Бесплатный фрагмент - Тузики и Мурзики

Тузики и Мурзики

Есть и такая суета на земле:

праведников постигает то, чего заслуживают нечестивые, а нечестивых то, что заслужили бы дела праведников.

Екклесиаст, 8:14

Днем было солнце, и птички пели совсем по-весеннему, но когда работаешь в помещении без окон с девяти утра до девяти вечера, всё это, как говорится, мимо, а справедливо лишь утверждение, что зима — это мерзость. Ветер-мордотык забирался под куртку и пронизывал до костей. Жлоб-начальник одевал охранников в самую дешевую форму, из синтетики. Чтобы дойти от места работы до вожделенного бара, приходилось преодолевать трудности, но Лосев к трудностям привык. Как и подобает воину, он давно ничего не боялся. Кроме сватовства.

Когда-то в юности он прочел в умной книжке напутствие отца сыну: «Да убережет тебя Бог от дурных женщин, от хороших спасайся сам!» Вот он и спасался, как мог. Он не был уверен, что сможет устоять, если какая-нибудь красотка начнет к нему подкатывать, а потому основательно поработал над своим имиджем в сторону ухудшения: пуговиц на одежде недоставало, джинсы были драные не по моде, а по ветхости, а не слишком густые волосы собраны в крысиный хвостик. У Лосева не было ни квартиры, ни машины, ни целых носков, и он не желал всё это иметь, дабы не вводить в соблазн прекрасную половину человечества. Досуг он коротал с онлайн-играми и менять modus vivendi категорически не желал.

Однако сегодня, в ветреный февральский день, предки собрались отметить его тридцатипятилетие в надежде на кое-какие перемены. Он, конечно, понимал, как трудно матери смириться с тем, что ее талантливое чадо топчется в самом низу социальной лестницы, но был не в состоянии себя насиловать ради каких бы то ни было благ. Особенно напрягало то, что мать пообещала пригласить свою молодую сотрудницу (читай старую деву). Не прийти домой было единственным способом раз и навсегда прекратить всякие попытки накинуть на него лассо. Как раз в этот день он уже несколько лет отмечал в баре День святого Мэла — ирландский праздник убежденных холостяков. Более того, он считал символичным, что родился именно в этот день, и не намерен был его пропускть. Единомышленников набралось человек двадцать обоих полов, многих он знал по волонтерской работе, с помощью которой время от времени повышал свою самооценку.

Когда он просунул свой покрасневший от мороза нос в прокуренное помещение, все уже собрались.

— Улыбка в каждом пузырьке! — поднимая кружку пива, приветствовал его Спанч, приятель по собачьему приюту, гуру игры и просто собутыльник. Его блестящий череп заметно порозовел, а это означало, что кружка далеко не первая.

Лосев протиснулся к стойке и заказал чего-нибудь горячительного — по такой погоде вдохновляться пивом могут только оголтелые фанатики этого мочегонного напитка. Рядом немолодой длинноволосый чувак, бывший кумиром миллионов в 80-х, клеил даму бальзаковского возраста, Ольгу Климову. Это она, пережив омерзительный развод с разделом нехилого имущества, организовала в ближнем пригороде приют для животных. Шансов ее закадрить не было в принципе, но звездный дедушка об этом не знал и рассыпал перлы красноречия. Климова хихикала, но уворачивалась:

— Для меня высочайший экстаз — слушать ваше пение.

— И давно я тебя так удовлетворяю?

— Лет тридцать.

— Так неужели за все эти годы я не заслужил благодарности?

— Вам с фотомоделью плохо?

— Хорошо. Но любви много не бывает.

Седовласого звездуна здесь уже знали по приюту — он и деньги жертвовал, и сам приходил почесать зверушку за ухом. Лосев всегда задавался вопросом, что же такого совершил этот чувак, если он регулярно переводит на счет приюта кругленькую сумму, какой грех замаливает? Семь лет невезения за усыпление кота? Судя по разговору, внутри он был такой же, как и снаружи, то есть похабный. Сегодня ради праздника идол прошлых лет привел с собой длинноногую девицу на лабутенах. Модель почувствовала себя обманутой: захудалый бар, плохо одетые люди, дешевая выпивка — это не то, ради чего она покинула родное Запорожье. Собрались одни нищеброды и какие-то странные бабы, очевидно, тоже бедные, с натуральными ногтями, губами и ресницами — всё это было ей глубоко неинтересно. Придравшись к какой-то мелочи, она со своим папиком поссорилась и усвистела, хлопнув замызганной дверью, что и дало старому волосатику возможность подкатить к Климовой. Конечно, звездуна ждал обломинго — Климова считала плотские радости делом богопротивным:

— Не должно получать удовольствие, пока кто-то где-то страдает, — говорила она.

Тем временем за соседним столиком велась другая, но не менее интересная дискуссия.

— Ученые доказали, что женщина во время влюбленности существенно глупеет… — говорила Дашка Попова, собачий доктор, убежденная феминистка.

— Тоже мне, Америку открыли! — загалдели другие тётки.

— Думаю, это необходимое условие размножения. В трезвом уме и светлой памяти разумная баба не решилась бы на такой шаг, — невозмутимо продолжала она.

— Если бы у мужиков была хоть малая вероятность забеременеть, они бы отказались от секса раз и навсегда.

— Да они и так уже отказались, даже без этой опасности, из-за онлайн-игр с танками, — развивала ее мысль Полина, молодая, фантастически красивая девушка, пришедшая на вечеринку холостяков с намерениями, которые в принципе не могли оправдаться, и направившая свой локатор к группе парней, обсуждающих вчерашний виртуальный бой.

— Может быть, это просто влияние негативных экологических факторов? Ну, там всякие проблемы с эрекцией, — снижала пафос третья собеседница, постарше — Валентина Георгиевна. Лосев посчитал нужным вмешаться:

— Приличные девушки не отождествляют человека с его гениталиями.

Высказывание оказалось, на женский взгляд, не слишком аккуратным, Валентина Георгиевна и ее подруги набросились на него втроем и забили аргументами чуть ли не до смерти. Лосев попросил еще сто грамм и сделал вид, что переключился на разговор о танках, краем уха продолжая слушать щебетанье прекрасной половины человечества.

Полина рассказывала о своих любовных неудачах всякому, кто готов был слушать, как, например, глубоко разочарованные тетки из собачьего приюта. Отчасти это происходило из-за ее молодости — для любого в двадцать лет любовь — это самое сильное переживание (конечно, за исключением тех людей, что были похищаемы инопланетянами). Утомившись подробностями, Валентина Георгиевна пресекла потоки Полиного красноречия кратким резюме:

— Да забей ты! Все мужики козлы.

— Или педики, — добавила Дашка Попова, выразительно глядя на седого звездуна. Тот миролюбиво поднял руки вверх:

— Я козёл!

— Но есть же хорошие!.. — воскликнула Полина, и совершенно непонятно было, откуда она черпала свой энтузиазм, если ни разу в своей короткой жизни хороших не встречала — исключительно козлов.

— Ну, что ж, — разводила руками Валентина. — Самообман — тоже мировоззрение.

— Тебе лучше поработать над самолюбием, а не читать всякую чепуху, вроде «Как свести его с ума», — поучала юную, но уже неоднократно обманутую красавицу Ольга. — Любовь остынет, самолюбие — никогда.

Ушел Лосев около полуночи, в душе усмехаясь лишь тому, что и старый селадон в молодежном прикиде, и другие участники пьянки — каждый со своей душевной травмой — тоже разошлись поодиночке.

Дома, конечно, никто не спал. Хотя оскорбленная невеста давно ушла, праздничный стол еще манил деликатесами. Лосев присел пожрать — чипсами из бара сыт не будешь.

— О! Говорун с яйцами!

Артур Аванесович, женившийся на матери Лосева двадцать два года назад и до сих пор испытывающий стресс, когда надо было проявлять «отцовскую власть», напрягся и уже готов был ответить на оскорбление, но Лосев имел в виду всего лишь салатик. Вот тут-то и началось. И мать, и отчим посчитали своим долгом проработать его за асоциальный образ жизни, как на партсобрании, ставя ему в пример успешных знакомых, которые:

— Нашли работу и процветают!

— Рабство не есть форма процветания, мама, — спокойно парировал блудный сын, сидя за столом в форменной куртке и уплетая ложкой свой любимый салат. — Моей зарплаты хватает на мой необходимый минимум, а больше мне не надо. Если же вас беспокоит, что я работаю два через два, и обилие моего досуга не дает вам покоя, то это зависть. Нехорошо завидовать, — это было обращено к отчиму. — «Враги человеку домашние его», — процитировал он себе под нос любимую строчку из Евангелия, но предки услышали, и скандал закрутился с новой силой: грех Лосева был в отсутствии стабильности.

