Бесплатный фрагмент - Тени на зеркале, или Гордые уроды

У ШИПОВНИКА АЛЫЕ ПЛОДЫ

Главное — не шевелиться. Не то кровь снова начнет просачиваться сквозь майку, обернутую ниже правого колена. Константин, сжав зубы, проверил узел на бурой от крови повязке. Держаться, продержаться во что бы то ни было, прорываться к своим.

Боль. Режущая, словно распиливающая тупой пилой, боль как будто немного утихла. Или он привык к ней. Вот только это чувство онемения в лодыжке. Невозможно пошевелить пальцами ног. Он глубоко вдохнул и тут же спохватился. Его могут услышать. Тогда его точно добьют. Не хочется даже думать о зверствах, которые туземцы учиняют над пленными. Если они его найдут под этими кустами шиповника, эта ничтожная боль может показаться ему нежным щекотанием. Ничего, на этот случай у него есть последний патрон.

Жутко хочется пить. Он даже не помнил, когда испытывал такую сильную жажду. Кажется, никогда. Флягу с водой, чтобы не мешала ползти, Константин отстегнул и закопал еще вчера, когда пробирался под спасительную сень густых кустарников. Постой, а ведь можно пожевать зеленые листья? Тут он заметил между листьями красные, как капли крови, плоды, настоящие плоды шиповника!

Если немного привстать, он, пожалуй, может дотянуться до самых нижних, уже изрядно созревших ягод. Константин, собрав последние силы, оперся на правую руку и вытянул левую за вожделенными плодами. Еще немного! Еще чуть! Черт! Снова из-под повязки стала просачиваться бурая струйка. Но он теперь сжимал в руках несколько алых шариков, увенчанных крошечными коронами.

Главное — дождаться ночи, тогда уж он постарается хоть на руках, хоть ползком уйти в сторону своих. Только бы скорее наступила темнота, он это сделает, он сумеет! Константин иссохшим языком покатывал по нёбу сладковато-кислую плоть шиповника. Ягоды вызывали слабое слюноотделение, тем самым хоть немного заглушали мучительную жажду. Странно, если целиком сосредоточиться на том, как хочется пить, почти забываешь о постоянной пульсирующей боли в ногах. И наоборот: когда наблюдаешь, как капля за каплей вытекает из тебя жизнь из-под грязной липкой тряпки, уже не так сильно чувствуешь жажду.

Как там дома? Лето на исходе, скоро картошку надо будет убирать. Мать, наверное, ворчит, как всегда, что рабочих рук не хватает, чтобы все поспеть. Племяшкам скоро идти в школу.

Неожиданно он почувствовал, как теплый ласковый ветер треплет его волосы. Он невольно зажмурился от нахлынувшего потока света — внизу, в тихой речке сверкает полуденное солнце, посылает ему своих солнечных зайчиков. Что это? Он, десятилетний от роду, сидит на развилке огромной ивы и глазеет на окрестности. Он то ли умер и попал снова в детство, то ли это галлюцинации…

Все мальчишки уже спрыгнули, бултыхаются в серебристых прохладных волнах речки Алтушки. Как бы ни было страшно, он должен это сделать, если он не хочет, чтобы его пожизненно обзывали трусом. Он должен это сделать. И то, что он не очень хорошо умел плавать, — неважно. Вернее, он совсем не умел плавать. Лишь помнил, что надо набрать побольше воздуха в грудь и работать одновременно руками и ногами.

У самой поверхности воды он все же выдохнул и выпустил весь воздух из легких. Сумрачный, плотный, тяжелый, как масло, мир. Каким-то чудом он еще помнил, что ему категорически нельзя сделать вдох. Легкие будто разрываются, от нехватки воздуха. В тот момент, когда вода таки прорвалась ему в легкие, его голова чудом оказалась над водой. Надрывно пытаясь выкашлять воду, он снова погрузился в сумрак.

В этот момент невероятно обострившееся сознание подсказало ему движения, которые он выполнял лежа на ковре в гостиной, когда увидел по телевизору советы тренера по плаванию. Он выплыл. Теперь нужно вытолкнуть из легких остатки воды и вдохнуть невероятно вкусный, немыслимо желанный воздух.

На берегу, Костик вздохнул с облегчением, никто из кувыркающихся в воде мальчиков так и не узнал о том, что произошло. Он научился плавать.

Константин зажмурился и пытался отвернуться от неведомой наждачной материи, которая нещадно скользила по его заросшему темной щетиной лицу.

— Ай да Лиса! Молодец! — он будто сквозь сон услышал чей-то голос. — Лиска нашла Костю Анашкина под кустом!

Из последних сил, он открыл глаза. Первое, что увидел, — высунутый алый язык и рыжая лохматая морда Лисы, взводной собаки-ищейки.

За Лисой над ним склонились еще несколько голов в касках. В просвете между ними проглядывает синее-синее небо. Кажется, уже вечер, солнце переместилось за горы.

— У него тут натекла целая лужа крови, скорее к врачу, можем не успеть! — это были последние слова, что он услышал, прежде чем снова потерять сознание.

