Бесплатный фрагмент - Тихое НЕсчастье

Глава первая

Я сидела за столом и молча наблюдала за тем, как мне через ворот рубашки продевали шнур с микрофоном на петличке. В небольшой и несколько мрачной комнате стояла тишина. Хотя, мрачность здесь была уместной. Да и тема разговора предстояла не о радужной карамели. Девушка, сидящая напротив, раскладывала бумаги и параллельно давала указания оператору. Совсем, как недавно я на своей работе.

При мысли об этом «недавно» на моих губах появилась горькая усмешка. Теперь казалось, что всё было в прошлой жизни или вообще не со мной.

— Подскажите, — обратилась ко мне девушка-репортёр, — как правильно ударение в вашем имени?

— На первое «а», Ма́лика я. Но для большинства знакомых с детства была «Малинкой», — уголки губ сами поползли вверх от приятных воспоминаний. Я будто даже услышала голоса из прошлого.

— Понятно, — как-то без эмоций в голосе ответила собеседница, сделала пометку в своих бумагах и положила руки на стол, сцепив их в замок. — Начнём?

— Как скажете. С какого момента?

— Боюсь показаться банальной, но давайте — с начала.

Я протяжно выдохнула и подняла взгляд поверх её головы, туда, где находилось небольшое окно. В стекло настойчиво бились две мухи, от чего раздавался негромкий, но равномерный стук.

— Что ж… Тогда рассказ будет долгим.

— Ничего. У нас достаточно времени.

Я откинулась на спинку стула, на камере загорелась красная лампочка.

***

С начала, говорите? А я и не знаю, когда всё началось. Точно не с замужества.

Говорят, все комплексы — из детства. Вот оттуда и зайдём.

Мне было лет десять. Типичный ребёнок: вечно чумазая, шумная, хвостиком бегала за старшим братом-подростком. Сестра у меня тоже была. То есть — и сейчас есть. Я вообще младший ребёнок в многодетной семье. Но Машка, высокая красивая блондинка с пышной грудью, уже техникум заканчивала в то время, жила в другом городе, домой приезжала по выходным и на каникулы, да и то не всегда. У неё появились там друзья, любовь-морковь. А с Тимуром, сводным братом-ровесником, мы, как говорится, не сошлись характерами: я наивная и открытая, а он уже тогда скользким был, как уж. Его густые чёрные брови и хитрая ухмылка меня всегда бесили.

Серёжку же я обожала. Он единственный прям родной-родной. У нас и мама, и папа одни, не то, что с Машкой, и тем более с Тимуром. У нас с Серёгой одинаковые карие глаза. Только у меня ресницы длинные, густые, такие, что девчонки завидовали, а у него они были гораздо реже, хоть и тоже чёрные. Сергей на четыре года старше, уже курил и имел авторитет даже у совсем взрослых пацанов.

Меня ни один мальчишка в школе пальцем не трогал. Знали, что «к Дёминой лучше не лезть — себе дороже выйдет». Были у меня платья, мама любила в них наряжать меня, как куклу. Но они не мешали мне лазить с мальчишками на деревья, играть в «Соловьи-разбойники», и прыгать с крыши гаража. Колени и локти вечно сбиты, как и большие пальцы на ногах. Последнее было «заработано» в честных футбольных битвах. Играть, правда, приходилось в тонких кедах, вот ногти и становились синими, слазили. Но кто тогда на это обращал внимание?

Да, мы умели веселиться, ровно до того момента, как приходилось идти домой, в двухкомнатную квартиру с ремонтом, который делался, наверное, до моего рождения. Жилплощадь досталась бабушке Нине ещё в те годы, когда наша мама была, как я. У бабушки двое детей. Кроме нашей мамы у неё был ещё сын — Саша. Но мы его не застали, он погиб в Афганистане совсем молодым. Бабушка часто доставала альбом и всегда плакала над чёрно-белыми фотографиями своего сына. Квартирка у нас считалась стандартной. Самым шикарным в ней был балкон — длинный, на две комнаты. В остальном же — всё как у всех: в зале красный ковёр, закрывающий стену, и коричневый палас на всю длину пола, в коридоре ковровая дорожка поверх линолеума, уголок которого отходил там, где лежал телефонный провод. Сам аппарат стоял в зале, за дверью, на полочке, рядом с напольной лампой в оранжевом абажуре с длинной бахромой. Толку от этого торшера практически не было, как раз из-за абажура: его плотная ткань почти не пропускала свет.

Трое детей и трое взрослых на такой жилплощади — это мрак. А когда ещё и Машка приезжала, всем будто приходилось набирать побольше воздуха в лёгкие и просто ждать, когда она снова уедет. К счастью, она почти не приезжала. Нет, соскучиться я по ней успевала, но ходить в мизерной кухне становилось невозможно, когда там появлялся даже один лишний человек. Да и порции уменьшались. Сосиски выдавались строго по счёту. Почему-то всегда отчиму аж три, а всем остальным — по одной. Из-за стола приходилось вставать с урчащим животом и стараться поскорее уснуть.

Раньше в спальне жили как раз мы с сестрой и бабушка Нина. Теперь, пока Машки не было, в нашей спальне ночевал Серёжка. Но я уже втайне мечтала о том дне, когда и он уедет куда-нибудь. Так хотелось хоть немного личного пространства, а мне даже шалаш из одеял построить негде. В зале мама не разрешала, там, видите ли, отчиму мешает.

Я была худющая, как щепка, с вечно голодными глазами на пол-лица. Стрижка под пацана, не из-за моды, просто вши часто появлялись.

Братья летом ходили на подработку, у азербайджанцев арбузами торговали. Я, конечно, всегда была с ними. Уронил кто-то арбуз, тот разлетелся на куски, и мы, кто помладше, тут же слетались на эти сахарные красные дольки.

Вообще, лето я обожала. Летом можно было наворовать яблок, налопаться тутовника и им же нарисовать себе мордочку панды. Машка, когда слышала про наши забавы, топала ногой и грозила колонией.

— Вы что творите? — шипела она на брата. — Ладно, Малика без мозгов. Ты куда? На «малолетку» захотел?

Я хихикала от того, как смешно она злилась, и белобрысые локоны подпрыгивали от её движений. Серёжка недоверчиво кривил губы.

То лето я запомнила ярче, чем многие другие. Почему? Да потому что оно было последним счастливым. Нет, потом тоже были, но лишь спустя несколько лет.

Что такое «малолетка» я узнала уже скоро. Старший брат попал туда в декабре того же года. Сам пошёл и украл то, что ему совершенно не было нужно. Стащил шапку с мужика, страшную такую, — я её до сих пор помню, облезлую, из искусственного меха, — и спокойно сидел на лавочке, пока тот бегал к телефонной будке, вызывал милицию. А я, как всегда, была рядом, болтала ногами, напевала песенку из «Винни-Пуха».

— Малинка, — строго пытался прогнать меня брат, — шуруй домой!

— Не-а. Меня без тебя мамка заругает. Не пойду.

— Я теперь не скоро домой, — отвернулся он.

— А зачем она тебе? — спросила я, ткнув в ушанку.

— Незачем, — пожал он плечами. — Но лучше уж там, чем с этим.

Кого он имел в виду под этим, уточнения не требовалось. Отчима мы ненавидели одинаково.

Зачем он спёр шапку? Зачем хотел, чтобы его поймали? Да потому, что в колонии тепло и там кормят. Так он мне объяснил потом, когда я, вся зарёванная, пыталась защитить его от приехавших милиционеров, не давая забрать в машину с пугающей решёткой сзади.

А на улице всё ещё было светло, несмотря на довольно позднее время. Ветра не было совсем. Погода стояла тихая, жара никак не хотела отступать. Комары больно кусались, оставляя красные волдыри. А стояла и ревела. И совсем не из-за комариных укусов.

С того момента всё закрутилось по-другому. Мне десять, я одна, совсем одна. Машка в другом городе, у матери новый муж, у бабушки маразм. Тимур быстро понял, что заступиться за меня некому. И всё, беззаботное детство закончилось.

Девчонка, с восторгом смотрящая на этот мир, с тех пор постепенно превращалась в забитого ягнёнка. Или даже в гадкого утёнка, которому пришлось научиться не плакать.

В классе меня называли заморышем. Появилась куча комплексов. К тому же зрение сильно испортилось из-за любви читать по ночам. Чтобы бабушка не ругалась, я накрывалась одеялом, включала фонарик, отвернувшись к стене, и читала. Меня уносило в мир индейцев из прерий или в подводный мир Жюля Верна. Только с книгой я чувствовала себя счастливой, мечтая о дальних странах и о том, что когда-нибудь и я найду жениха, с которым мы станем идеальной парой. Он будет носить меня на руках, подавать пальто и открывать дверцу автомобиля, а я статная, красивая, красивая настолько, что мальчишки, которые дразнились, будут бегать за мной… Так и засыпа́ла, забывая выключать фонарик.

Иногда, я всё же плакала, но только по ночам, и так, чтобы не слышала бабушка. Часто вспоминала, как Серёжка катал меня на плечах, вырезал со мной платья для бумажных кукол, и как смешно он корчил рожи через стекло балконной двери, когда я нечаянно замкнула его там, а достать до ручки, чтоб открыть, не могла. Он тогда успел жутко замёрзнуть, пока со школы не пришла Машка и не впустила брата. Про такое чудо, как мобильники, в те времена ещё никто и не слышал.

Сергей вернулся из колонии, но немного другим: более взрослым, с колючим взглядом и наколкой на кисти. Сказал, что набил от скуки. Мать к тому моменту уже и с этим отчимом разошлась, он вместе со своим сыном, тем самым Тимуром, съехал от нас. Долго и шумно. Они неделю, не меньше, выясняли отношения, кто и что купил в квартиру, делили каждый гвоздь. Я, на всякий случай, спрятала в бабушкин чемодан свои любимые куклы и заставила его стеклянными банками. Я слышала всё: обвинения и упрёки, — и клялась сама себе, что у меня точно всё будет по-другому.

Прошло пять лет.

Я ехала в электричке. Лето, невыносимая духота, ещё и бомж спал прямо в проходе между рядами сидений. Трогать его никто не решался, все надеялись, что скоро пройдут милиционеры и выгонят его. Обычно, они часто по вагонам ходили, а тут уже несколько остановок — ни одного. Я не выдержала вони, встала и перешла в другой вагон. Сев на скамью напротив старенькой бабули, я брезгливо поморщилась и понюхала свою футболку. Казалось, запах того бомжа преследовал меня.

Бабуля приветливо улыбалась:

— Куда ж ты едешь одна, малышка?

Меня часто принимали за ребёнка лет одиннадцати, хотя мне уже исполнилось пятнадцать. Не знаю, из-за роста, или из-за того, что я такая худая. Но это уже не удивляло.

— В Богдановку, узнать насчёт техникума. Хочу документы подать.

— Ой, а ты старшеклассница? — добродушно засмеялась старушка. — Выглядишь, как совсем кроха.

— Знаю, — вздохнула я.

— А чего в Богдановку? В село. Ты разве не с города едешь? Там же у вас три техникума.

— Четыре. Не хочу в городе, — не вдаваясь в подробности, неопределённо ответила я.

Оставаться в городе совсем не хотела. Лучше я буду жить в общаге, полной незнакомых мне людей, чем в квартире, где все друг друга ненавидят. Мать последние два года вообще с катушек слетела: сошлась с мужиком младше себя и теперь меня начала ревновать к нему. Меня! Свою дочь! Бабушка пыталась за меня заступиться, да и вообще образумить мать, но этот альфонс однажды схватил её за горло и, прижав к стене, пригрозил, что, если ещё раз она в его сторону скажет хоть слово, окажется на улице.

Я тогда сильно испугалась. Маме я вечером рассказала, но она то ли не поверила, то ли посчитала, что он правильно сделал. И мы с бабулей стали молчаливыми заложниками в собственной, казалось бы, квартире. Она мне по утрам жарила блинчики и приносила в спальню, пока все спали, шептала, поглаживая по голове: «Кушай, пока этот ирод не проснулся, а то все сожрёт».

Серёжка тогда служил в армии. Заступиться было за нас некому. Я так мечтала, чтобы он приехал и накостылял маминому хахалю. Но судьба распорядилась иначе. И мы с бабушкой практически не выходили из спальни.

Конечно, учиться в своём городе я не хотела. На поступление в престижные техникумы в соседнем городе, краевом центре, мне и вовсе не приходилось мечтать. В аттестате сплошные «тройки», а там конкурсы бешеные. Вот и решила, что в сельской местности шансов больше. Не сказав никому ни слова, спонтанно собралась и поехала. Благо, карманных денег хватало на билет.

— А на кого поступать думаешь? — вывел из воспоминаний голос общительной бабули.

— На воспитателя, — улыбнулась я.

Да, мне нравилось возиться с малышнёй. И выбор был почти осознанным. В мечтах строила планы куда грандиознее: стать известной писательницей, жить с видом на Эйфелеву башню. Но из доступного и реального больше всего нравилась именно педагогика.

— Хорошая профессия, — одобрительно кивнула бабушка. — Тебе должно подойти. Глаза у тебя добрые. А значит, и душа светлая.

Я улыбнулась и отвернулась к окну. Мы как раз проезжали мимо поля, заполненного одуванчиками. Они уже отцвели и качали пушистыми головками в такт стуку колёс поезда, который действовал успокаивающе. Мне вообще нравилось ездить на электричках. Плавное покачивание и равномерное постукивание, мелькающие пейзажи — всё это отвлекало, даже увлекало. Я представляла себя героиней красивого женского романа, к которой вот-вот подойдёт принц, вот, сейчас, на следующей станции, скажет, что заблудился и ему нужна моя помощь… О да, фантазировать я обожала. На каждом шагу. А по-другому невозможно. Иначе давно свихнулась бы, или стала, как Машка, — слишком рациональной, приземлённой и мнительной. А мне было некогда учиться ненавидеть. Даже в пятнадцать я оставалась тем наивным ребёнком, какой помнила себя в десять лет.

Раздался скрежет тормозов, электропоезд начал снижать скорость. Мы подъезжали к очередному небольшому селу. И тут старушка выпрямилась, начала оглядываться по сторонам:

— О, это Курелёво?

— Не знаю, возможно, — никогда не запоминала названий населённых пунктов.

— Слушай. А тут тоже ведь есть техникум. Там и воспитателей учат.

Я, нахмурив брови, задумалась:

— А вы откуда знаете?

— Да тут сестра жила. Вот как муж привёз сюды, так и жила, пока не померла. Точно помню, что был тут техникум. Ты бы узнала. Всё ближе, чем Богдановка.

Бабуля в одном была права. Конечно, ближе. Или на двух электричках с пересадкой, или на одной, в часе езды от города. Недолго думая, я схватила свою холщёвую сумку, которую бабушка Нина сама мне сшила, и выскочила в тамбур. Даже не помню, сказала ли я тогда спасибо так удачно подвернувшейся попутчице, или нет.

Выйти на незнакомой станции, без конкретного адреса и уверенности, что здесь вообще что-то есть — это вполне в моём стиле. Вообще, не раз по жизни убеждалась, что спонтанные решения оказывались самыми верными, по крайней мере они не оставались не реализованными. Чем дольше рассуждаешь, тем меньше вероятность, что решишься.

Я спрыгнула с подножки электрички, закинула сумку на плечо и огляделась: вымощенная плиткой платформа выглядела так, будто здесь прошло цунами, земля местами топорщилась буграми, плитка раскололась. Да и здание вокзала оставляло желать лучшего. Скорее всего, ремонт здесь, даже косметический, последний раз был при царе Горохе. По фасаду вокзала расползались трещины, — того и гляди разойдётся, как платье, которое давно мало. А ещё я отметила туалет. Он был, но не в здании. Небольшая уличная постройка стояла позади вокзала, а рядом на табурете сидела женщина, бёдра которой свисали с сиденья, и свёрнутой газетой отгоняла от себя мух.

Я подошла к стоявшим на перроне людям, судя по их ярким безрукавкам — местным работникам:

— Здравствуйте.

— Привет, — протянул мне сигарету один из них.

— Ой, нет, — испуганно отшатнулась. — Я не курю.

— Молодец. А чего тогда?

— Мне сказали, что здесь есть техникум. Не подскажете, как его найти?

— Подскажем.

Электричка уже умчалась вдаль, но к перрону приближалась другая, идущая в обратном направлении.

— Вон, через дорогу, — чем ближе приближался поезд, тем громче говорил мужчина, — видишь здание белое, четырёхэтажное?

Я прищурилась. С моим зрением крота увидеть количество этажей было нереально. Но белое пятно заметила. Как позже выяснилось, на тот момент здание колледжа было самым высоким в этом селе. Даже в административном всего два этажа.

Найти его оказалось проще простого. Перейти через железную дорогу (правда, пришлось перелезать под стоящими вагонами), а дальше — прямо, никуда не сворачивая. Дорога уходила немного под уклон вверх, и я успела устать. От вокзала до учебного корпуса идти пришлось минут двадцать, не меньше. К тому моменту, когда передо мной оказался забор и здание с синей вывеской колледжа, я запыхалась, и мои щёки стали красными. Решила сначала немного отдышаться. Одно радовало: спрыгнула с подножки электрички не зря, а то денег оставалось лишь на обратную дорогу. Даже воды купить было не на что.

Пока ещё ехала в электричке, даже когда стояла возле забора, я не думала, что всё окажется так просто. Пришла, подала документы, записала даты экзаменов, и всё — я свободна. И даже воды из крана бесплатно попила. Настроение, как и самооценка, резко поползли вверх.

Да, я понимала, что поступала не в университет в Париже, и даже не в МГУ, а в задрипанный сельский технарь, на бюджет. Но для себя я поставила жирную точку, точку отсчёта новой, самостоятельной жизни.

Всю обратную дорогу в электричке я улыбалась. Просто смотрела в окно и не могла сдержать приятные эмоции от предвкушения студенческой жизни.

