти поняла, что она стоит в тени того самого дуба, но нет уже давно ни того плюшевого медвежонка, ни старенькой гувернантки, ей восемнадцать и она совершенно одинока в ночном пустынном парке. Отсюда открывался вид на семейное кладбище. Старинные, покрытые лишайником и густой паутиной плюща, склепы резко выделялись гипсовой белизной на фоне чёрно-зелёной стены деревьев. Дорожки, заросшие мхом и дикой мятой, скрывали звук её шагов, и Кэти почувствовала себя призраком, блуждающим средь могильных плит. Пройдя немного вглубь, она остановилось у прекрасного памятника работы итальянского скульптора — два плачущих ангела сжимающих друг друга в объятиях. «Марджори и Роберт Бранн» — прочла она. «Ах, как печально! Два пылких сердца, некогда сгоравших от любви, теперь лежат под этими холодными плитами… (на самом деле дядюшка Роберт скончался от апоплексического удара, вызванного неумеренным потреблением крепких напитков и кулинарных изысков любимого повара, но думать об этом почему-то не хотелось.) Лишь шелест листвы и пение цикад…» Помимо пения цикад её слух уловил странный звук прямо за спиной. В испуге Кэти обернулась и увидела в нескольких метрах от себя громадного серого пса. Безумные, горящие яростью глаза, смотрели прямо на неё, с клыков капала слюна. Кэти застыла. Как в кошмарном сне она видела, как зверь, не сводя с неё глаз, пригибается к земле, готовясь к прыжку. Мощные мускулы под атласной шкурой напряглись, когти вонзились во влажную кладбищенскую землю. Кэти закрыла глаза.

Но не успела она даже вскрикнуть, как чья-то сильная рука подхватила её за талию и в следующий момент она оказалась в густой траве. Опираясь на ладони, она приподнялась и увидела мужчину, словно сошедшегосо страниц скандинавских легенд. Он стоял прямо перед ней, огромного роста, мощный, холодные, чуть насмешливые светло-голубые глаза… Где она видела подобные? Вся его одежда и лицо были залиты кровью, а в метре от него лежало изуродованное тело собаки. Кэти вскочила на ноги.

— Вы не ранены?

Даже встав в полный рост, она едва доставала ему до груди. Мужчина окинул её с ног до головы безразличным взглядом.

— Кто выпустил тебя ночью из дома, дитя?

Кэти отступила назад с достоинством:

— Я Кэтрин Бранн. И кстати! Я, вообще-то леди и хозяйка этого поместья, и совсем недавно мой кузен Марк говорил, что я совсем взрослая и меня пора выдавать замуж. Вот.

Говоря это, она старательно, но безуспешно отряхивала перепачканные землёй коленки и порванное платье.

— Не понимаю, откуда здесь взялась эта собака. Роджер на ночь запирает внутреннюю часть сада, видимо, она как-то пробралась сюда…

Она предприняла ещё одну неудачную попытку поправить сбившиеся волосы.

— А вы? Могу я узнать ваше имя и что привело вас сюда?

Говоря это, Кэти попыталась придать голосу тон светской любезности и непринуждённости, хотя колени предательски дрожали. Её спаситель выслушал эту восторженную сбивчивую речь с лёгкой усмешкой.

— Мне кажется, ваш пёс ранил меня.

— Ах, боже мой, где, что случилось? — растерявшись и мигом утратив образ светской львицы, Кэти сделала шаг навстречу, но зацепившись ногой за предательски спрятанный под покровом мха край надгробия достопочтенного дядюшки Роберта, полетела вперёд. И упала бы, если бы её не подхватили.

Неожиданно для себя поймав в свои объятия это маленькое, несуразное существо, от которого пахло цветами и летом, незнакомец, казалось, сам растерялся. Её тепло и цветочный аромат волос ошеломил его, в этот мгновение Кэти, окончательно смутившись, попыталась отстраниться, опираясь ладонями о его широкую грудь. Но сделать ей это не удалось. Мощные руки обвили её талию, так сильно, что перехватило дыхание. Она в испуге подняла лицо:

— Вам больно?

Пьянящий запах её волос, нежный шелк кожи и огромные, испуганные глаза — всё это настолько сбило его с толку, что, не отдавая себе отчёт в происходящем, он повалил её на траву.

— Что вы делаете!? — пролепетала Кэти.

Он склонился над девушкой, опираясь на одну руку, а другой сжав её нежные, тонкие запястья.

— Что? Нет! — вскрикнула Кэти, судорожно пытаясь встать, вывернуться из-под его мощного тела.

— Тихо, — выдохнул на ухо низкий голос, посылая по телу волны паники. Она попыталась оттолкнуть его, упёршись ладонями в плечи, но с тем же успехом можно было пытаться остановить разъяренного носорога. Кэти вскрикнула, когда почувствовала, как одна мужская рука запрокинула её голову за подбородок, а другая очутилась на груди, и требовательный рот впился в нежную кожу на шее. Она судорожно всхлипнула, вцепившись пальцами в его короткие, белоснежные волосы, но это не только не остановило его, а будто только раззадорило. Мужчина, усмехнувшись, лениво тряхнул головой, как хищный зверь, которому докучает расшалившийся детеныш. Кэти почувствовала, как его бедра прижимают её, оцепеневшую, напуганную к земле. Он медленно, почти нежно провёл ладонью от её горла к тяжело вздымавшейся груди, и нетерпеливо рванул вниз плотный лиф атласного, ещё недавно белоснежного платья.

— Не надо, не надо, не так… — как в кошмарном сне повторяла Кэти, — так нельзя…

— А как? — хрипло выдохнул он, обжигая её шею отнюдь не нежными поцелуями.

Кэти на секунду смешалась. Она так часто представляла себе это «чудо любви», «миг священного экстаза» … Ну, то есть «он» (почему-то всегда высокий стройный брюнет с зелёными глазами и благородной сединой на висках), становится на одно колено, смиренно опустив взгляд, предлагает ей руку, сердце и кольцо, потом церковь, венчание, фата, флердоранж. Конечно, гости, колокола, большой торт, (и не такой, как у Каролин Сплит был на свадьбе, а получше, с розочками.) И вот, в алькове, на шёлке брачных простыней он касается её губ нежным поцелуем. Дальше мечты уносились в нечто радужно-прекрасное, но до крайности неопределённое. И как же это было не похоже на то, что происходило с ней сейчас!

Встретив сопротивление жёсткого лифа, мужчина без усилия разорвал тугую шнуровку корсажа, освободив высокие, упругие груди. Кэти ахнула, задохнувшись от стыда и испуга, попыталась закрыться руками, но он тут же поймал её запястья и развёл их в стороны, любуясь перепуганным, раскрасневшимся личиком, беззащитной, обнажённой грудью. Кэти даже кричать не могла — во рту неожиданно пересохло, язык прилип к гортани, воздуха в лёгких стало катастрофически не хватать… Осознав свою беспомощность, она жалобно всхлипнула, перестала вырываться и затихла, напряжённая, как струна, готовая порваться даже от лёгкого прикосновения. А его ладони накрыли и сжали нежные груди, пропуская маленькие, съёжившиеся от ночной прохлады соски между пальцами, от чего те затвердели и заныли. Странно, но это было… приятно? Кэти распахнула глаза от нового, незнакомого ощущения. По телу прокатилась волна тепла и необычного волнения. Запрокинув голову, она лежала, забыв о смущении, когда эти ладони двигались вверх, скользя по груди и шее, а оттуда вниз, к розовым соскам. Его рука сорвалась ниже, задрав юбку до талии, и Кэти вновь почувствовала укол страха, судорожно попыталась сжать колени, закричать, но он одной ладонью зажал ей рот, другая нырнула между женских бедер, отодвинула тонкую ткань трусиков и пальцы прикоснулись к самому сокровенному месту её тела. Кэти почувствовала, как сердце ухнуло куда-то в бездну, низ живота взорвался томительным спазмом, происходящее подёрнулось пеленой зыбкого горячечного тумана. Мужчина одним движением сдёрнул с неё трусики. Кэти словно впала в оцепенение, запротестовала только когда он, полностью освободив её от платья, широко развёл бёдра в стороны. Ошарашенная настолько, что в первую секунду даже не шелохнулась, Кэти часто задышала, и крик протеста застрял у неё в горле.

— Не бойся, — негромко сказал он мягким голосом, — обещаю, я ничего не сделаю.

Нежным, но властным движением его ладони скользнули вниз, накрывая бедра, пальцы раздвинули её складочки и что-то мягкое, влажное приникло к сокровенному бугорку. Стыд молотом ударил в голову.

— Не надо! Прекратите! — в смятении закричала Кэти.

Он и не думал прекращать. Заскользил языком по нежной плоти, сначала едва касаясь, потом чуть сильнее, чуть дальше. Кэти продолжала неуверенно отпихивать его, но мир вокруг расплывался, теряя контуры и очертания, тело отказывалось подчиняться разуму, таяло в дурманящем коктейле стыда, страсти, желания. Она вдруг изогнулась, с губ сорвался требовательный, протяжный стон, бёдра бесстыдно раздвинулись шире, русалочьи волосы разметались меж травы. Она слышала тяжёлое дыхание своего мучителя, чувствовала, как его пальцы до боли сжали её ножки, как он вдыхает еёнежность, влажный тесный жар, её невинную женственность. Язык надавил на розовый бугорок ещё и ещё раз, пока её бесконтрольные стоны не перешли в крик.

Кэти показалось, что прошла целая вечность, пока она пребывала в сияющей пустоте, но тут на неё обрушилась суровая действительность. Как снежная лавина, неожиданно спустившаяся на мирный альпийский луг, смела она остатки блаженной истомы, и тут Кэти осознала, что лежит она на могильной плите, обнажённая, с раздвинутыми ногами. Попытка свести колени успехом не увенчалась — тело всё ещё не слушалось её. Всё, на что она оказалась способна — это закрыть лицо руками. На непродолжительное время она смогла даже забыть о мужчине, который, поправляя рубашку, со снисходительной улыбкой наблюдал за ней, но тут он напомнил о себе.

— Меня зовут Эрик Рэйберн.– произнёс он, протягивая Кэти руку.

Поскольку в данный момент Кэти на всё реагировала немножечко медленнее, чем обычно, воспользоваться предложенной помощью она не смогла. Эрик немного постоял с протянутой рукой, потом, пожав плечами, отступил к ближайшему памятнику. Небрежно опираясь о плечо мраморного ангела, он некоторое время наблюдал, как Кэти безуспешно пытается сесть, надеть платье, привести в порядок корсаж. Окончательно запутавшись в том, что полчаса назад являлось последним словом французской моды, а ныне представляло собой обрывки перепачканной материи, Кэти, наконец, сдалась. Она села, обняв себя руками, и уткнулась лицом в колени. Эрик подождал ещё немного.

— Как ты? Идти сможешь?

— Я? О, да. Конечно.

Врёт.

Смерив её взглядом, которым многоопытная профессиональная нянька смотрит на порученное ей слабоумное дитя, Эрик, вздохнув, шагнул к ней. Нагнувшись, он легко, без усилия подхватил её вместе с платьем на руки. Икнув от неожиданности, Кэти тут же пришла в себя и начала вырываться.

— Что!? Куда вы меня несёте?

Эрик, не обращая на неё ни малейшего внимания, пошёл вниз по аллее.

— Ты знаешь замок Рэйберн? — негромко спросил он, для удобства встряхнув и поправив свою брыкающуюся ношу.

Знаком ли ей этот замок? Старый замок в самом сердце вересковых пустошей находился лишь в нескольких милях от её дома, она восхищалась им, но знала так же мало, как и её родители. Говорили, что замок то пустовал по нескольку лет, то вновь обретал жизнь, когда возвращался его загадочный хозяин. Тогда по ночам там горели огни, слышались музыка и смех. Иногда, в одно и то же время года там устраивали великолепные балы, на которые съезжались экипажи столь ослепительные, что у Кэти, заезжавшей в своих конных прогулках несколько дальше, чем о том знали родители, просто дух захватывало. Её родители, впрочем, не питали ни малейшей симпатии ни к замку, ни к его обитателям.

— Странный человек этот лорд.– часто рассуждал отец Кэти. — Конечно, хозяйство у него в идеальном порядке, даже когда он в отъезде, но образ жизни! По ночам пирушки, днём ни в церкви, ни в пабе его не встретишь! Наверняка какой-нибудь испорченный лондонец и друзья, очевидно, такие же — с дурной репутацией… Ах, Кэти отдала бы половину своей библиотеки французских романов — главного своего сокровища, чтобы побывать на балу. Да ещё кавалеры с дурной репутацией! Разве можно придумать более пленительный соблазн для восемнадцатилетней девочки. Эрик прервал её мечты небрежным:

— Сегодня там будет бал маскарад, ты будешь самым желанным гостем. Остальные начнут собираться через час, мы верхом доберёмся туда минут за десять, так что у тебя будет достаточно времени подобрать себе костюм. Секундный восторг Кэти тут же сменился паникой.

— Я должна вернуться домой и привести себя в порядок!

— Полагаю, возвращаться в поместье при данных обстоятельствах не лучшая идея, — деликатно заметил Эрик.

Зерно истины в его словах, безусловно, было. Родители, конечно, уже спят, но вот дворецкого миновать не удастся. Воображение Кэти незамедлительно нарисовало картину:

— Мисс Кэти!?

— Всё в порядке, Реджинальд. Просто меня только что изнасиловал незнакомец на кладбище. Кстати, я сейчас еду к нему в гости на всю ночь. Да, к завтраку не ждать. Нет, кровь не моя.

В это время они миновали входные ворота, которые оказались не заперты. Кэти с удивлением отметила про себя этот факт, такого на её памяти никогда не случалось прежде. За воротами, в тени раскидистого тиса их ожидал конь, удивительно напоминавший своим обликом хозяина. Исполинского роста, белоснежный и… совершенно не осёдланный.

— А… — пролепетала Кэти, когда её бесцеремонно поставили на землю, не дав опомниться и поймать падающее разорванное платье, — хотя бы уздечка?

— Не нужна, — бросил через плечо Эрик, запрыгивая на спину своего жеребца.

В этот момент конь повернул к Кэти свою голову и на неё посмотрели красные, горящие как угли глаза. Кэти попятилась, но сильные руки подхватили её за талию и подняли наверх. Она поёрзала, устраиваясь поудобнее, прижалась к его груди, уткнулась носом в шею, вдыхая его запах, уже знакомый — мускуса, бальзамических трав и ещё чего-то тёмного, пьянящего. Так пахнут молодые хищные звери.

Конь взял с места в карьер и понёсся стрелой через лес, минуя дороги и тропы. Казалось, он слушался малейшего движения своего хозяина, вспарывая прохладный ночной воздух своим могучим телом, ныряя под кроны деревьев в омуты абсолютного мрака, прогалины, залитые неверным лунным светом, ни разу не оступившись и не помедлив, словно видел в темноте так же ясно, как днем. А Кэти казалось, будто первый раз видит она этот ночной лунный летний мир. Таким таинственным, волшебным казалось всё вокруг — вот на севере расходятся громадные, словно изнутри светящиеся облака, похожие на снежные мёртвые горы, вот луна пробивает их своим бледным светом, тонкими лучами проникая то в тёмно– зелёные прогалины, то в звёздные глубины неба. И резким, будто алмазной пылью осыпанным силуэтом высится впереди громада замка, такого тёмного и сумрачного при свете дня. Внезапно конь круто свернул направо, и они выехали на забытую дорогу, ей много лет не пользовались — появился более удобный путь через пустоши. За её поворотом показалась заброшенная церковь, уже давно являвшаяся предметом вожделения Кэти, которая не единожды пыталась уговорить Джорджа совершить туда ночную экскурсию на предмет нахождения призраков, вампиров или чего-нибудь подобного — захватывающего и интересного.

Стены, обветшавшие и осыпавшиеся в некоторых местах, полностью пропадали под пышным ковром растительности, но бронзовый крест упрямо светился в лесном мраке. Эрик, очевидно, решил проехать через церковный дворик, выложенный ослепительно сиявшим белым камнем, но конь вдруг остановился, как вкопанный, захрапел и встал на дыбы. Кэти взвизгнула от испуга, а Эрик раздражённо дёрнув плечом, достал из-за пояса хлыст.

Кэти ахнула:

— Он боится святого креста! Конь — демон!

— Конь альбинос. — проворчал Эрик, охаживая круп коня ударами такой силы, что на атласной шкуре мгновенно появились тёмные рубцы.

— Его глаза чувствительны к яркому свету. Днём он бесполезен, зато ночью незаменим, ты видела, как уверенно он чувствует себя в тёмном лесу. Но, конечно, если тебе приятнее думать, что ты едешь на исчадии ада…

Уголки губ у него дрогнули. Улыбается?! Дальнейшую часть дороги Кэти пристыжено молчала. Но вот лес расступился, и перед ними разлился океан лиловой вересковой пустоши, окружавшей с восточной стороны замок Рэйберн. Проигнорировав подъездную дорогу, по которой неспешно катил экипаж, запряженный четвёркой вороных лошадей, Эрик направил коня прямо через вересковый луг, и к запаху свежего ночного ветра добавился аромат потревоженных цветов, резкий и горький. В окнах замка приветливо горел свет, однако в большом старом парке, окружавшем замок, было темно и пустынно. Ветер шумел в кронах громадных дубов, таких старых, что стволы их, кряжистые и деформированные временем, казались в темноте похожими на лесных чудовищ из кельтских легенд. Кэти с удивлением отметила полное отсутствие не только ворот, но и ограды, а ведь западным крылом замок упирался прямо в лес, тянувшийся на многие мили. Она поинтересовалась у Эрика — не боится ли он ну пусть не хищных зверей (результат встречи со зверем она сегодня имела удовольствие наблюдать) но, к примеру, преступников? Он недобро улыбнулся:

— Пусть приходят, мы только рады будем.

