Предисловие издателя
Вы держите в руках третью книгу Алеши Кравченко. Две предыдущих — стихотворный сборник «Легким прикосновеньем…» и сборник малой прозы «Листая Путь» — вышли в 2015 году.
Не скажу, что они имели бешеный успех, но их читают. И я решил издать новый стихотворный сборник «Терпкая лирика».
Сразу оговорюсь, что автор «повзрослел», в некоторых стихах отчетливо проглядывает самоирония. Стало меньше страданий по поводу утраченной любви и больше включенного созерцания в жизни.
Долго говорить о стихах не умею, тем более — сказал все, что хотел. В добрый путь, новая книга!
Так и живу
Брошены слова, пиджак и книги.
Скомканы регалии и званья.
Выбор… И из множества религий
Выбираю я самопознанье.
Это — крест. На нем любому больно —
И поэту, и глупцу, и Богу…
Только… что слова? Молчу. Довольно.
Сам в себе. И этого — так много!
Так мог бы жить (автопародия)
Брошены слова, пиджак и книги.
Скомканы регалии и званья.
Выбор… И из множества религий
Выбираю самобичеванье.
Это — крест. На нем любому больно —
И поэту, и глупцу, и Богу…
Только… что слова? Молчу. Довольно.
Сам себя. И этого — так много!
***
По Млечному Дыму, по звукам созвездий
Луна проплывает с улыбкою нежной.
Но, будто скитаясь в стихах-перекрестьях,
Ей хочется молвить кому-то: «Конечно!»
Но слов оголтелость неведома небу.
Пустынны бездонных миров океаны.
И кажется, будто прозренье — нелепо!
И слезы на звезды… Так грустно и странно…
Про крылья
Два крыла у фантазии.
Два крыла у поэзии.
Четыре крыла у музыки.
А у меня — одно…
Дрожат над сердцем сломанные ветки
Смешно? Смешно. Но в клеточках доски
Не уместились, как назло, фигуры.
На клавишах умолкли две руки —
Как раз на середине партитуры…
Упал флажок. Окончился цейтнот…
Король уже не слышит панихиду…
Был сделан ход — один нелепый ход! —
И смерть, и одиночье, и обида…
Фигуры осень в коробок смела,
Слезу запечатлев на черной клетке…
«Сегодня королева умерла…» —
Дрожат над сердцем сломанные ветки…
Но нельзя об этом
Я хочу улететь, умчаться,
Обезуметь в позорном бегстве,
Но остаться — собой остаться
И смеяться задорным детством…
Здесь не держит меня неволя,
От которой на сердце пусто…
Только крестик нательный боли
Слишком тяжек нежному чувству…
Я смеюсь… — что еще осталось? —
Суета, как тюрьмы «браслеты»,
Да еще… — жандармом усталость,
Да еще… — но нельзя об этом…
Не я, а ты
На роли маски не меняя,
До вопля спорить с тишиной
И — ничего не объясняя —
Уйти в открытое окно…
Писать на розданной колоде
То, что поймут когда-нибудь.
Ты что? Какие наши годы?
Улыбка — и обратный путь…
А ветер вихрем носит карты —
Тузы осенние желты…
Я проиграл с таким азартом,
Что стал теперь не «я», а «ты»…
Жечь стихи
Жечь стихи. Как это все же больно.
Это — словно жечь свою любовь,
Будто бы бесстрастно, добровольно
Выпускать из вен горячих кровь.
Это — горечь самоистязанья.
Это — боль души и скорбь ума.
Это — за надежды наказанье.
Это — ночь, безмолвие и тьма…
Только это — жизнь. А в жизни надо
Жечь стихи, когда они плохи…
Чтоб — из их огня, золы и чада —
Выросли хорошие стихи!
Моя Троя
Кровь стучит в виски глухим набатом,
И в зрачках расширенных смятенье:
Жизнь — невосполнимая утрата,
К черной плахе черные ступени…
И уже не властен над собою.
Тьма свечою ранена смертельно.
Что случилось? Просто — взяли Трою…
И рыданья сердца беспредельны…
Письмо Пушкину
Немыслим мир без выдуманных правил,
А правила, увы, не лучше нас…
Я Пушкину письмо вчера отправил…
В нем сетовал на время и на власть.
Не шуточно пенял ему на Бога,
Мол, тот забыл о взбалмошной Руси.
Добавил, что меня с супругой Гоголь
В апреле на премьеру пригласил.
Еще писал, что старику Монтеню
Присуждена Гонкуров в этот год.
Протоирею Александру Меню
Был жалован чудеснейший приход.
Писал, что Льву Толстому в Курской битве
Рабочая повреждена рука,
Что сочинил чудесную «Молитву»
Мальчишка из Тенгинского полка.
Что Достоевкий — глыба из гранита —
Отправил Митю строить Беломор.
Чаи гоняли Федоров и Сытин
Под байки, что рассказывал помор.
Что Пастернак тысячелетьем правит
И за сестру свою хлопочет у царя,
Что Блок и Гумилев сидят в «Варшаве»,
С конквистадорами по-русски говоря…
Что жалованье Филдингу подняли,
А По уже который год не пьет…
Уайлду ставят памятник в Версале,
Сент-Женевьев по осени цветет.