— Ну, разумеется! У меня же сплошной секс, наркотики и рок-н-ролл! — пробурчал нерадивый сын, который от всего перечисленного держался на безопасном расстоянии. — Что мне даст стабильная работа, кроме геморроя?

— Что дает стабильная работа?!. Ты серьезно этого не понимаешь? Возможность жить по-человечески она дает! Твой одноклассник, Тришкин — менеджер. У него жена домохозяйка и двое детей, он счастлив…

— А другой бы на чердаке повесился…

— Путешествия!.. — вставила мать.

— Путешествия для тех, кому жизнь в тягость. У них нет другой цели, кроме как переместиться из пункта А в пункт Б. Я предпочитаю дауншифтинг.

— Даун что? Ты где таких слов набрался?

— Дауншифтинг — сознательное понижение социального статуса ради каких-то иных, зачастую нематериальных благ.

— Да куда же еще ниже, ты же даже школу не смог нормально закончить, мы с матерью твой аттестат за доллары выкупали у директора!

— И сколько вы заплатили? Если хотите, я верну вам деньги.

Лосев скрылся в своей девятиметровой комнатушке.

Никто добровольно не станет обрекать себя на нищету. Если человек погружен в себя до такой степени, что перестал заботиться о собственном благополучии, значит, у него есть на то причины. Он не мог объяснить родителям (им и так страшно жить!), что избегает крысячьей офисной жизни и людей, взращенных этой жизнью и потерявших всякое представление о порядочности, потому что может там нечаянно кого-нибудь убить. После армии его устроили в офис по знакомству — высшее образование оказалось не так уж и необходимо, в конторе есть масса ручной работы, не требующей диплома. Однако этот пресловутый корпоративный дух, соперничество, расталкивание локтями конкурентов, прогибы под начальство, умение молчать, когда хочется высказаться — обычные офисные трудности оказались для молодого ветерана непреодолимыми. Стал искать что-то другое, чтобы с людьми контактировать по минимуму, но это неизбежно означало снижение зарплаты. Отчим с досады даже давал ему читать книгу «Как преуспеть в жизни», в надежде, что «лоботряс» одумается — не одумался, уволился и не объяснил, почему.

«Я мог бы жить в бочке, как Диоген, или стал бы монахом, если б, конечно, не так остро воспринимал попытки мною руководить. У преуспевающего человека и философа общее только одно — физиология, всё остальное разное. Я точно не принадлежу к той части человечества, которая стремится преуспеть, но мои объяснения только еще больше запутают ситуацию, лучше уж пусть считают меня лоботрясом, — рассуждал он сам с собой наедине. — О, Господи, помоги мне, грешному и унылому!.. Позову его в выходной на рыбалку, может, оттает».

Однако подготовка к зимней рыбалке означала глубокое погружение в дебри антресолей, а там Лосев нашел коробку из-под шоколадных конфет с письмами невесты.

Да, у Лосева уже была невеста, и когда он служил, они вели регулярную переписку. Открывать эту коробку оказалось так же страшно, как эксгумировать тело хотя и родного, но всё-таки мертвого, давно разложившегося человека. Про рыбалку он, конечно, тут же забыл.

***

Мать вышла замуж за мелкого во всех смыслах коммерсанта, Артура Аванесовича, когда Лосеву уже было 13 лет. И хотя волосы на его груди еще не росли, все-таки это был уже скорее мужик, чем ребенок, и привыкать жить по-новому, как нравится «папе», было невыносимо. Маленький мужик так же хочет быть главным, как и большой. Если у тебя уже есть мнение и ты не собирался его менять, то зачем затевать разговор по душам? Зачем спрашивать мое мнение? Чтобы его растоптать? Какая тебе, гаду, разница, что за музыку я слушаю, пока ты на работе? Свои вкусы насаждаются лишь ради того, чтобы продемонстрировать, кто в доме хозяин — так самцы метят территорию. Это трудно даже с родными родителями, а уж с приемными шансы на взаимопонимание равны нулю.

На летние каникулы при переходе в восьмой класс он, как обычно, поехал к бабушке. Годовая разлука, безусловно омраченная постоянным присутствием отчима, не могла не сказаться на нервно-психическом состоянии. А потому вся деревенская улица видела, как здоровый детина, весь с головы до ног в моднявой фирме, плакал, уткнувшись в бабушку, а бабушка рыдала вместе с ним. После, на кухне, мать выговаривала: «Все подумают, что мы тебя обижаем!» Ремнем, конечно, не лупили, но и сказать, что особенно любили, тоже было нельзя. Во всяком случае, явных знаков любви он не наблюдал — то бабушкино объятие открыло ему главное, чего с некоторых пор недоставало в их семье. Через пару лет он завел девушку, чтобы обниматься, но это было совсем не то. Бабушки не хватало.

Отчим не был абсолютной беспримесной сволочью. Как и всякий нормальный мужик, он мечтал о сыне и поначалу пытался приобщить пацана к рыбалке, механике и радиоделу. Даже пару раз возил на специализированный рынок и знакомил со страшными волосатыми радиолюбителями. Но Лосеву было скучно, хотя он легко осваивал всё, чему его учили.

Нанокоммерсант смотрел футбол, ибо мужику надлежит быть болельщиком, и засыпал на середине первого тайма, чем несказанно смешил подопечного. Но, к сожалению, смешно было не всегда. Присутствие в доме взрослого самца, метящего территорию, не способствовало концентрации внимания, и, хотя Лосев был читающим мальчиком, умеющим грамотно составлять предложения с деепричастными оборотами, учеба вскоре пришла в упадок. Он не расстраивался, так как видел, что люди, хорошо учившиеся в школе, живут ничуть не лучше тех, кто учился плохо. Лосев совсем расслабился и восемнадцати лет от роду оказался в воинской части под Нижним Новгородом.

Есть люди, не хвастающие своим дембельским альбомом, — Лосев из таких. В учебной части его невзлюбили за неспешность выполнения команд. Вообще, пытаться составить боеспособное войско из парней, которые любят созерцать тучки небесные — просчет командования. Конфликт углубился настолько, что его месяц продержали в лазарете на принудительном лечении, однако шустрее маршировать он не стал, да еще и огрызался. И, как и всякого Лермонтова, его отправили на Кавказ. Там, в обществе таких же неугодных, ему пришлось выживать — выживать в буквальном смысле слова. Каждый день, прожитый там, приносил опыт, приобрести который в мирной жизни невозможно ни за год, ни за сорок лет.

Самым удивительным Лосеву показалось то, что тамошние народы, вроде бы родственные и исповедующие одну веру, между собой живут не слишком мирно. Однако он знал, что и Россия веками враждует с Польшей, и сербам доводилось воевать с болгарами. Просто удивительно, как представители одного этноса могут причислять себя к разным нациям только потому, что у них жопа по-разному называется.

К окончанию службы он настолько переменился, что его перестали умилять письма невесты.

— Дети как губка, всё впитывают, и когда мы поженимся, то я буду домохозяйкой, чтобы наши дети всегда были под присмотром, видели любовь и заботу, не слонялись по двору в дурной компании, ведь только так можно вырастить хороших людей, — всё это он слушал, когда они вместе гуляли по парку. Она говорила, как зубрилка, словно отвечала урок, но в словах ее не было видно собственных мыслей. Заемная мудрость. В числе прочего проскользнула даже фраза о стакане воды в старости. Он зевал, слушая ее, но молодые гормоны мешали мыслить рационально, и главным оставалось то, что это «моя девушка». Теперь же, когда ее феромоны до него не долетали, расстояние позволило увидеть ситуацию в истинном свете. Девочка настолько шаблонно мыслила, что он перестал понимать, где же она сама, какая она настоящая, если снять с нее шелуху затверженных обывательских истин. По совету товарища спросил ее мнение о каком-то фильме и получил аккуратно переписанную рецензию из журнала «Афиша». Он понял, что если они поженятся, то главными в их браке будут не объятия, а размер зарплаты, марка машины и количество звездочек на отеле, где они непременно должны будут отдыхать летом, чтобы быть не хуже других. Для нее брак — это возможность взять парня на поводок и руководить им, ибо, как ей внушила мама, женщина в семье (да что там в семье — в мире!) главная, а муж для того и нужен, чтобы обеспечивать безбедное существование жене и детям, опекать, а также сочувствовать, если у жены болит голова. Сама она никому не сочувствовала, даже бездомным животным, а жила по принципу: «я маленькая и хрупкая, и всё сочувствие мира должно быть обращено на меня». В глубине души Лосев стал надеяться, что она не дождется его из армии. В конце концов именно это и случилось с формулировкой: «Мы с тобой не совпадаем на ментальном уровне».

