Бесплатный фрагмент - Тихий дом

Тихий дом

Сонно дрогнул камыш,

Пролетела летучая мышь,

Рыба плеснулась в омуте…

…И направились к дому те,

У кого есть дом

С голубыми ставнями,

С креслами давними

И круглым чайным столом.

Я один остался на воздухе

Смотреть на сонную заводь,

Где днем так отрадно плавать,

А вечером плакать…

Николай Гумилев.

Нынешнее утро ничем не отличалось от всех остальных. Слышно было, как нехотя открывалась входная дверь. Ее обычно начинали пытать часов в семь или в восемь, а потом делали это сто раз за день: щелк-щелк. Можно, конечно, прислушаться и по характерным звукам угадать, кто же явился на этот раз первым. Больше-то и делать особенно нечего. До завтрака или до прихода молоденькой медицинской сестры, измеряющей давление, есть много свободного времени.

Если ключ вставляют мягко и быстро и замок послушно поддается — это определенно старшая медсестра. Она уже давно и ладно управляется с этим капризным замком. Он в ответ предпочитает с ней не спорить или она все-таки уговаривает его не сопротивляться, смазывая каким-то маслом, хранящимся у нее в выдвижном ящике стола.

Старшая медсестра — достаточно крупная женщина рубенсовских форм, сильная и крепкая, но вместе с тем делает она все тихо и плавно, без суеты и лишних движений. С волной холодного воздуха она проскальзывает в коридор, закрывает за собой дверь, достает из-под стула мягкие спортивные туфли, белые и удобные, вешает верхнюю одежду в узкий шкаф, устало присаживается на стул и меняет обувь.

Осенью и зимой особенно заметно, как тяжело ей носить свое крупное тело, хотя никто и никогда не посмел бы обсудить с ней эту деликатную тему. Когда пальто и сапоги оберегают людей от пронизывающего ветра и обильных снегов, она вынуждена каждую осень констатировать, что пуговицы необходимо снова перешивать. К счастью, в продаже появились чудесные невесомые куртки-пуховики, и это значительно облегчает жизнь не только старшей медсестре, но и многим другим женщинам со схожим телосложением. Нести себя вместе с тяжеленным пальто или с шубой, рискуя при этом поскользнуться, очень даже непросто.

Сегодня она повесила на вешалку, одиноко болтавшуюся в узком шкафчике, серое демисезонное пальто, все еще удобное и прячущее предательски выпирающие формы. Модель оказалась на редкость удобной, продавец назвал ее «коконом» и пообещал изделию долгую и хорошую жизнь. Обещал и не обманул.

Черная вешалка привела в движение свою соседку, на нее в скором времени поместили серое шерстяное платье. Выглаженная форма аккуратно лежала на полке и женщина с удовольствием подумала, как наконец ей станет удобно в этих свободных брюках и в укороченном халате. Потом настал черед черных полусапожек. Небольшой каблучок в четыре-пять сантиметров ее не беспокоил — трудности постоянно возникали с замком. Он то и дело расходился, а кожа впивалась в и без того уставшие ноги. Справившись и с этим, Галина заглянула в свою огромную бездонную сумку, достала все необходимое в виде пудреницы, расчески, телефона и записной книжки и уселась за стол проверять график работы.

Восьмидесятилетняя Клара, уже почти оправившаяся после инсульта, но все же не полностью вернувшая себе бодрость левой ноги, уже много раз неодобрительно отзывалась о непотребном виде той самой черной плетеной сумки, которыми торговали много лет назад на каждом углу, но Галина в ответ лишь отшучивалась. Всякое женское барахло ее интересовало мало, она крепко и надолго прирастала к старым вещам, берегла их, ухаживала за ними и покупала новые исключительно в случае острой необходимости. Глядя на неунывающий, полный оптимизма взгляд Клары, Галина, конечно, удивлялась тому, как можно было сохранить в себе и пронести через всю жизнь такой веселый нрав и неугасающий юмор. Бывают в жизни разные сближения: эти двое, несмотря на почти тридцатилетнюю разницу в возрасте могли бы стать настоящими подругами, если бы встретились при других жизненных обстоятельствах.

Екатерина входила совершенно иначе. Нехотя кивала охраннику, который на всякий случай старался не попадаться ей на глаза. Уборщица, наученная горьким опытом, обычно заканчивала все до ее прихода. Все отделение слышало, как эта маленькая неприветливая женщина чеканит шаг, стучит высокими каблуками по плитке, как позвякивает в сумке ее добро. Звенели ключи — там висели нелепые брелки, шумела цепочка, прикрепленная к сумке, шуршал ее жесткий шарф, колокольчиками отдавали длинные сережки, похожие на гроздья винограда. Катерина шла деревянно, а когда в глубине коридора заворачивала в свой кабинет, все облегченно вздыхали. Каждый чувствовал на себе тяжелый взгляд ее холодных глаз и отворачивался в сторону. Всем хватало ума не собираться в коридоре и не точить лясы. Если она увидит, как щебечут молодые сестрички, разорвет их в клочья. Накрашенные губы искривятся, превратятся в оскал, сама она раздуется от злости, так что лучше не нарываться. В обычное время лицо у нее гладкое, глаза ясные и светлые, темные волосы с густой челкой, короткий и аккуратный носик. Фигурка точеная, ладная, вот только грудь выглядит несколько крупноватой при такой мелкой сборке, но видно было, что Екатерина ничуть этим не огорчена. Наоборот, при каждом удобном случае она с радостью демонстрировала свое великолепие тонкой кожаной курткой, приталенным пальто, перешитой специально для такого случая медицинской формой.

У них с Галиной были разные цели: одна хотела сделать по возможности невидимыми все рвущиеся на свободу формы, а Катерина гордо являла миру свое единственное богатство. Кстати говоря, она едва доходила Гале до плеча и поговаривали, что вся злость и крикливость маленькой женщины имеет только одну цель: заставить воспринимать себя всерьез.

Екатерина открывала дверь с трудом, замок ей сопротивлялся, ключ с неохотой проворачивался, она толкала, пинала, дергала дверную ручку, пока наконец не понимала, что замок готов подчиниться. Потом женщина с досадой хлопала дверью, но делала это уже войдя внутрь. Уже в тепле, уже в своем отделении. Она шла, стуча каблучками, раздувая ноздри, вертя головой, подозрительно нюхая, втягивая в себя все запахи. Она не выносила любое проявление нечистоты и отчаянно с этим боролась, непримиримо воспринимала всех курящих, как среди постояльцев, так и среди персонала, и относилась к ним как к личным врагам. Надежда Павловна, всегда стремившаяся принимать на работу персонал с человеческим лицом, с Екатериной беседовала не раз, требовала мягкости, но все же ее терпела, ценя профессионализм и ее организаторские способности. Потом Екатерина направлялась, как всегда, в кабинет выпить кофе, чтобы восстановить сбившийся ритм своего долгого утра. После осенней темноты яркий свет поначалу слепил, но постепенно непроглядная муть отходила, и Екатерина думала о том, какой же ей предстоит длинный и трудный день до возвращения домой. Выражение «работа — мой второй дом» она не любила, потому что это не могло быть правдой. Работа — это и есть работа, а дом — это место, где тебе по-настоящему хорошо. В случае с Екатериной добавлялся еще один важный факт: дом — это там, где ты снимаешь лифчик, стираешь макияж, лишаешься всей отпугивающей брони и становишься настоящей.

Сегодня был определенно Галин день. Замки не гремели, раздраженно не хлопала дверь. Большая женщина мягко плыла по длинному коридору, и всем от этого было хорошо.

Клара

1

Была середина февраля. Холодный, суровый зимний день самого трудного времени года — так всегда считала Клара. Осень она встречала с радостью. Ожидание карнавала ярких листьев смешивалось с предстоящим Новым годом. Не того, которого ждут все остальные, а ее собственного, втайне отмечаемого еще мамой. Потом, конечно, долгие прогулки по остывающей земле, готовящейся к зимней спячке, наслаждение от запаха влажных и преющих листьев и рано темнеющего по вечерам неба. Ей всегда нравилось наблюдать, как очищается небосклон после опадания листьев. Если поднять голову вверх и день ото дня усаживаться на одной и той же скамье городского парка, можно заметить, как редеют столетние деревья, на глазах превращая серое полотно в изящное кружево, в черно-серый графический рисунок, выписанный тонким пером невидимого художника. Осень приносила восхищение и букеты из желто-красной листвы, которые оставляли ребятишки на деревянных, умытых росой лавочках.

Зима в первые два месяца состояла из охватывающего всех безумия по случаю ожидания праздников. Кларин крошечный домик находился в самом центре города и день ото дня последние два десятилетия ожидал сноса. Помимо терпимых условий проживания, которые многие сочли бы возмутительными, Клара имела чудесную возможность выходить из дома в любое время суток и мгновенно оказываться в самой гуще городских событий. Зима в этом смысле, как, впрочем, и в любое другое время года, давала ей возможность наблюдать, как меняется городская площадь, готовясь к встрече Нового года, как украшаются деревья, окутанные светящимися гирляндами, как приезжают на грузовичках разного рода фигурки, снеговики, сани, дом Деда Мороза. Клара спала плохо, но старость давала ей еще один бонус в виде дневного сна, и она не особо огорчалась, потому что могла сходить на рынок к самому открытию, выпить кофе на ступеньках собственного дома в такую рань, что чувствовала себя полноправной и единственной хозяйкой всей городской площади. Дом располагался на возвышенности и обеспечивал хозяйку прекрасным видом на краеведческий музей, центральный универмаг, на растущие то тут, то там, как грибы после дождя, крошечные отели, гостевые дома и рестораны.

Ожидание Нового года воскрешало в ней ребенка, крошечную Хаюсю, как называла ее мама. Откуда-то пробивалось детское волнение, предвкушение чуда, хотя она мало в него верила. Ей не было грустно от того, что скоро ее не станет, в отелях будут селиться совсем другие туристы, из открытых кафе станет доноситься иная, незнакомая ей музыка. Мир не перестанет существовать с ее уходом, как думалось когда-то в далеком детстве, и это факт, но Клара не грустила. Ей хотелось только одного: дожить оставшиеся годы в ее старом доме, наблюдать за меняющимся на глазах миром и тихо продолжать жить в своем собственном.

Февраль был самым темным и холодным месяцем года. Новогодние праздники уже позади, все уже успели порядком устать от холодных ветров и ранней непроглядной вечерней темени, люди смотрели с надеждой и ожиданием в будущее, в грядущую весну. Замерзшая земля и нехотя падающий снег никого уже не радовали, кое-где еще висела новогодняя мишура, сердитый ветер приносил ее остатки и развешивал по щуплым деревцам, день все еще не увеличивался так быстро, как хотелось бы. Давным-давно кто-то из дальней родни однажды сказал, что после двадцать второго декабря дело определенно идет к лету, но Клара так не думала, особенно глядя на неприглядную февральскую темень за окном. Природа медлила, набиралась сил, и пройдет еще немало времени, прежде чем грянет наконец восхитительный гимн весне, ода радости, и наступит начало нового жизненного круга.

В этот раз Клару, сидящую в машине, радовало все. Даже февраль показался ей сказочным и зимним в своем белом инее, под бледным ясным небом. Солнце робко пробивалось и светило, протягивая короткие тени, но еще не дарило тепла.

Над крышами сохранившихся старых домиков из труб восходил дым отвесными столбами. У круто изогнутой дороги высился столб, указывающий направление, у магазина приостановился грузовик с продуктами, оттуда пахнуло свежей выпечкой, и этот запах приглушил сигаретный дым, которым пропиталось старое такси. На светофоре водитель приостановился и возмутился глупостью того, кто распорядился здесь его поставить. Чужое недовольство, как и пыльные стекла, не испортили Кларе настроения. Она наблюдала за стайкой голубей, столпившихся на тротуаре. Привлеченные теплом канализационного люка и рассыпанными на нем хлебными крошками, они лакомились, ссорились, попусту суетились, сердясь на тех, кто незваным гостем явился на их дневное пиршество.

Машина наконец покатилась с прискоком под гору. Клара знала, что до дома осталось совсем недолго, и с видом человека, выпавшего из привычной жизни на несколько недель, с интересом рассматривала знакомые с детства улицы: не изменилось ли чего? Людей почти не было, день казался холодным и не очень приветливым, несмотря на пробивающееся солнце. Дети все на занятиях в школе, взрослые на работе, только несколько стариков, лишенных шей, укутанных в шарфы, прячущих руки в карманах пальто, прогуливающихся в небольшом палисадничке. Один из них вел на поводке старого лохматого пса, и сердце Клары забилось от тоски и предстоящей встречи, но она быстро взяла себя в руки. Она дала себе обещание не огорчаться по пустякам, радоваться каждому добавленному ей дню, потому что время не будет тянуться вечно. Столько силы и оптимизма она не ощущала в себе давно.

Такси уже подъезжало к ее дому и вскоре остановилось возле шаткого на вид крыльца. Клара бодро вылезла из машины, почему-то сняла шляпку, тряхнула огненной головой, поправила бриллиантовые сережки, с которыми никогда не расставалась, и пошла отпирать дверь.

— Приехали! — почему-то сказал водитель, будто она сама этого не видела. «Возможно, я и старая, но еще не идиотка», — подумала Клара, но, острая на язык, решила на этот раз сдержаться. Не портить настроение ему и не огорчать попросту себя. А волнение все-таки было, Бог весть почему.

Клара вытащила из сумки ключ и ненадолго задержалась у порога, осматривая свой небольшой, пока еще спящий сад. Таксист между тем достал из багажника ее небольшую дорожную сумку, но ей не отдал, донес до самой двери. Клара спросила, сколько должна за услуги. Он, немного смущаясь, назвал сумму. Новомодными приложениями она не пользовалась и такси по старинке заказывала по телефону, хотя могла пользоваться интернетом, имела планшет и вполне себе современный телефон. Она заплатила и оставила ему сдачу. «Сегодня мне так хорошо, что я готова дать щедрые чаевые», — подумала Клара. Она чувствовала себя очень счастливой, как любой человек, возвращающийся наконец домой.

Войдя в дом, она с удовольствием осмотрела свое скромное жилище и осталась довольна. Соседка обещала присматривать за домом во время ее отсутствия и слово сдержала: цветы на подоконниках чувствовали себя прекрасно, воздух был свежим, пахло моющим средством, пол блестел, и Клара сразу, у порога, сняла обувь и отыскала свои старые растоптанные домашние туфли из войлока. Как все-таки хорошо оказаться дома после нескольких дней в палате с тремя незнакомыми особами! Хорошо быть среди своих вещей, на своей кухне, смотреть телевизор на стареньком продавленном диване, подложив под руку мягкую подушку! Тихо шумели радиаторы, давая блаженное тепло. После февральской стужи это было настоящим удовольствием.

Мысли о том, как же переживут ее отсутствие цветы и домашние любимцы, не давали ей покоя, но убедившись, что земля в горшках влажная, а листья яркие и здоровые, она ощутила уверенность в том, что и остальные дорогие ее сердцу существа пребывают в добром здравии.

Клара одинаково сильно хотела немедленно забрать их сейчас домой и выпить чашку любимого чая. Немного опразмыслив, она все-таки решила переодеться, дать себе получасовой отдых и только потом сходить к Александре, что жила на соседней улице. На часах было почти два, и она знала, что раньше трех Саша домой не возвращается. Следовательно, у нее есть время.

Нужно было поставить чайник и распаковать дорожную сумку, хранившую неприятный больничный запах. Она прошлась по комнатам, открыла воду, набрала чайник, достала крошечный заварочный чайничек и любимую чашку. Пошарив по полкам, она себе на радость отыскала пачку печенья и плитку шоколада. В полупустом холодильнике хранилось кое-что съестное: три банки консервов, баночка джема, десяток яиц и пачка сосисок. Клара хорошо помнила: их она не покупала. Значит, постаралась Саша. Можно приготовить на ужин гречку с сосисками или яичницу, открыть зеленый горошек и вполне себе прилично перекусить. Утром ей хватит яиц всмятку и чашки кофе (врач запретил категорически, но отказать себе в роскоши выпить чашечку свежесваренного кофе на пороге дома и заодно отпраздновать возвращение она не могла). Магазин и покупки можно легко оставить на завтра. В конце концов она же обещала себя беречь!..

Мысли путались, она перескакивала с одного на другое и никак не могла успокоиться. Она трогала мебель, поправляла занавески, заглядывала в окна. Все на своих местах! Наконец она положила на поднос чайник, две вазочки с печеньем и расколотым на квадратики шоколадом и уселась на диван. Чай источал аромат мяты и чабреца, за окном шевелились обнаженные ветки и нескончаемой чередой неслись низкие облака. Хмурый, ничем не примечательный день казался ей самым лучшим. Ее крошечный сад, скованный инеем, скоро оживет, голые кружевные ветки покроются свежей молодой листвой, пробьются подснежники — жизнь продолжается! Как все же хорошо дома!

Будто вспомнив что-то очень важное и упущенное, она встала с дивана и достала из шкафа подсвечник. Чиркнула спичкой, вспыхнула новая свеча, затрещала совсем немного и успокоилась. Язычок пламени взметнул вверх, и дом наконец окончательно ожил. «Тушить свечу нельзя, Хаюся, — говорила мама, — она должна догореть сама… это пламя жизни». «Хорошо, мамочка», — тепло и послушно прошептала Клара…

Через полчаса все дела были сделаны. Белье было отправлено в стирку, слышно было, как булькает в кастрюле с гречкой вода, как варятся сосиски. Саша знала какие надо покупать, а другие Клара бы и не съела, отдала четвероногому.

Да и он был тот еще гурман! Ел только вкусное, то, что из настоящего мяса. Клара так и говорила продавщице: дайте-ка мне одну сосиску. Как? Только одну?!! Именно так! Если этот паршивец съест — возьму килограмм, а если нет спасибо и извините. Ей, в ее-то возрасте, можно было простить многое. Что с нее взять? Уже за семьдесят, без странностей тут не обойтись.

Клара повесила свою шубу в шкаф, достала легкомысленную ярко-розовую курточку, подарок девяностолетней тети Фиры, уехавшей пять лет назад в теплую страну, натянула удобные мягкие сапожки и, еще раз оглядев дом, живой, булькающий, наполняющийся светом, привычными запахами, стала искать ключи. Когда она пила чай, телевизор все еще находился в спячке. Клара не включила его намеренно: хотела послушать, что говорит ей дом, как стучатся в окно обледенелые ветки, как крутится белье и шумит вода — это был голос ее дома, а телевизор нарушил бы всю гармонию, помешал бы их единению и тихому доверительному разговору. Клара посмотрела на часы — уже три. Теперь не осталось причин откладывать выход из дома. Она быстрым шагом двинулась в сторону дома Александры, решив заглянуть по дороге в кондитерскую. Хотелось поблагодарить молодую женщину за все, что она сделала во время отсутствия хозяйки дома. Это была для Клары неоценимая помощь.

2

В этот район Клара переехала двадцать лет назад, когда пришлось продать родительский дом и разделить наследство с сестрой. Деньги были не Бог весть какие, но Клара всегда зарабатывала неплохо, вот и решила купить этот скромный домишко, состоящий из кухни-прихожей, плавно переходящей в большую комнату, где она любила обедать и принимать гостей, и небольшой спаленки. Ванная комната и скромный садик, конечно же, прилагались, но Клару все равно почти никто не понял и не поддержал. Зачем было селиться в эту рухлядь, если на те же деньги можно было вполне удачно приобрести новое и удобное жилье в новостройке и наслаждаться видом из окна на растущий город. Хае с раннего детства ничье одобрение было не нужно (ну или почти ничье), поэтому она поступила так, как считала нужным, и все-таки купила этот домик, единственным достоинством которого было расположение в самом центре города, ну и пожалуй, близость к саду и земле. «А это, согласитесь не так уж и мало в моем преклонном возрасте!» — шутила Клара. Друзья отшучивались в ответ, напоминая о долгожительнице тете Фире, которая решилась в серьезном возрасте на переезд в теплую страну вслед за своими детьми и умирать еще не собиралась. Ее оптимизм простирался так далеко, что она наделась в ближайшее время приехать обратно и сделать ремонт в своей старой квартире, с которой все еще не решилась расстаться. С такими-то генами и неугасающим чувством юмора Кларе тоже обещалась долгая и веселая жизнь. Чтобы закончить вопрос с переездом, нужно отметить, что Клара ни разу за эти годы не пожалела, что решилась на такую покупку. Ее дом, как и соседствующие с ним, все время пугали скорым сносом и расселением жильцов в новые комфортабельные многоэтажки, но Клара надеялась, что это случится нескоро и ей все-таки удастся дожить здесь отпущенные ей годы. Не кривя душой она, отвечая на вопросы друзей и родных, настойчиво допытывающихся до правды, всегда говорила: «Я вполне довольна. Здесь мне очень нравится».

Теперь уж ей было хорошо знакомо ей все. Она знала, кто живет вон в том доме или в следующем. Жизнь многих ее соседей была прочно связана именно с этим местом, они прожили здесь всю свою жизнь, вырастили детей, дождались внуков и продолжали поддерживать свое ветхое жилье, принадлежавшее когда-то их отцам и даже дедам. Ничего примечательного, кроме хорошего расположения, но это было именно то, что хотела Клара.

Улица сделала поворот, и в самом ее конце, за новым безликим зданием, в котором располагался банк, виднелась кондитерская с аппетитной вывеской, обещавшей румяную сдобу, бабушкины пирожки, новомодные капкейки и донатсы. У входа с надеждой сидел хитрый рыжий котяра, которого подкармливали все сердобольные покупатели. Упитанный, важный, он относился к еде избирательно и иногда, придирчиво понюхав, отворачивался, и тогда что-то из его тарелки перепадало бродячим собакам. Клара много раз замечала, как ведет себя рыжий разбойник, заметив приближение хозяев, ведущих на поводке своих питомцев. Отчего-то уверенный, что он выйдет и из этой схватки победителем, кот до последней минуты не двигался с места. Кто-то из его племени, едва завидев пса, бросался врассыпную, взбирался на ближайшее дерево, но рыжий наблюдал, как истязают хозяев глупые собаки, как лают, рвутся в бой, как дергаются их поводки. Люди начинали ругать этих глупых скандалистов, увещевать и уговаривать, усадив в конечном итоге на короткий поводок или перейдя на другую сторону улицы, а рыжий хитрюга с невозмутимым видом продолжал так же сидеть, не сдвинувшись с места, и Клара могла поклясться, что видела ухмылку на его лице, довольную, хитрую, глумливую улыбку победителя.

Клара вошла в теплое и светлое помещение. Ярко горели лампы дневного света. Справа у входа были выставлены два белых круглых крошечных столика, украшенных искусственными кактусами в белых пластиковых горшочках. Голодные школьники часто усаживались здесь, покупали сладкое, пили кофе или горячий шоколад, но за двумя столами особенно не рассесться, поэтому они чаще брали что-то на вынос, к огромной радости продавцов. После них нужно было вытирать грязные лужи на белой плитке, мыть столы, расставлять стулья, от этой шумной ватаги подростков, от их разговоров и странного малопонятного языка хмурились постоянные посетители, жители близлежащих домов, а их потерять было никак нельзя. Клара, оглянувшись, увидела, что кондитерская почти необитаема, никаких грандиозных преобразований за время ее отсутствия произведено не было. За покупками пришла еще молодая пара, и Клара без всякого раздражения ждала, когда же они наконец закончат препираться друг с другом и купят то, за чем они пришли. Из темного нутра вышла упитанная, как сдобная булочка, девушка, оттуда же пахнуло корицей и ванилью, девушка приветливо поздоровалась с Кларой, обменялась парой фраз, спросила о здоровье, и, пропустив надувшуюся пару вперед, Клара наконец купила то, что хотела.

Ей был приятен взгляд девушки, ее улыбающееся лицо, густая шевелюра, спрятанная под белой шапочкой. Румяные щечки, голубые глаза, ладно сидящая форма — все здесь дышало теплом, комфортом, обещало восхитительный вкус и аромат. Саша любила старый добрый медовик, и Клара вышла из кондитерской с покупкой в белой картонной коробке, перевязанной шоколадной лентой. Для себя она решила, что предложение выпить кофе деликатно отклонит и сразу же пойдет домой.

Клара видела, как по-разному реагируют на нее люди. Ради посещения важных и серьезных мест она имела две изящные шубки, шляпки в тон, хороший твидовый костюм и кожаные сапоги. В таком обличии люди относились к ней уважительно — речь идет, конечно, о тех, кто ее не знал. Друзья и знакомые всегда воспринимают нас одинаково, они к нам снисходительны, они с нами терпеливы и добры. Совсем иное дело — облачиться в мягкие спортивные штаны, сапоги-валенки и легкомысленно-вызывающую флисовую (но такую теплую!) курточку с капюшоном от тети Фиры! Вместе с огненной шевелюрой и блестящими в ушах сережками образовывался такой бешеный ансамбль, что роль городской сумасшедшей Кларе была обеспечена!

Однажды в своем приличном туалете она явилась в школу за соседским ребенком. Молодая мама не успела это сделать сама, и Клара с радостью откликнулась и согласилась помочь. Девочка была хорошо воспитана и тиха, так что подержать ее два часа дома ничего не стоило. Впоследствии Клара забирала малышку из школы еще несколько раз, и они очень хорошо проводили время вместе: пекли сырники, копались в саду, смотрели советские мультфильмы. Клару поразило другое: она так достойно и респектабельно выглядела в своем лучшем костюме и наброшенной на плечи шубке, что с ней, идущей по коридору, здоровались бегущие мимо дети. Она внушала им такое уважение, что кто-то даже спросил у девочки, что преподает ее бабушка. Вот уж воистину наряд делает человека.

Имелась у Клары и другая история, совершенно иная, но вместе с тем подтверждающая ту самую истину. Нахлобучив на себя первое попавшееся из висевшего на вешалке, она побежала в хозяйственный магазин за какой-то мелочью. Нужно было, устранить течь на кухне, и время на переодевание не оставалось. Очевидно приняв ее за бомжеватую или выжившую из ума старушку, молодая продавщица отнеслась к ней крайне недоброжелательно, почти нагрубила и отмахнулась как от назойливой мухи. В следующий раз, приодевшись получше, Клара не услышала от той самой особы в свою сторону ничего дурного и подумала, как все-таки жаль, что люди так много внимания уделяют внешнему обличию. Подумала и не стала осуждать: сама была такой большую часть жизни.

Сейчас Клара никого не хотела удивить. Она не собиралась эпатировать людей и молодиться она тоже не хотела, просто на исходе жизни обнаружила, что можно уже не притворяться и носить то, что тебе удобно. Модная индустрия как раз в это время сделала отчаянный рывок в сторону удобства и комфорта — Клара с радостью этим воспользовалась и в повседневной жизни перешла на мягкую удобную одежду, которая к тому же еще и оказалась модной. Молодые люди провожали ее насмешливой улыбкой, она это знала, но ничуть не огорчалась. Сочетание рыжих волос, конечно, подкрашенных, теплой зеленой юбки и вязанного шерстяного кардигана тоже добавляло ей уверенности, хотя и выглядело, наверное, довольно экстравагантно, при ее-то небольшом росте, бюсте внушительных размеров и приятной мягкой полноте. Иногда, копаясь в саду, она была похожа на садовника, когда облачалась в вельветовые брюки, толстый домашний свитер и грубые ботинки.

Теперь ее радовали совсем другие вещи: любимые мелочи, цветы, вкусная домашняя еда, аромат поджаренного мяса, капельки любимых французских духов, на внешнее она решила не отвлекаться, не тратить время на пустое. И это ее очень радовало.

Подходя к дому Александры, увидев горшки с геранью на ее окне и приоткрытую форточку, Клара почувствовала, как потеплело на сердце. Она ускорила шаг, тщательно вытерла ноги у двери и смело нажала на звонок. Его оглушительный звон можно было сравнить разве что с пожарной тревогой.

Когда к самой Кларе впервые являлись гости (времена званых ужинов, беспокойств и желаний кого-то удивить своей стряпней давно канули в лету, и сейчас к ней попросту могли зайти хорошие знакомые и друзья без всякого приглашения), они были готовы по оглушительному визгливому лаю увидеть маленькое четвероногое существо, которое бежало встречать посетителей по первому зову дверного звонка. Однако их ожидало потрясение.

За маленькой лохматой собачкой, отличающейся вздорным характером, молча высилась достаточно крупная рыжая псина, рассматривающая смельчаков с большим интересом. Малыш Клёпа сначала заливался оглушительным лаем, а затем по обыкновению прятался в свою корзину или прыгал на колени к хозяйке. Клара часто шутила по поводу его храброго и бесстрашного сердца, вспоминая Моську из знаменитой басни Крылова. Клёпа чувствовал себя под надежной защитой Рыжего, который обладал прекрасным характером, большим и добрым сердцем, и всегда демонстрировал хозяйке свое обожание, преданность и благодарность.

Итак, Клёпа заливался лаем, за ним тихо стоял Рыжий, одна голова которого была размером с целого Клёпу, и входящие, конечно, пятились назад, убрав заготовленные заранее слова вроде «ах, какие мы громкие!», «почему же ты так сердишься?», «что за милое существо?» Клёпина внешность обещала дальнее родство с йоркширским терьером, улучшенное и разбавленное чисто дворянскими корнями. Клара искренне радовалась тому, что Клёпа — полукровка, потому как одна из ее приятельниц не знала себе покоя с привередливостью чистокровного йорка, подаренного заботливой дочерью и долженствующего скрасить одиночество матери. Кормить принца нужно было исключительно определенным кормом, стоившим немало, стричь полагалось только у мастера, а если вдруг глупая псина съест что-то на улице, хлопот не оберешься из-за слабости его нежного желудка. Клара советовала приятельнице намекнуть дочери на то, что ее подарок требует больших вложений, но женщина стеснялась обременять бедную девочку, и без того имевшую огромное количество хлопот с вечно ноющим мужем и вздорными детьми.

Клара была рада тому, что Клёпа обладал хорошим желудком, поддавался стрижке в домашних условиях, ел все без капризов и посылала благодарность тому, кто разбавил благородную породу, облегчив ей участь.

Рыжий наоборот был большой, лохматый, с редкими белыми пятнами вразброс. Густая мягкая шерсть падала ему на глаза, хвост увенчивала роскошная кисточка, уши то опадали, то снова вставали торчком. Тут уже вопрос с породой не решился бы так легко. Рыжего можно было заподозрить в родстве с кем угодно: с овчаркой — по умному взгляду, с колли — в связи с лохматостью, с дворняжкой — по природной догадливости и непривередливости. В общем, Клару не занимала всерьез эта тема. Она просто согласилась, что примесей здесь много. На протяжении долгих лет предки Рыжего вступали в разного рода союзы, улучшали породу, работали в направлении цвета, размера и характера, но главным фактором для Клары явилось выражение его морды. Он был бы добрым философом. Будь он человеком, из него получился бы прекрасный муж, спокойный и невозмутимый, с которым жить было бы большой радостью. Нормальная собака с прекрасным характером рядом с истеричным Клёпой казалась просто идеальным компаньоном для долгих прогулок и, конечно же, надежной защитой. Только в случае надвигающейся опасности Рыжий подавал голос, громко возвещал о своих серьезных намерениях и бросался на защиту любимой хозяйки.

Однако впервые вошедших в дом ожидал еще один сюрприз. Следом за Рыжим, а иногда и впереди него являлась с разбега, размахивая крыльями, курица Ряба, настоящее чудо, этакий нежданчик, который потрясал гостей не меньше, чем молчаливое присутствие Рыжего. Говорить о том, что куры безнадежно глупы и не приспособленны к жизни в домашних условиях при Кларе не стоило. Также запретным считался вопрос о том, сколько куры живут и много ли Рябушке осталось. Хозяйка сразу же давала понять, что не желала слушать рассуждений на эту тему. Бросаясь на защиту курицы, она рассказывала много интересных случаев, из которых становилось ясно, что Ряба может даже приструнить истеричного Клёпу и указать ему на место. Клёпа ее побаивался и чувствовал себя настоящим хозяином, мог распоясаться лишь тогда, когда у Рябы наступала ночь и ее отправляли в клетку. Клара накрывала клетку мягким стареньким полотенцем, и Рябушка спала там до тех пор, пока Клара не объявляла ей, что пришло утро и начинается новый день. Большую часть дня курица была свободна в своих передвижениях. Уходя из дома, исключительно опасаясь за Клёпино здоровье и по причине его вздорного нрава, Клара сажала Рябу в клетку. Она там сидела смирно и встречала хозяйку, радостно похлопывая крыльями и разглядывая черными ласковыми глазами — так уверяла Клара, а оснований ей не верить ни у кого не было.

Нужно было знать об этой троице только то, что все они были брошенками. Собак Клара находила у своего дома, а курицу ей подарили на праздник, в качестве гастрономического презента — тоже бросили, совершили своего рода предательство, обрекли на смерть. Так считала Клара, которая, конечно же, не смогла лишить Рябушку жизни. Жили они вместе уже пять лет, но об этом Клара умалчивала, а если кто-то настойчиво спрашивал, сколько же лет все-таки живут в домашних условиях куры, Клара смотрела на глупого и бестактного человека так, что он понимал, что перешел границы дозволенного, сказал, сам того не осознавая, что-то лишнее и замолкал.

В прошлом году не стало Рыжего. В октябре он заболел, а в ноябре оставил Клару. Это была душераздирающая боль, и неизвестно, как бы она смогла ее пережить, если бы не громкоголосый истеричный Клёпа, настойчиво требующий к себе внимания. Забота о нем и о Рябушке все-таки вернула Клару к жизни, хотя она до сих пор была уверена, что чувствует по ночам присутствие рыжего добряка, его вздохи, совсем уж человеческие, его мягкую поступь и слышит, как стучит его хвост с густой кисточкой по деревянному полу.

Спрашивать о Рыжем, как и о возрасте Рябы, не стоило — это знали все, кто дружил и соседствовал с Кларой. Только изредка она вспоминала, как добряк маленьким рыжим комочком пришел в ее жизнь. Это начало она любила больше всего, как и его большое благородное сердце. Оно, это благородство, раздается где-то на небесах вне всякой зависимости от званий и чистоты породы. В этом Клара была уверена и знала, что это распространяется и на хозяев, и на их четвероногих любимцев.

Вместе с оглушительным звонком Клара услышала громкий лай Клёпы, который так долго и преданно танцевал вокруг хозяйки, так визжал от радости и размахивал хвостом, пытаясь одновременно допрыгнуть до лица Клары, что она покорно опустилась на пол, предварительно отдав Александре медовик с благодарностью за заботу о питомцах. Клёпа наконец облизал хозяйку столько раз, сколько ему хотелось, уселся ей на колени и принялся рассказывать, как же он прожил в чужом доме эти недели. Наверное, жаловался и ябедничал, но Клара, к счастью, его не понимала. Она в свою очередь благодарила Сашу, называла ее «доброй девочкой», перед которой она, Клара, теперь в вечном и неоплатном долгу.

По дороге домой Клара подумала, что неплохо было бы заодно прикупить кое-что из продуктов, но, держа в одной руке клетку с Рябой, а в другой — поводок с весело бегущим рядом Клёпой, подумала, что мысль эта все же неудачная. Ее слегка развеселило то, как отреагировали бы люди, увидев пожилую женщину в странном наряде да еще в таком необычном сопровождении, она в супермаркет поэтому решила сходить позднее. Клёпа не любил, когда его привязывали к столбикам или к решетке, ему не нравилось, когда ему нужно было оставаться в одиночестве на милость проходящих мимо любопытных детей, глумливых юнцов, крупных и агрессивных собак. Клара молча согласилась и решила не портить ему такой прекрасный день.

Она шла достаточно быстро, за ней семенил подпрыгивая песик, понимая, что другой прогулки сегодня не будет. Он поначалу потянулся к любимому скверу, но хозяйка твердо с ним не согласилась, и он решил довольствоваться тем, что есть, втайне надеясь, что вечером с ним все-таки погуляют по-настоящему. Ряба безропотно переносила перемещение в клетке, ей еще не удалось рассказать хозяйке о том, как она провела все это время без нее, а у курицы определенно были на этот счет свои мысли.

Дом встретил их приятными запахами и теплом. В густеющих сумерках светились желтым светом маленькие оконца. Зимний вечер был хмур и неприветлив, постепенно поднимался ветер, приводя в движение густые облака, но Клара специально не выключила свет, зная, как приятно возвращаться в светлое теплое родное пространство, пахнущее вкусной едой и согретое звуками, доносящимися из радиоприемника.

Ветер к ночи рассвирепел; зашуршали, заплясали по крыше обледенелые ветки; заметно похолодало, но Клара все же решила сходить в магазин, надев куртку потеплее. Зимой день угасал значительно быстрее. Клёпа, не дожидаясь прогулки, разлегся на диване, с удовольствием вытянув лапки. Можно было подумать, что он вернулся домой после долгого изнурительного похода. Клара любила наблюдать, как во сне шевелились его лапы, как он издавал забавные звуки. Клёпе вторила квохчущая курица. Какое это блаженство наконец оказаться дома!..

Ей вспомнилось, что осталось еще одно дело, которое никак нельзя откладывать. Нужно наконец позвонить Боре, а иначе он, не дождавшись ее звонка, будет обзванивать всех ее знакомых. Этот мальчик ей очень нравился, она давно отдавала ему предпочтение как единственному мужчине в семье, советовалась с ним, доверяла, поддерживала в сложные времена, но звонок все же очень хотела отложить до вечера.

Наконец решившись, уже наверняка зная, что ей предстоит услышать в свой адрес, она все-таки уселась на диван, вернее на тот уголок, что выделил ей сладко спящий Клёпа, и набрала номер племянника. Разница во времени всего час. Значит у них сейчас около восьми.

— Хаюся?.. — он звал ее так, как когда-то его мать, единственная сестра Клары. Иговорил испуганно и настороженно, будто боясь услышать не ее голос.

— Прости, что не перезвонила раньше.

— У тебя все хорошо? — в его голосе слышалась тревога.

— Да, Борь, конечно! Я уже дома.

— Ты не в больнице?!? Когда ты успела оказаться дома? Тебя же хотели продержать там еще неделю!

— Да, но я уже хорошо себя чувствую, Борь. И мне нигде не будет так хорошо, как дома, ты же знаешь!

— Так ты вышла под расписку! — Боря наконец все понял и ничуть, казалось, не удивился.

— Именно.

— Ты невозможная хулиганка!

— Знаю! — Клара с удовольствием рассмеялась.

— И тебя отпустил доктор?

— Ну, конечно, он долго возмущался и говорил, что снимает с себя всякую ответственность, особенно когда понял, что я живу одна, — только заговорив об этом, Клара поняла, что сделала это зря. Эта тема была источником постоянных споров и конфликтов. Племянника она любила, разница в тридцать лет не мешала их дружбе, но тут Боря был непреклонен. Он давно ее убеждал переехать к ним, особенно тогда, когда не стало его матери. Отца после болезни он забрал к себе тоже, но Клара наотрез отказалась ехать. Теперь он часто использовал главный козырь: вспоминал оптимизм старой Фиры, которой преклонный возраст не помешал прекрасно адаптироваться к новой реальности, но Клара всегда отделывалась шутками, ни за что не соглашаясь менять уже принятое решение.

— И я вообще не уверена, что у меня был инфаркт. Скорее, гипертонический криз, а они просто пугали меня, используя этот диагноз.

— Хая, ты невозможна! Ты, конечно, знаешь все лучше любых докторов! — она понимала, что он уже не сердится, что, услышав ее бодрый голос, он выдохнул. Отлегло. И она сейчас его успокоит.

— В палате со мной лежали две ужасные бабки. Одна все рвалась в свой огород, на дачу, а другая по ночам то бредила, то выливала содержимое горшка в умывальник, думая, что мы этого не слышим. Борь, лучше пристрели меня, но больше я в больницу не лягу — и все тут!

— Ты, конечно, что-то наврала доктору.

— Да, я сказала, что скоро приедет племянник и проведет у моей кровати целый месяц. Станет кормить меня из ложки и не позволит делать ничего по дому.

— Хаечка, ты же знаешь, я сейчас не смогу приехать, — Боря загрустил. Клара и без этого знала, что у него сейчас новая и ответственная работа.

— Этого и не требуется! У меня много друзей, прекрасные соседи, за мной присмотрит Саша. Помнишь эту чудную девочку?

Боря ее, казалось, не слышал. После матери, которую он очень любил, Клара была единственным звеном, которое его связывало с прошлым, с детством и юностью. Клара уже раскаялась и пожалела, что упомянула о больной для них обоих теме. Не слишком ли жалобно и просительно она говорила? Не получится ли, будто ей скучно, одиноко и она ждет его приезда?

— У меня правда все в порядке, не волнуйся! Я обещаю себя беречь. Ты только не поднимай шум, не срывайся с места и перестань говорить о переезде. Со мной все будет хо-ро-шо!

— Только честно, Хаечка. Как ты себя чувствуешь?

— Совершенно нормально. Завтра утром прогуляюсь с этим скандалистом и схожу в аптеку. Накуплю все, что мне выписал доктор и продолжу лечение. Хотя я не думаю, что это хорошая идея, ведь я всегда лечила себя сама.

— Не перетруждайся. Я же тебе объяснял, как можно заказывать доставку продуктов на дом?

— Да, конечно, я помню, — ответила Клара, но сама подумала совсем другое. Вот еще чего не хватало! Чтобы ей приносили все домой? Тогда ей вообще не выходить из дома?!?

