Бесплатный фрагмент - Тихой поступью к мечте

Предисловие

Книга является предметом моих воспоминаний в качестве практикующего ординатора кафедры нервных болезней в 2015—2017 гг. на базе Ростовского Государственного Медицинского Университета.

События, нашедшие отражение в книге, являются, по большему счёту, реальными. Для сохранения врачебной тайны, отдельным пациентам умышленно изменён внешний облик, а в некоторых случаях ещё возраст и пол. По понятным причинам изменены имена и внешность врачей.

Все совпадения с живыми или умершими людьми не более чем случайны.

---

⠀

⠀

⠀

⠀

⠀

⠀

Посвящается

Моей семье,

которая сделала всё возможное,

чтобы я стал врачом

Моим учителям,

которые научили меня системному

и клиническому подходу

Моим пациентам

прошлым, настоящим, будущим

---

«В какой бы дом я не вошёл,

я войду туда для пользы больного, будучи

далёк от всего намеренного, неправедного

и пагубного…»

Из клятвы Гиппократа

Пролог

I

На столе нейрохирургической операционной лежал пациент. Все участки его тела были сплошь покрыты стерильными простынями. Единственное исключение составляла обритая наголо поверхность головы. Именно она являлась объектом внимания медицинской бригады на ближайшие два часа.

Компанию собравшимся по важному делу врачам и ассистентам в тесной операционной составляли студенты четвёртого курса. Часть из них оказалась здесь по своей воле, другая — по настоянию преподавателя. Преподаватель заранее проследил за формой одежды собравшихся студентов. Все должны были прийти в хирургическом костюме, с надетым поверх него, для пущей надёжности, одноразовым медицинским халатом из тонкой полупрозрачной ткани синего цвета. Сменную обувь при этом приходилось облачать ещё и в специальные высокие бахилы из бязи, напоминающие по структуре тонкую ткань с надетого ранее халата. На верхнем крае бахил болтались две ленточки; их требовалось завязать примерно на уровне середины голени. Про обязательное наличие медицинских масок и шапочек студентам можно было не напоминать — носить эти предметы их приучили с первых курсов.

В операционной наступил заветный момент, которого наверняка все долго ждали и в то же время побаивались… Первый ассистент нейрохирурга приступил к работе. Сначала он разрезал скальпелем поверхностный слой кожи на виске. Как только из раны пошла кровь, второй ассистент взял в руки марлевые турунды. Подобно губке, они впитывали в себя излишки крови. Точечным движением электрического пинцета первый ассистент прижёг участок разреза, чтобы не допустить обширной кровопотери. Каждое касание пинцета сопровождалось потрескиванием тока на его конце. В такт касанию протяжно звучал аппарат, из которого на инструмент поступало напряжение.

Второй ассистент, который должен был улавливать прибором дым от прижигания, видимо, отвлёкся. Это стало понятно по запаху горелой человеческой плоти, витавшему в душном помещении операционной.

Для пущей надёжности один из ассистентов, помимо турунд, наложил на рану ещё и зажимы, которые чем-то отдалённо напоминали ножницы. Это было сделано для того, чтобы дополнительно сдерживать кровь.

Через некоторое время к работе подключился уже нейрохирург. Он взял в руки лазерный скальпель и надрезал височную мышцу на голове пациента. Чтобы часть мышцы не закрывала обзор операционного поля, один из ассистентов зафиксировал её с помощью крючков на длинной пружине.

Для обнажения кости под мышцей нейрохирург использовал распатор. По виду этот инструмент напоминал металлический шпатель. После выполнения манипуляции нейрохирург отдал его ассистенту, взамен попросив прибор, похожий на дрель. Всё время, пока доктор им пользовался, пространство операционной не смолкало от шума сверления.

Один из ассистентов приподнял отделённую от черепной коробки кость. Ещё момент, и в отверстие округлой формы показалась мозговая оболочка, которая вскоре была рассечена крест на крест.

Подумать только! Поистине гениальное творение природы предстало в обнажённом виде, открыло потаённые секреты анатомии!

Поверхность мозга взблёскивала, наполнялась светом операционных ламп и холодной стали инструментов. Извилины тесно переплетались между собой, а сам орган пульсировал в такт с биением сердца.

Действо, ради которого все собрались, завершилось спустя два часа. Вскоре пациента увезли на каталке восстанавливаться, а студенты покинули операционную «на своих двоих». В их глазах читалась радость: наконец-то они могли размять онемевшие от длительного стояния ноги и ноющую поясницу.

В тот день одним из присутствующих на операции студентов был я. По телу то и дело бегали мурашки — так проявлялась гордость за думающих головой и работающих руками нейрохирургов. Это событие стало одним из ключевых в выборе будущей специальности. Похвастаться «золотыми» руками я не мог, а вот стать неврологом, чтобы думать мозгом и изучать его болезни — вполне.

II

Чем же занимается невролог? И есть ли разница между неврологом и невропатологом? Разницы нет: оба варианта верны, за исключением того, что первый звучит современнее.

Невролог занимается лечением широкого спектра патологий: головных болей, головокружения, избыточного дрожания туловища, расстройств сна, неприятных ощущений в позвоночнике, эпилепсии и многих других.

Проводником в мир болезней нервной системы служит неврологический молоточек. Инструмент, приводящий в восторг или загоняющий в страх маленьких детей и даже взрослых пациентов. Инструмент, без которого не обходится ни одна карикатура на врача-невролога. Если на ней нарисован доктор, то он обязательно проверяет огромным молотком коленные рефлексы у пациента, а те взмывают до потолка.

Зачем невролог это делает? Зачем просит пациента стоять с закрытыми глазами и попадать пальцем в кончик носа? Чтобы понять, какая часть нервной системы и на каком участке вовлечена в нездоровый процесс.

Во времена моего обучения профессор неврологии неустанно твердил: «Вы должны знать анатомию нервной системы в совершенстве, чтобы иметь возможность представить её у себя в голове в трёхмерном варианте».

Первым шагом в лечении пациента с неврологической болезнью является определение участка поражения. Осмотрев человека с помощью молоточка и глаз, неврологи, подобно детективу, выстраивают логическую цепочку.

Например, при проверке рефлексов с помощью молоточка невролог заметил, что с левой руки и левой ноги они вызываются лучше, чем с противоположной стороны. А при оценке рефлексов с левой стопы, все пальцы расходятся веером, кроме большого: он непроизвольно тянется в сторону пациента.

Везде задействована левая сторона: рука с ногой «прыгают» тут лучше, и палец на левой ноге стремится вверх. Находка плоха тем, что ответные реакции должны вызываться одинаково хорошо или одинаково плохо с двух сторон. Для невролога увиденное — зацепка: в правом полушарии мозга затаилось что-то плохое.

Почему в правом, если левая сторона в плане рефлексов работает «лучше»? Всё просто: правое полушарие отвечает за левую половину туловища, левое — за правую.

III

Желание стать таким специалистом пришло ко мне не сразу. Прошла половина обучения в университете, а мысль «кем быть?» голову упорно не посещала. На четвёртом курсе «спасательным кругом» оказались занятия на кафедре нервных болезней.

