Бесплатный фрагмент - Тим

Глава 1

— Внимание! — разносят динамики грубый мужской голос.

Широкий в плечах, наголо обритый майор, затянутый в костюм старшего офицера Сурийского флота, лениво шагает вдоль нестройных рядов.

Шлюзовая палуба крейсера ярко освещена. По примерным подсчётам Тима Сурийцы вывели из трюмов к шлюзам около трёх тысяч пленников. Построенные плотными коробками по сотне человек, они понуро смотрят на прогуливающегося вдоль строя офицера.

Тим стоит в первой шеренге второй коробки, и, скосив глаза, осматривает строй. В шеренгах преобладает серая гражданская одежда. Точнее, засаленные робы, говорящие о принадлежности несчастных к одной из бедных аграрных планет. Мужчины и женщины, старики и подростки, захваченные Сурийцами во время рейда, покорно ждут своей участи.

Среди серой комбинезонной массы редко, но встречается форма. Помимо повседневки Сайдона и Вельстова мелькают Карийские пехотинцы, солдаты Братства Стурмол, видны комбинезоны палубных служб.

— Вы видите наше доброе к вам отношение, — вновь заполняет пространство палубы голос майора.

Разбитые губы Тима кривятся. Отчасти майор прав, Тим ни разу не видел, чтобы Сурийцы вывели из трюма гражданских. Обладателям формы, а особенно Сайдона и Вельстова, повезло меньше. За проведённые в трюме крейсера шесть суток Тим не раз попадал под кулаки Сурийских пехотинцев. Били, но не убивали, Тим обратил внимание, что все, кого вместе с ним систематически выводили из трюма, всё ещё могут стоять на ногах и даже самостоятельно передвигаться. Больных человеколюбием среди Сурийцев точно нет, и вся эта доброта выглядит крайне непривычно.

— Мы в свою очередь тоже ждём от вас понимания, — продолжает говорить офицер. — Гарантирую: вам ничто не угрожает. Скажу больше, — остановившись, он повернулся лицом к строю, — Союз Миров Сурии решил колонизировать недавно обнаруженную, пригодную для заселения планету. Всем вам предложено работать на благо будущего Союза и заслужить возможность стать его полноправными гражданами.

Офицер, широко ощерившись, продолжительно и громко зевает.

— Мы позволяем каждому из вас сделать выбор, — продолжает он, — те, кто идёт с нами, должны чётко выполнять указания. Те, кто не идёт, просто обернитесь.

Оглядываться никто не стал. За спинами понурых шеренг, с интервалом в несколько метров, стоят Сурийские пехотинцы.

— Я рад, что вы сделали правильный выбор, — выдержав паузу, заявляет майор.

С лёгким гулом створы первого шлюза разошлись в стороны.

— Ввиду наших пока ограниченных возможностей, — звучит усиленный динамиками голос, — высаживаться на поверхность будем не совсем традиционным способом. Не пугайтесь, — спешит он успокоить, чем удивляет Тима ещё сильнее, — способ надёжный, отработанный. Приступим. Первая коробка, — смотрит он на первую сотню, — прошу в шлюз.

Коробку взяли в кольцо пехотинцы и препроводили в шлюз. Створы сомкнулись. Пока Тим следил за действом, майор покинул палубу. Пехотинцы молчат, команд нет, над шеренгами повисает тишина.

Сильно болит голова. За проведённые в трюме дни обладателей формы, в отличие от остальных, ни разу не покормили. Надежда, что кто-то из гражданских поделится пайком, развеялась в первый день. Только вода и регулярные побои. Всё болит, но голова просто измучила. Мысли путаются, но даже в таком состоянии Тим далёк от восторга после слов офицера.

Минут через сорок створы шлюза вновь распахнулись. Тим тянет шею, стремясь рассмотреть, что там, но шлюз правее, и видна лишь малая его часть. Видно одного из зашедших в шлюз пехотинцев, и всё.

Вскоре по желобу напольной механизации из шлюза вышла укрытая высоким тентом паллета. Створы вновь сомкнулись, над ними зажглась индикация, указавшая, что воздух откачан, давление уравновешено и внешние ворота готовы к открытию. По палубе прошла слабая дрожь.

— Вторая коробка, приготовиться к движению, — сдвинув щиток, командует кто-то из пехотных сержантов.

Створы открылись, гул механизации, паллета скрылась в шлюзе. По бокам встали пехотинцы и вторую сотню погнали следом за первой.

Внутри просторного ангара шлюза пусто, если не считать паллету, непонятного назначения конструкцию рядом с ней и две массивные фигуры, стоявшие по бокам внутренних ворот шлюза. Зачем здесь «тяжёлые», Тим не взялся даже гадать. Мельком осмотрев громоздкие костюмы повышенной защиты и скорострельные установки в их руках, он проследовал мимо.

Створы опять сошлись, пехотинцы выстроили коробку вдоль выкрашенной в белый цвет переборки, перед глазами развернулась проекция. Пока закадровый голос, комментируя видеоряд, объяснял, как правильно надеть и запустить системы лёгкого пехотного костюма, Тим внимательней присмотрелся к стоявшей рядом с паллетой конструкции.

Узкий решетчатый ящик высотой полтора метра. С обеих сторон Тим видит микродвигатели, подобные тем, что видел на роботах, используемых палубными службами для внешних работ.

— Всё поняли? — спрашивает пехотинец, стоит только проекции погаснуть.

В ответ нестройный хор голосов.

— Одевайтесь, — приказывает он, — будут вопросы, обращайтесь.

Тент на паллете ушёл вверх, открыв множество ячеек, в которых лежат сложенные пехотные костюмы, увенчанные шлемами.

— Подходим, берём, — торопит голос.

Доставшийся Тиму костюм снят с убитого. На плече ромбообразная эмблема Карийской Торговой Империи, на груди и бёдрах неровные крупные латки, приклеенные с такой небрежностью, что поверх одной из них наклеили дополнительную. Отмыть костюм никто не удосужился, Тим поморщился. Осмотревшись, разглядел латки почти на каждом пленнике.

Вновь озадачила готовность пехотинцев помочь впервые натянувшим костюм людям. Вопросов слышится много, и Сурийцы с готовностью помогают каждому, демонстрируя, что и как надо делать.

— Теперь надеваем шлемы и запускаем блок управления костюма, — распоряжается пехотный сержант.

Едва запустил системы костюма, в поясницу впились иглы. Аптечка оказалась наполовину снаряжённой и в работоспособном состоянии. Она не спасла прежнего владельца, но Тиму заметно облегчила жизнь.

Обогрев работает, датчик кислорода указывает ровно на шестьдесят минут.

Паллета, тонко скрипнув, двинулась прочь из шлюза. Гул створных приводов, щелчки стопоров и приказ Сурийцев встать в центре шлюза возле того самого решетчатого ящика. Сбив их в монолитную толпу, двое пехотинцев потянули из ящика что-то наподобие высокой жёсткой сетки и, окружив ей пленников, соединили её края.

Наблюдая, Тим повернулся и оказался нос к носу с той самой рыжей, прибывшей за ним на Мелорон. С какой целью она опять крутится рядом, Тим знает. За шесть дней, проведённых в набитом пленниками трюме, она ещё два раза пыталась его убить. Вначале пыталась задушить во сне, а ещё через пару дней бросилась со спины и вцепилась зубами в шею. Вцепилась так, что выгрызла из шеи лоскут кожи. Дал от всей души и дал так, что ноги рыжей оторвались от палубы, а на месте левого глаза образовалась чёрная опухоль, полностью его закрывшая. Пролежав полдня в полуобморочном состоянии, она уползла в глубину трюма и на глаза больше не показывалась. Как только что выяснил: рыжая не выпускает его из поля зрения и при первой возможности оказалась рядом.

— Прикоснёшься ко мне ещё раз, я тебя грохну, — дыша ей в лицо, обещает Тим.

Та словно не слышит. Рассудив, что сейчас рыжая сделать всё равно ничего не сможет, он повернулся к ней спиной.

Тимом завладел голос стоявшего возле конструкции пехотинца.

— Внимание, — поднимает тот руку, — слушаем до конца, только потом выполняем. В первую очередь опускаем лицевые щитки. В левом верхнем углу щитка появится индикатор герметизации костюма. Если нет, поднимаем руку, если да, то руки держим по швам и ждём. Итак, закрываем, руки вниз. Приступить.

Щиток отрезал посторонние звуки. Пехотинец, узрев поднятую руку, шагнул вдоль сетки и пропал из вида.

В поясницу впивается игла, вводя очередную дозу лекарства. Избиения не прошли даром. Тим чувствует, что в организме что-то очень не в порядке, но только и может, что терпеть и не делать резких движений. На этот раз аптечка колет более мощную дозу лекарства, и вместе с разлитой внутри болью глохнет даже голод.

Тим не верит Сурийцам, но пехотинцы били исключительно обладателей формы, а это наводит на размышления. Тим хорошо знает, с какой лёгкостью на звёздных просторах избавляются от ненужных людей, здесь же, наоборот, собрали большое их количество и заботятся почти о каждом. Пока всё сказанное майором подтверждается делом, хотя Тим упорно не понимает, как их собираются сажать на планету.

Положение дрянное. Гражданских, возможно, в дальнейшем пощадят. Вопрос же, зачем Сурийцам полуживые солдаты и офицеры противника, остаётся открытым.

В поле зрения появляется тот же пехотинец. Подойдя к конструкции, запускает консоль управления. Растянутая вокруг пленников жёсткая высокая сеть втягивается в ящик и хомутом прижимает их друг к другу. Давит с такой силой, что Тим не может пошевелить даже кистями.

В шлюзе отключается гравитация, и новоявленные колонисты единым монолитом поднимаются над палубой. Под потолком зажигается индикатор, уведомляющий об откачке воздуха. Включение следующего говорит, что внешние ворота шлюза пришли в движение.

Смотреть получается только в сторону внутренних створов, Тим видит, как пара пехотинцев упирается в сетку руками и с силой толкает их прочь из шлюза. Мелькает срез борта, и установленные на конструкции двигатели исторгают реактивные струи.

Перед глазами сплошная металлическая стена. По мере отдаления от борта обзор расширяется, и вскоре над контуром корабля появляется звёздная россыпь.

Каждая сотня метров, отдаляющая летящих в безвестность людей и крейсер, даёт понимание, что корабль изрядно разрушен. Чем дальше от израненного гиганта, тем лучше видны большие и малые язвы ракетных ударов. На корме, на уровне одной из верхних орудийных палуб, зияет заполненный мглою кратер. Вывернутые бронеплиты по его рваным краям говорят, что в результате удара детонировал поданный на палубу боекомплект. По отсутствию обломков вокруг удаляющегося исполина Тим вывел, что потрепали крейсер не здесь: сюда Сурийцы пришли зализывать раны.

Едва крейсер пропал из вида, как совсем близко с левой стороны потянулся бесконечный борт неподвижно висящего эсминца. Наводчик второй кормовой палубы кривит губы, глядя на проплывающих мимо связанных сетью людей.

Эсминцу повезло больше, чем старшему собрату. Сколько не всматривайся, не видно ни единого повреждения. Тим знает, что у Сурийцев остались только крейсер и эсминец. Оба корабля здесь, соответственно, слова майора о колонизации вполне могут оказаться правдой. Сразу вспомнил, как рыжая сообщила Сурийцам, что Тим участвовал в захвате их второго эсминца. Он представляет, что сделали бы Скарт и все остальные, окажись кто-то из Сурийцев на его месте, а он всё ещё дышит и, хоть кривясь, но умудряется ходить.

Эсминец быстро растворяется вдали, а они продолжают полёт.

Опять заныло в районе почек. Аптечка откликнулась, в поясницу кольнуло. Прикинув, сколько времени прошло с последнего укола, Тим с грустью признаёт, что внутри у него что-то не в порядке. Вот только думать об этом не хочется, сейчас просто отдых от невесёлых мыслей и постоянной боли. Последние дни почти не спал и даже не заметил, как веки налились тяжестью.

В себя привёло тонкое надоедливое попискивание, никак не дающее скрыться в спасительную пустоту. Тим с трудом открыл глаза.

Стоило увидеть перед носом крупноячеистую сеть, как память подсказала, что происходит. Противно пищит датчик уровня кислорода, ему подпевает сигнализатор заряда батареи. Дыхательной смеси осталось на пятнадцать минут, заряда — на семнадцать. Насколько позволило положение, осмотрелся по сторонам, но ничего похожего на планету не заметил.

Когда датчик указал на десять минут, сигнал повысил тональность. Судя по едва ощутимым толчкам, кислорода у всех осталось на минуты, и люди начали шевелиться.

Реактивная струя толкающих их микродвигателей удлинилась. Тим чувствует ускорение и всё меньше понимает, что происходит.

На последних трёх минутах сетка расстегнулась. Люди, отпружинив друг от друга, стали расходиться в стороны. Тим по-прежнему летит спиной вперёд, он видит, как ящик, гася инерцию, втягивает в себя сеть и отправляется в обратный путь. Сотня пленников, расходясь друг от друга, на огромной скорости продолжает скольжение.

Вздрогнул от неожиданности, когда лицевой щиток заслонила перчатка в попытке сдвинуть его в сторону. Спасла блокировка. Сразу понял, кто пытается его убить, и скинул ладонь с щитка. Не тут-то было. Повиснув сзади, она обхватила бёдра Тима ногами. Схватив одной рукой за шею, рыжая принялась второй бить по щитку.

Тим задёргался, та оставила щиток и, вцепившись в него обеими руками, прилипла пиявкой. Зная, что без опоры ношу не сбросить, он опустил руки, выжидая момент. Пока барахтался, получил слабый импульс к вращению. На четверти оборота разглядел планету, к которой их собирались доставить. Сразу определил, что путь их лежит не туда. Планета далеко, виден лишь небольшой, величиной с ноготь, шар, и остаётся он значительно левей их курса.

Тим медленно крутится, в поле зрения попадают всё новые фигурки, скользящие с ним в одном направлении. Обзор расширяется, и вскоре появляется цель их полёта. Что это такое, даже не понял. Контур только обозначился, но уже ясно, что висящее впереди нечто размерами превосходит любой из виденных Тимом огромных орбитальных доков.

Сигнал застыл на наивысшей точке, воздуха осталось на две с половиной минуты. Рыжая тоже видит приближающееся нечто, её хватка на секунду слабеет. Тим дёрнулся, но та смогла удержаться.

С каждой секундой объект прибавляет в размерах, и вскоре Тим может с уверенностью сказать, что это построено руками человека. Корабль перед ним или станция, сказать сложно, но по форме начавших выделяться надстроек даже он может определить, что это строилось во времена содружества.

Напрягая память, Тим тянет всё, что когда-либо слышал, читал и видел о кораблях и крупных космических объектах содружества, но память выдаёт факты, что самым крупным кораблём, когда-либо заложенным содружеством, является круизный лайнер, в два с лишним раза превосходящий размерами орудийную платформу.

Полторы минуты. Громада всё расползается, заслоняя собой всё большее пространство. На видимой Тиму стороне ни единого огонька. В лучах звезды чётко видны длинные тени, отброшенные массивными надстройками. Их ряды перемежают однотипные металлические конструкции, сверкающие в потоках света поверхностями и гранями.

Тим невольно задался вопросом, как Сурийцы умудрились проиграть, обладая вот этим, но развить мысль не успел. В грудь что-то ударило. Сцепленные на нём руки рыжей не позволили предмету сразу отскочить, и Тим его рассмотрел. В них врезался оторванный от костюма рукав. Срезан чуть выше локтя, внутри почерневшая, ссохшаяся плоть. Процесс испарения продолжается, и Тим понимает, что стало с первой сотней. Их расстреляли при приближении к уже затмившему обзор гиганту.

Вновь подивился собственному хладнокровию, когда первой реакцией на свалившееся открытие стали не страх и тяжесть в желудке, а безмерное, искреннее недоумение. Тим не может взять в толк, зачем Сурийцы, находясь в крайне бедственном положении, настолько бессмысленно тратят имущество и боеприпасы.

