Бесплатный фрагмент - Тамерлан. Дорога в Самарканд

Глава 1

Железо обожгло правое бедро, и прежде чем Тимур опомнился, чей-то меч рассёк ему пальцы. Лошадь взбрыкнула, и он, отвлекшись на боль, позорно выпал из седла. Глаза заполонила красная дымка. Он глотал воздух с песком и пылью, вырывавшимися из-под ног воинов, что окружали его. Свои, чужие… Всё смешалось. Взгляд метнулся к руке: по коже, огрубевшей от бесчисленных схваток, текла кровь. Ногу парализовало. Лязганье металла и крики утихли под гнётом одной-единственной мысли: если не встать сейчас, потом можно не подниматься, — ангел смерти окажет большую любезность, забрав калеку из плена мук. Отыскав на земле оружие и поправив шлем, Тимур начал ползти. Внутренности скручивало от малейшего движения, рана была серьёзной, но он не хотел уступать слабости. Не хотел предавать мечты. Мимо скакала лошадь с повергнутым всадником; труп мотался из стороны в сторону, и Тимур изо всех сил сделал рывок. Ему удалось с первого же раза уцепиться за убитого, приостановить животное и в прыжке, перекидывая больную ногу через круп, забраться в седло. Для Тимура бой не был окончен. Созвав своих соколов, которые, увидев предводителя живым, заметно воодушевились, бросился в атаку. Меч кромсал непокорных, отражал удары и наносил ответные — столь жестокие, что враги замешкали. Они думали, что мужчина, которому едва исполнилось двадцать, быстро устанет и повернёт назад: с небольшим отрядом Тимур не представлял опасности для их вождя, — пока не застали на поле брани. Этот воин пощады не знал.

Город был взят. Обезоруженного бека выволокли из укрытия. Возможно, поведи он себя иначе, Тимур бы сохранил противнику жизнь, — всё же благородная кровь многого стоила, — но в момент, когда из пасти посыпались ругательства, а принятие судьбы осквернил дикий скулёж, иную участь, кроме как казнь, не предписали бы. Покидать седло Тимур не торопился; многие его союзники уже спешились и взялись за местное население, вынуждая народ принять новых правителей. В котле событий не обратили внимания, как он, преодолевая боль, велел Джаку найти лекаря. Джаку был на особом счету. Учился с Тимуром в Кеше: вместе они испытали горечь первого поражения и вкус настоящей победы, что в сотни раз превосходила успех учебных боёв. Увидев рану, которую предводитель всячески пытался прикрыть, он ринулся в близлежащую мечеть, где, по предположениям, обитали все знающие. Лекари отыскались быстро. Правда, их было мало. Джаку, дабы избежать лишних неприятностей, препроводил друга под крышу, — тот до последнего не слезал с лошади, — сам же возвратился к богадурам. Воинов больше интересовала добыча: женщины, монеты, меха и новое оружие. Отсутствие Тимура не заметили, но, когда придёт время… «Надеюсь, лекари здесь не бестолковые, иначе я каждому отрублю голову», — подумал Джаку, тоскливо наблюдая за тем, как молодые горячие соколы делят богатства. За Тимуром они последовали не из-за обещаний, а потому что углядели силу. Безногий глава — не глава.

Тимур воткнул палку в рот — не хватало ещё откусить язык. Слуга с трудом снял сапог, стараясь действовать аккуратно. Кровь запеклась под штанами: пришлось, поливая водой, отдирать ткань от кожи. За спинами лекарей прятался молодой ученик. Он не лез к старшим, послушно выполнял работу, готовя смеси из трав. Хотя раз от разу оборачивался к захватчику, который мял шкуру с упрямым, поистине устрашающим молчанием. Бедренная кость была сломана. Лицо извергало пот, пальцы рвали шерсть в клочья, но крик в полутьме юрты так и не прозвучал. Это показалось ученику необычным. Он понимал, что лежащий на шкуре воин терпел адскую боль, и оттого устыдился неторопливым потугам соплеменников. Лекари всё делали неохотно: только угроза наказания вынуждала их помогать.