— Ничего, боец! У тебя все жизненно важные органы целы, можешь считать, что родился в рубашке! — очнувшись, Константин услышал. Над ним стояли несколько человек в белых одеждах. Хорошо, что не ангелы, а врачи, значит, он все еще на этом свете.

— Я главврач, Федор Михалыч, — невысокий мужчина с необыкновенно мягкими руками взял его запястье. — Беспокоит тебя что-нибудь? Где у тебя сейчас болит?

— Спасибо, — чуть слышно прошептал он.

— Ничего-ничего, через месяц, когда мы тебя подлатаем как следует, поедешь домой! — главврач, похлопал его по плечу и отвернулся к соседней койке.

— Доктор, нога, — спросил Константин. — Когда пройдет боль? В правой лодыжке.

— Видишь ли, дружок, — главврач вернулся и снова положил руку ему на плечо. — Чтобы сохранить тебе жизнь, нам пришлось ампутировать твою правую ногу ниже колена. Вся нижняя часть была уже омертвевшей, когда тебя сюда доставили.

— Ничего, ничего! Зато выше колена у тебя все будет действовать как надо, жена будет довольна! — главврач подмигнул и хлопнул его по плечу.

Только теперь, вглядевшись, Константин заметил: правая часть кровати в ногах. Он левую ногу может даже немного сдвинуть, а правая сторона подозрительно пуста. Ну почему, почему тогда она так назойливо продолжает болеть, эта уже отрезанная правая? Он закрыл глаза. Как жить дальше?

АЙНА

Из-за неплотно прилегающего оконного стекла, дуло. Это очень кстати. Молодая женщина в вязаной зимней шапочке и в сереньком дешевом пальто вытянула шею и подставила разгоряченное лицо под врывающиеся в салон машины колючие струи декабрьского мороза. От мелькающих за окном елей и сосен начинает подступать тошнота, кружится голова. Главное — держаться, чтобы не вырвало в чужой машине, остальное она стерпит.

— Не волнуйся, дочка, теперь до больницы недолго осталось, — водитель, пожилой мужчина, обратился к ней через зеркало заднего вида. — Ты располагайся там, как тебе удобнее, вытяни ноги, если что.

— Да, спасибо, — она дрожащими руками вытерла испарину со лба.

Боже! Снова! Снова эти раскаленные ножи начинают кромсать ее нутро!.. Она должна. Она должна — и она будет терпеть все до последнего вздоха. Она сможет.

— У меня тоже вот дочка родила в начале мая. Да! Мы тоже тогда не стали дожидаться скорую, сами с зятем отвезли ее в роддом. Мальчика, вот такого богатыря весом почти четыре кило родила!

Женщина сквозь плотную, будто кисель, пелену слышала голос новоиспеченного деда. Раскаленные ножи, раскаленные ножи… Когда же они перестанут? Она сможет.

***

Холод. В кончики пальцев будто втыкаются тысячи иголок. Почему мама молчит? Она перестала говорить, губы странно сомкнуты. Айне так хочется сейчас услышать песенку, которую она пела еще недавно.

— Айнамага, ты только не спи, — тогда говорила она. — Ты должна потерпеть, скоро придут люди, они обязательно нас найдут. Ты не спи, Айнамага, слышишь, только не спи.

В полутьме девочка едва рассмотрела белки глаз матери, слабое тепло от ее дыхания. Она прижалась к ней поплотнее, чтобы стало теплее хоть еще немного.

Она должна хранить покой матери, она не должна спать. Стало еще холоднее, от матери уже не идет ее еле уловимое тепло. И выражение ее лица стало совсем другое. Может, она обиделась на нее, что Айна ненароком уснула? Она не хотела! Это само собой случилось!.. Теперь надо разбудить маму и попросить у нее прощения, Айна никогда-никогда больше не будет спать! Только вот ни руки, ни ноги ее не слушались, она лишь едва-едва могла беззвучно шевелить губами.

Что это, она ясно чувствовала, топот ног над собой, невнятный гул голосов. Холод малышка уже не чувствовала. Иголки, что втыкались ей в пальчики, будто пропали. Но теперь Нечто, цепкое всемогущее Нечто держало ее в своих объятиях, как паук свою жертву. Хорошо бы сейчас закричать, позвать тех людей, что над ними ходят. Позвать, чтобы они поскорее вытащили ее и маму отсюда! Но она не то что крикнуть — даже шепнуть была не в силах.

Вдруг то небольшое пространство, отвоеванное от снега, стало катастрофически рушиться падающими пластами снега. Что это? Они же могут разбудить маму! Она еще плотнее прижалась к матери и… увидела, как из снега стала появляться мохнатая лапа, выгребающая снег. Зверь! Он сейчас ее съест!

Разверзлась темнота — ворвался свет. Взглянув вверх, она заметила ярко-синее небо. А еще оттуда свешивалась крупная лохматая морда овчарки.

— Нашли! Нашли! Собака нашла девочку под снегом! — закричал кто-то. — Она живая! А женщина…

— Поскорее заверните ребенка в шубу! — еще чей-то слышался голос.