— Не рвись в свой сад, не нагибайся над своими грядками сейчас, обещаешь?

— Боречка, милый, это у вас там круглый год лето. Здесь февраль, земля еще мерзлая и твердая, как камень. Что мне в саду делать?

— Слава Богу! Будем тогда на связи. Следи за телефоном, заряжай его. И пришли фотографию, если ты избегаешь видеозвонков.

— Вот еще не хватало! У меня полголовы седых волос! Пока провалялась в этой больнице, пропустила покраску. Приведу себя в порядок и пришлю фото.

— Спасибо хоть за это, — Борька ворчал, как его отец, — У тебя деньги есть?

— Конечно, есть! Ты же знаешь! Я еще тебе могу выслать.

— Не надо мне ничего, — он все еще сердился, — ты о себе не забывай, это главное.

— Обязательно. До свидания, дорогой. Передавай привет жене, поцелуй детей.

— До свидания, Хая. Я позвоню через пару дней, а ты звони в любое время, как только что-то будет нужно. Я друзей подключу!..

— Обещаю!

Вот так и знала, что он поднимет шум и специально не говорила о своих намерениях заранее, зная, что он будет ее уговаривать остаться в больнице! Позвонила из дома, тогда, когда уже будет нельзя выбить ее с укрепленной позиции, и все же разволновала Боречку. Такой хороший мальчик! Спасибо тебе, Господи!..

3

Клара прожила долгую жизнь и иногда, раздумывая о прошлом, не могла поверить, что на ее век пришлось столько потрясений. Ее родители считали появление телефона дома настоящей роскошью. Мамочка все годы стирала белье руками, кипятила, крахмалила, подсинивала. В такие дни на кухне была настоящая парная, но мамочка очень любила запах чистого белья, нагревала на печке черный неподъемный чугунный утюг, который она иногда использовала в качестве пресса для соления капусты, и, вытирая бегущий пот, гладила. Выглаженное постельное белье мама не убирала в шкаф сразу, а оставляла какое-то время на виду, любовалась аккуратными стопками. Проходя мимо, будто бы случайно, дотрагивалась рукой и испытывала при этом настоящее удовольствие, совсем такое, что ощущала Клара от покупки новой одежды или золотого колечка в молодости.

Вечно говорящее радио маму веселило, она всей своей дилетантской душой любила музыку, не пропускала выпуски новостей, радиоспектакли и даже детские передачи. Что сказала бы бедная мамочка, узнав, что на появлении в семье цветного телевизора, настоящего чуда, все не закончилось? Скоростные поезда, летящие во все уголки мира самолеты, крошечные телефоны, способные поместиться в кармане, получение денег на банковскую карту, возможность продать вещь или пристроить щенков не выходя из дома, мгновенная покупка и скорая доставка любого, прежде дефицитного товара вроде телевизора, миксера, утюга, видеозвонки и появление интернета, как одуряюще действующего на молодое поколение, так и значительно облегчающего жизнь всем остальным нормальным людям — такое невозможно было представить какие-то тридцать лет назад, что уж тут вспоминать мамочку! Клара удивлялась, как люди легко приспосабливаются, принимают все эти чудеса науки и техники и перестают этому восхищаться. Она, конечно, гордилась собой, потому что в свои зрелые годы смогла освоить многое из того, что ей нужно. Она научилась пользоваться даже ноутбуком! Теперь он заменял ей телевизор и телефон, давая возможность увидеть родных и друзей, живущих на сотни и тысячи километров, посмотреть концерты, прогуляться по улицам городов, где она когда-то бывала, найти старых друзей и пересмотреть любимые фильмы. Но было и то, что Клара еще не приняла и не примет никогда, пока Господь дает ей здоровье и возможность передвигаться самостоятельно. Речь идет, конечно, о театре, покупке продуктов и о еженедельном посещении городского рынка. Представить себе, будто спектакль или концерт вживую звучит совсем так же, как и на экране, она не могла. Так же она не готова была отказаться от покупок и общения с людьми, которых она знала не один десяток лет.

Боря, конечно, заботится о ее здоровье и удобстве. При его образе жизни и занятости заказ продуктов на дом — обычное явление, но Кларе доставляло радость делать это самостоятельно. Раньше она сторонилась рынков. Шумящая и толкающаяся толпа, спорящие люди, шныряющие повсюду карманники, запахи гниющих продуктов отталкивали ее. В молодости, которая совпала со временем дефицита, Клара многое покупала в магазинах заходя со служебного входа и без всяких очередей получала свежайшее мясо, настоящий шоколад в мраморных глыбах, куски отборной розовой ветчины и вкуснейшие копчености. В рынках она не знала нужды и заезжала туда исключительно ради фруктов и овощей. Делала это быстро, на ходу, будто боясь испачкать свои кожаные сапожки и мягкую дубленку. Она даже говорила об этом с брезгливостью. Нет, это было чуждое ей место!

Мужья, коих у Клары было три, в той или иной степени помогали ей с этим неприятным делом, но когда их не стало, она брала эту неприятную, но вынужденную обязанность на себя. Хлебные места, которые всегда занимала Клара, давали ей множество приятных бонусов в виде подношений или взаимовыгодных знакомств, поэтому в молодые годы Клара рынки не жаловала. Выйдя на пенсию, она полюбила их всей душой. В них она теперь видела не только возможность приобрести свежие и вкусные продукты, но и обязательное общение.

Рынок сегодня и много лет назад — совершенно иное дело. Аккуратные ряды, спрятанные от дождей и изнурительной летней жары полупрозрачной крышей, чистота и порядок, никаких вольностей и просроченных товаров, красиво уложенные овощи, пирамиды из блестящих фруктов, кудрявая зелень, сырные головки, крынки со сметаной и молоком, восточные сладости и самые что ни на есть разнообразные орехи — здесь сейчас можно ходить без устали и любоваться, будто ты в музее рассматриваешь полотна фламандских мастеров натюрморта! А подпрыгивающая в воде рыба с прозрачными глазами и дергающимися плавниками? А мидии с креветками, дожидающиеся своих покупателей в ледяных сугробах? А мед из любого региона, который только можно представить? А белые ряды шампиньонов и хлебные лепешки с зеленью, с сыром, с орехами и со злаками? Как можно пропустить такое представление и предпочесть им резиновые помидоры из супермаркета? Как можно купить кота в мешке и прежде не попробовать мед, не выбрать лучшую на вкус сметану и не поучаствовать в игре «Вы только попробуйте, и не надо покупать, если вам не понравится!», «Дама, обойдите весь рынок, и вы не сможете найти копченой рыбы лучше, чем моя!», «Пробуйте, пробуйте!…А?…А! А зачем я буду говорить зря?!?»

Покойная Милочка очень любила рыбу, как и мама, но об этом пойдет разговор отдельно. Она не могла пройти мимо рыбных рядов и уйти с пустыми руками. Клара не разделяла восторгов сестры, но по привычке пару раз в месяц рыбкой баловалась, и когда она ее ела в любом, кстати говоря, виде, ей казалось, что с неба смотрит на нее мама с сестрой и улыбается. Так разве можно их лишить такого удовольствия, скажите мне?

Усатые и пылкие кавказцы раньше не упускали возможности одарить Клару комплиментами. Ярко-рыжие волосы самой разной длины и пышная грудь действовали на нее завораживающе. Клара о своей силе знала и беззастенчиво ею пользовалась. Конечно, речь идет не о рыночных торговцах — здесь ее занимала только игра. Милочка говорила, что если Клара пройдет мимо вон тех вот рядов еще несколько раз, то тот тип, обещавший ей скидку на любой товар, поперхнется слюной и отдаст все свои помидоры совершенно бесплатно. Но Клара, как известно, рынки в молодости не любила, пробегала их все очень быстро и гордилась тем, что ей нет нужды что-либо выпрашивать. Она всегда могла расплатится так, как положено, без всяких скидок. Ей нравилось осознавать, что она сводит мужчин с ума, и получать свои заслуженные комплименты. Для них она была экзотической птичкой, настоящей рыжей бестией. Блондинок они жаловали тоже, но натуральные рыжие встречались еще реже, так что ценились особенно.

Сейчас Клара называла себя старой, хотя не всегда таковой себя чувствовала, и тоже могла похулиганить, как справедливо подметил Боря. Сегодня ее интересовали не комплименты, хотя ухажеры в ее жизни все еще были. Рынок ей нравился красотой, разнообразием, юмором и общением. С возрастом она перестала чувствовать к себе определенный интерес со стороны мужчин, и это сделало ее отчасти свободной и своего рода невидимой для многих. Пожилых людей часто не замечают, заранее подозревают в слепоте и глухоте. «Бабуля, вам сколько зелени положить?» — спрашивает громче обычного и более отчетливо выговаривая слова продавец лет тридцати. Он уже отказал ей в возможности хорошо слышать и соображать. Клара не церемонясь всегда в таком случае отвечает, что орать нечего, она и так все прекрасно слышит, и никакая она ему не бабуля, потому как внуков у нее нет, а если и были бы, то уж точно уродились бы другими, более воспитанными и сообразительными.

На рынке заводились интересные знакомства. Так она заполучила несколько лет назад себе новую подругу, а началось все невинно, с обсуждения рецепта фаршированной рыбы. Теперь вот встречаются пару раз в месяц и с удовольствием пьют кофе то в одном, то в другом доме. Там же она познакомилась с Виктором, с последним на сегодняшний день ухажером, выпалившим сразу же очень смешной анекдот и тем самым завоевавшим ее внимание. С ним она не преставала смеяться, а это, по ее мнению, не так уж и мало. С мужчиной должно быть весело и легко.

Порой она наблюдала, как люди обращаются к продавцам заранее предлагая правильный ответ на вопрос. А это мандарины абхазские? Конечно! Сладкие, как мед! Персики у вас из Грузии? Конечно, а разве не видно? Вижу, поэтому и уточняю! Ваши полотенца из Турции? Да, другого не возим.

Не обращая внимания на пожилую женщину, люди спорили, пытались друг друга обмануть, заводили знакомства, рассказывали о себе больше, чем надо. Кларе это всегда было интересно. Она всю жизнь проработала с людьми и до сих пор была уверена, что ничего более интересного, чем человеческая природа, не существует. Однажды она увидела мужа своей соседки, увлеченно отбирающего фрукты и бережно укладывающего их в пакет. Рядом стояла блондинка приблизительно его же лет, и это была не его жена. Соседка всегда жаловалась, что муж отличается тяжелым характером, почти ни в чем ей не помогает, ни по дому, ни с покупками, ни с детьми. На рынок его вообще было не затащить. Клара видела неподалеку от себя абсолютно другого человека: улыбающегося, внимательного, любящего. Он перебрасывался словами со стоящей рядом женщиной, смотрел на нее особенно и было ясно, что у них роман. Клара вздохнула и с грустью пошла дальше. Жаль девочку, она хорошая мать и жена. Если она узнает правду, то только не от Клары, не от нее…

Рынок часто радовал пожилую женщину сокровищами, неожиданными сюрпризами, причем в самых неожиданных местах. По воскресениям традиционно устраивались так называемые развалы, наш вариант гаражного сейла, как говорил Боречка. Китайское тряпье Клару не интересовало — она находила подлинные сокровища, разложенные на раскладных столах, тряпицах или прямо на земле. Древние старушки, еще старше чем она, а иногда и их несведущие дети, могли продавать кузнецовский фарфор, французскую посуду, роскошные супницы, оставшиеся осколки от прежней жизни, серебряные колечки, которые они по незнанию, смущенные чернотой, принимали за копеечную бижутерию, кожаные перчатки, фетровые шляпы, которые можно было легко отреставрировать, и многое другое.

Так, благодаря счастливой случайности, Клара в разное время стала счастливой обладательницей кузнецовской чайной пары, бело-синего в сеточку чайника из знаменитого сервиза, серебряного кольца с бирюзой, немецкого блюда со сценами из галантной жизни, чудной театральной черной сумочки, расшитой бисером и многого, многого другого. Кто-то говорил, что сумочка бесполезна и очень мала, но Клара жила в ста метрах от театра и класть ей туда, кроме ключей, телефона и салфеток, было решительно нечего. Так что в самый раз! В ерунду вроде чужой энергетики она не верила, у нее был на это свой и бескомпромиссный аргумент, убивающий наповал: «А вы почему пьете с чужих чашек в кафе и едите из чьих-то тарелок?» Люди обычно замолкали, но, принося домой интересные вещички, она все равно принималась их страстно отмывать не на страх, а на совесть. Чистила, терла, орудовала по дну четырехугольной белой вазочки с веточками цветущей вишни ершиком и представляла, как отлично туда впишется букет астр или простых осенних сухоцветов.

Однажды она делала это так усердно, что сломала бедный ершик. Дотерпеть до следующего дня и не поставить вазочку на столик она никак не могла и поэтому, нахлобучив на себя всегда приходящую на помощь курточку Фиры цвета бешеной фуксии, устремилась в ближайший хозяйственный магазин. Там на нее, конечно, посмотрели с сожалением: огненные волосы под мелким дождем опали, обнажили предательски виднеющуюся залысинку, два удаленных зуба явили идеальную улыбку, мечту любого протезиста, и Клара могла бы поклясться, что за ее спиной они покрутили у виска, но все это было совершенно не важно, потому что главная сверхзадача была выполнена. На влажных дорожках сада, рядом с мокрыми и почти голыми деревьями, на цветочных клумбах она сорвала возвышающиеся яркие астры, которые теперь наполняли печальным и сладким очарованием ее комнату. Белая вазочка удивительно способствовала этому настроению. Никакого сожаления о промелькнувшем лете, никакого тоскливого ожидания зимы — Клара находилась от своих находок всегда под таким впечатлением, что с благодарностью встречала даже осень своей жизни.

В последний раз она по счастливой случайности собрала «янтарное трио» — так она окрестила желтый кувшин из толстого стекла и два таких же стакана, высокие, тяжеленные, все друг другу родные. Возможно, семейство было еще более многочисленным, кто-то растерялся по ходу жизни, но Кларе трио оказалось достаточно. В отмытом кувшине, который продавал полуслепой дед, она держала кипяченую воду, из стаканов пила минеральную воду или узвар из сухофруктов. Деда поставила торговать посудой и всяким тряпьем дочка. Насчет цены он получил твердую инструкцию, но Клара и не собиралась торговаться, просто хотела узнать, есть ли к кувшину стаканы. Дед исключительно хорошо отличал на ощупь деньги и мог как-то пользоваться даже простейшим телефоном. Позвонив дочери, он узнал, что стаканы тоже где-то завалялись, очевидно, в другой коробке, их должны были принести завтра. Клара пообещала подойти на следующий день и была очень рада, когда у кувшина нашлась родня. Дед узнавал людей по голосу так же хорошо, как и купюры на ощупь. Ей, уже почти близкой знакомой, он и рассказал, что после смерти жены дочки избавляют дом от хлама и готовят к продаже. Он будет жить по очереди то у одной, то у другой, а ему этого ох как не хочется! Дома-то каждый уголок, каждая полочка знакомы до слез, дома он не пропустит ступеньку, не наткнется неожиданно на шкаф, не пронесет чашку мимо стола, потому как все у него рассчитано по шагам и вытянутой руке. Жена, бывало, смеялась: и как ты наливаешь водку, не пролив ни единой драгоценной капли мимо? Старик улыбнулся своим воспоминаниям: чуда здесь никакого нет. Он по звуку знал, когда рюмочка наполняется до краев, и любовно раскладывал по тарелочке кусочки сала с мясными прожилками и кругляшки огурчиков. Лучшей закуски и не придумаешь!

Теперь «янтарное трио» поселилось в доме у Клары, рядом с электрическим чайником, на деревянном подносе, и она была рада, что предметы не разлучили друг с другом, они не затерялись по коробкам, не разъехались по разным домам. А Боря хотел лишить ее такого интересного общения, такого вкусного обеда, научив пользоваться новым приложением! Клара при необходимости освоила бы его тоже, вот только оно ей было ни к чему. Пока ходят ноги, пока Клёпа бежит подпрыгивая рядом, на рынок она ходить будет с радостью. Вспомнила обо всем этом и уже захотелось утречком сходить за покупками (сбегать уже не получится). На завтрак ее ждала чашечка вкуснейшего кофе и два яйца всмятку — вполне достаточно для первого утра в теплом любимом доме.

4

Сейчас Клара немного осела, а в юности была чуть повыше, с густой и тяжелой рыжей копной и рано появившейся грудью. Она росла как-то непропорционально ее хрупкости, но один плюс в этом определенно был. Вы, конечно, подумали о внимании мальчишек? Нет, эти радости дошли до нее гораздо позже. На нелюбимом уроке физкультуры, когда нужно было отжиматься и коснуться грудью пола, у нее это выходило гораздо легче, чем у других. Вот такими были ее плюсы.

Клара, ребенок войны, плохо помнила годы лишений и возвращение контуженного отца домой. Он вернулся, когда ей было пять, а Милке и того меньше — три года. Все тогда жили одинаково, и они не считали это за трудности — обычное послевоенное детство. Бегали во дворе, горбушку хлеба, посыпанную сахаром, воспринимали как деликатес, пробирались в чужие сады за фруктами, играли всем двором в прятки, а мальчишки гоняли в футбол. Благодаря папе, они носили русскую фамилию и никогда никаких сложностей с национальностью мамы не знали.

Однажды, уже в средней школе, она услышала в свой адрес «а, вот эта рыжая евреечка!» Сказано это было с теплотой и без всякого неприятия. Она на миг остановилась. О себе она никогда так не думала, себя как еврейку не идентифицировала. Все ее одноклассники были детьми из разных семей, удивительным сплетением разных национальностей. Никто не разделял соседей по национальному признаку. Люди были хорошие и плохие — и не больше. Клара впервые задумалась о том, кто она и какого рода-племени. Она даже не обиделась, просто стала смотреть в зеркало чуть более тщательно и с интересом, стремясь разглядеть в себе мамины черты, схожесть с ушедшей бабушкой, чья фотография висела на стене рядом с дедушкиной.

В школе к ней обращались по имени, а с прозвищем она свыклась позже. Все ее друзья звали ее почти так же: Рыжая, Рыжуха, Рыжуля. И в этом ничего оскорбительного она не усматривала. Своими волосами она всегда гордилась, а когда в художественном кружке узнала про картины Ботичелли, стала даже гордиться еще больше своей схожестью со знаменитой «Весной». В ее детстве от обнаженных фигур, даже на картинах великих мастеров, стыдливо отводили глаза, так что она видела на полотнах великого итальянца только стекающиеся волной рыжие волосы, главное богатство героини, и триумфальное шествие весны.

В начальной школе учительница Тамара Тимофеевна однажды, стоя у доски с указкой в руке, рассказывала о том, что они живут в огромной богатой стране, где рука об руку трудятся люди разных национальностей. Дело было накануне майских праздников и на большом плакате шли рядом на демонстрации трудящиеся в национальных костюмах. Тамара Тимофеевна, водя по плакату указкой, объясняла: «Вот идет украинский парень, рядом — девушка-узбечка, грузин в папахе, молдаванин, русский, а еще в нашей стране живут татары, таджики, белорусы, евреи и многие другие. Мы этим гордимся, потому что в разнообразии и единстве и есть наша сила».

Клара тогда даже не моргнула. Грузинский мальчик Давид покраснел, а девочка по фамилии Демьяненко стукнула соседа по голове книгой в ответ на его глупую реплику. Клара даже не подумала, что речь идет о ее маме, и ей нужно тоже как-то реагировать: гордиться, стыдиться, краснеть. Она, конечно, спрашивала, почему ее дома зовут иногда Хаей, Хаечкой или Хаюсей, а мама также спокойно ей объяснила, что на языке ее бабушки это и есть Клара. Девочка осталась объяснением довольна и просила маму только не называть ее так на улице, при подружках. Просто не хотелось объяснять эту историю всем и каждому. Знала, что мальчишки могут склонять ее домашнее имя по-своему, на свой грязный лад. Так и уговорились: Клара, Хая, Хаюся, Рыжая, Рыжуля. Один из двоюродных братьев звал ее «девочка-осень». «Весна» Ботичелли ей нравилась, конечно, больше, но и «осень» звучала совсем даже неплохо.

Что-то Клара от родителей, наверное, слышала, но в их доме политику никто и никогда открыто не обсуждал. Однажды — Клара это запомнила не потому, что сказала что-то неприличное, а из-за несвойственной маме резкости — она во время подготовки к отчетному концерту в Доме Культуры вдруг сказала, указав на портреты членов Политбюро: «Ой, и здесь их повесили! Зачем так много?» Мама, женщина мягкая и кроткая, резко дернула Клару за косу, которую сама же только что заплетала. Клара поняла, что это значит «молчи, не говори лишнего», но было так больно, что у нее едва не брызнули слезы.

В старших классах она поняла, что бывает иначе. Их с Милкой подружка, живущая по соседству, как-то рассказала, что очень любит бывать у своей тети в гостях, особенно оставаться с ночевкой. Дом был творческий, супруги работали в газете, играли на гитаре, по вечерам собирали гостей. Если тетя оставалась довольной получившейся статьей, то утром устраивала не просто завтрак, а настоящее пиршество: пекла свои знаменитые оладьи с яблоками, доставала сметану, припрятанный для особого случая джем, заваривала чай и созывала всех к столу. Так вот, Зина говорила, что самое ее любимое воскресное утро и субботний вечер состоял из запахов, доносящихся из кухни, скворчащего масла и звуков радио. Глушилки мешали все расслышать так, как того хотелось, но дядя очень старался, настраивая радиоприемник. Что такое «глушилки», сестры не знали — Зина в свою очередь удивилась их наивности. Она и сама-то понимала плохо, но в целом имела представление о том, что пытаются расслышать ее родственники.

Такой вариант в родительском доме Клары бы не прошел. Папа был убежден, что они живут в самой лучшей стране мира, верил в торжество коммунизма, состоял в партии и, когда в семидесятых кто-то из маминой родни уволился с работы и засобирался за кордон, отец твердо и четко выразил по этому поводу свою позицию: «Это предательство! Уезжать из самой лучшей страны в капиталистическое государство, где бесчинствует военщина, — это не входит ни в какие рамки! Я с ними общаться не собираюсь и тебе запрещаю! Чтобы их ноги не было в моем доме!»

Клара тоже этого не понимала. Как можно решиться и бросить все?!? Слышала только мамины слова о том, что такой отъезд — это маленькая смерть. Папину резкость в семье всегда объясняли контузией — такой ответ мог разъяснить многое. Девочки его любили, но и боялись, ко всем вопросам поначалу подходили к маме. Она готовила почву и уговаривала отца. Такая модель семьи Кларе не нравилась, у нее перед глазами образовался другой пример. Тогда, в свои десять-пятнадцать лет, глядя на пару, которой она восхищалась, она решила, что у нее будет так же. Те, кто знал Клару не с раннего детства и не имел представление о ее родителях и семье, спрашивал, получилось ли у нее. Смогла ли она создать семью по образу и подобию той, которой восхищалась? Нет, отвечала Клара, не вышло. Ничего не получилось. Но в каждом из своих браков она была счастлива. Пусть и недолго.

В тревожное для каждого родителя время Клару бросало и метало из стороны в сторону. То она мечтала о сцене, то грезила медициной, то стремилась в торговлю. Снабжая нарисованными деньгами всех соседских детишек, еще в детстве она устраивала магазин, в котором в ход шли все заготовки, начиная от коллекции открыток и фантиков и заканчивая принесенными из дома конфетами и печенюшками. Вместе с Милкой она лечила игрушки, выписывала им корявым почерком рецепты, а в Доме Культуры уже лет с десяти танцевала на сцене, мечтая посвятить свою жизнь искусству.

Пока мама, как и многие другие женщины того времени, думала лишь о том, как накормить семью и утешала себя тем, что скоро трудности закончатся и можно будет без всяких продуктовых карточек купить все необходимое, Клара видела в тоннеле яркий дневной свет. В детстве все воспринимается гораздо легче. После войны крошечный просвет после тревожной и унылой череды дней расширился, все жены только и молились о возвращении своих мужей домой и сосредоточились на ожидании. Кларин отец вернулся после контузии домой и сразу же устроился на работу. Руки у него были золотые, мужчины после войны ценились на вес золота, они восстанавливали пришедшее в упадок хозяйство, строили, красили, мастерили. Тогда же обнаружилось, что красивый и статный отец заглядывается на других женщин, а, может быть, и они на него, но Клара, и уж тем более Мила, были слишком юными и беспечными, чтобы обращать внимание на чью-то другую жизнь, кроме своей собственной.

В Доме Культуры Клара нашла первый объект для своего девичьего внимания. И это был совсем не красивый вихрастый мальчишка, как можно было бы подумать. Фаина Михайловна или просто Фаечка, как называла ее всю жизнь Клара, вела у них танцевально-театральный кружок и давала всем желающим уроки музыки. Женщина она была необыкновенная! Таких Клара еще никогда не видела: маленькая, чуть выше одиннадцатилетней девочки, аппетитная, как сдобная булочка, с черными проницательными глазами и короткой стрижкой, но сколько в ней было женственности, игры, юмора! Каким она обладала вкусом! Ее одежда казалась девочкам замечательной, хотя все было перешито и переделано много раз. Фаина Михайловна впоследствии часто рассказывала, как перекрашивала платья, перелицовывала шубки, украшала старые туфли брошками, заклеивала трещины, перешивала шляпы. К счастью, у нее имелась подходящая подруга, то ли костюмер, то ли художник по костюмам, и какая-нибудь стеклянная брошь или шелковая лента всегда находилась в ее коллекции.

Фаина Михайловна строила образ из подручного материала, так же она переделывала девочкам костюмы для очередного выступления, и в темные и тяжелые дни ее оптимизм, музыкальность, чувство юмора и желание жить заражали всех вокруг. Девочки летели после школы в Дом Культуры на всех парах, едва успев бросить портфель дома и перекусить на ходу. Очень уж хотелось праздника, музыки и красоты!

Иногда помогать приходила Кларина мама. Муж категорически запретил ей работать — «занимайся девочками!» — да и образования у нее особого не было. До замужества и в годы войны Анна немного работала в детском саду, опять-таки за своими же детьми и присматривала, но, когда вернулся муж, она подчинилась. По словам Фаины Михайловны, лишние руки, способные держать иголку с ниткой, никогда не помешают, и Анна приходила перед выступлениями причесать девочек, подогнать костюмы, залатать дырки, но с Фаиной Михайловной они не сближались, слишком уж они были разными. Честно говоря, Клара не любила, когда мама приходила в Дом Культуры. Ей казалось, что даже своим молчанием она эту затею не одобряет, а на Фаину Михайловну смотрит с осуждением. Мама на самом деле считала это баловством, временным занятием. В том, что касается будущего Клары, они с папой рассуждали одинаково, мыслили в унисон, и танцы вместе с театральным кружком одобряли лишь в качестве детского увлечения.

Фаина Михайловна являлась для Клары необыкновенной еще и потому, что каждый вечер, и в снег, и в дождь, и в летние погожие деньки за ней приходил муж. Фаина Михайлова едва доходила ему до плеч, и это еще на высоких каблуках! Смотрела она на него снизу вверх, а он нежно наклонялся и умилялся тому, какая талантливая, умная, необыкновенная у него жена. Перед выступлениями и особенно перед постановкой спектаклей муж Фаины Михайловны тоже включался в работу: мастерил скромные декорации, переносил столы, расставлял стулья, старался быть полезным. Они обращались друг к другу ласково, говорили тихо, не прерывая, и было видно, как они любят друг друга, хотя в их-то преклонном сорокалетнем возрасте какая может быть любовь?!?

Восторг и удивление вызывало еще и то, что иногда по дороге домой они заходили в гастроном или в хлебный магазин и покупали что-то вкусное и сладкое к чаю. Клара удивлялась этому больше всего. Такое девочки встречали крайне редко, разве что на страницах книг или в кинотеатре. Потом пара медленно направлялась к дому, Фаина Михайловна что-то говорила, супруг шел пригнувшись, чтобы не пропустить ни единого слова. Он же вел жену под руку и нес в руках коробочку, перевязанную лентой.

Клара запомнила эту картину на всю жизнь: зимний снежный вечер, горящие кое-где фонари, темная мужская фигура в длинном пальто ведет под руку хрупкую женщину. Из-за высокой шапки он выглядит еще выше, она из-за отсутствия каблуков и того, что была в валенках, кажется совсем Дюймовочкой. «И у меня будет вот так же!» — говорила себе Клара, потому что эта пара очень отличалась от ее родителей. Резкий и авторитарный отец почти никогда и никуда не ходил с мамой, разве что на свадьбы или похороны родни. Такой нежности и единения, как у Фаины Михайловны и ее мужа, Клара никогда больше не видела. Ей, конечно, хотелось для себя именно такого женского счастья.

5

Мама зато прекрасно готовила. Конечно, не только фаршированную рыбу и форшмак, любимые блюда бабушки. Она пекла пироги и блины, варила варенье, делала самый вкусный в мире компот, ну а ее борщ вызывал восхищение даже у скупого на похвалу отца! Для него это было настоящее пиршество, праздник души. Узнав, что вечером его ждет наваристый борщ, он шел домой в приподнятом настроении и, едва переступив порог, принюхавшись, как та голодная собака, идущая на запах еды, начинал засыпать жену вопросами: «А борщ красный?», «А чеснок есть?», «А про сметану не забыла?!?», «Хлеб! Какой купила хлеб?!?» Успокоившись и узнав, что борщ краснее не бывает, чесночок зеленый, свежий и хрустящий, сметана куплена на рынке и такая, что ложка в ней стоит и не движется, а хлеб самый что ни на есть подходящий — бородинский, украинский или рижский, — отец садился за стол и потирал руки в предвкушении.

За пару часов до его возвращения мама посылала девочек за хлебом. Ароматная, еще теплая и невероятно вкусная буханка являлась таким соблазном, что иногда домой хлеб попадал в довольно жалком виде и приходилось вновь идти в магазин. Отец такого отношения к хлебу не одобрял!

К спиртному он относился очень спокойно. Скорее, рюмочка водочки или леденящее нёбо пиво шли для него в аккомпанементе к достойной еде. Какая может быть вобла без пива? Что освежит и утолит жажду лучше, чем «Жигулевское» в летний день?

Так вот, водочка шла в комплекте с самым красным и наваристым борщом, они составляли неразрывный союз, гармоничный дуэт, и мама это, конечно, знала. В их доме спиртное могло хранится долго, пока не представится повод, пока не соберется хорошая компания, пока мама не приготовит что-то, очень отцом любимое. Маленькая Клара помнила, как отец сердился, если пиво забывали положить именно в морозилку. Так и говорил: «Пиво должно быть очень холодным! Вы этого не понимаете! И чтобы небо, небо обжигало!»

Водочку мама наливала в пузатый графин, накрывала крышкой, заканчивающейся прозрачным кругляшком, ставила рюмочку, похожую на младшего брата граненого стакана, а борщ в самой глубокой тарелке дымился в ожидании отца. Рядом на блюдечке лежал тонко нарезанный черный хлеб и острые стручки молодого зеленого чеснока. Осенью и зимой он заменялся двумя-тремя зубчиками, рядом ставились соль и перец в белых глиняных столбиках, и отец с удовольствием приступал к еде. Потом, конечно, благодарил, просил добавки. Все в семье знали: если дома борщ, то второго не надо. Отец никогда одной тарелкой не ограничивался. В последнюю очередь поедал куски мяса, и с блаженством откидывался на спинку стула. Надо признать, что маму он приглашал тоже, наливал ей пару рюмочек, потому как в одиночку пьет только известно кто, а такой стол требует душевной компании. Отец добрел, брал любимую газету, спрашивал, как дела у девочек, и шел отдохнуть часок после рабочего дня. «Нужно соснуть немного», — говорил он и через часик возвращался на кухню за чаем. Борщ улегся, утрамбовался, появилось свободное местечко и для чая с вареньем.

И на второй день отец шел домой с подъемом. Все неприятности на работе, все трудности длинного дня отступали на задний план. Он ел, смаковал, блаженствовал и утверждал, что на второй день борщ еще вкуснее, а вот на третий день уже грустил. Только войдя в дом, спрашивал: «А борщ еще остался?» Мама никогда не готовила больше, чем на три дня, да и кастрюлей у нее таких не было. «Если женщина дома, всегда должна быть свежая еда», — так говорила бабушка. А отец недовольно хмурился, узнав, что осталось только на одну тарелку. На третий день мама уже готовила что-то новое, и девочки ели суп с обязательным вторым блюдом. Борщ доставался только отцу, и он прекрасно знал, что на третий день его уже почти не оставалось, а все равно надеялся. По его словам, после такого вкусного борща да с двумя рюмочками водочки из запотевшего графина жизнь становилась краше, появлялись новые силы для завтрашнего дня.

Когда Клара слышала, как говорит бабушка, ей казалось, что это особенности ее речи. Что ни слово — то прибаутки, смешные добавления, странная интонация. А потом со временем стала встречать и других, говорящих так же. В окрике на улице, в разговоре на рынке она видела бабушку или ее возможных родственников. За бабушкой можно было записывать! С таким вдохновением она говорила о еде, что нечто подобное Клара услышала в телевизионной программе про итальянцев, начинающих любой разговор с вопроса о том, что же ел их собеседник и было ли вкусно.

Бабушка готовила форшмак по собственному усмотрению и очень любила за то рассказывать. Сиди и записывай, внимай и запоминай — большего и не надо. Она же посоветовала маме для того, чтобы борщ был еще краснее, еще ярче и острее, разделить свеклу на две части. Лучше, конечно, взять сразу две. Одну, поменьше, пустить на зажарку вместе с другими овощами, а вторую — сварить и отложить до нужного часа. Когда борщ уже будет почти готов, отварную свеклу нужно потереть на терке и вместе с кровавым соком бросить в борщ. Это даст ему такую яркость, такой неповторимый цвет, что можно заглядеться. Покипит пару минут, добавь петрушку и оставь еще на минуту. Стебельки у нее жестковатые, лучше дать ей побыть в кипящем бульоне. Этот секрет и еще пару других успешно хранила и Клара, и Милочка, а все мужья Клары, единственный и неповторимый Милкин Яша борщ их семейный боготворили.

Ах, да! Бабушкин форшмак! Он требовал много труда и хлопот, но на выходе получалось очень вкусное блюдо. За день до начала следует замочить целый мякиш белого хлеба в молоке или — совсем уж буржуйство! — в десятипроцентных сливках. Корочки оставляем на потом. Мякиш пусть лежит в холодильнике. Когда придет его время, нужно перемять его толкушкой в однородную массу. Днем варим четыре яйца. Не забываем менять горячую воду на холодную, чтобы яйца легко чистились. Селедка — это отдельная история. Никакой магазинной, в пластике. Только рыбный отдел на рынке. Селедка должна быть бочкового соления. Бабушка не жадничала, брала всегда две или три рыбины, старательно очищала от косточек и кожицы и нарезала средними кубиками, потом резала лук, мучилась, рыдала, но измельчала мелко. В толченый хлеб добавляла лук и селедку, крупное яблоко и яйца натирала на терке, следом шли два плавленых сырка и базилик. Для рыбы предпочитала зеленый, а для мяса — фиолетовый, с более ярким ароматом. Полученную массу бабушка перемешивала в салатнике, накрывала другой тарелкой и отправляла отдохнуть на часок другой в холодильник. А потом — здесь самое интересное! — отламывала кусочек от тех самых оставшихся хлебных корочек, зацепляла им немного форшмака и с аппетитов прожевывала. А масло здесь лишнее, бабушка его не любила! И без него слишком жирно!

Папа тоже очень уважал этот рецепт и говорил, что теща знает толк в еде. У мамы была одна дурная привычка, о которой она в присутствии папы забывала. Он однажды посмотрел на нее строго-строго, когда она ела рыбьи глаза, очищая селедку, так глянул, что она едва не поперхнулась. Хотя чего там сердиться, ведь папин брат, дядя Петя, обожал, например, куриные попки. Ел их смачно, с аппетитом, и все знали за семейным обедом, что это «лакомство» нужно оставлять ему. У каждого свои странности…

Девочки переняли много семейных рецептов, но маму перещеголять, конечно, не смогли. Время стало другое, Клара и ее сестра не хранили так преданно семейный очаг, не ухаживали столь трепетно за мужьями. Они работали, суетились, все время куда-то спешили, и бабушкин форшмак готовили крайне редко, по большим праздникам, но в одном Клара не отступала от женских традиций их семьи: селедка должна быть только бочкового соленья, как и капусточка, мясо лучше покупать у знакомого мясника, сметану и овечий сыр — у проверенных лиц! А Боря что-то говорит о доставке продуктов из соседнего супермаркета! Молодежь!.. Что с нее взять?

Когда подошло Кларино время и нужно было выбирать дорогу в жизнь, папа категорически отверг все пляски в Доме Культуры, все эксперименты с театральным кружком и изрек фразу, которую Клара помнит до сих пор так, будто это было вчера: «Подходящей специальностью для женщины является та, которая позволяет ей ходить в белом халате!» Как-то так. И никаких полутонов! Медсестра, врач, воспитатель в детском саду, повар наконец! Разве мало в нашей стране серьезных и достойных профессий?!?

Клара не то чтобы была против, просто ей не нравилось, что ее лишили права выбора, ограничили рамками. Куклам она давно выписывала лекарства и направления на анализ «мотчи» и «калла», бедных щенков и котят спешила поместить на кровать и укрыть одеялом, пока в комнату не влетала с криком мама. Женщины в их семье прекрасно готовили, и им с Милкой это нравилось тоже, но чтобы стоять у плиты целый день! На такое она не подписывалась! Стать врачом Клара тоже была не готова: брезглива была до крайности, не выносила грязи и нечистот. Где-то в глубине души ее звала тяга к сцене, но она сама понимала, как все будет непросто. Клара повозмущалась для приличия, поспорила с отцом, послушала советов матери и выбрала фармацевтический. И никогда, кстати говоря, об этом не пожалела. Для папы появился обязательный белый халат, а для Клары — возможность работать с людьми, где-то ощущать себя врачом, ведь большинство наших людей хотят получить совет, не приходя на прием в поликлинику, но главное, что в годы дефицита и в последующее за ним непростое время перестройки, особенно став заведующей, Клара ощущала свою значимость, знала всех, кто работал на хлебных местах, а они в ответ знали и уважали ее, потому как в любом доме болели дети, доживали свой век родители, хандрили жены, теряли свою силу мужчины, а во всем этом помочь им могла только Клара, Клара Васильевна, заведующая аптекой.

6

Ночью погода окончательно испортилась. Под утро из-за той далекой черты, что виднеется на горизонте, вырвалась снежная буря. В страхе зашатались деревья в саду, в ужасе залаяли уличные собаки. Белая косматая снежная пена легла поверх холмов, домов и деревьев, время от времени сгоняемая сильными потоками ветра. Такое в их тихом городке встречается крайне редко и длится недолго.

Густой иней посеребрил поля, припудрил оставшуюся траву и деревья, мороз тонким ледяным лаком затянул морщинистые лужицы и пруды. Проснувшись утром, Клара увидела из окна белую зиму. Тонкий слой снега покрыл давно опавшие и слежавшиеся на тропинках листья, почерневшую траву, и наступил тихий безоблачный день. Успокоились и деревья, бесшумно роняя снежок, успевший зацепиться в то время, пока бушевала снежная буря. В течение дня иногда сыпал снег, белые мухи кружились в неведомом танце и нехотя опускались на землю. К вечеру все вокруг побелело, очистилось, и Клара предвкушала радость Клёпы от поздней вечерней прогулки.

Днем она все-таки решила сходить на рынок. Для этого пришлось нырнуть с головой в кладовку и отыскать теплые сапоги. Их толстая подошва спасала от наледи, к ним в комплекте прилагалась теплая куртка с отличным глубоким капюшоном. Пальто и шубки для такого случая не годились, их Клара выгуливала по другим случаям. Покормив Рябушку и Клёпу, она засобиралась в путь. Оставалось только вывести малыша на короткую прогулку.

Увидев снег, он по привычке обрадовался. Это был пес, который легко находил себе развлечение сам. Пристроившись пару раз к забору и соседнему дому, он принялся подпрыгивать и ловить снежинки. Он падал, переворачивался, кружился, веселил себя сам. Клара поулыбалась и, пообещав ему долгую вечернюю прогулку, повела разочарованного песика домой.

Утром прислал сообщение Боря. Она ответила, что чувствует себя прекрасно и как раз собирается в аптеку. Клара давно лечила себя самостоятельно. Прочтя назначения двух или трех врачей, она садилась за планшет и принималась за исследование. Она не работала по специальности уже лет десять, но знала многое из того, что происходит в фармацевтическом бизнесе. Она легко находила препараты значительно дешевле тех, что ей рекомендовали, и покачивала головой от нынешних цен. Только подумать! Молодые мамаши переплачивали за вкусную микстуру от температуры и кашля, хотя основной компонент скромно лежал на соседней полке, стоил копейки и был отлично известен любому фармацевту. Такая же ситуация происходила и с ее лекарствами. Боре, понятное дело, она ничего об этом не говорила. Он считал, что препараты нового поколения гораздо лучше старых, и ратовал за них так же, как и за доставку еды из супермаркета.

Клара мельком спросила о здоровье Яши, получила успокоивший ее ответ, передала ему привет и пообещала перезвонить через пару дней, как только приведет седую голову в порядок. Видеозвонки она не любила всей душой, но ради Бори готова была потерпеть.

