Бесплатный фрагмент - ТАНЦЫ НАД БЕЗДНОЙ

Рождество ё-моё

Опять звезда печальная упала —

Я в полночи над городом летел,

О, как прорваться в небо я хотел! —

Но сила страсти в бездну увлекала.

А мир внизу любовью задыхался —

Взглянул, не удержался — дёрнул бес —

Опять на эту удочку попался

И в чью-то матку грохнулся с небес!

Упал наотмашь, парочка на пике

Любовной страсти, я — такую мать! —

Весь ошалел в священном этом крике,

Пытался даже ангелов позвать!

Её потом он часто домогался,

Ночами спать спокойно не давал,

Я поначалу дрейфил и стеснялся,

Потом о мести неминуемой мечтал.

Кричал как заяц — больно было уху —

Вот вылезу и трахну кирпичом!

А ангелы мне шили групповуху,

Но я-то был как будто не причём?!

Скользнув по сердцу взглядом оловянным,

Он вновь в тенётах матрицы исчез,

А я в полубезумье окаянном

В мир грешый сквозь влагалище пролез!

Средь этих окровавленных платенец

Святого Чуда, право, не найти,

Лежал я, не-божественный младенец,

И грудь? сосал у млечного пути.

Был смертный грех за счастье жизни плата,

Уже в пелёнках я «пошёл на вы»,

И в белых, но затасканных халатах

Несли свои дары ко мне волхвы.

Был первый дар — слепая жажда власти,

Был дар второй — себя за бога мнить,

Зашили лаз и наложили пластырь

Да сели рядом водку жадно пить.

А я глядел… Проход был, видно, узкий,

Что помогло о небе мне забыть,

И сразу пить учился без закуски,

И раньше ненавидеть, чем любить.

Был третий дар пропитан смертным ядом,

И я глазами «мать твою» искал,

Волхвы курили свой вонючий ладан,

Один из банки спирт уже лакал.

Ещё шептали ангелы про нежность,

Но в голову входил коварный хмель,

И видел я лишь бритую промежность

И чёрный нескончаемый тоннель…

Сны Кота Морсилия

Вот венский стул мой летает по комнате в Венском

Вальсе со страусом-птицею в ритме Вселенском…

Да уж не снится ли это всё мне? — Кот Морсилий

Кинул мышей и танцует без всяких усилий

Вкруг Таннен-Баум — последней оставшейся Ёлки,

Вслед за своим очумевшим хвостом, да без толку —

Так и не вспомнить ему эту точную дату

Лет временных, как бродил он, матёрый, когда-то

По цепи кругом, то влево склоняясь, то вправо,

Так возомнил себе, будто имеет он право,

Да не заметил, как в двойственность вляпался быстро,

Стал знаменитым на весь белый свет уклонистом

Вправо — как выжрет в натуре флакон политуры,

Влево — в дупло до какой-нибудь белочки-дуры

Или русалки — у этой дуплище поболе —

Век не увидеть за это усатому воли!

Больше косил, старый блудень, конечно, налево

Да засекал так походу тропинки у древа —

Все тупики, закоулки, местечки глухие,

И подбивал урганов на делишки лихие.

Выгреб ведь всё золотишко из Лукоморской

Каторги и умыкнул он его так неброско

Вместе с подельницей Белкою-Золоторучкой

Да прихватил кандалы золотые и кучку

Чудо-орешков — рубины, смарагд-изумруды —

Выскреб так весь Watrmark подчистую, паскуда!

Он на цепи двадцать лет ведь кормился от пуза,

После побега не стала цепочка обузой —

Двадцать годов он кормился потом ещё цепью,

Только не ведал, не знал, что кармил-то при этом

Он лишь Хозяйку-Ягу — ведьму старую Карму,

И заслужил от неё лукоморскую кару —

Так вот теперь полуспящую чернь развлекает,

Громко от зрелища стульев парящих икает,

Старый, хромой, полудохлый котяра Морсилий,

Ёлку к тому же давно уж на мебель срубили,

Вот не куплю в этот раз я себе Баум Таннен —

Некуда ставить — я нынче в процессе скитаний,

Ведь всё равно две недели теперь будет сниться

Чёрная Ёлка со сдохшею птицей-синицей,

Странная Ёлка с повисшим на ней головою

Вниз Старым Годом, метущим седой бородою

Пол прегрязнющий, не мытый уж в кои-то веки —

Выпали прямо на грязь все подарки калеки.

Их собирает и прячет за пазуху снова

Тоже слепой и хромой нью-юродивый Новый

Год со своею женою — чего тебе, жено? —

Настей-Снегуркой, на левое ухо блаженной

И отмороженной в лапах седого Мороза —

Новый теперь у неё в муженьках отморозок —

Старого хрена он за хрен на ёлку подвесил —

Вот накудесил он здесь уже так начудесил!

Нью-Чудотворец берёт у сыгравшего в ящик

Чудо-подарочки и раздаёт их парящим

Вкруг странной ёлки двенадцати месяцам-стульям —

Берта-Мария! — и этот подельник в разгуле!

Все-то хотят от чудесного сна поживиться —

Тут оживает Снегурочка — птица-синица.

Дохлая в хлам — и поди же ты — вдруг оживает! —

И бородёнку хромому хрычу поджигает —

Так загорелись огни на загадочной ели,

Стулья разлили вино и недружно запели.

Тут и Морсилий как тут — Воробьянинов Киса! —

Дали чекушку ему самогонки из риса.

Хряпнул, нюхнул под хвостом — заколдобился ажно!

Ну и пошёл вытанцовывать барыню важно,

Месяцы-стулья давай тут подплясывать Кисе —

Знать на грибах самогонка была — не на рисе!