***

— Кричи! Кричи же, дочка! Увидишь, полегчает, когда закричишь как следует. Не то сейчас потеряешь сознание, а это нам сейчас совсем ни к чему.

Айна очнулась от несильного шлепка по лицу. Белый потолок, белые стены, какие-то белоснежные существа. Она в раю?

Где эта боль, что терзала ее целую вечность? То ли она ушла навсегда, то ли Айна перестала ее ощущать. Есть только слабость, неимоверная слабость, хочется зарыться в нее, как в перину, и забыть обо всем. Обо всем.

— Иной раз прям-таки уши закладывает от крика рожениц, — снова она услышала голос. — Потом так и ходишь цельный день, как контуженная.

— Ты, должно быть, привыкшая к таким крикам-то, почти что тридцать лет работаешь акушеркой, — сквозь смех проговорила другая белая фигура.

— Разве привыкнешь к такому? Вот лежит девочка, одного родила, а второй никак не хочет выходить. Хоть бы стонала, хоть бы крикнула!

— К чему такое геройство, мужики все равно не оценят.

— Твоя правда! Ни один мужчина на свете не стоит того, на какие муки мы идем, ради того, чтобы родить их потомство.

***

— Радуйся, дочка! Конец твоим мучениям! Вот, погляди на второго, какого мальчугана ты родила! — Айна увидела на руках акушерки красный, сморщенный комочек который отчаянно орал. Как он, такой маленький, может издавать такие громкие звуки?

— Второго? — слабо выдохнула она.

— Да ты никак не знала, что беременна двойней! — ахнула женщина.

— Да, милая! Двойня! Ты родила двойню, мальчика и девочку! — тут же добавила старуха-медсестра. — Теперь можешь расслабиться, отдохни, милая. Только не двигайся, не вставай! Мы тебе наложили несколько швов, а не то они разойдутся.

— Швы? Зачем? — слабо шепнула она.

— Ты ведь никак не хотела тужиться, потеряла сознание. Вот и пришлось нам вмешаться, чтобы ребеночек не задохнулся у тебя там.

Двойня. Теперь она не одна, теперь у нее два родных существа есть! Каким-то чудом она произвела на свет двух человечков. Двойня, мальчик и девочка… Теперь начинаются совсем другие времена. Счастливые времена.

— Какие славные! Никогда не видывала таких смирных двойняшек. Едят-спят, спят-едят, — бабка-нянечка протянула продолговатый кулечек молодой женщине с вьющимися каштановыми волосами, перетянутыми резинкой в хвост.

— Обычно оно как бывает: заплачет один и тут же разбудит второго. И тут уж они как начнут выдавать соловьиные трели в два голоса! Возьми, дочка, сначала одного. Да покорми как следует, сегодня вам выписываться.

— Муж-то приедет за вами? — спросила бабка, когда женщина приложила младенца к груди. — Небось, от радости до сих пор обмывает рождение двойни? У них это обычное дело.

— Он в курсе, что сегодня нас выписывают, — ответила Айна, вглядываясь в крошечное личико малыша, который сосредоточенно сосал мамин сосок.

— Родные-то есть, чтобы помогать тебе в первое время? Первые дети — и двойня, ты ведь сама еще почти ребенок! — заметила нянечка.

— Справимся, — она прикусила нижнюю губу и приняла второго младенца от старухи.

— Дай-то Бог, дочка, дай Бог, — вздохнула старуха. — Детей растить, это далеко не в куклы играть.

***

— Поехали скорее, у меня на работе сегодня комиссия, — муж открыл заднюю дверь машины.

— Сынок, езжай аккуратненько, младенчиков берегите! — нянечка бережно передала в руки Айны второго ребенка. — Ну, с богом, Айночка!

— Спасибо, — мужчина всучил в руки женщине несколько купюр и с треском захлопнул дверцу автомобиля.

Бабка недоуменно посмотрела в ладони и пожала плечами. Странный мужик. Другие бы места себе не находили от радости, а он будто за мешком картошки на колхозный рынок приехал. Видно ведь, не мальчик уже, за тридцать. Бог наградил его двумя прекрасными детишками. А он жену даже не поцеловал.

— Бедная девочка, сама приехала рожать на попутке, ничего не говорит о семье, только губки сжимает. Что-то тут не так, — прошептала про себя и вздохнула бабка-акушерка.

— Всем отделением провожали нас. Дежурная врач специально задержалась, чтобы выписать нам направление на молочную кухню. Говорит, моего молока может не хватить через месяц-другой, — сказала Айна в затылок мужу. Он промолчал, лишь ругнулся на перебегавшего через дорогу подростка.

«Нас», усмехнулась она своим словам. Пришла я сюда одна, на чудом встретившейся на шоссе попутной машине, сегодня «мы» уезжаем втроем. Теперь — нас, мы, нам. Только так, всегда, во веки веков.

МНЕ БЫ РАБОТУ НАЙТИ

Три, четыре, пять. Осталось всего пять тысяч. Айна еще раз перебрала несколько разноцветных купюр. Это было все, что осталось от денег, которые оставил муж, прежде чем опять уехать. Его нет уже больше двух месяцев. Она экономила ту небольшую сумму как могла. Покупала только самые дешевые продукты, а об остальном даже и не думала. Она могла бы посидеть на одном хлебе, но дети…

А деньги тают.

