Бесплатный фрагмент - Трудно быть Ангелом. Книга Третья

От автора

За нами Бог!

Я — Мастер, автор романа–трилогии «Трудно быть Ангелом», псевдоним Мастер Солнца Покрова Пресвятой Богородицы — повторяю, что было сказано: «Россия напрямую управляется Богом, иначе никому не понять, как она существует».

Не приведи Господь — быть и мне обласканным судьбой. Сотни раз я в грехах каялся, исповедовался и причащался святыми дарами, но во мне был Бог, а иначе не понять, как я смог написать этот роман, и я ещё жив. Ибо без Него — я ничто, я не напишу ничего и молиться за других не буду. Но если ты, брат, не веришь в Бога и не понимаешь меня и мою книгу — ты не поймёшь ни Россию, ни Бога.

В твоей жизни есть смысл? А в моей есть смысл! Всё в искусстве посвящено великой любви и нашему страху. А родина и Бог есть тоже любовь. Но я тот, кто решился и пошёл по нетронутому глубокому снегу, по целине! Да, мне трудно идти, но если я дойду, то за мной пойдут другие, а если испугаются, то не пойдут. Это просто пиздец, вы что — разучились понимать гениальные книги? Скажите, что нет! А иначе мне страшно! Блядь! Да вы просто не представляете, сколько всего было у меня с этим романом! Сколько я радовался и смеялся, сколько я упорно работал, печатал ночами, не спал и сколько молитв сотворил, и сердце рвалось, и я плакал, и сколько водки выпил и кофе, я стену кулаками разбил, горевал и матом кричал на весь дом, пока печатал роман и вспоминал свою жизнь! Одному Богу известно.

И вот — нате, возьмите, читайте! Я напечатал роман из своих дневников и, по велению души своей и во славу святой Троицы, издал великую книгу.

Но только для Господа Бога и для Тебя!

Трудно быть Ангелом
(Роман–трилогия)

«Это мы осуждены справедливо на смерть! И по делам нашим, так нам и надо, бандитам! А Его-то за что на смерть? Он ничего худого не сделал!» — крикнул разбойник бандиту, повернулся и сказал Иисусу: «Помяни меня, Господи, когда придёшь в Царствие Твоё!» И ответил Иисус: «Истинно говорю тебе — ныне же будешь со Мною в раю».

Книга Третья. (Stalker on the road to paradise)

Без всякого сомнения, государь, иди против них и, не предаваясь страху, твёрдо надейся, что поможет тебе Господь.

Глава 1
Сталинград

У Поэта со студенческой скамьи был добрый друг из Москвы — Евгений (Женька), потомственный охотник, крепкий, мужественный, основательный парень, небогатый, но верный и хозяйственный. Поэт с ним на охоту ездил всегда, такой не подведёт. И вот как-то на майские праздники они собрались поехать на знаменитую гусиную охоту в Архангельскую область. Женька слыл самым храбрым и метким охотником, недаром он был правнуком предводителя Вологодской волости. Этот отчаянный Женька один на кабана ходил завсегда и не раз, волка стрелял и другого разного дикого зверя и дичь, а на гусей впервые поехал с Поэтом.

Охота предстояла интересная, добычливая. В северной тайге на болотах большие гусиные стаи летят — весенние перелёты с юга на север. Женька не спеша собрал старый рюкзак, ружьё, патроны, и ещё до рассвета за ним заехал Поэт с друзьями–охотниками (Хирургом и его братом), и они вчетвером тронулись в путь. Выехали на машине на Ярославскую трассу и ехали долго по дороге, мимо сёл, городов. Проехали Вологду и после обеда въехали в Архангельскую волость, а там съехали с основной трассы на местную. Затем — по грунтовке вёрст тридцать и прибыли на место, на заимку рядом с болотами. Болота в тайге старые, заросшие, можно ходить по ним, как по земле, но местами оказаться по колено и глубже в воде. Ночью — минус, а днём припекало плюс десять-пятнадцать, снегу в лесу было много — по пояс, но на солнцепёке и на болотах он почти стаял, оголив клюквенные поля, мох и брусничник.

К вечеру друзья тщательно расставили чучела рядом с шалашиками–схронами, клюквы собрали, выпили, перекусили и легли рано спать. Утром, ещё в темноте, Евгений засел в свой шалашик, приготовил ружьё, манок и стал ждать гусиного лёта. С рассветом потянулись бесконечные гусиные стаи, и Евгений начал искусно манить. Одна из стай завернула на его «голос» и начала снижаться на чучела, и тут Евгений почти в упор сделал удачный выстрел, и один гусь (чисто битый) свалился в болото шагах в двадцати. До обеда ещё гуся сбил и решил, что ещё одного, и на сегодня достаточно — замёрз сидеть в шалаше, проголодался, да и устал. Вскоре налетела на чучела к нему ещё одна стая. Евгений выстрелил, но промахнулся, стая резко взмыла ввысь и, набирая скорость, быстро от него улетала. Евгений проводил долгим взглядом гусей и тут заметил, как один гусь начал, не меняя скорости, падать, снижаться и со всего размаху стукнулся с брызгами оземь, в двухстах метрах от шалаша. Евгений быстро вышел из укрытия и пошёл трофей забирать. Прошёл метров двести… Гуся нет. Искал, искал, долго бродил по болоту, весь взмок, измучился, но нашёл его — намного дальше и ещё живого, но разбитого и умирающего. Пришлось Евгению добивать гуся по голове прикладом. Гусь был некрупный («Похоже, гусыня», — подумал охотник), и тут Евгений услышал над собой гусиный зовущий крик и поднял голову. Над ним кругами летал серый гусь и звал подругу свою, он летал и летал над болотом, искал и звал подругу тревожными зовущими криками. Евгений выстрелил по гусю несколько раз, но не попал. Гусь взлетел высоко и оттуда продолжал звать и упорно и неотступно искал над болотом подругу свою. Евгений собрал трофеи, вернулся на базу (заимку), выпил с друзьями за начало охоты («на кровях») и лёг рано спать.

Ночью Женька проснулся и никак не мог понять, что ему так тревожно и почему не может уснуть. И тут в тишине издалека он услышал тревожный звук — зовущий гусиный крик над болотом. Закутался с головой в одеяло, чтобы крика не слышать, но стало душно и жарко; раскутался и опять услышал зовущий крик гусака. В сердцах выругался, слез с раскладушки, подошёл к столу, налил водки побольше и выпил залпом, закусил клюквой с хлебом и стал посудой греметь. Не спалось ему. Захотелось поесть и чаю попить.

Проснулись друзья, и Поэт спросил Евгения:

— Чего, Женька, не спишь? Полуношник?

— Да вон… слышите, над болотом, над моим местом, гусь летает, кричит?

— Энто он подругу свою, значит, ищет.

— Вот то–то и оно! Он кричит, ищет её, а у меня сердце разрывается! Напополам! Это я её сегодня того!.. И прикладом добил…

Хирург сказал:

— Это неразлучники. Редко, но бывает… Придётся тебе, Женька, и его добивать! Нельзя разлучать неразлучных, добей его тоже — и он успокоится, и тебе будет легче. Так будет по–честному.

— Женя, фиг с ним, с гусём, — отозвался Брат Хирурга. — Давай водки ещё выпьем, крепче уснёшь. А завтра, может, и вовсе он улетит, бросит искать её.

Друзья встали, выпили с Женькой, перекусили, обсудили какие-то новости, порассуждали о болоте, тайге, о весне и погоде, и через час разбрелись обратно по постелям и раскладушкам.

Под утро Евгений зашёл в свой шалашик, но манить было неохота. Чувствовал он себя хреново, разбитым, невыспавшимся, и так в плохом настроении просидел больше часа. И тут опять появился гусак. Он летал над болотами кругами и искал на большом расстоянии подругу свою. Евгений начал манить его и готовиться. Но подстрелить «неразлучника» получилось только на третий день к вечеру, когда все уже собирались домой уезжать и ждали только Евгения. Женька вернулся злой на себя, усталый, молча поставил рюкзак и угрюмо вывалил на землю гуся.

— Это он… Все дни надо мною летал… Я вообще не охотился, только по нему и стрелял, все патроны израсходовал, но всё–таки достал гусака. Всё! Мёртвый он. Успокоился.

— Чего с гусями–то делать будешь? Может, по приезде домой потушим их с гречкой или с картошечкой? Водки все вместе выпьем и…

— Нет! Я их отдам кому–нибудь, сам есть не стану. И больше на гусей никогда не поеду… У меня же до сих пор в ушах стоит его крик. Казалось бы, безмозглая птица, там в голове нет ничего. А подишь ты — какой верный, под картечью до самой смерти искал подругу свою, пока сам не погиб. И он видел и слышал, как я по нему стрелял из обоих стволов, но не отвернулся, всё искал её… А ведь он, горемычный, даже не знал, что подруга убита, даже голоса не слышал её, а всё равно — звал и звал, искал и искал её под картечью, и сам погиб… Я его застрелил, бедолагу, теперь вот они… в одном рюкзаке вместе лежат. Он и Она.

Женька чуть не плакал. Поэт подошёл к нему и крепко обнял.

Время шло, от Женьки давно не было вестей. Как-то Поэт приехал в Москву — надо было купить дорогой инструмент для кузницы — и вспомнил про друга. Поэт позвонил Наде (Женькиной жене), спросил, как там Евгений, мол, его телефон давно не доступен. И Надя ответила, что телефон его разбит, контакты утеряны, а сам Женька в больнице в Москве, и очень просила его навестить.

— Поэт! Хорошо, что ты позвонил! Ты просто не представляешь, как это замечательно! Ты навести Женю, очень прошу — помолись за него. Он никого видеть не хочет в больнице, но тебя… Поговори с ним. Ты же знаешь, какой он упёртый. А Женя тебя завсегда уважал как друга и вспоминает тебя — поговори по душам. Ты Поэт, тебя все любят, ты на людей имеешь воздействие; приедь ты к нему, поддержи его. Очень прошу, умоляю, пожалуйста — доедь до него. А?

Поэт снял в банкомате деньги, купил апельсинов, бананов, бутылку коньяку и заехал в московскую больницу к Женьке, чтобы выпить с приятелем и пообщаться. А из больницы Поэт собирался дальше поехать по магазинам, покупать инструменты для кузницы.

Друга Женьку Поэт не узнал — худой, потный, тощий и измождённый человек лежал на больничной кровати в палате на четверых. Руки все в синяках, в вене капельница, вокруг серые стены и стоит ужасный запах, запах умирающих.

Поэт в шоке, порясённый увиденным, заговорил:

— Привет, как ты? Женька?

— Спасибо, хреново.

— Я тут принёс апельсины, на тумбочку тебе положу.

— Ага.

— Что врачи говорят?

— Что говорят?.. А зачем говорить?.. Тебе скажу — шансов мало, брат, но есть. Не хочу я никого видеть. Не хочу! С их жалостью, с приторной жалостью. Это же… Брат! Ты посмотри — палата… безнадёжных палата!

— Больно тебе?

— Очень больно… Ты себе даже не представляешь, как мне больно.

— Жень, ты умрёшь?

— Поэт, мы все когда-нибудь умрём, но вот не сейчас. Не сейчас. Мне умирать никак нельзя.

— Конечно, нельзя! Женька? Слышишь? Я верю! Верю — ты будешь жить!

— А ты не отступай от веры своей, Поэт… Ни на шаг.

— Обещаю тебе — ни на шаг. Женя. Живи! Только живи! Женя! Через силу живи и терпи! И я клянусь, я обещаю — ты в рай войдёшь после меня! Женя, ещё поживём! Женя!

— Погоди, Поэт, не кипятись. Ты помнишь, как я тогда на охоте гусей подбил — неразлучников?

— Ты о чём? Не кори себя, все мы в грехах.

— Так вот, брат! И я с Надюхой тоже… Такие же неразлучники мы! Если со мной чего, она тоже того! Как свечка сгорит. Так что, брат, мне сейчас нельзя умирать. Я Надежду люблю. Люблю! У-ух-ох. (Женька сильно сморщился от боли.)

— Что, брат? Сильно больно? Может, я помогу, чем смогу? Деньги, молитвы, лекарства, только скажи — всем, чем смогу. Женя, всем!

— Не надо!.. Никто мне не сможет помочь, никто. Я сам должен бороться. Только сам. Вон, видишь, капельница надо мной?

— Вижу.

— М-м-м, смотрю я на неё каждый день и вижу, как жизнь моя по капле уходит. Постоянно смотрю, изо дня в день… А когда плохо мне? В такт каждой капле, как рэп, я читаю молитву: «Х-кап! Еже-си на-небе-си!.. Х-кап! Да-святится имя твоё… Хкап!» Короче, Поэт, в такт каждой капле — читаю, молюсь и заглушаю этим жуткую боль. Мне реально легче становится. А если совсем больно? То смотрю на неё и в такт с ударами капель кричу:

«Пресвятая Троица!

Помилуй! Меня!

А-а, Господи! Да!

Очисти грехи мои тяжкие!

Да, Владыка!

Прости! Мои беззакония!

Святый мой, посети

И избави меня!

Избави от боли невыносимой!

Именем! Твоего ради!

Спаси, Боже, меня!

И помоги мне!»

Женька громко, как на плацу, печатал слова, выпучив глаза. С перекошенным лицом и с непреодолимой верой во взгляде смотрел он на капельницу и стучал ногами по кровати в такт, будто маршировал. Затем чуть успокоился и снова заговорил:

— Поэт, брат, я умереть не боюсь. Нет! Мне не страшно — все умрём, я знаю. А вот умира-а-ать от боли… мне страшно! Чувствовать её постоянно, боль, подлюку, и мучиться, и терпеть её, невыносимую, мне страшно! Друг, я… я так устал с ней бороться… Пойми, самая страшная боль — та, которая никогда не проходит — ни ночью, подлюка, ни днём! Никогда не проходит! Никогда! Она меня всего вымотала, я совсем устал. Устал. Но я не сдамся! Фига ей! Слышишь? Хрен подобедает… Я себя прикладом не дам убить! Врёшь, смерть! Врёшь! Не возьмёшь! Меня не добьёшь! Я ещё полетаю! Я к Надюхе вернусь! Мне нельзя умирать, никак нельзя… Я неразлучник! Слышите все! Никак мне нельзя умирать!

Ему снова стало плохо, он закрыл глаза, заскрежетал зубами от боли и замычал что-то:

— У-у-ууум-м… у-у-ум…

— Женя! — тревожно позвал Поэт.

А Женя, с трудом сконцентрировав взгляд и с ненавистью глядя сквозь Поэта, вдруг закричал:

— А когда мне совсем б-б-больно, кажется, сердце не выдержит? То я смерти в лицо кричу: «Сталинград! А-а-ааа! Сталинград-дд! Хер вы меня возьмёте! Стоять! Ни шагу назад! До последней капли! Стоять! А-а-а! СТАЛИНГРАД! СТАЛИНГРА-А-АД!

Женька дико кричал на всю больницу и бился в постели в истерике.

Прибежала медсестра, отсоединила капельницу, достала из тумбочки последнюю ампулу и быстро поставила укол. Женя успокоился, проваливаясь в потное внебытие, но ещё долго сучил ногами, хмурился и шевелил что-то губами: «Ста-л-ль… Сталь…»

Сестра (пожилая — всего повидала) на подушку его затащила, поправила одеяла и сказала:

— На час или два укола хватает, а дальше опять… А вот он жену сильно любит. Своих детей. А она-то ради него — готова на всё, и квартиру продать. Мда-а-а, вот такая любовь. Я вам так скажу, по своему опыту — из всей этой палаты мертвецов только он выживет. Только он! Вот истинный крест! Не верит он в смерть! До конца будет биться. И врачи, и жена в него верят, и даже я в него верю — выживет Сталинград! Выживет! (Указала на Женьку.) Победа будет за ним! Сколько мук он, бедный, вытерпел; тут все до него померли, а он жив, Сталинград, не сдаётся; и вы все верьте! И я в него верю — Сталинград выживет!

Поэт, на что парень кремень, но тут сжал зубы в слезах, молча вытащил коньяк, дрожащими руками решительно налил медсестре, а сам — из горла. Чокнулись за здоровье:

— За Женьку — Сталинград!

— За Сталинград!

Выпили в тишине мертвецкой палаты (при четырёх умирающих). Поговорили. Затем Поэт выгреб деньги, что были в сумке, все, до рубля, свалил их в тумбочку (на лекарства!) и как в тумане вышел, выволок себя из больницы на улицу… И тут же остановился.

Комок в горле, слёзы в глазах — а сверху над Поэтом из окна уже снова криком кричал несчастный Неразлучник:

— Сталинград! А-а-а-а-аа! Стоять! Сталинград! СТАЛИНГРА-А-А-АД!

(Господи, Боже, я плачу!)

Глава 2
Светлое утро, и Таня Глобус больше не проститутка

Воскресенье. Был солнечный день, жизнь продолжалась, и много туристов отдыхало в Тарусе. Поэт с утра отправился на Литургию. В притворе храма он с друзьями встал в очередь на исповедь к Иерею, и когда пришёл его черёд исповедоваться, повернулся к народу, к друзьям и поклонился:

— Простите меня, православные!

Поэт подошёл с покаянием к Иерею, упал на колени, склонил свою буйную голову и прошептал:

— Ты знаешь меня, я человек божий, и слуга я Его — грешный Алексий, и я искренне каюсь, что мало в Бога верил, мало постился и плохо готовился к исповеди. Во страхе от жизни я плохо и коряво молился и не благодарил Господа Бога за всё, что было со мной и чего со мной не было. Грешен я! Грешен я сильно, что друга Женьку забыл, и не вспоминал, и не молился о нём. А он заболел! Я здесь, а он там борется, бьётся один. Понимаешь, Иерей, — он Сталинград! А я? Я всего лишь грешный Поэт… А намедни тут — шёл я по улице и увидел, что кто-то старую, блёклую иконку на бумаге на улицу выбросил. А я мимо прошёл! А через час уже дома стыд меня взял, будто я предал Господа Бога Христа. Негодно было так поступать! И побежал я обратно — хотел забрать к себе в дом бумажную иконку, но её не было на прежнем месте. Поискал вокруг, ничего не нашёл, и стало мне так плохо, будто предал Его. Я искренне каюсь — прости меня, Боже! Прости меня, недостойного любви Твоей, Иисусе Христе! Совесть мучает и жить не даёт…

Поэт перед тумбочкой с крестом и Евангелием на коленях склонил повинную голову. Святой отец Иерей Духовник выслушал его, кивнул, накрыл коленопреклонного Поэта епитрахилью, постучал костяшкой пальца по голове грешника в назидание и только затем перекрестил крестным знамением и зачитал:

— Господь и Бог наш всемилостливый, Иисусе Христос, благодатью и щедротами своего человеколюбия да простит чадо Алексия, и аз, недостойный Иерей, Его властью, мне данною, прощаю и разрешаю тебя от всех грехов твоих, во Имя Отца… и Сына… и Святого Духа… Аминь.

Поэт встал, поцеловал Крест и Книгу и попросил Иерея: «Благословите меня — молиться хочу за друга Евгения». Иерей взял с тумбы большой крест, с молитвой благословил и перекрестил крестом Поэта, дал ему крест поцеловать, и они обнялись. Поэт успокоился и прошёл к Литургии в главную часть храма. Там он долго с друзьями молился, слушал проповедь, а потом причащался — в очереди после детей, скрестя руки на груди, сказал: «Раб Божий Алексий», радостно, с трепетом принял Святые дары и целовал Чашу Христа.

А дальше (пока шёл всеобщий молебен) Поэт долго за Друга, за Женьку, молился. Истово молился, горячо, со слезами! На коленях молился за Женьку, за его Сталинград. Только бы жил Сталинград! Только бы жил! Не сдерживая слёз, горячо молился Поэт! Словно немой, он Богу кричал, звал и звал, и молил за Друга своего:

— Господи, приди ко мне! Господи, умоляю Тебя, услыши меня! Боже, Боже, Боже, взгляни на меня — я здесь зачем Ты послал меня! Смотри, посмотри — открыты все двери души моей, этот дождь — мои слёзы, протяни скорее ко мне руку с высочайших небес! Отче! Отче! Отче, Боже мой, молю я Тебя — ниспошли благодать святого Духа! И Христос истинный Бог наш! Молитвами святой Богородицы, моей же заступницы Царицы Небесной, молитвами Ангелов, Архангелов и святых Угодников и моими молитвами жаркими умоляю — Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй Евгения, моего брата во Христе! А также молитвами Женькиной мамы несчастной, молитвами его любимой верной жены и малых детей — очисти грехи его, именем Твоего ради! Отжени от болезни, напасти и всякой хвори! Не оставь своей милотыню — слышишь?! Спаси Женьку, Друга моего верного! Исцели его! Если хочешь Ты, возьми всё от меня за Друга, за человека железного, но ныне больного! За Сталинград! Женька болен сильно, но не виноват, не грешен; очень прошу, чтобы на нём восторжествовала слава и воля Твоя! Истину, истинно умоляю Тебя, Господи, ради всего святого и Бога Отца, яви Чудо на нём, и я всей жизнью своей ручаюсь перед Тобой за него — Женька достойный этого Чуда…

Долго, ещё долго шёпотом кричал и молился Поэт! Он почти лежал на полу перед иконами храма, а все вокруг тихо обходили его стороной, не мешали молиться. И вот, когда, казалось, все душевные силы отдал Поэт, наступила вдруг тишина. То был момент истины — спокойствие накрыло всего. И се — радость в его сердце затеплилась. Поэт открыл глаза. Он тяжело, шумно дышал, но радостно понял истину, что есть и было святое спокойствие — Бог услышал молитвы, его молитвы за Друга больного. Сталинград будет жить! Осанна! Поэт встал устало с колен и, шатаясь от бессилия, пошёл крест целовать к Иерею — кончилась служба.

