Бесплатный фрагмент - Три повести

НЕЖНЫЙ ВОЗРАСТ

Глава 1

— Она способная девочка, но сама, — мама делает выразительную, очень даже говорящую паузу, направляя указательный палец к потолку и повторяет:

— Сама, добровольно и сознательно, портит себе общую картину успеваемости и поведения…

Слушая мать, я удивляюсь, как точно ей удалось поймать даже эту чуть подрагивающую интонацию голоса нашей классной Лилечки. И выражение лица, и этот указующий вверх палец… Похоже до уморительности.

Нет, что ни говори, а наверное зря мать не стала поступать в свой театральный в третий раз, как намеревалась, — успеваю про себя, разумеется, отметить я, хотя и понимаю, что для подобных наблюдений время прямо скажем не самое подходящее. Но так уж устроена моя голова, ничего не поделаешь, если начинаю о чём-нибудь думать, то никак не могу остановиться. И чаще всего это как раз и происходит тогда, когда к этому нет вообще никаких предпосылок. Например, на этой неделе, когда мы писали итоговую контрольную по алгебре и уже было понятно, что скорее всего, выше тройки мне ничего не светит я, глядя на нашего математика с его просвечивающей сквозь редкие пряди лысиной, унылым, каким-то стёртым лицом, вечной синей безрукавкой, надетой поверх рубашки и сером пиджаком, в котором сколько я помню он ходит в школу, пыталась представить, как он общается со своей женой, что говорит и даже во что переодевается. И меняется ли его выражение лица при этом или остаётся таким же скучно-отстранённым, пустым и слабо выраженным? Словно нарисованное мелом и плохо вытертое сухой тряпкой чьё-то изображение на доске. Я хотела представить мечтает ли такой человек о чём-нибудь, но несмотря на всю свою богатую фантазию, так и не смогла.

Или вот я знаю, что мама терпеть не может тётю Раю, папину сестру. Справедливости ради надо сказать, что чувство это взаимно. Мама считает тёть Раю невоспитанной хабалкой, а та её самовлюблённой выскочкой испортившей жизнь её любимого младшему брату, то есть отцу. Но когда они встречаются, может показаться, что они души друг в друге не чают. Они обнимаются, сверкают улыбками и обращаются друг к другу не иначе, как «Раечка» и «Сонечка». И если вы, что называется, не в теме, вам даже может показаться, что это не просто любящие члены семьи, а близкие подруги. Так вот я, глядя на них и отвечая на вопросы тёть Раи, часто задумываюсь, для чего люди усложняют себе жизнь, загромождая её пыльными условностями и соблюдением странных ритуалов. И что случилось, если бы, например, кто-то из них взял однажды и сказал:

— Слушай, сколько можно прикидываться, у меня уже челюсть свело от этой фальшивой улыбки, уверена, что и у тебя тоже. Давай прекратим это прямо сейчас?! Мы с тобой терпеть друг друга не можем, и вряд ли когда-нибудь это изменится, ну и на здоровье, пусть каждый идёт своей дорогой, по крайней мере, это будет честно…

В подобных мечтаниях я могу дойти бог знает до чего и иногда совершенно теряю чувство реальности. Но кто-нибудь обязательно приводит меня в чувство.

— Саша, да что с тобой? — восклицает мама и судя по её словам и тону, это её повторное обращение, — Покажи своей тёте последние эскизы… Ах, Раечка, ты не поверишь…

Дальше я уже не слушаю, расстроенная, что меня перебили на самом интересном месте. Я как раз воображала, как тётя Рая и мама гордо идут в разные стороны под восхищённые взгляды изумлённых их смелостью и наплевательством на всякое там общественное мнение родственников и просто обывателей. Я плетусь в нашу с сестрой комнату за своими рисунками, которые мама упорно именует эскизами, и слышу доносящиеся до меня обрывки фраз:

— … такая рассеянная, всё время где-то витает, вот и учителя говорят…

— … Сонечка, она талантливая девочка, а творческим людям свойственно…

Или вот ещё: я смотрю на своего старшего брата, красивого и вальяжного, с таким утончённым, как ему кажется, немного даже декадентским взглядом на жизнь, и представляю, как быстро слетит с него вся эта шелуха, если я протяну ему сейчас повестку в военкомат, которую, якобы достала только что из почтового ящика. Я так отчётливо вижу эту уморительную сцену, что совершенно некстати начинаю смеяться прямо за ужином. Особенно меня веселит полная уверенность в том, что он, холодея от ужаса надвигающейся катастрофы, даже не вспомнит в этот момент что ему ещё нет восемнадцати. Я беззвучно хихикаю, подмигивая ему и мой брат, который только что рассказывал о чём-то своим густым, немного вкрадчивым голосом, замолкает, глядя на меня несколько секунд с ярко выраженным сочувствием и, наконец, произносит:

— Бедная, необузданная жертва пубертата, — говорит он мне ласково, — вот до чего может довести дружба с хоббитом.

Моя сестра Дашка фыркает, папа удивлённо и насмешливо приподнимает брови, а мама произносит многозначительно «Павел!». И я тут же, как всегда совершенно невпопад успеваю подумать, почему люди, которые не очень хорошо представляют, как следует везти себя в более или менее напряжённой ситуации, часто с особенным выражением произносят имя одного из участников? Ведь даже я заметила, что данный приём в большинстве случаев либо просто не срабатывает, либо игнорируется, а я знаете ли не самый наблюдательный человек, да и вообще ребёнок, так неужели тех, кто старше и опытнее, данный факт не научил ничему? Я машу рукой, как бы показывая, что мне всё это фиолетово, а потому просьба не беспокоиться и вообще, на дураков, как известно, не обижаются.

Хотя это и не совсем так, но я лучше тресну пополам вот прямо за этим вот дурацким, семейным ужином, чем покажу, что Пашке удалось-таки меня задеть. Я с ненавистью смотрю на его красивое, гладкое лицо, спокойный, богатый оттенками голос, и злюсь на себя за то, что введусь на его провокации, как маленькая.

Чтобы отвлечься, смотрю на улыбающуюся своим мыслям сестру Дашу и злобно думаю, что она ничуть не лучше Пашки. Может даже хуже, потому что, во-первых, такая же красивая, только по своему, по-девичьи, а для меня это ещё обиднее, потому что брату его красивость простить гораздо легче, чем сестре. А во-вторых, она равнодушная, а это отвратительно. Мне иногда кажется, что если перед ней будет стоять выбор — пройти мимо, или помочь кому-нибудь в трудной ситуации с риском испортить причёску, Дашка, не слишком раздумывая, выберет первое.

Всё-таки с красивыми людьми бывает очень трудно поддерживать хорошие взаимоотношения. Мне кажется, это оттого, что им в жизни очень многое даётся слишком легко. Не считая самой красоты, которая ни в малейшей степени не является их заслугой, им так и катят по жизни бонусы, один заманчивее другого. Ведь не секрет, что они получают многое просто так, что называется за красивые глазки. И там, где таким, как я нужно приложить немалые усилия, им бывает, достаточно просто улыбнуться. А иногда и этого не нужно. Вот простой пример. В нашей гимназии есть очень крутая театральная студия, и руководит ею, между прочим, настоящий режиссёр. Так вот, когда я пришла ещё в шестом классе, чтобы записаться, мне прямо сказали, что набор временно приостановлен. В моём случае, надо заметить, он так никогда больше и не был возобновлён. Зато Дашку, например, прямо уговаривали посещать студию, а она ещё, Марлен Дитрих недоде��анная, кочевряжилась. Видите ли школьный театр не достоин её светлости.

Ах да, я, кажется, забыла упомянуть, что мои родные брат и сестра — близнецы и старше меня на два года. Они учатся в девятом классе и до омерзения хороши собой. На первый взгляд, Даша и Паша не слишком похожи, но это только видимость. Потому что на самом деле, они почти идентичны. Особенно по своему внутреннему содержанию. Высокомерные, самовлюблённые и расчётливые. Шагу не сделают, если это им не выгодно. Ну а внешне, да они разные, но это и понятно, они ведь разнополые двойняшки. Хотя и здесь, много общего: оба высокие, спортивные, яркие. Только Даша — длинноногая блондинка с отпадной фигурой и карими глазами, — посмотришь, прямо белокурый ангелочек, мечта представителей сильного пола со средненьким IQ, ну а Пашка — высокий шатен с зелёными глазами и развитой мускулатурой, у которого чуть не каждый месяц меняются девушки, млеющие от его офигенности. Правда, в этом соревновании Пашу с Дашей им не переплюнуть. Никто на свете не уверен так в собственной блистательной неотразимости, как мои братец с сестрицей.

Так вот, хоббитом Пашка называет моего школьного приятеля Юрку Либермана за мелкий рост, большие, оттопыренные уши и неутомимую живость характера, которая буквально выпирает из него и проявляется во всём: в повадках, в глазах, в мелких, суетливых движениях рук и даже подвижном кончике его тонкого, хрящеватого носа.

Юрка действительно ниже меня на целую голову, хотя ему исполнилось уже пятнадцать и учится он в восьмом классе. Но я не обращаю на это внимания, потому что убедилась на своём опыте, что ценность человека заключается вовсе не в этом. Юрка умный и обо всём на свете имеет собственное мнение. А ещё несмотря на свой маленький рост и общее хилое телосложение, он совсем не трус. Когда кто-то из старшаков однажды отпустил мерзкую шутку по поводу полноты его матери, что-то типа того, что на каком, интересно, тётенька месяце, он не раздумывая бросился в драку, хотя этих подонков было трое и все они были крепче его, да и вообще там вполне хватило бы и одного. И хотя отметелили они тогда Юрца за милую душу, но пока мог, он вставал и снова шёл на них, окровавленный и страшный. И что-то было в этом, видимо, до того пугающее и необъяснимое, что больше его не только не трогали, но и встречаясь в школьных переходах, старались, опустив голову, чтобы не встречаться глазами, как можно быстрее пройти мимо.

Юра мне нравится, хотя изначально завести со мной знакомство он решил не просто так, а с дальним прицелом, чтобы выяснить с моей помощью, как лучше подкатить к моей сестре. Не напрямую, конечно, а кружными путями. И хотя мне очень быстро стали ясны его намерения, во-первых, он далеко не единственный, кто теряет голову от моей сестрицы, такое случается регулярно, ну а во-вторых, если мне тринадцать, то это вовсе не значит, что я наивный ребёнок. Я какое-то время ещё поиздевалась над ним, милостиво разрешая себя провожать, поддерживая разговор на всякие отвлечённые темы и делая вид, что совершенно ничего не понимаю, а потом не выдержала, раскололась. А Юрка рассмеялся и не стал увиливать и во всём признался. И мне это тоже понравилось, мне даже не пришлось говорить, что с Дашкой у него не выйдет ничего, просто такие, как моя сестра не видят в упор таких, как Юрка Либерман. Причём не специально, я уверена, что в этом нет ничего злонамеренного, просто они настолько разные, что вряд ли даже общаться смогут. Не представляю, что нужно сделать Либерману для того, чтобы такая, как Дашка вообще его заметила. Они как будто в разных вселенных находятся. Юрка довольно скоро сам это понял, но мы продолжаем дружить, наверное, по привычке. А я и не возражаю, потому что говорю же, он мне нравится, несмотря на свою немного карикатурную внешность. Я знаю, что над нами иногда посмеиваются, когда видят нас вместе, но мне всё равно. Главное, что мне с ним интересно, он очень умный, хотя мы часто спорим так оживлённо, что даже ссоримся. Ну потому что он ещё бывает и до обидного ехидным. Например, когда я как-то со смехом призналась ему, о чём думаю, слушая доклад по биологии нашей выскочки и зубрилы Наташки Дёминой, Юрка высказался в том смысле, что более значимые темы просто не задерживаются в моей голове, и что-то ещё про то, что я девчонка и это, неудивительно, но всё же думать нужно о чём-то более высоком… Меня это так возмутило, особенно то, что он обозвал меня девчонкой, что я ему тоже всего наговорила, уж будьте спокойны, те, у кого есть старшие братья и сёстры, постоять за себя умеют точно. Так что мы почти неделю не разговаривали. А потом Юрка сам дождался меня после уроков, мы помирились и тут же пошли в парк. И тогда он сказал, что обижаться на то, что тебя назвали девчонкой глупо, особенно если ты плюс ко всему ещё и симпатичная, просто сейчас за меня говорят мои подростковые комплексы и непроснувшаяся женственность. Вот, я же говорю, Юрка очень умный. Хотя сначала я насторожилась, потому что подумала, что он снова пытается таким изощрённым способом меня задеть, с ним нужно всегда быть начеку, но услышав про себя «симпатичная», просто лишилась дара речи. И стояла, как столб даже, по-моему, с открытым ртом.

Потому что, честно говоря, симпатичной меня никто не считает. А меньше всего, я сама. Даже собственным родителям я таковой вовсе не кажусь, хотя им как раз положено, кажется, по одному только родительскому статусу видеть в любом своём чаде верх совершенства. Но, увы, у моих, видимо такая ценность, как объективность стоит на лидирующих позициях. Ну, ещё бы, семейная ниша записных красавцев прочно занята моими старшими братом и сестрой. И на их фоне я, какое-то корпулентное, маловыразительное недоразумение с завешенным волосами угрюмым лицом. Так что я родителей даже понимаю, трудно расточать милосердный и льстивый елей, когда ежедневно на ваших глазах мелькают глянцевые, словно с обложки, лица старших детей, тем более по контрасту со мной. Поэтому можете себе представить моё удивление (и это ещё мягко сказано), когда Юрец сказанул такое про меня… И хоть я очень старалась не подать тогда виду, а то бы Либерман обязательно что-нибудь ляпнул злоехидное и испортил бы всё впечатление, но мне от этих слов стало так приятно, что тепло их я ощущаю до сих пор.