Глава вторая

В общагу мы заезжали в последний день августа. Стояли в холле, с сумками, чемоданами. Галдёж и хохот такие, что стёкла дрожали. Замечания коменды действовали не особо. Я подтащила к ногам свою тяжёлую клетчатую сумку, и наблюдала за всем происходящим немного настороженно. Некоторые уже распределялись, кто с кем будет жить. Кто-то вместе учился в школе, кто-то дружил. Я чувствовала себя белой вороной.

Вдруг, возле окна заметила долговязую, худую девчонку, с таким же растерянным взглядом, как у меня. И тоже без сопровождения родителей.

— Привет, — рискнув бросить сумку у батареи, подошла к незнакомке.

— Привет, — она смотрела на меня сверху вниз, но не потому, что такая гордая, а в силу своего роста.

— А ты тоже только поступаешь?

Она кивнула.

— И я, — вздохнула и оглянулась на толпу. — А ты на кого?

— На воспитателя.

— Во, блин! — обрадовалась я. — Так мы вместе учиться будем.

И тут же выпалила:

— А давай вместе жить? Меня Малика зовут, — протянула ей руку. Остановить меня уже было сложно. Не знаю, чем, но мне понравилась эта долговязая девчонка. — Пошли очередь занимать на заселение? У тебя одна сумка? У меня тоже, правда и рюкзак ещё. А ты откуда? А как тебя зовут?

Под шквалом моих вопросов девочка, похоже, совсем перестала понимать, где находится. Но хотя бы не отказалась жить вместе.

Я очень боялась, что попадутся соседки-гопницы. А таких тут было немало. Плюс детдомовские. От этих я всегда старалась держаться подальше, потому что они безбашенные.

Соседку мою, как выяснилось, звали Светой, она, в отличие от меня, единственный ребёнок в семье.

Уже разбирая в комнате сумки с вещами, мы смеялись над тем, как устроен человек.

Она всю жизнь мечтала о сестрёнке или братике, а я хотела быть единственным ребёнком.

— Может, тогда бы меня любили больше? И не пришлось бы вещи за Машкой донашивать, это меня ужасно бесило.

— Ну не знаю, — Света аккуратно раскладывала одежду на полку, — я одна. А толку? Думаешь, в жопу зацелована? Как бы не так.

— Ну да, на избалованную ты не похожа, — усмехнулась я, запихивая свои вещи на нижнюю полку.

Заметив аккуратные стопки одежды новой подруги, стало неловко. Скинула всё на пол и тоже начала складывать рукава.

— Хочешь, научу? — заметила она мои потуги и, не дожидаясь ответа, взяла одну из моих рубашек. — Мы с матерью раньше каждые выходные в город торговать ездили. Она из Турции шмотки возила. Вот я и научилась складывать так, чтобы красиво.

— А почему «раньше»? — с растущей завистью поинтересовалась. Всем известно, что турецкие шмотки — самые крутые.

— Да кинули её. Сама не смогла поехать, ногу сломала, дала денег знакомой. В итоге, та кинула. Я, честно говоря, не сильно в курсе. Знаю, что мать в милицию обратилась, но без толку. Тётка отрицает, что вообще какие — то бабки получала. В итоге, и товара нет, и за аренду платить. Пришлось за бесценок всё распродавать и уходить с рынка.

— Офигеть. И что теперь?

— Ничего. Дома сидит. Огород, да хозяйство.

— Да уж… — мне стало жаль эту женщину. Но Светка не выглядела расстроенной. И мы довольно быстро сменили тему.

А вскоре в комнату зашла коменда, за спиной у неё стояла ещё одна первокурсница. Кучерявая, белобрысая, полненькая Ирка стала нашей третьей. Хохотушка оказалась та ещё. Я частенько подхватывала её смех — тонкий, громкий, заразительный.

Обе мои соседки оказались, что не удивительно, из соседних, более мелких сёл. Они очень удивились, узнав, что я городская. На все расспросы я лишь пожимала плечами и неопределённо отвечала: «А почему бы и нет».

***

Ничего удивительного, что группа у нас состояла из двадцати трёх девчонок, совершенно разных, со своими тараканами в голове, вчерашних подростков.

Если одни уже вовсю крутили любовь, то другие, как и я, даже целоваться не умели.

Мастачкой* или, согласно названию должности — «мастер», была высокая и полная, даже толстая, тётка с огромными чёрными стрелками вокруг глаз. Вообще, она красилась так вызывающе, что была похожа на Стервеллу Де Виль из «Сто один далматинец». Особенно, когда выпивала лишнего и начинала орать. Щёки её покрывались пунцовыми пятнами, что придавало еще большее сходство с антагонисткой знаменитого фильма. Да и по характеру она была та ещё Стервелла. С моей нечаянной реплики её так и стали называть. За глаза, конечно. А так, официально, её звали Марина Яковлевна.

За четыре года не раз пришлось убедиться в мерзости её характера. Сколько раз она исподтишка стравливала девчонок друг с другом, публично унижала тех, кто ей не нравился. Я, разумеется, была в первых рядах нелюбимчиков. Потому что к пятнадцати годам так и не научилась улыбаться не душой, а одними губами. И комплименты одногруппниц на тему «Как вы сегодня классно выглядите», или «Ой, у вас новая кофточка»… Фу, это было мерзко. Я лишь прятала усмешку.

Светка, та быстро приспособилась. Вообще, она быстрее наладила отношения с многими в группе. В то время, как я ходила волчонком и на многих смотрела с недоверием.

— Малика, — улыбаясь, подбежала подруга во время обеденного перерыва. — Вечером дискотека. Пойдём?

— Я не умею танцевать, — что было абсолютной правдой. В школе я ни на одну дискотеку не ходила именно из-за боязни опозориться.

— Я тоже, — пожала она плечами. — Но мы и не на фестиваль бальных танцев идём. Давай, развеемся.

— Нет, прости. Это без меня.

— Глупо, — вместо того, чтобы отстать, Светка уселась на подоконник. — Так и будешь дикарём? Надо начинать заводить знакомства, общаться.

— Они сами не хотят. А напрашиваться я не собираюсь.

— Ко мне же ты подошла?

— Это было спонтанно.

— И получилось ведь! Попробуй ещё раз.

Я хотела уйти, но подруга спрыгнула с подоконника и схватилась за лямку моего рюкзака.

— Малика, ну постой. Ты же сама говорила, что хочешь потом книги писать, работу престижную. А там везде важно уметь общаться, налаживать контакты. Если ты сейчас сама себя не переломишь, ты никогда этого не сделаешь. Просто возьми, и сделай. Один раз.

И я остановилась.

Светка была чертовски права. Я должна. Должна выбраться из своего болота. А для этого придётся учиться и улыбаться, и — как она сказала — налаживать контакты.

— Ладно, — протянула я, поворачиваясь к ней, — в этот раз ты меня убедила.

Перед походом на дискотеку, еще и первую, хотелось накраситься. У меня косметики вообще не было. У Светки тоже, кроме туши, коричневого карандаша и двух помад ужасного сиреневого цвета, ничего не было. Ирки, нашей третьей, не было уже два дня, вроде как заболела. И я пошла по этажу. Опять же, спонтанно. Просто поняла, что не хочу идти абы как.

Стучала в комнаты и спрашивала, кто чем может поделиться. В итоге у одной тени выменяла на футболку с Ди Каприо, другая сама вызвалась мне брови выщипать, сказав, что я на Брежнева похожа, третья даже колготки дала, но в обмен на обещание, что я за неё сочинение пишу. Пф, легко! Я за Серёгу дома «Войну и мир» читала, потом ему пересказывала для изложения. Правда, если пересказывать моими словами, то там была сплошная мелодрама и любовь. Страницы с описанием боевых сцен я просто перелистывала.

В общем, к дискотеке мы были готовы. Мне так понравился макияж, который сделала мне старшекурсница: бордовая помада и тёмно-коричневые тени. Это смотрелось так… по-взрослому, что ли.

Правда, за весь вечер я так и не решилась выйти в круг, простояла, подпирая стену, и разглядывала студентов. В особенности, студенток — девчонок, которые были моей противоположностью: хохочущие, уверенные в себе. Мне так хотелось тоже оторваться от стенки, выйти в центр и непременно показать класс. Думала, вот сейчас я как начну танцевать, и у всех челюсти упадут до пола от того, какая я классная.

Не смогла я тогда себя пересилить. Только переминалась с одной ноги на другую. Несколько раз даже возникало желание молча уйти, но Светка не пускала.

После, когда мы уже лежали в кроватях, я проклинала себя за эту слабость. Дело ведь не в танце. Я прекрасно видела, что там такие же, совершенно не умеющие двигаться. Но им было плевать на это, они отдыхали. А я стояла, как полная дура.

Успокоиться не могла долго, ворочалась, думала. Уснула уже под утро.

***

В холле главного учебного корпуса девчонки, с придыханием, как о военной тайне, сплетничали о том, как Витька Лангурт вчера на дискотеке трогал Машку «там». Хихикали, как дурочки. Некоторые даже вздыхали завистливо.

А я не понимала, что такого классного в этих троганьях. Ну, трогали меня когда-то давно. Ничего, кроме странных, неприятных ощущений и отвращения. А может, это потому, что я была ещё ребёнком? Мне тогда было лет одиннадцать, не больше. Или потому, что трогал двоюродный дядька. Летом дело было. Жарко, я бегала по квартире в одних трусиках. Забежала в комнату, а он там лежал, отдыхал, видимо. Я извинилась и хотела выйти, но он остановил. Сначала просто спрашивал, мол, как дела, потом подозвал. У меня не было ни испуга, ни чего-то ещё. Ему всего лишь понравились цветочки на моих трусиках, попросил показать…

Из комнаты я убежала. Напугал меня дядя Серёжа. Даже до детского мозга в какой-то момент дошло: что-то тут не совсем нормально.

Дома хотела пожаловаться бабушке, но она отмахнулась и даже поругала за глупые выдумки. Ещё и маме рассказала. Та вообще, обсмеяла. Разумеется, ни брату, ни сестре рассказывать уже желания не было.

Как и непонятного мне интереса к мальчишкам. Долго не понимала, как это — влюбиться. Что такого в этих мальчишках. Я в этом плане поздняя оказалась. Да и вообще — поздняя. Даже менструация началась уже на первом курсе, в то время, как у некоторых одноклассниц класса с пятого она была.

Больше я никогда не жаловалась. Ни на что. Уж точно не матери.

Нет, ещё один раз в поисках поддержки мамы наступлю на те же грабли, но это будет гораздо позже, и тоже — больно…

…А пока я сидела среди ровесниц, смачно обсуждающих интимные подробности произошедшего на студенческой дискотеке.

Первой парой был ужасно нудный предмет — геометрия. Ни простора для фантазии, ни возможности интерпретировать. Еще и препод — старик, которой очень монотонно говорил. Даже электричка по рельсам активнее стучит колёсами, чем звучит его речь. Действовало это усыпляюще, как выяснилось.

Не знаю, как это вышло, но из дрёмы меня вывел голос препода. И разносился он прямо над ухом.

— Дёмина, совесть хоть чуть имей, не спи. Неслыханная наглость.

— Просите, — испуганно моргала я глазами и пыталась не зевать. — Я не сплю. Я слушаю.

— Конечно. И храпишь от сосредоточенности, — преподаватель отошёл от моей парты и я наконец, смогла зевнуть, прикрыв рот ладонью.

Мужчина удалялся от меня и продолжал ворчать, уже не обращаясь к кому — то конкретно:

— Что за поколение у вас такое? Ничего вам не интересно? Одни пьянки гулянки на уме? — он сел за стол и обвёл присутствующих взглядом. — Что же с вами лет через пять будет?

— Главное, что здесь нас уже не будет, не переживайте, — выдала Динка Ортис, одна из фавориток нашей мастачки, а потому такая дерзкая.

Ну или потому, что её отцом был местный «шишка» — какой — то очень важный дядька из районной администрации.

— Да с тобой — то всё понятно, — пренебрежение в его тоне мне даже понравилось. — Родители заранее обо всём договорились.

— Вообще — то я сама решила учиться на воспитателя, — вспыхнула одногруппница. — А не пошла на юриста, как родители хотели.

Я посмотрела в её сторону. Только сейчас поняла, что под этими рыжими кудрями, похоже не только смазливое лицо. Но и характер боевой. Действительно, с её возможностями, и пойти на пед? Да ещё и в селе? Пусть и районном центре. Но наверняка же папенька мечтал о столичных ВУЗах.

И мне, неожиданно для себя, захотелось заступиться за девчонку, с которой до этого ни разу не общалась.

— Да нормально с нами всё будет. Это бзик каждого поколения — обосрать подрастающее и вздыхать «вот в наше время».

— Во-первых, никто вас не обсирал. А во — вторых, вы действительно, растёте, как бурьян. Ни к чему не приспособлены.

— «Печально я гляжу на наше поколенье!

Его грядущее — иль пусто, иль темно,

Меж тем, под бременем познанья и сомненья,

В бездействии состарится оно», — процитировала я одного из своих самых любимых поэтов. — Знаете, в каком веке написано? Ещё тогда Лермонтова волновало, что молодёжь не та. А уж сколько поколений сменилось? И ничего, не совсем деградировали, вроде. — Развела я руками.

— Я рад, Дёмина, — стукнул учебником по столу преподаватель, — что вы так хорошо знакомы с творчеством классиков. А так ли хороши ваши познания в моём предмете?

— Ну всё, — хихикнул кто-то, только я не видела, кто, — вот и «бремя познанья» настигло.

К сожалению, в геометрии я была гораздо слабее, чем в гуманитарных науках. Значение этих познаний практически равнялось нулю. И я поникла.

***

Потекли довольно унылые студенческие будни. Хотя, нет. Студенчество было очень даже насыщенным.

Не знаю, как, но мне удалось себя переломить. И не абы как. Я не просто начала общаться, а даже проявлять инициативу. Вступила в профком, участвовала в выпуске стенгазеты колледжа.

И поняла для себя одну маленькую хитрость, которой пользовалась впоследствии всегда:

Всем плевать, как ты себя чувствуешь. Ты можешь комплексовать из-за большого носа или маленькой груди. Но люди видят лишь то, что ты сама им показываешь. Подчеркнула косметикой то, что посчитала нужным, надела лифчик с пушапом, хвост пистолетом и вперёд — уверенной походкой. Та же схема и с внутренним состоянием. Тебе может быть паршиво, так, что хочется в окно выйти. Но это никому не интересно. А если ты жизнерадостный вечный двигатель — вокруг тебя собирается толпа обожателей. В горе мало кому интересно тебя поддерживать. А вот в радости — это да. Каждый хочет прикоснуться к твоей успешности.

К счастью, самостоятельная жизнь быстро учит прописным истинам. Я перестала стесняться того, что писала стихи. Даже показала руководителю музыкальной студии. Каково же было моё изумление, когда по одному из них он предложил написать песню к следующему Дню открытых дверей! Для меня это звучало, как приглашение на «Евровидение». Конечно, я была согласна.

Но не всё было так радужно.

Ирку, как выяснилось, выгнали. Поймали в комнате мальчишек, раздетую. Нам, конечно, подробности никто из воспитателей (смешно, но такая должность была в нашем общежитии) и коменд рассказывать не собирался. За них это сделали сами пацаны. Подло. Мне было мерзко слышать шушуканья и смех, как все обсуждали, что Колька лишил Ирку девственности. И этот урод ходил по общаге, грудь колесом, а девчонку с позором выгнали. Учитывая, что она приехала из небольшого села, участь её ждала незавидная. Мне так крепко засел в мозг тот случай, что я дала себе зарок, если и начну встречаться с кем, то точно не из нашей общаги. Чтобы ни одна сволочь не могла ходить и тыкать в меня пальцем: «Я с ней спал».

Это стало одним из пунктиков.

Глава третья

Третий год учёбы подходил к концу. Группа наша заметно поредела. Вот он — женский коллектив — чуть ли не половина ушли в декрет. Рожать начали с пятнадцати лет. А я по-прежнему не понимала глупого стремления поскорее залезть кому-то в постель и тем более — рожать в таком возрасте. Тогда мне казалось, что ребёнок и всё вытекающее, ставит крест на будущем женщины. А у меня на жизнь были совсем другие планы.

Недавно и Машка вышла замуж. Мы ездили всем семейством на свадьбу. Не впечатлило. Тем более, что она со своим Ромкой даже на свадьбе умудрилась поругаться. Это было вполне в её духе.

Да и если откровенно сказать, в духе их отношений. Живут вместе около трёх лет, из них два — постоянные страсти в итальянском стиле: бурно ругаются и сладко мирятся.

Мне этой зимой исполнилось восемнадцать. Да, стала совсем взрослой и, между прочим, самостоятельной. Даже на еду себе сама зарабатывала.

На местном телевидении, состоявшем из помещения размером с однокомнатную квартиру, одного оператора и одного редактора, вела программу поздравлений. Тогда такие передачи пользовались популярностью. Платили копейки, но мне много и не нужно было.

К тому же, я взяла ещё одну подработку — мыть лестницу между этажами в собственной общаге. Поначалу надо мной посмеивались, но узнав, сколько за это платят — стали просить и их пристроить. Для студентов в то время вообще любая возможность иметь свою копейку — была счастьем.

Я обожаю лето. Всегда обожала. Ну ещё и раннюю осень, пока нет слякоти и холодного ветра. Сейчас еще была весна, но в воздухе уже пахло настоящим летом.

Говорят, на настроение ещё сильно влияет погода за окном: когда льёт дождь, больше хочется грустить под минорную музыку с чашечкой крепкого кофе, а когда на небе всё чисто, ясно и солнце ослепляет глаза так, что приходится щуриться, а вокруг глаз появляются морщинки, — смеяться, бежать вприпрыжку и слушать весёлые песни, лучше даже детские.

Вот и мне хотелось петь:

«Антошка, Антошка,

Пойдем копать картошку!

Антошка, Антошка,

Пойдем копать картошку!»