Егорке и Лизе теперь почти год, скоро сами начнут ходить. Одними бутылочками с молочной кухни их теперь не прокормишь, нужны разные фруктово-овощные и мясные пюре. Да где их возьмешь — детские консервы содержимым всего-то в две столовые ложки, а стоят ой как дорого! Поэтому она сама готовила детскую еду, покупая самые дешевые, порой просроченные продукты.

А еще когда они начнут ходить своими ножками, нужны будут туфельки-ботиночки, теплая одежка, зима уже не за горами. Вот Егорка из дешевых изношенных ползунков вырос, пришлось срезать носочки, чтобы хоть как-то натянуть их на него.

Пять тысяч. Этого хватит от силы на неделю; если уж очень постараться — дней на семь-восемь. А дальше, дальше-то что?

— Айночка, дома ли ты? — Айна обернулась на стук в дверь и пошла отворять.

— Здравствуй, милая, — вошла соседка Майя Петровна.

Поскольку муж был не из местных, купил этот дом накануне женитьбы, он ни с кем близко не поддерживал связи. Да и сами соседи не очень-то стремились познакомиться с ним. Они и Айну воспринимали как продолжение этого непонятного, угрюмого человека. Только вот тетя Майя, живущая через несколько дворов, как-то приблизилась к Айне, заходила, когда хозяина не бывало дома.

— Я вот решила навестить тебя, что-то давно не видела тебя на улице. Раньше хоть иногда гуляла с детками в коляске, а теперь что? — Старуха поставила на стол наполненный яблоками пластиковый тазик. — Вот поспели мои яблочки, угощайся. Деткам уже можно давать, протри через тёрочку и добавь немного сахарку, какие никакие, а витамины.

— Спасибо, тетя Майя, садитесь, — Айна освободила часть дивана от детских одежек и погремушек.

Лизка с Егоркой теперь не умещались в одной коляске. Муж поскупился на специальную сдвоенную коляску для близнецов, и теперь эта одинарная стала вроде как ни к чему. Не станешь же их по одному катать, а второго куда?

— Да, дочка, посижу с вами немного, — Петровна достала спицы и вязание. — Как вы тут живете? Муж не объявлялся?

— Нет, — Айна опустила голову к ползунку, который штопала.

— Сколько времени его уже нет, с середины лета, кажется? — спросила старуха. — Боже, Айночка, почему же ты вышла замуж за этого… этого нелюдя? Он вообще думает, что у него теперь двое малых детей и жена сидит дома без работы и денег?!

***

Когда мать и отец погибли во время снежного оползня, а четырехлетняя Айна чудом осталась жива, ее дальним родственникам пришлось взять девочку в семью. В их роду не принято было отдавать детей чужим или, упаси Господь, сдать в детдом! Это считалось позором на весь род.

Приемные родители хоть и были людьми неплохими, но у них и своих детей был полон дом. Оттого девочка росла сама по себе, полагалась лишь только на себя. После многочисленных хозяйственных работ времени делать уроки было у детей было не так уж много. Но Айна, благодаря цепкой памяти, в отличие от сводных сестер, всегда числилась в отличниках.

Но скоро ли, долго ли, школа кончилась. Несмотря на свои распрекрасные оценки, о поступлении в институт не могло быть и речи. Приемные родители были бы рады тут же сбыть ее с рук. Только вот желающих жениться на сиротке-бесприданнице все никак не находилось. Надо было что-то делать, не продолжать же кормить эту уже взрослую кобылицу. Тогда решили они: Айна должна пойти куда-нибудь работать, чтобы хоть что-то скопить себе на приданое. Похлопотав, приемная мать нашла ей должность помощницы мастера в швейном цеху в их поселке. Зарплата даже по их провинциальным меркам была совсем смехотворная, но все же лучше, чем ничего.

Итак, прошло почти два года, а жених все еще не появлялся на горизонте. Приемные родители от беспокойства совсем потеряли покой, у них ведь уже подрастали свои дочери. Когда они готовы были отдать ее хоть за козла, появился Он. Как, откуда он узнал о ней, так никто не стал интересоваться.

Как бы родственники ни спешили поскорее сбыть ее с рук, молодых сначала полагалось познакомить. В условленное время, Айна, надев свое единственное приличное платье, пошла с младшей сестрой к кинотеатру, где ее должен был встречать предполагаемый жених.

У касс ее ожидал слегка обрюзгший мужчина в темном костюме. Он вручил ей купленный недалеко букетик, представился Валентином.

— Мне всего 29 лет, — смущенно пробормотал он, поглаживая ранние залысины, заметив, как она рассматривает его исподтишка. — А волосы я стал терять еще в девятом классе.

Он показался ей довольно приятным, хотя, ничего в ней не екнуло. Возможно, когда узнает поближе, она сможет его полюбить. Ей так поскорее хотелось уйти из дома родственников. Поскорее хотелось узнать, что где-то есть и другая жизнь. Другая жизнь, которую она видела в кино, в книгах и в семьях у своих немногочисленных подруг.

