Бесплатный фрагмент - Тёмные воды

ТЁМНЫЕ ВОДЫ

(Памяти Б. Виана.)

Июльское солнце в этом году было щедро на температурный креатив в атмосфере нашего района. Район в протоколе Миннезингеров был под номером 248.

Так мне во всяком случае казалось, когда я сидел на кухне в своей однокомнатной квартирке на первом этаже, и допивал вторую бутылку пива. Не буду называть марку, чтобы не провалилась реклама на телевидении, а то уже полтора месяца ходят слухи, что они хорошо заплатили этому помойному теле-канальчику, чтобы толкнуть псевдо-хмелевый суррогат. Хорошо, что я ещё догадался подержать пиво в морозилке час: пить ледяное сейчас — и в самом деле создавалась иллюзия, что это — вещь и, что от него получаешь удовольствие, даже не взирая на слегка шибающий в нос привкус горелой резины. Тем более в такую жару: квартиры из модернизированного гипсокартона, сляпанного на скорую руку — наш 18-тиэтажный блок-хаус прогревались так, что не помог бы и пропеллер от самолета, если б его использовать в качестве охлаждения раскалённого, спёртого, душного воздуха в этих, мало пригодных для проживания, домино-коробках.

Что температура на улице — «о-го-го!» — возвращаясь к первой фразе, то есть далеко за плюс сорок градусов, к каким смело можно прибавить ещё двадцать, да десять накинуть сверху, я понял потому, что у заморенных жарой, сидящих на проводах, как скарабеи на куче навоза, птичек, перья ни с того ни с сего начинали дымиться, того и гляди готовые вспыхнуть, и пичуги орали от боли благим матом, с кем случилось такое несчастье, и клином бросались в резервуары с холодной водой специально предназначенные для разбрызгивания на городские тротуары; асфальт тоже размякал и становился как йогурт, и в некоторых местах начинал дымиться; такие места, граждане, будьте внимательны, обходите стороной, иначе от солнечного жара накатывающего сверху, и поднимающегося от асфальта, может треснуть черепушка — копытом дикого мустанга вам в грызло.

Поставив пустую бутылку под стол, приглушив модем в теменной доле головного мозга, настроенный на ультразвуковую волну, съев бутерброд с маслом и куском слабосолёной тихоокеанской сельди, предварительно прижав безымянным пальцем её хвост, чтобы не двигался, не возил по маслу, пачкая мне пальцы, которую, кстати, сельдь, я поймал сачком в районе Каймановых островов, в самый джекпот косяк проходил, очень удачно получилось, и её надо было обязательно съесть, а то при такой жаре она могла и стухнуть, даже в холодильнике, я что, зря три часа на баобабе сидел, закидывая удочку в пролив где поглубже, хорошо местные и залетные обезьяны, наблюдающие за моими неудачными манипуляциями с удилищем и жарко комментирующие мои действия на своем обезьяньем языке очень напоминающем иностранный диалект, а некоторые и снимающие на смартфоны, чтобы выложить потом в соци-индатруанальных сетевых затонах в тик-токе для продвинутых мартышек (они там морды корчат на радость другим мартышкам, лайкующим им не по-детски), вдруг заорали хором, когда одна из обезьян в желтых лосинах — чтоб мне квазимода приснилась — такая назойливая, и в топике от зурбагана, засекла в бинокль, как огромный густой косяк сельди зашёл в узкий пролив: с правой стороны рос баобаб, где я сидел на самой толстой нижней ветке, а обезьяны сплошь облепили все остальные ветви древесного исполина. И вот они загалдели на нескольких языках: смотри, чувак, вон идёт косяк сельди, а одна обезьяна, меня, говорит, Бриджит зовут, я прямо из города Парижа, в кино там снималась в главной роли, а теперь в тик-токе торгую фейсом*, — у меня хорошо получается на текущий момент, самый высокий рейтинг среди мартышек я прилетела на личном суперджете, собранном на мебельном комбинате имени Кантимира Бичунковского, — очень возбудилась от азарта и свалилась прямо в воду, но всё-таки успела в полёте удачно селфануться-факануться. Тут косяк, не рассчитав ширину пролива, уплотнился до такой степени, что многих начало выдавливать из воды. Жирные селёдки, по жирности не уступающие любителям детективно- помойного жанра, десятками стали выпрыгивать из воды по собственной инициативе. Видя такое дело я бросил удочку, схватил сачок, — они прямо сами в него валились, успевай вовремя подставлять, спасибо мартышкам вовремя подсказали. Да и то положа руку на сакральный орган — они тоже на этом селфи хайпанули круто для яндекс-дзена, тик-тока и лайки. Так что вернувшись с островов я не только на тропическом солнце подзагорел до волдырей, поел игольчатых скатов под соусом из тропиканки и попил мальвазии с местными аборигенками, изучая экзотический загар кончиками пальцев на их гибких, стройных, пахнущих морем, водорослями и баобабами, телах, но и привёз рыбы, самолично пойманной, забив ей полхолодильника — третьего дня дело было.

Ещё и холодильник «Свияж» 1975 года выпуска у меня с норовом, и не всякий более- менее годный к употреблению продукт позволяет класть в своё ледяное, как пещера в вечной мерзлоте, нутро, сердитым гудением предупреждая, дескать вот этому продукту там какому-нибудь просроченному йогурту нечего делать, убирай немедленно, а то повышу температуру до плюс десяти и остальные продукты испортятся. Такой видимо на заводе сделали холодильник, ведь говорила мама моему отцу, когда они его собирались купить: « Отец, давай другой купим, видишь табличка висит на ручке: «экспериментальный», за последствия разработчики не отвечают!

Надел белую фут-фут-болку-олку-олку с надписью AC/DC* и фотографиями трёх перекошенных морд: один в кепке визжит противным голосом а двое лабают на гитарах — это на груди портреты, — летние бежевые брюки, сандалии тоже под стать, пальцы между ремешков торчат, как угри из подводных кустов. На голову светлую бейсболку, предварительно смочив холодной водой, впрочем « кочан» тоже подержал под краном откуда лилась ледяная струя. Испытанный способ от зверской жары, которым пользовались белые колонисты, когда завоевывали территорию Сахары и приходилось ждать поезда врагов, зарывшись в раскалённый песок, что даже по нему ящерицы не могли бегать, нежные лапки сильно жгло у микро-дракончиков… Неизвестно, сколько времени придётся ждать на остановке автобуса. По городу прошел слух, что при такой температуре у этих коммерческих автобусиков марки «если сел, пеняй на себя», выходит двигатель из строя, ведь их собирали китайцы в доках Шань-Суаня с расчетом на страны с умеренно тёплым влажным климатом, типа как в дебрях Амазонки, — и получить солнечный удар прямо на лавочке; это не входило в мои планы — умереть такой нелепой, по всем демографическим показателям, смертью, ведь я придумал совсем другой сценарий суицида.

