Бесплатный фрагмент - Три сестры и дядя Вася

Валерий Елизаров
ТРИ СЕСТРЫ И ДЯДЯ ВАСЯ
Душераздирающая драма в четырех действиях

На Венере открыли все окна и створки дверей.

Стая вспугнутых сов поднялась над кладбищенским садом.

Нет прекрасней страны той, что вы называете «адом»,

Нет прекрасней еды — обезглавленных сном голубей.

Александр Штернберг

Действующие лица

Дулитлов Андрей Сергеевич, 50 лет, врач экспедиции.

Василий Пантелеймонович, 44 года, завклумбы в Корабельном Нижнем Дендрарии Растений (КНДР), называет себя дядей сестёр Пораши, Катерины и Изольды.

Пораша (по мужу Культурнова), 23 года, старшая из трёх сестер.

Изольда, 22года, средняя сестра.

Катерина-луч света в темном царстве, 21 год, младшая сестра.

Культурнов Борис Моисеевич, инженер большого ума; утверждает, что является мужем Пораши (подтверждающих документов никто не видел).

Пупкин Раскакий Раскакьевич, 25 лет; утверждает, что отставной полковник, начальник радиорубки, которой нет.

Тузенбур Карл Львович 32 года, барон, считает себя командиром корабля.

Сладкий Семён Семёнович, 20 лет, умеет фотографировать, подпоручик.

Горький Владимир Владимирович, 21 год, подпоручик, грамотный, ведёт бортовой журнал.

Солёный Иван Иваныч, 22 лет, штабс-капитан, присвоивший воинские звания Сладкому и Горькому.

Гапон, 28 лет, корабельный священнослужитель некоей религии.

Рогожкин Шекель Гульденович, 30 лет, считает себя завхозом экспедиции.

Ферапонт, 55 лет, пожилой слуга.

Анфиса, 35 лет, служанка (в собственном соку.)

Действие первое

Большая гостиная. Мужчины за столом играют в карты. Женщины сидят на диванах и пьют кефир. Борис Моисеевич Культурнов сидит в кресле качалке и читает газету «Межгалактический вертеп». Василий Пантелеймонович стоит опершись о рояль и курит сигару.

Пупкин: Вот вам туз и две шестёрки на погоны!

(Смеётся.)

Сладкий: Ох и сильны же вы, Раскакий Раскакьевич, в подкидного дурака дуться. Седьмой раз выигрываете. Так бы и обнял вас да расцеловал по старинному кельтскому космическому обычаю.

Пупкин: В нашей семье в карты все везение имели. Вот только в шахматы мне как-то не везёт. Фарту нет, как ни стараюсь. Третьего дня три раза с Борисом Моисеевичем садился за шахматы, не везет и всё, хоть ты лопни. Двести рублёф проиграл… Я не понимаю, почему конь ходит буквой «Г», хотя должен ходить буквой «К»?

Культурнов: (Отрывается от газеты.) Потому что индусы так постановили ещё до крещения Руси… Вы, кстати, ваше прямоходительство, когда мне должок шахматный вернёте? Обещались не задерживать.

Пупкин: Фу ты, леший! Услышал… (Обращается к Культурнову.) Я вам по возвращении борзыми щенками отдам. На днях у меня в имении должна сука ощениться.

(Обращается ко всем.)

У меня, господа, сука — чистый брыльянт. Я её из Песковской губернии привёз. У помещика Пердяева на шахматную энциклопедию выменял, которую у нас на почте какой-то простофиля по фамилии Линдер забыл… Кстати!..

Культурнов: Я вам не какой-нибудь Европеец, меня борзыми щенками не подкупишь!

Пупкин: Тогда я вам сливочным маслом отдам! У меня в Белороссии прекрасная немецкая маслобойня пылится!.. Пойду посмотрю, не пришла ли мне депеша или бандероль.

(Уходит.)

Пораша: А Раскакий Раскакьевич всё депешу из Москвы ждёт? Так и не угомонился, чудак? Я слышала, что он до полёта в армии служил, в чине полковника, а потом после того, как их генерала посадили, он уволился и в астронавты подался. Теперь вестей из Москвы каждый день ждёт, а полковнику-то, как известно, никто не пишет. Как на работу к себе в радиорубку ходит.

Дядя Вася: Он для того в связисты и попросился, чтобы, не дай бог, сообщения не пропустить.