На душе неприятно засвербило, как только она задумалась о Яше, но думалось ей недолго. Скоро она встретила старую знакомую по пути на рынок. Легкий и ничего не значащий разговор отвлек ее от тяжелых мыслей. Женщины поговорили о здоровье, ночном урагане и бесконечной зиме. Клара помнила год, когда ей было лет тридцать или тридцать пять; на женский праздник пошел густой снег, все ее планы на вечер едва не нарушились. Теперь она не ждала многого от природы. Она могла быть счастливой в любое время года и не позволяла снегу, дождю или кому бы то ни было испортить ей настроение.

В то время она ненадолго осталась одна и случайно в компании друзей познакомилась сразу с двумя парнями, оказавшимися школьными друзьями. Один лучше другого, но по-настоящему сердце не тронул никто. Оба распушили хвосты, как павлины, и, стремясь перещеголять друг друга и одержать победу в этом поединке, выложили сразу все козыри на стол. Один как бы между прочим упомянул об отце и его заграничных командировках — в те времена это сулило множество радостей жизни, начиная от красивой одежды и заканчивая разными перспективами. А второй был очень хорош собой и тоже перспективен, работал в райкоме комсомола и уже обладал большими возможностями. Клара бы вычеркнула этот эпизод из памяти и никогда бы не вспоминала, если бы не серая искусственная шубка, казавшаяся тогда роскошной, сиреневое немецкое платье и серые сапожки на тоненьком каблучке, которые ей пришлось надеть в тот свежий мартовский день.

Каждый из ребят вел свою игру втайне друг от друга, а они были близкими друзьями, и Клара решила наконец поставить точку в этой щекотливой ситуации. Никому из них не давая никаких надежд, она назначила встречу. Оба воодушевились и, как выяснилось впоследствии, придумали друг для друга неотложные дела, явившись в нужное время с букетами гвоздик в руках. Клара грелась в магазине напротив, делая вид, что рассматривает белье, и вышла как раз в тот момент, когда эти двое смотрели друг на друга с удивлением и недоумением. Никто из них на Клару тогда не обиделся. Они погуляли по улочкам старого города, замерзли окончательно и зашли в какой-то кафетерий, где выпили чай с пирожными. Прохожие с интересом посматривали на рыжую девушку с цветами, идущую в сопровождении двух молодых красавцев. Кларе это, конечно, льстило. На этом та история закончилась, так и не получив развития, но, помня тот день и свои ощущения, Клара больше не строила планов на женский день. Знала: погода может приготовить самый неожиданный сюрприз. Хотя, конечно, в тот день она была счастлива, потому что чувствовала себя молодой, красивой и дважды желанной.

И все-таки Яша не выходил у нее из головы, как бы она этого не хотела. Она знала это свое качество и всегда старалась решить проблему по мере возможностей сразу, не откладывая на потом. Носить что-то с собой было гораздо труднее, чем разрешить любое недоразумение. Но эта их с Яшей ссора недоразумением не была. Скорее, эта история длиною в жизнь имела далекие и мощные корни.

Успокоившись на время и облачив старшую дочь в белый халат, отец через года три, когда Клара училась на третьем или четвертом курсе, решил устроить ее счастье. Как-то удивительно вовремя на горизонте возникла мамина старая приятельница Циля со своим прекрасным сыном-математиком. Клара помнила ее с детских лет, с той самой поездки во Львов, которая осталась в памяти, потому что была первым самостоятельным (имеется в виду без родителей и Милки) выездом из дома, из семейного гнезда.

Циля была некрасива, высока и очень образованна. «Умная жена — горе в семье», — говорил папа. Она носила ужасные тяжелые очки и невыразительную одежду. Женщина трудилась в заводской газете редактором. Газета (то ли «Гудок», то ли «Советский рабочий») выходила раз в неделю, все остальное время Циля готовила материал о передовиках производства и их трудовых подвигах, рассказывала о новостях и интересных людях. Конечно, еще ей приходилось помогать в организации новогодних елок, первомайских и ноябрьских демонстраций, оформлять стены в главном корпусе и иногда возить, вернее, сопровождать, детей сотрудников на экскурсии. Кто-то тогда заикнулся об этой поездке и Циля с радостью согласилась (у нее имелся и какой-то свой интерес: хотелось, кажется, повидать дальнюю родню во Львове). Каким таким образом Циля предложила мамочке взять с собой Клару, никто уже и не помнит, но Циля обставила все очень удачно, представив рыженькую своей племянницей. Клару на удивление отпустили, взяв с Цили обещание не спускать с девочки глаз, поселить ее рядом в поезде и в общежитии. Женщина обещание сдержала, и Кларе пришлось делить с ней и с еще одной девчонкой комнату, ложиться в десять спать, тогда как другие наслаждались разговорами до утра, пили чай с бубликами и утром еле просыпались на экскурсию.

Взять с собой в комнату сына Циля не могла. Все было строго: девочки — направо, мальчики — налево, но за Яшу можно было не волноваться. Его можно было оставить в любом месте на несколько часов и потом благополучно забрать — он этого мог и не заметить, если при нем была книга или журнал «Наука и жизнь». Крупный щекастый увалень, очень спокойный и неповоротливый, послушно носил шапку и шарф, хорошо ел и ничем не огорчал маму. Клара тогда в свои тринадцать-четырнадцать лет уже заглядывалась на мальчиков, но, понятное дело, не на таких. Кучерявый Яша с журналом «Квант», выглядывающим из кармана, в поездке почти ни с кем не разговаривал, мама за него могла быть спокойна. Мальчик рос послушный, на аппетит не жаловался и много читал — это ли не радость для одинокой интеллигентной матери?

В поездке Кларе понравилось все, кроме контроля и назойливого внимания тети Цили. Она вообще рассматривала девочку пристально и с тайным интересом. Была одна постыдная сцена в бане и еще один эпизод с постельным бельем, за которые Хаечка особо переживала, но никому о том не рассказала, а потом подзабыла и выбросила из памяти.

По-настоящему купались за десять дней дважды. Оба раза их водили в баню неподалеку. Во время каникул учащихся разогнали по домам и вели в общежитии небольшой ремонт. Приезжим выделили полэтажа, а душевые располагались этажом ниже — как раз там, где шел ремонт. Баня представлялась Кларе адом, она никогда и не при ком, кроме мамы и сестры, не раздевалась, но тут уж никуда не денешься. Чистоту она любила больше, чем неудобства. Циля, высокая и костлявая, с аппетитом рассмотрела Кларину выдающуюся грудь, копну рыжих волос и осталась очень довольна. Клара пыталась спрятаться за тазиком, но куда тут денешься с подводной лодки?

Второй эпизод, скорее конфуз, случился с постельным бельем. Клара, как ни старалась, его испачкала. Спать старалась ровно, пристроила нужные приспособления, — как не повезло, что все совпало с поездкой! — но утром к своему ужасу все-таки обнаружила пару алых пятен на белом полотне с бирочкой. Была бы в комнате с девчонками, застирала бы все в туалете незаметно, но от пристального взгляда Цили спрятаться не удалось. Сгорая от стыда, Клара выслушала совет (под холодной водой застирать хозяйственным мылом) и удивилась, что и этот постыдный эпизод вызвал у маминой приятельницы на лице радостную полуулыбку. «А если пятно останется — волноваться не стоит, они все равно будут сдавать белье общим порядком и где чье никто не узнает», — успокоила Циля. К счастью, так и случилось, вот только, кроме Клары, неприятность произошла с еще одной девочкой. Она о хозяйственном мыле ничего не знала, и когда пересчитывали постельное белье, Клара слышала, как завхоз кричала: «Кто это здесь фонтанировал, как Фонтан Дружбы Народов?!?» Клара готова была провалиться на месте. По умолчанию и она получила свой выговор.

Кто же знал, что Циля уже тогда заботилась о будущем Яшеньки и тихо радовалась, что нашла «свою» девочку, неиспорченную, здоровую, спелое яблочко, которое еще успеет налиться соком и обзавестись румяным бочком. Пусть пока повисит на родной ветке, научится, как вести дом, получит образование, а потом мы ее сразу и заберем. Родители тоже будут, конечно, рады отдать дочку в такие хорошие и надежные руки.

На несколько лет Циля выпала из Клариной увлекательной жизни, несущейся хороводом, в которой было так много интересного. После поездки тетя Циля попросила девочку написать небольшой отзыв, несколько предложений, а она потом все поправит сама. Нужно было, чтобы об этом написали дети — тепло, с благодарностью, с энтузиазмом, по-пионерски задорно и весело. Клара что-то там нацарапала, Циля облагородила, и статья, вполне себе приличная, под названием «Десять счастливых мгновений» вышла в заводской газете. Дома Кларин «успех» приняли равнодушно. Журналистика для родителей была представлена образом курящей одинокой и некрасивой Цили, которая категорически не носила белый халат, так что такого женского счастья нам не надо. Так, вероятно, решили родители.

7

Циля с сыном снова появилась на горизонте аккурат в нужное время. Клара похорошела, превратилась в аппетитную молодую девушку, успешно зарекомендовала себя в институте, и ей уже предложили небольшую подработку на кафедре. Обед явился для девушки неожиданностью. Циля в ее воспоминаниях была нераздельно связана с той самой поездкой во Львов, потом канула в бездну, а о Яше Клара и думать забыла. Толстый мальчишка с журналами в руках, жующий то пирожок, то ватрушку, вытянулся, постройнел, превратившись в строгого юношу. Всплыла та картинка в общей бане, Цилин интерес, ее заступничество и покровительство, и Клара ошалело уставилась на тех, ради кого мама второй день стояла у плиты и готовила вкусности. Циля радостно голосила, восхищаясь красотой сестер, щедростью хозяев и убранством стола. Отец тоже выглядел оживленным, задавал Яше вопросы, из коих выяснилось, что молодой человек, скорее похожий на старичка в старомодном костюме и рубашке, застегнутой на все пуговицы, учится на физико-математическом факультете и мечтает заниматься наукой. Это единственное, что его по-настоящему вдохновляло. Циля поделилась новостями о том, что в заводской газете она больше не работает, теперь служит корректором в одном издательстве и давно мечтает о внуках.

— Больше всего я счастлива как мать, — говорила поседевшая Циля, рассматривающая девочек сквозь толстые стекла массивной оправы. — Счастлива будет та девушка, которая станет женой моего сына.

Тут Клару прожгло первый раз. Она наконец поняла, к чему разыгрывается весь этот спектакль. Отец с матерью были, похоже, в восторге от такого прекрасного юноши, а Клара, взрослая грудастая девица, сидела как послушная марионетка и наблюдала, как на глазах веселеет подвыпивший отец. Яша на все реагировал вяло. Относя на кухню посуду, Клара не удержалась и все-таки заглянула в карман его пиджака: была уверена, что увидит там математический сборник, но этого не произошло. Яша оживлялся лишь тогда, когда его спрашивали про учебу и науку.

— Что же вы сидите, дети? — сказал отец после того, как мама разрезала свой фруктовый пирог и разложила всем по тарелкам. — Пошли бы что ли в кино!..

Яша нехотя поднялся, вынужденно согласился, и они обреченно пошли в ближайший кинотеатр. Ничем хорошим та прогулка не закончилась. Клара стала задавать горе-жениху неудобные вопросы, подсмеиваться над его покорностью и называть послушным сыном. Он слабо отбивался, довел ее до дома и ушел восвояси. Маме Клара выложила все сразу: с ним я умру от скуки! А тебе нужна вечная карусель? Какие в браке могут быть радости, кроме тихого, надежного и умного мужа, которым ты будешь гордиться?!? Циля сказала, что у него уже сейчас есть статьи в научных журналах, Яше предлагают остаться на кафедре и поступать в аспирантуру! Из вас получится такая красивая пара! Оба образованные, сильные, целеустремленные! Кто это здесь сильный? Он до сих пор не может оторваться от маминой юбки! А Циля тебе не враг! Она любит тебя и мечтает именно о такой жене для сына, как ты. Так и сказала: только Хаечка, только Хаюся!.. Неужели так и сказала? А что сказал ее сын? Что-то я не видела в нем никакого интереса! Подожди, доченька, мальчик стеснительный, скромный, ему нужно время!

Клара, конечно, время ему не дала. Она все решила в тот самый вечер, когда раскрыла коварные планы родителей. Ее обожгло во второй раз, потому что она заметила, как смотрит на Яшу Милка и как прислушивается сестра к их перепалке с мамой на кухне. Милка, совсем не математик, готовясь к выпускным и вступительным экзаменам, стала часто обращаться к Яше за помощью. Клара смеялась: была бы в доме фотография Цилиного сынка, Милка бы осыпала ее втайне поцелуями.

Мама предприняла еще одну безуспешную попытку «сблизить детей», но Клара упрямо стояла на своем, а Мила бросала пылкие взгляды на математика и краснела, когда старшая сестра ей подмигивала. Циля выглядела разочарованной: на выданье-то была Клара, да и она ей гораздо больше нравилась. Тихая и послушная Мила еще только хотела стать учительницей начальных классов, и все волнения были у нее еще впереди, но судьба уже была предначертана, Циля появилась в их жизни неслучайно, просто кто-то опрометчиво решил, что все делалось ради старшей сестры, а оказалось, что это ошибка.

Теперь эти воспоминания принадлежали только Кларе. И никто, кроме нее и Яши, об этом бы не вспомнил. Мила ушла в апреле два года назад, родителей давно уже на свете нет, а этот снимок летнего дня, высвеченный прожекторами памяти, где в центре их старого дома стоит накрытый стол и сидят ее родители, все еще живет перед глазами. Есть на свете только еще один человек, и это Яша, который может засвидетельствовать и подтвердить, что та жизнь, молодая и задорная, раздавленная временем, Кларе не приснилась, но они не разговаривают уже больше полугода, и шансов к примирению нет.

В детстве Клара считала, что сестра состоит из тела и доброты. Она, ее доброта, так и предлагала всем ею воспользоваться. Всегда старалась всем помочь, всех понять и оправдать. Даже улыбалась Милка всем без разбора, и старшей сестре это не нравилось. В детстве Милку она к себе не подпускала, нарочито демонстрировала, что их неполных три года разницы обнаруживают огромный провал, каньон, даже бездну, и потому друзья у них разные и интересы тоже.

Младшая к старшей тянулась, восхищалась ее умом, смелостью и яркостью. Милка имела свою приглушенную прелесть, акварельную красоту, и не обладала такой сбивающей с ног энергетикой, но ее семейная жизнь сложилась очень удачно — так всегда говорила сестра и подтверждали родители.

Они с Яшей не сошли с ума со скуки, были даже счастливы. Оба преподавали, каждый стал успешным в своей области. Милочка учила малышей, которых приводили испуганные мамы в первый класс. Яша всерьез занимался наукой, имел ученую степень, преподавал высшую математику и как-то незаметно для всех выучил два языка. Один ему как раз сейчас, на закате лет, и пригодился, а второй был необходим для выступлений на международных конференциях. Мила мужа любила и ему служила. Мамочка была права: Яшей можно было гордиться, и Боречку они замечательно воспитали, этого у них не отнять. Циля ушла, так и не простив Кларе того, что она отвергла ее мальчика, не оценила, и втайне наверное даже радовалась, видя, как бросает Хаю из стороны в сторону, как не ладится ее семейная жизнь.

Боречка вырос не таким книгочеем и математиком, как его отец. Он был, конечно, любителем всяческой словесности, но предпочтение отдавал художественной литературе. Мальчик, красивый, добрый и веселый, обладал могучим даром радости жизни, всегда отличался неиссякающим оптимизмом. Еще он имел способность очаровать всех и каждого, легко сходился с людьми, имел знакомых и друзей в самых разных сферах и после окончания института пошел в бизнес. Со школьной скамьи он держался двух-трех настоящих друзей — они и открыли в нужное время какой-то интернет клуб, закупили старые компьютеры и наблюдали, как денно и нощно молодые ребята просаживали карманные деньги, данные родителями на завтрак и на дорогу, играя в стрелялки друг с другом. Потом каким-то образом появился цветочный магазин, еще один клуб, и все вроде бы шло в гору, пока не грянул очередной кризис, и ребята потеряли очень много, если не все. Боря с семьей засобирался в путь, уверенный в том, что таких проблем в другой стране не будет. Ехал, конечно, не на пустое место, там его уже ждали друзья, новый проект, и Клара поняла, что о переезде племянник еще ни разу не пожалел. Хотя, зная Борю, можно подумать, что он оберегает тетку и выкладывает ей только хорошие новости.

Яша, всю жизнь посвятивший науке и преподаванию, всегда высказывал непонимание тому, что происходит. Глядя на сына с художественно зачесанными назад волосами цвета воронова крыла, спадающими набок, слушая его пламенные речи об очередных бизнес-проектах и уж тем более о переезде, Яша слушал, но не понимал. Откуда у таких уравновешенных и спокойных родителей, никогда не имевших ничего общего с торговлей и продажей, мог родиться такой предприимчивый сын?!? Покойная Циля всю жизнь любила только книги и белый лист бумаги, она радовалась простым вещам, жила по сути даже аскетично, как, впрочем, и родители Милочки, а Боря уродился в таких благоприятных обстоятельствах настоящим дельцом-предпринимателем. Родители не понимали тех сложностей и цифр, в которые их пытался вовлечь сын, и где-то в глубине души испытывали сложные чувства, начиная от некоторого разочарования (совсем чуть-чуть, ведь сын не пошел ни в журналистику, ни в науку) и заканчивая гордостью. Их непонимание не умаляло сыновьих заслуг, не лишало его аплодисментов.

Когда Яша сердился на сына и атмосфера в доме становилась непереносимой, он усаживался за свой рабочий стол и начинал думать о жизни. Лучше всего ему думалось с математикой, за решением задач, и однажды Яша все-таки откопал источник их бед. С гаснущим настроением он ходил по комнате, названной в семье уважительно «кабинетом», несмотря на скромные размеры, надеясь понять, где произошла ошибка и отчего их с Милочкой прекрасно задуманная жизнь пошла в неправильном направлении. Причина наконец была найдена, Яшу озарило: Боря пошел в Клару!

Первые годы, когда она скромно сидела в аптечном окошке и всем улыбалась, Яша ее хоть как-то терпел, но потом, когда доросла до заведующей, и могла все разыскать, достать, купить, позвонить в поисках дефицитных и редких лекарств в соседние области и даже в Москву, Яшу это стало выводить из себя. Он называл ее интерес к радостям жизни, к тряпкам, дефицитной мебели, украшениям, миксерам, утюгам и магнитофонам «мещанским атавизмом». Он старался избегать общения с Милочкиной сестрой и запрещал жене пользоваться добротой Клары. Он был уверен, что эти связи до добра не доведут, Клару не разоблачили только по везению, до поры до времени, а они прекрасно могут прожить без ее помощи и подачек!

Однажды Клара явилась к ним в дом накануне Нового года настоящим Дедом Морозом. Мила рассматривала сестру в дорогущей дубленке и в новых сапогах в ошалелом недоумении и восхищении; Яша, едва поздоровавшись, ушел в свой кабинет, но даже оттуда слышал, как Клара поставила на пол две тяжелые сумки и стала доставать шелестящие пакеты, коробки и свертки как раз для новогоднего стола. Мила рассматривала все с благодарностью, раскладывала по местам, щебетала, восхищаясь обновкам сестры, а потом совершенно на ровном месте получилась постыдная ссора, после которой Милочка плакала горючими слезами, Клара ушла, хлопнув дверью, а неблагодарный Яша метнул вслед уходящей свояченице палку дефицитной сырокопченой колбасы. Кому-то из соседей в тот вечер очень повезло, почти как той вороне из знаменитой русской басни.

Потом-то, конечно, помирились на каком-то семейном торжестве, но осадок все же остался. Клара, вспоминая об этом эпизоде, говорила, что в тот вечер подралась с несостоявшимся женихом. Она считала, что вся причина кроется именно в том ее давнем отказе. Мила думала о конфликте и всех сложностях как о недоразумении, а что на самом деле думал Яша, не знал никто.

Через месяц Милочке все же удалось убедить мужа приобрести импортную «стенку» и набор, состоящий из консоли, зеркала, двух пуфиков и люстры, идеально подходящих к их спальне. Все было, конечно, куплено благодаря связям сестры, как и в дальнейшем большая часть их мебели. Яша упрямился, но все же вынужден был согласиться. Клара о конфликте забыла, зарыла топор войны и пришла поздравить сестру с покупкой, прихватив бутылочку отличного коньяка и коробку шоколадных конфет. Мир был восстановлен, но он был худой, непрочный, шаткий, вот-вот готовый перейти в мелкие военные действия!

8

Клару и свояка очень сблизила долгая болезнь сестры. Клара знала: Яша не одобрял ее вечных поисков и многочисленных браков. У них с Милой была совсем другая модель семьи, но оправдываться Клара не собиралась.

После инсульта Милочка пролежала почти десять лет. Всю женскую работу и заботу о жене взял на себя Яша, который резко поседел, постарел и выглядел не на свои боевые шестьдесят с небольшим, а на все восемьдесят. Университет он не оставил и на время своего отсутствия нанял сиделку. Явление Клары он уже не воспринимал как бесцеремонное вторжение в их жизнь. Теперь его принципы отошли на задний план или он просто осознал, что одному ему не справиться, и они вместе с Кларой заботились о Милочке до самого ее ухода. Иногда приезжали доктора, слушали сердце, удивлялись тому, какая чистенькая и ухоженная лежит бабушка, качали головой, никаких прогнозов не делали и, взяв гонорар, уходили.

Яша, отчаянно нуждавшийся в общении, — Милочки ему очень не хватало — во время болезни жены и дальше взял себе за правило ежедневно звонить Кларе. Они подолгу беседовали, обсуждали, как спала сегодня Мила, говорили о новостях в мире, обсуждали растущие цены и портящуюся погоду, но было и еще что-то, что обратило их в сторону настоящих корней, и это не отъезд Боречки, тети Фиры и других родных и знакомых.

Яша стал потихоньку давать Кларе уроки, учить языку, и вот уже совсем скоро они могли здороваться, перебрасываться фразами, находить для себя новые праздники, погружаться в культуру предков. Клара всегда была очень сообразительной, и ей нравилось познавать что-то новое, а Яша оказался интересным собеседником, когда стал более сговорчивым и менее принципиальным. Клара с уважением относилась к его званиям и заслугам, и они на время поменялись местами: Клара стала ведомой, а он — ведущим, хотя всю жизнь она хранила в памяти того неуклюжего увальня с пирожком в руках и с журналом в кармане.

В Кларе все еще жил интерес к театру и музыке — школьные занятия в Доме Культуры не прошли даром. Открыв для себя интернет, она стала смотреть московские постановки, концерты, совершать прогулки, посещать музеи. Оказалось, что у них с Яшей есть общие фавориты, он тоже любил театр, но только классический, репертуарный, и они обсуждали это на равных, к большому удивлению Клары. Она подумала о том, что все их общение прежде было через Милочку и ради нее — легкий, ничего не значащий обмен фразами за праздничным столом. А Яша между тем за эти годы преобразился, а она этого так и не заметила, относясь с иронией к его научным занятиям и полному погружению в математику. Первое детское впечатление оказалось очень стойким, и хитросплетения, виражи собственной жизни не позволили ей взглянуть более пристально на нового члена их семьи.

После ухода Милочки они очень поддерживали друг друга. Боря тоже тяжело перенес уход матери. Он был к ней очень привязан и в последние годы относился к маме с особым трепетом, нежно, по-отечески. Теперь Клара и отец были самыми близкими для него людьми, кроме, разумеется, жены и детей.

Через пару месяцев Яша внешне восстановился полностью и вышел на работу. Они обсуждали это с Кларой несколько раз, она считала, что он поторопился, но Яша проявил настойчивость: ему было необходимо чувствовать себя нужным и востребованным. Он любил университет, считал математику основой всех наук, и студенты, несмотря на зрелый возраст преподавателя, не пропускали его лекций.

Клара уговаривала его отдохнуть, но дом был таким пустым и необитаемым, так оглушительно звучала тишина, что Яша не хотел там находиться большую часть дня. После университета он иногда заходил на обед к Кларе, они звонили Боречке, смотрели новости, старые фильмы, и ближе к вечеру он возвращался домой. Клёпа, поначалу не принявший гостя, со временем успокоился. Запрыгивал на просевший диван, укутывался в плед и тихо дремал между подушками. Жизнь пролетела кометой, родные ушли или разлетелись по всему миру, и эти двое встречались, чтобы в тайне порадоваться тому, что у них общие корни и много теплых воспоминаний.

Первое время Яша не мог найти себе место. В отсутствии Милы он весь разладился, все позабывал, ходил из угла в угол, не знал, за что ему браться. Очень уставал, садился в кресло, дремал десять минут, а потом снова вскакивал и начинал ходить по комнате, будто искал что-то, потерянное во времени. Милочка, даже не встававшая с постели, была центром его жизни. Ради нее имело смысл вставать, варить кашу, кормить ее, переодевать ее, одеваться самому. К ней он спешил с работы, чтобы отпустить сиделку. А теперь все вдруг потеряло смысл.

Клара была совершенно другой, но вместе с тем она напоминала ему о покойной жене. Будучи хорошо знакомой и даже родной, она с удовольствием подключалась в те разговоры, которые он хотел вести о Милочке. Ее не раздражала эта тема так, как могла бы, будь его собеседницей другая женщина. Кроме всего прочего, Клара была умна и легка. Своеобразна, конечно, но тут уж ничего не поделаешь.

В трудные времена Мила проявляла чудеса изобретательности в составлении меню из более чем скромных исходных продуктов. Это только Клара всегда снабжала себя по высшей категории. Яша, имея ученые звания и степени, отличался принципиальностью и ни на какие компромиссы не шел. Клара и сейчас готовила и жила на широкую ногу. Какая-то сумма денег у нее осталась после продажи родительского дома, что-то она накопила в хорошие времена и положила в банк по совету одного предприимчивого друга. У нее остались некоторые драгоценности, от которых она по мере необходимости избавлялась, что-то она получила как ребенок войны. До недавнего времени Клара трудилась. Не в аптеке, конечно, но подрабатывала распространителем театральных билетов. Это давало ей возможность бесплатно посещать концерты и спектакли и общаться с людьми. Племяннику она всегда делала дорогие подарки и как-то даже добавила существенную сумму для покупки новой машины.

Яша смотрел на нее с изумлением. Несмотря на возраст, назвать ее старухой ни у кого бы не повернулся язык. Все такая же хохотушка и хулиганка, с блеском в молодых и задорных глазах. А какое чувство юмора!.. Милочка была помешана на правильно налаженном питании, мыла, чистила и варила так, будто со дня на день нагрянет комиссия и проверит чистоту на ее кухне и калорийность приготовленной ею еды. Между супругами была глубокая гармония. С годами они даже стали друг на друга похожи, и все у них было безукоризненно: и чистота на кухне, и математические расчеты.

Клара, хотя и готовила пирожки и форшмак по рецепту матери, как и Мила, но имела на выходе совершенно иные блюда. Она могла бросить на печке суп и залипнуть перед телевизором, если программа того стоила. Дом был старый — войдя, вы сразу попадали на кухню, которая плавно переходила в большую комнату, без всяких стен и дверей. И хотя можно было вполне смотреть фильм из кухни тоже, Клара усаживалась на диванчике и совершенно отключалась от мира.

Если ей хотелось чего-то, что было вредно, она это себе немедленно позволяла. Хорошие копчения, кофе, красная рыба, дорогой коньяк, который она могла пить по чуточке целый месяц — «я слишком стара, чтобы отказывать себе в радостях жизни». После многих лет дефицита и скудости в магазинах наконец появились невиданные сыры, паштеты и соленья, хорошие конфеты в коробках, консервы и даже готовые салаты, и Клара покупала себе все, что хотела, даже пирожное и мороженое, не задумываясь о высоком содержании холестерина, сахара и о прочих вредностях. Она могла себя порадовать бокалом хорошего вина и парой бутербродов с дорогим сыром — а зачем такая жизнь, если ничего нельзя?!?

Мила была совершенно другой, и Яша, тоскуя по жене, вместе с тем получал удовольствие от общения со свояченицей, связанной с его покойной женой каким-то особым, невидимым на первый взгляд двуединством.

Милочка всегда держала себя в рамках: в школе, дома, даже в супружеской кровати. Клара была огненным ураганом, с которым Яша бы никогда не справился. Бог об этом знал заранее и не позволил им в юности совершить роковую ошибку. Мила, не способная слиться с коллективом в радости, в гневе или в энтузиазме, являлась полной противоположностью сестре, которая и сейчас, когда многие обращаются в сторону семьи, имела множество если не друзей, то хороших знакомых. Помнится, именно эта черта и наличие повсюду «волосатой руки» когда-то очень раздражали Яшу. В еще одном, кроме семейных рецептов, сестры были едины: они любили родителей безоговорочно. Мать боготворили, отца побаивались, хотя Яша знал, что старики были далеко не идеальными родителями.

Их сближение с Кларой было недолгим, в течение двух лет они виделись почти ежедневно, часто созванивались, и где-то далеко от дома Боря вздохнул с облегчением: дорогие его сердцу старики вместе и поддерживают друг друга. Уезжать и менять что-то на закате лет они оба категорически отказывались, так что Боря к этой теме возвращался очень редко. Отец прикрывался работой и тем, «кто же будет ухаживать за могилой мамы», а Клара говорила о питомцах и о том, что менять все уже поздновато. Одно досадное недоразумение опять развело стариков, но Боря об этом не знал. Он считал, что виновата во всем болезнь отца, хотя это было, конечно, не так.

Яша так и не научился ничего делать по дому. Мастерить, красить и клеить обои математик не мог и даже не пытался этому научиться или это скрыть. Для таких дел обычно приглашали работяг, а Яша, раздраженный шумом, даже уходил на время из дома. А Кларин дом постоянно требовал к себе внимания. «Старый, что тут поделать? Доживает век вместе со мной», — шутила хозяйка. На этот раз раскапризничалась газовая колонка, а без нее тебе ни горячей воды, ни вечерней теплой ванны. Что? Нельзя в таком возрасте принимать ванну? Особенно, если живешь одна? Ну что вы такое говорите? Я же не совсем дура! Рядом кладу мобильный телефон и входную дверь не закрываю на замок, Клёпа чужих все равно не пустит, а Сашу, чудную девочку, он любит! А пока хорошая еда, теплая ванна, Клёпа и Ряба только продлевают мне мои счастливые дни!

Пришлось для устранения неполадок пригласить-таки Гришу, последнего из ухажеров. Он прилетал по ее зову немедленно, хотя был еще тот прощелыга. Постоянно подбивая к Кларе клинья, Гриша был лет на десять ее моложе и очень настойчив, но денег за свои услуги брать не забывал. Клара проверяла: часто он брал даже больше, чем положено, и еще продавал ей собственных кур и кроликов, прикрываясь тем, что они соседские. Если было нужно, Клара могла закрыть глаза на очевидный обман: Гриша жил тяжело, помогал дочке, воспитывающей в одиночку трех девчонок.

В тот день она все очень хорошо рассчитала. Утром сбегала на рынок купить хорошей рыбы к обеду. Себя показать и продукты, конечно, купить. Продавец попался балагур и настоящий актер. Клара подбежала в своей курточке цвета бешеной фуксии и спросила, что, мол, здесь самое свежее и вкусное, пригодное к запеканию, а он возьми и ответь: «Самое свежее здесь, дама, я!» Клара рассмеялась, купила зелень, мясо, прекрасную рыбу, горячий хлеб, фрукты и сыр, хотя собиралась только за рыбой, и счастливо поплелась домой. Бежать уже не получалось, сумки тянули вниз, как у всякой уважающей себя хозяйки. С продавцом напоследок познакомилась получше, узнав заодно про эту рыбу все: как давно и где она плавала, кто ее поймал и когда, после чего бедняжку завернули в шершавую бумагу, бросили в пакет и уложили в плетеную корзинку. Ненадолго Клара застыла у прилавка мясника, наблюдая, как бережно и аккуратно он делает воздушный фарш и нежно нарезает тонкие стейки, но потом вспомнила, что к десяти должен подойти Гриша, что-то поменять, что-то почистить. Потом она примется за обед, который будет готов аккурат к возвращению из университета Яши. Любимая Милочкой рыба с мягким хлебом и со свежими овощами. Помидоры источали такой аромат, так зазывали своей крепостью и зеленой плодоножкой, что подвергать их термической обработке было бы преступлением!

Но что-то, как всегда, пошло не так. Гриша вымазался как черт, снял майку, в которой пришел. С колонки прямо в ванну сыпалась не переставая черная гарь, Клара хлопотала на кухне и подавала инструменты Грише, так и норовившему между делом коснуться ее некогда пышной и богатой груди. Работа затянулась, а входную дверь Клара так и не научилась закрывать, так что Яша явился неожиданным гостем для всех. Видел ли он, как Гриша шутил или стал свидетелем их чуть более откровенного разговора, но, едва успев войти, Яша сразу заторопился домой. Клара и не собиралась угощать этого хитрюгу обедом, а Гриша и не надеялся. Она так и сказала Яше: «Мой руки, скоро рыба будет готова». А он, пряча глаза, твердил, что ему пора и мешать он им не хочет. Ну ты подумай, какие глупости говорит взрослый человек с учеными званиями и регалиями! Сейчас этот мастер уйдет, как миленький, домой, вот только деньги за работу получит!

Вот тогда-то и все пошло не так. Клара увидела, как свояк снова спрятался в панцирь. Закрылся и перестал быть настоящим. Потом у Яши случился инсульт, и Клара носила ему обед в больницу, ежедневно его навещала и докладывала Боречке о состоянии отца. Болезнь сделала его еще более молчаливым, он говорил, что ничуть не боится ухода, будет даже рад, если его позовет к себе Мила. Яша сердился на Клару, все ему было не так, ее забота сердила, он раздражался по пустякам и ждал приезда сына. А потом они разругались мелко, постыдно, из-за какого-то пустяка, и больше не разговаривали. Яша перестал отвечать на ее звонки, а Клара не привыкла стучаться в закрытые двери. Уезжая с сыном, он едва выдавил из себя два слова, и то исключительно благодаря присутствию сына. Теперь о могилках заботилась Клара. Ну конечно, не она сама, а те, кому она регулярно платила. Яша об этом знал и был уверен, что она не оставит без внимания и могилку Цили. На работу ему больше не вернуться, так что его здесь ничто не держит.

Клара вспоминала о Яше с болью: как же глупо он себя ведет! Капризничает, как большой ребенок! Разве в их годы стоит упрямиться и сводить счеты из-за мелочей? Что им там осталось-то?

Она чувствовала, что Яше там плохо. Не было у него больше своего кабинета, пришлось оставить здесь все его любимые книги. Шумный дом, наполненный детьми, — настоящий кошмар для старого математика. Иногда накатывало желание позвонить и сказать ему все: «Какой же ты, Яша, дурак!» Но она не смела, не хотела опять делать первый шаг, боясь, что наткнется на стену равнодушия. А пока не позвонила — надежда на примирение все еще в ней жила.

9

У Клары уцелело много любимых вещей, хотя с некоторыми, конечно, пришлось расстаться в годы безденежья и кризисов. Положа руку на сердце, можно сказать, что плохо она никогда не жила. Не купалась в деньгах — это точно, но на необходимое, а также на приятные мелочи всегда находились средства.

Она вовремя рассталась с двумя длинными шубами, с каракулевой и с той, что сшита из нутрии. Они давили ее своей тяжестью (а раньше ведь этого не чувствовала!), заставляли иначе двигаться, важно себя нести, а этого ей уже было не нужно. Несколько хороших и добротных вещей она себе все же оставила, но с шубами рассталась легко, без сожаления.

Набрасывая по утрам уцелевшую старенькую дубленку с чудесным воротником, Клара выходила из тепла в ночь, чтобы вдохнуть свежего воздуха, послушать, как трескаются от мороза деревья в ее саду, как опускается до самой земли перегруженная снегом сосновая ветвь. Один прыжок вороны приводил в движение весь механизм, и ветки шевелились, сыпались снежные комья, а птица уже летела к другому дереву, чтобы запустить еще один механизм, на прощание махая крыльями и громко каркая. Неподвижные белые фигуры елей имели причудливые формы, и Клара радовалась, что теперь у нее есть время на такие неспешные наблюдения.

Скоро и она растворится белым облачком в пространстве, расцветет весной солнечным ярким одуванчиком, заставляющим даже в пасмурную погоду поверить в солнце, потемнеет в нужное время и уляжется разноцветным ковром в осеннем парке. Какой-нибудь любопытный карапуз сдует белые пушинки с воздушного цветка и разлетятся они на все четыре стороны. Клара не грустила. А какой в этом смысл? Ход времени никому не дано остановить. Нет уже рядом Милы, упрямится где-то далеко ее вредный муж, скоро, очень скоро Боря останется самым старшим и главным в их семье.

На площади, что видна из Клариного окна, всегда по-разному шевелятся, поддаваясь порывам ветра, разноцветные треугольные флажки, развешенные по периметру и закрепленные на фонарных столбах. Триколор флажков делает площадь всегда веселой и немного праздничной, потому что напоминает Кларе далекое детство, когда подобные украшения вешали в школах и детских садах накануне новогодних, майских и октябрьских праздников. Были они, правда, всегда красными, а в Новый год, расставив флажки в нужном порядке, можно было прочесть поздравительную надпись: «С Новым годом!»

Во время утренних прогулок с Клёпой — не сразу, а постепенно, когда научилась присматриваться к окружающему ее миру и уходить от суеты — она заметила, что ветер приводит шелестящие треугольники в движение по-разному. Иногда колышутся две противоположные стороны, когда-то три из четырех, но по всему периметру бело-красно-синего веселья не бывает. Утренняя площадь, как и все остальные улицы, привлекательна как-то особенно, она полностью принадлежит тем редким прохожим, которых удается встретить на своем пути. Днем и вечером это пространство оживает иначе, оно портится звуками улицы, людским разноголосьем, музыкой, доносящейся из кафе и ресторанов.

Кларе сегодня не спалось. Она думала, стоя на крылечке, о том, что в ее жизни так и не повстречался человек, с которым ей бы хотелось состариться. Объединить на небольшой срок ее и Яшу, столь диаметрально противоположных людей, могло только отсутствие будущего и общая забота о близком уходящем человеке. Совсем немного времени по сравнению с длинной жизнью, и ты уже начинаешь проникаться тихой нездешней нежностью и печалью к некогда непримиримому врагу, понимая, что все мы здесь ненадолго. С последним осенним листком, каким-то чудом продержавшимся на обнаженной ветке до зимних холодов, а потом вдруг упавшим на мокрый асфальт, скоро уйдут и они. Спадает поэтический флер, обнажая голые черные деревца, мокрый снег превратится в грязь под ногами угрюмых и простуженных людей.

Чем беспросветнее и холоднее темнота снаружи, тем уютнее Кларе кажется теплый мягкий свет в ее доме. Если лето и весна — это вечное стремление убежать навстречу несбыточным мечтам мятущейся подростковой души, то поздняя осень и холодная зима — это безусловное время возвращения домой. Ей почудилось, что где-то там, поверх спящего города, усыпанных снегом холмов, покрытых белоснежными шапками деревьев, лежит на бегущих облаках кто-то всезнающий, большой и невидимый, лежит молча, подперев ладонями густую курчавую голову и тихо улыбается, наблюдая за ней. Он молчит и радуется, лукаво щуря глаза, играющие беззвучными молниями и огромной любовью. Жаль только, что ей не удалось после длинной жизни, обильного цветения и долгого увядания, оставить после себя след, осыпать землю семенами чьей-то будущей и счастливой жизни.

Клёпа был очень счастлив. Он набегался, извалялся в снегу и теперь сторожил вход в дом. Его вязанный свитерок тоже, наверное, намок, и Клара понесла его по ступенькам, видя, как даже на ходу на его шерсть падают снежинки. На душе повеселело, от снега посветлело, а в доме так призывно и уютно горел свет, что захотелось горячего шоколада и той вкусной булочки, что продается в кондитерской рядом с Сашиным домом…

Мамочка была очень мудрая: не ладится жизнь, что-то на глазах рушится — самое время затеять пирожки или пожарить картошку. Можно, конечно, не воспринимать все буквально. Кто-то ходит за грибами, смотрит комедию, шьет платье, вяжет длинный шарф, который потом распускает, а мама вот была мастерица печь плюшки или жарить картошку. Так и говорила: если что-то не ладится, надо заняться обычными земными делами, потому что именно они способны нас вывести из сумрака отчаяния и потрясения. Накроешь потом стол, положишь в центр румяные пирожки или шкворчащее чудо на чугунной сковородке и отпустишь на все четыре стороны все неприятности, и забудешь всех тех, кто думал, что с тобой так поступать можно, и перестанешь жалеть о невозвратном, и отойдешь от закрытых дверей, увидев новые.

Миле мамин рецепт всегда помогал и Клара пользовалась им не раз, хотя было у нее и свое магическое средство, которое она называла цветотерапией. Могла самый обычный и унылый день с заботами и хлопотами раскрасить в счастливые цвета. Наденет на себя зеленое пальто, схватит яркий шарф назло хандре — и ей улыбались все зеркала и витрины магазинов, мужчины сходили с ума, а женщины завидовали, восхищаясь ее смелостью. Даже ее сегодняшние наряды зажигают солнце, а что уж тут говорить о том времени, когда Клара была молода, грудь стояла торчком и никакой подмоги ей не требовалось, каблуки громко стучали по асфальту, а рыжие волосы развевались на ветру!