Предмет вела молодая девушка. Своей любовью к специальности она заражала студентов: теоретическую часть дополняла практической, показывая видео и изображения по теме занятий. Находилось время и для курации реальных пациентов в условиях клиники при круглосуточном неврологическом стационаре. Отчётливо вспоминается мой самый первый таковой…

В душной палате на пятерых человек лежал парень лет тридцати. Встать с койки или хотя бы сесть в знак приветствия врача ему мешала слабость в ногах.

Устный расспрос пациента дал знать о ряде других неврологических симптомов. Помимо общей слабости, особенно в ногах, его мучало онемение в разных частях тела, снижение памяти и внимания, нечёткая речь, недержание мочи. В те редкие моменты, когда пациент мог устоять на ногах, было заметно как он раскачивался в покое и при движении вдоль койки на небольшие расстояния, а при просьбе коснуться пальцем до кончика носа — промахивался.

Диагноз молодого человека я знал до того, как войти в палату — рассеянный склероз. Заболевание встречается в разных возрастах, но особо беспощадно к только начинающим познавать жизнь людям.

Семинары чередовались с лекциями, лекции с семинарами… И так примерно три недели — цикл по нервным болезням был одним из самых длинных по времени освоения на четвёртом курсе. Болезнь Паркинсона, эпилепсия, менингиты, энцефалиты, инсульты, комы — сколько понятий я уже слышал и как многое предстояло ещё узнать!

Всё хорошее когда-нибудь заканчивается. Закончились и занятия по нервным болезням, которые окончательно расставили приоритеты будущей специализации. Я хотел работать с мозгом человека, изучать его болезни, скрытые тайны и возможности. А чтобы мечта наверняка сбылась — по окончании курации купил в аптеке рядом с институтом хлипкий неврологический молоточек с отсеками для иголочки и жёсткой кисточки из искусственного ворса в надежде когда-нибудь всем этим воспользоваться.

---

IV

После той курации прошло два года. А я, тем временем, заканчивал последний курс университета с твёрдым намерением стать неврологом.

Базовое обучение длилось шесть лет, после него студенту следовало выбирать нужное направление для самостоятельной практики, например, терапия, урология… Осваивать специальность можно было в интернатуре в течение года или в ординатуре — тогда на это требовалось два года.

Хотелось поступить хоть куда — лишь бы когда-нибудь держать в руках неврологический молоточек. Воплотить желаемое в действительное или вдребезги разрушить перспективы должно было распределение. Воплощал это противное слово в дело деканат.

Два раза в год, во время учебной сессии в зачётные книжки преподаватели ставили оценки за успеваемость. После окончания всех шести курсов университета деканат на основе этих баллов высчитывал на каждого студента среднее арифметическое. От него всецело зависело место в очереди на распределение по специальностям.

«Студентом года» я точно не был, поэтому из трёх «волн» зачисления мне выпала вторая. Душу грело наличие гарантийного письма от больницы, в которую предстояло вернуться после освоения специальности и отработать пять лет. А это уже душу грело не так сильно, вообще не грело.

В день распределения, а если быть точнее — в утренний его отрезок времени, солнце успело ощутимо нагреть воздух. Несложно представить какой накал страстей кипел в душных, забитых до отказа коридорах деканата. Ещё вчера я приятельски общался с некоторыми однокурсниками, которые сейчас стояли со мной в одной толпе, но сегодня они были для меня уже конкурентами.

Мыслей в голове вертелось много, но самой доминирующей была: «Хоть бы остались места в неврологию!». А студенты всё заходили и выходили из кабинета ректора, где решалась их судьба. Кто-то плакал от решения за той дверью, кто-то радостный выбегал, улыбался и прыгал в объятия друзей и подруг. Прыгал именно в их объятия, потому что родители и прочие родственники внутрь деканата не допускались — было и без того тесно.

«Вот бы взять и так же радостно выбежать, кинуться кому-то на шею!» — подумывал я время от времени в перерыве от основной мысли.

Мой черёд не заставил себя долго ждать. Сердце бешено колотилось, виски пульсировали, но я нашёл в себе силы коснуться дверной ручки кабинета ректора, потянуть её вниз, чтобы оказаться внутри в окружении руководителей здравоохранения.

Внутри всё происходящее напоминало телевизионные передачи про заседания суда. Как и в передачах подобного рода, я словно обвиняемый стоял посреди большого зала в окружении серьёзных людей. Они изучали мои документы, смотрели на меня, потом чей-то голос громко произнёс:

— Перед нами Денис Вячеславович. Имеет желание поступить в ординатуру по направлению неврологии. Гарантийное письмо от больницы при нём. Давайте посмотрим, остались ли ещё выделенные квоты на желаемое направление Дениса Вячеславовича.

Сердце моё заколотилось ещё сильнее, дыхание замерло.

Пауза оказалась недолгой. Когда вопросы между ректором и главным врачом моей больницы были улажены, министр здравоохранения сказала:

— Поздравляю, Денис Вячеславович, вы поступили в ординатуру по нервным болезням, поставьте свою подпись вот в этом месте.

Темп дыхания быстро восстановился, но сердце продолжало ускоренно стучать. Я поставил подпись в приказе о зачислении и вышел из кабинета ректора в общий коридор. Своей очереди за дверью ожидали мои однокурсники.

Воплощать своё желание кинуться кому-то на шею после успешного зачисления я, конечно, не стал, но на душе было очень тепло. Даже теплее, чем от воздуха на улице, который к обеду стал ещё жарче и сквозь который я мчался домой в приподнятом настроении вдоль зелёных аллей.

Жизнь была бы не жизнью, если всё давалось бы слишком легко. Распределение осталось позади, но вступительные испытания в ординатуру никто не отменял. Что наша жизнь? Сплошной экзамен!

Выдержав в конечном счёте и его, я с нетерпением ожидал дня начала обучения.

Часть I. Волна открытий

«Природа светит человеку во тьме незнания

невидимыми лучами.

Свет этот видят не все,

но лишь немногие из людей».

Парацельс

I

Наступило 1 сентября. Этот день ознаменовал начало учёбы для меня и десятка других будущих неврологов. Обучаться предстояло два года.

Поступивших ординаторов заранее поделили в равном количестве между двумя кафедрами при университете. Кто и на какую кафедру отправится было известно заранее. Загадкой оставались лишь наставники, которые на протяжении двух лет будут нас сопровождать на пути освоения нелёгкой специальности.

Ранним холодным утром я вышел из дома в надежде попасть к хорошему руководителю. Лёгкий ветер дул в лицо, мысли о начале учёбы согревали и одновременно бередили душу.

Вдоль пешеходной аллеи мимо меня с рёвом проносились автомобили. Отчаянно втиснуться в транспортный поток пытались и бесшумные велосипедисты. Красный сигнал светофора на время останавливал всех, кто передвигался на колёсах. Зелёный свет, напротив, разрешал движение пешеходам. Толпы прохожих разбредались по зебре кто куда. Невольное присутствие в оживлённом потоке выбивало меня из колеи, кружило голову, потому я решил срезать путь через двор жилого дома и добраться до университета в спокойной обстановке.