Вот, опять это случилось! То, о чём я уже говорила: меня снова уволокло в сторону. А ведь начала рассказывать про родительское собрание и про то, как из мамы вышла бы отличная актриса…

Так вот, она снова собралась поступать в театральный, но к тому времени уже встретила папу. Они полюбили друг друга и решили пожениться. И папа сказал, что не видит большого смысла в том, чтобы стучаться третий раз в закрытые двери и привёл её чуть ли не за руку в их научный центр при мединституте, где работал сам с пятого курса и способствовал трудоустройству мамы, хотя она там и не училась. С тех пор они вместе всегда. В жизни и на работе. Не знаю, мне кажется, я бы не смогла в течение многих лет и дома, и на работе видеть одного и того же человека. Это ведь тяжело даже чисто психологически! Мне вот кажется, что работа — это не только реализация профессиональных устремлений человека или способ обеспечить средства к существованию, но и возможность переключиться, сменить декорацию, чтобы успеть соскучиться по своим близким, наполниться новыми впечатлениями и опытом.

Вот мне, например, нравится Юрка, он знает уйму всего, и мы с ним никак не можем наговориться, всё время не хватает времени и бывает, что не хочется расставаться. Но представить, что мы с Юркой по пятнадцать часов в день будем находиться вместе, я не могу. То есть могу, конечно, но становится как-то не по себе, честное слово. Это всё равно, что ежедневно ходить в кино или на концерт. Ведь чего доброго и надоесть может.

А тут ещё, впридачу взять и отказаться от своей мечты пусть даже и ради любимого человека, и работать всю жизнь в каком-то месте, о существовании которого ты до замужества даже не подозревала. Нет, это не для меня. Однажды я маме так и сказала, хотя к тому времени папа заведовал лабораторией в их научном центре, и маму перевели в другой отдел.

В ответ на мои слова, она улыбнулась немного грустно и ответила, что так случилось и не всегда всё зависит от нас, но она ни о чём не жалеет, и что работа — это ещё не вся жизнь, и вообще, когда я стану взрослой, то на многие вещи буду смотреть иначе, а сейчас во мне говорит мой юношеский максимализм. Вот ещё чего я терпеть не могу с самого детства, это когда взрослые, не умея, или не желая отвечать на часто неудобные вопросы или откровения своих детей, отмахиваются от них, как от надоедливой мошкары, поросшими старческим мхом, мутными заготовочками, типа «подрастёшь-поймёшь», «мала ещё судить об этом», «не твоего ума дело», ну и так далее, вам они тоже все известны. И к тому же это фразочка дурацкая про юношеский максимализм, что это значит вообще? Нет, я-то как раз отлично знаю что это, я на минуточку, довольно начитанный подросток и точно знаю, что никакого максимализма, особенно юношеского ни в моих словах, ни в поступках не было и в помине. Наоборот, мне даже иногда говорят, что я слишком трезво смотрю на вещи. Ни как подросток. А всё потому, что я — реалист.

При этом я уверена, что половина взрослых, и даже образованных людей понятия не имеют не только о всяких там максималистских выплесках юности, но и о многих других вещах, о которых, тем не менее, с удовольствием рассуждают. А зачем? Вот в жизни как это может пригодиться? Ещё знаете, что я давно заметила? Взрослые часто говорят о том, что на самом деле никому не интересно. В том числе и им самим. Но как бы считается правильным. А вот мне трудно представить, что я или кто-то из моих друзей, станет принимать участие в таком разговоре.

Сейчас, когда мама в своём рассказе о родительском собрании дошла до предполагаемых Лилечкой годовых оценок, я внимательно смотрю на её лицо и ищу в нём признаки надвигающегося шторма. Но слава богу — не нахожу, хотя обычно она с родительских собраний возвращается вовсе не в таком радужном настроении. Но сегодня что-то привело её в счастливое для меня расположение духа, и это что-то явно не моя учёба, потому что кардинальных положительных изменений в ней как не было, так и нет. Вообще-то, нельзя сказать, чтобы я была неуспевающей, вовсе нет. Я такой себе крепенький середнячок. Четвёрки перемежаются у меня с тройками, и это не слишком радужное общество приятно разбавляют иногда редкие, как сухие и солнечные мартовские дни в нашем климате — пятёрки.

Меня, в общем-то, всё устраивает, но учителей и родителей почему-то нет. По какой-то причине им кажется, что я могу учиться гораздо лучше. И эта коллективная иллюзия довольно сильно, честно говоря, осложняет мне жизнь. Дело в том, что к седьмому классу и своим тринадцати годам, я совершенно не понимаю, зачем мне прилагать усилия к тому, что никоим образом не может пригодиться мне в жизни. Ну вот кому и сколько раз в жизни, скажите пожалуйста, помог тангенс с котангенсом? Или периодическая система химических элементов Менделеева, если вы, конечно не студент-химик. Быть может знакомство с творчеством Афанасия Фета, если вы не его библиограф и не литературовед, способствовало кому-нибудь стать успешнее? Или скажем подробности столетней войны, вам, не имеющим никакого отношения к истории, каким-то образом украсили вашу жизнь или хотя бы в чём-то облегчили её?

Но родителям моим объяснять это совершенно бесполезно. Мама просто отмахивается и сразу начинает требовать дневник, подозревая, (и иногда не без основания), что таким образом я просто пытаюсь отсрочить час неминуемого возмездия, а папа, как всегда со своей неизменной усмешкой, просит меня не заниматься демагогией, хотя это как раз излюбленное занятие взрослых. Вот и поговори серьёзно с этими людьми.

Нет, у меня есть несколько предметов, которые интересны мне немного больше остальных, да и то не настолько, чтобы я страстно хотела этим заниматься и в последующем. Больше всего мне нравится физика, чуть меньше биология и литература. Последняя вообще непонятный предмет, зачем она? Прочитать то, что мне нравится я смогу и без помощи учителя. Ну а то, что считаю неинтересным, прочесть не заставит меня не только Лилечка, но и целый педсовет в полном своём составе. Вот, например, «Что делать?» Чернышевского это же просто развёрнутый медицинский диагноз, а не литературное произведение. Одни только сны Веры Павловны чего стоят!

А биология… Мне вот кажется, что она должна стоять во главе всего, это ведь наука о жизни, а что может быть важнее жизни, но какая же она, по большей части, нудная! А может это ещё и от учителя зависит? У нас, например, биологию преподаёт женщина позднепенсионного возраста, всегда утомлённая и раздражённая, даже когда просто здоровается с нами. Такое впечатление, что каждое утро её в школу приводят под конвоем. Чаще всего она просто пересказывает параграф из учебника резким голосом с подозрительно-вопросительной интонацией, как будто сама не слишком уверена в том, что говорит, или боится, что кто-то начнёт ей возражать. А затем тоже самое требует от нас. Если у тебя хорошая память, можно даже не делать домашнего задания. Достаточно повторить то, что говорила до этого Элла Васильевна и желательно теми же словами, это ей особенно нравится. Наташка Дёмина и некоторые другие зубрилы и подлизы так именно и поступают. А я нет. Я много чего читаю и смотрю помимо учебника. Мне интересно и строение клетки, и развитие животного мира, экология и особенно эволюция. Например, я подписана на «Антропогенез» Дробышевского и почти все книги Ричарда Докинза прочитала и иногда рассказываю на уроках. Но это как раз, нашей биологичке и не нравится. Вот и мать говорит, что она была на собрании и жаловалась, что я дерзкая и рассеянная и трачу время на те разделы, которые мы ещё даже не изучаем. Странно, как это можно запретить человеку интересоваться чем-то? Почему вообще один человек, пусть даже учитель, вправе решать за другого, что и когда ему стоит делать? Не знаю, но, по-моему, это ужасно глупо. Такое впечатление, что эти люди никогда не слышали про запретный плод. Из личного опыта знаю, самый лучший способ пробудить моё неуёмное любопытство — это запретить мне это.

Физика мне просто нравится. Без всяких «но». Это самая естественная наука, логичная и очень последовательная. Её у нас преподаёт директор школы, это плотный, основательный такой человек, по прозвищу Чехов. Ну, потому что зовут его Антон Павлович, хотя кроме имени и очков (не пенсне!) в тонкой оправе, никаких других общих признаков не наблюдается. Что бы директор ни делал, куда бы ни шёл, посмотришь на него и сразу понятно, — вот он, главный. Это будет ясно даже человеку, столкнувшемуся с ним впервые.

В школе он, как у себя дома, и кажется, что знает всё и обо всём. Он хороший мужик, его даже самые отмороженные уважают, но лично мне он напоминает человека, который настойчиво шёл к какой-то благородной цели, ненадолго остановился в нашей школе за какой-то надобностью, да так тут и застрял. Иногда, глядя, как он объясняет новый материал, или выступает перед выпускниками, кажется ещё немного и Антон Павлович вспомнит о своём предназначении, ужаснётся, что столько времени потратил и немедленно двинется в путь, но затем понимаешь, что он гораздо старше твоих родителей, в школе «живёт» уже больше двадцати лет, и шесть из них является директором. То есть почти столько же, сколько я учусь в ней.

Свой предмет он, конечно, знает отлично, но теперь я уже не удивляюсь, что он забыл в школе. Каким бы крепким и уверенным он не казался на первый взгляд, во всём его поведении, лице и особенно во взгляде, видны следы борьбы, в результате которой практичный хозяйственник в конечном счёте победил исследователя. И хотя само противоборство давно улеглось, и страсти поутихли, мятежная душа искателя и учёного всё ещё иногда приподнимает голову и подаёт голос. Но голос этот слаб и почти не слышен даже ему самому.

От понимания этого почему-то делается очень грустно. Мне бы не хотелось, чтобы в моей жизни произошло подобное. На мой взгляд, мало что может сравниться с тем молчаливым кошмаром, в который медленно погружается человек, осознающий, что он проживает не свою жизнь.

А может я всё это нафантазировала себе? Папа говорит, что у меня очень развитое воображение. Как у писателя-фантаста. Хотя я понятия не имею, с чего он это взял, не помню, чтобы я когда-нибудь при нём особенно давала волю своей фантазии. А с моим отцом лучше вообще на отвлечённые темы не разговаривать, потому что он ни за что не сможет удержаться от ироничного комментария.

Папа по какой-то причине считает, что чем больше юмора, тем лучше и поэтому шутит, острит, подтрунивает всё время и по любому поводу. Наверное, ему кажется, что таким образом он легко и просто идёт по жизни, заражая всех своим лучезарным настроением и позитивным отношением к жизни. Может быть это и хорошо, конечно, но заговорить с ним о чём-нибудь серьёзном, мне, честно говоря, вряд ли когда-нибудь придёт в голову. К тому же, я никак не могу отделаться от мысли, что у физика и моего отца при абсолютной внешней несхожести имеется кое-что общее. Они боятся продемонстрировать свою уязвимость, или слабость, да и вообще истинные свои чувства. Страх, боль, разочарование, ну и так далее. Только директор Чехов скрывает их под маской уверенного и сильного человека, а отец прячет за образом остряка и балагура, который иногда и сам не замечает, как его невинные на первый взгляд шутки или задорные комментарии превращаются в едкий сарказм и злую иронию.

Я ужасно не хочу стать однажды такой, но какой именно хочу, мне, кажется, я и сама понятия не имею.

И от этого всего мне ужасно не по себе, и я живу в состоянии какого-то тотального дискомфорта. Как будто от меня всё время кто-то чего-то ждёт, а я раз за разом обманываю ожидания людей, которые теперь непременно разочаруются во мне. А может даже это уже произошло. И хотя я изо всех сил стараюсь не зацикливаться на таких вещах, но часто, даже слишком часто мне становится по-настоящему страшно.

И ещё: главный триггер заключается даже не в том, что я не знаю чего хочу, а в том, что не имею никакого представления о том, как изменить существующее положение. Ведь я также не уверена, что мне известно, чего от меня хотят. На первый взгляд, всё просто, учись хорошо, чего тут сложного и уже какая-то часть проблем отпадёт. Но, во-первых, сказать это гораздо легче, чем сделать, во-вторых, никакой гарантии нет, что вопрос моего несоответствия заключается только в учёбе, ну а в-третьих, как быть тогда с чувством собственного достоинства, которое тоже вот так вот запросто за пояс не заткнёшь?

А оно постоянно напоминает мне о том, что с какой это стати желания, пусть даже и весьма значимых, близких людей, я должна ценить выше своих собственных и всегда иметь в виду их первостепенное значение? Ну и как тогда быть с тем, чего хочу я? Хотя я ведь и сама призналась, что не знаю, чего хочу. Вот видите? Это как раз то, о чём я говорила.

И это только малая зарисовка того, что происходит во мне каждую минуту каждого дня. Мне почти никогда не бывает спокойно и хорошо. Вернее, я уже забыла, что это такое.

А как можно успокоиться и радоваться жизни, если ты выглядишь в тринадцать лет, как чёртов тяжеловес? Ну, или как тётенька, имеющая не меньше двух детей. Особенно если смотреть сзади или издалека. Так что можете себе представить, как мне «нравится», когда кто-нибудь начинает расспрашивать меня, почему я так привязана к неяркой и бесформенной одежде, по какой причине никогда не ношу платьев и не убираю, лезущие в глаза волосы. И происходит это почти всегда громогласно и прилюдно. Особенно, если иметь в виду моих родственников.

У тёти Раи, например, одно из самых любимых занятий — это обсуждать мою одежду и в особенности причёску (так высокопарно я иногда называю мои ниспадающие вниз тёмные пряди, закрывающие пол-лица), как будто ей больше не о чем говорить. Тётя Рая, искренне полагающая, что самое удачное место для разговора о моём внешнем облике — это праздничное семейное застолье, даёт тем самым отмашку всем остальным. Я даже знаю, когда именно это начнётся. Когда санкционированные и безопасные, а потому ужасно скучные темы начинают заметно иссякать, папина сестра начинает, время от времени, поглядывать на меня, как на человека, который остро нуждается в сочувствии. Она вздыхает, покачивает головой и наконец, спрашивает в очередной раз, почему я не закалываю волосы… И чтобы сгладить резкость перехода с мирной проверенной зоны на обсуждение моей внешности, она добавляет что-нибудь про то, как за этой непомерной чёлкой совсем не видно моего хорошенького личика (ха-ха-ха). И это воспринимается, как сигнал, как звук стартового пистолета. Эстафета немедленно подхватывается бабушкой Аней, «ты же себе зрение испортишь, Сашенька!», папой, который как обычно шутит на счёт того, что если бы не фотографии, то они бы и не знали, как я выгляжу и что как будто бы однажды зимой, когда он увидел меня в шапке со спрятанными в ней волосами, то даже не узнал собственной дочери. Честно говоря, так себе юморок. Все вежливо улыбаются, но тут наступает очередь моей сестрицы Дашки, которая предлагает оставить меня в покое и высказывается в том смысле, что за этими космами я пытаюсь скрыть свои комплексы. Я смотрю на неё пристально и пытаюсь передать на расстоянии, что мне хорошо известны её мотивы. Дело в том, что моя сестра терпеть не может, если о ком-то, кроме неё говорят более пяти минут.