Кэти, немного поразмыслив, решила не уточнять. Как говориться, не спрашивай того, чего знать не желаешь. Копыта коня глухо зацокали по каменистой подъездной дорожке, и когда до входной лестницы оставалось совсем немного, взору Кэти и её спутника предстала весь необычная картина. Прямо перед мраморными ступенями располагалась круглая мощёная площадка с фонтаном посредине, по краям её венчали две серповидные клумбы, выложенные диким камнем и почему-то усаженные лесными цветами. Кэти заметила там вербену, остролист, шалфей и те странные сиренево-голубые цветы, что называют фиалкой чародея. По одной из этих клумб бродила старушка, закутанная в ветхую хламиду. В руках у неё была плоская корзина — такую используют огородники, и в неё она собирала цветы, хихикая и напевая песенку, так, словно была гимназисткой на цветущем ромашковом лугу. Иные растения вырывались и укладывались в корзину с корнем, другие, после тщательного осмотра подвергались экзекуции и в корзину следовали лишь некоторые их части. Несмотря на то, что лицо старушки было полностью скрыто капюшоном, из-под которого выглядывали спутанные седые волосы, Кэти тут же узнала её.

— Это же миссис Пибоди! — воскликнула девушка, и уже тихо, с восторгом.– Говорят, она настоящая ведьма!

— Да ну, — мрачно пробурчал Эрик, подъезжая к беспечной сборщице цветов.

Кэти его, в общем-то, понимала — не очень-то приятно видеть, как топчут и обдирают твою клумбу, пусть даже это делает и настоящая ведьма.

— Эй, бабушка, что вы тут делаете? — не особенно любезно поинтересовался Эрик.

— А то сам не видишь, сынок.– в тон ему ответила старуха. Поднатужившись, она вырвала из земли целый куст тимьяна. — Травки собираю. Добрым людям на пользу, тебе на погибель…

— Зачем вы так! — не утерпела Кэти. — Нехорошо. Мама всегда вот вам помогала…

Заслышав голос Кэти, старуха резко вскинула голову и вдруг, бросив охапку награбленных трав, схватила её за руку крепкими, как дубовое дерево, пальцами.

— Слушай, маленькая госпожа. Не к добру ты забыла родительский дом. Не к добру и себе на погибель.

— Как забыла? — несправедливые обвинения до глубины души возмутили Кэти. — Да я пятнадцать минут назад там была!

— Оно и понятно, мёртвые ездят быстро.

— Что ты такое несёшь, старая ведьма, — зашипел Эрик, и Кэти краем глаза увидела, как рука его легла на тяжёлую эбеновую рукоять хлыста.

— Может я и ведьма, да только ты, девочка, рассвета здесь уже не встретишь. Точнее нет, встретишь, да только он будет для тебя последним. — Старуха рассмеялась неприятным, каркающим смехом. — Хочешь знать свою судьбу? Позволь старой Пибоди показать тебе твоё будущее, и ты бегом отсюда побежишь.

Кэти стало жутко. Чёрные, блестящие из-под грязного капюшона глаза колдуньи, смотрели на неё с тревогой и участием. Она протянула Кэти свою узловатую, словно пергаментную руку. Но Эрик вдруг рассмеялся и неожиданно спокойно сказал:

— Я распоряжусь, чтобы вас накормили ужином. Сегодня ночь летнего солнцестояния, а не хеллоуин, так что не пугайте девочку понапрасну.

Он развернул коня, но Кэти успела услышать, как старуха прошептала:

— Ты должна узнать, девочка…

Но уже через минуту они были у крыльца, Эрик спешился, передал коня заботам невесть откуда взявшемуся мальчику-груму, и когда он понес Кэти на руках вверх по широкой каменной лестнице, все страхи и вопросы растаяли, как дым от погасшей свечи.

«Вот не думала, что мне суждено выйти замуж за владельца этого таинственного замка! А как странно произошло наше судьбоносное знакомство! Немного не так, как я представляла…» — мечтала Кэти, уютно устроившись на руках Эрика. В том, что дальнейшим развитием событий будет венчание, причем в кратчайшие сроки, она нисколько не сомневалась.

Как раз в тот момент, когда Кэти всерьёз задумалась о возможной вероятности того, что в прошлой жизни они, очевидно встречались — Эрик, конечно, был римским императором, а она, разумеется, рабыней — христианкой, их путешествие закончилось. Перед ними распахнулись тяжелые, окованные потемневшей от времени бронзой двери и Кэти очутилась в холле, поразившем её своей мрачной красотой. Высокие, стрельчатые окна мерцали рубином и колдовской зеленью витражей, серпантин мраморной лестницы обнимали перила, сотканные из мраморных тел, переплетённых в действии столь странном, что Кэти отвела глаза. (Впоследствии, узнав, что сюжетом рельефа была всего лишь битва амазонок с доблестными мужами Спарты, она была страшно разочарована).

Стены из тёмного дикого камня покрывало кружево искусной резьбы, а в полумраке ниш полотна, потемневшие от времени, но от того еще более чарующие и загадочные, изображали мужчин и женщин, чьей стати позавидовали бы все короли минувших дней. Особенно поразил Кэти портрет молодой, черноволосой женщины, одетой в простой греческий пеплум. Изображена она была на фоне залитой солнцем колоннады античного храма и смотрелась довольно неожиданно среди дам и кавалеров, одетых по британской моде.

Перед Эриком склонилась в поклоне молоденькая служанка.

— Сэр, к вашему прибытию подготовили гранатовую комнату… — тут она подняла взгляд и увидела необычную ношу своего хозяина. Она застыла, рот открылся, глаза округлились до такой степени что она стала похожа на чучело лягушки — творение таксидермиста-любителя. Кэти стало немного обидно. Ну да, платье порвано в клочья, лицо и ноги перепачканы, причёска а-ля Мария Магдалина в тот период, когда на неё уже снизошел свет истины, и который она потратила на сожаления о периоде жизни, когда этот свет еще не снисходил, но всё же… Вовсе необязательно вот так долго стоять и смотреть с отвисшей, как увядшая лилия, челюстью, честное слово. Горничная, наконец, смогла взять себя в руки:

— Э-э-э… Дополнительные распоряжения, сэр?

— Полагаю, они очевидны, — сухо ответил Эрик. — Юной леди нужно привести себя в порядок и подобрать костюм.

Минуту спустя Кэти оказалась в довольно необычной комнате — несмотря на внушительные размеры в ней отсутствовали окна, зато горел непривычный в летнее время камин. Жарко, между тем не было — напротив, когда Эрик довольно небрежно стряхнул её на обитую серым бархатом оттоманку, Кэти ощутила неприятный холод, такой чувствуешь, спускаясь в подземелье.

К большому разочарованию Кэти, ожидавшей увидеть стены, сплошь выложенные драгоценными гранатами, они были обшиты резным дубом, тёмным, как шоколад. Таким же был и потолок, и лишь несколько мгновений спустя Кэти заметила резной орнамент, включавший в себя изображения лопнувших от спелости плодов граната. Обставлена комната была с мрачноватой роскошью, у противоположной от двери стены располагалась кровать, крытая пологом зелёного шёлка, верх которого терялся во мраке дубового потолка. На стенах прекрасные полотна итальянской школы эпохи позднего ренессанса, на резном комоде изящные терракотовые статуэтки, а в углу, за китайской лаковой ширмой ванна на бронзовых ногах. Воды в ней не оказалось, зато дно было выстелено нежным японским шёлком бутылочного цвета. Эрик оставил её на попечение двум горничным, попросив сообщить, когда она будет готова. Девушки принесли ей туфли, отороченные мехом ангорского кролика, лёгкий пеньюар, оказавшийся длинноватым для её роста. Они наполнили ароматной тёплой водой мраморную ванну, покоящуюся на бронзовых львиных лапах, куда озябшая Кэти нырнула с удовольствием и поспешностью молодого влюблённого, стремящегося в объятия своей суженой.

Смешливую рыженькую горничную звали Фанни, а другую, с печальным робким взглядом, чем-то похожую на монашку — Элен. Как выяснилось, Элен работала тут всего несколько дней, а вот Фанни давно, потому за каких-нибудь пятнадцать минут Кэти поневоле оказалась в курсе всех сплетен о прислуге, работающей в замке, где лично Фанни «жуть как нравится» хотя их старшая горничная мисс Спенс «кошмар, какая строгая». А вот о хозяине, не смотря на аккуратные, но настойчивые расспросы Кэти почти ничего узнать не удалось. Кроме того, что он никогда не был женат (ну это само собой), весь день он работает (очень странно), и жизнь ведет совсем скромную — к примеру, в его комнаты допускается всего один камердинер, Стоун (вообще непонятно). Так же она была подробно проинформирована о готовящейся свадьбе самой Фанни с конюхом по имени Мэтью, который молод, красив «ну совершенная лапочка», одна лишь беда — он в отличие от Фанни не оказывает должного почтения священному писанию, так что их грядущее счастье нередко омрачается богословскими спорами. И сколько сил ни тратит Фанни, что б спасти суженого от геенны огненной путем наставления на путь истинный, всё терпит крах.

Наконец Фанни дала ей маленький колокольчик, сделанный в виде миниатюрной горничной: «Позовите нас, когда искупаетесь», и они исчезли за неприметной дверью, которая вела в смежную комнату.

Нежась в тёплой ванной, Кэти рассматривала картину, занимавшую едва ли не половину стены. Современная, она была написана на модный ныне сюжет «Персей, освобождающий Андромеду». Почему-то закованный в броню Персей отступал к лодке, невежливо наступив на издыхающего змея, а обнажённая Андромеда смотрела на него взглядом столь однозначным и плотоядным, что не будь Кэти столь невинна, она подумала бы, что храбрый воин Эллады по своей собственной инициативе приобрёл проблемы куда более серьёзные, чем огнедышащий дракон. Но вниманием девушки завладело совсем другое — Кэти неожиданно увидела тонкий лучик света, идущий от левого глаза рыцаря. Снедаемая любопытством, она торопливо выбралась из ванной, и, накинув лёгкий пеньюар, оставленный для неё горничными, приблизилась к картине. Радужка глаза отсутствовала, вместо неё оказалось круглое отверстие, и Кэти, не удержавшись, приникла к нему. Комната, которую она увидела, очевидно, служила спальней. Две уже знакомые ей горничные суетились, раскладывая на увенчанной балдахином кровати карнавальные платья. Элен, неся целую груду нарядов, неожиданно споткнулась, и весь этот ворох шёлка, бархата и украшений оказался на полу. Высокая, астенично худая леди лет сорока (очевидно, это и была мисс Спенс), набросилась на провинившуюся горничную.

— Элен, неуклюжая лентяйка! Это уже третья провинность за сегодняшний день! Ещё раз и мне придется строго наказать вас! Отнесите нашей гостье вино и фрукты.

Перепуганная, сжавшаяся под взглядом напоминавшей голодного стервятника экономки, горничная взяла тяжело нагруженный поднос и заспешила к двери. Не успела Кэти отскочить от глазка, как грохот и звон разбитого хрусталя возвестил ей об очередной неудаче незадачливой горничной.

— Я рассчитаю вас завтра же утром. Сейчас, ввиду праздника, мне нужны любые руки, даже такие бесполезные, как ваши, — мисс Спенс поджала губы.

— Угощение отнесёт Фанни, а вы уберите это немедленно, — экономка махнула рукой на разбросанные по всей комнате фрукты, щедро посыпанные осколками хрусталя.

Элен упала на колени и принялась поспешно сгребать то, что пару минут являло собой изысканный ужин. Она была повёрнута спиной к Кэти, но было заметно, как вздрагивают у неё плечи. Плачет? Неожиданно в комнату вошёл слуга, очень молодой, с подвижным, обезьяньим личиком. Со вздохом оглядев комнату, теперь больше напоминавшую Авгиевы конюшни, чем гостиную в приличном доме, он начал помогать Элен с уборкой. Справлялся он с ликвидацией крушения гораздо быстрее и энергичнее, Элен же явно не знала куда деть не только погубленный хрусталь, но и собственные руки. Она то застывала, в недоумении оглядывая комнату, то с робкой улыбкой взирала на Джеймса, но тот совершенно не обращал внимания.

— Спасибо, Джеймс, — прошептала девушка, но ответа не последовало.

Но не успела Кэти поразмыслить о том, как непросто приходится девушке, которой в силу несправедливости судьбы приходится заниматься такими ужасными вещами, как работа, она услышала быстрые шаги.

Кэти, которая на время подсмотренной сцены застыла и распласталась по стене подобно обессилившей черепашке, отскочила от глазка как ужаленная, и весьма вовремя, потому что минутой позже дверь распахнулась безо всякого стука и явилась тяжело нагруженная Фанни. Водрузив поднос на низкий столик красного дерева, она налила вино из хрустального, украшенного бронзовой кабаньей головой графина, и лишь тогда взглянула на озябшую и раздетую Кэти. Всплеснув руками и заахав, как любящая мать курица над потерявшимся цыплёнком, она тут же облачила девушку в уютный халат из шотландской шерсти, укутала пледом, и две минуты спустя Кэти наслаждалась зелёными греческими оливками, толстыми, будто покрытыми лаком, марокканскими финиками, ароматными и сладкими, пахнущими пустынным зноем. Виноградом, словно сделанным из прозрачного нефрита и розовыми, бархатно-шершавыми персиками. Однако только что увиденная странная сцена не давала ей покоя, Кэти всё время мысленно возвращалась в соседнюю комнату. Каково же было её удивление, когда в комнату как ни в чем ни бывало, вошла Элен, неся изящные туфли из расшитой парчи. Если бы не румянец на её бледных щеках и слегка покрасневшие глаза, Кэти подумала бы, что все это ей приснилось.

Съесть всё несмотря на героические усилия, не удалось. Немного поколебавшись, Кэти всё же отважилась попробовать и вино, решающую роль сыграла мысль, крупными мазками нарисовавшая лицо Джорджа, если бы он увидел её с этим самым бокалом. Затем горничные проводили её в ту самую комнату, где Кэти увидела разложенные на кровати карнавальные костюмы. Там был костюм цвета больной персидской бирюзы с чешуйчатым корсажем и длинным муаровым шлейфом, изображавшим игуану, огненно алый, имитировавший прихотливые и изменчивые языки пламени, невинно-белый, отороченный мехом ангорского кролика, аспидно-чёрный, расшитый крупными бриллиантами, с диадемой, увенчанной луной. Кэти остановила свой выбор на пепельно-сером, украшенном колхидским жемчугом. Лиф и низ юбки отделан высеченным лебединым пером — лишь ромбовидные кончики на конце перьевого стержня не тронул нож портного. Из пера и маска, сделанная в виде шапочки с ушками-рогами, скрывающая верхнюю половину лица. Филин. Единственная птица, которую ненавидят и боятся все прочие лесные птицы. Кэти и сама не могла бы объяснить, почему выбрала именно этот образ, но взяв этот костюм первым, другие она даже мерить не захотела. Она немного походила по комнате, чтобы привыкнуть, немного смущаясь чересчур смелого декольте, и открытой спины, но ведь она совсем взрослая теперь, правда?

22.55 P.M.

Неожиданно без стука вошёл Эрик, как раз в тот момент, когда Кэти, уже полностью одетая, тренировала перед зеркалом «дерзкий и манящий» взгляд роковой женщины (один глаз прищурен, руки упираются в бока, одна ножка выставлена вперёд). Застигнутая врасплох, «роковая женщина» совсем неэлегантно взвизгнула, но увидев его улыбку и искреннее восхищение в глазах сразу успокоилась.

— Прекрасно выглядишь, — он с видимым удовольствием скользнул взглядом по её изящной стройной фигурке. — Вижу, ты отдохнула и набралась сил. Чудесный здоровый румянец.

Минуту назад румянца и в помине не было. Кэти нервно хихикнула, чувствуя, что визуальные проявления здоровья расползаются на уши и шею…

— Ну что же, если ты готова, пора представить тебя хозяину замка, чьими гостями мы сегодня являемся.

В первую минуту Кэти решила, что она ослышалась. Но слова калёным железом врезались в сознание, и покидать его не желали.

— Хозяину?! Как… А ты…?

— Я брат Генриха, по отцу. И в этом замке так же гость. Мы давно не виделись, но ты удивишься, — Эрик явно не видел замешательства Кэти, — он упоминал тебя в письмах и не единожды. Девочка в ночном парке, много лет назад поразившая его воображение. И я подумал, неплохая идея привезти тебя с собой.

— Как!? — изумление и разочарование Кэти постепенно перерастали в гнев. — Так ты что же — решил прихватить меня в качестве подарка!?

— В какой-то мере, — его лицо осветила озорная мальчишеская улыбка.

— Признаться, я думал, что приглашение на карнавал будет ну, более официальным что ли, — он засмеялся, — но надеюсь, тебе тоже понравилось. А теперь идём, бал уже начался, и я хочу познакомить тебя с Генрихом.

Кэти начала раздуваться как глубоководная рыба-ёж.

— Так это замок твоего брата? И он, выходит, не знает, что я приехала?

— Нет. Это будет прекрасным сюрпризом.

— Ах вот как. Сюрпризом. — У Кэти даже голос от злости зазвенел. — Да как ты посмел!?

Эрик перестал улыбаться. На его лице вновь появилось холодно-насмешливое выражение.

— Что именно вызывает такое неудовольствие, юная леди?

— Какое право ты имел притащить меня сюда без моего согласия в качестве подарка своему идиоту братцу!?

— Не смей в таком тоне отзываться о моем брате, ты поняла, девочка? — его глаза недобро блеснули.

— Это ты не смей назвать меня девочкой! — Кэти в ярости сорвала с себя маску и швырнула её на комод. — Немедленно отвези меня домой, негодяй!

— Утром я именно так и поступлю. А если ты и правда леди, то и веди себя достойно. Кажется, ты не слишком возражала, когда я вёз тебя сюда.

— Ты обманул меня!

— Когда же? — он усмехнулся, глядя на неё со странной смесью разочарования, удивления и грусти.