Тихую обстановку здесь нарушал лишь одинокий дворник. Он подметал узкую дорогу рядом с гаражами. С каждым взмахом метлы берёзовые прутья поднимали с асфальта клубы пыли. Те подхватывались ветром и разлетались по сторонам, образуя подобие туманной дымки. На мужской крик из окна пятиэтажки: «Хватит шкрести в такую рань, дай поспать!» дворник не обращал ни малейшего внимания.

Я вышел со двора и вскоре оказался на центральной аллее. По этой аллее мне уже приходилось возвращаться домой после удачного распределения. А в это осеннее утро я, наоборот, шёл из дома в университет навстречу своему первому рабочему дню в качестве ординатора. Несмотря на осень, растительность на улице не потеряла в цвете. Трава, кустарники и кроны деревьев оставались по-летнему зелёными.

По аллее суетливо шли навстречу мне нарядные взрослые и дети. Одной рукой родители держали за руку сына или дочь, а другой придерживали пышный букет — в День знаний не могло быть иначе. Школа неподалёку зазывала в свои стены первоклассников и тех, кто постарше торжественной музыкой.

Следом за школой на горизонте виднелся фонтан. Его каменно-белые очертания в виде лебедей свидетельствовали о приближении к университету. Через пять минут я уже стоял у ворот alma mater.

II

Сразу за воротами меня встретило трёхэтажное здание клиники белого цвета. Табличка у входа гласила: «Кафедра нервных болезней и нейрохирургии», рядом с ней висела другая — «Кафедра неврологии и факультета повышения квалификации».

Я поднялся по ступеням и потянул на себя дверную ручку. Сразу же в глаза бросилось убранство холла: внутри стояли два дивана, над которыми висели картины и часы. У отдельного входа в гардероб располагался аквариум. Молодые люди примерно моего возраста наблюдали за жизнью плавающих в нём рыбок и о чём-то общались между собой.

Комната ожидания плавно перетекала в стойку регистрации посетителей. За ней сидела пожилая женщина со светло-жёлтой копной волос, собранных в пучок на затылке.

— Вы к кому, молодой человек? — спросила она исподлобья.

— Здравствуйте. Подскажите, куда мне идти? Я ординатор.

— Ааа… Ваши вон там собираются, — кивнула женщина в сторону аквариума.

Решение вернуться назад к аквариуму было не лишено смысла. Возле аквариума по-прежнему стояла компания, которую при ближайшем рассмотрении мне удалось сосчитать: пять девушек и всего два парня. Все держались скромно и наверняка не верили в собственное счастье. Ведь для каждого из них закончилась мучительная пора вступительных экзаменов в ординатуру. Теперь они стояли на пороге открытий. Открытий, подобных тем, что совершали до них в этих стенах ушедшие на вечный покой именитые врачи и педагоги.

Постепенно к компании примыкали новые ординаторы. Каждый пришедший разрушал устоявшуюся атмосферу молчания. Уже через каких-то пять минут из толпы слышались фразы: «А меня зовут Дмитрий, рад знакомству с вами… и с вами тоже».

Весёлое общение продолжалось до тех пор, пока у стойки регистрации не хлопнула дверь. На пороге показался худощавый мужчина в халате поверх костюма с галстуком и в лакированных туфлях. К ситуации лучше всего подходила пословица: «По одёжке встречают, по уму провожают». Впоследствии оказалось, что умён мужчина был не менее, чем моден.

На вид доктору казалось не больше шестидесяти лет. Среднего роста, стройный, седовласый. В приветливых карих глазах теплилась доброта и умный взгляд. Узкое овальное лицо украшал прямой нос и маленькие губы.

— Доброе утро. Вы ординаторы? Идёмте за мной, — доброжелательно сказал он.

Подобно утятам, идущим за мамой-уткой, мы пошли вслед за доктором. Не прошло и минуты, как все заняли места вокруг длинного стола в тесном, но уютном кабинете.

— Давайте знакомиться. Я куратор вашей ординатуры. Зовут меня Анатолий Валерьевич Левин. На кафедре преподаю и врачую. Если будут какие-то вопросы или предложения — сразу ко мне. Дел на сегодня хватает, так что давайте сразу приступим к главному, не будем терять время зазря. Я закреплю каждого из вас за врачами отделения, и попутно познакомлюсь. Распределять буду в случайном порядке, но на всякий случай спрошу: может у кого-то из вас есть пожелания? Тогда озвучьте их заранее. Может, кто-то уже знаком с врачами отделения и хочет попасть к конкретному? Во всяком случае, от самих докторов отделения просьб относительно кого-то из вас ко мне не поступало. Тем лучше — не будет никакой предвзятости, будете начинать освоение специальности с чистого листа без кумовства.

Пожеланий ни у кого из собравшихся не возникло. Наши врачебные судьбы готовы были вершиться здесь и сейчас.

Анатолий Валерьевич приступил к распределению. В ожидании очереди моё горло сжимала невидимая рука, отчего дыхание пресекалось.

— Благодарев Денис Вячеславович, — зачитал мою фамилию куратор. Она оказалась второй в списке. — Вас я закрепляю за Михайленко Ольгой Анатольевной. Доктор работает в ординаторской на втором этаже.

Через пять минут все оставшиеся ординаторы были распределены. Кинув спешный взгляд на настенные часы, куратор подвёл итоги:

— Желаю каждому врачебных свершений. Не подведите тех, кто в вас верит. Ну а теперь ступайте по врачам, дальше уже они сами расскажут о тонкостях работы.

После подведения итогов Анатолий Валерьевич вышел из кабинета последним, в руках он держал распределительный лист и ручку. Недавние птенцы, сегодня мы разлетелись практически в самостоятельную врачебную жизнь. Никто не хотел оставаться глупым слётком, все мечтали стать мудрыми совами.

III

Я стоял один на первом этаже клиники и глядел по сторонам. Два с половиной года назад мне уже доводилось быть студентом этой кафедры. Оттого обстановка не казалась новой, я ориентировался в ней хорошо.

Длинный коридор первого этажа клиники пустовал бо́льшую часть времени. Жизнь кипела здесь преимущественно с приходом студентов на занятия. Специально для них сотрудники в ознакомительных целях повесили на стены плакаты с историей создания кафедры, фотографии преподавателей и фотографии из жизни участников молодёжного научного кружка по неврологии.

Обстановка стен первого этажа была представлена бежевой цветовой палитрой. От удачного сочетания цветов внешнее убранство коридора оставляло положительные эмоции. Приятную теплоту коридору этажа добавлял проникавший сквозь единственное окно солнечный свет. Он мягко стелился по полу на несколько метров вперёд и заканчивал путь едва ли дойдя до кабинета куратора.

Помимо кабинета куратора и холла, на первом этаже находился дневной стационар и комнаты для занятий со студентами. В отдельном крыле уместились отделение реанимации и интенсивной терапии, лаборатория компьютерной томографии. Близкое соседство было неспроста: пациентам в реанимации в любой момент могла потребоваться срочная компьютерная диагностика.

