Бесплатный фрагмент - Тихие голоса

**Глава 1: «Точка отсчёта — тишина»**

Дневниковая запись Артёма была короткой, как всегда:

*«Сегодня опять не смог ответить на уроке. Учительница спросила, почему я молчу. А что, если я разучусь говорить совсем? Тогда ты, Лиза, станешь моим голосом?»*

Он закрыл тетрадь, прижав ладонью обложку, будто боялся, что ветер с подоконника унесёт слова к ней — туда, где сестра теперь жила. В окно интерната бился снег, превращая стекло в мутный экран. За ним маячили трубы завода, застывшие, как пальцы мертвеца. Город словно выдыхал ядовитый пар: ржавые крыши, обледеневшие тротуары, школа, похожая на бункер. Здесь даже воздух казался тяжелее, будто его отливали в тех же печах, что и стальные балки.

На ужин подали гречневую кашу. Артём ковырял её вилкой, слушая, как за соседним столом Вадим из 11 «Б» рассказывает о Кате.

— Она прыгнула с водонапорной башни, — шептали его губы, липкие от компота. — Говорят, её нашли в сугробе, а снег вокруг был розовый, как мороженое с сиропом.

Артём резко встал, задев коленом тарелку. Каша расползлась по столу узором, напоминающим карту неизвестной страны. В ушах звенело. *«Не прыгнула сама»*, — прошипел кто-то. Но когда он обернулся, все молча жевали, уткнувшись в телефоны.

В спальне он включил фонарик под одеялом, чтобы перечитать дневник. И замер. Под его последней записью дрожали чужие буквы:

*«Они заставили меня бояться теней. Но тени — это просто свет, который устал». *

Почерк был Катин. Он видел его в тетради по литературе, которую она забыла в классе накануне… того дня.

Вентиляция над кроватью заскрипела. Артём приподнял голову, и ледяная струя воздуха лизнула шею.

— Лиза? — позвал он в решётку, чувствуя, как сердце бьётся в висках.

Ответ пришёл не голосом, а запахом — сладковатым, как детский шампунь сестры. И тогда он услышал: сквозь вой ветра за окном, сквозь храп соседей по комнате, из глубины вентиляционных труб выползал шёпот.

*«Найди нас до того, как замёрзнет кровь в часах». *

Он полез под кровать за кроссовками, и металлическая пружина матраса впилась в ладонь. Капли крови упали на пол, образовав крошечное зеркальце. В нём мелькнуло лицо — не его, девичье, с синяками под глазами цвета черники.

— Катя? — выдохнул Артём, но отражение уже расплылось.

Когда он вышел в коридор, держа перед собой фонарик телефона, стены казались уже. На потолке висели таблички «Не задерживаться!» — реликвии 90-х, когда интернат ещё был частью секретного комплекса. Луч света выхватил из темноты дверь с надписью «Котельная». Замок был сломан.

Там, среди паутины труб, он нашёл её варежку — розовую, с вышитым котёнком. Катина мама кричала о пропаже этой пары на линейке, когда милиция обыскивала гардероб. Но как она попала сюда, в подвал, куда даже уборщицы боялись спускаться?

Артём прикоснулся к варежке, и в ушах взорвался гул. Звук работающего механизма, голоса детей, поющих что-то на языке, похожем на немецкий, и… плач. Мальчишеский, надрывный, будто кто-то рвёт кожу на груди ногтями.

— Кто здесь? — его голос разбился о кирпичные стены.

В ответ что-то мягкое упало сверху. Снежок? Нет — комок промокашки, исписанный химическими формулами. Артём развернул его дрожащими пальцами. Среди уравнений чьей-то рукой было выведено:

*«Стекло не бьётся. Оно ждёт, когда трещина дорастёт до сердца». *

На обратной стороне — синий отпечаток детской ладони.

Когда он вернулся в спальню, дневник лежал открытым на новой записи:

*«Ты спросил, зачем я выбрала тебя. Потому что твоя боль — это ключ. Скоро ты услышишь, как кричит само здание». *

Под текстом — рисунок: человечек, запертый в песочных часах, верхняя часть которых заполнена осколками стекла.