Кэти запнулась. Действительно, ведь ни капли лжи в его словах не было. Всё это она придумала себе сама. Да, но ведь тогда на кладбище она ведь не хотела! Он её заставил… «Но ведь тебе понравилось» — шепнул в голове непрошенный голосок. Но Кэти с негодованием отогнала эту нелепую мысль и закричала, сжав кулачки:

— Ты меня изнасиловал!

Вот теперь Эрик искренне и от души смеялся.

— Дурочка, — неожиданно мягко сказал он. — Ты даже не представляешь, о чём говоришь.

Вместо ответа Кэти схватила первое, что оказалось под рукой — терракотовую статуэтку изображавшую святую деву Марию (коленопреклонённую, в юности, за молитвой), и запустила её прямо в голову смеющемуся мужчине. Тот легко увернулся и спокойно заметил:

— Я подожду снаружи, пока ты успокоишься и приведёшь себя в порядок.

Его невозмутимость окончательно вывела Кэти из себя, и она завопила:

— Да никуда я с тобой не пойду! Пошёл вон, ты, жалкий лакей!

Рука Эрика, которая уже почти коснулась дверной ручки, застыла в воздухе. Очень медленно он повернулся, и Кэти его не узнала — расширившиеся зрачки превратили его небесно голубые глаза в чёрные, губы побелели от ярости.

— Как ты назвала меня?

В других обстоятельствах инстинкт самосохранения и воспитание подсказали бы Кэти более разумный выход из сложившейся по её собственной вине ситуации, но обида и злость, а также кровь покойного прадеда сэра Родерика Бранна, не знавшего удержу ни в битвах, ни в пирушках, ударила в голову.

— То, что слышал! Ты не смел и пальцем меня касаться, плебей!

Эрик повернул, а затем вынул ключ из двери. У Кэти, наблюдавшей за его действиями, по спине пополз неприятный холодок. Что он собирается делать!? А он медленно повернулся и направился к ней, расстегивая ремень на брюках. Кэти застыла и попятилась назад.

— Что ты собираешься делать!?

— Проучить тебя, — выплюнул Эрик.

Он как куклу швырнул её на кровать, навалился сверху, одной рукой поймав её запястья, другой вытаскивая из брюк ремень. Кэти брыкалась и извивалась, безуспешно пытаясь освободиться, но он, не обращая внимания на её крики и яростное сопротивление, вытянул вперед её руки и крепко стянул их ремнём. Пропустив другой конец ремня через ажурную кованую спинку кровати, он привязал запястья Кэти, и стянул узел так, что она ахнула от боли, затем рывком перевернул её на живот. Отстранившись, он некоторое время наблюдал за её отчаянными и бесплодными попытками освободится.

Очень скоро Кэти убедилась, что чем больше она вырывается, тем сильнее затягивается узел на её запястьях.

— Освободи меня немедленно! Не то ….

— Не то что? — он наклонился, почти касаясь губами её щеки, и спросил негромко. — А тебе не кажется, что ты не в том положении, чтобы угрожать?

— Ты же обещал, что ничего плохого мне не сделаешь! — Кэти, наконец удалось так повернуть голову, чтобы видеть его лицо — губы плотно сжаты, между светлых бровей залегла вертикальная морщинка. Раньше её не было.

— Я поторопился, — вкрадчиво заметил он, не без удовольствия наблюдая, как рассерженное выражение её лица сменилось испугом. — Видишь ли, на тот момент я являлся джентльменом, а теперь низложен до лакея, так что… Что не дозволено Юпитеру, быку совершенно не возбраняется.

Кэти сглотнула. Только теперь до неё дошло осознание своей полной беспомощности. А Эрик между тем спокойно поднялся с кровати, отошёл куда-то в сторону (Кэти не могла видеть), но через минуту вернулся, держа в руках шёлковую подушку, похожую на конфету. Подпихнув её Кэти под живот, он задрал до самой талии юбку и подцепив пальцем её трусики лениво потянул их вниз. Кэти попыталась сжать колени, но он, насмешливо хмыкнув, одним резким движением сорвал трусики и бросил на пол. Потом не торопясь обошёл кровать и остановился, скрестив руки на груди. Кэти повернула к нему раскрасневшееся от унижения и злости лицо.

— Мы вроде бы на бал опаздывали, — она пыталась сохранить остатки самообладания.

— Пожалуй, я уже не спешу, — Эрик, казалось, забавлялся. Стоял, опираясь коленом о край кровати и беспрепятственно её рассматривал — юбка задрана до самой талии, колени судорожно сжаты, на лице от стыда и обиды проступили красные пятна.

— Отпусти меня, — голос Кэти прозвучал так жалобно, что самой неприятно стало. — Что ты собираешься сделать?

— Ещё не решил, — он нежно провел ладонью по её обнажённым ягодицам, и Кэти почувствовала странное тепло между ног.

— Ты ведь уже понимаешь, что никуда я тебя не отпущу?

— Да, — очень тихо прошептала Кэти.

Эрик, стоя перед ней начал неторопливо раздеваться. Кэти, охнув, отвернулась, закусив губу, и спрятала пылающее лицо в складках шёлковой простыни. Он тихо рассмеялся — такая милая, невинная, маленькая. На мгновение им овладело что-то похожее на жалость, но это мимолётное чувство исчезло, едва взгляд скользнул по её стройным, обнажённым ножкам.

А Кэти трясло и мутило от страха и нового, странного ощущения — между ног стало горячо и почему-то влажно, голова шла кругом, и она сама не могла понять — она боится того, что он сделает что-то ужасное или не сделает? Она была напугана и растеряна, не понимала, что творится с её телом и откуда взялось это странное ноющее тепло внутри. Попыталась сжаться в комочек, стиснуть колени, когда Эрик оказался на постели, но он, заметив эти поползновения, лишь усмехнулся и широко раздвинул её ножки в стороны, не обращая внимания на жалкие попытки сопротивления. Его ладони провели по внутренней стороне бёдер Кэти, накрыли её ягодицы, сжали… Кэти услышала, как участилось его дыхание и зажмурилась. Это сон, дурной сон!

— Не надо, пожалуйста! — в отчаянии прошептала девушка, сильнее вжимаясь в смятую ткань простыней.

Кэти беспомощно заскулила, почувствовав, как его пальцы скользнули по внутренней стороне ее бёдер, поднимаясь все выше и выше, пока, наконец, не коснулись влажного, ноющего местечка.

— О, — хрипло выдохнул Эрик. — И ты еще будешь лгать мне, что тебе неприятно?

Он прошёлся по нежной плоти, описывая круги, чуть надавил, прижался теснее, раздвигая её лепесточки, проникая внутрь. Палец натолкнулся на эластичную преграду.

— Так у тебя еще не было мужчин? — жаркий, тихий шёпот.

Кэти отчаянно замотала головой, пряча пылающее лицо в смятый шелк.

— Развяжи, — прошептала она дрожащим голосом, безуспешно пытаясь выдернуть запястья из тугой петли ремня. — Не надо. Пожалуйста. Не лишай меня….

— Что ж… — он улыбнулся.

А затем, наклонившись, неожиданно провёл языком по её ноющей плоти, лаская бёдра, сжимая ягодицы. Пальцы сжали, раздвинули белоснежные половинки, кончик языка проник между ними, дразня колечко ануса. Кэти ахнула от нахлынувшей волны удовольствия, стыда и нетерпеливого, жадного предвкушения. С губ слетел тихий стон, тело напряглось. Он еще раз провел пальцами по её горячей, влажной промежности, затем палец вошёл в тугую дырочку совсем чуть-чуть, затем дальше. Кэти задохнулась от ужаса. Ведь туда же нельзя! Он вышел, затем проник ещё и ещё раз, сначала очень медленно, потом чуть быстрее, вводя палец уже полностью в анальное отверстие. Это было так дико, так бесстыдно и грубо, и вместе с тем её тело отозвалось странным, похожим на удовольствие ощущением. Сгорая от унижения, она сначала неуверенно и очень медленно, потом всё смелее начала сама насаживаться на его пальцы. Змей вожделения проснулся, лениво разворачивая внутри неё свои кольца, и его сладкий яд потёк по венам, убивая разум и стыд. Страх боли отступил перед этим обжигающим, пьянящим как вино желанием. Эрик приподнял её бедра, подвигая подушку и притягивая её к себе как можно ближе, теснее, так что она ощутила своими ягодицами его напряжённый, плоский живот. Почувствовала, как головка твёрдой плоти упирается в тесно сжатое отверстие, трётся, скользя вверх и вниз, посылая по телу волны острого удовольствия, скользит по нежным складкам, лаская ещё и ещё раз. Затем нетерпеливое, горячее прикосновение, он надавливает, слегка входит внутрь. Головка наполовину вошла в тесное, узкое отверстие. Рука нырнула под её живот, скользнула меж напряжённо раздвинутых ног, прошлась по упругому холмику и нашла нежный припухший бугорок. Пальцы нежно потёрли его.

— Эрик, пожалуйста…

Он медленно вошёл в её попку, как нож в масло. Кэти задохнулась от боли и дёрнулась, но он только крепче прижал её к себе. Немного помедлил, оставаясь внутри, сжимая её талию, и медленно начал двигаться, всё же не решаясь войти до конца. Кэти сдавленно застонала, чувствуя, как он погружается всё дальше и дальше, теряясь в горячечном тумане, внизу её лона поднималась жаркая, жгучая волна. Эрик остановился, втягивая воздух сквозь плотно сжатые зубы. Потом впился пальцами в податливые, нежные бёдра, заставляя их раскрыться ещё шире, принимая его до конца. Кэти ахнула, когда его немаленький член вошёл ещё дальше, инстинктивно подалась вперёд, стараясь отодвинуться. Но он жёстким рывком придвинул её к себе, вонзаясь всё глубже. Он начал двигаться, сначала очень медленно и осторожно, потом всё быстрее, почти полностью выходя из неё и входя всё резче и глубже. Кэти прогнула спину, раздвигая колени ещё шире, приподнимаясь, чтобы ему было удобнее ласкать её рукой, и она начала ощущать, что от влажного трения его плоти внутри волнами накатывает какое-то странное, захватывающее ощущение. Страх отступил, уступая место бесстыдному, жгучему желанию и она впервые сама подалась назад, насаживаясь на его напряжённый член, разрываясь между стыдом и страстью.

— Развяжи, — уже не просьба, а приказ хриплым, сорванным шёпотом.

И он торопливо содрал с неё путы, поспешно, раня нежную кожу запястий, но Кэти этого не заметила. Опираясь на локти, она бесстыдно прогнула спину, вставая на четвереньки, приподнимая бёдра как можно выше.

— Давай. Сильнее.

Она слышала его хриплое, рваное дыхание, чувствовала, как его движения становятся всё более грубыми и резкими, и сама погрузилась в темноту острого, порочного наслаждения, такого запретного, неправильного. И Кэти знала, что сейчас этот дерзкий, грубый человек принадлежит только ей одной. Вбиваясь в неё грубыми толчками, заполняя собой до конца. И она чувствовала сквозь притупившуюся боль, как на неё накатывает странное, прежде неведанное ощущение. Внутри всё взорвалось огнём, прокатившимся по всему телу и стёршим все сомнения, волнения и страхи. Всё её прошлое и будущее сузилось до единственной точки настоящего. Взрыв удовольствия ударил вверх по позвоночнику прямо в голову. Обезумевшая, она билась в невыносимых, сладких судорогах и шептала имя того, кто заполнял её собой. Эрик с такой силой сжал её бедра, что она вскрикнула, слыша его низкое рычание, грубые, бесконтрольные толчки, которые становились всё жёстче и быстрей. Он издал протяжный стон, вскрикнул, резким толчком насаживая её на свой член до конца, вздрогнул, и она почувствовала его неуёмную дрожь, струю его семени внутри себя. Ей не хотелось, чтобы он покидал её, но он медленно и осторожно вышел, повернул её лицом к себе и обнял, прижимая к себе так крепко, что у неё перехватило дыхание. Его губы нашли её рот, и она упивалась долгим, глубоким поцелуем, пока огненные вспышки медленно угасали в её теле.

Потом она расслабленно лежала рядом, любуясь его резким профилем. Высокие скулы, дерзко очерченный подбородок, губы расслабленно полуоткрыты. Какие они у него необычные! Розовые, нежные, мягкие, совсем как у девушки. И это создавало странный, волнующий контраст мужественному лицу. Затенённые светлыми ресницами, сонно прикрытые глаза смотрели в пустоту.

— Эрик… — Она сама порывисто обняла, прижимаясь крепко-крепко к его широкой груди, уткнулась носом в шею.

Эрик успокаивающе погладил её по голове, пропуская спутанные прядки волос между пальцами и Кэти совершенно успокоилась, погружаясь в расслабленный полусон. Весь мир остался там, за дубовой дверью, откуда приглушенно доносилась музыка и шум голосов, но её это не касается, не тревожит… В таком состоянии пребывают, находясь в пограничном состоянии между блаженным полётом по иным мирам и явью, и не видят, как входят всякие камердинеры, которых между прочим, никто и не звал.

Кэти, пискнув, едва успела натянуть покрывало до подбородка. В комнате возник седовласый, худощавый камердинер, всем своим видом выражавший почтительную вежливость. Эрик тут же встал с кровати, нимало не заботясь о полном отсутствии одежды.

— Стоун?

— Сэр, весьма сожалею, но должен незамедлительно сообщить вам о прибытии нежеланных, как я понимаю, для вашей светлости гостей.

И ни слова сожаления о беспокойстве, которое он причинил своему хозяину! Кэти была раздосадована. Ну как же можно так бесцеремонно вламываться, в столь значительный момент в жизни каждого человека и вести себя так, словно находишься в кабинете министров, а не в спальне, где на постели неодетая, между прочим, девушка. Разговор, за этим последовавший ситуацию нимало не прояснил.

— Сэр, должен поставить вас в известность — прибыла с визитом мисс Блекхилл. С ней её брат и ещё один джентльмен.

Эрик отреагировал на новость не самым обычным образом.

— Какого черта, кто её звал?

— Она утверждает, что вы, сэр.

— Вот так номер!

— Никогда не слышал подобного выражения, сэр, но полагаю, вы имеете ввиду, что находите поведение её светлости эксцентрическим.

Стоун выдержал деликатную паузу.

— Её светлость так же сообщила, что имеет некоторое небезынтересное деловое предложение.

— То есть, вы хотите сказать, что эта бесстыжая стерва не только посмела сюда явиться, но и ещё чего-то хочет?

Камердинер кашлянул.

— Я бы не взял на себя смелость охарактеризовать визит её светлости в столь экспрессивных выражениях, но общую суть вы, в целом, истолковали верно. Полагаю, вы лично желаете встретить её светлость?

— О да. Где эта дрянь?

— Её светлости подали чай в восточной комнате.

— Прекрасно. Надеюсь, она успеет его допить прежде, чем я сверну ей шею.

Эрик, подцепив на ходу брошенную на пол одежду, исчез за маленькой боковой дверью, бросив Кэти через плечо:

— Я встречу тебя в зале.

Не успела Кэти снова обидиться, как камердинер, вежливо поклонившись, проинформировал её, что будет ждать за дверью, чтобы проводить в бальный зал и представить. Поскольку излить гнев и возмущение происходящим оказалось решительно некому, она начала приводить себя в порядок. Минуту спустя прибежала на помощь кем-то вызванная Фанни. Рыженькая горничная, ещё полчаса назад лучившаяся весельем и счастьем, сейчас являла собой вместилище мировой скорби — губы надуты, покрасневшие глаза распухли от недавних слёз. Доискиваться причин долго не пришлось.

— Фанни?

— Ах, мисс, я его бросила! Моего Мэтью! У-у-у-у….

— Но почему…

Выяснилось, что камнем преткновения оказался предмет, рушивший мир и между более значительными представителями рода человеческого. Да что там, не оставляет сомнений тот факт, во имя религии было убито больше народу, чем по какой-либо другой причине. Сколько войн случилось во имя мира, добра и истины! А Мэтью, как выяснилось, высказал что-то очень неучтивое относительно инцидента, произошедшего между Ноем и Хамом.

— Ну, вот тогда я и сказала ему, что между нами всё кончено. Вот. — И она завыла в голос.

Если девушка, расставшаяся по собственной инициативе с женихом ввиду несогласия по вопросам теологическим, решит искать утешения и понимания у девушки, чей кавалер покинул ложе любви с поспешностью голодного волка, учуявшего запах жирного кролика, она это понимание, скорее всего, не найдёт.

Кэти уточнила:

— То есть, ты его бросила из-за Ноя?

— Но мисс, Мэтью назвал Ноя старым алкоголиком!

И тут Кэти взорвалась. В течение трёх минут она доходчиво и аргументировано объяснила остолбеневшей горничной, что она думает о теологических спорах вообще, о Ное в частности, и о том куда она, Фанни, должна отправить Ноя вместе с Хамом, и всех их многочисленным семейством, а заодно и животными.

— Стало быть, мисс, думаете, я погорячилась маленько?

— Фанни, — твёрдо сказала Кэти, — лично я бы, имея выбор между пьющим мёртвым Ноем и симпатичным (говоришь, он лапочка?) живым Мэтью, выбрала бы второе.

— Ой, наверное, правда ваша, мисс…

Общими усилиями через пятнадцать минут Кэти была готова. Она посмотрела на себя в зеркало. Странно, но никаких глобальных перемен во внешности заметно не было. Ну, разве что губы и щёки ярче обычного, а в остальном выглядит как обычная восемнадцатилетняя девушка, а ведь теперь она многоопытная женщина! Решив серьёзно поразмыслить об этом, когда будет побольше времени, она выскользнула за дверь.

23.20 P.M.

В конце тёмного коридора, скудно освещённого факелами, чёрные ленты дыма которых вплетались в сумрак высокого потолка, замаячил сияющий проём. Когда до входа в бальный зал оставалось несколько шагов, Кэти повернулась к сопровождавшему её камердинеру.

— Ах! Я забыла веер! Не могли бы вы принести его?

Получилось, кажется, очень естественно. Ей показалось, что глаза Стоуна весело блеснули.

— Конечно, мисс.