Его всё крутит, и громада медленно уходит вправо. Тридцать секунд. На срезе одной из надстроек заплясала точка света.

Скорострельный автомат бьёт навстречу приближающимся фигуркам скупыми, короткими очередями. Мелькая в пустоте, светящиеся искры безошибочно находят цели. Серия вспышек и растрёпанные в клочья останки, словно наскочив на препятствие, замирают на месте. То было последним, что Тим увидел, прежде чем вращение развернуло его спиной к объекту.

Двадцать секунд. Терзающий слух сигнал внезапно смолк, и навалилась звенящая тишина. Тим летит одним из последних. В поле зрения с десяток разбросанных в нескольких сотнях метров фигур. До черты, определённой зенитным автоматом как последний рубеж, остались секунды. Набрав воздуха и затаив дыхание, Тим ждёт удар.

Скользящая правее и позади Тима фигура распалась после серии вспышек. Несколько следующих секунд Тим наблюдает за мельканьем трасс и гибелью летящих позади него людей.

Безумные надежды, на то, что заключённое в браслете нечто опять спасёт, похоже, оправдались. Воображение рисует картинку, где светящиеся трассы, упираясь в силовой барьер, сгорают в безвредном сиянии.

Приданное ускорение тащит вперёд, и каждую секунду Тим ожидает сокрушительного удара о борт. Вместо него тело тяжелеет от резкой перегрузки, и спустя секунды он и висящая на нём рыжая останавливаются в нескольких метрах от борта.

Прерывистый писк сообщил о нулевом уровне дыхательной смеси. Последнее, что есть, — запас воздуха в шлеме. Там ровно на две минуты, но он почти уверен, что стоит начать задыхаться, и воздух, как тогда в развалинах, появится в лёгких. Как ни странно, но подобные мысли не вызывают эмоций: Тим спокоен, он сторонним наблюдателем фиксирует происходящее.

Индикатор батареи налился красным и погас. Электронные символы и метки на щитке гаснут следом. В ту же секунду под ткань костюма забирается холод, но Тим спокоен. Он положился на свою счастливую звезду и тоже почти уверен, что смерть от холода ему не грозит.

Рыжая задёргалась. У Тима нет причин её жалеть, но он искренне ей сочувствует. Не вцепись она ему в спину, смерть её была бы лёгкой, она сама так решила, и теперь Тим чувствует судороги, начавшие сотрясать её тело. В следующую секунду неведомая сила резко сдёргивает их с места и тащит вдоль бесконечного борта.

Бесконечная пустота равнодушно смотрит, как две сцепившиеся фигурки, неразличимые на фоне металлического гиганта, быстро скользят к образовавшейся в борту едва заметной точке света.

Тим по-прежнему спиной к борту. Силовое поле держит словно в тисках, и Тим только и может, что, до хруста вывернув шею, цеплять краем зрения мельтешащие за спиной надстройки.

Внимание привлекла далёкая серия вспышек. Спустя секунду ещё одна, а следом ещё. В очередной раз крайне удивился. Тим видел, как силовой барьер сдерживает ракеты, и это было именно то. Вокруг каждой вспышки на краткое мгновение начинают мерцать участки барьера, поглощая энергию. То, что браслет здесь ни при чём, Тим не сомневается, слишком далеки эти вспышки, а вот то, что Сурийцы обстреливают объект, наводит на мысли.

Быстро сложилась цепочка, которая опять же приводит только к вопросам. Вывел, что объект за спиной обороняется и Сурийцам не принадлежит. Кроме того, Тим знает, что корабли людей не защищены силовым барьером уже лет двести, старое оборудование давно вышло из строя, а новое не доросло до подобной мощи. Здесь всё работает, и это тоже странно. Вопросы множатся, но думать не позволяет всё больше сковывающий Тима холод. Зубы давно стучат, ноги и руки начинает сводить, без лекарственных инъекций быстро возвращается боль.

Скорость резко замедлилась. Тим видит отразившийся на щитке электрический свет. Их втягивает внутрь, и перед глазами на место встаёт люк, отрезая их от космической стужи.

Включается гравитация, подошвы твёрдо встают на палубу. Всё ещё висящая на спине рыжая разжимает руки. Задыхаясь, Тим сдвигает щиток. Первый вдох убеждает, что на борту есть воздух. Втянул носом и, не уловив настораживающих запахов, вдохнул полной грудью. Дышится легко и свободно, на борту тепло и совершенно тихо. Медленно, не делая резких движений, Тим поворачивается к люку спиной.

Ожидал увидеть хоть кого-то, но увидел лишь белоснежные стены шлюза, закрытую внутреннюю створку и поспешно стягивающую с себя костюм рыжую.

Рот широко раскрыт, она сипло втягивает воздух, по подбородку стекает слюна. Глядя на её суетливые движения, Тим отстегнул шлем и тоже дёрнул клапан костюма. Что-то внутри сдалось окончательно, и каждое движение вызывает оглушающий приступ боли в пояснице и животе. Где болит, Тим уже не понимает. Он медленно левой рукой сдвигает запорную застёжку. Стоя к рыжей боком и искоса на неё посматривая, Тим тянет застёжку вниз.

В следующую секунду, отбросив костюм, рыжая бросается на него с кулаками. Достать не успевает. Зная, что от неё можно ждать, Тим настороже. Едва она бросилась в его сторону, он со всей силы бьёт ей кулаком в лицо. Рыжая падает, а Тима корёжит от нестерпимой боли. Он чувствует, будто внутри что-то обрывается, а мучающая боль никак не отпускает.

Стало совсем дурно, по спине ползёт холод, в глазах круги, и он медленно валится на пол. Сквозь всё больше заволакивающую обзор рваную черноту он видит, как плавно уходит в переборку внутренний люк шлюза, а за ним что-то громоздкое и высокое, шагающее тяжёлыми, заставляющими вздрагивать палубу шагами.

Глава 2

Гигантский город, раскинувшийся на добрую половину омываемого океанами континента, медленно погружается в вечерние сумерки. В то время, пока южная окраина мегаполиса покрывается бисером электрических огней, северная всё ещё купается в лучах садящейся звезды.

Столица Союза Миров Вельстова, одноимённый планете город с населением чуть больше одиннадцати миллиардов жителей, готовится к привычной вечерней суете. На смену производствам, центрам и целой армии работающих в дневные часы площадок приходят заведения вечернего досуга, позволяющие горожанам провести оставшиеся до сна часы.

Вечером на улицах Вельстова всегда многолюдно. Потоки лаеров, яркие витрины, нарядная одежда людей сливаются в красочный хоровод, каждый вечер оживающий на улицах города.

По низкой орбите Вельстова, разрезая яркой точкой потемневшее небо, скользит спутник связи. Блок управления, чутко следя за работой вменённых систем, фиксирует привычный даже для автоматики всплеск вечерней активности. Обрабатывая потоки сигналов, спутник делает свою привычную работу, и его не заботит, что внизу раскинулся единственный в своём роде мегаполис, смотрящийся с высоты как идеально ровный гигантских размеров круг. С какой целью во времена содружества город проектировался именно так, ответить было некому, но с того давнего времени в его облике мало что изменилось.

Раскинувшийся на тысячи километров диск мегаполиса при взгляде с большой высоты предстаёт в виде равных долей, отделённых друг от друга широкими ровными, как стрела, реками, текущими от окраин к его центру. Реки сходятся в крупное, идеально круглое озеро, в центре которого красуется опять же круглый остров. Из центра острова в небо тянется самое высокое в городе здание в виде восьмисотметровой царапающей небо башни. Остров соединен с остальной частью города четырьмя расположенными крест-накрест мостами.

Вдоль каждой делящей город реки от центра к окраинам тянутся широкие улицы, возведённые из полукилометровой высоты небоскрёбов. Таких царапающих небо башен, лучами расходящихся от озера, в Вельстове тысячи, но только с высоты можно заметить, насколько симметрично они расположены.

Высотные улицы в центре мегаполиса упираются в широкое, заметное даже с орбиты дорожное кольцо, обводящее озеро. Между делящими город на доли башнями тоже видна симметрия, хотя этажность застройки там мало где превышает стандартные сто тридцать уровней.

В дневные часы сверху хорошо различимы зелёные кляксы парков и насаждений, которых в каждой доле мегаполиса большое количество. За счёт различия цветов зелень города выделяется взглядом в отдельную симметричную картину

Любой, когда-либо посетивший Вельстов и оплативший высотную экскурсию, скажет, что дневной Вельстов великолепен, а ночной великолепен трижды. Меняющая интенсивность и цвет подсветка зданий, потоки лаеров, реками текущие как по кольцу вокруг города, так и по центральной развязке, освещение улиц и мерцание рядов высотных башен создают иллюзию беспрерывного движения по всей площади мегаполиса. В самом центре города неповторимой жемчужиной сияет возведённый на острове комплекс зданий, окруживший собой круглую, мерцающую в ночи стеклом и металлом главную башню города.

Пройдя над столицей, скользящий в вышине спутник, передав мегаполис идущему следом собрату, растаял за горизонтом

***

— Я очень рад вновь видеть вас под крышей нашего гостеприимного заведения.

Слова срываются с губ немолодого, лет шестидесяти с лишним, крепкого, невысокого мужчины. Его руки опущены, тяжёлые кулаки с отметинами от сотен зуботычин расслаблены, а пальцы нервно теребят ткань брюк.

На его лице застарелые шрамы. Квадратный подбородок, складка губ говорят о нём, как о жёстком и волевом человеке. Между тем на лбу владельца арены блестит испарина, а взгляд заискивающе шарит по лицу собеседника.

— Вижу, вы в отличной форме, — указывает он взглядом на ринг, — позвольте высказать глубочайшую признательность за то, что соблаговолили осчастливить меня визитом. Сложно выразить, насколько я рад…

— Рад? — бесцеремонно перебивает его собеседник.

— Искренне вас уверяю, что…

— Хорошо, — вновь перебивает тот, — в искренность я верю, — с покровительственными нотками добавляет он, — если искренне рад, то уверен, так же искренне не возьмёшь с меня плату. Я правильно сказал?

— Истина, — часто кивает тот, — сегодня все ваши развлечения исключительно за счёт арены. Если я буду вам нужен, только кивните. Я могу идти?

— А разве я тебя звал? — буравя его взглядом, спрашивает собеседник, — ты сам припёрся и вот уже минуту лижешь мне задницу, при этом отвлекаешь от дела.

— Я лишь хотел выразить…

— Уже выразил, — ещё раз перебивает тот с явной угрозой в голосе.

— Простите, — поклонился владелец и поспешил прочь.

Войцех Хотлер вытирает висящим на ограждении ринга полотенцем забрызганное кровью лицо, бросает заляпанную ткань под ноги и, звонко хлопнув в ладоши, поворачивается к рингу лицом.

В струящемся с высокого потолка электрическом свете первый советник верховного правителя Союза Миров Вельстова выглядит устрашающе. Рост под метр девяносто, широкие плечи, мускулистый обнажённый торс. Лёгкие холщёвые шорты чуть ниже колен, на ногах мягкая обувь, плотно облегающая ступни и крепкие икры. Он с ног до головы вымазан кровью.

Сегодня, впрочем, как и всегда, смотрителя ринга пугает не кровь, а лицо Хотлера, особенно глаза завсегдатая их заведения.

Лысый череп, аккуратно подрезанная чёрная бородка, широкие скулы и ровный прямой нос. Высокий лоб, глубокие глазницы, из тени которых на мир взирают до дрожи равнодушные чёрные глаза. Взгляд Хотлера каждый раз вызывает в смотрителе оторопь и заставляет смотреть куда угодно, но только не в эту пугающую бездну.

— Продолжим, — говорит Хотлер, поднимая с пола пару старинных, с длинными ручками и закруглёнными лезвиями топоров.

Осмотрев ринг, задержав взгляд на паре искромсанных окровавленных тел, он обращает взор на всё ещё живого, сидящего на коленях в центре ринга крепкого мужчину.

Из глубокой раны на его боку в такт ударам сердца выплёскиваются красные струи, порезы на теле тоже кровоточат. Пальцы рук отсечены и разбросаны по рингу. Молодой невольник уже не стонет, он на последней грани и с трудом понимает, что происходит. Голова парня свесилась на грудь, тело бьют конвульсии, и не совсем понятно, как он всё ещё умудряется держать спину.

Кровь, вывернутые раны живых и мёртвых, одуряющий аромат вводят Хотлера в привычное состояние. Он наслаждается моментом. Чёрные глаза отражают поглотившую рассудок злость. Его губы кривятся, руки крепко держат рукояти.

Мягко ступая по упругому покрытию, бородатый мужчина, прокручивая топоры кистями, приближается к жертве. Едва уловимый взмах, и отсечённая голова с мягким стуком падает с плеч и катится к ограждению ринга. Тело убитого, исходя кровью, медленно заваливается набок.

— Ещё одного, — командует он смотрителю.

Спустя минуту на ринг выталкивают миловидную темноволосую девушку. Широко раскрытыми глазами она осматривает ринг и вздрагивает, добравшись до окровавленного великана и пары жуткого вида топоров в его руках. С трудом оторвавшись от стекающей с лезвий крови, девушка поднимает глаза и, встретившись взглядом с Хотлером, вздрагивает всем телом. Миниатюрная девушка судорожно сглатывает, издаёт слабый стон. Ноги подламываются, и она оседает на покрытие ринга.

Подойдя к невольнице, Хотлер мыском переворачивает её на спину и несколько секунд пристально всматривается в лицо. Убедившись, что та действительно лишилась чувств, он разводит руки, и над рингом разносится звон сошедшихся в воздухе топоров.

— Смотритель, — рычит Хотлер, — ты выбрал для меня эту дохлятину?

Сидящий за оградой ринга смотритель подскакивает с места.

— Не я, — заикаясь говорит он, прижимая ладони к груди.

— Сюда, — приказывает советник.

— Они по номерам идут, так попадаются, — покрываясь испариной, оправдывается тот.

— Сюда, — указывает советник окровавленным топором на пол перед собой.

На негнущихся ногах смотритель покорно бредёт к рингу и предстаёт перед самым пугающим его человеком. К ногам смотрителя со стуком падает топор.

— Ты вместо неё, — слышит он, — подними оружие.

Ни о законах Вельстова, ни о том, что он вольный и никто ничего безнаказанно сделать ему не может, смотритель даже не помнит. Он знает, что Войцех Хотлер может всё: общие правила его не касаются. Худощавого двадцатитрёхлетнего парня колотит крупная дрожь.

— Подними оружие.

В голосе Хотлера угроза, он начинает закусывать губу, а смотритель, зная, что это дурной знак, спешно гнёт спину и подбирает тяжёлый топор.

— Позвольте мне всё исправить, — боясь поднять глаза, умоляет он.

— Хал с тобой, — выдержав паузу, соглашается Хотлер, — быстро, иначе…

Что «иначе», смотритель знать не хочет. Не успел выпавший из его руки топор упасть на покрытие, а того уже сдуло с ринга. Хотлер поднял брошенное оружие.

Когда разрывающая голову ярость почти утопила в себе сознание и Хотлер собрался сам идти в клетку, смотритель вернулся.

Тем, кого он привёл, остался доволен. Хотлер даже позволил зашевелившейся на полу девке целой уползти с ринга. Ещё раз осмотрев вышедшего на ринг соперника, Хотлер обратился к смотрителю.

— Теперь меня всегда обслуживаешь ты, и дальше я хочу видеть только нечто подобное, — кивает он на невольника, — уяснил?

— Как прикажете, — гнёт тот спину в поклоне.

Представшая перед Хотлером гора мышц выше сантиметров на тридцать. Мощный обнажённый торс, такие же, как на нём, шорты и обувь. Толстая, бугрящаяся мышцами шея и непропорциональная маленькая на фоне широченных плеч голова. Его глаза поддёрнуты холодом, он равнодушно смотрит на Хотлера, спокойно держа его взгляд.

— Хорошее мясо, — хвалит Хотлер.

— Мясо ты, — отвечает тот, — я докажу.

Густой бас громилы ещё звучит под сводами поделённой на ринги арены, а Хотлер, впервые получивший здесь подобный ответ, прищурился.