Тузенбур: Да он не сообщения ждёт, он повестки ждёт. Я весьма осведомлен в этой его ситуации. Всех замов пересажали, а его стороной обошли, вот он и не может смириться с этой несправедливостью… Да только кто же его посадит, он же не генерал! Наивный мальчик! Интеллигент от мозга до костей…

А вы, Борис Моисеевич, не поведаете нам, чего такого занимательного в вашей газетёнке пишут, какую вы уже год как читаете? Вы же, если я не ошибаюсь, являетесь редактором этого, с позволения сказать, нетленного рукописного издания.

Культурнов: Так точно-с! Являюсь редактором, автором передовиц и дилером общественного мнения… Это, по сути, собрание моих мыслей относительно устройства жизни млекопитающих. Я постоянно читаю их и переосмысливаю для сохранения ясности ума… Странно, почему вы спрашиваете! Как будто незнакомы с данным таблоидом! Ведь вы, милостивый вискарь, разместили в ней бесплатное объявление. Вот пожалуйста!

(Читает)

«Вероломно нападу на любую не очень крупную страну. Оплата по договорённости!»

Тузенбур: Да, было дело. Я тогда, как мой тёзка — Карл Фридрих Иероним барон фон Мюнхгаузен, находился в воинственном настроении.

(Поворачивается к Горькому.)

Прошу занести это в бортовой журнал, в раздел «Тёщин язык»!

(Горький пишет что-то карандашом на руке.)

Изольда: (Выходит на середину кают-компании, мечтательно.) Господа! Я часто смотрю на себя в зеркало и думаю: «Ведь я уже не молода… К чему мне это всё?» Но сегодня, когда я проснулась и привела себя в порядок, мне вдруг всё в этой жизни стало ясно. Я преисполнилась пониманием всего сущего. Если призвание человека не работать, он должен тунеядничать так неистово, как Братья Черепановы — мастерили свои паровые машины. Он должен ничего не делать так хорошо, чтобы все силы небесные и околоземные остановились и сказали: «Вот возлежит великий лентяй, который так великолепно ничего не делает…» Как ужасно быть кузнецом, который встаёт с рассветом и колотит, колотит своим молоточком по раскалённой железяке… Боже мой, лучше быть бобром или простой выхухолью в зоопарке, лишь бы не трудиться. Как прекрасно быть молодой женщиной — астронавткой, которая просыпается в полдень в космолёте, пьёт кофе в постели и тратит два часа на сборы, чтобы взглянуть в оконный иллюминатор на чернеющую черноту… Иногда я чувствую себя бесполезной, но потом вспоминаю, что выдыхаю углекислый газ для растений, и в моей душе возникает протуберанец утилитарности… Я как старая дева хотела бы прожить жизнь так, чтобы не было мучительно больно… О, как это прекрасно!

Дядя Вася: Вы совершенно правы, голубушка. Совершенно с вами согласен! Какое это чудо — тунеядство!

Горький: Но позвольте, в космолёте у нас всё есть, но где же брать средства к существованию на Земле, в условиях обычной гравитации, если все перестанут трудиться, начнут мечтать и пить кефир?

Изольда: Очень просто. Во-первых, можно родиться богатой, во-вторых, можно выйти за солидного, пожилого, состоятельного мужчину. И, наконец, можно украсть. Украсть всегда легче, чем заработать. Надеюсь, в детстве родители познакомили вас с этой доктриной?

Катерина: Женщине проще! Для женщины красота важнее ума, потому что мужчине легче смотреть, чем думать… Женщине не обязателен мозг, она может быть натурально куклой и извлекать из гортани следующий текст: «Хочу шубу из шиншиллы и прочую чушь хочу! И не получить за это общественного порицания!»

Тузенбур: Обольстить старика — это мне понятно. Но чтобы красть, по моему разумению, нужен талант и стиль.

Дядя Вася: Ах, не смешите меня, милостивый государь. Вспомните хотя бы нашего губернатора. Глупый, никчемный человечишко, двух слов связать не мог. Обделен решительно всеми талантами, а крал совершенно грациозно, безо всяких напряжений сил и отсутствующего ума…

Сладкий: Господа, а вот вам вопрос с заковыкой: «Если проститутка вступила в партию, можно ли её называть политической проституткой?»

Катерина: Вы, подпоручик, сегодня в юмористическом ударе.