Любопытно, сколько времени у него уйдёт, чтобы найти веер, заботливо спрятанный под подушку смятой постели? У неё точно есть минут пятнадцать, чтобы осмотреться, прежде чем её представят. Кэти уверенно шагнула в бальный зал.

Свет от сотен свечей заливал огромное помещение с неожиданно низкими сводами. Соединяющие пол и потолок готические окна не имели стекол, и плющ беспрепятственно проникал из внутреннего двора, полз вверх и вниз, то отдельными плетями, то сплошным зелёным ковром покрывая стены, расписанные фресками, столь реалистичными, что изображённые на них люди так же казались гостями этого бала. Впечатление усиливали живые цветы, поставленные вдоль стен — томные махровые камелии, аскетичные тюльпаны, вздрагивавшие своими лаковыми головками от движения воздуха, изломанные, чарующие своей болезненной красотой орхидеи. Их аромат смешивался, переплетался, подогретый огнём свечей, поднимался в воздух, струясь под резным потолком, и наполнял лёгкие сладким дурманом.

«Как странно», — подумала Кэти, любуясь прихотливыми изгибами плюща, — «Сейчас это конечно очень красиво, но зимой, когда листья опадут и голые ветви будут казаться чёрными трещинами на стенах, гигантской паутиной… И какие странные фрески!». Изображённые на них сводчатые комнаты с изумительной точностью продолжали перспективу самого бального зала, только вот персонажи были одеты в белые и алые пеплумы и тоги, или не одеты вовсе. «Какое-то античное празднество» — догадалась Кэти.

Она любопытным взглядом обвела зал и одна мужская фигура бросилась ей в глаза. Не броситься не могла по объективным причинам. Высокий, худощавый юноша стоял, байроническим жестом облокотившись на мраморную полку камина, и вперив в неё мрачный взгляд. Современные барышни называют такой взгляд демоническим, хотя, по мнению Кэти, если бы все демоны в преисподней смотрели бы так на своего господина Вельзевула, бедняга давно заработал бы тяжёлую депрессию вкупе с комплексом неполноценности, и попросился бы на пенсию.

Молодой джентльмен Кэти заинтересовал. Во-первых, единственный из гостей он не был в костюме, во-вторых вся его одежда выглядела весьма странно. Шейный платок в почему-то широко расстёгнутом вороте рубашке был невообразимо яркого розового цвета, хорошего кроя сюртук украшен живописной, и как выразилась бы Фанни, «весёленькой» вышивкой, впрочем, весьма искусной, привлекали внимание и гентские кружева, смело выглядывавшие как минимум сантиметров на пятнадцать из рукавов. Неужели это и есть загадочный хозяин этого замка? Кэти неуверенно пошла к нему навстречу. По мере приближения лицо загадочного незнакомца изменялось. Кэти поняла, что юношей он именоваться, пожалуй, не мог. Ему было лет тридцать пять, не меньше, иллюзию создавали юношеские кудри, придававшие лицу некоторую нежность и женственность, и то, что демоническое выражение понемножку, по мере приближения девушки, менялось на робкое. Первой заговорила Кэти.

— Какой приятный вечер! — и умолкла, не зная, что сказать ещё.

Незнакомец немного осмелел.

— Вы находите? А по мне — такая скука! Как и вся наша жизнь… Но я не представился. Персиваль Корнулинни! Но зовите меня просто Перси.

— Кэтрин Бранн, — она не удержалась и спросила.– Вы итальянец?

— Ну, не совсем. Корнулинни — мой творческий псевдоним. Я — поэт!

Кэти это впечатлило. А заодно успокоило. Нет, юноша ей скорее понравился, но всё же… Хозяина замка она с таким вот жабо представить не могла. Другое дело поэты. Это творческие личности, им, небожителям, позволено много больше, чем простым смертным.

— Что вы говорите! А что вы написали?

— Я пишу. Громадную, великую поэму. Замысел родился четыре года назад, во Флоренции, где я изучал кватроченто, — он снова почему-то опечалился.

— Вы о кватроченто пишете? — машинально спросила Кэти, пытаясь понять, кого же так сильно напоминает ей поэт — то ли персонажа иллюстрации «Страдания юного Вертера», то ли пуделя Томми, когда он проглотил целую бутыль слабительно, прописанного нянюшке.

— Да нет же. — Поэт немного оскорбился. — Я современный поэт, драматург, древнюю культуру я изучал с целью получить степень бакалавра. Да! Я декадент!

— О… Получили? Степень бакалавра? — несмотря на довольно скромные познания в области культурологии, Кэти не была уверена, что кватроченто такая уж древняя культура, но поэтам, конечно, виднее.

— Не совсем, — Перси немного смутился. — Меня влекли музы, я отдавался искусству со всей страстью молодого влюблённого, а эти старые зану… Я хотел сказать, учёные мужи, так вот они всё время требовали, чтобы я куда-то приходил, что-то там читал или писал… Не помню. В любом случае, творческая личность насилия не терпит!

— Конечно, конечно. Покажете мне свою поэму?

Стихи Кэти любила. Петрарка был зачитан до дыр, нравился даже «Фауст», точнее первая его часть, там, где они с Грэтхен познакомились. Дальше было очень скучно и не очень понятно.

— Показать не могу, она ещё не написана. Но она у меня вся в голове! — поспешно добавил Перси, увидев, как вытянулось личико его очаровательной собеседницы, которая с каждой минутой нравилась ему всё больше. Такая нежная, персиковая кожа, большие, оттенённые тёмными ресницами глаза, тонкий стан… Сразу видно, девушка умна, образованна, и, бесспорно, хорошо разбирается в искусстве.

— Вот, послушайте. — Он возвел очи к потолку, драматично нахмурил брови, и начал трагическим голосом:

Тугие струи дождя хлещут по обнажённым деревьям

Ночь, тоска и смерть в моём сердце навеки

Змеи ползут по холодному мёртвому мрамору

К моим помертвелым ногам, что стоят на земле…

Смерть!

Смерть!

Смерть!

Он отдышался и гордо глянул на онемевшую Кэти:

— Ну как вам моё произведение?

— Э…. О… Ну, очень современно. И так необычно! — смогла она, наконец, выдавить из себя.

Перси приосанился:

— Это самое главное — новизна и необычность.

— А, простите, рифмы почему же нет?

— Это тоже современно — называется «белый стих»

— Наверное. А у вас есть что-нибудь про любовь?

Поэт по-отечески снисходительно улыбнулся. Весь его вид как бы говорил — ах, девушки! Эти нежные, наивные создания…

— Конечно. Называется «Моей возлюбленной Натали», — он снова уподобился певчему на хорах и застонал, на сей раз жалостливо:

Ты лежишь в мраморном склепе нагая

Я печально целую твои хладные уста

О, как рано смерть накрыла тебя своим крылом!

Увядшие лилии на твоей невинной груди

О, Натали! Как жестока судьба!

Смерть сжимает тебя в своих объятиях!

— Ну, вот, опять вы про смерть, — вздохнула Кэти. –А скажите, вы же разбираетесь в античной культуре, каков сюжет этих фресок?

— Не знаю, –отмахнулся несостоявшийся бакалавр.– Так о чём это я? Да. Смерть повсюду! О чём же ещё петь моей лире, как не о смерти и любви! Она… В смысле, смерть. Она подстерегает нас в тиши лесов, средь шумного бала…

Перси повернулся, очевидно, вознамерившись продемонстрировать Кэти бал, где их вполне возможно подстерегает смерть, пафосно взмахнул рукой и застыл, как вкопанный. Прямо перед ними стояла смерть. Ну, точнее, высокий мужчина в костюме смерти комедии дель арте. Очевидно, он некоторое время слушал их беседу, потому что незамедлительно ответил на вопрос Кэти:

— Это Дионисийские мистерии. Здесь изображён ритуал поклонения Дионису.– произнёс он глубоким голосом, показавшимся Кэти странно знакомым.

— Это бог виноделия? — Кэти проявила эрудицию.

— В том числе, — он слегка улыбнулся. — Это бог тёмного, хтонического начала природы. В античных храмах его изображения размещали на стене, куда никогда не попадал солнечный свет, напротив всегда освещённой стены, где было царство Аполлона — бога искусства и красоты. Раз в год Дионису воздавали почести, устраивая вакханалии, где люди погружались из мира цивилизованного, скованного правилами и нормами, в темноту своих желаний, страсти и абсолютной свободы. Простите, я помешал вашей беседе?

— Нисколько! — живо откликнулась Кэти.– Мы с мистером Корнули.. Корноли…

— Мы знакомы с лордом Клейтоном, — мягко улыбнулся смерть, очевидно, знавший Перси не под творческим псевдонимом.

Перси немного смутился.

— Да? И как вам его поэма? Вы знаете, я первый раз в жизни познакомилась с настоящим поэтом! — щебетала Кэти.

— Перси, это правда? Вы поэт? И как давно вы почувствовали первые симптомы?

— Это от рождения, — сдержанно заметил Перси.

— Что ж, тогда, конечно, ничего не поделаешь.

— А это кто? –Кэти указала на обнажённых женщин на фреске — одна из них держала чашу, наполненную чем-то красным — то ли вином, то ли кровью. Две другие кружились в экстатическом танце.

— Это менады. Жрицы Диониса. Своим танцем они могли доставить человеку самое сильное удовольствие в его жизни. И лишить рассудка. Околдованный чарами менады, человек не может более себя контролировать и…

Все трое обернулись на звон разбитого стекла. Официант поспешно убирал осколки у ног юноши в костюме Пьеро. Последующие две минуты пока Кэти и её спутники наблюдали за ним, он умудрился задеть локтем проходившую мимо даму, повернувшись к ней, заблеял извинения, и буквально сшиб с ног танцующую пару. Пытаясь поддержать падающую девушку, врезался задом в фуршетный столик, с которого посыпалась посуда. Кэти мгновенно опознала симптомы. «Джордж!? Но откуда он здесь? Ведь он только завтра должен был приехать». Озорной бесенок внутри неё ожил и заплясал. Упустить такой шанс? Никогда.

— Это мой знакомый, — почему-то извиняющимся тоном сказала Кэти своим собеседникам, — подойду, поздороваюсь.

Она устремилась к долговязому нескладному Пьеро, но её опередили. У женщины, подошедшей к Джорджу, была поистине королевская осанка. Благородная голова с пышным узлом тёмно-каштановых волос, глаза полуприкрыты тяжёлыми веками, проницательный, чуть насмешливый взгляд. Костюм дамы пик как нельзя лучше подчеркивал её высокое, стройное тело. Она заговорила голосом, в котором чувствовался сильный восточноевропейский акцент, так хорошо знакомый Кэти благодаря горничной славянке.

— Скучаете? Осмелюсь предположить — вы одиноки этим вечером?

Джордж дёрнулся, как от зубной боли.

— Я? Н-нет. Признаться, я случайно здесь оказался, меня позвал с собой мой друг, Марк.

На прошлой неделе Кэти читала мистический роман о несчастной девушке, на которой, как водится в таких романах, лежало родовое проклятье. И в конце был эпизод, где жестокая и подлая герцогиня (виновница всех бед и проклятия заодно) падает вместе с каретой в пропасть и разбивается на мелкие кусочки. Кэти ещё тогда подумала: а что чувствовала в этот момент подлая герцогиня? Теперь она это поняла. Сердце рухнуло вниз, желудок сделал двойное сальто. Значит и кузен Марк здесь. Поездка в загадочный замок плавно превращалась в пикник в тесной компании родных и друзей. Впрочем, особенно беспокоиться не стоит — врядли кто-то узнает в пепельной ночной птице Кэтрин Бранн.

— Простите, я не представилась. Княжна Мария Сухотина. А это мои сёстры — Татьяна и Ольга. Она величавым жестом указала на двух женщин — одна, блондинка лет двадцати была в костюме дамы червей, другая, чуть постарше, изображала даму треф. Окончательно смешавшись в обществе трёх дам, Джордж, от природы застенчивый, совсем утратил присутствие духа.

— Д-да. Очень приятно, я Джордж Мэлвик…

Он хотел сказать что-то ещё, зацепил локтем свечу, стоявшую неподалеку в канделябре и не ждавшую беды, но в это время Кэти, вынырнув из толпы, взяла его под руку.

— Добрый вечер. Джордж, дорогой, не ожидала тебя здесь увидеть. Чудесный приём, не правда ли? — И приподняла на мгновение маску. Чтоб узнал. Эффект превзошёл все ожидания. Джордж всхрапнул и попятился, побелев, как полотно. Ни дать, ни взять — чопорная английская леди увидела фамильное привидение.

— Кэти!? Что ты тут…? Как?!

Русские княжны были мгновенно забыты.

— Я тут по приглашению хозяина дома, — Кэти не могла не заметить, как при этой фразе расширились глаза княжны Марии.

— Это ваша спутница? — поинтересовалась она у Джорджа, не забыв одарить Кэти взглядом, которым образцовая хозяйка награждает муху, барахтающуюся в её праздничном торте.

Джордж машинально представил их друг другу.

— Какой красивый замок, не правда ли? — жизнерадостно щебетала Кэти, игнорируя безумные взгляды Джорджа, дёрганье за руку и попытки что-то спросить. — Меня поразили эти фрески на античную тематику.

— О да, — снова встряла в разговор княжна.– А какие здесь гобелены! Некоторым более трёхсот лет. Наверху есть комната, где находятся наиболее ценные. Позволите устроить вам маленькую экскурсию? — говоря, она подчёркнуто обращалась только к Джорджу, игнорируя наличие Кэти как досадное недоразумение.

— Гобелены? Простите, никогда ими не интересовался, — нервно пробормотал Джордж.

К ним незаметно подплыл официант.

— Могу я предложить вам вина?

— Я пью только минеральную воду и чай, — оскорбился Джордж.

Кэти картинно взяла сразу два бокала, наслаждаясь новым взрывом ужаса в глазах несчастного жениха. Его и винить-то было нельзя. Человек по чистой случайности оказывается ночью на балу у незнакомого джентльмена и обнаруживает там девушку, с которой он помолвлен, одну, без сопровождения, да ещё в таком рискованном наряде.

Вино оказалось тёрпким, пахнущим диким мёдом и яблоками. До сих пор знакомство с дарами Бахуса ограничивалось для Кэти причастием, дома ей внушали, что алкоголь является одним из тягчайших пороков человечества. Но после первого же глотка у Кэти зашумело в голове, что-то мягко стукнуло в затылок, огоньки свечей стали ярче, а в груди разлилось приятное тепло. После недолгой борьбы Джорджу удалось оттащить её к мраморной колонне, увитой плющом так густо, что ветви его, тянущиеся из окна, образовывали некоторое подобие беседки под пологим куполом. Музыка здесь звучала тише.

— Ты хоть понимаешь, что это за место? — зашипел Джордж, стискивая её локоть.

— Нет, — честно призналась Кэти, делая большой глоток из бокала.

— Послушай, приличной девушке нельзя тут быть. Здесь просто какая-то… — он мучительно подбирал слова, — Венеция. Лица скрыты под масками, а потому все ведут себя, как хотят, алкоголь… — Джордж с отвращением покосился на бокалы.

— А дом! Посмотри на эти фрески, скульптуры. Да здесь всё пронизано… Этим. Даже вот. — Он ткнул пальцем в ножку винного бокала.

Только тут Кэти с изумлением заметила, что хрустальный тюльпан бокала поддерживала бронзовая ножка, изображавшая амуров — мальчика и девочку, обнимающихся среди лилий. То ли под воздействием хмеля, то ли что-то в ней самой уже изменилось, но её удивление сменилось весельем.

— Ах, Джорджи, ты слишком серьёзен. Может, тебе действительно стоит посмотреть на гобелены в компании этих очаровательных барышень?

— Да пойми ты, — его голос сделался почти умоляющим. — Тут такое творится! Я, когда шёл в этот зал, видел справа, в галерее, пару. Так вот, джентльмен целовал леди прямо здесь, — Джордж неопределённо махнул рукой в сторону декольте Кэти и тут же страшно сконфузился, залившись краской.

— А она… Она трогала его… его…

— Фаллос, — услужливо подсказала Кэти. Как славно, что её рассеянный учитель часто забывал ключик от одного небезынтересного шкафчика в библиотеке, и ей удалось выкрасть анатомический атлас. Вот, при случае можно блеснуть глубокими знаниями. Однако же задерживаться не стоит.

— Прости, Джордж, мне надо кое-кого найти. –Кэти повернулась, чтобы уйти, но звук, похожий на писк раненной куропатки, заставил её обернуться. Её жених обрёл удивительное сходство с молельной статуей древних ассирийцев. Ассирийцы были людьми весьма занятыми, стоять и молиться в храме времени не имели, потому оставляли вместо себя статуи, которым рука скульптора придавала надлежащий вид — вытаращенные в половину лица глаза, разинутый рот, руки слегка разведены в стороны. Кэти немного смягчилась.

— Ну, право же, Джорджи, всё не так уж плохо. По крайней мере, здесь нет твоей матери, и ты можешь немного расслабиться.

— Руку! Она трогала его руку, а не то, что ты… Ты откуда такие слова знаешь?! И при чём здесь моя мама?

— При том, что ты, когда она рядом, дышать боишься. И я тебя не виню. Император Калигула перед ней жалкий младенец. Не сомневаюсь, что леди Мэлвик даже его приучила бы пить исключительно минеральную воду. Кстати. Как она поживает?

— Великолепно. Спасибо.

— Чудесно, чудесно, — заулыбалась Кэти, хотя отношения её с будущей свекровью были таковы, что она с гораздо большей радостью узнала бы, что та заразилась бубонной чумой. Мама Джорджа относилась к той породе людей, которые считают день прожитым зря, если до захода солнца они не совершили что-то такое, что заставит содрогнуться потрясённое человечество. Смелые, решительные, властные и непоколебимые, они незаменимы на палубе пылающего галеона, в римском сенате или во главе татарской орды, несущейся в бой, но вот в быту сними бывает сложновато о чем-то договориться. Кэти не удержалась от доли ехидства:

— Кстати, как она тебя сюда отпустила?