— Ты, — указывает он пальцем на вернувшегося на скамью смотрителя, — убрать, — тычет он пальцем в покойников, — предпочитаешь бой с оружием? — обращается он к громиле.

— Без разницы, — басит тот, — как ты сдохнешь, решать тебе.

— Прошу, — указывает Хотлер за ограждение ринга на стеллаж с холодным оружием.

Тот хмыкает и направляется к стеллажу. Хотлер в предвкушении достойного боя тоже покидает ринг, но идёт к сумке, оставленной на одной из окружающих ринг скамеек. Откинув клапан, он бережно вытягивает плотный свёрток. Размотав его на скамье, берёт в руки пару неказистых на вид ножей с узкими рукоятками и короткими, блеснувшими в свете прожекторов обоюдоострыми жалами.

В центре ринга противники предстали друг перед другом. Видя в руках Хотлера короткие ножи, невольник кривит губы.

— Вот этим ты хочешь меня убить? — спрашивает он, держа в руках длинную пику, увенчанную четырёхгранным лезвием.

— Не сразу, — говорит Хотлер, делая шаг назад.

— Я готов, — заявляет громила.

— Тогда приступим.

Хотлер ещё говорит, а невольник с неожиданным проворством уже выбрасывает вперёд пику, намереваясь пробить ему плечо. Скорость громилы впечатляет, Хотлер уходит от удара, но жало чиркает по плечу и разрезает кожу. Плечо окрасилось красным.

Отскочив, тот ухмыляется, а Хотлер, слизнув дошедший до локтя ручеёк, поджимает губы.

Клокотавшую внутри ярость смело как рукой. Сознание оледенело и, спрятавшись в районе желудка, словно со стороны наблюдает за происходящим. Подбросив ножи и вновь их поймав, Хотлер бросается вперёд.

Ложный выпад, сменить направление, заход с другой стороны. Взмах, и на том же плече невольника, в том же месте, где и у Хотлера, появляется кровоточащий надрез.

— Красиво, — морщится здоровяк, — а что ты скажешь на…

Он делает молниеносный выпад. Собираясь повторить приём, шагает, выбрасывая руку с пикой. Встречный выпад Хотлера, и на втором предплечье невольника появляется надрез ровно там же, где и на первом. На этом комментарии громилы закончились.

На протяжении следующих минут оба кружат по рингу, нанося друг другу молниеносные удары.

К огорчению смотрителя, к десятой минуте поединка становится ясно, что советник взял верх. На нём тоже порезы, но они не идут в сравнение с ранами соперника. Надежды на Карийца не оправдались. Сегодня внушающий всем страх Хотлер их увы не оставит.

Смотритель вздрагивает каждый раз, когда невольник разворачивается к нему лицом. На его мускулистом теле красуются сотни мелких порезов, но замирать сердце заставляют не они. Каждый порез, каждая ранка нанесены столь симметрично, что он не верит глазам. Если порез на правой кисти, на левой есть точно такой же. Так по всему большому телу Карийца. Ноги, руки, спина, грудь и даже лицо — он весь изрезан, но изрезан так, что раны выглядят точным узором, совпадающим вплоть до длины и глубины.

Смотритель на арене не первый год и видел здесь много, но такого боя он не видел никогда. Сейчас он уже понимает, что Хотлер не вступил в схватку за жизнь, схватка и есть его жизнь. На бородатом лице застыло наслаждение, такое смотритель заметил за Хотлером впервые.

Подбадривая соперника, он позволяет пике коснуться собственного тела. Он кровавым художником кружит вокруг обречённой жертвы, рисуя узоры на его обречённом теле.

«Это не бой, это танец на грани возможного», — думает смотритель, глядя на порхающего по рингу советника.

«Сознание лишь фиксирует эпизоды. Взмах правой, перекат, встал на ноги, ушёл от удара, шаг вперёд, режущий левой. На груди громилы два свежих пореза. Ушёл за спину, мясо начинает запаздывать. Пика нацелена в корпус, наклон вправо, встал на колено».

Ещё удар сверху, но Хотлер играючи уходит и, изловчившись, рассекает запястье. Громила трясёт рукой, тёплые капли орошают лицо.

«Отвлекающий рывок, присел, скользящим снизу вскрыл второе запястье. Над рингом рык. Музыка».

Хотлер с головы до ног в крови, коротко жаля, он ветром порхает вокруг невольника.

Неуёмное жжение где-то в груди спадает. Узнай лекарь, что спустя всего три часа с момента выхода из бокса восстановления его пациент вытворяет такое, покрутил бы у виска пальцем. Однако ярость Хотлера требует немедленного выхода, и, кромсая громилу, Хотлер время от времени думает, что сделает с тем пехотным мясом, так умело подловившим его на Горе.

Короткий замах, и жало с ощутимым ладонью хрустом входит в бедро. Хотлер знает анатомию и умеет ранить. Мясо хрипит и дёргается в сторону, но Хотлер этого ждёт. Ногой под колено, локтём в шею, и лезвие колет второе бедро. Протяжный хриплый стон, что может быть прекраснее?

Впервые в жизни советника тронуло что-то личное. Даже мысль об унижении, испытанном им на Горе, туманит разум яростью. Перед глазами ненавистное лицо. И хоть показалось оно настолько, насколько пехотинец сдвинул щиток, но Хотлеру этого хватит.

Мясо опять бьёт. Присел, шаг навстречу, пика проходит над головой, перекат, наотмашь по сухожилию над левой пяткой. Громила, опираясь на правую ногу, отпрыгивает в сторону, а Хотлер, вскочив на ноги, заходит на него по кругу.

«Попрыгай, мясо, — текут мысли».

Перед глазами опять те картинки. Он в подробностях видит, как сбив пехотинца, через перила летит с ним вниз. Дальше новое унижение; он чётко рассчитал, что приземлится на пеха, но тот оказался проворней. В итоге сломал руку и, кувыркаясь, полетел вниз, слыша сзади стрельбу и треск кустов под пустившимся в погоню пехом. Гор стал для Хотлера не только серьёзным провалом в работе, но и личным вызовом, который он с готовностью принял.

Страшно оскалившись, громила бросается вперёд, но это уже детство. Уходя от удара, он падает набок, перекатывается и режет сухожилие над правой пяткой. Удар падения. Хотлер рывком поднимается на ноги и медленно идёт за ползущим к ограждению Карийцем. Он равнодушно смотрит, как тот, подтянувшись на руках, встаёт на ноги и поворачивается к нему лицом. Пику Кариец бросил и сейчас, держась обеими руками за ограждение, он, покачиваясь, ждёт последнего удара.

Отметив, что невольник не молит о пощаде, Хотлер позволил себе проникнуться к нему уважением. Подойдя, он с разворотом, картинным ударом режет тому живот. Хрип, на ринг повалились кишки. Окровавленный, изрезанный в лохмотья Кариец простоял пару секунд, после чего осел на колени и завалился вперёд.

Схватив агонизирующего человека за запястье, Хотлер волоком вытянул его на центр ринга. Вывалившиеся внутренности зацепились за пику, и в висящий над рингом запах вплелись новые ароматы.

Хотлер не морщится. Схватив теряющее связь с реальностью мясо за шею, он рывком сажает его обратно на колени. Зайдя со спины, со знанием дела тыкает кончиком лезвия в узел на шее. Мышцы сокращаются, голова громилы откинулась назад.

Хотлер воздевает руки и, ставя подпись на исполненной кровавой картине, по рукоять вгоняет ножи в глазницы Карийца. Провернув, выдернул. Отойдя на шаг, толкает мертвеца подошвой между лопаток.

Сообщив смотрителю, что на сегодня достаточно, Хотлер направился в душ.

***

Спустившись с двухсотого этажа арены, оставив позади просторный, дорого обставленный холл, Хотлер выходит на улицу. Сойдя по широкой каменной лестнице к пешеходной дорожке, он останавливается, вдыхает полной грудью и как обычно неторопливо осматривается. Время близится к двум ночи, и залитая электрическим светом улица пустынна. Прохожие есть, но нет столь нелюбимой им толпы, спешащей здесь вечерами по своим мелким делам.

Разбавляя шум листвы посаженных вдоль башен деревьев, рядом течёт поток лаеров, но фон силовых установок совсем не мешает Хотлеру наслаждаться моментом.

Он любит ночь. Любит подолгу вот так стоять посреди улицы и, дыша полной грудью, получать удовольствие от звуков и запахов. Он наслаждается масштабами залитой светом улицы. Задрав голову, Хотлер каждый раз подолгу смотрит на уходящие в небо полукилометровой высоты завинченные жилые башни. Они возведены в два ряда, Хотлер стоит аккурат между ними.

Внешняя подсветка башен мерцает тысячами оттенков. Всё ещё горящий за стеклянными стенами свет тоже привносит свои краски.

Каждый раз, останавливаясь и тратя здесь время, Хотлер ощущает что-то родное и близкое, прорывающееся из стёртого из памяти детства. Вокруг мощь и масштабы. Хотлер на дне такого родного ущелья, он окружен обилием света, который становится то ярче, то снова тускнеет, затеняя те или иные участки тянущихся в небо башен.

В этом месте Хотлер всегда попадает под действие странных, непонятных ему ощущений. Только здесь, в центре Вельстова, он может позволить себе расслабиться до такой степени, чтобы ощутить себя не всесильным владыкой мира, а ничтожной пылинкой, застывшей среди источающих свет стеклянных исполинов.

Пережив вожделенные минуты, Хотлер встряхивается и, сбросив благостные ощущения, направляется вдоль улицы. Встречный ветерок холодит лицо. Шелест листвы и городской гул, запах разогретого дневным зноем камня. Ему нравится здесь ходить, он всегда гуляет после арены. Отмеренные себе пешие километры для Хотлера давно превратились в ритуал, доставляющий много приятных моментов.

Вот только сегодня добиться гармонии не удаётся. Призывающее к действию возбуждение после арены притупилось, но не исчезло как обычно. Хотлер знает, в чём дело. В голове занозой засела мысль, что подловившие его на Горе пехи оказались проворнее и почти сумели не дать ему шанса. Это его промах. Эта мысль жжёт сознание с момента выхода из бокса, она не даёт успокоиться, и Хотлер даже замедлил шаг, подумывая вернуться на арену, но передумал.

— Подождите, — услышал обращённый явно к нему голос, — я здесь.

«Какого ещё, — думает Хотлер, одновременно чувствуя, как растёт раздражение, — я и так знаю, что ты здесь»

Боковым зрением выхватил полулежащего на нижних ступенях, ведущих в разбитый между башен парк. Намётанный взгляд выделяет болезненную гримасу и неестественно вывернутую правую голень. Одет пёстро, но, даже навешав на себя дорогое тряпьё, на взгляд Хотлера выглядит жалко.

— Что надо? — спрашивает он.

— Простите за ваше время. Я упал с лестницы, — от досады хлопает он ладонью по ступени, — и, похоже, сломал ногу.

— Звони в правопорядок.

— Звонил, но там сказали, что службы до утра отключены от сектора, и мне нужно добраться до его границы, а это почти километр. Я далеко от дома, и мне нужна помощь. Нога болит так, что идти…

Как ему больно, не стал даже слушать, Хотлер развернулся и пошёл своей дорогой.

— Я заплачу, — несётся в след, но он лишь прибавил шаг.

— Сдохни, — летят слова в спину, — ты должен мне помочь, Халово ты отродье.

Крутанувшись на месте, Хотлер спешит обратно к лестнице. Его лицо само спокойствие, лишь только брови немного сдвинуты к переносице.

— Спасибо, — стонет человек, — я заплачу, в разумных, конечно, пределах. Только придётся меня нести, но ничего, ты большой, а я лёгкий.

— Как скажешь, — почти приветливо говорит в ответ Хотлер, — я ведь должен, а долги я всегда отдаю.

Ожидая, что бородатый нагнётся и подхватит его на руки, тот приподнимается, тянет руки. Нагнувшись и схватив наглеца за шиворот, Хотлер рывком ставит его на ноги и, не слушая вопли, на вытянутой руке тащит вдоль улицы. Тот, ругаясь и кривясь, прыгает на одной ноге, поджимая вторую. Он дёргается и старается вырваться, но сразу больно падает и понимает науку с первого раза. Сцепив зубы, наглец часто скачет, с трудом поспевая за шагом Хотлера.

Прохожие старательно не обращают внимания. Не выдержав даже первой сотни метров, мужчина без сил виснет на руке Хотлера, и едва тот разжимает пальцы, падает на дорожку.

Не поленившись нагнуться, Хотлер хватает его за шиворот, повторяет, что желает помочь, и тащит волоком. Наглец стонет и воет, но патрулей правопорядка поблизости нет. Вскоре мужчина перестаёт подавать признаки сознания. Хотлер разжимает пальцы и, сразу о нём забыв, прибавляет шаг.

Глава 3

Заранее заказанный лаер ждёт, где обычно. Усевшись в кресло позади водителя, Хотлер посредством ручника вводит маршрут, приказывает исполнить. Шелестя силовой установкой, лаер приподнимается над парковкой, выскальзывает на широкую, прямую, как стрела, улицу и, набирая скорость, направляется к близкому центру мегаполиса.

Оказавшись на опоясывающей центральное озеро развязке, лаер уходит к ближайшему мосту и направляется по нему в самое сердце Союза Миров Вельстова, в его нервный центр, на остров, к комплексу правительственных зданий.

Широкий, двухкилометровой длины мост упирается в арку первого круга монолитного здания, опоясавшего остров по всей его окружности. Приближающаяся стена — семь десятков этажей стекла и металла. Как и весь город, стена подсвечена, но кроме этого поверхность озера отражает свет зажжённых в здании этажей.

Первый круг заселён обслуживающим персоналом острова. Дальше — ещё шесть кругов зданий, и каждый следующий по этажности превосходит предыдущий. В этих кругах сконцентрированы все управляющие Союзом Вельстова департаменты, отделы, собрания, службы, комиссии. Здесь живёт и работает армия клерков и чиновников. Каждое утро они заполняют собой кабинеты, представительства планетарных правительств, управления служб, информационные центры, дискуссионные площадки и всё то, что позволяет обеспечить дееспособность и безопасность раскинувшемуся на огромных просторах Союзу.

В центре острова возвышается высочайшая постройка, когда-либо возведённая на этой планете. Словно ось, на которой держится город, она величественно взирает вокруг. В этой башне принимаются судьбоносные решения, от которых зачастую зависит не только судьба Вельстова, но и косвенно всех остальных союзов и альянсов. Отсюда тянутся нити управления сорока семью коренными системами Вельстова и двадцатью тремя перешедшими под его контроль Сурийскими мирами.

Лаер прошёл под аркой первого круга и по прямой магистрали направился к центру острова. В ранний час среди парков и площадок, разбитых между кругами высотных зданий, малолюдно. Среди немногих встреченных намётанный взгляд Хотлера безошибочно выделяет представителей правопорядка. Их здесь единицы, но Хотлер знает: на мосту лаер облизали лучи охранных систем, потерявших интерес лишь после его идентификации.

Ручник сжимает запястье. Прочитав послание, понял, что выспаться не получится. Пришлось менять планы. Проскользив мимо главного входа в центральную башню, лаер обогнул круглую гигантскую постройку, остановился с другой её стороны около одного из служебных входов.

Здесь многолюдно. Верховный часто работает по ночам, и ведомства, вопросами которых он планирует заняться, подстраиваются под него.

Надетые на Хотлере короткие шорты, плотно облегающая торс майка и мягкие тапки мало соответствуют строгой одежде окружающих. Хотлера подобный вопрос не заботит, о такой мелочи он даже не думает. Он искренне бы удивился, сделай ему здесь хоть кто-то замечание подобного рода.

Вдали от парадных подъездов и центральных магистралей охрану комплекса несут пехотные гурты. Бравые парни расквартированы здесь же. Только они обладают здесь правом иметь на руках заряженное оружие.