На рассвете Артём проснулся от того, что подушка была мокрая. Сначала подумал — пот, но, принюхавшись, почувствовал запах меди. В зеркале в туалете он разглядел три тонкие царапины на спине, будто кто-то водил по коже иглой от шприца.

А на стене возле кулера с водой ктото нарисовал баллончиком глаз. Без ресниц, без брови — просто зрачок, расширенный, как вход в туннель.

Вадим, проходя мимо, фыркнул:

— Чё торчишь? Это же Плачущего ученика метка. Говорят, он так жертв помечает.

Но Артём не слышал. Он смотрел, как из нарисованного глаза медленно сползает капля краски, и думал, что это похоже на слезу. Или на кровь.

*«Лиза, — мысленно позвал он, сжимая в кармане Катину варежку. — Что они с нами делают?»*

Из глубины вентиляции донёсся скрежет, словно кто-то провёл ножом по стеклу.

Когда он вернулся в спальню, чтобы спрятать варежку под матрас, на подоконнике лежал осколок. Артём поднёс его к губам, случайно порезав палец, и вдруг — ясно, как эхо в пещере — услышал смех. Детский, двойной. Как будто смеялись двое: девочка и кто-то ещё, чей голос звучал так, словно говорящий никогда не видел солнца.

**Глава 2: «Песок из осколков»**

Артём спрятал осколок в коробку из-под лекарств — ту самую, где годами копились таблетки, которые он якобы принимал. Пластик холодил пальцы, будто стекло помнило холод подземелий. Утром, на уроке химии, он вывел на полях тетради формулу с промокашки: **H²Silence n Blood³ + Lies³**. Сосед по парте, глянув на каракули, фыркнул:

— Ты в секту записался, что ли?

Но Артём не ответил. Он размазывал ластиком цифры, пока бумага не порвалась. Казалось, даже воздух в классе стал густым, как сироп. Сквозь окно он ловил взгляд нарисованного глаза у кулера. Краска уже потрескалась, превратив зрачок в паутину.

После уроков его вызвала психолог интерната, Светлана Петровна. Её кабинет пахло лавандой и формалином.

— Ты общался с Катей перед… — она поправила очки, — перед тем, как она ушла?

Артём молчал. На столе перед ним лежала кукла-марионетка с треснувшим фарфоровым лицом — учебное пособие по «семейным травмам».

— Знаешь, — голос психолога стал шелковистым, — иногда депрессия заставляет видеть то, чего нет. Как узоры на стекле в мороз.

Она протянула ему новую пачку таблеток. На упаковке не было названия, только штрих-код и дата: 12.1994.

Дверь захлопнулась за ним с таким звоном, будто это была крышка гроба. В кармане жгло варежку Кати. Артём спустился в котельную, но теперь дверь была заварена цепью. На ржавой табличке — свежая надпись маркером: **«Здесь нет детей»**.

Ночью голос в вентиляции заговорил впервые ясно:

— *Ты должен разбить часы.*

Артём встал, обхватив голову руками. В ушах пульсировало. Он потянулся к дневнику, и страницы сами раскрылись на рисунке песочных часов. В свете луны линии зашевелились. Осколки в верхней колбе начали падать, царапая стекло.

Он побежал по коридору, не замечая, как кроссовки шлёпают по лужам от растаявшего снега. За спортивным залом, в старом крыле, висели гигантские часы с римскими цифрами — подарок заводу от «немецких партнёров» в 1986-м. Стрелки показывали без пятнадцати полночь.

Артём влез на стремянку, дрожащими пальцами нащупав заднюю панель. Металл был теплым, как живой. Внутри, вместо шестерёнок, лежали… волосы. Детские, спутанные, с застывшими каплями воска. И записка:

**«Их голоса лучше работают на частоте 432 Гц». **

Он дернул за пучок, и часы завыли. Звук ударил в виски, выворачивая сознание наизнанку. Стена перед ним поплыла, и Артём увидел — сквозь штукатурку проступали контуры двери. На ней висел замок в виде трилистника, покрытый голубой плесенью.