Сегодня нам сообщили, что с понедельника начинается практика. Нужно было распечатать и вырезать дидактический материал. Разные картинки, тексты.

— Ты в курсе, — подошла ко мне на перерыве Светка, — что Лозовой отец обещал Таньке и Ритке напечатать всё? У него в каморке принтер рабочий.

Лозовая Танька — наша одногруппница. Ритка, её лучшая подружка. А отец Танькин работал у нас физруком. Невысокий мужичок, совсем неспортивного вида, надо сказать. Даже немного полноват, хотя пивного пуза тоже нет.

— Круто. Может и нам попросить?

— Я об этом же подумала, — Светка замялась. — Только я с Танькой не очень. вы вроде, неплохо общаетесь. Попросишь?

— Ладно. Но если скажет на бумагу скинуться, деньги пополам.

— Хорошо.

Откладывать в долгий ящик я не любила, тем более, когда дело касалось важных вещей. Потому к Таньке подошла уже на следующей же паре.

— Тань, а правда, что твой папа может нам распечатку сделать для практики?

— Вам? — скривила она губы. — Мне да. Принтер казённый, бумага тоже.

— Если дело в бумаге…

— Нет, — перебила она с гордым видов, — не буду я его просить. Ещё и краска на вас закончится. Идите в «Школьник» и печатайте.

В «Школьник» — то пойти не проблема, это ларёк недалеко от «лапшака» (так мы называли колледж), но распечатка одного листа там стоила почти два рубля. А нам каждой нужно было не меньше, чем по двадцать штук. Дороговато.

От Таньки я такой реакции не ожидала. Стало обидно. Я ей столько раз помогала с русским и литературой, не задирала нос, не требовала ничего взамен. А тут… Один раз понадобилась помощь, при чём, я готова была оплатить бумагу, а она повела себя, как крыса.

— Ну ладно, — я даже улыбнулась в ответ, — сами разберёмся.

А для себя мысленно поставила зарубку. А учитывая, что в конце практики всегда куча писанины, я знала, что она ко мне не раз обратится.

Уже вечером я увидела Танькиного папу у нас на этаже. Некоторые из преподавателей по очереди были дежурными воспитателями в общаге. Не знаю, кого и как они должны были воспитывать, но по факту лишь смотрели, чтобы после отбоя все находились в своих комнатах, и гоняли курильщиков. Когда была смена Лозового, все дружно выдыхали, в том числе и табачный дым. Ему вообще, по-моему, было всё равно, где мы и как. Но для вида по этажу прохаживался и заглядывал в каждую комнату.

Светки ещё не было. У неё вовсю была любовь с местным парнем, лет на пять старше.

Когда я увидела Лозового, то вспомнила, что за ним имелась репутация бабника. Что ж… Я к тому моменту уже заметно округлилась во всех местах, которые нравятся мужчинам. Короткий топ и лосины идеально доказывали это.

Спонтанность сработала и тут. Я встала с кровати, отложила книгу.

— Ой, добрый вечер, — заулыбалась я во все тридцать два зуба, не забывая моргать густыми ресницами. — Сегодня вы дежурите?

— Привет, Малика. А где твоя подружка?

— Светка? Да в туалете, сейчас придёт.

— Ну ладно. Спокойно ночи, — и собрался выходить.

Ну уж нет.

— Ой, а может, чаю? — подошла к нему, возможно слишком близко. — Мне бабуля такое варенье вкусное передала, клубничное.

И облизнула губы.

Откуда всё это во мне появилось? Да из книг! Читать полезно даже романы. Это я точно знала. Там же вычитала и банальные женские уловки, которые срабатывали по одному щелчку. Проверено не раз. Не просто так же мальчишки встречали меня с электрички и тащили тяжеленные сумки, которые щедро собирала бабушка. Улыбка, пару жестов — и мужик, любого возраста, готов на подвиги.

— Варенье, это хорошо. Тем более, клубничное.

— М-м-м, целые клубнички, такие сладенькие! Не хотите? — и как бы невзначай, слегка выгнула спину, выставив грудь вперёд.

— Я с удовольствием, — кажется, он даже охрип, — но нужно обход завершить. Я может, потом зайду.

— Нет, — надула я губы и чуть ли не умоляющим тоном, добавила, — вы обязательно зайдите. Я пошла ставить чайник.

— Ну хорошо, загляну.

Из комнаты он чуть ли не выбежал. Я была безумно довольна собой. Такой стервой себя ощущала! А главное — мне понравилось. Да, он старый. Да, отец одногруппницы. И плевать. Мне с ним не детей крестить. Я всего лишь хотела выпросить халявную печать материалов.

Я взяла чайник и вышла на кухню. Электрических чайников у нас ещё не было, поэтому пришлось идти в общую кухню и ждать, когда засвистит обычный, с резиновой ручкой наверху.

Ничего удивительного, что вскоре физрук снова постучал в дверь. Очень вовремя, я как раз успела достать кружки и банку с вареньем, открыть которую, разумеется, я доверила только ему. Это же закон жанра — позволить добыть мамонта и непременно восхититься тем, какой он сильный.

Мужчина сидел уже смущённый, ёрзал на стуле, а я всё щебетала.

Как бы мимоходом пожаловалась на то, что с понедельника практика, а мы с подругой ещё не напечатали ничего. У бедных студенток просто нет денег на бумагу. затем небрежно махнула рукой, вздохнула:

— Ну не будем об этом.

— Глупости, — мужчина поставил кружку, — я же могу вам напечатать. Вам же с Танюшкой моей одно и то же нужно?

— Да, — расстроенно надула я губы, — но Таня сказала, что у вас бумага подотчётная, и что краска может закончиться.

— Вот что за манера? — возмутился он, — лезть не в свои дела. В общем, завтра вечером подойдёшь ко мне, часиков после шести, я уже всё напечатаю. И тебе, и Светке твоей.

— Ой, — благодарно захлопала я ресницами. — Правда? А мы вам целую пачку купим бумаги. Честно-честно.

— Даже не вздумай.

Тут я вспомнила, что вечером у меня электричка домой и задумалась, начав грызть заусеницу возле ногтя.

— Блин, только мне нужно или до четырёх успеть забрать, или тогда уже в воскресенье. Как лучше?

— До четырёх не успею. У меня последняя группа только в три уходит. А почему позже не можешь?

— Так домой, — пожала плечами. — Электричка.

Физрук махнул рукой.

— Не переживай, разберёмся. Приходи, как договорились.

— Ладно. Спасибо.

Внутренне я ликовала. Это была первая победа с помощью женской хитрости.

Вскоре он ушёл. А вот Светка в тот вечер так и не появилась.

Мы встретились только утром, перед парами. На мой негодующий взгляд она отвечала таким счастливым, что я решила отложить расспросы на более подходящее время.

— Ты где была? — Шёпотом, почти шипя, спросила у подруги, не выдержала я на первой же паре.

Казалось, она только и ждала этого вопроса. Потому что чуть не подпрыгнула от радости. Глаза блестели, улыбка такая, что вот ещё чуть, и порвёт рот.

— Я ночевала у Стаса, — едва слышно, как великую тайну, сообщила она.

Честно? Мне в тот момент показалось это предательством. Лучшая подруга, а туда же. Зачем ей этот Стас? Непонятный, худой. Ничего интересного. Я была разочарована.

— И что ты там делала? — дурацкий вопрос, согласна.

— Ну… — загадочно закатила она глаза. Потом глупо хихикнула. — Мы смотрели кассету. Там такой фильм. Ну, знаешь, в общем секс прям показывали.

— Фу, — я отшатнулась и скривилась. — И такое смотрела?

— Сначала я отворачивалась. А потом… — она так сильно покраснела! — В общем… — она наклонилась и на ухо прошептала, — я уже не девочка.

Тут я тоже покраснела. Нет, вспыхнула! Но не от стеснения, как она, а от негодования.

— Как ты могла? — вскочила я и пошла прочь.

— Малика! — Светка смотрела на меня ошарашенно. — Что тут такого? Это все делают.

К её счастью, в кабинете уже никого не было. И никто не слышал её возгласа.

Что тут такого? Да не знала я и сама, что тут такого, но мне показалось это предательством. С одной стороны. А с другой, я ей немного завидовала. Она ведь теперь тоже сможет шушукаться с другими девчонками и болтать про «это». Я половины разговоров не понимала. Когда однажды при мне произнесли слово «минет», мне оно показалось таким красивым, похожим на нечто связанное с балетом. Стоило мне сказать об этом вслух, как надо мной начали смеяться и предложили спросить у мамы, что это.

Я не совсем дура, спросила. Но у Машки. И когда та объяснила, мне захотелось рот с мылом вымыть.

А теперь и Светка, лучшая подруга, стала женщиной. А ведь она даже младше меня. На полгода.

На смену гневу пришло ощущение некой ущербности. Светка права. Этим, действительно, все уже занимаются. Одна я, как дурочка, в плену придуманных собой же страхов и комплексов.

И я решила, что в ближайшее же время тоже стану женщиной. Не потому, что мне этого хотелось. А из любопытства и чтобы быть «как все».

Но помня историю с позором Ирки, точно знала, что первым мужчиной не будет никто из нашей общаги.

***

С подругой мы быстро помирились. Причём первая подошла она. А я сделала великодушный вид. Хотя понимала, что она и правда, наверное, ничего «такого» не сделала. Ещё и поделилась со мной.

В холле учебного корпуса было, впрочем как и всегда, шумно. Кто-то кого — то звал через весь коридор. Цоканье железных набоек старшекурсниц эхом разносилось по всему коридору. Мимо проходили мальчишки из группы сварщиков и толкая друг друга, над чем — то хохотали. В общем всё, как всегда.

— Я с физруком договорилась, — пробурчала я, всё ещё строя из себя оскорблённую, как бы сделав одолжение. — Вечером должен уже напечатать.

— Супер! — Светка обняла меня, и я окончательно растаяла.

— Ага, — и фыркнула от смеха. — Только не поверишь. Я не помню, как его зовут.

Мы обе засмеялись. Ну а что? У нас он не вёл. Так, замещал пару раз.

— У Таньки как отчество? — напрягла Светка память.

— Понятия не имею. Как-то вот по отчеству не обращалась.

— Ладно, это я беру на себя, — подмигнула подруга. — Выясним, как его зовут. А то я тоже не помню. Лозовой и Лозовой. А как его там.

Вскоре мы обе знали, что физрука зовут Владимир Владимирович. И смеялись, что как можно было не запомнить такое сочетание.

— Да уже, его предки не заморачивались.

— Я, кажется, даже знаю, как звали его отца, — смеялась Светка, когда мы уже были в своей комнате и собирали вещи, чтобы ехать по домам на выходные.

— Владимир, — не поняла я сначала, в чём шутка.

— Владимирович, — подняла она вверх указательный палец.

— Прикинь, как они голову ломали, когда девочка родилась? Таньке всем селом, небось, имя выбирали.

Мы хохотали.

Вскоре, проводила Светку на автовокзал, находился он ближе, чем железнодорожный, и вернулась в общагу. Собрала свои нехитрые пожитки в дорожную сумку и спустилась с ними вниз.

Физрук был у себя.

— Привет, — добродушно улыбнулся он. — Проходи.

Я зашла, с шелестом поставила перед собой сумку и не решалась пройти дальше. Почему-то именно теперь мне стало неловко. Когда накануне мы пили чай на пару этажей выше, я чувствовала себя в безопасности. А вот теперь — не очень. Да и его репутация бабника. Мало ли, вдруг приставать начнёт.

— Чего ты стоишь? Не бойся, не съем, — словно прочитал мои мысли мужчина.

Он стоял возле окна и растирал себе руки каким-то маслом, запах которого долетал даже до двери.

— Спасибо, — пролепетала я, не сдвинувшись с места. — Просто хочу хотя бы на автобус успеть, раз электричку упустила. Мне забрать и бежать.

— Да успеешь, присаживайся, — он указал на стул.

Делать нечего. Прошла, села.

В каморке у него было довольно душно. Даже мне, в тоненькой блузке. На улице уже было достаточно тепло, всё-таки конец мая, а его небольшое окошко, ещё и с решёткой, не справлялось с вентиляцией воздуха. Видимо, потому что находилась комнатка в цокольном этаже здания, и окошко, размером с кирпич, почти не получало кислорода.

— Смотри, — он подал два файла с бумагами, — вот я вам напечатал.

— Спасибо большое, — глаза у меня загорелись, словно мне не дидактический материал дали, а колье с бриллиантами.

Тут я встала и хотела пойти к выходу, но он, мягко дотронувшись до плеча, остановил.

— Да что ж ты всё убегаешь? Я ведь не кусаюсь.

— Время, — оправдывалась я.

— Не переживай. Мне нужно самому в город, к родственникам заехать. Так что могу и отвезти, если хочешь.

Конечно, я обрадовалась. Во-первых, я экономила деньги. Во-вторых, конечно, на машине гораздо быстрее: без остановок. Полчаса езды, и я в городе.

— Хочу, — с улыбкой согласилась я.

— Вот и решено. Так что садись пока. Хочешь чай?

— Не-е, жарко.

— Это да.

Он стоял возле окна и листал тоненькую брошюрку, делая непонятные жесты большими пальцами. Я немного вытянула шею, чтобы подсмотреть, что там.

— А что это? — не сумев скрыть любопытства, спросила.

Из того, что успела рассмотреть, поняла, что там схематично изображены люди, где-то — только руки.

— Да вот. Техники массажа изучаю. Интересная штука.

— Ух ты! — Почему-то при этих словах сразу заныла шея. — Сто лет массаж никто не делал.

— Хочешь расслабляющий? — тут же перевернул страницу физрук.

— Нет, вы что? — испугалась я от мысли, что придётся раздеваться.

А кушетка у него стояла. Вообще, каморка и состояла только из письменного стола, двух стульев, кушетки и узкого шкафчика, в котором, вероятнее всего, вешалась одежда в холодное время года.

— Нет, ты не поняла, — улыбнулся физрук: — На шее.

Не дожидаясь моего ответа, он зашёл сзади, немного наклонил мою голову вперёд и провёл по центру шеи.

— Напряжённая какая! Расслабься.

Я закрыла глаза и обмякла. Было непривычно, но приятно, когда он подушечками пальцев водил по коже, даже мурашки пошли. Когда он попросил расстегнуть пару верхних пуговиц, я только угукнула и подчинилась. Он начал разминать мне плечи. Вроде, и надавливал, но совсем не больно. От удовольствия я только что не мурчала.

Медленно его руки скользнули вперёд и вниз. Горячие ладони дотронулись до сосков. Только теперь я ощутила, что они были набухшими.

Нужно было вскрикнуть, влепить пощёчину и бежать. Но я лишь прикусила губу. Эти новые ощущения, они такие странные, но от них так тепло. Не жарко или душно. Именно тепло. Я сидела, как в тумане, боясь слишком громко вздохнуть.

По шее скользнул его язык и короткие волосы щекотали кожу.

— Я дверь закрою, — хрипло произнёс он.

Он оставил меня одну буквально на несколько секунд, за которые я успела из состояния удовольствия нырнуть в стыд. До меня дошло, что это всё неправильно. Совсем неправильно. Я вскочила и схватила сумку, другой рукой застёгивая блузку.

— Ты куда? — Мужчина подошёл и разжал мои пальцы, вцепившуюся в клетчатую большую сумку. — Не бойся меня.

Когда обе мои руки оказались зажаты в его ладонях, он прислонил их к губам и посмотрел мне в глаза.

— Малика, скажи честно, ты же ещё девочка? — тихо прошептал он.

Этот вопрос меня вогнал ещё больше в краску, а он уткнулся носом мне в висок и ласково продолжил:

— Я хочу быть твоим первым. Ты достойна, чтобы твой первый раз был с нежным мужчиной, который тебя ценит, а не со студентишкой, который сам ещё неуклюжий.

Я подняла на него взгляд.

В памяти всплыла ситуация с Иркой, как её обсуждали все, кому не лень. И тут моя совесть выключилась, а тело послушно прижалось.

— Только я ничего не умею, — робко прошептала.

— Я тебя всему научу, — издав грудной рык, поднял меня на руки, отнёс на совсем, как мне показалось, неподходящую для первого раза, кушетку.

Он и правда, оказался очень нежным, долго целовал, опускаясь всё ниже. Я лежала, как мумия, не понимая, что нужно делать. Пыталась вспомнить хоть что-то из прочитанных романов. Но там такого не было. Ну или моя память совсем не хотела работать.

Приятно было до того момента, как он лёг сверху.

Вот тут на меня напал лёгкий ступор. Волосатая грудь, тяжёлое дыхание чуть ли не мне в рот, что-то там копошился ещё внизу. Я немного напряглась. Но вырываться, убегать, уже посчитала глупым. Сама ведь захотела лишиться девственности.

Возможно, это именно так и происходит.

В какой-то момент я почувствовала, что его толчок стал глубже, будто порвался тонкий целлофан внутри меня.

Я с любопытством приподняла голову:

— Всё? Я теперь женщина?

— Да, моя маленькая, — тяжело дышал физрук, конвульсивно двигаясь. — Тебе не больно?

— Нет, — произнесла я даже удивлённо.

В книжках процесс лишения девственности всегда описывался с такими эпитетами восторга, или наоборот, боли. У меня же, ничего, кроме недоумения, это не вызвало.

Вспомнила сияющие от счастья глаза подруги. Теперь лишь ещё больше её не понимала. Ладно, в книгах врут, но она-то чему так радовалась?

Я снова выпрямилась и опустила голову на кушетку, терпеливо дожидаясь, когда он перестанет по мне елозить.

До города он меня, как и обещал, довёз. Всю дорогу мял мою коленку. Ещё немного и стёр бы, пожалуй. Я не знала, уместно ли признаться, что это совсем не приятно, а скорее наоборот. Потому и сидела молча.