Она должна быть, эта другая жизнь, где не следят за каждым твоим съеденным куском, где не наблюдают за каждым твоим шагом, чтобы ты всегда была занята, чтобы ты никогда не сидела без дела.

Она дала согласие, и их наскоро обвенчали. Не было никаких пышных церемоний, свадебного платья и шумных застолий. За один вечер, когда священник их обвенчал в присутствии нескольких родственников, ее отвели в дом к мужу, в районный центр, что в двухстах километрах от ее городка.

Так началась ее замужняя жизнь, без иллюзий, без ласк и без прикрас.

Дом, который купил муж незадолго до женитьбы, был хоть и небольшой, но со двором и садиком с фруктовыми деревьями.

Работать он ее не пустил, одна только и была отрада — покопаться в саду. Экономя из тех денег, что муж давал на продукты, она стала покупать семена и рассаду разных цветов, начала облагораживать этот клочок земли. Спустя пару лет их сад буквально утопал в пышных цветах и диковинных декоративных растениях.

Так прошло два с половиной года. А любви или хотя бы привязанности так и не случилось. Детей тоже. Она смутно догадывалась, что у ее мужа, возможно, имеются проблемы со здоровьем. Он пил какие-то таблетки. Однажды, выписав их название, она решила узнать в аптеке. Это были таблетки, усиливающие подвижность мужского семени.

Айна по-прежнему не знала, чем занимается этот так называемый муж, куда он так надолго и регулярно пропадает. Было ли это связано с его проблемами со здоровьем или с чем-то по работе, но со временем он стал еще угрюмее и раздражительнее. Только повода для выхода злобы у него не было. Она покупала и готовила ему еду из тех скудных денег, что он выделял на хозяйство, дом содержала в чистоте. В целом вела себя спокойно, ровно, без раболепия. Так они и жили, как два чужих человека под одной крышей.

Лишь когда она неожиданно забеременела (видимо, лекарства ему таки помогли), был недолгий период, когда он оживился. Купил ей комплект, состоящий из золотого колечка с красным камнем и такими же сережками. Они даже на пару дней съездили в краевой дом отдыха.

Начал давать больше денег на продукты, и, о небеса, сам иногда из своих поездок привозил разные деликатесные лакомства.

Но это продлилось недолго. Когда она была на восьмом месяце и уже с трудом передвигалась по дому, он опять исчез.

Спасибо, тетя Майя в эти дни почти каждый день заходила к ней, ходила в магазин за продуктами. Растаяли иллюзии, что у них еще, может быть, наладится счастливая семейная жизнь.

***

— Деньги-то у тебя еще есть? — спросила тетя Майя. — На что же будете жить, если этот нелюдь так и не объявится?

— Немного, — Айна достала из буфета коробку с серьгами. — Как вы думаете, теть Май, можно ли будет их как-нибудь продать?

— Ах ты, боже мой! — тут же запричитала старуха. — Это же единственная золотая вещь, что есть у тебя!

— У меня еще кольцо остается из комплекта, — она показала небольшое колечко.

— Изверг, подонок! Детей сделал и след простыл! — Петровна не унималась. — Прямо-таки убила бы, будь он моим зятем!

— Мне бы найти работу, любую работу. Но детей не принимают в ясли, пока они не начнут сами ходить, — Айна снова взяла в руки егоркины ползунки, ей надо успеть их доштопать, пока он спит.

— Что-то сдается мне, ты за эти штуки не так много выручишь, — Петровна пристально рассматривала серьги, отдаляя от глаз. — Хорошо, я поспрашиваю знакомых, может, кто и купит.

Прошло еще несколько дней. Пока дети спали, Айна решила поработать во дворе. Яблоня, что разрослась у дома, под порывом ветра стала царапать окно. Нужно было немного спилить мешающие ветки. Хоть и наступил уже сентябрь, прохладное дыхание осени еще не чувствовалось. Ласковое солнце светит также как летом, зеленеет трава, растут цветы. Лизка с Егоркой мирно посапывают после обеда. Как хорошо, как прекрасно было бы жить на свете, если бы не эта постоянная нужда, нехватка денег.

— Айна, вот что я придумала! — торжественно сообщила тетя Майя. — Тебе нужно самой найти работу, а я пригляжу за твоими карапузиками.

— Вы? Ой… Как же так… Можете?

— А то как же! Я ведь тоже вырастила двоих, как-нибудь и с твоими справлюсь, — бодро ответила Майя Петровна. — Ты ведь их уже не кормишь грудью?

— Нет, они едят сами, — ответила ошеломленная Айна — Я даже не знаю… что сказать.

— А ничего говорить и не надо! Не все же мне сидеть дома без дела, а так хоть чем-нибудь полезным займусь, — заявила старуха, доставая из-под мышки несколько газет. — Теперь давай-ка мы с тобой сейчас же поищем подходящую тебе работенку, хоть на полставки, хоть сменную. Идем, идем скорее домой! Оставь, никуда не денутся твои цветы!