Поэт вышел из храма последним, а на выходе его ждали друзья — Хирург со своим братом и с их семьями, Гиви с женой и с детьми, и Юродивый, и ещё, и ещё; и все были очень довольные, друг друга поздравили с причащением и тепло обнялись. Семейные разошлись по домам.

У радостного Юродивого был очень странный вид: большие синяки на голове и содранные кулаки, заместо банданы он натянул чётки на голову, а крест свисал сбоку на лоб его. Поэт постоял, задумчивый, у храма и, глядя на Юродивого, спросил его:

— Ты чего такой странный и радостный? Почему вся голова в ссадинах? Зачем надел чётки на голову? А-ха-ха!

— Голова сильно болела. Бандана? Потерял её — не нашёл.

— А чего кулаки в кровь разбил? А? Юродивый?

— Тебе лучше не знать.

— А синяки?

— А ты чего? Чего тебе надо, брат?

— Ничего. Успокойся!

— Ты сам чего странный сегодня?

— На тебя посмотрел и вспомнил — помнишь, Ваньку лечили?

— Помню, конечно.

— После Вани было мне тяжело, а тут ещё Женька, наш друг, заболел… Так вот, тогда, после Ванечки, брат, я в храме увидел девушку с длинными волосами, необыкновеннейшей красоты и явно не здешнюю. На ней был очень красивый дорогой платок чёрный и юбка до пят.

— Может, монашка?

— Бог знает, но главное, что я увидел — она была в Благодати Божественной.

— Дальше что? Говори!

— И такое родное в ней было, что я долго смотрел на неё, смотрел… Вот только сегодня на выходе из храма на тебя взглянул и дошло до меня — она тоже могла передать Благодать.

— Эх! И ты отпустил «монашку»? Её? Просто так? Как же так? И мне не показал её! Эх ты-ы, друг! И где она? Откуда?

— Слышал, как она села в машину и захлопнула дверь — верно, проездом через наши края.

— Может, номер машины запомнил? Из какого региона?

— Нет, не видел.

— Такого ангела упустил! Да я…

— Прости, брат, только сегодня дошло до меня. А я тогда, да, верно — глядя на неё, успокоился, и меня отпустило. Швах! Вот так бывает — взглянул на человека, и тепло, радостно стало.

— М-м-м — эх ты! А может, «монашка» тоже чуть-чуть с Благодатью мне помогла? Э-эх, Поэт, не думаешь ты обо мне! Вечно носит тебя в небесах, надо было сразу мне рассказать! Прямо бросился бы в ноги к ней и обо мне рассказал. Вот я за тебя завсегда же…

Юродивый, расстроенный, недовольный, затянул чётки сильнее на синяки, обиженно махнул разбитой рукой и ушёл.

Поэт постоял минут пять в задумчивости возле храма. Он не знал, куда идти — домой или в центр, но что-то толкнуло его, и он пошёл через овраг святого источника водички попить, машинально сорвал цветок, задумчиво понюхал, улыбнулся и зачем-то сунул его в карман толстовки и прошептал: «Значит, я не один такой». На спине его толстовки было очень красиво вышито «Съпас и Храни» на славянском. После причащения Поэта часто посещали божественные откровения или гениальные мысли, которые он хотел ещё удержать. И сейчас снова в его голове бурлил водопад мыслей и дум.

Храм уже остался позади. Поэт в задумчивости дошёл до источника, а там были люди (все с бутылками для воды из святого источника). Поэт наклонился над струёй из источника и долго смотрел на неё, умыл лицо холодной водою, трижды смочил глаза, свои волосы. Капли воды весело потекли по лицу — он не заметил, а рядом юная девушка подала ему кружку воды, и Поэт выпил, сказал «спаси тебя Бог» и вроде как очнулся и всем улыбнулся. Вышел вверх, в городок, и опять улыбнулся. Его лицо светилось тихой улыбкой. Поэт напевал мелодию и улыбался, а все знакомые встречные дачники, москвичи и местные, здоровались, обнимали; а знакомые девушки фотографировались с ним, как со звездой; люди кивали ему, и он кивал, и тоже улыбался в ответ, и руки жал, целовал, обнимал. Дети друзей обожали его, они подбегали, жали его руки, обнимали, здоровались, залезали в карман за конфетой и даже что-то шептали на ушко. Конфеты «Коровка» Поэт с Иереем Батюшкой специально для детей освящали в храме святою водой. Было позднее чудесное утро, птицы громко пели, радуясь настоящему теплу.

К Поэту подошёл Участковый и спросил:

— Жиголо побили сильно вчера, на скорой увезли. Знаешь, кто это его?

— Где это было?

— У дома мамы Лисёнка. Вечером Жиголо был у неё.

— А что эта проститутка сказала?

— Таня Глобус больше никакая не проститутка! Завязала, теперь Таня Глобус постельное бельё шьёт на дому и платья на толстые задницы.

— О как! А-ха-ха! И что сказала тебе Белошвейка?

— Сказала — Жиголо с двумя бандитами пришёл, все деньги отнял и при детях избил её. Она кричала. А потом кто-то на крик её прибежал, у дома драка была страшная, весь забор поломали. Таня говорит, что было темно, и не видно в окно. Ты его? Только ты мог с троими справиться.

— Нет, Участковый, я забор не ломал!

— А чего улыбаешься? Улыбится он! Тебя она выгораживает?

— Чего пристал, Участковый? Точно не я! А-ха-ха-ха!

— Скорая помощь приехала, а я у Жиголо в машине нашёл наркоту; я установил — это он развозил. Так, может, Поэт, ты за наркоту Жиголо? А? Все знают — ты ненавидишь его, дрался с ним и убить обещал. Всё против тебя.

— Кого я убил? Чего ты пытаешь меня, как пацана? Поди, спроси у него.

— А-ха-ха! Он теперь долго не сможет сказать. У одного бандита голова напрочь пробита — не жилец, а у Жиголо и у третьего бандита переломаны руки и ноги. А отвечать на допросе они отказались — про героин в машине, у кого оптом берут наркоту и кто их избил. Тюрьма светит им за героин — наркодилеры! Вот кого мы поймали! Из области приедут следаки — будут допрашивать за наркоту. Ты знал про героин?

— А-ха-ха! Я не бил!

— Не понял! А кто тогда? Только ты, кузнец, мог покалечить троих. Только ты — и руки, и ноги сломали! В реанимации, да уж! А третьему — челюсть. Но мы вытряхнем из них, где героин добывают. Конкретно вытряхнем!.. Поэт, а ты знал, что у них героин? И что они наркодилеры? Знал? Почему мне не сказал?

— Откуда я знал? Это ты мне сказал. Участковый, стой, а это правда, брат, что Таня Глобус больше не проститутка?

— Да-а, Таня Глобус теперь шьёт на дому! И танцам живота обучает туристок и по интернету. Охренеть! Кто бы подумал — проститутка будет танцам живота обучать! Хе-хе! Верно, это кто-то из «ваших» белошвейку взял под крыло. Конкретно — из ваших!

Глава 3
Лизи

Поэт, улыбаясь, зашёл в кафе, где бывал всегда, весело поздоровался с другом-барменом, сел за свой столик, радостно из карманов штанов достал блокнот и ручку. Он был ещё в духе. По дороге из храма Поэта посетили глубокие мысли, и он спешил их записать — боялся, что мысли потеряются. В блокнот спешно летели слова, предложения, мысли; слова недописанные, без окончаний, строчка громоздилась на строчку; и ещё что-то зачеркнуто и непонятно. А он снова записывал мысли свои уже далее нервным почерком, ручка металась в руках, листы быстро переворачивались.

Официант принёс знакомый заказ — кофе с перцем, стакан воды и круассан, похлопал его по плечу и ушёл. Поэт отпил, не отрываясь от блокнота, кофе наполовину, достал из кармана просфору и откусил, ещё глоток кофе — и мир исчез! Поэт снова склонился над блокнотом и захлебнулся словами. Так прошло полчаса. Наконец Поэт поднял голову и радостно посмотрел вдаль сквозь людей и дома. И ничего не поменялось — мир всё так же отсутствовал вокруг него. Погружённый в свои мысли, Поэт откинул ручку и отодвинул истерзанный блокнот, улыбался и не смотрел на него.

Ромео куда-то вышел. Поэт взял недопитый кофе, глотнул холодный, чуть поморщился. В этот момент очень красивая, совсем юная светлая девушка решительно подошла к его столику и, волнуясь, спросила:

— У вас свободно? Можно за ваш столик? Здесь подают кофе, мороженое?

Поэт машинально кивнул (наверное, туристка) и снова взял и читал свой блокнот. Девушка села. Она волновалась, поправила кудряшки волос, не зная, куда деть руки свои, и снова спросила:

— Здесь подают кофе и мороженое? (Поэт снова кивнул.) Я знаю, зовут вас Поэт, и мне о вас говорили подруги, и ещё я слышала много хорошего.

— Спасибо.

— Я на выходные приезжаю и живу там (пальчиком показала куда-то за спину). Но послезавтра я улетаю в Европу.

— В Европу? А куда?

— В Рим! Стажироваться в Риме! Да, это моя первая стажировка после первого курса. МГУ. Исторический факультет! Музеи Ватикана!

Девушка говорила отрывисто, волнуясь. Поэт поднял глаза от блокнота, посмотрел на девушку и улыбнулся. Перед ним за столом сидела юная красотка. Про таких девчонок в книгах пишут — её невыносимая девичья невинность волновала многих парней. А девушка в лёгком платьишке и вправду была чиста и мила как ангел. Она покраснела.

Поэт усмехнулся и просто сказал:

— Прекрасно.

— Да, прекрасно, а вы не смейтесь!

— Я не смеюсь, я очень рад. Рим — прекрасный город.

— Я Рим обожаю! А моя подруга из Европы прислала мне хорошую английскую книгу, я знаю английский, и много учила его, и говорю. Мне книга очень понравилась. Автор там один псевдоним, но я знаю — у книги два автора (девушка достала из сумочки книгу, и Поэт сразу узнал обложку). Правда! Мне книга очень понравилась! Я прочитала её очень быстро и решила ещё раз прочитать. Так вот, один автор — это Мэри Бенуа, я знаю, она ваша подруга, а второй автор неизвестен, но я догадалась. Поэт, это вы?

— Вы репортёр?

— Нет… Я в вас влюблена!

(МХАТовская пауза!! Па-ба-а-ам!)

— Что-о?

— Да! Да, я влюблена! Со школы ещё! Я читаю все ваши книги, стихи, и знаю давно, и я вас люблю! Да, да, да, и я тоже сочиняю стихи, как и вы. Я была там, в храме, сегодня вместе с вами и шла за вами от храма мимо источника, я подала вам кружку и даже перед вами прошла, а вы меня не заметили. Я знаю, и все знают красавицу Мэри, вашу невесту, но я ничего не могу поделать с собой. О Боже — я очень волнуюсь, да… Я… я мечтала, что закончу школу, поступлю в Академию живописи и познакомлюсь с вами поближе и мечтала быть рядом с вами везде, но… У вас теперь есть эта красавица, всем известная Мэри. Я тихо её ненавижу — я вас люблю, и ничего не боюсь, и сердцу не могу приказать! Как увижу вас, так весь вечер и ночь мечтаю и лечу в облаках. А послезавтра я улетаю, и теперь мне не страшно это сказать, что я вас люблю! (Девушка замолчала, взяла его стакан с водой и выпила воду.)

Поэт хотел крикнуть на неё («Ты, девка, совсем охренела!»), но передумал и спросил:

— Э-э, вас как зовут?

— Ой, извините… Лиза зовут, Елизавета меня, но все меня Лизи зовут. И… я в Москве. В МГУ. Исторический факультет.

Лизи бросило в жар! Девушке захотелось вскочить и убежать, бежать от стыда куда глаза глядят, но её ноги не двигались, она плыла по реке желаний, и обратно уже нет пути — слова уже сказаны. «Будь что будет!» — решила она и ждала ответа. Лиза нервно вертела в руках пустой стакан, её всю трясло, она видела перед собой только его.

Поэт не спешил с ответом, увидел на соседнем столике бутылку вина и предложил:

— Лиза, позволь, закажу вам вина?

— А? Что? По-жа-луй.

Поэт повернул голову и позвал:

— Ромео?!

Подошёл офицант и сказал:

— А ваш друг, хозяин бара Ромео, ушёл.

— Жаль… Пожалуйста, принеси нам бокал вина.

Официант не сводил взгляд с юной красотки и только спросил:

— Какого вина?

Девушка поставила стакан без воды и спрятала руки, Поэт посмотрел на неё и ответил:

— Блондинке — белого.

Блондинка с грустным лицом согласно кивнула. Она смотрела на него глазами печального ангела, не отрывая глаз. Девушка в скромном платье держала его книгу, очень нервничала — даже книга дрожала в руках. Поэт, право, не знал, что ему делать и говорить. Как с ней — на вы или на ты? Он путался и не хотел обидеть юную особу, но надо обязательно дать ей понять, что он любит Мэри. Зачем эта девочка? Зачем эти слова? О чём с ней говорить?

Они молчали.

Официант принёс бокал вина:

— Пожалуйста, вино.

— Спасибо, — сказала Лизи.

(И было непонятно — это «спасибо» Поэту или официанту.)

Поэту захотелось накричать на девчонку, но он посмотрел на неё (руки её дрожали от волнения) и удержался, не стал кричать.

А она, не глядя, тихо губами нагло повторила:

— Да. Люблю.

И тогда Поэт ответил:

— Лиза, я не знаю, что делать в таких обстоятельствах. Хм! Не знаю, не знаю, честно, когда мне признаётся в любви чужая, совсем юная девушка…

— А вот вы сидите или идёте и не замечаете вообще ничего, никого! Никого вокруг! А вы, очень красивый и мужественный, идёте, как ангел! А на вас многие девушки смотрят.

— Что? Ты это к чему?

— Они только смотрят! Фотографируются с вами, обнимают! А я вас люблю! В вас многие! Влюблены!

— Хватит!

— Ах.

— Блондинка?

— Да-а?

— Кудрявая? Дерзкая?

— Да!

И чтобы сбить со скользкой темы юную отчаянную дуру–девчонку, он закричал:

— Молчать!

— А? Что?

— Как ложкой дам тебе по лбу, кудрявая девка! Ты почему шапку не носишь?

— А? Шапка? Какая шапка? Сейчас же лето.

— Спасает от ветра в кудрявой твоей голове!

— Почему нельзя мне сказать, что я вас…

— Опять за своё, кудрявая? Да, Лиза? Посмотри в моё сердце! Смотри, молчи и ты увидишь, что у меня уже есть любимая. Моя любовь! Моя! Но ты хочешь отнять меня от неё? Для себя? Да? А она, Мэри, счастье моё и вся моя жизнь, я дышать не могу без неё! Понимаешь ли ты, дура? И все мечты мои только о ней. Мы с ней неразлучники! (Он достал из кармана увядший бутон.) Вот, видишь? Если в соседнем саду цветут красивые цветы, а ты захочешь сорвать их себе, то они все засохнут, погибнут без ласки. Они! Насмерть! Умрут! Разве, Лиза, ты этого хочешь? Разрушить моё счастье и жизнь? Я тебя спрашиваю — ты этого хочешь?! (Протянул ей завядший цветок.) На! Забирай! (Лиза молчала, скоро заплачет.) Что молчишь? Не молчи — отвечай!

— Нет–нет, извините. Извините, послезавтра я улетаю и больше не потревожу. Ничем! Извините…

— Бог, Лизи, всех нас простит. Тебя мой образ красавца–героя и мученика из книги прельстил? Эх ты, дура кудрявая! Меня не надо любить, меня уже любит другая! Моя!

— Другая.

— Да!.. Я могу для тебя что-то сделать? Скажи.

Лиза отчаянно замотала головой — разговор пошёл не туда, и кудри поникли её, и вот–вот слёзы хлынут — и с грустью сказала:

— Nothing, nothing else. Ничего не поделать. А послезавтра я улетаю. Да, улетаю! Все девчонки молчат, а я решила — признаться, и всё. И я не знаю, что теперь будет, но мне казалось — мне будет легче.

— Я тебе не герой из фильма и не любовник из книги.

— Извините, я понимаю… Я вас прошу самую малость — пожалуйста, подпишите мне (и совсем грустно и тихо) хотя бы книгу на память.

— Не я автор.

— А кто?

— Ангелы на небесах! Ангелы и любовь! У меня к вам просьба, Лиза, скоро прилетает Мэри ко мне.

— Вы её любите? Да?

— Это мой ангел! Мой. И мы скоро поженимся, как только с меня снимут судимость… Ладно, не плачь! Всё, я решил — я тебя с ней познакомлю, с Мэри. У неё безупречный почерк и вкус на таланты, и она подпишет вам книгу, как обычно — за дружбу и творчество.

— О? Спасибо… А я тоже пишу стихи!

— Стихи? Вот тебе на! Хм-м. Если стихи от души и они хороши, то вы нам почитаете. Это всё, что я могу сделать для вас. Через два дня Мэри прилетает ко мне, и впредь — ты мне не мешай.

— Послезавтра я улетаю! — крикнула девушка и вскочила со стула.

Поэт строго сказал:

— Сядь, кудрявая!

И Лиза села:

— Да! Я уже поняла — вы никогда меня не полюбите. Никогда!

Девушка опять нервно вскочила.

— Лиза! Сядь, дура! Я не знаю, что в таких случаях делать. Что говорить?

— Ни-че-го!

И снова крикнула:

— Nothing! Nothing!

— Тс-с-с, сестричка, ты не кричи… Пойми-и-и, башка кудрявая! Я только Мэри люблю.

— А я в Риме, я буду скучать, мне будет скучно. Да, в Риме я буду одна! Я буду писать вам стихи! О любви!

Поэт ужасно сморщился, словно от зубной боли, и откинулся на спинку стула:

— Опять за своё?

— Пожалуйста, не уходите! Я сама сейчас уйду! Можно, я вам стихи покажу? Пожалуйста! (Поэт нахмурился.) Очень пожалуйста! Вот здесь всего два стиха — прочитайте, я вас умоляю, очень прошу! Это мои стихи, новые стихи о любви, только два, пожалуйста, очень прошу. Очень!.. Этот стих обо мне, а второй о вас.

Лиза в надежде вытащила сложенный листочек бумаги и протянула его на дрожащей ладошке своей. Поэт пересилил себя, взял листок с дрожащей ладошки, недовольно развернул его, посмотрел на стихи и, снисходительно улыбаясь, заставил себя прочитать строчки о любви. Он прочёл и нахмурился, внимательно посмотрел на Лизу, ещё раз вдумчиво и неспешно перечитал лист бумаги, медленно сложил его, отдал обратно Лизе на ладошку её стихи и погрустнел. Поэт смотрел в сторону и, шевеля губами вполголоса, воспроизвёл в уме Лизин стих. Затем повернулся и взглянул на Лизу.

А она испуганно спросила почти шёпотом:

— Что с вами? Не понравилось? Я знаю, вы очень строгий.

— Лизи, это ваши стихи?

— Да, это правда. Это мои, честное слово! Я не обманываю! Вы сердитесь? Вам не понравилось?

— Лизи, позволь руку твою.

Лиза удивлённо протянула руку свою ладошкою вверх (она не знала, что можно увидеть на руке), а Поэт очень трогательно взял её руку, переложил в свою, и теперь её ладошка лежала в его руке. Поэт привстал, нежно поцеловал Лизину руку и отпустил. Он очень пристально, в упор смотрел на девушку.

Лиза удивилась:

— Что с вами? Зачем?

И Поэт очень уважительно ответил:

— Лизи, я прочёл ваши стихи и хочу серьёзно сказать — вы и вправду красивая, но в вас горят страсти, родная, и они разрывают вашу юную душу на части, так стихи говорят. Да, кудрявая, в вас есть явный огромный талант, но мне очень жаль — этот талант не даст вам ни покоя, ни счастья. Но признаю — вы поэтесса, обязательно и дальше твори и пиши, а иначе сильные чувства и страсти разорвут вас изнутри. Лизи, я за вас буду молиться. Знайте, Бог любит блондинок.

— О Боже! Вы меня напугали. Что же мне делать?

— У вас, коллега, другого выхода нет — творить и дальше стихи. Милая Лизи, ты в этом счастье ищи.

— О чём? О любви? Но я улетаю. Я в Риме буду одна! Совершенно одна! Мне уже страшно.

— Пишите дальше стихи о любви, обо всём, что прекрасно, — это спасёт вас.

— О Боже! Что–что?

Поэт вдруг понял, что зря сказал правду и напугал совсем юную девушку, и тогда решил ей помочь — резко повернуть разговор.

— Лизи, коллега, у меня будет к вам огомная просьба, нет — это задание. Да, задание!

— О, задание? Стихи? Вы меня «коллега» назвали? Правда?

— Да, коллега, стихи и стихия вокруг — вам непременно надо всё записывать. Лизи, мне для новой книги надо увидеть Рим глазами юной девушки, впервые попавшей в Рим. Да, глазами неофита, влюблённого в Рим. Это вам самой пригодится!

— Моими глазами?

— Да, для нового романа меня интересует аура Рима, какой Рим на ощупь, на вкус, и звуки Рима утром, вечером, днём. Микеланджело, Леонардо, Бернини. И главное — аура Рима!

— Аура Рима?

— Да, и быть может, на Мосту Святого Ангела вас встретит любовь.

— Мост Святого Ангела?

— Да!

Поэт кивнул и открыл свой блокнот, нашёл чистую страницу и пододвинул блокнот к Лизе:

— Вот, записывайте, коллега, всё, что я вам скажу.

Лиза посмотрела на блокнот, записи, ручку и чистый листок, взяла осторожно ручку Поэта и вопросительно взглянула ему в глаза.

Поэт также посмотрел Лизи в глаза пристально, что-то увидел и решительно продиктовал:

— Лизи, пишите задание — передать словами чувства и ощущение Рима утром, днём, вечером и обязательно ночью.