Теперь самое то, подумал я, глянув в зеркало — может в последний раз — на свой худой, слегка заросший рыжей щетиной (в нашем роду у мужчин у всех была такая: у отца, у деда и даже дяди), обшарпанный в нескольких местах «буд- кэпитал», (физиономия) и, мысленно поставив удовлетворительную оценку за его внешний вид. Да и то — производить впечатление я ни на кого не собирался. Вот Алиса, как и все красивые девушки, любила вертеться перед зеркалом, высматривая на лице угри и прыщики, и если замечала, то прямо с наскока, коверкая симпотную фэйси-ган (лицо); я в своих рассказах использую абсурдные словосочетания вместо имен существительных, делая скидку читателю, чей уровень развития как читателя, находится в процессе развития… если только находится.., например, как данное словосочетание — «симпотная фэйси-ган», (хотя если переводить дословно то первое слово производно от фейс с английского face — лицо, морда, будильник, буд-кэпитал (моё сленговое словосочетание я уже их много придумал), второе — ган — автомат, а вместе — убийственная красота: словосочетание моё прошу обратить внимание), по отношению к лицу в трагическую гримасу, просила меня их выдавить, не обращая внимания, даже если я чем- нибудь был занят мелким но важным в хозяйстве делом: чинил ли кран, чтобы не капала вода, меняя пластмассовую китайскую прокладку, или выпиливал лобзиком из фанеры портрет Джимми Хендрикса (я обожал слушать его гениальные гитарные пассажи сидя на крыше арендованного у владельца дома участка где выращивал квазиэлектронные матрицы для высокоинтеллектуальных носителей: офисных работников, шахматных мастеров и т. д. в оранжерее). « Выдави скорее!» — кричала она капризным голосом, не требующим ни малейших возражений. Приходилось бросать лобзик или гаечный ключ и, сполоснув руки, высматривая на её щеке, лбу, либо подбородке, где она показывала черную точку, — если не обращать пристального внимания и видно не было, — совершать не очень приятную процедуру. Я терпеть не мог это занятие, в свое время отдав щедрую дань выдавливания угрей на своей, далекой от совершенства осмелюсь предложить, морде, но я питал постыдную слабость к этой девушке, какой писатели классики в своих произведениях они её по легкомыслию назвали любовью, тем самым дав сто очков фору для представительниц фемино-департемента, а рождённые глодать кости в пещерах купились на этот ирреал- дивергент, ошибочно считая её почти самим совершенством (т. е. внешне по форме исполнения она была совершенна: хорошо сложена, длиннонога и т. д.) и, скрепя сердце, приходилось, найдя, черную точку, ногтями больших пальцев осторожно подковыривая жирную чёрную головку подкожного паразита давить… сначала внутрь, потом, виртуозно делая ногтями движение вверх, отчего подкожный мерзавец попискивая и сопротивляясь, стараясь избежать гигиенической экзекуции, выползал весь наружу, — с таким жирным отвратительным тельцем, как у недозревшего червяка-опарыша, на каких я ловил рыбу в реке: и чтобы он не уполз, и не спрятался, тут же давить ногтем о какую- нибудь твердую поверхность. В таких случаях Антуанетта совала мне свое карманное зеркальце, на обратной стороне Луны — «Dark Side Of The Moon»*, — его я и завершал план по уничтожению очередного подкожного жителя. Августа потом смывала эту гадость горячей водой и протирала насухо бумажным полотенцем. А с прыщами, когда приходилось их давить, было сложнее. Во время чистки кожи на лице моей полубогини (конвертируя напыщенный слог поэтов древней Эллады), она, страдальчески закатив будьдозер в гараж… т.е. глаза чуть ли не под потолок, хотя я там и не мацал — образно выражаясь — и, когда мои пальцы нащупывали зеленый гнойничок, она инстинктивно привставала на цыпочки, её почти ангельское личико уходило вверх, и я уже не видел где и чего я давлю, тем более в отличии от угрей выдавливание прыща сопровождалось болезненным движением. « Андреа, стой спокойнее!» — говорил я в таких случаях. Ойкнув или фыркнув, она опускалась на пятки; надо подчеркнуть — с недовольным видом — мои ногти, если они в тому моменту еще не были сострижены, находили гнойничок и давили его, давили… Из него брызгал гной, Ангелина вскрикивала:» Ай, больно, не можешь поосторожнее! Совсем хочешь меня изуродовать!» На что я не обращал внимания, точнее старался не обращать, потом брал ватку с одеколоном или корвалолом, если был под рукой смотря что попадалось быстрее, ведь даже гиппопотам в курсах, что корвалол состоит на девяносто процентов из чистого спирта, и нежно тер место на щеке, где у любимой девушки случилась такая оказия. Из ранки выступала капелька крови. А девушка в знак благодарности чмокала меня в губы, и тут же деловито начинала рассматривать щёку, лоб или подбородок в зеркале, где я ликвидировал мелкое внезапно появившееся помимо её воли уродство, приставая ко мне с расспросами, не портит ли её внешность засохшая капля крови, замажь скорее тональным кремом и слегка попудри, и всё будет о'кей, мама, смотри — видна Йокогама…

Всё это теперь было в прошлом: на сегодняшний день Алиса более- менее устроилась в земле под роскошным дубом; я надеюсь ей там не было совсем уж паршивецки. И мне только оставалось послать ей эсэмэску, сообщить что я больше не приду в условленное время, и она теперь вольна поступать как считает нужным.

Потом я положил портсигар из титаноциркониевого сплава с дутым изображением космического корабля, садящегося на планету Европа, которая вообще-то является спутником другой планеты Солнечной Системы — подарок от президента Объединенных Российских Республик моему прапрадедушке: он был командиром корабля, фамильная ценность была передана дедушке, и далее дошла с большими предосторожностями до меня с одной единственной папиросой внутри, этого в высшей степени амплитуарного портсигара, набитой отнюдь не табаком а более высококачественным галлюциногенным содержанием; эту папиросу я выкурю перед тем, как совершить решительный шаг по ту сторону физического Бытия. Я иногда, в сложные моменты жизни когда решался вопрос, поставленный ещё принцем Датским в 1617 году « быть или ну его в салатницу?» выкуривал такую папиросу — их продавали в специализированных магазинах.

Как считает нужным — пусть сама решает: дальше лежать в земле до лучших времен, либо самостоятельно разрыться и приступить к активной форме жизни, и перед тем, как пошлю ей sms пусть больше меня не ждет, выкурю папиросу но не всю а половину и, — адью фельдмаршал Боллинброк, дорога на Константинополь заросла чертополохом.

Ключ от квартиры я спрятал, когда захлопнул за собой дверь — она найдет, оставив примету в виде трёхцветного попугая в саду увядших глициний, — если решит откопаться, чтобы было где жить: она такая же одинокая менестрелла как и я, только с более серьезными странностями в поведении, поэтому и родители от нее отказались, когда она у собственной младшей сестры прокусила вену на шее и отпила немного крови, всего грамм сто. Мне она призналась, что это ей необходимо для хорошего самочувствия раз в месяц, а родители, кстати, весьма уважаемые апологеты столичных помоек и каверн, в нашем городе заслуженные аристократы в тридцать пятом поколении, не задумываясь потащили её в психиатрическую лечебницу, очень престижную, надо сказать, там одни состоятельные абоминоги лежат, смакуют свои шизофренические картинки, а больница стоит, как выезжаешь из города, шоссе идет на супермегаполис, на холме, с него весь наш небольшой с населением полтора миллиона человек городок, как на ладони.

И вышел из мрачного подъезда нашего жилого паноптикума с расписанными стенами, уродцами, попрятавшимися за дверьми своих, провонявших кухонными тяжелыми запахами и миазмами дебильных телевизионных передач, гипсокартонных нор, принимаемых ими по ошибке за квартиры.

Доехал до кинотеатра постройки 50- ых годов позапрошлого века, на улице Евпатия Коловрата на коммерческом автобусе двенадцатого поколения японо-китайского производства, тесного и неудобного, вмещающего в себя всего 75 человек средней комплекции, потому что кто весит больше восьмидесяти килограмм в такие автобусики не впускают, даже сделали специальные электронные весы на первой ступеньке, когда человек на неё наступает у водителя в кабине высвечивается его вес, он нажимает на красную кнопку и бедолагу бьет током, а шофёр говорит в микрофон: « Вход гражданам, превышающим допустимый вес — запрещён!» Для граждан, весящих больше восьмидесяти килограмм компания начала выпускать крупногабаритные автобусы, похожие на товарные вагоны, бороздящие необъятные просторы нашей страны, раскинувшейся от острова Шпицберген до побережья Атлантического океана (в прошлом веке там была какая-то страна. Или даже несколько. Кажется порт-угалия, пранция или грэция: я уже не помню, а какое-то островное европейское государство, которое периодически, на протяжении двухсот лет до нашествия свирепых абоминогов, кидало нам подляки, вообще смыло цунами… Только одна женская шляпка с лентами, вполне возможно королевы печально колыхалась на поверхности несколько часов, как показал потом в интернете какой-то спасатель — успел снять на свой смартфон).