ДОМА — КАК НЕ ДОМА

Ранний весенний дождь неистово хлестал по жалким остаткам прошлогоднего снега. Он сохранился лишь по обочинам дороги, петляющей между деревянными домами. Дождевые капли прогрызали в уже рыхлом снегу углубления, как кротовые норки. Капли также свисали с еще голых ветвей липы, растущей у решетчатого забора, как крошечные хрустальные сережки.

Несмотря на еще довольно прохладную погоду, чувствуется прилив сил. Уже хочется дышать полной грудью, строить планы на всю оставшуюся, прекрасную жизнь. В жизни должны происходить и хорошие события! Не бывает, чтобы черное шло за черным, без всякого просвета.

Константин снова взял в руки нож и кусок лесной коряги, который вчера притащил племянник, семилетний Борька. Еще пару часов усилий, и будет готова лошадка.

— Тетя Шура, вы дома? — в калитку вошла довольно крупная, но еще молодая женщина с объемистой сумкой через плечо.

— А где мне еще быть, на кладбище? — мать Константина открыла ей дверь из кухни. — Заходи, Маша.

— Ну и шуточки у вас, теть Шур, — Маша сняла с плеча тяжеленную сумку. — Я пенсии ваши принесла.

— Какие шутки, не до шуток мне! Это государство! Искалечили человека, кормильца нашего единственного! Чтобы им пропасть дотла! Дают теперь крохи! Разве хватит этих денег на пятеро ртов!

— Ух ты, какая у тебя красивая птичка! Мама купила? — Маша крутила в руках ладно сработанную жар-птицу.

— Нет, дядя Костя! — ответила белобрысая девчушка лет трех. — Он сейчас делает лошадку для Борьки!

— Как же он вас любит, ваш дядя! — Маша вернула игрушку. — Вы-то его любите?

— Да, очень! — девочка поскакала во двор.

— Да что там, у него же теперь не будет своих. Жена, сучка, сбежала, как только узнала, что он возвращается калекой. Наверно, нашла себе здорового мужика, чтоб ей пусто было! Кто же теперь за него пойдет, за безногого!

— Боже, за что же вы его так гнобите, он может услышать, — Маша встала и поплотнее прикрыла кухонную дверь. — Как будто он вам и не родной вовсе.

— А что мне, до самой моей смерти ходить за ним?! — не унималась женщина. — Его ведь и в дом инвалидов не сдашь, в собесе скажут, у тебя есть мать, сестра, пусть они и ухаживают за тобой! Что его сестра с двумя детьми сбежала от мужа-алкоголика и изверг этот не платит никаких алиментов, потому что тоже безработный, это никого не волнует!

— Вот, варю пустые щи без мяса, хорошо хоть есть свои запасы капусты и картошки с огорода. Чаю будешь? — женщина немного убавила пыл.

— Нет, спасибо. Но ведь есть еще ваша пенсия, еще получаете пособия на детей, — Маша достала журнал для росписей. — Может, ваша дочь Катя еще найдет работу.

— Какую?! Какую у нас можно найти работу?! — снова вскрикнула женщина в сердцах.

— Ой, не кричите, теть Шур, в ушах звенит, мне еще две деревни надо обойти, — поморщилась почтальонша. — Вот, расписывайтесь. Пойду, поздороваюсь с однокашником.

— Привет, Костик! — Маша весело поприветствовала Константина.

— Здравствуй, Маня, — Константин поднял голову от поделки.

— Как жизнь молодая, боец? — Маша как ни в чем не бывало поздоровалась. — Что это такое мастеришь? Ба, это лошадка? Ну прямо как живая, — она крутила в руках действительно мастерски сработанную игрушку. — Помню, на уроке труда ты лучше всех делал задания.

— Так, безделушка, — махнул Константин.

— Не скажи, прям как живая! Ее бы покрасить, будет во! И ни в каком магазине не купишь такую. Здорово, Костик, руки у тебя растут откуда надо, не то что у моего Вани.

— Кстати, чуть не забыла! Я же прихватила для тебя кое-что, сейчас принесу! — Маша кинулась на кухню и полезла в сумку. — Как раз по этому делу!

— Вот! Как увидела, сразу подумала о тебе, это же то, что тебе нужно, — она протянула Константину книгу «Народные промыслы. Плетение изделий из коры и прутьев». — И не надо тратиться на инструменты!

— Это что, можно самому плести, изготовить руками? — Константин начал листать изображение искусных, ажурно плетенных корзинок, коробов из бересты и ивовых прутьев.

— А то как же! — Маша быстро перелистала нужную страницу. — Вот здесь все пошагово расписано. Нужны только пара рук и башка, ты справишься!

Константин завороженно смотрел на книжку-самоучитель. А ведь в самом деле, почему бы ему не заняться этим, чем в окно пялиться дни напролет?

— Ладно, я пошла, мне еще кучу дворов обойти надо, — Маша засобиралась.

— Постой, Маня, а деньги за книгу? Сколько она стоит? — остановил ее Константин. — Ты удержи деньги за нее с моей пенсии.

— Да брось ты, мы что, чужие! — Маша замахала руками. — Сегодня вечером я своего мужа Ваню с сыном Павликом пришлю. Они тебе нарубят и притащат ивовых прутьев. У нашей речки ивы эти растут, видимо-невидимо.