Оба пехотинца, стоявшие по сторонам стеклянной двери, вытягиваются при его приближении. Этих двоих Хотлер знает: он не раз задействовал взвод контроля входа в своих коротких вылазках. Молча пожав каждому руку, шагнул в раскрывшийся широкий проём.

Пустой малолюдный холл и несколько дверей перед ним. Подойдя к нужной, дождался щелчка. Оказался в помещении с тремя пехотинцами, столиком в центре и тяжёлой створкой скоростного лифта. На нём сейчас сведены лучи наведения двух турелей, установленных за стеной и смотрящих сквозь скрытые драпировкой бойницы.

Процедура проста: руку на стол, один из пехотинцев прикладывает к запястью анализатор, кожу привычно колет игла.

Этих троих Хотлер тоже знает и, пройдя процедуру, жмёт руки и перекидывается парой фраз.

Дежуривший на верхних этажах башни оператор, получив положительный результат анализа, принудительно раскрывает двери лифта. Упругий толчок в ноги, и кабина, набирая скорость, устремляется к самой вершине башни.

— Ты идиот, — первые слова, обращённые к нему Верховным Вельстова, были ожидаемы.

Шенон Орм стоит возле прозрачной стены. Высокий и статный, как всегда с иголочки одет. Его лицо выражает спокойствие, лишь сетка морщин вокруг глаз чуть глубже, чем обычно. Прямой взгляд таких же чёрных как у Хотлера глаз направлен на него.

На вид правителю немного за пятьдесят. Правильный подбородок, ровная складка губ, прямой нос, короткая темная чёлка. О нём говорят глаза, умные и холодные, взгляд которых Хотлер умеет читать почти безошибочно. Правитель недоволен и недоволен именно им.

Провожаемый его взглядом Хотлер молча идёт в зону отдыха, садится на мягкие подушки углового диванчика, сдвигается в угол, закидывает ноги на низкий столик и, разведя по спинкам руки, осматривает кабинет Правителя.

Ему нравится здесь бывать. В окружённом стеклянными стенами и потолком кабинете совмещены зона отдыха и рабочее место.

Отсюда, с самой высокой точки города, открывается великолепный обзор. Отсюда лучами расходятся делящие мегаполис высотные улицы. Масштабная панорама на ладони. Хотлера впечатляют ночные виды. В силу свободного времени он порой остаётся здесь вместе с правителем. Он может часами прохаживаться вдоль прозрачных стен, глядя на мерцающее вокруг великолепие.

— Войцех, — напоминает о себе Верховный.

— Моя вина, — показав поднятые ладони, Хотлер закинул руки обратно на спинки.

— Ещё раз нечто подобное, и я затребую тебе замену.

— А как же проведённые вместе годы? — усмехается тот в ответ, — я буду по тебе скучать.

— Не ёрничай, — отрезает правитель, не поддерживая шутливого тона, — пока твоя работа не касалась напрямую моей, меня всё устраивало. Теперь твои промахи мне вредят.

— Знаешь, что? — отвечает Хотлер, — ты Верховный, вот и занимайся своими делами, у меня с моими порядок. На ушедших под контроль Сайдона Сурийских системах я всё подчистил. Ну, на последнем этапе вышла накладка.

— Накладка?

Над переносицей Верховного образовалась складка, во взгляде что-то изменилось.

— Ты идиот, — повторяет он, — для чего тянул до последнего? Сайдон по твоей милости заполучил конвертатор.

— Сайдон? — встрепенулся Хотлер, — хитрецы, — усмехается он, погладив ладонью бородку, — до этой информации я ещё не добрался. Однако я знаю наверняка, что разбитый конвертатор — просто булыжник, а целый разрушится вне датчиков контроля. Потеря двух единиц за столько лет работы точно не критическое событие.

— Не критическое? — переспрашивает правитель, — оба раза конвертатор оказался в руках Сайдона, и если на первый они не среагировали, то сейчас мне идут доклады о кратно возросшей активности их департамента, а это, Войцех, твоя прямая вина.

— Почему они всполошились?

— Я тоже всполошусь, когда рядом с Вельстовым в режиме тревоги самоуничтожится конвертатор и сметёт три моих эсминца.

— Они его на Сайдон потащили? — несколько секунд Хотлер сидел с кривящей лицо ухмылкой, но, не сдержавшись, расхохотался в голос, — жаль, они его Вильно под нос не сунули, — добавил он, отсмеявшись, — всё, на этом мои грехи закончились?

— Нет. Я говорил, чтобы ты не лез на площадки, ты хоть понимаешь, что своим просчётом на Горе на месяцы выбил себя из процессов. А вместе с собой в ряде таковых выбил и меня, поскольку моя деятельность в последнее время плотно связана с твоей. Повторяю специально для тебя: ещё одна ошибка, и я поставлю вопрос о твоей замене.

— Хорошо, — сдаётся Хотлер, — делай как знаешь.

— Не сомневайся. У меня и без тебя просадка за просадкой.

— Что-то случилось?

— Случилось, — прошагав в зону отдыха, Верховный тоже сел на диван и, подобно Хотлеру, закинул руки на спинку, — я даже пока не могу точно спрогнозировать, чем эта просадка грозит нам в будущем.

— Не томи, Шенон.

— Оставайся, послушаешь; я этим вопросом как раз занимаюсь.

Верховный направился в рабочую зону кабинета, сел во главе массивного, т-образного стола. Докладчика Хотлер знает: глава департамента внешнего контроля сорокашестилетний майор Стоун Барет садится в одно из стоявших вдоль стола кресел. Хотлер сидит на месте, он лишь кивает майору в ответ на приветствие.

— Позвольте в начале по фронтам, — поймав вопросительный взгляд Верховного, приступил майор.

Довольно продолжительное время он потратил на описание сложившейся обстановки на космических просторах. Особое внимание уделил Карийцам и Братству и со своей стороны тоже подтвердил, что на данном этапе они готовятся к обороне, и нет никаких данных об их подготовке к наступательным действиям.

— Наоборот, — говорит майор, — Карийская Империя и Братство Стурмол забились в свои норы и выходить, видимо, в обозримой перспективе не собираются.

Затем упомянул о трёх соседствующих с системами Вельстова малых альянсах с рекомендацией включить их в список затребованных у Сайдона территорий в качестве компенсации за Мелорон. Майор не преминул добавить, что являвшийся костью в горле Сайдона Мелорон, с такой лёгкостью отданный ему Вельстовым, есть стратегическая ошибка.

В этот момент Хотлер поймал выразительный взгляд Верховного.

Добавив, что, уступив системы Мелорона Сайдону, Вельстов сам лишил себя мощного рычага давления, майор перешёл к основной теме.

— По запросу совета капитанов Департамент Внешнего Контроля провёл сбор и обработку информации. Вынужден подтвердить, что доклад главы технологической комиссии основан на правильных, достоверных данных. Вельстов имеет тенденцию к отставанию в сфере высокого образования. Уже сегодня по этой причине в ряде отраслей, в том числе и военно-технических, мы заметно отстаём. За последнее время Сайдон значительно ушёл в отрыв, оставив нас позади по ряду жизненно-важных направлений. На этот момент Сайдон уже имеет в железе образцы вооружений, а соответственно, и полноценные производственные и логистические цепи, которые у нас либо в зачаточном состоянии, либо отсутствуют вовсе. Анализ информации позволяет утверждать, что шестьдесят семь и семь десятых процента внедряемых Сайдоном новшеств — это наработки последнего времени, мало чем связанные со старой технологической базой. В свете данной тематики Департамент организовал закрытую площадку, и по результатам её работы я готов заявить, что на равных соперничать с Сайдоном мы сможем ещё восемь, максимум десять лет. Надо признать: мы утратили лидерство по многим позициям, и, если ситуация не изменится, Вельстов быстро окажется в критическом положении. Коротко звучит так: у нас есть ресурс, при этом жёсткая нехватка высококлассных специалистов, способных его применить.

— Рекомендации? — спрашивает правитель.

— Необходимо максимально затянуть начало конфликта с Карийцами и Братством. Одновременно ускоренными темпами поднимать собственную интеллектуальную базу. Без работы в этом направлении нам в дальнейшем не устоять. Если угодно, озвучу с цифрами, прогнозируемыми датами и подробными деталями.

— Нет необходимости, — кивает правитель, — ничего нового я не услышал, мне требовалось лишь подтверждение вашего департамента.

— А что департамент рекомендует предпринять для улучшения ситуации? — выловив паузу, спрашивает Хотлер.

— Данная тема вне компетенций моего департамента, соответственно, верных рекомендаций дать не могу. Департамент имеет технологические отделы, занятые шпионажем, но эта работа велась всегда и всегда была на контроле. Сайдон кратно усилил безопасность своих объектов и информационных коммуникаций. Причастные к интересующим нас сферам специалисты проходят систематические проверки. Что-то взять удаётся, но, как видим, этого недостаточно. Вставшая перед нами проблема требует концептуальных решений.

— Я понял вас, — говорит Верховный.

— Доклад закончил.

— В таком случае не смею задерживать.

Следующим посетителем кабинета стала глава департамента образования. Дождавшись приглашения, невысокая, выглядящая моложе своих пятидесяти шести лет женщина садится за стол. Она кратко обрисовала отдельные моменты, после чего перешла к главному.

— Мы видим три способа решения. Два из них сопряжёны с негативными последствиями, степень которых Департамент образования ввиду своей деятельности просчитать не способен. Это выявление ведущих учёных Сайдона, их похищение и принуждение к работе. Либо их физическое устранение. Оба способа гарантированно притормозят созданный Сайдоном разрыв.

— Без объявления войны Сайдону мы можем обойтись?

— Можем, — кивает она, — третий способ медленный, затратный, но гарантированный. Лично я считаю его единственно верным.

— Продолжайте.

— Нам придётся реформировать всю нашу систему образования. Мне отвечать чётко в формате доклада, или я могу более развёрнуто раскрыть некоторые грани?

— Ёмко, но кратко.

— Мы изучили модели образования, разработанные и внедрённые во всех установившихся на просторах бывшего содружества Союзов. Наиболее эффективная модель внедрена на верхних мирах Сайдона. В связи с нехваткой времени предложено взять за основу их наработки в этой области и адаптировать под наши реалии.

— Этого будет достаточно?

— Нет, — отрицательно кивает она, — банальное копирование их модели образования не приблизит нас к их уровню. Пока мы сократим уже сложившееся отставание, Сайдон уйдёт вперёд, и мы так и будем догоняющей стороной. Необходимы нестандартные, радикальные меры, позволяющие с максимальной скоростью сократить разрыв и выйти в лидеры.

— Продолжайте.

— Что такое система образования Сайдона? — говорит она, — в первую очередь единый стандарт на всех их верхних мирах. Вильно сделал образование обязательным и массовым. Уже на первых этапах обучения внедрена методика выявления способностей у подростков к тем или иным направлениям деятельности. Попутно идёт их оценка по многим параметрам. Далее Сайдон выделяет самых одарённых, сбивает в группы по интересам и усиленно накачивает их теорией по выбранному направлению. Сайдон создаёт узкоспециализированный высокоинтеллектуальный костяк, способный в своей сфере штурмовать высоты любой сложности. Подобные группы имеют полное информационное и техническое обеспечение, включая доступ к самым сложным производствам. Кураторы групп имеют указания поощрять полёт подростковой фантазии и обеспечить ресурсом воплощение перспективных проектов юного разума. При этом на всех этапах подготовки к группам подключены лучшие профильные специалисты, а порой и конструкторские отделы. В прошлом году у Сайдонцев был первый выпуск подготовленных по данной модели студентов. В худшем случае Сайдон получил массу имеющих за плечами сложнейший практический опыт мастеров, но, как показала практика, там всё гораздо отраднее. Признаю, — винится она, склонив на секунду голову, — мы смеялись, когда Сайдон взялся крупно вкладывать в совсем зелёную молодёжь, но дети выросли, а результат говорит сам за себя. Из всех прорывных открытий науки Сайдона, сделанных за последние годы, добрая половина как минимум на уровне идей принадлежит этим группам. Молодые головы — гибкие и дерзкие. Там, где убелённый сединами профессор сразу поставит крест, молодёжь поставит эксперимент, и факты говорят, что часто именно так удаётся воплотить самые смелые теории.

— Идея неплохая, — дослушав монолог, говорит правитель, — но разве не вы твердите, что, скопировав их модель, мы всё равно останемся позади?

— Ошибка Сайдона в том, что модель введена исключительно на верхних мирах. Департамент образования Вельстова предлагает внедрить модель в массовом порядке. Проведя анализ наших возможностей, комиссия пришла к заключению, что из сорока семи коренных систем Вельстова тридцать шесть способны к внедрению новой модели обучения в течение календарного года. В противовес пяти мирам Сайдона мы выставим тридцать шесть, и охваченный нами контингент будет на порядки больше. Обойти Сайдон мы сможем только массовым нажимом на интеллектуальный потенциал всего Союза. Департамент образования смоделировал наше развитие на основе показателей Сайдона, и получилось, что первые результаты мы получим уже через четыре года, а дальше только по нарастающей. Модель показала, что при реализации подобного плана Сайдон никак не успеет обеспечить критический с нами разрыв в технологической сфере.

— Звучит бодро, но что помешает Сайдону вслед за нами массово внедрить свою же систему?

— Как минимум один год времени. Но и на этот случай у меня есть рецепт.

— Я само внимание.

— Необходимо самое пристальное внимание уделить детям младших возрастов. Сегодня и у нас, и на Сайдоне дети к шести годам получают исключительно базовые навыки. К этому возрасту они умеют говорить, самостоятельно принимать пищу и самостоятельно гадить, на этом всё. В редких случаях детей развивают родители, но это мизер в процентном соотношении. В нашем обществе норма, что после шести лет дети поступают в центры и им с ноля начинают вдалбливать азы наук. Они ходят в питомники, но никого развития там не получают. Властям необходимо взять эти заведения под свой жёсткий контроль.

— Зачем? — спрашивает Хотлер.

— Давайте разберёмся, что такое ребёнок, — слышит в ответ, — если провести аналогию, скажем, с управляющим блоком, сошедшим с конвейера, то дитя человека — это такой же чистый лист, в который подгружаются те или иные программы. Давно установлено, что формирование базовых алгоритмов в сознании ребёнка происходит именно в период от ноля до шести-семи лет. Именно в этом возрасте формируются нравственные ориентиры, системы коммуникации, взгляды и нормы общественного поведения. Однако в первую очередь в этом возрасте формируются интеллектуальные способности, которые мы обязаны выявить и развить. У Сайдона в этом плане тоже пробел. Если Вельстов возьмёт под контроль эти процессы и будет вести детей не с шести, а с полутора лет, то на входе в центры образования мы получим армию частично мотивированного материала с зачатками интеллекта и сформированной в нужном нам русле системой ориентиров. Уже на пятом году их жизни мы сможем выявить потенциал каждого ребёнка. В возрасте шести лет получим материал уровня девяти-десяти лет нынешнего Сайдона. Но материал более качественный, поскольку он уже имеет чётко очерченный нами путь развития. Со временем это преимущество скажется во всех сферах деятельности человека.

— Что помешает Сайдону скопировать нас? — не сдаётся Хотлер.

— Если у нас сегодня имеется хоть какая-то инфраструктурная база в этом направлении, то у Сайдона здесь полный провал. Им придётся начинать с ноля. Мы вновь выиграем время, к моменту запуска их программы детского воспитания мы будем близки к первому выпуску. Конечно, при условии, что не упустим время. Нашей обозначенной вами задачей, — кивает она президенту, — является в течение восьми лет сократить интеллектуальный разрыв с Сайдоном. Озвученная программа, на мой взгляд, единственное, что может в перспективе это гарантировать. Я ответила на ваш вопрос? — смотрит она на Хотлера.

— Зачёт.

Какое-то время Верховный, барабаня пальцами по столу, обдумывал её слова.

— Допустим, мы сможем обеспечить ваши потребности в плане инфраструктуры, — произносит он вскоре, — кто будет заниматься надзором за детьми, кто вложит в их головы всё то, о чём вы сказали?

— Необходимо создать институт подготовки подобных специалистов.