Три этажа клиники связывали между собой лифт и лестница.

Я перестал предаваться мыслям о былом из студенчества, сдвинулся с места и пошёл в направлении второго этажа. Насколько мне было известно, там находилась ординаторская, а за её дверьми меня ожидал врач.

На лестничном пролёте я встретил парня, который тоже никуда не спешил.

— Ординатор? — спросил я его.

— Ординатор.

— Денис.

— Николай.

Вытянутая вперёд каждым из нас кисть руки заключила союз рукопожатием на ходу.

Наверняка большая часть ординаторов уже увидела наставников. И только мы с Николаем опаздывали.

IV

Второй этаж клиники был в распоряжении врачей, медсестёр и пациентов — пока что это было единственной известной информацией. Остальную информацию о работе отделения оставалось узнать у докторов на месте. С этой и многими другими целями мы шли с Николаем в направлении ординаторской по просторному коридору.

Первым делом увидели медицинских сестёр на дежурном посту. Две молодые девушки сидели за стойкой и пронзительно смотрели в нашу сторону. Они осматривали нас с головы до пят, а потом делали то же самое в обратной последовательности.

Медсёстры перешёптывались и улыбались, а мы с Николаем шли дальше.

В коридоре по левую и правую сторону стояло шесть диванов. Все, за исключением одного, пустовали. Сидящий на этом диване пожилой мужчина сложил кисти рук в замок и уместил их на тросточку. Подбородок опирался на тыльную поверхность кистей.

Рядом с дедушкой сидел молодой человек возрастом не больше тридцати лет. Он выпрямил ноги и вальяжно растянул руки вдоль спинки дивана, всем своим видом показывая, будто бы это его территория.

Интереса к нашему присутствию никто из них не проявлял: дедушка смотрел в одну точку с задумчивым видом, а молодой человек протяжно зевал.

Чистота отделения и такой же бежевый цвет стен, как и на первом этаже, располагали к уюту. О том, что ты не у себя дома, напоминал запах хлорной извести вперемешку со спиртом, а также длинный коридор с множеством палат для больных.

Вскоре мы стояли с Николаем у последнего рубежа — металлической двери с табличкой «Ординаторская».

На стук в дверь никто не откликался. Тогда мы потянули тяжёлую дверь на себя и оказались в предбаннике ещё с тремя дверьми. Это привело нас в замешательство — в какую заходить? Ситуацию спасла дублирующая табличка «Ординаторская» на одной из дверей и глухой шум за ней. Повторный стук в эту дверь увенчался успехом. Вместе с Николаем мы вошли внутрь, чтобы с порога погрузиться в рабочий процесс.

В тесной ординаторской, насыщенной запахом кофе, суетились люди в белых халатах — ощутимый контраст после тихого коридора отделения. Ситуация напоминала образ бегающих работников биржи из кинофильмов. Понять, кто врач, а кто учащийся было сложно. От активности кружилась голова, глаза разбегались по сторонам.

Одна девушка сидела за столом и смотрела в монитор, вторая под диктовку что-то записывала в тетрадь. Женщина рядом контролировала процесс. У соседнего стола во весь рост стоял парень и проверял содержимое навесного шкафа. Места́ вдоль стен тесной комнаты и на единственном диване скромно занимали молодые люди. Бурная деятельность шла мимо них, из-за нехватки места они сидели буквально «друг на друге» и размеренно чего-то ждали. Часть из них я видел в кабинете куратора ранее.

Суета продолжалась до тех пор, пока в ординаторскую следом за нами без стука не вошёл незнакомый мужчина в очках и с листом бумаги. Все подняли головы как по команде и замерли в ожидании. В комнате воцарилось молчание. Его нарушал разве что работающий принтер.

— Ну-с, ещё раз здравствуйте всем тем, кто меня знает. А кто не знает — сейчас познакомимся. Представлюсь: меня зовут Владимир Николаевич. Я заведующий отделением, где вы будете обучаться, то бишь — неврологическим, — сказал упитанный мужчина: уже не молодой, но ещё и не старый. — Информации много, приготовьтесь слушать.

Половина людей в белых халатах заёрзала на стульях и диване в предвкушении. Ординаторская продолжила наполняться монологом:

— Распорядок рабочего дня в клинике таков: в восемь утра без опозданий приходите ко мне в кабинет на планёрное совещание. Обсуждаем с докторами поступающих больных и больных убывающих. Важная будет информация, не важная — без разницы. Вы должны жадно впитывать всё подобно губке! После планёрки идёте вместе с наставником к пациентам, справляетесь об их самочувствии. Некоторые из них окажутся пожилыми людьми, которые плохо ходят, или людьми молодыми, которые тоже плохо ходят из-за болезни, поэтому некоторые из них потребуют вашего участия в сопровождения на обследования, в том числе в соседние корпуса клиники университета. Знайте об этом и планируйте своё время. Санитарок не хватает, что ж поделать. Обеденное время в нашем отделении перегружено — поступает много больных и столько же больных выписывается. Послеобеденное время посвятите ведению документации, но и о себе заботиться тоже успевайте — кушайте. Ну вот и всё, ну вот как-то так… Старался рассказать кратко. Понимаю, информации много, всё не усвоить. Ну ничего, наверстаем как-нибудь. Готов выслушать вопросы. Подумайте с минутку.

После долгой речи заведующий отделением взял паузу. Положил лист бумаги на стол подле себя и полез в задний карман брюк. Оттуда вытянул носовой платок и бережно протёр по очереди толстые линзы снятых очков, после чего водрузил их обратно на переносицу. Порывистое движение платка смахнуло со лба проступающие капли пота. Заведующий не волновался — сказывалась духота тесного помещения. Кондиционер попросту не справлялся с жарой внутри.

Время, которое Владимир Николаевич выделил на вопросы, истекло. Доктора по-прежнему молчали.

— Эх, вы… Ну что ж такие неразговорчивые? — сказал заведующий. — Хорошо. Анатолий Валерьевич — если кто забыл — это ваш куратор, передал мне список распределённых ординаторов по докторам. Приступим?

Владимир Николаевич взял со стола бумагу и принялся зачитывать информацию. В самом конце очередь дошла до фамилии моего наставника.

— К Михайленко Ольге Анатольевне идут Николай Рублёв и Денис Благодарёв. О как! Я с вами стихами скоро заговорю, — сказал заведующий. — Н-да, вот дела… Парни у нас вообще редкость, а тут сразу два, да ещё и попали к одному врачу!

Доктор за соседним столом с ехидным смешком предложила забрать одного из нас к себе.

Заведующий вышел из ординаторской в неизвестном направлении, а прерванная ранее работа возобновилась в ритме, не терпящем скуки.

V

Вдвоём мы стали одними из помощников врача-невролога.

Николай Рублёв и я, Денис Благодарёв — начинающие доктора, по воле случая познакомившиеся на лестничном пролёте и только что ставшие частью одной команды.