Автобус ткнулся лбом в остановку, сковырнув со скамейки заснувшую студентку 135 лет в зеленых лосинах и ядовито-жёлтого цвета кроссовках. Падая со скамейки у девицы лопнула одна силиконовая грудь восьмого размера, а из правого уха посыпались шарикоподшипники: ё-пэрэсэтэ, каких некачественных дам выпускает последние пять лет наша фабрика каучуковых моделей имени Галины Бекенбауэр: я как-то раз проходил мимо свалки, куда эти фемино-изделия с изначальным дефектом матрицы выбрасывают жители — уже третья гора выросла за пять лет. А может абитуриентка института тонко-молекулярных волосяных покровов для дам в зрелом возрасте была под воздействием транквилизаторов, и не заметила подъезжающего автобуса, хотя тот и просигналил в клаксон, дескать, граждане будьте внимательны, за рулём еще не совсем опытный водила, только вчера сдал экзамены по классу «Е» для вождения таких специфических единиц общественного транспорта. Положа руку на сердце, автобусишко — дрянь — в городских условиях нашей среднерусской полосы выживания мало пригоден для перевозок местного обывателя, особенно в жару; с другой стороны многим гражданам персональный электромобиль работающий на синтетических проводниках не по карману будет. Ангелина вообще была не в восторге, когда нам приходилось куда- нибудь ехать на таком автобусе. Она фыркала, как кошка, которой под хвостом смазали скипидаром, хмурилась, гримасничала — изображая на лице взрыв Фукусимы, щипала меня и ныла, как ещё та поливальная машина. В таких случаях я старался держать себя в руках, отмалчиваясь, а её прямо распирало затеять ссору в общественном месте…

Со временем я понял, что это у неё такая страсть — ко всему общественно-инду-тру-анальному, где много левого сквалыжного пипла*, — у этой красивой, высоко-индексированной, энергетически- сексапильной, мистически-одарённой длинноногой девчонки, чуть не завоевавшей первое место на конкурсе мисс Исландия 215…; в таком-то году он там проходил, несмотря на наличие активировавшихся гейзеров и вулканов, щедро сыпавших пепел в долину, где проходил Конкурс, и потных истеричных бизнесменов, гребущих лопатами этот пепел в свои кадиллаки, пока его не затоптали ногами… Там-то я с ней и познакомился — чтоб провалиться мне в Гвадалквивир, если соврал хоть на йоту. Она в конкурсном синем, в мятный горошек купальнике, сидела на подмостках, обсыпанная вулканическим пеплом и плакала, размазывая косметическую краску и слёзы по щекам, когда узнала, что не она — её — выбрали миссью — к едрене фене — в этом конкурсе, а я, не поленившись, вытер ей лицо носовым платком; оно сразу посвежело и покрасивело, и купил ей мороженое.

«Девушка, не стоит так переживать, бывает и хуже, скоро из жерла вулкана потечёт лава, нам пора сваливать отсюда, если не хотим повторить трагедию жителей древнегреческого городка, которых тоже засыпало пеплом из Фудзимамы*. Ведь мама, которая как Фудзи лежит на правом боку и дышит в долину — иероглиф пишется вот так … — если уже проснулась, то мало кому не покажется! Через полчаса улетит последний транспортный вертолёт: я бы посоветовал вам скорей собрать вещички в своем номере, и ходу из этого, погружающегося прямо на глазах во мрак и хаос, гиблого местечка! Смотри-смотри, как улепетывают его устроители, — я показал в сторону десятка двух массивных джентльменов и дам, пытающихся втиснуться в длинный лимузин со своими чемоданами; в руках у некоторых — они держали оторванные головы манекенов, рекламные щиты, дамские чулки, которые в суматохе не успели отсканировать на принтере, и чёрные пеньюары, в каких они по ночам душили свои похотливые иллюзии, похотливо вращающие похотливыми бёдрами в майский скворечник Ди Джайра. (Ди Джайер энциклопедия Макара Кречинского стр.169.) А может быть это были не они — но в суматохе, которую искусственно нагнетали при помощи металлокерамических насосов и подключенных к нему труб, выполняющих ещё и функцию как пылесосы, втягивающих пепел и зазевавшихся, не сориентировавшихся вовремя и панически мечущихся по тротуару прохожих.

— Алиса Андреа Августа Амалия Ангелина Антуанетта фон Лихтейнштейн, — девица встала, отряхнула пепел с головы, плеч и колен и подала мне руку; другой рукой с тонкими длинными пальцами и фиолетовыми ногтями взяла мороженое и не мудрствуя лукаво сделала весомый откус. Прямо зубами — хав! И пол-мороженого как не бывало. Меня это восхитило и купило одновременно. Думаю я сразу в неё втрескался капитально! То есть влюбился говоря языком неоромантиков новой волны.

Так мы и познакомились.

А на сегодняшний день эта восхитительная шатенка с зелёными, как у моего кота сбежавшего к своей маме в прошлом году, глазами, которую я закопал несколько месяцев назад под дубом в лесном массиве, там, кто обратил внимание, шоссе сворачивает на Москиль-Квахарию — город целлулоидных дам и поролоновых джентльменов, ведущих свои мошеннические операции через железные ящики в кредитно- грабительских саркофагах, и мало имеющие отношения друг к другу (за исключением финансовых афер, махинаций, отмывания денежных знаков), — биполярные существа с отсутствием гендерного мантикула, то есть признака пола между ног… наполненные белково- желтковой массой под скорлупой, чтобы спрятать фертильную эссенцию своих ущербных категорий. Закопал я не потому, что у неё была склонность иногда выпивать стакан свежей крови на ночь, — я ей сам подставлял вену, — пусть порадуется девчонка, а по той серьезной причине, что на таких красивых девчонок в нашем районе депутаты местного заксобрания объявили охоту, закрепив этот проект на законодательном уровне, дескать своей красотой они травмируют психику наших разжиревших жён и дочерей: у тех портится настроение и они от огорчения и стресса жрут ещё больше тезива (генмод продуктов) и становятся толще прямо на глазах, когда видят эффектных стройняшек в большом количестве на улице и по телевизору.

Периодически, где-то два-три раза в месяц, но не строго по выбранным дням, я брал лопату, приезжал к дубу на такси, спрессованном из улреродной крошки (такие недавно начали выпускать на водородном топливе: нефть почти всю вычерпали из естественных резервуаров планеты) и, чтобы отпугнуть случайных прохожих и всяких ненормальных, типа грибников, причем грибов уже как лет пятьдесят нет в нашей местности, и не только съедобных, но и мухоморов, поганок, опят сложных (именно сложных а не ложных), и опят смешных, плодившихся на ортопедических матрасах, валяющихся в изобилии в нашем, слегка заражённом радиацией, лесу, и даже грибов, растущих на деревьях типа чаги, а эти придурки- грибники в защитных комплектах — прорезиненный плащ плюс сапоги, — все ходят по закоренелой привычке — бабушка им рассказывала, вкапывал метров за триста- четыреста раскладной шест из легкосплавного материала с табличкой: « Опасно, зараженная зона! Уровень радиации не менее 1500 рад на квадратный метр!», либо любителей отдохнуть на природе, пожрать шашлыков из синтетически- модифицированной свинины, и откапывал Алису в стране дураков, земля на неё слегонца повлияла, особенно на очень нежную кожу в некоторых местах, откапывал не полностью, так — слегка: голову, грудь и руки, а если она очень хотела то и ноги, чтобы подвигалась, размяла от долгого лежания затекшие мышцы, а когда и согреться, хоть она и была по своей сущности куклой вполне, однако временами мёрзла, о чём мне и жаловалась, особенно в сырую погоду.