Старенькие «Жигули» первой модели не ехали, а еле передвигались по трассе. Нас обогнал даже трактор. Чтобы скрыть нарастающее раздражение, я упорно смотрела в боковое окно и понимала, что возможно, на автобусе было бы быстрее.

М-да… первый мой раз оказался далеко не таким, как в романах Даниэлы Стил.

За окном сменялись пейзажи. На выезде из районного центра, стоял ряд торговых палаток на все вкусы — от тётеньки с тележкой пирожков, до ресторана с громким названием «Палаццо». То, что оно было написано по-русски, у меня вызвало ироничную усмешку. Но, видимо, смешным это казалось только мне. На удивление, в этом ресторане, расположенном у трассы, в месте, где постоянно останавливались большегрузы, нередко праздновали свадьбы и юбилеи. Рядом с ним стояла двухэтажная постройка — с тем же названием, только рядом уже добавилась надпись на английском: «hotel».

Мы ехали с такой скоростью, что я успела рассмотреть и здания, и скучающих торговцев, лузгающих семечки, и дальнобойщиков, которые пили чай из одноразовых стаканчиков и травили байки, стоя за высоким столиком возле киоска с надписью «Чай. Пирожки».

Что я чувствовала, сидя в дребезжащей машине, рядом с женатым мужиком, которому явно не меньше сорока лет? Не знаю. Я пыталась сама разобраться в себе, но не могла. Ощущения менялись, как настроение беременной женщины: то мне было стыдно и противно, то становилась довольна собой, вспоминая, что теперь я тоже женщина, и тот, кто лишил меня девственности, точно не побежит хвастаться всему колледжу.

В принципе, всё нормально. Ну не понравилось. Это тоже нормально. Во всяком случае, я себя так успокаивала. И как же хотелось похвастаться Светке! Единственное, я понимала, что хвастать нужно осторожно, без имён.

Возле подъезда я вежливо попрощалась, он хотел поцеловать в щёку.

— Увидят, — испуганно отшатнулась я, и открыла дверцу.

Давно я так не радовалась приезду домой.

По ступенькам бежала, перепрыгивая через одну. На третьем пролёте глянула в окошко, находившееся на лестничной площадке. «Жигулёнка» уже не было. Фух! Я поднялась выше, своим ключом стала возиться в замочной скважине. Даже когда ещё только проворачивала ключ, услышала, как орала мать. В принципе, дело привычное, поэтому, не раздумывая, открыла дверь.

Мать стояла в коридоре и кричала на Серёжку, материла его, на чём свет стоит.

— Привет, семья, — без задней мысли поставила сумку и только облокотилась на стену, хотела расстегнуть босоножки. Но тут поток гнева переключился на меня. Мама резко развернулась и начала, не сбавляя тона:

— Вот! И эта ещё припёрлась, дармоедка! Тоже ни черта, кроме гулек, на уме! Чего вытаращилась? Такая же дрянь, как твой братец! Все в папашу! Что тот мне жизнь искалечил, что эти!

Меня накрыло волной ультразвука от её ора. И собственного гнева. Моментально радость от возвращения домой улетучилась. Я бросила недоумённый взгляд на брата, схватила сумку и выбежала прочь. Ор матери было слышно ещё долго. Казалось, он меня преследовал даже когда я ехала на автобусе в сторону железнодорожного вокзала.

На улице уже стемноло. Моё собственное отражение злобно смотрело на меня через заляпанное стекло автобуса. Свет фонарей и моргающие светофоры, всё это злило.

На вокзал я ехала в полном неведении, что делать дальше. Ведь не факт, что в в сторону Курелёво сегодня ещё что-то поедет. Но готова была ночевать и на вокзале. Лучше вонючий бомж по соседству, чем орущая мать.

Не знаю, что опять натворил Серёга, хотя, нашей маме много поводов не нужно было. Она последние годы совсем бешеная стала. Любой разговор заходил в тупик. Даже если начинали, как говорила бабуля: «за здравие», в итоге всё сводилось к одному: она несчастная, мы неблагодарные, и точка. Атмосфера была всё невыносимее. Раньше я искренне её жалела и тоже считала, что наш с Серёжкой отец, Машкин, вообще все мужики — козлы неблагодарные, ведь мама у нас такая трудолюбивая. Но с возрастом стала понимать, что пусть идут к чёрту её пирожки, если она за них потом мозг неделю выносит.

Она успела переругаться со всеми, с кем возможно. Со своей роднёй, родственниками нашего отца, с собственными подругами. Одно время она каждый вечер звонила кому-нибудь с таким, казалось бы, банальным вопросом: «Как дела?» Человек ей так же стандартно отвечал: «Нормально. У тебя как?», — чем совершал роковую ошибку. После этого мать было уже не остановить. Она выливала человеку в уши всё, что могла: как ей тяжело, как цены выросли, как ей никто не помогает… Собеседник на том конце провода мог уже раза три попрощаться, но она успевала вспомнить ещё что-нибудь. В итоге, что закономерно, многие от неё абстрагировались. На улице знакомые, увидев её, старались сделать вид, что не замечают, или, мимолётно кивнув в ответ на приветствие, убежать на другую сторону улицы.

Выливать ушаты с накопившимся стало некуда, и её единственной отдушиной, как и заложниками смен её настроения, стали мы.

Но несмотря на всё это, я любила её, правда. И жалела. Понимала, что эта озлобленность от недолюбленности, — мужчинами, нами, окружением, — но сил выносить её нрав, уже не было.

Впереди показалось освещённое фонарями здание вокзала. Насыпав в ладонь водителя мелочи, буркнула: «Спасибо», — и вышла.

Автобус за спиной громко, со скрипом, хлопнул дверями, зарычал и уехал. А я осталась стоять. Громкоговоритель объявлял прибывающие и отходящие поезда, просили пассажиров пройти на ту или иную платформу. А я всё стояла и не понимала, надо ли мне туда. Хотя вариантов у меня не оставалось. Подняла с земли сумку и пошла навстречу голосу из громкоговорителя.

Наш вокзал, на самом деле, не сильно отличался от того, который в Курелёво. Мне кажется, все провинциальные вокзалы сделаны под одну копирку. Только вывески разные. Одинаковая бордово-бежевая плитка, давно требующая замены, парочка еле живых деревьев и в окошке с надписью «касса» недовольная верхняя часть лица. Нахмуренные брови и взгляд кассира лучше всяких слов говорил о том, насколько человеку неинтересно всё происходящее.

— Здравствуйте, — я сделала максимально дружелюбное лицо, подойдя к окошку кассы. — Подскажите, через Курелёво сегодня что-то ещё идёт?

— Минутку, — а прозвучало, как «отвали».

Кассирша с тонюсенькими нарисованными бровями и тоненькой полоской губ, выглядела довольно комично.

Я терпеливо ждала, прислушиваясь к отзвуку клавиш старенького компьютера. Огляделась. В зале ожидания почти пусто. Каждый голос отдавался большим эхом, отбиваясь от стен и нёсся дальше. Только что вошедшая семья цыган внесла в тихие разговоры свои, громкие и экспрессивные звуки. Напряглись сразу все. Дежурные милиционеры, кажется, даже плечи расправили, ожидая команды «фас», редкие пассажиры подвинули дорожные сумки ближе, а женщины прижали к груди свои саквояжи.

— Московский экспресс, но в Курелёво будет почти в полночь, — женщина подняла на меня глаза, явно ожидая, что я откажусь ехать чёрти-куда в ночь.

Но вопреки её ожиданиям, я протянула паспорт и купюру, продолжая улыбаться.

В Курелёво поезд прибыл точно по расписанию. Ни на минуту раньше. Хотя я в тайне на это надеялась.

Не скажу, что было страшно переться через полсела в двенадцатом часу ночи, с полупустой, но огромной дорожной сумкой. Ещё и по практически неосвещённой улице. Страшнее было перелезать под вагонами. Да, за эти годы я уже привыкла к этим никуда не идущим составам, под которыми пролезали все, так как мост находился очень далеко от перрона.

Но вот лезть ночью, когда света от самого вокзала хватает только на первый путь, а ты лезешь по закрытому третьему, на ощупь, так как фонарика с собой нет, и не зная, стукнешься ли головой, да так, что сознание потеряешь, или маньяк изнасилует прямо под ржавым вагоном. Вот там было страшно.

Вообще, Курелёво достаточно тихое местечко. Здесь у милиции самыми громкими делами были те, где действительно громко кричали: драки, мелкое воровство. Про изнасилования или грабежи вот так, на улице, не слышала ни разу. А потому, за честь свою девичью не переживала. Тем более, что её я лишилась заблаговременно. После, по пути до общежития, уже шла, лишь прислушиваясь к стуку собственного сердца да разглядывая заборы стоящих вдоль дороги домов. Такой контраст удивительный! Если один забор из деревянных досок уже покосился и из него торчат ржавые гвозди, то другой, такой же деревянный, покрашен в зелёный цвет и стоит ровненько, гордо источая запах краски, а следующий и вовсе — из металлопрофиля — холодный, равнодушный, а ещё чуть дальше — «местный модник», нацепивший на себя все узоры сразу: вензеля, розочки, — и всё из металла.

Уже возле колледжа я вновь немного напряглась. На одной из лавочек на его территории, на одной из лавочек сидела шумная компания. Так как это место хорошо освещалось, я смогла рассмотреть, что под фонарём находилась компания из местных парней. Они пили пиво, хохотали и толкались. А вдоль забора стояла синяя машина. В марках я не разбиралась, но явно автомобиль явно импортный.

Подошла к забору общаги, через решётки увидела, что у вахтёрши горел свет. Толкнула калитку, та заскрипела. В ночной тиши звук был настолько громким, что казалось, мог переполошить всех.

Я замерла, прислушалась и оглянулась в сторону компании. Вроде, ничего.

Обогнула ступеньки, ведущие ко входу и постучала в окошко вахты. Там не только горел свет лампочки, но и мелькали цветные огоньки телевизора. Вроде, не так уж громко он работал, но мой стук услышали только на третий раз. И то: женщина выглянула в окно, я начала махать и показывать, чтоб она открыла дверь. Но она словно меня не видела, присматривалась сквозь стекло, подставив ладони. Я постучалась ещё раз и вахтёрша, перекрестившись, отпрыгнула от окна. Смотрелось, конечно, смешно. Я вытянула шею и наблюдала, что же она станет делать дальше. К счастью, она накинула лохматую ангоровую кофту и вышла в вестибюль, предварительно включив свет возле входа.

Подняв с земли сумку, я быстренько подбежала ко входу и собралась заходить, но не тут-то было. Растрёпанная и напуганная стуком, старуха, увидев меня, лишь заказала руками. Через стеклянную дверь слышно было плохо, но до меня донёсся глухой звук голоса:

— Ополоумела? Не пущу!

— Но мне некуда идти! — Подойдя максимально близко, прокричала я, жестикулируя. — Пустите.

— Иди отсюда.

— Я сейчас дверь сломаю! — начала я дёргать за ручку.

Вахтёрша пригрозила кулаком и крикнула, что сейчас вызовет милицию.

— С этой стервой лучше не связываться, — раздался сзади мужской голос, от которого я испуганно вздрогнула и повернулась.

Передо мной стоял парень. Ненамного выше меня, не качок, но с довольно широкоплечий и практически лысый. На нём был тёмно-синий спортивный костюм и белые кроссовки, под цвет лампасов на трико.

— Не бойся, — слегка усмехнулся незнакомец, — не съем.

— Подавишься, я костлявая, — но сумку прижала к груди.

На заднем плане, за стеклянной дверью всё ещё истерично вопила вахтёрша. Я бросила короткий взгляд назад, затем на парня.

Типаж совсем не мой. Полная противоположность. Этот больше похож на крепыша-борца, ещё и лысый. А мне больше нравились парни высокие, с темной шевелюрой и карими глазами, как, например, Кирилл из «Иванушек» или Киркоров. Я от них балдела.

— Может, — не унимался незнакомец, — подкинуть куда?

Не вынимая рук из карманов, он махнул назад. Я глянула в ту сторону, а за забором стоял тот самый автомобиль, который находился до этого возле выпивающей компании.

Я недоверчиво поморщилась:

— Ты что? Пьяный за рулём катаешься?

— Да я сделал пару глотков, — пожал он плечами, — больше просто стоял рядом.

Я снова обернулась назад. Вахтёрши уже не было видно.

— Так что? Подвезти?

— Подвезти, — уже обречённым эхом вторила я ему.

Идти мне было некуда. Денег совсем не осталось — ни на билет, ни на питание. Что делать и где ночевать, понятия вообще не имела. Мимо парня прошла, как приговорённая к казни. Уже даже не было страшно, так обессилела от безысходности.

— Давай, — подхватил он мою сумку и закинул себе на плечо. И тут же удивился:

— Так она почти пустая.

— Я домой должна была уехать, — пробормотала я, не останавливаясь и не глядя на него.

Подошла к машине, дёрнула дверцу, но она оказалась запертой. Только теперь я обернулась и требовательно спросила:

— Ну? Мы едем или болтать будем?

— Мы можем и совместить, — он подошёл к машине, открыл её пультом и дотронулся до дверцы, за которую всё ещё держалась я.

Меня словно током ударили — отдёрнула руку, но вида не подала, что испугалась. Напротив, пристально посмотрела ему в глаза. Он ещё и голубоглазый. Фу! В мыслях промелькнуло: «Вообще не моё. Бывает же так».

Тем временем, молодой человек уже заботливо открыл дверцу и жестом пригласил меня внутрь. Я даже сделала лёгкий реверанс, правда, приправив его усмешкой.

— Куда едем? — поинтересовался он, проворачивая ключ в замке зажигания.

— На вокзал.

— Какой?

— Ж/д, — всё также отстранённо отвечала я, будто таксисту.

Я знала, что автостанция по ночам замыкалась, а железнодорожный вокзал отрыт круглосуточно

Конечно, домой уже не уехать. Да и желания не было. А вот пересидеть ночь на раздолбанных станционных креслах было вполне реально.

— Уже ты вряд ли куда уедешь, — скептически заметил парнишка, — кассы не работают.

— Ничего. Разберусь, — не вдаваясь в подробности, ответила я.

— Ок, — и с визгом шин, мы рванули с места.

— Владимир, кстати, — протянул он руку, когда мы остановились на светофоре.

— Малика, — ответила я, отвечая на рукопожатие.

Он вновь устремил взгляд вперёд, а я, стараясь делать это незаметно, изучала его. Сидел он, не наклонившись вперёд, как почему-то многие делали, а в расслабленной позе, откинувшись на спинку кресла. В принципе, не урод. Но типаж совсем не мой. Даже по манере общения.

И тут я заметила, что мы свернули направо, хотя к вокзалу нужно было ехать прямо.

— Ты куда? — старалась ровным голосом спрашивать я.

— Домой, — он посмотрел на меня. — И ты ко мне в гости.

— Останови машину! — Потребовала я, схватившись за ручку двери.

— Не ссы, — он слегка притормозил, — думаешь, я не понял, что ты спать на вокзале собралась?

И снова бросил на меня взгляд. Серьёзный, даже осуждающий.

— Тебе не кажется, что это не твоё дело? Останови машину.

— Слушай, — автомобиль встал и заморгал аварийкой, под аккомпанемент хита Рикки Мартина, — ты можешь, конечно, выпендриться и идти. Но менты тебя либо закроют, либо оприходуют.

Честно говоря, то о чём он тогда говорил, я поняла лишь несколько лет спустя. Тогда для меня это были незнакомые, ничего не значащие слова. И я бросила на него дерзкий взгляд, надув щёки:

— Ну и пусть. Зато, всякие придурки приставать не будут.

Нервно нащупала ручку в двери и дёрнула за неё.

— Багажник открой, — потребовала уже с улицы.

— Ты реально отмороженная? — раздражённый, он вышел и хлопнул дверью. — Ты хоть понимаешь, о чём я говорю?

Он обогнул машину сзади и оказался возле меня.

— Послушай, — уже спокойнее произнёс он, выставив вперёд руки. — Я обещаю, я тебя не трону. Я живу в однокомнатном домике, небольшом. Переночуешь. Утром — захочешь, отвезу, не захочешь, сама пойдёшь в свою общагу.

— Почему я должна тебе верить?

— Я похож на маньяка?

— У Чикатило вообще идеальная репутация была.

— Аргумент, конечно, — хмыкнул Владимир и провёл ладонью по своей стриженной под ноль голове. — И что делать будем?

Я посмотрела в сторону железнодорожного вокзала, чьи фонари горели довольно близко. Дойти можно было минут за десять.

— А где могут закрыть? — С детской непосредственностью поинтересовалась я. — Ну, менты эти. И зачем?

В первую секунду он удивлённо посмотрел на меня. Даже изумлённо. Как мама смотрит на грязного с ног до головы ребёнка, одетого в только что постиранное. А потом как захохотал!

Я так и не поняла причину столь бурной реакции. Стояла и не знала — бояться и бежать, или довериться и поехать с ним?

— Но учти, — всё же решилась, — сплю я на отдельной кровати, даже если она у тебя одна.

— Да без проблем.

И мы поехали в сторону его дома. Сказать, что мне было страшно, это тоже самое, что лишившись руки, описывать боль порезанного пальца. У меня была паника. Я боялась громко вздохнуть, сглотнуть слюну. Ноги сжала так, будто очень сильно хотела в туалет.

Глава четвёртая

С той ночи прошло не так уж много времени, но изменений в моей жизни хватило бы на пару сезонов «Санта-Барбары»: Светка окончательно съехала к своему парню, Стасу; ко мне подселили девочку Раю, на пару лет младше, студентку бухгалтерского курса (с ней мы тоже быстро нашли общий язык, классная девчонка); Серёжка, брат мой, уехал на Север, не столько за «длинным рублём», сколько от новых неприятностей с милицией; Машка начала бегать по врачам, никак у них с мужем забеременеть не получалось. А я… Я всё так же раз в неделю вела поздравления на местном телеканале, получала свои копейки. Полы мыть давно перестала, нашла новую подработку: начала ходить по адресам, сим-карты продавать. Пока в Курелёво на мобильную связь ещё смотрели с подозрением, ходили слухи, что от этих телефонов сильное излучение. Якобы, даже статистика доказывает, что с появлением сотовой связи и микроволновых печей, уровень заболеваемости раком стал выше. Как по мне — чушь неслыханная. В городе у нас мобильниками уже вовсю пользовались.