— Ночью?

— Представьте — поздний вечер, горят фонари, Рим, уличный шум, проспекты, дворцы, высокие сосны и пальмы на улицах Рима, красивые молодые люди и приключения, музыка, танцы. Фонтаны Рима! Мосты! Ватикан. И замок Святого Ангела.

— Ах, всё это как я люблю!

— У вас будет дерзкий роман — Блондика и Рим, а со временем, когда на седьмом холме Авентин вечером на жаркий город опустится небо, настанет прохлада и уйдёт духота, на террасе над огромным ночным городом вы закройте глаза, улыбайтесь и слушайте. И что душа скажет вам, то и пишите! Запахи старых кафе — да, горячая пицца, сыр и вино — да. Признания, прикосновения, вкус, и вы, юная девушка, обязательно влюбитесь в Рим.

Лиза сначала нервничала, но вскоре успокоилась и заинтересованно, очень быстро записывала и переспрашивала.

Поэт продолжал:

— Да, Лизи, вы, как поэт, находясь в чувствах и в объятиях Рима, перед сном должны обязательно вспоминать все события дня: ночные фонтаны, улицы, люди и разговоры, дорогие кафе и шумные панорамы с римских террас, и мост Святого Ангела. Лизи! Всё вспоминайте и наслаждайтесь, пишите рассказы, стихи. А утром, просыпаясь под звон колоколов, высылайте на почту рассказ, а Мэри будет вас редактировать и направлять. Мэри — хороший продюсер.

— Продюсер? И вы считаете, мне нужно всё это записывать в Риме? (Лиза показала на записи.) Это будет всё и всем интересно? Мои чувства, запахи, мысли? Мои рассказы, мои стихи? И Мост Святого Ангела?

— У вас явно огромный талант. Вы можете прекрасно чувствами и стихами сказать — не каждому это дано. А вам, Лизи, это свыше дано! Записывайте всё, что будет у вас в голове и в вашей душе, и нам присылайте. А я отберу зёрна от плевел, а Мэри направит, и получится ваша книга в стихах.

— «И опустится небо на город… Чувствами и стихами сказать… А я отберу зёрна от плевел…»

Лизи, проговаривая слова, всё записала в блокнот, затем посмотрела на бокал вина, взяла его в руки, поднесла ко рту. Её зубы стучали по стенке бокала, от жажды она выпила всё вино и поставила бокал. Посмотрела внутрь себя и совсем успокоилась, взглянула на Поэта и улыбнулась:

— Я всё записала. Спасибо вам!

— За что?

— А я знаю и все знают — это вы спасли сына Вдовы. Это были вы! Вы!

— Это Святой Дух, сшедший с небес по нашей молитве. Бог спасает детей ради Христа.

— Всё равно, я хочу сказать вам — большое спасибо! Я знаю этого мальчика, они наши соседи по дому, и если бы не вы — он бы умер.

— Тогда и вам, Лизи, тоже спасибо.

— Мне? За что?

— Есть за что — за стихи, мне они понравились.

— Вы думаете — они хорошие?

— Лизи, обязательно пишите стихи. А сейчас, сестричка, мне надо работать, записывать всё, что утром в храме пришло в мою голову, а иначе забудется, и уйдёт, растворится тайна творчества. Сама знаешь, как это бывает!

— Покажите, пожалуйста, что вы записали! Я вас очень, очень прошу!

Мольба была во взгляде её. Поэт откинул листок и показал свои записи, и Лизи прочитала самое начало: «Я одарён высшим богатством, и когда двенадцать раз удачно заходишь на эшафот — и остаёшься жив, и судьбе смеёшься в лицо, то в тринадцатый день не избежать позора и смерти, и ты уже не смеёшься, а ценишь каждую минуту до смерти. Но раньше я её не ценил и двенадцать раз всем смеялся в лицо. Для того чтобы меня превозмочь, меня не надо убить — меня надо забыть, как забыли на века великих Вивальди и Баха. Месть — блюдо холодное…»

Но Поэт не дал ей читать дальше, он резко повернул к себе свой блокнот, откинул листы, взглянул на записи Лизи в блокноте, снизу приписал мейл-адрес Мэри, оторвал два эти листа и решительно вручил девушке:

— На память, кудрявая!

Лизи бережно взяла листы, исписанные своею рукою, прижала их к себе, глаза её расширились, и она смотрела на Поэта с восторгом, а затем сладко закрыла глаза и прошептала очень тихо:

— Увы! Как жаль, что вы с другой планеты! Вы же…

— Стоп, Лизи, молчи о любви, и чтоб я тебя больше не видел! Пообещайте мне записывать всё о Риме.

— Всё-всё?

— И нам присылать. Моя Мэри продюсер художников, и если ваши стихи будут…

— Ой, да, продюсер? Я обещаю — и не уйдёт тайна стихов, и я никогда не забуду вас. Я хочу издать книгу стихов, я еду в Рим!

— А-ну, улыбнись и ко мне подойди, я тебя в лоб поцелую.

— Меня?

— На «ты» перейдём.

Лиза в шоке встала, подошла к Поэту, он заботливо, очень трогательно взял её голову в руки свои, она закрыла глаза, и он поцеловал её в лоб. Открыв глаза, Лизи вдруг в жарком порыве поцеловала руку Поэту, и получилось это как знак примирения.

— Вы словно ангел!

Поэт ей кивнул:

— Помолюсь за тебя, Лизи, будешь у меня пятьдесят первой, и Бог даст тебе крылья. Лети, ангел мечтаний, над Римом. А теперь оставь, сестричка, меня — мне надо работать!

Лиза от волнения зачем-то двинула свой стул поближе к столу.

— Я пойду?

Поэт оторвал взгляд от блокнота, кивнул и улыбнулся:

— Ангел в дорогу.

— Я вам обязательно стихи напишу!

— Хорошо. Вот возьми ещё мой круассан в подарок — у меня больше нет ничего — дома съешь.

— Спасибо тебе. Спасибо за всё! До свидания?

— Будь счастлива, дерзкая, или ты сведёшь с ума всех парней. Благословляю, кудрявая. Иди домой. Иди!

Поэт положил ручку в блокнот, ласково, словно ребёнка, перекрестил Лизи, махнул ей рукой — «Иди! Оставь ты меня!» Он вернулся снова к блокноту, стал увлечённо, быстро записывать — и забыл про неё.

А Лизи прижала к груди свои руки с листочками из блокнота и его круассан. Она тихо отошла, но не уходила, всё смотрела на него и так стояла с улыбкой. Какой Он светлый! Герой! (Лизи обожала Его.) Наконец девушка радостно повернулась и быстро пошла по улице, абсолютно счастливая. Ей казалось, что она впервые была очень счастлива и что ноги несут её — ей–богу — не касаясь земли! Лизе хотелось всем рассказать самое важное! Всему миру! Лизи хотелось сохранить сладкое чувство доверия, что Поэт, большой взрослый парень и настоящий мужчина, Поэт ей оказал, словно мудрый учитель, уважение, и поддержал её, и стихи похвалил, и очень тепло коллегой назвал. Все знают его, говорят, что он очень жёсткий и мужественный, но с ней, с Лизи, он был очень добрый, простой и, конечно, слишком шикарно красивый! Ей очень захотелось перечитать листочки, на которых она начеркала задание в Рим, запереться дома тайно, одной в своей комнате и вспомнить весь разговор. А ещё ей хотелось рассказать всё подруге — что она, дерзкая Лизи, перед отлётом решилась Поэту признаться в любви! И будь что будет, и пусть она будет плакать! А вышло всё удивительно! Будто со словами и поцелуем он, красивый, крутой и настоящий мужчина, как старший брат вдруг передал ей свою уверенность и силу, осветил и окрылил её мятежную девичью душу. Лизи шла, словно в сказке, задумчиво, восторженно, и ещё долго ощущала на лбу его поцелуй, она даже потрогала лоб. Тряхнула головой, покрутила, и её светлые кудряшки радостно взлетели и затанцевали на голове! «И я тоже поэт — Он мне так сказал! Я поэтесса! Ура, Он поверил в меня!» И дерзкая юная блондинка была очень счастлива! Лизи вспоминала его лицо и заново повторяла весь разговор. И в этот момент в её голове зазвучали строчки новых стихов: «Он называл меня ангелом…» В упоении творчества она побежала домой быстрее, со всех ног — записать рождающийся в ней стих! Он гениальный! Лизи откусила круассан — и ей показалось, что это самое вкусное лакомство на свете! Девушка задумалась, а мысли её, словно ангелы, полетели вперёд… Ах! О-отчего вдохновение вдруг появилось?! Ещё, и ещё! Это от Его поцелуя? Моей руки?! Что это было? Он явно Блаженный, и что-то невидимое с поцелуем в лоб — Он мне передал! Вот он, мой дом! Лизи ворвалась в свою комнату, села за стол и разом смахнула всё со стола, схватила ручку, дневник, а Великие Слова уже складывались в строчки и рифмы, стихи. Сломалась ручка? Лизи отбросила дневник в сторону и в поэтическом угаре схватила клавиатуру, и тут же на божественной волне её пальцы быстро летали по клавишам дальше и дальше! А на экране уже плыли по волнам строчки, слова! Рождались стихи!

С последней строкой и точкой она без сил упала на диван и улыбнулась блаженно, завернулась в плед и, как самая счастливая, тихо заснула.

А за окном ворковал голубь.

Глава 4
Смерть Шамана

День продолжался. Поэт расплатился в кафе и пошёл домой, и тут навстречу ему шагнул Ромео и глухим голосом прознёс:

— Она тебя любит! Я это видел!

— В восемнадцать лет девки влюбляются по сто раз на дню! И что? Я-то, брат, чем виноват?

— Ты мне больше не брат.

— Я не виноват, правда, Ромео.

— Я знаю, а иначе убил бы тебя!

— Зарезал?

Ромео обиженно, резко отвернулся и печально пошёл мимо него.

Поэт громко сказал вслед:

— Ромео, послезавтра она в Рим улетает.

Ромео остановился, обернулся:

— И что?

— Ты что — дурак?

— Я лечу в Рим?

— Ты летишь в Рим! В Рим!

— Завтра лечу! Нет, сегодня! Я «случайно» встречу её! О Боже, конечно же, Рим! У меня есть книга с автографом!

— Кого?

— Маяковского! Я специально купил для неё! Хотел подарить… В каком отеле она будет жить? Как я найду её?

— На Мосту Святого Ангела встретишь её!

— Спасибо, брат!

Ромео быстро пошёл домой собираться, а Поэт подумал — в любви нет правил и нет виноватых. Либо, брат, она полюбит тебя, либо нет. Ищи, читай ей стихи Маяковского, жги чувства, пылай, добивайся её. И я знаю — зажжётся в ней ответная искра любви. Мне это ангел шепнул…

Поэт задумчиво шёл домой, но возле своего дома с удивлением увидел толпу людей (просителей). Заметив его, они все закричали:

— Эй, Поэт, мы все здесь!

— Мы здесь! Сюда!

— Я тоже болею! Я умираю, спаси ты меня!

— И меня спаси! Давно болею, я заплачу!

— И у меня деньги есть.

— А я из-под Краснодара приехала!

— Да, верно! Сразу объяви всем, сколько денег стоит твой сеанс! Тут у нас очередь из больных, всё по порядку. Я утром на машине из Калуги ехал, если надо денег ещё…

Подошли гурьбой все к нему, теснят и требуют. Поэт поднял руку и строго сказал:

— Только в храме ко мне подходите! Жить не даёте!

Но больной народ напирал ещё:

— Требуем! Шамань, лечи нас!

— Я первый занимал, у нас очередь тут!

— Сопротивляется, совсем оборзел.

— Тогда держите его!

— Да, бить его надо!

— Пусть лечит народ!

А два мужика крикнули:

— З-з-зглаз снимай с нас! З-сглазили! З-заикаемся!

— П-п-порчу сними!

— Эй! Мы из общества адвентистов, первыми были, с утра! Вона наша машина — первая. Мы приехали!

— Говорят, прикосновением лечит!

— Держите его!

— Дайте мне дотронуться до него!

Народ толкался и теснил Поэта, жаждущие тянули к нему руки. Один адвентист сильно схватил Поэта за руку и стал её заламывать.

Поэт зарычал:

— Стоять! В морду всем дам! На куски порву!

Но люди со страхом глядели почему-то позади него. Поэт обернулся и увидел Юродивого — тот со своим велосипедом и с коробочкой на груди, очень зло глядя исподлобья, шёл на толпу:

— Поэт! Это антихристы! Антихристы схватили тебя! Э-э-эй! Вижу — бесы в них, бесы! У, антихристы! У, сектанты! Поэт, бей антихристов! Бей!

И громко кричал:

— Всем бошки порву!

Юродивый, огромного роста, бородатый, с чёрной повязкой на голове («живые помощи»), со злобными глазами, налившимися кровью, здоровенный мужик немереной силы поднял велосипед и бросил в толпу. «А-а-а!..» — раздались испуганные крики в толпе. А Юродивый размахнулся правым огромным кулачищем и ударил того, борзого сектанта, что держал за руку Поэта — бац! Сектант-адвентист отлетел далеко и с окровавленным лицом быстро пополз на четвереньках по земле, крича: «Убивают! А-а-а!» Тем временем Юродивый левым кулачищем своим заехал в ухо второму сектанту, повалил его на землю и начал бить ногами; тот вскочил и с криком побежал от Юродивого. Два заики-сумасшедших кинулись было с палками на Юродивого сзади! Тогда Юродивый размахнулся, схватил их обоих руками и кинул в толпу, как пару мешков! Толпа вскрикнула — ах! И вот тут пошла веселуха — Юродивый стал яростно бить кулаками, ногами. Бац! Бац! Толпа в страхе отпрянула от громилы, и люди бросились прочь по улицам. Через минуту все убежали, разъехались, и никого уже не осталось! Юродивый, шумно дыша, зло оглядывался в поисках врагов (сектантов и бесов), он жаждал драки, крепко сжав кулаки! А Поэт хохотал, улыбался, похлопал по плечу Юродивого и, прошептав «прости меня, Господи», ушёл домой и стразу лёг спать. Юродивый же, злобно сопя с перекошенным, страшным лицом, изрыгая проклятия: «Да исчезнут все беси и черти! Изыди!», долго ещё ездил по городу на велосипеде за антихристами и сектантами! И только когда убедился, что все они убежали из города, успокоился.

Поэт проснулся после обеда, переоделся и на машине уехал в Москву, где у него была встреча. В Башне Сити он зашёл в знакомый нам кафе-ресторан и тепло поздоровался, обнялся с одноглазым барменом и сел за столик у стойки. Слепой принёс стакан очень холодной воды и чашку крепкого кофе и вернулся за стойку обслужить посетителя. Минут через тридцать к Поэту подсели четверо незнакомцев, что встречу назначили, он их поприветствовал и спросил:

— Здравствуйте! Вы хотите через меня передать деньги в детскую онкобольницу? Я очень рад и готов всё обсудить! Вот, возьмите — это оферта и список детей, расчётный счёт больницы и телефон указан на бланке. У вас будет контракт напрямую с больницей…

Главный перебил Поэта:

— Постой! Всё мы знаем — ты людям помогаешь. Поэт, и я когда-то тоже мечтал помогать больным людям.

— Почему же когда-то? У мечты нет срока годности.

— Может быть. А тема такая — я Импресарио этого Человека, он лечит очень богатых людей, и сейчас этот Человек скажет слово тебе.

И Человек сказал:

— Поэт, я тебя знаю и видел, когда ты в Тарусе спас мальчика.

— Ваню?

— Наверное. Я тогда был в Тарусе и слышал от людей из больницы, что через возложение рук ты подал Духа Святого на этого мальчика.

— Его Ваня зовут.

— Значит, на Ваню… Поэт, мы люди серьёзные. Вот, я принёс тебе деньги. (Двое охранников поставили на стол толстый портфель.) Два миллиона достаточно? Купюрами тебе отсчитаем.

— А зачем мне? Это в больницу надо! В Тарусскую или другую?

— Сам решишь, куда деньги потратишь. Говорю тебе: дай власть мне, чтобы тот, на кого я возложу руки, так же получал Святаго Духа и больной исцелялся от меня, и тогда ты деньги огромные получишь — два миллиона.

— Где-то я это уже слышал.

— Прямо здесь при тебе, брат, из портфеля — два миллиона рублей.

Импресарио подтвердил:

— Да, деньги лично тебе — крупными купюрами без всяких расписок. Поэт, ты же не дурак, Шаман дело тебе говорит, послушай его!

— Хм! Шаман?

— Да, Шаман, так меня вежливо называют клиенты.

— Вы тоже сектанты?

— Мы коммерсанты, богатые!

— А ты веришь, богатый Шаман, что я могу поднять больного в течение дня?

— Да, — ответил Шаман, — я знаю, ты это сделал намного быстрее. Вот деньги, возьми.

— Бери деньги! — жёстко произнёс Импресарио. — Чего ты ждёшь!

— А веришь, Шаман, что я могу так же обратно здорового человека превратить в очень больного? (И сжал кулаки.)

— Возможно.

— Так веришь?

— Да, тоже верю! И мне тоже нужен сей дар — передавать Дух. Пойми, Поэт, я известный целитель и экстрасенс, у меня самая богатая клиентура, и я много помогаю людям. Возьми эти деньги! А? Поэт, чего молчишь? Или мало тебе?

Поэт молчал.

Импресарио зло зашипел:

— Хорошо, Поэт, — три миллиона бери! Да? Три миллиона! Согласен?

Но Поэт угрюмо молчал.

Тогда Шаман выкрикнул:

— Пять миллионов! Бери быстрей! Забирай!

— Нет.

— Десять! Десять миллимонов! Забирай же! Большие деньги!

— Большие…

— А хочешь работать подо мной — в деньгах будешь купаться?

— Шаман, эти деньги — в погибель тебе. Ты, иуда, решил дар Божий обменять на грязные деньги! Да? Душа у тебя чёрная перед Господом Богом. Ты шарлатан, обманывал всех бедных богатых, с дьяволом спутался! Пока не поздно — раскайся! Сейчас, гнида, при мне раскайся! Чтобы я это видел, и, быть может, Бог отпустит тебя. Дурак, я уже вижу в больнице тебя!

— Что?

Поэт повторил:

— Ты глухой что ли, Шаман? Не покаешься — сдохнешь в больнице! Сдохнешь сегодня же!

— Убить тебя мало! — закричал Импрессарио.

Поэт повернулся к Импрессарио:

— Святых людей, врачей и адвокатов большой грех убивать — Бог накажет. А-ха-ха!

— Убьём!

Четверо вскочили, закричали матом и с угрозами вытащили свои пистолеты. Поэт ухмылялся, не испугался и «фак» показал. Тогда Импресарио закричал, что он Мэри (…)! Поэт тут же вскочил! Но Шаман приставил свой пистолет к спине Поэта, и все закричали. В этот момент Бармен за стойкой нажал тревожную кнопку. А затем Слепой со всей силы начал метать в бандитов ножи, вилки и битые бутылки. Началась ужасная драка! Первым упал Шаман. Сражённый в горло ударом ножа от Слепого бармена, он уже валялся и корчился. Другим тоже досталось. Поэт бился против троих как лев! И вот в толпу драки ворвался Слепой с кулаками — защитить своего друга. Послышались выстрелы из пистолета, и в этот момент вбежали охранники Сити в бронежилетах, в касках и с автоматами:

— Всем на пол! На пол!

Бандиты с пистолетами замерли! Только Шаман, лёжа один на полу, хватался за горло своё в крови, хрипел, дрыгал ногами и корчился под столом. Импресарио и бандиты с пистолетами направили стволы на охранников. Импресарио схватил портфель с деньгами и крикнул:

— Дайте нам выйти! Все расступились! Убью! Застрелю!

Поэт посмотрел на Импресарио и сказал ему:

— Постой, Импресарио! За всё надо платить!

— За что платить?

Импресарио угрожающе показал пистолет! А Поэт сказал:

— За каждое слово!

И в челюсть ударил! Бац! Челюсть Импресарио подозрительно хрустнула. Да, Поэт умел бить кулаками сильно, хлёстко и наверняка! И на сей раз Поэт обрушил на Импресарио ряд ударов — прямой в челюсть, хук слева и два раза ногой! От страшного удара Импресарио, роняя пистолет, полетел по крутой дуге, ломая головой стулья и цепляя столы, и рухнул на пол, подкошенный. Портфель полетел ещё дальше. Два бандита выстрелили, но сразу упали — охранники Сити в бронежилетах и с автоматами быстро ответили, повалили на пол раненых бандитов и надели наручники; вызвали полицию и скорую помощь. Через десять минут, когда дым стрельбы рассеялся, охранники волокли по полу раненых бандитов с портфелем к владельцу небоскрёба и ресторана, который был другом Поэта. А Поэт со своим верным другом Слепым в кабинете миллиардера Башни подробно изложили всё, как было, на бумаге и передали Адвокату свои заявления. Затем друзья открыли вина и напились, обсуждая драку и радостно, громко крича. Адвокат же с заявлениями и видеозаписью из ресторана пошёл на допрос бандитов в полицию. Пришла врач, заклеила пластырем бровь Поэту, перевязала руку ему и голову, а Слепопу перевязали рану от пистолетной пули вскользь и сделали укол от столбняка. Через час пришёл миллиардер Башня — владелец небоскрёба и ресторана, а затем его Адвокат. Они, очень довольные и весёлые, вернулись с допроса бандитов и увидели, что Поэт и Слепой, уже пьяные, бурно, радостно спорили в кабинете. Башня распорядился, и на его лимузине пьяных друзей отвезли домой в Тарусу.