— Вот именно, что создать, — говорит правитель, — и через сколько лет мы получим компетентных воспитателей?

— Минимум три года, — слышит в ответ, — но здесь тоже есть рецепт.

— Вы удобный человек, — без намёка на улыбку говорит ей правитель, — у вас на всё есть рецепт.

— Нас спасут двадцать три системы, отошедшие к нам в результате разгрома Союза Миров Сурии. Сурийцы озаботились намерениями Сайдона и, верно оценив угрозы, ещё пять лет назад внедрили нечто подобное. Наша комиссия провела ряд тестов с Сурийскими детьми и очень высоко оценила результаты их детской реформы. Систему подготовки ведущих детей-специалистов мы тоже внимательно изучили. Необходимо обработать ряд смысловых формул, и методика будет готова для внедрения в наши миры. На данный момент у нас миллионы специалистов Сурийцев, подготовленных и уже имеющих опыт работы с детскими группами. Необходимо доставить их в Вельстов, обязательно с семьями, распределить по нашим системам и, предоставив сносные условия жизни, мы запустим детскую программу в весьма сжатые сроки. Попутно будем готовить свои ведущие группы и постепенно встраивать их в процесс.

— Этот вопрос проработан?

— Касаемо реформы учебных подростковых центров — да. Все подготовительные и межведомственные вопросы урегулированы, составлены рекомендации и руководства для планетарных правительств, созданы консультативные площадки. Структуры управления подготовлены к реформам. Поэтапный план действий составлен, передан в секретариат и ждёт вашего одобрения. Касаемо младших детей — нет. Из своего — только концепция и то довольно размытая, но есть наглядный опыт Сурийцев, и все возможности применить его в сжатые сроки у нас имеются.

— Сколько времени для детальной проработки вам необходимо?

— На данный момент я не готова обозначить дату, дайте мне ровно три дня, и тогда я смогу…

— В общем, — перебивает её правитель, — исходя из опыта.

— Два, максимум три месяца, без учёта инфраструктурных решений.

— Инфраструктура — забота планетарных правительств.

— Уже легче, — кивает она.

— Приступайте, — приказывает Верховный, — если я решу действовать по вашим предложениям, то оба процесса запустить постараемся с минимальным временным разрывом.

— Я понимаю.

— Вы способны воплотить всё здесь озвученное? — глядя ей в глаза, спрашивает Верховный.

— Имея прямые ваши распоряжения, готовность к сотрудничеству капитанов транспортного флота и планетарных правительств, — да.

— Нести ответственность?

— Да, мой правитель, — держа его взгляд, говорит она, — я назвала условия, при которых готова нести ответственность. У меня есть знания, опыт и люди для реализации этих планов.

— Хорошо, — кивает он, — хотите что-то добавить?

— Нет, правитель.

— Тогда добавлю я. Вы заявили о тестировании Сурийских детей. Расскажите об этом подробнее.

— Тесты проведены на всех перешедших под наш контроль системах Сурии. Проведены массово, не менее чем в двухстах удалённых друг от друга детских питомниках. О результатах я говорила.

— Если я правильно понял, — продолжает Верховный, — то на двадцати трёх отошедших нам Сурийских мирах мы уже имеем потенциал, который желаем получить у себя лишь через несколько лет, верно?

— Ну-у, — задумалась она на секунду, — да.

— Вы включили в реформу подросткового образования бывшие Сурийские системы?

— Нет, правитель.

— Проработайте этот момент.

— Боюсь, что этот потенциал пока ещё не совсем наш, — решается она возразить.

— Тогда давайте думать, что делать, чтобы он был наш без остатка.

— В первую очередь вывести с Сурийских планет нашу пехоту. Все знают, чем занимаются там гурты, для осуществления вашего плана их действия контрпродуктивны. Нам придётся рассматривать Сурийские миры не как ресурсную базу, а как равных из равных, и только тогда сможем заполучить их без остатка. Сурийские системы должны увидеть, что правовое поле Вельстова распространяется на них в той же степени, что и на жителей коренных систем.

— Я обдумаю ваши слова, — кивает Верховный, — относительно детской реформы, — продолжает он, — при разработке планов исходите из того, что с Сурийских систем мы заберём только половину воспитателей детских групп.

— Я поняла.

— Приступайте к работе, максимум через три месяца я жду от вас детальный план.

Выйдя из-за стола женщина поклонилась правителю и направилась к открывшимся дверям лифта.

— Видишь, чем приходится заниматься?

Правитель Шенон вернулся в зону отдыха и присел рядом с Хотлером.

— А тут ты ещё, — добавляет он.

— Ты действительно собираешься всем этим заниматься?

— Уже.

— Дешевле будет подловить Сайдон в неудобной позе и разом решить проблему.

— Нам волей неволей приходится открывать друг другу бока, и воспользоваться моментом, конечно, можно…

— Но в схватке с Сайдоном мы тоже получаем ущерб, и Братство с Карийцами рвут нас на части, — закончил за него Хотлер, — а может, по-тихому договориться с ними и втроём разломать Сайдон, как-никак он сейчас основная для нас угроза?

— Нет, Войцех, Вильно не так глуп, как хотелось бы. Это мы рядом с ним сейчас выглядим глупцами. Здесь придётся играть вдолгую.

— Всё-таки ты намерен всё это осуществить?

— В длительной перспективе мы получим преимущество, — проигнорировав вопрос, продолжает Верховный, — придётся подготовить и провести массированную информационную атаку и убедить родителей сдавать детей в питомники.

— Убедить родителей? — словно пробуя слова на вкус, морщится Хотлер, — указ совета и штрафные санкции — вот и убеждение.

Заглянув Хотлеру в глаза, правитель прищурился.

— Какой-то ты возбуждённый, — говорит он, — вроде только с арены вышел?

— Вышел.

— С арены, Войцех, ты всегда добрый возвращаешься, сейчас что случилось?

— Меня сделали, Шенон, на этом проклятом Горе меня поимела псарня Сайдона.

— А теперь, Хотлер, послушай меня внимательно, — отбросив дружелюбный тон, заявил правитель, — мне плевать на твои личные вывихи, но я повторю ещё раз. Если только из-за этой дури ты опять мне навредишь, я поставлю вопрос о твоей замене. Ты слышишь меня?

— Слышу, — говорит тот и склоняет голову на бок, — только я не возьму в толк, о каком ущербе ты всё время твердишь?

— О Сайдоне ты уже слышал. Теперь ставлю тебя в известность, что мне пришлось по твоей милости отдать Вильно Мелорон.

— А здесь-то я, каким боком?

— А таким, друг мой. Сайдону по нашим прежним договорённостям отошёл альянс Тистоу. Штаб Вильно разработал план вторжения и приступил к формированию ударной Эскадры. Мне пришлось в экстренном порядке ломать свою стратегию и выторговывать у Сайдона ненужные нам системы. В обмен Вильно предложил дополнительно забрать альянс Верот и полностью отдать ему Мелорон. Другие мои предложения он категорически отверг и, представь, мне пришлось согласиться. Я просто вижу, как он ржёт, вспоминая об этом.

Хотлер молчит.

— Скажи мне, Войцех, что у тебя есть на одном из миров Тистоу? — добивает Верховный, — кто знает, где находится это интересное место? И ответь, где был этот единственный во вселенной человек, который мог прибрать там до того, когда я был вынужден отдать Мелорон за Тистоу?

— Тот человек был в боксе восстановления, — мрачно говорит понявший истинную цену своей ошибки Хотлер, — я виноват, подобное не повторится.

— Надеюсь, — говорит Верховный, — дам совет: забудь о Горе. Сходи на арену, успокойся и давай берись за работу.

— Нет, — кивает Хотлер, — в первую очередь я выясню, где у меня утечка. Я не верю, что они оказались там случайно, и должен знать, как они вышли на конвертатор. Уделавшую меня на Горе псарню мне всё равно придётся найти.

— Хотлер, — с нотой угрозы говорит Верховный, — мы здесь не в игрушки играем. Я час назад от тебя о личном враге слышал.

— О нём я уже забыл.

— Поэтому пехотинцев Сайдона искать будешь исключительно ради дела?

— И никак иначе, — глядя в глаза Верховному, заявляет Хотлер.

— Как знаешь, — указав взглядом на лифт, правитель дал понять, что ему пора, — я тебя предупредил.

Глава 4

«Период восстановления завершён. Ввиду отсутствия персонала необходимо самостоятельно изучить составленные рекомендации».

Тягучий звук, пробиваясь откуда-то издалека, ломая незримые барьеры, заполняет собой пространство.

«Период восстановления завершён. Ввиду отсутствия персонала необходимо самостоятельно изучить составленные рекомендации».

Теперь звук воспринимается как нечто неоднородное. Он мягко проникает в уши и, наполняясь смыслом, складывается в слова. Тим понимает их значение.

«Рекомендации составлены на основе персональных показателей. Во избежание осложнений вы обязаны их неукоснительно соблюдать».

Последняя фраза служит неким крючком для сознания. По её окончании Тим разом всё вспоминает и начинает чувствовать собственное тело.

Не открыв глаз, не шевелясь, он напрягает мышцы ног, пресса, руки. Тело отвечает, нигде ничего не болит. Не совсем понимая, чего ждать, Тим медленно, полной грудью вдыхает и открывает глаза.

Размытая картинка обретает чёткость. Он лежит на спине, взгляд упёрт в прозрачную крышку бокса восстановления. За ней тёмные тона с точками светильников, силы которых едва хватает, чтобы превратить кромешную тьму в густой полумрак.

Зная, что первое же приметное движение даст сигнал к открытию крышки бокса, Тим не торопится. Скосил взгляд, но увидел лишь крышки соседних боксов. Обмануть датчики, медленно приподняв голову, не получилось. Лёгкое шипение, прозрачная крышка беззвучно поднимается и громко щёлкает фиксатором. Тим ждёт появления Сурийцев, но их нет. Слух не может выловить ни единого звука, кругом густая звенящая тишина.

Тим не встаёт, голова ясна и свежа, в ней сразу выстроились в очередь сплошные вопросы.

«Зачем бокс? — думает Тим, — тратят ресурс, при этом сами меня калечили. Браслет? Но ни единого вопроса о нём я не слышал».

Нет сомнений, что у Сурийцев оказался по воле случая — о браслете они не знают. Тим уверен: от огня зенитного автомата прикрыл сгенерированный браслетом барьер. Он задался новым вопросом и упёрся в их бесконечное количество.

«Почему не бросили нас под бортом? — текут мысли, — Сурийцев заинтересовал их проход сквозь огонь? Но спросить об этом можно без бокса восстановления. А если сквозь огонь провёл браслет, то почему прошла висевшая на спине рыжая. Возможно, роль сыграла их близость. Рыжая», — отыграло сознание, зацепившись за всплывший образ.

Стоило подумать о женщине, и в голову хлынул поток связанных с ней воспоминаний.

Тим садится. Светильники плавно набирают яркость, раздвигая границы просторного медицинского отсека. Ему есть с чем сравнивать, взгляд царапнул зелёный цвет стенных панелей. Почему не белые, как везде, осталось гадать. Огляделся. Вокруг ещё восемь пустующих боксов. Рядами по три. Крышка того, что позади Тима, открыта. Кроме него в отсеке ни души.

Пользуясь свободой, Тим прислушивается к себе. Он машет руками, гнёт ноги в коленях, крутит шеей. Сдвигает боковой бортик бокса и для начала, держась за него рукой, спускает ноги и, коснувшись пола, выпрямляется в полный рост.

Напротив груди вспыхивает спроецированное окно. Уловил движение, присел, укрылся за соседним боксом. Одна из панелей сдвигается, в открывшейся нише на одной из полок Тим видит сложенную одежду.

Легкий свитер с карманами и такие же серого цвета свободные брюки, зачем-то прихваченные внизу резинками, Тиму нравятся. Не стесняют и ничего не весят. Мягкие тапки тоже легче пуха и отлично сидят на ноге.

Оделся, медленно обошёл отсек по периметру и направился к боксу.

Из спроецированного окна вместо пунктов рекомендаций на него смотрят пустые строки, под каждой из которых стоят время и дата. Внизу пустой таблицы рекомендаций одна единственная строка, прочтя которую, Тим чешет затылок. Читает ещё раз и опять не понимает.

«Поправка. ДИ—107 в режиме восстановления. Прежние рекомендации отменены».

И всё. В Тиме зреют сомнения, что он у Сурийцев. Здесь что-то очень не так. Никто никогда не даст пленнику столько свободы.

Ведущий из отсека люк откатился в сторону, стоило встать напротив. Перед Тимом широкий яркоосвещённый проход с полукруглыми стенами. Всё, кроме пола, того же зелёного цвета. Длиной метров восемь, за ним темнота, в которой что-либо рассмотреть никак не выходит.

Кругом мёртвая тишина, и Тим делает первый шаг. Чем ближе к краю прохода, тем сильнее разгорается освещение впереди.

Открывшийся отсек мало чем отличается от подобных на крейсерах и эсминцах. Пункт питания не спутать ни с чем. И хоть зал здесь в форме овала, а столы расставлены в разнобой, раздатчики и утилизаторы вдоль переборки говорят о принадлежности помещения.

Зал рассчитан человек на двести, в нём пусто и чисто. Заметил лишь, что один из откатных стульев сдвинут, а перед ним на столе стоит полупустая кружка. Увидев её, направился к раздатчику. Всё знакомо. Тим машет рукой перед датчиком, включает экран, вызывает меню. В копилку странностей падает ещё одна: среди десятков доступных блюд и напитков Тим не видит ни одного знакомого названия. Количество предложенных раздатчиком блюд тоже выглядит странно. Интерфейс отличается, но методом проб Тим выводит на экран их изображение. Листая картинки, облизал пересохшие губы, но вниманием Тима уже владеют три прохода, куда-то ведущие из зала.

Он наугад выбирает напиток, получает высокий бокал с ядовито-жёлтой жидкостью. Не уловив запах, Тим с опаской пробует жидкость на вкус и через несколько секунд смотрит в тонкое дно бокала. Стекло в мойку, рука тянется к экрану. На третьем бокале Тим перестаёт поглощать влагу жадными глотками. Он цедит, получая удовольствие от вкуса и чувства отступающей жажды.

Едва теплящиеся светильники уже привычно набирают яркость. Короткий проход упирается в закрытые створы. Потоптавшись перед воротами и не получив отклика, вернулся обратно. Следующий привёл в тамбур с парой закрытых ворот. Ближние на приближение Тима не реагируют, за следующими открывается жилой отсек. Перед Тимом длинный коридор с нишами, по обеим сторонам двери кают.

Здесь тихо и пусто. Заглянул в каюту. Она больше привычных и кроме широкой кровати имеет пару массивных кресел, низкий столик и похожий на голограф прибор на нём.

Заглянул в душевую, в ниши шкафов. В одной из ниш наткнулся на прижимную трубку. В руках появилось хоть что-то, чем можно отмахнуться. Длинный коридор упёрся в закрытые ворота. Идя обратно, Тим насчитал в отсеке двести четыре каюты.

В последнем проходе горит свет. Проход длинный он плавно забирает вправо, и Тим не видит, что там дальше. Перехватив трубку, неторопливо пробирается вперёд. Сразу за поворотом проход расширяется и выводит Тима в большой яркоосвещённый отсек, напомнивший просторный вестибюль высотного здания. Здесь, как и везде, зелёные стены, как и везде, здесь пусто и тихо.

Потолок на уровне третьего этажа. По левую руку стена, по правую — что-то вроде открытого широкого балкона, глубину которого Тим снизу не видит. Балкон тянется метров на пятьдесят, с обоих его краёв вниз ведут две широкие полукруглые лестницы.

Уровень, на котором, озираясь, стоит Тим напоминает увеличенную в размерах кают-компанию. Кругом расставлены низкие диванчики, развёрнутые друг к другу, между каждой парой обязательный столик.

Под балконом Тим видит длинный высокий стеллаж, на котором стоят тысячи старинных бумажных книг. Такой роскоши и в таком количестве он никогда не видел. Вспомнилась кают-компания крейсера. Там тоже были книги, но их количество не шло в сравнение.