И у меня самой на шее, на чёрном шнурке гордо красовался «Siemens» — толстенький, небольшой. Откуда у меня такая роскошь? Вовка подарил.

Да-да, тот самый. Который увёз меня ночью от общаги. Так как-то получилось, что мы начали встречаться. С той же ночи. Райка правда, когда услышала, с кем я по вечерам катаюсь, ужаснулась:

— Ты что? Он же бабник местный! Да он тебя через неделю бросит! Ты знаешь, со сколькими он уже встречался?

— П-ф-ф, неделю, — фыркнула я, влезая в супер-узкие джинсы. — А зачем он мне так надолго?

Но не сработал ни мой план, ни Райки. Мы всё ещё были вместе. И кажется, я начинала влюбляться. Его голубые глаза умели смотреть, как ни одни другие, он целовал так нежно, что я таяла. Он просто проходил мимо, а я не могла удержаться, чтоб не дотронуться до него. Хотя бы до руки. Хотя моей эрогенной зоной был его зад. Округлая попа, которую я при любой возможности хватала в ладони. Только с ним я поняла, что секс — это действительно классно. Так классно, что возбуждалась даже просто подумав о Вове. И потом весь день ждать вечера.

Ах да… И физрук же никуда из колледжа не делся. Он пытался пару раз меня поймать так, чтобы рядом никого не было, смотрел жалобно, как кот, выпрашивающий колбасу.

— Малика, — с придыханием, вполголоса умоляюще спрашивал он, — почему ты меня избегаешь? Когда мы встретимся?

— Зачем? — Включала я дурочку и непонимающе хлопала глазами, на всякий случай отодвигаясь на безопасное расстояние.

— Поговорим. Хотя бы кофе попьём. Ты во сколько домой едешь? Давай, я тебя отвезу?

— Меня есть кому отвезти, не волнуйтесь. До свидания.

И гордо уходила.

Да, я изменилась. В том числе и внешне. Была всё такой же «щепкой», но грудь заметно округлилась. Взгляд стал увереннее. Я стала понимать, как пользоваться косметикой, что подчеркнуть, а что и как спрятать. Комплексы свои запрятала поглубже, чтобы даже самой про них не вспоминать. И что удивительно, но это реально работает: после того, как я сама начала преподносить себя, как уверенную в себе красотку, все вокруг так и стали воспринимать. Шла по улице и коридорам, подняв голову и улыбаясь. Не стеснялась первой влезть в чужой круг на дискотеке и вызваться отвечать на паре.

И мне определённо нравились эти метаморфозы. Сама себе нравилась. Всего за несколько месяцев общения с Вовкой я практически полностью вылезла из скорлупы комплексов. Вовка всего на полгода старше меня, но ощущение, что лет на пять. Он так умел рассуждать, разложить всё по полочкам. Насколько я витала в облаках, настолько он твёрдо стоял на земле. Он — логик. Я — лирик.

Домой я почти перестала ездить. Так, ради бабули пару раз заезжала. С матерью стала огрызаться в ответ на её придирки. Тем более, что она вновь счастлива в личной жизни. И опять это «счастье» жило почему-то у нас, а не маму к себе забирал. С братом переписывались постоянно. Перезванивались реже, минуты очень дорогие. Я бабушке Нине честно сказала, что не хочу сюда лишний раз ездить.

Она провожала меня в тот вечер до самого вокзала. Мы стояли на перроне. Она утирала слёзы, понимающе кивал:

— Дай бог, чтоб парень твой нормальным оказался. Может и не придётся после учёбы возвращаться сюда. Замуж тебе надо. Но и не абы за кого. Мужик должен быть с руками и головой. И чтоб не пьяница, как ваш с Серёгой папаша. Да и Машкин не далеко ушёл. Но тот хоть руки не распускал.

— Не хочу я замуж.

— Ох, деточка. Тут она тебе житья не даст.

— Это мы ещё посмотрим. Не переживай, бабуль. Об меня она зубы сломает.

— Ты кофточку-то потеплее надела бы, — морщинистыми руками, на которых проступали паутиной вены, она пыталась поднять мне повыше воротник свитера.

— Ба-а, ну прекрати, — затянув немного раздражённо, я убрала её холодные руки. — Ты меня ещё заставь шапку надеть.

— И заставила бы. Посмотри, холодина какая. Простудишь мозги. Кому дурой нужна будешь?

— Всё, отстань. Сама разберусь.

Подъехала электричка, я обняла бабулю и запрыгнула в вагон. Из окна махала, пока её, чуть сгорбленная фигура, не стала невзрачной точкой.

Откуда я могла тогда знать, что это были наши последние объятия? И последний разговор. Я так много не успела ей рассказать. Сказать, как люблю её.

Вскоре, Машка позвонила и сказала, что бабушки больше нет.

Умерла так по-книжному. Не по-киношному, где все кричат, машут руками и всё вокруг взрывается. Нет. Именно по-книжному: ихо, в своей постели. Только вот дать наставления было некому. Нас, внуков, никого не оказалось рядом.

Запомнила её той, стоящей на перроне городского вокзала, сгорбленную, печальную. Она всегда переживала за нас больше, чем мама. За всех троих. В чём-то я была с ней не согласна и спорила. Как например, её уверенность, что для девушки самое главное — удачно выйти замуж и всю жизнь жить с одним. Нет, я тоже хотела бы найти такого, с которым можно и «золотую свадьбу» свадьбу отметить. Но как Машка, чуть ли не за первого встречного, я точно не пойду. Нет уж!

Я мечтала не о принце, а скорее, о ковбое. Или Зорро. Таком, чтобы в любой ситуации находил выход и сшибал все проблемы одной левой. Но с умом Джеймса Бонда и красотой… Ну ладно, внешне и мой Вовка хорош. Чертовски хорош, если честно.

Но замуж я пока не планировала. Ни за него, ни за Джеймса Бонда. Впереди последний курс колледжа и первая трудовая книжка. Тогда я жила в предвкушении, ожидании чего-то великого. Вот получу диплом и всё!

Следующая цель — институт. Мне так понравилось работать на телевидении, что захотелось поступить на журфак. И я потихоньку узнавала, где в нашей области есть институты факультетом журналистики, что необходимо для поступления и какие требования. Узнав, что придётся сдавать английский, немного приуныла, но вскоре начала дополнительно заниматься с преподавателем.

Вовка смеялся, наблюдая, как я, сидя на подоконнике, укрывалась в одеяло, забирала с собой банку варенья и зубрила, зубрила, произнося вслух, и ложкой из банки ела густой клубничный джем.

— Ещё немного, и моя девушка станет Карлсоном. Только тебя никакой пропеллер уже не поднимет.

— Отстань, — облизывала я ложку. — Лучше спроси что-нибудь на английском?

— How much can I eat?

— Чё? — Я не ожидала того, что он знал язык.

Но в ответ он лишь рассмеялся и отобрав банку, убрал в неё ложку и подхватив меня на руки, понёс к старенькому дивану.

И мне уже не хотелось ни отвоёвывать варенье, ни учить английский. Только тонуть в этих глазах и прижиматься всем телом к нему, единственному.

Иногда, когда мы лежали в постели, он сам просил меня почитать стихи. Я читала по памяти, конечно, про любовь. Порой, даже сочиняла на ходу:

«Давай погасим свечи.

Нальем в бокал вина.

И в этот зимний вечер

Давай, сойдем с ума.

Забудем о разлуках,

Что всюду стерегут.

А вспомним о минутах,

Что бешено бегут.

Согрей меня губами

И расстели нам шаль.

Пусть свечи догорают,

Ведь их судить не нам.

Я — женщина земная.

И ночи мне не жаль.

Огонь в камине тише,

Чем шёпот наших тел.

И мы взлетаем выше!

Как сладок этот плен!

Опять завоет ветер,

Но нам не до него.

Ведь в этот зимний вечер

Мы допили вино.»

Но чаще, конечно, классиков или современных авторов.

Мне очень тогда нравились стихотворения Рубальской, Ахматовой. Есенина цитировала наизусть.

Вовка смеялся. Я ему про любовь, серьёзно, а он смотрел на меня и смеялся. Говорил, что у меня такая смешная мимика и руками так активно показываю, когда рассказываю. Я обижалась. А он хватал меня в охапку, подминал под себя и не отпускал, пока я не переставала дуться. И я переставала. Когда тебя обнимает такой парень, смотрит на тебя глазами, в которых прыгают чёртики, забываешь обо всём на свете. Не могла я на него долго обижаться. И он знал это. Корчил рожицы, щекотал, целовал так, что по телу шли мурашки…

***

— Он сделал мне предложение! — Подпрыгивая на носочках, Светка вручила мне пригласительный, который сама же и рисовала. На сиреневом картоне были наклеены из белой бумаги два лебедя и маленькие сердечки. Последние были вырезаны из цветной бумаги красного цвета.

Светка светилась от счастья.

В принципе, в том, что они собрались жениться, не было ничего удивительного. Но мне казалось, всё слишком стремительно.

— Не рано надумали? — озвучила я свой скепсис, но приглашение взяла. — Вы меньше года живёте вместе. Мало ли что?

— А встречались мы сколько? И вообще, кто бы говорил? Мы-то хоть повстречались для приличия. А ты к своему Вовчику через сколько свалила?

Я хихикнула, прикрыв рот самодельным приглашением. Оно и правда. Сначала я просто почти каждую ночь проводила в его небольшом домике, больше похожем на дачу. Затем, переехали туда мои тапочки, зубная щётка.

За всё время отношений с Вовкой, я всего один раз ночевала в своей комнате. Мы тогда накануне поругались. Точнее, он считал, что я просто обиделась, на мелочь.

Вовка напился с друзьями и не пришёл ночевать. Я пришла к нему, пожарила картошки, приняла душ, полночи его прождала, не замыкала дверь. А он явился под утро, ещё и с приятелем, которого я даже имени не знала. В четыре часа утра! Гремели табуретками, хохотали, как два придурка. Я спросонья вообще испугалась, думала, что воры. А в доме всего одна комната. Кухня от зала (он же и спальня) отделялась дверным проёмом и повешенной на нём тёмно-коричневой шторкой, висящей на тонкой верёвочке и прибитой по краям на маленькие гвоздики. Совершенно деревенский вариант.

Тихо, как мышка, я напялила джинсы и толстовку, забыв даже про лифчик. Параллельно прислушивалась к голосам в кухне. В одном из них узнала Вовкин. Вот тут страх сменился на злость! Какого чёрта?!

Я отдёрнула штору и метая гневные молнии, вышла.

— Какого фига тут происходит?

— О, — радостно улыбался, еле выговаривал слова Вовка, — а вот и моя Малинка. Димон, знакомься.

Димон, абсолютно круглого телосложения мужик, приветственно кивнул и потянул ко мне руку. Это был не парень, наш ровесник или чуть старше. А дядька, который вполне мог годиться мне в отцы. Он оглядел меня с ног до головы своим масляным взглядом. Улыбка была при этом такая, словно я уже танцевала перед ним стриптиз.

— Малинка, не ругайся, — полез целоваться Вова, но я сморщилась и отодвинулась. — Сообрази нам закусить, малыш.

— Ты ничего не путаешь?

— Ну давай-давай, шустренько. Потом поговорим. Видишь, друг ко мне пришёл.

На стол я тогда накрыла. Ну как сказать. С грохотом поставила на стол давно остывшую сковородку с картошкой и демонстративно стукая ножом по доске, нарезала хлеб.

— Я спать, меня не трогать, — и скрылась за шторой.

Разумеется, спать мне никто не дал. Один спорил, что Ельцин всё пропил, другой, что Горбачёв всех продал. Рассуждали про Афганистан и даже о том, кто круче — Высоцкий или Цой. Всё это сопровождалось стуком рюмок о стол, громкими выкриками и хохотом. Я еле сдерживалась. Пару раз крикнула, чтобы они тише разговаривали. Но действовало это ровно на минуту.

Туалет находился на улице. В какой-то момент я услышала, как хлопнула входная дверь и голос Вовки, сообщающий о том, что ему «надо». За ним и вышел и Димон.

Сначала я даже немного обрадовалась. Наконец, затишье. Правда, совсем скоро уже вставать. Закрыла глаза и кажется, даже задремала, так как не слышала, что дверь снова хлопнула. Лишь услышала тяжёлое сопение. Повернулась, а ко мне уже шёл этот мужик-колобок.

— Чего надо? — Я села и подвинулась к стене.

— Ты такая красивая, — сел он коленями на пол и просунул руку под одеялом, — глазищи просто бомба. Я тебя сразу приметил.

— Вали отсюда, — я поджала колени и натянула одеяло.

— А как у тебя сисечки стояли, я глаз не мог оторвать от тебя, — он привстал и подвинулся ближе. Благо, пузо не давало уменьшить дистанцию. Я напряглась. А мужик засунул уже обе руки под одеяло и дотронулся до пальцев на моих ногах и дёрнул за них на себя. При этом звук его дыхания стал громче и больше походил на хрюканье. Я испуганно взвизгнула и закричала:

— Вова!

— Да спит он, — хмыкнул толстяк, — прямо на толчке.

Он сопел, надвигаясь на меня. А я не переставала вопить и лупить по нему кулаками, отбиваться ногами и звать:

— Вовка!

— Я бы такую красотку и на секунду не оставил. Зачем тебе он? Он ведь даже не знает, с какой стороны к тебе подойти.

Не знаю, как, но мне удалось выскользнуть, отпихнуть его ногами и выскочить в кухню. Там я схватила нож, достав его из верхнего ящика стола и к тому моменту, когда мужик вышел, держала его перед собой. А саму трусило так, что руки не слушались.

— Пошёл вон! Вон, я сказала! — Орала, не переставая.

— Тихо. Тихо, дурочка, — Димон попятился, всунул ноги в свои калоши и ушёл.

Я бросила нож, замкнула дверь и рухнула на табуретку. Ревела до тех пор, пока в дверь не постучали.

— Кто? — Сквозь всхлипы выкрикнула я.

— Чё за нах? — Раздался недовольный голос Вовки.

Я облегчённо выдохнула, вытерла слёзы и впустила его.

Что-то рассказывать, жаловаться или скандалить в тот момент было бессмысленно. Вовка абсолютно пьян. Помогла ему дойти до дивана, толкнула, чтоб упал на него, поправила ноги, чтобы не свисали.

Глянула на часы и пошла умываться. Пора было идти в колледж. Разумеется, там я никому ни слова не сказала. Даже Светке. Она всё время трещала про своего Стасика. Зачем портить человеку настроение?

Вечером пришёл Вовка. К тому моменту я немного отошла от шока и решила ничего ему не говорить. Вспомнила, как когда-то пожаловалась бабушке и та мне не просто не поверила, а ещё и рассказала маме, которая обернула всё против меня же. Нет. Мои проблемы — это мои проблемы. Но ночевать я тогда осталась в общаге. Тяжело было простить, что всё произошло из-за него. Если бы он не напился. Если бы он не притащил в дом непонятно кого. Если бы…

Вовка несколько раз вызывал меня через девчонок. Они приходили, стучали в комнату, передавали, что меня ждёт парень. Я лишь угукала.

Уже поздно вечером под окнами раздался крик:

— Ма-а-ли-ка! Я тебя люблю!

Райка подскочила к окну.

— Ой, там твой, — сложила она руки на груди. — С букетом большим.

— Плевать. Не хочу его видеть.

— Ма-а-лика! — не унимался Вовка.

И следом голос коменды:

— Сейчас я тебя за шкирку отсюда выкину! Иди отсюда.

— Я люблю её!

— Иди люби, но не под окнами.

В тот вечер я так и не вышла.

Всю ночь лили дождь. Довольно сильно. Он не давал нормально уснуть, да и я всё переваривала произошедшее. Было мерзко и обидно. А утром, едва спустилась, увидела его. Всё с тем же букетом красных роз.

— Чего тебе? — и попыталась обойти его. Но Вовка обхватил меня за талию и прижал к себе.

— Ну, прости, пожалуйста. Дурак, знаю. Прости.

— Мне некогда. Я опаздываю.

Он бросил взгляд на мои ноги.

— Ты в таких кедах тонких, а тут лужи.

— Разберусь.

Но в следующую секунду он подхватил меня на руки. Я только ойкнуть и успела.

— Держи букет, а то неудобно.

Мне пришлось одной рукой держать цветы, другой обхватить его за шею. Он перенёс меня через лужи и продолжал идти со мной на руках. За те пару минут, что провела на его руках, конечно, я уже всё ему простила и сама поцеловала его. Затем прижалась и всю дорогу покрывала лёгкими поцелуями его шею.

Навстречу и обгоняли нас студенты и преподаватели. Почти возле входа в техникум встретился физрук. Он бросил на нас возмущённый взгляд.

— Дёмина, Карпович, что за поведение? Вы на территории учебного заведения.

И Вовка опустил меня. Я брезгливо фыркнула, бросив взгляд вслед физруку.

— Ты меня простила? — Парень притянул меня к себе.

— Только до следующего раза. Чтобы больше никаких левых. Никаких ночных пьянок непонятно где.

— Я тебя услышал.

— Смотри мне.

Чмокнула его в нос и развернулась. Потом вновь обернулась, вручила ему букет:

— Поставь дома в вазу.

— Слушаюсь, моя госпожа.

***

А в начале января комендантша заявила, чтобы я освобождала комнату, так как я всё равно в общежитии появляюсь раз в неделю, и то, чтобы что-то забрать. Вовка был совсем не против моего переезда, кажется, даже был рад. Да и в речи у нас всё чащ звучало «наше», «у нас».