Месяцы-Стулья прикинулись все вдруг мышами

Ну, и давай щекотать под хвостом и ушами

Кису-Кота, он на коготь их пробует лапой —

Чик коготочком — как бритвой когда-то Остапа.

Всех порешил подчистую матёрый мокрушник

И бесконечное время похерил-порушил

Да покидал табуретки в костёр новогодний,

Чтобы не в прошлом, не в будущем жить, а сегодня,

Чтобы желанья не мучали птичку-синичку,

Свистнула Настя-Снегурочка серные спички,

Вот и горят теперь все эти месяцы-страсти —

Баба Яга подожгла хрен у Старого — здрасьте!

Самым же хитрым средь всех был Морсилиев Киса —

Тут все желанья его основные сбылися,

Схамал концы все вселенский огонь Гераклита,

А виноват-то во всём был Снегурочкин клитор!

Ехал грека

Ехал грека, сунул в реку,

И река сказала греку:

Слушай, хрен античный, не балуй!

Мы блюдём себя до брака,

А не то — как свистну Рака —

Схватит Рак тебя за длинный буй!

Ехал грека через реку —

Поплохело чтой-то греку,

И хоть был наш грек зело спесив,

Так как впредь не чаял брака,

То решил не злобить Рака,

Вынул и уплыл, слегка спустив.

Ехал грека, сплюнул в реку,

И, занюхав чебуреком,

С горя грек ужрался в стельку пьян.

А когда спустился вечер,

Возжелал реки он млечной,

Что зовётся Звёздный Окиян.

Спутал небо с отраженьем,

Проявил неуваженье

Этот пьяный греческий мудак!

Ехал греком через речку,

А домой приехал гречкой —

Так решил, не думав, русский Рак!

Раком помнил нашу речку

Грек, не кушал больше гречку,

Лишь клевал, как Петя, ржавый жмых —

Чалил долгий срок на нарах

Толь в Чишмах, толь в Чебоксарах

Чебурашкой у ворюг блатных.

Этот Гречка-Чебурашка

Средь блатных прозвался Машкой,

Он интеллигентность соблюдал —

Был он Машкою хорошей

И всегда трусы в горошек

Перед сном решительно снимал!

Больше грек не ел, не нюхал

Чебуреков, даже тухлых —

Вечно будет помнить, как совать

И плеваться в Речку-Рашу

Чебу-Речка-Чебу-Рашка —

Чебугречка хренов, твою мать!

Зелье приворотное,

Солнце поворотное,

Ой, всегда права

Чебугрень-трава!

Атлантида

Вот упала звезда в твой гранёный стакан —

В стакане навсегда утоплён истукан!

Он случайно в стакан твой гранёный упал,

Ненамеренно в пойло палёно попал! —

Ангел вечно печального вида —

Атлантида моя, Атлантида!

Это был настоящий титаномутант,

Только спьяну упал в бездну счастья Атлант!

Поскользнулся внезапно титановый бог,

Захлебнулся и тут же внепланово сдох! —

Ангел вечно печального вида —

Атлантида моя, Атлантида!

Но пройдя под мостом двадцать первый аркан,

Всплыл безумным шутом бедный мой истукан!

Надевал по утрам шутовской свой колпак

И гонял по дворам сумасшедших собак! —

Ангел вечно печального вида —

Атлантида моя, Атлантида!

Этой вечной печали коварный абрис

Не заметил вначале титан Осирис.

Красотою вселенной весьма впечатлен,

Потерял бог нетленный любимый свой член:

Хохотала над Бездной Исида —

Атлантида моя, Атлантида!

Говорил монах, приговаривал

Говорил монах, приговаривал,

На святых мощах чай заваривал,

Мол, открыта дверь, слышишь адский стон? —

Человекозверь, совершенный клон!

Я всю ночь не спал, всё ворочался,

Адский Зверь во снах мне пророчился,

Чёрных слуг конвой — твари всех мастей,

Слышал жуткий вой, слышал хруст костей!

Плюнул под ноги, сложил три перста —

Сгинут вороги от Свята Креста!

Да молитвою покаянною

Разлетятся в пыль, окаянные!

Сколь ни клал кресты — нет, не сгинули,

И свои посты не покинули,

Ведьмы в неглиже оголялися,

Да крестами же забавлялися.

Я уснул с тоски, оплевав сей вздор,

В снах лизал соски, ниже — прятал взор,

Чёрный Карнавал — душу бес шерстил,

Сам я побывал в роли нечисти!

Ангелы с небес все слеталися,

С ведьмами и без развлекалися,

Ну, с а ихними свет-девицами

Перепихнулись темнолицые.

Кто-то дунул в рог, круг раздвинулся,

С Чёрным Белый Бог перекинулся,

Ну, давай снимать лик за рожею

И наряд менять вместе с кожею.

Глядь — опять весы в равновесии,

И парят бесы в поднебесии,

Ну а ангелы — с чёрным знаменем —

Все как есть белы в адском пламени…

Пробудился я — словно кур во щах!

Заварил чая  на святых мощах,

Вот попью, войду в постижение —

Наяву найду продолжение!

Вы знаете, а я уже не с вами

Вы знаете, а я уже не с вами,

Ведь я лечу над собственными снами,

Лечу, а желторотая луна

Смеётся и зовёт меня из сна!

Мне нравится лететь и серебриться

И больше не вернуться-не родиться.

Лучу — воображаю: в этот раз

Пусть будет месяц мой — драконий глаз.

Нырну в него и тут же стану — кто? —

Кентавр в слегка поношенном пальто!

В пальто потёртом, в мятой шляпе старой,

Танцую Смерть с костлявой шлюхой Марой.

Да только я под шляпой невидим,

И мы с тобой никак не подадим