Пройдясь вдоль стеллажа, выяснил, что книгами заставлено две его трети, остальные полки заполнены множеством коробок разной формы и раскраски, сделанных из разных материалов. Снял одну с полки. Деревянная коробка, внутри разноцветные фигурки, отчасти похожие на людей, а отчасти на незнакомых животных. Фигурки трёх цветов, много одинаковых. Закрыв коробку, Тим вернул её на место.

Вернулся к книгам, взял одну в руки. Приготовился увидеть что-то сногсшибательное, но увидел лишь строчки мелконапечатанного текста. Бегло прочтя абзац, Тим обнаружил, что многие слова ему неизвестны, часть написана с ошибками, а в паре мест встретил вообще непонятные буквы. О чём в книге речь — не понял. Какие-то люди выказывают друг другу крайнюю степень привязанности.

На обороте обложки взгляд цепляется за строку.

«Дата выпуска 7642 год».

На дворе семь тысяч девятьсот пятьдесят восьмой год от прибытия. Тим быстро выводит, что книге триста шестнадцать лет и создана она перед разрушившей содружество войной. Вернув книгу, снял ещё несколько и, не читая, просмотрел даты. Разница их издания максимум десять лет. Книги, несмотря на почтенный возраст, новые и совершенно не затёртые.

Поднялся по лестнице. Балкон глубже, чем казалось снизу. Пятьдесят метров в ширину и добрую сотню в глубину. На нём Тим видит ряды спортивных тренажёров. Воочию подобного Тим не видел, но, просматривая каналы, натыкался на подобные залы. Ассортимент здесь богат. От странной формы скамеек до громоздких тренажёров, рассматривая которые, Тим не совсем понимает, что с этим делать. Здесь же пара больших столов с блёклой расцветкой по периметру.

Вдоль всей дальней стены переливается звёздная россыпь, смотрящая на него сквозь толстое стекло длинного смотрового иллюминатора. Вдоль него тоже стоят длинные диванчики, а над спинкой крайнего Тим видит взлохмаченную шевелюру.

Укрывшись за стойкой тренажёра, он несколько минут не сводит взгляда с её затылка. Сидит не шевелится, подумал, что спит, но глаз уловил едва заметное движение. Увидел поправившую волосы руку. Оставив увесистую трубку на полу, Тим, не таясь, направляется к рыжей.

У неё крепкие нервы. Тим специально запнулся, дав понять, что идёт, но та даже не вздрогнула. Она не подняла взгляд, когда он сел на край занятого ей диванчика. Её взор направлен сквозь стекло, туда, где мерцают точки звёзд, где пёстрое свечение заполняет их скопления.

Навязываться не стал. Сделав вид, что тоже смотрит сквозь стекло, задумался. Когда она начнёт говорить, Тим задаст много вопросов, пока же исходит из собственных наблюдений.

Над лестницей светильники светят ярко; чем ближе к борту, тем свет их тусклее. Над диванами светильники едва теплятся, но света достаточно, чтобы внимательно рассмотреть рыжую.

Она свежа и хорошо себя чувствует. На правильном, вполне себе красивом лице ни царапинки, ни синяка. Одета в такие же брюки и свитер, что и Тим, но есть различия. Тиму всё в пору, но сидит свободно, рыжую одежда плотно облегает. Не заметить её стройность невозможно, но вместе с этим Тим видит, что одежда без подтёков, чистая и не рваная.

«По уму, — думает он, — надо было свернуть ей шею. Подойти сзади, правильно обхватить голову, дёрнуть до нужного угла».

Он честно пытался вызвать в себе порыв и решить всё разом, но в итоге сидит напротив неё и думает, что, будь рыжая стерва хоть чуточку проще, Тим значительно расширил бы собственные познания

Посидев ещё какое-то время, он молча встаёт и уходит прочь. Ловя малейший шорох позади, Тим показательно неторопливо направляется к лестнице. Зная, что исследовал все доступные зоны, он спешит к раздатчикам. Тарелки, кружки, поднос, и, вдыхая дурманящий аромат, он выбирает место так, чтобы контролировать ведущий с балкона проход.

Рыжую увидел к окончанию трапезы. Она, не глядя на Тима, молча делает заказ, подхватывает поднос и направляется в его сторону. Садится через стол к нему лицом и неторопливо принимается за пищу.

Тим молчит. Он откинулся на спинку, сложил на груди руки и смотрит, как она ест. Дамочка спокойна. Она молча перекусила. Долго, не торопясь, по глоточку, сбивая дыханием пар, разбиралась с напитком, после чего отставила кружку и впервые заглянула ему в глаза.

— Как шея?

Тим усмехается. Ему было интересно, как она себя поведёт, и она не разочаровала. Глядя на неё, вспоминает Лилу, но даже та, откусив от него кусок, вряд ли бы спросила, болит или нет?

— Хорошо, — слышит она в ответ, — сразу предупреждаю: не вздумай подойти ко мне со спины, поняла?

— Услышала, поговорим?

— Ты их видела?

— Нет.

— Давно мы здесь?

— Скажу тебе на будущее, — она подошла и присела за его стол, — «поговорим» в моём понимании — это диалог, не допрос. Понял?

— Услышал.

— Твоё мнение? — продолжает она.

— Моего мнения ещё нет, но начинаю подозревать, что мы не у Сурийцев. Это пока всё. Давно мы здесь?

— Двадцать семь суток, — она тоже откидывается на спинку, скрещивает руки, — за это время здесь ни разу никто не появился.

С языка рвётся следующий вопрос, но, приняв правила, Тим их соблюдает.

— Почему все мертвы кроме нас?

На этот вопрос мог бы ей ответить, но, конечно, не стал.

— Сбой наведения, несколько трасс мелькнули рядом, автомат мог смазать.

— Не мог, — заявляет она, — по нам не стреляли.

— Ты не можешь об этом знать, мы подходили спиной.

— Ты спиной, — выпятив губу и смахнув дыханием непослушную прядь, говорит рыжая, — работу автомата я видела от начала до конца, по нам не били.

— Уверена?

— Я видела, — твёрдо повторяет она, — мой вопрос прежний. Почему мы прошли, а остальные нет?

— Не знаю, — почесав на манер Гернота щёку, заявляет Тим, который после её слов потихоньку теряет нить понимания, — давай подумаем, чем мы так отличались от остальных, может, здесь причина.

— Тем, что шли в связке, а остальные нет.

— Вот и ответ.

— Тупой ответ.

— Какой есть.

Тим поднялся, направился к раздатчику. Получив бокал с соком изумрудного цвета, вернулся на место.

— Как тебя зовут?

— Тим Вирон.

— Я Аня Тау.

— Почему, Аня Тау, ты так упорно хочешь меня убить?

На какое-то время она задумалась, но всё же дала ответ.

— Приказ. В чужие руки ты попасть не должен.

У Тима было время над этим подумать, и в мыслях версия мелькала.

— Спрашивай, — напомнил он, видя, что она опять задумалась.

— Смысл. Ты здесь три часа, что ты можешь мне сказать? Хотя один вопрос есть: почему ты не сдох?

— Лет через двести после тебя, — улыбается Тим, — почему приказали меня убить и кто приказал?

— Кто-то.

— Понял, — прихлебывает он из бокала, — и ты умрёшь, но приказ выполнишь, правильно?

— Не сейчас, — держа взгляд Тима, отвечает она, — возможно, позже. А в свете фактов, возможно, никогда.

— Каких фактов?

— Таких, что людей здесь нет, а эта железная рухлядь, — обвела Аня пункт питания взглядом, — висит здесь с войны в содружестве.

Такая версия Тима ещё не посещала.

— Поясни.

— Подумай, зачем Сурийцам такие сложности с нашим убийством? Они нашли это, — разводит она руки, — и пытаются разобраться, как проникнуть на борт. Они не зря здесь такую толпу Адритийцев собрали, — и нас попутно прихватили, — добавляет она.

— И ещё дали в след ракетный залп, остановленный силовым барьером вот этого, — Тим тоже в свою очередь обводит пространство взглядом.

— Помнишь, что было в шлюзе? — продолжает она.

— Помню твою злую морду, — усмехается Тим, — я терял сознание, видел лишь силуэт, шагающий к шлюзу.

— Верно, — кивает она, — в шлюз наведался «Ортэр»

Решил, что она шутит, но выражение на лице не оставляет сомнений. Это название человекоподобной машины, используемой ещё в первой войне.

— Говорят, Сайдон смог воссоздать подобные машины, — делится Тим слухами.

— Сайдон испытал их в схватке за Мелорон, — добавляет она.

— Значит, мы у своих.

— Не значит. Ортэр вырубил меня глушаком, а на произведённых Сайдоном образцах его нет. Я знаю, о чём говорю. И я говорю ещё раз: это железо живёт своей жизнью и висит здесь очень давно.

Глава 5

Приобретённая на Сайдоне привычка напомнила о себе при первой возможности. Фыркая и отдуваясь, Тим подолгу и с удовольствием каждое утро стоит под упругими струями воды. Торопиться некуда, в его распоряжении неограниченное количество времени. Оказалось, что, изнывая от безделья в Новом Вироне, Тим даже не подозревал о настоящем значении этого слова.

С момента пробуждения в пустом медицинском отсеке прошло двенадцать дней. Из доступных занятий здесь только сон и еда. Как выяснилось, он способен по многу часов сидеть на месте и бездумно таращиться сквозь толщу бронестекла в подсвеченную звёздами пустоту. Тим каждый день поднимается на балкон и, занимая дальний крайний диван, подолгу сидит напротив иллюминатора.

Не раз за эти дни возвращался к словам Ани. Теперь Тим тоже склоняется к тому, что станция необитаема. Он вывихнул голову в поисках причин нахождения здесь древнего объекта и попадания их с Аней на его борт, но лишь смог себя убедить, что они здесь застряли. Тим всё чаще посматривает на тренажёры и книги, но разом кидаться на то малое, что хоть как-то способно скрасить одиночество, пока не решился.

При мысли об одиночестве уголки его губ слегка дёрнулись. Как-то взявшись оценить себя со стороны, Тим почему-то решил, что он, как и Эйшор, по складу одиночка. Рыжая Аня наглядно показала, как он заблуждался относительно их обоих.

Тот короткий диалог оказался единственным за все эти дни. Услышав его мнение, она просто встала и молча покинула пункт питания. В тот же день заговорил с ней ещё раз, но в ответ послушал тишину. На следующий повторил попытку и теперь, встречая её то в одном, то в другом отсеке, Тим молча проходит мимо.

Несколько дней назад, услышав её истошный вопль, Тим очертя голову взлетел на балкон и удивлённо замер. Ожидал увидеть что угодно, но не то, что увидел. Первая мысль: Аня сошла с ума. Растрёпанная, с выражением бешенства на лице, она, в голос исторгая проклятия, молотила диван. Пиная мебель, рыжая не успокоилась, пока не отломала подлокотник, вырвала из крепежа металлическую пластину и не изрезала в лоскуты спинку и сиденье.

Затем последовало мгновенное преображение: потеряв к дивану интерес, Аня сникла. Спина ссутулилась, плечи опустились, шаркая подошвами, она шагнула к соседнему дивану, села, привычно уставилась в иллюминатор. На следующий день встретил её в трапезной, как Тим окрестил пункт питания. Рыжая как ни в чём ни бывало поела и, по-прежнему не замечая Тима, отправилась в каюту.

— Уф, — фыркает он, когда кабина, подчиняясь настройкам, резко меняет горячую воду на холодную, — хорошо, — чуть ли не в голос кричит он, стоит процессу запуститься в обратную сторону.

В трапезной Тим садится за стол, приступает к позднему завтраку. Вскоре появляется Аня. Взяв заказ, она не идёт как обычно к дальнему от Тима столу, а направляется в его сторону, садится за соседний стол.

— Что такое ДИ-107? — ковыряясь в тарелке, как бы между прочим спрашивает она.

— Представления не имею, — отвечает Тим.

Аня смерила его долгим, внимательным взглядом.

— Ты вообще кто?

На третий день заточения, исследуя доступное пространство, Тим был в медицинском отсеке, когда услышал её шаги. Не выдав своего присутствия, он спрятался за боксом. Тим видел, зачем она пришла, и подобный вопрос ждал. Думал, спросит раньше, но то, что Аня далека от человеческих стандартов, Тим уже понял.

— Я тот, за кем тебя посылали, — приподняв подбородок, он с усмешкой смотрит ей в лицо, — кстати, а за кем тебя послали?

Во время их первого диалога заметил, насколько Аня скупа на слова. К нынешнему диалогу Тим готов, он решил вытянуть из неё максимум информации, прежде чем отвечать на вопросы.

— За тобой послали, — говорит она.

— Я польщён, — жмёт Тим плечами и возвращается к прерванному завтраку.

Ответ рыжую не устроил.

— Тим Вирон, восемнадцать лет отроду, гражданство Сайдон, рядовой, третий гурт, первый взвод, второе отделение, принадлежность — экипаж крейсера, капитан — Нуркан Горор. Это всё, что я о тебе знаю.

Тим молчит. Он прихлёбывает тёплый сладкий напиток, смотрит в переборку.

— Мне приказали тебя убить.

— Это я слышал, — кивает он, — кто приказал?

— Кто-то.

Взгляд на переборку, ленивый глоток из кружки.

— Я получила приказ непосредственно от начальника своей группы.

— Какой группы, кто начальник?

— Сказать не могу.

— Не пойдёт.

— Не могу, — дёрнула она головой так, что всколыхнулись волосы, — не могу и всё, ты солдат, должен понимать.

— Хорошо, тогда твоё мнение? Интересно узнать, что обо мне думаешь ты.

— С тобой история непонятная, приказ относительно тебя спущен как минимум не с уровня начальника группы.

— Поясни, — требует Тим.

— Я пояснила, — вскидывается женщина, — приказ пришёл с более высокого уровня. Чтоб ты понимал, начальник группы департамента имеет очень высокие полномочия.

— А откуда ты знаешь, что приказ пришёл не с его уровня, а выше?

— Давай не будем лезть в дебри, есть масса признаков, озвучивать которые я не буду, не хочу тратить время.

— Торопишься?

— Не буду, — повторяет она.

— Два примера, — упёрся Тим, — я должен понимать, о чём мы говорим.

— Какой ты тяжёлый.

— Стремлюсь соответствовать.

— То, что за тобой отправили меня, пример первый. То, что я ничего о тебе не знаю, — второй. Со мной это впервые, — добавляет она, — теперь доволен?

— Пока да.

— Моя очередь. Кто ты, Хал тебя родил, такой?

— Тим Вирон, рядовой, третий гурт, первый взв…

— Я о другом, — перебивает она.

Тим ещё раз пригубил напиток, и под сводом трапезной послышался его тихий голос. Рассказ занял несколько минут, в которые Тим правдиво уложил историю своей жизни, оставив за скобками лишь несколько отдельных моментов.

— Вот так, — закончил он монолог, — больше мне сказать нечего. Почему кто-то проявил ко мне интерес, я хоть убей не знаю.

Какое-то время Аня молчит.

— Значит, Вирон, — привычно сдув с лица непослушную прядь, заявляет она, — у вас нет фамилий, поэтому ты Вирон?

— Так.

— Соль твоей жизни — Вирон, остальное — шлак, — озвучивает она мысли. — Если не врёшь, то интересен ты, на мой взгляд, как житель давно потерянной колонии. Что там настолько необычного, что за тобой отправили меня?

— Всё необычное, — слышит она его смех, — от отсутствия элементарных условий до стремящейся сожрать тебя фауны.

— И всё же?

— За прожитые на Вироне годы я, может, пару сотен раз вышел за частокол. Из них раз двадцать мы отдалялись от поселения на несколько дневных переходов и только раз уходили километров на сто пятьдесят. Будь на этом клочке что-то необычное, я бы помнил.

Аня замолкает.

— Я тебе свою историю выложил, — напоминает Тим о себе, — может, в ответ что расскажешь?

— Ты понял, откуда вопрос о ДИ-107? — словно не слыша, спрашивает она.

Тим кивает.