На работе трудности — получите все красным платьем в глаз, даже если оно едва виднеется из-за белого халата; соседка постройнела, а ты никак не можешь сбросить ненавистные килограммы — самое лучшее время вынести мусор в красивом халате с опушкой на рукавах. Клара всегда воплощала в жизнь свой план вопреки нытью и любому унынию!

Сегодня, конечно, у нее появились другие желания, но Клара все равно не падала духом. С утренней прогулки она возвращалась довольной, с наслаждением плюхалась на свой старый добрый диван, помнящий все очертания ее крупного тела, раскладывала на столике перед планшетом или телевизором вчерашние покупки, намывала виноград, доставала тяжелую хрустальную чашу времен ее юности. Окно, конечно, немного распахивала, чтобы впустить колючий морозный воздух, отодвигала бронзовый подсвечник и варила себе первую чашку кофе за неимением горячего шоколада. Кусочки сыра и ломтики ветчины раскладывала на тарелочке рядом, втыкала маленькую вилку-трезубец, отпивала первый глоток кофе и была абсолютно счастлива. Она не считала зиму концом жизни, а скорее верила в то, что будет, обязательно будет, еще одна кудрявая зеленая весна. «Все у тебя уже в этой жизни было, все есть и обязательно будет еще!» — говорила себе Клара.

10

Даже после поступления в серьезный институт, время, проведенное в Доме Культуры, Клару не отпускало. Разумом она прекрасно понимала, что сделала свой выбор и ничего такого, что она испытывала накануне выступлений, в ее жизни больше не будет. Того азарта, трепета, восторга, той радости, переполнявшей душу, больше ей не испытать, но сердце слушаться не хотело. Даже после занятий в институте она шла в Дом Культуры, где танцевали и готовили к празднику новую пьесу уже другие дети, но ей нравилось дышать этим воздухом, чувствовать, как пахнет сцена, пыльные костюмы, ощущать свою причастность, быть полезной Фаине Михайловне. Ее тянуло туда даже чаще, чем она могла себе это позволить. Она сдерживалась, потому что боялась быть навязчивой и выглядеть в чьих-то глазах смешной. Эти визиты, конечно, хранились втайне от родителей, как и теплые, доверительные отношения, что сложились у нее с Фаиной Михайловной. Ее супруг теперь относился к Кларочке иначе: шутил, как со взрослой, приглашал на чай, позволял себе делиться какими-то событиями из их семейной жизни. Фаечка смотрела на него с легкой укоризной, но не перебивала. Клара уже давно стала для них больше, чем просто ученицей. Это ей, конечно, льстило, с одной стороны, и позволяло рассмотреть модель идеальной семьи получше, с другой стороны. Таких отношений она никогда не видела. Нежность, с которой смотрел на Фаину Михайловну муж, ее восхищала.

Клара наивной никогда не была, но сейчас о своем первом замужестве думала как о величайшем заблуждении. Рому, с которым она познакомилась в Доме Культуры, навещая Фаину Михайловну, Клара, конечно, придумала таким, каким, по ее разумению, он должен был быть. Наделила его качествами, которые существовали только в ее воображении. И даже не могла допустить, что глубоко заблуждается и что отец в целом совершенно прав. В своей душе она хранила образ, который отвечал ее тогдашним помыслам. Рома-музыкант, игравший на гитаре, был похож на романтического героя, почти Трубадура, который увезет прекрасную принцессу в светлое будущее. И там обязательно будет этот запах кулис, пыльная сцена, свет софитов и с восторгом глядящая на кумиров из темного зала публика.

Он был необычным молодым человеком: тоже рыжие волосы, разного цвета глаза, тонкие черты лица, хрупкая мальчишеская фигура, хотя им обоим было около двадцати четырех. Но было в нем нечто такое, что сводило ее с ума, притягивало как магнит, очаровывало всех девчонок вокруг. Клара себя красавицей не считала, но знала, что хороша, а когда Рома выбрал ее, ей показалось, что они вдвоем смогут завладеть всем миром. Довольно долго они были просто друзьями, здоровались и переглядывались, когда она навещала Фаину Михайловну, а потом вдруг он стал родной душой. Их взаимопонимание ее просто изумляло!.. Клара решила, что она ждала именно его с тех пор, как начинаешь кого-то ждать. И он каким-то образом связал ее с любимым в детстве делом, с музыкой и театральным кружком.

Они подолгу болтали обо всем и ни о чем. Одиночество ее больше не пугало. Чужой и никому не нужной она больше себя не чувствовала. По сути это была ее первая настоящая любовь — школьные влюбленности и переглядки в счет здесь не шли. Рома внес в ее жизнь свет, он был никак не привязан к быту и обязанностям, которыми жила ее семья. Ее нереализованное желание он вполне понимал: сам бредил сценой, и с тех тринадцати лет, когда сам заработал на первую гитару, разгружая вагоны и собирая яблоки, с музыкой больше не расставался.

О своей семье он почти ничего не рассказывал, да и что тут говорить… Родители его жили в деревне, зарабатывали физическим трудом, отец — работяга, мама — доярка. Они никак не могли принять выбор сына. Музыканты, по их представлению, были людьми несерьезными, сильно пьющими, которых приглашают на свадьбы и похороны, наливая напоследок водки и давая бутылку с собой. Других музыкантов они в своей жизни не видели, только в школе и в клубе, где собиралась молодежь на танцы. Никто из тех, кто связал свою жизнь с музыкой, счастлив, на их взгляд, не был. Для сына они выбрали бы профессию агронома или ветеринара — вот это люди уважаемые, их чтет вся деревня. Сын их очень разочаровал, уехав после школы в город брынчать на гитаре.

Клара услышала очень знакомую для себя историю. Только ее стремление, ее страсть к сцене не были такими сильными и всепоглощающими, поэтому она по-своему восхищалась решимостью и смелостью своего избранника. Он не будет проживать чужую жизнь, а Клара всегда его поймет и поддержит, обнимет и утешит. Он принес ей свет и музыку, а она даст ему недостающую почву под ногами и стабильность.

Через полгода они решили сообщить о своем решении родителям. Клара заканчивала учебу, и они надеялись пожениться и снять комнату. По праву территориальной близости первыми они должны были осчастливить родителей невесты, а потом уже съездить в деревню и познакомиться с родными жениха.

Отношение папы стало ясно, как только она рассказала о том, чем занимается Рома. Клара не удивилась бы, если бы отец отказался выйти из комнаты, сказавшись больным. Как-то раз, когда приезжала его двоюродная сестра, которую он не мог терпеть с детства, большую часть вечера они просидели за столом без отца. Он лежал в спальне, уткнувшись в подушку лицом, страдая от головной боли, а когда гости уже собрались уходить, вышел и поприветствовал сестру, которую не видел двадцать лет, и ее взрослого сына.

На этот раз не было тех приготовлений, что помнила Клара. Циле и Яше отец был рад, дым столбом на кухне и беготню матери он одобрял, а здесь буквально бил ее по рукам, запрещая устраивать торжественный ужин. «Вот если бы он пришел, как положено, с родителями, тогда другое дело!..» — твердил отец. Яша на фоне горе-музыканта казался завидным женихом и, главное, перспективным. Что мог дать их дочери, без пяти минут с высшим образованием, этот уличный музыкант?!?

Рома явился с опозданием и без цветов, но с бутылкой вина. Эта роковая ошибка, по мнению отца, сразу подтвердила его догадку о нездоровых пристрастиях жениха. Одно дело стопочка водки под вкусный обед, приготовленный любимой женой, и совсем другое — спивающийся с юных лет гитарист.

Рома ел с аппетитом, а Кларе кусок не лез в горло. Мысленно она уже прогоняла речь, которую ей предстоит услышать, и почти со всеми словами она угадала. Рома честно рассказал о своей работе, о поездках в другие города, о своих родных тоже сказал всю правду, не утаив ни слова. Отец счел этот брак неравным и потому смотрел на хрупкого пьющего гитариста не прямо, а через зеркало большого шифоньера, в котором отражались все обедающие. А когда Рома вышел покурить, отец спросил Клару, уже готовую отразить удар: «И что? Такие мужья бывают?»

Дальше следовала поездка в деревню к матери жениха. Та осмотрела городскую фифу с ног до головы и после чая поставила перед невестой… ведро картошки. Проверяла девушку по-своему, по-деревенски: пригодна ли к труду, не боится ли замарать пальцы, не срежет ли полкартошки. Клара, хоть и росла в городе, к хозяйству была приучена, в их семье любили готовить. Почистила аккуратно, тоненькой лентой падали вниз картофельные очистки.

Второе явление Ромы было уже с матерью. Отец каким-то образом на это согласился. Свекровь вела себя агрессивно, спрашивала, где будут жить молодые, есть ли у родителей невесты подходящий угол. Вела себя так, будто для Клары такой брак — великая честь и последний шанс устроить свою личную жизнь. Отец ответил, что угол будет, пусть сначала поженятся. На роспись Рома опоздал: несся с какого-то концерта, и это тоже не понравилось родителям. После свадьбы, обычного праздничного обеда с приглашением родни, молодые остались жить у родителей Клары. Рома обещал через месяц-другой снять жилье, как только придут деньги за концерт. Ездил он с ребятами по всей области, платили, конечно, мало, но Клара к тому моменту уже работала в аптеке и приносила свою зарплату вовремя.

Родители неодобрительно следили за жизненными перипетиями старшей дочери, но понимая, что могут ее потерять, старались себя сдерживать и не устраивать скандал всякий раз, как хотелось. Дуэли, конечно, могли бы быть и чаще, но, посмотрев на жизнь молодой семьи со стороны, отец приказал матери выделить им в холодильнике отдельную полку. Пусть они надеются на себя, а молодой муж наконец почувствует себя ответственным главой семьи. Клара, если уж возомнила себя женой, пусть готовит и учится планировать бюджет семьи, а не надеяться всякий раз на то, что дожить до зарплаты помогут родители. Рядом жила Милка, которая тоже собиралась замуж. Там, конечно, сценарий будет совсем другим: Циля заберет, как и положено, невестку к себе. Примаков отец не одобрял — это стало понятно с первого же дня, как, впрочем, и то, что зять не торопится снимать обещанное жилье.

Вы можете подумать, что та злосчастная полка в холодильнике Клару обидела? Нет, это было не так. Глубоко внутри она понимала, что отец прав, а Рома в качестве жениха и в роли мужа — два совершенно разных человека. Многое стало ей видеться иначе, как только прошла эйфория и она поездила в выходные дни с ребятами по областям и районным центрам. Новая любовь грозила разлететься в прах, когда она увидела пьющего мужа, очень сильно пьющего, после успешного концерта или наоборот неудачного. Теперь она стала понимать, куда уходит гонорар. Утром он просыпался помятым, неопрятным и смотрел на Клару с некоторым удивлением. Ей казалось, что он мог легко представить на ее месте кого угодно.

Мама к возвращению детей на полочку подкладывала еду. Голодными они, конечно, не были, но Кларина зарплата как-то незаметно утекала между пальцами, а Рома, редко бывая дома, о съемном жилье не упоминал. По счастливому стечению обстоятельств, кто-то из подруг сосватал комнату в доме чистенькой и верующей старушки, где на окнах висели накрахмаленные занавески, а на кровати пирамидкой высились белые подушки. Комната, как и хозяйка, Кларе сразу очень понравилась. Она перевезла свое нехитрое приданое и к возвращению из поездки мужа ждала его в новом уютном жилье. Мария Тимофеевна выделила молодым такую же полку в старом холодильнике, и Клара была снова очень счастлива и воодушевлена. Казалось, все у них снова стало налаживаться, жизнь молодой семьи начинала медленный разбег. Клара страстно возилась на кухне, стараясь перенять мамино правило: к возвращению мужа на столе должен быть горячий обед.

Отец к отъезду молодых отнесся скептически, втайне надеясь, что это лишь ускорить процесс разделения, послужит, так сказать, катализатором. Клара доносила до родителей только хорошие новости, стремясь демонстрировать мужа исключительно в лучшем свете. Говорила о его успехах, о возможном переезде в более крупный город, о том, что Рома мечтает о мотоцикле. Когда пришло время расплачиваться за жилье, Клара незаметно перехватила у Фаины Михайловны недостающую сумму, потом взяла подработку, и все в конце концов управилось. Рома на жену сердился: не могла перетерпеть в доме у родителей и подождать немного? Нужно было умерить свои хотелки, быть скромнее. Правильно говорила его мама: ты слишком многого хочешь от жизни, а жить нужно по средствам.

Клара, конечно, от несправедливости плакала на кухне. Мария Тимофеевна ее успокаивала, тихо гладила по голове и по-старушечьи что-то успокоительно бормотала. Когда Клара вошла в комнату, Рома уже крепко спал. Она посмотрела на него с нежностью, поискала в себе недостатки, успешно их нашла, мужа простила и улеглась рядом.

Окончательный разрыв случился тогда, когда Рома явился домой, пропав на три дня, вцепившись в бутылку шампанского. Беспокойство жены он не понял, приняв его за упреки, и толкнул ее так, что она отлетела на два метра и больно ударилась ребром о край стола. Утром она не смогла встать с кровати. Вызванный на дом доктор в падение на улице не поверил: слишком тяжелой была обстановка вокруг, уж очень встревожено причитала бабушка, а молодой муж, от которого несло перегаром, нервно ходил из угла в угол. Это был ушиб, но он заживает долго, предупредил врач. И еще целый месяц боль давала о себе знать, стоит только чихнуть или кашлянуть.

От родителей Клара все скрыла, но для себя решила, что это конец. Хотя муж извинялся и утверждал, что она его провоцирует сама, Клара понимала: это плохое начало. Расставались, конечно, тяжело, Клара похудела и изменилась до неузнаваемости. Вернулась домой, заплатив все, что нужно, Марии Тимофеевне. Та девушку обняла, перекрестила на прощание и сказала: «Все правильно, девонька… Зачем тебе это нужно? Ты молодая, встретишь еще свое счастье…»

В голосе отца и матери не звучало торжество, не было даже намека на осуждение. К ее большому удивлению, они зажили так, будто и не было этого недолгого брака. Десять дней она мрачно просидела дома, взяв больничный. Рома пытался с ней связаться, но она на контакт не шла. Что-то произошло с ней тогда. Травма была, конечно, глубочайшей, но она отчетливо вдруг увидела: ничего хорошего их впереди не ожидало, слишком разными они были по жизни. Как ни осуждала Клара своих родителей, как ни говорила себе, что материальное в этой жизни не имеет значения, сейчас она ясно поняла, что хочет жить в теплом и уютном доме, растить детей, строить планы на будущее, делать карьеру, быть успешной и востребованной, а главное — счастливой. Ничего из этого Рома ей дать не мог.

В целом жизнь после развода пошла в гору. Клара пришла в себя, перешла в другую аптеку, что в центре города и побольше, стала пользоваться еще большим успехом у мужчин. Ее внешность — мальчишеская стройность, высокая и гордая грудь, копна рыжих волос — приносила ей много радостей и почти никаких разочарований. Все это давало ей большой заряд энергии и здоровья, о браке она вспоминала как о нелепом и глупом явлении. О содеянном тогда не жалела, такими были обстоятельства, а огорчение пришло гораздо позже.

Через месяц после возвращения домой, поселившись в своей детской комнате, она обнаружила, что беременна. За помощью пошла не к маме, а к любимой Фаине Михайловне. Она все поймет и обязательно поможет. Та действительно знала все и даже видела, как на праздновании Нового года в Доме Культуры подвыпивший Рома замахнулся на жену.

Фаина Михайловна нашла врача и отвела к нему Клару. Отлеживаясь десять дней дома, Клара приходила в себя после всего того, что случилось с ней за год. Себя матерью она тогда не представляла. Ей хотелось забыть все как страшный сон: и искаженное от злости пьяное лицо мужа, и кабинет врача, и успокоительную ложь, которой она пичкала маму. Вторя полуграмотной старушке, Фаина Михайловна гладила ее по рыжим волосам и говорила почти те же слова: «Не волнуйся, Кларочка, все еще у тебя будет: и любимый муж, и дети, просто сейчас это было не вовремя…»

Ей хотелось закричать, швырнуть об пол чашку, разбить все, что попадалось ей под руку, и рассказать обо всем маме. Потом бы они обе рыдали и гладили друг друга по голове, сидели бы обнявшись и плакали в глубоком отчаянии и примирении, как в страшном сне, а потом бы мама сказала: «А пойдем-ка, дочь, поставим тесто! Пирожки все поправят!» И позвали бы Милку с Яшей, отца, накрыли стол и, глядишь, все бы наладилось, встало на свои места, но Клара не смогла. Не смела, не решилась. Боялась, что мама не поймет…

Все это сейчас Клара видела будто во сне. Не было уже в живых тех людей, что поселились в ее памяти, все казалось привычной и хорошо знакомой картиной, но с неуловимыми изменениями, которые она раньше не видела, не замечала. Эти изменения тревожили, внушали недоверие и подозрение. Сейчас она видела многое из того, что не замечала прежде. Странная реальность, подкрепленная даже запахами. Она могла поклясться, что чувствует тот пыльный запах сцены в Доме Культуры, боль в левом подреберье и ужас, который сковал ее в кабинете врача. Иногда ночью ей виделся малыш. Махал приветственно рукой и исчезал. Наверное, был мальчик…

11

Зима не хотела сдавать так быстро свои позиции. По ночам ветер устраивал свистопляску, а к утру сменял гнев на милость, и редкие прохожие видели отброшенные на несколько метров рекламные щиты, сухие ветки, парящие в самых неожиданных местах полиэтиленовые пакеты, а в целом млел благодатной тишиной и гладью рождающийся на глазах день.

Клара имела на сегодняшний день кое-какие планы. Ей нужно было наконец уделить внимание своей внешности и привести в порядок руки и голову (в самом что ни на есть прямом смысле), а потом сходить к Саше, попросив о небольшом одолжении. Сегодня Клара оделась с чуть большим вниманием и выглядела в своей шубке и шляпе достаточно респектабельно и строго. Перед завтраком она вывела Клёпу, покопалась в саду, оборвала оставшиеся с осени листья и срезала сухие ветки. С востока плыли большие облака, солнце то пряталось, то появлялось. Первое тепло обязательно сделает свое дело: в саду расцветут нарциссы, распустятся первые примулы, липкие почки появятся на ее каштанах, а потом обнажат нежную зелень листочков. После осени весна для Клары — любимое время года номер два.

Ее прихожая была полна солнечного света. Клара покормила Клёпу, равнодушно развалившегося на диване среди подушек, и кудахчущую Рябушку. Утром она дала ей прогуляться, а на время своего отсутствия всегда отправляла курочку в клетку. Первый утренний звонок принес ей дурную весть: тяжело заболела ее приятельница. Второй и вовсе был ошибочным, так что ни тот, ни другой не принесли ей вестей от Бори. Она обещала ему видеозвонок и твердо решила сегодня после парикмахерской это сделать. Сама она племяннику звонками не докучала, потому что знала: дел у него достаточно. Иногда она его даже жалела: свое сегодняшнее одиночество воспринимала как великое благо, и часто, чаще, чем раньше, позволяла себе сладкое «ничегонеделание», как говорил в одной телепередаче знаменитый писатель и сценарист из Италии.

Клара имела сбережения, которые ей позволяли жить вполне прилично, не надеясь только на пенсию. На каждые праздники и дни рождения она посылала Боречке приятную сумму, и сам факт дарения делал ее несказанно счастливой. Жаль, конечно, что он и его семья так далеко, иначе она подарила бы что-то более существенное, но какое счастье, что она может себе позволить в своем возрасте вообще делать подарки и не превратиться в жадную приживалку, как многие ее знакомые!

Благодаря немецким компенсациям она имела небольшой валютный вклад в банке — эти средства Клара тратила исключительно на путешествия. Всегда брала организованные туры: не в ее возрасте бегать по чужим городам в поисках необходимого. Ей нравилось, когда ей не нужно было ни о чем волноваться. Обо всем: о вкусном завтраке, удобной гостинице, об интересных экскурсиях — позаботились за нее другие, и она получала удовольствие от того, что ее кормили, возили и развлекали. Если будет угодно Богу, этой весной она тоже хотела бы куда-нибудь съездить. Поздней весной или ранним летом. Ни сурового холода, ни сильной жары она не выносила.

Вчера Клара узнала, что ей полагается еще одна сумма как ребенку войны, и она призадумалась, пытаясь понять, как же будет лучше распорядиться этой суммой. Ее уже не удивляло, что она, по сравнению с покойными родителями, ощущала себя непристойной богачкой. По этому поводу она не испытывала ни особого потрясения, ни сильного восторга. Только благодарность за такой подарок судьбы.

Конечно, она может себя побаловать и позволить себе какие-то удовольствия. Вот только какие? Честно признаться, сейчас у нее не осталось никаких особых желаний. В юности-то планов было немерено, громадье, отчаянно хотелось то одного, то другого. Казалось, что без этого платья она просто не выживет, а модные сапоги имели дурную привычку сниться даже по ночам. Хорошую мебель и интересную посуду Клара любила всегда, но в молодости не было такого разнообразия и таких огромных возможностей. Сейчас можно достать и позволить себе все, но уже почему-то этого не хочется.

Бросаться деньгами Клара не умела. Скромное детство и юность в родительском доме приучили ее к бережливости и экономии. Много лет во время замужества она едва сводила концы с концами. Она никогда не роптала, просто много работала, рано осознав, что надеяться можно только на себя. Второй муж был большим интеллектуалом, но зарабатывать деньги не мог, о третьем замужестве, самом коротком и неприятном, она вообще не любила вспоминать, так что просто много работала, никому не завидовала и была за все благодарна.

До продажи родительского дома и компенсаций из Германии, ставших регулярными, она и думать не могла, что у нее будут какие-то накопления. Как только они появились, она их выгодно вложила, и они стали приносить скромный доход, который она с удовольствием тратила на то, что доставляло ей удовольствие: на подарки, вкусную еду, на поездки и концерты. На это денег она не жалела. Здоровье тоже требовало определенных вложений. В прошлом году она сделала себе операцию на глаза в хорошей клинике, не обратившись ни к кому за помощью. И еще, конечно, дом и сад… Клара могла бы отремонтировать дом, обновить кое-что и освежить все, от пола до потолка, но вставал важный вопрос: зачем? Чем ей был плох ее дом? На ее век определенно хватит, а Боря все равно его продаст, когда придет время, если только к этому моменту дом не сломают и их не переселят в новое жилье в каком-нибудь строящемся микрорайоне.

Как уже говорилось, Клара, безумно любящая наряды, сейчас успокоилась. Большая часть ее любимых вещей была куплена давно и согревала ее не одну зиму. У нее хватило бы денег даже на новую норковую шубу, о которой она могла лишь мечтать в молодости, но куда ей в ней ходить, а главное — зачем?

Вот резиновые сапоги пришли в ее жизнь очень вовремя. Не черные галоши мамы и бабушки с красной байковой тканью внутри, не убогие рабоче-крестьянские, что носили работяги, не дамские боты, а веселые, яркие, цветные сапожки, что чудо как хороши и аккуратны, с теплым съемным носочком внутри таких цветов, что можно выколоть глаз от потрясения и радости! Теперь их носили даже длинноногие нимфы, плывущие мимо со школы или колледжа. Короткие, с широким голенищем, едва покрывающие щиколотку; чуть выше, доходящие до колен; с уверенной подошвой, предназначенной для суровой зимы; и легкие, игривые, для осеннего и весеннего дождичка. Поражало обилие расцветок и предусмотренность производителя. На все случаи жизни, на любой, самый взыскательный вкус!

Клара купила на всякий случай сразу две пары. Чтобы курточка Фиры цвета бешеной фуксии имела поддержку, выбрала сапожки именно такого цвета для осени и весны. С более устойчивой подошвой остановилась на синем цвете, чтобы подкрепить имидж пожилой и серьезной особы. Такие находки ее, конечно, радовали, особенно если появлялись в ее жизни в самое подходящее время. Хорошая девочка Саша — спасибо ей и огромная благодарность за все — помогла справиться с покупками из интернет-магазинов. И Клара об этом с гордостью рассказала Боре — пусть не думает, что его тетка стара и не идет в ногу со временем!

Конечно, думая о путешествиях, Клара понимала, что о дальних придется забыть сразу. Только неспешные прогулки и размеренные поездки, в которых она получит удовольствие и не станет подвергать риску свое здоровье. Так что пока ничего в своей жизни она менять не собиралась. Лучше отправит Боречке хорошую сумму и отнесет сладости и одежду в ближайший детский дом. Так она делала уже не раз.

Утро тем временем плавно переходило в день. Сад, пока жалкий и невыразительный, залило бледное и скупое февральское солнце, танцевали на ветру сухие ветки, ожидая нежно-зеленую дымку молодой листвы. Соседка затеяла генеральную уборку, вывесила на улице алые занавески, точно знамена. Она с радостью бралась за любое дело по дому и часто предлагала помощь Кларе, но та отшучивалась, гордясь тем, что пока со всем справляется одна. Глядя на чужой энтузиазм, она решила, что и ей пора сходить за покупками, разобрать запасы в шкафах, почистить полки. На соседское оживление она всегда смотрела с радостью. Окна, правда, сама уже чистила с трудом, получалось не так хорошо, как в юные годы. Мамочка бы рассердилась, но удивительно вовремя возникли чудо-швабры и самые разные диковинные приспособления, сделав необыкновенный подарок всем пожилым людям и ленивым хозяйкам.

Осенью, как Клара ни старалась преградить им путь, сквозь открытые окна и двери в дом пробирались листья. Они прятались в щели, лежали в коридоре, оказавшись в самых неожиданных местах. Клара сердилась, гнала их веником прочь, ругала Клёпу, который приносил мелкие листочки и засохшую траву на лапках, но в глубине души она прекрасно понимала: ни один порог, ни одна дверь не сможет остановить осень. Так же и люди бессильны перед своим возрастом, несмотря на все попытки, которые они предпринимают.

Мамочка, конечно, была той самой белкой в колесе, крыской с розовым хвостом, что скакала молодой кобылицей, высоко вскидывая лапки до самого конца. Такая особа жила в клетке у маленького Бори, и он с удовольствием наблюдал, как она весь день носилась по клетке и выбрасывала яблочные огрызки, метя при этом в кошку. Борина крыска, по традиции названная Лариской, увлеченно жевала свою пеленку, наполнитель для лотка, почти с таким же удовольствием, как початок молодой молочной кукурузы. Лариска поднималась по прутьям своего жилища, точно новомодный герой фильмов Человек-паук, несколько раз на день мылась, лакала воду, опрокидывала миску с кормом. Эта крыска была центром семьи. Все, даже равнодушный Яша, чья планета существовала отдельно, с удовольствием посматривали на Лариску, дивясь ее неиссякаемой энергии.

Мама украшала собой этот бренный мир до самого конца: мыла, скребла, готовила, служила, делала по мере возможностей этот мир лучше. А потом упала там, где ее настигла усталость, и сладко уснула, оставив совершенно беспомощным отца. Он потерялся абсолютно и скоро, продолжая жить один среди людей, окунулся в свою Нирвану, окружил себя защитной сферой и потерял счет времени.

Клара жить, как мама, не хотела. Многое девочки взяли в свою жизнь из родительского дома, но Клара стремилась грамотно чередовать работу и отдых, понимая, что мир не рухнет от такого безобразия, если она посреди рабочего дня всхрапнет часок-другой на заслуженной пенсии. И шкаф простит ее неидеальность, и окна, даже с разводами, не перестанут светиться на солнце и радовать своей чистотой, потому как нужно беречь себя и отдыхать вовремя, не доводя до бытового и профессионального выгорания. Никогда не думала Клара, что скажет такое, но вдруг разрешила себе многое: и проспать раннее утро, и поесть запрещенное, и порадовать себя бокалом вина, все-таки крыска Лариска, устраивавшая себе сиесту средь бела дня, — отличный пример для подражания.

Жизнь второго мужа казалась Кларе поистине увлекательной. В том, что впереди его ждет не менее увлекательное будущее, она даже не сомневалась. Неожиданно в ее жизни образовалась новая любовь, перед которой ничто и никто не смог бы устоять. То, что это сильное чувство лет через пять-шесть разлетится в прах, она не могла даже допустить.

В поисках редкого и дефицитного лекарства для умирающей матери одного хорошего знакомого к Кларе обратилась ее давняя приятельница. С ее разрешения мужчина позвонил сам, они уточнили дозировку и прочие подробности, а через три дня Клара с огорчением сообщила, что что-то не получается, срывается, нужно подождать еще пару дней. Бархатный глубокий голос, очень напоминающий одного знаменитого актера, мастера читать свои и чужие стихи, очаровал ее с первого раза. Нельзя сказать, что это был единственный фактор, который усилил ее активность, но все же увидеть обладателя баритона ей очень хотелось. Клара заказала еще раз, нажала на другие кнопки, сделала несколько звонков и радостно сообщила, что достала, лекарство ждет в аптеке в любое время.

Он явился к закрытию в тот же день, и Клара поняла с первого раза, что перед ней человек не совсем обыкновенный. Она разглядывала его с большим интересом, пытаясь раскрутить нить сходства с кем-то известным из мира искусства, но все впустую. Он напоминал кого-то, но вместе с тем был неповторим в манере говорить, вести себя, одеваться. Дело было зимой. Он явился в модной укороченной дубленке, с закрученным вокруг шеи шарфом, в руках он держал трубку — ах, как он это делал! — и явно наслаждался произведенным эффектом. Аптекарша очень даже хороша, но простовата, хотя и небезнадежна, а он-то, конечно, чертовски хорош собой!..

Дмитрий Ильич любил исключительно молодых и крепких женщин, отдавая предпочтение тем, кто будет смотреть на него с восхищением. К моменту знакомства Кларе, уже успевшей забыть о тяготах первого замужества, едва исполнилось тридцать, а импозантному врачу было сорок пять. Клара оказалась совершенно права, интуиция ее не обманула: помимо медицины, что, конечно же, их сближало, Дмитрий Ильич увлекался искусством, любил реставрировать старые вещицы, приводить в порядок иконы, картины, деликатно возвращать им вторую жизнь. В те годы, конечно, больших возможностей не было, но толпы истинных любителей или желающих выгодно заработать уже устремились на русский север, в маленькие городки или деревушки с тем, чтобы перекупить у мало что понимающих старушек или у их бестолковых наследников то, что представляет хоть какую-нибудь ценность.

Когда Клара впервые переступила порог его квартиры, куда он деликатно пригласил ее на чашку кофе, ее едва не сбил с ног странный запах. Одна небольшая комната вместе с выходящим из нее балконом была отдана под так называемую мастерскую, где среди банок, склянок, кисточек и красок проводил все свободное время Дмитрий Ильич. Вторая комната принадлежала уже ушедшей к тому времени матушке, а третья являла собой нечто среднее между гостиной и холостяцкой берлогой. Ее поразило тогда многое, но ничто не заставило насторожиться по одной причине, хорошо известной многим женщинам: она была влюблена, потому что никогда прежде не видела таких мужчин. Уверенных, воодушевленных, импозантных, знающих себе цену, элегантно одевающихся, смотрящих на мир особенно, хотя и несколько снисходительно. Кларе, конечно же, льстило внимание такого неординарного человека.

Запущенность в квартире он объяснил отсутствием женской руки. То, что он никак не мог навести порядок и разобрать вещи покойницы, Клара понимала так: он был очень привязан к матери и сейчас ему самому трудно на это решиться. Множество бутылок на балконе — таких, о которых она даже не слышала, — появилось там только потому, что так Дмитрия Ильича благодарили пациенты и клиенты. Сам хозяин квартиры почти не пил в ее присутствии, в конфетно-букетный период не пригубил ни разу, хотя ему доставляло удовольствие наблюдать, как она пробует ликеры и вина, обнаруживая при этом полное невежество. О папиной водочке в запотевшем графинчике да под мамин форшмак и под красный борщ она предусмотрительно умалчивала, боясь, что он попросту сочтет ее деревенщиной.

Он мог выйти обезоруживающе элегантным из дома, в котором мыть нужно было все, каждый угол и каждую плитку в ванной комнате, тереть до одури зеркала, очищать стекла, вернуть блеск увядшему паркету. А он шел так, будто эта грязь его не касалась, будто дома его провожала в отглаженном и накрахмаленном белом переднике усердная помощница по хозяйству.

Клара потом поняла, что в деньгах он не нуждался. Работа и хобби приносили ему стабильный доход, а на случай отсутствия чистой рубашки Дима прибегал к отличному способу: распечатывал новую, тоже кем-то подаренную. Белье он носил в прачечную, питался в столовой, а по случаю встречи с заказчиками или еще по какому-нибудь другому делу не отказывал себе и в ресторане. Клара подумала сразу, как много и неразумно он тратит: была бы рядом хорошая и мудрая жена, все пошло бы в семейную копилку. Разумеется, о том, что он хочет жить именно так, она даже не подумала. Менять свою жизнь в сорок пять лет никто уже не хочет, за редким, конечно, исключением. В этом смысле Дмитрий Ильич исключением не являлся.

Он стал ей рассказывать о реставрации, показывать вещи, которые ждут своего часа, и она осознавала, как многого не понимает, ведь эту почерневшую деревяшку, оказавшуюся ценной иконой XVII века, без малейших сомнений Клара отнесла бы на свалку, не говоря о ящике, похожем на небольшой деревенский сундук. Неужели за это кто-то готов платить деньги?!?

Об ушедшей матери он говорить не любил. Вообще она заметила, что любые проявления чувств вызывали на его лице брезгливую гримасу. Клару, однако, он назвал сразу «своей Рыжулей», и так оно и повелось дальше: Рыжуха, Рыжулька, Рыжуля моя. Он тоже упомянул «Весну» Ботичелли, тем самым соединив ее с теплыми детскими воспоминаниями, а когда они впервые остались одни, вытащил шпильки, обрушил ее водопад, и, приговаривая, как же давно он хотел это сделать, запустил руки в ее волосы. Чистого постельного белья на такой романтический случай он не приберег, поэтому прибегнул к хорошо знакомому способу: распечатал новое.

Клара, безусловно, была для него благодарной ученицей. Ей нравилось слушать его рассказы, она с обожанием смотрела, как он набивает трубку и живописно курит. Ей нравились умные мужчины, за которыми ей приходилось бы тянуться, а Дима был именно таким. Вот его без всяких сомнений можно будет представить Фаине Михайловне, ввести в их дом, а чуть позже и познакомить с родителями. Он им обязательно понравится! Ничего общего с музыкантом без определенного будущего, с мальчишкой без рода и племени здесь нет. Это жизнь совершенно иного уровня, на ступень выше. Здесь она многому научится, приобретет хороших друзей, войдет в новый круг.

Засучив рукава и приступив к уборке, Клара обнаружила в шкафу столько интересных вещиц, что не могла даже наглядеться! Золотые корешки книг, все, правда, под толстым слоем пыли, тяжелые столовые приборы, как выяснилось, серебряные, хрустальные вазочки, изящные конфетницы, кобальтовый чайный сервиз, лопатка для торта с замысловатым рисунком на ручке, тонюсенькая вилочка для лимона, глиняные горшочки для выпекания, пузатая супница, совершенно бесполезная вещь, по мнению Клары, две обезьяны-шкодницы, тяжелые, прижавшиеся вплотную, одна держала соль, а другая — перец, альбомы со старыми фотографиями, вазы для цветов разного калибра, менажница (Клара и слова-то такого не знала) и даже старый пузатый самовар! Начищенный, он занял почетное место на кухне, вазочки и глиняные горшочки она тоже поместила на кухонные шкафы, с трудом очистив толстый слой пыли, утрамбованный жиром. Он буквально въелся в поверхность плиты, шкафов, сковородок и кастрюль.

И когда она все наконец более или менее отмыла — понадобился больничный лист в неделю — и положила перед пришедшим с работы Димой вкусный обед, заварила свежий чай и подала его в золотой кобальтовой чашке, Клара наконец поняла, для кого же и зачем делают все эти бессмысленные и дорогостоящие вещи. Мама его знала толк в красоте и многому научила единственного и любимого сына. Кларина страсть к хорошей посуде была связана с этим самым вторым замужеством. Несмотря на все, Диме она очень благодарна, хотя и расстались они не очень хорошо. Иллюзии стоили ей дорого. Самые лучшие женские годы она провела с ним и ушла, так горько разочаровавшись, с подорванной нервной системой, в полном одиночестве и в абсолютное никуда.

12

Клариного папу можно было обвинить в чем угодно, но алкоголиком он точно никогда не был. Крепкие напитки были для него частью приятной трапезы, вкусным аккомпанементом, приятным дополнением, завершающим штрихом, доставляющим удовольствие. Всегда за компанию и никогда в одиночку. После он чувствовал себя всегда лучше, становился добрее, веселее, будто отпускало напряжение и заботы. Рюмочка-другая водки сопровождала хороший обед. Холодное пиво, обжигающее небо, шло вместе с копченой рыбой, и тогда на стол укладывалась голова, смотрящая застывшим взглядом и раскрытым ртом. Отец по традиции звал маму и предлагал рыбьи глаза, хотя отлично знал, что ест она только глаза сельди. Потом сверху начинала сниматься чешуя единым полотном, аккуратно облизывались плавники, делался тонкий надрез на брюшке, вынимались внутренности, а на тарелочку, заботливо поставленную мамой рядом, укладывалась оранжевая рыбья икра. Дальше шла в ход ловкость рук, и в результате на тарелочке без всякого ножа лежали аккуратные лоснящиеся от жира вкуснейшие кусочки рыбы. Вот тогда-то доставалось из холодильника ледяное пиво, усаживалась рядом мама, большая охотница до рыбы и совершенно равнодушная к пиву. Папа считал, что рыба без пива — это перевод продукта и только! Мама могла съесть все, даже не пригубив пиво, потому себя сдерживала. Знала, как папа любит этот процесс. И не лень ему было вставать всякий раз со стола и снова помещать пиво в морозилку. Чтобы небо обжигало, а иначе это не пиво!

И еще папа был, конечно, ходок. Когда Клара доросла до отрочества, она стала замечать многое. Ее собственный растущий интерес к противоположному полу сделал ее чуткой и внимательной к тому, что излучали другие. Вот, например, участковая медсестра очень нравилась папе, и он часто вызывался отвести девочек в поликлинику, когда они болели. Врач — совсем другое дело. Грубая, мужеподобная, смотрящая на всех с подозрением. А медсестра, румяная, аппетитная, смешливая ватрушка, папе очень нравилась. Однажды она проводила Клару в другой кабинет, где девочке делали ингаляцию, а потом папа попросил ее посидеть тихонечко в коридоре, если он слегка задержится. Девочке пообещали прогулку в парк (нельзя, конечно, но если очень хочется, то можно), и она с радостью посидела в коридоре, дожидаясь, пока за ней придет отец. Маме ничего, разумеется, не рассказала, понимая, что о прогулке в парк лучше не упоминать. Такое вот соглашение по умолчанию. И таких эпизодов было немало. Время послевоенное, мужчин катастрофически не хватало, а таких вот здоровых и красивых тем более. А маму папа по-своему любил — это девочки знали.

Потому Клара и не понимала, как выглядят алкоголики. Нет, конечно, некоторых она даже знала в лицо. Тех, кто лежал в канаве или едва волочил ноги домой, а потом скандалил и бил жену. Был у них такой сосед. Но чтобы уважаемый всеми врач, любитель искусства и большой эстет, напивался так, что не мог выйти из дома целую неделю, а вторую потом усердно лечился, такого Клара и выдумать не могла, несмотря на то, что была уже не девочка!

Поначалу она жила в абсолютном счастье, его не испортил даже отец, когда она привела мужа номер два, тогда еще жениха, на смотрины. Кое-что о нем она уже рассказала родителям, и услышанное им понравилось, расположило уже заочно. Папа по этому случаю нарядился в чистую рубашку, мама наготовила всякой всячины, пригласили Милку с Яшей, которые прихватили Цилю, и разговор тек плавно и мирно, обо всем и ни о чем конкретно. Что нам англичане с их разговорами о погоде, с их деликатным забрасыванием удочки! Если русским нужно поговорить, тем найдется великое множество: о политической обстановке в мире, о достижениях в спорте и космосе, о последнем фильме, наконец!

Дмитрий Ильич явился с цветами и бутылкой вина, правда, предложение прилюдно делать отказался, просить родительского благословения тоже («Мы уже не дети, Рыжуль! Смешно это и неестественно! Разберемся сами и тихо распишемся!»). Выглядел жених, конечно, как всегда, безупречно, Клара заметила, как родители с восхищением рассматривают его дубленку и голубой свитер, а он в свою очередь не сводил глаз с их старого буфета, а уж когда Циля отправилась домой, одобрительно чмокнув Клару в щеку, а мужчины пошли покурить, папа, конечно, высказался. Только две фразы, но какие емкие и обидные!

— Ишь ты, пижон какой! — это о трубке, которую достал из кармана Дмитрий, устроившись на балконе с Яшей. Математик при этом курил пролетарские сигареты.

— Ну что ж, дочка, поздравляю! — Клара на минуту обрадовалась, думая, что отец наконец одобрил ее выбор. — Нашла себе дедушку!