После армии отчим надеялся, что навыки радиодела, привитые пасынку в юности, дадут ему хлеб насущный, но из этого ничего не вышло. Он вернулся из армии лишенным энтузиазма — начисто. Да, можно починить всю неработающую технику, но мир всё равно не станет лучше. Полтора года Лосев ничего не делал. Свой обильный досуг он коротал в христианских организациях, изучал Писание. Даже на улице он никогда не отгонял от себя людей, предлагавших поговорить о Боге. Всегда внимательно выслушивал, брал буклетики и с удовольствием приходил на их собрания. Промывки мозгов он не боялся, так как во время проповеди мысленно напевал песню Высоцкого:

Говорил, ломая руки,

Краснобай и баламут

Про бессилие науки

Перед тайною Бермуд.

Все мозги разбил на части,

Все извилины заплёл,

И канатчиковы власти

Колют нам второй укол.

но зато после проповеди с удовольствием откликался на призыв «Обнимемся!» Главное — это затесаться между девчонок, а не каких-нибудь прыщавых парней. Иногда эти молодежные евангельские организации, финансируемые из-за рубежа, устраивали слеты в бывших пионерских лагерях, с кормежкой и киношкой. От такой халявы тоже было грех отказываться: доставляли до места на автобусе, выдавали футболки и бейсболки, кормили заморской гуманитарной помощью, поили кока-колой, пели псалмы и играли в корпоративные игры. Даже если бы там вербовали шпионов (а вероятнее всего, так оно и было), он бы не заметил, так как по-прежнему напевал что-то из Высоцкого и сливался в экстазе с братством при слове «Обнимемся!»

Развяжите полотенце,

Иноверы, изуверцы,

Нам бермуторно на сердце

И бермутно на душе.

Сорок душ посменно воют,

Раскалились добела,

Во как сильно беспокоят

Треугольные дела.

Предки, поначалу одобрившие его желание немного отдохнуть и осмотреться, начали роптать. Особенно отчим, человек, к которому жизнь не просто была милостива — она обошла его стороной. Он родился в мирное время в благополучной семье, учился в хорошем институте на дневном отделении, а после защиты диплома получил хорошее распределение. На закате застоя, следуя моде, окрестился, отрастил бороду и даже водил дружбу с батюшкой. Он покупал шмотки у фарцовщиков, читал антисоветскую литературу и год за годом вырабатывал привычку к недовольству, свойственную всем советским диссидентам. Даже 90-е не слишком тряхнули его — к тому времени он уже стал предпринимателем, таким малым, что на него никогда не пытались наехать и что-то отжать. Отчим всегда с придыханием говорил об импортной технике, шмотках, машинах. Материальные блага были для него всем, ничуть не мешая православным взглядам — во всяком случае сам он не видел здесь противоречия. Может быть, эра дефицита, в которую сформировалась его личность, так повлияла, кто знает. Но человек низменный не верит в существование возвышенных натур — это факт. Его удивляло, что молодой парень, недавно вернувшийся из армии, которому должно хотеться всего и сразу, ничего не хочет — просто сидит на диване, смотрит телевизор, пьет пиво и, похоже, получает от этого удовольствие. Он не учел одной маленькой детали: не из армии, а с войны, где отношение к простым радостям меняется кардинально.

Лосев много читал — благо в доме была собрана обширная библиотека, а Хемингуэя отчим называл кумиром своего поколения, — и узнавал себя в одном персонаже, который так же вернулся с войны и хотел только сидеть на крылечке и любоваться проходящими девушками. Ничего больше — только любоваться. Стиль Хемингуэя Лосеву не нравился: автор будто бы никак не может нарадоваться своей грамотности и потому подробно описывает последовательность повседневных действий. Но то, как родители главного героя пилили его за недостаточную целеустремленность, было очень жизненно.

Однажды «папа» позволил себе подковырнуть дембеля:

— Зачем ты с баптистами якшаешься? Уж если тебе нужна религия, сходи к нашему батюшке, знакомому. К чему эти извращения?.. Да и спортзал тебе не помешает. Похож на доходягу… Что же ты, пока служил, мышечную массу не нарастил?..

Лосев не стал рассказывать, как его отряд, испытывающий, мягко говоря, трудности с продовольственным снабжением, жарил на костре и жадно, с аппетитом, ел нехаляльное животное. Несмотря на свою видимую тщедушность, он приподнял папашу на несколько сантиметров над паркетом, попросил заткнуться и добавил слово, не оставляющее никаких сомнений в серьезности предупреждения. Именно после этого эпизода отчим поговорил со своими знакомыми, и те пристроили парня в компанию, офис которой занимал три этажа и в которой была масса оргтехники, требующей умелых неторопливых рук.

Он по-прежнему оставался человеком книжным и читал больше, чем общался с коллегами. Неизбежно настал момент, когда найти почитать что-то новенькое стало проблемой (ребята, посоветуйте!), но опускаться до детективов в мягких обложках не хотелось. Что же касается любовного чтива, то, по мнению Лосева, человек не должен брать его в руки ни при каких обстоятельствах. Если хочется сладкого — купи торт и съешь его столовой ложкой — это будет менее вредно, чем любовный роман. А коллеги это читали!

Человеку трудно найти сочувствие в ком-либо, даже в близких людях. Обычно ему говорят: «Не гневи Бога, всё у тебя пучком! Жив, здоров, сыт, есть где жить и т.д.» В результате человек остается один на один со своей проблемой. И пусть это не такая проблема, как голод или война, но все-таки проблема, боль души. И лишь литература позволяет осознать, что ты не одинок на этом свете, что кто-то, пусть даже не твой современник, чувствовал то же, что и ты, и смог это пережить. Добровольно лишать себя удовольствия от хорошей книги — такого Лосев не мог ни понять, ни тем более простить. А коллега, который сказал, что книг не читает, потому что у него и так жизнь интересная, надолго поверг Лосева в глубокий шок.

Проблемы коммуникативного характера при такой разнице во взглядах начались практически сразу, но поскольку Лосев был человеком закаленным, он поначалу посчитал своим долгом хотя бы попытаться преодолеть трудности. Узнав, что он воевал, сослуживцы задавали вопросы о войне, но не были готовы выслушать ответ — всегда находилось что-то более важное: звонил телефон, булькала эсэмэска, беседа сворачивалась. Поэтому Лосев перестал вступать в беседы.

Большинство коллег гордились и умилялись своей инфантильностью и требовали от окружающих, чтобы те тоже умилялись: «Мне уже за тридцать, а у меня детство в жопе играет». Три этажа инфантильных, озабоченных покупкой гироскутера или нового айфона людей! Поскольку Лосев вышел из этого состояния, едва ему исполнилось восемнадцать лет, друзей у него почти не осталось, а приобрести новых конкретно в этом месте было невозможно. Им неинтересно о смысле жизни и природе творчества! А о Дэйнерис Бурерожденной из «Игры престолов» интересно! «Я бы тоже хотел оставаться таким, чтобы детство играло в толстом кишечнике, но меня давно вывели из этого состояния, фактически против воли». Как пошутил какой-то остряк в Сети, старость неизбежна, взросление выборочно. Собственно, его дальнейшее участие в волонтерском движении было обусловлено поиском людей, не таких, как в компании — пожары не тушат те, чьи взгляды на жизнь держатся на подростковом уровне, а интересы не идут дальше «Игры престолов».

Полюбить свою работу он не смог, но исправно на нее ходил и свои обязанности по мере сил выполнял. Четыре года. На пятый он узнал, что можно недорого купить больничный, и воспользовался этой возможностью. Понравилось. Стал практиковать. Однако коллеги не дремали.