— *Ломай!* — закричали сразу три голоса в голове.

Артём схватил пожарный топор со стены. Первый удар отскочил, оставив лишь царапину. Второй — треснул дверь. Из щели хлынул свет, слепящий, как вспышка сварки. Когда зрение вернулось, он увидел комнату, обитую свинцом. На стене висели десятки детских снимков. Все — с перечеркнутыми лицами.

В центре стояла стеклянная кабина, как душевая. На полу — тёмное пятно, похожее на ржавчину. Артём коснулся его носком — липкое. Кровь.

Из динамика на потолке полилась мелодия: «Спят усталые игрушки». Но голоса детей звучали искажённо, будто их пропустили через мясорубку.

— *Мы не могли кричать, — * прошелестело за спиной.

Артём обернулся. В углу сидела девочка лет восьми, обнимая колени. Её кожа была прозрачной, как пергамент, сквозь неё виднелись рёбра.

— *Они глушили наши голоса белым шумом. Чтобы мы не смешались с реальностью.*

— Ты… из «Стеклянных»? — выдохнул Артём.

Девочка подняла лицо. Глаза — сплошные зрачки.

— *Катя пыталась вытащить нас. Поэтому её заставили прыгнуть.*

Она протянула руку, и Артём увидел на запястье шрам в форме цифры **7**.

— Кто? — его голос сорвался.

Внезапно свет погас. Чьи-то пальцы впились ему в плечо.

— *Они здесь!* — взвизгнула девочка.

Артём рванулся к выходу, спотыкаясь о кабели. За спиной щёлкали фонарики, чьи-то сапоги гулко стучали по бетону. Он влетел в спортзал, спрятавшись за маты. Из темноты выплыли двое в противогазах и чёрных халатах. Один нёс шприц с мутной жидкостью.

— **Он уже видит трещины**, — сказал женский голос. Светлана Петровна.

— **Значит, пора готовить камеру**, — ответил мужчина. Директор.

Когда шаги затихли, Артём выполз наружу. На ладони горела царапина от стекла — он сжал её в кулак, чувствуя, как боль связывает его с чем-то огромным под землёй.

В спальне дневник ждал его с новой записью:

**«Теперь ты часть паттерна. Часы остановятся, когда мы соберём все осколки. Не дай им стереть тебя в порошок». **

Рядом — фотография 1993 года: группа детей в одинаковых пижамах стоит перед камерой. На заднем плане — Лиза, но ей здесь лет десять. А она умерла в семь…

Утром Артём проснулся от криков. Вадим тыкал пальцем в стену возле его кровати:

— Смотри, псина! Это же твой портрет!

Кто-то выжег на штукатурке силуэт: мальчик с разбитым лицом, держащий в руке песочные часы. Вместо песка — осколки.

— **Плачущий ученик метит своих**, — прошептал Вадим, вдруг побледнев. — Ты следующий.

Артём прикрыл рисунок простынёй. Под ней, на ощупь, буквы складывались в слово: **ПОМОГИ**.

На завтрак подали яблочное пюре. Артём зачерпнул ложку — на дне тарелки что-то блеснуло. Стеклянный зуб. Детский.

**Глава 3: «Зеркала без отражений»**

Стеклянный зуб лежал на ладони, холодный и острый, как осколок правды. Артём спрятал его в коробку с таблетками, где уже звенели осколок из подземелья и Катина варежка. Теперь внутри что-то пело тонким голосом, словно ветер в бутылке.

На уроке литературы учительница заговорила о «Преступлении и наказании».

— Раскольников считал себя исключительным, — монотонно бубнила она, — но все мы часть системы. Даже бунт — лишь шестерёнка в её механизме.

Артём смотрел на свою тень на парте. Она дёргалась неестественно, будто кто-то дергал за невидимые нити. Когда он шевельнул пальцем, тень схватилась за горло.

После уроков его ждал «сюрприз»: в спальне все вещи были вывернуты наизнанку. Матрас разрезан, одежда разбросана. Но коробка с таблетками исчезла. На стене горела свежая надпись: **«Стекло видит. Стекло помнит». **