Семейная жизнь потекла плавно и интересно. Впервые у Клары было свое жилье, которое она обустраивала по-своему. Нет, наверное, «по-своему» — это уж слишком. В кабинет мужа ей разрешалось только заходить и ничего не трогать, протирать пол дозволялось тоже, но с тех пор, как она обнаружила полное невежество, приняв икону за почерневшую деревяшку, доверия ей не было. Муж отказался от любых крупных ремонтных работ: и Клара вносила небольшие изменения, чистила, переставляла мебель, подкупала по мере возможностей что-то новое: пришлось заменить старый диван в холостяцкой берлоге, теперь это была гостиная, а комнату мамы молодые преобразовали в спальню. Этому Дима не противился.

По выходным у них собирались гости: Димины друзья, коллеги и заказчики. Мила с Яшей заходили изредка тоже. Дима имел крепкую связь с краеведческим музеем. Он им когда-то чем-то помог, и теперь их часто приглашали на выставки и концерты. В последний раз принесли какую-то ветхую этажерку и сундучок из красного дерева, и муж долго с ними возился, возвращая вещам утраченный вид.

Клара готовила с удовольствием, в доме был достаток. Дима получал очень даже неплохие деньги, и им удалось откладывать небольшую, но регулярную сумму на покупку автомобиля. Клару несколько удивляло, что муж никогда не рассказывал о пациентах и работе. Мог он взять и перечеркнуть все в один миг: работа заканчивается на работе. Клара все приносила с собой: и забавные случаи, и неадекватных покупателей, и просьбы, которыми ее осыпали знакомые. Надо сказать, она никому не отказывала и по мере возможностей помогала, и об этой своей суетной жизни, о звонках, просьбах и женской болтовне рассказывала мужу. Он делал вид, что слушал ее, а потом оказывалось, что нет. Вот она к нему всегда прислушивалась с удовольствием. Узнала много интересного о российском фарфоре, о заводе Гарднера и братьях Козловых, о ценности вещей с историей, приуроченных к какому-нибудь памятному событию или отражающих целый пласт уникальной культуры. Ручная роспись, оказывается, стоила в разы дороже. Сам Дима уважал Дулево, Вербилку и Кузнецовский, конечно, а среди европейских высоко ценил Лимож из-за преобладания классических форм, изящной росписи и красочной цветовой палитры. Никогда бы не узнала Клара о залежах каолиновой глины, обнаруженной в XVIII веке, и о том, что сам Людовик XV взял в свое время керамическое производство под личный контроль.

Одна такая чайная пара была в Диминой коллекции. Он ее свято берег, время от времени рассматривал, восхищался хрупкостью и белоснежностью, изящным бирюзовым рисунком. Было, оказывается, еще рельефное блюдо в форме листа, ручная роспись красной, белой и черной смородины, с тонким золочением, но пришлось продать, когда болела мама. Под него где-то в соседнем городке Дима даже нашел чайное трио с похожим рисунком. Его не остановила даже небольшая сквозная трещина и недостатки на блюдце, но все планы пришлось отодвинуть на потом, а когда с блюдом расстался, то и о чайном трио долгое время не вспоминал.

Сложности начались с первым запоем. Клара себе такого и представить не могла. Ушла прямо из-под рук какая-то выгодная работа, что-то не состыковалось, не получилось, и вот тогда-то Клара увидела, куда утекают все запасы мужа. Поначалу он приносил элитный алкоголь, о котором она и не слышала, пустые бутылки толпились тесным солдатским строем на балконе, потом он снисходил до того обычного «пойла», что продают в соседнем магазине. Он просил, умолял, требовал, сердился, не закрывал двери (удивительно, что его ни разу не обокрали!), впускал каких-то странных личностей. Возвращаясь домой с пакетами в руках, Клара могла увидеть настежь распахнутую дверь, мужа, лежащего ничком на новом диване и полный беспорядок на кухне. Дима мог заснуть в дорогом костюме, в новой рубашке, и никакая сила не способна была его заставить сдвинуться с места. Клара, с детства приученная к бережному отношению к вещам, переносила это очень болезненно, но с другой стороны какие это мелочи, если на глазах гибнет родной человек!

Потом-то, конечно, он просил о помощи, звонил на работу, уговаривал заказчиков дать ему еще одну неделю. Клара поняла, что причину его «недомогания» все прекрасно знают. Удивляло лишь то, что его по-прежнему держат на работе и как ему удается спустя две недели вернуть себе благопристойный и респектабельный вид уважаемого доктора.

Как и все остальные женщины, Клара надеялась, что ей удастся побороть недуг мужа. С ее-то образованием и возможностями! Ее даже радовало, что запои стали случаться все реже. При хорошей заботе и прекрасной обстановке в семье все обязательно получится! Понадобилось пять лет, чтобы понять, как же она заблуждалась. «Как же ты не понимаешь? Мне просто нравится так жить!» — кричал ей вслед муж, когда она пробовала на время уходить домой.

Невозможно спасти того, кто не хочет быть спасенным. Когда это стало ясным, как Божий день, Клара ушла. От такого умного и респектабельного мужа, от интеллектуала и эстета с бархатным завораживающим голосом, с его-то умением элегантно курить трубку и рассуждать об искусстве! Клара ушла, потому что ей нужно было срочно спасать себя. Как хорошо, что она это поняла вовремя… И еще была одна причина, о которой она говорила только сестре: Дима наотрез отказывался иметь детей. В его картину мира, в его образ жизни орущий и вечно раздражающий ребенок никак не вписывался. Он готов был выложить крупную сумму за найденную в комиссионке статуэтку или умчаться в другой город, где нашли важную деталь сервиза для подачи спаржи («Где у нас спаржа, Дима?!? Нам бы хорошую колбасу купить к новогоднему столу!»), а на ребенка соглашаться не хотел. Искусно применяя женские хитрости, Клара и сама поняла, что ничего у нее с деторождением не получается. Неужели всему виной тот доктор, к которому отвела ее в свое время Фаина Михайловна?..

13

Юмор и природный оптимизм помогали ей выжить в любых, самых безнадежных ситуациях. Как ни странно, вокруг нее всегда толпилось много мужчин, даже тогда, когда она об этом и не думала. Обаятельная рыжая хохотушка, которая в карман за словом не полезет, нравилась многим. Потом она, конечно, поняла: никому не нужны проблемные женщины, всем нравится праздник и оптимизм. В мужчинах она тоже ценила позитивный взгляд на жизнь и еще ее завораживал увлеченный мужчина, ей нравилось смотреть на него с уважением, чему-то учиться и понимать, что рядом с ней человек на голову выше. Именно это, наверное, привело ее ко второму замужеству.

Теперь нужно было начинать жизнь заново. Скоро ей исполнится сорок, и возвращаться в родительский дом ой как не хотелось! Больно было наблюдать, как родные люди стареют на глазах и ощущать их неодобрение. Милочкино замужество принесло родителям только радость: единственный внук Боречка рос смышленым и забавным ребенком. Супруги обживали свое новое жилье, и Клара попросилась пожить немного в квартире Цили, недавно ушедшей в иной мир. Против никто не был, но Клара прекрасно понимала, что это временно, и бросила все свои силы на решение квартирного вопроса. Взяла подработку, вступила в кооператив и через два года уже бегала к строящемуся дому и заглядывала в его пустые окна. Когда же, когда она наконец будет жить в своей собственной квартире?

Третье замужество, самое глупое и недолгое, она воспринимает сейчас как попытку запрыгнуть в последний вагон уходящего поезда. Втайне она не переставала мечтать о ребенке и надеялась, что этот брак принесет ей позднюю женскую радость. Ничего из этого не вышло, и Клара наконец успокоилась. Не впадая в депрессию и отчаяние она решила, что значит так ей суждено: жить одной и подарить всю свою нерастраченную материнскую любовь племяннику Боре.

Было обидно, что ее так и не понял отец, решив, что она развелась с третьим мужем, потому что хотела свободы и женского счастья на стороне. Он же посоветовал ей больше времени уделять сыну Милы: «Будет кому подать тебе стакан воды в старости». Ни о чем таком Клара не думала. Никакой корысти в ее теплом отношении к племяннику не было. Он чувствовал ее любовь всем сердцем и с радостью отзывался, оставаясь у тетки с ночевкой на выходные. Они ходили в кино, гуляли по воскресеньям в парке, Боря носился неподалеку, штурмовал все лестницы и влезал на всех коней и оленей, украшавших парковые аллеи, а она расплывалась в улыбке, когда прохожие говорили: «Ах, какой чудный мальчуган! Как похож на маму!» Она никого не переубеждала: очень хотелось побыть в этом качестве хотя бы в воскресный день.

Боря не любил запах, который она приносила из аптеки. Клара к нему привыкла и почти не замечала. У малыша же он был крепко связан с больницей и со всеми теми неприятными процедурами, через которые ему, как любому ребенку, приходилось проходить. Однажды они возвращались домой из кукольного театра (Клара не могла избавиться от любви к сцене, от такого знакомого запаха и света рампы). Вместе с кем-то из пассажиров в автобус вошел запах свежей сдобы, корицы и ванили, аромат печеных пирожков и аппетитных ватрушек. «Смотри, Клара, какая-то тетя работает в хлебном магазине!» — сказал чуть громче, чем нужно, Борис. Люди, уже успевшие породниться теснотой и теплом, рассмеялись, а чей-то женский голос произнес: «В кондитерской! Я работаю в кондитерской!» Мальчик покраснел, а Клара приобняла его за плечи и улыбнулась: «Какой же ты у нас нюхач!»

Боря-подросток шел к тетке уже за другим: доверял свои юношеские секреты, получал дополнительные карманные деньги, болтал о всякой всячине. Дома он жил в окружении очень правильных и уравновешенных людей. Клара была далека от нравоучительной тетушки, читающей наставления племяннику. Боря тетку уважал еще и за то, что она могла достать все, что угодно, знакомых у нее было немерено, и первые джинсы, модные очки, кожаный плащ подарила ему именно Клара. В детстве он звал ее по имени, иногда Хаюсей, как говорила бабушка. Так и повелось дальше, никаких «теть», хотя Кларе было все равно. Главное — она чувствовала его любовь, а сейчас и вовсе купалась в его заботе. Боря помнил все и был очень благодарен тетке, хотя и сердился за ее непокорный нрав и упрямство, восхищаясь ее активностью и чувством юмора. Тетка, очевидно, решила никому не быть в тягость и не огорчать племянника дополнительными заботами, потому и не докучала своими проблемами.

Не так давно Боря потребовал у Клары номера телефонов ее близких соседей и «хорошей девочки Саши». Клара, конечно, все ему аккуратно отослала и старалась делать все, чтобы он не беспокоил других и не подключал своих друзей. Коммуникабельностью и предприимчивостью племянник пошел в нее. Каких-то друзей он увез с собой, обзавелся на новом месте новыми, но и здесь осталось достаточно тех, к кому он мог обратиться в крайнем случае и препоручить несговорчивую Клару на время своего отсутствия.

Клара сидела у телевизора, отпивала чай из белой чашки ЛФЗ в синюю кобальтовую сеточку, и не видела того, что происходит на экране. Ее мучил один важный вопрос: на следующей неделе «хорошей девочке Саше» должно было исполниться сорок пять. Время, когда Клара металась в поисках своего жилья, в надежде схватить удачу за хвост и стать наконец матерью. Сашино сорокапятилетие проходило в абсолютно других обстоятельствах. Она жила в семье, имела двух гиперактивных детей, летала между основной работой и дополнительной, между школой и другими занятиями детей, домашним хозяйством и попыткой сделать насильно счастливым вечно недовольного мужа.

Как-то, когда накатило, Саша обо всем рассказала Кларе, расплакалась и даже уснула на ее продавленном диване, заботливо укрытая пледом. Клара, конечно, сказала, что она думает о Сашином муже, но сделала это очень деликатно, понимая, что всеми силами своей уставшей, но любящей души Саша хочет сохранить брак. Кто-то когда-то ей это сказал, где-то она это услышала и теперь назначила себя ответственной за все, что происходит в мире. В ее маленьком мире в особенности. «Слишком много положила на свою тарелку, столько съесть нельзя», — говорила Кларина мама когда-то. И Клара, не вспомнив, конечно, слов Марии Тимофеевны, квартирной хозяйки своей юности, и забыв о том, что ей говорила в свое время Фаина Михайловна, Саше, лежащей на диване, тогда сказала примерно те же слова: «Все обязательно наладится, девочка… Вот увидишь! Все будет хорошо!»

Хорошо пока не стало, и Клара сейчас думала, как же ей порадовать Сашу и поздравить ее с днем рождения?.. Банальные цветы, конфеты и деньги отмела сразу. Первые завянут, вторые съедят дети, третье она обязательно потратит на семью. Саше нужно что-то другое. Особенное.

Среди оставшихся безделушек, давнее наследие хороших лет, когда она могла себе позволить кое-чем себя порадовать, Клара не увидела ничего, что могло бы понравиться Саше, разве что… Было такое славное серебряное кольцо с бирюзой, веточка с листьями, и такие же сережки, но в свое время Клара их очень любила и практически не снимала. Выпал вначале один, а потом и второй камешек, серебро почернело, а потом расползлись пальцы, и Клара о комплекте совсем забыла. Теперь он лежал в шкатулке, в дальнем ящике комода, вместе с другими брошенными вещицами.

Совсем не понимала Клара, как может в этом вечном круговороте собственной жизни Саша находить время для оригинальности, но у нее это как-то получалось. Она любила шарфы, длинные кардиганы, объемные сумки, в которые с легкостью поместился бы самый тяжелый пакет из супермаркета, и сочетала все с джинсами, обычными куртками и серебряными украшениями так, что все выглядело очень гармонично. С головой, конечно, была беда. Она носила длинную косу или распускала волосы, перехватывая детской цветной резинкой. Клара не раз намекала ей, что хорошо бы придать им форму и слегка освежить цвет, но у бедняжки всегда не хватало на себя времени.

Когда Клара попросила Сашу присмотреть за Клёпой и Рябушкой, она больше всего опасалась Сашиных детей. Клёпа старел вместе с хозяйкой и давно уже вздрагивал от резких звуков, дольше спал и меньше реагировал на игрушки. Как он переживет это пребывание в шуме и визге? Ряба не представляла для детей никакого интереса и большую часть времени проводила в клетке, а вот с Клёпой они пробовали играть, наряжали его, тискали, выводили гулять. К счастью, все закончилось благополучно, спасибо Сашеньке.

Поразмыслив немного, Клара позвонила знакомой и попросила номер телефона хорошего ювелира. Завтра утром она к нему обязательно сходит и узнает, что можно сделать с серебряным комплектом. По пути обязательно заглянет в «Артсалон», прежде называвшийся «Сундучком», и присмотрит, есть ли там что-то интересное для Саши. Девочка прекрасная: милая, образованная, с отличным чувством юмора. Иногда Клара не верила, что нет в ней ни капли еврейской крови. Отличная из нее получилась бы Ханна!

Под утро она проснулась в кромешной тьме. Тронула привычным жестом телефон и с радостью обнаружила, что может поспать еще два часа. В общем-то, и три может, и четыре, но потом будет плохо себя чувствовать, если пропустит свой обычный час пробуждения. Вдруг задрожало и затрепетало сердце. Клара вспомнила про нитроглицерин и подумала, что, кажется, упустила что-то важное. Вчера не выпила вечернее лекарство!

Иногда, очень редко, возникал в ней необъятный, ночной, неподвластный разуму ужас. Она на ощупь дошла до кухни, выпила лекарство и снова попробовала заснуть. Из окна тянулась узкая полоска света — след февральской ночи и плохо освещенной улицы, там сердито шумел ветер. Снегопад уже давно прекратился, но еще вечером низкое, будто налитое тяжестью небо предвещало мрачную непогоду. Вчера в темных водах городского озера они с Клёпой видели отраженное небо, которое переливалось дрожащими серебристыми бликами. Клёпа замер у воды на минуту, и она засмеялась, наблюдая за тем, как он рассматривает свое отражение. Философствующий старичок.

Клара неожиданно для себя обрадовалась, вспомнив это: организм всего лишь реагирует на изменение в погоде! Она была полна уверенности, что ничего с ней серьезного не было и произойти не может, это перепады давления! Тот самый животный страх был не страхом грядущей смерти. У всякого цветка свое время, придет и ее, а когда наступит ее час, она встретит там самых близких и любимых людей. Она боялась того, что было с Милочкой. Только бы уйти сразу, добраться по прямой, срезать дорогу и не быть никому в тягость… Тяжелые мысли, каменная неподъемная плита, дурные предчувствия — скоро все исчезло, скрылось под толстым слоем сна и девственно-чистого снега, в котором они с сестрой играли в снежки, пряча мокрые варежки в карман и выкрикивая время от времени маме: «Нееет! Нехолодно!.. Мам, а можно еще?!» Снег падал крупными хлопьями, щеки розовели, текли носы, но домой идти так не хотелось! Пропустишь все веселье! Нет лучше и беззаботнее времени, чем детство, когда тебя любят просто потому, что ты есть.

Клара вела себя, конечно, нелогично и противоестественно. Утром, забыв по все ночные тревоги и боли, она ринулась в бой. После прогулки, оглядев пространство, она осталась недовольна. На столе лежала груда старых журналов, пепельница с мелочью, забытое кухонное полотенце. Покрывало выцвело и запылилось, разбросанные подушки сплющились, потеряли форму, особенно та, что облюбовал для себя смешной Клёпа. Иногда она видела в нем не маленькое создание, а бесстрашного дога, готового броситься на защиту хозяйки, невзирая на свои скромные размеры. В спящем на спине Клёпе, развалившемся вольготно и слегка похрапывающем, она ощущала присутствие мужчины в доме. В любимой подушке он прогрыз небольшую дыру и теперь оттуда тянулся белый ватный хвост. Вот же шалун! И спит ведь так сладко, что и отругать жалко!

Итак, Клара отыскала старые пакеты, бросила туда ненужные журналы, пустые бутылки от газированной воды, опорожнила пепельницу, в которую складывала мелкий мусор, и поставила пакеты у двери, чтобы вынести их потом. Собрала все диванные подушки, сняла покрывало и отнесла все к открытой двери. Там она их долго трясла на свежем морозном воздухе, заодно радуясь, что их продул ветер. Покрывало посвежело, хотя нужно его заменить в ближайшее время, подушки снова стали пухлыми, и диван приобрел другой вид. Клара оглядела кухню и полезла на стул, чтобы достать керамический кувшин, в котором стояли голубиные перья и сухая трава, такая хрупкая, что вот-вот рассыплется. Все это Клара выбросила, а кувшин решила отмыть и найти ему новое применение. Потом погудел немного старый пылесос, вечный враг Рябы и Клёпы, прошлась по дому влажная тряпка, и дышать стало значительно легче.

Клара сварила себе первую на сегодняшний день чашку кофе и присела наконец на диван перед включенным телевизором. Известная ведущая давала медицинские советы. Клара убрала звук и задумчиво поглядела в окно. Иногда что-то самое простое и привычное вдруг могло привлечь ее внимание.

Голые ветки соткали причудливый узор на фоне бледно-серого неба. После мокрого снега заблестела, как рыбья чешуя, крыша соседнего дома и ослепила глаза. Резкий ветер то прятал солнце за облаками, то давал ему возможность показаться вновь. Сейчас стадо белых барашков плыло по небу, и от этого серого цвета, выглядывающего солнца, от чистоты соседской крыши и убранного дома повеяло не холодом, а энергией жизни. Клара осталась этим очень довольна.

Утром ей пришла в голову еще одна мысль, как можно порадовать Сашу и отблагодарить за заботу. Ее нужно пригласить снова, чтобы она не суетилась, не бегала, желая порадовать гостью, а сидела и наслаждалась тем, что сегодня ей ничего не нужно делать. Пусть дети останутся дома, а Клара устроит ей небольшой отдых, накормит, вручит подарки. Вот эта самая мысль подтолкнула ее к утренней уборке. Она больше не тревожилась и не предавалась грустным ночным раздумьям. Охваченная новой идеей, она всегда испытывала чувство легкости и воодушевления. Оно всегда приходило как награда, как чудесный подарок. В голове она подсчитывала, что ей еще нужно будет купить в супермаркете — с рынком она сегодня опоздала.

Никакого «Артсалона» здесь, конечно, раньше не было Убогие одноэтажные домишки, портящие центральные улицы города, давно уже снесли, а вместо них соорудили целый ряд одинаковых белых строений, которые стали сдавать под разные нужды. Так появился салон сотовой связи, аптека, магазин женской одежды и сувениров. То место, что сейчас занимал «Артсалон», всегда использовалось именно по такому назначению. Клара любила этот район, он будто бы застрял в полном безвременье, а потом его стряхнули, вытащили из этой временной петли, осмотрели, перестроили и дали ему вторую жизнь.

Однажды с одной молодой родственницей Клара сюда заглядывала, но магазин показался ей слишком маленьким и неуютным для громкого названия. На выставочную галерею он не тянул, хотя Клара сразу заметила, что уличные пейзажи, забавные коты и лошади, бегущие по темному ночному полю, все-таки небезнадежны. В таком месте хорошо бы отойти на пару метров и осмотреть все со стороны, но, сделав это, ты упиралась в противоположную стену и грозила принести своими шагами разрушения. Когда заведение закрылось, Клара не удивилась. Оно было явно убыточным, потому и не потянуло большую аренду.

Новые хозяева изменили все и, похоже, расширили помещение. Две тесные комнатушки объединили в одну и сломали перегородку. Не утомляя себя капитальным ремонтом, они выкрасили стены в белый цвет и провели хорошее освещение. На прозрачных полках теперь красовалась разного рода бижутерия ручной работы, платки, расписанные тоже вручную, и сумки самых разных форм и размеров. С ними еще надо разобраться, мало ли что говорят желающие их продать!

Обаятельная особа, оказавшаяся и хозяйкой и продавцом в одном лице, на своем личном примере демонстрировала красоту товара. С одного плеча причудливо свисала шаль, расписанная под импрессионистов, на шее виднелся кожаный шнурок с грубым коричневым камнем, искусно окрученным проволокой. Такой же камень, чуть меньших размеров, украшал ее руку. Кольцо крупным не казалось, потому что женщина была высокая, дородная и эти булыжники, как про себя назвала их Клара, ее ничуть не портили, а очень даже украшали. Пусть Клара всегда предпочитала драгоценные металлы и не в ее возрасте что-либо менять, но такие вещи она уважала тоже. На других, но не на себе.

На пустой стене, у небольшого столика, где сидела легко вспорхнувшая при виде посетительницы хозяйка, все же висели не картины, а черно-белые фотографии. Без достопримечательностей и городских пейзажей, без увеличенных дождевых капель или рассмотренных в упор винных бокалов — это были женские фигуры, а, возможно, только одна, все со спины и все у окна, сидящие, стоящие, причесывающиеся, курящие, читающие. Только окно, женская фигура и городские крыши. На первый взгляд они могли произвести впечатление любительских, но Клара знала, что это не так. Чувствовала своим чутким сердцем.

Женщина представилась Алисой, спросила, нужна ли ее помощь, а узнав, что пожилая женщина в элегантной шляпке и красивой шубке заглянула сюда не ради праздного любопытства, освоила тон опытного экскурсовода, начала свой рассказ с самой входной двери и провела потенциальную покупательницу по всему магазину, не упуская ни одной мелочи. В ходе рассказа выяснились некоторые подробности из жизни самой Алисы. Она, оказывается, по специальности… химик (Клара улыбнулась, встретив почти коллегу). Но жизнь ее всегда была связана с художественными салонами. Выставлялся муж-художник, его друзья, и она со временем полюбила это шумное пространство тоже. Устав от лаборатории, она несколько лет назад открыла кое-что для себя, нашла увлеченных людей, пристроила несколько своих работ из бисера, вот и получилось то, что вы сейчас видите.

В выдумку о сумках из натуральной кожи Клара, конечно, не поверила. Сумки были интересные, объемные, как любила Саша, но на одной красовался на фоне густого тумана ежик из знаменитого мультфильма — не лучший вариант для женщины сорока пяти лет, а другую украшали коты — толстые, наглые, улыбающиеся, элегантные, самых разнообразных форм и расцветок. Алиса протянула несколько платков с похожим рисунком. Клару это не вдохновило. Она приглядывалась к охристо-багряному платку с авангардным рисунком, и Алиса, заметив ее интерес, взмахнула руками и скрылась в крошечной комнатушке. Оттуда она вернулась через пару минут, неся еще не распакованную коричневую сумку, сделанную, по мнению хозяйки, из натуральной кожи. Лицевая сторона была украшена странным рисунком, в котором сочетались трудноразличимые фигуры и тропические пейзажи. Похоже на Гогена, но вместе с тем что-то иное. Другая сторона ничем особым не выделялась — гладкая темная поверхность, цвета горького шоколада.

Клара без всяких сомнений ухватилась за эту покупку: охристый платок и коричневая сумка будут прекрасным подарком для Саши, хотя еще несколько минут назад она всерьез подумывала о той сумочке-коробке с городскими крышами на боковых сторонах. Честно говоря, она очень приглянулась Кларе, но, подержав ее в руках, она поняла, что Саше она ни к чему. Нет таких мест в ее насыщенном дневном расписании, куда она могла бы ее взять, а вечером Саша почти никуда не выходит. С такой маленькой сумочкой ходят пить кофе богатые бездельницы: телефон, кредитка, пудреница. Саша носила с собой всю жизнь сразу, и свою, и своих домочадцев.

Довольная покупкой, Клара позвонила Саше и пригласила ее на пару часов завтра в гости. Что? Нет, не в гости, конечно! А срочно! По очень важному делу: «Сашенька, ты — очень — нужна — мне — завтра!!!»

14

Саша, конечно, девочка чудесная. Славно они посидели. Она так удивилась, когда Клара раскрыла свой обман. Ничего, мол, серьезного не произошло, просто хотелось вырвать тебя из цепких рук семьи хотя бы на пару часов и доставить тебе удовольствие. Ты этого заслуживаешь, Сашенька. А как смущалась, получая подарки! И как все же это приятно делать, в особенности тем, кто ценит и твои усилия, и вкус, и изобретательность!..

— Понимаешь, Сашенька, есть еще вторая часть подарка, но она будет позднее, уже после твоего дня рождения. Мне очень хочется, чтобы у тебя осталось что-то в память обо мне. Не перебивай меня, детка, я знаю, что ты скажешь!.. Мне очень приятна твоя забота и твое внимание, и я понимаю, что ты это делаешь бескорыстно, но все же это важно мне, важно для меня.

Саша не могла выпустить из рук новую сумку, гладила ее, заглядывала внутрь, подносила к носу, восхищалась объемом, рисунком, цветом. Назвала его отчего-то цветом жженой карамели — пусть будет так, молодым виднее. Платок она уже пристраивала по-разному: набрасывала на плечи, завязывала на шее, образуя впереди что-то вроде манишки с неизвестно откуда взявшейся розочкой. Оказывается, она ее сделала на оборотной стороне платка одним элементарным узлом. А еще небрежным движением привязала платок к ручке новой сумки, и получилось очень элегантно, с фантазией. Клара не могла нарадоваться тому, как удачно все придумала с подарком.

Саша, сидящая на диване рядом с Клёпой в окружении подушек, открыла было рот, чтобы о чем-то спросить, как зазвонил телефон. При ближайшем рассмотрении — как хорошо, ведь теперь ясно, кто тебе звонит! — оказалось, что это Фира, и Клара дала понять жестом, что придется поговорить.

— Да, моя дорогая!.. Ну что ты! Совсем не мешаешь. Я теперь почти всегда дома и времени у меня очень много… Что ты говоришь?.. Неужели?!? А много ты ей дала в долг?.. Ну, ничего, Фирочка, прими это как благословение, как спасение от какой-нибудь неприятности… Какой? Знать бы какой!.. Не огорчайся, ты же не бедствуешь!.. Да, вот какая оказия!.. Ты береги себя, таблетки принимай!.. Я? Все со мной в порядке, ты меньше слушай Борю! Мастер он на всякие истории!.. С больницы я, конечно, сбежала, но пролежала там две недели, более, чем достаточно, а больше не могла… Да я столько болезней в жизни своей не слышала! Одна соседка бесконечно жаловалась на немощи, другая ругала своих детей. Нет, дома мне гораздо лучше, да и Сашенька за мной присматривает. Помнишь ее? У меня сейчас! Отмечаем ее день рождения. Спасибо, Фирочка, ты тоже не болей! И не переживай за деньги. Это меньшее, чем мы можем расплатиться. И я обнимаю тебя!.. Перезвоню тебе завтра. Обязательно!

— И что я должна теперь с этой историей делать?.. — задумчиво сказала Клара, усевшись напротив Саши в любимое кресло. — Фира, богатенький Буратино, отдала приятельнице в долг приличную сумму, а та взяла и умерла. И где она еще находит друзей в таком возрасте?.. Ну не будем о грустном… Ты видела новый фильм по Первому каналу? От Фиры тебе привет и наилучшие пожелания в день рождения, чуть не забыла!..

Клара теперь одна. Саша, довольная и счастливая, ушла домой, прихватив подарки и половину торта, который сама же принесла. Столько Кларе не съесть, пусть дети порадуются. Рвалась еще сбегать за вином, но Клара не разрешила: всего у нее достаточно. Выпили несколько рюмочек коньяка, поговорили о том о сём, отвели душу. Кларе хотелось бы, чтобы у нее была такая дочь. Ей бы она обязательно сказала, что жизнь у нее одна и не стоит сохранять то, что трещит по швам ради детей. Это большое заблуждение, что они будут счастливы. Но Саше она об этом не говорила, не имела никакого права вмешиваться.

Ювелир пообещал найти недостающие камешки, почистить серебряный комплект и вернуть все в лучшем виде в субботу. Клара очень хотела, чтобы все произошло сегодня, но разницы ведь никакой. Будет у девочки еще один повод для радости не в день рождения, а в самый обыкновенный субботний день.

Одиночество может быть блаженным — у Клары сейчас именно так. День, насыщенный событиями и общением, требовал двух уединенных дней. Завтра она не пойдет никуда: ни магазинов, ни аптек, ни гостей, ни ювелиров. Единственный способ избежать общения — это выйти на прогулку с Клёпой очень рано и очень поздно. Не дотерпит малыш — у него есть белая пеленка, на всякий случай, и Клара его даже не поругает.

Вечер обещал быть холодным. Клара убрала со стола, отнесла посуду в раковину. Сегодня она может подождать. Лучи закатного солнца, пробравшись через окно, играли на ее серебряных вещицах, отражались в зеркале и в стеклянной вазе. Вчера Клара посмотрела любопытный сюжет о Швеции, который назывался «предсмертное расхламление». Предусмотрительные шведы готовили свои дома заранее, оберегая детей и внуков от чудовищной работы. Все, горячо любимые стариками вещи, являются для молодых бесполезным хламом, и Клара решила, что это очень хорошая идея. Нужно будет сложить в большие коробки то, что она хотела бы передать Боре: ценные и памятные вещи для их семьи, украшения для его жены и детей, книги, которые он любил читать в детстве, старые фотографии. Вторую коробку она бы хотела приготовить для Саши, третью — для церкви, с вещами и ненужным новым постельным бельем. Все остальное нужно постепенно перебрать и избавиться от лишнего. Она выбросила часть вещей из своего гардероба на диван, и скоро под ворохом сваленной на него одежды покрывало полностью скрылось из вида, а комната стала похожа на женскую раздевалку на каком-то веселом празднике.

Космос, в котором жили близкие ей люди, находился теперь в этих старых фотографиях, в бесполезных безделушках, которые так хотелось сохранить, продлив их единство и ощутив легкую беспричинную радость, которая возникала тогда, когда жив был ворчливый и категоричный отец, теплая и такая родная мама, когда всегда, в любую минуту, можно было позвонить младшей сестре и поговорить о самых обыкновенных мелочах!

Одна мамина родственница, рассказывая о ком-то из ушедших, говорила: «Он ушел как праведник. Вечером сходил в баню, поменял белье, улегся во всем чистом и утром не проснулся». Клара и Милочка, тогда еще совсем маленькие, остерегались подобных разговоров. Во-первых, в ту пору никто об этом не задумывался. Ясно было, конечно, что когда-нибудь эта участь коснется всех, но что толку думать об этом, когда ты ходишь в школу? Это должно было случиться очень и очень нескоро. Прежде придется уступить место пожилым бабушкам и дедушкам, затем придет черед немолодых родителей, а уже потом, в далеком и необозримом будущем, это случится когда-нибудь и с ними. Девочки боялись не только говорить о смерти. Их страшил даже вид гробов, которые привозили к ним во двор, устрашающе смотрелась его крышка, выставленная у дома. Она давала понять, что в чьей-то семье горе, и желающие выразить соболезнование, легко могли отыскать квартиру по этому мрачному ориентиру.

Только однажды девочки видели мертвого человека и, глядя на восковое, обострившееся лицо покойницы, с трудом представляли, что еще вчера это была живая и даже очень веселая бабушка. Облаченная в какую-то чужую, ей не подходящую одежду, бабушка лежала в узком ящике и должна была вызывать грустные чувства, но почему-то пугала. Кларе казалось, что в какой-то миг произошла замена, и та старушка не имеет никакого отношения к ее бабушке. Ее страшил новый запах, какой-то странный, чужой, смешанный с цветами и приходящими людьми. Они вносили свои запахи тоже, но тот, основной, шел от бабушки и человека с чемоданчиком, который попросил его оставить один на один с усопшей и крепко притворил за собой дверь. Клара была уверена, что он доктор, но потом засомневалась: что толку его вызывать, если бабушке уже ничем не поможешь?

Подойти и попрощаться было настоящим мучением. Все прикасались к бабушкиному лбу (или к той, кто ее заменила), а Клара с Милой не могли себя заставить. Сзади их кто-то подгонял ободряюще и вместе с тем сочувственно. Это, мол, всего лишь спящая бабушка, и бояться тут нечего. Клара все-таки подошла, прикрыла глаза, нагнула голову и, кажется, все же коснулась бабушкиного лба, но сделала это мгновенно, а отходя, еще раз подумала, как сильно изменилось любимое лицо. Нос и подбородок заострились, глаза плотно прикрылись, а губы изображали еле заметную улыбку. Это была бабушка и вместе с тем совершенно чужой человек. Других подробностей она не помнила. Спасибо памяти, не сохраняющей множество воспоминаний, приносящих боль. Но тот рассказ маминой родственницы об уходе праведника отчего-то запомнила очень хорошо. Особенно то, как одобрительно кивала головой мама, как обе женщины сошлись в согласии: это лучшая из всех возможных смертей.

Мама ушла очень похоже. Подержалась пару дней за сердце, на которое никогда не жаловалась, и ушла, сразу после приезда скорой помощи, оставив мужа в полном одиночестве и неведении. Клара тогда уехала на работу на Урал, ей предложили открыть и возглавить новую аптеку, а ей после второго развода очень были нужны деньги на кооператив. Милочка с Яшей, погоревав, вернулись к своей жизни: сын, растущий на глазах, не давал им возможность уйти в печаль и забыть обо всем на свете. Папа стал учиться жить один. Оказалось, что это очень даже непросто.

Тревогу забили не сразу. Сначала заметили, что он плохо говорит, как-то странно, иногда невнятно, много повторяется, часто делает это невпопад. Он, правда, старался объяснить это тем, что снял зубные протезы. Дочери очень удивлялись тому, что он многое стал забывать, но поскольку все чередовалось с более или менее нормальным состоянием, объясняли это перенесенным стрессом и возрастом. Когда Мила, навещая его на выходных, вдруг увидела неряшливого и потерянного отца, говорящего странные вещи, все стало ясно. Врачи, больница, лечение — этого оказалось недостаточно. Требовалось постоянное присутствие близкого человека. Милочка на время перебралась с сыном к отцу, а потом все-таки пришлось заняться поисками хорошей сиделки. Клара тоже включилась в расходы, и они поменяли несколько человек, прежде чем отыскалась нужная и самая подходящая. Валентина, женщина крупная, сильная, очень ответственная и строгая, — «со мной не забалуешь!» Только на выходных она железно возвращалась домой — привозили любимую внучку, и тогда по очереди дежурили Милочка с Яшей. Клара регулярно посылала определенную сумму, приезжала на праздники, пробовала говорить с отцом по телефону, а через год наконец вернулась.

Телефонных разговоров было не так много. По словам Валентины, отец делал это неохотно, и она передавала все новости через Милочку и Яшу. Клара доставала все нужные лекарства, хотя прекрасно понимала: улучшения не будет. В теплый летний день, едва бросив чемодан в своей новой однокомнатной квартире, она поехала к отцу, прихватив подарки и папин любимый торт. После ухода мамы он редко менял одежду. Теперь ему не было необходимости покидать дом, и Клара купила две мягкие фланелевые рубашки в клетку и теплые носки, надеясь, что отцу все понравится.

Этот день она не любила вспоминать и все надеялась, что память сотрет его, как многое другое неприятное, бередящее душу и приносящее боль. Некоторые события из детства и юности она со временем забывала, переставая носить с собой все то, что тревожило. Тот августовский день она помнит очень отчетливо, хотя предпочла бы забыть, вероятно потому, что за те два месяца, что она не видела отца, он так сильно изменился, перестав узнавать своих и чужих.

Она нетерпеливо нажимала на дверной звонок и предчувствовала долгожданную встречу. Дверь ей открыла Валентина, следом за ней вышел отец. Он смотрел на дочь и видел кого-то другого. Лицо исказилось от боли и страха, и он изо всех сил оттолкнул сиделку и захлопнул перед дочерью дверь. Ей сначала показалось, что это очередная его шутка и сейчас, минуты через две, он распахнет дверь и громко рассмеется. Однако в тот день войти она так и не смогла. Положила у двери подарки и ушла зареванная домой. Шла по улице и ревела, вытирая кулачком слезы, будто малое дитя, и ей не было совершенно никакого дела до прохожих. Ее переполняли разные чувства: было больно, обидно и очень жаль папу. Она знала: на самом деле он ее любит, любил, но сегодня увидел в ней кого-то другого.

В дальнейшем она тоже замечала странные вещи. Незадолго до ухода, совершенно потеряв связь с внешним миром, он уже не узнавал никого, и просветления не было. Но иногда, войдя в комнату, она видела его взгляд, и он был полон нежности и любви. Возможно, он и не знал, кто она, но хорошо помнил то чувство, которое он когда-то к ней испытывал. То же самое было по отношению к младшей дочери и единственному внуку. Видеть, как уходит родной человек и не понимать, как ему можно помочь, как достучаться до него, разбить эту скорлупу, что отделяет его от настоящего мира, было очень больно. Клара так уходить не хотела, хотя кто ее об этом спросит?..

Приняв для себя важное решение, она начала готовиться к старости давно: прочла много литературы о том, как избежать слабоумия, стала много ходить разгадывать кроссворды, учить с Яшей новый для нее язык. Правда, последнее продлилось недолго. Исследования обещали, что с социально активными людьми такое происходит крайне редко, и можно таким способом продлить здоровье мозга. К чтению она никогда не была особо расположена. Дюма и Верна, конечно, читала в юности и потом некоторое время увлекалась детективными романами. Настоящими книгочеями в их семье всегда были Яша и Мила, а Клара шутила, что по их молчаливому увлеченному погружению в чтение можно решить, что никого нет дома. Она, конечно, в такой библиотечной тишине умерла бы со скуки, но в последние годы Клара тоже начала читать. Вдруг обнаружилось, что за последнее время было написано много увлекательных романов. Их Клара и стала читать, надеясь, что Господь ей позволит уйти, находясь в разуме до последних дней. Еще ее активность и жизнерадостность подпитывало то, что два беззащитных существа очень от нее зависят. Она не могла их бросить, потому что позаботиться о Клёпе и Рябушке будет некому. Не могла она взвалить на Сашу при всей ее загруженности еще и такие дополнительные хлопоты…

15

Жизнь между тем продолжалась, и весна творила свое волшебство. Только наступила первая мартовская неделя, а сад уже залило бледно-золотистое солнце, желтые раструбы нарциссов танцевали на ветру, а на клумбах у дома раскрылись робкие примулы, наполняя воздух тонким ароматом. Клара даже затеяла уборку и перестирала занавески, вывесив их на улице, точно алые знамена или белые паруса, и теперь, точно влюбленная девчонка в ожидании, ждала наступления настоящей весны.

Небо стало спокойнее и светлее, по утрам она часто видела не затянутое серое полотно, а поголубевшее чистое пространство, бесконечное и уходящее за горизонт. Этот восхитительный вид ее очень радовал. Тянуло мшистым запахом садов, напитанных влагой, знакомый и любимый с детства запах приносил теплые воспоминания о веселых беспечных днях, когда она была беспричинно счастлива и испытывала ничем не объяснимый восторг. Столько надежд и замечательных возможностей всегда сулила ей весна!

Клара держала в руках три керамические чашки для бульона: толстые, увесистые, все друг другу родные и вместе с тем разные. На дне она обнаружила клеймо «Сделано в Италии» и ощутила тепло набегающей волны, яркого солнца и запах пахучей зелени. Там, к сожалению, ей не удалось побывать, но ей казалось, что Италия — это почти что наша Грузия, немного средиземноморской Турции, жаркого и далекого Израиля. Ее покойный муж, любитель старинной изящной посуды, от такой грубости пришел бы в ужас, а Клара очень любила керамику, хранящую, как ей казалось, тепло чьих-то рук. Несколько подобных чашек передавала ей с оказией Фира. Они, украшенные узорами, которые легко бы могли сойти за средиземноморские, продавались в арабских кварталах, и Клара их очень любила. Они были просто созданы для густого наваристого бульона, осеннего супа, маминого борща с островком домашней сметаны, похожим на белый айсберг.