«Как ты, — спрашивал я, освободив от земли и смахнув полотенцем с её бледного лица соринки, кусочки почвы а иногда и какую- нибудь букашку или червячка, собравшегося высосать глаз, и поцеловав в губы, — все в порядке?»

«Скучно, — отвечала моя принцесса, подставляя холодные губы под мой поцелуй и обвивая шею руками, однако по её засветившимся от радости глазам и пробежавшей по лицу улыбке я видел, что она и правда рада меня видеть, — если долго идёт дождь, вода затекает под спину, я начинаю мерзнуть, а когда падает пепел у меня возникает зуд и я начинаю чесаться.»

«Пепла здесь нет, это тебе кажется.»

«Ещё всякие насекомые ползают, норовят присосаться к особо уязвимым местам! Посмотри, нигде не попортили мне кожу? Я зеркальце потеряла, что ты мне привез. А вчера, представляешь, какой-то зверёк, крот наверное, выполз по норе или прогрыз почву, подошву щекотал, а я как назло в прошлый раз, когда ты приходил, кроссовки сняла, думала так лучше будет! Еле отогнала его, задвигав пальцами!»

«Встань во весь рост, я посмотрю.»

После того, как она исполнила мою просьбу, однако, ничего себе, моя девочка ещё подросла, словно земля так на нее действует, выдернув с её ног, рук и туловища несколько побегов, в следующий раз надо будет захватить метр — измерить её рост, походя отмечаю я, — осмотрел её тщательно со всех сторон, и, выковыряв ногтем на пояснице жучка — тот успел наполовину забраться под кожу, смазав ранку ваткой, смоченной медицинским спиртом, как и смазав места на теле от удалённых побегов, и заклеил ранки биопластырем. — Всё, можешь садиться.»

«А я и чувствую — зуд» — отвечает она, опускаясь на холмик, выкиданной мной земли из ямы, в какой она лежала.

Вытерев руки, я доставал из сумки пакет с пивом, бутербродами и ещё какой- нибудь едой, а главное пластиковый пакет со ста граммами собственной крови, которую я скачивал специальным шприцем дома — порадовать любимую, чтобы ей в таких, мягко говоря негигиенических условиях не прокусывать мне вену, и не занести какую- нибудь инфекцию. Выпив содержимое пакета моя вампирелла еще более оживлялась, у нее начинали сильнее блестеть глаза, и я открыв бутылку предлагал ей вместе с бутербродом, если она после дозы крови испытывала потребность в простом напитке и еде, и мы, болтая, попивали пиво и закусывали, сидя близко друг к другу.

— Долго мне ещё лежать? — каждый раз, как я приходил, спрашивала она меня.

— Надоело? — отвечал я вопросом на вопрос. — Можем хоть сейчас поехать ко мне и будем опять жить как обыкновенные люди. Но дело в том, что именно в этот отрезок времени идет усиленный отлов превышающих норму, красивых эффектных девчонок, в интернете я даже такую инфу нашёл, что их отправляют в мегаполис обнулённым куклоидам для поддержания престижа, а ты даже не зарегистрирована в электронном справочнике нашего города. К тому же соседи — эти жалкие обжоры и алкоголики — завистники, у которых как на подбор жены и дочери одна толще другой, сразу тебя «сольют» — говоря на арго папуасов Новой Дзе-ландии, и часа не пройдет, как приедут из соответствующей силовой организации грубые парни, а у меня даже нет паршивого револьвера чтобы от них отстреливаться! К тому же тебе для баланса кровяных телец в организме и хорошего самочувствия необходима — сама знаешь чего! Кровь любимого человека то есть меня! Не будешь же ты питаться всякой кровяной шнягой из чужих, пропитанных ядом еды и напитков из сетевых магазинов, вен зажиревших, зашлакованных человеческих туловищ с начальным уровнем интеллекта в голове у большинства наших сограждан. Конечно, мы можем пойти в центральный ЗАГС и расписаться, но потом придется встать на усиленный паек жиро-холестериновой синтетической пищи, чтобы ты за три месяца разъелась до нужного веса, когда пойдем в муниципалитет на контрольное взвешивание.

Она тяжело вздыхает.

— Вот, — говорю я, — доставая из рюкзачка с широкими лямками пластмассовый пузырёк, — мазь из жира подарктического тюлепля, из Якутании прислали, мажь места, которые по твоему мнению будут загнивать от долгого лежания, отличное говорят средство, они там в Якутании, их продвинутые в подземной медитации шаманы по сотне лет лежат, через каждые десять лет их откапывают и полностью смазывают этим жиром, тела как новенькие, хоть на выставку в музей сохранившихся туловищ. И ещё вот что я придумал, доставая полиэтиленовую пленку, чтобы сырость тебя не доставала, ведь скоро начнется осень, давай обернем тебя ей два раза.

— А как же я тогда буду мазью мазаться? — спрашивает она, — ведь не смогу пошевелить ни рукой ни ногой!

— Верно, — соглашаюсь я. Подумав немного, говорю: — Тогда давай просто накроем тебя полиэтиленом а сверху засыплем землей. Тогда ты сможешь пользоваться руками, если возникнет такая необходимость! О, идея! В следующий раз я тебе принесу прибор по отпугиванию насекомых, работает на батарейке на низких частотах, правда он создан для закрытых помещений, но может и в земле покажет эффективность действия, положишь где тебе удобно, может жучки, червячки и землеройки с кротами перестанут тебя беспокоить.

— Хорошо, — соглашается она, доев бутерброд допив синтет- пиво, отряхнув руки и вставая; подстелив на землю первый слой биологически активного полиэтилена — новейшая разработка, по мере эксплуатации из него начинают расти тонкие ворсинки и всю площадь покрывают густым слоем, чтобы телу приходящему с ним в соприкосновение было тепло и комфортно, я ей говорю, чтобы ложилась, и она легла, увлекая меня за собой:

— Полежи со мной, перед тем как идти, а то я уже забыла, как пахнет мужчина.

— А как же, моя сладкая, я с тобой не полежу; кстати, в трехстах метрах от тебя под криптомерией тоже лежит какая-то дама, к ней приезжает угрюмый мужик на бронированном « хаммере» тринадцатой модели еще работающей на бензине — это сейчас такой дефицит. Видимо очень крутой мен в нашем городке.

— Я знаю милый, — отвечает она лежа на боку и прижимаясь ко мне горячим телом. Даже через платье я это чувствую и не перестаю удивляться, как ей удается поддерживать постоянную температуру своего красивого тела, находящегося в книге рекордов Гин-нес-совских на 115 месте по идеальным линиям и совершенству, — 37.5 градусов Цельсия, установленную для такой категории женщин на 29-ом Международном Медицинском Конгрессе. — Она с некоторых пор по ночам ко мне приходит, тоскливо бывает иногда лежать под землей, прислушиваясь в внешним звукам, мы с ней болтаем о том о сём.

Полежав так с часика полтора в жарких объятиях, что с меня аж начинает течь пот, нацеловавшись, наобнимавшись, потёршись друг о друга что наши тела начинают искрить, я встаю, закрываю её сверху полиэтиленом, но не туго, чтобы она могла освобождать руки, потом засыпаю землей, не так уж и глубоко я её прикопал, и землю не утрабовывал, не как покойников кладут на два метра, да ещё в деревянном ящике гвоздями родственники заколачивают для надежности, чтобы бывший чел не вылез через какое-то время, не шатался с мордой изъеденной червячками под окнами, не пугал прохожих, тем более панихиду с поминками справили, денег сколько затратили и на оркестр тоже, чтоб сыграл буги- вуги, — последний писк моды под какую хоронят усопших… А уж на памятник с позолоченными гранями и монументом героя асфальта в полный рост и вспоминать не хочется. Так что когда меня не будет, я уже не приду к моей девочке в чёрных носочках, эсэмэску пошлю с берега реки, дескать, прощай моя любовь теперь уже на века, откопаешься без проблем, жить можешь в моей квартире и не поминай меня лихом… С другой стороны дуба в ямке пластиковая коробка с её пластиковой картой идентификации личности (вместо паспортов придумали 50 лет назад), украшениями из золота, туфлями от Лабердена, платьями и комплектом белья. А айфон у неё с собой, когда я звоню, договариваемся о встрече.