И теперь, глядя на пригласительный, я не без удовольствия заметила, что мы оба там вписаны: «Дёмина Малика и Карпович Владимир».

— Как думаешь, — крутила я открытку, — мне пойдёт фамилия Карпович?

— О-о, — Светка обняла меня, — обязательно пойдёт. Вовка твой классный. Вы идеальная пара. Честное слово. Тебя тут половина баб Курелёво ненавидит. Он ни за одной так не бегал. Малика, хватай его.

— Я ещё не решила, — с гордым видом убрала приглашение в рюкзак.

А то, что до меня Вовка был местным ловеласом, я уже не раз слышала. И не раз ко мне подходили девицы, пялились на меня, как на нечто мега-неприятное, даже интересовались:

— Это с тобой, что ли, Карпович замутил?

— Допустим. И?

— М-да… — и больше не говоря ни слова, лишь одарив брезгливым взглядом, удалялись.

Но ничего. Мне это даже льстило. Ни с одной из вас он не задерживался. Ни с одной из вас он не захотел жить. А со мной хотел. Даже под окнами орал и на руках носил. И все их взгляды отбивались о моё безразличие к ним. Я была слишком счастлива.

— Ты мне поможешь с подготовкой к свадьбе? — Вернул к реальности голос подруги.

— Разумеется. Чем именно помочь?

Мы пошли по широкому длинному коридору в сторону нужной нам аудитории и Светка перечисляла:

— Сделать ещё пригласительных, выбрать платье, придумать, как украсить стол. Кстати, — резко остановилась она. — Ты в курсе, что ты дружка?

— Я? — хотя, на самом деле, было приятно. — Берут же тех, у кого нет пары.

— Этот вопрос мы решили, — махнула подруга и пошла дальше. — Твой Вовчик будет дружком. Стас не против. У него всё равно, друзей особо и нет.

— Даже не знаю, — усмехнулась я, — радоваться или огорчиться за твоего суженого.

— Главное, за меня порадуйся.

— Конечно, я рада.

Мы обнялись и вошли в кабинет, с неподдельно счастливыми улыбками на лицах.

Глава пятая

Прошло два года…

Позади не только свадьба лучшей подруги, но и моя собственная. Да-да! Мы с Вовой поженились!

Я безумно была счастлива. Всё было так неожиданно, так романтично. В новогоднюю ночь, когда мы с девчонками торопливо жгли бумажки, он просто достал кольцо и сделал предложение. Моё «да» растворилось в бое курантов и визге подруг. Я даже прослезилась. Это было очень трогательно.

К тому времени я уже точно знала, что если и выйду замуж, то только за такого: рассудительного, умного и сильного. Вовка скуп на эмоции, никогда не умел делать комплименты и немного грубоват в речи. Этакий мужик-мужик. Свою любовь он демонстрировал делами. Я видела, что всё ради меня. Он сам смастерил журнальный столик, пристроил к дому санузел. Всё лето провозился. Вместе со Стасом. В нём я увидела Мужчину — того самого ковбоя, которому всё по плечу.

Но в Курелёво ощущалась нехватка жизни, возможностей для роста.

Сельская тихая жизнь приторна. Местные женщины и даже молодые девчонки, целыми днями обсуждали рецепты закруток и календарь посевов. Мне всё это чуждо! Я не огородница и не такая прилежная хозяюшка. Я не знала десятка способов, как солить капусту и не могла предложить на обсуждение свой рецепт пирожков.

Фраза Вовки: «Вот все бабы…» меня бесила, я всегда парировала, что, во-первых, я не баба, а во-вторых, не все. Если хотел, такую как все, то надо было не на мне жениться, а на Марусе какой-нибудь местной.

В общем, мозг я ему знатно выела своим желанием переехать. Тем более, что кроме старенького дома и его матери, нас здесь ничего не держало. Кстати, от свекрови я была бы только счастлива съехать куда подальше. Была у неё одна особенность: желание всё контролировать.

И, разумеется, я всё делала не так. Не так часто меняла постельное, даже вешала его не так — нельзя рукавами вниз, голова болеть будет. Не знаю, у кого как, а меня она болела каждый раз, когда только видела её возле калитки. Но я терпела. Мама же.

И тут фортуна повернулась ко мне нужным боком. Светка со Стасом уехали жить в город. Купили в ипотеку квартиру, устроились оба на работу, и теперь Светка постоянно присылала в «Одноклассниках» фото городских пейзажей. А у Вовки случился кризис на работе. Он тогда был наёмным столяром в одной частной конторке. Делали в основном, двери, реже — табуретки. Зарплату задерживали регулярно. Последние два месяца её ни разу не было. Выживали благодаря хозяйству свекрови (ещё и поэтому я молчала), да моей зарплате в семь тысяч пятьсот рублей.

Однажды, пришёл он с работы и заносит в дом четыре табуретки. Две в одной руке и две в другой.

— Зачем они? — недоумевала я.

— Это наша картошка на зиму, — нервно кинул он на пол первые две, — а это шмотки на зиму.

И швырнул оставшиеся.

— Не поняла, — я немного испугалась его настроя. Быстро подняла мебель и отодвинула в сторону.

— Зарплата это моя, сука. Что не понятно? Мне вот этим дерьмом выплатили.

Он ходил по кухне. Я ошарашено переводила взгляд с него на лакированные коричневые табуретки. Конечно, я была в шоке, не меньше, чем он. Впереди отопительный сезон, квартплата вырастет в разы. А у нас вместо денег табуретки?!

— А зачем ты согласился? Требуй деньги.

— У кого? Этого козла закрыли. Всё, нет конторы. Он там, оказывается, химичил что-то с заказами. Как бы нас ещё не подгребли до кучи.

Вот тут я реально испугалась. Перспектива остаться не только без газа, но и без мужа, мне совсем не нравилась. Голова закружилась и я села на одну из принесённых табуреток.

— Ничего, — пробормотала я, — мы справимся. Я на работе предложу, может, кто купит. Или на рынок вынесу в субботу. Только четыре тогда мало.

Мозг судорожно работал. Нужно было срочно что-то придумывать, некогда было жалеть себя.

Я видела, как у мужа сдавали нервы. Он бил кулаком о стену, метался по дому и матерился.

— Зай, ну пожалуйста, — я подошла к нему. — Не нервничай так. Ты же обязательно что-нибудь придумаешь, я знаю.

И он придумал. Начал таксовать. Сначала ездил в город каждый день и поздно возвращался домой. Успел заполнить резюме на нескольких предприятиях. И с одного ему перезвонили! Это была удача. Надёжная организация со стабильной, пусть и небольшой зарплатой. Но жильё они не предоставляли. Нужно было срочно что-то придумывать.

Выставили на продажу дом, его мама добавила. Я на свою насела, что в квартире, где она осталась одна, есть и моя доля. Она была в бешенстве. Но я пригрозила судебными разбирательствами и деньги быстро нашлись.

К слову, это окончательно нас отдалило. Мы просто перестали общаться, живя параллельными жизнями. Изредка присылая смс-сообщение с поздравлением, банально копируя чужой текст.

Табуретки мы так и не продали. Они переехали с нами в городскую квартиру. Сначала в съёмную, потому как дом продать оказалось не так просто. И пока мы жили в чужой однушке, где нашими соседями по квартире стали тараканы. Их даже включённый свет не особо отпугивал. Квартирка была небольшой, в ней даже лоджии не было, со старым ремонтом, местами из стен торчали гвозди. В зале на стене было большое выцветшее пятно, с грязным обрамлением. Видимо, там висела картина. Деревянные окна, сквозь рамы которых дуло, несмотря на то, что я их обклеила бумагой.

Слева от нас жила очень весёлая семейка, в которой каждый день находился повод, чтобы отметить. Справа квартиранты часто менялись, я даже не запоминала их лиц, имён. Лучше бы съехали те, что слева…

Вовка мой наладил с ними общение и время от времени зависал там. С одной стороны — я знала, где он, с другой — это совсем не успокаивало. Я скандалила, нервничала.

И в этой обстановке узнала, что беременна.

Я сидела в туалете и смотрела на тест, не веря глазам. Казалось, что такого не может быть. Мы столько времени вместе, не предохранялись с первого дня. Я не беременела. А тут, как только переехали в город — чудо. Я и радоваться боялась и не могла сдержать смеха. Вовка спал лицом к стене, когда я подсела к нему с тестом в руке.

— Вов, — растолкала его, — Вов, ну глянь.

Недовольно ворча, он всё же повернулся. Увидев тест и моё сияющее лицо тут же сел.

— В смысле? — голос звучал воодушевлённо, что обрадовало.

Я пожала плечами.

— Кажется, я беременна. Ты рад?

— С ума сошла? — он сгрёб меня в охапку и крепко прижал. Так, что даже стало немного больно, но я лишь рассмеялась. — Это лучшая новость. Я… блин, Малинка моя. Да я теперь в лепёшку расшибусь ради вас.

Он целовал меня, а я смеялась.

— Ты кого хочешь? — спросила я, когда мы уже пили чай на кухне. — Мальчика или девочку?

— Вообще без разницы. Это ж первый только, — подмигнул он.

— Хватит тебе, — возмутилась я, толкнув его в плечо.

— Не-а, хочу сына и дочь. Для начала. А потом ещё сына. И дочь.

— Тихо-тихо, — я хохотала в голос. — Я не инкубатор твоей мамы. Десяток за раз не высижу.

Мы искренне радовались и были счастливы. Мы любили друг друга. А теперь, пока ещё маленьким безликим зёрнышком, у меня в животе зарождался плод нашей любви. И точно знала, что Вовка будет лучшим отцом на свете. Он самый лучший муж и папой будет таким же. Вместе мы всё переживём. Всё сможем.

Наша жизнь налаживалась. У него работа, у меня тоже. Да, зарплаты небольшие. Но они были и стабильные. Всё остальное мелочи. Главное — мы вместе.

Единственное, я попросила пока никому не говорить. Даже Светке со Стасом. Мало ли. Хоть никогда и не была суеверной, но почему — то боялась сглазить первые месяцы беременности. Муж и в этом меня поддержал.

Первая половина беременности протекала легко, почти незаметно. Вова с работы заходил в магазин и обязательно покупал что-нибудь вкусненькое.

Уже ближе к концу первого триместра нас пригласили в гости новые, городские знакомые, на день рождения. Молодая семья с маленьким трёхлетним сыночком.

Мы сидели за столом, я пила яблочный сок. И в какой-то момент, малыш, пролезая очередной раз под столом, напугал меня, схватив за ногу. Я вздрогнула и пролила сок на блузку. Хозяйка квартиры, она же именинница, подсочила ко мне, её супруг вытащил из-под стола сына, который, по-моему, больше меня испугался. Особенно, когда увидел у меня слёзы на глазах. Сама не знаю почему, но вдруг так обидно стало. Нарядная блузка, почти новая, белая. И огромное жёлтое пятно.

— Не переживай, ну что ты, — успокаивала меня Ирина, девушка, у которой был день рождения. — Пойдём, я дам тебе переодеться, а это быстренько замочу.

Я и сама не могла объяснить, с чего вдруг так повела себя. Будто на меня не сок, а мазут вылили, который не отстирать.

Мы с ней зашли в ванную. Я сняла через голову блузку, затем лифчик.

— Ты что, беременна? — радостно спросила она, удивлённо глядя на меня.

Пришла моя очередь удивляться. Вроде, я ещё не настолько поправилась, совсем немного.

— А с чего ты взяла? — неуклюже попыталась сделать вид, что она ошиблась.

— Да у тебя грудь, как у беременной, — она бесцеремонно, снизу обхватила мою грудь, — налитая уже.

Я покраснела и поспешила надеть предложенную футболку.

— Вообще, мы пока никому не говорили.

— Ну и правильно. Только перед рожавшими пока не раздевайся тогда, — улыбнулась она. — Хотя, тут ещё пару недель и будет сложно скрыть. У тебя и бока округлые. Вроде, не полная, а талии-то нет. Пузико растёт потихоньку.

Она это говорила так ласково, по-доброму. А главное, зная, о чём говорила. И мне захотелось с ней посекретничать. Узнать, чего ждать, задать вопросы, которых у меня в голове был целый рой.

И мы болтали, вполголоса, будто сплетничали о неприличном. Не выходя из ванной. Пока к нам не постучал её муж.

— Девчонки! — Позвал он нас. — Нам плохо без женского внимания.

Ира отодвинула щеколду и мы вышли. При этом обе загадочно улыбались.

— Не понял? — Вова приподнял бровь. — Вы чего такие довольные? Может, и нам туда сходить?

— Нас спалили, — сев рядом, поцеловала мужа. — Точнее, меня.

— В смысле?

— В этом, — я погладила живот, которого ещё не было видно.

Но муж Иры тоже понял мой жест.

— Да вы что? — Радостно потянулся он за графином с водкой. — И молчали? Во, красавцы! Поздравляю! Вован, это надо отметить.

Муж сжал мою ладонь и поцеловал.

— Честно говоря, сам до сих пор в шоке. Такое чувство неописуемое.

— О, да. Это он тебя ещё не толкает. Когда у моей Иришки через живот выступала ножка, вот такусенькая, — мужчина пальцами показал такой размер, в который даже не верилось, — тогда почувствуешь, что там не эмбрион непонятный, а твой ребёнок. Настоящий. Вот тогда ты офигеешь.

— Я вас люблю, — прошептал Вова, положив руку поверх моей, — И тебя, и его. Уже.

— Мы тоже тебя любим.

И положила голову ему на плечо. Широкое, надёжное, моё.

Немного позже к моему мужу подбежал тот самый малыш, который напугал меня. Он начал заигрывать с Вовкой, «стрелять» в него из деревянного пистолета, который вырезал ему как раз Вова. Мужу пришлось изображать смертельно раненого. Переигрывал он, конечно, знатно. Но малыш хохотал, убегал и прибегал снова. Я с наслаждением наблюдала за их их игрой. Вова так ладил с этим ребёнком, да и мальчик явно к нему тянулся.

Домой мы ехали на такси, оставив свою машину во дворе у друзей. Я уже засыпала от усталости и эмоционального всплеска. Хотелось поскорее добраться до кровати и закрыть глаза.

Вова постоянно прижимал меня к себе.

— Я даже не думал, что мне так понравится чувствовать себя отцом, — тихо произнёс он, целуя меня макушку.

— Так ты им ещё не стал. Вот когда будешь со своим в стрелялки играть или куклы, уж как повезёт — тогда будешь папочкой.

— А сейчас я кто по-твоему?

— Не по — моему. А так и есть. Сейчас мы с тобой родители. Но с приставкой «будущие». Так что, наберитесь терпения, сударь.

— Первого ребёнка ждёте? — Улыбнулся в зеркало заднего вида, водитель такси. — Простите, что вклинился.

— Ничего, — ответил за двоих муж. — Да, первого.

— А может, — вмешалась я, — и единственного. Я не хочу много.

— А придётся, — засмеялся Вова.

— У меня жена так же говорила, — вновь заговорил таксист, — ровно до четвёртой беременности.

— Ого! — Одновременно воскликнули мы. Только если моё «ого» было удивлённым, то у Вовы оно было с восхищением.

— Да ты красавчик! — Похлопал он водителя по плечу.

— А он тут причём? — возмутилась я. — Он не вынашивал. Не толстел, его не мучал токсикоз. Не рожал, в конце концов.

— Начало-о-сь, — притянул меня к себе Вова. — Вообще-то, без участия отца ничего бы и не получилось.

— Не скажи. Лет так сто назад, конечно. А сейчас ЭКО и всё прочее.

— А на ЭКО, — вмешался таксист, — откуда материал берут? Опять же, нас, мужиков высасывают. Самое ценное забирают.

Так, с шутливыми спорами мы и не заметили, как доехали до дома.

— Спасибо, друг, — Вова расплатился и открыл дверцу автомобиля.

— Да вам спасибо. Классные вы. Приятно было поболтать.

И мы вышли и направились в сторону дома. Тут Вова остановился.

— Ты иди, я скоро.

— В смысле? Ты куда? — Я вцепилась в его руку.

— Да сейчас, — махнул он в сторону продуктового, располагавшегося на первом этаже дома, — пивасика возьму и вернусь.

— Вов, — меня уже начинало злить, что ему всегда мало. — Достаточно уже. Пошли домой.

— Я же сказал — сейчас приду. Что ты начинаешь?

Он вырвал руку и ушёл.

При магазине был отведён небольшой уголок под разливное пиво. Там стояли два высоких пластиковых стола, чтобы можно было там же и выпить кружку пенного, затем попросить добавки. Уже зная слабость мужа к пиву, я понимала, что он может быстро и не вернуться.

— Я с тобой.

— Нечего тебе там делать. Там курят, бухают, мужики матом орут. Иди домой лучше.

— Вов, я хочу с тобой. Мы пойдём вместе. Или домой, или за пивом, но я хочу быть с тобой.

Дотронулась до рукава его ветровки. Он бросил на меня гневный взгляд.

— Ладно, идём домой, — он грубо схватил меня под локоть.

— Ай, — я возмутилась и попыталась вырвать руку. Но не тут — то было. Он лишь вцепился в неё сильнее. — Мне больно.

— Это не больно, — процедил он, таща меня за руку к подъезду.

В квартиру он меня втолкнул так, что я отлетела к противоположной стене, едва не ударившись об висевшее на ней зеркало.

— Ты совсем больной? — Вскрикнула я и тут же вскрикнула, закрыв лицо руками, потому что муж закинул надо мной свою огромную пятерню.

— Ты какого хера меня позоришь?

— Я позорю? А ты меня нет? Зачем напиваться, как бомж последний.

— Я сказал домой идти — значит, молча идёшь, — с этими словами он схватил меня за плечо, так что казалось, оно сейчас сломается. Я согнулась от боли, а он откинул меня в сторону. Я прокатилась спиной по линолеуму до конца коридора.