В крайнем случае, она может примириться, если это будет, ладно уж, она и Павел, но никак ни я или кто-то другой.

Я смотрю в просветы между волосами, я гипнотизирую Дашку и очень надеюсь, что мой взгляд достаточно красноречиво передаёт, что я вижу её насквозь.

— Всё знаю про тебя, милочка, — как бы говорит он, — для тебя нож острый, если кто-то вдруг оказывается в центре внимания даже нежелательного, даже сомнительного… И ты будешь, не ты, если не попытаешься перетянуть одеяло на себя, да забирай его целиком, мне не жалко…

В последнее время даже мама принимает «эстафету», хотя обычно не имеет привычки выступать против меня в публичных собраниях. Говорит она примерно следующее:

— Бесполезно повторять про эту чёлку, мне кажется, она уже косоглазие себе заработала.

М-да-а, что сказать… Спасибо тебе, мама, конечно… Но всё же я прощаю ей такие выпады, потому что знаю, отчего они происходят. Просто у мамы с бабушкой Аней и сестрой папы на самом деле очень мало чего-то общего и объединяющего. Да и слишком велико противостояние между ними. И его почти не уменьшил мамин семнадцатилетний брак с их сыном и братом, а также трое их детей. И поэтому мама, когда у неё появляется возможность ощутить хотя бы слабый намёк на единство с семьёй своего мужа, напомнить, что она одна из них, возможность эту не упускает. Даже если для этого нужно вместе со всеми слегка проехаться по своей доченьке.

Но, как я уже говорила, маме я ещё могу простить, хотя бы потому, что знаю — ей не всё равно. Но не только поэтому, я ощущаю в этом какое-то духовное родство. Я тоже сплошь и рядом чувствую себя почти везде если и не совсем чужой, то как минимум, слегка приёмной. Даже в собственной семье. Хотя, конечно, приятного мало, когда мама так делает. Но слышать что-то подобное от других, ещё хуже.

Однажды даже муж тёти Раи, дядя Петя, уж казалось бы ему-то какое дело до того, как я выгляжу, решил поучаствовать в общем хоре голосов:

— Действительно… — произнёс он своим высоким, как у женщины голосом, изображая глубокомысленность, которой не было и в помине, — Зачем тебе такая длинная чёлка? Ведь неудобно же?

Я, помнится, довольно резковато поинтересовалась у него, кому, мол, неудобно? И дядя Петя обиженно замолчал. Наверное, он опять решил, что его игнорируют. Дело в том, что муж папиной сестры, мужчина во всех отношениях положительный, но чрезвычайно обидчивый и, как бы это выразиться помягче, не слишком умный. Самое интересное, что абсолютно все это понимают, но всю жизнь делают вид, что это не так. С ним советуются, на него ссылаются, особенно в тех случаях, когда не хватает аргументов или голосов, мол, вот и Пётр так считает, но при этом не воспринимают всерьёз совершенно.

В жизнедеятельности нашей семьи дядя Петя фигурирует как бы чисто формально. Мне опять же непонятно это родственное двуличие. Вернее, понятно, но мотивы его я объяснить не могу. Это типа ещё одна игра такая, при которой почему-то дурака дураком ни в коем случае открыто назвать нельзя. Зато можно запросто и сколько угодно давать это понять другими способами. Причём не только ему, но и всем остальным. Частенько это бывает столь неприкрыто, что заметно и самому дяде Пете. И тогда он очень обижается и говорит тёте Рае, что его игнорируют. И тётя Рая, в зависимости от ситуации, или заступается за мужа, или уверяет, что ему показалось, но в любом случае обязательно успокаивает его, как ребёнка, что в общем-то неудивительно, ведь своих детей у них нет. Видимо поэтому моя тётя всю нерастраченную пылкость своего сердца направляет на своего мужа и их добрую, но немного страхолюдную таксу по имени Гита. Хотя не уверена, что именно в таком порядке. Возможно, меланхоличная, криволапая Гита, похожая на толстую, ушастую сардельку с длинным носом, стоит как раз на первом месте.

В окружении, в котором вращаются тётя Рая и дядя Петя, чуть ли не официально считается, что у них — счастливый брак. И что им несказанно повезло друг с другом. И вот этого я тоже не понимаю. Сейчас постараюсь объяснить. Тётя Рая, женщина умная, очень практичная и деловая. Она главный бухгалтер в крупной фирме. Ну а дядя Петя… Но за него я, кажется, уже всё сказала. Нет, у него благообразная внешность, как у сельского священника, кроткий взгляд и покладистый характер. А также никогда не было и нет никаких вредных привычек. Я, кстати, давно заметила, что это качество занимает одно из ведущих мест при оценке качества брака. И ещё в трудовой книжке у дяди всего одна-единственная запись. Вот уже примерно последних лет сто он трудится в своей типографии. Как устроился в ранней молодости, так и работает там всю жизнь. По-моему, у него даже должность не менялась. Он переплётчик или кто-то в этом роде. Тётя Рая много раз говорила, но это настолько скучно, что я не запомнила.

Так же, как и правильный образ жизни, почему-то считается, что работа на одном месте очень хорошо характеризует человека. Не знаю, но мне кажется, что это ужасно. И ещё я думаю, что таким образом человек не просто обкрадывает себя, но и сознательно обедняет свою жизнь. Он со временем тупеет и деградирует. А человек должен расти. Непременно. И в профессиональном плане в том числе, а то получается, будто он остановился. Это моя личная теория, но я в неё верю. Но со взрослыми я её больше не обсуждаю. Как-то заговорила на эту тему с родителями, — они ведь у меня тоже всю жизнь в своём научном центре, хотя папа и пробовал пару раз уйти, то в практическую медицину, то в преподавание, но очень скоро возвращался, — а в ответ услышала про камень, что обрастает на одном месте, про вред легкомыслия и пользу верности выбранному пути. Ну и прочую лабуду, которую обычно говорят взрослые, не слишком заботясь о том, слушает их кто-нибудь или нет. Наверное, потому, что и сами порядком в ней сомневаются.

Хотя у моих родителей их трудовой путь претерпевал всё же некоторые изменения и, что ни говори, но наблюдался какой-никакой профессиональный рост. Папа сейчас руководит отделом, а мама из простого лаборанта стала младшим научным сотрудником и даже собирается в каком-то необозримом будущем защищать диссертацию.

Что же касается дяди Пети… Вот он остановился. Он положительный, но абсолютно законченный. А ещё он очень предсказуемый и от того невообразимо скучный. Потому что всегда знаешь, что скажет дядя Петя в том или ином случае. Одним словом, мой дядя глуп, но это было бы ещё полбеды, он ещё и ужасный зануда. Во время семейных встреч, тётя Рая следит за ним с доброжелательной, но напряжённой улыбкой, как строгая тётушка на званом обеде за своим не слишком воспитанным племянником — не сболтнёт ли её Петя чего-нибудь лишнего. И при этом ещё внимательно наблюдает за остальными, опасаясь заметить на чьём-нибудь лице насмешливую улыбку или на самой середине дяди Петиной речи чей-нибудь плохо скрытый зевок.

Тётя Рая всё прекрасно понимает, я в этом уверена, но по-прежнему считает свой брак идеальным. А может она так упорно, и так долго убеждала в этом остальных, что, в конце концов, поверила сама?

Так вот, я иногда думаю, как можно столько лет жить с человеком, которого не уважаешь?! И ещё: я знаю, что можно уважать человека, но при этом не любить его, а существует ли любовь без уважения? Или это взаимоисключающие понятия? Нет, даже если это возможно, уверена, что меня такой вариант не устроил бы, в принципе. Для меня первостепенно, чтобы человек, которого я полюблю, был если не выше, то хотя бы на одном уровне со мной. Во всех отношениях.

И ещё мне интересно, сколько всего любви в человеке? И хватит ли её запасов на всю жизнь и на всех тех, кто будет рядом? Мне это важно, так как в одной только нашей семье противоречивых примеров сколько угодно.

Вот мама и папа, например. По моим скромным наблюдениям, так им кроме друг друга вообще не больно-то кто и нужен. Когда мама задерживается в своей лаборатории или уезжает проведать отца, дедушку Митю, папа бродит по дому, как потерянный. И по его лицу видно, что если бы не ответственность перед детьми, то есть нами, он помчался бы навстречу своему счастью. Так он называет маму — счастье моё, — и хоть он очень старается придать своей интонации обычную шутливую непринуждённость, всем ясно, что это именно так и есть. Тоже самое случается только, понятно, наоборот, когда из дома уезжает папа. Например, в прошлом году папу благодаря не очень хорошим анализам направили в санаторий в Кисловодск, и это был единственный раз в жизни, не считая командировок, когда он ездил куда-то без мамы. Папа звонил каждый день, и хоть он ни слова ни говорил о том, как скучает, а наоборот, с юмором рассказывал о пытках водой, ваннах, наполненных жуткой смесью, как из фильма ужасов и симпатичной массажистке, а мама, вторя ему, бодро рассказывала, как у нас всё замечательно, и в конце советовала не терять даром времени, — было понятно, что всё это они проделывают, чтобы не дать прорваться наружу своей тревоге и тоске, словно в этом было что-то постыдное и непозволительное для серьёзных, учёных людей, обременённых к тому же тремя взрослыми детьми. Я помню, как окончив разговор, мама на какое-то время оставалась в неподвижности, глядя куда-то в пустоту, и если кто-нибудь из нас в этот момент с ней заговаривал, она смотрела вопросительно и грустно, как будто хотела сказать: «Его нет, а вы тогда, что здесь делаете?» И в глазах её печальным эхом отражалась растерянность и тревожное ожидание. И меня это не обижало, наоборот, маму было очень жаль, потому что она напоминала одинокого ребёнка в детском саду, за которым долго никто не приходит. И мне, когда я видела этот её взгляд, хотелось подойти обнять её, и сказать, что всё хорошо; тот, кого она так ждёт будет очень скоро и волноваться не о чем, потому что он тоже любит и скучает, и мечтает о встрече, но конечно, я этого не делала, потому что… не знаю почему, не стала и всё.

Ещё у меня есть бабушка Аня и дедушка Митя, так это вообще особый разговор. Дедушка — отец мамы, а бабушка — соответственно — мама папы и тёти Раи. То есть у меня имеется полный набор старших родственников, только из разной комплектации. Муж бабушки Ани — дед Фёдор умер, когда мне было два года. Понятное дело, что я его не помню. Зато часто слышу абсолютно противоречивые воспоминания своих родственников о нём. Бабушка Аня и тётя Рая в один голос говорят, что это был талантливый журналист (районная газета иногда размещала его фоторепортажи под общим названием «Времена года» и стихи, которые он неизменно писал к более или менее знаменательным праздникам), а также прекрасной души человек. Тётя Рая, которой мама однажды дала прочитать моё сочинение по Михаилу Лермонтову, чуть не расплакалась от счастья. Она решила, что у меня литературный дар, который передался мне, вне всякого сомнения, от деда Фёдора. Мама просто вспыхнула при этих словах, потому что у неё воспоминания об этом человеке были совсем другого рода. Она, правда, особенно не распространялась, просто говорила, что это был деспот и сноб, каких поискать. Но я почти уверена, что видимо то, о чём думают бабушка Аня и тётя Рая или говорят только между собой, когда речь заходит о женитьбе их сына и брата, дедушка Федя объявлял вслух, как говорится без обиняков и не взирая на лица. И диву даёшься, как же меняются представления о человеке со временем. Я точно знаю, что мама не особенно преувеличивала, говоря о характере своего свёкра, это следует из того, как вздыхает тётя Рая и как отмалчивается и совсем даже не шутит папа, когда речь заходит об их отце. И я знаю, что бабушке Ане по его милости не раз доводилось плакать, поскольку при высказывании своей позиции или оценке того, что ему не нравится, выражений он особенно не выбирал.

Но как же лицемерно время и люди вместе с ним! То что раньше вызывало страх и неприязнь, теперь в нашей семье называется уважением. Или то, что при жизни деда звучало, как обыкновенное хамство, теперь именуется бабушкой и тётей, как прямолинейность. Высокомерие и заносчивость с колокольни сегодняшнего дня воспринимаются, как печать избранности и благородства, а махровый эгоизм и предвзятость, прячутся под маской честности и принципиальности.

Причём, с каждым годом, светлый образ дедушки Феди всё больше идеализируется, и я подозреваю, что такими темпами лет через пять-десять его запросто можно будет причислять к лику святых.

К счастью для всех нас, от мнения тёти Раи и моей бабушки данное решение точно не зависит. И слушая, как искренне и с каким подобострастием бабушка Аня делится воспоминаниями о своём муже, рассказывая в сотый раз и с всё новыми подробностями о его прекрасных душевных качествах вообще и замечательных талантах, в частности, я даже не знаю чего тут больше — истинной веры, что так оно и было на самом деле или желания убедить в этом окружающих, и в первую очередь, саму себя. Может это ещё связано с тем, что дед Фёдор был старше бабы Ани на целых двенадцать лет? У него уже был за плечами один неудачный брак. Но его первая жена Тамара однажды встретила своего прежнего ухажёра и не долго думая укатила с ним в Феодосию, бросив бедного дедушку Федю, который, разумеется, тогда вовсе ещё не был ничьим дедушкой, и вообще не был дедушкой, а был весьма представительным, но безутешным мужчиной в шляпе, светлом костюме с искрой и тёмном пальто. В этом виде он почти ежедневно приходил на почту, хотя может она тогда как-то по-другому называлась, и отбивал телеграммы в Феодосию примерно следующего содержания: «Тамара, вернись, я всё прощу!» Одна из молоденьких телеграфисток, с симпатичными рыжими кудряшками, которая принимала эти сочащиеся болью строки, особенно прониклась к грустному, импозантному мужчине сочувствием. Надо ли говорить, что это и была бабушка Аня, только несколько десятков лет назад. И тогда, двадцатилетняя, она поддерживала, утешала и даже объясняла каким образом можно отправить телеграмму даже при отсутствии точного адреса.