Слез я с автобуса. Потный как шимпанзе в тропиках. Еще бы — такая духота. Кинотеатр с ортопедическим названием « Прогресс» выглядел как всегда скучно и паршиво, даже в солнечный день: вся в облезлой зелёной краске, старая физиономия фасада этого трехэтажного, вышедшего из моды лет 180 назад, здания с такими же облезлыми полинявшими от дождей, колоннами, где на каждой висели сверху гроздья синтетических ананасов в качестве приманки на дневной сеанс, напомнила мне время когда мы с Алисой — после знакомства я её повел смотреть какой-то фильм в голографическом изображении и, как по заказу, это был фильм про вампиров; моя девочка, как у неё заблестели глаза и участилось дыхание, когда она увидела первую сцену пития крови на экране, который можно назвать условно ведь это происходило как наяву, герои фильма разыгрывали киношную трагедию, а я, расценив её реакцию неправильно, подумав, что она такая впечатлительная, сжал ей руку, обнял и даже осмелился поцеловать, сказав перед этим: « Не бойся, это всего лишь кино!» — « А я и не боюсь, — ответила она, изогнувшись как кошка прильнула ко мне, и жадно впилась мягкими губами в мои, и это было так неожиданно и волшебно, что у меня закружилась голова, и внутри всё затрепетало, готовое оторваться нахрен. Она после весьма долгого поцелуя, что у меня не только звенело в голове и вибрировала во всем теле какая-то сладковато- изнурительная волна, и сказала, как-то странно усмехнулась, таким жутковатым смехом, и от её улыбки мне стало не по себе: « А что ты скажешь, если я как и эта героиня из фильма попрошу тебя подставить мне вену… И тут же добавила: — Не бойся, тебе понравится! Я всего лишь чуть- чуть! « — « Без проблем, моя дорогая! — ответил я тогда не задумываясь, — да пей хоть всю, для такой потрясной девчонки крови не жалко после такого восхитительного поцелуя.

«Ты не пожалеешь!» — подбодрила она и мягко и нежно впилась зубами в мою шею. Я так реально прибалдел: всё оставшееся время сеанса просидел как в тумане. Эти вампирские клыки я тоже тогда увидел в первый раз, она мне показала, прежде чем погрузиться в расслабляющую душу и тело нирвану.

И всё началось — наши головокружительные отношения в этом кинотеатре на просмотре глупого, если разобраться по существу, фильма, но чувство к девушке в моей душе уже начало зарождаться, ещё когда мы на вертолете пролетели почти над самым жерлом вулкана в тот момент, когда вместе с пеплом этот грозный природный исполин выплюнул груду массивных камней, и один чуть не попал в хвост вертолета, и я инстинктивно, тогда в первый раз сжал её руку, привлёк к себе и прошептал на ушко, чтобы она не волновалась, всё будет о'кей, хотя один нервный господин заместитель продюсера, как мне потом сказала Амалия, не выдержал, психанул, заметив, что огромный булыжник, выброшенный вулканом, летит прямо в верто-крылую машину, с криком « караул!» выпрыгнул из вертолёта.

Все эти фрагменты пронеслись в голове, когда я сошёл у этого кинотеатра.

Помню, когда мы вышли после сеанса, уже было темно, и всё мне тогда казалось новым, ярким и преувеличенным; чувства обострились, я словно был под утончённым, неизвестным доселе медицине кайфом: и ночь, словно сгустившийся бархат наброшенный на плечи, осторожно прикасаясь ко мне, казалась загадочной и томительно — нежной, и звёзды в небе крупнее и гуще, и даже я видел новые без всякого телескопа, и не только отдельные звезды, но и целые галактические образования, разноцветные и разнообразных форм, как на увеличенной голографической карточке. Усилились ночные запахи и ароматы. Помню, когда пересекли улицу наискосок и не по зебре, проехал автомобиль и пахнул бензином, и этот запах мне так понравился, что я чуть не крикнул водителю какой он классный чувак, развернись, прокатись обратно, я еще нюхну бензинового кайфа, а моя девчонка, которую я обнимал за талию, прижав к себе, засмеялась: « Милый, люби меня и ты будешь счастлив!» Таких уверенных аннотаций я ещё ни от одной до этого более- менее знакомой женщины — мне не доводилось — чтобы так уверенно говорили, все только и ждали, чтобы я сам сказал чего- нибудь в этом ракурсе (плане). Но ещё больше ждали, чтобы дал в денежных знаках хотя их уже успешно перевели в виртуально- биткоиновую программу… И когда мы шли по улице, освещенной фонарями и рекламными неоновыми огнями из стеклянных витрин магазинов — на улице не было ни души — и мне начало казаться что уж больно мне стало хорошо, так в реальности не бывает, я её спросил: " Ты много у меня крови-то выпила? Что-то я себя чувствую как-то необычно! Прямо как крылья у меня растут, сейчас взмахну ими, улечу в ночное небо навстречу звездам!»

Она засмеялась:

«Это кино, что ли на тебя так повлияло?»

«Нет, моя радость, это ты так на меня влияешь! У меня такое чувство что я тебя знаю 150 тысяч лет! Сейчас, если чего захочешь, я могу для тебя сделать! Звёзд стрясу с неба, прыгну с крыши вот того небоскрёба!»

«Да здесь нет никаких небоскребов, милый!»

«Всё равно спрыгну!» Вот в каком я был тогда экстазе, а сейчас моя девочка томилась в земле, а меня не было рядом! Хуже того, я собирался поступить как малодушный мозгляк, бросив её решать самой свои недетские проблемы!

Все эти грустные картинки из прошлого, какие нам любит подсовывать наше подсознание иногда совсем не к месту, пришли мне когда я уже шагал через стеклянно — компьютерный диснейленд, созданный на месте бывшего парка отдыха. Вокруг, прямо в пространстве, происходили виртуально- компьютерные битвы, какими управляли из кабинок юные и, не очень чтобы, носители пластмассовых матриц под черепом. Вышел к террасе, выложенной терракотовыми тёмно-серыми плитами, нависшей прямо над крутым склоном, спускающимся к пляжу из мелкозернистого светлого песка, местами заросшего кустами ивняка и растениями с широкими мягкими листьями, кучкующимися густыми пятнами по всей полосе пляжа, растянувшегося на километр с гаком от моста до заброшенной трикотажной фабрики имени Гваделупа фон Бишопа, основанной бельгийским фабрикантом ещё в позапрошлом веке, на которой работала мотальщицей нервов ещё моя прабабушка. Они — работницы, наматывали эти нервы с обритых голов супервайзеров на автоматические катушки, расставленные по всему цеху в шахматном порядке. Спустился справа по едва заметной тропинке, — кто про неё не знает тот вообще не заметит, — и пройдя метров двести, нырнув в просвет между кустами, оказался на пляжном пятачке, закрытом с трех сторон густой, буйной, высокой, прибрежной растительностью: это был наш с Антуанеттой пляжный уголок, где мы, укрытые от посторонних взглядов, купались, загорали и занимались любовью, если была к тому охота, а она чаще всего и была при условии, конечно когда это местечко было свободно, и из воды, прямо с самой середины реки, где была самая глубокая глубина, не торчали перископы подводных лодок, наблюдающие за загорающими- купающимися, в основном за девушками и женщинами, которые постройнее и посимпатичнее, когда такие присутствовали на пляже, особенно в укромных, как этот, местечках, и загорали голышом: перископы прямо все торчали в сторону таких дам… Кстати, моя малышка тоже любила нежиться на песке в неглиже, в тени ивовых кустарников (на солнце-то ей нельзя было загорать; слишком её бледно-молочная кожа болезненно реагировала на солнечный перманент — сразу могла сгореть, даже солнцезащитный крем не помогал, а я её предупреждал, что зря мы его купили, если ты — вампирелла, то любой крем от солнца для таких изысканных девушек, как ты, всё равно что мертвому компресс из верблюжьей шерсти на пятки…