Культурнов: Но разве не грешно красть? Вы чего молчите, святой отец?!

Гапон: Иногда лучше промолчать, чем быть правым… Тут, дети мои, не всё так однозначно. Когда вы нарушаете закон — вас штрафуют, когда вы поступаете правильно — с вас берут налоги…

Культурнов: Налоги — это подписка на возможность жить в обществе.

Гапон: Спорное утверждение. Но я о другом! Если, к примеру, мужик украл калоши у аптекаря — это, безусловно, грех и уголовное преступление. А ежели губернатор построил за казённый счет себе дворец у моря — это не грех, а благое дело, ибо он создал нечто, что будет служить людям ещё не одну сотню лет. Он есть созидатель рабочих мест и пассионарий. К тому же он имеет право на это как человек, положивший свою жизнь на алтарь людского благополучия. Он на золоте не спит-не ест, всё об народе думает.

Культурнов: Это вы так говорите, потому что он вам в прошлом году на храм пять тысяч золотых гульденов пожертвовал.

Гапон: Он на богоугодное дело пожертвовал, а вот тот мужик, которого на каторгу на десять лет за аптекарские калоши определили, ни копейки на святое дело не дал…

(Кричит.)

Анфиса, рюмочку принеси, голубушка!

Солёный: А не махнуть ли нам в отсек к цыганам!? Я слышал, они записали новый альбом.

Сладкий: Вы правы Иван Иваныч. Я вчера заходил к ним, притворившись куратором изящных искусств, и прослушал их новый репертуар. Много весьма забавных композиций. Я выписал названия некоторых. Вот извольте послушать, господа…

«Назвался цыганом — полезай в кибитку»… Или вот: «Коли врать да не краснеть, будут выпивка и снедь!» «В правде сила, а во лжи — мило…» «Клопов бояться — спать не ходить!» «Пришла беда — отворяй полость рта!»

Катерина; Ах оставьте, Семён Семёнович. Эти цыганские частушки — такая пошлятина и скукотища… И с чего вы вообще взяли, что они цыгане? По наличию кудрей и серёг в носу? Так это скорее приметы папуасов!..

(Зевает.)

Так чурчхелы вдруг захотелось. Господа, а не поехать ли нам в Тифлис, как раньше, как в старые времена! Отведать там молодой чурчхелы и запить её чачей наполовину с кефиром!

Сладкий: Так ведь там сейчас черкесы — да и, почитай, не один мульон вёрст до него, если умножить скорость нашего полёта на время нашего пребывания здесь в секундах…

Катерина: Экий вы, Семён Семёнович, математик-прагматик! Мульён верст!.. А в локтях сколько? В 2368 раз дальше?!.. Я бы сейчас с радостью отправилась в брусничество, мочёной брусники с репейным маслом отведать!.. Ах… Как в Москву хочется…

Дядя Вася: Душечка, прости великодушечно, но ты же понимаешь, что сейчас нам это не с руки! У нас имение в залоге! И у Порашеньки несчастный брак и непогашенная судимость!

Солёный: (Горькому.) Владимир Владимирович.

Горький: Чем военнообязан вашему вниманию, господин капитан?

Солёный: Милостивый государственник. Не сочтите за зуд. Сыграйте на воображаемой трубе наш полковой марш.

Горький: Извольте!

(Начинает играть марш губами.)

Пораша: (Пританцовывает.) Какой задорный марш!..

(Анфисе.)

Анфиса, а где Андрей Сергеевич? Мне кажется, я слышала его проворное шуршание.

Анфиса: Андрей Сергеевич вчерась чего-то такого перекушали, в пятом отсеке спят. Я ему давеча туда хлеб с салом носила, так они отказались: говорят, не кошерно. А сами не иудей, по всем приметам видно. Я за ними в бане подглядывала. Доподлинно скажу, судя по габитусу — или православный, или старовер. Чего кочевряжиться?

Пораша: Ты сходи за ним, голубушка, скажи, что мы все тут его ждем. Он обещал нам танец обезумевших хорьков показать.

(Заходит Пупкин.)

Пупкин: Как холодно сегодня. У меня усы заиндевели. Что творится? Нужно велеть кочегару Витьке-корейцу, чтобы угля в отопительную систему подбросил… Вы знаете? Он мне вчера по секрету сказал, что ему нельзя рисковать, потому что у него есть дом, в доме горит свет. Хотя я его не заставлял ни рисковать, ни оставлять включенным свет в квартире! Откуда он это выдумал, непонятно?!.. В радиорубке тоже, однако, зябко, и нет для меня решительно никаких писем и бандеролей, одни напоминания о прежней беспечной жизни в виде золотых статуэток бога Ганеша.