Муж в это время хлопнул дверью и ушёл. Я сидела, не зная, можно ли уже вставать. Не вернётся ли он и не разозлится ли ещё сильнее от того, что я встала. Просидев так минуту, не меньше, всё встала. Ноги дрожали. Я вышла в кухню и посмотрела в окно. Там внизу, одиноко скучала детская площадка. Бегали и лаяли две дворовые собаки, парковался чужой автомобиль. Мужа нигде не видно.

Внизу живота стянуло. Стало больно. Сжав его в кулак, заторопилась к аптечке и достала «Но-шпу».

Живот крутило ещё долго. Я легла в постель, но уснуть не могла. Боль была не сильной, слегка ныл низ живота. Больше было опасение. В голове крутилась одна мысль: «Лишь бы не выкидыш».

Вовы всё не было. Я постоянно смотрела на часы.

Не заметить его прихода было сложно. Я как раз только смогла уснуть, как из коридора послышался громкий звук хлопающей двери. Я вздрогнула и тут же бросила взгляд на настенные часы. Половина второго ночи. Я тихо легла обратно под одеяло. Слыша, как он падал на пол, видимо, пытаясь разуться, как хлопнул кухонной дверью, в которой задребезжало стекло, я поняла, что лучше притвориться спящей.

— Ма… блядь… ик.. Малика, иди сюда, — раздалось едва различимая речь из кухни. — Жрать хочу.

И стук кулаком по столу.

Я сделала вид, что не слышу. А сама напряглась в ожидании дальнейших его действий.

— Малика, твою мать, — громче позвал муж, стукнув уже в стену. Я вздрогнула. Нет, надо идти, пока всех соседей на уши не поднял.

Я встала, быстро накинула халат и вышла.

— Чего тебе? — Недовольно проворчала.

Вид у Вовы был мерзкий. Стеклянный, смотрящий в никуда взгляд, кривая ухмылка и шатающая поза. Казалось, он сейчас упадёт с табуретки.

— Чё пожрать?

— А там не накормили?

— Ты поговори ещё, — стукнул он по столу. И снисходительно добавил, — молча нагрей и всё, свободна.

И я нагрела. Молча. Решив, что выскажу всё утром. Пока грела, он… уснул. Прямо за столом.

Я, максимально тихо, даже не стала свет ему выключать, вышла из кухни и легла в постель. Не снимая халата. На всякий случай.

Из кухни доносился храп, не выключенный свет и моральное состояние — всё это не давало уснуть. Внезапно, внизу живота словно кто дёрнул за верёвочку, сильно. Резкая боль и ощущение, будто я не успела до туалета. Почувствовав влажное между ног, я не на шутку испугалась. Вскочила и включила в комнате свет.

На простыни, под откинутым углом одеяла было несколько капель крови. Небольших, всего несколько капель, но у меня началась тихая паника. Я боялась подойти к дивану. Застыла и не понимала, что делать. Вызывать «Скорую»? Вроде, отпустило. Всего несколько капель. Это ведь не страшно? Или страшно? А если и так, уже ничего не сделать. А может оно и к лучшему? Полный ступор. И совета спросить не у кого.

В итоге, в полусознательном от страха состоянии, я сняла простынь, отнесла её в ванну, поменяла нижнее бельё и кинула в стирку халат. Зашла в кухню, взяла тряпку которой вытираю со стола, намочила и начала оттирать пятна, попавшие на обивку дивана. В тот момент мне это казалось важным. Оттереть кровь, пока она не впиталась. Вова проснётся, будет ругать, что мебель испортила.

И я тёрла. Тщательно. Не замечая ноющей боли в животе, храпа, доносящегося из кухни. Я не плакала и никому не хотела жаловаться. Не привыкла. Мне просто нужно было вытереть эти чёртовы пятна.

Часа в четыре ночи проснулась от тяжёлых шаркающих шагов. Вова лёг в постель и сгрёб меня в охапку, подмяв под себя. Я сделала вид, что сплю. Лежала напряжённая, боясь шевельнуться и мысленно надеясь, что он не проснётся сейчас. Уснуть в таком состоянии было практически невозможно.

Утром встала, едва свет начал пробиваться сквозь занавески. Тихо, стараясь не скрипеть диваном, перелезла с дивана на кресло и, затем, на пол. У меня в голове была одна мысль — скорее в гинекологию. Не дай что с малышом.

В коридоре торопливо расчёсывалась в полной тишине, когда голос Вовы напугал так, что я чуть не выронила расчёску.

— Ты куда в такую рань? — Сонный, с помятым лицом, Вова стоял в дверном проёме.

Я бросила на него полный гнева взгляд.

— Спасать ребёнка. В том числе и твоего, между прочим.

— Не понял. У тебя живот болит? Что случилось?

Я офигела от этих слов. Он выглядел таким искренне удивлённым, что бесил ещё больше.

— Ты серьёзно? — бросила расчёску на тумбу. — Ты помнишь, КАК вчера явился домой?

— Ну, малыш, — недовольно скривился муж, — ну толкнул, перегнул, согласен. Никто ж не умер. Зачем лезть к пьяному?

— А вот насчёт «не умер», не факт. Это я и иду узнавать.

Выражение лица мужа резко изменилось. Теперь он выглядел напуганным.

— Не понял. Малинка, — он сделал шаг навстречу, но я открыла входную дверь и вышла на площадку.

— А ты в ванной на простынь посмотри. Правда, застирала уже, — бросила ему напоследок и вышла.

В поликлинике пришлось высидеть очередь, завистливо поглядывая на торчащие пузики других беременных. Я наглаживала свой, пока не выпирающий живот и мысленно просила малыша не уходить. Когда понимала, что вот-вот заплачу, отгоняла плохие мысли и заставляла себя фокусироваться на хорошем. На тех же беременных.

Над кабинетом зажёгся фонарь. Моя очередь.

— Здравствуйте, — приоткрыв дверь, заглянула.

В кабинете сидели двое: врач и акушерка.

— Проходите, — ни одна из женщин даже голову не поднял, обе усердно что-то писали. Одна из них, врач, так же, не отрываясь, указала рукой на свободный стул возле неё. — Присаживайтесь. Давайте карту и рассказывайте.

Я рассказала. Без подробностей, конечно. Не могла же я сказать про пьяного мужа и прочее. Просто упомянула ночное кровотечение.

— Понятно. На кресло, — врач, наконец, оторвалась от бумаг и удостоила меня взглядом.

Она с таким серьёзным видом производила осмотр, что стало страшно. Я только успела подумать, что видимо всё плохо, как она убрала от меня руки и снимая перчатки, произнесла:

— Ребёночек в порядке. Матка растёт. Так что не переживайте, мамочка. Тонус, правда, имеется, но не критичный. Одевайтесь.

Я готова была расцеловать эту женщину! Теперь она мне казалась едва ли не матерью Терезой! Лучшим врачом, как минимум, нашего города. Я одевалась и сияла от счастья. Казалось, даже солнце засветило ярче.

Из кабинета вышла счастливая, успокоившаяся. Когда спускалась по лестнице, заметила внизу, возле входа в женскую консультацию, стоявшего там Вову. Он напряжённо смотрел по сторонам, видимо ища меня. Я хмыкнула и неторопливо спустилась. Муж заметил меня и поспешил навстречу. Вопрос читался в испуганном взгляде.

— Всё в порядке, — ответила я на него. И добавила: — в этот раз.

— Малинка, — обнял Вова и прошептал, — да я никогда. Я ж за тебя, за малого, любого порву. Родная.

Он начал покрывать моё лицо быстрыми и частыми поцелуями, но щетина щекотала так, что я начала жмуриться и смеяться.

***

Дальше протекала беременность не очень легко. Скорее, даже наоборот. Мне постоянно ставили угрозу выкидыша. С пятого месяца начался токсикоз. Такой, что на автобусе проехать могла не больше двух остановок. И мне всё воняло. Я перестала пользоваться духами и запретила их мужу. Покупала у бабушек на рынке самые кислые яблоки, которые никто и брать не хотел, кроме меня.

В детском саду меня могло начать мутить во время занятия. Я резко белела, зеленела и убегала. Благо, младшая воспитательница (если проще, нянечка), девчонка уже прошедшая роды, видя мою зеленеющую физиономию, вставала на моё место и развлекала детей, вынуждая их повторять стихи или поговорки, пока я стояла, склонившись над казённым унитазом.

Одно успокаивало — скоро декрет. Можно будет полежать. Хотя с «полежать» тоже были проблемы. На животе, как я люблю — нельзя. На спине тоже. Ляжешь на бок, начинается война. Меня пинали изнутри, как хотели. Постоянно болели рёбра и.. хотелось «по-маленькому».

Я дважды успела полежать в больнице на сохранении. Всё тот же тонус. К счастью, больше ни разу не кровило. Я еще месяц, как минимум, просыпалась среди ночи от ощущения, что по ногам течёт кровь. В панике отдёргивала одеяло и начинала ощупывать себя, хватала телефон и светила фонариком на простынь. Успокаивалась, понимая, что мне приснилось. Но всё же шла в туалет, чтобы ещё раз, при включённом свете убедиться, что всё нормально. Было безумно страшно.

В то время по телевизору крутили американский сериал про женскую консультацию. Нельзя такое показывать беременным! Но я смотрела. Как мазохистка. Ревела, примеряла к себе все симптомы, снова ревела, потому что естественно, почти всё находила. Бежала в нашу поликлинику, где мне вежливо крутили у виска. Зарекалась больше никогда его не смотреть. И смотрела.

Вот и сегодня, придя на очередной осмотр, начала задавать кучу вопросов, на которые получала односложные ответы.

— Тебе в больницу надо, тонус сильный.

— Нормально, — отмахнулась я, — пройдёт.

— На таком сроке это может быть опасно, вплоть до выкидыша. Нужно ложиться, — врач смотрела на меня строго.

Пришлось подчиниться.

В больницу меня отвёз Вова, проводил до отделения и уже перед входом мы попрощались, так как за дверь посторонних не пускали. Беременные выходили на лестничную площадку или шли во двор, чтобы пообщаться с близкими.

— Звони, — поцеловал он меня, отдавая пакет с вещами.

— Хорошо, давай, пока.

И поцеловав, ушла.

Отделение гинекологии, надо сказать, было одним из самых чистых и со свежим ремонтом. Правда, с водой была беда. В душевой она была не всегда, шла тонкой ржавой струйкой. Про эту проблему прекрасно знала и мэрия и ЖЭК, но уже несколько лет ситуация не менялась. В палатах стояли раковины, и из тех кранов вода шла более чистая за счёт установленных фильтров. Почему нельзя придумать что-то в душевой — оставалось загадкой.

Нас в палате было четверо, и так получилось, что я оказалась самой молодой из всех. Моим соседкам было за тридцать. Для одной из них, Лены, женщины тридцати четырёх лет, самой медработницы, беременность хоть и была не первой, но как она сама призналась, до такого большого срока не донашивала ни разу. Предыдущие её попытки родить ребёнка прерывались на третьем-четвёртом месяце. Последние лет пять они с мужем даже перестали пытаться беременеть, как вдруг неожиданная новость — тест показал две полоски. Решили рискнуть ещё раз, последний.

— Родишь, — непринуждённо заметила я, грызя сочное яблоко, — я везучая. Со мной точно родишь.

На самом деле я понятия не имела, насколько везучая, просто очень хотелось поддержать её. У двух других соседок уже имелись взрослые дети. Татьяне, самой старшей женщине в нашей большой палате, было и вовсе, сорок три. По её словам, про беременность она даже узнала, когда уже стало поздно делать аборт. Поначалу то, что не было месячных, она списала на возможный климакс. Тем более, начала поправляться, кА-то не очень хорошо себя чувствовать. Решила сходить к врачу. И вот там-то её и ошарашили.

Татьяна так смешно и с эмоциями рассказывала, что мы все хохотали.

Третьей была Элона, самая эффектная из нас. Армяночка с длинными ногтями и красивыми чёрными кудрями по плечи. С Татьяной их истории были похожи не только тем, что уже имелся взрослый ребёнок, но и тем, что та не сразу поверила в саму возможность беременности.

Вообще, с соседями в этот раз повезло. Взрослые, умные женщины, без истеричности. Все замужние, по вечерам каждой звонил муж и спрашивал, что привезти. Мы договаривались между собой и заказывали с расчётом на всех. Вовка тоже звонил. И приезжал почти каждый вечер.

Когда он прислал смс: «Мама приехала» — я не очень обрадовалась, помня её любовь переставлять всё по-своему и повсюду находить доказательства моей безнадёжности, как идеальной жены.

«Пожалуйста, сделай так, чтобы после выписки мне пришлось звонить ей и спрашивать, где мои кастрюли».

Соседкам по палате пожаловалась на чрезмерную заботу свекрови о нашем быте. Оказалось, проблема знакома многим.

Самой везучей в этом плане оказалась Элона.

— У меня свекровь мировая, — хвасталась она, смачно отгрызая кусок от яблока. — Он только взгляд косой кинет, мать ему подзатыльником мозги на место. Как шёлковый сразу.

— Мы с родителями жили по молодости, ещё с первым, — придерживая живот, легла на кровать Татьяна, — причём, с моими. Тихий ужас. Вот точно, как Малика говорит, только это ещё и моя мать. Чужой хоть можно рот закрыть, а это вроде мама, нельзя.

— И что в итоге? — Спросила я, в надежде на подсказку.

— Начала я мужу мозг выедать чайной ложечкой. Мол, съезжать надо. Всё равно, куда. Главное, отсюда. Года два точно, мы так прожили.

— А потом?

— А потом съехал. Он, — хохотнула Таня, отчего живот ходуном заходил. — А я ещё полгода с ними пожила. Потом работу нашла, сняла общагу. Там и с Колькой своим познакомилась. И сразу сказала — никаких мам. Чай попила, и всё, домой.

— Шикарный вариант, — мечтательно протянула я, выливая в кружку остатки молока.

Выкинув пустой пакет, позвонила мужу:

— Вов, вечером будешь ехать, купи молока.

— Сколько?

— Много не надо, чтоб не прокисло. Или один литровый, или парочку пол литровых. Ладно?

— Конечно. Привезу.

Вечером он приехал, привёз орехи, печенье и молоко… Два литровых пакета. Я рассмеялась.

— Зачем мне столько? Я же просила.

— Ну. Ты сказала два литровых.

— Вова, — поцеловала его и достала один пакет, отдала ему. — Домой забери, сам выпьешь. Я сказала — один литровый, или два пол литровых. Ты как слушаешь?

— Вас же там много. Выпьете.

— Ага. И каждой муж приносит пакеты. Я уже бояться начинаю. Может, вы нас откормить хотите для непонятных целей?

— Чего тут непонятного? Мы не вас кормим, а их, — он ласково погладил живот.

Я отнесла наверх пакет и мы ещё некоторое время погуляли по территории больничного парка. Отпускать мужа не хотелось.

А уже через несколько дней я сидела на голом матраце, ожидая выписку. Девочки уже уехали, на их места заселялись другие. Я ждала, когда приедет Вова. Вчера мы договорились, что он приедет, заберёт меня. Но его всё не было. Телефон не отвечал. Звонить его маме? Я смотрела на экран с высвеченным её именем, но зеленую клавишу так и не нажала. Смысл? Она уехала в Курелёво ещё вчера днём. С Вовой мы созванивались вечером, он был дома.

Я начинала нервничать. Новенькие девочки косились на меня. Возможно, мне так казалось, но было ощущение, что я им мешаю.

Дверь в палату открылась и вошла медсестра, за ней шла девчонка лет шестнадцати, высокая, крупная, с цветом волос, словно яйцо об макушку разбили: сверху белое, ближе к кончикам — жёлтые.

— Карпович, — всплеснула руками медсестра, — ты еще здесь?

— Да, — виновато поджала губы, — мужа жду.

— Давай жди его в коридоре. Мне заселять надо.

— Да, хорошо, — я встала с кровати, подхватила пакеты и вышла.

Чувствовала себя так, будто меня поймали на воровстве. Причем мелочи, вроде жевательной резинки. Дурацкое чувство. Неловко, стыдно. И хочется оправдаться.

Ждать я не стала и пошла вниз по ступеням.

Сама не знала, что и думать. Переживать или злиться? Забыть он не мог. Если проблемы по работе — мог бы предупредить. Позвонить, сказать. На первом этаже, в холле, остановилась, поставила пакеты на пол. Они, надо сказать, совсем не лёгкие. Вещи, постельное бельё — на больничном спать я не хотела. Размяла пальцы, покрасневшие от врезавшихся ручек. Достала телефон и попробовала ещё раз дозвониться.

Шикарно! В этот раз абонент и вовсе оказался вне зоны действия сети. Меня начинало колотить от неопределённости. Денег на такси, разумеется, не было, а до остановки нужно ещё дойти. С пакетами. И судя по холоду, врывавшемуся в фойе каждый раз, как хлопала входная дверь — на улице не тепло. А на мне из верхней одежды только тоненькая жёлтая ветровка с огромными белыми пуговицами. Свитер и ботинки должен был привезти как раз Вова. Я достала из пакета косметичку. К счастью, там наковыряла мелочи, закинутой «на всякий случай» ещё месяц назад. Вот и пригодились. Попыталась застегнуть ветровку, но получилось это сделать только с двумя верхними пуговицами. Живот рос, как на дрожжах, вещи в момент становились маленькими. Полы ветровки очертили округлый живот. Делать нечего. Подняла пакеты и вышла.

Ветер не сильный, но он был холодным, пока ждала автобус, уже начала дрожать. Особенно, учитывая, что и обувь на мне была тонкая. Ведь когда ложилась в больницу, погода была больше летняя, термометры показывали выше пятнадцати градусов и светило ярко солнце. А теперь — серые облака, похожие на сигаретный дым, ветер и холодное солнце, от которого совсем не было тепла. Пока доехала домой, успела замёрзнуть.

Войдя во двор, заметила, что Вовы машина… стояла во дворе! Это меня просто убило! То есть он дома. Я была взбешена. Автомобиль стоял вдоль бордюра, на него с дерева насыпалось немало листьев. Человек никуда не собирался ехать.