Разделся. Аккуратно сложил одежду под огромным типа как у лопуха, листом, закрывающим как зонтиком такую площадь, что два человека без проблем могли укрыться под ним от жестких палящих солнечных лучей. Кстати, под этим растением мы частенько с любимой лежали в обнимку, — она по той причине, о какой я сообщил двумя предложениями выше, а я за компанию — погладить её по гладкой молочного цвета коже, чтобы и ей было хорошо и мне приятно. Тогда перископы из воды наблюдали особенно пристально. Потому что мы не только гладились и целовались но и сами понимаете чего ещё делали. Поэтому « лопух» уже знал нас и приветливо качался от радости, когда мы появлялись на «пятачке». Обычно раздевшись сразу бросались в воду, смеясь и плеская друг на друга пригоршнями теплой хорошо процеженной донными фильтр-генераторами, светлой воды. Девушка моя визжала и смеялась от восторга, потому что любила воду и плавала как русалка, могла под водой находиться до получаса, что меня всегда поражало, а один раз, когда за нами наблюдал особенно наглый перископ, точнее люди смотревшие в него, она нырнула… Долго её не было — минут сорок, что я уж начал беспокоиться, а когда вынырнула в руке держала какую-то штуковину; теперь, сказала, больше не будут за нами подсматривать. Её это раздражало, несмотря на то, что ей нравилось, особенно когда она лежала под лопухом голая на спине. Меня её реактивность внутреннего турбогенератора, не очень-то волновала, я не ревнивый, только беспокоило, как бы не выплыли аквалангисты с того или иного подводного корабля не похитили мою принцессу, либо умыкнули насильно: я слышал у них на подлодках напряжёнка с представительницами прекрасного пола, иногда по полгода и больше не видят вживую прекрасных дам, если только на фотографии в смартфоне и по интернету, правда, я не в курсах там под водой на глубине сотен и тысяч метров интернет показывает ли… К тому же, наверное, командир со старшим помощником запрещают, служба есть служба — тут уж ничего не поделаешь, либо смотри за врагами, где они плавают — за каким кораллом прячется их подлодка, либо на обнаженных красивых девиц в компьютере… Потом сел на горячий песок в одних трусах, достал из кармана брюк портсигар, вынул последнюю контрольную папиросу с легким кайфом в табаке, чтобы обезопасить себя от вполне вероятных физических и нравственных мучений, когда уже не хватит сил работать руками стилем баттерфляй на воде, или каким другим, и уставшее тело начнет погружение, и закурил… С непривычки что не курю, закружилась голова, а от специфического содержания папиросы ещё накатил легкий дурман. И солнце уже не так жгло спину, и затылок, и в теле появилась обманчивая легкость, и мысли прояснились… Однако… Однако, надо было послать эсэмэску девушке, что я и сделал, докурив папиросу.

«Прощай, любимая! Ухожу легко и свободно! Не от тебя, а вообще ухожу из этой помойной жизни. Прости, что поступаю трусливо и легкомысленно, бросив тебя одну. Но уже нет сил терпеть этих тупых, трусливых кривляк — бандерлогов новой волны, мешающих нам жить спокойно и смотреть, как твоя красота начинает угасать под воздействием вредной среды, а не потому что ты сейчас вынуждена лежать в земле, типа там прописалась основательно. Надеюсь, ты понимаешь… Если задумаешь сразу откопаться, можешь жить в моей квартире, ключ у попугая в зобу, не забудь сказать ключевое слово, чтобы он его открыл; в холодильнике еда на несколько суток и несколько пластиковых пакетов с кровью: три с моей, остальные с хирургического отделения, купил у работающего там санитара, даже группа как раз тебе подходит. На несколько месяцев тебе должно хватить, а там сама чего- нибудь придумаешь. Люблю и целую на прощание! Ещё раз прости!»

Минуты через три, когда я уже зашёл в воду по грудь, телефон начал разрываться от звонков и гудков — как быстро она прочитала мою эсэмэску. Я знал, что это она мне написала и догадывался, какого содержания это сообщение. Надо было сразу телефон закинуть в воду — да ну и в пасть голодному гиппопотаму 1399 жирных туристок на сафари!

Оттолкнулся от песчаного дна и поплыл. Все ещё нерешительно, словно чего-то ожидая. Телефон продолжал сыпать тревожные сигналы. Не оглядываясь, чтобы не было искушения повернуть обратно, заработал руками энергичнее. Мощно, брасом, как можно резче выкидывая тело на поверхность и широкими взмахами, что с них стекала вода, загребая руками. Чтобы отвлечься, не слышать отчаянного писка телефона как можно быстрее выплыть на опасную глубину, устать и пойти ко дну. Но я был хорошим пловцом. Особенно после того, когда мы с моей малышкой стали ходить на реку. Она то вообще плавала как я уже написал выше. Как русалка, как ихтиандр женского вида, как существо рожденное водой, живущее в воде, и разговаривающее с водой на «ты». Я до этого и не представлял что моя красавица- вампирелла обладает еще и таким необычным природным талантом. Может она до того момента как вышла на подиум в жизни была русалкой, а потом от загрязненной окружающей среди мутировала, хвост отвалился, чешуя сползла с кожи, как снег мартовским утром с железной крыши рефрижератора, сразу шагнув под софиты подав своё совершенное тело на обзор жадной завистливой публики. Мне так казалось… Когда мы с ней заходили в воду, она сразу ныряла в глубину и выныривала метров через пятьдесят и, махнув мне рукой: « Давай, милый, ко мне!» — повернувшись спиной плыла кролем легко и свободно, словно скользила над водой, а я ещё стоял по колено в воде в нерешительности с глупым лицом, наблюдая как она через какие-то три-четыре минуты была уже далеко от меня — метров за двести. Вроде рядом со мной была, и, раз — машет рукой издали, я не могу рассмотреть лица. Но ничего не оставалось делать как плыть к ней, чтобы не ударить в грязь лицом перед девушкой. Тем более если эта девушка была твоей любимой. Но этим дело не заканчивалось: подождав меня чуть ли не на середине реки где самые опасные глубоководные места, кишащие подводными аппаратами, а так же хищными рыбами, как своими, расплодившимися за последние сто лет, так и заплывающими к нам из моря, даже встречались акулы, кальмары и осьминоги, она затевала игру в догонялки, где надо было нырять и плавать под водой. Пять раз я тонул, три раза меня чуть не сожрали какие-то морские твари во время таких игр. Но малышка моя, когда я выбившись из сил и нахлебавшись воды шел ко дну, всегда вытаскивала меня, и на песке, если была необходимость, делала искусственное дыхание рот в рот, а когда я приходил в сознание, склонившись надо мной, спрашивала:» Ну, как ты, в порядке!» — «Всё — чук и банфлайер!» — отвечал я, а перед глазами стояла огромная пасть какой- нибудь хищной рыбины, чуть не заглотившей меня несколько минут назад. « Люблю тебя!» — она смеялась и целовала меня. Фрейдом буду парни, не вру, — всё так и было. Так что после таких водных забав я тоже как пловец был натренирован, могу быть на коротке с любой полномасштабной акваторией, воды не боялся и утонуть, даже по собственной воле мне теперь было сложновато. Зачем я вообще избрал такой способ суицида сейчас мне было непонятно: может, перед тем как пойти ко дну, захотелось напоследок насладиться солнцем, водой и её текучей, мягкой, загадочной, обволакивающей тело обманчивой приятностью и иллюзией единения с окружающей природой. Надо было, подумал я, перед тем как плыть выпить ещё бутылку какого- нибудь крепко-градусного суррогата; не догадался купить по дороге.