«У него был такой трагически-прекрасный образ!» — говорила бабушка Аня, так как имела некоторую слабость к высокому слогу и слегка даже закатывала при этом глаза. Одним словом, неизвестно, как реагировала Тамара на эти телеграммы, как собственно и то, получала ли она их вообще, но дедушку Федю в скором времени это уже не слишком волновало.

Совсем по-другому складывалась совместная история у бабушки Вали и дедушки Мити. Если у бабы Ани и деда Феди, в семье бессменно царила диктатура, с последующим обожанием, то у бабы Вали и деда Мити — имело место хроническое противостояние. Причём с самого начала.

В своё время, дед её долго добивался, бабушка со смехом рассказывала, что целых пять раз сватался, а дед Митя, если слышал это, то немедленно поправлял: всего три. Бабушка была из обеспеченной и интеллигентной семьи, её отец был потомственным хирургом, она и её сестра получили хорошее образование, в том числе и музыкальное. А дед Митя жил с родителями и многочисленными братьями и сёстрами на хуторе, в школу ходил пешком за четыре километра, да и то, только до седьмого класса, а потом поступил в ремесленное училище.

— Митя, дед твой — бродяга, лапоть, — смеясь, говорила мне бабушка Валя шёпотом и смотрела на мужа таким тёплым, таким солнечным взглядом, что хотелось зажмуриться вместо неё, — восьмой ребёнок в семье, ты только вообрази…

Однажды «бродяга» девятнадцати лет от роду увидел смеющуюся девушку, выходящую с подругой из кинематографа. И пошёл за ней, даже не отдавая себе отчёта в том, что делает. Он в тот же день понял, что если и женится когда-то, то только на Валентине.

Дед сам мне об этом рассказывал, просто и буднично, как и всё о чём он говорил, словно речь шла о чём-то само собой разумеющемся. Вот тогда-то и началась эта эпопея со сватовством. Наконец бабушка Валя сдалась. «Измором взял», — шутила она. И добавляла, что нипочём бы не вышла за него, если бы не его упрямство, в котором чувствовался характер, и не перспектива каждый вечер видеть у своего дома печальные, страждущие глаза бедного Мити, как называла его мама бабушки Вали, то есть моя прабабушка. Кстати, глаза были действительно выдающиеся: большие, выразительные с загнутыми кверху густыми ресницами. Наверное, этот немаловажный факт тоже сыграл свою роль. Хотя, как говорила бабушка, у неё были кавалеры, куда перспективнее «бедного Мити». Например, за ней ухаживал и бравый младший лейтенант, и даже парторг одного проектного учреждения, очень серьёзный молодой человек среднего возраста.

Я вообще заметила, что почти у каждой замужней женщины имеется в запасе хотя бы одна, а чаще две-три романтических и в меру пикантных истории, о том, что за ней ухаживали с самыми далекоидущими намерениями некие, как минимум — подающие большие надежды лица, и как максимум выдающиеся. Но, разумеется, какой-нибудь снедаемый любовью и буйством темперамента молодец, вроде моего будущего дедушки, а тогда просто Мити, путём своих хитроумных козней, грубой физической силы или при помощи угрозы её применения, всех их, конечно же, разогнал.

Когда они всё-таки поженились, мало что изменилось. Они всё время спорили, как будто продолжали друг другу что-то доказывать. Если дед соглашался, можно было не сомневаться, что баба Валя окажется против. Если ей что-то нравилось, дед немедленно начинал это высмеивать или категорически отвергать. Если он говорил — чёрное, то баба доказывала, нет, белое. Было такое ощущение, что всю жизнь они соревнуются в каком-то противоборстве, кто кого переупрямит. Мои брат с сестрой нехило так использовали в своё время эту особенность их взаимоотношений в своих целях.

Когда бабушка попала в больницу, она уже, оказывается полгода, как знала о своём диагнозе. И никому не говорила. Когда мама спросила, почему она молчала, та пожала плечами, а зачем? мол, успеете ещё расстроиться. Только дедушке сказала без всякой насмешки, грустно так:

— Как же ты будешь без меня, Митя?

И он заплакал. Это было первый и последний раз, когда я видела своего деда плачущим. А потом он посадил на даче её любимые хризантемы и маргаритки, хотя всю жизнь подсмеивался над её любовью к цветам, злился и говорил, что они только место занимают.

И когда я, восхитилась осенью этим нарядным, коричнево-оранжево-жёлтым ковром, он улыбнулся и сказал, что всю жизнь прожил рядом с Прекрасным. И я точно знаю, что имел он в виду вовсе не цветы.

Так вот я думаю, что любовь всё-таки есть. Обязательно, а иначе какой во всём этом смысл? Просто выражается она по-разному, иногда не сразу даже и поймёшь, что вот и это тоже любовь, да ещё и самая настоящая.

Или взять мою тётю. Основная её привязанность, по крайней мере, внешняя — это её муж и собака Гита. А весь остальной жар своего сердца, примерно в равной пропорции выплёскивается на остальных членов семьи. И остаток этот довольно внушительный, хватает на всех. Но больше всего достаётся, причём в прямом и переносном смысле, конечно мне. И я даже знаю в чём тут дело. Это происходит не только потому, что я в нашей семье самая младшая. Просто помимо того, что тётя Рая моя родная тётя, она ещё и моя крёстная, и вероятно на этом основании, она, что называется, взяла меня под своё крыло. Не знаю, можете ли вы представить это весьма сомнительное удовольствие, когда человек должен нести груз возложенных на него ожиданий не только своими родителями, но и другими членами семьи.

Мама по страшному секрету (хотя об этом знают все в нашей семье, а значит никакой это не секрет) рассказала мне однажды, что, когда я родилась, тётя Рая просила отдать меня им с дядей Петей на воспитание, мол, у вас уже есть дети, а захотите ещё родите себе, вы ведь молодые, но мама, как она говорит, с негодованием отвергла это предложение. Что же касается папы, то мама ничего об этом не рассказывала, но мне почему то представляется, что он и в этой ситуации оставался верен себе и даже отпустил шуточку, типа, была дочка, стала племянница, делов-то, подумаешь…

Но, честно говоря, когда я об этом узнала, то вовсе не была шокирована и как ни старалась, не могла полностью разделить мамино возмущение. Чисто объективно, это было вполне логично. Им с дядей Петей уже в ту пору было около сорока, чего, спрашивается, ждать? Ну и немаловажный факт, не просто какой-то неизвестный младенец, а свой, проверенный, родная кровь опять же. Иногда я представляла себе, как это было бы. Ну, я имею в виду, если бы меня родители всё-таки отдали. Тётя Рая с дядей Петей и бабушкой Аней живут в большом, частном доме. Тётя с дядей в одной половине, а бабушка в другой. Это родительский дом папы и тёти, который нравится мне своей чистотой, немного старомодным уютом и покоем. Там хорошо пахнет влажным деревом и какой-то пряной травой, помню этот аромат с детства. Даже сейчас, едва заговорила о нём, первым делом вспоминается этот запах, а потом уже всё остальное. Мне кажется, я даже знаю, в какой бы я комнате жила. В той небольшой и очень светлой, похожей на веранду из-за большого окна с низким и широким подоконником-лежанкой. Сейчас там гардеробная и гладильня из-за того, что комнат в доме слегка больше, чем людей. Ещё мне очень нравится, что она самая дальняя, хотя это никогда не являлось препятствием для настроенных на активное общение и коллективную деятельность членов нашей семьи. Я размечталась, как слушаю музыку, рисую, смотрю из огромного окна на маленький фруктовый сад и ухоженный цветник поодаль, который радует глаз, благодаря неутомимой заботе бабушки Ани. Я с довольной улыбкой представляю, как трое взрослых людей носятся со мной, как с писаной торбой, не зная, как мне угодить… Приятно, что ни говори… Только бы это не было чересчур навязчиво, — закрадывается мне в голову беспокойная мысль, а то изголодавшиеся по детской непосредственности и милой улыбке ребёнка, они чего доброго и шагу мне ступить не дадут без очередной порции наставлений и сопутствующих инструкций. Я же говорила, время от времени, меня заносит. Вот и сейчас, я уже вовсю рассуждала таким образом, будто моё великовозрастное удочерение и переезд, дело абсолютно решённое.

Ничего, — всё ещё продолжала я в том же духе, — думаю, с ними я сумею договориться о соблюдении личных границ. Зато в остальном — красота! Никаких тебе ехидных замечаний от сестры по поводу моего прикида, никаких поднятых вверх в недоумении от моей непроходимой глупости Пашкиных бровей, никаких шуточек от папы, сглаживающих, по его мнению, острые углы, а как по мне, так по большей части их обнажающих. Да и мама, говорливая, беспокойная, постоянно за всё переживающая, наконец-то отдохнёт, — мстительно думаю я, глядя сейчас на её шевелящийся рот.

— Александра! — громко, даже с каким-то возмущением говорит вдруг мама, и я вздрагиваю, — Ты где опять витаешь!? С кем я разговариваю?! Вот и Лиля Муратовна говорит то же самое… Я спрашиваю тебя в который раз, что ты с тройками своими собираешься делать?

Я начинаю что-то бубнить по поводу того, что ещё куча времени, и впереди ещё ВПР-ы, а итоговая оценка, в основном, выводится по ним. Ну и всякое такое, о чём знает каждый, чьи родители возвращались со школьных собраний не вполне, скажем так, удовлетворённые. Мама ещё что-то говорит, как всегда, в основном то, что положено говорить в таких случаях родителям, чтобы семья считалась благополучной и что с той же скоростью пролетает мимо, не задерживаясь и ни в малейшей степени не касаясь ни одного из органов чувств, и уж тем более сознания. Больше всего сейчас я хочу незаметно слиться и исчезнуть в своей комнате. А ещё мне бы хотелось выйти на улицу, хотя бы на час, чтобы встретиться с ребятами. Как назло, во время своей оправдательной речи, чтобы уйти от всевидящего маминого ока, я ляпнула, что мне нужно готовить реферат по физике. И кто меня тянул за язык? Хотя мама в запале своей речи может об этом и не вспомнить. Такое уже было много раз. Сейчас она пойдёт готовить ужин, а там объявятся папа и прочие члены семьи (лучше лишний раз не называть их имена от греха подальше) и мама переключится уже на что-то другое. Благо наш дом недостатка в этом не испытывает никогда.

Глава 2

Вчера мне выйти так и не удалось. Всё-таки мама, как назло выдуманную информацию про реферат запомнила очень хорошо, и к тому же не сильно переключилась на других. Так всегда бывает с мамой после какой-нибудь встряски, которой может послужить, что угодно. Так было, например, после того, как я выбрила половину затылка, а затем выкрасила волосы в сиреневый цвет, или когда бабушке показалось, что от моей куртки пахнет табаком (откровенно говоря, ей не показалось) или когда сама мама решила, что у нас с Юркой опредёлённые отношения, — вот хохма, мы с Юркой долго смеялись, надо же такое придумать, причём бесполезно было говорить, что мы с ним друзья и что бедный Либерман безнадёжно влюблён в Дашку. Мама сначала тоже хмыкнула, наверное попыталась на секунду представить их вместе, а потом строго заметила, что одно другому не мешает.

Ну или вот родительское собрание, та ещё встряска, после которой мама тут же развивает бурную деятельность, которая по её мнению должна каким-то образом меня организовать, стимулировать, направить в нужное русло и не дать скатиться по наклонной плоскости. Мама спохватывается, доказывает отцу, что они меня запустили, что я отбилась от рук, связалась с дурной компанией и что (и это для меня самое ужасное), необходимо усилить контроль за моим поведением и успеваемостью. Всё это мама сообщила папе за ужином с таким видом, будто меня за столом нет. Наверное, ей казалось, что именно так должны поступать родители, которым не плевать на своих детей. А папа посмеивался и говорил, что возможно пришло время вспомнить про старый, добрый домашний арест.

И это при том, что Дашка преспокойно заявилась домой чуть ли не в десять часов! За брата я и не говорю, ему вообще многое позволяется только на том основании, что он парень. И где, спрашивается, справедливость?

Вот странное дело, если ты красавчик, да к тому же спортсмен, тебе и за учёбу можно сильно не париться. Учителя женского пола, а их в нашей, да и в любой другой школе процентов девяносто, всегда лояльны к таким субъектам, как мой братец. К тому же у него на каждый случай железная отмазка: он или на соревнованиях, или готовится к соревнованиям, или чертовски устал после соревнований. Даже школьная администрация негласно, конечно, рекомендует не сильно нагружать спортивную гордость школы учёбой. Да и дальше у таких, как наш Пашка, всё будет тип-топ. Его в любой вуз возьмут с руками и ногами. И он знает это чуть ли не с пятого класса. Он и в институте будет так же триумфально перемещаться с курса на курс по прямому пути, освещённому его счастливой, легкоатлетической звездой без помех и особых усилий. Ну а с Дашкой тоже всё просто, хотя она как раз никаких звёзд — и это ещё очень мягко выражаясь, — не хватает. Но…

Моя сестра очаровательна, коммуникабельна и к тому же чрезвычайно активна. Она бесспорный лидер и умеет находиться в нескольких местах одновременно. Не спрашивайте как, мне это неизвестно, но это чистая правда. Она ведущая всех школьных, часто городских и даже краевых мероприятий. Если нужно встретить важных гостей, Дашку снимают с уроков и для пары дают ей иногда Пашку, если он конечно не на тренировке или соревновании.

Дарья с пятого класса занимается народными танцами, поёт в казачьем хоре и посещает театральную студию. И хотя особыми талантами похвастаться не может, неизменно исполняет ведущие партии и играет главные роли. Вот что значит эффектная внешность!