— Мои рекомендации бокса восстановления присутствуют, — продолжает Аня, — я две недели на раздаче получала три вида восстанавливающих смесей, и это норма, — говорит она, — а вот ДИ-107 не норма. Я о подобном не слышала, хотя в инженерии и создании управляющих систем хорошо разбираюсь. У меня профильное образование.

— Поэтому штрафников возишь, — улыбается Тим.

— Увы, крайне редко. Конвой для меня отдых, своего рода привилегия, которой я охотно пользуюсь. Разгрузка для головы, конвой — то место, где не надо думать

— Не надо думать, — вспоминая парализующие удары током, повторяет за ней Тим.

— Так вот, — продолжает она, — о ДИ-107 я ничего не знаю.

— Я тоже, — признаётся Тим.

— Твой бокс не дал данных по динамике хода восстановления. Мой дал. И карту, и графики с отдельной раскладкой периодов. Твой закрыл всё, но отчитался, что ДИ-107 в режиме восстановления. Так? — спрашивает она, глядя ему в глаза.

— Так.

— Приходим к тому, что ДИ—107 есть прибор, переведённый боксом восстановления в определённый режим. Ты машина? — всё так же пристально глядя ему в глаза, спрашивает она.

Она не шутит, и Тим это видит. К подобному заключению рыжая пришла явно не только что, и к её словам он отнёсся серьёзно. Тим пытался поставить себя на её место и даже местами предугадал направление её мыслей, но вот версия с машиной ему не пришла.

— Я не машина, — внятно, чтобы Аня хорошо слышала, говорит он, — и даже не вздумай пробовать это проверить. Поняла меня?

— Как себя по физике чувствуешь? — игнорируя вопрос, гнёт она свою линию.

— Ты поняла? — хмурит Тим брови.

— Поняла. Так как чувствуешь?

— Хорошо.

— При этом никаких упражнений и восстанавливающих смесей?

— Никаких.

— Здесь не поняла, — заключает она.

— Я тоже мало что понимаю, — соглашается Тим, — ты книги здесь читала? — указывает он подбородком в сторону отсека со стеллажом.

Аня фыркает.

— Не суть, — продолжает он, — я читал. Ещё я читал выписанные тебе боксом восстановления рекомендации, читаю меню раздатчика. Текст в книгах и текст на экранах сильно разнится. Впечатление, что написано на похожих, но разных языках.

— И?

— Если станция, — терпеливо объясняет Тим, — висит здесь с давних пор, то можно предположить, что язык со временем видоизменился, и это объясняет, почему изданные триста лет назад книги написаны так непонятно.

— И что? — не улавливает она его мысль.

— То, что твои рекомендации написаны на понятном, вполне себе современном языке. Меню в пункте питания, экран настроек в каюте тоже привычны и понятны. Если на станции давно нет людей, то кто тогда внёс изменения?

Аня встала и покинула трапезную. Вернулась, держа в руках книгу.

— Ну да, — пробежав по строкам, говорит она, — так и есть, — добавляет через минуту, не отрываясь от текста.

— Что думаешь? — спрашивает Тим.

Через пару минут он повторяет свой вопрос.

В ответ ни слова. Такое он уже видел. Когда в прошлый раз Аня перестала отвечать, молчание длилось много дней. Тим молча сбросил посуду в утилизатор и, позабыв об Ане, направился на балкон к иллюминатору.

***

Прислушавшись к собственным ощущениям, понял, что опять проспал непростительно долго. В теле тяжесть, в голове ком. Прикинув, сколько часов надо спать, чтобы чувствовать себя столь скверно, Тим решил, что пора ставить метку.

В доступных им отсеках нет часов. Даже на консолях кают, раздатчиков пищи и боксов восстановления нет привычных окон и циферблатов. Спасает выработанное на Вироне чувство времени. С первого дня Тим принялся параллельно Ане ставить метки и быстро выяснил, что за трое его суток у Ани проходит пять. Они утратили дату, но Тим всё равно царапает стену каждое на его взгляд утро.

По ощущениям проспал почти сутки. С недавних пор Тим начал замечать, что сон есть болото. Или организм адаптируется к безделью, или разум бежит от однотонной реальности, но к концу проведённого на станции месяца Тим научился спать бесконечно долго. Даже сейчас достаточно закрыть глаза, и сон, несомненно, вернётся. Шевелиться заставляют лишь физиологические потребности, без них, по мнению Тима, спать можно неделями. Это странно, подобного с ним никогда не случалось, как, впрочем, никогда не было столько свободного времени.

Откинув одеяло, заставил себя сесть. Ступни приятно холодит покрытие пола, тьма в каюте тает под напором набирающих яркость светильников. Царапина на переборке, душ, лёгкий перекус, и, взяв с полки книгу, Тим устраивается на ближнем к стеллажу диване.

Прочитав несколько листов, кидает её на столик.

— Так не бывает, ложь, — раздражённо бормочет он, в очередной раз обманутый в ожиданиях.

То ли исковерканные до неузнаваемости слова, то ли речь идёт о вещах, которых он не понимает, но что-то упорно не даёт Тиму вникнуть в смыслы написанного. Так уже не первый раз, только за последние дни это уже третья попытка.

На Вироне, посадив младших вокруг горящего в центре ратуши костра, старшие упорно внушали им, что книга есть источник знаний и каждая просто бесценна. Тим видел в доме скупщика, с каким трепетом старые потёртые книги складывались в контейнер с самой ценной добычей. Вспомнил и кают-компанию крейсера, где капитан выделил книгам самое видное место.

Сейчас, пробуя их читать, Тим откровенно не понимает, о каких знаниях твердили старшие. По его мнению, со страниц сошла несусветная лепень, в которой нет не то что знаний, нет ничего даже похожего на реальность.

Тим задумчиво смотрит на полки с книгами. Он старается понять, почему столь бестолковые вещи стоят таких огромных денег.

Слух ловит лёгкое шарканье, Тим настораживается. Он напрягается каждый раз, когда шорох её шагов приближается сзади. Тим ещё раз стал свидетелем вспышки её бешенства, и чего от рыжей ждать, он не знает. Вместо того, чтобы тенью проскользить мимо, Аня подходит, садится на стоявший по другую сторону столика диван, берёт в руки отброшенную им книгу.

— Скрифты Айвери, — читает она слова на обложке, — Нит о Вмунри, — произносит название книги, — что скажешь?

— Чушь, — заявляет Тим.

— Тогда зачем этот жанр выбрал?

— Что выбрал?

За следующую минуту Тим узнал о книгах больше, чем за все предыдущие годы. На примере информационных и развлекательных модулей Галакса она разъяснила ему о жанрах, и он уяснил, что далеко не каждая книга несёт в себе знания и мудрость.

— Скрифты, — объясняет Аня, — это выдуманные истории в выдуманных параллелях, разбавленные чувствами и драмой. Смыслов там не найдёшь, кисель с соплями и переживаниями.

— Дурь полная, подтверждает Тим, — беру третью книгу, а понять ничего не могу.

— Ты их из одного ряда берёшь?

— Как идут друг за другом.

— Попробуй с другой полки взять, может, с другого конца, — советует она, — должно помочь.

— На разных полках разные жанры? — догадывается он.

— По логике да, но к Халу книги. Я думала над этим ДИ-107. Может быть, это какой-то код твоего Вирона, а станция тебя опознала? Ведь мы не знаем название планеты, которая осталась левее. Ты уверен, что это не Вирон?

Тим какое-то время на неё смотрел, после чего качнул головой.

— Мне нравится, — заверяет он, — вот только об этом ДИ-107 мы говорили с тобой две недели назад. Тебе требуется столько дней, чтобы обдумать две фразы? У тебя процессы приторможены или ты по жизни задумчива? — улыбается он, зная, что вскоре Аня замолкнет на пару недель.

— Если мои процессы приторможены, то у тебя, дикарь, их нет вовсе, — парирует она и, тоже откинувшись на спинку, закидывает ногу на ногу.

— Возможно, — соглашается Тим.

— Так что ты думаешь о моих словах?

— О твоих словах я ничего не думаю, нет процессов.

— Иди ты, — взвилась она и, подскочив с места, горделиво ушла.

Не сомневаясь, что, выведав его мнение, Аня опять включит режим тишины, Тим попросту её отшил. Своего рода месть, хотя удовлетворения он не получил.

Её версия пустая, и он об этом знает. Тим не сомневается, что причиной прохода на станцию является браслет. Теперь Тим знает, как тот называется, но к пониманию ситуации это знание не приближает. Возможно, будь рыжая немного другой, он в сложившихся обстоятельствах рассказал бы ей обо всём, но Аня с отклонениями, и чутьё говорит Тиму, что подробностей ей знать не надо.

«К Халу её, — думает Тим, вновь скользя взглядом по длинному стеллажу».

Рассматривая корешки книг, он наконец определяется, с какого края и с какой полки возьмёт следующую. Он уже привстал, но, увидев вышедшую из ведущего в трапезную прохода Аню, сел на место. Сесть заставило не столько её появление, сколько два высоких, наполненных тёмной жидкостью бокала в её руках. Она смотрит на него, и Тим почему-то сразу понимает, что один из бокалов предназначен ему.

Не ошибся. Усевшись на прежнее место, она ставит бокалы на стол и один из них двигает к Тиму.

— Смотри, что можно выморщить, поколдовав с меню.

Она делает глоток и приглашающе смотрит на Тима. Тот не шевелится, он переводит взгляд с неё на бокал.

— Не трусь, солдат.

Она берёт его бокал, делает глоток и ставит обратно на стол.

— Отравить тебя нечем, — усмехается рыжая, — хотя идея хорошая.

— Даже странно, — по-прежнему не двигаясь с места, произносит Тим, — второй раз за день с тобой разговариваем, прогресс.

— Пробуй, — настаивает она.

Пригубил, погонял напиток в полости рта.

— В меню алкоголя нет, откуда?

— Неважно.

Тим знает, что на каждом корабле имеется запас алкоголя, но доступ к нему имеют лишь старшие офицеры. Экипажу алкогольные напитки выдаются редко и в умеренных количествах. Похоже, в старые времена было так же, и Аня сумела подобрать нужную комбинацию.

Напиток приятный на вкус. Градус почти незаметен, но уже на первом бокале Тим слышит шум в голове. Вскоре Аня принесла ещё пару, и языки обоих потихоньку развязались. Говорили много. Помимо обсуждения быта и построения бесконечной череды версий, говорили на самые разные темы.

Не сказать, что Тим сильно страдал от нехватки собеседника, но сейчас он на самом деле наслаждался общением. Аня умна и образованна. Она об этом говорила, но их прошлые скупые диалоги не позволили сложить о ней полноценное мнение. Сложил, и стало грустно.

Сравнивая свои и её знания, Тим понимает, что разрыв между ними в этом плане равен пропасти. Впервые в жизни в разговоре, по сути, с чужим человеком Тим столь остро чувствует себя ограниченным и недалёким. То, какие темы она трогает, какими словами оперирует и как складывает их в предложения, есть нечто другое, чем Тим привык видеть вокруг. Теперь он верит, что служба конвоя для неё действительно отдых и развлечение.

Самое смешное, что Аня ни разу не заострилась на его незнании тех или иных моментов. Тим сам чувствует пропасть между ними. Это цепляет самолюбие, и он даёт себе слово, что, если удастся отсюда выбраться, обязательно займётся расширением кругозора не только в плане войны и военной техники.

Вернувшись с полными бокалами третий раз, Аня садится перед ним на столик.

— Мать я никогда не знала, отец — капитан крейсера, — выполняет она озвученную недели назад просьбу Тима рассказать о себе, — был, — поправляется рыжая, — крейсер разбили и взяли на абордаж наймы. С тех пор я осталась одна, хотя, если интересно, расскажу по порядку.

— Интересно.

Алкоголь толкнул к откровениям, и какое-то время Тим слушал её историю.

Дочь капитана, конечно же, имела на борту крейсера все привилегии. Она могла находиться, где пожелает, и уже к пяти годам Аня не только являлась невольным участником космических схваток, но и своими глазами видела всё им сопутствующее. В то же время получила своё первое ранение. На крейсере функционировал бокс восстановления, и оторванные ступни остались для девочки лишь страшным воспоминанием.

Как-то исследуя закоулки огромного корабля, Аня проникла в систему вентиляции одного из трюмов и оказалась свидетелем расправы над пленными, учинённой пехотинцами экипажа. Увиденное понравилось ей настолько, что даже спустя много лет, о казнях Аня говорит с нескрываемым вдохновением.

Дальше бой с тремя крейсерами, абордаж, смерть отца и всех, кого знала. На тот момент ей исполнилось семь, и захватившие крейсер наймы вначале её не тронули.

— Примерно полгода я прожила на Скарве. Всё это время меня разыскивал дед, тоже бывший капитан, и в конечном итоге я оказалась на Сайдоне. Там попала в центр обучения. К семнадцати годам я покинула его стены и была направлена для несения дальнейшей службы в департа…

Аня осеклась.

— Не-е-ет, — помахала она пальцем перед его лицом, — хитрец какой, — обвинила она в чём-то Тима, — больше я ничего не скажу, а сказать, почему?

— Сказать, — кивает Тим и по смазанной перед глазами картинке понимает, что напиток медленно, но верно берёт своё.

— Потому что не могу, — хихикает Аня и указывает на пустой бокал Тима, — ещё?

— А давай, — махнул тот рукой.

Спустя пару минут она возвращается. Вновь садится на стол, но, передумав, плюхается на диван рядом с ним.

— Теперь я хочу послушать твою историю.

— Ты её уже слышала.

— А, ну да, — кивает она, тогда расскажи, что в твоей жизни было самым прекрасным, а что самым ужасным.

Тим задумался. Как ни странно, но ничего прекраснее, чем полузабытое воспоминание о том, как он совсем ещё малышом лежит в кроватке, а на её краю сидит мама и поёт ему песенку, Тим не нашёл. Он опять оказался там, под тёплым мехом, в неровном свете очага, слыша потрескивание дров и такой родной, полный нежности голос. Погружаясь в воспоминания, Тим даже сейчас ощущает умиротворение и чувство безопасности, пережитое в тот момент.

Рассказал. Ждал, что она рассмеётся, но Аня кивает, давая понять, что желает услышать ответ на вторую часть своего вопроса.

— Даже не знаю, — задумчиво говорит Тим, — вначале думал, что страшнее Сармана ничего нет, но потом случилось всего столько, что самое ужасное выделить сложно. Скажу так, — тихо смеётся он, — после Вирона моя жизнь, за редким исключением, сплошь страшный сон, и часто хочется проснуться.

— Моё лучшее воспоминание тоже связано с мамой, — говорит она в свою очередь, — а вот страшные моменты я помню.

Дальше Тим выслушал историю, как после гибели отца её бесчисленное количество дней держали в тесном переносном контейнере, где даже ребёнок умещался лишь свернувшись калачиком.

— Каждый вечер контейнер несли в кают-компанию, вытряхивали меня на пол. Я не плакала, — говорит Аня, — за слёзы они жгли мне ладони и ступни. После контейнера было невероятно сложно распрямиться. Карийцы знали, кто я, там было что-то личное, и им нравилось смотреть, как я перед ними корчусь. Они в это время всегда жрали и делали ставки на время, за которое я смогу подняться на ноги. Сидеть сутками в тесной коробке в полной темноте и тишине — это ужас. Страшнее у меня ничего не было, хотя видела многое. Честно говоря, не понимаю, как я там с ума не сошла.

Тим молчит, он думает, что разум её всё же повредился, а бесконтрольным вспышкам гнева, да и вообще странностям Ани нашлось объяснение.

— Что мы всё о грустном, — уже заплетающимся языком произносит она, — давай о приятном.

— Давай, — соглашается Тим, думая, что даже разговор о неприятном в свете событий ему кажется весьма приятным.

— Ты был близок с женщиной? — спрашивает она.

— Нет, — чувствуя, как сохнет горло, а сердце, взяв с низкого старта, готово выпрыгнуть из груди, вдруг севшим голосом отвечает Тим.

Протянув руку, Аня проводит ладонью по его щеке.