Бандитов этих Поэт больше не видел. А на следующий день, в обед, друзей вернули на лимузине обратно, и, уже выйдя из отделения полиции Сити, Слепой поправил повязку на плече и сказал:

— Клянусь! Я кидал в Шамана, в его гнилой рот! Я не хотел убивать! Ну чуток промахнулся! Но я не виноват — я же слепой! Полиция спрашивает, как я ножом ему в горло попал. Там мои отпечатки и видеозапись! А я — слепой, и я не знал, что попаду ему в горло! А-ха-ха! Но правда кидал я в него!

— Спасибо, дружище, ты спас меня. А в полиции ещё удивились, что ты слепой, с одном глазом, метаешь ножи! А-ха-ха!

— Я же спецназ! Кредитной картой расчленю и порежу любого гада на части!

— А-ха-ха-ха! Ты только это не говори никому, про спецназ! А-ха-ха! А Шаман сдохнет в больнице. Уверен! Вот увидишь — Бог доводит всё до конца, и гнида сдохнет сегодня наверняка! Ненавижу таких!

— А-ха-ха!

— Что смеёшься?

— Адвокат мне сказал, что Шаман уже сдох. А-ха-ха! Плечо болит.

— В аду горит! Иуда, Шаман, бля-адь! Сука, на мою Мэри письку поднял! Задушу-у-у!

— Хватит кричать! Хрен с ним! Убили и убили, одним иудой меньше на свете.

— Что?

— А то! Ты заценил мой кофе вчерашний? А-а, Поэт, заценил? М-м-мм, кофе был замечательный! Белиссимо! (Слепой поцеловал кончики пальцев, закрыл глаз и мечтательно понюхал воздух.) А запах кофейный? М-м-м! Волшебный амбре. Отвечаю!

— А-э-э? Да уж, правда — шоко-ла-а-адный амбре.

— А пенка? Прочувствовал? М-м? Сверху, и такая воздушная, вкусная, м-м-мм. Божественно!

— Да, Слепой, твой кофе отменный! Признавайся, откуда.

— О-о, это настоящий! Из Эфиопии, по моей просьбе специальная фирма мне поставляет, чудесная смесь арабики и нежного мокко. А моя кофемашина? Ты же знаешь, у меня итальянская в баре стоит, моя гордость! Это люди вокруг меняются каждый год, то хуже, то лучше становятся, а кофеварки сто лет не меняются, а моя самая сладкая, самая лучшая — варит исключительный кофе! Это тебе не какая-нибудь фу! (Слепой аж поморщился, будто гадость проглотил.) А моя-то ласточка? Приди, посмотри — породистая красавица! Настоящая, словно живая! М-м-мечта! А как работает! Звук её — наслаждение.

— А ты романтик… А знаешь, Слепой, что кофемашина твоя — это самогонный аппарат, а тот самогон, что она выдаёт, называется кофе?

— Ага, самогонный кофе — вкуснятина! Райская! (И принюхался.) А запах кофейный?

— Знамо, вкуснятина.

— Язык проглотишь, и всё это она, моя ласточка! Я её сам ремонтирую! А трубки в ней из настоящего золота.

— Да, признаю, твой кофе и кофеварка твоя самые лучшие! Брат, ты для меня ещё закажи эфиопского, я тоже куплю. Мэри моя обожает твой кофе.

— Вообще не вопрос, сейчас же отсыплю! Дружище, вчера нам помешали. А пошли кофе выпьем? Этот же кофе! Отсыплю тебе три килограмма, и мы всё обсудим.

— Пошли!

— Мэри с кофеем привет от меня.

— Пошли кофе пить! И ты мне, Слепой, этикетку с мешка покажь, я сфотографирую и Мэри пошлю.

— Идём-идём, брат! Ты знаешь, что кофе мне от ран помогает?!

В ресторане погром вчерашний убрали, был полный порядок, за барной стойкой стоял сменщик Слепого. Посетители обедали, играла тихая музыка, а Слепой варил в баре свой эксклюзивный кофе из Эфиопии. Он говорил с кофеваркой как с девушкой, протёр заботливо чистой тряпочкой, только не целовал её, свою кофеварку, потом перевёл взгляд от кофеварки на Поэта и, сияющий и гордый, ещё раз погладил кофеварку:

— Поэт, послушай, как работает! А?

Слепой взял аккуратно две чашки готового кофе, счастливый, закрыл глаза, подвигал мечтательно носом над чашками, вдыхая кофейный запах, улыбнулся, довольный, и заботливо принёс себе и Поэту чашки за столик. Друзья с побитыми мордами совершенно забыли о вчерашней бойне и разносе полресторана, не вспоминали ни о жуткой драке, ни об убийстве Шамана. Они с наслаждением выпили из фарфоровых чашечек по первому глотку горячего кофе и дружно, восторженно воскликнули:

— Ва-а-ах!

— Вкусня-я-ятиня!

— Кофе чудесный! И похмелье оттягивает.

— А-ха-ха!

— Поэт, а вот с этими финиками? Попробуй с орешками.

— М-м-м!

— Это у арабов я перенял, они меня научили. Они кофе варят крекий, как ш-шиколад!

— А знаешь, Слепой, что влияет на вкус кофе?

— М? И что?

— Виды на море и горы, на природу, и на…

— И?

— И на прекрасных девушек!

Глава 5
Терт Иваныч

Дома у Поэта зазвонил телефон:

— Алло? Кого черти носят, кто там ещё?

— Добрый день, вас беспокоят из приёмной господина ***вского! Терт Иваныч будет завтра с рабочим визитом в Москве и хотел бы с вами увидеться. Приезжайте в половине шестого в его общественную приёмную по адресу: бу-бу-бу, бу-бу-бу… бла-бла-бла.

— Нет, девушка, я дома в Тарусе, я занят. (Поэт поморщился и положил трубку, снял повязку со лба, посмотрел на ушиб и достал мазь.)

Назавтра в полшестого, когда Поэт задумчиво сделал первый глоток кофе после ужина, на улице остановился кортеж из десятка машин, и в дверь постучали. Мимо хозяина прошли какие-то люди, осмотрели весь дом, зашли во все комнаты, везде поводили приборами, сказали, что всё чисто, и вышли. Затем толстый человек внёс большое офисное кресло, поставил его посередине и, презрительно посмотрев на Поэта, ушёл. А через минуту на улице хлопнула дверь лимузина, послышались волевые шаги, и в кабинет властно вошел известный бизнесмен и политик Терт Иваныч. Он вальяжно сел в привычное походное кресло. Поэт остался за своим столом с чашкой кофе и удивлённо взглянул на непрошенного гостя в своём кабинете. У дверей выросли два здоровых охранника в бронежилетах с наушниками; лениво жуя жвачку, они никого не вспускали и не выпускали. Терт Иваныч оглянулся, осмотрел кабинет, долго и пристально поглядел на Поэта и, пожевав губы, начал беседу:

— Я слышал о вас как о маге, целителе.

— Врут всё! Я кузнец. Православный кузнец, и я Поэт, пишу книги.

— Народ любит вас, уважает, прислушивается к вам. А вообще-то вы чем занимаетесь?

— Сижу на стуле за столом и пью кофе, а вы в кресле сидите. Сегодня пост. Я пост соблюдаю, молюсь. А вы кто такой?

— А-ха-ха, молится он! Шутник?

— На полном серьёзе.

— Хорошо — допустим, я поверил. И о чём вы молитесь?

— Молюсь, чтобы не было ядерной войны, молюсь за мир во всём мире и за людей.

— Хм, и как вы… Как можно молитвой избежать и отменить ядерную войну? Чушь какая-то!

— Молитва, она материальна. На весы против ядерной войны ложится моя малая лепта, и она перевешивает. Как видите — войны ядерной нет.

— Ты серьёзно?

— Я? Серьёзно! Моя работа — молиться. Могу о вас помолиться, но не хочу.

— Какая-то чушь! Ну и что? О чём помолитесь?

— Могу помолиться, чтобы Господь здоровье поправил.

— Что?

— Или удавил вас.

— С чего это?

— У вас рак простаты.

— Я здоров как бык! Я могу осеменить тысячу баб! Снимай штаны, и тебя могу осеменить! А-ха-ха!..

— У вас рак! Идиот!

— Молчать! Кто тебе это наврал? Про рак — полная чушь! Бред всё! А-ха-ха, придурок! Я думаю…

— Мне насрать, что вы думаете!

— Кх, кх, кх, дерзишь мне, однако! А кем ты раньше работал? Что стал таким дерзким?

— Повторяю — я местный кузнец, моя работа — ковать топоры, мечтать и молиться…

— А-ха-ха!

— И ещё романы печатать. Но если я буду молиться о вас, то Боже простит ваши грехи, а может быть, и нет. Если дальше будете обманывать и грабить страну…

— Молчать! Я никогда никого не обманываю!

— У вас всё есть — миллионы в американских банках лежат. С таким счастьем, может, хватит вам? Пора о душе, о здоровье подумать.

— Денег не хватит — нужно ещё, впереди выборы. А если я тебя, дерзкого, не послушаю и чик тебя? Больно будет, и по земле будешь ползать!

— А на земле не всё в вашей власти. Я в руках Господа, мне бояться нечего, я через многое прошёл и многое знаю, и могу попытаться вылечить вас, а могу не лечить. Могу вам дать в морду прикладом, и ничего мне за это не будет.

— Угрожаешь? Мне? Охренеть!.. Я только пальцем пошевелю — дом твой сожгут, с землёй закатают! А тебя вздёрнут перед домом на дереве!

— На кресте.

— Что? Дурак ты! Я же могу озолотить тебя! Озо-ло-тить!

— Конкретней про золото?

— Работай на меня, кузнец, и ты большие деньги получишь — это моё предложение! А-ха-ха!

— Опоздал — я на Бога работаю.

— Ничего я не опозда-а-ал! Я хочу, чтобы ты на меня работал! Выходи и кланяйся в ноги! И я обещаю тебе, я клянусь…

— А вы, уважаемый, какой веры будете?

— Никакой!

— Тогда вам как человеку без веры — нет веры! Вы не можете клясться ничем — ни Кораном, ни Библией, ни Конституцией — ни-и-и-чем! Так что — не надо мне клясться ничем. Я не верю вам, ха-ха, осеменителям, и работать на тебя, и кланяться в ноги тебе никогда не буду. Бог есть, и только Ему я поклоняюсь. (Поэт вдохнул воздух, нахмурился и поморщился.)

— А что ты морщишься, дерзкий?

— Нефтью нахнет, с лавандой и серой.

— А-а-аа! Это одеколон, мне его спонсор прислал, модный запах — американский, могу подарить пару флаконов на память. Очень дорогой парфюм, а-ха-ха! Но ты знай, парень, если я сказал чего, моё слово твёрдое — это закон! Меня все знают.

— Твоё слово от денег зависит — выгодно тебе или невыгодно, а у меня приоритеты другие, так что — нет! Пошёл в жопу! Таких, как ты, я вижу насквозь — толпами на коленях стояли и просили меня, но всё бесполезно, и тебе — моё твёрдое «нет». После ужина не подаю. Пошёл отсюда!

— Ну что ж, дерзкий дебил, по-хорошему не хочешь? Хорошо же, сгорит твоя хата, а в газетах про тебя посмертно компромат напишут и всякую гадость. А-ха-ха! Уж я позабочусь. Да я тебя…

Терт Иваныч резко встал и натужно заорал что есть мощи на Поэта матом и худыми словами, брызгал слюной ему в лицо и топал ногами. Поэт вытянул ноги, выплеснул остатки кофе, но не попал в гостя, поставил пустую чашку на стол и нагло улыбался:

— Ха! Больной, зачем приходил-то? Конкретно, что хочешь?

Ошарашенный гость, тяжело дыша, выпучил глаза на Поэта, помолчал, собираясь с мыслями.

— Я хочу выиграть выборы. Понял меня? Президентские выборы!

— Подводим черту — хочешь победить на выборах, поэтому сожжёшь мой дом, и требуешь, чтобы я тебе помогал.

Терт Иваныч властно смотрел на Поэта, как на раба своего, и приказал:

— Дурак, в чём счастье — не знаешь? Слушай, парень, меня, пошли со мной! Я конкретно обещаю — тебе будет всё. Всё-о-о! Всё дам — только мне поклонись!

— Всему — нет! Я иду против вас.

— Но почему? Что ты хочешь? Скажи!

— Вечная истина — если ты идёшь против Бога, то я пойду против тебя, потому что я за Богом иду. Зачем мне идти против Бога? За властью мне кланяться? За деньгами твоими? За золотом? Тьфу, бля! У Него их полно! Хочешь? Динарий тебе показажу!

— Хорошо-о-о-о! Я пока только прошу тебя — ты подумай, парень, а не требую; ты не у прокурора пока.

— Я иду против тебя! И помогать тебе, тварь, я не буду, можешь передать своим спонсорам за бугром. А если спичку зажжёшь — я тебя пристрелю и топором расчленю, как хряка на мясо. Не забудь — я кузнец! (И кулак показал.) Похрюкай мне! Быстро!

— Что-о-о?

— Телефон.

— А что телефон?

— Телефон твой звонит по тебе.

Терт Иванович усмехнулся — телефона у него при себе не было — и протянул фигу Поэту:

— Вот тебе мой телефон! А-ха-ха!

Но тут постучали, и вошёл его верный толстый помошник с телефонной трубкой в руках и что-то прошептал боссу на ухо, у того округлились глаза, и он взял телефон:

— Да, я. Доктор? Таки — рак?! Меня оперировать, в Израиле? Да, пожалуста, я готов заплатить хорошие деньги, и страховка — сделайте это красиво. Что? Вы не гарантируете результат? А кто? Господь Бог? Я понял, док.

Терт Иваныч отдал трубку, повернулся к Поэту и удивлённо на него посмотрел.

Поэт произнёс:

— Операция продлит время, не жизнь.

— А? И чем ты можешь помочь?

— Купи у Бога последний динарий.

— Что-о-о?

— Боишься напрямую? Купи через меня. Но я лучше убью тебя, как свинью, суку, зарежу. Ты, бля, иуда? Иди и вешайся, тварь! Верёвку подать?

— Охрана, взять его! Схватить его, наглеца — поедет со мой! Охрана!

Охрана вынула пистолеты, но Поэт не менее решительно выхватил из стола ружьё:

— Стоя-а-ать! Один шаг — и стреляю как вонючих чертей!

Терт Иваныч удивлённо поднял брови и, не отрывая взгляда, прошипел:

— Рискуешь?

— Патронов хватит на всех! На куски картечью порву! Один звонок — и здесь будет полгорода. По асфальту размажем с говном!

— А-ха-ха-ха! Убить тебя или сжечь тебя, дурака, вместе с домом твоим? А?

Поэт решительно, зло и упрямо держал в руках ружьё! Терт Иваный посмотрел на охрану. Те пожали плечали: «Как скажешь, босс. Убить его?»

— Что, Поэт? Выбирай! Убить или сжечь твою хату?

— Убьют тебя первым, больной! Время пошло…

— Ты мне ещё пригодишься. Встретимся, кузнец, на узкой дорожке.

Терт Иваныч ткнул пальцем в Поэта:

— Сам приползёшь! На коленях ко мне! Сотру в порошок, серпом по горлу и собакам своим отдам на съедение. А-ха-ха!

Политик вынул визитку, показал Поэту и презрительно сказал: «На, кузнец! Я жду тебя, в зубах принесёшь». Он небрежно швырнул визитку Поэту на стол и вышел из кабинета. А его охранники, как злые оскалившиеся волки, неотрывно смотрели вперёд на Поэта.

Поэт рявкнул:

— Вон из моего дома! Это мой дом!

Охранники в бронежилетах ухмельнулись, презрительно выплюнули жвачки на пол, высморкались на ковёр, держа наготове пистолеты, резко повернулись и с грохотом открыли пинками все двери — ушли! Но вернулся толстый помощник и, глядя удивлённо на Поэта с ружьём, взял кресло и сказал: «А вы смелый», и ушёл. Машины уехали прочь.

Поэт в шоке медленно повернул голову и посмотрел на икону: «Что это было? Господи, Ты это видел? Видеть гадость в лицо! Глядеть в тёмную и жадную душу людей. Сдерживать себя и не убить, не растоптать эту гадость! Я в шоке — вломился в мой дом. В мой дом! Предлагает работу и велит мне встать на колени перед ним, иначе грозится убить меня. Меня? Наглый, опасный зверь — ничего не боится! Нет! Надо было грохнуть его из окна! Да поздно. Эх, Боже, мой Боже, — зачем Ты руку мою остановил? Грохнуть, бля, его надо было! Грохнуть мразь эту! Тварь!..»

Поэт, крича матом от досады, раздражённый, бросил ружьё в стол и вышел на кухню, зажёг спичку и поставил чайник на газ. Задумался, лицо его перекосилось, брови нахмурились, но тут он обжёгся о догоравшую спичку, схватился за ухо и крикнул:

— Боже! Почему ты не дал мне его пристрелить?! Доколе эта наглая гнида будет орать, гадить и плевать в мою душу? Почему ты не дал мне его ножом ослепить? И вырвать поганый язык, и пулю в жопу всадить, и сжечь все его деньги, чтобы узнала вонючая падаль, что надо людей уважать? У-у-ух, бля! Меня душат слёзы обиды! С-сука!

Поэт резко взял нож и воткнул его в стол! Потом схватил с плиты сковородку, и крушил всё подряд, и в ярости кричал! Но спустя минуту он остановился, шумно дыша, сел за кухонный стол, тяжело опустил на грудь буйную голову. И напряжённо уставился вниз, в одну точку.

— Как же мне тяжело… Понимаю! Я понимаю, что никакие репрессии и убийства, ни казни, ни плётка ни одной души не исправили, пока она сама не испугается и не раскается и пока не встанет на путь светлой истины. Что же? (Поэт взглянул на икону.) Цезарю цезарево, а Богу богово — души людей? Ты их, тварей, будешь судить? Да? Я буду их обвинять на Страшном суде! Я! Да, так и будет! (Перекрестился.) Решено! Я буду свидетелем на Страшном суде, и вспомнят они, какое зло творили, и даже мне, мне-е-е угрожали в лицо. После смерти убить их всех, гореть им в аду!

Глава 6
Яна

В московском храме, где служил протоиереем отец Сергий, отпевали покойного (известного в Москве гражданина, чью фамилию вы, наверняка, слышали). Было много народу, все лица печальны; и только один человек стоял, молился и улыбался. И люди начали спрашивать друг друга:

— Кто этот человек?

— Кто это?

— Что он улыбается? Тут смерть и покойник! — зашумели родственники, прихлебатели и почитатели таланта покойного.

— Вон его гнать, вон из нашего храма! Это чужой нам! Мы не знаем его! Здесь отпевают и оплакивают смерть уважаемого человека! Как мы будем жить без него? — закричали другие.

— Вы видите — а этот стоит и улыбается!

— Ты кто такой?

— Да! Да! Выгнать его вон! Кто это мешает нам громко страдать по нашему любимому, иже покойному гению? На кого он нас всех оставил, сирот?! Зачем так рано ушёл?! — шумела толпа в храме.

— Да! Как вы посмели? Чего вы улыбаетесь? Издеваетесь над нами? Во-о-оон, зовите полицию! — кричали другие.

— Я Поэт, — спокойно ответил тот, на кого все кричали. — Радуюсь и молюсь за душу покойного, он много грешил и много страдал и мучился в последние годы, очень тяжко болел, но муки эти принял смиренно, а не переложил на плечи других и не был обузой и тяжестью родственникам. Да, никому он не мешал своею болезнью, а сам до последней минуты нёс свой крест, причастился и умер как праведный, по–христиански. И вот радуюсь, что он отмучился и Душа его в рай поднимается на небеса. (Поэт поднял палец вверх.)

— Гнать его вон!

Зашумела толпа. Но тут все услышали голос протоиерея соборного, отца Сергия:

— Это церковь божья! Покойник при жизни заказал отпевание. Вон все из храма Кричащие и Оглашенные. Все вышли! Вышли!

Службу остановили и всех удалили из храма. Во дворе кричащие и все прихлебатели обступили Поэта и стали обвинять, что это радующийся Поэт во всем виноват! Несколько обиженных с кулаками и палками кинулись на Поэта, но он дал жёсткий отпор — двое уже сидели на асфальте с разбитыми мордами.

Поэт строго посмотрел на людей:

— Кто ещё в морду хочет? Никто? (Он выхватил из кармана нож!) Ещё раз наброситесь — зарежу на мясо! Кого первого? Нету желающих? (Поэт потрогал разбитую губу, сплюнул кровь и убрал нож в карман.) Вас здесь сто человек, богатых, достойных, и даже охрана есть, а покойный любил только одного человека — свою внучку. Где она? А? Я вас всех спрашиваю! Всех родственников, товарищей и почитателей великого таланта, где она? Где? Молчите?

Все затихли и посмотрели вокруг и себе под ноги.

— Вы все её отпихнули от него, а покойный хотел проститься с нею. Это была его последняя просьба. Грех берёте вы на себя! Чтобы через час она была здесь!

Поэт в тишине прошёл сквозь толпу и вошёл в храм, кивнул служащим, дьяк запел, и служба началась. Через какое-то время в храм тихо вошла и встала в дверях юная очень красивая девушка. Звали её Яна. А позади девушки в дверях уже толпились люди, но все боялись войти. Поэт обернулся, внимательно, с прищуром посмотрел на Яну и рукой к себе подозвал. Девушка подошла и встала рядом. Поэт взял её под руку и прошептал:

— Дед очень хотел видеть тебя перед смертью.

— Меня не пускали к нему, сказали — нельзя.

— Ты не волнуйся, душа его тебя видит, она ещё здесь, рядом, в храме. Все мученья она выдержала, теперь они кончились, и душа Дедушки с радостью поднимется к Богу. Ты не горюй, ты тоже, как все мы, когда-то умрёшь, только выдержи свой крест, как и твой Дед… В тебе, как и в Дедушке, много страстей… и страданий. А такие души не бывают счастливыми на этой земле. Твой Дед был великим! И хоть много грехов на нём, он всё искупил, выдержал свой крест! Давай вместе помолимся за него и возрадуемся его светлой душе — она отмучилась, выдержала, теперь она радуется.