Однажды заглянул через плечо в монитор одного инфантильного соплежуя из менеджеров и с удивлением обнаружил, что они обсуждают по ICQ его, Лосева, здоровье, умственные способности и общий вид. Сплетничающие мужики! Оба — более удачливые, чем он, получившие высшее образование, нормальные должности, женское внимание… Пофилонить они и сами любили, а потому сдавать техника не стали — предпочли иметь его своим «другом». Но противно было не только это. Противна была вся атмосфера заведения. Девушка, сладко улыбаясь, под видом комплимента старалась уязвить подругу, парни при всяком удобном случае стремились самоутвердиться за счет других парней и даже хуже того — за счет девушек. Всегда надо было быть начеку, потому как чуть откроешься и получишь под дых: подставят, высмеют, переложат на тебя свою вину, втопчут в грязь. Там надо было постоянно что-то кому-то доказывать, кого-то чмырить, пока не начали чмырить тебя, и ни в коем случае не расслабляться, покусывать ближнего и расталкивать локтями тех, кто претендует на твое место под солнцем. Причем подначивания всегда были с легким хохотком. Так школьники, застигнутые учителем за избиением товарища, оправдываются: мы же в шутку! Война всех со всеми продолжалась, а Лосев уже навоевался. И в довершение всего, словно вишенка на торте — начальник, от которого лучше было бы держаться подальше: недостаточно одаренный, чтобы понимать этику с философией, но достаточно понятливый, чтобы осознать свое ничтожество, и по этой причине возненавидевший всех окружающих. Он отличался особой свирепостью, возможно, еще и потому, что путал свирепость и авторитет.

— Из говна, что в нем содержится, можно было бы еще одного мерзавца слепить. Я уже сталкивался с такими в армии, — делился он позже с Серегой, — но там это вроде как бы считается нормой. А в мирной жизни такое выносить нельзя, если не хочешь утратить свое человеческое достоинство. Я со своими десятью классами знал больше него, понимал глубже, видел дальше, но почему-то всякая гнида почитает своим долгом покуражиться над подчиненным! Потому что нельзя быть умнее начальника. Грех большой. А я не могу допустить, чтобы человек, говорящий «координальные изменения», указывал мне, что и как делать.

— Если какая-то тварь нагадила тебе в душу, прости её, — это она от страха! — утешил его Спанч, но это было уже много позже, после увольнения, а в тот момент утешить было некому, в офисе Лосев был на вражеской территории, а это очень некомфортно.

Тем не менее, всё чаще заглядывая в чужие мониторы, он понимал, что его коллеги страдают практически так же, как он сам. Начальник достал всех. Более того, Лосев узнал, что этот долбоклюй держит бухгалтершу на коротком поводке за махинации, которые она провернула по его приказу. Молодая девушка, красивая, приезжая. Проходя мимо курилки, подслушал, как она плакалась подруге: «Хоть бы его кто грохнул», и к собственному удивлению — посочувствовал.

Недалеко от офиса обитали собаки, и однажды, не спеша бредя к метро, Лосев увидел, как босс на полном ходу переехал своим блестящим гробом беспечного, готового со всеми дружить щенка-подростка. Не тормознул, не оглянулся. «А что, я бы, наверное, смог», — подумал Лосев. И рука не дрогнет, и оружие привез (тогда все везли, чем он хуже!), и следов он умел не оставлять.

Медлить он не стал. Тем же вечером вытащил с антресолей ствол, смазал, проверил и примерно прикинул, когда и где всё произойдет — после работы, на месте гибели щенка. И всё бы непременно произошло, если бы не случайность. В назначенном для правосудия месте Лосев увидел, как мелкие ублюдки мучают хромую собаку — опять из той же стаи. Ублюдков шуганул, самого борзого отмудохал, колченогую собаку забрал к себе, а наутро пошел в церковь и поставил свечку за то, что Бог уберег от душегубства. С работы он уволился в тот же день, никому ничего не объясняя.

Дома, конечно, стоял и стон, и плач, и скрежет зубовный. Во-первых, конечно, из-за дворняги, которая в хрущевской двушке смотрелась средненьким теленком. А во-вторых, знакомые уже позвонили отчиму и рассказали ему, что его лентяй просрал такую хорошую работу и хрен теперь куда устроится. «Хорошо еще, что пистолет не заметили», — думал Лосев, пряча невостребованное оружие обратно на антресоль.

— Да, да, — лениво отбрехивался новоявленный безработный, — мне тяжело каждый день ходить на работу и торчать там по восемь часов! Это ввергает меня в депрессию. Кстати, ученые выяснили, что у лентяев более активная структура мозга, т.к. им нужно много думать, как избежать работы. Так что выкусите, трудоголики! Я зарегистрируюсь на бирже и буду получать пособие, так что не беспокойтесь! «У меня не было большого вкуса к ответственности, и вовсе отсутствовал вкус к какому бы то ни было труду», — цитировал он классика, повергая предков в бессильную ярость.

— А Тузика твоего мы с матерью кормить будем?! Это же не хомячок, ему мясо нужно!

Тузика жалко было отправлять обратно на улицу. Он смотрел на Лосева умными преданными глазами и готов был идти в любую разведку, к тому же любил обниматься. Но нашелся один вариант.

Как-то во время лесных пожаров Лосев вместе с другими добровольцами копал рвы в Орехово-Зуевском районе и познакомился с хозяйкой приюта для брошенных животных. Она дала ему свою визитку, а он не стал ей звонить, так как подумал, что это «сватовство». В ту пору он еще не знал теорию Ольги Климовой о недопустимости флирта в этом несовершенном мире. Теперь же настал момент позвонить. Так они с Тузиком оба обрели ­– один — дом, другой — дело жизни.

***

Засунув письма невесты обратно в самый темный угол, Лосев нечаянно нащупал ствол. Семь лет он не вспоминал о том случае, когда готов был шмальнуть в своего начальника. «Так, рыбалка, срочно на рыбалку! — направил он себя на позитив. — Не отвлекаться!»

Время, проведенное на рыбалке, в счет жизни не идет. Правда, солнышко, которое ярко светило, когда Лосев был на работе, в выходные стыдливо пряталось за тучами, а колючий ветер лишь усилился. Чтобы не оставаться с отчимом наедине и не подвергаться излишнему и даже вредному в его возрасте воспитанию, Лосев для компании позвал Серегу Панченко. В детстве его звали Панч, но позже, когда детство было уже позади, набрал популярность мультик «Спанч Боб Квадратные Штаны», а поскольку подписывался Серёга «С. Панч», то и кликуха приросла, как родная. Отношение к нему в семье было двояким. Говоря языком матери, он был законченным алконавтом, но отчим испытывал к нему сложное чувство почтения и недоумения. Вундеркинд, закончивший школу в 13 лет, параллельно семь лет мучивший венских классиков, чемпион по шахматам, выпускник исторического факультета МГУ, в 18 лет он уже писал диссертацию, а потом девять лет был вынужден вертеться ужом, чтобы не попасть в армию. Работать официально означало быть на виду у системы, и он научился жить в тени, у подружек, работать ровно столько, чтобы жить, получать деньги в конверте и радоваться каждому дню. Когда призывной возраст вышел, он уже так привык, что не захотел что-либо менять. Он прочел у Алана Силлитоу: «Если к власти придет правительство, которое станет угрожать мне работой, я эмигрирую», и сделал это своим жизненным кредо.

Собственно, именно его образ жизни вдохновил Лосева и на дауншифтинг, и на волонтерство, и на многое другое, благодаря чему жизнь казалась терпимой. В его глазах Серега был несказанно крут. Сам Лосев никогда не смог бы так ответить своему диссидентствующему предку:

— И ваши друзья думают, что если Владимир Красно Солнышко уйдет, чиновники перестанут воровать, бензин подешевеет, а жаба в регистратуре станет вежливой? — а Спанч мог. Он вообще мог заткнуть любого. Слушая его, люди проникались уважением к образованию, даже если прежде презирали очкастых интеллигентов.

— Привет, Лось! — друг схватил его пятерню своей хрупкой лапкой программиста. — Как жизнь, как сам?

— По десятибалльной шкале на троечку.

— Это еще что за шкала? — заинтересовался отчим, пристраиваясь на своем ящичке и разматывая леску.

— Эта шкала помогает понять свое место в жизни. Жив — это один балл. Жив, сыт и имеешь крышу над головой — это два. Всё вышеперечисленное и работа — это три. Плюс здоровье — четыре. Плюс отношения с противоположным полом — пять. Семья, дети — уже шесть. Если помимо всех этих благ у тебя есть еще и любимое хобби ­– это семь баллов, редко кто имеет больше.

— Что ж там еще такое, чтобы больше-то было? — начал просчитывать Серега, загибая свои красивые, безупречно отполированные музыкальные пальцы. Лосев шутил, что рано или поздно из-за этих пальцев бабы возьмут Спанча в оборот, но тот отбрехивался и продолжал регулярно делать маникюр. — Деньги?

— Свобода делать, что хочется, и не делать того, чего не хочется, что, как ты правильно заметил, дают только деньги, — это восемь. Любовь ­– девять.

— Ты уже называл отношения с противоположным полом! — поправил Аванесович и пустил по кругу фляжку с коньячком.