Как с новостями эдакими выжить?
Как человеку это рассказать?
Я в человечестве Всевышнего не вижу,
Хотя, как звезды, выкатил глаза…
Письмо я запечатал и отправил,
И начал новое. Ведь римский друг — далек.
Раз, мир немыслим без каких-то правил,
Я их не повыдумывать не мог!
Золотистое блюдце
Гляжу я на небо, как будто в былое,
И годы, что прожиты, тихо листаю.
Они не покрылись забвенья золою.
Они незабвенны — пора золотая…
Но мысли печали роятся украдкой:
А может быть — в детство вернуться? Вернуться…
От детства остались лишь строчки в тетрадках,
Да в небе — Луны золотистое блюдце…
***
Человек, Которому Больно,
О своих не расскажет муках.
Лишь печаль свою неземную
Он в прекрасных выразит звуках.
Так, что, их услыхав однажды,
Вы воскликните: «Вот — счастливый!»
С каждым звуком ему больнее,
Но смеется он молчаливо…
А когда переполнит сердце
Боль его и рванет: «Довольно!» —
Не поможет никто на свете
Человеку, которому больно.
И останутся только звуки,
В тишине парящие вольно.
А придет ли другой такой же
Человек, которому больно?
Спасибо, бутафоры!
Вот занавес. Аншлаг. Театр бурлит.
Идут «на бис» счастливые актеры.
Нет лишь его — действительно убит —
Перестарались, видно, бутафоры…
Клинок был настоящим. Сквозь камзол
Он грудь незащищенную ужалил
И сердце обнаженное нашел —
Нет ничего безжалостнее стали…
Совсем немного выпачкан манжет,
Но это — кровь врага! Точнее — краска…
И лишь лампада льет печальный свет
На застывающую умершего маску…
К чему теперь слова, друзья, врачи?!
Одним ударом решены все споры.
Он больше не страдает. Он молчит.
С ним кончено! Спасибо, бутафоры!
***
Окончилась осень? — Нет —
По снегу скрипят полозья…
Но твой далекий привет —
Осень…
Закончилась жизнь? — Как знать,
Когда голова вся в проседь?
Умолкла моя тетрадь —
Осень…
Окончен судьбы виток,
Как будто и не был вовсе…
Последний любви глоток —
Осень…
И пусть шелестят дожди,
И лист пощады не просит.
Все лучшее впереди —
Осень…
Родной глубинке
Русь, в своих городках станционных
Ты, как в вечности, отражена:
Пустота одиноких перронов,
Тусклый свет фонарей, тишина.
Все по-нищенски, грязно, убого.
Все летят, летят поезда.
И ведущая к счастью дорога —
Не сюда, не сюда… Не сюда.
Я в таких городишках тоскую,
Ожидая движенья вперед.
Кто увидел Россию — такую —
Все поймет, все поймет… Все поймет.
Льдинка
И солнце зимой не греет,
И стены насквозь промерзли…
Холодные батареи…
Застывшие чьи-то слезы…
Но душу мороз не колет —
Не хочется ей согреться,
И не ощущает боли
Та льдинка, что звалась сердцем…
Тебе я улыбаюсь скупо
Клинок надломлен. Треснул щит.
Я жизнь свою не защищаю.
Тобою буду я убит.
Но — все равно — тебя прощаю.
Я беззащитен — значит — глуп?
Нет, защищаться было б глупо…
И уголками сжатых губ
Тебе я улыбаюсь скупо…
Трогай!
Затухает свеча. Пора
Собираться опять в дорогу,
Чтобы крикнуть завтра с утра:
«Что ж ты, милый, так медлишь? Трогай!»
И опять в пыли полетят
Деревеньки, глядя убого.
Я когда-то вернусь назад:
Ну, так что же ты медлишь? Трогай!
Изменюсь, повзрослею чуть,
Может быть — подведу итоги,
А пока что пора мне в путь:
Что ж ты медлишь, родимый? Трогай!
И пускай по следам моим
Кто-то с меркой пройдется строгой…
Разлетается время-дым, —
Так не медли же! Ради Бога!
Белое. Белое. Белое
Снегом укрыто поле,
Он нынче чист и бел.
И пустоты раздолий
Не ограничен предел.
Нет ни на что ответа —
Вымерло все вокруг,
Только — простор для вьюг,
Скитающихся по свету…
Ветер. Мороз. Зима.
Белое. Белое. Белое.
Душа пуста и нема,
Под ветром заледенелая…
Землю платком снегов
Кутая, сумрак ночи
Прячет несколько строчек
И — вместо подписи — кровь…
Зарифмованная душа
Разум, грустью и болью скованный.
На глазах — слезинка стыда.
И души моей зарифмованной
Оголенные провода…
Оголенные. Оголенные —
Изоляцию всю пожег.
Как надежду, не утоленную
Ледяной тишиною строк…
Бесслезье
Состоянье странное —
Тягостная грусть.
Жизни увядание
С расцветаньем чувств.
Каждое мгновение —
Сквозь бесслезье — век.
И стихотворения —
Прошлогодний снег.
Состоянье странное —
Тягостная грусть.
Обреченность ранняя,
Облетевший куст…
Бесплатный фрагмент закончился.
Купите книгу, чтобы продолжить чтение.