С ребятами, которых мама после встряски неизменно называет дурной компанией, я встретилась только на следующий день после школы. Имела полное право, ведь в дневнике красовалась заслуженная четвёрка по физике за сделанный-таки, хоть и не заданный реферат.

Ребята — это мои друзья — Юрка Либерман, про которого я уже немного рассказывала и Олежка Кабан — друг детства. А также бывшая подруга Светка Костюкова, которая об этом пока не знает. Ну, о том, что она бывшая. По какой-то причине, я не могу вот так вот взять и объявить ей об этом, хотя время от времени очень хочется. Хотя нет, конечно, я знаю по какой причине, да просто из малодушия. Я и «по какой-то…» написала тоже поэтому, типа я не понимаю сама с чего это вдруг. На самом деле, мне это отлично известно. Я это делаю намеренно, чтобы просто не говорить, что я трус, то есть трусиха. Говорить такое о себе, согласитесь, чертовски трудно, да и кому хочется. А ещё неприятнее становится от мыслей о том, что кто-то об этом узнает, хотя я стараюсь делать всё, чтобы этого не случилось.

Светка перешла в разряд бывших подруг, потому что в седьмом классе её стало просто не узнать. Как вернулась в конце августа из своего Волгограда, так и перестала быть самой собой. А значит и моей подругой.

Такое впечатление, что на летние каникулы уезжал один человек, а вернулся совсем другой. Заносчивый, самовлюблённый и неприятно симпатичный.

И ещё меня бесит, что она очень изменилась за лето, а я совсем нет. Светка вообще как-то очень неожиданно стала резко выглядеть, как девушка. Причём девушка привлекательная и которой прекрасно известно об этом. Она стала носить мини и короткую стрижку и это ей очень идёт.

А ещё у Светки откуда-то вдруг взялись длинные, красивые ноги, женственная фигура, модные шмотки, ну и прочее. Но дело даже не во внешности, человек ведь имеет право выглядеть хорошо. Никто не виноват, что не у всех это получается. Но Светка изменилась и внутренне. Началось с того, что она стала требовать, чтобы её называли Ланой, потому что Света — это отстой. Представляете? Но это ещё что, у неё и тон появился такой, знаете, покровительственный что ли. Она говорит со мной, как будто мы с ней находимся на разных этапах эволюционного развития. И она, разумеется, стоит на гораздо более высокой ступени, чем я.

Нет, Светка (вот спецом не стану именовать её этой приторной Ланой!), конечно, прямо этого не показывает, но мне и не нужно, я и без этого всё вижу. Например, как она поджимает насмешливо губы, когда я спрашиваю, что такое лонгслив или зеваю в ответ на её бесконечный рассказ о том, какой фурор она произвела в Волгограде, когда гостила целый месяц у своего отца в его новой семье.

Да, и вот так бывает, между прочим. Светкины родители развелись, но сохранили нормальные отношения, несмотря на то, что мать её вышла снова замуж, а отец женился. И в обеих семьях появились дети. У матери и отчима — сын, а у отца со второй женой — ещё одна дочка. Теперь у Ланы-Светланы целая куча новых родственников, а кроме того единокровные и сводные братья и сёстры. Откровенно говоря, я особенно не вникала, кто там кому и кем приходится. По-моему, они и сами не очень хорошо в этом пока разобрались. Светка точно, хотя и строит из себя крутую фифу.

Похоже на то, что ей скучно с нами, тремя стрёмными лузерами. Вполне возможно, что она нас даже стесняется и именно поэтому стала так редко к нам присоединяться. А если и делает это, то ещё неизвестно по какой причине. Очень может быть, что просто по привычке, как-никак мы с ней и Олегом выросли в соседних дворах. Это, как говорится, во-первых.

Во-вторых, что ни говори, а Юрка восьмиклассник, его многие знают, а после той знаменитой драки, он как будто бы и не такой уж и лузер. Ну и в-третьих, Светочка тусуется с нами только, когда у неё отсутствует лучшая альтернатива.

Общаться с ней стало ужасно тяжело. Вот честно. Все разговоры сводятся к шмоткам, то есть нормальному прикиду, который она обсуждает, не поверите, — даже с пацанами! Ну конечно, я же не в теме, со мной и говорить не о чем. А ещё она всё время интересуется, кто с кем дружит, кто у кого в контакте, кто кому нравится, кто классный, а кто нет, причём исключительно внешне, конечно, — другие сферы человеческой личности её не интересуют. Ну и так дальше, обычный такой нимфеточный набор. Скукотища.

А Юрка как будто этого и не замечает. Он, кажется, всерьёз увлёкся дискуссией о преимуществе европейского образования над российским, хотя изначально милый Светик всего-навсего произнесла, что ни за что не останется здесь после окончания школы.

Про Светку, кстати, всё сразу можно понять, стоит хоть раз услышать, как она произносит это «здесь». Типа это такое тухлое место, которое ещё кое-как разве что может сойти для нас, но для неё, конечно, ни в коем случае.

Я демонстративно зеваю, чтобы дать понять этим олухам, как отстойно мы проводим время и какая всё-таки Светка зануда, хоть Ланой назовись она, хоть нет. Эта перелицованная с Шекспира шутка, представляется мне довольно удачной, и я фыркаю от удовольствия, так что Светка мельком взглядывает на меня, как на пустое место и тут же отворачивается… Я продолжаю веселиться, воображая вытянутые лица моих приятелей, если они поймут, что я вот так вот запросто цитирую Шекспира. Да, Светочка, это тебе, не собственную тысячную фотку запостить в сети!

Потом до меня доходит, что никому здесь ни до меня, ни до Шекспира дела никакого нет и вообще, по большому счёту, мы все сами по себе, хотя и собираемся чуть ли не каждый вечер в моём дворе за большим, деревянным столом, чудом сохранившимся с незапамятных времён.

Мне кажется, что я в данную минуту одинока точно так же, как если бы вообще никуда не выходила, а оставалась бы в своей комнате. Или даже запертой в каком-нибудь бункере. Там, возможно, было бы даже легче, так как все мои мысли и чувства были бы направлены на поиск того, как выбраться. Если бы, конечно, я вообще захотела выбираться. Мне было бы не до размышлений об одиночестве вообще и моём, в частности.

А здесь вроде бы и люди, и общение, а я чувствую себя так, будто я совсем-совсем одна. От этих мыслей, настроение у меня резко ползёт вниз. У меня вообще так часто бывает. Вот такие перепады. Только что веселилась и вдруг, бац, всё меняется неуловимо и вот я уже погрузилась в какую-то чёрную меланхолию из которой не видно выхода.

Потом что-то происходит, это может быть что угодно, — неожиданная встреча и какой-нибудь лёгкий, ни к чему не обязывающий разговор, телефонный звонок или просто спонтанное решение свалить к чёрту с алгебры, да ещё в какой-нибудь приятной компании, или просто дождь кончился, да что угодно, и вот уже даже и самой не верится, что совсем недавно мне казалось, что я немедленно задохнусь от злобы и безысходности.

Однажды мама, заметив такое моё состояние, сказала папе, что это нормально в моём трудном, переходном возрасте. И главное, произнесла эти слова шёпотом, как будто она врач, а я тяжелобольная и родные интересуется у неё, сколько я ещё протяну. А папа ей возразил тогда, что возраст в котором я нахожусь, не трудный, а нежный. В смысле, очень ранимый. Несмотря на то, что мы люто ненавидим всех на свете. Я могла бы ответить этим знатокам возрастной психологии, что больше всего у нас претензий к себе, и если уж мы кого-то ненавидим, то в первую очередь, себя.

По крайней мере, ко мне это имеет самое непосредственное отношение, и я почти всё время учусь жить с этим, преодолевая себя. А это невероятно трудно, и сложней всего, что почти никогда не удаётся забыть о том, что всё плохо и расслабиться. Точнее, удаётся, но очень редко. Знаете, чего мне бы хотелось больше всего? Узнать, это пройдёт вообще когда-нибудь или нет? А может это только у меня так? Я знаю, что нет, даже чисто статистически этого не может быть. Но иногда всё же подобные мысли приходят мне в голову. Ну, типа, вдруг, я вообще психически неполноценная? Но говорить об этом я не буду. И не только потому, что не у кого. Просто о таком не говорят.

Это только на классном часе, приглашённый Лилечкой психолог вещает с широкой улыбкой, мол, приходите, мои двери всегда открыты (вообще-то не всегда, а только в рабочие дни, с девяти до четырёх).

А на деле, если даже прийти, — то вместо реальной помощи о том, как сделать так, чтобы каждую минуту тебя не разрывало и не плющило, и чтобы тебе не хотелось время от времени, но с завидной регулярностью замуровать саму себя в какой-нибудь стене или убежать на самый край света, где тебя никто не знает, и ты никого не знаешь, и всем ровным счётом на тебя начхать, — тебе дадут заполнить какую-нибудь идиотскую анкету, ответить на пятьсот вопросов какого-нибудь уродского теста и напоследок угостят отстойной лекцией на тему о том, как важно слышать и принимать себя.

Я знаю, потому что, во-первых, кое-что почитываю, как вы, наверное, уже поняли. А во-вторых, наша отличница Наташка Дёмина ходила, чтобы избавиться, как она говорила от синдрома отличницы, который мешает ей, оказывается, в полной мере наслаждаться жизнью. А я даже не знаю с чего она это взяла, потому что насколько можно заметить, самое большое наслаждение Наташка получает именно от осознания того факта, что она отличница.

То есть то, что она лучшая, по крайней мере, в учёбе, делает её почти счастливой. А если она от этого избавится, то что же останется? Мне очень хотелось прямо спросить её об этом, чтобы услышать, что она ответит.

Но потом я передумала, так как зная Наташку, на искренний, а значит, интересный ответ нечего и рассчитывать. Это маленький такой человек в футляре. Нет, ну честно. Она говорит только то, что заведомо одобряется и то, что хотят от неё услышать. Вот он синдром отличницы в действии. Никому неизвестно, что чувствует такой человек на самом деле, уверена, что даже ей самой. Вот интересно было бы взглянуть на неё, когда она спит, может хотя бы во сне она настоящая? Для неё учёба — это всё. Самое главное в жизни. И ей главное быть первой всегда. Первая, значит лучшая. А иначе проиграла. Я вот думаю иногда, когда это начинается? Наверное, довольно рано, потому что я хорошо помню, как Наташка рыдала в четвёртом классе, каждый раз, как только её команда проигрывала в пионербол! Честное слово. Плакала навзрыд так, будто ей сказали, что все её пятёрки — липовые, а потому автоматически аннулируются.

Так вот, Наташка Дёмина сходила к психологу, а потом сдуру взяла и нам об этом рассказала. В раздевалке после физкультуры. И добавила, что ей стало заметно легче. То есть, говорит, психолог помог. А я так думаю, что чёрта с два. Во-первых, она как убивалась за свои пятёрки, как тянула руку на каждом, на каждом, блин, уроке! так и продолжает в том же духе, а во-вторых, такие люди, как она так уж устроены. Ни за что не признаются, что у них что-то не вышло, или они хотя бы в чём-то не преуспели. Будут страдать, мучиться, но строить хорошую мину при самой паршивой игре. Мне даже жалко Наташку. Ведь в этом виновата не она, а её родители, вернее её мамаша, выбивающая из неё эти долбанные пятёрки с первого класса и при этом искренне считающая, что именно так и поступают хорошие родители. Те родители, которым не всё равно. Вот ведь ужас-то. А самое страшное, что теперь и Наташка так же считает. И даже уверена, что это её собственный выбор. Я не сомневаюсь, что и своих детей она будет воспитывать точно так же. Как её мать — эта вездесущая, ярая активистка и председатель родительского комитета. Нет, не председатель — председательша. Это название ей гораздо больше подходит. По-моему, её побаивается даже наша классная Лилечка.

Так что, повторюсь, я даже сочувствую Наташке. Хотя она и не поймёт этого ни за что. Наоборот, считает, что это со мной что-то не так, ведь мне всё фиолетово. Она сама однажды высказалась таким вот образом. Но это неправда, только вот с такой, как она зубрилой, я говорить на такие темы не стану.

Светка неожиданно засмеялась этим своим противным и тоже новым смехом так высоко, что я вздрогнула и словно очнувшись, прислушиваюсь нехотя к разговору — боже мой! Она продолжает разглагольствовать о том, как уедет к папочке в Волгоград и будет поступать там.

А Юрчик кивает и смотрит на неё такими глазами, как будто в жизни не слышал ничего умнее. Я тогда, понятно, даже не догадывалась, чем вызван этот его интерес к такой теме.

Ну надо же, — думаю я с неожиданной злостью, — чем плюгавее пацан, тем больше ему нравятся красивые девчонки. Я смотрю на Юрку и очень надеюсь, что на моём лице хорошо видно всё презрение, которое я в данный момент испытываю.

— Поверить не могу, что вы всё ещё это обсуждаете… — произношу я свистящим от отвращения голосом, — Светик, а тебе не кажется, что говорить так долго о поступлении куда-либо в седьмом классе, несколько э-э… рановато??

Светка открывает рот, чтобы что-то ответить, (серьёзно? она в самом деле считает, что меня интересует, что она там будет отвечать?) но после секундной, буквально паузы, я продолжаю:

— Кстати, Юр, Дашка о тебе спрашивала… — здесь уже пауза чуть подольше и то того стоило: я замечаю, как Светочка, поджав губы, демонстративно смотрит в сторону, а Юрка с недоверчивой надеждой на меня.

— Да ладно, не гони… — говорит он, фальшиво ухмыляясь, чтобы показать насколько это ему неважно и этим выдаёт себя с головой.

— Правда… — вру я дальше, как ни в чём ни бывало, — А почему, говорит, тот парень больше не заходит, Юра, кажется?