— А она не знает, — тихо пробормотал Джордж. — Я заехал к Марку насчёт покупки двух жеребцов и вот, оказался здесь. Он сказал, только у лорда Рэйберна мы сможем найти то, что нам нужно.

— Ну ладно, — поспешно сказала Кэти, опасаясь узнать о тонкостях покупки жеребцов гораздо больше, чем ей хотелось бы. — Я ненадолго покину тебя…, и она поспешила смешаться с толпой, почти не ощущая угрызений совести.

Эрика нигде не было. Кэти по ажурной витой лестнице поднялась на балкончик, но сверху было видно море парящих в волнах вальса пар без лиц, возраста, имени. Вот китайская ваза танцует с луной, вот египетскую богиню увлекает в вихре танца галантный арлекин. В этом водовороте лишь одно, если можно так сказать знакомое лицо — у фонтанчика, бронзовая дельфинья пасть которого изрыгала светло-золотые струи шампанского, стояла и наблюдала за всеобщим весельем безучастная смерть. Кэти поспешила вниз, и когда сбегала по лестнице, перепрыгивая ступеньки, взгляд выхватил сценку — княжна Мария, рассекая океан танцующих пар, тащила за руку Пьеро, как муравей дохлую гусеницу. Кэти от души ему посочувствовала. Но едва её нога ступила на паркет, началась кадриль, и её подхватил весёлый толстяк в расшитом золотом бархатном камзоле. Безумный темп кадрили с её постоянной сменой партнеров, напоминавшей тасуемую колоду карт, странно расслабляюще подействовал на неё. Волнение, смущавшее разум улеглось, зато в крови вскипело другое, прежде неведомое. Калейдоскоп масок, вихрь атласа, шелка и бархата, смех и взрывы музыки, подобные порывам ветра, стали казаться более реальными и настоящими, чем жизнь, оставшаяся за стенами замка. Но вот угасли озорные всполохи кадрили и Кэти, наконец, обрела свободу. Но, как выяснилось, ненадолго.

— Вот она, — послышался за спиной суровый голос.

Повернувшись, Кэти едва не расхохоталась. Перед ней, уперев руки в бока, в позе итальянской мамаши, встречающей нерадивого подвыпившего сына, стоял разгневанный Пьеро. Из схватки с русскими княжнами он вышел не без потерь — один помпон оторван, края картонного воротника печально поникли, как осенняя хризантема под порывами холодного ветра, чёрный грим под глазами потёк и казалось, что Пьеро плачет чёрными слезами. Компанию ему составлял брутального вида морской пират со шпагой и кортиком за поясом. Холодный взгляд тёмно-серых глаз пирата ничего хорошего не предвещал. Пара, безусловно, получилась комичная, но Кэти стало не по себе.

— Джордж! Кузен Марк! Вот не ожидала вас здесь… Хотя тебя, Джордж, я уже видела. Как гобелены?

Пьеро скрипнул зубами.

— Малышка Кэти, мы сейчас же едем домой, — пират ласково, но неумолимо взял её под руку.

— Но Марк! — Кэти была готова заплакать от досады. Между тем, она понимала, что сопротивление бесполезно. Её двоюродный брат относился к той редкой породе людей, чья жизнь подчинена железному распорядку и незыблемым правилам, которые он распространял как на себя, так и на других. К огромному неудовольствию последних. Кэти некстати вспомнилась целая коллекция чучел — охотничьих трофеев, педантично пополнявших его кабинет. Каждое под ежедневно протираемым стеклянным колпаком, снабжено подробной табличкой, содержавшей всю необходимую информацию — время, место убиения, название на латыни.

— Твоё пребывание здесь в это время абсолютно недопустимо.

Кэти всё больше начинала чувствовать себя заблудившейся овечкой, повстречавшей производителя хаггиса. Спасения, конечно, нет — строгость его моральных взглядов шокировала бы даже Томаса Торквемаду. Уж во всяком случае, великому инквизитору было чему поучиться у её двоюродного брата. И конечно, как старший брат, он может с ней делать всё, что ему заблагорассудится — даже увезти домой!

— Простите, — Смерть возник из ниоткуда и поклонился Кэти. — Но дама ангажирована на три тура вальса. — Вы ведь сдержите свое слово? — с лёгкой улыбкой в голосе обратился он к Кэти.

— Что вы, конечно, –радостно заблеяла Кэти, теперь уже как овечка, вырвавшаяся от производителя хаггиса и увидевшая на дальнем конце холма свою маму. Она гордо взяла своего спутника под руку и покинула обескураженных Пьеро и пирата, бросив им на прощание взгляд, которым смотрит чудом спасшийся житель Египта на оторопевших крокодилов.

— Спасибо, — тихонько прошептала Кэти, отойдя на безопасное расстояние.

— Не стоит, — с улыбкой в голосе ответил мужчина, ведя её под руку в центр зала.

Все пары расступались, давая им дорогу, и когда Кэти и её загадочный кавалер остановились прямо под большой хрустальной люстрой, пылавшей сотней восковых свечей, вокруг них на паркете образовалось пустое пространство.

— Кто был этот джентльмен? Я имею ввиду Пьеро, — неожиданно осведомился её похититель.

— Один мой знакомый, — сообщила Кэти, скромно умолчав, что знакомый приходится ей женихом, с которым через три месяца она должна сочетаться браком.

Оркестр заиграл вальс, и им пришлось прервать разговор. Никогда прежде у Кэти не было такого партнёра. Едва она положила узкую руку, затянутую бархатной перчаткой на его плечо, её собственная воля и сущность исчезли, подчинившись и растворившись как снег под лучами солнца. Впервые она не думала о фигурах, не слушала счёт, её тело двигалось, летело, таяло в его руках, полностью отдаваясь чужой воле и сладостному парению в небесах музыки, которая омывала её своими теплыми, пенными волнами. Полёт венского вальса совершенно вскружил ей голову, она чувствовала, что нервы её натягиваются, как струны скрипки, и только ждут прикосновения смычка, способного исторгнуть музыку. Её музыку. Но вот оркестр смолк, и её партнер шепнул:

— Хотите увидеть звезды?

— О да, здесь так душно.

Они вышли в сад, переступив каменное обрамление проёма, ведь стеклянных преград в окнах этого странного зала не было. Ночь дышала жасминовой прохладой, в высоте застыл ледяной серп луны, а под ногами на тёмном мху мерцали жемчужно-белые звёздочки странных цветов. Кэти никогда таких прежде не видела.

— Что это? — она нагнулась и сорвала бледную звёздочку.

— Асфодель. Древние верили, что в загробном мире души умерших питаются этими цветами. В Аиде целые поля асфоделей.

— Брр-р-р-р. Есть исключительно цветы. Воображаю — умираешь, попадаешь в загробный мир и первое что видишь — поле, на котором будешь пастись вечно. Ужас.

Она украдкой попробовала откусить бледный лепесток и тут же, сморщившись, выплюнула.

— Нет, первое, что видишь — это белый кипарис.

— Это зачем же?

— Не знаю, — он задумался. — Наверное, как рефракция –всю жизнь ты видел тёмные кипарисы на светлом небе, а теперь наоборот. Ведь в Аиде всегда сумерки. И привыкание к новой реальности, к жизни в смерти, начинается с этого белого кипариса, такого невозможного и всё же существующего.

— А что потом?

— Потом, если хочешь всё забыть — можешь выпить воды из Леты. — Опасаясь следующего вопроса, он пояснил.– Одна из четырёх рек загробного мира. Её воды светятся и похожи на жидкое золото. Это единственный шанс, потому, что когда Харон перевезёт душу через сумрачный Стикс, вернуться на берега Леты она уже не сможет.

— О-о-о… а потом?

— Зависит от того, как ты вёл себя при жизни. Праведных ждет тихая жизнь в домах, увитых виноградными лозами, прогулки по зелёным долинам и кипарисовым лесам, грешников же сбрасывают в Тартар. Тартара боятся даже боги.

— А чего им бояться, они же бессмертные.

— Ну не совсем. Великий Пан, величайший бог древнего мира, покровитель природы, например, умер.

— Откуда известно?

— Так говорит Плутарх.

— Ваш знакомый?

— Гм, нет. Это древнегреческий философ. Он уже умер.

— А, жалко. А чего это Пан умер?

— Возможно, потому, что в него перестали верить. И сейчас он, свободный и спокойный, прогуливается по цветущим полям вместе с душами тех, кто помнит его величие.

— Всё равно, асфодели не заменят кофе с французскими булочками на завтрак. Мне не нравится такой загробный мир, — пробурчала Кэти.

— А какой загробный мир ты бы хотела?

— Я бы вообще хотела жить вечно.

— Правда?

Странный тон его голоса удивил Кэти, заставив обернуться. Мужчина снял маску.

— Я Генрих Рэйберн.

— Вы тот, кто отдал мне медвежонка. Ночью, в парке. Двенадцать лет назад.

Он совершенно не изменился, даже благородной седины на висках к изрядному разочарованию Кэти не появилось.

— Хочешь подняться на крепостную стену? Оттуда весь замок виден, как на ладони, к тому же прекрасный вид на вересковые пустоши.

— Конечно!

Генрих вновь зачем-то надел маску, и они стали подниматься по узкой, вырубленной в стене лесенке. По-видимому, последний раз ею пользовались лет этак сто назад — ступени поросли мхом, сорными травами, местами сильно обветшали и покрылись трещинами. Дважды Кэти поскользнулась на коварном мху, влажном от ночной росы, но твёрдая рука её спутника не дала ей сорваться вниз. Несколько минут спустя они стояли на гребне крепостной стены. Ночной ветер, одновременно свежий и тёплый, омывал лицо и нескромно играл складками платья Кэти, наполняя всё её существо волнением и радостью. Его порывы были такими сильными, что она инстинктивно старалась держаться поближе к стоящему рядом мужчине.

— Взгляни, — голос звучал из-под маски глуховато, и недаром — ведь костюм смерти был популярен во времена многодневных венецианских карнавалов среди тех, кто желал оставаться инкогнито. Своеобразная конструкция маски создавала резонанс, меняя голос до неузнаваемости. — Похоже на дыхание моря.

С минуту вглядываясь в бескрайний океан вересковых пустошей, Кэти поняла, что он имел ввиду. Ветер то стихал, то набирал силу, скользя по сиреневой глади вереска, отчего по ней прокатывались волны, на гребнях которых мерцал отражённый лунный свет. Вздымаясь и опадая, эти волны плыли к исчезавшему в ночной тьме горизонту, бесшумно, как тени. До сих пор всё, что знала Кэти о вереске — это что из его корня делают лучшие в мире курительные трубки и ещё варят неплохой эль, по крайней мере, таково было мнение её отца. Теперь же на ум приходили гораздо менее прозаические вещи — вспоминались сказки няньки-валлийки о призрачных рыцарях, осуждённых вечно бродить по таким вот пустошам в поисках (разумеется, безнадёжных) упокоения, демонах, устраивавших ночную охоту на души грешников. Отчего-то Кэти посетила нечестивая мысль о том, что должно быть приятно скакать по такому вот сиреневому цветущему полю на большом, и конечно, чёрном как ночь коне, преследуя душу какого-нибудь (разумеется симпатичного) грешника… Зажмурившись, она помотала головой. Однако, что он там говорит?

— …. С запада замок окружён непроходимыми болотами, уходящими далеко в лес, а северная стена упирается в лабиринт…

Кэти посмотрела в указываемом направлении. Перед ней, уходя на многие мили вперёд, простирался гигантский лабиринт. Высокие, идеально сформированные стены образовывали причудливые узоры, тем не менее, подчинённые строгой логике. Периодически, разрывая монотонную зелень тиса, как прибрежные скалы поднимаются из моря, выглядывали белые строения.

— Какой он большой… У нас тоже есть, только он очень маленький, за сто десять лет там смог заблудится только один человек, мистер Мэлвик. Вы его сегодня видели в костюме Пьеро.

— Ну, лабиринты имеют философское и сакральное значение, в них совсем не обязательно теряться.

— Сакра… Какое значение? — Кэти озадаченно потёрла переносицу. — А кто их вообще придумал?

— Первый лабиринт, описанный Геродотом и Диодором Сицилийским… — Генрих осёкся и поспешно добавил, — эти джентльмены так же жили в древней Греции и уже умерли. Так вот, они описывали древнеегипетский лабиринт близ «города гадов», города Шедит, расположенного на берегу Меридова озера в Фаюмском оазисе.

— «Город гадов»? — Кэти пришла в совершеннейший восторг.

— Да, культовый центр бога Себека, человека-крокодила. В храме располагался лабиринт, протяжённостью около семидесяти километров, и состоявший из трех тысяч гранитных помещений, часть из которых была под землёй. Некоторые из комнат были погружены в абсолютный мрак, а двери, ведущие в погребальные камеры, в которых покоились фараоны и священные крокодилы, при открывании издавали звук, похожий на раскат грома. И вот в самом сердце подземной части этого лабиринта, в зале, своды которого поддерживали колонны редчайшего красного мрамора, и находилось земное воплощение бога Себека — живой крокодил, украшенный золотом и алмазами. Соответственно, добраться до него могли только избранные жрецы, досконально знавшие архитектуру этого лабиринта. Потом, как это обычно и происходит, сакральная идея — путешествие к божественному, перешла в христианство. Только там уже это было менее материалистично выражено — саму жизнь, дорогу, ведущую к раскаянию. Запутанную, длинную, полную тупиков и ловушек. В готических храмах лабиринт всегда присутствует.

— О… А это что там, беленькое? — Кэти указала на белоснежное в лунном свете строение, выныривающее над поверхностью бархатных тисовых стен.

— Это мраморная беседка, это фамильный склеп, а это мёртвый дуб, я прятался в его расселине, когда был маленьким.

Кэти посмотрела на его чёрный на фоне синевы ночного неба профиль. Был маленьким? Невероятно.

— Я даже не знала, что ночь так красива… — она словно впервые видела россыпь бриллиантов звезд на бархате неба, слышала пение соловьев, неразличимое в шуме и суете дня, любовалась золотыми пятнами света, льющимися из окон в ночной сумрак. Глаза быстро привыкли к темноте и начали различать оттенки цветов, гораздо более сложные и богатые, чем днём. Она сказала об этом Генриху.

— Да. Ночь на всё набрасывает тёмную вуаль, оттого все краски открывающего перед твоим взором вида нереальны. Словно ты смотришь на картину, написанную фламандским мастером столетие назад. Уже слегка потемневшая, опалённая дыханием времени, она, как и любое совершенное произведение искусства показывает тебе только самые яркие моменты, остальное прячется в густых тенях, чёрных, как бездонный колодец. И тени её безлики и многолики, вечны и изменчивы. Человеческий глаз способен различить около восьмидесяти оттенков чёрного.

— А как увидеть настоящий, окончательно чёрный?

Генрих с любопытством взглянул на неё. Потом спросил:

— У тебя есть кусочек чёрного бархата и коробочка?

Искомый предмет был обнаружен в виде банта на сумочке Кэти и безжалостно оторван. Затем опустошили маленькую перламутровую пудреницу Кэти, и Генрих аккуратно выстелил её чёрным бархатом. Кэти прижала её к глазу. Это был не просто цвет. Тьма, настоящая тьма взглянула на неё, она давила, и словно просачивалась внутрь глаза. Кэти с минуту смотрела, а когда опустила шкатулку вниз, всё вокруг засияло новыми красками. Ей показалось, что взгляд её словно проник много дальше, на мили вокруг раздвигая пространство, уже не сумрачно-неясное, а многогранное и цветное. Мимо проплыла стайка огненных мух, нечто таинственно-зелёное тлело за лесом, кипел и переливался под стенами замка аметистовый вереск и то вспыхивали, то гасли зловещие болотные огоньки над гиблыми топями.

— Царство Селены. Нежной и хрупкой богини Луны. А мы — гости в её чертогах…

Неожиданно налетевший порыв ветра был так силён, что едва не сбил Кэти с ног. Она пошатнулась, и Генрих подхватил её под локоть. Говорят, первое прикосновение решает всё. Кэти словно огнем обожгло, когда прохладная, сильная рука сжала её плечо. Ледяной огонь прокатился вниз по позвоночнику, сжал тревожным, коротким спазмом живот и растаял осколком в сердце. Кэти вздрогнула, стиснула зубы, стараясь смотреть прямо перед собой и ничем не выдать своего волнения.

— Идём вниз? — он произнес это спокойным, будничным тоном, будто ничего и не было минуту назад. Кэти, вздрогнув, очнулась. Её взгляд случайно упал в сторону лабиринта и то, что она увидела, её поразило.

— Подожди. Что это? — Она указала в сторону чернильной зелени лабиринта. Там, на самой верхушке самшита, выстриженного в форме шахматного коня, сидел ослепительно белый кот.

— Как он забрался туда? У самшита такие слабые, но колючие веточки. Это невозможно! Я знаю, я пробовала. Ой! — кот вдруг не спрыгнул — стёк по рельефной стенке фигуры, тело его при этом неестественно вытянулось, от верхушки коня до самого низа, где из земли показывались узловатые корни, и исчез за кустами. Это было жутко.

— Я ничего не видел, — мужчина твёрдо взял её за руку. — Идём.

Когда спускались вниз, Кэти заметила ещё одну странную вещь. Все окна северной башни горели яркими огнями, кроме одного окна, находящегося по центру башни. Лишённое обрамления, в отличии от других, забранных витражным стеклом, оно слепым глазом мрачно смотрело на чернеющий под ним лес. Немного поколебавшись, она обратила на это внимание Генриха. Того вопрос не удивил.

— Это одна из загадок нашего замка. Дело в том, что в эту комнату нет входа, более того, самой комнаты нет на плане. Признаюсь, некоторое время я пытался найти её, но потерпел неудачу.