Рогожкин: Да, сегодня в корабле не больше двенадцати градусов по Цельсию. А за бортом — февраль, как господин снимает грязное пальто, однако.

Катерина: Только подумать, за бортом, в межзвёздном пространстве, по-прежнему температура составляет всего ничего. Не чудесно ли это, господа? У нас тепло, а там всего ничего.

Дядя Вася: Да-с, всего ничего — это не жарко.

(Ёжится.)

Катерина: Дядя Вася, не ходите сегодня в свою каюту! Оставайтесь сегодня в гостевой, там тепло и уютно, она по-прежнему ватой обита! Незачем вам к себе в овин через весь корабль на ночь глядя топать!

Дядя Вася: И правда, Катенька. Останусь, пожалуй. А насчет ваты — это уже лишнее. Я уже лет пять как не храплю. Пять лет назад ездил на двухгодичное лечение в Берлин, всё состояние покойной жены на это ухлопал. Зато теперь и жениться вновь могу и на глухаря голыми руками охотиться.

Культурнов: Что-то я очень сомневаюсь в вашем берлинском биеннале: насколько я осведомлен в данном вопросе, храп не лечится… Вы задумывались, господа, что с моральной точки зрения храп — это, по сути, хвастовство тем, что вы спите, которое вдобавок не даёт спать другим окружающим! А ведь сон есть самый роскошный способ потратить время — самую дорогую валюту.

Дядя Вася: Ваше право — браниться, моё право — не слушать! Вы можете не верить в моё чудесное исцеление от этого недуга, но у меня имеется на этот счет справка на латинском наречии и показания соседей-свидетелей по палате!

Катерина: Ах, оставьте эти мелкие склоки, господа! Вот я сегодня не спала трое суток. Томило меня беспокойство… Когда мы уже на эту Венеру прибудем?.. Второй год летим, летим… летим, летим… А её всё нет и нет… И почему в составе нашей экспедиции нет ни одного венеролога? Ведь мы летим на Венеру! В нашей экспедиции непременно должен быть профильный специалист!.. А вдруг по прибытии на Венеру у кого-то из нашего экипажа родится ребёнок!? Мы должны будем добавить в наши паспорта новую графу «Планета рождения»? Я в этой связи чувствую себя такой несчастной!

Дядя Вася: Человек сам выбирает, каким ему быть. Ты, душа моя, должна выбрать какой тебе быть: несчастной или счастливой! От этого зависит твоё настроение и будущий денежный доход!

Пораша: Господа, а моя карликовая антилопа опять начала халву кушать. Не прошло и двух недель!

(Входит Дулитлов.)

Дулитлов: Вы подумайте! Начала-таки! Воображаемая антилопа?1

Пораша: (Радостно.) Андрей Сергеевич, вы обещали нам представление с экзальтированными хорьками! Просим!

Изольда: А ещё обещали заспиртованный аппендикс макаки показать.

Анфиса: Фу! Какая гадость! Неужели, сестра, тебе это интересно? Это так анатомично!..

(Дулитлов начинает изображать танцующих хорьков. Все присутствующие хлопают в ладоши.)

Действие второе

Сладкий и Пораша сидят в комнате отдыха на диванах. Дулитлов сидит в углу и читает газету.

Сладкий: Как хороша будет жизнь через триста миллионов лет! Ни Земли, ни Марса уже не будет! Будет только бесконечный простор и воля. Вы любите волю, Порашенька?!

Пораша: Да кто же её не любит, она ведь пуще неволи!

Сладкий: (Берет её за руку.) Будьте столь любезны, сколь прекрасны! Голубушка вы моя, я давно хотел вам признаться…

Пораша: (Закрывает его рот рукой.) Ах, не сто́ит, Семён Семёнович. Я давно об этом догадываюсь… Но я замужем!

Сладкий: Вы знали, что я ясновидящий? Этакая вы ясновидящая!

Пораша: (Разочарованно.) Ах, вот вы о чем!.. Расскажите какое-нибудь ясновидение.

Сладкий: Какое?

Пораша: Любое, на ваш вкус.