— Когда научусь, с меня корзина! — Константин крикнул ей на прощание.

Он услышал разговор матери из кухни, снова сжалось сердце Маши. Каково это — знать что стал обузой даже для собственной матери? А ведь ни взглядом ни словом не выдал себя.

***

— Дядя Костя, у моей птицы сломалось крыло! — на колени Константина легла белокурая головка племянницы. — Ты больше нам не будешь делать игрушки, как раньше?

— Буду, конечно, — ответил он и взял в руки раненую птичку из рук племянницы. — Вот найду подходящий чурбачок и сделаю.

— Только, Светка, зачем тебе деревянные игрушки, вот мама с бабушкой вам накупили много магазинных игрушек.

— Не-е-т, нам нравятся твои, — поморщилась малышка, теребя полы рубашки дяди.

— Хорошо, сделаем, — пообещал Константин. — Иди посмотри, твой братик еще не идет со школы?

— Сейчас схожу. Дядь Кость, заварить тебе чаю? Я умею, как мама!

— Завари, только осторожно, — разрешил дядя, снова взялся за прутья.

Весна уже вступила в зрелую пору. Листья потеряли былую нежную зелень с теплым желтым отливом. Они теперь огрубели, стали темно-зелеными, местами даже покрылись тонкой пеленой пыли.

Можно было бы покопаться в огороде, вот капусту давно надо прополоть. Но ему еще надо сплести хотя бы одну корзину до вечера.

Ивовых прутьев осталось совсем чуть-чуть. Если мать с сестрой задержатся, ему самому придется прокатиться к реке за ними.

Константин отложил костыль и взялся за колеса инвалидного кресла, которого с боем пришлось добиться у собеса. «Да вы поймите, инвалидов в нашем районе тьма-тьмущая, а денег из бюджета выделено совсем немного, на всех не хватит…» Всю стоимость этого кресла-каталки государство не возмещало, часть пришлось взять в долг и оплачивать целый год в рассрочку со своей пенсии, что не могло не сказаться на семейном бюджете. Но главное — оно теперь есть, какое-никакое, а удобство. На нем, если очень нужно, можно съездить и за прутьями, и даже к соседям и в магазин. А то на костылях ведь далеко не уйдешь.

Скрипнула калитка, вошли мать и сестра Катя. Вслед за ними вошла и почтальонша Маша со своей неизменной пузатой сумкой через плечо.

— Костя, представляешь, и на этот раз нахватали все наши корзины! — воскликнула сестра. — Ведь ни у кого на нашем рынке нет таких!

— Да, вот накупили продуктов, еле доперли, — подтвердила мать, ставя на крыльцо наполненные до краев хозяйственные сумки.

— Кость, вот что я думаю, — Катя остановилась около брата. — может, и мне научиться плести? Мы бы тогда поднакопили немного и ремонт бы сделали в доме, купили бы новую мебель, а?

— Ты сначала накопи, потом строй планы, как их тратить! — осадила ее мать. — А вот одноногий калека у входа на рынок загребает их, просто сидя на земле. И не надо ему на своем горбу таскать тяжеленные корзины, да еще полдня тратить, чтобы стараться продать их!

— Я поеду за прутьями к реке, — Константин отложил недодел и взялся за кресло-каталку.

— Вы Косте-то купили что-нибудь? — спросила Маша, когда он выкатился за ворота в сторону ивовых зарослей.

— Да что он, ребенок, что ли? Вот накупили продуктов, чуть руки не оторвались пока доперли! — отмахнулась мать.

— Да мы забыли, крыша у нас поехала от того, что на нас эти деньги упали! — рассмеялась сестра.

— Они не упали, это он вам их заработал, — вздохнула Маша, и достала платежную ведомость.

АЙНА — ЭТО ЗЕРКАЛО

— Айна Гебози… Имя у вас какое интересное, что оно означает? — сказала женщина средних лет, разглядывая паспорт Айны.

— Кажется, зеркало, — с трудом ответила та, вся в мыслях о доме. Как там тетя Майя справляется с детьми? Как назло, на днях у Лизки начали прорезываться зубки, она стала капризничать. Вчера даже немного температура поднялась.

— Зеркало? Как красиво, — она положила паспорт на стол и пододвинула его в сторону Айны. У нее душа ушла в пятки: боже, неужели и здесь ей откажут? Это же последний адрес, больше нет никаких вакансий.

— Видите ли, Айна, — сказала дама, делая ударение на последний слог имени. — Видите ли, Айна, я думаю, эта работа вам не подойдет. Она очень малооплачиваемая.

— Я согласна, — поспешно сказала Айна.

— По правде говоря, мы рассчитывали на нее брать кого-нибудь посильнее. Кроме уборки иногда придется передвигать, разгружать довольно тяжелые вещи на складе. Вот и рассчитывали взять мигранта, желательно мужчину.

— Я справлюсь, я сильная, — осталось всего две тысячи рублей, это ее последний шанс.

— Девушка, вы же такая молодая! Найдите что-нибудь более подходящее, ну это совсем тяжелая работа за три копейки, поймите!