Они спустились и пошли по газону, болтая, словно были сто лет знакомы, но у Кэти никак не шёл этот эпизод из головы. Маску Генрих неожиданно снял и оставил на одном из фуршетных столиков. Кэти это слегка удивило. Он что, на праздник уже не собирается возвращаться? Многие гости, последовав их примеру, начали выходить на площадку подышать воздухом. Кэти боковым зрением отметила Пьеро и пирата, которые как голодные акулы на модном курорте, присмотревшие аппетитных туристов, медленно приближались к ней, двигаясь по кругу. Она забеспокоилась, но тут её вниманием завладел материализовавшийся как кролик из шляпы фокусника Стоун.

— Мисс Бранн, я нашёл ваш веер. Простите, что поиски несколько затянулись…

Генрих его прервал.

— Майкл, Вы сообщили Эрику о приезде мисс Блекхилл?

— Да, сэр. Мистер Рэйберн уже встретился с мисс Блекхилл. Я имел удовольствие присутствовать при беседе.

— Сомнительное, я полагаю, — Генрих усмехнулся. — Я хочу знать содержание этой беседы в точности.

— Но сэр… — слуга бросил быстрый выразительный взгляд на Кэти, которая аж пританцовывала от снедавшего её любопытства.

— В точности, — с нажимом повторил Генрих.

— Как пожелаете, сэр.

— Итак, я проводил его светлость, сэра Рэйберна в восточную комнату, где его ожидала её светлость мисс Блекхилл. Вначале его светлость поинтересовался о причинах визита её светлости. Её светлость ответила, что решила доставить себе удовольствие лицезреть его светлость и вас, сэр, а также представила его светлости своего брата. Его светлость счел информацию не достойной доверия, а знакомство с братом её светлости недостойным внимания, о чем незамедлительно поставил её в известность. Затем его светлость высказал предположение, что истинной целью визита было незаконное присвоение, то есть похищение хранящегося у вас некоего ценного предмета…

— Какого же именно?

— Не располагаю информацией, сэр. Её светлость не стала отрицать правомерность этих обвинений. Тогда его светлость провел параллель между её светлостью и самкой собаки в брачный период, далее порекомендовал её светлости незамедлительно покинуть дом и направиться в путешествие к, так сказать, истокам мужественности, а также нанести визит матери, к сожалению, запамятовал чьей именно. Её светлость выразила сожаление такой вопиющей негостеприимностью и ответила отказом. Тогда его светлость выразил беспокойство относительно умственного и душевного здоровья её светлости, а также опасения относительно её физического здоровья в случае дальнейшего пребывания в замке. Затем он задал вопрос риторического характера — что именно мешает ему ускорить процесс незамедлительного отъезда её светлость посредством оказания ей физической помощи в виде спуска с лестницы. Её светлость ответила, что она полагает вам, сэр Генрих, скучно и на балу и в последнее время, она обозначила довольно длительный период времени, и вас развлечёт эта маленькая игра, призом в которой будет бесценный артефакт.

— Дерзкая, — сказал, улыбаясь, Генрих тем особенным тоном, которым оценивают добродетели, а не пороки оппонента. Кэти эта его интонация, а в особенности возбуждённый блеск глаз не понравились весьма. Но её интересовало кое-что ещё. И она не замедлила спросить, как только они расстались с Стоуном:

— А почему Эрик так зол на мисс Блекхилл?

— Это забавная история, — Генрих рассмеялся. — Но при Эрике лучше её не упоминать. Они познакомились год назад, когда он был в Венеции. Тогда там проходил аукцион, и я попросил его купить одну из работ Рембрандта — портрет мужчины, что он и сделал. Но уже после торгов к нему подошла эта женщина, Ровенна Блекхилл. Она сказала, что опоздала на торги, на которые приехала исключительно с целью купить этот самый портрет. Леди Ровенна попросила уступить ей картину за бо`льшую сумму, чем заплатил Эрик, но тот, разумеется, ответил отказом. Но по неизвестной мне причине пригласил её поужинать.

— А она красивая? — как бы невзначай поинтересовалась Кэти.

— Мисс Блекхилл? Да. Весьма.

— Ну тогда я знаю почему, — хмуро буркнула Кэти.

Генрих улыбнулся.

— За ужином Ровенна дала понять, что картина ей просто необходима и начала снова уговаривать Эрика. Переговоры продолжились и в номере отеля, где мой брат остановился и …м-м-м… несколько затянулись. Когда же он проснулся утром, то не обнаружил ни мисс Блекхилл в своей постели, ни картины в своём чемодане.

Кэти хихикнула.

— И чем закончилась эта история?

— Его поиски не увенчались успехом, я же нашел и беглянку, и картину только через неделю в Берлине, где она собиралась передавать её заказчику. Оказалось, что она весьма опытный и не слишком деликатный в методах работы делец, занимающийся поиском и продажей редких произведений искусства. Среди её клиентов весьма богатые и влиятельные люди.

— Как ты думаешь, что она хочет забрать у тебя?

— Полагаю Венеру. По крайней мере, она является одним из самых ценных экспонатов моей коллекции. И я имел неосторожность рассказать о ней во время моей последней встречи с этой дамой.

— Венеру? — воображение Кэти незамедлительно нарисовало богиню любви в блеске её порочной красоты, на мраморном пьедестале… Или нет, лучше выходящей из лазурного моря. Или…

— Так я её назвал. Это совсем не то, что ты думаешь. Статуэтка, одна из старейших найденных на сегодняшний день в мире, выполнена из терракоты. Изображает богиню плодородия.

— Всё же богиня?

— Да, и очень древняя. Когда она была создана, великие египетские пирамиды ещё не подняли к солнцу свои вершины, на месте Лондона росли непроходимые леса, и никто не слышал о рае и аде. Люди поклонялись силам природы, ветрам, огню и воде. Людям вообще свойственно поклоняться только тому, что внушает им ужас.

Кэти хотела было заспорить, но вспомнила воскресные проповеди достопочтенного падре Брауна. Они были полны столь детальных, пространных и анатомических описаний мучений грешников в аду, что можно было подумать, что доблестный служитель церкви видел всё это воочию, подрабатывая на полставки в преисподней. И ведь именно эти проповеди стимулировали довольно вялый интерес к изучению закона божьего и не позволили стащить жестянку с печеньем, когда старенькая и рассеянная гувернантка забыла запереть буфет. Мысль из прошлого перенеслась в более волнующее настоящее. Богиня! К тому же всё же любви. Он ведь это имел в виду, говоря о плодородии? Глаза у Кэти загорелись.

— Вот бы посмотреть…

— Что, прямо сейчас?

Кэти заметила кузена, решительным шагом направляющегося к ней и поспешно ответила:

— Ну а почему бы и нет? Если ты, конечно, не спешишь поучаствовать в предложенной этой дамой игре.

— Не спешу. Деньги меня не интересуют, а лишаться своих вещей в мои планы пока не входило. Что ж, если ты правда хочешь увидеть Венеру, нам придётся пойти в мой кабинет, там есть и другие любопытные вещи, которые я собирал в своих путешествиях.

Кэти заколебалась. Внутри неё произошла короткая, но страстная борьба. С одной стороны, разумная девушка не должна решаться на прогулку в апартаменты мужчины, хотя бы и джентльмена. Но взглянуть на древнюю богиню любви! (все объяснения Генриха память решительно отмела как не состоятельные). Конечно, воспитание и богатый опыт сегодняшнего вечера требовали вежливо отказаться и сейчас же вернуться в полный людей и света бальный зал, но это так же означало попасться в лапы Марка и Джорджа. При мысли о том, сколь много кузен подумает, скажет и сделает, дабы наставить её на путь истинный, и всё это будет сопровождаться полным смертной муки и упрёка взглядом Джорджа… Таким смотрит моль на хозяйку, посыпающую её отравой. Разум был сломлен этим последним аргументом, и сердце возобладало — Кэти вложила ладошку в мужскую руку.

00.00 A.М

Через узкую каменную арку они покинули дворик и пошли вдоль замковой стены в сторону леса. Кэти крепко вцепилась в руку Генриха, дрожа то ли от холода, то ли от страха. Лес вплотную подступал к стенам замка и что-то ворочалось, шептало в его подвижной, чёрно-изумрудной тьме, вздыхало, шевелилось. Неожиданно с ветки раскинувшегося над их головами дуба слетела сова, глянула своим круглым, огненным глазом, и пронеслась над головами, обдав током прохладного воздуха. Тропинка вынырнула из леса на небольшую, усыпанную гравием площадку. Здесь к северной башне примыкала низкая каменная постройка, очень старая, судя по красивым стрельчатым аркам, изъеденным ветрами и дождями, прямо за ней Кэти увидела небольшую, но тщательно ухоженную леваду.

— Конюшня? — спросила Кэти, прислушиваясь к негромкому перестуку копыт по мягким опилкам и всхрапыванию лошадей, –такая маленькая?

— Здесь только самые ценные лошади, остальные в большой конюшне, возле центрального крыла.

Конюх, сидевший на низкой каменной скамеечке, приветственно поднял шляпу, завидев хозяина и удивлённо уставился на Кэти. Она очень смутилась и ускорила шаг. Генрих толкнул тяжёлую, почерневшую от времени и дождей дубовую дверь, которая Кэти вначале даже не заметила, поскольку она пряталась в тени растущего возле стены старого падуба. На них дохнуло тёплой влажностью и запахом земли. По стенам были вбиты кованые канделябры, удерживавшие очень толстые и длинные свечи, светившие ровным, ярким пламенем. Площадка, на которой они стояли, была как бы перекрестком — винтовая лестница уходила наверх, подобно домику улитки, разворачивая свои ажурные спирали, и вниз, во мрак подземелий. Кэти заметила две статуи в нишах.

— Ой, какие красивые! — она подбежала к ярко освещённой огнём свечей статуе.– Кто это?

— Это Дионис.

Кэти заворожено рассматривала скульптуру. Статуя изображала юношу во всём блеске уже расцветшей красоты. Стройное, мускулистое тело, мышцы не слишком велики, зато каждая выступает напряжённым рельефом. Узкие колени и запястья, тонкие пальцы, а лицо очень юное, по-мальчишески дерзкое, полуоткрытые словно для поцелуя губы, насмешливый взгляд из-под ресниц, нахальный, устремленный в упор на зрителя. Колечки волос спадают на сильную, длинную шею, и в их завитках виноградные листья. Кэти с трудом заставила себя взглянуть на другую статую. Во мраке лестничного пролета стоял одетый в тогу молодой мужчина с лирой в руках. Величественная и горделивая осанка, царственный поворот головы, совершенные черты лица и тело, поражавшее своей безупречностью, полностью оставили Кэти равнодушной.

— А это?

— Аполлон.

— Хм. А ты же говорил, он должен быть на свету, а Дионис… — она ещё раз с восхищением взглянула на порочного мальчика, — Дионис должен быть в тени?

— Не уверен, что расстановка скульптур в этом замке каждый раз производилась в соответствии с историческими традициями, — ответил Генрих. — Они были сюда поставлены в последний год жизни моего отца, он тогда многое здесь изменил.

— А что это за кулончик? — палец Кэти дотронулся до круглого бронзового диска, висевшего на груди Диониса.

— Это солярный знак. «Солярис» значит «солнце». Этот символ часто сопутствует Аполлону. Конечно, строго говоря, богом солнца является Гелиос, но видишь ли, античные боги сочетали в себе различные функции, основные и вторичные… — Генрих вздохнул, глядя в восторженные, ничего не понимающие глаза.

— Ну, это примерно, как у тебя на столе лежит естествознание и латынь, а под подушкой, полагаю, «Коринна» госпожи де Сталь.

— Ага. Понятно. Ой! А откуда ты знаешь про «Коринну»?

— Догадаться нетрудно. Идём.

Он подал Кэти руку, и они пошли вниз, всё дальше от света, музыки и тепла, спускаясь по крутой спиральной лестнице северной башни. Сюда никогда не заглядывало яркое солнце, и мох проступал на серых камнях каменной кладки как вода — просачивался сквозь швы, лился струями. Кэти совсем продрогла, кожа покрылась мурашками, пальцы окоченели.

— Про этот замок ходит много страшных легенд, — Кэти старалась жаться поближе к своему спутнику.

— Например?

Глаза у Кэти загорелись.

— Ну, что твой дедушка… Ты только не сердись, ладно? Был поклонником дьявола и подчинён этому культу. Например, говорят, тут есть длинная галерея, с картинами столь страшными, что ни один человек не был способен дойти до её конца, не сойдя с ума…

— А-а-а, полагаю речь о коллекции картин моей бабки Джейн. М-да, она действительно не обладала должным художественным вкусом и не слишком разбиралась в живописи.

Кэти прыснула в ладошку. Генрих меж тем рассказывал:

— Когда-то эту башню использовали для наблюдения, с её вершины открывается вид на вересковые пустоши, а подземелье служило тюрьмой для пленников. Я сделал наверху небольшую обсерваторию, а внизу мой рабочий кабинет.

— Ты устроил кабинет в подземелье? О…

— Удобно. Меньше посетителей, меньше отвлекают, — прервал Генрих её фантазии в духе немецких романтиков.

Кэти была немного разочарована таким прозаическим, и, что самое обидное, логичным объяснением.

— Мы пришли.

Они стояли перед массивной дверью из тёмного, источенного временем дуба. «Интересно, как глубоко мы под землей?» — подумала Кэти.

— Прошу, — он пропустил её вперед.

Ожидавшая увидеть гибрид лаборатории средневекового алхимика и кабинета инквизитора, Кэти была немного разочарована. В камине весело потрескивали поленья, вдоль стен, выложенных из грубого камня, стояли шкафы, битком набитые книгами, ими же был завален вполне современный рабочий стол. По стенам, правда, было развешено оружие — мечи, кинжалы, даже громадный двуручный топор, особенно Кэти заинтересовавший. Правда, крови на нём не обнаружилось, к большому её разочарованию. Необычным было, пожалуй, отсутствие окон и странный для кабинета предмет мебели — внушительных размеров кровать, заваленная шкурами. Поймав её взгляд, Генрих пояснил:

— Я часто остаюсь здесь после работы.

— Садись, — он махнул рукой в сторону стола.

Кэти дважды приглашать не нужно было, секунду спустя она уже сидела за столом, ёрзая от нетерпения. Генрих скрылся в недрах своего скудно освещённого кабинета, но вскоре вернулся, неся в руках небольшую кипарисовую шкатулку. Он откинул резную крышку, и глаза Кэти расширились от изумления. Кэти часто представляла себе богиню любви, это был один из немногих уроков истории, когда её пожилой преподаватель удостоился полного и безраздельного внимания своей воспитанницы. Венера Пандемос — богиня возвышенной духовной любви, одетая в сверкающие белоснежные одежды, увенчанная драгоценной тиарой, Венера Урания — покровительница любви плотской — обнажённая, увитая венками из роз, пожертвованными её почитателями, жаждущими разрешения своих любовных проблем, и голуби на алтаре у её ног.

Все это было частыми сюжетами фантазий в одиночестве домашней библиотеки. Но то, что предстало взору Кэти и женщиной-то было трудно назвать. Искусно вылепленная из терракоты фигурка изображала очень тучное существо с гигантскими, в половину её роста грудями, половые органы тщательно и с любовью проработаны, а вот на лице был только рот, обозначенный дырочкой, другие черты отсутствовали. Внушительные ягодицы покоились на чрезвычайно коротких толстых ножках, руки едва намечены. Стоять фигурка не могла ввиду отсутствия ступней. С минуту Кэти оторопело разглядывала этого монстра.

— Это абсолютно чудовищно, — смогла она наконец выдавить. Чем больше смотрела она на фигурку, тем сильнее её охватывало странное беспокойство.

— Почему? — Генрих подошел так близко, что почти касался её плеча, от этого ощущение тревоги только усилилось.

— Да она же страшна, как смертный грех!

— Это на твой взгляд. А мастер, её создававший, уверен, отобразил идеал женской красоты. В своём понимании, разумеется.

— Как идеал?! Да она же толстая! И глаз нет, и носа.

— Ну, это не главное, — он изо всех сил старался не рассмеяться.

— Как не главное!? Ведь глаза — это зеркало души! Это же отражение личности женщины!

— Хм… Не сказал бы что главное, что интересовало мужчину в женщине со времен Адама — это личность… — он нежно провёл пальцем по розовой терракоте, повторяя линии и изгибы статуэтки.–Смотри с какой любовью сделал её мастер. Он любовался, восхищался ею и видел в ней не только богиню.

— И что же ещё?

— Женщину, — последнее слово он выдохнул, почти касаясь губами её шеи.

Кэти словно пробил электрический разряд. Рзум кричал об опасности, а вот с телом начало твориться что-то непонятное — между ног стремительно потеплело, по ним разлилась странная слабость. Генрих словно почувствовал — отстранился. И Кэти, ещё оглушенная непривычным состоянием, неловко попыталась встать из-за стола, едва не смахнув на пол бесценное произведение искусства.

Обстановку немного разрядил Стоун, вошедший без стука и водрузивший на стол большую, обшитую синим бархатом коробку.

— Сэр, простите, если я не вовремя, но мистер Клейтон привёз для вас подарок. Сказал, что приобрёл это на аукционе в Париже, и что человек такого тонкого вкуса, как вы, непременно оценит это поистине великолепное произведение искусства.

Генрих тихонько застонал.

— Если это бесценное произведение подобно тому, что я получил от него в подарок на прошлое Рождество…

— Желаете, чтобы я открыл, сэр?

— Не желаю.

Разумеется, от уступил просьбам умиравшей от любопытства Кэти, синий бархат был снят, под ним обнаружился ларец из карельской березы, из которого Стоун осторожно извлёк весьма странную статуэтку. Кэти, успевшая придать лицу выражение, необходимое для созерцания великого произведения искусства, не удержалась и хихикнула.

Сюжет «Леда и лебедь» был популярен во все времена, но вот исполнение данного экземпляра никого не могло оставить равнодушным. Распростёртая под краснолапым, больше похожим на полоумного недоощипаного рождественского гуся лебедем, Леда была бы симпатичной, если бы села на низкоуглеводную диету и немного позанималась спортом. Но её, как бы сказал деликатный человек, было слишком много. Её широко и не особенно элегантно разведённые колени, ярко-красные соски, а главное лицо, удивительно походившее на лицо матроса, только что ступившего на твёрдую землю после долгого плавания и увидевшего жрицу продажной любви, могло смутить и более циничного человека. Изготовлен этот шедевр был из неплохого фарфора, но совершенно напрасно щедро раскрашен и покрыт блестящей глазурью.