— Хорошо, — ответила девушка.

И они с Поэтом стали повторять молитвы на отпевании. По окончании службы рабочие подняли гроб с телом и понесли к выходу. А там, за входом, толпа богатых родственников и почитателей двинулась за гробом к катафалку, к машинам, к автобусам. Поэт придержал девушку:

— Не сейчас. На кладбище к могилке подъедешь попозже, одна, когда уедут все его бывшие жёны, ученики и любовницы, репортёры и телевидение. Сама, одна поговоришь с Дедом на кладбище; главное — прости его грехи перед тобой. Помни, как всю жизнь он только тебя любил. Прости ты его, и тебе будет легче.

Девушка кивнула:

— Я не хочу с ними идти, и я хочу… У меня планы совсем другие.

— Пойдём молебен закажем на 9-й день.

Они зашли в иконную лавку, заказали, оплатили молебен и решили зайти помянуть Дедушку в ближайшую простую харчевню. Сели на террасе в углу для курящих, она закурила сперва нервно, потом успокоилась. Он разлил по бокалам коньяк, выпили, не чокаясь.

Девушка спросила:

— Что у вас с губой? И на переносице! Синяк?

Поэт пристально на неё посмотрел:

— Яна. Ты не должна этого делать!

— Чего?

— Я знаю, что ты хочешь сделать.

— Но? Я больше не выдержу, я не хочу…

— Дед выдержал, а он всю жизнь болел и долгую жизнь прожил, и ты всё выдержишь. Неси свой крест до конца — не убий себя, это самый страшный грех на земле. Ты же потом мёртвая не сможешь раскаяться и просить у Бога прощения, а значит, прямая дорога в ад! В преисподнюю. А там муки поболе, чем на земле. Многие через это прошли, в шаге остановились. И ты тоже, девочка, остановись!

Поэт погладил её волосы. Она прижалась к нему, закрыла глаза и тихо заплакала. Ей было жаль себя, бедного Дедушку и своё горе в душе…

— Душа у тебя мятежная, девочка. Много страстей в тебе, но знай, она у тебя очень добрая, а это, поверь, святой дар, не теряй его. Всю жизнь люди и близкие тебя ненавидели, всем ты как кость в горле, но ты полюби этих бедных жадных людей с их грехами и распрями. Все их слова — ничто! Ты, главное, иди своею дорогой, будь счастлива и обещай, что боле никогда не подумаешь о себе плохо и не сделаешь то, что задумала в минуту отчаяния. (И он протянул к ней раскрытую огромную ладонь.)

— Я обещаю. (Она открыла сумочку и отдала ампулу.)

— А я помолюсь за тебя. (И он убрал ампулу в свой карман.)

— Спасибо вам.

Они выпили ещё по чуть-чуть, и тут её прорвало.

— Вот! Когда смотрю на землю, вижу муравьёв мелких, траву и листочки опавшие, и мне казалось всегда, что я большая, всесильная! Я могу наступить на этого муравья, раздавить его до мокрого места — я понимаю, что его судьба в моих руках. Но когда я по ночам поднимаю глаза на звёздное небо, вот тогда понимаю, что я-то всего лишь песчинка, я мелкая тварь, как тот муравей. И только. Кто-то там во Вселенной может или отодвинуть смерть мою, или, наоборот, дать на меня наступить. И мне страшно на звёзды смотреть и чувствовать себя муравьём на земле — копошиться здесь, терпеть боли-обиды и суету эту. А я всего лишь одна! Всегда одна! И только Дед меня очень любил, а теперь и его не стало. У меня тоже диабет, как у него! Слышите — диабет! Это страшное слово. А через пять, через десять лет я ослепну и ноги отнимутся! И кому слепая, больная и без ног я буду нужна? Кому? Никому. О-ох! Как же это хэрово! А ноги точно могут отняться — и я инвалид! И ничто не поможет! Ничт-о-о! Я уже не знаю, не знаю, от кого помощи ждать… Верите? Я истово молилась. Правда! Но всё без толку! И всё бесполезно, и вся красота моя в говно превратится. Меня уже мучают сильные боли. Я все посты соблюдала, причащалась, соборовалась, я ночами со слезами молилась. Но никто не пришёл на помощь ко мне. Никто! А «эти» все — ненавидят меня. Не-на-видят! Вся эта родня! Как же — я единственная наследница по завещанию! Да ещё инвалид, быстрее бы я померла! Сдохла, чтобы я сдохла, наследница! Как же! Дом огромный, почти в центре Москвы, бизнес–центр, картинная галерея, и мастерская, и всё миллиардное состояние великого гения достанутся мне! Всё мне одной, а не им! И болезнь эта мне тоже досталась! Она меня, как и Деда, раздавит; мне больно, каждый день уколы, мне очень страшно. Сколько мне жить? Год, два, двадцать лет, и только мучиться. Я умру и ослепну! Вот я и решила — смертельную дозу. Бац! И конец… А выхода нет! Всё равно никто не услышит, и никто не придёт!

— Я услышал тебя. Я пришёл от Него.

Девушка, не веря своим ушам, в изумлении смотрела на него широко раскрытыми глазами. Поэт встал. А она упала перед ним на колени и глядела с надеждой снизу, и слёзы блестели в испуганных глазах:

— Верила! И вот теперь опять верую, что Боженька есть! Прости меня, Поэт, я больше не буду-у-уу (она перекрестилась и закрыла глаза). Господи, помилуй! И помоги мне!

— Я проводник Благодати Духа святого, от Отца исходящего, и по вере твоей да будет чудо в тебе (возложил руку), именем Бога Иисуса Христа и Благодатью святого Духа и Бога Отца — ты не умрёшь от тяжкой болезни! Молитвами я тебе помогу, и всё, что могу, сделаю я! Раба божия Яна, ибо верую я — твой ангел летит к тебе, и он исцелит тебя. И ещё верую…

Поэт долго шептал молитву и в конце сказал: «Так и будет. Аминь!» Он взял Яну за руку и поднял до себя. Яна молчала и в шоке буквально упала на стул. Они ещё выпили, и, придя в себя, Яна вдруг снова схватила бокал, допила коньяк и, захмелев, спросила:

— Поэт, я читала все твои книги! Скажи, как ты всё Оттуда берёшь и пишешь всё в книгу свою. Правду скажи мне. Ответь! Я из очень богатой семьи, а теперь после Деда стану миллиардершей.

— Ты пьяная, миллиардерша?

— А-ха-ха, немного. Я говорю тебе — мне интересно! Но я не всё поняла. Можешь объяснить что мне непонятно в романе? И научиться быть счастливой?

И она закидала его вопросами, и начала нервничать, а Поэт подумал и ответил:

— Издалека начну. Яна, пойми меня — когда я пишу, ночами и днями у меня в голове прекрасная музыка долго играет, и сверху поток идёт на уровне сильных эмоций и чувств. И как умею, я коряво излагаю всё на бумагу. Но всё это эмоции и чувства, которые понимаю только я один. И всё напечатанное по–сырому Оттуда — это трудно всем даже объяснить, а со стороны простому читателю и правда непонятно бывает. И вот тогда напишу я и отодвину исписанные листы на один день, на месяц или на год отлежаться, а потом, когда придёт время, я их достаю и переписываю так, чтобы людям было понятно — вам, живущим одним интернетом. Вам, чья тайная мечта — получить лёгкие деньги, не слезая с дивана, а лучше большие, огромные деньги срубить, и чтобы сладко потратить их все.

Начну я с азов. Многие работают за небольшую зарплату или учатся. Но все вы упорно и твёрдо считаете, что за большие деньги купить можно всё. Как в магазине — всё, что захочешь! И даже счастье купить! И мечтаете вы по–лёгкому хапнуть огромные деньги, задаром, как манну небесную (наследство получить, или в лотерею выиграть, или джекпот сорвать, или чтобы любовники (любовница) озолотили)! Скажи любому из вас — даю тебе два дня, подумай и ответь мне — что и сколько нужно для полного счастья. Через два дня, отстояв ко мне очередь, вы держите бумажку со списком в потных руках (а там конкретно все мечты перечислены, и суммы проставлены). А есть многие, кто даже список не сможет составить — мечты переписывают, и не раз. Очень волнуясь, вы громко озвучите мне итоговую, очень точную, огромную цифру. Но затем помолчите и назовёте мне ещё большую цифру, чтобы с запасом! Одни скажут — два, а нет — три миллиона рублей, вторые скажут — двадцать миллионов, а третьи — пятьсот миллионов! Их счастье будет измерено точно в деньгах и только в деньгах — в рублях или в долларах, это неважно. Я знаю (знаю-знаю) — вы все «рабы интернета», и мечтаете, и пытаетесь легко получить, на халяву, огромные деньги. А вот теперь, Яна, представим: осанна! — все, как ты, получили (таки с неба свалились) лёгкие огромные деньги и как раз сколько было на бумажке записано.

Один счастливчик из десяти купит себе всё по списку, а второй, умный, наймёт инвестиционных консультантов, бизнесменов, бухгалтеров и рекламных агентов — чтобы сохранить и приумножить в разы свой капитал и получать доход, а уже с него купить себе всё по списку (так в Европе делают сотни лет). А у тех, у остальных 8 из 10 (пока в России нет умения экономить и сохранять капитал, зато есть умение прогулять и пропить), вот у них один путь — тратить сладкие деньги в своё удовольствие, то есть «на счастье». И этих денег полно! Йё-хо-хо! И понеслось! Один раз живём! А список выбросили в мусорный бак! И радостно, в безумстве закричали:

— Эхе-хе! Все на хэр проблемы! В бизду! Я теперь — царь горы, долой тормоза! А-ха-ха-ха! А-ха-ха-ха! Где мои удовольствия? Я всё куплю!

А практика жизни веками всем подтверждает — перед вами открыты всего три вида самого шикарного удовольствия («счастья»). Первое удовольствие от кайфа — это водка, виски и дорогое вино, марихуана, таблетки и наркота. Второй вид удовольствия — это все наслаждения, включающие драйв и азарт: гонки на машинах, боулинг, обжорство, икра, тату на всё тело и фотосессии, дорогие рестораны, яхты, и золото, и шопинг крутой — покупки всего на земле! И чтобы обязательно было публично всё и очень дорого, пафосно, модно, всё, что блестит — адреналин зашкаливает, треш, слава и потребление! А-ха-ха-ха! И всё для себя, для любимого! А вот третий, особо сладкий вид удовольствия — секс! О-о-оу, безудержный секс с сотней и тысячей самых красивых! И самых отобранных тобою! По очереди или сразу, и на ваш выбор, и каждую ночь! Страстный анал, и роскошный куни, и шикарный минет — всё, что захочешь ты! Только плати. А денег куча, и виагры полно! Ха-ха-ха! Но ведь всего этого не было в списке, который вы держали в потных ручонках! Всё это повылезало из вас с шальными деньгами, повылезало из самых тёмных закоулков вашей грешной и грязной душонки.

И вот деньги в руках, час наступил — и теперь вы с огромными деньгами, известный блогер, футболист или брокер, актёр или фотомодель, весь в тату, радостно кинулись получать все три удовольствия. И если водка, трава и наркотики стоят дёшево и по карману любому смертному и даже нищему, то два других вида удовольствия доступны только за огромные деньги. А они у вас есть! А-ха-ха! И всё вам возможно! Всё на земле!

Но через месяц развратного счастья вы понимаете, что с водкой-вином, с марихуаной и с таблетками — намного будут ярче, сильнее и радостнее все краски и ощущения от двух других удовольствий и тайных желаний, что легко вам подвластны за огромные деньги. Ха-ха! Под кайфом и с наслаждением вы получите ещё более яркие и безбашенные все удовольствия в мире, что были придуманы за тысячи лет. Плюс очень смачно, сильно можно плевать на прочих людей (на меня или тебя) из окна дорогого Феррари; или лёжа на мешках денег, как на матрасе, можно радостно смеяться и насмехаться в своё удовольствие. Хе-хе! А-ха-ха-ха-ха!

Но через год удовольствия из первой группы (кайф) сожрут две другие группы, и вы, очень богатые, станете кончеными наркоманами и алкашами. А ещё через год в страшном угаре, под кайфом спустите последние деньги. А дальше — сказке конец! Вы стали нищей, ненужной, законченной тварью. Этот печальный путь прошли в России сотни тысяч нуворишей и разбогатевших людей, что сгинули в тине, сошли с ума, умерли от алкоголя и наркоты. Доказательства? У меня есть куча примеров! 80 процентов «счастливчиков» бесславно всё «пропили», а затем в нищете и в страшных болезнях бесславно покончили с жизнью. Ты скажешь мне — я не верю, я не такая. Да я вас как бомжей хоронил!

— Меня?

— Пошли дальше, вернёмся к роману. Итак, простой человек после работы или учёбы взял в руки мою книгу и, тайно мечтая о «счастье и лёгких деньгах», начал читать. А в романе герои не говорят ему о привычном счастье в его тайном понимании (что на бумажке было написано или в уме тайно держал, но молчал). Читает человек, и ему кажется, что в книге этой всё то же и так же, как обычно у него: такие же люди, привычная жизнь — работают, водку пьют, ходят на речку, мечтают о море и любят друг друга, дерутся, живут и на кухне говорят о счастье, о жизни и о любви. Но тут — как обухом по голове! — счастье, оказывается, у героя совершенно другое. Не в лёгких деньгах (не из списка тайных желаний). Бля–ядь, что же делать с желаниями тайными?! И продолжают люди книгу читать! Но и дальше в романе — всё необычное и сокровенное! Откровенно до жути! Вот, Яна, тогда, чтобы они поняли весь поток с неба, а также из моей головы, надо им донести, чуть разжевав, — мысли мои и Его! И, читая мысли, что меня мучили, рассказы и главы романа, вы начинаете понимать, что в жизни бывает счастье совсем другое — не в сладких деньгах. Список счастья у героя романа совершенно другой, честно, ни разу не в деньгах. Удовольствия у героя вроде простые и нудные, но он круто счастлив! И к тому же влюблён — и за это счастье он готов биться на смерть и бьётся с врагами и недругами. Герой готов умереть за любовь, за свои идеалы и принципы — за счастье своё! И восемь из десяти (пока не спились и не умерли от передоза), читающих строки романа, скажут себе, отложив в сторону косячок, — мне интересны его принципы счастья, мне интересен этот герой и героиня романа. Днём, а может, ночью воскликнет читатель: «Ба, да я грешный — такой же, как он! Это же я-а-а! Я!» И дальше будет читать! Вот для себя самого и для читателей — я роман написал.

— О да, конечно, Поэт, и мне было интересно. Правда! Я в больнице три раза читала роман! Перечитывала! Но всё же у меня очень много вопросов! Я не всё поняла. Э-э? Ты научи меня жизни!

— Научить жизни? А это, Яна, зависит от того, что ты, миллиардерша, понимаешь под словом жизнь. И чему готова научиться! Скажу тебе правду о жизни — и есть метод железный, запоминай: наличие честных миллиардов, заработанных своим умом, бизнесом или великим трудом, или полученных, как у тебя, по наследству — не сумневает во нравственности, а подтверждает любовь Господа и Его помощь сему обладателю. Ибо богатый даёт милость бедным и людям работу, на жизнь заработать. Но надо помнить всегда — Господь может отвернуться и от нищего, и от богатого. Бог — великий учитель! Скажу тебе больше. Хочешь быть богатым — дружи с богатыми и учись бизнесу и богатству у них — и как честно заработать, и как бизнес вести. Хочешь стать профессионалом — учись мастерству у профессионалов, у великих учителей. Хочешь быть умным — общайся с умными и читай умные книги. Хочешь быть культурным — перенимай культуру у её носителей и впитывай, как губка, настоящую культуру всегда и везде: в музеях и в галереях, в книгах, в театрах, в кино. А с дураками станешь ты дурой последней, с лентяем — лентяйкой, с ворами — воровкой, а с наркоманами станешь ты наркоманкой и молодой проституткой. А злыдни? Да для них бить и унижать слабого — самое любимое дело, посему злые только злу научат тебя. А далее, Яночка, к какому дереву ты подойдёшь, такие сорвёшь плоды от него. От доброго — добрые, от плохого — плохие. Что есть у «учителя», то он тебе даст, а чего нет, того он не даст. И крепко запомни, Яна, — божественное только от Бога даётся, но бывает, что все мы, грешные, ошибаемся и страстями живём, а Имеющий Суд над мертвыми, Он может судить нас ещё живых. Яна, нет ничего нового в жизни, и нет на земле, и другого не будет — учись у других!

— Я сейчас, а… я включу телефон, и вы повторите мне, а то я слегка пьяная. Вот же, сейчас я включу, пожалуйста.

Яна стала доставать телефон, но Поэт уже посмотрел на часы и остановил её:

— Яна, пора тебе ехать на кладбище, там уже всё закончилось, и ты спокойно с Дедом простишься.

— А как же? А вопросы мои? А мне бы всё записать…

— В следующий раз! Когда закончатся хлопоты и ты в права наследства войдёшь, мы обязательно встретимся, и на все вопросы подробно отвечу, и Деда помянем. Я новую книгу тебе подарю с автографами и с Мэри познакомлю.

— Я очень хочу, очень!

— Я обещаю.

— У меня просьба! Большая! Пожалуйста, проводите меня на кладбище, очень прошу, поехали со мною! А? Я этих боюсь — почитателей и всю злую родню. Пожалуйста, Поэт, поехали со мной — меня ждёт Мерседес с водителем Деда. А там одна, на кладбище… я, честно, одна не смогу.

— Хорошо, мы едем на кладбище. Только запомни, Яна, о чём я говорил.

— О книге с автографами?

— О лёгких деньгах! Ты что — пьяная?

На Троекуровском кладбище они вышли из лимузина, и сразу пошёл дождь. Поэт и Яна вошли в ворота, подали нищим — за упокой новопредставленного и к могилке пошли. А навстречу им шла толпа — спешили с похорон на поминки. Возвращаясь к машинам, увидели Поэта с внучкой, закричали, позвали полицию и сказали: «Это он нам мешал!»

Полиция потребовала:

— Гражданин, ваши документы! Нет с собой? А что это у вас в карманах? Нож! Ампула! Наркотики? Ваши?

— Ампула? Нет.

— А вы, девушка? Вы его знаете?

— Нет-нет!

— А как ваша фамилия, девушка, имя?

— Я? Я здесь на похоронах, к могиле иду, проститься. Да, вон охранник на похоронах Деда идёт.

Подошёл начальник охраны Деда и спросил:

— Яна, какие-то проблемы? Вам помочь? Яночка?

— О, Яна? Вы внучка знаменитого Человека? Миллиардера?

— Да, это Яна, внучка великого Человека — подтверждаю.

— Тогда, Яна, вот этот человек с ампулой — он с вами? Отвечайте!

— Нет! Не с ним (в испуге). Я шла сама на кладбище… с кладбища. Я домой, я с похорон…

Поэт обратился к полиции:

— Вы её напугали! Яна, ты же знаешь меня! Ты просила тебя проводить!

— Говорите же, девушка — вы его знаете? Этого парня с ампулой?

— Нет–нет.

— Ага, всё понятно! Пройдёмте, гражданин, с нами (и надели на него наручники).

Толпа, которая их обступила, зашумела, обрадовалась, загугукала, потом стихла и потянулась в автобусы на панихиду покойного в дорогой ресторан. Поэта увели, толпа уехала, охрана с начальником осталась поодаль, а Яна стояла одна под дождём. Одна, пьяная, с мокрыми длинными волосами, в шоке. А вокруг — могилы, высокие берёзы, таблички на крестах. И тишина. Перед ней большой холм из почётных венков, а вокруг лужи и втоптанные в землю цветы. Девка горько заплакала, и её увезли с кладбища на Мерседесе с охраной в её большой новый дом.

А дома Яна, как вошла, так упала на диван и неутешно, горько зарыдала с горя и от стыда, и очень ругала себя за гадкий, ужасный поступок. Подушка её была вся мокрая. Ночью Яна не спала.

В большой ампуле оказалась смертельная доза наркотика. В отделении полиции Поэта заперли в КПЗ. Железная решётка, лавки, стены и никого. Поэт стал молиться за спасение души юной девушки, чтобы Бог не покинул её, и чтоб она не повесилась. К вечеру был допрос. Протокол. Экспертиза. На ампуле — его отпечатки. И следователю всё ясно:

— Вам светит уголовная статья и тюрьма, гражданин, ваше дело я передаю в суд. Но могу скостить срок, если скажете, где вы производите наркоту и кому продаёте.

— Не моё, взял у человека, реально спас его от смерти, но забыл раздавить.

Утром снова допрос — «Где взял, почём, кому продавал?..»

— Кто вы? Где проживаете?

— Я Поэт, живу в Тарусе, улица, дом.

— Кем работаете, гражданин?

— Кузнец и Поэт, пишу книги.

— Значится, нигде не работаете, не учитесь, на какие деньги живёте — неизвестно. Но с собой носите нож и убойную дозу наркотика, и никто вас не знает. Всё правильно?

— Меня, уважаемый, многие знают, настоятели десятков храмов (такого-то храма и такого-то). Вы можете их расспросить. Наркотик у человека забрал! Я спас её от самоубийства! От смерти я спас её! Яна зовут — ещё раз спросите её!

— Не кричите! Молчать!

— А вы не верите мне!

— Обязательно спросим, проверим, а пока, до выяснения, отправляем вас в следственный изолятор. Вот определение судьи — ознакомьтесь и распишитесь.

В СИЗО Поэт попал в камеру, где были всевозможные экспаты и иммигранты: китайцы, узбеки, таджики и даже негры.

Поэт вошёл в камеру и сказал:

— Салам.

Ему ответили:

— Салам.

Поэт спросил:

— Кто старший? Какие здесь законы жизни?