Её пальцы так приятно касаются затылка.

Она тянет его к себе и сама стремится на встречу.

— Иди ко мне, — слышит Тим её шёпот.

***

Проснувшись, первым делом пошарил рядом рукой. Пусто, и, судя по остывшей простыне, ушла Аня не только что.

Потянулся, открыл глаза. Вспомнив, что сорванная в порыве буйной страсти одежда разбросана по пути до каюты, Тим улыбнулся.

Перед глазами череда воспоминаний, от которых опять начинает играть кровь.

Вспоминая ощущения, смакуя самые без сомнения приятные часы своей жизни, Тим уверен, что всю оставшуюся жизнь будет помнить каждую минуту этой ночи.

Слегка цепляет, что Аня ушла, даже не разбудив, но зная, как редко его хотелки совпадают с реальностью, Тим решительно меняет ход собственных мыслей. Близость с женщиной ему очень понравилась, он желает продолжения. Тим сглатывает слюну, набежавшую при мысли о формах Ани. Он хочет её видеть. В душе задержался ровно на минуту, после чего обмотался простынёй и выскочил из каюты.

Одежда там, где срывалась и бросалась вчера. Брюки у входа в каюту, обувь дальше, кофту забрал с дивана, где всё началось.

Аню нашёл в трапезной. Она сидит за столом, в руке кружка с чем-то горячим, взгляд задумчив, направлен куда-то в пол. На появление Тима никакой реакции, но он этого не видит. Даже не взглянув на раздатчик, Тим пересекает зал, садится с ней рядом.

Дурея от вожделенной близости, подсаживается к ней вплотную, обнимает, хочет прижать к себе. Едва понял, что Аня не так мягка и податлива, как вчера, в сознании звякнул тревожный звоночек. Вместо взаимной ласки она наоборот начинает от него отстраняться. Второй звякнул, когда женщина попыталась убрать его руку с талии, но Тим не хочет ничего видеть, он прёт напролом. Обнимает её крепче, но Аня, всё так же сидя на стуле, начинает медленно от него отклоняться. Она почти касается руками пола, после чего распрямляется сжатой пружиной и бьёт ему локтем в нос.

Не ожидал. За те мгновения, которые Тиму потребовались, чтобы разом пройти все стадии принятия, Аня вскакивает на ноги, и в лицо Тиму прилетает кулак. Бить, как оказалось, она тоже умеет, даже слегка поплыл. Уходя от следующего удара, Тим начал подниматься, но в грудь прилетает нога и бросает его на соседний стол.

Из носа хлещет кровь, разум оглушён подобным поворотом, работают только инстинкты. Кулаки сжаты до хруста, Тим на ногах и готов отбиваться, но воинственность сходит, едва он видит, что рыжая остановилась.

— Ты больная? — зло цедит он, стирая рукавом кровь с подбородка.

— Думаешь, я теперь по каждому щелчку пальцев ублажать тебя буду? — прожигая его взглядом, с каким-то непонятным остервенением буквально шипит она.

— Были мысли, — жалея, что стал свидетелем очередного вывиха её психики, отвечает он.

— Как же я вас всех ненавижу, — падают каплями металла её слова, — я хочу, чтобы всё ваше мужланское племя передохло, — повышает она тон на каждом слове, — и ты сдохнешь, если ещё раз ко мне прикоснёшься, — уже кричит она.

С этими словами она запускает чашку в ближайшую переборку. Та, кувыркнувшись в воздухе, разлетается на осколки, но рыжая даже не смотрит. Пройдя мимо, она направляется к проходу, но на пороге оборачивается.

— Думаешь, ты мне как мужик был нужен? — уродливо кривя губы, выкрикивает она, — не льсти себе, мальчик. Я всех вас, ублюдков, презираю с детства. Я всего лишь убедилась, что ты не машина. Попутно юность твою забрала, нет её больше у тебя, я забрала, растёрла и выбросила, понял, ты, тварь?

Выплеснув со словами поток эмоций, рыжая плюёт в его сторону и покидает пункт питания.

— А мне понравилось, — кричит ей вдогонку Тим, — даже очень, — добавляет он уже для себя.

Глава 6

Дочитав до конца, Тим закрывает книгу, кладёт рядом с собой, откидывается на подушки дивана. С головой уйдя в мысли, он не замечает, как время от времени хмурятся его брови. Он долго не шевелясь сидит на месте, после чего опять берёт книгу в руки.

На обложке одно единственное слово «Доклад». Тим открывает последнюю страницу, читает ещё раз.

«В результате вышеизложенного мы видим, — заявляет докладчик.

Расчеловечивание есть методика взращивания нового вида человека прямоходящего.

Расчеловечивание — искоренение в объекте воздействия таких чувств как совесть, достоинство, нравственность.

Расчеловечивание — вытравливание из человека таких понятий как сострадание, любовь, уважение.

Расчеловечивание — торжество животных инстинктов, алчности, беспринципности и бескомпромиссной жестокости.

Расчеловечивание — управляемый процесс превращения человека разумного в существо низшего порядка, в бездуховного зверя, утратившего то незримое, что делает человека человеком.

Цель методики — взращивание агрессивного, неспособного критически мыслить, но одновременно покорного, поддающегося манипуляциям общества. Если цель манипулятора не власть над массами, а их уничтожение, расчеловеченное общество обречено на тотальную деградацию и вымирание».

От докладчика

«Я, глава Кальминского Центра Изучения Эволюции Общества, профессор Антон Петропавловский, ответственно заявляю. Описанные в докладе процессы уже запущены на каждом из миров Человеческого Содружества. В закрытой части доклада я представлю комиссии подтверждение правоты сделанных заявлений».

Сверившись с датой издания, выяснил, что доклад опубликован за одиннадцать лет до начала войны в Содружестве. Доклад настолько подробный, расписанный по пунктам и разжёванный так, что даже самоучка по образованию, Тим сразу понял всё, что хотел донести профессор. Его работа позволила Тиму сделать ряд поразительных открытий относительно начала той давней войны.

Первый раз чёрная обложка книги привлекла внимание три месяца назад. Тогда ещё знакомился с содержимым книжных полок, определяя, где и какого рода информация здесь имеется. Прочитав несколько первых страниц, Тим вернул доклад на полку и выбросил из головы. Сейчас он ухмыляется, вспоминая, с какой грустью тогда обнаружил, что из нескольких тысяч книг для него ничего не нашлось.

Всё, что хоть как-то может убить время, надоело настолько, что вскоре он опять оказался перед стеллажом. Прочитал три книги подряд быстро, за несколько дней. Истории Тиму не понравились, но зато он разобрался в языке. Большинство старых слов лишь немногим отличаются по звучанию, но смысл там понятен. Совсем непонятных мало, и Тим уловил идею, переданную на страницах книг давно истлевшими авторами.

Скука, речь об отрезке жизни нескольких человек, волею случая оказавшихся в одно время в одном месте. Жизнь в книгах текла в настолько отличной от реальности атмосфере, что Тим сразу причислил эту полку к вымышленным историям и двинулся дальше.

Обратил внимание на ряд из двух десятков совершенно одинаковых книг. Открыв первую, выяснил, что это не совсем книга. В руках оказалась конструкторская и технологическая документация большого количества образцов техники Содружества. Более плотные листы талмудов обладают памятью, и каждую страницу Тим, словно активный экран, пролистывал по несколько тысяч раз. Занятие пришлось по душе. В поселении Тим много часов провёл перед голографом, просматривая обзоры всевозможных технических устройств. Здесь всё значительно подробнее, начиная от стадии проектирования устройства и заканчивая составом сплава каждой его детали. Таблицы, схемы, компоновка, вид и состав каждой отдельной единицы и так же подробно об её электронной составляющей.

Листая страницы, Тим внимательно изучал нутро сложных машин и агрегатов. Последние четыре тома относились к разделу «Оружие», и Тим смотрел на образцы, о которых прежде не слышал. Огорчало, что не хватает знаний, чтобы понять принцип действия. Из нагромождения терминологии, которой принцип был описан, Тим ничего не понял. Он упорно вчитывался в столбцы, сопровождающие каждый лист. Тим с интересом исследовал каждую страницу.

Нашлось увлекательное занятие, и следующие месяцы, временами забывая о сне, Тим с удовольствием знакомился с древней конструкторской мыслью.

Разделы документации всё же закончились. Тим ещё раз обследовал стеллаж, но ничего похожего больше не обнаружил. Именно тогда на глаза второй раз попался доклад профессора Петропавловского.

Вначале читал без особого интереса, часто прерываясь на сон, иллюминатор и тренажёры, но по мере осмысления содержимого доклада отвлекался всё меньше.

Профессор подробно расписал методику превращения человека в существо иного нравственного порядка. Первое соскочившее с губ Тима ругательство огласило каюту, когда изучил подробно описанные профессором результаты подобной работы.

Тим сразу уяснил, что в докладе описаны разные стадии деградации человека и общества в результате применения методики расчеловечивания. Выругался ещё раз, когда, изучив один из промежуточных этапов, Тим во всей красе увидел современного индивида. Сразу вывел, что в те времена применить относительно общества весь спектр описанных профессором технологий не успели или попросту не стали.

Началась война, остановившая процесс тотального расчеловечивания. Однако и того, что было сделано, хватило, чтобы заставить системы Содружества войти в пике саморазрушения.

На последнем этапе описанных профессором процессов человек должен дойти до каннибализма, но этот уровень падения людьми достигнут не был. Современный человек в большей или меньшей степени застыл где-то посередине между человеком разумным и кровожадным животным. Единственной группой людей, дальше всех продвинувшейся по пути нравственной деградации, по мнению Тима, оказались военизированные подразделения, в умах которых крепко засело, что насилие есть высшее благо и признак доблести.

Открытия сыпались как из рога изобилия. Тим знает все бывшие в ходу версии причин начала первой войны в Содружестве. Только сейчас он задумался над тем, что даже Галакс даёт об этих событиях крайне скупую и противоречивую информацию. В массы запущено несколько версий произошедшего, и каждый принимает ту, которая больше нравится. В том, что сделано это с определённой целью, Тим уже не сомневается. Работа профессора Петропавловского заставила посмотреть на те события совершенно с неожиданной стороны, и Тим задумался.

Вышло, что в те далёкие времена кто-то разработал методику изменения психотипа человека и постепенно, шаг за шагом, внедрял её в умы граждан Содружества. Даже имея весьма расплывчатые знания об управлении обществом, Тим сразу понял, что ни один из пунктов описанной профессором методики невозможно воплотить, не имея рычагов управления Содружеством. Зубы Тима скрипнули, когда нить рассуждений подвела его к мысли, что бойня на просторах Содружества была организованна структурами управления этим самым Содружеством.

Убедительных тому доказательств нет, но его выводы целиком и полностью укрепило ещё одно открытие. На память пришли те первые прочитанные им книги. Тим начал сравнивать описанный в тех книгах рай с их жизнью в поселении на Вироне. Оказалось, если убрать чудеса описанного в книгах быта, а сравнить лишь отношения между людьми в книгах и поселенцев Вирона, то особой разницы замечено не будет. Он понял, что книги эти отражали не выдуманный, а реальный мир того времени, те чистые взаимоотношения, когда люди ещё были людьми.

Если в те времена люди Содружества относились друг к другу с тем же уважением и заботой как они на Вироне, то никакой конфликт, способный привести к междоусобной бойне, был попросту невозможен. Но конфликт кому-то был нужен. Для этого и была разработана методика взращивания человека–животного, и уже его руками снесли Содружество.

В тот день, дочитав труд профессора, Тим перерыл все полки, снимая каждую книгу, но второй части он не нашёл.

В итоге пришёл к тому, что война в Содружестве была спланирована, подготовлена и осуществлена правительством Содружества. С какой целью, Тим выяснить не смог. А сам он не смог придумать причину, побудившую людей уничтожить свой рай, местами превратив его в самый жуткий из возможных кошмаров.

Сегодня, когда доклад перечитан от корки до корки в третий раз, когда появилось понимание, что прежний мир был целенаправленно разрушен, а причины умело скрыты, Тим впервые задумался о собственной роли в этой истории.

Он понимает, что всё с ним происходящее есть дань оказавшемуся на руке устройству. Тим надеялся, что увидит нечто подобное на страницах документации, но нет. Тим давно знает, что на его руке оказалось нечто, оно активно его защищает и, как оказалось, открывает запертые двери.

Доклад профессора на многое открыл глаза, но в то же время породил массу вопросов. Тим уже не раз в подробностях вспоминал тот день, когда странный ручник впервые попался на глаза. Прогоняя в памяти события того дня, Тим раз за разом убеждался, что ручник оказался на его запястье совершено случайно, иначе в тех условиях быть просто не могло. Тим помнит, что устройство впервые проявило себя после удара по Сурии Глукомом, древним оружием, которое, теперь Тим не сомневается, тоже как-то с устройством связано.

— Фарш какой-то, — комментирует он собственные мысли.

По календарю Тима идёт шестой месяц их заключения в отсеках древней станции. Если подсчёты верны, то приблизительно через четыре месяца Тиму исполнится девятнадцать лет. Дата не имеет значения, Тима волнуют физиологические процессы. Мягкая щетина, начавшая активно расти после первого сеанса в боксе восстановления, здесь превратилась в проблему. Бриться нечем, и нет ничего, что можно приспособить для этих целей. Растительность, словно в насмешку, начинает грубеть. Это не страшно, но у Тима завелась отвратительная привычка. Задумавшись, он запускает пальцы в растительность на лице, почёсывает щёку обгрызенными ногтями. Кожа начинает зудеть, а Тим, вспоминая, что зарёкся не касаться лица, одёргивает руку, сразу об этом забывает, и борьба начинается заново. Вот и сейчас, стремясь связать между собой все открытия, он опять почёсывает щёку.

— А-а-а-а, — касается ушей протяжный визг и следом глухие удары металла о металл.

Тим мрачнеет. С того памятного дня, когда Тим оказался в одной постели с Аней, прошли месяцы. Тот день был последним, когда он видел её без бокала в руке. Дорвавшись до алкоголя, Аня ежедневно упивалась до невменяемого состояния, отсыпалась и вновь спешила к раздатчику. Посмотрев на беспробудное пьянство пару недель, Тим решил вмешаться, но получил такую агрессию, что вынужден был отступить.

Рассудив, что Аня не ребёнок и если хочет пить, пусть пьёт, Тим успокоился и перестал обращать на неё внимание. Через пару недель был вынужден пересмотреть своё мнение. Может, от количества потребляемого алкоголя, может, от месяцев в изоляции Аня начала по-серьёзному сходить с ума. Припадки, в приступе которых она ломала и крушила всё подряд, становились всё чаще. В эти минуты она совершенно теряла контроль, превращаясь в безумную фурию, которая без разбора крушила всё в подряд. Если на первых порах после очередного приступа она приходила в себя и даже что-то связно говорила, то позже, разгромив очередную каюту, она могла часами слоняться по отсекам, выкрикивая что-то бессвязное, или вдруг начинала рыдать и срываться в визгливую истерику.

За несколько месяцев Аня превратилась из красивой женщины в вонючее, забывшее о гигиене существо. Упившись до кондиции, она могла упасть и отсыпаться в любом отсеке, на полу, в проходе.

Когда она начала во время пьяного забытья ходить под себя и при этом не меняла одежду, Тим решил, что с него хватит. Едва Аня, бессвязно что-то крича, в очередной раз пришла в медотсек, Тим схватил её сзади и, уворачиваясь от метивших в глаза пальцев, придушил до потери сознания. Сорвал с неё одежду и загрузил в бокс восстановления. Он очень надеялся, что душевные болезни бокс тоже способен вылечить. Досаде не было предела, когда вспыхнувшая консоль не отреагировала на команды.

Сделал то единственное, что ещё мог для неё сделать. Забросив её вонючие лохмотья в нишу, послушал урчание механизма, взял новый комплект, натянул его на Аню и вернулся в трапезную.

Минут через десять женщина прошествовала мимо. Выкрикивая что-то бессвязное, она, шаря по стенам мутным взором, скрылась в одном из проходов.