— Это достойная конкуренция рождественскому подарку? — тихонько спросила Кэти у обратившегося в мраморное изваяние Генриха.

Тот уверенно кивнул:

— Достойная. В прошлый раз была нимфа. И что самое интересное, бедняга наверняка отдал кучу денег за этого монстра.

На заднем плане вежливо замаячил камердинер, деликатно кашлянул, привлекая к себе внимание глубоко задумавшегося хозяина:

— Мистер Рэйберн, мистер Клейтон выражал надежду, что вы поставите это произведение искусства на свой рабочий стол…

— Нет. — Генрих вздрогнул. — Вот что, Майкл, передайте этот шедевр Бэйлишу, он мудрый человек, что-нибудь придумает.

Пока Леду упаковывали обратно в шкатулку, Кэти прошлась по комнате, с любопытством рассматривая довольно аскетичный интерьер. Рядом со столом находился шкаф, на полках которого располагались экзотические удивительные вещи — жутковатые африканские маски, статуэтки, выполненные из дерева и глины, странные на вид предметы обихода из оникса, нефрита и бронзы.

— Трофеи из путешествий?

— Да. Я люблю историю. Смотри, — он взял в руки небольшой нож из чёрного камня, — этот нож сделан из обсидиана. Им пользовались древние Майя…

— Из чего-чего?

— Обсидиан — вулканическое стекло. Когда земля ещё была юной, она кровоточила огнём и лавой. И остывая, эта огненная кровь превращалась в самый твёрдый материал, который использовали, чтобы делать оружие, хирургические инструменты и украшения. «Обсис» по-гречески зрелище. В древности из него делали зеркала. Смотри, этот ритуальный нож прервал немало жизней на вершине храма солнца. Если бы этот кусочек чёрного, как уголь камня мог говорить, он рассказал бы тебе много интересного. Я люблю узнавать как можно больше о вещах, которые мне нравятся…

— Однако же обо мне ты ничего не знаешь.

Генрих сделал шаг ей навстречу и заговорил очень тихо, глядя на неё со странной улыбкой:

— Я знаю, как звали твоего первого пони, какие туфельки были на тебе в день конфирмации, и куда ты прятала от няни конфеты. Что ты любишь охоту и не любишь жёлтые цветы, что боишься тумана и держишь под подушкой эти смешные французские романы. С того момента, как я поднял твою игрушку, я не однажды был рядом с тобой. Возможно, ты это чувствовала.

Окончательно смешавшись, Кэти опустила взгляд и вот тут она по-настоящему испугалась. Пламя камина отбрасывало розово-жёлтую дорожку на каменные плиты, и от ног Кэти тянулась по полу чёткая тень, но вот от стоящего рядом Генриха её и в помине не было. В комнате было жарко, но по спине Кэти пополз холодок. Генрих поймал её взгляд, и глаза его весело блеснули.

— И что же, ни капельки не страшно?

Кэти застыла. В голове стучала нелепая мысль. «Так вот почему у него такие прохладные руки…». Она робко посмотрела ему в глаза.

— Ты ведь не причинишь мне вреда?

— Это с какой стороны посмотреть.

Кэти вздрогнула. Подняла испуганный, непонимающий взгляд на стоящего перед ней мужчину, а он, снисходительно улыбнувшись, нежно провёл пальцем по её подбородку, слегка коснувшись губ, затем мягко привлёк к себе за талию. У Кэти слегка закружилась голова. Волнение, страх, желание, всё смешалось в безумном хороводе, мысли путались. Мелькнуло в памяти другое лицо, другие руки, совсем недавно сжимавшие её в объятиях. Мелькнуло и пропало. А Генрих нежно коснулся губами её щеки, раз и другой. Его рука отбросила тяжелую волну золотистых волос девушки, на мгновение сжав её хрупкую шею. Ладонь надавила ей на затылок, не давая увернуться. Да она и не пыталась. Его губы нашли её нежный рот, надавили, заставляя раскрыться, и Кэти задохнулась от нового, волнующего ощущения, без остатка погружаясь в этот томительный, сладкий поцелуй. В первый раз она сомлела, растворилась в холоде мужских губ. Ей хотелось бесконечно целоваться, упиваться этими губами, до головокружения, до пьянящей, опустошающейистомы. Кэти, раскрасневшаяся, ошеломлённая, взволнованная, всхлипнула, с каким-то отчаянием вскинула руки, охватывая мужскую шею, ещё не решив — хочет его оттолкнуть или напротив, прижать к себе. Она ещё пыталась сопротивляться, остатки благоразумия и страх мешались со странным, прежде ей неведомым влечением, кровь стучала в висках, и глаза заволокло мерцающим туманом. От волнения у неё выступили слёзы, дыхание сбилось, она совсем растерялась, отстранилась с усилием и подняла растерянный взгляд на Генриха.

А он, так же раздираемый противоречивыми чувствами, все ещё сжимая её талию, смотрел в это детское, испуганное, затуманенное страстью личико. Слегка распухшие от поцелуя губы, лихорадочный румянец на щеках и слёзы, выступившие от волнения. Совсем ребенок ещё, в сущности. И страшно, и хочется этого «страшного». Смешная, маленькая, жалкая. Милое и наивное дитя. С какой доверчивостью она пошла сюда за ним! С огромным усилием он отвёл взгляд, медленно разжал объятия и отстранился, стараясь не смотреть на белоснежную грудь, тяжело вздымавшуюся в вырезе платья, не вдыхать её запах, сладкий, ванильный. Отвернулся.

— Уходи, — глухо сказал он и тут же поправился, боясь её обидеть. — Уйдем отсюда.

У неё краска от щек отхлынула.

— Почему? Что я сделала не так?

— Всё так, — Генрих повернулся, заставив себя улыбнуться, просто и естественно, что далось ему с большим трудом, успокаивающе провёл пальцем по её мокрой от слез щеке.– Просто я не должен…

А у неё от разочарования, волнения и обиды задрожали руки.

— Не уходи! — она, не понимая, что происходит, поймала и сжала его запястье.

— Кэти, — Генрих вновь отвернулся. Что же она делает, он и так себя едва сдерживает. Он кожей чувствовал тепло её тонких пальцев, с неожиданной силой сжимавших его руку.

— Кэти. Я ведь второй раз не пожалею.

Она то ли не услышала, то ли не поняла — шагнула навстречу и прижалась к нему всем своим маленьким, тёплым телом. И он не выдержал. Сжал в объятиях, покрывая лихорадочными поцелуями её лицо, руки, шею, волосы. Кэти откинула голову назад, закусила губу и застонала тихо, мучительно. Потом с какой-то сумасшедшей порывистостью обняла, прижавшись крепко, до боли. Тогда он поднял её на руки и понёс в темноту, на устланную шкурами постель. Подхватив её под ягодицы, посадил к себе на колени, широко разведя бедра. Грубая ткань брюк оцарапала нежную кожу, но Кэти едва это заметила. Затем он быстро и осторожно стянул с неё перчатки и, не переставая целовать, расстегнул корсаж… Кэти, цепенея от сознания собственного бесстыдства, робко запустила пальчики в его густые, иссиня-чёрные волосы, погладила сильную шею. Генрих тихо рассмеялся от удовольствия. Отстранившись, он быстро стянул с себя сюртук и бросил его на пол. Туда же минуту спустя полетел и корсаж Кэти. Она, сжавшись и ссутулив худенькие плечи, обхватила себя руками, не смея поднять взгляд, закусила губу, и его мучительно пронзила невинность всего этого. Сжав зубы, он крепко взял запястья, под тонкой кожей которых чувствовались все косточки и опустил вниз. Потом, не давая ей опомниться, опрокинул на постель. Кэти, вспыхнув от смущения, попыталась сжаться в комочек, чем вызвала в нём взрыв веселья, смешанный с жалостью. Он неторопливо снял с неё юбки, оставив только чулки и трусики. Кэти лежала на спине как мёртвая, крепко зажмурившись и сжав кулачки. Открыть глаза и посмотреть на стоящего рядом, и беспрепятственно разглядывающего еёмужчину она не смела.

— Кэти, — голос мягкий, почти успокаивающий.

Она медленно подняла взгляд, борясь с чудовищным смущением. Щёки залила жгучая краска стыда, когда она посмотрела на Генриха.

— Идём, — Генрих рывком поставил её на ноги, набросил на плечи чёрное шёлковое покрывало, до этого мирно лежавшее на стуле. Удивлённая, озадаченная, Кэти послушно подошла к огромному зеркалу, висевшему напротив кровати. Очень старое, местами потемневшее и покрытое пятнами, разъедавшими его гладкую поверхность, оно отражало большую часть комнаты, придавая ей зловещий флёр.

Странно, но тонкая шёлковая ткань дарила удивительное чувство защищённости. Кэти потуже стянула узел на груди. Генрих стоял сзади, обнимая её за плечи, и через тонкий шёлк она чувствовала прохладу его обнажённой кожи. Кэти сделала шаг вперёд. Из тёмной, покрытой пятнами тлена зеркальной глубины на неё взглянуло её отражение. Большие, перепуганные глаза из-за скудного освещения выделялись тёмными провалами на бледном личике. Но ещётемней были глаза стоящего за её спиной мужчины.

— Ты отражаешься в зеркале? — брови Кэти поползли вверх.

— А не должен?

— Но я думала… Ты же… вампир? Они же в зеркале не отражаются!

Генрих поморщился.

— Тебе надо поменьше читать книги для женщин. И побольше — посвящённые естественным наукам.

— Да? А вот можно ещё спросить?

— Да, мой юный вампировед?

— Ну… Насчёт кола в сердце…. И если вампиру голову отрубить?

— Хм. А ты поживи с колом в сердце и без головы. Хотя, насчет последнего….

— Что? — мрачно поинтересовалась Кэти, почуяв недоброе.

— Да как-то вспомнилась сказка о русалочке. Ведьма в оплату за ножки взяла её голос, лишив тем самым возможности говорить. Я вдруг задумался — возможно, именно это послужило залогом успеха — что принц в неё влюбился.

Кэти пристыжено опустила голову. Всё, она окончательно умерла в его глазах. Когда молчание стало невыносимым, она решилась взглянуть в его лицо. Генрих вздрагивал от еле сдерживаемого смеха. Так он не сердится?

— Так ты… не разочарован во мне?

— Как это возможно? — он нежно провёл пальцем по линии её подбородка, затем вниз, по тонкой шее и потянул узел, стянутый на груди. Это движение вернуло Кэти к реальности. Она судорожно стиснула ладонью тонкую ткань, не давая её развязать. Краска стыда мгновенно залила щеки. Одно дело в темноте, на постели, когда ты лишь жалкая игрушка в безжалостных руках рока, и от тебя ничего не зависит. Ну, или почти ничего. И совсем другое — глядя себе в глаза, осознанно позволять…

— Чего ты стыдишься?

Она растерялась.

— Себя? Своего собственного тела? Тебе не кажется, что это странно? — он говорил тихо и бесстрастно, словно не к ней обращался. — Мне всегда казалось забавным, как люди стесняются всего лучшего, чем обладают. И, напротив, выставляют на показ всё скверное. Повесить в гостиной отрезанные головы мёртвых животных — это красиво и пристойно. А вот повесить картину, на которой изображено обнажённое тело большинству обывателей представляется немыслимым. Полагаю, такие люди считают себе добропорядочнее и целомудреннее Господа, создавшего Адама и Еву. Они ведь прекрасно обходились в Эдеме без одежды.

Кэти живо представила, как Господь, сотворяя Еву, краснеет, глупо хихикает и отворачивается, точь-в-точь как Джордж, когда она ему иллюстрации к комедии «Лисистрата» показывала. Сомнительно.

— Ну, это же традиции, — примирительно сказала она Генриху, — и у каждого общества они свои.

— Да. И каждое общество соревнуется, придумывая, что можно открыть в человеческом теле для всеобщего обозрения, а что надлежит спрятать.

— Наверное, в будущем женщины будут носить меньше одежды. Скажем, юбки, открывающие ноги.

Кэти попыталась представить себя в платье, едва прикрывающем колени. Покраснела. Нет, это ужасно пошло.

— И потеряют часть своего очарования, — улыбнулся Генрих.

— Это ещё почему?

— Потому, что потеряют часть своей загадки. Но ты права, всё дело в традициях. Люди стыдятся целоваться в обществе, но нисколько не стыдятся ссориться. Рассказывая легенду, ты можешь во всех красках и деталях описывать, как меч входит в грудь человека, но не можешь даже упомянуть, как пенис мужчины входит в лоно женщины. Хотя это подарит новую жизнь и море удовольствия. А вот насчет меча — не уверен.

Кэти слушала, раскрыв рот. Наконец решила возразить:

— Но ведь смерть бывает разная! Если это на поле битвы, или во имя любви, то это достойное, величественное, прекрасное … — она мучительно подбирала слова, — и в итоге человек обретает покой.

— Я много раз видел смерть. И нет в ней ничего величественного. И прекрасного.

Он отошёл к столу и вернулся, держа в руке красное яблоко, такое гладкое и блестящее, что казалось покрытым лаком.

— Смотри. Это маленькая, но всё же жизнь. Она ещёхранит тепло летнего солнца, ещё источает сладкий аромат, но вот наступает, как ты говоришь, величественный момент… — он сжал в кулаке яблоко, в одно мгновение раздавив его.

Кэти вздрогнула от неожиданности. На её губы попала капля сладкого сока, которую она машинально слизнула. Генрих стряхнул с руки желтоватую кашицу, вытер ладонь от того, что минуту назад было красивым, сладко пахнущим, ярким. Обнял оцепеневшую девушку за плечи.

— С первой секунды рождения мы несём внутри себя маленькую смерть. И с каждым днём она ширится, растёт и крепнет внутри нашего тела. Часы безжалостно отсчитывают время, его так мало, и надо как можно ярче его использовать. Жизнь, как зачарованный лес — вступи в него и зашевелятся во мраке древние чудовища — страх, стыд, сомнения, запреты. Надо идти вперед, не обращая на них внимания, и тогда откроется тебе чудесное сокровище.

— Какое же? — одними губами прошептала Кэти.

Но он услышал. Усмехнулся.

— Великое тайное знание. Что счастье — это здесь и сейчас. Что красота мгновенна и так хрупка, что уловить её, ускользающую, так же легко, как аромат цветка в жаркий полдень. И, как аромат цветка она недолговечна. Смотри, — он намотал её пшеничный локон на палец, — похоже на ручную змейку.

Завиток соскользнул с руки и потёк жидким мёдом по груди. Генрих слегка раздвинул полы чёрной накидки (Кэти и не заметила, когда же был развязан соединявший их узел). Узкая полоса её алебастровой кожи как луч лунного света матово блеснула в ночной темноте. Генрих, не касаясь её кожи, медленно повёл рукой вниз, словно приглашая её в путешествие по собственному телу, на которое она теперь смотрела, словно видела впервые. Вниз, от розовых губ, ныряя в ложбинку яремной впадинки, чуть вверх по лилейному холмику мягкой груди, теперь дальше, по плоскому животику. Он на мгновение коснулся прохладными пальцами её кожи, отчего та мгновенно покрылась мурашками, а соски напряглись и затвердели, соблазнительно проступив через тонкую ткань. Треугольник волос внизу живота был таким светлым, что в сумраке казалось — их нет вовсе, как у античных статуй.

— Это называется — холм Венеры, — пальцы задержались, а затем нырнули вниз, раздвигая лепестки розовой розы, лаская, дразня, скользя по шелковистой плоти. И медленно, словно с сожалением, рука покинула своё недолгое пристанище. У Кэти вырвался вздох разочарования. Она отметила с раздражением мимолётную улыбку, коснувшуюся губ Генриха. Он снял покров с плеч Кэти, и ткань с тихим шорохом упала на пол. Инстинктивно она закрыла руками грудь.

— Нет. Опусти руки.

Очень медленно, борясь с собой, она подчинилась.

— Вот так. А теперь посмотри себе в глаза. Давай. Есть старинная испанская пословица: «Страх отнимает половину жизни». Слова, которые ты не произнесла, вещи, на которые не решилась…

— Ошибки, которых не совершила… — съехидничала Кэти.

— А многие ошибки и станут жемчужинами твоих воспоминаний, когда ты станешь милой дряхлой старушкой, — в тон ей парировал Генрих.

— Ты заставляешь меня…

— Я заставляю тебя без стыда и страха посмотреть на собственное тело. Никогда уже не будет июньской ночи, когда тебе семнадцать, — он сжал её плечи и развернул к себе.

— Биение крови, горячечный стук сердца, красота этой ночи, то, что поднимается из глубины твоего существа — это всё, и более нет ничего, это и есть жизнь во всей её силе и полноте.

— Так ты не веришь в грядущее блаженство? В то, что существует рай? — прошептала Кэти.

— Почему люди верят только в грядущее, но нисколько не умеет наслаждаться настоящим? Почему, когда человек берёт на руки первенца, выигрывает битву, сжимает в объятиях желанную женщину, он не скажет, не подумает — вот оно, блаженство? Мне кажется, что, переступив порог рая такой человек будет весьма разочарован: «Как? Облачившись в белые одежды целую вечность бренчать на лире? И ради этого я себе во всём отказывал?»

— Во что же ты веришь? — Кэти и сама не знала — ужасаться ей или смеяться.

— В то, что здесь и сейчас, — он привлек её к себе. Растерянную, смущенную, окончательно запутавшуюся. Приник к её губам требовательно, жадно. Кэти впала в странное оцепенение. Он пугал её, и тянул как магнитом. С Эриком было по-другому — она чувствовала себя с ним равной, могла обижаться, злиться, желать. Но в самых тёмных глубинах сознания ощущала, что может доверять. Так собственным телом можешь быть не доволен, но противопоставлять себе или отторгать? Никогда.