Первые сотню метров я плыл легко, даже с какой-то радостью удаляясь от берега и звуков смартфона, которые становились все тише, а потом и вовсе телеф перестал их посылать. Плыл кролем, легко выбрасывая руки из воды и погружая обратно. Чёткие отточенные движения.

Где-то метров через двести, внизу под собой увидел скользящую тень: какая-то водная тварь уже заметила меня и сопровождала с явно нехорошими намерениями. Ещё этого не хватало; если я настроился утонуть, но быть съеденным какой-то не очень крупной подводной гадиной — такая мысль почему мне сразу не пришла, а сейчас, когда пришла — была отвратительна. На живого-то, расплодившиеся в нашей реке с изменённой молекулой воды,  хищницы — мелкие тварюшки, напасть бы не осмелилась: меня удивляло, как их гоняла Августа, когда мы играли под водой. Набрав воздуха в легкие я нырнул и издал в воде звук, отпугивающий таких плотоядных но трусливых обитателей, — меня ему научила Андреа, — тень сразу ушла в глубину, вильнув длинным тонким хвостом. Вынырнув, рефлексируя, лег на спину чтобы отдохнуть, сразу забыв, что сначала хотел плыть до упора, пока не устану, не выдохнусь. Лежать на спине на поверхности теплой воды, было чертовски приятно: как назло, словно сама природа давала мне понять, как много я потеряю если с-суицидальничаю; было необыкновенным наслаждением чувствовать чуть холодноватую воду на мокрой груди сразу согреваемую солнцем; в этом месте и моменте противоположности удачно сходились, — и лицо грело солнце, и воздух после душных городских улиц был приятно освежающий. К тому же, куда меня относило течением, река расширялась и была очень глубока, и теперь я точно знал, что не доплыву до берега, если вдруг смалодушничаю довести дело до конца. В голубом небе приятного мягко-нежного, как кисель, оттенка, на которое, когда гниёшь в городской промышленно- индустриальной помойке, не обращаешь внимания, плыли редкие белесые облачка, как отбившиеся от стада барашки, кричали чайки и бакланы — эти тоже что-то орали и даже местами нецензурное… Кстати, о бакланах: тут ещё ко мне пришло одно воспоминание. Однажды, поздно уже было, шли мы с моей возлюбленной с танцев из парка, сбоку из кустов вынырнули три пьяных баклана, а у тебя, маршан, красивая девчонка, как конфетка, сказал один из них самый здоровый, накачанный анаболиками, и даже перекачанный, и не очень пьяный, но агрессивный и наглый социопатер*, поигрывая чудовищно раздутыми мышцами. Одет в спортивную майку, лосиные трико и разноцветные кроссовки; я заметил что большинство городской мутант-молодежи с лёгкой формой кретинизма, поставленной школьным слесарем- психотерапевтом, летом носят шорты, бриджы или тренировочные как вот эти плунгеры*: остальные двое были под стать ему. Может она нам исполнит песенку про девочку, любящую сосать леденцы, у нас как раз есть что ей предложить по этой теме! И захохотал довольный своей пошлой остротой. Я только собрался ему что-то ответить, заслонив Ангелину, но в этот момент какая-то крылатая гарпия свалилась из-за спины, из темноты, или прыгнула с верхушки дерева — я не понял, всё произошло внезапно. Сейчас ты у меня будешь сосать леденцы, прошипела она опустившись на грудь амбала, свалила его с ног, забила крыльями и начала рвать рельефную, от дутой мускулатуры, грудь, которой этот недоносок гордился сверх меры — острыми длинными когтями; кореша ублюдка сразу растворились в темноте, а накачанный поц заревел как резаный:

«Помогите, помогите!» Но в пустынной аллейке кто тут кому поможет? У меня всё поплыло перед глазами, и к горлу подступила тошнота, когда фантастическая полуженщина- полу-не-поймешь как определить — впилась зубами в глотку своей жертве и вырвала прямо зубами кусок мяса от этого дегенерата.

«Милый, что с тобой, милый!» — услышал я над собой тревожный голос, когда открыл глаза; я сидел прислонившись к дереву в парке и увидел её склонившееся надо мной встревоженное лицо. Никаких бакланов- мутантов здешнего мира не было, может мне это приснилось, ведь на танцах на виртуально- компьютерной площадке где танцевали реальные пары, перемешанные с парами нереальными то есть из матрично- обсцессионной псевдореальности, причем неясно кого было больше, но глядя на некоторые идеальные пары парней и девушек можно было догадаться, если конечно ты не был пьян или под кайфом, что пар из виртуального мира тоже было достаточно… вообще с изобретением компьютерных технологий в конце прошлого века мир теперешний становился все более расплывчатым, нереальным с размытыми краями.

Отдохнув маленько я словно очнулся; мир вокруг меня его природная составляющая был чудесен, если б не проблемы, как удавка стягивающиеся на моей шее, за последние месяцы о которых не хотелось даже думать, и поплыл дальше твердо решив закончить начатое дело.

Проплыв ещё метров триста — как раз середина реки, — я начал уставать: плечи, руки и ноги — будто по ним разливался свинец; наступил момент особенно опасный для ног, что их сейчас сведет в икрах — самая уязвимая часть тела для пловца в воде. Тут из воды, как по заказу, высунулся перископ серебристого цвета: специально, что ли, командир подлодки приказал покрасить его в такой цвет, чтобы издалека казался солнечным бликом. Я знал эту подводную лодку. Это был её участок реки они патрулировали. На перископе сидел акванавт- рейнджер младший научный сотрудник доцент института океанографии матрос Сиванко.

«Чувак, у тебя всё в порядке?» — спросил он меня, покрепче ухватившись за железную загогулину, в том месте где труба переходит в часть, собственно, перископически- наблюдательную.

Чёрт, подумал я, утонуть спокойно не дадут, но тем не менее, улыбнувшись, кивнул головой и с усилием, подняв руку, помахал, одновременно приветствуя парня-матроса, а тем более младшего научного сотрудника и, этим жестом давая понять, что у меня всё — «чук и банфлайер». Это меня отвлекло от зарождающейся судорожной схватки в ноге и она ушла в стопу, но это не имело решающего значения. Научный сотрудник сказал что-то по водонепроницаемой рации и перископ вместе с ним скрылся под водой. Через несколько минут подо мной медленно проплыла огромная тень подводной лодки. По бокам её стаями плыли мелкие рыбёшки. Блестя чешуёй, видимо по ошибке приняв её за акулу — хищную королеву морей и океанов. И я поплыл уже по течению, чтобы меня отнесло подальше от места, где три минуты назад на дне, как большая металлическая рыбина, лежала подводная лодка братьев Карамазовых: нам один писатель- дворянин позапрошлого века классно рассказал про их жизнь, а теперь вот их потомки лодку приобрели, взяв солидный кредит в бочке. Теперь то она освободила место, но как говорит поговорка — что если оно свято, то пусто не бывает. Хуже будет, если сюда приплывут андроиды в батискафе, по телевизору два дня назад сказали в новостях что их несколько штук сбежали с завода: у нас такой есть, выпускающий синтетически- углеродные экземпляры, работающие на батарейках, для земляных, карьерных и других тяжёлых работ. Опять пришлось лежать на спине — экономить силы, чтобы раньше времени не пойти ко дну, а то точно спасут. Три дня назад они спасли какую-то очень пышную даму — она начала тонуть не доев пирожное, — плавала на надувном матрасе и ела, вместе с мужем, свесив толстые ноги в воду, и увлеклась настолько, что не заметила, как к ней сзади подплыла одна из тех водных, мелких хищных рыб, и цапнула её за подоконник, то есть я хотел сказать — за варикозную икру; дама с испуга, что сейчас разродится 156 троллейбусом на губчатом каркасе, закричала, подавилась пирожным, свалилась с матраса в воду и начала тонуть, а муж этой дамы потолще её раза в два, — для таких толстяков продаются специальные надувные матрасы четыре на восемь, как плоты, — то ли заснул после сытного перекуса, то ли давно мечтал, чтобы с его женой случилось нечто подобное, слабо отреагировал. Женщина успела пойти ко дну, на поверхности остались только крошки и куски пирожного, какие быстро расхватали мелкие рыбешки, и всё бы закончилось драматично для этой супружеской четы, если б каким-то чудом её не спасли с этой подлодки, командир потом и начальник спасательной службы пляжа номер 1465 к каким относится в классификации зон отдыха у акваторий наш пляж, объявил благодарность экипажу за успешную работу; они её рыболовецким тралом еле вытянули из ямы. Хотя таких мамонтих, на мой взгляд, и спасать не стоит: это одна из стада чудовищно-раздутых, по вине которых моя девочка должна испытывать дискомфорт, лежа в холодной сырой земле.