На вопрос старшего «Ты кто?» Поэт ответил честно:

— Поэт, учусь православной вере и пишу романы.

— За што сидиш? Какая статя?

— Пока не знаю (и пожал плечами).

— Ми тоже сдесь не зашто сидим! — ответили хором и добавили: — Говори нам — чему научился.

— Вечером научу — устал!

И каждый вечер перед отбоем Поэт по полчаса рассказывал Книгу на понятном для слушателей языке:

— У одной молодой девушки от Бога родился сын, и назвали его Иисус. И у сестры её, тоже очень достойной девушки и дальней родственницы, родился ребёнок. Назвали его Иван. И обоим предрекли — быть им Царями. В тридцать три года Иван позвал Иисуса на царство, окропил Иисуса водой из реки Иордан, и того посетил Святой Дух в виде голубя и передал Он Ему святую силу от господа Бога. И засвидетельствовал Иван, что это Сын Бога, Иисус, и царь царей. Но царь Ирод, злой и жадный, велел схватить Ивана, божьего человека, и бросить его в карцер, в СИЗО. В это время в городе был большой праздник в честь царя Ирода, и съехалось к нему много богатых гостей. Но было скучно. И тогда Ирод попросил самую красивую девушку Иерусалима по имени Соломея развлечь гостей его, пообещал ей суперподарок. И она танцевала так эротично, азартно и смело, что все вокруг были в восхищении, и все гости развеселились, напились и наелись. Праздник удался! И Царь сказал Соломее — проси, что захочешь, в подарок! А мать ей шепнула по наущению злых: проси голову Ивана. Соломея попросила подарить ей голову Ивана на подносе из золота. Царь помрачнел, но сдержал своё слово перед девицей. И отрезали Ивану голову, и поднесли Ироду на золотом блюде. А Ирод торжественно передал кровавый подарок на золотом подносе в руки девице Соломее и матери её. Убили люди божьего человека! Так Иисус потерял верного друга и брата и остался один. Тогда выбрал Он себе верных соратников, двенадцать числом…

— Отбой!

— Всё, завтра продолжим.

— Осень кароший роман, завтра опять расскаживай.

Утром его вызвали в адвокатскую и там сказали, что пришло ходатайство от уважаемых православных служителей. А ещё и девица Яна подтвердила, что сама попросила спасти её и что ампула была у неё. Янины показания принёс её адвокат.

Пока оформлялись бумаги, Поэт ещё день сидел в камере, и рассказывал инородцам про жизнь Иисуса Христа, и молился о них. И говорил, что только вера может объединить многих людей. А в четверг его из СИЗО выпустили и вернули ему телефон, часы и кредитку под расписку по описи.

На выходе Поэт позвонил отцу Сергию, но его встретила Яна. Поэт, холодно усмехаясь, кивнул ей, а та молила его о прощении и твердила, что ей очень стыдно за себя и за отказ от него.

— Хватит сопли лить — прощаю тебя. Уйди от меня. Уйди!

Но девушка двумя руками схватила его ладонь и не отпускала, и с волнением, со слезами в глазах просила:

— Не прогоняй! Пожалуйста! Поэт, умоляю — возьми меня с собою!

А потом затараторила:

— Никто не любит меня, только ты. И только ты мне помог. Пожалуйста? Я знаю. Ты самый лучший человек на земле. Я буду хорошей девочкой, я хочу помогать тебе! Поэт? Пожалуйста, чем мне помочь тебе?!

— Не сейчас! Будет надо — найду тебя (он вскользь поцеловал её в щёку). Я спешу, Янка. Мне надо выполнить одно поручение и просьбу твою.

— Мою просьбу? Какую?

— Найти того, кто сделает вакцину от диабета. Ты всё забыла?

— Я тебе помогу! Можно? Можно, ну пожалуйста, можно? О Боже! Я обязательно! Да, я, я!..

— И ты мне поможешь… Жди вестей от меня!

Глава 7 
Николай Бармалеев. Раскаяние бандита. (И последние могут быть первыми в рай)

Санкт-Петербург. Поэт вошёл в модное высотное здание, поднялся на лифте на верхний этаж, постоял у дверей, а потом уверенно постучался и вошёл в большой офис. Навстречу Поэту сразу шагнул молодой улыбчивый парень.

— Здравствуйте, я ждал вас! Вы от заказчика? — уточнил счастливый гениальный Учёный.

— Вы меня ждали?

— Да! У меня уже всё готово для вас! Но мне хотелось ещё вам похвастаться — я заодно так… ммм… для души изобрёл ещё одну программу. Проходите же! Я вас жду!

— Очень интересно.

Поэт удивлённо пожал протянутую руку, встал у окна и залюбовался городом:

— Красиво!

— Да… Да! Я изобрёл видеоредактор. С юности я интересовался — какие импульсы глазные нервы передают в мозг и как человек понимает, что видит. И вот я изобрёл программу, которая может видеоимпульсы от искусственно выращенного глаза с искусственным кристалликом трансформировать в нейроимпульсы… э-ээ… Вас как зовут?

— Поэт. (Поэт не отрывал взгляда от города.) Сразу видно, где с божьей помощью строили город, а где без Бога одно убожество натворили. Так вы меня ждали?

— Представляете, Поэт, что слепые люди смогут реально увидеть?! Здоровско я изобрёл! А?

— Слепой человек сможет увидеть?

— Совершенно верно! Я закончил МГУ с отличием, медицинский, я всё сам придумал, один! И я знаю, как сделать слепых людей зрячими! Первый этап — это чип–трансформатор с программой. Я всё это сам создал! (И он показал Поэту маленький чип.) Сам! А дальше надо сделать искусственный глаз с моим чипом, вживить круглый искусственный видеоглаз в глазницу слепого человека и через человеческие видеонервы соединить с мозгом слепого. На это уйдёт несколько лет. А здесь у меня есть гениальная идея! Но мне нужна лаборатория. И опыты на крысах, на кроликах и на ослепших собаках. Я придумал, как это сделать! Мне очень нужны время и деньги!

— Вы гений.

— Конечно! Я Учёный!

— Потрясающе!

— Итак, к делу. Поэт, вы принесли мои деньги?

— Какие ещё деньги тебе? На глаз?

— Вы же пришли от заказчика? От Терт Иваныча?

— Терт Иваныч?

— Да, Терт Иваныч! Я сегодня закончил программу, которую мне заказывал сам уважаемый Терт Иваныч и его американские компаньоны. Я, без ложной скромности, один из лучших медицинских программистов! И только я смог изобрести Сверхпрограмму! И весь этот год, всё время я жил здесь и работал, творил! Вы компаньон Терт Иваныча?

— Я знаю его. А что это за программа? Если по-простому сказать?

— Я для вас изобрёл самый устойчивый вирус «Наркотик».

— И как он работает?

— Отключает приборы! А материнская плата без боли дальше самостоятельно работает штатно без них — только сама на себя, без приборов и периферии. Матрица бесконечно на себя замыкается!

— И-и-ии? Всё?

— И вражеский самолёт не сможет выпустить шасси, и автопилот разобьёт его о взлётную полосу! Ракета отклонится от курса, вирус отключит приборы, устройства и гаджеты любого компьютера заражённого агрегата! От него нет противоядия, потому что он наркотик! Без него компьютер дальше не сможет жить и работать. Вирус неуловим. И по команде в мозг проникает, и всё отключает от мозга компьютера! М-ммм, и мозг замыкается сам на себя и кайфует, вечно кайфует. Вот и всё, господа заказчики!

— А гражданский самолёт тоже может разбиться?

— Теоретически.

— И ядерный реактор? Систему защиты вирус отключит от сервера? И реактор может взорваться?

— Да всё отключится!

— Сколько денег тебе обещали?

— Миллион… Миллион долларов! Я стану богатым! И смогу дальше работать — начать медицинские опыты, воплотить мечту, и слепые люди увидят меня! Я…

— Стоп, стоп! Думаю, сюда сейчас придут бандиты, которых ты не ждёшь; но придут они без денег, получат твою программу «Наркотик», а тебя просто убьют.

— Это шутка?

— Я всегда говорю правду.

— Что?

— Ты сам мне сказал — Терт Иваныч. А это главный бандит!

— Нет же! Вы врёте! Я вам не верю!

— Скажи, во что ты веришь, и я скажу о тебе всё.

Поэт задумчиво поднял голову к верху, и вдруг что–то привлекло его внимание. Он начал тщательно осматривать стены и потолок:

— Здесь всё напичкано видеокамерами. За тобою следили.

— Следили? О Боже!

Поэт протянул руку и показал на камеру в потолке:

— Им нужна программа «Наркотик», ты сам им не нужен.

— Как я не нужен? А деньги?.. И что же делать?

— Надо уничтожить программу «Наркотик» и бежать отсюда, иначе убьют всех.

— Убьют? Что за чушь?! Где мой миллион? Я сам всё изобрёл! У меня красный диплом! Зачем меня убивать? Я гений, талант!

— Бог дал тебе талант, но сейчас люди убьют тебя.

— Что? Вы всё врёте!

— Ничего не заплатят.

— Но зачем убивать?

— Хороший свидетель — мёртвый свидетель. Это принцип наркобаронов.

— А противоядие? Я могу работать над противоядием.

— Противоядие им не нужно. Категорически! Передашь им «Наркотик», и сразу убьют.

Учёный удивлённо сел на стул и обхватил руками голову.

— Всё прахом. Все мои надежды, мечты — всё прахом! И я опять нищий. А теперь меня убьют?

— Да. Смотри — вот ещё камера.

— Что делать? Мне страшно! У меня большие планы, задумки по генетике и по медицине, но мне нужны деньги! Зачем меня убивать?

— Сколько тебе надо лет, чтобы исполнить мечты? И воплотить в жизнь все твои идеи по медицине? И чтобы слепые увидели?

— Лет… м-мммм… может, десять! Да, десять лет мне хватит — создать систему «Искусственный человеческий глаз»! И обещаю — слепые увидят!

— Уничтожь программу «Наркотик»! И я тебе помогу исполнить мечты, но не бесплатно.

— Это прекрасно! Но что же мне делать? Что надо, чтобы вы мне помогли?

— Ты сможешь придумать прививку от диабета? За это хорошие деньги заплатят.

— А-ха-ха! Вы что? Не знаете? Я гениальный! Я самый лучший — я всё смогу! Всё! Искусственную прививку, вакцину? От диабета? М-м-м, конечно же! Мне интересно! Да! Это круче Нобелевской премии по медицине! Диабет — конечно же! Поджелудочная железа, гормон инсулин и ключевой момент здесь — перенос глюкозы из крови…

Учёный начал увлечённо и с восторгом развивать свою мысль! Но Поэт вынул листок из кармана, перевернул его, на обратной стороне написал адрес Яны и сказал Учёному:

— Постой! Тебе надо спешить.

— А? Бандиты? Да, мне надо спешить!

— Вот, держи адрес в Москве одной юной особы, Яна зовут, и скажи ей, что ты от меня.

— Яна? Прекрасное имя — Яна. Так вот, мне интересен процесс синтеза гормона и переноса глюкозы, или его импорта извне. А сахар нужен человеческой клетке, и он же убийца. Надо, чтобы синтез сам организм…

— Поживёшь у неё, «мёртвый свидетель», пока заказчик от рака умрёт. Он скоро умрёт. И ещё скажи Яне, чтобы она тебе мастерскую и много денег дала, для создания…

— Для синтеза гормона!

— Мол, я приказал. И не перебивай меня, «мертвый свидетель»!

— Мёртвый свидетель?.. А вы кто?

— Скажешь Яне, что ты от Поэта пришёл.

— Э-э… Да–к я вам жизнью обязан, Поэт? Не знаю, чем отплатить. Я ваш должник.

— Не мне, ты Яне обязан — женишься на Яне и будешь любить её.

— Я? Жениться на Яне?

— Она спасёт тебя, а ты — её.

— Крутой день!

— Да, ты вылечишь её от диабета, и она родит тебе детей. А денег у неё много — профинансирует все работы твои!

— И мастерская, лаборатория есть? А деньги на разработку? У Яны деньги есть?

— Два миллиарда хватит?

— Йо-ё! Какое–то чудо! Ух!

— Есть мастерская, помещения и деньги. Всё есть, только трудись! Работай, брат, и сделай также, чтобы слепые увидели.

— Увидят! Мне пора бежать?

— Сначала пообещай сделать вакцину от диабета! И Яну спаси… Слышишь меня? Она диабетик!

— Да, обе-ща-ю. Вы не поняли — я гений! Итак, необходимо, чтобы сахар из человеческой клетки… та энергия, что она получает…

— Яна — очень хорошая и красивая девушка! Веришь мне? Отвечай!

— А она хорошая?

— Очень.

— Хорошо — обещаю жениться на Яне и создать вакцину от диабета. Я могу прямо сейчас поклясться на «Медицинской энциклопедии»!

— Для начала уничтожь «Наркотик». Держи адрес Яны.

Учёный взял листок с адресом из рук Поэта, сунул в карман. Затем решительно повернулся к компьютерам и стал быстро бегать руками по клавишам. Через десять минут программа «Наркотик» была уничтожена, компьютеры потухли, системные блоки и дисководы валялись на полу большой мёртвой кучей. Учёный и Поэт битами колошматили по всей этой куче.

— А откуда вы знаете про бандитов?

— Я не знал, ты мне сам сказал — Терт Иваныч, а это хуже бандитов. Умножь в тысячу раз! Ему человека убить — раз плюнуть, как муравья раздавить!

— Не понял, тогда как вы здесь оказались?

— Мне дали адрес самого талантливого в мире учёного, кому под силу придумать вакцину от диабета. (Поэт показал на листок в руках Учёного.) Вот же, на обратной стороне написано — Санкт Петербург, дом, офис.

— Всё верно.

— А красивый вид из окна у тебя. Хоба! Кого я вижу? Знакомые лица — сам Терт Иваныч внизу.

— Где?

— У лимузина BMW стоит. Видишь, лысеюший, в тёмных очках?

— Да, это он! И что теперь делать? Честно, мне страшно.

— Беги, Учёный! Беги от Терт Иваныча! У тебя есть пять минут! Я тут сам доделаю (он кивнул на компьютеры).

— А куда мне бежать? К Яне?

— Беги к Яне — она укроет! Быстро! Беги!

Учёный схватил коробочку с чипом и выбежал из офиса. А Поэт стал ещё быстрее колошматить по компьютерам со всей силы. Через три минуты в кабинет вошли люди в чёрном и Терт Иваныч.

Поэт устало сел на стул посередине, кинул биту на кучу разбитых блоков, процессоров и, шумно дыша, спросил:

— Деньги принесли?

— Ты кто? Мать твою! — заорали бандиты.

— Я покровитель этого гения.

— Какой хрен, покровитель? Где эта падла — Учёный?

— Для вас — он умер.

— Это ты убил его?

— Терт Иваныч, ты знаешь меня?

— Знаю. Ты кузнец и поэт?

— Ты похудел, Терт Иваныч, значит, правда моя — у тебя рак.

— Молчать! Молчать! — крикнул Терт Иваныч и злобно прошипел: — Где-е-е программа «Наркотик»?

— Ты деньги принёс? Показывай деньги!

— Сейчас тебе покажу! Покажу, как тебя на куски живого порежут. Кузнец, у тебя по ходу большие проблемы!

— А я не говорю, что у меня проблемы, я говорю — с нами Бог. И я буду в раю. А вот у тебя проблемы — иуда…

Терт Иваныч закричал:

— Взять его!

— Стоять всем! А иначе вы ничего не получите. Вам (он кивнул на город) придётся договариваться с нами. И ты, иуда, скоро подохнешь!

Он поднял глаза в потолок. Все тупо посмотрели на потолок, потом на Поэта. А Поэт успел схватить биту, и началась драка. Долго дрались — Поэт отбивался и махал битой направо и налево. Но пришла подмога бандитам, и бой был неравный — чёрные люди схватили Поэта, и избили его, и приволокли к Терт Иванычу, который за всем наблюдал.

И спросил Тот:

— Что такое рай?

У Поэта руки заломлены, больно, но он плюнул в визави и прошептал:

— Иуда. Путь туда — через причастие.

Терт Иваныч ударил Поэта кулаком. Вынул платок, с отвращением вытер кулак и брезгливо бросил платок на пол:

— Так что ты мне скажешь за рай?

— Я уже близко.

— Выньте из него всё об Учёном! И где «Наркотик» мой? Да, и после удавите его!.. Или повесить тебя? А? Поэт, на кресте?

— Сам сдохни, иуда, — смерть твоя близко! А гроб тебе — стекловата!

Терт Иваныча передёрнуло от этих слов, и он дважды плюнул в Поэта:

— Тьфу! Тьфу! Бля!

Потом приказал охране:

— Вырвите у него адрес Учёного! (И пошёл в туалет — Терт Иваныча мучили боли в промежности.)

Люди в чёрном повезли Поэта в офис — допрашивать. И там били, пытали, душили пленника и выбивали адрес Учёного. И вот Поэт сказал: «Хватит! Хочу говорить со Старшим. Мне нужен Старший, с глазу на глаз буду говорить, один на один».

Когда в кабинет вошёл Старший (им оказался Николай Бармалеев), он удивился, увидев Поэта, и усмехнулся.

Поэт же сплюнул кровь и спросил:

— А ты откуда здесь, Бармалей?

— На работу устроился старшим бригадиром охраны. Терт Иваныч хорошо платит.

— Ну раз ты здесь, надо и тебе помочь до кучи.

Но Бармалей снова усмехнулся:

— Хоба-на! Что за чушь ты несёшь? Поэт? Ты с ума сошёл?

— Бармалей, тебе амба, — тихо сказал Поэт, вновь сплюнув кровь. — В последний раз спрашиваю. Хочешь, я по-дружески тебе помогу?

Поэт пристально смотрел на Бармалея.

— Дурак ты, Поэт! И чем ты можешь помочь мне? Ты что — Дед Мороз? Сам себе помоги! А-ха-ха-ха! Тебя будут резать сейчас на куски и кожу с живого снимать! Скажи адрес Учёного — мне! И где программа, где «Наркота»?

— Обо мне не беспокойся — есть, Кому беспокоиться!

— Откуда ты взялся здесь?

— За прививкой приехал от диабета.

— Ты дурак? А-ха-ха! Какая прививка?

— От диабета. Я… кх, кх, кх, — закашлял избитый Поэт.

— Доктором стал?

— Да, доктором, спасаю души людей, и плохих, и хороших. Кх, кх… Суд судит человеков, а Господь Бог судит души людей, и твою Он будет судить. А я проводник от Него. Могу тебе немного помочь, но в последний раз — тебя убьют, Бармалей.

— А-ха-ха-ха! Люди, посмотрите на него! Поэт, с тебя сейчас шкуру снимут и закопают, как дохлую собаку, без кожи! А ты ещё хочешь помочь мне?! Ты дурак что ли или прикидываешься? Миллионы долларов на кону! Миллионы, большая игра! Сдай им Ученого и тихо помрёшь, без всяких мучений. А лучше сдай Учёного мне, а деньги поделим. Правда, сдай мне его, и мы вместе продадим «Наркоту». Американцам, да! И деньги получим огромные! Ты о себе думай. Думай, Поэт!

— Э-нет, Бармалей. Я говорю — покайся в грехах, и я спасу твою душу. Не на того ты работаешь. Скоро помрёшь.

— Ты покойник! Это ты сдохнешь! А-ха-ха! Тебе ноги и руки переломают и вырвут, выколют глаза, яйца отрежут и вытряхнут из тебя адрес Учёного! Я знаю точно — завтра тебя отвезут мёртвого, тухлого на Финский залив и выбросят с камнем на шее! Ты сам себе, дурак, помоги, спаситель мой хренов. А-ха-ха! Ты самого хозяина, Терт Иваныча, ограбил на миллионы! Конец тебе, амба, Поэт!

— И тебе амба! Ты не выполнил заказ от Хозяина — Учёного нет! «Наркотика» нет!

— Тьфу, бля! Пока тебя не убили, скажи мне, где эта сволочь? Где эта крыса прячется? Учёный? Он программу украл! Ты сообщник, ты всё равно умрёшь, брат! Но хоть умрешь без мучений. Думай, Поэт, думай! Сдай мне Учёного! И пока Тёрт Иваныч в больницу поехал, я начинаю свою игру.

План простой — ты сдаёшь Учёного лично мне, а я сам продам американцам «Наркоту» и получу деньги. А-ха-ха! Куплю себе квартиру в Питере и новый дом, женюсь на Светке и заживу как человек с деньгами. Не беспокойся, брат, я с тобой поделюсь — миллионов долларов хватит на всех. Говори — где Учёный?

— Он умер для вас.

— Тогда отдай мне «Наркотик»! Программа у тебя? Да? Отдай её мне, и я отвечаю — я тебя защищу! Тебя не убьют. Земляк, теперь всё будет по-моему, моя игра началась, — Бармалей вытащил и гордо показал пистолеты. Но Поэт сказал:

— Бармалей, здесь всех убьют! Всех! Тебя в первую очередь! А дурак это ты! Какая игра, куда ты полез? Через тридцать секунд сюда войдут двое, скажут «привет от Терт Иваныча» и пристрелят тебя! Они сами будут вытряхивать адрес Учёного! А тебя завтра выкинут, как дохлую крысу, в залив! Не меня, а тебя! А ты знаешь, я всегда говорю правду, Бармалей.

Поэт сплюнул кровь и с ухмылкой начал считать:

— Раз… два… три… четыре… двадцать… (в коридоре послышались шаги). Тридцать! Хоп, цирк начинается — барабанная дробь! Дверь открывается, и тебя убивают…

С грохотом, с треском распахнулись двери, и вошли двое с пистолетами:

— Э-э! Бармалей, тебе привет от Терт Иваныча, он сказал — ты свободен. Мы сами с ним разберёмся!