— Это разные вещи. Поход к проститутке — это тоже отношения с противоположным полом. И вынужденное сожительство по инерции — тоже отношения. В моей шкале всё учтено! И десять баллов — это способность, возможность и, главное, вдохновение сделать что-то значимое — в творчестве, в науке или для потомков в целом.

— Было — хобби! — снова хотел уличить его батя.

— И это тоже разные вещи. Коллекционирование, например, хобби, но никак не творчество и уж конечно — не значимое.

— Этой фигней нас 70 лет потчевали! — разочарованно подвел итог Аванесыч.

— В смысле?

— В том смысле, что для потомков мы коммунизм строили, — и представители разных поколений в который раз заспорили о политике. Спанч лениво глотнул из фляжки и совершенно спокойно, без нажима спросил:

— Артур Аванесович, почему вы не допускаете мысли, что люди, верившие, что строят коммунизм, действительно были счастливы?

— Потому что это исключает восьмой пункт — не делать того, что не хочется!

— Но ведь тогда не все были такими, как вы. Ваше сознание отравлено диссидентской литературой. Кому-то ведь по-настоящему хотелось строить Магнитку, поднимать Целину, прокладывать БАМ. Я бы, например, не задумываясь, поменял свое гнилое время на ваше — меня не спросили, когда Союз распускали.

Серега пустился в пространные рассуждения о том, насколько социалистический строй лучше олигархического, а также о том, насколько 1991 год оказался для судьбы Отечества хуже 1937-го. Лось молча взял у него фляжку и сделал глоток.

«Вот ведь падла! — думал он, глядя на отчима. — На той неделе на кухне о том же спорили, и меня признали круглым идиотом, а когда то же самое говорит наш любимый вундеркинд, то ему в рот смотрят!»

— Вы сами подумайте: от сталинских чисток страна не развалилась. Наоборот, устранение кровожадных чекистов, злоупотреблявших своей властью, отчасти утешило репрессированных, но главное — позволило выдвинуться людям новой формации, уже насквозь советским. Конечно, были невинные жертвы. Но к 60-м годам, когда расцвело т.н. «диссидентство», всё устоялось, и почти всё, о чем мечтали в 1917 году, было достигнуто — относительное благополучие и равные возможности для всех. И желание свергнуть «кровавый режим» ценой развала страны ничем не оправдано. Развал обесценил все те жертвы, которые народ принес в годы становления советского строя — они были принесены во имя абсолютных ценностей, таких, как социальная справедливость. И всё псу под хвост, всё, чтобы ворам было удобнее расхищать народное добро… — Серега мог бы продолжать сутками, если бы не мороз. Лосев, чтобы оратор заткнулся, подсунул ему батину фляжку:

— Я вообще не о том говорил! Цель может быть любая! Какое-нибудь зло искоренить…

— Почему же ты тогда избрал такой отстойный образ жизни?! — сел на своего конька отчим. — У человека с должностью больше возможностей искоренять зло!

— Большой пост я не смог бы занять — пробивные способности не те. А маленький пост мне неинтересен, так как в этом случае мне пришлось бы не бороться со злом, а потакать ему, чтобы не лишиться этого самого места. Всё прогнило, всё коррумпировано, совести в людях не осталось. Согласен с Серегой — 1937 год — не самое страшное зло.

Последние несколько дней СМИ гудели о девочках-живодерках, и Лосев не мог полностью загородиться от этой информации — она все равно просачивалась. Эта тема обсуждалась и волонтерами в приюте, и сменщик в торговом центре, отдавая ему рацию, тоже жаждал обсудить новость. Даже на Дне святого Мэла ребята не удержались и коснулись этой темы:

— Некоторые думают, что в модных шмотках и на дорогой машине — уже не быдло. Это не так. Быдло — это мужчины, бьющие женщин, женщины, бьющие детей, и дети, бьющие животных.

И снова прозвучало то самое: «Хоть бы грохнул кто!» Теперь же, на толстом льду канала, об этот заговорил Серега:

— Может быть, они готовили себя в профессиональные гестаповцы, а за неимением подходящей жертвы на кошках тренировались?

— Я долго работу искал, но ни разу не встречал объявления о найме гестаповца, — неохотно, явно желая свернуть тему, ответил Лосев.

— Конечно, это следствие кособокого воспитания. Считается, чтобы научить детей любить животных, надо сводить их пару раз в зоопарк. Посмотреть на зверушек за решеткой, которые томятся там ни за что. Зоопарк — тюрьма, где можно за небольшую плату увидеть приговоренных к пожизненному заключению без права на апелляцию, контактный зоопарк дает возможность еще и пощупать зэков. Зоопарк — это неэтично. Показывая его детям как норму, мы калечим детей. У философа Розанова есть статьи о милости к животным. Не об уссурийских тиграх и дельфинах, а о дворняжках, кошках и собаках. Он пишет, что глядя на радость собаки, логичнее было бы предположить, что она чувствительнее человека. Ведь если радость она чувствует острее, то, стало быть, и боль — тоже острее. У нас же почему-то принято думать, что пнуть Тузика — невеликий грех. Я вовсе не утверждаю, что хабаровские живодерки — следствие такого отношения, очевидно, что это патология, но все-таки прививать некоторые понятия надо в школе, даже в детском саду.

Артур Аванесович решил воспользоваться случаем, чтобы выяснить у столь мудрого чувака, что заставляет взрослых разумных людей, пренебрегая жизненными благами, возиться с дворняжками:

— Церковь утверждает, что любовь к животным не зачтется, если вы не любите людей, не сострадаете ближним. У зверей даже и души нет.

— А если у меня с человечеством с самого начала не заладилось?! — возмутился Лосев. — И отрицать у животных наличие души — обыкновенная человеческая гордыня. С чего вообще такие выводы? Кто-то душу видел, щупал? Чем, по-вашему собака радуется? Чем любит хозяина? За жратву? Чушь! Масса случаев, когда кормит зверя один человек — жена, например, а лучшим другом для него является совсем другой — муж или ребенок. И, кстати, уродливое животное — исключение. Среди людей же уродство встречается едва ли не чаще, чем норма. Не от ума ли? Или это и есть показатель какой-то особой человеческой души?

Серега же, соглашаясь со всем, что задекларировал Лосев, процитировал классика:

— «Человек, любящий животных, — поэт», — а затем привлек и других ребятишек с громким именем: — Помните, как Эдгар По отомстил персонажу, который по пьяни бросил кота в камин? На мой взгляд, это один из самых страшных рассказов, и в то же время самый поэтичный. А Есенин?! Ведь это именно он первым употребил выражение «братья наши меньшие», и любовь к ним он упоминает в перечне необходимых условий для счастья.

— Ах, Серёга! — умилился отчим. — Какой ты молодец! Всё-таки образование — это сила. Ты, наверное, и английский знаешь? — Спанч кивнул. — Хорошо бы и тебе, сынок, подучить язык. Еще ведь не поздно. Ты мог бы тогда получить хорошую работу.

Лосев закатил глаза. Конечно, с одной стороны, он был рад, что тема живодерок закрыта, но, с другой — разговоры о том, как полезно учить английский были в их семье самым популярным способом пыток.

— Все мои знания и умения, потребовавшие значительных усилий, оказались ненужными в жизни. Я уверен, выучи я английский язык, международным языком стал бы китайский. Мне 35 лет. И я не намерен тратить драгоценное время на приобретение навыков, без которых я прекрасно прожил половину жизни, а следовательно, могу прожить и оставшуюся.

— Лось по-своему прав, Артур Аванесович. По-настоящему счастлив лишь тот, чьё время принадлежит только ему, — слегка надменно, хотя и встав на сторону друга, блеснул вундеркинд какой-то очередной цитатой.

Лосев слушал их трёп и в общих чертах понимал, за что Каин убил Авеля. Очевидно, отчим завидует родителям этого парня, он сам хотел бы быть этим родителем, чтобы наслаждаться мудрой беседой и гордиться: вот, мол, какой у меня наследник. Хотелось канючить, как Карлсон: «Малыш, я же лучше собаки!» Под коньячок Лосев рассказал о том, как его занесло работать в торговом центре.