Наверх я поднялась злая.

Учитывая, что в нашем доме лифта не было, то ещё и на этаж с пакетами пришлось подниматься. Перед дверью я остановилась, уже запыхавшись. Нажимала на кнопку звонка и в то же время старалась отдышаться. Прислушалась. Но за дверь было тихо. Ни шагов, ни голоса. Нажала ещё раз и прислонилась к двери. Тишина. А ключей от квартиры у меня с собой не было. Они остались дома.

Услышав, как орала музыка у соседей, позвонила к ним в дверь. Эта парочка, насколько я знала, ни разу нигде не работала, но постоянно бухала. Откуда они брали на выпивку деньги, для меня оставалось загадкой. Она, дамочка с насквозь пропитым лицом. Женщине еще и сорока не было, но выглядела лет на пятьдесят. Низкого роста, с короткой стрижкой, огромными мешками под глазами и обвисшей кожей на лице. Моя мать старше её, а выглядела раза в полтора моложе. Если пьющий мужик это просто неприятно, то пьющая женщина — это мерзко.

К соседям дозвониться удалось не с первого раза. Я начала тарабанить ногой, когда мне всё же открыли. А так как у них из прихожей прямо напротив находилась кухня, я даже рот не успела открыть, как увидела своего мужа, сидящего за столом, с сигаретой в руке. Внутри закипало. Я, с пузом, с пакетами, в холодину, пёрлась сама на автобусе, прождав его перед этим больше двух часов. А он даже не вспоминал обо мне, сидел здесь.

— Вова, — забыв даже поздороваться, бросила под электрощитом пакеты и прошла в кухню. — Ты какого хрена здесь делаешь?

— О, — поднял он уже стеклянные глаза, — моя Малинка приехала. Иди ко мне.

Он протянул ко мне руки, но я сделала шаг назад. И возмутилась:

— Я-то приехала. Сама. Ничего, что ты должен был меня забрать?

— Ну, — развёл он руками, — так получилось. Немного забыл.

— Ключи от квартиры, — протянула я ладонь. — Я устала и замёрзла. Хочу домой, а ты продолжай, не отвлекайся.

— Присядь, сейчас вместе пойдём.

— Ключи дай, — продолжала я настаивать. Сидеть здесь, в провонявшей сигаретами и спиртом кухне, желания не было. Хотелось принять тёплую ванну и прилечь.

— Да сядь ты, — муж дёрнул меня за руку. — Сказал же, сейчас пойдём.

— Я хочу домой, а ты продолжай, не отвлекайся. Просто дай мне ключи.

— Да на, — достал он из кармана трико связку и швырнул её на пол. — Задолбала, вечно недовольна.

Говорить что-то было бесполезно. Несмотря на унизительность ситуации и гогот соседа, который я слышала, даже когда уже вышла из квартиры, я решила промолчать. Просто подняла ключи и ушла. А самой чертовски обидно. Я не понимала, почему Вова себя так ведёт? Когда трезвый, совсем другой человек — заботливый, умный, пусть и скупой на слова. Да и на эмоции. Те дни, когда он носил меня на руках и задаривал букетами, теперь оставались только в моей памяти. Коротким у нас оказался конфетно-букетный период, хоть и насыщенным.

Я зашла домой, бросила пакеты в коридоре, разбирать их сил уже не было. Идя в сторону ванной, ненароком бросила взгляд в кухню. Полный срач! Видимо, они сидели и у нас. На столе стояли рюмки, рассыпаны крошки хлеба, на тарелке нарезанное сало и солёные огурцы. На печке стояли кастрюли. Я открыла одну из них — борщ. Вероятно, как мама вчера сварила, так его никто и не убирал после её отъезда. Я села на табуретку. Сил не было. Хотелось плакать от обиды. Из-за стены слышались голоса, среди которых был моего мужа. Я прислонилась спиной к стене и погладила живот.

— Да, малыш, — вслух тихо проговорила, — кажется, не сладко нам придётся. Надо папку перевоспитывать. Или совсем потеряем.

Зазвонил телефон. Лениво протянула руку, глянула на экран. Светка.

Я выпрямилась. Единственный человек, которого я сейчас рада была услышать.

— Привет, Малинка, — начала тарахтеть Светка, едва я подняла трубку. — Как дела? Выписали?

— Ага, — устало ответила я.

— А что с голосом? Случилось что?

— Нет, просто устала. Спать сейчас пойду.

— А, ну ладненько. Я тогда не приеду сегодня. Давай на выходных встретимся, погуляем, пока ты родила.

— Хорошо.

Мы ещё немного поболтали. Правда, говорила в основном, Светка, а я односложно отвечала. Не потому, что не хотела общаться, а просто сил не было. Да и постоянно прислушивалась к звукам за стеной.

Превращаться в свою собственную, вечно ноющую мать я не хотела. Поэтому и не стала жаловаться на мужа даже близкой подруге. Смысл портить человеку настроение?

Я встала, налила в кружку воды и едва успела сделать глоток, как телефон снова зазвонил, сотрясая тишину всей своей двадцати четырёхголосной полифонией.

Подошла к столу, взяла телефон: «Мама».

Даже удивилась. Она никогда не звонила первой, разве что сообщить, что кто-то из родственников едет в гости или рассказать срочную сплетню. И то, крайне редко. А когда и звонила, то речь свою начинала со слов: «Вот, так помру, а никто даже не поинтересуется, где я и как». Вроде, ещё не настолько старая, чуть за сорок, а брюзжит, как старуха. Нехотя ответила.

— Да, мам, привет, — заговорила первой, услышав, что она лишь тяжело сопит в трубку.

— Серёжки больше нет, — глухо ответила она.

— Какой серёжки? — Выслушивать очередные жалобы совсем не было настроения.

— Дура? — Сквозь всхлип вскрикнула мать. — Нашего Серёжки, брата твоего. Говорила я ему, что допрыгается. А он…

Она что-то ещё говорила, всхлипывала, причитала. Но я убрала трубку от уха. У меня был шок. Уши заложило и все звуки, включая голос матери — ушли далеко. Я смотрела в никуда. Перед лицом, как в детстве, когда мы крутили диафильмы, возникали кадры из прошлого. Мой Серёжка.

Единственный человек, которому реально было не плевать на меня. Родной, старший брат. Хотелось плакать, но не получалось. Даже наоборот. Я вспоминала, как лазила с ним по крышам, как прыгали с деревьев и убегали от сторожа овощебазы. Как он дул на мою коленку и рисовал на ней, ватной палочкой, зелёнкой смешные рожицы. И плакала и смеялась одновременно. Как я бежала за «бобиком», увозившим его тогда, когда он спёр ту дурацкую шапку. Мой брат. Его больше нет? Я недоверчиво нахмурила брови и замотала головой. Вспомнила про маму.

— Ты уверена? — Хрипло спросила, поднеся вновь телефон к уху.

— Позвонили. Сказали, тело самолётом привезут.

— Как это случилось?

— Какая-то драка. Там, на базе, где работал. Подробности не знаю. Но ты его знаешь. Вечно лез на рожон, не жилось спокойно.

Не знаю, что больше резало ухо. То, что про Серёжку говорили прошедшем времени, или то, что мать даже сейчас была негативно настроена. В её голосе слышалась злость и обида.

— Мам, — сделав глубокий выдох, прервала её, — давай не будем сейчас. Серёжка всегда был за справедливость. И если он полез в драку, я уверена, что не просто так. Нужно разбираться.

— А кто это делать будет? Ты? Или мне предлагаешь в ссылку ехать? И чем это поможет? Сына мне вернёт?

— Ты сейчас серьёзно? Тебе всё равно, что там на самом деле случилось?

— Мне не всё равно. Но ресурсов таких у меня нет, чтобы строить из себя сыщика.

— Я тебя услышала, — глухо ответила, поняв, что разговор не получится. — Привезут его когда?

— Вроде, послезавтра.

— Хорошо. Позвони потом, пожалуйста.

— Конечно. Или ты думаешь, я одна похоронами заниматься буду? Ладно, сейчас Машке ещё позвоню. Тоже, какой-никакой, а брат. Па-а-ршиве-ец. — Последнее слово она буквально провыла в трубку.

Я, чувствуя, что начинаю реветь, сбросила вызов.

Разумеется, ни спать, ни купаться же не хотелось. Мне так хреново не было, даже когда бабуля умерла. Сейчас же просто разрывало. Я стояла одна, с пузом выше носа. За стеной, у соседей бухал муж. А я одна. Именно теперь я остро ощутила, что осталась одна. Совсем. Никакой поддержки. Вот он — человеческий эгоизм. Я жалела скорее, себя. Как мне без него плохо. Всё ещё не верилось, что теперь не будет наших смс-переписок. Что он не пришлёт мне в «Одноклассниках» фото с видом заснеженного заката.

Такой мне запомнилась осень 2005 года. Нервной, серой и вырывающей корни. Без анестезии, причиняя такую боль, которая не утихала многие годы.

На окно сел голубь. Обычный, сизый голубь. Поворковал, повертел головой. Рядом опустился второй. Возможно, голубка. Я вытерла набежавшую слезу и улыбнулась. Они так мило ворковали, сидя на моём окне, что не хотелось подходить, чтобы не спугнуть. Но вскоре они, зашуршав крыльями, взмахнули ими и улетели, один за другим. А я вновь стояла одна, в маленькой тесной кухне с обоями, имитирующими кирпич.

Не выдержав, я развернулась и пошла к соседям.

В этот раз и тарабанить не пришлось, дверь нараспашку открыта.

— Домой, — коротко бросила я, пройдя внутрь.

— Сейчас, чуть-чуть и пойдём, — Вова даже не смотрел на меня. Лишь поднял указательный палец. Он внимательно слушал очередной похабный анекдот соседа.

— Серёжа умер, — глотая слёзы, выпалила я.

Только теперь муж поднял взгляд. Даже сквозь туман алкогольного опьянения я видела его шок.

Вова словно протрезвел в миг.

— Кто сказал? — Спросил он, вставая и вытирая рукавов рот.

— Мама сейчас звонила.

— Охренеть, — произнёс он вслух, но не обращаясь ни к кому. Потом слегка подтолкнул меня вперёд. — Пошли отсюда.

В тот день, да и всю неделю, включая похороны, он не пил. Совсем. Кажется, даже он, по сути, посторонний ему человек, переживал больше родной матери. Именно мы с Вовой занимались организацией похорон. Я те дни помню смутно, обрывочно. Муж даже не везде меня брал с собой. Например, выбирать венок он ездил с Машиным мужем. И в сам день похорон на кладбище не разрешил ехать, сказав, что это мероприятие не для женщины, которая вот-вот родит. И послушно осталась дома. Понимала, что он ради меня старается, бережёт от стресса. Хотя, плакала и сидя дома. Держала в руке фото брата и ревела.

***

Серёжи больше нет. Но я долго ещё не верила в это. Даже спустя время, когда у нас с Вовой родился сынок, я нет-нет, да заходила на страничку брата, перечитывала наши с ним переписки. И так жалела, что они были редкими. То мне некогда, то он без связи.

Сыну имя выбрала я. Настояла. Вова не хотел, но увидел, что я не просто предлагаю. Это был единственный вариант, который я рассматривала.

— Нельзя в честь покойников называть, — ворчала свекровь.

— Мне можно, я не суеверная, — целуя своего маленького Серёжку, отвечала я.

— Вот и плохо. Хоть бы чуть прислушивались. Старики зря ничего не говорят.

— Ага. Когда-то из пещер тоже выходить боялись. Нам прислушаться?

Вообще, после родов я стала чаще дерзить. И свекрови, и своей матери. И даже, мужу.

Если последний списывал всё на гормоны и терпеливо мирился, то женщины пребывали в неприятном шоке от моих изменений. В какой-то степени это стало самозащитой. Ведь я понимала, что теперь, как в детстве, когда брата посадили. Я осталась одна и меня непременно начнут травить. Мне нужно было учиться давать отпор.

Надо ли говорить о том, что жизнь моя перевернулась. Разделилась на «до» и «после»? С уходом брата многое стало для меня важным, на многое наоборот, стала обращать внимание, ценить. Словно та жизнь, которая «до», она была нереальной или вовсе не моей.

У меня появились новые увлечения. Пока спал сынок, мне нравилось заниматься декупажем: декорировать тарелки, вазочки. Начала учиться вязать по книге, оставшейся от бабушки. На взрослые вещи терпения не хватало, а Серёже смогла связать безрукавку. Серую с голубой машинкой на груди.

Отвадила свекровь лазить по МОИМ кастрюлям. И вообще, запретила лезть в мою жизнь. Хотите прийти в гости — буду рада. В гости. А не как к себе домой. Она скрежетала зубами, но молчала.

Но чем большей язвой я становилась с другими, по крайней мере, как мне казалось, тем больше прислушивалась к мужу. У него тоже начался новый период в жизни. На предприятии, где он уже больше полугода неофициально, на полставки замещал мастера, ему прямо сказали: «Иди на вышку. Будет диплом — поставим мастером». И он пошёл. Начал заочно учиться. Теперь мой муж стал мастером, уже официально. Изменился и график работы, и зарплата.

Мы продали, наконец, дом в Курелёво и съехали со съёмной квартиры.

Теперь у нас своя, двухкомнатная квартира в перспективном районе, ещё и с большим балконом.

Жизнь налаживалась.

Глава шестая

…Ночь. Обычная, совсем не тихая весенняя ночь. Все шумы города врывались в окно. Я поднялась, не выдержав этой смеси из лая собак и воя сирен. Закрыла чёртову створку. Хотя мужу, конечно, удобнее было бы. Он спал ближе к окну, но ему все эти звуки, как колыбельная. Я усмехнулась, глядя, как смешно торчит его пятая точка из-под покрывала. Выглянула в окно. Под фонарём отчаянно лаял бездомный пёс. Непонятно, на кого, так как двор был абсолютно пуст. Небо сегодня удивительно красивое, как нарисованное. Звёзды так чётко видно, словно их кто протёр заботливо тряпочкой, чтобы они блестели. Бросив ещё раз взгляд за окно, пошла на свою сторону, прислушавшись на всякий случай, не плачет ли Серёжа.

Сынуле всего полтора года, но летом, а это уже через пару месяцев, подходила наша очередь в детский сад. Двоякое ощущение. Я и хотела, чтобы он поскорее начал туда ходить, и жутко переживала. Мы уже знали, в какой сад пойдём.

Сегодня днём ходили гулять, и я специально повела сына туда, чтобы он потихоньку привыкал к территории.

— Добрый день, — подошла к воспитательнице ясельной группы, — а можно нам детками поиграть? А то мы скоро к вам? Хочу, чтоб привыкал к общению.

— Да, конечно, — и присела на корточки возле сына, — здравствуй. Тебя как зовут?

Серёжка уткнулся в меня.

— Да, мы с чужими не очень, — засмеялась я. — Поэтому и хочу начать заранее, чтобы не совсем дико ему было.

— Это правильно, разумное решение.

Я взяла сына за руку и повела к детям, копошившимся в песочнице. На удивление, он тут же отпустил мою ладонь и пошёл к детям.

Я немного отошла в сторону. Так, чтобы он и видеть меня мог, если что, но и не стоять совсем близко, как обычно на детской площадке.

Пока сын увлёкся, я рассматривала территорию сада. В принципе, довольно симпатичное, ухоженное место. Яркие беседки, разрисованные персонажами мультфильмов, песочница просторная. Возле заборов не высокие, аккуратные кустарники. И само здание с ярко — синей крышей, да рисунками на фасаде. Всё такое позитивное, насыщенное.

— Хорошенький у вас мальчик, — я даже не заметила, как подошла воспитательница, — на папу, наверное, похож?

Мне стало смешно.

— Да я тоже, вроде, ничего, — не сдержала смех.

— Ой, извините, — засмущалась она. — Я имела ввиду, что он светленький и голубоглазый. Вы не подумайте.

— Да я не обидчивая. Тем более, что сын у меня и правда, красавчик. Весь в папу.

Я с любовью смотрела на копошившегося в мешке с игрушками, сынулю. Он, действительно, вылитый папа. Те же залысины большие, глаза, даже походка, по-моему, один в один — уточкой. Только личико нежное. И в отличие от папы, его уменьшенная копия всё время меня нацеловывала и ласково говорила: «Мамочка».

Но это всё было днём. А сейчас он спал в кроватке, пока ещё загороженной бортами, но с одной стороны Вова уже вытащил два прута и Серёжа, при желании спокойно вылезал сам.

Я легла под одеяло, прижалась к спине мужа и обняла его. Он, не просыпаясь, что-то буркнул, развернулся и закинул на меня ногу. Ничего необычного. Некоторые люди спят на животе, другие на левом боку. А мой муж любит спать, подмяв меня под себя.

В темноте комнаты вдруг появилась небольшая вспышка света, будто кто фонариком моргнул. Я приподняла голову. Снова моргнуло. Теперь я увидела, откуда исходил свет — от телефона Вовы.

Тот, правда, лежал экраном вниз, но приходящие оповещения активировали экран. Я нахмурилась. Но было и лень перелезать через мужа, ради того, чтобы смотреть, кто там, да и привычки такой не было. Повернулась на другой бок и опустила голову на подушку.

Старалась не думать о телефоне, но мысль засела прочно. Нет, изменять мне муж не мог, однозначно. Он не такой. А вот какие-нибудь стервы могли ему написывать. Тем более, что последнее время развелось всяких чатов, приложений. Хорошо, что мой Вова не такой. Выпить — да, он не против. Но не гулять. Да и гуляют от кого? Кто не даёт, от фригидных каких-нибудь. А у нас всё хорошо в этом плане.

Ведь я бы почувствовала неладное? Или оно уже есть? Холод, грубость, непонятное отдаление — я списывала на его усталость и возросшую занятость на работе.

А уже следующим вечером, после очередной ссоры из-за пустяка на ровном месте, я сидела молча, зажмурившись.