Отнесло меня далеко, ещё метров на пятьсот по течению; в этом месте река более спокойна и, как мне показалось, без всяких крупных подводных обитателей.

Ну всё, пришла мне мысль в голову: приготовься «Спиридон Евграфыч» к самому серьезному и решительному шагу в своей жизни. Все равно в ней кроме любви к этой девушке не было ничего яркого, интересного и захватывающего, одни стремаки, дёргаловки, переживания. Да и любовь тоже, как у приговорённого к казни под страхом дула пистолета. Перевернувшись на живот я опустил лицо в воду: не хотелось бы, когда захлебнусь и потеряю сознание, стать завтраком или ужином для какой-нибудь хищной речной обитательницы и, не обнаружив в глубине ни одной подозрительной тени, перевернулся опять на спину, закрыл глаза, расслабился: прощай солнце согревавшее меня, хотя на сегодня и чересчур твои лучи жарят, прощай небо, всегда казавшееся мне недосягаемой мечтой жука, ползающего в навозе (несмотря на то что жуки, ползающие по корке коровьего дерьма тоже умеют летать, но только не хотят не видят и боятся неба, как и большинство обывателей нашего города. Прощай моя любовь — Андреа Алиса Ангелина Августа Амалия Антуанетта больше не подставлю тебе под клыки свои вены и не приду на свидание под дуб, не разрою саперной лопаткой с острым, как бритва, широким клинком, и не будем мы с тобой пить пиво, закусывая бутербродами и беседуя не спеша…

…и медленно пошел ко дну, перед этим закрыв глаза, и мысленно закупорив энергетической перегородкой нос и рот, чтобы не нахлебаться воды, — уж больно она в нашей реке не отличалась чистотой, несмотря на установленные донные очистительные грязе-поглотители. И то не во всех местах.

Сначала я боялся, что река не примет моё теряющее с погружением, чувствительность, тело, не влившись при этом в живот, но мои опасения были напрасны: через несколько минут я достиг дна и даже мне повезло в некотором роде — в этом месте оно поросло мягкой, шелковистой, приятной на ощупь речной водой. Неплохо, мелькнула у меня слабая угасающая мысль: вот теперь и умирать можно даже с комфортом.

Опустившись на шелковистое травяное ложе реки в проплешинах песка, где ползали рачки- отшельнички со стереонаушниками в ушах — любители клубной музыки — я полностью расслабился: в голове поплыли строки не мной придуманные: здравствуй, госпожа Смерть, возьми мою душу, если она у меня еще сохранилась, а ты Река забирай мое слегка изчервлёное алкоголем, сексом и паскудными мыслями, тело, больше не будет оно меня мучить неисполнимыми желаниями в этой реальности, я теперь не при делах — сто пудов аммиака в ноздри шакалам Шерхана, чтобы больше не тявкали в дождливую ночь на синдикат отмороженных вепрей. Теперь мне по барабану все проблемы здешнего мира, ещё не оправившегося от взрыва сверхновой в квадрате GR163y нашего участка на задворках Млечного Пути.

И сознание медленно померкло.

Инстинктивно я вцепился пальцами в донную, густую, травяную массу, чтобы когда совсем потеряю сознание случайно не всплыть — вдруг такое тоже может случиться, а мне не хотелось бы, если меня случайно вытащат из реки, а Алиса, откопавшись, увидит меня в таком плачевном состоянии.

Сознание совсем переместилось за черту, где одна кромешная тьма.

Все, я кажется умер, подумал я. Тут перед моим мысленным взором, как завершающий аккорд — кода музыкальной темы моей жизни встало как живое красивое лицо моей девочки с немым укором в глазах: дескать, что же ты оставил меня одну: я тоже могу совсем отключиться с горя.

Мне её сразу стало жалко, но пальцы хорошо чувствовали траву, что она теперь будет делать: тотчас покинет земляную яму или ещё полежит какое-то время?

Тут совсем неожиданная мысль появилась у меня: если я думаю и вижу грустные картинки в голове, значит я ещё жив и не умер окончательно. И то сказать: в самую критическую минуту, когда я пошел ко дну и задержал дыхание чтобы нечистая отравленная речная вода (в на этом участке реки не было очистительных фильтров) не хлынула мне в горло, сознание каким-то образом переключило тело на автономный режим существования и получается, что я начал дышать каким-то новым законспирированным до этой минуты, органом, спрятавшимся у меня до поры до времени в теле, что даже его не смогли обнаружить все новейшие рентген-аппараты; ещё две недели назад я в больницу ходил, а сейчас этот орган под агрессивным воздействием внешней среды активировался, может какой специальный, оставшийся с древних эпох, позволяющий как рыбе дышать жабрами под водой. То что я жив, я окончательно понял, когда почувствовал боль в левом боку. Проведя рукой я обнаружил что какой-то речной гадёныш присосался к телу. Ничего себе, возмутился я, не успел утонуть как следует а уже начинают меня кушать не мудрствуя лукаво!

Вывернув, сколько позволяла шея, голову я попытался рассмотреть, что за водный обитатель прицепился к моему телу, в том месте, где почка, но не увидел, тогда ухватив членистоногого наглеца, кстати в шипах и колючках, так что порезал ладонь в нескольких местах, я отодрал непрошенного гостя от себя. Вода сразу замутилась: из раны хлынула кровь. Значит, шевельнулась радость у меня — и я весьма был удивлен этому моменту, — я точно не умер, если во мне ещё циркулирует кровь, а не свернулась, следуя внутреннему закону умирания тела. Это был рак-лотофагер мутант, поедающий у утопленников внутренности. Поедал он их своеобразным способом: прогрызал дырку в утонувшем теле, залезал вовнутрь и лакомился с большим комфортом внутренними органами утонувшего бедняги. Больше всего ему нравилось кушать человеческое сердце — он прямо к нему сразу прогрызал тропинку в умершем туловище человека, либо другого млекопитающего. Во всяком случае так говорили все патологоанатомы, к кому на прозекторский стол попадали бедолаги, закончившие жизнь таким печальным образом. Случалось, что лотофагеры- трупоеды съедали все внутренности и когда бедолагу- утопленника в морге прозектор вскрывал далеко не консервным ножом, внутри кроме этих мерзких речных обитателей вообще не было ни одного внутреннего органа. Дескать, смотри сюда, Константин, говорил один работник морга другому, и у этого выели все органы: сердце, печень, почки, селезёнку и т. д. Этого ещё не хватало, подумал я, не успел умереть как следует уже появились любители свежего мясца, так сказать не подпорченного длительным пребыванием в воде. Так, теперь на запах крови соберутся все плотоядные рыбы и водные млекопитающие, успевшие обосноваться в нашей реке за последние десятки лет и я тогда рискую быть съеденным заживо: опять не повезло, даже в таком печальном деле, как собственное самоубийство. Нет, такой вариант суицида меня теперь не устраивал.