Охранником он стал не сразу. Поначалу, расплевавшись с офисной жизнью, он возле метро раздавал листовки с рекламой солярия. Очень скоро эту работу отбил у него белозубый негр — он со всей очевидностью ярче демонстрировал достоинства заведения. Потом он долго тыкался в самые разнообразные конторы с самой простой работой, но не устраивал работодателей помимо всего прочего еще и тем, что внимательно читал договор, знал Трудовой кодекс, не хотел подписывать бумаги с пустыми строками и т. д. Однажды даже отказался подписывать уже готовый договор и требовал вернуть только что сделанные ксерокопии своих документов, а когда ему в этом, кстати, законном праве отказали, начал бузить и скандалить. Кадровичка пригрозила вызвать охрану, вот тут его и осенило: охранник! Однако на этом поприще возникли иные препоны.

— Вы, может быть, удивитесь, но у меня есть принципы. Мне и так есть за что каяться, я не хочу еще сильнее отягощать свою совесть. Если я считаю компанию мошеннической, я не могу на нее работать, даже в качестве охранника. Поиск себя и поиск своего места в обществе — это два разных пути. Либо обретаешь себя, либо свое место в обществе, то и другое разом дается лишь редким счастливчикам. Потому что обществу плевать, какой ты внутри, и особенно плевать на твои принципы — надо, чтобы ты был приятен, ни о чем не просил и не мешал людям лгать. Когда я видел, что меня хотят обжухать, я говорил, что вижу — и сразу становился нерукоподатным человеком. Самый неприятный человек — тот, кто уличил тебя в неблаговидном поступке — лжи, трусости, предательстве. Именно его ненавидят сильнее всех.

Лучший друг молча кивал, отчим порывался вставить свои пять копеек, но никак не мог вклиниться в этот поток сознания. Впрочем, Лось не рассказал, что всякое увольнение (или просто неудачу в трудоустройстве) он воспринимал так, будто бы ему удалось живому достигнуть края минного поля — за этим следовал вздох облегчения, четырнадцатичасовой сон и идиотски радостная улыбка на весь следующий день.

Между тем пришла пора обедать, и Спанч достал большой советских времен термос и нехилые бутерброды с ветчиной. От крепкого чая шел несвойственный этому напитку аромат.

— С чем это? — поинтересовался Лосев.

— Ну, это что-то типа бальзама… Возможно, я переборщил…

— Не-не, в самый раз, — с удовольствием втянув в себя живительную влагу, заключил Аванесыч. — Ошибочно считать алкоголь или любую другую дурную привычку злом. На самом деле зло может таиться в любом явлении. Вот взять хоть твои поиски работы. Понятно же, что несчастные люди стараются самоутвердиться хоть как-нибудь, хоть за счет еще более несчастных. В том числе и кадровики — за счет унижения соискателей. До того как завести свой бизнес, я тоже искал работу. Помню, меня две недели проверяли, новейшие тесты на мне испытывали, психологическую совместимость и т. д. При этом работа — тьфу, ее мог бы выполнять любой в меру дисциплинированный школьник. Короче, все тесты я прошел, но когда психологиня стала мне личные вопросы задавать, я плюнул и ушел. Потому что смысла в этом нет — слишком большое несоответствие между тщательностью проверки и степенью значимости работы, это одно лишь желание указать человеку его место, унизить. Ты рассказывай, я тебя перебил…

— Наниматели охранников, как ты правильно заметил, тоже склонны самоутвердиться за счет нанимаемых, и поэтому начинают выдумывать требования. Реально требование одно — возраст и опыт армейской службы. А всякие фантазеры начинают выдрючиваться: рост, вес, представительная внешность, английский (совершенная дичь! зачем?!), водительские права. Я говорю: вам золушка нужна, чтобы всё за одну зарплату делала? Ну, конечно, я тут же стал врагом. И вот такое место, где требования не завышали, нашлось только одно — за МКАДом в центре «Рига-молл». От Строгино корпоративный транспорт утром и вечером. Я туда приехал, увидел место, которое мне предстоит охранять, и сполз по стеночке: детский уголок. Пока родители шопингом занимаются, аниматоры детишек веселят. Горочки, качели, визг, вопли — и так с 10 до 22, два через два. Даже если собрать всю волю в кулак, я, может быть, выдержал бы одну смену, но на вторую я бы покончил с собой. Говорю, нет, извините. Как мне отсюда выбраться, где автобус? Нет, говорят, здесь автобусы не ходят, только корпоративный транспорт вечером — после 22.00. Тогда, говорю, подскажите, в какую сторону Москва. И пошел пешком. К обеду дошел. А на следующий день в нашем торговом центре вакансия появилась.

— Охренеть! — крякнул Артур, и было непонятно — в ужасе или в восторге от услышанного.

— Знаю, ты скажешь, что я весь в отца, а отец был тунеядцем!

— Нет, не скажу. Просто я не знал всего этого. Я думал, ты в потолок плевал, — честно сказал Аванесович.

— В потолок я тоже плевал, но не всё время.

— А по поводу всего рассказанного я могу сказать лишь одно: статистика показывает, что искусные лжецы получают лучшую работу, лучших женщин и даже лучших друзей. А ты честный.

— Да-да, помню! Держи ум свой во аде и не отчаивайся!

Как любой нормальный пацан, Лосев рос с сознанием того, что рано или поздно ему придется сразиться с чудовищем. Свое попадание в горячую точку он воспринял как знак свыше. Однако чудовищ он там не встретил. Эти люди искренне не понимали, почему прибалтам, хохлам и таджикам можно отделиться от метрополии и жить по-своему, а мусульманам Кавказа нельзя. Кто это решил? Они буквально захлебывались от сознания случившейся с ними несправедливости, и разговоры о том, чем отличается автономная республика от союзной, вряд ли могли как-то повлиять на их мнение. Их было жалко. Чудовищ он увидел гораздо позже, в новостях, и это оказались девочки.

***

Несмотря на все предосторожности, предпринимаемые во время подледного лова, Лосев простыл. Позвонив напарнику и договорившись о замене, он поудобнее устроился на диване и врубил телевизор. В детстве любая болезнь казалась не столь противной, если сулила приятное времяпрепровождение в то время, когда другие работают и учатся. Однако в этот раз что-то пошло не так. Новостей Лосев избегал, а из фильмов попались только «Пираты карибского моря». Все остальное было про любовь.

Дню святого Валентина

Рада каждая скотина!

Начал смотреть «Пиратов», хотя и считал это кино детским. А там какой-то страшный монстр играет соплями на клавесине. Или на органе. В любой другой ситуации это было бы дико смешно, но не тогда, когда тебя ломает от высокой температуры, а вместо носового платка приходится пользоваться полотенцем. За пару минут такой музыки Лосев чуть не помер от омерзения.

Однако в тишине поперли всякие мысли. Например, о том, что Климова навещала приятельниц по приюту, когда те болели. Может и его навестит? Хотелось поканючить: вот, мол, у всех праздник, а я гриппую. Но не примет ли она его звонок 14 февраля как подкат? Опасаясь подобного поворота событий, Лосев еще пару часов валялся и томился, но болеть было слишком скучно — и он решился. Набрав Ольгин номер, радости на том конце он не услышал:

— Я не могу. Я в больнице.

— Тоже болеешь?

— Нет. У Валентины Георгиевны инфаркт.

Лишь через три дня Лосеву удалось выйти на работу, да и напарник больше не мог его подменять. Смена оказалась тяжелой. Телефонные террористы сообщили о бомбе, и пришлось эвакуировать весь торговый центр. Выводить приходится всех, некоторые сопротивляются, но именно они требуют особого внимания: магазинные воры очень любят такие ситуации и зачастую сами их создают. Приходили умные собаки со своими не слишком умными партнерами, всё обнюхали и в восьмом часу вечера сказали, что ничего не обнаружено. Открывать лавки на ночь глядя никто не стал — решили закругляться. Поскольку Лосев уже несколько дней не появлялся в приюте, ему захотелось в остаток вечера проведать Тузика.

В приюте все были подавлены бедой, случившейся с Валентиной. Спанч объяснил: это всё из-за новостей. Дело в том, что около года назад была благотворительная акция на День города, разрекламированная во всех СМИ. Волонтеры привезли питомцев в популярный парк, и любой желающий мог забрать понравившуюся собачку. На кровавом видео, которое теперь пёрло изо всех щелей, Валентина увидела кобелька, которого она сама лично отдала какой-то гадине. Гадина тогда улыбалась во весь рот, спрашивала, как кормить, сколько гулять и тому подобное. Теперь же точно так же улыбалась на видео. Это никак не могли быть хабаровские живодерки, это кто-то поближе, пыталась донести Валентина заплетающимся языком, когда ее везли на скорой.

Когда Лосев смог навестить Валентину Георгиевну в больнице, она, будучи цвета вареной говядины, уже вовсю спорила с медсестрой на вечные кошачье-собачьи темы. Та неосторожно высказала распространенное мнение:

— Я больше люблю собак. Я могу оценить красоту и грациозность кошек, но все равно их не люблю.