Я не знаю, зачем это делаю иногда… Ну то есть вру, прикидываюсь, а бывает и специально делаю неприятные вещи. Главное, мне от этого не только никакой выгоды нет, но даже и наоборот, противно как-то потом становится. Как будто вымазалась в чём-то. Но ничего поделать с собой не могу. Как только мне что-то не нравится, мне нужно тут же обязательно влезть туда с ногами и сделать всё, чтоб стало ещё хуже. И ведь знаю же, что никому от этого лучше не станет, и всё равно делаю! Главное, и Юрка в глубине души прекрасно знает, что я вру, он ведь не дурак, и понимает, что интересоваться его сиятельной персоной такая девушка, как моя сестра будет не просто в последнюю очередь, а… никогда. Самое большее, на что она способна, это сообщить, что видела у нас на лестнице чудика похожего на гоблина, который почему интересовался мной. Но… так велико его тщеславие, что какое-то время оно убаюкивает его здравый смысл.

Наступает тишина. Юрка задумывается, нервно тряся ногой. Светка с обиженным и недоступным видом смотрит в телефон, и только Олег тихо улыбается своим мыслям. Я уверена, что сейчас он ужас как далеко от нас. Олегу четырнадцать, его и моя мама в нашем раннем детстве даже немножко дружили, и он смеётся, подкалывая меня, что мы с ним на один горшок ходили. Но вообще Олег Кабан такой грустный философ. Или философов весёлых не бывает?

Он очень хороший друг, но часто у него бывает такой вид, как будто он заблудился. Или смотрит на тебя странным взглядом, словно не сразу узнаёт. Мама моя говорит, — не от мира сего. А Светка просто считает чудилой. И иногда вздыхает при этом. Ну конечно, Олежка ведь симпатичный парень, и как жаль, что такой экземпляр пропадает просто так. Можно сказать, зря. А не от любви к ней, например. Ну, так она, скорее всего, думает.

А ещё он единственный сын в очень обеспеченной семье. Поэтому упакован неслабо так, а для Светки это очень важно. А вот Олегу, по-моему, всё равно. Вообще, у него такой вид часто бывает. По-моему, он называется — отрешённый. Он иногда смотрит на нас с лёгким удивлением, как будто не понимает, неужели можно всерьёз говорить на эту тему? Ну а потом улыбается добродушно так и кивает, что на его языке, наверное, означает — да, действительно, а почему бы, собственно, и нет?

И ещё мне кажется, что мы ему не слишком-то и нужны. Потому что по большей части, он погружён в себя и выныривает оттуда, да и то неохотно, только если к нему обратиться напрямую. Я вообще заметила, что ему легче общаться один на один. Вот, например, с ним вдвоём, мы можем говорить обо всём на свете и сколько угодно. А вот там, где уже больше двух человек, Олег словно закрывается. Подозреваю, что и к нам он выходит только потому, что в другом месте ему ещё хуже.

Если никого из нас во дворе нет, он так и сидит один за большим, деревянным столом. А если там занято, то на детской площадке под старым грибком. И при этом, у Олега даже выражение лица не меняется.

Его родители как-то странно беспокоятся о нём, и если он хотя бы недолго задерживается с нами, а больше он ни с кем и не дружит, то мама идёт его искать. И зовёт несмело так в сумерках: «Олежка-а-а…» Он говорит в таких случаях совершенно серьёзно: «Мне пора», и не глядя ни на кого, не обращая внимания на наши смешки или подколы, быстро уходит.

А Кабан, просто потому, что фамилия его Кабанов, вот и всё. На самом деле я ещё не встречала человека, которому бы так отчаянно не подходило его прозвище. Но поди ж ты, кликуха эта нелепая приклеилась намертво. Вот бывает же! Хотя чего я удивляюсь, так чаще всего как раз и бывает. Даже мы, его друзья, говоря о нём, сплошь и рядом используем не имя, а это глупое погоняло. Так что уж тут о других говорить.

Вообще с этим делом творится какая-то неразбериха. Никогда нельзя с уверенностью сказать, есть у человека какое-нибудь прозвище или нет. И даже если ответ утвердительный, то ещё неизвестно насколько его хватит. Потому что далеко не все прозвища отличаются долголетием.

Скажем, мой одноклассник Максим Верник с первого класса отличался довольно плотной комплекцией. И это ещё мягко говоря. И одно время его дразнили Пухлым. И сейчас мало что изменилось, я имею в виду его округлую фигуру, но никто его так уже не называет. Даже за глаза. Хотя Макс — совсем не тот человек, кто активно с этим боролся, он, говоря начистоту, рохля такой. Прямо видно, что его внутренне содержание целиком соответствует внешнему. Одним словом, ни рыба, ни мясо. Тем не менее, прозвище не прижилось. Теперь он просто или Макс, или чаще Верник. И всё.

Или та же Светка. Вот она хоть тресни, не будет Ланой, как бы этого не хотела. Как была Светка, так и будет. И я, или кто-нибудь другой, здесь совсем не причём. Просто прозвища, они как люди, появляются вне зависимости от нашего желания. У них какая-то своя жизнь, долгая или короткая, никто не может сказать заранее, но живут они иногда даже дольше самого человека.

Как в дедушкином пригороде, есть, например, восьмиквартирный дом Вити Цыгана. Что это за Витя Цыган и почему целый дом, пусть и неофициально, но носит его имя, мне выяснить не удалось.

Дедушка Митя на мои расспросы только хитро щурился, и говорил, что был такой довольно известный деятель — Витя Цыган. И всё. С таким же успехом, можно было просто попросить меня отвалить. И хотя по моему деду часто нельзя понять, шутит он или говорит серьёзно, но тут мне сразу стало ясно, что он или сам не слишком в курсе дела, или попросту не хочет распространяться на эту тему.

Но только все, включая и его самого, если захотят объяснить дорогу проще и понятнее, так и говорят: «Слева от дома Вити Цыгана» или «Да тут недалеко, пройдёшь через парк, и если выйти со стороны стадиона, то это сразу за домом Вити Цыгана».

И главное самого этого Вити Цыгана много лет, как уже нет, а домов точно таких же, двухэтажных и восьмиквартирных из красного кирпича, штук семь в ряд стоят, однако имя собственное есть только у этого, ничем неприметного с виду дома.

Или вот наша Лилечка, то есть Лиля Муратовна, учитель русского языка и литературы, и к тому же наш классный руководитель. Она моментально, чуть не с первого дня стала Лилечка. Никто и не вспомнит, кто первый её так назвал, по-моему, тут вообще имело место одномоментное коллективное решение. Интересно, такое случается?

Она маленькая, ростом с некрупную пятиклассницу, худенькая и голос такой, что не сразу понятно, говорит она или воркует. Во всём её образе есть что-то трогательно-восторженное и… птичье: круглые глазки-бусинки, маленький, остренький носик-клювик, тоненькие ручки-лапки. Иногда я слушаю её и представляю, как она забудется, увлёкшись, и перейдёт на птичий, то есть на свой родной язык. И услышим мы, предположим, вместо вдохновенного спича о современности и актуальности гоголевской комедии «Ревизор», нежную трель: «лиль-лиль, лиль-лиль». Ну, правда, Лилечка и всё тут!

А вот у меня, насколько мне известно, нет никакой клички. По крайней мере, мне очень хотелось бы на это надеяться. Ну, есть, как и у Лилечки, производное от моего полного имени — Алекс. Я так даже представлялась, да у меня и ник такой. Просто раньше мне нравилось, если ко мне так обращались. А теперь нет. В свете моей, так сказать, представительности и совсем не бросающейся в глаза женственности, (это тоже, ещё мягко говоря), данное имечко звучит весьма двусмысленно.

Вот ещё за что «спасибо» нужно сказать моим родителям. Что это вообще за манера давать универсальные имена своим детям? Мужские имена — девочкам и наоборот? Мама говорит, что в то время, когда я родилась, это имя было в моде. Не знаю, конечно, но мне кажется, что это не тот случай, когда нужно следовать модным тенденциям. Всё-таки человеку с этим именем жить, да и вообще «как вы яхту назовёте..». Я лично в это верю. К тому же с учётом всего остального, мои ФИО — Александра Станиславовна Дарецкая, — становятся просто бесконечными. Не говоря уже о том, что не вмещаются даже в классный журнал. Модное… Надо же придумать такое нелепое объяснение. То есть тут понятно, что думать, это меньшее из того, что родители делали, изобретая мне имя. Хоть бы тогда объяснить потрудились по-человечески. Сказали бы, нравилось нам очень это имя, или всегда мечтали так назвать самого неудачного из детей, поэтому и имя выбрали такое, усреднённое. Дашку, между прочим, они почему-то так не назвали. Или на тот момент оно ещё не вошло в моду? Имя у неё стопроцентно женственное и очень ей подходящее. И даже в сочетании Дарья Дарецкая не слышится никакой тавтологии, а присутствует, наоборот, красота и лаконичность. Оно даже звучит, как псевдоним. Так и представляешь яркую афишу, с которой она лучезарно улыбается, где большими буквами написано: в главной роли — Дарья Дарецкая!

Хотя Дашке не нравится её полное имя — Дарья, говорит, что оно подходит доярке, ну или какой-нибудь казачке станичной. И поэтому она всегда будет Даша. Ага, конечно… Хотя у таких везунчиков, как она и мой братец, всё возможно. По крайней мере, я бы не удивилась.

Вот что меня действительно удивляет, так это решение моих родителей заводить для чего-то третьего ребёнка, в то время, когда у них и так уже имелась парочка идеальных детей. Умных, красивых, здоровых, да ещё и разнополых, то есть полный комплект. Зачем им понадобилось добавлять к этой безупречной, семейной идиллии ещё одного ребёнка, да к тому же не просто далёкого от совершенства, а грубо нарушающего всю их гармонию, вообще не понятно.

Светка, когда мы ещё не были бывшими подругами и с которой я поделилась этими соображениями, как и вообще всегда и всем с ней делилась, предположила, что я была просто незапланированным ребёнком и возможно они не сразу спохватились, а потом было уже поздно и им, ничего не поделаешь, пришлось смириться с таким незавидным положением вещей. Понятно, что это всего лишь была Светкина версия, и она, скорей всего, совсем не собиралась меня этим задеть, но звучало это как-то весьма неприятно. Вроде как я, пусть и не по своей воле, но заявилась туда, куда меня не звали и где мне совсем не рады. И самое главное, чёрт его знает что делать, если вдруг это окажется правдой. А поскольку честно на этот вопрос мне никто никогда не ответит, то что же выходит, мне так и мучиться всю жизнь, теряясь в догадках, что думает мама, когда делает вид, что внимательно слушает меня с печальной улыбкой на губах??

Я настолько погрузилась в эти невесёлые размышления, что забыла, где нахожусь и с кем. Ну вообще-то это обычная тема для меня, когда я о чём-то сосредоточенно думаю. Мне даже отчётливо представилось, как мои родители, когда никто их не слышит, выясняют иногда хриплым и обвиняющим шёпотом, чья это промашка, и как вообще с ними мог произойти подобный казус.

Светка, которая решила, что я обиделась на неё, сказала, что напрасно я так реагирую, поскольку она как раз очень хорошо разбирается в таких вопросах, ведь у её папы и его новой жены именно так всё и получилось.

Эта женщина вдруг взяла и родила, хотя это совсем не планировалось, и даже выдвинула бедному Светкиному папе ультиматум, мол, или он женится, или до свидания. И пока отец раздумывал и метался, вся эта история выплыла наружу и стала известна Светкиной маме. И решение приняла уже она, можно сказать за всех. И тут как по заказу прямо, Светкиного отца как будто бы переводят в этот Волгоград, откуда, ну надо же какая неожиданность родом как раз новоиспечённая жена. И он, понятно, быстренько так сматывает удочки. Вот как всё произошло. Но если кому-то жаль Светку и её бедную маму, то это совершенно напрасно, потому что ни одна, ни вторая вовсе не напоминают убитых горем людей. Мать, тётя Лида как-то подозрительно быстро вышла замуж и чувствует себя, судя по всему довольно хорошо. Светка же вообще недавно заявила, что отношения с отцом у неё стали даже лучше, чем прежде, а с его новой женой они изначально прекрасно ладили. И ещё добавила, что всё это глупые выдумки про психологическую травму подростков после развода родителей, и что лично в их семье все от этой ситуации только выиграли.

Вообще в этом взрослом мире сплошная кутерьма и неразбериха. До абсурда доходит, бывает. Вот у Юрки Либермана тоже отец с матерью в разводе. А получилось как? Жили они себе жили, а потом вдруг папаша Юркин посчитал, что он женат не на правильной жене. Но хотя, наверное, нет, это случилось не так уж вдруг, но всё-таки случилось. Одним словом, этот славный муж и отец в какой-то момент решил, что с русской женой его в рай или куда там не пустят. Рядом должна быть женщина своей веры. И вот на этих смехотворных основаниях, он пять лет назад развёлся с Юркиной матерью и почти сразу же женился на еврейке. А потом почти также мгновенно отчалил с ней в Израиль. На историческую, так сказать, родину.

И вот эти, с позволения сказать, взрослые люди после всего ещё рассуждают о трудностях переходного возраста и нестабильности психического состояния в этот период! Честное слово, детский сад какой-то.

Но в отличие от Светочки, Юрка считает отца предателем и никаких сантиментов с ним не разводит, хотя и с матерью у него отношения натянутые и неровные. Но Юрка вообще такой, неуживчивый и колючий. А ещё ужасно ехидный. Он всё время как будто ждёт нападения и потому перманентно находится в состоянии боевой готовности. И практически всегда нападает первым. Мне кажется, он слишком буквально понимает поговорку про лучший способ защиты. Поэтому-то у него и друзей почти нет, кроме нас с Олегом и Светкой да парочки старых приятелей. Его и учителя терпеть не могут, потому что он гораздо умнее некоторых из них, и не стесняясь демонстрирует это, часто вставляя им шпильки, задавая вопросы, которые их ставят в тупик, бесцеремонно указывая на ошибки или слабую осведомлённость. Как только он поднимает руку, а то и высказывается с места, у многих прямо вытягиваются лица. Кроме, пожалуй, нашей Лилечки, но она — это вообще особый случай.

А что касается прозвищ, то наш двоечник и прогульщик Семён Бондарь назвал меня однажды Дорой, типа от Дарецкой, наверное. Грамотей, блин, даже не заметил, что там корень другой. Но мне это совсем по другой причине не понравилось. В этом имени явно слышится что-то громоздкое, дородное и несуразное: ДО-РА. И я даже сказала, что если он ещё раз меня так назовёт, то сильно пожалеет. Я тогда не знала точно, что сделаю, но наверное вид у меня был весьма убедительный, потому что больше я ни от него, ни от кого другого ничего подобного не слышала.