— Дать бы ему макового молока…

— Заткнись, — огрызнулся учитель.

«Не наша вина, если его сердце остановится», — невысказанное отразилось в глубине злых глаз. Нукер Тимура тоже чуял подвох, поэтому велел быть расторопнее.

— Нужно проверить, есть ли отломки. И вправить, пока не пошло заражение, — юноша не удержался, когда увидел, что ногу преждевременно принялись обматывать. Вмешался всё-таки, хотя опытом не мог похвастать.

— Подойди, — прозвучал хриплый голос.

Он вздрогнул, обнаружив на себе пристальный взгляд Тимура. Неуверенно шагнул навстречу и опустился на колени, выражая покорность.

— Как зовут тебя?

— Ахмад.

— Займёшься моим лечением?

Юноша порывисто вздохнул.

— Я… я не окончил обучение.

— Учиться будешь всю жизнь, — Тимур скривил губы в улыбке. — Так что, Ахмад?

— Я помогу господину.

— Этих гони вон!

Слуга чуть ли не за шиворот выставил за порог кучку лекарей. «Они меня никогда не простят», — Ахмад с тревогой наблюдал, как их пинают, точно собак.

— У таких не научишься, — услышал от раненого. Спохватился и, собравшись с мыслями, принялся изучать состояние ноги. Пока проверял кость, очищал от грязи и жал на суставы, напрочь забыл о том, с кем находится. Душу обуял восторг. Дело было крайне сложным, требовало терпения и внимательности, и Ахмад решил следующее: если не справится, то откажется от мечты стать учёным. Хотя бы раз, именно в этот день хотелось оказаться действительно полезным, особенно для такого странного воина. Внешним видом Тимур производил впечатление. С медными волосами, примечательным лицом, высокий — куда выше любого из кочевников, — за него говорила самая что ни на есть благородная кровь. Справившись с раной, Ахмад закрепил верх и область колена к двум деревянным доскам, объяснив попутно, что в ближайшее время ногу лучше не сгибать. Распоряжения срывались сами собой, и опомнился он, только когда нукер возмущённо одёрнул:

— Как смеешь, господину на лошади ехать!

— Справимся, — откликнулся Тимур, отдыхая после перевязки. — Вот цена за высокомерие. Аллах скор в расчётах.

— С Его милостью, поправитесь…

— Посмотрим, Ахмад, — в карих глазах ожила жестокость. — Жизнью отвечаешь за работу.

Ученик в ответ неуклюже поклонился. Предупреждение нисколько юношу не обидело и не испугало, напротив, Ахмад чувствовал, что стыдиться ему не следует: знания, которые он скрупулёзно собирал, изучая труды врачевателей, помогли предотвратить страшные последствия.

— Откуда ты родом? — спросил Тимур.

— Из туркменских земель, господин. Но я никогда не был на родине. Не помню ни отца, ни матери.

Тот задумчиво разглядывал руку: два повреждённых пальца противно жгла боль, благо кровь перестала вытекать. Незнакомец, по возрасту младше его самого, ждал приказов.

— Ты станешь хорошим лекарем. Возможно, я однажды возьму тебя на службу. За такими, как ты, будущее.

— Такими, как я?

— Упрямцами, — пояснил Тимур. — Не сходи с намеченного пути.

— Я иду по стопам Абдуллаха ибн Сины, мой господин. Авиценна был величайшим врачевателем в мире! А ещё я слышал, что на Востоке по пульсу узнают болезнь. Это настоящее чудо! — Ахмад неожиданно пустился в откровения. — Я молю Аллаха, чтобы Он позволил мне учиться дальше. Ни о чём большем просить не смею.

— Я верю тебе.