— Зверушек не любят за красоту! — категорично, по-учительски вещала пациентка. — Лысые, хромые и одноглазые коты, ставшие любимцами в доме, тому доказательство. Зверушек любят из потребности любить. Потому что они умеют отвечать взаимностью. Кошка, собака или поросенок, выращенные как родные дети, будут преданными друзьями, партнерами и даже собеседниками. Миллион историй о том, как коты отдают хозяину последнего мыша, преодолевают километры, чтобы вернуться домой, спасают, защищают хозяина или даже хозяйского детеныша. Подонок, который запустил дезу о том, что кошки будто бы недостаточно привязываются к человеку, очевидно, никогда не дружил с котом. А коты чувствуют отношение. Это мы не знаем, как к нам люди относятся, пока нас не предадут, а звери всё понимают. Всё отличие собак и кошек в том, что собаки более эмоциональны, они — экстраверты, а кошки интроверты. Но если я не бросаюсь на шею друзьям, это не значит, что я способна на предательство, ведь так?

Лосев слушал, озирался по сторонам. Отдельная палата с телевизором — наверняка заслуга Климовой. Через пару минут подошла и она сама — с немытой головой, в обслюнявленных собаками джинсах, но зато с мандаринами в праздничном кульке. Но едва у собравшихся завязалась беседа, как явилась самая молодая сотрудница приюта — Полина, та, что высматривала себе жениха в День святого Мэла.

— Валентиночка Георгиевна! Я вам блинчиков принесла! Что ж вы нас так пугаете? Прямо на масленицу-то заболели! Мы же с вами собирались для всей нашей команды праздник устроить… — закудахтала девочка, потом лишь заметила в углу посетителей. — Вы тут? В приюте один Спанч, и он там один с самого утра говно чистит, надо бы его сменить.

— Ребятки, вы, прежде чем Спанча сменять, покормите моих рыбок. Вот, возьмите ключи.

— Может быть, сообщить кому-то из ваших близких? — осведомился Лось.

— Близких? У меня никого нет.

В этот момент у Полины зазвонил мобильный.

— Да. Нет. Нет. Нахер. Ты обещал привезти машину собачьего корма, трепло вонючее. Повторю погромче, если хочешь: трепло вонючее! Начиная разговор с наезда, не надо ожидать в ответ веселого щебетанья. Я не стану поощрять желание самоутверждаться за мой счет. Если ты хочешь поговорить, позвони еще раз и начни разговор нормально, — она засунула дорогую игрушку в задний карман джинсов, рискуя нанести ей непоправимые повреждения. Видимо, неприязнь к собеседнику проецируется на средство коммуникации. — Когда женщина поступает согласно инстинктам, то бабы дуры, а когда мужчина ведет себя как гамадрил на ветке, то это должно вызывать уважение?! Ну что застыли? — рявкнула она на опешивших товарищей.

Не сговариваясь, Лосев и Климова встали и быстро, даже как-то скомканно попрощались с Валентиной.

— Лось! Притащи мне книжек хороших! — простонала вслед болящая.

На стоянке пискнула изящная машинка, слегка присыпанная свежим снежком. Заняв пассажирское место, Лосев хотел задремать, но Климовой необходимо было выговориться — возможно, впервые с тех пор, как они познакомились.

— Ты не удивляйся, мы тут все такие — одиночки. Даже красотка Полли — ни подружек, ни родни. Это она с бывшим кавалером разговаривала.

— Я догадался.

— То есть, родня-то, наверное, у нее где-то есть, но она не поддерживает с ними связи. Исповедует крайний космополитизм. Школьные подружки проявили свою истинную сучность, когда ей удалось зацепиться в Москве, и стало ясно, что она уже не вернется на малую родину.

— Ну, да, — согласился Лосев. — Говорят, настоящий друг не тот, который разделит с тобой беду, а тот, который не захлебнётся от зависти, когда ты счастлив.

Климова покивала и свернула в переулок. В Москве кое-где еще есть такие места, попадая в которые, хватаешься за голову: Боже ж мой, что за клоака? Я в райцентре конца 80-х годов? Дом Валентины был именно в таком районе, недалеко от больницы — в пяти минутах езды, в старой хрущобе без лифта. И обстановка в тесной однокомнатной квартире была под стать дому: «модная» мебель из соцстран, чеканка с красавицей над облезлым диваном, на сортирной двери плакат с молодым Майклом Джексоном, на кухне безносые и безухие чайники, похожие на сифилитиков. Аквариум был единственным отрадным пятном в этой безрадостной действительности. Климова побросала рыбкам корм, две минуты полюбовалась на их кружение и скомандовала отступать.

По дороге она рассказала ему про Валентину Георгиевну: тетка всю жизнь всё откладывала на потом. Сначала из-за учебы, потом из-за желания поскорее заработать на квартиру и т. д. Не покупала красивых нарядов, не баловала себя поездками на море, даже не заводила кавалера — мол, какая может быть любовь при бытовой неустроенности. Занималась ненавистной бухгалтерией в надежде, что это временно — еще чуть-чуть и она встанет на ноги и займется чем-то другим, к чему душа лежит. А потом время ушло. Это как когда два часа ждешь автобуса в каком-нибудь захолустье, а потом понимаешь, что все равно придется шкандыбать пешком. «Только в моем случае шкандыбать уже не имеет смысла, так как я везде опоздала», — говорила она с немалой долей самоиронии. И это куда печальнее, чем все повести на свете. Она была консервативна, всегда настаивала на обращении по имени-отчеству и искренне не понимала своих молодящихся сверстниц с молодежными прическами, ярким макияжем и разноцветным лаком на ногтях: «Ты куда нацелилась, калоша старая? Хочешь у внучки мальчика отбить?»

Видя, что Лосев хорошо слушает, Климова плавно перешла на историю своей жизни.

— Я была замужем за богатым говнюком и при разводе отсудила у него половину имущества, — Климова вела машину агрессивно, Лосев даже вцепился в подлокотник при особо рискованном маневре. — Я люблю зверушек, но вряд ли я бы занималась всем этим, сложись моя жизнь удачно. Я бы, скорее всего, с головой погрузилась бы в дела семейные или, если бы сложилась карьера — в работу. Но ни того, ни другого у меня не получилось. Необходимо было придать жизни смысл. Валентина подсказала идею. Бывший пытался мне мешать. Не хотел делиться деньгами. Был уверен, что у меня кто-то есть, и деньги нужны мне для этого кого-то — в его понимании по-другому и быть не может: я отбираю деньги у мужа и приношу их новому хозяину, как собака тапочки. Долго не мог поверить в существование нашего приюта, а когда поверил, обозлился еще больше, оттого что его картина мира оказалась неверна. Писал мне емейлы под ником «Застранец». Цитирую: «Расфуячу вашу богадельню». Но у нас нашлись покровители покруче — и он сник под градом PR-какашек.

— Если не секрет, почему вы развелись? Насколько я знаю, богатых говнюков терпят, даже если они чудят, пьют и ходят налево.

— Как раз нет! Мой не чудил, не пил и налево не ходил. И я даже больше скажу — я его поначалу очень любила. И тем не менее, я была с ним дико несчастна. Я просто физически ощущала, как я несчастна. У меня нет объяснения этому. Если бы возлюбленный отказался на мне жениться, я бы утешала себя мыслью, что мне просто не повезло, что там, замужем, и есть самое счастье. Но если я несчастна, уже будучи замужем за любимым человеком и имея всё, о чем мечтала, то что мне ждать от жизни?! Что еще может ее скрасить? Это мой потолок, это вершина, лучше уже не будет, будет лишь хуже… Если бы я мечтала о детях и не могла их иметь, то объясняла бы свое несчастье этим. Я знаю людей, жизнь которых кажется вполне осмысленной, так как всецело подчинена идее завести детей. Но и этого оправдания у меня нет — я их никогда не хотела. Я в одной книжке прочла: «Нашему поколению супружество, похоже, дается нелегко: мы сражаемся с ним, точно с аллигатором из мутного болота». Это в точности как у нас! Я хотела любви, но она не сделала меня счастливой, вот и всё. Муж, кстати, знал, что я не чувствовала себя любимой. Будь я фотомоделью, этот чудила расстарался бы, чтобы предупреждать каждое мое желание. Но он с самого начала решил, что для меня — такой плохонькой — и так сойдет.

— Я бы не назвал тебя плохонькой…

— Но ведь моя внешность не для журнальной обложки.