Эти керамические изделия трех цветов, серого, фиолетового и желтого, напоминали ей что-то другое. Они были окрашены неоднородно, с проблесками белых полосок, идущих по кругу, да и сама краска казалась разбеленной, ненасыщенной. Держа их в руках, Клара не могла пока понять, что ее в них привлекает и что именно ей напоминает это окрашивание, но она вертела их в руках, уверенная, что нужно брать. Продавец, милая и аккуратная женщина лет шестидесяти, разложила на импровизированном прилавке много всякой всячины и горячо рекомендовала Кларе блинную сковороду, блюдо с галантными сценами и пузатый белый заварочный чайник. Кларе он тоже очень понравился, как раз таки отсутствием всего лишнего. Он бы с успехом смог пристроиться к любым чашкам. Его лаконизм и благородство приглушили бы любое буйство красок, успокоили бы его и с ним подружились, но Клара, еще совсем недавно задумавшаяся над расхламлением, не знала, для чего ей нужны бульонные чашки и белый заварочный чайник.

Отойдя за покупками и все же вернувшись, она, к радости продавца, все это купила, найдя для себя оправдание. Эта вовремя возникшая мысль, разрешившая ей покупку, очень ее порадовала. Так, маленький ребенок, страдающий от неразрешимой дилеммы, поставленный в капкан данным маме словом и сильным желанием съесть сладкое, немного похлебав суп, а остальное слив в чашку кошке, приступал к долгожданному десерту.

Она вспомнила о грядущем женском празднике и вмиг решилась на покупку: она сможет порадовать своих приятельниц! Хотя старушки-веселушки давно и решительно договорились обходиться без подарков (им уже ничего не нужно — с собой не унесешь), и лучше просто посидеть за праздничным столом: вкусно закусить и немного выпить, насколько позволит им здоровье, Клара все-таки время от времени делала подругам подарки, прикрываясь тем, что стоит это сущие пустяки. Иногда преподносила вещицы с небольшим опозданием или, наоборот, с некоторым опережением по отношению к красным датам календаря. Вроде подарок совсем не к празднику.

Милая женщина, будто боясь, что покупательница передумает, согласно кивнула и начала все поспешно упаковывать в приготовленную заранее бумагу. В ней она, наверное, все и принесла. Четыре единицы, с любовью уложенные в Кларину корзинку, сделали ее такой счастливой, будто она получила внушительное дополнение к своей пенсии. Клара так обрадовалась и разволновалась, что совершенно забыла купить зелень для супа. Неслась домой на всех парах, будто дома ее кто-то ждал, и именно с ним, этим таинственным человеком, она и собиралась поделиться радостью.

Сварив густой рассольник под любимую передачу, в которой молоденький ведущий приглашает звезд советского кино и с таким участием задает вопросы, что порой наворачиваются слезы, Клара уложила свои отмытые и вычищенные до блеска покупки на белое махровое полотенце и залюбовалась. В чайник она высыпала две столовые ложки крупных пахучих листьев, сверху добавила щепоточку мяты (не из пакетиков, а купленную у проверенных людей на рынке), залила крутым кипятком и укутала чайник полотенцем. Одну из новых чашек наполнила до краев густым супом, добавила перец, отрезала два кусочка свежего хлеба немного небрежно, толстыми ломтями, такому супу изящество ни к чему, и понесла в комнату. Уселась наконец у телевизора, выгнав Клёпу на пол и пообещав покормить позднее, и тут вдруг ее осенило! Внезапно она вспомнила, что именно ей напомнили эти полосы на внутренней поверхности керамических плошек! И как это происходит с нашей памятью? Как одна нитка, один виток тянет за собой другой, разматывает постепенно — и вот оно, искомое воспоминание! Странная, конечно, связь, но только не для нее…

Кларе лет десять или одиннадцать, Милочке и того меньше. Папа, довольный и счастливый по известным только ему причинам, ведет девочек в парк аттракционов, который почему-то назывался лунопарком. Зимой он являл собой жалкое и сиротливое зрелище, большинство каруселей демонтировали, снимались сиденья, что-то красили, чинили, починяли, как говорила бабушка, заменяли детали, а к лету, конечно, весельем и детским хохотом пространство оживало вновь. Сахарная вата, красные петушки на палочках, газированная вода — это могло составить абсолютное детское счастье. Ежегодно девочки замечали кое-какие изменения: что-то навсегда уходило на свалку, уступая место новому, появлялись новые рисунки, качели, более мягкие сиденья. С папой, конечно, договаривались заранее, каждая из них выбирала по два аттракциона, и на этом жирная и непоколебимая точка, никаких тебе «мама, а можно еще».

В этот раз они впервые увидели огромную деревянную «бочку». Рядом стоял ларек, где покупались билеты, и лестница, по которой следовало взбираться вверх. Зачем и откуда доносится ужасный гул, девочки пока не выяснили, каждая из них уже сделала свой выбор, и «бочки» в их расписании не было, но, похоже, случилось чудо и папа был заинтересован не меньше их. В прошлом году ее здесь не было. На все вопросы он отвечал уклончиво, собираясь, очевидно, преподнести им нечто невероятное. Папа купил билеты, они дождались, когда стихнет гул, раздадутся аплодисменты, по крутой лестнице спустятся потрясенные люди и соберутся новые, желающие взобраться вверх. Девочки шли вместе со всеми и даже не знали, что их там может ждать. Кроме слова «Вертикаль», написанного разноцветными буквами на плакате, они ничего не видели.

Там, наверху, по кругу собрались зрители, а внизу на самом дне, блестели два невероятных серебристых мотоцикла. Около одного стоял молодой мужчина в странной одежде и со шлемом в руке, а рядом с другим мотоциклом со светлым одуванчиком коротких волос топталась хрупкая девушка. Они с равнодушием поглядывали наверх, на собирающихся зрителей, и что-то выжидали. Потом, когда собралось достаточное количество людей, выступающие после данного им сигнала проговорили несколько приветственных слов, представились, получили жидкие аплодисменты и оседлали своих железных коней.

То, что происходило потом, Клару очень взволновало. Она знала, что ходить, а уж тем более ездить по стенам, не может никто, кроме кошек, обезьян и насекомых, наделенных такой способностью. Это было для нее крушение мира, опровержение всех законов бытия, вызов опасности, странное желание в мирное время рисковать собственной жизнью без особой надобности. Удивительнее всего оказалось то, что «бочка» сотрясалась, гудела, вибрировала вместе с мотоциклами, но не рушилась на глазах у всех, а ведь, наверное, должна была это сделать. Деревянное строение казалось очень хрупким, не подходящим для таких виражей, мотоциклы мчались, сверкали своими обтекаемыми формами, совершали головокружительные трюки, гонялись с огромной скоростью друг за другом, взлетая вверх и вниз по крутой вертикальной стене. «Такие кренделя выделывали, что захватывает дух», — рассказывал впоследствии отец испуганной маме. Ей виделась опасность повсюду, и отводить девочек в такое странное место она считала легкомыслием. Одно дело — покататься на каруселях в теплый солнечный день и съесть сахарную вату, и совсем другое — повести детей туда, где может произойти всякое.

Отец тогда, находясь под впечатлением, рассказывал, что этот аттракцион копировал американский один в один. В настоящих гонках по вертикали использовали обшитую досками вертикальную трассу диаметром восемь-девять метров. Раньше это было гораздо более опасным, при большой скорости и массе мотоциклов любая нештатная ситуация грозила множественными переломами при падении, а выступления в сфере из металлической сетки маленького диаметра — это ерунда. Придуманный в Америке аттракцион воссоздали в нашей стране и включили в него свои, более сложные трюки, которые прежде никто не показывал. Когда «бочки» были полностью деревянными, во время представления зрительские мостики ходили ходуном. Зрители пугались, а гонщиков так вжимало в стену, такой закручивался вихрь, что щеки у вертикальщиков раздувались, как паруса.

Девочки весь вечер были под огромным впечатлением. Особенно их поразило то, что на одном из сверкающих мотоциклов, взлетающих то вверх, то вниз, сидела та самая хрупкая девушка. Она бесстрашно разводила руки в сторону, находясь на внушительной высоте и, казалось, совсем ничего не боялась.

Эти самые воспоминания Клара, оказывается, носила в себе долгие годы. Бульонница с полосками по всему диаметру напомнила ей тот теплый летний день, деревянную «бочку», летающих гонщиков и легкость, с которой они рисковали жизнью. Каждая мелочь в детстве имеет огромное значение. Она может до поры до времени храниться в волшебном сундучке памяти и извлечься оттуда совершенно неожиданно, к самому нужному моменту.

16

Март, как известно, месяц не очень благополучный. Мужчины склонны оправдывать постоянно меняющуюся погоду нестабильностью женского характера. Клара накануне гуляла с Клёпой у реки и наблюдала, как сильные порывы ветра обрушивали на берег мусор, печальные останки человеческого бытия. Однако, несмотря на начавшийся дождь, прошлись они на славу, с Клариного плаща потоками стекала вода. Почти насквозь промокший пес спрятался по самый нос у нее за пазухой. Хорошо, что она предусмотрительно нахлобучила на себя старую шляпу. Ветер чуть не сбил ее с ног, ветер сек лицо, но они выдержали натиск природы и даже получили удовольствие от противоборства с мартовской стихией.

Улочки будто вымерли. Горожане попрятались по домам, и Кларе показалось, что они одни во всем городе. Она шагала, точно отважный первооткрыватель, с Клёпой за пазухой, в полном одиночестве, и думала, что город принадлежал только ей. Что при этом могли думать добропорядочные граждане, разглядывающие ее из своих уютных гнездышек, ей не приходило на ум. Странная старушка, похожая на гриб, идет бодрым шагом в дождь в клеенчатом плаще и нахлобученной на уши шляпе — не иначе как выжившая из ума городская сумасшедшая.

Не без чувства облегчения она добралась до ближайшего к дому магазинчика, отворила двери и ступила внутрь. Звякнувший над ее головой колокольчик возвестил о посетительнице, и ей навстречу вышел приветливый продавец средних лет.

— Погода сегодня хуже некуда, — сообщил он, хотя все было и без того ясно.

— Да, к вечеру обещают прояснение. Так говорили по радио, — Клара всегда смотрела в будущее с оптимизмом.

— О, а вот и ваш питомец! — продавец только что заметил Клёпу, топтавшегося у ног хозяйки. Его наконец опустили на сухой деревянный пол, и он с наслаждением отряхнулся. Еще, и еще раз, и потом и на бис.

— Клёпа, не наводи здесь беспорядок!.. — с самой Клары потоками стекала вода, и ей было неловко за то, что после их ухода придется подтирать лужу. В результате, чтобы возместить ущерб, она купила больше, чем собиралась: хлеб, молоко, плитку шоколада, пачку любимого какао, печенье и лимон. Продавец сложил все в два пакета, первый завязал на узел, чтобы воспрепятствовать проникновению воды внутрь. Клара подхватила Клёпу на руки и двинулась домой. Уже прощаясь, она увидела на стене среди объявлений — хозяин позволял жителям соседних домов их вывешивать — театральную афишу. Клара ненадолго задержалась, проговорила что-то вроде «нужно будет сходить» и, распрощавшись, вышла на улицу.

Прогноз на этот раз оказался верным. К вечеру ветер и дождь начали стихать, высоко в небе, за темными облаками, стали просвечиваться голубые клочки. Радуясь тому, что насчет ужина можно не волноваться, Клара уселась на диван и решила позвонить племяннику. Говоря с ним, она всегда преображалась, улыбка не сходила с ее лица. Она шутила, была обаятельна, весела и ни словом не упомянула о ноющих руках, тяжести в ногах и сердечной боли. Зачем расстраивать мальчика, если завтра все уже пройдет? А он будет суетиться, волноваться и снова уговаривать ее переехать к ним. Яша по-прежнему молчал, передавал через сына приветы, или Боря добавлял их сам. Ну какой же Яша все же идиот, хотя и математик с ученой степенью!..

Через две недели у Милочки был бы день рождения, и Клара пообещала Боре сходить на кладбище. Впрочем, она сделала бы это без всяких обещаний. Раньше это место представлялось ей грустным и устрашающим — теперь она относилась к этому иначе. Ведь кто-то нашел здесь наконец покой, избавился от суеты и бесконечных хлопот, тяжелой болезни и тяжести бытия. Жаль было только молодых, рано ушедших из жизни. В этом она видела несправедливость. А в целом это есть конечная точка любого жизненного цикла…

Клёпа, отлично распознающий не столько слова, сколько особую интонацию, всегда сопровождающую Кларин разговор с любимыми людьми, запрыгивал обычно на диван, сворачивался в клубочек и носом упирался в хозяйскую руку, время от времени толкая ее то лапой, то мокрым черным носом. Так он выпрашивал свою долю внимания. Клёпе нравится звучание ее голоса и вообще ее присутствие, но он выражал недовольство тем, что тепло и внимание достается не ему.

Рябушка, конечно, совсем другое дело. Кларе хотелось верить, что она ее узнает и, разгуливая по кухне, сознательно движется в сторону хозяйки. Ей нравилось наблюдать, как поначалу Клёпа, считая себя главной скрипкой в этом оркестре, пробовал указать курице на ее место, но после двух или трех столкновений, когда Ряба больно его клюнула и расшумелась, размахивая крыльями, он стал ее остерегаться и не идти на открытый конфликт.

Сегодня при разговоре с Борей Клёпа весь исстрадался: дотрагивался лапой до руки и ноги хозяйки, принес непонятно откуда взявшийся мячик, потерявшийся неделю назад, гавкал, считая, что Клара бросает его как-то неправильно, без должного усердия и энтузиазма. Наконец, полностью отчаявшись, он ушел в другую комнату, сочтя хозяйку настоящей предательницей. Там он спал или делал вид, что спит, пока Клара нарочито громко не загремела его миской, приглашая к ужину.

Положив Клёпе еду в миску, она почему-то подумала про старого и капризного математика. Есть все же между ними нечто общее. Оба ревнивы и очень упрямы.

Старенький дом Клары с дороги было не разглядеть: он скрывался за деревьями и высокими кустарниками. Летом забор, увитый плющом и глицинией, поросший мхом, скрывал от прохожих дом, выглядевший немного заброшенным, но Кларе это очень нравилось. Ее владения были надежно спрятаны от досужих взглядов. Поздняя осень и зима — дело совсем другое. Обнаженные ветки образовывали чудесный узор на ночном и утреннем небе, но фасад дома был виден сразу. Скоро снова выплеснется волна нарциссов, молодая трава накроет ажурным земным покрывалом прошлогоднюю жухлую траву и яркие мазки от цветущих деревьев снова спрячут ее любимый дом.

Клара очень любила наблюдать, как при малейшем дуновении ветерка белые лепестки цветущих деревьев плывут в воздухе, точно зимние снежинки. По утрам она уже выходила на крыльцо без тяжелого пальто. Ему на смену приходил так называемый наряд огородника: толстые ботинки, длинная юбка, куртка, будто из лоскутков, еще один подарок тетки, и, конечно, толстые колготки. Она осознавала, что утром выглядит так себе со своими всклоченными рыжими волосами и помятым лицом, но радость состояла в том, что ее никто не выдел, а Клёпа и Рябушка любили ее в любом обличии.

Однажды они с Милочкой, уже серьезно больной, говорили о любви и сошлись на том, что любовь к природе, детям и животным и есть самая настоящая, безусловная, без всяких на то причин и следствий. Клара с сестрой в этом соглашалась и всякий раз удивлялась, как им удалось сохранить совершенно разные воспоминания об одном и том же детстве, которое всегда вспоминалось очень тепло.

Милочка помнила большую чугунную ванну, в которой летом хранили воду, ею же потом поливали огород. Иногда папа проносил через всю кухню и коридор извивающийся черный шланг, которым поливал деревья, мыл сильной струей двор и набирал воду в ту самую ванну. Если прикрыть пальцем отверстие, вода бешено брызгалась, и девочки очень любили скрываться друг от друга или от отца, решившего с ними поиграть. В летний знойный день такая струя была истинным блаженством, и за право подержать в руках шланг они с сестрой вели непрекращающиеся бои. Мама кричала: «Затопите мне весь огород! Затопчите своей беготней цветы! Не смейте наступать на шланг — выбьется из крана наконечник и зальет всю кухню!» Но кто ее слушал, если было так весело?!?

Клара помнила другие водяные сражения. Когда она об этом рассказывала маленькому Боре, он, довольный, спрашивал: «А-а-а! И вы стреляли водяными пистолетиками?» В то лето у него появилась новая игрушка, и он безжалостно расстреливал всех друзей и домочадцев, к кому удавалось подкрасться незаметным.

— Какой такой пистолетик, сынок! — объясняла Мила. — Не было у нас таких радостей. Мы использовали обычные пластиковые бутылки. Папа нам делал много отверстий в крышке. Кажется, шилом. И мы, набрав в ванне, что стояла во дворе, воду, неслись на улицу и обливали друг друга до посинения!

Малыш смотрел с недоверием: неужели обычная пластиковая бутылка из-под шампуня или чего-то другого могла сделать их жизнь такой веселой?

В его руках искрился, горел, гордо оповещал о своем присутствии сигналами и причудливыми звуками чудесный яркий водяной пистолет. Красота, да и только! А они играли с какой-то невзрачной бутылкой!

Еще Клара помнила их большую кухню в два окна, пестрые простенькие занавески, которые мама неустанно крахмалила, тяжелый чугунный утюг, его девочкам трогать категорически запрещалось, и черную маслянистую чугунную сковороду для блинов. Мама и бабушка уверяли, что в другой сковороде блины ни за что не получатся такими вкусными. Для идеальных блинов на вилку наматывался кусочек марли, а на блюдце выливалась лужица пахучего растительного масла. В него окунали марлечку, марлечкой протирали сковороду — не наливали масло, а именно смазывали! — и уже потом выливали из огромной бадьи тесто. Блины ели несколько дней. Из последних, уже немного устав от них, делали конвертики с творогом и яблоками, а иногда с фаршем из говяжьей печени.

Мила упорно хранила в себе лучшие гастрономические воспоминания: мама перед каким-то праздником или приходом гостей достает из духовки сливовый пирог. Он так убийственно пахнет, что хочется получить горячий кусок немедленно, с пылу с жару, но мама не разрешает: нужно дать пирогу отдохнуть, можно только смотреть и дуть, а уже потом потихоньку начинать с зажаристой корочки, прежде погладив ее пальчиками и ощутив даже через прикосновение ее волшебный вкус.

Клара была, конечно, нормальной старушкой и все понимала, не путала воспоминания с реальной жизнью, могла отличить настоящее от вымышленного, но иногда даже ей казалось, что она слышит мамины шаги, папины вздохи, чувствует их одобрение, но чаще недовольство ее одинокой тихой старостью.

С одной стороны, конечно, одиночество — отличная вещь. Никто не требует внимания, не дергает, не теребит просьбами, требованиями, недовольствами, не навязывает свои предпочтения и свой жизненный ритм. Но иногда все же так хотелось долгих и доверительных разговоров по душам, и топанья детских ножек, и беспричинного смеха, и такого сильного желания прижать к себе маленькое хрупкое тельце, обсыпать его поцелуями, а уже потом, конечно, согласиться на то, на что в принципе соглашаться нельзя: погулять по лужам, принести домой крошечного котенка, позавтракать и пообедать сладостями, оставшимися после шумного дня рождения, вдруг разрисовать цветными мелками стену в коридоре, приготовить самые вкусные на свете блинчики, наобещать кучу совершенно бесполезных подарков и радоваться заранее, зная, сколько будет радости и визга, пока они будут разворачиваться!

Всего этого тоже очень хотелось, но Клара давно поняла, что это не ее счастье — ей обещана тихая удобная старость в достатке, и потому она так крепко держалась за родные души, которых осталось не так уж и много на этом свете.

После обеда Клара пошла одеваться. Натянула шерстяное шоколадное платье, теплые колготки, удобные сапоги, куртку до колен и пошла забирать соседскую девочку со школы. Она просидит у нее до вечера, пока родители не вернутся с работы. Что-то пошло у них не так, и они попросили об одолжении. Клара с радостью согласилась, ей это не в тягость, девочка хорошая, нужно только вывести заранее Клёпу и убрать в клетку Рябушку. Обед у нее готов, но она имела на вторую половину дня несколько другие планы.

Сегодня она не могла выглядеть колоритной старухой в куртке цвета бешеной фуксии — все же Фира знает кому что дарить! — и потому выбрала добротную одежду, чтобы произвести нормальное впечатление на учителей и не подвести девочку. И еще ей давно хотелось сходить в одну новую кофейню. Одной там появиться было бы более чем странно. На фоне молодых посетителей в драных джинсах, шапках с бубонами и их огромных рюкзаков она бы выглядела в своей респектабельной, да и смелой одежде тоже, более чем странно. Появление ребенка все оправдывало: бабушка ведет внучку выпить горячий шоколад и съесть заслуженный десерт после школьных занятий.

Девочка аж подпрыгнула от радости, когда Клара рассказала ей о своих планах. Это же какое чудо ее ожидало в совершенно будний и ничем не примечательный день! У Клары бывать она очень любила: ее дом был совсем не похожа на тот, в котором жила ее семья. Одна гуляющая по кухне курица чего стоила! Клёпа был вообще мечтой ее жизни. Правда, она сразу поняла, что собака ее не жалует, но девочка по имени Лиза не переставала тискать пса, надеясь, что ответное чувство в нем все же проснется. Клара ее успокаивала тем, что Клёпа уже старичок, поздно ему менять привычки, хочется покоя и тепла. Лизе пришлось поверить, но Клёпу теребить она не переставала.

У Клары дома было много забавных вещичек, пахло свечами, кофе, совсем так, как в кофейне. Здесь все ощущали атмосферу тишины и покоя. Лизины родители в дневной и уж тем более в утренней суете пили кофе растворимый, на скорую руку, а Клара никуда не торопилась, Лизу всегда выслушивала, не доставала скучными расспросами про школу и прочей ерундой, волнующей обычно взрослых. У Лизы были свои бабушки, даже две, но они еще бились в страстях, молодились, работали и были все время заняты. В смысле свободы и чистого взгляда на жизнь, не затуманенного суетой и любимым взрослыми словом «надо», они с Кларой были очень похожи. Девочка еще не заразилась от взрослых, не вступила в опасный возраст, а Клара уже давно из него вышла, так что они хотели от жизни примерно того же: радости от каждого дня, побольше удовольствий и никаких обязанностей, насколько это возможно, а также чудес, уюта, добрых мультфильмов, пончиков, сладостей и красоты. Однажды Лиза даже совершила предательство, отказавшись от своих бабушек и на время присвоив себе Клару — очень уж хотелось произвести впечатление на одноклассницу и похвастаться тем, какая у нее замечательная бабуля.

Итак, Лизу эта идея с кофейней очень воодушевила и они, бросив рюкзак у Клары, отправились в путь. Можно было проехать две остановки на маршрутном такси, но кто же захочет это делать, добровольно заключить себя в духоту, если можно прогуляться и ощутить, как весна стучится в двери, осознать, что теплые солнечные дни не за горами и очень скоро расцветут деревья, весенний воздух будет напоен ароматом свежих бледно-розовых лепестков. Они шли по дорожке, ведущей через центральную часть города вниз, обе очень хотели есть и обменивались ничего не значащими фразами. Лиза говорила о дне рождении подруги, на которое была приглашена, ей хотелось удивить всех подарком, который еще не придумала, а Клара собиралась в театр и приглашала Лизу с собой. Девочка там никогда не была, и ей не хотелось менять свои пристрастия, тем более в театре, наверное, очень скучно. Она любила ходить с одноклассниками и родителями в кино, а планшет и вовсе заменял ей все возможные развлечения, так что она думала, как бы повежливей отказаться. Впервые оказавшись у Клары и увидев ее современный телефон и то, как она пользуется планшетом, девочка оторопела, но сейчас уже ничему не удивлялась. Клара — она такая классная! И очень веселая!

В кофейне они уселись в дальнем углу зала, расположились на фантастически удобном диване и замерли там в блаженной неподвижности, отогреваясь и рассматривая все вокруг. Окна выходили во внутренний дворик, летом он обещал быть зеленым, а зимой — снежным, в сегодняшнем мрачном безвременье он застыл в своем ожидании, но внутри было так красиво и уютно, что кофейне можно было простить даже временно мрачный дворик. В детстве, конечно, можно без всяких на то причин удивленно раскрывать рот, мечтательно улыбаться, не рискуя привлечь к себе внимание, а стоит подрасти и уж тем более состариться, так сразу же возникнут косые взгляды и вопросы: о чем думаешь, что случилось, у тебя что-то болит, почему ты молчишь?!? Поэтому Клара себя сдерживала.

А Лиза мечтательно улыбалась, разглядывая новое место и всех посетителей, уткнувшихся в телефоны и компьютеры. Клара поговорила с официантом и смело сделала заказ. Себе — капучино в большой керамической кружке и стакан воды, а Лизе, находящейся в том возрасте, когда хочется всего и сразу, выбрала горячий шоколад и огромное пирожное под названием «Римские каникулы».

Девочка так долго водила пальчиком по меню, что Клара поняла: срочно требуется еще и мороженое. Лиза, совершенно счастливая и довольная, крутила в руках рекламные проспекты, что лежали на столе и благодарила Клару.

— Не волнуйся, ты меня не разоришь. Хочешь чего-нибудь еще? Нет? Точно?!? Ты лучше хорошенько подумай. Возможно, мы придем сюда не скоро!.. Жаль, что в моем детстве не было таких прекрасных пирожных, хотя мы об этом ничуть не жалели. Мамины блины и пироги были тоже замечательными!

— А вот моя мама ничего не печет и почти не готовит. Говорит, нет времени, — вздохнула девочка.

— Не готовит?!? А что же вы едите?.. А ты приходи ко мне, и я тебя обязательно научу!

— А мама отпустит? — улыбнулась Лиза.

— Конечно! Мы же ее вежливо попросим, — Клара заговорщицки улыбнулась, — и вообще у нас с твоими родителями отдельный договор!

Лиза, довольная и счастливая, с шоколадными усами от большой чашки, уплетала за обе щеки гигантское пирожное. Все же есть на свете люди, успокаивающие всех вокруг и поднимающее настроение одним своим присутствием. Лиза знала: Клара как раз такая!.. Она могла выйти в свой крошечный садик босыми ногами, копаться в огороде в длинной цветастой юбке, не обращая внимания на то, что глазеют соседи, готовить всякие вкусности, подмигивать от удовольствия их пробуя, вязать Клёпе смешные свитера, красить волосы в ослепительный рыжий цвет, забрать Лизу с последнего урока, если очень попросить, и по-детски этому радоваться. Она может рано вставать, не скрывать, что любит смотреть мультики, приносить с рынка замечательные вещицы, подскакивать, как молодая, от телефонного звонка какого-то Бори, разгадывать кроссворды, писать длинные сообщения, носить несколько колец и браслетов сразу, прятаться в забавной шляпе, если не хочет никого видеть, разговаривать с курицей и утверждать, что она все понимает, по-хулигански не открывать дверь незваным гостям, гулять в парке ранним утром и поздним вечером и находить там всякие мелочи вроде браслетиков и брелков, а потом, как бы между прочим, дарить их Лизе. А есть такие люди, от которых вообще никакого толка и удовольствия, одна тоска и печаль. К счастью, Клара совсем не такая. Жаль, что видятся они не часто и она не Лизина настоящая бабушка. Нужно будет ее крепко обнять и чмокнуть в щеку, а еще принести желтые тюльпаны, она их так любит…

17

Саша почему-то тревожилась весь день: утром, как это обычно бывает по понедельникам, Клара должна была принести поллитровую баночку сметаны, такую густую, что ложка в ней стоит и не падает, и килограмм свежайшего деревенского творога. Была у нее с кем-то договоренность, и в воскресенье вечером ей привозили вот такие прекрасные натурпродукты. Именно Клара научила Сашу покупать настоящие молочные продукты на рынке. Прежде молодая женщина в непрекращающейся суете и спешке забегала в супермаркет и хватала то, что рекламируют по телевизору. Разные «молочники», «простокваши» и «деревенские усадьбы» — все, как советовали добрые бабушки и облаченные в белые одежды фермеры. Клара на все это махнула рукой. Огурцы и капуста — только собственного приготовления, рыба и мясо — на рынке, у проверенных людей, а вот молочные продукты ей доставляли хорошие знакомые, живущие за городом. Ими она и делилась с Сашей.

В понедельник утром Клара не зашла, на звонки не отвечала, это было на нее не похоже, и Саша решила заехать к ней сразу после работы, но к обеду сердце так тревожно застучало, в голову лезли такие страшные мысли, что она отпросилась и, заказав такси, поехала к Кларе, решив ничего пока не говорить Боре. У нее был его номер, иногда они созванивались, но не по-дружески, а так, по существу. Встревожить его было бы нечестно, и она решила прежде все выяснить самостоятельно. Ехала и надеялась, что Клара вот-вот перезвонит сама и скажет со свойственным ей юмором: «Сашенька, девочка, ну нельзя нам, старикам, давать в руки новые технологии! Это же губительно и опасно, почти так же, как граната в руках у обезьяны! Забыла зарядить телефон с вечера и, представляешь, не могла его найти! Его еще не научили отзываться на хозяйский голос!»

Апрельский день был солнечным и теплым. Машина ехала по замысловато переплетенным улочкам, блестели после ночного дождя шиферные крыши домов, сбегающих по крутым склонам к центральной площади. Перед гостиницей с пристроенной террасой, потихоньку заполняющейся отдыхающими, выставляли столики с полосатыми зонтами. Город весной был еще сравнительно немноголюдным. Первый наплыв туристов обычно приходился на майские праздники. Птицы оглашали небо своими криками, воздух был наполнен теплым ветром, ароматом выпечки и свежесваренным кофе. Саша думала о том, как было бы хорошо увидеть сейчас Клару и осознать, что все тревоги были беспричинными! Это сделало бы Сашу абсолютно счастливой. Столько, сколько дала ей в последние годы Клара, не дал ей никто. Они бы выпили вместе по чашке кофе. В кухонном шкафу у Клары всегда находились в нужное время сладости или испеченные ею плюшки-ватрушки-пироги. Они бы посмеялись над тем, как удачно заехала Саша, в будний день, в обеденный перерыв, вот такой вот неожиданный перерыв на кофе, и потом Клара обязательно вспомнила бы какую-нибудь забавную историю из прошлого. На работу Саша бы вернулась, как это всегда бывает после общения с Кларой, в приподнятом настроении и с легкостью пронесла бы его до самого вечера.

Это только Клара думал, что Саша делает ей одолжение, присматривая за ней и ее питомцами. У Саши на этот счет было совершенно другое мнение. Долго и отчаянно она искала мать, которая рано ушла из жизни, видела ее в других людях, в мелькающих силуэтах, в старых фотографиях и всегда пыталась представить, что бы она сказал в том или ином случае. Они с Кларой были, конечно, совсем разными людьми, но именно Клара с ее неугасающим юмором и легкостью научила Сашу прислушиваться к своим чувствам, довольствоваться тем, что есть, заниматься в выходные цветами, радоваться детям, любоваться красивыми вещами, слушать музыку. Тихие житейские радости давали Кларе силу, и удивительно, как ее советы помогали Саше жить. Она успокоилась, остановилась и оглядела свою жизнь более пристально и нашла в ней так много замечательного, что скрывалось в дневной суете за непрекращающимися проблемами. Саша знала, что Кларе не нравится то, как относится к Саше ее муж, но после одного разговора Клара дала понять, что это жизнь Саши, и никого больше, и принимать решение нужно только ей. И тогда, когда она будет готова. Это очень облегчило ситуацию, и больше они к этой теме не возвращались. И за эту деликатность Саша тоже была ей очень благодарна. О Кларе знали все ее друзья и подруги, так и говорили: как, мол, твоя старая еврейская подружка? Саше не нравилось, что они ее так называли, про себя она звала Клару «вечным праздником», «гимном жизни». Теперь она верила, что можно быть счастливой и вести полноценную жизнь даже в зрелом возрасте. То, что Клара давно разменяла восьмой десяток, Саше верилось с трудом. Она казалась ей разумнее и энергичнее многих ее сверстников.

Выйдя из машины, Саша увидела широко распахнутую дверь, заливающего Клёпу и неуклюже сидящую на ступеньках Клару. Она сидела в своей обычной одежде для работы в саду, с вытянутыми вперед ногами и закрытыми глазами. Сердце бешено застучало, Саша поняла сразу: она не просто присела на минутку отдохнуть и насладиться свежим бодрящим воздухом раннего утра и еще не очень жаркими лучами солнца. На какое-то мгновение ее ум отказался признать очевидное, а потом вдруг пришла ужасная и непоправимая мысль о том, что Клары уже нет, но потом, подойдя ближе, она увидела, как Клара открыла глаза и посмотрела на нее, но не смогла вымолвить ни слова. Слава Богу, не произошло ужасное, и Саша быстро стала набирать номер скорой помощи. Потом она вошла в дом, погладила и успокоила Клёпу, проверила есть ли у него вода и еда, выключила телевизор и принесла теплые вещи. Ими она укрыла Клару, на ноги надела носки, сушившиеся на батарейке. Она обняла пожилую женщину и сказала ей несколько ободряющих слов, затем вернулась в дом, достала из выдвижного ящика документы, ночную сорочку, халат, домашние туфли, несколько пар нижнего белья, зубную щетку и все аккуратно сложила в целлофановый пакет. Ключи лежали на обычном месте, Клара не собиралась никуда уходить, только вышла в сад посмотреть, как он растет и меняется, наметила себе дневную работу, и что-то с ней произошло. Саша уже знала, что это, но не хотела думать. В последний момент она закрыла входную дверь, взяла Кларин телефон с зарядным устройством, и именно тогда к дому подъехала белая машина скорой помощи…

В ту ночь сон почему-то не шел. Он будто ускользал от нее. Она то погружалась в дрему, то просыпалась и лежала с открытыми глазами. В этом беспокойном сне ее преследовали голоса, обрывки разговоров, чьи-то слова, не имевшие никакого смысла. Перед ней будто стоял папа и говорил: «Поздравляю, вот ты и нашла себе дедушку!» Мама ходила по комнате и складывала белье, только что снятое с веревки. Нужно схватить за конец простыни и пододеяльника, стряхнуть и потянуть изо всех сил. Потом аккуратными стопками отнести белье на кухню и ждать, когда раскалится тяжеленный чугунный утюг. Мама просила Клару помочь и сердилась, что дочка лежит и не отзывается. Без умолку болтала где-то рядом Милочка, в обычной жизни такая тихоня, осуждающе глядел склонившийся над книгой Яша сквозь тяжелые очки, едва держащиеся на носу. Маленький Боря возился на полу с новой машиной, а потом уже большой Боря поспешно собирал чемоданы. Циля, седая и еще больше исхудавшая, появилась ниоткуда и зашептала Кларе на ухо: «Назови его Фимой… Как это кого? Твоего сына! Ефим — очень хорошее имя! Назови того мальчика, который у тебя родится!»

Клара пыталась что-то сказать, но они ее не слышали или она делала это очень тихо. Ее стала охватывать тревога: почему они ее не слышат, ведь она говорит очень важные вещи? Потом, под утро, она наконец уснула, и ей приснился теплый, хороший сон: они с Милочкой собираются в школу, уже опаздывают, все из-за нее, Клары, конечно, а мама наливает в белые чашки с розами чай, будто не замечая их беспокойства, кладет перед ними два куска хлеба с вареньем и говорит: «Все равно опоздали, так покушайте нормально. Нельзя идти в школу голодными. Из дома — только с теплым животом!»

Клара проснулась окончательно около пяти. Ночь наконец закончилась. Она зажгла свет, поправила сбившуюся простыню, заметила, что совсем не отдохнула. Налитые усталостью ноги с трудом дошли до кухни. Она выпила чай и свои обычные таблетки, давление измерять не захотела. За окном появились первые косые лучи солнца, дождь прекратился, и она решила выйти во двор. Надев обычную одежду для утренних прогулок, она вывела погулять Клёпу, прошлась совсем немного, только разглядела бледное безоблачное небо, услышала, как поют, перекликаясь, птицы. На каштане, кажется, запел дрозд. Каштан рос в тихом и безветренном уголке сада и обычно терял крупные желтые листья с наступлением первых заморозков. Прошлая осень была мягкой, и листья держались до самого декабря. Клара любила, как он цветет, как поднимаются вверх его белые пирамидки, а потом появляются зеленые колючие шарики. Скоро она это увидит.

Как же хорошо, что закончилась эта беспокойная ночь! Не выспавшаяся и усталая даже больше, чем накануне, Клара делала в то утро все через силу. Даже такие простые вещи, как приготовление каши для себя и завтрака для Клёпы и Рябушки требовали от нее неимоверных усилий и сосредоточенного внимания. Глядя на себя в зеркало, она заметила темные круги под глазами и бледность. Все-таки в ее возрасте хороший сон — основа всего. Впрочем, как и душевное спокойствие, и внутренний настрой, и чувство юмора.

Решив, что на воздухе ей станет легче, мучила духота, Клара, отперев дверь, снова вышла в сад. От холодного бодрящего воздуха на мгновение перехватило дыхание. Она поняла, что оделась слишком легко, но свежесть была приятной, даже обжигающей, такой, когда умываешься холодной водой или купаешься в горной речке. В молодости она это очень любила, а когда поняла, что с семьей и детьми не складывается, стала ездить раз, а то и два раза в год по курортам, выбирая то море, то горы. Тогда прохладная вода ее не удерживала от купания, в этом было для нее особое удовольствие.

В ее крошечном садике блестела роса. Первые лучи солнца, еще не очень-то и греющие, уже коснулись одного уголка сада. Там росинки подсыхали, и трава приобрела другой оттенок зеленого. Это весеннее оживление, цветочные бордюрчики, расцветающие деревья и изумрудная травка всегда поднимали ей настроение. Здесь она с удовольствием трудилась, здесь она проведет сегодняшний день. Мамочка бы очень удивилась, узнав, что Клара, ее старшая дочь, совершенно равнодушная к огороду, к растущим пышным цветом подушкам из белых и лиловых цветов, стала вдруг заядлой огородницей. Удивилась бы и порадовалась. Интересно, что мама находила для себя в этом занятии? Кларе нравился сам процесс, наблюдение за меняющимися временами года, время, которое она проводила на воздухе. Конечно, картошку и морковь она не выращивала, но за деревьями следила; петрушку, укроп и тимьян сажала, с сорняками боролась.

На глаза ей попался странный цветок, похожий на одуванчик. Она, не раздумывая, наклонилась и решила выдернуть его вместе с цепким сильным корнем. В эту минуту ей ни о чем другом не думалось, она сделала это автоматически, но, выпрямившись, ощутила странную легкость и вместе с тем сильное головокружение. Все поплыло перед ее глазами, ей даже показалось, что она сейчас потеряет сознание. Вот-вот это должно было случиться, и, чтобы не упасть, она тихонько двинулась к крыльцу, ухватилась за ступеньку и села. Вдруг боль, будто электрическим током, пронзила ее левую руку и, сжимая стальным обручем грудь, опоясала все тело. Она закрыла глаза, чтобы легче пережить эту боль, отпугнуть что ли. Ей хотелось крикнуть, позвать на помощь, но она не могла это сделать, не могла издать ни звука.

Она присела, замерла и больше не чувствовала ни своих ног, ни тела, не владела своей речью. Сколько она так просидела, не знал никто, но Клара стала ощущать холод, идущий от ступенек и от сырой земли. Кажется, она слышала пение птиц, того самого дрозда, что встретил ее ранним утром, чувствовала, как нагревает ее лицо робкое весеннее солнце, а потом, мало-помалу, стали доходить и другие звуки, другие запахи. Может быть, ей все это кажется так же, как казалось ночью присутствие давно ушедших людей?

Она открыла глаза и увидела Сашу. Та что-то ей говорила, укрыла ее чем-то теплым, но было уже поздно. Она, кажется, не дошла до туалета. Струйка жидкости вначале ее согрела, а потом заставила мерзнуть еще сильнее. Саша обняла ее, говорила что-то ласковое, но слов Клара не различала, это уже не имело значения. Потом ее куда-то везли, она подпрыгивала на кочках, слышала разговор чужих людей. Ушло солнце. Спряталось, вероятно, за облаками. Клара снова закрыла глаза и ощутила невероятное блаженство…

Саша, проведя с Кларой в больнице полдня, вернулась домой. Вернее, ее вытолкнули. Делать ей там было больше нечего. Хорошо, что вы нашли ее вовремя. Следующие двадцать один день покажут все. Будем надеяться, она вернется и восстановится, хотя возраст, знаете ли… никаких прогнозов и никаких гарантий. В реанимации вам делать нечего, идите домой.

Саша не думала, что будет чувствовать себя так плохо. Она сидела в коридоре, держала пакет с Клариными вещами, оказавшимися совершенно ненужными, и плакала. Мимо ходили врачи и медсестры, и только одна, уже давно немолодая женщина в белом халате спросила: «Почему Вы плачете? Вам это сейчас нельзя, Вы должны быть сильной, и мама обязательно поправится! Каких только чудес мы здесь не видали!» Погладив ее по спине, сказав еще несколько ободряющих слов, женщина ушла по коридору дальше, а Саша, радостно ухватившись за нужное сейчас ей слово, вытерла слезы и вызвала такси. Чудо! Ну, конечно же, чудо! Клара — это же гимн жизни, вечный праздник, она обязательно справится! Кто же, если не она?