Бандиты кивнули на Поэта и передёрнули затворы пистолетов. Но одновременно Бармалей с двух рук по-македонски начал стрельбу из двух пистолетов по ним! Бах-Бах-Бах! Он кричал матом! Когда кончились у него патроны, в комнате стоял густой, едкий дым, запах крови и пороха, а в ушах был грохот от выстрелов. Двое бандитов валялись у входа. Вбежали с шумом бойцы, Бармалей крикнул им: «Уберите этих крыс! И двери закройте! Это бандиты!» Потом с удивлением посмотрел на Поэта и шёпотом спросил:

— Ка-а-ак? Как ты узнал?

— Бывает так, что я вижу опасность. С помощью молитвы могу изменить её траекторию.

— Меня зачем спас?

— Ты пешка в этой игре, ты из-за денег. Выходи из дела и возвращайся в Тарусу, домой! Уезжай, Колька!

— Э, нет, Поэт! Теперь ты мой талисман. Я теперь сам даже мёртвого, но я найду Учёного или Программу и с твоей помощью получу миллионы! Это мой шанс разбогатеть! Ха-ха-ха! Миллионы долларов!

— Всё, Бармалей, бесполезно. Моё терпение кончилось, пошёл в жопу, больше не молюсь за тебя.

— Насрал я на твои молитвы, и в прошлый раз ты мне не помог! Скажи адрес Учёного — быстро, и тогда я спасу тебя! (Бармалей заряжал пистолеты.)

— Жить тебе пять минут. Пригнись!

— Я тебя…

Но Бармалей не договорил — со стороны улицы сквозь стекло с грохотом влетела пуля, разорвала щёку Бармалея по касательной и воткнулась в стену рядом. Бам! Николай выругался и схватился за щёку, липкая кровь просочилась сквозь пальцы. Поэт крикнул, и они отползли в другой кабинет с окнами во двор. Бармалей сидел бледный. Он вытащил из куртки пластырь и, крича матом, культурно спросил Поэта:

— Да как же ты? Брат?

— Я добрый человек от Него.

— А-ха-ха! Добрый? Э-э, нет! Нет, уверяю — нет доброты! Я, Колька Бармалеев, в глаза скажу тебе правду — зло всегда побеждает, а не добро твоё! Деньги и Зло! Я это знаю, потому что в мире моём нету добра! Нету его! Я не видел его. Оглянись ты, Поэт, — все друг другу враги! Все хотят трахнуть тебя и меня и деньги, большие миллионы урвать! И только страх смерти, смерть или удар кулаком в морду сдерживает всех этих т-тварей! А иначе они порвут меня и друг друга расстреляют за деньги! В капусту! Как нитки порвут — за миллионы долларов! Нет, нет, нет. Только кулак! Прямой в морду, и пистолет! Всем для порядка! Ха-ха-ха! Как же? Добрый он? Где оно — добро твоё, где? У врагов? А-ха-ха! Я никогда никого не прощаю! Ты меня с детства знаешь! Слышишь — никогда не прощал! Вот этот пистолет — я Терт Иванычу в жопу вставлю и выпущу всю обойму! Трах-тах-тах! Я душить его буду! Кого он хотел пристрелить? Меня, Кольку Бармалея, захотели убить?! А-а-а! Перестреляю всех! Понял меня? Перестреляю всех крыс! Вот так!

— Может, ты в Бога не веришь?

— Эх! Сейчас бы выпить водки стакан. И щёку поранили, гады! Но меня разозлили, конкретно уроды, бля… Чудно всё это Поэт, что ты предсказал.

— Тебя же убьют.

— Убьют?.. А твой Бог простил бы меня? Поэт? Как думаешь? Поможет, а?

— Откуда я знаю?

— Ну что же — спасибо за правду. Значит, не знаешь?

— Спроси у Него.

— А-ха-ха-ха!

— Куда вляпался, Бармалей? В говно! Ты даже не знаешь…

— Хватит! Скажи — как мне Бога вернуть твоего? Я хочу жить. Мне надо жить! Меня ждут миллионы баксов! И они будут мои!

— Пошёл в жопу со своей жизнью!

— И чтоб меня не убили! А-ха-ха! Ты, брат, помогай!

— Если мне поможешь, то я тебе помогу, Бармалей.

— И как ты поможешь мне? Ты в руках у меня — сдай мне Учёного! (Поэт отрицательно замотал головой.) Вот ты говоришь — Бог. Бог! И что тебе это дало? А? Побитый на полу сидишь! Что? Тебя Бог кинул сюда, и что ещё он тебе дал? А-ха-ха!

— Видеть невидимое и получить невозможное — за мной стоит Бог. Другого выхода нет.

— Тебя не понять.

И каждый подумал о себе. Бармалей заклеил пластырем след на щеке от пули, вытер кровь и решительно сказал:

— Поэт, давай взаправду?

— Какую тебе правду?

— Сколько я ещё проживу?

— Сам отгадай.

— Десять лет проживу?

— А-ха-ха!

— Два года? Поэт? Бля, так сколько же? Год? (Поэт молчал.) Сколько?

— Два дня.

Оба молчали.

— Значит, два дня. Фак! И ничего сделать нельзя?

— Нет.

— Поэт, брат, бля-а-а-а, я не хочу помирать. Ты знаешь меня, и моя девка в Тарусе меня ждёт! Родители. Чего молчишь? Помогай!

— Всю жизнь этим занимаюсь.

— И как ты поможешь?

— Помолюсь Богу за тебя — перед смертью, Коля, получишь покой.

— Охренеть! Ты это о чём? А жизнь? Я хочу жить! Понимаешь — жить! Помогай! Ты сволочь, Поэт!

— Сказал тебе — завтра небольно умрёшь. Обещаю — помолюсь Ему за тебя.

— Обещаю? Небольно? Ха-ха!.. А где это будет?

— Как Бог даст.

— Вот спасибо-то, отец родной!

— Да пожалуйста.

— Вот что за жизнь? Всю дорогу меня хотят все убить! И миллионов долларов мне не будет?

— Нет.

— Что за срань эта жизнь?.. Слышишь? Поэт, ты давай честно молись за меня! А, Поэт? Честно — понял, брат? Чтобы достойно мне помереть. Как мужчина умереть — не трусом, в бою. Чтобы, ну ты понял меня — чтоб достойно.

— Это от тебя зависит.

— Жизнь — говно, так хоть умереть героем! Родителям ничего не говори.

— Не скажу.

— А девке моей, невесточке, эх-х… Скажи правду — убили его, пусть не ждёт и другого найдёт. Эх-мм, Светка!.. Она же и так, добрая душа, из-за меня всего настрадалась, бедная девочка, не жалел я её. Помнишь — я пьяный ударил её, она потом в больнице лежала… Мне бы сейчас прощения перед ней попросить, напоследок. Вот честно тебе говорю, встал бы на колени перед ней, обнял её ноги и прощение просил. Ведь я же… Её бы обнял сейчас и попросил по–людски, чтоб простила. Эх, какой я дурак был, м-м-м, столько горя принёс ей, а она терпела, ждала меня. Какая же я сволочь был! А? Какой же я непутёвый! Что за день несчастливый? А Светка ждёт меня.

— Светку вспомнил?

— Чего? Вот! Поэт, смотри — тату у меня, это имя её! «Света»! Видишь?

— Вижу.

— Она светлая, Светка! Понимаешь? Эх, ни хрена ты, Поэт, не понимаешь в любви. Ни хрена!.. Поэт, а может, я выживу? А?

И тут у Поэта зазвонил телефон (простой, кнопочный, неубиваемый).

— Алло? (Поэт посмотрел на Бармалея и отрицательно покачал головой.) Алло? Привет, любимка. Да, Мэри, я немного занят. Где? Я в Питере. Что? Подарок выбираю тебе. Да-да! Вот и земляк рядом, Николай из Тарусы со мной… Что? Чашки купить тебе, привезти? Какие чашки? Кофейные чашки из Питера? Хорошо. Нет, трезвый — чай пьём, переговоры ведём. Да всё нормально, я с другом! Не беспокойся! Мэри… Я сейчас занят немного, после созвонимся.

А Мэри сказала в трубку:

— Передавай всем нашим приветы! Пмуа! (И она воздушно поцеловала его.)

— Хорошо. Чао! (И Поэт отключился.)

— Твоя звонила?

— Ага.

— Охренеть! А-ха-ха! И что теперь делать-то нам? Ха-ха! Чашки кофейные…

— Бармалей! Стреляют!

— Бля-ха-а!

В соседних кабинетах раздавался жуткий грохот! Ба-бах! Что-то взорвалось, Поэт с Бармалеем упали на пол. Выстрелы, в ответ — мат и тоже выстрелы. Люди в бронежилетах ворвались в коридор и бросились в кабинет, Поэт с Колькой вскочили, Бармалей выстрелил в бандитов, и завязалась жуткая драка! Враги не ожидали отпора и отступили за дверь.

Тут же из-за двери раздались крики:

— Эй, Бармалей! Выходи! Отдай нам Поэта! Выходите с поднятыми руками! А не то закидаем гранатами! А-ха-ха!

Но Бармалей вместе с Поэтом уже выпрыгнули в открытое окно со второго этажа на задний двор и побежали от офиса. Вскоре вдогонку послышались выстрелы. Беглецы завернули за угол, вскочили в машину и выехали со дворов. Их преследовали. Ехали с погоней до залива, на берегу бросили машину и вскочили в катер.

Бармалей встал за штурвал и направил свой большой катер в центр ночного залива. Бармалей был весел и в азарте кричал, выпил из бутылки, обернулся, показал фак. Он хохотал, оборачиваясь на врагов! А катер его мчался по волнам на полной скорости, разрезая Финский залив! Бандиты гнались за ними на других катерах, грохотали очереди из Калашникова и частые выстрелы. Тогда Поэт сел за штурвал, а Бармалей встал в полный рост на корме, весело, прицельно стрелял из пистолетов по бандитам и матерился! Он стрелял, он убивал бандитов, он смеялся и хохотал — двигатель на катере Бармалея был вдвое мощней, и они медленно уходили от погони. Но куда там против Калашникова — Бармалея ранили дважды. А он, безбашенный, пьяный, всё смеялся в ответ смерти назло, пил из горла водку и кричал на весь залив: «А-ха-ха-ха! Хэр вам, а не пряники! Меня не возьмёшь! А-ха-ха! Я только завтра помру!» И презрительно плевал за борт кровью! Бармалея ранили в плечо и в ногу. Он посмотрел на раны, сел в кресло, показал на них Поэту, стоящему у штурвала, поднял глаза и сказал:

— Вот, Поэт, смотри — это твои пули в меня попали! Бац-бац! Ха-ха! Им ты нужен, а убили меня. Ну живи, Поэт, с этим. Живи!

— Я знаю, брат.

— Пробили меня… Да хрен вы меня достанете! Кольку Бармалеева хотели убить? Нате, получите, ублюдки!

Бармалей, уже сидя и пьяный, снова стрелял в темноту, орал песни и кричал: «Ха-ха-ха! Умирать — так красиво!» Храбро закурил сигару. А с него уже кровища текла! Бармалей стрелял до последнего патрона, а затем выкинул пустые пистолеты в воду.

Далеко оторвались в темноте ночи, но катер был пробит пулями, и вода потекла уже внутрь. Поэт по-прежнему стоял за штурвалом и глядел спокойно, принимая всё как должное. Возле Кронштадта в темноте ночи катер заглох окончательно и начал тонуть, Бармалей от бессилия упал с кресла на мокрый пол. Поэт надел на пьяного Бармалея спасательный круг, посмотрел в глаза его и сказал:

— Не умирай, брат! Ещё будет завтра… Больно тебе?

Бармалей, не открывая глаза, «фак» показал. А катер уже набрал воду по оба борта и пошёл ко дну. Поэт поплыл к берегу и потащил раненого друга за круг за собой. Темнота полная. Холод. А вдалеке светился огнями Кронштадт и дорога на дамбе. Вокруг чёрная холодная вода, а в темноте — лунная дорожка. И казалось им, что впереди шёл светлый ангел и освещал им путь. По лунной дорожке, совсем выбившись из сил, плыл одной рукой Поэт, а другой рукой тащил за круг еле живого Кольку Бармалея. Когда силы совсем закончились и Поэт замерз до судорог, он наконец почувствовал дно и в темноте вытащил друга на мелководье. Клочок земли — маленький остров, и стены старого форта, и нет никого, и вода прибывает. Светало. Мокрые, уставшие, озябшие, они полусидели на берегу, опёршись о стену заброшенного форта. Бармалею стало худо, он умирал, Поэт поддерживал его руками. Хрипя, чуть слышно, Бармалей в мучениях прошептал:

— Я умираю, Поэт, ха-ха, как ты сказал.

— Да, брат.

— Сука! Больно! Там ноги и всё болит, видишь — кровь идёт, больно мне, не-вы-но-ссси-мо.

— Да, кровищи полно.

— Бля! Не хочу умирать! Больно-то как! Спаси меня, друг! Я же раскаялся, ты же видишь! И я спас тебя!

— Верно, спас.

— Спасай, молись за меня, брат!

Рассвет над Финским заливом, замёрзший Поэт медленно и устало перекрестился и начал молиться:

— Во имя Отца, и Сына, и святого Духа, и ныне, и присно, и во веки веков. Умоляю — Пресвятая Троица, помилуй его. Господи, прости беззакония Николая Бармалеева. Владыко, прости грехи его тяжкие. Все святые, молите Бога за Николая. Не как за бандита или иуду–предателя, а как за разбойника, что раскаялся. Господи, помяни его в царствии Твоём. Умоляю, Царица Небесная… (Поэт ещё долго молился за друга.) И ради Христа, Пречистая Богородица, прими молитвы мои и донеси Сыну твоему. И даст мне творити волю Его…

Бармалей вцепился рукой в Поэта, в страшных муках, захрипел в Небо:

— Прости меня, Боже-е-е! Прости-и-иии, и-ии…

Бармалея била лихорадка, ему было больно и страшно. Поэт перекрестил его, сложил ладони вместе и, прошептав «Господи, помилуй грешного раба своего», развернул ладони свои и положил раненому на лицо. И лицо Бармалея разгладилось, с него исчезли мучения, тело согрелось, расслабилось, он задышал более спокойно и прошептал:

— Спасибо, Господи… Спасибо тебе, Господи… Спасибо… Госпо… ди… Брат, хочу ещё раз небо увидеть.

Поэт убрал ладони с лица друга и приподнял его голову.

Бармалей открыл глаза и произнёс:

— Я вижу Его.

— Что?

— Это за мной… Бог идёт за мной… Вон… Там.

Николай с трудом показывал на поднимающееся солнце над Финским заливом. Поэт тоже туда посмотрел и увидел — на фоне солнца со стороны Кронштадта будто от купола Никольского храма по воде шёл Архангел Михаил, а за ним следовали воины-ангелы с хоругвями и с флагами. Они шли шагом, усталые после битвы, только солнца свет их окружал. Золотые Кресты на флагах ярко горели! Бармалей смотрел на них и улыбался, потом закрыл глаза, пожал на прощание руку Поэта, в последний раз судорожно вздохнул и тихо умер. Его тело обмякло в руках у Поэта.

Подошли ангелы и флаги склонили, Михаил встал в ногах умершего. Поэт обречённо сидел на камнях и плакал, кусая губы, поддерживая голову друга, и вдруг отчаянно закричал со слезами:

— Ну что же Ты, Михаил? Оживи его! Брат! Я Тебя очень прошу! Пожалуйста! Я Тебя умоляю! Миха-и-и-ил!

И закричал в небо:

— Господи, Боже! Яви Чудо, не отпускай его, Господи! Прости его! Прости, Бармалей, не умирай! Не умирааай! Брат! Боже, прости моего друга! Заблудшего друга! Разбойник он, раскаянный, но не бандит! Нет, нет, Боже! Нет! Он же раскаялся-а-а-а! Он же прощения просил у Тебя. Про-щени-я-а. Дай ему ещё шанс! Дай! Верни ему жизнь! Почему опять умирать? Господи! Ну пожа-луй-ста-а-аааааа! А-а-аааа? Прости-и-и Ты е-г-о! По-жа-луйс-ста-а-а…

Поэт отчаянно кричал и плакал, держа на руках мёртвого друга, а перед ним сияло Солнце. И на фоне Солнца Михаил наклонился к Поэту, положил руку ему на плечо и сказал:

— Слышишь меня?

— Да! Да! Говори!

— Я, меч Иисуса, Его устами тебе говорю — Я прощаю разбойника. И истину истинно тебе и ему говорю — ныне же будет со Мною в раю.

Михаил сказал, выпрямился и кивнул ангелам. Те переложили тело прямо на склонённые флаги–хоругви, как на носилки, подняли его и с песнями, с почестями понесли обратно по морю; Михаил с мечом шёл за ними по волнам. Процессия удалялась в сторону Никольского храма Кронштадта.

Поэт остался совсем один, и только он видел, как поднималось выше и выше над водой яркое Солнце и светило в глаза.

Глава 8
За тех, кто в раю

Через час Поэта нашли рыбаки, влили водки ему в рот, завернули в рыбацкий плащ, уложили в лодку и отвезли в больницу, в травмпункт Кронштадта.

(Читатель, помолись обо всех, кто делает тебе и людям добро, они заслужили это, даже если не стали Апостолами, они много лиха хлебнули за свою доброту. Не забывай благодарить всегда за добро, даже за самое крошечно–малое.)

Выйдя из травмпункта, Поэт, шатаясь, как в тумане вошёл в храм, упал посередине на колени, поднял печальное, усталое лицо к небу, к куполу храма, закрыл глаза и, расправив в стороны руки, прошептал:

— Солнце восходит, и солнце заходит.

Ветер дует в никуда ниоткуда.

Кружится, и всё возвращается.

Из праха рождённый, я в прах превращусь.

Но всею душою я говорю:

Христос! Истинно Боже, Я же твой брат! А Ты мой

Господин!

И перед Тобою Тебе признаюсь — я экзамен не сдал.

Но умоляю, прошу — ответь же мне, Боже!

Кто я для Тебя? Кто я Тебе! Кто? И за что так меня?

И услышал он голос Его.

Дома, в Тарусе, Поэт закончил молиться за убиенного друга, за Николая, и открыл Святую Книгу на счастье, и наугад вдруг прочитал: «И не с кровью козлов и тельцов, но со Своею Кровию однажды вошёл во святилище и приобрёл вечное искупление».

И заплакал Поэт.

Умылся и тогда успокоился, перевязал разбитые свои руки, новый пластырь на лицо налепил и вышел на улицу — не хотел быть один. И пошёл Поэт решительно прямо к людям, в кафе. А там в субботу было полно народу — знакомые и незнакомые, пьяные и трезвые.

Поэт поздоровался с барменом:

— Привет!

— Привет, Поэт.

— Где Ромео?

— В Рим давно улетел. Поговорить с ним хотел?

— Налей всем от меня — Кольку помянем, Бармалеева.

— А что случилось с этим бандитом?

— Не бандит он — раскаялся. Понимаешь — раскаялся? И погиб как мужчина! Ты понял меня? Честно, достойный веры, погиб. Давай же наливай всем, скорей выпьем за Кольку! На вот тебе деньги, на все!

Бармен выставил водку, вино, официанты всем разлили — помянуть, и все встали. Поэт поднял стакан водки и всем знакомым и незнакомым людям громко сказал:

— Помянем брата Кольку, достойно умер! Не чокаясь, пьём! За вечную память — за тех, кто в раю!

Спустя время в Тарусу родителям Николая Бармалева пришла посылка из полиции, в ней была куртка в крови и официальная бумага — в Финском заливе в результате перестрелки неустановленных лиц получил пробоины и был повреждён катер под управлением Бармалеева, при осмотре на катере была найдена его простреленная в плече куртка в крови, паспорт, а также документы на катер. Тело Николая Бармалеева не найдено, пропал без вести и погибшим не считается, в розыск объявлен.

Родители Николая Бармалеева простреленную куртку сына в крови передали его невесте. Светка сильно плакала, эта куртка была её подарком, тс вышитыми инициалами.

А жизнь на земле продолжалась дальше, без Николая.

Господи, Боже, упокой душу раба твоего и моего друга Кольки!

Глава 9
Гантеля и Примус

Из Арабских Эмиратов в Россию, в Москву, прилетала красавица Мэри. Они договорились с Поэтом встретиться в центре Москвы — была большая программа на отдых. А Поэт очень сильно истосковался по любимой своей и жаждал её! На трёх машинах Поэт с друзьями поехали радостно встречать красавицу Мэри и заодно всем вместе в Москве отдохнуть и развеяться. Были все свои — Слепой с невестой Аней, Гиви и Хирург с женами, с братьями. В программе друзей — скачки на ипподроме и, конечно, футбол на стадионе (билеты заранее куплены). Форд Шелби мощно летел по дороге. За рулем был Поэт, рядом — свободное место для Мэри, а сзади полулежали Слепой (одноглазый, в тёмных очках) и его любимая Аня, которые после бурной ночи спали там в обнимку (с трудом поместились влюблённые). Три машины мчались навстречу Мэри в Москву! А наша красавица, зная программу отдыха, из Шереметьево поехала в центр Москвы, быстро зашла к подруге в бутик, где ей подобрали шляпку, а также отгладили и подали новое модное платье. Прекрасные эксклюзивные босоножки она привезла с собой из Абу-Даби, а тончайшее нижнее бельё и чулки в радостном предвкушении надела в примерочной! Она мечтала, как будет очаровательно блистать на скачках на ипподроме. И когда Мэри вышла к машинам встречающих, все впали в восторженное изумление — воплощённая Грейс Келли, Принцесса Монако, она, словно Кинозвезда и Супермодель, спустилась к ним на красную дорожку из дверей бутика. Мэри шла, ослепительная и прекрасная, будто икона стиля и моды с глянцевой обложки журнала, и всем улыбалась, нежная и счастливая фея из сказки! Даже прохожие восхищённо застыли! (И если бы Мэри была без платья в одном белье и чулках, на каблучках, то восхищение было бы такое же!) Изящная, шикарная и неотразимая, с ослепительной улыбкой, она вышла навстречу — встречай, Москва!