— Бог с тобой! Уж если Сара Джессика Паркер годится для обложки, тебе не о чем скулить.

От женского внимания Лосев увертывался, как уличный кот — не слишком пугливый, но и не позволяющий себя тискать. Есть такие, которые, никуда не убегая, тем не менее так выгнут спину, что твоя рука пройдет мимо, так и не коснувшись их шерстки. Однако Климова ему нравилась, пока не посягала на него. Если бы она изменила своему знаменитому принципу недопустимости плотских радостей в этом несовершенном мире, она бы тут же ему разонравилась. Возможно, он даже увидел бы в ней черты Сары Джессики Паркер. Заводить отношения — значит рисковать своим душевным покоем, а Лосев с таким трудом его достигал, что не готов был поставить это благо на столь неверную карту, каковой может стать любовь. Влюбленные склонны проверять пределы своей власти. Стоит одному из них сказать: «Я не могу жить без тебя», как второй тут же захочет испытать это на практике. Одним словом, боль, причиняемая этим миром, оказалась для Лосева сильнее его соблазнов.

— Я, видимо, не умею заводить друзей, — разоткровенничался он в ответ. — Все, кого я считал друзьями, оказались пользователями. Продвинутыми. По мнению моих «друзей», я не вправе рассчитывать на что-то большее, чем та жопа, в которой я пребываю. И я послал их. Поэты и писатели высмеивают тех, кто гонится за «мишурой» — успехом, богатством и прочими благами, противопоставляя мишуре чувства. Но это в корне неверно, так как чувства — это тоже мишура. Мы растрачиваем их на людей не способных или не желающих оценить нас по достоинству, а между тем время нашей жизни — абсолютная ценность — утекает сквозь пальцы. Время — вот что самое главное.

В приюте, как ни странно, был не один Спанч — труды праведные делила с ним ершистая бабенка Дашка. Модное слово «феминистка» пристало к ней совсем недавно, а вот ершистой она была с рождения, что заметно препятствовало ее сближению с другими людьми. Недремлющий дух ее постоянно пребывал в оборонительной позиции. Она постоянно ждала от людей какого-то удара, и когда кто-то к ней обращался — даже с самыми мирными намерениями, — она отвечала таким резким выпадом, что о своих первоначальных намерениях человек забывал и включался в словесную перепалку, а нередко и в потасовку с выдиранием кудрей. Дашка была в шрамах, словно питбуль.

На Дне святого Мэла блестящий череп Спанча, видимо, задел какие-то нежные струны в ее феминистской душе: теперь она всегда работала с ним в паре, даже когда это не планировалось, ярче красилась, а несокрушимая мощь ее бедер была подчеркнута новыми леопардовыми лосинами. Увидев товарищей, Спанч облегченно выдохнул — видимо, наступление пробудившейся женственности шло по всем фронтам, и не было больше сил его сдерживать.

Когда Климова увела Дашку в помещение к кошкам, на Лосева вылился поток слёзных жалоб от того, кого он считал довольно крепким пацаном, не склонным жаловаться.

— Я ее боюсь, но это во-вторых.

— А во-первых?..

— Она дура. Она говорит: «Хочу начать с чистого листа». И где ты возьмешь чистый лист?! Я не чистый лист, моя личность сформирована предыдущим опытом, полна прошлых впечатлений, воспоминаний. Как ты меня обнулишь? Утюгом по кумполу?! Мой опыт кричит: не связывайся с дурами! И если пунктуальную дуру еще можно было бы терпеть, то Дашу, для которой плюс-минус пару часов ничего не значит, ни в коем случае! И феминистские лозунги в голове. Она же типа тасманийского дьявола!

— А это еще что такое? — осведомился Лосев.

— Злая мелкая зверушка, типа крысы. Ненавидит всех, включая маму-папу, братьев и сестер и собственных детей. Но в момент гормонального угара так жаждет любви, что совсем дуреет. Правда потом, когда гормональный уровень выравнивается, она своего кавалера может и загрызть ненароком, но это уж после… Очень похоже на Дашу. И потом, мне тридцать три года, мне не нужен начальник!

— Почему непременно начальник? Ты же говоришь, она дуреет от любви, — они сидели у вольера и кормили кашей старого колли с дефицитом зубов.

— Потому что! Она! Хочет! Мною руководить! Типа я сам не знаю, что для меня лучше, а она знает! Она мне даже намекнула, что в ее клинике требуется программист в штат. В штат, прикинь! С 9 до 18.00, пять дней в неделю!

— Согласно социологическим опросам, одинокие мужики быстро мрут. Британские ученые…

— Не пори чушь! Предложение, начинающееся со слов: «британские ученые выяснили», заведомо хохма. И, главное, ты пойми, я ведь даже послать ее не могу! Она единственный ветеринар, согласившийся помогать приюту бесплатно, мы не можем ее обижать… И ты был прав по поводу маникюра. В общем, я пропал.

Лосев, всю свою сознательную жизнь тоскующий по объятиям, обнял друга за плечи и постарался успокоить, насколько это возможно в такой катастрофической ситуации. В этот-то момент Дашка и появилась на пороге с возгласом:

— Твою дивизию! Педики! А я-то думаю, какого он ломается!.. Тьфу, — и вышла, хлопнув дверью. Лосев смутился и разомкнул объятия. Первым побуждением было догнать ее, вернуть и всё объяснить, но Серега его остановил:

— Нет-нет-нет! Ради бога, не разубеждай ее! — завопил он. — Ты же мне друг, ты же понимаешь, что это мой шанс на спасение!

***

Лосев помнил просьбу Валентины и пришел не с пустыми руками. «Принести хороших книжек» — это значит таких, читая которые, ты забудешь о болезни, голоде, тотальной коррупции в стране и даже о своей несчастливой доле. Особенно уместными ему показались вещи о пенсионерах, легко написанные, очевидно, с погружением в тему, полные иронии и при этом не лишенные изящества: Кингсли, Бакман, Макьюэн — все лауреаты литературных премий. Но не премия тут решала. Как шкала жизненных ценностей собственного изобретения, так и рейтинг прочитанных книг у Лосева был свой собственный. И каждой книжке он давал звезду — одну, две, пять — в зависимости от качества. И конечно, рекомендовал к прочтению он только те книги, что удостоились пяти звезд. Валентина Георгиевна долечивалась дома, возле аквариума, от книжек и фаст-фудовской еды была в восторге и даже удостоила Лосева беседы на личные темы, чего никогда прежде не было.

— Тебя сегодня уже поздравили с Днем защитника Отечества?

— Да, предки подарили нарядный конвертик с деньгами.

— Это хорошо, что не носки, — посмеялась она. — Я тебя тоже поздравляю, — Валентина вручила Лосеву подарочный пакет, в котором приятно бултыхалась бутылка коньяка. — С дружком своим разопьешь, хоть он и не служил, а человек хороший. Я вообще считаю, что не важно, какой человек ориентации, если он порядочный…

— Валентина Георгиевна! Ну и вы туда же! Дашка уже и здесь побывала?!

— Конечно. Вчера мне еду приносила.

— Ну, это же бред! Если мужик не бросается на первые попавшиеся сиськи, это еще не значит, что он голубой!

Валентина посмеялась:

— Да я, в общем-то, так и думала. Эти в такую рванину не одеваются и старой неубиваемой Nokia из принципа не пользуются. Просто хотела лично убедиться. Но вам придется смириться с тем, что слава летит впереди вас. Конечно, лучше всего было бы завести подруг — и тебе, и Спанчу. Не нравится Дашка — посмотрите на Ольгу или Полину. Другие девчонки обижаются, если парень не сводит их в ресторан или не купит айфон последней модели, а наши — из-за машины собачьего корма. Это заслуживает внимания. Так что когда вам надоест вести себя как идиоты, я буду рада замолвить за вас словечко перед девочками.

— Видите ли, Валентина Георгиевна, я что-то не наблюдаю среди людей, живущих парами, безоблачного счастья. Я, например, в свободное время сижу в интернете и играю в танки с виртуальными друзьями. И это нормально — у меня нет семьи. Но когда семейные люди сидят в соцсетях, это беда! Причем беда не только для их домочадцев, но в большей степени для них самих. Потому что если они, имея семью, сидят в соцсетях, значит, семья не приносит им радости. А семья, не приносящая радости, это страшная обуза.

— Согласна, но и одиночество может со временем стать не менее страшной обузой. На меня вот посмотри. Благо, что недолго осталось.

— Не надо о грустном, вы ведь поправляетесь, и мы скоро ждем вас на посту. Зверушки соскучились.