Ольга Анатольевна сидела за столом слева от входа и смотрела на нас. От силы ей было не больше тридцати пяти лет. Складного телосложения, низкого роста, со вьющимися тёмными волосами. Отличительной чертой внешности были ямочки на щеках.

Жестом руки она подозвала нас к себе и сказала:

— Ну что, коллеги, Николай и Денис… Долго приветствовать не буду, уже наслышались. Первый день всегда в этом плане сложный. Поэтому просто скажу: рада видеть вас в своей команде. Да, команде, вы не ослышались, — от улыбки ямочки на щеках ещё глубже нырнули под кожу, придав лицу дополнительную привлекательность и выразительность. — Вы помогаете мне, я помогаю вам. Всё просто. Не правда ли?

Первое впечатление о враче оказалось положительным. Хотелось, чтобы оно не оказалось обманчивым. Сущность людей во все времена определяли поступки.

— Сейчас у меня под наблюдением пять пациентов. Не далее десяти минут назад поступил шестой. Предлагаю сойти с корабля на бал и пойти осматривать его вместе со мной — продолжила наставник.

Наша команда вышла вслед за Ольгой Анатольевной в коридор. По ходу движения нас вводили в курс дела:

— Врачи сидят в ординаторской, медсёстры — на посту и в процедурной. Пациенты лежат в палатах, а кушают в столовой на втором этаже. Что ещё рассказать… — после недолгой паузы наставник продолжила. — Да, по поводу палат… Палаты в отделении разных условий пребывания. По-честному говорю: условия определяются положением человека в обществе и его финансового положения. Согласна: жёстко и несправедливо. Но не я эти правила придумала: такое было, есть и будет. Отсюда вытекают понятия комфортности: будет ли отдельный туалет с душем и унитазом в палате или нет. Этой правды никакой заведующий не расскажет, но вы люди вроде неглупые, сами должны это без меня понимать. Да, чуть не забыла: на первом этаже у нас палата дневного стационара. Пациенты ме́ста не занимают — приходят, капаются и уходят домой или по делам.

Монолог Ольги Анатольевны продолжался до тех пор, пока мы не остановились у дивана в конце коридора. На нём в окружении сумок с лямками для удобного переноса на плече сидел угрюмый мужчина средних лет с потухшим взглядом и округлым животом. Это был тот самый шестой пациент, о котором нам рассказывали.

— Добрый день. Меня зовут Ольга Анатольевна, я буду вашим лечащим врачом, а вместе со мной к вам пришли помощники, — сказала наставник и присела рядом с ним. Мы не рискнули поступить так же, поэтому стояли рядом и слушали диалог.

— Всем здрасьте, — апатично ответил больной.

— Если титульный лист истории болезни, который заботливо распечатали медсёстры, нас не обманывает, то вас зовут Евгений Алексеевич. Расскажите, Евгений Алексеевич, что привело вас к неврологу?

— Сознание теряю.

— Можно подробнее?

— Это можно… В голове становится плохо. Люди говорят, что сначала я вою как волк, а потом падаю на пол, машу руками и ногами. Когда в себя уже прихожу, чувствую, что мокрый внизу весь и щёки с языком болят ужасно. Но я всего этого не помню. Зато потом неловко становится, я всё-таки взрослый дядька.

Ольга Анатольевна вела опрос не меньше 15 минут: смотрела рефлексы, смотрела прошлые выписки. Анализ жалоб и проверка документации привели к постановке предварительного диагноза. Перед нами сидел эпилептик. Об окончательном диагнозе можно было судить только ближе к выписке, даже если в прошлых бумагах со всей уверенностью доктора ставили диагноз эпилепсии.

Мужчина оказался самым первым пациентом, в курации которого я принял косвенное участие вместе с наставником. Главным оружием в борьбе за постановку правильного диагноза было клиническое мышление врача.

Так прошёл мой первый день в качестве ординатора кафедры нервных болезней. День тяжёлый и насыщенный событиями.

---

VI

Последующие дни в ординатуре не сбавляли темпа. Наши пока ещё не окрепшие умы волочились следом за быстрым колесом науки.

Помимо меня и Николая, опыта у Ольги Анатольевны набирались ещё четыре ординатора второго года. В первый день знакомства с кафедрой застать ребят не получилось: они проходили практику в другой больнице. А когда вернулись — удалось узнать их имена и подружиться: Ангелина, Даша, Дима, Катя.

Рабочий день начинался с планёрного совещания в кабинете заведующего и с обхода палат. Лечащие врачи интересовались здоровьем пациентов и эффективностью лечения.

Если утром отделение жило тихой и размеренной жизнью, то с приходом обеда оживлялось — всё, как и говорил в первый день заведующий. Одни пациенты выписывались, другие поступали на их место. На ближайшие десять дней свободная койка в палате становилась для новеньких вторым домом.

Большинство пациентов оставляло приятное впечатление. Добродушность и простота помогали найти им общий язык с врачами, а это упрощало путь к постановке диагноза. С оставшейся частью пациентов договориться не получалось — ординаторы нарушали их душевный покой. Стоило нам войти в палату для сбора жалоб, как волны недоумения плыли по лбу больных. Не затем они поступили в престижную по статусу клинику при университете, чтобы лечиться у молодых врачей. Одна пожилая пациентка даже спрашивала: «Почему меня лечит не профессор?».

В ответ на такое смелое заявление, профессор кафедры в неформальной обстановке делился с нами историей:

На личном приёме в поликлинике он увидел у женщины проблему, с которой посоветовал разобраться в нашем отделении. Дело за малым — собрать документы и анализы для госпитализации. Довольная пациентка радостно говорила: «Как скажете, доктор, соберу! ВЫ будете контролировать моё лечение в отделении после госпитализации?».

«Второстепенная» роль ординатора позволяла отдельным пациентам вести себя недопустимо. Мужчина лет тридцати предложил мне однажды сходить за пиццей для него за чаевые. За всё время такой случай был единожды, возможно, пациент перепутал меня со студентом. А студенты, наоборот, отличались отзывчивостью и склонностью к «побегушкам».

Некоторые пациенты были фамильярны. Фамильярность сводилась к общению с молодым доктором в лучшем случае по имени, в худшем — на «ты». На первых порах мы и сами того желали. Дискомфортно было слышать в свой адрес величественное обращение по имени и отчеству. Вчерашние студенты, привыкшие к обывательскому отношению, на новом этапе врачебной жизни мы не хотели ничего менять.

В привычный расклад вмешивалось старшее поколение врачей, давая разумные наставления:

«Не допускайте, чтобы пациент общался с вами «на ты». Такое право есть только у вашего близкого окружения. Но даже с друзьями общайтесь при пациентах исключительно «на Вы».

Слова и фразы словно просеянная через сито мука откладывались в моей памяти, чтобы действовать впоследствии магическим образом. Переступая порог палаты очередного пациента, вместо «Здравствуйте, я ординатор Денис», я с напряжением в голосе произносил:

---

«Алексей Андреевич, добрый день. Я Денис Вячеславович. Вместе с лечащим врачом будем заниматься вашим лечением».