— Всё остальное — лишь правила, придуманные обществом. Смотри, — он коснулся губами её руки. — Я целую тебя, как друг, — теперь губы оставили тёплый след на её щеке — теперь как брат. Теперь, — он на мгновение приник к её губам и тут же отстранился, — как любовник. Медленно, не спуская глаз с её ошеломленного личика, Генрих опустился на колени, положил ладони на её бедра и поцеловал покрытый золотистым пухом треугольник. — Но это смешно, — его руки скользнули вверх, нежно лаская её кожу, — каждый сантиметр, каждый атом твоего тела прекрасен и нет разницы, не может быть разделения — что грешно в нём, что свято…

Он подхватил её на руки и отнёс на постель. Тело окунулось в мягкий мех волчьей шкуры. Оцепенение не покидало Кэти. В голове сделалось абсолютно пусто. Пальцы похолодели, низ живота горел огнём, её мутило от страха и желания. Веки опустились помимо воли, язык прилип к гортани, ни вздохнуть, ни вскрикнуть.

— Ты прекрасна.

Она ещё крепче зажмурилась и покачала головой. И тут же почувствовала тяжесть его тела рядом с собой. Его рука медленно и нежно прошлась от её колен вверх по животу, ненадолго задержавшись на покрытом золотистым пушком холмике, накрыла грудь. Пальцы прочертили прохладный круг вдоль съёжившегося соска.

— Боишься?

Она качнула головой.

— Тогда открой глаза.– услышала она чувственный, жаркий шёпот и почувствовала бедром его тело, уже полностью обнажённое, жесткий рельеф мускулов, упругую гладкость кожи. Огромным усилием воли смогла открыть глаза. Всего за несколько минут его лицо изменилось — прежде гладко зачёсанные волосы упали на лоб красивыми завитками, холодные и спокойные глаза теперь смотрели взволнованно и нежно. Он что-то говорил, Кэти не слышала и не хотела понимать, разум затянула красная пелена тумана, сердце глухо и громко билось о грудную клетку. Отчего час назад ей в гранатовой комнате не было так страшно как сейчас? Ощущение было таким же, как в ту ночь, когда она ещё ребёнком, ездила с родителями на море. Начался шторм, да такой силы, что обрушилась часть прибрежной скалы у входа в бухту, где располагался их отель. Ночью она убежала на берег и смотрела, расширенными от ужаса и восторга глазами на исполинские волны, вздымавшиеся крутыми скалами над её растрепанной золотистой головкой. Что-то взревело в вышине, и небо расколола ослепительно белая молния, обнажившая зелёный провал бездны там, где должен был быть горизонт. И не было там больше ни моря, ни неба. Была бесконечная глубина светящегося изумрудом мрака. На мгновение другой мир глянул на нее зелёными, страшными глазами. И когда в следующее мгновение её обняли руки встревоженного отца, они показались ей менее реальными, чем эти обнажённые бездны. И такой же ужас, и безысходность на несколько секунд она ощутила сейчас. «И если будешь долго смотреть во тьму, тьма начнёт смотреть на тебя».

Кэти вздрогнула всем телом, её руки взметнулись вверх, обняли Генриха за шею, губы нашли его рот и впились жадным поцелуем. Чудовищное наваждение отступило, истаяло, как тают ночные кошмары, когда их коснётся рассветный луч. «Я твоя» — прошептали её губы. Он вздрогнул, ничего не ответил, просто поцеловал ещё раз, длительно, но уже не так нежно. Не переставая поглаживать и сжимать её груди, покрыл поцелуями наряжённый впалый живот, накрыл обеими ладонями те нежные места, где бедра соприкасаются с венериным холмиком. Кэти, уже осмелевшая, разнеженная, послушно развела бёдра в стороны. Почувствовала, как его пальцы прошлись по влажным лепесткам, ласково скользя по шелковистым складочкам вверх и вниз, снова и снова, пока она вся не стала мокрая настолько, что почувствовала влагу даже на своих бедрах. Генрих, медленно нажимая руками, развел её ноги широко в стороны, сам опустился ниже, обжигая дыханием её самые нежные места. Раздвинув пальцами складочки, провёл языком по набухшей плоти. Дразня, лаская, его язык начал двигаться чуть быстрее. Кэти застонала, инстинктивно раздвигая бёдра как можно шире, почти до боли, что бы эта сладостная пытка никогда не кончалась.

Все тело у него было покрыто шрамами — маленькими, едва заметными, их было множество, особенно на плечах и предплечьях, один, совсем светлый и едва различимый под пальцами шёл по горлу, охватывая всю поверхность под подбородком. А на груди были более заметные, глубокие и словно бы оставленные исполинской человеческой рукой, снабжённой острыми, как кинжалы когтями.

— Откуда это? — она провела пальчиками вдоль ужасных отметин. — Медведь?

— Да.

— И что же вы не поделили?

— Оленя, — он нетерпеливо тряхнул головой, отнял её нежную ручку от своей груди и прижал к губам. Потом потянул вниз, сжимая тонкое запястье, и Кэти послушно уронила её вдоль бедра. Его дыхание становилось все чаще, и поцелуи, которыми он покрыл её грудь и живот были уже отнюдь не нежными.

Неожиданно он приподнялся, и Кэти обиженно захныкала — куда, зачем? Еёживот и бёдра накрыла тяжесть мужского тела. Кэти не особенно понимая, что происходит, обвила руками плечи Генриха, запустила пальцы в густые, жёсткие волосы, уткнулась носом в шею, глубоко вдыхая тёплый, пряный запах его кожи. Он приподнял её бедра, подпихнув под них смятую шкуру и заставляя их максимально широко раскрыться. Осторожно раздвинул пальцами её лепестки, и Кэти почувствовала, как что-то упругое и жёсткое упирается в их основание. И в следующее мгновение острая, режущая боль скрутила жгутом все её внутренности. Боль такой силы, что она истошно закричала, судорожно вдавившись спиной в жёсткую поверхность постели. Во всех романах, которые ей довелось прочитать, когда главная героиня лишалась невинности, она, ощутив мимолётную лёгкую боль, уже через мгновение парила в облаках блаженства. Оставалось признать одно из трёх — либо французские романисты бесстыдно лгали, либо им бесстыдно лгали их не впервые опороченные возлюбленные, либо размер мужского достоинства вышеозначенных романистов был столь незначителен, что не производил сколь-нибудь существенных разрушений.

Генрих тут же остановился.

— Больно?

— Да-а. И очень.

— Я сейчас выйду, — он медленно и осторожно, боясь причинить ещё больше боли, вышел.

Кэти, всхлипнув, крепко обняла его за шею.

— Это что, всегда так будет? Так больно?

В памяти всплыла сцена в гранатовой комнате. Лучше уж так, хоть и неправильно, но очень приятно.

— Нет, нет, — он тихо засмеялся. — Сейчас всё пройдет, а в следующий раз тебе очень понравится, обещаю.

— Он нагнулся, поискал возле кровати и затем вытер её между ножек своей рубашкой. Когда бросал её на пол, Кэти заметила тёмные пятна. Кровь?

— Пойдем, посидим у камина, ты замерзла, — так деликатно он обозначил лихорадку, бившую Кэти крупным ознобом.

Через пару минут Кэти сидела, укутанная пледом, чувствуя приятную тяжесть мужской руки на своём плече, и вглядывалась в танцующие языки пламени в камине. И тут случилось странное. Часы, стоявшие на каминной полке, отсчитали тридцать минут по полуночи. Немного погнутая бронзовая стрелка с тихим скрежетом передвинулась на деление, чуть ближе к солнцу, глядящему раскосыми глазами на девушку луну, выгравированную напротив. Вдруг циферблат побелел, вспух мыльным пузырем, и из него возникла голова крупного, снежно-белого кота. Когти скрипнули, царапнули эбеновую полку камина. Вслед за головой показались плечи, туловище, затем длинный пушистый хвост. Кот мягко спрыгнул на пол. Он был, по крайней мере, вдвое крупнее обычного, желтоглазый, мохнатый. Кэти вскрикнула.

— Это Спарки. Пришёл, любопытный шалун? — Генрих протянул руку, и Кэти показалось, что кот приветственно наклонил круглую пушистую голову, но подходить не стал. Сел в углу, не сводя с них горящих в темноте, жёлтых, как новые монеты глаз, и начал вылизывать лапу. Кэти слегка вздрогнула, когда увидела, какие длинные и острые у него клыки. Через его жемчужно-белое тело немного просвечивала резная дверца шкафа.

— А-а-а… Он неживой?

— Он жил здесь около трёхсот лет назад, точнее не скажу. Был всеобщим баловнем и любимцем, исправно выполнял свою работу — ловил крыс и мышей, а по вечерам имел обыкновение уходить в лес. Но всегда возвращался к часу ночи в кухню, где кухарка ставила ему миску молока. Но однажды он не вернулся. Не пришёл он и на другой день и на третий. А на четвертый в обычное время кухарка услышала, как кто-то скребётся в заднюю дверь. И когда она её открыла, он вошёл на кухню и сел на свое обычное место, вот только молоко пить не смог. С тех пор он стал хранителем этого дома и каждый вечер ему ставят в кухне молоко. Слуги придумали легенду, что пока Спарки здесь — с домом ничего не случится.

— Ух ты! –глаза у Кэти загорелись, она ещё раз взглянула в темный угол. Кот так же подверг её критическому осмотру, видимо, вынес для себя вердикт, и широко зевнул, обнажив пару десятков острых и длинных, как кинжалы зубов. Кэти придвинулась поближе к Генриху.

— Хочешь сказку?

— Конечно! — она прижалась ещё теснее, чтобы ощутить его такую успокаивающую близость.

— Слушай. Жил в этих землях около двухсот лет назад богатый и могущественный дворянин, сэр Моран…

К сожалению, узнать, что же стряслось с сэром Мораном, Кэти не удалось. Портьеры, отделявшие дверной проём от комнаты шевельнулись, и Кэти от души пожелала Стоуну скорейшей и мучительной смерти. Как оказалось, напрасно. На пороге замаячила Элен. Генрих удивлённо вздернул брови.

— Как ты вошла сюда? И почему?

— Сэр, мистер Бэйлиш поручил вам передать записку. — Она нервно облизнула сухие губы.

— Почему не он сам?

— Он очень торопился, сэр. Очевидно, был занят.

— И объяснил, где меня найти?

— Да, сэр.

Очевидно, странное состояние горничной заметила не одна Кэти. Та стояла, глядя в пол и заламывая руки. Кэти часто читала о таком в романах, но видела впервые. Это такие движения руками по кругу, вверх и вниз. Забавно.

— Ладно. Можешь идти, — он, не поднимаясь, протянул руку и взял письмо. Элен опрометью выскочила из комнаты, словно романтический любовник, услышавший тяжелую поступь приближающегося к алькову мужа.

— Странная она какая-то. — Кэти проводила озадаченным взглядом убежавшую горничную. — Что случилось? — вопрос был адресован Генриху, который, пробежав глазами записку, явно куда-то засобирался.

— Это уже интересно. Мисс Блекхилл сообщает, что у неё письмо, написанное моим отцом, где он сообщает, что оставил мне и Эрику некую ценную вещь. Я должен с ней поговорить. Подождёшь меня здесь? Не думаю, что это займет много времени.

— Нет! Хочу с тобой.

— Я думал, ты не очень хорошо себя чувствуешь?

— Да ничего-ничего. — Кэти поспешно встала, очень стараясь не хромать на обе ноги, между которых до сих пор горела боль. — А кто такой Бэйлиш?

— Наш дворецкий. Ты уверена, что хочешь пойти?

— Конечно!

Поднимаясь по лестнице, Кэти вдруг вспомнила интересовавший её вопрос:

— А почему ты над Перси смеялся?

— Я не смеялся, — Генрих удивленно на неё взглянул, — он неплохой человек, мечтатель и романтик. Но бездельник, тридцать два года, и всё у матери на шее.

— Тридцать два? Я думала, ему лет сорок.

— Ну ты же знаешь этих обитателей Парнаса — в душе дети, лицом умудрённые старцы.

— Парнас?

— Да, гора такая. На её вершине Пегас… Ты знаешь, кто такой Пегас?

— Да, конечно, — надменно процедила Кэти. Он что, глупенькой её считает?

— Так вот, Пегас ударил копытом, и в этом месте забил источник, который был назван Ипокреной. Кто испил вод Ипокрены становился поэтом, художником, ну и так далее. Служителем муз и их пленником.

— А, понятно. А Перси ты откуда знаешь?

— Мы были дружны с его отцом, генералом Клейтоном. Славный был человек, грубоватый, резкий, но смелый и честный. Жаль, умер двадцать лет назад.

— Может, это он в маму такой застенчивый пошёл? — рассудила Кэти.

Через несколько минут они были у восточной комнаты.

00.49 A.M.

Чайная комната напоминала собой китайскую лаковую шкатулку. Чёрные стены были покрыты перламутровыми инкрустациями — маленькие фигурки путешествовали по неприступным горам, ловили дичь в непроходимых лесах, дарили подношения неведомым Кэти богам, умирали в кровопролитных битвах. Сама жизнь мерцала перед Кэти в чешуйках перламутра, искрясь и уходя в небытие. По углам стояли огромные, в человеческий рост вазы, покрытые мягким, словно выполненным акварелью рисунком, почему-то без цветов, а у дальней стены располагался низкий, окружённый диванами стол, за которым сидела весьма своеобразная компания. Эрик безмолвствовал, как гробница, устремив мрачный взгляд в стену, мисс Блекхилл (это была несомненно она) прекрасно справлялась с ролью хозяйки салона — беседовала, разливала всем кофе, отдавала распоряжения слугам. Ещё за столом присутствовали двое мужчин.

Один, такой же изящный и стройный, как и его спутница, вёл непринужденную беседу, смеялся и одарил вошедшую Кэти весьма дружелюбным взглядом. Другой был гораздо старше и шире, в плечах и талии, коротко остриженные волосы сильно тронул иней седины. Чем-то он напоминал Кэти интеллигентную гориллу. Он молча пил кофе и казалось, был погружен в свои мысли. Мисс Блекхилл приветствовала Генриха и Кэти, и жестом пригласила за стол. Получалось со стороны странновато — словно она была хозяйкой, встречавшей гостей.

Чем больше Кэти разглядывала Ровенну, тем больше портилось у неё настроение. Лицо мисс Блекхилл напоминало персонажей, сошедших с фресок Джотто. Миниатюрная, немногим выше Кэти, она, тем не менее, излучала скрытую силу и глубину. Пепельно-серые, совершенно не убранные волосы водопадом стекали с покатых плеч, хрустальные голубые глаза смотрели кротко и нежно. Не портил её даже загар, столь нетипичный для аристократки. И ни намёка на отвратительные веснушки, которые не удаётся вывести даже хвалёным ромашковым кремом! Кэти тихонько вздохнула. Всем своим обликом она напоминала ангела, решившего ненадолго покинуть небеса. Но вот она заговорила, быстро и деловито, и маска невинности спала с неё, как спадает она с невесты, только что отошедшей от алтаря.

— Рада видеть вас, Генрих. Позвольте представить вам моего брата, Рэя, и моего стряпчего, мистера Дауни.

Генрих коротко кивнул и представил собравшейся компании Кэти. Когда с формальностями было покончено и все наконец уселись, Ровенна откинулась на спинку кресла и, лукаво взглянув на Генриха, заметила:

— А у вас тут великолепная обстановка, лорд Рэйберн. Должна отдать должное вашему вкусу. Ведь это современный интерьер? — она провела пальцем по полированной поверхности стены. — В былые времена комнаты отличалась большей лаконичностью.

Генрих наклонил голову:

— Вы правы. В наши дни выбор стиля интерьера и цвета стен занял место средневекового копания в душе, и обычно сопряжён с не меньшими моральными терзаниями.

Ровенна рассмеялась:

— И муками совести. Но давайте к делу. Джентльмены, у меня есть к вам предложение, — она впилась белоснежными зубами в канапе, которое минуту назад венчало целую груду его собратьев, разложенных на серебряном блюде, — поскольку вы и так заставили меня ждать, буду краткой. В мои руки попало письмо, написанное вашим отцом незадолго до его кончины и адресованное вам, Генрих.

— Как же оно попало в ваши руки, осмелюсь поинтересоваться? — раздался ехидный голос Эрика, но мисс Блекхилл не удостоила его ответом.

— Так вот, в этом письме говорится о древнем, могущественном артефакте, который ваш отец спрятал в этом самом замке. Найти его можно при помощи подсказок, заключённых в картине, так же у вас хранящейся. Ещё в письме упоминается, что найти эту вещь сможет лишь человек, хорошо знающий замок, так что преимущество на вашей стороне. Предлагаю вам увлекательнейшую игру — тот, кто первым найдёт сокровище, становится его хозяином. Мои условия просты –я передаю вам письмо, вы мне даёте доступ к картине и свободу передвижения по всей территории замка до восхода солнца.

— Всё это весьма любопытно, — усмехнулся Генрих. — Но о какой вещи идёт речь?

— Глаз ведьмы.

Лицо Генриха превратилось в маску. Но от пытливого взгляда Кэти не укрылось, как блеснули его глаза при этих странных словах. Во взгляде же Эрика сквозило явное недоумение.

— Это красивая старая легенда, не более, — голос Генриха был сухим, как страницы древних фолиантов.

— У меня есть доказательства обратного.

— Что это такое? — осмелилась подать голос Кэти, стряхивая себе на тарелку пять-шесть сэндвичей. Только сейчас она поняла, что умирает от голода.

— Мне тоже любопытно, — Эрик, наконец, снизошел до общения.

— Эту историю любят рассказывать в местных пабах, удивляюсь, Эрик, почему ты её не слышал, — Генрих вернулся к своей обычной насмешливой манере.

— Так расскажи. Введи всех в курс дела, — Эрик налил в кубок Кэти ледяного тыквенного сока, за что получил взгляд, полный если не любви, то горячей благодарности уж точно.

— Хорошо, — Генрих пожал плечами.

Он немного помолчал, затем заговорил негромким голосом.