Голос паренька убаюкивал. Дышал Тимур уже не так тяжело. Разговоры отвлекли от мыслей о повреждениях. Он отпустил нукера и устроился на овечьей шкуре удобнее. Ахмад милостиво подоткнул под голову подушку.

— А я иду по стопам Чингиз-хана. Он покорил мир и создал целое государство. Орда! Наши народы впервые озарила слава. Кем мы были до того, как Чингиз-хан объединил нас? И что сотворили дети с его наследием? Эмиры ссорятся из-за пастбищ, как женщины из-за любой юбки, плодят вражду и интригуют, напрочь забыв о чести. Потомки хана Чагатая пристрастились к выпивке и слушали наложниц. Воины давно не надевали на коней серебряную броню. Мы разрозненны и слабы. Сколько хозяев у нашего улуса? Каждый лелеет клочок земли, пока наши истинные враги пожирают целые страны. Это ли не позор, Ахмад?

— Мой господин прав.

— Я об одном жалею: что не родился в семье чингизидов, — признание прозвучало украдкой, тихо и совестливо, словно преступлением было говорить такое. Тимур уважал отца и предков, некогда служивших Великому хану. Столетие назад барласы ушли в Мавераннахр, территорию между реками Джайхун и Сайхун, там нашли дом и остались. Они не были в полной мере ни моголами, ни тюрками, но взяли от каждого народа лучшее.

— Эмиры дробили страну на глазах отца. Это началось ещё до моего рождения. В медресе меня отдали, как только научился ходить. Чтобы, подобно другим, не отклонился от шариата. Дали наставников. Я с детства превосходно владею оружием, — Тимур взглянул на лекаря с горечью и надеждой. — Я не могу вернуться домой калекой, Ахмад. Но и умирать не собираюсь. Если сумеешь вылечить…

Он коснулся спрятанного под одеждой амулета.

— Лично направлю к наставникам. Дарую свободу, золото. Никто больше не посмотрит на тебя, как на раба. Поедешь куда захочешь.

И Ахмад поверил пылкому обещанию.

— Быть Авиценной значит совершать невозможное, — выдохнул в ответ юноша, находя понимание в глазах воина. — Положитесь на меня, господин!

Тимур улыбнулся, обнажив желтоватые зубы. Совершать невозможное… В точности как Чингиз-хан, дошедший с войском до края земли и сваявший из племён, что исповедовали разных богов, Орду. Каждый раз, когда барлас сравнивал себя с правителем прошлого, в его жилах вскипала кровь. Забыться не давала одна важная и простая истина: можно без конца сражаться с людьми, но судьбу определяет исход другой битвы — с собственными грехами.

Вскоре его навестил Джаку. Нукер был крайне взволнован состоянием предводителя, хотя и старался этого не показывать. Захваченной Каркаре требовалась жёсткая рука: кочевники успели испробовать вина и, впав в буйство, отбирали у местных всё что видели. Джаку не знал, как вразумить соплеменников. Они уже ничем не отличались от шакалов Туглук-Тимур хана, разграбивших Мавераннахр и утвердивших свою власть.

Ходили слухи, что в былые времена Туглук-Тимур хан сторонился эмира Казгана, правителя земель Хорасана, но настал час, когда и он вспомнил о корнях — о родстве с Чагатаем. Более того, захватчик принял ислам и, чтобы найти поддержку среди духовенства, даже провёл над собой обрезание. Туглук-Тимур хан готовился к новой войне. И многие кланы стали её невольными участниками. Хаджи Барлас, правитель города Кеш, понадеялся на помощь Казгана и отправился в соседние земли, в Хорасан, тем самым допустив чудовищную ошибку — бросил племя на растерзание врагу. Казган посчитал поступок предательским и, как говорили местные, казнил эмира Хаджи за трусость. При этом не отправив войска на защиту союзников, не напомнив Туглук-Тимур хану, кому Мавераннахр принадлежит. Многие барласы погибли бы, если бы не появился юноша — мало кому известный, из семьи благородного Тарагай-бека, — не собрал их под своим началом и не встретился с Туглук-Тимуром лично. Этот мальчик, понимая, что иного пути нет, вступил в переговоры и пообещал хану абсолютную верность. Туглук-Тимур остался беком доволен. С виду смышлёный, хотя и неопытный, хорош в военном искусстве, покорный — почему бы не назначить его главным над барласами, над их землями и пастбищами, над армией новобранцев в конце концов? Туглук-Тимур хану нужен был свой человек на занятой территории, тот, кто знал её изнутри.