Наставления докторов не ограничивались правилами субординации. На основании собственного опыта каждый врач рассказывал другие тонкости работы с пациентами.

Одна из докторов учила нас быть щедрыми: «Не бойтесь делиться знаниями и умениями с коллегами. Пациентов больше, чем вам кажется — хватит на всех. Своё не упýстите, если действительно голова работает как надо».

До поступления в ординатуру я прочитал учебник по неврологии. Учёный рекомендовал с осторожностью прислушиваться к чужому мнению. «Врач ни в коем случае не должен сбиваться с верности своих суждений. Обязан проверять слова авторитета на личном опыте, если ошибка в диагнозе не будет стоить жизни пациенту» — так звучал основной посыл.

В качестве примера автор учебника приводил случай времён окончания Первой мировой войны.

Во главе истории — седовласый профессор, который в окружении учеников входил в палату к больному при лазарете. Картина приветствия пациента сменялась его осмотром.

С живым азартом в глазах опытный невропатолог проверял зрачковые реакции. Для начала заставлял пациента подойти к окну, где под воздействием яркого света его зрачок должен был сужаться. Потом просил пациента отойти от окна и сесть поближе. В это время морщинистой ладонью профессор по очереди прикрывал глаза пациента. Сквозь щёлочку пальцев рук в полутьме зрачок должен был расширяться.

---

— Все узрели как работает видимая нам часть дуги зрачкового рефлекса? — обращался он к покорным ученикам.

Ученики стояли поодаль и прислушивались к каждому слову. В правдивости никто не сомневался.

— Да, ваше благородие! — хором звучал ответ.

В норме информация из сетчатки через зрительный нерв поступает к особым центрам головного мозга. Там принимается, перерабатывается и возвращается обратно к зрачку.

Но… Никакого зрачкового рефлекса не было. Причина проста — у пациента отсутствовало глазное яблоко. Профессор нарочно обвёл учеников вокруг пальца.

Учитель переходил к доказательной части. Он по-приятельски хлопал пациента по плечу и подмигивал. Тот улыбался и делал щелбан указательным пальцем по своему глазу. В ответ раздавался глухой отзвук фарфорового протеза.

Художник постарался на славу. Внимание к деталям поражало: зрачок, роговица, радужка и склера протеза не отличались от настоящего глазного яблока.

— Вот вам и простое правило: не верьте всему, что говорят, процеживайте сквозь сито сомнения каждое слово, — говорил профессор, довольно потирая бороду.

Былое восхищение студентов сменялось неловкой паузой.

Копилка полезных советов пополнялась. Молодая сотрудница призывала пользоваться учебниками: «Помимо домашнего чтения не стесняйтесь открывать книги и перед пациентами, если появятся вопросы».

В медицине знать всё доподлинно невозможно, даже с большим опытом за плечами. Информация о дозировке препарата или варианте её доведения до оптимальной, помогали бы в ближайшей перспективе спокойно спать врачу. Посреди ночи не возникал бы в панике вопрос: «а правильное ли лечение я сегодня назначил?»

Отдельно в памяти всплывали слова сотрудника кафедры урологии. В мои студенческие годы он говорил: «Я не вижу ничего постыдного в том, чтобы обратиться за помощью к коллегам, когда сам чего-то не знаю. Переступайте горделивость в медицине. Гоните её прочь, но сохраняйте при этом гордость. Горделивость и гордость — вещи разные».

Каждый совет докторов принимался ординаторами с открытой душой и сердцем. Будут ли они полезны или нет — покажет время. Времени оставалось много, ровно как и многое оставалось пока что неизведанным.

VII

Не только нравственные качества воспитывали в нас врачи и сотрудники кафедры. Часть рабочего времени отводилась и на семинарские занятия с ординаторами.

Для этого раз в месяц на кафедру приходил профессор преклонного возраста. На момент проведения занятий преподавателю исполнилось 92 года. Внешность его не отличалась от внешности людей в столь почтенном возрасте. Разве что передвигался без помощи палочки мелкими шагами на полусогнутых ногах. Как и многие из своего поколения, застал Великую Отечественную войну.

Будучи её участником, заводить разговоров на эту тему в нашем тесном кругу преподаватель не любил. О героизме профессора во время войны рассказывало его ближайшее окружение или участники митинга в честь дня Победы.

В праздничное утро во дворе университета рядом с обелиском павшим медикам собирались сотрудники, обучающиеся и ветераны. Последние сидели на стульях в окружении будущих врачей и принимали поздравления. В сверкающих орденах, медалях на груди отражались солнечные лучи и улыбки присутствующих.

Моё первое знакомство с преподавателем состоялось во времена студенчества. На четвёртом курсе практика по неврологии чередовалась с лекциями. Возможность прочитать студентам часть цикла выпала ему.

На одной из таких лекций профессор поделился в подробностях случаем из практики.

Тридцать лет назад он читал лекцию нашим ровесникам. За годы преподавания профессор научился считывать по лицам студентов в аудитории степень интереса к теме. Было бы неуважительно с их стороны смотреть в потолок, зевать или спать.

Профессор прилагал большие усилия, чтобы привлечь внимание слушателей к проблеме. Теоретическую часть лекции он разбавлял практической. Один из помощников по поручению лектора шёл в неврологическое отделение, а возвращался оттуда с пациентом по теме лекции. Речь шла об эпилепсии — на стуле рядом с трибуной сидел больной эпилепсией; о головных болях — пациентка с мигренью. На живом примере материал усваивался легче.

На одной такой лекции профессор перелистывал взглядом ли́ца студентов. Начал с галёрки, и плавно дошёл до нижних ярусов аудитории. На третьем ряду с низу внимание лектора привлекла девушка. Со стороны казалось, что она летает в облаках: глаза не выражали интереса, рот двигался по сторонам. Жевательные движения губ сменялись облизывающими, будто во рту находилась жвачка.

Профессор не стал делать публичных замечаний студентке, но запомнил овал её лица. По окончании лекции он попросил девушку остаться.

— Вам известно, что своим поведением вы ставите в неловкое положение лектора? — тактично последовал вопрос.

— Извините, я вас не понимаю… О чём вы?

— Жевательные движения… Вы совершали жевательные движения ртом. Ко всему прочему подкрепляли их облизыванием губ, — (при ближайшем рассмотрении лица девушки профессор увидел в уголках рта присохшую слюну) — А в ваших глазах я не видел ни малейшего интереса к теме лекции!

— Право же, я не делала таких вещей! Моему воспитанию это не свойственно, профессор…

В процессе личной беседы лектор усомнился в правдивости своих домыслов. Искренность сквозила в каждом слове девушки. Врачебный опыт хоть и не сразу, но твердил профессору, что у студентки имеется неврологическое отклонение.

После короткого разговора он заподозрил у неё малые эпилептические приступы. Что-то раздражало область между лобной и височной долями головного мозга. Но ни временного отключения сознания, ни причмокиваний с выделением слюны девушка не замечала.

Так студентка превратилась в пациентку. Причиной всего замеченного по итогам оказалось опухолью головного мозга. Девушку прооперировали, а потом она лечила эпилепсию под контролем профессора.