А вообще Юрка, когда мы заговорили об этом, заметил со смехом, что я к своему счастью не знаю, что такое обидные клички, вот его, например, часто называют хоббитом и я подумала, что действительно всё познаётся в сравнении. Потому что, если тебя называют хоббитом, это действительно жесть. И возможно Юркина готовность к нападению, связана ещё и с тем, что он знает, как уязвим в плане своей, ну очень своеобразной внешности. Это его триггер, уязвимое место, которое саднит, как рана без кожи, а потому он всегда под защитой высокого напряжения, как оголённый провод. Не знаю, кто как, а лично я его очень хорошо понимаю, наверное поэтому мы и подружились.

Ну вот, Юрка — хоббит, а Олег, значит, Кабан. И это несмотря на то, что он высокий и подтянутый, с правильными чертами лица, прямыми, русыми волосами, длинной, косой чёлкой, которая ему очень идёт и постоянной, какой-то извиняющейся полуулыбкой на лице. Как будто он боится, что кому-то мешает и этой смягчающей улыбкой просит прощения за своё присутствие.

Но вообще другого бы засмеяли, а Олега не сильно трогают. Что-то в нём такое есть, что-то неясное, глубокое, что не даёт позабавиться вволю, потому что об него, а точнее о его взгляд, ну как будто спотыкаешься. И даже не сразу понимаешь, в чём тут дело. Юрка мне рассказывал, что при знакомстве с Олегом, ему тут же захотелось спросить: «Эй, братан, что с тобой не так?!»

Но потом, он, видимо, привык к Олегу, как и мы со Светкой, и уже не реагировал так остро.

А ещё мне кажется, что если бы моя мать вздумала вот так же разыскивать меня чуть ли не с фонариком, то я бы уже, наверное, набирала телефон доверия какой-нибудь социальной службы, чтобы пожаловаться на насилие над бедным подростком. Надо мной, то бишь. Это же позорняк, ниже плинтуса. А Олег — ничего. В том смысле, что не протестует. Его это даже не цепляет.

По-моему, он вообще на разные там родительские происки не обращает внимание. Ему кажется, что это пустяк. Я однажды не выдержала и спрашиваю: «Зачем ты позволяешь матери забирать тебя домой, как пятилетнего?» А он не понял даже о чём это я, и пожал плечами, — она же, говорит, волнуется.

Обычно Олег сидит молча и довольно редко подаёт голос, хотя выглядит вполне довольным, только глаза его… Грустные такие и будто смотрят не наружу, а внутрь. Так что совсем даже непонятно, нравится ему с нами время проводить, привык он, или просто от нечего делать.

…Наконец, Светка резко поднимается, как будто только что вспомнила о каком-то чрезвычайно важном деле, бросает небрежно: «Пока!» сразу всем и медленно так удаляется, чтобы мы смогли в полной мере оценить её классную фигуру и элегантную походку, разумеется, тоже новую. Я смотрю ей вслед и испытываю смешанные чувства.

Здесь и чувство вины, за то, что обидела подругу, пусть и бывшую, но она ведь об этом ещё не знает, и досада на себя, вечно я говорю, а потом думаю, и раздражение на Светку — зачем она так сильно изменилась! Всё ведь отлично было у нас. Никаких секретов, никаких недомолвок, дня не могли друг без друга прожить. Что бы у меня ни случилось, плохое ли, хорошее, первым делом я должна была поделиться со Светкой. А если сделать это немедленно не получалось, то я находилась в предвкушении, как расскажу ей об этом. И что она скажет, и как отреагирует, и как здорово будет потом всё это обсудить.

Мы с первого класса за одной партой, сколько нас не пересаживали, всё равно мы оказывались вместе. Теперь нет. Поссорились из-за какой-то ерунды, сейчас уже даже не помню из-за чего точно, и я пересела к Денису Кореневу. Просто он один сидел тогда. В тот же день мы со Светкой вроде бы помирились, ну просто стали общаться, как ни в чём ни бывало, но к ней вдруг Маринка Ливановская пересела. Ну и ладно, подумаешь. А ещё и в школу, и домой, мы чаще всего теперь идём отдельно. У неё то театральная студия, (помешались на ней все что ли!?), то факультатив какой-нибудь, ну а у меня художка, репетитор по математике или же с Юркой идём в парк, он у нас совсем рядом со школой. А если получается, то я отправляюсь после уроков сразу домой. Причём с удовольствием. Потому что точно знаю, что дома в это время почти наверняка никого нет. А это так здорово, потому что редко бывает.

А Светка теперь даже другой дорогой ходит. Из-за Маринки. Потому что той так удобнее. Светик и меня звала, давай, мол по Октябрьской теперь, чего мы всё по старинке, по задворкам. А я принципиально отказалась. И даже не потому, что по той улице дольше, это мне как раз безразлично, а просто это как-то… нечестно. Мы шесть лет с ней ходили нашей дорогой, а стоило появиться этой новенькой Ливановской, и здрасьте-приехали. Но дело, конечно, не в ней. Не в этой Марине. Дело в Светке. И в том, что она не просто сама изменилась, а изменила нашей дружбе. А мне почему-то всегда казалось, что мы будем подругами всегда.

И, кстати, больше всего меня цепляло то, что Светка, по-моему, даже не заметила, как мы отдалились друг от друга. А может, она даже рада избавиться от такой непродвинутой подруги, как я. Может, ей вообще стрёмно теперь со мной дружить. И она продолжает делать вид, что мы всё ещё дружим просто потому, что не находит подходящего повода, чтобы окончательно рассориться. Ну или по привычке.

Обо всём этом я вспоминаю, когда смотрю вслед бывшей лучшей подружке. Ещё я успеваю подумать, что как же везёт тем, кого не коснулись уродства переходного возраста. Например, таким, как моя сестра Дашка, как вот бывшая Светка, нынешняя Лана или та же Маринка Ливановская, хотя нет, у неё веснушки такие крупные и даже на лбу. Но я бы всё равно охотно с ней поменялась. Потому что если ты харизматичный и обаятельный, тебе даже веснушки к лицу. И такие люди просто не представляют, как же им повезло в жизни. Никаких прыщей, никаких непомерно длинных рук и ног, которые не знаешь куда деть или ходишь и загребаешь землю. Никакой жирной кожи, о ужас, одно это просто кошмар всей моей жизни! А лишний вес, а этот отвратительный, толстый нос, а дурацкие навыкате глаза, а круглые, лоснящиеся щёки?!!

О, я могла бы ещё долго перечислять, но думаю всё и так понятно, особенно если я добавлю одну совсем не маленькую, но существенную деталь: уже сейчас у меня тридцать девятый размер ноги. Ну о чём ещё тут можно говорить? Только, по выражению тёти Раи — обнять и плакать…

После того, как Светик так эффектно ушла, Олег долго смотрит на часы, затем тревожно оглядывается по сторонам, словно хочет убедиться, что никто за ним не следит, и бросив своё «Мне пора», ни на кого не глядя и опустив голову, как он это всегда делает, медленно уходит.

Моё настроение снова меняется, что находится в полном соответствии с известным фактом о лабильности подростковой психики.

И сейчас у меня умиротворённо-созерцательное состояние души с налётом лёгкой такой грусти. Я просто принимаю всё и всех, как есть. А значит, и себя в том числе. Будучи в таком настрое, мне не хочется злословить по поводу Светкиных закидонов и шутить на счёт прячущейся в кустах матери Олега, флюиды которой улавливает его внутренний, сыновний радар на любом расстоянии. А я это непременно сделала бы ещё полчаса назад. Но не теперь, нет… В данный момент я бы охотно согласилась разместить своё фото с подписью под мотивирующим высказыванием типа «Позволь себе быть собой, а другому быть другим». Или что-то в этом роде. А ещё, мои размышления по поводу собственной внешности и не только, в самом концентрированном виде выглядят так: «Ну, что я могу с этим сделать?»

И действительно, хорошо конечно хотя бы попробовать разок, каково это быть общепризнанной красоткой, но если это явно не твой случай, тогда как быть? Всю жизнь страдать теперь? Вот уж нет.

Тем более что при всём при этом во мне есть может и один, зато неоспоримый плюс. Я абсолютно реально себя оцениваю. И в этом отношении, меня очень сложно задеть. Не то, чтобы, конечно, я позволю это делать, но откровением, разрушающем все надежды и чаяния подобное точно для меня не станет.

Вот я, например, знаю, что никому из мальчиков не нравлюсь. И все это знают тоже. Ну и что?! Это ведь не делает меня человеком второго сорта, верно? Просто большинству нравятся стереотипы, а я выбиваюсь из общепризнанного представления о женской красоте. Но, во-первых, кто сказал, что общепринятое равняется единственно правильное, во-вторых, каноны, как известно вообще-то меняются, а в-третьих… Ну а в-третьих, это же ужасно, если все вдруг начнут походить друг на друга?! Разве нет? По меньшей мере, это, как минимум, скучно.

Жаль, что так я размышляю только, когда у меня вот такое вот меланхолично-позитивное настроение. А оно не так уж часто меня посещает. В основном, то, о чём я сейчас говорю либо жутко обидно, либо раздражает до чёртиков. Мало, кто задумывается о том, какой это отстой, когда ты можешь вот так вот запросто взять и пересесть к мальчику. Ну вот как я к Денису Кореневу. Потому что все сразу думают, что это что-нибудь да значит. А про таких, как я — не подумают. Всем и так ясно — ни черта это не значит. Просто со Светкой поцапались, вот она и пересела куда попало. И даже сам Коренев никаких чувств не высказал по этому поводу, а просто спросил недовольно: «Ты чё тут забыла, Дарецкая?» И хоть мне совсем не хотелось пускаться в объяснения, я ответила, что типа посижу тут, пока Алексеев не выйдет. До этого с Денисом Ваня Алексеев сидел, но на зимних каникулах он сломал ногу на катке, и она у него как-то неправильно срослась, и её снова ломали и снова делали, так что он до сих пор в гипсе и учителя к нему ходят домой, чтобы он типа не отстал от программы.

Вот, а Коренев хоть особенно и не протестовал, но скривился и протянул с кислой миной: «А чё сюда сразу, я чё рыжий что ли?» И захихикал, как умственно отсталый. Уверена, если бы к нему присела Светка, ну или та же Ливановская, он не вёл бы себя, как полный придурок, а уже бы порозовел от гордости и растекался бы малиновым сиропом.

Я, конечно, поинтересовалась у этого интеллектуала, не болит у него от постоянного чёканья язык, но сама подумала, что если большинство моих ровесников похожи на этого Коренева, то может в том, что у меня не стоит очередь из них, и нет ничего страшного.

Хотя иногда и зло такое берёт; и ничего ведь не сделаешь тут, даже предъяву некому кинуть, кто виноват в том, что я такая, какая есть. Я и сама всё это знаю, да только от понимания ни разу не легче.

Нет, всё-таки больше всего я устаю от себя. Жаль, что нет такой функции в человеке «выключить голову», она была бы у меня очень востребована. Ох, как же я надоела самой себе!

Обо всём этом я успела подумать, едва только ушли Светка с Олегом и мы с Юркой молчали, размышляя каждый о своём.

— Я почти уверена, что окончу жизнь в одиночестве… — неожиданно вырвалось у меня.

Мне кажется, я и сама не ожидала, что скажу это вслух. Юрка вздохнул и посмотрел куда-то в сторону.

— Знаешь, а я, скорее всего, уеду скоро в Израиль…

Он произнёс это так медленно, прерывисто и тяжело, будто говорить его заставляли ударами в спину.

Я смотрела на него молча, пытаясь как-то переварить услышанное.

— Ничего себе заявочка… — ко мне, наконец, вернулся дар речи, — И что это значит? Нет, я просто для себя хочу понять, в какой момент нашей беседы ты решил, что пора уже сообщить о своём намерении? Тебя тоже к папочке вдруг потянуло со страшной силой или что-то в моих словах про одиночество натолкнуло тебя на эту мысль?

Юрка хмыкнул и рукой махнул, мол, да брось ты, нашла, что сравнивать. А я ненавижу, когда он так делает. Ненавижу, когда вообще кто угодно так делает. Потому что это вроде как обесценивает тебя, как личность.

Ну, хорошо, пусть даже не всю тебя целиком, а только твои слова, желания или страхи, но всё равно ужасно неприятно.

— Но, кстати, ты не так уж далека от истины, — вставил он, как будто почувствовал, что я сейчас взорвусь, — Я имею в виду одиночество…

Я что-то ответила в том смысле, что всё ещё маловато информации, и тут его, как прорвало! Словно где-то внутри из него пробку вынули, которая не давала словам получить свободу. Я всего, конечно, не запомнила, но там было, кажется, всё.

И обида на мать, которая, оказывается, долгое время не разрешала отцу с сыном общаться, а Юрка был уверен, что такое решение она за него не имела права принимать, и вообще, может из-за этого он всю жизнь страдал и мучился… Тут он снова припомнил, что она его почти в восемь лет в школу отдала из-за того, что он был очень маленького роста и болел без конца. И вот теперь ему уже пятнадцать, а он только в восьмом классе, а мог бы преспокойно с Дашкой учиться сейчас в девятом и тогда, скорее всего, всё было по-другому. Учись они в одном классе, у неё было бы гораздо больше возможностей увидеть его, Юрку Либермана в выгодном свете и оценить его несомненные достоинства.

Я ничего не стала говорить об этих его нескончаемых, чтобы не сказать глупых фантазиях, потому что слишком уж была огорошена этой новостью.

А Юрка уже разливался про качество еврейского образования, признанного во всём мире, и рассказывал об этом долго и так волновался, будто хотел в этом не столько меня, сколько самого себя убедить. И что, если всё получится, то в девятый класс он уже пойдёт там. Но на шее ни у кого сидеть не будет, а сразу после школы начнёт работать, и будет сам оплачивать свою учёбу в университете, если вообще решит поступать. Потому что это должно быть самостоятельным и осознанным решением, а не родительским выбором.