Слепой сразу узнал Мэри по любимым духам и был очень рад! Мэри, увидев Поэта и толпу встречающих друзей в парадных одеждах, всем улыбнулась и очень обрадовалась! Поэт, с лейкопластырем над бровью, похожий на гангстера, держал под мышкой огромный шикарный букет. Когда вышла Мэри, Поэт взял букет в руку и с силой бросил вверх все цветы, крепко схватил Мэри, с криком поднял высоко и закружил её на руках, а она смеялась в ответ, и целовала его, и говорила:

— Поэт, ты обожаешь меня?

— Р-рр, мм- люблю-у!

— А-ха-ха! Как нам повезло — мы любим друг друга!

— Это тебе — салют из цветов!

— Ты только мой! А-ха-ха, ты похож на гангстера! Поставь же на землю меня. (И поцелуи.) Спасибо, люблю когда встречают с шиком! Когда я думаю о тебе, драчуне, моё сердце всегда сходит с ума. Медведь! Baciami? Un altro bacio! А-ха-ха, угрюмый кузнец! Я снова счастливая! (И прижалась к нему.)

— За что ты любишь меня? Почему? Отвечай, красавица из Эмиратов.

— Видишь ли, за что любят девушки — это загадка.

— Тогда мы едем на скачки, на ипподром. Загадка моя!

По дороге на ипподром Мэри хлопала в ладошки от счастья и ещё сексуально шептала на ухо ему: «Для тебя я надела шикарные чулки и бельё, а потом буду под музыку раздеваться — эротично и медленно, и голая петь тебе, и танцевать» Ещё раз подставила щёку и губы для поцелуя. Поэт мечтательно простонал: «М-мм-мм! Зацелую!» А Мэри была очень счастлива от встречи, и ей хотелось бесконечно говорить с ним и целовать его:

— Ах, так мы едем на ипподром?! Скачки! О-да — это прекрасно, я была на королевских скачках Royal Ascot в графстве Беркшир! А почему у тебя нет котелка на голове? Как неосмотрительно! Все мужчины на скачках должны быть в котелках! Обязательно! Без котелков нельзя, неприлично!

— А-ха-ха! Мэри, это не королевские скачки, а ипподром в графстве Москоу-перишир! Мы будем делать ставки, веселиться без котелков на голове! А-ха-ха!

— Но пикник у нас будет на ипподроме?

— Пикник на ипподроме? Нет, Мэри, мы поедем обедать только в ресторан, а затем на футбол!

— Это моветон — нет пикника на ипподроме, о-хо-хо. Но я всё равно очень рада! (Мэри достала из сумочки красивые бусы, серьги и кольца, изящно надела их.) Смотри, я купила себе ещё драгоценности, я их давно присмотрела. Правда, красивые? Обожаю! М-м-м, просто шикарно — теперь я готова, во всеоружии. Показывайте, где ипподром?

— А-ха-ха! (И его поцелуй!)

Мэри, улыбаясь, внимательно посмотрела на Поэта — над бровью и на переносице пластырь, а ещё ладонь бинтами замотана, и выглядел он очень усталым.

— Ты снова дрался?

— Случайно!

— Плохо выглядишь, милый. Чашки кофейные привёз мне из Санкт–Петербурга?

По лицу Поэт пробежала сильно грустная тень, но он совладал с собой.

— Из-за чашек пришлось подраться.

— Милый, ты неисправим?

— Обещаю — в следующий раз привезу.

— Надеюсь, дрался не из-за женщины? А?.. Поцелуй же меня, немедленно! Я уже сильно хочу тебя, я очень соскучилась, и мои милые капризы никто не оценит, кроме тебя. Посмотри — изящные алмазики, да? Это «Alrosa Jewels»! О-о, я с ними много картин продала!

— Люблю тебя, девочка–алмаз. Скучал по тебе!

— Только сегодня? Ах-ха-ха! Спасибо, мой милый.

— Как там Эмираты?

— Шикарно! У меня много клиентов арабов — шейхи, короли, миллиардеры. Я начала учить арабский язык! Учу песни и стихи на арабском.

— Ты полиглот.

— О да! Я уже много выучила! Я молодец! А ещё новость — мне в Лондоне предложили сниматься в кино. Вуаля! Правда, чудесно?

— Замечательно. И какая твоя роль?

— Ходить в бриллиантах туда-сюда по богатым дворцам, говорить текст, ездить в открытой машине, кататься на лошадях, целоваться с главным героем…

— Тебе предложили играть саму себя? Оригинально! За деньги? А-ха-ха, удивительно! А что за фильм?

— Ремейк про красивую жизнь!

— Как называется?

— «Поймать вора», Хичкок! Ремейк! Вуаля! Новая версия!

— И что ты ответила?

— Сто миллионов, и я поймаю им вора! И что я хочу, и я буду играть в фильме в моих бриллиантах!

— Ого, сто-миллионов. Английской бабушки фунтов?

— Можно и в долларах!

— А-ха-ха! (Они весело засмеялись и поцеловались!)

— Поэт, я люблю тебя, и сегодня мне обязательно повезёт. Полный вперёд!

— Девочкам сегодня везёт?

Мотор ревел, Мэри радостно подпевала радио и веселилась, а Поэт ей улыбался, счастливый.

Приехали! На ипподроме в ложе собрался праздный народ. Многие известные люди и все лучшие друзья были без котелков, но все девушки сидели в красивых платьях, и в элегантных шляпах, и в модных туфлях, и конечно, в тонких чулках. Девушки держали в руках бокалы шампанского, бинокли, дорогие телефоны, сумочки, и все женские взгляды заинтересованно скользили по сторонам. А все парни озабоченно смотрели только в программки. А наша любопытная шикарная Мэри смело ходила на каблуках по ипподрому — ей было всё интересно, и пусть вокруг большая праздничная толпа, но она всегда знала: если будет опасно — Поэт любого порвёт. Своим появлением на ипподроме Мэри повергла в шок местную публику. Она всегда завоёвывала внимание мужчин только одним своим появлением, сверхмилым обаянием и неподдельной своей красотой. Прекрасные манеры и бриллианты ей были к лицу. Она была и невинной девою, и вечным искушением — и это соблазняло всех мужчин и парней, отвекало их от программок в руках. Все взгляды были прикованы к Мэри! А она — идеальное творение Бога, будто ангел прекрасный и телом, и душой, — поверхностно осмотрела публику и ипподром, улыбнулась народу и вернулась в ложу к друзьям. Мэри радостно подошла к Поэту. Поэт сурово развернул конфету, положил её себе в рот и серьёзно спросил:

— Мэри, радость моя, тебе счастья дать половинку?

— Да-а-а…

Поэт поглядел в её глаза, а она тут же подумала: «Как я хочу его! Очень соскучилась!» Воображение — это страсти наркотик для девушек и соблазн в предвкушении секса. («О, что будет ночью, сойти мне с ума! Ах, я хочу его сильно!») Мэри нахально полуоткрыла свои прелестные яркие губки, и призывно и шаловливо провела язычком по верхней губе, и закусила нижнюю губку. Поэт улыбнулся и шлёпнул по попе её, и с поцелуем половинка конфеты перешла в красивый рот Мэри. И она улыбнулась ему и была очень счастлива с половинкой конфеты во рту:

— Я сегодня буду непременно играть! (Подмигнула азартно и опять улыбнулась!) Я здесь самая красивая?

— Да, срывай банк. Ипподром твой! Королева!

А в это время из букмекерской конторы вышел известный Старший Маклер, который знал в Москве всех заядлых игроков, тренеров, массажистов, хоккеистов и всех футболистов. И они все были у него в друзьях. А другие маклеры уже крутились среди публики и весело, азартно кричали: «Дамы и господа! Делайте ваши ставки!» Они увлечённо рассказывали клиентам правила ставок, достоинства лошадей и их родословные, про судьбу и награды жокеев. Зрители с умным видом знатоков внимательно слушали, кивали, и тихо с ними шептались, и считали деньги. Все делали ставки! Но Старший Маклер не торопился — он был не простым, а самым элитным маклером и младшим партнёром владельца! И вот этот красавчик, в шикарном летнем белом костюме, с причёской от Жака Дессанж, с тонким парфюмом и с южным загаром на холёном лице, с улыбочкой профессионала и жиголо, уже выискивал в толпе богатых и очень богатых девочек лакшери. Внимательно окинув взглядом все ложи в бинокль, Маклер вдруг резко и удивлённо застыл — публика оживлённо фотографировала очень изящную и модную высокую девушку модельной внешности. Красота, яркие губы, изящный макияж, сияние здоровья и богатства, предвкушение жаркого секса — всё разом сочеталось в незнакомке. Одни туфли и кольца её стоили состояние — явно она богатая и юная знаменитость. И было видно, что её попа сзади волновала всю сильную половину человечества на ипподроме. А Мэри смеялась, весело улыбалась своими ямочками на щеках и всем позировала, была естественна и весела. Многие явно и тайно её домогались и флиртовали с ней, но Мэри было всё равно, кто перед ней — неопытный юноша или зрелый богатый и наглый мужчина. Она играла с ними как с куклами — элегантно и красиво, в своё удовольствие.

Маклер с восторгом обошёл вокруг красавицу Мэри, цокая в восхищении языком, и даже со спины она была тоже очень прекрасна! А её драгоценности мило оттеняли шикарную открытую улыбу. Красавец Маклер мечтательно сглотнул слюну и радостно прошептал: «Шарма-а-ан! Эта весёлая, кайфовая девочка будет моя…»

Но, к его неудовольствию, рядом с ней был сильный, мощный парень в стильной рубахе, и он с удовольствием притянул Мэри к себе и нежно поцеловал её в щёчку:

— Ты украшение праздника! Мэри! Я буду за столиком, а ты будь лапочкой — сделай ставки сама (и подмигнул ей).

— А ты?

— Я никогда не играю. А ты сыграй разок — повеселись.

— Хорошо, я согласна, спасибо, мой милый. А ты иди, иди — отдыхай, я сделаю ставки сама. Уф-фф!

Поэт пошёл к столику, а у Мэри зазвонил телефон, она открыла клатч, достала его и, улыбаясь яркими губами, с улыбкой ответила:

— Ciao? Si, si! Выступить на телевидении? Grazie! Пожалуйста, свяжитесь с моей мамой, она мой pr-менеджер, и она вышлет вам райдер. Ciao! Grazie mille!

Жгучий, слащавый красавец Маклер дождался, когда Мэри договорила по телефону и осталась одна, улыбнулся, довольный, и, словно тигр на овечку, ринулся в бой, направился к Мэри:

— Ох! Ох! О! Вау! Ваааа-у-у-у! Леди! Миледи! (И тут Маклеру снова потребовалось сглотнуть набежавшую от восхищения слюну.) Э-э-э, я в шоке, красавица! Вы очаровательны, леди!

Маклер с улыбкой кота пристально рассмотрел Мэри вблизи — перед ним стояла стильная и очень молодая красотка в платье от кутюр и в шляпке от Филипа Трейси. Её шикарная голливудская улыбка, яркий блеск глаз и босоножки Stuart Weitzman с яркими бриллиантами на ремешках разом помутили рассудок важного и жадного красавчика Маклера. Он не мог отвести взгляд от лица Мэри! О-о-о! Её гладкая кожа, улыбка и белые зубы, длинные ноги и высокая грудь — всё казалось ему совершенством, волшебным. Её обаяние и редкая красота сразили его наповал! Он даже шумно сглотнул слюни! Мэри изящно держала бокал в тонкой левой руке и улыбалась всем, ей было интересно всё вокруг — кони, шакалы и львы. Маклер задрожал от возбуждения! Судорога пробежала по его плечам от предчувствия секса, и вспотела ладонь. Его сильная похоть и жажда её прекрасного юного тела заставили вихрем вскружить сладкие мысли в его голове. «Секс! Секс! Секс!» — застучало в его мозгу! Да уж, многие юные девочки и даже замужние цыпочки пали под его шармом и натиском.

Маклер поправил на своей руке часы (за 10 тысяч долларов), подышал на богатый камень на перстне и потёр его, чтобы ещё ярче сверкал. И он ринулся в атаку — блеснул перед девочкой знаниями американского сленга:

— A looker! Gorgeous! Eye-candy!

Мэри удивлённо спросила:

— What? Чему обязана?

— Э-э-э, леди, позвольте представиться — я старший Букмекер. Милая леди, я самый известный в Москве, и зовут меня Маклер. Моими услугами пользуются многие знаменитые люди! Да-да, я очень известный в узких богатых кругах! А кстати, только вам по секрету — у меня дома на Рублёвке есть коллекция футболок и автографы великих футболистов и хоккеистов всего мира, всех famous people, и если вы пожелаете, я вам покажу. (Маклер не сводил взгляда с Мэри.) Если хотите…

— А Рублёвка — это где? — наивно спросила Мэри с лёгким акцентом (бровки домиком) и улыбнулась ему.

— Неважно.

— Вы думали — мы ещё встретимся?

— Кх, кх, конечно! (И снова в бой.) Прекрасная миледи! (И он улыбнулся ей улыбкой на миллион.) Со мною советуются все известные миллионеры. О-да, многие из них — очень азартные люди и через меня делают анонимные ставки, (закатил кверху глаза) о–о–очень большие! Вы со мной не проиграете… Моя прекрасная леди? Вы принцесса всего ипподрома!

И снова с лёгким приятным акцентом Мэри с улыбкой ответила:

— Мистер Старший Знайка, вы, конечно, знакомы с мистером Ларри Гогосян? С моим другом Нассим Николас Талеб? Или, может быть, вы знаете Эли Броуда?

— А кто это такие?

— М-мм, не знаете? Странно. Это известные миллионеры, и я им покупала искусство; хотя это не важно. А-ха-ха-ха.

— Очаровательно! Так вы…

— Меня зовут Мэри, я подруга Поэта (и она рукой показала на столик Поэта с друзьями).

— Мэри? О-о! Я восхищён! (Маклер не посмотрел на столик, а ловко достал программку заездов.) Позвольте поцеловать вашу ручку! И я вас введу в сказочный мир азарта и скачек! Скоро начнётся заезд, поверьте — потрясающее зрелище! Позвольте, я назову вам клички лошадей в порядке поул-позишен. И вы пожелаете через меня сделать потрясающую ставку и даже выиграть! Желаете? Да?

Мэри кивнула:

— Желаю, мистер Маклер, э-э-э, я желаю — коктейль Pimm! Да, я бы выпила Pimm.

— Что?

— Oh, sorry! Я забыла — его в Англии подают, и только на скачках.

— Хочу про лошадей вам рассказать.

— Минуточку, надену летние перчатки. Замечательно! Теперь продолжайте, плиз.

И Маклер ещё раз удовлетворённно окинул (облизал) взглядом богатую модную девушку, и ему показалось, что она очень жеманная и беззащитная, словно летняя красивая бабочка, он аж зажмурился от предвкушения сладостного секса!

— Ставлю вам лайк!

— Мне не нужны ваши лайки-балалайки.

И Мэри помахала кому-то ручкой в ложе у столика. Маклер пропустил шпильку мимо ушей, радостно улыбнулся во весь рот и с пылом заговорил для Мэри — какая лошадь, по его верному мнению, придёт самая первая (у неё шикарная беговая карьера), а вторая будет вот эта; он хвалил достоинства лошадей и жокеев. А ещё Маклер рассказал старый анекдот про жокеев и лошадей! Мэри засмеялась, грациозно достала из сумочки длинный мундштук и сигарку, изящно закурила. Она внимательно слушала Маклера, радостно хлопала глазками и глупо улыбалась ему. Маклер, приободрённый взглядом красавицы, всё более распалялся и подробно рассказывал о себе и о скачках. Он нашёл в Мэри идеально красивую, милую и богатую дурочку–слушательницу, которую явно возжелал. А её неприступная красота и несомненное богатство ещё больше его раззадорили, и похоть его уже явно зашкаливала, а слава, наглость и самоуверенность предсказывали ему лёгкую победу на вечер. Сегодня он надеялся обломать эту красотку, поиметь огромные чаевые и, уж конечно, внимание в постели от свежего тела этой юной прелестницы.

— Позвольте сказать, третья лошадь — это Галантный.

— Ого! Галантный? А-ха-ха! О-о-очень мило!

— Да, miss! Галантный! (Маклер мягко дотронулся рукой до талии Мэри и улыбнулся в глаза самой очаровательной улыбкой своей.) Посмотрите на мои часы, пора делать ставки! Позвольте же вас, Мэри, проводить к моему столику.

— Как, мистер Маклер, Галантного дома зовут? — спросила наивно Мэри и никуда не пошла.

— Галантного, дома? Он… Кхм! Кхм! Сейчас уточним. One moment! Маклер достал телефон в золоте, кому-то позвонил и прошипел: «Короче, быстро мне — Галантного как на конюшне зовут? Да-а? Гантеля кличут? Ага!..»

— Мэри, Галантного на конюшне кличут Гантелей. Да-да, Гантеля!

— Прекрасно, мистер Маклер! Ган-те-ля, ля-ля-ля. Мне нравится, очень необычно и мило! А-ха-ха-ха — Гантеля!

Красавица весело смеялась! А удивленный Маклер не знал, как подступиться к прелестной Мэри и уже по третьему кругу перечислял всех лошадей в предстоящем заезде, ещё раз показал ей свои часы и сказал, что знает совершенно точно, кто придёт первым! А кто будет вторым!

Маклер ловко и уверенно протянул Мэри красивую визитку свою:

— Вот, позвольте для вас мой адрес и телефончик, и если сегодня вечером…

Маклер взял Мэри под локоть, но Мэри перебила его:

— Это дурно, мистер Маклер! (И отдёрнула руку.)

— Но я только…

— К делу, мистер Маклер — последняя лошадь в вашем списке?

И Маклер, блестя всеми зубами, ещё раз улыбнулся красивой девушке как ни в чём не бывало и сказал:

— Я же вам говорил, милая Мэри, это Примус, но он не дойдёт! Я уверяю вас — у меня есть верная ставка! И только специально для вас!

— О! Примус? Как это мило! Примус!

— Вот же, возьмите визитку мою.

— А мне нравится Примус. В этом есть что-то от римлян! Строго! Красиво звучит!

Красавица Мэри повернулась к Поэту, яркими губами шепнула «кэш» и позвала ладошкой к себе; и Поэт, с лейкопластырем на строгом лице, улыбнулся ей и с улыбкой подошёл. Руками с заклеенными пластырем кулаками достал большую пачку денег, передал Мэри и прошептал:

— Если моя девочка грабанёт ипподром, я буду не против.

— Эх! А мне безумно приятно любить тебя, Поэт! Любимый, это всё мне? Потому что любишь меня?

— Да, срывай банк и вынеси кассу.

Поэт вернулся и сел в своё кресло, ему всё это нравилось, и у него было хорошее предчувствие, и от этого он уже был счастлив, пил холодный безалкогольный Мохито и весело за всем наблюдал. Поэт увидел, что на людях, на каждом лице вокруг него, словно через волшебную призму, была написана история жизни его персонажа или героя — и всё это очень внимательно Поэт запоминал.

А Маклер не отходил от Мэри и пришёл в ещё больший восторг от увиденных денег, её красоты и неприступности:

— Ого, сколько денег! Мадам, делаем ставки? Вам надо только назвать — кто на финиш придёт первым и даже вторым, и далее я всё за вас сделаю. Пожалуйста, положитесь на меня, я сейчас вам и тайно для вас скажу верную ставку. А мне чаевые (он вытянул губы с усиками уточкой и загадочно улыбнулся). Вы хотите выиграть? Да? (Многозначительно посмотрел ей в глаза, протянул руки к талии и приобнял Мэри, а другую руку протянул к её пачке денег.) Хотите верную ставку? Я–то уж знаю…

— Я сама знаю! Мистер Знайка, записывайте — ставлю на Гантелю и Примус!

— Что-о-о? (С улыбкой глядя на красивую дурочку, Маклер придвинулся к ней.) А-ха-ха! Примус? Вы шутите?

— Пишите, пишите! Первым придёт Гантеля, а вторым будет Примус — я знаю точно, да-да, мистер Маклер «Верная ставка», не перепутайте.

Мэри доверительно чуть наклонилась к Маклеру, и он в счастливом предвкушении ей широко улыбнулся, а она прошептала:

— Если ещё раз, похотливый пёс, дотронешься до меня хоть пальцем! То мой парень сломает тебе нос, заставит съесть ваши ботинки! И в туалете насмерть забьёт как мокрую крысу и сольёт в унитаз! Он кузнец–молотобоец, мастер боёв без правил — сломает как спичку в зубах! Отпрыгни, крыса, и запомни меня — я ещё та стерва! И я скажу ему «Фас!»

И Мэри улыбнулась Маклеру при всём народе как ни в чём не бывало. Дрожащий Маклер со страхом тайком взглянул на Поэта, натужно улыбнулся ему и тут же задрожал как никогда. Поэт с заклеенными кулаками зло и пристально уже смотрел на него и указал пальцем на Маклера, будто стрелял в него. Бедный Маклер, с трудом соображая, от страха блеял и вопросительно смотрел снова на Мэри:

— А-бэ-э-а?

Но Мэри ответила:

— Фак!

Маклер, мгновенно вспотев, отскочил от Мэри, и Мэри спросила его:

— Маклер, вы будете записывать или запомните ставку?

— А-а?.. — Маклер, заикаясь, впал в столбняк.

— Что вы как перед расстрелом — не улыбаетесь? Вы меня слышите? Маклер?

— А-я-я, за-за-запишу.

Мэри выпустила дым в лицо Маклера, засмеялась и всем объявила:

— Да-да, господа, пишем — Гантеля и Примус! Мистер Маклер?