Шестнадцать лет жизни отдал профессор на заведование кафедрой невропатологии и нейрохирургии. Интересовался о́пухолями и инфекционными заболеваниями нервной системы, эпилепсией, сосудистой патологией головного мозга. И даже в столь солидном возрасте оставался верен науке.

На семинарских занятиях преподаватель охотно делился своим опытом с ординаторами. Взамен хотел чёткого понимания изученной дома темы. Где были неправы — поправлял, давая взамен толчок к реализации собственного потенциала. Своим примером он воспитал не одно поколение достойных врачей.

В кабинете для семинаров с профессором, занимая чуть ли не всю площадь стены, висела электронная топографическая карта отделов головного мозга. Специальной указкой ординатор касался нужной части мозга, а сбоку загоралась лампочка с обозначением функций участка. Интерактивным путём анатомия центральной нервной системы познавалась чуть проще.

Куда интереснее было наблюдать настоящий человеческий мозг. В шкафу рядом с топографической картой стояла стеклянная банка. Внутри находились два соединённых полушария головного мозга с прилегающими структурами. Для сохранения свойств использовался фиксирующий раствор спирта и формалина. Через банку запах не ощущался, но в реальности он напоминал мне запах маринованных грибов.

Я смотрел на головной мозг и думал о том, что несколько десятилетий назад он принадлежал живому человеку! Был ли это мозг учёного, творца или человека праздных взглядов на жизнь — этого я не знал. Как и не знал какие эмоции при жизни он испытывал. О чём думал, о чём говорил, кого любил?

Часть II.
Пока не наступит ночь

«Если сон облегчает состояние больного,

значит болезнь излечима.

Если не облегчает — болезнь смертельна».

Парацельс

Вступление

Первые два месяца, что я провёл в роли ординатора кафедры нервных болезней протекали достаточно сумбурно.

Ведение историй болезней, уроки этики, семинарские занятия переплетались между собой в один хаотичный клубок. Требовалось запомнить и разложить по полочкам полученную информацию. Колесо времени ехало неумолимо, а трудности не отступали. Порой не было даже времени, чтобы остановиться и спросить себя: кто ты? зачем ты тут?

В конце поздней осени и начале зимы нас, вчерашних студентов, отправляли на «передовую» — ночные дежурства. Стоило только зазвучать этой связке слов где-то вслух или в мыслях, как в невспаханной почве подсознания рисовалась витиеватая картина.

В центре её непременно находился молодой и неопытный врач наедине со сложными пациентами. Его обязательно зовут в другое отделение на консультацию или на дежурстве случается неотложная ситуация. И некому помочь — опытные наставники ушли по домам, им там хорошо.

На ближайшую ночь или сутки уют родного дома заменялся тесной и чужой ординаторской. Её обстановка открывалась взору лучше всего по вечерам, когда не было большого числа врачей и ординаторов.

Посредине ординаторской для экономии места были сдвинуты вплотную друг к другу четыре рабочих стола. По левую сторону, поперёк от входа, обособленно стоял пятый. Преимущества такого расположения не всегда казались выгодными. К доктору за этим столом чаще чем к другим интуитивно обращались пациенты после открытия двери. Каждый стол оснащался стульями, компьютером и полкой с книгами.

Напротив входной двери располагалось окно. На ночь оно зашторивалось, но в погожие деньки такая мера не требовалась. Щедрая охапка солнечных лучей врывалась через стекло и падала на подоконник. Букеты цветов и прочие подарки от пациентов были на нём не редкостью, ведь коллектив отделения состоял преимущественно из женщин.

Возле окна стоял длинный, но до безобразия узкий диван. В дневные часы на нём сидели врачи, в момент дежурства — спали. Для этого его покрывали накрахмаленной простынёй и сверху клали тонкую подушку в наволочке. С чистотой постельного белья дела обстояли не всегда гладко — на перестиранной и переглаженной по сто раз ткани попадались маслянистые или ржавые пятна непонятного происхождения.

Врач заступал на дежурство с санитаркой и с постовой медсестрой. Первая отвечала за чистоту отделения и гигиену тяжёлых больных. Медсестра же являлась связующим звеном в цепочке «пациент-врач». К ней первой на пост приходили жаловаться на здоровье пациенты.

Опытные медицинские сёстры ценились на вес золота. Они психологическим путём решали вопросы на доврачебном уровне одним своим присутствием в палате больного. Сначала измеряли артериальное давление, а перед выходом говорили: «Ой, какое у вас хорошее давление сегодня, Тамара Ивановна!». Подобно шкале ртутного термометра при горячке, самочувствие больных стремительно росло вверх. Помощь доктора уже не требовалась.

Обострение жалоб пациентов по непонятному стечению обстоятельств происходило на стыке глубокого вечера и зарождающейся ночи. Того самого времени, когда в душе у молодого дежуранта зарождалась тревога, из-за которой уснуть было не так просто.

В знак доброго злорадства, чтобы подогреть тревогу, я подшучивал над друзьями. Отсылал из дома на мобильный телефон дежуранта постер из фильма «Пока не наступит ночь». Дальнейшего распространения шутка не получила — к ней относились равнодушно.

Ночные дежурства редко обходились без стука медсестры в дверь ординаторской. Тогда врач просыпался и шёл разбираться со здоровьем пациента. Чаще всего у пожилых людей понималось артериальное давление, которое держалось с вечера. Типичный диалог врача и больного ночью чаще всего сводился к следующему:

«Скажите, пожалуйста, почему вы не сообщали о длительном эпизоде повышения давления своему врачу, пока он был в отделении?».

«Голубчик, для меня это не в диковинку. Я думала пройдёт…»

Не проходило. И только таблетка от давления или капельница с магнезией спасали ситуацию.

Второй по популярности повод обратиться к дежурному врачу или медсестре ночью — несмолкаемая боль.

---

Несмолкаемая боль

В одной из палат круглосуточного пребывания лежал мужчина 50 лет.

Не меньше трёх месяцев его мучали нестерпимые боли в спине. Виной тому — грыжа диска в поясничном отделе позвоночника. Нейрохирурги рекомендовали оперативное лечение — мужчина отказывался. Своим пребыванием в отделении он давал болям последний шанс отступить. В душе́ теплилась крохотная надежда на выздоровление без операции.

Капельницы и инъекции заглушали боль на время. Не проходило и пары часов, как мужчина просил новые и новые обезболивающие средства. Пожелания относительно них сохранялись и для ночных дежурантов. Тихое дыхание ночи утопало в трелли телефонного звонка в кармане врача.

— Опять он… — слышался на том конце провода заспанный голос постовой медсестры, — приходите.

Не сложно было догадаться кому и в какой палате требуется помощь ночью. Мужчина просил её каждые три часа, вплоть до наступления утра.

На своём дежурстве мой друг в ответ на просьбу больного отвечал:

«Вы понимаете, что чрезмерный приём обезболивающих сопряжён с риском развития язвы желудка?»