Из машины она позвонила мужу и все объяснила. Дети уже должны быть дома, а у нее было еще одно непростое дело. Отыскав в пакете Кларин телефон, она его включила, но звонить сейчас не стала. Нужно взять себя в руки и только тогда решиться на звонок…

Дом, оставшийся вдруг без хозяйки, казался мертвым. Только внешняя оболочка, без бьющегося сердца. Тихий и пустынный, он будто чего-то ждал. Навстречу открывающейся двери бросился малыш Клёпа, курица в клетке закудахтала и захлопала крыльями. Не слышно было ни шагов, ни грохота кастрюль, ни тихо бормочущего телевизора, всегда являющегося фоном в этом доме. Саша осмотрела спальню: ни разбросанных вещей, ни приготовленного наряда, который Клара обычно набрасывала на спинку стула, ни дуновения ветерка из открытого окна. Только пустой диван, комната без уютного звона посуды, без Клариного смеха и надежды ощутить ее теплое присутствие, по крайней мере в ближайшее время. В том мире, где жила раньше Клара, так легко было верить, что с ней ничего страшного и непоправимого никогда не случится, а теперь не радовал ни ее дом, ни сад, потому что не было вокруг Клары, умевшей оживлять все вокруг одним своим присутствием.

Саша давно не чувствовала себя такой одинокой. Знала, что так думать нельзя, что дома ее ждет семья, голодные дети и недовольный муж, но сейчас она была слишком слабой и уязвимой, чтобы открыться миру. Нужно немного переждать. И она стала составлять список дел, перекрывать отопление, водяные краны, крепко-накрепко закрывать окна. Потом она огляделась по сторонам в поисках большого пакета. Найдя его под мойкой, она заодно прихватила пакет с мусором, а в тот, большой, сложила Клёпину подстилку, несколько игрушек, два свитерка, связанные Кларой, и две миски. Рябу она решила с собой не брать. Насыпала ей корма, проверила воду — все равно она будет приходить и проведывать дом, так и курица будет под присмотром. Потом Саша, будто вспомнив что-то важное, посмотрела, не осталось ли что-то на печке, опустошила заварочный чайник, заглянула в холодильник и увидела там банку сметаны и пакет с творогом. Машинально положила их в другой пакет, а потом вдруг снова расплакалась.

Еще совсем недавно Клара усадила ее торжественно на диван и протянула небольшой красный мешочек, перетянутый золотистой ленточкой. Сделав знак, открывай, мол, не бойся, Клара уселась в кресло, будто в первый ряд партера, чтобы не упустить ни одной детали из того, что сейчас будет. Саша, развязала шелковую ленточку, заглянула внутрь. Там что-то позвякивало. Еще мгновенье — и ей на ладонь высыпались чудесные серебряные веточки с бирюзовыми лепестками! Блестящие, новенькие, такие красивые — спасибо ювелиру! Саша стала примерять серьги и надевать кольцо на безымянный палец — все подошло, Клара отлично знала ее размер! Саша стала смущенно благодарить, что-то бормотать отказываться. «Вы ведь уже поздравили меня, Клара!» Но дарительница, видя, как искренне радуется молодая женщина, понимая, что подарок пришелся по душе, явно наслаждалась увиденным и не позволяла говорить ерунды: «Пусть тебе от меня что-то останется! Носи на радость, Сашенька! И перестань говорить глупости!..»

А теперь она лежит в реанимации и не может вымолвить ни слова! Саша набрала себе немного воды в стакан из кувшина, который хозяйка дома вместе со стаканами называла «янтарным трио», усадила рядом потерявшегося Клёпу и взяла в руки Кларин телефон.

— Клара? Ну наконец-то! Я звонил тебе все утро! — Саша услышала на другом конце бодрый и веселый голос.

— Нет, Борис, это не Клара. Это Саша — помните меня? — в ответ тишина. Саше казалось, что она вместо Бори чувствует, как у него пересыхает горло и учащенно бьется сердце. Все вокруг замерло и смолкло, словно остановилась лента и сломался кинопроектор. Стих ветер, замолчали птицы. Он стоял не двигаясь, ожидая, что она, Саша, сделает первый шаг. Хорошо, что он не видит ее зареванного лица.

— Что случилось? — с трудом спросил мужской голос, за секунду до этого это был совсем другой человек. — Где Клара?..

18

Боря прилетал дважды. Первый раз через два дня после случившегося, хотя это было совершенно бесполезно, сделать он ничего не мог. После нескольких звонков — Борина осведомленность и его знакомства как раз-таки пригодились — их с Сашей пустили на несколько минут в реанимацию. И второй, когда Кларе заметно полегчало, к ней вернулась речь, хотя, конечно, не полностью, и частично восстановилась работа левой руки и ноги. На этот раз требовалось принять очень важное решение.

Лечащий врач ни о каком перелете не хотел даже слышать. Какой бы замечательной ни была ваша хваленая медицина — нет и еще раз нет! Менять климат в таком возрасте противопоказано любому человеку, а тут еще столько осложняющих картину факторов! Реабилитация предстоит серьезная и долгая: массаж, физиотерапия и полный уход. Хорошо бы ей вернуться домой, в привычную среду, но необходимо постоянное присутствие близкого человека. Сказав все это, врач удалился, а Саша с Борей так и остались с нерешенным вопросом.

Забрать Клару к себе она не могла. Даже если не принимать во внимание мужа и шумных детей, это не будет идеальным местом для Клары. Кто сможет за ней присматривать, когда Саша пойдет на работу? Кроме всего прочего, Клара любила жить в одиночестве, она часто говорила о независимости, которой она очень дорожила, ей нравилось не подстраиваться под чей-то ритм жизни. Вряд ли она захочет менять свои привычки в таком возрасте.

Клара, уже способная участвовать в разговоре, голосовала за возвращение домой. Боря нервничал, сердился на ее легкомыслие, на свою глупость, на то, что поддался ее уговорам и не перевез ее вместе с отцом раньше. Он разрывался между домом, работой и детьми, не зная, как же помочь взбалмошной и такой несговорчивой тетке.

Тогда они бросились искать сиделку. На окошке в реанимации висели объявления, среди которых они нашли несколько номеров телефонов сиделок, но в этот момент им неожиданно пришла на помощь незнакомая женщина в белом халате. Она имела совсем другое предложение и рассказала о пансионате для пожилых загородом, в лесопарковой зоне, для восстановления больных и проживания вполне себе здоровых людей. Кто-то из ее знакомых имел очень хороший опыт, связанный именно с этим пансионатом. Дедушка прожил там полгода, восстановился после болезни, а потом не пожелал даже возвращаться домой. Его радовало общение, вкусное питание, близость к лесу, разные мероприятия, экскурсии — в общем, он был доволен всем!

Боря отмахнулся сразу, но, услышав, что пансионат платный, есть отдельные комнаты, прекрасное питание, круглосуточный уход, возможность длительных прогулок, а также посещения в любое время и контракт на любой срок, предложил Саше съездить и посмотреть, так ли все хорошо обстоит на самом деле.

Кларе эта идея очень понравилась. Как только она пришла в себя, сразу же запретила Боре за все платить: слава Богу, у нее есть собственные накопления и негоже женатому человеку, отцу двоих детей, так тратиться! Если нельзя домой, то уж лучше в пансионат. Комнату, конечно, только отдельную, Сашенька привезет ее вещи, они с Клёпой будут по возможности ее навещать, а там и домой скоро вернется с Божьей помощью. Как всегда, оптимизма Кларе было не занимать, особенно тогда, когда перед глазами был пример неунывающей тетки Фиры, отметившей недавно свое девяностошестилетие.

Находясь в больнице, Клара вдруг отчетливо поняла, что уже давно совершила полный круг, если можно представить человеческую жизнь этим общепринятым символом вечности. Размышлять о том, куда же и главное на что ушли отпущенные ей годы, она не хотела. Теперь это уже не имело никакого значения. Очень скоро оба конца тщательно выписанной карандашной линии жизни сойдутся, ну а пока она намерена еще немного пожить. И по возможности — никому не в тягость и в свое удовольствие.

Кларе снился сон. На новом месте это происходило часто. Они с сестрой лежали на бревнах, скрепленных какой-то железякой, и смотрели в бесконечное, восхитительное по своей голубизне небо. Бревна плыли по реке, веселой и быстрой, а им было ни чуточки не страшно. Их легкие светлые платья развевались от ветерка, солнце припекало лицо и руки, иногда они вставали и опускали ноги в прохладную речную воду и чувствовали, как под бревнами проплывают травинки, островки, большие и круглые, и скользкие камни-голыши. Болтать ногами и лежать на бревнах было очень сладко, и еще так замечательно разглядывать, как морщится отраженное в воде небо.

Они точно знали, что мама уже приготовила вкусный обед. В кои-то веки удалось купить замечательный кусок мяса, и сейчас он, обложенный кусочками картофеля, томился в духовке, источая необыкновенный аромат. Морковка и капуста были нашинкованы, мама собиралась сделать к обеду легкий салат, помяв все руками, добавив масло, соль, перец, зелень и кислинку в виде клюквы или яблочка. Этот салат у них почему-то назывался «весенним», хотя готовили его круглый год. Клара видела, как, не снимая фартука, мама вышла в сад. С утра она настирала уйму белья, и теперь простыни и пододеяльники трепетали на ветру, точно натянутые паруса. Мама вышла, чтобы нарвать пучок пахучих трав и веточек и вдруг обернулась, когда услышала, как хлопнула калитка и девочки вернулись ровно к обещанному времени, прямо к обеду. Мама улыбнулась, они побежали к ней, а папа стоял на каменных ступеньках, ведущих к дому.

Жаль, что запела птица, ее голос прорезал серую предрассветную тишину и вернул Клару к настоящей жизни. По шагам в коридоре она поняла, что утро уже наступило. Она чувствовала себя хорошо, как человек, пробудившийся от глубокого и безмятежного сна. Клара распрямила ноги под толстым шерстяным одеялом, потянувшись, протерла глаза и выпростала из-под одеяла ноги.

В тусклом свете наступающего утра она окинула взглядом свою комнату, окно, выходящее в сад, привычные, милые сердцу вещи, садовые цветы в любимой вазочке, кувшин с водой, несколько журналов и планшет. И здесь под окном, как дома, рос каштан, уже давно успевший обзавестись густой зеленой листвой. Как всегда, в июне, летняя погода была очень неустойчивой: то серое небо, то солнышко, то ярко-изумрудная трава, то свинцово-зеленые листья и проливной дождь. Желтым пламенем горели цветы в палисаднике, под окном расстелился пестрый ковер из нарциссов и фиалок. И вот уже к одинокому птичьему голосу присоединилась дюжина других, и летнее утро наполнилось веселым щебетанием.

Иногда, просыпаясь по утрам и увидев окружающие ее предметы, она думала, что все еще живет дома, и по привычке прислушивалась, ожидая услышать Клёпу, всегда безошибочно угадывающего минуту ее пробуждения. Старичок спал, по-мужски развалившись на спине и похрапывая, и она говорила смеясь, что все же встретила тихую старость с мужчиной, который оказался намного веселее и сговорчивее, чем все ее предыдущие мужья. Эта компания ей нравилась гораздо больше.

Но Клёпы рядом не было, и сердце сжималось от боли. Она уже очень по нему скучала. Очень привыкла к тому, что рядом есть теплое живое существо, любившее ее так искренне, бескорыстно и беззаветно, как никто другой. А как он прыгал, встречая ее у входа, как вилял крошечным хвостиком, исполняя ритуальный танец радости! Как отчаянно защищал ее от больших собак! Его храброе сердце говорило ему, что он очень большой и отважный пес, и Клара ему верила, ведь главное совсем не то, что видно человеческому глазу.

Клара вытерла глаза, наполнившиеся слезами, и приказала себе не раскисать. Единственным минусом этого пансионата, кроме общения со старыми, выжившими из ума дураками, был запрет на домашних животных. В душе после пробуждения Клара чувствовала спокойную уверенность и умиротворение, потому что проснулась она, с головой уйдя в воспоминания после такого замечательного сна, а теперь почему-то расстроилась. Плакать она себе не позволит, тем более, что на выходных приедет Саша и обязательно привезет малыша Клёпу. Ах, как он плакал, подвывал, вертясь вокруг нее до одури! Как искренне пытался ей рассказать, как ему без нее живется! Однажды в разгар веселья он даже оставил после себя лужицу, и Клара стала бояться, что его старое любящее сердце не вынесет таких потрясений. Потом он не отходил от хозяйки ни на шаг и во время прогулки, и после, когда они сидели во дворе. Клара не могла смотреть, как он рвется к ней, готова была закрыть уши от его визга и потому после прощания уходила в комнату первой и к окну больше не подходила, закрывала окна и двери на все возможные замки и засовы. Жаль малыша, но тут уж ничего не поделаешь…

И все же в душе не было ощущения, что она добралась до конца и ничего хорошего в ее жизни больше не будет. Только благодарность за прекрасные воспоминания, без которых прошлое ее было бы пустым и холодным. Никаких сожалений, кроме, пожалуй, одного ужасного дня и того, что она совершила в юные годы. Могла ли она подумать, что многие годы спустя будет возвращаться к этому, прокручивать в памяти все мелкие подробности, связанные с посещением врача, тот ужасный запах, свой животный страх и чувство полного опустошения, невосполнимой утраты, которую никогда больше не удастся восполнить… Сейчас у нее были бы уже совсем другие заботы и радости, хотя, конечно, точно знать никому не дано…

Клара уже почти поднялась с кровати и подумала, что неплохо бы перед завтраком принять ванну, хотя врачи, конечно, этого не одобрили бы, как вдруг зазвонил телефон. Дотронувшись до него рукой, Клара поднесла экран к лицу и вгляделась в номер: незнакомый. Брать или не стоит? А что, если это ее приятельницы или старые друзья, поменявшие номер? А вдруг это — как не хочется об этом думать — их родные с дурными вестями? Если надоевшая реклама или настойчивые банки, то она немедленно прервет разговор.

— Алло, — Кларин голос звучал несколько настороженно.

В ответ — молчание. Плохая связь или кто-то все же ошибся номером.

— Алло! Я вас слушаю! — сказала Клара чуть более требовательно и уже с некоторым раздражением.

— Хаечка?.. Здравствуй… Это я, Яша… Как ты себя чувствуешь? Прости, что не позвонил тебе раньше… Прости меня, старого дурака…

Зинаида

1

Лето в том году выдалось чудесное, будто на заказ, совсем такое, как любила Лена. Июнь был нежным, дождливым, с молодой шелестящей листвой и разлетающимися шапками пушистых одуванчиков. Июль начался с прохлады, а закончился нарастающим теплом и частыми послеобеденными дождями, а вот август принес ленивую жару, лишающую любого желания что-либо делать. Но к Лене это не имело никакого отношения, потому что лежать целый день в темной комнате с опущенными жалюзи и по возможности не совершать никаких движений она себе позволить не могла. Рядом с ней жил теперь новый человек, требующий того, чтобы мир вращался исключительно вокруг него, жил его нуждами и удовлетворял всевозможные пожелания, чтобы все были готовы в любой момент прийти на помощь, накормить, утешить и просто заглянуть в кроватку, приведя легким прикосновением руки в движение парящие над малышом игрушки. Они двигались друг за другом, как звери на уставшей карусели в парке, плыли медленно, плавно, и за этим можно было наблюдать бесконечно, но Лена хотела только одного — спать.

Сейчас она думает, что упустила маму именно тем летом, хотя точно знать никто этого не может. Одна умная тетка в белом халате с казенным лицом и с отсутствием всякого рода сочувствия, так и сказала: ее, Ленино, знание никак не смогло бы изменить того, что уже начало происходить с мамой, но Лена все равно себя винила. Механизм, оказывается, был уже давно запущен, в нем случилась какая-то поломка, шестеренки задвигались в неверном направлении, и самое страшное то, что мама об этом ничего не знала. Принимала все, что ей казалось и чудилось, за чистую монету.

Сейчас Лениной дочке уже восемь. К счастью, позади лечение и утомительные поездки в столицу, малышка совершенно здорова, и остается только контролировать, чтобы все шло именно так, как идет сейчас, а Лена все еще думает о том лете, вспоминает о первых звоночках, возвращается, копает и считает, что маме можно было бы помочь, если бы все так не совпало: Ленина неожиданная поздняя беременность, уход отца и мамина начинающаяся болезнь. Тугое обвитие пуповиной, кесарево сечение, проблемы с сердцем у малышки — все это потребовало долгого лечения. Лена, к счастью, со всем справилась, но маму она упустила, потому что тоже чувствовала себя брошенной, хотя сравнивать это, конечно, нельзя. Смерть отца была для их маленькой семьи настоящей трагедией, а возвращение блудного мужа к жене — вполне ожидаемым и даже, справедливости ради, самым правильным решением.

Нежный молодой стебелек, только начинающий жизнь, легкая бабочка из того счастливого лета, маленькое чудо, глядя на которое люди светлели лицами — такой была ее дочка. Лена несла ее неторопливо, гордо, являя миру то, что она наконец стала мамой. Длинное воздушное платье с оборками и воланами, обязательно расстегивающееся на груди, чтобы накормить жадный детский ротик по одному только требовательному зову, нежное белолицое дитя и грузная бабушка с крупными руками, томным выразительным лицом, скорее некрасивым, но эффектным. Только при жизни отца глаза смотрели молодо и шаловливо. Молодость и старость сидели друг против друга в то счастливое лето и одинаково нуждались в ней, а что она могла им дать, если сама была одним сплошным невезением, вечно живой неудачницей?.. Ей бы разобраться со своей жизнью, поставить точку и идти дальше, но она не могла. Еще хотела верить, еще мечталось о полной семье, о том, что у дочки должен быть папа.

Лена считает, что все пошло не так после ухода отца. Родители прожили вместе долгую и счастливую жизнь, которую нельзя, конечно, назвать безоблачной. А что, интересно, можно?

Отец курил с тринадцати лет. Не то, чтобы это был факт, которым можно гордиться — тут гордиться, конечно, нечем. Но все же это была его жизнь, и отказаться от дурной привычки он не мог, как ни старался. К его курению привыкли так же, как к кашлю, и никто не бил тревогу.

Лена к тому времени строила свою жизнь в другом городе, на расстоянии более пятисот километров от родного дома. Мама с отцом вошли в тот спокойный возраст «молодых пенсионеров», когда можно наконец пожить для себя, покопаться на даче и порадовать себя тихой жизнью без суеты и тревог. У них была лишь одна, беспокоящая их проблема: устройство счастливой семейной жизни единственной дочери. Лена по возможности делилась с ними только положительными новостями и на вопрос «когда же они увидят жениха?» всегда отвечала одинаково: «Очень скоро». Ленины наезды домой были по большей части летними, праздничными, в удовольствие. Родители от нее ничего не требовали, ждали только счастливого замужества. Отец был всегда более деликатен, чем мама. Он, светловолосый, голубоглазый, с румянцем на щеках, обезоруживал своей улыбкой, и сердиться на него долго не могла даже ворчливая жена, а дочке он вообще не досаждал вопросами. Мама часто подчеркивала, что «часики-то тикают», «время идет», и его у Лены остается все меньше. Это она знала и сама, но ничего со своей жизнью поделать не могла — одно сплошное невезенье.

Болезнь отца стала громом среди ясного неба. Врачи сказали, что метаться уже поздно, впереди маячила ужасающая дата: несколько месяцев. И тогда, когда Лена приехала на похороны и увидела лицо мамы, вошедшей в комнату отца на следующий день, все, наверное, и началось, хотя точно никто сказать бы не мог.

Мама вытерпела недельное присутствие дочки и еще одной особы из числа дальней родни, которая всегда была готова помочь, даже когда ее никто об этом не просил, а потом всех отправила по домам, твердо и решительно, так, что спорить с ней никто не посмел. Взгляд пустой, даже жесткий, и все поверили, что так ей будет лучше. Кто знал, как ей лучше перенести утрату после сорока лет совместной жизни?..

Тогда мама еще не заговаривалась, не искала несуществующих врагов, не ссорилась с соседями, не была подозрительна — все случилось позже, но Лена до сих пор считает, что уход отца и был той самой точкой невозврата, он подкосил маму, которая всегда могла гасить свое недовольство, приступы своего дурного настроения, поговорив с отцом. Она им руководила, но именно он был ее громоотводом: обезоруживающей улыбкой, голубизной глаз и румянцем на щеках он не раз спасал ситуации, казалось бы, самые безнадежные.

2

Ленина дочка была плодом умирающих отношений. Что ничего путного из них не получится, Лена знала в глубине души с самого начала. Но надеяться все же не переставала долгое время. Пока ее возлюбленный метался от одного берега к другому, не зная, куда же лучше пристать, она не переставала ему верить. Все было как положено, картина писана маслом: жена его не понимает, отношения себя давно изжили, вместе они только ради детей. Сколько таких же дурочек, как она, принимают все за чистую монету?

Были, конечно, и радостные моменты, пылкие встречи после бурных ссор, украденные у семьи праздники и даже совместные поездки, но Лена понимала: это всего лишь откладывает конец и расставание, которое неизбежно будет. Никуда он от семьи не денется, и надеяться ей не стоило. К тому моменту она имела небольшой, но все же опыт, и был он по большей части неудачным. Она разочаровалась и уже не мечтала о семье, решив, что такова, видно, ее участь. Будет жить в одиночестве, без детей, и постарается быть счастливой, как вдруг обнаружились те самые две полоски на тесте. Знакомый гинеколог, к которому она аккуратно наведывалась раз в год и спрашивала, как, мол, ее «миомки» и «папиломки», строго смотрел поверх держащихся на кончике носа очков и всегда приговаривал: «Не о том ты думаешь! Рожать тебе надо, а то будет поздно». Единственным человеком, радующимся ее беременности, был именно он, врач высшей категории Сергей Петрович. Ну вот, наконец послушалась! Разочаровывать его с самого начала своими сомнениями не хотелось, поэтому Лена умолчала. Решение повисло в воздухе, и что делать, она сама пока не знала. Жила она на съемной квартире, родители — за пятьсот километров, от отца ребенка она ничего не ждала, но сказать все же решила. Умолчать было бы не по-человечески.

Он вначале оторопел, замолк, посмотрел с удивлением и тревогой, а потом вдруг повеселел, сходил за цветами и стал говорить, что ребенка обязательно надо оставить. Лена и сама все больше понимала, что прервать беременность не решится, но тревога за будущее ее не отпускала: не настолько твердо она стояла на ногах, чтобы суметь справиться со всем самостоятельно. Обращаясь к примерам своих подруг и приятельниц, она видела, как сложно пережить рождение первенца даже семейной паре, как непросто сохранить прежние отношения, справиться с материальными трудностями — чего уж тут говорить о матери-одиночке?

Возвращаясь к тому времени, она и сейчас удивляется тому, как четко осознавала с самого начала, что растить ей малыша придется самостоятельно, не рассчитывая на помощь отца. Он, хотя и обрадовался беременности, ничего предпринимать не собирался, очевидно, рассчитывая, что так и будет всю жизнь бегать от одной семьи к другой. Это событие для него было со знаком плюс не потому, что он любил детей (хотя и это тоже). Он решил, что теперь Лена уж точно никуда от него не денется, этот важный фрагмент навсегда скрепит их шаткие и непрочные взаимоотношения, соединит их в единое семейное трио и создаст видимость, подобие настоящей и полноценной семьи.

Лена к тому моменту устала слушать сказки пятилетней давности о растущих детях, сложном возрасте и совместном бизнесе супругов, который затрещит по швам и обязательно разрушится. Она бы поставила жирную точку, уже была к этому готова, если бы не беременность, которую никто не ждал, и она, конечно, сдалась, по-бабски обмякла, притворилась, что никого, кроме их двоих нет, и окунулась в ожидание, наслаждаясь самым лучшим в жизни любой женщины периодом.

Родителям она явила Виталика как будущего мужа в комплекте со своей трехмесячной беременностью и очень обрадовала. В их голове, конечно, зрел другой сценарий, но сейчас они были рады любому, даже без многолюдной свадьбы, глупых конкурсов и танцующей родни. Только бы дочка наконец была счастлива. Отец тогда дохаживал последние месяцы своего неведения, и все успели насладиться особенностью момента, порадоваться за дочку, согласившись на то, что со свадьбой, даже самой скромной, придется пока повременить.

Виталик им очень понравился: умный, красивый, надежный, а большего за выходные и не рассмотреть. Самое то, чтобы успокоить бдительность родителей и дать им то, о чем они так мечтали. Проведя какие-то подсчеты и погадав на кофе, мама решила, что это будет девочка, и в этом не ошиблась. Уехали они с Виталиком счастливые, нагруженные солениями и вареньем, долго махали родителям, стоящим на перроне, но у Лены все же предательски ныла душа, сопротивляясь лжи. Все было на самом деле сплошным обманом с самого начала, но родителей она бы ни за что не посмела огорчить. Очень Лена радовалась, узнав, что отец так и ушел, не успев огорчиться за нее — был хотя бы счастлив в своей уверенности в дочкином счастливом семейном будущем.

Свою работу Лена не любила. Она вообще считала, что тем, кто ее любит, очень в жизни повезло. Работа для нее была всего лишь работой, средством для получения денег, а вот все эти «работа как дом», «коллектив — это семья», «согласна жить на работе» не понимала. Была у нее подружка Лилька еще со школьных лет. Не имея в семье ни одного врача, она мечтала о медицинском лет, наверное, с десяти. И никогда ей не хотелось развернуть все на сто восемьдесят градусов и стать экскурсоводом или балериной, например. Она твердо знала, чего хочет, и добилась все-таки своего. Лена Лилькой по-дружески очень восхищалась, где-то даже завидовала, видя, как она несет в левой руке сумку, а в правой — идеально отглаженный белый халат, собираясь в городскую поликлинику на практику. И никаких тебе «фу» от вида крови или брезгливости от чужих запахов — только радость и абсолютное счастье.

Лена пошла на экономический факультет, потому что всегда училась ровно, на твердые четверки. Никаких талантов за время учебы в школе у нее так и не открылось, дарований не выявилось, и она пошла туда, где надеялась найти впоследствии работу. С этим она не прогадала, но грешок свой знала — была немного с ленцой, «Лена с ленцой», — и потому много не зарабатывала, к большему не стремилась. На квартиру в чужом городе она бы не заработала, а так ей хватало и на тряпочки, и на летний отдых, и на кофе с подружками.

Теперь ей пришлось бы думать не только о себе, и это было волнительно, даже тревожно. Не особо полагаясь на Виталика, она сделала шаг и позвонила приятельнице. Та подкидывала ей время от времени подработку. Решив, на то время, когда она еще может работать, соорудить себе подушку безопасности, Лена стала вести документацию одного, а потом и еще двух ресторанчиков, тихо, но верно скопила определенную сумму до родов. Государство ей, как матери-одиночке, тоже обещало поддержку, и она решила, что будет продолжать работать дома, как только встанет на ноги после кесарева. Возрастной первородящей другого варианта и не предложили. Лена даже обрадовалась, вспомнив, как одна подружка назвала такие роды «королевскими»: «А что? Проснешься — и вот тебе ребенок!». Лена поверила — другого выхода не было.

Виталик, как детская желтая резиновая игрушка, всю беременность болтался от одного берега к другому. Приносил фрукты, любимые Леной вкусности, купил даже коляску и два раза с осторожностью сопроводил Лену на УЗИ, но все же решения никакого не принял. Лена уже и не ждала. По мере увеличения живота уменьшалась ее давняя привязанность к отцу ее ребенка, росло равнодушие и крепло разочарование. Теперь ее волновала жизнь другого существа, который толкался в ее животе и вел с ней непрекращающийся разговор в течение суток. Теперь настоящим было только это — она и ее живот, хрупкий сосуд, в котором живет младенец.

Все, что нужно, она подготовила: приданное для ребенка, документы из женской консультации, внесла все важные контакты в ноутбук, которые позволят ей в дальнейшем работать дистанционно, и сразу после выхода в декрет засобиралась в путь, к родителям. Рожать собиралась только дома, ожидая помощи от мамы хотя бы в первые месяцы после рождения дочки. Отсутствие Виталика решила объяснить тем, что он пока будет приезжать к ним время от времени, потому что не может бросить работу, а там решат, что делать дальше. Все выглядело вполне убедительно, и Лена собой осталась довольна. Она действительно видела его наездами, раз в месяц или два, но потом, когда все закрутилось-завертелось с отцом и с оцепеневшей от горя матерью, о Виталике она почти не вспоминала, гораздо больше радовалась Лильке, готовой погулять с дочкой и дать Лене возможность поспать.

Квартирный вопрос решили легко. У родителей, помимо двухкомнатной квартиры, где прошло все детство Елены, была еще обычная однокомнатная «хрущевка». Их «двушка» по сравнению с этим пространством выглядела удобным и комфортабельным жильем. Еще бы! Она была оснащена просторной кухней, если проводить сравнение с шести метрами в «однушке», раздельными комнатами и двумя балконами, где можно было выстроить отдельную комнатушку, место для отдыха, хранилище ненужных и вышедших из употребления вещей — все, что угодно, в зависимости от замысла хозяев. Ничуточки не засомневавшись, еще до приезда Лены с приподнятым до носа животом родители по своей доброй воле перебрались в однокомнатную квартиру, а двухкомнатное жилье уступили дочери и ее будущему семейству. Разговора о том, насколько долго Лена с малышкой пробудут в родном городе, еще не заводили, но по настроению поняли: дочка не прочь бы задержаться на год точно.

Отец, еще не знавший, что жить ему осталось несколько месяцев, похудел и ослаб, но хлопотал в связи с переездом: переклеил обои в комнатах, обсудив это, конечно, прежде с Леной, покрасил детскую кроватку, подаренную родней, освежил ремонт, освободил балконы и выглядел очень довольным, предпочитая, как всегда, не обращать внимания на свое самочувствие. Одна комната, справа от входа, маленькая, должна была стать детской, вторая — спальней и одновременно гостиной. Лена решила кровать себе не покупать, зато приобрела удобный большой диван, на котором и спала весь свой первый год жизни вместе с мамой Лиза. Когда приезжал Виталик, малышка устраивалась между родителями, и на каждую попытку отнести ее в кровать отвечала оглушительным ревом. Уставшая Лена — ребенок не давал ей покоя ни днем, ни ночью, плохо спал, но хорошо, к счастью, ел — стала думать, что девочка гораздо умнее, чем хочет казаться. Крик начинался не сразу, а только тогда, когда Лена в полузабытьи добиралась до своего дивана и доносила голову до подушки. И тогда она шла обратно, пыталась успокоить и перехитрить будто бы уснувшего ребенка еще пару раз, а потом сдавалась и дочку в детскую больше не относила. Иногда по утрам Лена просыпалась от того, что ее будило какое-то движение рядом, громко стучали ножки, шевелились ручки, пухлые, будто перевязанные ниточкой, с интересом смотрели карие глаза, изучающие мать, лежащую рядом: кто ты такая, уставшая и некрасивая женщина? Лена в свою очередь думала о другом: что ты от меня хочешь? Ну чего тебе еще надо? Почему ты не спишь и издеваешься надо мной?!? Ты сухая и сытая — чего тебе еще?!?

Однажды ночью, провалившись на час или два, она увидела странный сон: она и ее ребенок — часть какого-то чудовищного эксперимента на выживаемость. Они живут не дома, а в какой-то лаборатории, обустроенной под обычное жилье, и со всех зеркал, обычных розеток, с экрана телевизора, из звучащего на кухне радио доносятся сигналы тревоги, мешающие ее дочке спать. Малышка просыпается, требовательно зовет мать, уверенная, что ее бросили, девочка делает это не по собственному желанию, а потому что на нее так воздействуют. Замысел очень прост: определить, насколько адекватно и разумно может мыслить человек, лишенный сна, какова граница материнской любви. Отряхнувшись от дурного сна, Лена со страхом оглядела свое жилье, прижала к себе дочку, поцеловала в обе щеки и сказала не раздумывая: «Ты ни в чем не виновата, Лизок, мама тебя очень любит».

Лилька являлась регулярно, пару раз в неделю. Усталость подруги не могла от нее скрыться, и она предложила как-нибудь в воскресенье погулять, взять с собой малышку, съездить в центр, поесть пиццу и просто побыть среди других людей. Лена должна знать, что есть и другая жизнь, кроме той, что живет молодая мать. Лене не хотелось огорчать Лильку, подругу она от всего сердца поблагодарила, но та прогулка не принесла ей никакой радости. Все с точностью до наоборот: она чувствовала себя уставшей и некрасивой, ей казалось, что все только и делают, что рассматривают ее старую одежду, непрокрашенные корни волос и отекшее лицо. Гораздо лучше было бы поспать часок-другой в одиночестве, поручив малышку активной подруге.

Лилька дурочкой не была — это точно. Когда в жизни Лены стал происходить весь этот кошмар (ушел «ублюдок», умер отец и заболела мать), Лиля нашла Лене отличную, хотя и временную, няню. Ее медсестра, девушка ответственная и серьезная, отчаянно нуждалась в деньгах, снимая жилье и получая скромную зарплату. Вот эта самая Даша за очень небольшую сумму согласилась присматривать за Лизой по мере надобности. Другого выхода у Лены не было, а девочка и ей, и Лизе очень понравилась, так что Лилька все-таки очень помогла. Для этого и нужны настоящие подруги.

Узнав, что на самом деле происходит с отцом и, понимая, как тяжело маме, Лена старалась ее своими заботами не обременять. К ее приходу Лена приводила себя в божеский вид, проветривала квартиру, что-нибудь готовила и убирала с глаз долой неглаженное белье. Все у нас хорошо, мама, волноваться не стоит. А как у тебя с деньгами, дочка? С деньгами тоже все хорошо, я получила детские, и Виталик перечислил на карту. Ты лучше расскажи, как на самом деле чувствует себя папа!

Виталик, конечно, присылал, но мало и нерегулярно. Вообще он был мастер на бесполезные и дорогие подарки. Однажды явился на выходные… с качелями! Лена обрадовалась бы упаковке с подгузниками гораздо больше, но он уже раздумывал, куда бы приспособить качели получше, в то время как дочка едва научилась ползать.

Теперь прежних праздничных отношений не получалось. Лена встречала Виталика в домашней одежде, от нее пахло молоком и детской отрыжкой. Всучив дочку отцу, она металась по комнате в поисках нужных ползунков или летела на кухню мыть посуду, но гораздо чаще просила отца погулять с Лизой.

Виталик детей любил. Его сыновья, уже подростки, приносили домой только недовольство и нежелание общаться с родителями. Малышка щедро одаривала лаской: льнула к отцу, с интересом рассматривала его лицо, хваталась за крупный нос, за короткие волосы, произносила смешные звуки, хохотала от щекоток и прикосновений, строила забавные рожицы. Но он не видел прежнюю Лену, и это его очень огорчало.

Помощи Лена не требовала, с деньгами действительно пока справлялась сама, но он понимал, что от него ждут большего — больше, чем он мог и готов был дать. Теперь его вело сюда скорее чувство долга, некоторая вина, но и привязанность к малышке, конечно, тоже. Придумывать повод для поездок становилось с каждым разом все сложнее, и он стал приезжать реже, чаще отправлять небольшие суммы и объяснять свое отсутствие проблемами на работе.

Лена так переживала за сердечко малышки, так разрывалась между родителями и дочерью, что на Виталика даже не обижалась. Наверное потому, что и надежд особых не возлагала. В конце концов, она всегда знала что, решившись на такое, может рассчитывать только на себя.

3

Отец успел подержать на руках маленькую внучку и разделить их общее счастье. Правда, это было недолго. Он ушел, так и не узнав про Ленин обман, с надеждой на то, что молодые скоро поженятся. Сейчас Лена думает, как трудно ей удалось бы все разъяснить родителям, объяснить, что никакой свадьбы не будет. Громом среди ясного неба прозвучал звонок Виталикиной жены. Он же поставил точку в их затянувшихся отношениях, с самого начала построенных на обмане, он же избавил ее от каких-либо дальнейших объяснений и освободил их обоих.

Маме, тогда очень горевавшей и тоскующей по отцу, Лена выложила полуправду: поссорились и разошлись, ребенок в сердечных делах не помощник. «Все равно Виталик не смог бы переехать сюда, у него там хорошая работа, налаженная жизнь, а я пока поживу здесь, у себя дома, мне терять нечего, все самое главное для меня здесь».

Первое время раздавались звонки и долгое молчание, долетали редкие переводы, а потом все иссякло и плавно сошло на нет. Зато, зайдя с чужой страницы, Лена могла видеть в популярной социальной сети дружную семью на выпускном вечере старшего сына, супругов на отдыхе и много других свидетельств того, что Виталик сделал наконец единственно возможный и правильный выбор, сохранив семью и общий бизнес. Никаких обид не было, думала Лена. Что она, уставшая, окунувшаяся в повседневные заботы, могла бы сейчас ему дать, находясь рядом с горюющей матерью и маленькой дочкой? Ничего, кроме тревог и огорчений. Виталик всегда хотел отдыха и по возможности праздника. В первые годы жизни малышки за этим определенно идти было не к ней.

Лена никогда не могла даже догадываться, какое счастье принесет ей рождение дочки, сколько новых, прежде неизвестных эмоций она ощутит, насколько ее жизнь изменится и станет находиться в полной и неразрывной зависимости от состояния дочери. Это маленькое, растущее на глазах существо, заставило ее бояться за свою собственную жизнь, оберегать себя от глупостей, на которые она бы прежде легко согласилась. Сейчас она знала, что не имеет права ни болеть, ни рисковать собой ни в коем случае, потому что иначе Лиза останется одна. Ребенок ее, не склонную к проявлениям чувств, сделал более эмоциональной. Он помог ей заглянуть в прошлое, вспомнить свое собственное детство, сопоставить, сравнить и порадоваться, обнаружив какое-то сходство. Не было больше «Ленки с ленцой» — она, только справившись со сном и наладив режим дочери, стала думать о возобновлении работы. Несколько часов в день принесли бы ей неплохую сумму, позволившую жить ей и дочери, ни от кого не завися. И тогда вызывалась Даша, которая с удовольствием уводила малышку гулять, в то время как Лена возвращалась к другой, знакомой ей роли, отдыхая от кухни и бесконечных хлопот по дому. Дочка абсолютно изменила Ленину жизнь, хотя некоторое время назад она была чуть ли не уверенная в своем «child-free». Так что же происходит с теми, кто хотел ребенка до сумасшествия? Как же, наверное, им тогда долгожданное материнство сносит голову?

Наверное, не будь этой тревоги в первые годы жизни девочки, Лена все равно бы испытывала невероятную любовь к дочери, но регулярные обследования, визиты к врачам и беспокойство не только навсегда крепкой и нерушимой цепью соединили мать и дочь, но и помогли Лене пережить исчезновение из их жизни Виталика, уход отца и все странности матери. Лена была сфокусирована на другом, и обвинять ее в этом было нельзя. Жизнь маленького хрупкого существа была для нее ценнее и значимее, потому что она целиком и полностью зависела от матери и была абсолютно беспомощна. Лена не просто вплотную соприкоснулась с испытаниями, она жила очень настороженно, не веря в то, что хорошие времена когда-нибудь снова постучатся в ее двери.

Лена рассматривала спящую дочку и не могла отделаться от мысли, что есть в ней нечто такое, что она пока как следует рассмотреть не в силах, некий слабый свет, какое-то свечение вроде того, что исходит от зажженной свечи. Лена, конечно, храбрилась, но по ночам все же плакала, сомневаясь, действительно ли она справится, оставшись одна с ребенком на руках. Ей нужно было быть очень сильной, крепко держать девочку в своих объятьях, чтобы не унесло ветром еще и ее — почему-то на мать Лена не рассчитывала, понимая, какой хрупкой и слабой оказалась она, оставшись после стольких лет совместной жизни без мужа.

Сначала Зинаида Алексеевна замкнулась в себе, а потом стала худеть, терять вес прямо на глазах. Лена удивилась: ей казалось, что в этой связке, в этом долгоиграющем дуэте сильной была именно материнская партия. Улыбающийся и мягкий отец никогда не принимал решения сам, не сердился, не вступал в конфликты, не говорил резкостей, не был недоволен судьбой. Ему всегда всего хватало, его радовали самые простые вещи, даже отдыхать он не любил, всегда копошился по дому, наводил порядок в гараже и с удовольствием отвозил своих девочек на вокзал, когда они ездили навещать родню. Маму вечно нужно было приглушать и успокаивать, и он с этим прекрасно справлялся, оставаясь вполне довольным вкусным воскресным обедом, победой любимой футбольной команды и удачно покрашенной машиной.

Теперь маме громоотвод был не нужен. Она перестала общаться с родней, отворачивалась от назойливых соседей, пряталась от их соболезнований и сочувствия. Ее занимала только жизнь дочери и маленькой внучки, но ее забота о них тоже была весьма своеобразной. Она не стремилась помочь (трудно было не заметить Ленину усталость и напускную храбрость) — ей достаточно было только знать, что у них все хорошо. Они созванивались каждый день, заезжала мама два-три раза в неделю, иногда гуляла с внучкой, но чаще сидела на кухне, видя, как Лена занимается домашними делами, давала советы, делала замечания, но больше говорила о том, как же они хорошо всегда жили с отцом. Лена находилась рядом, ей не стоило рассказывать об этом, но она слушала, зная, что мать хочет высказаться, и видела, как на глазах все недостатки отца, которые прежде возмущали мать, теперь становились неоспоримыми достоинствами. Образ отца идеализировался на глазах.