Она никогда не умела просить, с самого детства. Если по праздникам всем детям раздавали конфеты, по какой-то причине ее не замечали, она не лезла на глаза. Шла в хлев или к курятнику, там всегда было чем заняться.

Коровы, эти самые добрые существа на всем белом свете, сверкая влажными, грустными, всепонимающими, бесконечно добрыми глазами, тянулись к ней за лаской. Им было все равно, какое бедное у нее платье, что ей не дают карманных денег, чтобы на большой перемене купить беляш или пирожное в школьном буфете.

Она гладила их. Гладила, прижималась головой и говорила им нежные, как пух, теплые, как весенний ветер, ласковые слова. Она знала эти слова. Она их собирала, как крупинки золота, накапливала в глубине души. И было совсем неважно, что никто никогда не скажет их ей, — они согревали ей душу. Важно было знать их. Знать, что они есть на свете, они существуют.

— Постойте! — женщина окликнула уже взявшуюся было за дверную ручку Айну. — Я, наверно, буду гореть в аду, если сейчас не дам вам эту работу.

— Спасибо, — выдавила Айна из себя, опустив глаза.

— Ну, поработайте так, пока не найдете более подходящую работу, — она почувствовала, в какой крайней нужде находится эта хрупкая, но гордая, словно застегнутая на все пуговицы, молодая женщина. — Давайте ваши документы. Айна́.

***

Осталось только вымыть третий этаж, перебрать, вытрясти и сложить гору мешков в складском ангаре. После можно будет переодеться и идти домой.

Айна еще раз потрогала нагрудный карман, сегодня ей выдали первую зарплату. Нужно будет по дороге домой накупить продуктов, и еще останется немного. Она твердо решила купить что-нибудь в подарок для тети Майи. Вот уже две недели она по полдня сидит с ее малышами. Деньгами ее отблагодарить, так ведь обидится еще. В торговом центре, что ей по пути, недавно она присмотрела красивый платок, на удивление совсем не дорогой, вот его и купит для нее.

— Аня, у разгрузочной разорвался мешок с гранулами! Беги, тебя зовут, надо убрать скоренько, — сказал ей один из сотрудников. Они так переиначили здесь ее имя.

— Иду, — она отложила швабру и передвинула ведро с водой к стене, потом домоет. Она успеет. Она теперь все сможет, все сделает.

***

— Ах, ты мой славненький! Ты мое кудрявое солнышко! — Айна прижимала к груди и неистово целовала по светло-русым барашкам о чем-то лопочущего сына. Под лучами заглянувшего в комнату утреннего солнца локоны малыша светились, как золотой шлем древнего воина.

Айна теперь полностью растворилась в этих двух существах. Наконец она может вволю отдать всю свою накопленную нежность. Теперь есть кому.

Егорка с Лизкой были совсем не похожи, даром что двойняшки. Ну кто поверит, что эти двое девять месяцев делили одну утробу? Егор — улыбчивый, кареглазый, светло-русый. Очень ласковый, очень добрый, ну прямо как котенок! Дай ему волю, так он целыми днями не слезет с колен, обнимая ее крошечными ручонками.

А Лизка, она другая. У нее зеленые глаза, а волосы такие же, как у мамы, каштановые, с легким золотистым отливом. Только непослушные, каждая прядь живет своей жизнью, торчит в разные стороны. Оттого эта егоза по утрам до смешного похожа на ежонка! И она уже проявляет характер. Если она подходит к маме, то только для того, чтобы спихнуть брата. А все остальное время она занимается какими-то особо важными своими делами. А брат не обижается, таким уж он родился.

И вот теперь Егорка пошел! Вдруг встал и пошел, как игрушечный заводной солдатик. Конечно, он пока не делает больше трех шагов, тут же плюхается на попку. Но отныне за ним нужен глаз да глаз, чтобы он, падая, не расшиб себе лобик.

***

— Айночка, ты что же, решила плотником заделаться? — тетя Майя рассмеялась, застав ее с пилой. — Похоже на загон для маленьких козлятушек!

— А в самом деле! Как бы я ни старалась делать манеж, все равно получается загончик! — тоже рассмеялась Айна.

— Вот и хорошо, вот и славно! А то настоящий манеж для двоих наверняка стоит целую кучу денег! — тут же подхватила тетя Майя. — Только вот, милая, они ведь необструганные, детки могут посадить себе в ладошки занозу!

— Я вижу, тетя Майя. Завтра после работы куплю наждачную бумагу и ошкурю, — ответила Айна и ловким ударом загнала гвоздь в последнюю перекладину.

— Вот и замечательно, мы потом внутрь постелем толстое одеяло и накидаем игрушек, которые ты накупила, вот и будет им настоящий манеж!

КОНСТАНТИН

— Нет, у мерседеса не такие фары! — запротестовал мальчик. — Дядя Костя, это уже совсем не мерседес!

— Борька-Боритон, у тебя будет специальный мерс, сделанный по индивидуальной сборке, — объяснил дядя.

— Дядь Кость, а что такое индив… индивидальный?

— Это значит такое есть только у тебя, его специально для тебя собрали, понял?