Он всё понимал, но отказаться от лекарств не мог. И вот опять ночную темноту палаты освещал прикроватный ночник тусклым оранжевым свечением. Вместе с медсестрой мы стояли у койки мужчины, отбрасывая пляшущие тени на стенах. Устраивать «театр теней» и делать на стене из кистей рук «собачку» нам было некогда. Пациент сидел с грустным видом и держался за поясницу в ожидании помощи.

— Сделайте что-нибудь со мной, болит…

Медсестра погружала в ягодицу мужчины очередную иглу, а в это время из дальнего угла палаты доносился храп. Поистине счастлив тот, кто лишается страданий с приходом сна…

На утренней планёрке и дня не обходилось без доклада дежурившего врача о вызове в палату.

— Нужно что-то делать, — говорило врачебное сообщество.

— Сегодня поменяю дозировки препаратов и схему приёма антиконвульсантов, — отвечал лечащий врач.

Как бы врач не менял схему приёма препарата, что не назначал — ничего не работало. Без облегчения симптоматики пациента выписали из отделения на радость дежурантам.

О себе мужчина дал знать спустя месяц. Он посвежел, лицо выражало желание жить, а рука держала скреплённые бумажные листы. В них нейрохирургом сообщался диагноз после успешного удаления грыжи межпозвоночного диска.

— Доктор, мне стало лучше! Теперь я другой человек, — сказал он и с улыбкой на лице вышел в коридор. От былого прихрамывания не осталось и следа.

По возвращению в кабинет мужчина держал в руках букет цветов.

— Это вам за все страдания, — говорил он и продолжал улыбаться.

---

Срочно гормон!

Изменение привычных условий неизбежно ведёт к приспособлению к этим изменениям.

Со временем ночные дежурства не казались такими уж страшными. Некоторые дежурившие по двое на первых порах ординаторы постепенно отказывались от этой затеи. Было веселее, когда рядом присутствовало дружеское плечо, но личное пространство никто не отменял.

Один из докторов ютился в четыре погибели в кресле, что стояло в «предбаннике». Спящий здесь ординатор пребывал в невыгодных условиях по сравнению со спящим товарищем в ординаторской. Кто и где будет спать ближайшую ночь решалось жребием.

«Предбанник» был куда меньших размеров по сравнению с ординаторской. По правую сторону от него располагался туалет, по левую — кабинет заведующего. И без того тесная обстановка разбавлялась личными шкафчиками для одежды докторов и общим шкафом с постельными принадлежностями для дежурантов. Несмотря на наличие поблизости туалета, в «предбаннике» всегда приятно пахло женскими духами, молекулы которых где-то оседали и напоминали о себе. Но общая атмосфера этой маленькой комнаты всё равно действовала гнетущим образом, а риск брать удар первым посреди ночи от вошедшего в ординаторскую пациента или медсестры не прибавлял радости.

Дежурить вдвоём было весело, но не всегда надёжно.

***

В субботу я томился дома от безделья. В этот день на суточное дежурство заступила моя подруга. Чтобы найти себе сколько-нибудь полезное занятие, я отправился к ней в отделение на подмогу.

Мы встретились, размеренно общались в ординаторской, шутили. Задушевные разговоры подкреплялись чаем вприкуску со сладостями. Совсем не вовремя зазвонил дежурный телефон в кармане у подруги.

— Доктор, ситуация срочная, девочка задыхается. Палата 211, — сказала медсестра, прежде чем положить трубку.

Подруга взяла молоточек, я достал из шкафа тонометр. Мы побежали на вызов в палату 211. В голове витал вопрос: «Почему девочка задыхается?».

Помощь требовалась двадцатилетней девушке. Она сидела на койке с «бегающими» глазами, рядом стояла и не находила себе от волнения места мать. Здесь же стояла медсестра.

— Что случилось? — быстрее подруги спросил я у собравшихся.

На вопрос первой ответила мать:

— Сделайте что-нибудь! Сначала у дочери ослаб голос, теперь ей тяжело дышать. У неё случился миастенический криз*!

Грубых предвестников миастенического криза у девушки не было: она держала голову прямо, слюна вырабатывалась как и раньше, проблем при глотании не возникало. Настораживали два момента: голос при разговоре казался слабым, «потухшим». Грудная клетка при дыхании прерывисто поднималась и опускалась в темпе ниже среднего.

Подруга измерила девушке артериальное давление, провела осмотр с помощью молоточка. Пристальное внимание уделила мышечной силе, которая сохранилась в полном объёме.

Что я, что подруга, находились в замешательстве. Думы следовали за думами, как волна за волной в море, но света на происходящее не проливали. Неотложной ситуации не наблюдалось, а что произошло с девушкой оставалось непонятно. Требовалось решить ситуацию без посторонних.

— Сейчас вернёмся, — сказал я, прежде чем покинуть палату. Следом вышли медсестра и подруга.

Мы шагали в сторону процедурной, где хранился лист назначений на пациентку. Информация о лекарствах помогла бы пролить свет на тёмную историю. Едва подруга достала общую папку с назначениями, как из той же палаты с криком выбежала мать девушки.

— Срочно дексаметазон*, она снова задыхается! — на весь коридор кричала женщина. — У неё миастенический криз!

Дежурившая медсестра относилась к категории персонала «старой закалки». Без промедлений она достала из шкафчика процедурной комнаты ампулу, и тут же наполнила шприц лекарством. Когда всё было готово, медсестра окинула нас взглядом. В её взгляде выражался немой вопрос: «Делаем укол или нет?».

Уже и не вспомнить, что мы, обуреваемые страхом за жизнь пациентки, ответили медсестре. Первое, о чём думалось: «Что делать с девушкой, которая лежала на койке и жадно втягивала грудной клеткой и ртом воздух подобно рыбе, выброшенной на берег?». Одно помню точно: мы побежали на первый этаж в отделение реанимации. Ведь главная опасность криза при миастении — человек может задохнуться, что уже и начало происходить. А потому мог потребоваться аппарат искусственной вентиляции лёгких.

Обратно вместе с нами на второй этаж неврологического отделения прибежал реаниматолог. Девушку быстро положили на каталку и повезли в сторону лифта. Реаниматолог, я, подруга и подоспевшая на помощь санитарка везли каталку под переглядывания вышедших из палат зевак. Маму к процессу сопровождения не допустили. Она побежала вниз по лестнице в сторону отделения реанимации. Попытки медсестры разрядить ситуацию не увенчались успехом.

Отделение реанимации в прямом смысле ожидало нас с распахнутыми дверями. При помощи санитаров пациентку переложили на койку рядом с аппаратом ИВЛ. Персонал неврологического отделения попросили выйти — своё дело мы сделали. Оставалось дождаться пока приедут заведующий неврологии с лечащим врачом и в связи с экстренной ситуацией написать переводной эпикриз в истории болезни.

Атмосфера напряжённости и страха постепенно отошли на второй план. Никакой опасности больше не было. А как иначе — пациентка в надёжных руках реаниматологов.

Спустя пару часов после произошедшего я шёл по коридору первого этажа. Навстречу шагала мать девушки.