Возвращаясь в то время, Лена сейчас думала, что зря она беспокоилась о том, как родители примут ее разрыв с Виталиком. После ухода отца мать, занятая собой, могла бы этого даже не заметить, хотя иногда она вспоминала отца внучки с неожиданной злостью и даже агрессией. И даже этот эпизод, как и все остальное, возвращал ее к ушедшему мужу: он был порядочным и любящим человеком, который никогда бы не выкинул такой номер и не оставил бы мать своей дочери без поддержки. Лена в таких случаях молчала — а что ей было сказать? В этой истории виноватой была она и ее сплошное невезенье, вечная беда.

Пропустить мамин недуг, просмотреть начало было немудрено: Лиза совершенно лишила Лену сна и покоя. Врачи успокаивали: с ребенком все в порядке, все идет очень хорошо, гораздо лучше, чем они могли предположить с самого начала. Лена сходила с девочкой к неврологу — та ничего не нашла и прописала ванночки, именно с морской солью. Девочка набирала вес, хорошо ела, каждый день бывала на свежем воздухе — чего ей недоставало, почему она так плохо спала?!?

Зинаида Алексеевна говорила, что с Леной таких проблем не было. Первые несколько месяцев она спала в старом чемодане, заменившем молодым и бедным родителям детскую кроватку. Его обкладывали теплым одеялом, выносили на балкон, и ребенок там прекрасно спал несколько часов подряд. По словам мамы, Лена до года могла спать три часа, не издавая ни единого звука, и родители тревожились, подходили к чемодану с проверкой: все ли в порядке с младенцем, дышит ли?

После года Лиза успокоилась, а к двум годам превратилась в милого уравновешенного ребенка с волосами только что разрезанной тыквы и с крошечной мордашкой, усыпанной абрикосовыми веснушками. Ни дать ни взять — ребенок из старых советских мультфильмов, Антошка в девичьем обличии, которого долго и настойчиво звали друзья копать картошку. Рыжих в их семье не было, Виталика спросить об этом было нельзя, так что подумали на отцовские гены. Со временем тыквенный цвет приглушился, успокоился, но рыжина осталась, и Лене очень нравилась. Веснушки то разбегались и бледнели, то с новой силой высыпали по всему лицу. Лилька очень этим восхищалась, у нее самой были веснушки, и в детстве ее дразнили мальчишки, утверждая, что она «загорала через решето», но до яркости Лизы и бешенства ее волос Лильке было ой как далеко.

Лиля, подруга, одноклассница и врач в одном лице, стала в девять месяцев Лизиной крестной мамой. Крестным записали двоюродного брата Лены. Если Лилька восприняла это с большой гордостью и ответственностью, то Василий отнесся к своему назначению легко и непринужденно. Он появлялся в жизни Лизы аккуратно два раза в год: на день рождения и в Новый год, заваливал крестницу подарками и исчезал еще на полгода. Не избалованная мужским вниманием девочка, а лучше сказать, лишенная его вообще, появлению крестного была всегда рада и совсем не из-за подарков. Однажды, расчувствовавшись после выпитого вина на день рождения дочери, Лена Василию сказала, что была бы рада, если бы он заходил чаще. Для малышки это очень важно. Ей надо знать, что есть кто-то, большой и сильный, кто ее любит, поддерживает и защищает. Вася удивился, что-то пообещал, но обещание так и не выполнил. Неужели у девочек это так бывает? Вася имел двух братьев и про все эти женские сложности даже не догадывался. Не понял он и того, что спокойная и внешне довольная жизнью кузина тоже нуждается в мужском внимании и поддержке: каждый жил в своей вселенной и других не замечал.

После крестин, на которых Лиза орала так, что батюшка сократил церемонию, сказав все необходимое очень быстро, и с облегчением вздохнул, когда девочка наконец перешла в руки родной матери, малышка спокойнее не стала. Честно говоря, сбившаяся с ног и уставшая из-за регулярного недосыпания Лена возлагала большие надежды на крещение. Подружки трещали, что, возможно, Виталикина жена «сделала что-то такое», что ребенок родился беспокойным и нервным. Лена, конечно, не верила, но крестить все равно собиралась. Батюшка, прощаясь, сказал, что «Лизавета будет певицей, больно голос громкий и звучный». Лена улыбнулась и подумала, что просит у Бога для своей дочери только здоровья и защиты. Батюшка с прогнозом, кстати говоря, ошибся. Так думает Лена сейчас, когда дочке почти девять, хотя кто знает? В некотором смысле дочка напоминает Лене ее подругу Лилю: та тоже лет с девяти точно знала, кем хочет быть. Она приняла решение сама, без чьей-либо помощи и оказалась абсолютно права. Наблюдая за подругой, Лена ощущала с большой уверенностью, что та определенно на своем месте: медициной она жила.

4

Зинаида Алексеевна никогда не думала, что одиночество так мучительно. Кое-кто из ее подруг даже гордился своей самостоятельностью, утверждал, что мужчины им не нужны, да и зачем они в зрелые годы? Чтобы ухаживать за ними, жалеть, кормить и обслуживать? Вместо семейного рабства у них есть полная свобода. Не нужно ни перед кем отчитываться, лететь домой, чтобы подать безрукому обед, постирать немощному белье и потом отгладить до совершенства. Нет необходимости в том, чтобы терпеть нытье, лежание на диване, а о пристрастии к спиртному и говорить нечего — кому все это нужно, если можно жить одной и распоряжаться собственной жизнью по собственному усмотрению?

Подобные разговоры Зинаида Алексеевна всегда пропускала мимо ушей. Считала, что это говорит в людях зависть и одиночество. У нее был муж, и двигалась она по другому маршруту. Идеальных людей, конечно, нет, Бог не создал, но ей с Володей определенно повезло. Да, его всегда нужно было подталкивать и направлять, но человек он был порядочный, честный и во всех отношениях достойный, пусть и мягкотелый и нерешительный. Господь решил, что ей, резкой и взбалмошной, именно такой и нужен. Они сошлись, дополнив друг друга, как две половинки одного целого много лет назад и никогда больше не расставались.

После ухода Володи жизнь как-то сразу изменилась, потеряла смысл что ли. Сейчас Зинаида Алексеевна думала, что все ритуалы, которые необходимо совершить семье после смерти близкого человека, придумали неслучайно. В движении, в бумажной волоките, в посещении церкви и кладбища на третий, девятый, сороковой день и даже в приготовлении обеда есть глубокий смысл. Горюющий человек не должен оставаться наедине со своим горем, и потому движение, действие, общение с другими людьми, которых он вынужденно терпит, его, без сомнения, спасают. Тогда Зинаиду Алексеевну это очень напрягало, и она мечтала, чтобы по возможности ее поскорее оставили в покое, но только после истечения сорока дней поняла, как на самом деле ей плохо и как очень непросто жить одной.

Трудно было осознавать, что дочка выросла и выпорхнула из родного гнезда, но родители успокаивали себя тем, что это вполне естественно. Гораздо хуже, если сорокалетние дети продолжают жить со стареющими родителями и рассчитывать на их помощь. Лена давно уже не жила под одной крышей с родителями, и они это приняли так, как принимают смену времен года или повышение цен на продукты питания. Приняли как неизбежность.

Сегодняшнее одиночество Зинаиды Алексеевны было никак не связано с дочерью и внучкой: она тосковала по мужу. За долгую жизнь у них появилось много общих привычек, выработался общий вкус, они привыкли обсуждать новости, политику, фильмы, хотя, конечно, часто ссорились и не соглашались друг с другом.

Утром он всегда вставал раньше и копошился на кухне. Зинаида Алексеевна сердилась, если он шумел, жарил яичницу на завтрак вместо каши, которую собиралась приготовить она. Володя, конечно, не знал, какой заварочный чайник лучше использовать для травяного чая, не мог запомнить такие мелочи, и брал тот, что попался под руку, а она сердилась. Черный чай нужно заваривать в мятном керамическом чайничке, с длинным узким носиком, а для травяного или горного он не подходит. Листики, стебельки и ягодки застревают в узком носике и мешают — для такого случая есть стеклянный прозрачный чайник, оснащенный специальным широким отверстием и деревянной крышкой. Зина сердилась — Володя уговаривал «мамочку» и просил успокоиться: «Это же такая мелочь! Я сам все помою!». В конечном итоге есть приготовленную яичницу (он любил с сосисками или с зеленым луком) и пить свежезаваренный чай из любого чайника было очень приятно, и Зинаида Алексеевна за едой успокаивалась, но, не желая так быстро сдаваться, продолжала ворчать и требовала открыть настежь окно, чтобы проветрить кухню.

После завтрака Володя несколько раз в неделю уходил на работу. После выхода на пенсию сидеть без дела он никак не соглашался. Первое время искал что-то более основательное, связанное с его специальностью, но ничего не находилось, и он с радостью, благодаря случайным обстоятельствам, устроился в санаторий: работал по благоустройству территории, присматривал за газонами, помогал и ремонтировал, если его об этом просили. Главным для него был сам факт того, что он работает, он нужен, да и прибавка к пенсии лишней, конечно, не была.

Вечерами после ужина супруги прогуливались, обсуждали, как прошел день, и смотрели телевизор. К счастью, у каждого из них был отдельный экран, никто из-за предпочтений не ссорился, но Зинаида Алексеевна категорически не выносила всякого рода новости, политические передачи, фантастику, называла все это «чушью», «детскими сказками» и мужу в этом никогда компанию не составляла. Он, понятное дело, не смотрел бесконечные сериалы о любви, ненависти и предательстве, коих за последние годы развелось немерено. Зинаида Алексеевна не сдавалась: здесь, по крайней мере, никто никого не убивает, не льется кровь, и не выходят из разрушенного дома главные герои с одной царапиной на лбу. Ее мир, состоящий из простых житейских историй и вечных тем, был более реальным и основательным, чем тот, в который верил ее муж.

Сходились и примирялись они в любви к старым советским фильмам и к музыкальным передачам — это был их островок безопасности, без споров и раздражения. Володя иногда варил себе кофе — Зина считала этот напиток чрезвычайно вредным и утверждала, что уснуть после него не может полночи. Жена приносила травяной чай, тарелочку с фруктами, бублики-рогалики для Володи и сладости для себя. Так, тихо-мирно, за беседой и жалобами на здоровье заканчивался их день. По большей части жаловалась Зинаида Алексеевна, у нее с детства было слабое здоровье, а Володя только покашливал и ничем никогда не болел.

Все попытки отучить мужа от курения Зинаида Алексеевна бросила давно, ибо поняла, что это бесполезно. Он пробовал бросать много раз, терпел по несколько месяцев, а потом срывался снова, и причиной тому могло быть все, что угодно: дурная весть, хорошая, теплая дружеская компания или отличный обед. Он терпеливо объяснял жене, что это стало своеобразным ритуалом, привычкой, находящейся в крепкой связи с другими событиями и с течением дня, и иногда устоять было просто невозможно. Сел за руль, завел двигатель — выкурил сигарету; вышел на балкон с кофе — вот и еще один соблазн; рассердился или понервничал — вот она, родимая, успокоительная; выпил с удовольствием рюмочку — как тут не закурить?

Зинаида Алексеевна сердилась, обижалась, объясняла, а потом сдалась. Требовала только одно: не курить дома. И это правило неукоснительно соблюдалось — только на улице или на балконе. Табачный дым, едкий и привязчивый, впитывался в занавески, в мебель, в обшивку дивана — это Зина знала по своей курящей приятельнице, наивно полагающей, что ароматические свечи помогут избавиться от чудовищного запаха. Конечно, это было не так.

Володя обладал множеством достоинств, и Зина решила простить ему эту слабость, ведь он даже не пил! Пара рюмочек за компанию не считается. Сейчас, конечно, жалела, что мало его хвалила и редко обнимала. Именно за этим она ходила на кладбище — сказать то, что не успела, поделиться последними новостями и поплакать. Ей хотелось верить, что Володя ее слышит, все прощает и по-прежнему любит.

Особенно одиноко теперь было в праздники и выходные. У них с Володей имелся свой субботний ритуал и Зинаида Алексеевна его очень любила. Кому-то покажется, что ничего необычного в этих семейных делах не было, но она бы с этим не согласилась.

Володя любил рассказывать историю о том, как он, молодой, красивый и голубоглазый, сумел обратить на себя внимание крупной черноглазой брюнетки. У каждого из супругов имелась своя версия, несколько отличная от противоположной, но Зина в свои юные золотые годы увлеклась не на шутку цыганом Лиманским, проживающим по соседству, и поначалу Володю даже не замечала. Цыган тот имел хороший голос, звучную гитару, всю обклеенную фотографиями красоток, буйный нрав и красивую внешность. Вероятно, Зина напоминала ему по окрасу кого-то из своих или он был просто увлечен ее яркой наружностью, но они встречались недолго, ссорились страстно, музыка их примеряла ненадолго, и, судя по всему, спокойного и рассудительного Володю Зине послал ангел-хранитель, а иначе бы не миновать беды. Зине было необходимо тихое и надежное гнездо, а с Лиманским у них сверкали молнии.

И Зина ни разу не огорчилась, что выбрала Володю. Только его она могла бы поучать, на него могла бы перекладывать свои заботы и дурное настроение. Только с годами она осознала, что его мягкость, заботливость и нерешительность были огромным преимуществом. В молодости она, конечно, выкидывала еще те фортеля, обижалась и даже возвратилась один единственный раз домой с маленькой Леной на руках.

Нужно сказать, что в ее семье Володю приняли прекрасно. Он вошел тихо и достойно, и родителям очень понравился. Отец-фронтовик, вернувшийся домой на одной ноге, дочь знал слишком хорошо и понимал, что ее строптивый нрав может вытерпеть не каждый. С Лиманским была бы вечная битва, тут уж нашла коса на камень, а Володя вызывал полнейшую симпатию, и с первого взгляда было понятно, что дочь попала в хорошие руки. Если она по молодости и глупости этого вначале не осознавала, то родителям это виделось так же ясно, как картина, открывающаяся с высоты их девятиэтажного дома в безоблачный день, с чудесным видом на весь город, вплоть до полей, уходящих за линию горизонта.

Отец Зины был мужчиной сильным и правильным и, увидев однажды на пороге обиженную дочь с ребенком на руках, метнул в нее костыль и приказал не являться в родительский дом без мужа. Никогда. Через полчаса за ней приехал Володя, семья уселась ужинать, и все сделали вид, что дочка с мужем пришла к родителям в гости с обычным визитом. Мужчины выпили чай, поговорили о том, о сем, и через пару часов Зина с мужем, поцеловав родителей, уехала домой. Отец смотрел на нее так, что все было ясно и без слов, мама испуганно пожала дочке руку и приобняла чуть сильнее обычного, будто просила не совершать глупости. Тот урок Зина хорошо усвоила и к родителям больше не сбегала: знала, что ее не примут, не поддержат и все проблемы нужно решать у себя дома, в своей семье.

Подруги, по большей части разбежавшиеся со своими вторыми половинками, успевшие за долгую жизнь сделать не одну попытку свить семейное гнездо и все же оставшиеся в одиночестве, ей, конечно, завидовали. Володя в молодости ей доверял, согласен был посидеть с дочкой, если жена шла на день рождения к одинокой подруге, и даже отпускал по путевке в пансионат или в дом отдыха. А в зрелые годы их пара вообще вызывала только уважение и восхищение. Володя традиционно нес тяжелые пакеты, занимался ремонтом в квартире, даже нашел себе работу после выхода на пенсию, а не завалился на продавленный диван. У Зины характер с годами лучше не становился, но, живя в любви и согласии, имея под рукой хорошего мужа, она справлялась со всеми, терзавшими ее страстями и недовольствами, главным образом сконцентрировавшись уже на дочери, ее замужестве и будущих внуках. Несколько раз она предпринимала провальные попытки познакомить Лену, приехавшую в отпуск, с неженатыми сыновьями своих подруг, но из этой затеи не выходило ничего путного. По просьбе мужа Зинаида Алексеевна оставила дочь в покое и стала ждать.

В праздничные дни они с Володей усаживались делать пельмени. Могли налепить их огромное количество, но это их ничуть не напрягало. Устраивались на кухне перед включенным телевизором, выбирали безопасную музыкальную программу или находили старый советский фильм. Они отдавались лепке самозабвенно, делали это с удовольствием и довольно долго. Жаль, не готовили уже пельмень с сюрпризом, но верили, что скоро обязательно вернутся к этой семейной традиции, так веселившей маленькую дочку, с появлением внуков.

Володя больше молчал, а Зина довольно много говорила. Потом убирали со стола, большую часть пельменей прятали в морозилку, немного отваривали, приносили с балкона соленье, доставали из холодильника рыночную сметану, уксус, графинчик с водочкой и с удовольствием за разговорами проводили вечер. Если было настроение, приглашали друзей, звонили дочери и сожалели, что она так далеко. Звали, конечно, в гости, и мать задавала свой традиционный вопрос, на который всегда получала неизменный ответ: «Скоро, очень скоро».

Иногда Зина обижалась на дочь из-за пустяков: Лена могла быть не очень разговорчивой и неприветливой, торопилась по делам, не звонила на выходных, пропускала их традиционное запланированное общение или вдруг сообщала, что приедет на неделю вместо обещанного месяца. Но муж Зинулю успокаивал, объяснял, что жизнь у дочки веселая и молодая, не без трудностей, о которых девочка умалчивает, потому как их бережет, так чего же еще надо? Зина нехотя соглашалась, а потом и сама, спустя время, понимала, как хорошо, что она сдержалась и не наговорила дочери резкостей. Хотя, если на чистоту, такие мысли у нее появлялись крайне редко, да и то с мужниной подачей. Без него она считала себя во всем правой, рвалась на передовую и всегда была готова доказывать свою точку зрения, как говорил Зинин покойный отец, «до усрачки».

Субботний день она любила больше воскресного. После выхода на пенсию она поняла, как же хорошо никуда не торопиться и все делать медленно, в удовольствие. Зина, всегда любившая себя, полюбила себя еще сильнее. С этого самого события, с выхода на пенсию, которая так огорчала других, и началось обновление жизни. Тридцать лет ее бухгалтерской каторги закончились и удивительным образом перевоплотились в удовольствие — вот такая вот сложилась линия судьбы. Не нужно было больше думать о движении вперед — только наслаждаться сегодняшним днем. Дочка выросла, с карьерой покончено, в семье есть какие-никакие сбережения — живи не хочу. В этом убеждал ее муж, но Зинаида Алексеевна периодически все же вела тихую подпольную борьбу с соседкой, выговаривала обиды родственникам, не упускала возможность объяснить окружающим, кто и в чем виноват. Но делала она это редко и часто тайком от Володи: знала, что он не выносит ни сплетен, ни бабских разборок, ни крика. Он морщился так, будто его беспокоила назойливая зубная боль. Пока рядом был муж, Зинаида Алексеевна, чувствуя его присутствие и осуждающий взгляд, себя сдерживала.

Итак, в субботу они поднимались около восьми. Зинаида Алексеевна готовила свою традиционную овсянку, для Володи отваривала два яйца всмятку, он ходил в магазинчик во дворе за свежим хлебом и варил себе кофе. Ели медленно, никуда не торопясь, наслаждались утром и вкусным завтраком. Потом одевались, брали все необходимое для долгой прогулки и шли в парк. С одеждой у них всегда были разногласия, еще с самой юности. Зинаида Алексеевна любила яркость, блеск и золото (тут, очевидно, наследил Лиманский со своей цыганщиной) — Владимир Иванович предпочитал не выделяться. Супруги пришли к соглашению и в этом вопросе: выбирали сдержанную и достойную тихой супружеской прогулки одежду, качественную и приятную глазу. Долго прогуливались по аллеям, встречали знакомых, обсуждали погоду, цены на жилье и продукты питания, что сегодня будет на обед, какой лучше выбрать фильм, и прочие семейные мелочи.

Часам к двенадцати они наконец добирались до кафе, которое очень нравилось мужу своей демократичностью и тем, что там подавали отличный кофе. В самых простых коричневых керамических чашках, кособоких, пузатых, совершенно разных, будто сделанных неумелой рукой начинающего. Джезвы, медные и потемневшие, были совсем такими, какие водились у них дома. Никакого баловства и без всяких излишеств. Опытная женская рука водила джезвы по песку, будто корабли, рассекающие морскую гладь, дожидалась появления пенки и разливала ароматный напиток по чашкам.

В погожие деньки пара усаживалась на веранде, где стулья и диваны были сделаны из пеньков и стволов дерева, а в холодные и ненастные дни размещались внутри. На пеньки укладывались бараньи шкуры, гостям предлагались пледы, а внутри играла тихая музыка их молодости, голоса, уже давно забытые, спрятанные где-то в глубинах памяти, там, где супруги хранили дорогие им воспоминания счастливого, молодого и беззаботного бытия. Зинаиде Алексеевне кафе нравилось тоже, но по большей части тем, что их там уже знали, принимали уважительно, как завсегдатаев, расспрашивали о мелочах, рассматривали и, похоже, восхищались. Как же хорошо иметь рядом близкого человека в зрелые годы, сохранить семью, несмотря на все разногласия, и чувствовать поддержку и любовь! Владимир Иванович вел супругу под руку бережно, как драгоценную вазу, приноравливаясь к ее тихому шагу, и всегда улыбался. В кафе заботливо помогал присесть, наливал ей чай и спрашивал, не замерзла ли. Все это не могло укрыться от внимания завсегдатаев и, конечно, вызывало умиление.

Зинаида Алексеевна всегда заказывала себе сладости и чай — то с базиликом, то с мятой, то с чабрецом. Отдохнув и перебросившись несколькими словами с официантами, супруги отправлялись на рынок. Там всегда разделялись. Зинаида Алексеевна ныряла в ряды, где можно отыскать обновки, недорогие, но интересные. Она не переставала чувствовать себя привлекательной женщиной и всегда радовалась покупкам. Муж выбирал продукты строго по списку, который они составляли заранее вместе. Потом созванивались, встречались, обходили продуктовые ряды еще раз. Зинаида Алексеевна иногда находила что-то, не входящее в заготовленный список, сумки тяжелели на глазах. Супруги вызывали такси и ехали домой. По пути уже обсуждалось меню воскресного обеда, удачные покупки и огорчения, но в целом оба были очень довольны и возвращались домой часам к трем или четырем. Насытившись друг другом и прогулкой, после обеда расходились по разным комнатам. Зинаида Алексеевна смотрела телевизор и раздумывала над воскресным кулинарным рецептом, Владимир Иванович читал новости, усевшись перед компьютером, или дремал на диване.

Впереди был воскресный день дома, тихий, вкусный, размеренный, если только Володя не собирался с друзьями на рыбалку, вечный кошмар Зинаиды Алексеевны, категорически не выносившей рыбу, особенно если ее приходилось чистить самой. Рыбалки в другом смысле она не остерегалась, — Володя не пил, как большинство его друзей, –­ но рыбу готовить отказывалась. За долгие годы супруги, конечно, решили и этот вопрос, договорились, что по возможности домой улов приноситься не будет. Мужчины часть улова действительно съедали на природе с большим удовольствием. Оставшееся Володя чистил и жарил сам, а Зинаида Алексеевна заходила на кухню только тогда, когда все уже было пожарено, готово и вымыто. Съедала кусочек-другой с аппетитом, угощала кошку и по традиции ворчала — запах рыбий стойкий, избавиться от него не так-то просто!

Всего этого, такого простого и внешне ничем не примечательного, но все же очень дорогого сердцу быта, Зинаиде Алексеевне сейчас очень не хватало. Она плохо спала и теряла вес, потому что теперь не с кем и не для кого было лепить пельмени, ходить по субботам на рынок, пить в охотку чай по вечерам за просмотром фильма, даже завтрак, который она особенно любила, теперь не доставлял ей никакого удовольствия. Любимое кафе она теперь тщательно обходила — боялась своих воспоминаний. Лишь однажды, через месяц-полтора после ухода Володи она как-то незаметно для себя оказалась в том месте парка, где они обычно останавливались с Володей. Только переступив порог кафе, она сразу же отпрянула, так резко, будто увидела привидение. Официантка, женщина средних лет, Зинаиду Алексеевну, однако, заметила и окрикнула. К счастью, объяснять ничего не пришлось: черная повязка на седеющих волосах рассказала все сама, но женщина все же ее догнала и сказала все, что положено в таких случаях. Она, конечно, заметила и осунувшееся лицо, и некрашеные волосы, и дрожащие губы. Зинаида Алексеевна знала, что ей лучше не слушать утешения, она размягчается, слабеет и становится особенно уязвимой, а ей этого никак нельзя.

Дочке она, конечно, была рада. И она, и малышка возвращали ее к жизни, но эта суета с младенцем была ей уже не под силу, ей бы хотелось, чтобы сейчас кто-то молодой и сильный позаботился о ней, а дочке самой была нужна помощь. Зинаида Алексеевна понимала, что ее можно обвинить в эгоизме (какое-то время назад она так мечтала о внуках и истязала дочь настойчивыми расспросами), а сейчас ей все это стало вдруг не нужно.

Подруги советовали погрузиться в домашние хлопоты, в работу, которой у нее не было, в воспитание внучки, но это было вне ее сил и возможностей. И она стала сердиться на дочь за то, что она так бездарно распорядилась своей молодой жизнью и сделала такой неверный выбор. Ее раздражало то, что дочь плохо выглядит, не следит за собой, что дома у нее ужасный беспорядок, а малышка всегда такая беспокойная. То пищит и плачет, как котенок, то заливается оглушительным криком. Капризничает без перерыва, хотя причин для ее беспокойства внешне будто бы и нет. Зинаида Алексеевна уже изобрела свою теорию, оправдывающую нервозность внучки: все с самого начала шло, наверное, не так хорошо, как хотела представить дочь. Она носила малышку вовсе не безоблачно, скрывала от родителей неприятности, потому девочка так плохо спит и не набирает вес.

Зинаида Алексеевна твердо, как она привыкла это делать с мужем, высказала свою позицию касаемо молока: «Оно у тебя плохое! Нужно переходить на другое питание. Лиза не наедается и потому плохо спит!». Напрасно дочь убеждала ее в обратном: у девочки хороший вес. Бабушка сердилась, говорила, что она «прожила жизнь», она «знает все» и «откуда вы все такие грамотные взялись?».

Вместо помощи выходил маленький скандал. Зинаида Алексеевна вставала, хваталась за сумку, обиженно хлопала дверьми и пару дней не брала трубку, зная, что звонит дочь. Такие моменты ей нравились особенно: она находилась в оппозиции ко всему миру, была обижена на его несовершенство, на глупую дочь, несостоявшегося зятя, на двух соседок, с которыми вспыхивали, время от времени, локальные войны. Натянув маску, рассердившись на всех, она шла по магазинам, и, купив себе что-нибудь, чувствовала себя лучше, чем обычно.

Через несколько дней обида отпускала. Зинаида Алексеевна мирилась с дочерью и думала, какой бы счастливой могла бы быть ее жизнь, если бы муж ее не бросил, не ушел из жизни раньше времени. Он бы с радостью возился с внучкой, катал коляску по аллеям парка, чуть подросшую Лизоньку они бы брали к себе на выходные, у них бы снова стали появляться пельмени с сюрпризом. Может быть, летом они бы возили внучку на море, дав Лене небольшой отдых. Прикрывали бы нежные плечики от солнца футболкой, следили за тем, чтобы она не нахлебалась морской воды и не тянула в рот грязные фрукты. На праздники собирались бы большой и дружной семьей на кухне, приглашали бы родных и соседей. А может быть Лена и не рассорилась бы с Виталиком — кто знает?.. Как-то все в их семье разрушилось сразу, и они вдруг остались своим женским царством без мужчин, без воскресных обедов и летнего отдыха.

И еще об одном сейчас очень жалела Зинаида Алексеевна: о том, что не родила еще одного ребенка. Возможно, именно он и был бы тем самым удачливым, сильным и молодым, кто помог бы и поддержал ее в трудный момент? Она как-то видела сон, и ей всегда казалось, что тот неродившийся ребенок был мальчиком.

Получилось все как-то очень глупо и странно. Лене было тогда лет семь или восемь. Она уже вполне самостоятельно приходила со школы домой, открывала дверь болтающимся на шее ключом, доставала укутанную в старенькое одеяло картошку с котлетами или разогревала суп, который готовили обычно на неделю. Все вроде бы пошло на лад. Они переехали от родителей в свою первую однокомнатную квартиру и постепенно налаживали быт. Как все остальные советские семьи, жили они тихо и скромно. Кое-что из посуды дали им родители, мебель взяли в рассрочку, на сапоги и цветной телевизор терпеливо и безропотно копили. И вдруг в ее многолетней бухгалтерской каторге засияла тонким светом надежда на временное освобождение: ее посылали на два месяца в командировку. Курсы по повышению квалификации в самой Москве!

Ехать очень хотелось, но было немного страшновато: она никогда не была в столице, тем более одна, без мужа, и тревожилась за Ленку, только научившуюся делать домашнее задание самостоятельно.

Впоследствии, конечно, оказалось, что тревожилась зря. Девочек поселили в общежитие, было их много, из разных уголков необъятной страны, и они быстро сдружились. Днем учились, а вечерами гуляли по столице, с восхищением рассматривали достопримечательности и широкие проспекты. А Володя с дочерью управился сам, да так умело, что потом долгое время мамочки из Ленкиного класса не могли успокоиться и сдержать свой восторг. Мужчина не спасовал перед женскими обязанностями, а справился на славу. На школьный утренник он приодел и причесал дочку сам, украсил блестками корону и даже купил учительнице цветы. Вручил, конечно, робко, всю красоту мужского поступка скомкал и смазал, но впечатлил всех. Его застенчивость ничуть не помешала. Голубые глаза, чистые и искренние, смотрели на дочку с любовью.

То, что в женском организме нелады, Зина поняла не сразу, да и как ей было об этом помнить, если все нахлынуло сразу: и курсы, и столица, и зарождающаяся женская дружба. Опомнилась и прислушалась, когда сроки уже поджимали, и сразу же написала мужу письмо: что, мол, мне делать? Он ответил как-то неубедительно: решай сама, я не против, справимся. Интересно, чего она тогда хотела? Какой бы ответ ее убедил?

В пятницу она сходила и со злости все сделала. На выходных отлежалась в пустом общежитии, пропустив все намеченные прогулки и экскурсии, а в понедельник уже была на курсах. Дома-то, конечно, во всем разобрались, но Зина любила при случае, если ссора была очень обидной и серьезной, припомнить это Володе и обвинить во всех смертных грехах. Нравилось ей подчеркивать, что он совсем не святой и по его милости, из-за его молчаливого согласия, они так и не родили второго ребенка. Ей думалось, что это должен был быть мальчик…

5

Ленка свое детство любила и всегда вспоминала только хорошее. История о неродившемся ребенке как-то прошла мимо, но в подростковые года она, все же сложив целую фразу из обрывков подслушанных разговоров, все поняла. Поняла и ничуть не огорчилась. Ей нравилось быть единственным ребенком. В семье она не скучала, ей было вполне достаточно подруг. Лена никогда не просила у родителей ни братика, ни сестренку, так что сожаления не было. Кошку –просила, собаку — тоже, а вот еще одного ребенка — точно нет.

Отец, добрый и немного неуклюжий, пахнущий теплом и табаком, Лену любил. Разглядывая фотографии, она считала, что с годами он становился все лучше и интереснее. Юношеская худоба ушла, а васильковые глаза на чистом лице по-прежнему смотрели ласково. На работе его уважали, — отец был хорошим электриком — и это тоже прибавило ему уверенности. Лене казалось, что отец так любил мать, что даже не замечал своей привлекательности как мужчины. Никогда мать не закатывала ему сцен ревности. Вместе они, полные противоположности, составляли красивую пару. Если бы отец был женщиной, про него бы сказали, что его цветение случилось позже, но и старился он очень красиво: светлые волосы незаметно переходили в седину, улыбающиеся глаза по-прежнему выделялись голубизной, никаких старческих пятен, никакого печеного яблочка. Доброе лицо хорошего человека.

Мать всегда была резкой, размашистой, шумной и очень яркой. Пастельная красота отца успокаивала пиршество красок матери, ее темные волосы, черные глаза, яркие губы. Иногда она могла показаться слишком свободной и даже невоспитанной, но рядом с отцом она приглушала свой темперамент, понимая, что можно, а что нельзя. Прихоть судьбы настигла ее в молодые годы и навсегда соединила с Володей, ставшим отцом, лучше которого Ленка и не могла бы себе пожелать. Они как-то сумели друг к другу приспособиться, создать общий мир и хорошее детство для единственной дочери.

Когда Лиза стала подрастать, Лена решила потихоньку делиться с ней детскими воспоминаниями. Она делала это не для того, чтобы рассказать, как скудно они раньше жили и каким простым вещам умели радоваться. Рассказывая, она сама с радостью возвращалась в то время, вспоминала детские игры и свои впечатления от сказок, которые она сейчас читала дочери.

Она с удовольствием ходила с дочерью в игрушечные магазины, удивляясь тому, какое в них нынче разнообразие. Отсутствие племянников и младших детей в семье отдалило ее от этой темы, образовало десятилетний разрыв, и Лена вдруг обнаружила, как многое там изменилось. К привычным куклам, машинкам, кубикам и мячам добавились новые персонажи, о которых она ничего не знала. Лена смотрела на них отстраненным чистым взглядом человека, не погруженного в то, что питало детей последние годы. Она видела странную, далекую от реальности окраску мягких игрушек, нарушенные пропорции в детских кукольных тельцах, смелость и даже раскрепощенность в нарядах, которые были бы неуместны в ее девичьи годы. О Барби она, конечно, знала, но к ним добавились совершенно новые куклы с огромными лицами, крошечными ножками, с демонической внешностью в комплекте с вампирами, скелетами и гробами. Супергерои на этом фоне показались ей вполне безобидными, и она старалась выбрать для своей дочери лучшее в этом странном, огромном пространстве, забитом чудаковатыми существами. Лена, конечно, понимала: она будет не в силах противостоять влиянию среды и, если дочка однажды очень попросит, ей придется купить и оранжевого медведя, и светящегося ночью скелета, и страшную куклу Лол, но ей хотелось верить, что у дочки таких желаний не возникнет.

Бабушка иногда тоже делилась эпизодами из своего детства, но делала это совсем по другим причинам: она будто хотела подчеркнуть, как избалованы и неблагодарны нынешние дети. Но, к счастью, это случалось с ней крайне редко. По большей части она жаловалась на одиночество и плохих соседей, и с большим теплом говорила об ушедшем муже. Иногда Лене казалось, что мать забывает, кому она обо всем рассказывает. Будучи свидетельницей разных эпизодов жизни супругов, Лена понимала, что в рассказах матери их брак на глазах становится все более идеальным, особенно если она сравнивала его с неудавшимися отношениями дочери.

Виталик с тех пор, как Лизе исполнилось два, совсем не появлялся в их жизни, и это даже устраивало Лену. Его отсутствие объяснить растущей дочери было гораздо проще, чем редкие визиты.

С работой она управлялась. Труд не казался ей такой изнурительной каторгой, как ее матери. Лильке она, конечно, в определенном смысле завидовала: та жила своей медициной, ею дышала. Подобного фанатизма у Лены никогда не было, но работа ее не тяготила, справлялась она легко, радовалась тому, что может, будучи постоянно при дочери, получать неплохие деньги, позволяющие им не только сводить концы с концами, но даже мечтать о летнем отдыхе.

Мать, вспоминая Виталика, дочку, не стесняясь, называла «полной дурой». Она бы на ее месте подала на алименты, сообщила на работу, которой он так дорожит, и не позволила бы ему жить припеваючи в свое удовольствие, зная, что в пятистах километрах от него растет без помощи маленькая дочь. Лена, поджав губы от обиды, больше на мать, чем на отца своего ребенка, терла белой тряпицей видимые только ей пятна на рабочей поверхности кухни и говорила, что ей ничего от Виталика не нужно.

Однажды, когда они с дочерью были на мели, ожидая со дня на день запаздывающую зарплату, Зинаида Алексеевна пришла к ним с визитом. Она долго пила чай, сидя за столом на кухне и придирчиво оглядывая все, что происходит вокруг. Лена копошилась у раковины, снимала пенку с бульона, доставала белье из стиральной машины и не заметила, как мать заглянула в кастрюлю. Боже мой! Сколько было сказано обидных слов! Как же она осыпала проклятьями горе-отца! И бульон был почти пустым, совсем не наваристым, и денег у дочери нет на нормальное мясо, и неужели она будет кормить этой похлебкой внучку, при этом сохраняя лицо гордой и независимой женщины! Да ты просто дура! Твой отец работал на двух работах, когда ты родилась! Он делал все, чтобы мы хорошо питались! А ты оберегаешь этого негодяя и обкрадываешь при этом собственную дочь!..

С матерью становилось все сложнее, а Лена, честно говоря, не видела никакой беды в том, что иногда можно поесть скромнее, ведь дочка будет помнить не чистоту и наваристость бульона, а настроение матери, которая наливает ей суп.

Свое детство Лена вспоминала с теплом и всегда надеялась, что есть где-то та самая комната, где по-прежнему стоит ее старый проигрыватель, телевизор, украшенный белой ажурной салфеткой, на нем — тоненький кувшинчик, привезенный матерью из командировки, секретер, где хранятся открытки из Москвы и Ленинграда, репродукции из музеев, старые календари, где живут три полочки с книгами и запах отцовских сигарет. Когда он брался за чтение, страницы потом долго хранили его запах, пропитывались табачным дымом, и Лене казалось, что она читает вместе с отцом одни и те же книги.

Тюль на окне всегда был с нежным узором — паутинкой, Лена рисунок особо не различала. Оказывается, занавески были разные, два комплекта, но она помнит только один. На стене висел ковер с незатейливым рисунком, за окном всегда цвели деревья и разлетался, проникал в комнаты тополиный пух. Радостно махала хвостом соседская собачка, а Лена не переставала мечтать о щенке или котенке. На стене у входной двери висел ее велосипед и ракетки от бадминтона. На кухне ежедневно срывали лист календаря, в ужасной алюминиевой джезве отец варил свой кофе.

Лена потом никогда не заморачивалась с подарками для отца: привозила с отдыха джезвы самые разнообразные по цвету и размеру и вкусный кофе. Этим можно было ему всегда угодить. Отец оставался неприхотливым и благодарным до самого конца.

В той комнате Лена не растет и не становится старше. Ей где-то десять-тринадцать лет. Возраст спокойный и еще не колючий. Лена там учится в школе, бегает на свои кружки, пьет из холодильника холодный компот, слушает свои любимые пластинки, крутится у зеркала, примеряя первый лифчик и первые джинсы. Родителям, вечно молодым, там около тридцати пяти. Никто не уходит в вечность и не стареет. Все в этой комнате осталось прежним. Как хочется в это верить!..

Позднее Лена пришла к выводу, что мама просто была лишена определенных задатков, которые позволили бы ей быть мягкой, теплой, нежной и отзывчивой матерью. Ну не было у нее необходимых качеств — и все! Ее саму в семье редко обнимали, почти никогда не жалели (разбитые коленки и укол в счет не шли) и не целовали. Дочку Зинаида Алексеевна воспитывала так же. Ее холодность, вспыльчивость и отстраненность были глубоко спрятаны в собственном детстве. Но Лена ничуть не страдала, потому что все, что недодавала ей мать, с лихвой компенсировал отец. Делал он это тоже так, как мог, но дочка всегда ощущала его любовь, и ей это очень нравилось. Добрым полицейским при конфликтах и в воспитании был всегда он.

Лена помнит моменты своего взросления и некоторую неловкость, но отец всегда деликатно помалкивал и делал вид, что не замечает изменений, происходящих с дочкой. В классе пятом-шестом у нее вдруг поперла грудь. Лена знала, как страдали ее одноклассницы, у которых грудь даже не намечалась, и как они истязали себя комплексами неполноценности, но Лене тогда казалось, что у нее все как-то слишком. По утрам она бегала к зеркалу, боясь, что за ночь выросла на правой щеке такая же крупная родинка, как и у матери, и очень стеснялась вдруг образовавшейся груди. Мать, нужно признаться, родинкой не тяготилась. Даже хвалилась, что у нее она в форме сердца, а Лена, хотя и воспринимала мать неразрывно с этой самой родинкой с раннего детства, себе бы такую не пожелала.

Когда возникла нужда в бюстгальтере (Лена прямо криком кричала, стыдясь того движения и колыхания, которое происходит под белой майкой на уроках физкультуры), мама отнеслась к этому спокойно: сходила и купила. Лена успокоилась, втиснула свежую грудь в грубый чехол и выдохнула, надеясь, что больше она ее беспокоить не будет. Первый лифчик был самым простым и обыкновенным: бежевый, с тоненьким кружевным украшением по верху. Кое-кто из девчонок хвалился какой-то «анжеликой», но Лена ее в глаза не видела, и потому «анжелика» ее не манила.

Мама, женщина весомых достоинств, носила очень простое белье, и Лена слышала, как она с подружками обсуждала некоторые подробности, делилась секретами из мира женской одежды.