Но самое главное, что меня потрясло просто, это слова Юрки о том, что он хочет… к своим…. Я вообще сначала подумала, что ослышалась и вытаращила глаза на него, оказывается, нет, я всё расслышала верно, и он совсем не шутит. Какие уж тут шутки… Он потом пояснил, что он тут… изгой, и всегда им будет. Хотя бы даже из-за своей смехотворной внешности. Он так и сказал «смехотворной», честное слово. Вот, мол, тебе и одиночество. Реальное, а не надуманное, как у меня.

Кстати говоря, я уже не раз замечала, что Юрка в глубине души считает меня этакой избалованной дитятей из благополучной семьи, которая, что называется, с жиру бесится. Сочиняет там какие-то проблемы, которых и близко нет, заморачивается всякой ерундой и даже имеет наглость грузить ею тех, кому на самом деле гораздо меньше повезло в жизни.

Помимо своего внешнего вида, глобальным основанием для такого мнения ему служит тот факт, что Юрик все свои полных пятнадцать лет живёт в однушке бывшего семейного общежития с матерью-невротичкой, помешанной на чистоте. Хочу сразу заметить, что это его слова, не мои.

Нет, про одну комнату — это точно, я там была и знаю, у них даже прихожей нет, открываешь входную дверь — и сразу комната. А я ещё злюсь, что мне комнату с Дашкой приходится делить. У нас, конечно, по сравнению с Юркиной жилплощадью — шикарные апартаменты. И это он ещё не видел папино родовое гнездо, то есть дом, где живут бабушка Аня и тётя Рая с мужем. И где меня в любой момент примут с распростёртыми объятиями. Не то, чтобы, я ж говорю, туда прямо собиралась, но думать о том, что есть на свете такое место, бывает иногда приятно.

Ну а что касается его мамы, то мне она даже нравится. Милая такая женщина, полная, но её это не портит и очень симпатичная, кстати: высокая и зеленоглазая, с целой копной волнистых, светлых волос. Они с Юркой вообще не похожи, это действительно очень бросается в глаза.

И я, конечно, Юрке никогда этого не скажу, но мне кажется, что по большей части именно этот факт Юрку больше всего и раздражает. Да-да. Я тоже раньше думала, что только девчонок интересует внешность. Ничего подобного. Мальчишек такие вопросы беспокоят ничуть не меньше. Особенно, если мама у тебя напоминает Николь Кидман или Ким Бессинджер, в российской версии, конечно, а сам ты, говоря откровенно, больше смахиваешь на Румпельштильцхена, и контраст, как говорится, налицо, или лучше сказать — на лице. И если вдобавок наблюдать ты это вынужден изо дня в день да ещё и на такой малой площади, то не стоит удивляться, что рано или поздно у тебя начнут возникать комплексы и разногласия с самым близким тебе человеком, причём по поводу и без.

И у них действительно очень чисто дома. Почти стерильно. Юркина мама, тётя Наташа, за этим тщательно следит. И она всегда спрашивает ещё с порога, помыли мы руки или нет. И Юрку это бесит, хотя за столько лет можно было бы уже привыкнуть, наверное, и простить маме эту маленькую слабость. Тем более что ничего не меняется. Юрка специально орёт, что нет, не мыли и даже не думали, и она каждый раз пугается по-настоящему. Даже удивительно. Она неизменно спрашивает про руки или запрещает пить сырую воду, а он огрызается и делает назло. И так постоянно. Как будто они играют в такую странную, бесконечную игру. Несмотря на то, что Юрка разговаривает с матерью, как последняя скотина, она этого как будто не замечает. А может просто привыкла.

Но в остальном, тётя Наташа славная и ко мне очень хорошо относится, скорее всего потому что у её сына, мягко говоря, не так уж много друзей. И улыбка у неё хорошая. Настоящая такая, не притворная, которой улыбаются большинство взрослых.

Многие, включая и их самих, об этом даже не догадываются. Но ведь это так заметно и так… отвратительно, разве нет? Вот мы буквально недавно встретили с мамой на улице её старую знакомую, и она начала фальшиво восторгаться, как я выросла, как будто это не естественный процесс, а какое-то моё личное небывалое достижение, к которому я пришла путём долгих и упорных тренировок. И, глядя на меня, улыбалась так натянуто и так искусственно своим небрежно накрашенным ртом, что я подумала, что лучше бы она взяла и просто плюнула в мою сторону. Это было бы честнее, я бы её даже зауважала, потому что я против вранья.

— А там? — спросила я, болтая ногой. Юрка непонимающе на меня уставился и я пояснила:

— Ну там, в Израиле, ты разве не будешь изгоем? — нога моя раскачивалась всё сильнее, к тому же к ней присоединилась вторая.

Я задала этот вопрос не потому, что меня сильно интересовал ответ, на самом деле, мне всё уже было ясно, но просто больше в тот момент в голову ничего не пришло, хотя мыслей в ней хватило бы на целый железнодорожный состав.

— Да ты что?! — Юрка даже руками развёл от моей дремучей непроходимости, — Там никто не станет оценивать человека по внешности, понимаешь? Там совсем другой менталитет, я же тебе только что, буквально на пальцах всё объяснил… А значит, я не буду там… выделяться. Там я буду свой, а тут я — вечный хоббит, чужак.

— И там чужак, — сказала я упрямо, не назло ему, я действительно так думала, — чужак, потому что это не твоя страна, я сейчас не о родине там и берёзках всяких, а просто — не твоя и всё, и язык чужой, и люди чужие, даже если вы в чём-то и похожи, они всё равно чужие… И вообще, — я отчаянно искала какие-то аргументы, так как мне казалось, что от этого зависит его решение, — ты вырос здесь, а не там, ясно?

— Ну и что? — фыркнул Юрка, — Тоже мне причина, ты ещё скажи «где родился, там и пригодился», как шапокляк какая-нибудь. И сам засмеялся своей шутке. То есть ему было смешно! И меня это прямо взбесило. И я ему кое-что на это ответила. Так сказать, от всей души. А чего мне церемониться с человеком, для которого дружба ничего не значит?!

В общем, я ему сказала, что он может катиться в свой Израиль сколько хочет. И на здоровье, и что раз он такой любитель шапоклячьих поговорок, так вот ему ещё парочка для коллекции: скатертью-дорога, потому как таких друзей иметь, то и врагов не надо…

Хотя здесь наверняка был явно перебор. Я поняла это уже потом. Но тогда во мне говорила какая-то непонятная обида, действительно непонятная, ну с какой это стати я отказываю человеку в праве жить там, где ему хочется?

Но то, с какой он лёгкостью об этом говорил, да ещё этот смех его идиотский в конце, как будто это действительно такая ерунда, которую не стоило даже и обсуждать.

В конце я не удержалась и сказала спасибо, что проинформировал меня заранее. Так, по крайней мере, сразу видно с кем имеешь дело. И пусть не надеется, плакать тут за ним никто не будет… И ещё что-то сказала, но уже не помню. Вот, а потом встала и ушла. Нет, даже побежала.

Так было нужно по двум причинам, во-первых, чтобы не нагородить чего-то похуже, хотя куда ещё хуже? А во-вторых, говорила я это очень высоким, вообще-то не свойственным мне голосом, а это верный признак надвигающихся слёз. Так что, по-любому нужно было убираться, чтобы не опозориться окончательно.

…Заснуть я долго не могла, всё лежала и думала, кто же виноват в том, что человек с нестандартной внешностью для того, чтобы его воспринимали серьёзно, должен куда-то уезжать? Обстоятельства? Государство, или этот, как его, менталитет? А может сам человек? Или другие люди? Ну, кто или что, в самом-то деле?!

А что если Юрка прав? И это единственный выход для таких, как он… или я? И что, может для меня тоже лучше уехать?

И я стала представлять, что бы я делала и как бы жила в другой стране. Но больше того, как я иду по какой-то чумовой улице вся из себя такая прикинутая и уверенная, в голову ничего не приходило. Да и вообще, всё было как-то непонятно и как-то далеко от меня. Было много вопросов, а ответов, наоборот мало И я подумала, что наверное ещё не готова это обсуждать даже сама с собой.

И ещё я ужасно злилась на себя, что сказала Юрке, мол, никто не будет плакать. А сама чуть не разрыдалась на месте, хотя никто ещё никуда не уезжал. И возможно, он это даже понял, он ведь очень умный и теперь смеётся надо мной. А это ужасно, это худшее, что может быть. По крайней мере, для меня, точно. Если выбирать, что хуже, когда на тебя кричат, игнорируют, бьют, презирают или смеются, то для меня, вне всякого сомнения — последнее. Вернее, для меня и выбор такой даже не стоит. Мне бы даже время для раздумывания не понадобилось.

Зачем, зачем, я это ляпнула?! Ну что я за человек? Сама себе вечно всё порчу.

И вообще, прицепилась к человеку, ещё и разобиделась, что он уезжает, как последняя дура. Как будто мы клятву друг другу когда-то давали, что всегда будем вместе. Нет, он точно чёрт знает что напридумывает себе!

Я засунула голову под подушку, и сверху вдобавок придавила руками. Это привычка сохранилась у меня с детства, я так поступала, когда мне что-то сильно не нравилось.

И дело ведь даже не в том, что мне настолько Юрка нравится. Вовсе нет. Ну, может немного, совсем чуть-чуть, но дело-то не в этом. А тогда в чём?

Ну хотя бы в том, что у меня не так много друзей, чтобы я с ними вот так легко и радостно расставалась. Нет, тоже не в этом. Наверное, просто из-за того, что я не могу принять, что вот так вот неожиданно происходят изменения, на которые я никак не могу повлиять и к которым я не готова. И от этого чувствуешь себя совершенно не защищённой и ужасно беспомощной. Появляется страх, а вдруг завтра произойдёт ещё что-нибудь в таком же роде или даже похуже. А это совсем не те чувства, которые можно назвать приятными. И что делать? Как этому противостоять?

Снова чёртовы вопросы, на которые у меня нет ответа. Просто вот такая я уродилась, сначала делаю, а потом думаю. И затем начинаю терзать себя и других. Вот и мучаюсь теперь и всю жизнь.

Папа правильно говорит, что у каждого поступка имеются последствия. А я ещё смеялась, тоже мне капитан очевидность.

Ну и ладно, раз так случилось, найду себе нового друга, подумаешь… Вот и всё. А больше, кажется, я уже ни о чём не думала в ту ночь; может потому что забыла, а скорее всего, просто уснула.

Глава 3

С Юркой мы не разговаривали почти целую неделю. То есть он, конечно, попытался наладить общение, да ещё так, как будто ничего не было, типа, привет, может в парк сегодня после шестого урока? А я в ответ ему, мол, спасибо, но нет, очень занята, знаете ли… Вот это и есть убийственная вежливость. Когда-то попалось такое выражение, мне оно запомнилось, но всё не выпадало возможности его применить. И вот, наконец-то…

Такая вежливость действительно работает лучше, чем презрение или грубость, или даже обычная отправка по известному адресу. Видимо, потому что там всё это уже есть. Изначально, так сказать, заложено и упаковано в милую, галантную упаковку. Я это сразу поняла, поскольку от этих слов у Юрки лицо вытянулось, и весь он застыл, будто со всего маху врезался в стеклянную дверь. Правда, всего на долю секунды, но я всё равно успела заметить. Даже жаль его немного стало, тем более, он ведь меня ничем не обидел, что за глупость? человек имеет право поступать так, как для него будет лучше. Пусть даже кому-то это и кажется неправильным.

Но… Всё это я, конечно, понимаю, но… ничего не могу с собой поделать! Продолжаю изо всех сил стоять на своём. Хотя почти наверняка знаю, что очень скоро буду жалеть об этом.

Юрка, разумеется, тут же взял себя в руки, бросил через плечо, «ну ладно» с таким видом, будто ему всё равно, а ему совсем не всё равно, я-то знаю. А мне тем более не всё равно, потому что я себя и так виноватой чувствовала. Вот и спрашивается, кому я сделала хуже?

Однако потом случилось кое-что посерьёзнее, чем этот предполагаемый Юркин отъезд. Подходит ко мне Светка как-то после уроков, ну и кое-что рассказывает. Причём настолько неприятное, касающееся меня, что я даже растерялась. Потому что было совершенно непонятно, как на такое следует реагировать. То есть я догадывалась, конечно, что нужно предпринять какие-то действия, причём незамедлительно. Вернее, что их от меня прямо ждут. Тех самых действий, которые дадут понять этой девчонке, что говорить обо мне такие вещи нельзя. Но в том-то и дело, что я вовсе не была уверена. Ни в чём. Бывают такие ситуации, когда действительно не знаешь, намеренно лжёт человек или говорит правду, которая ему виднее со стороны. А если верно последнее, то почему бы ему её не озвучить? Я бы первая возмутилась, если бы мне запретили говорить то, что я вижу. То есть называть вещи своими именами.

Короче… Раз уж я такой борец за правду, то напишу всё, как есть, хотя делать это по понятным причинам мне не так уж и хочется.

В общем, Маринка рассказала Светке, что меня девица одна из параллельного класса назвала… средним полом… И ещё добавила что-то про тех, кто предпочитает нестандартные взаимоотношения, только очень грубо и одним словом. Ну вот… И как тут реагировать? А Светка прямо кипятилась, требовала немедленного отмщения.

А я стояла и тупо думала, с чего она это взяла вообще? Нет, не Светка, а та девчонка? Я её немного знаю даже, Алина зовут, и один раз мы рядом сидели на совмещённой биологии. И вот я всё хотела понять, это действительно так или она просто сказала это по какой-то другой, неизвестно мне причине.

И тут вдруг до меня дошло, если я сама не знаю, правда это или нет, то ей-то, тем более, откуда это знать? И вообще, как можно вот так вот запросто взять и повесить ярлык на человека, о котором тебе практически ничего не известно и кто, собственно, ничего плохого тебе не сделал?

Светка, видя мою растерянность, наверное, подумала, что я сомневаюсь в её словах, и призвала главного свидетеля, то бишь, Маринку Ливановскую.

Та тут же прибежала и как дрессированный пудель закивала головой, зашептала и захлопала своими округлившимися в притворном ужасе глазами.