Юноша, который по странному совпадению носил имя Тимур, строил иной, долгоиграющий план. Казнь предыдущего вождя показала и доказала, что Казгану до барласов дела нет и помощи ждать не стоит. «Я стану врагу ближе, чем любой из его родни, а затем отниму лук и стрелы, — поделился он тогда с Джаку, который был потрясён решением пасть ниц перед моголами. — Нас может спасти только время». Джаку поверил. И вот они, благословлённые ханом, захватывают поселение за поселением: в то время как Туглук-Тимур полагал, что эти люди сражаются ради укрепления его власти, предводитель барласов набирал собственную армию из молодых и крепких ребят.

Соколы не видели чужеземного хана и не знали о нём ничего, кроме историй о набегах и разрушениях. Зато знали Тимур-бека, позвавшего их на борьбу за лучшее будущее. В решающий час, кто бы ни победил — Казган или потомок Чагатая, — третья сторона должна была выжить и унаследовать улус.

— Что происходит? — Тимур заметил смятение друга.

— Воины… Если их не обуздать, мы потеряем Каркару!

Ахмад исподтишка, будто любопытный ребёнок, наблюдал, как мужчина тыльной стороной ладони прикрыл глаза и принялся обдумывать выход из положения. Господин не располагал достаточным влиянием, чтобы из-за простого люда угрожать расправой богадурам, но бездействие привело бы к большим неприятностям.

— Собери всех в шатре, — минутой позже произнёс Тимур. — Вечером с ними разберусь.

— Но вы с трудом ходите! — Джаку осторожно приземлился рядом. — Умоляю, останьтесь пока здесь. Вас не должны увидеть больным!

— Предлагаешь прятаться, пока рана не заживёт?

— Послушайте, мы живём в трудное время. Скольких вождей они убили? Стоит почуять слабость — и волки нападут!

— Нет большей слабости, чем страх.

Тимур был непреклонен. Джаку предпринял ещё несколько попыток его разубедить, в конце концов потерпел неудачу.

Только когда лекарь выбрался из душной юрты на свет, тогда понял, о чём толковал барлас. По разным углам старухи оплакивали родных, торговцы и ремесленники с угрюмыми, почерневшими лицами безмолвно шатались по городу, ища знакомых. Кто боролся — лежал на площади обезглавленным. Девушек давно забрали. Ахмад нашёл необходимые для мазей травы и, напуганный до одури, спешно возвратился.

Каркару не хвалили за богатства или укрепления. Относительно небольшое селение было возведено из необожжённой глины и камня, и жило оно за счёт пастбищ. Местных кормили овцы и лошади. Хорошо продавались мясо, шерсть, шкуры, ткани. Отнять их значило обречь ни в чём не повинных людей на голод.

К вечеру захватчики успокоились. Кто успел протрезветь, обратил внимание на отсутствие Тимура: сколько часов прошло, а бека не видели уже давно. Джаку придумывал десятки оправданий. Поначалу ссылался на усталость, затем — на случайно приглянувшуюся хатун. Но внезапно в отряде вспомнили, что видели у Тимура кровь, тут же и хитрые слуги нашептали о лекарях, которые весь день слонялись вокруг его юрты. Пожёвывая баранину, воины сплетничали о ранении и болезни: похоронить вождя мешало разве что уважение.

— Мы хотим его видеть! Пусть разделит наш праздник, — восклицали в толпе.

— Почему Тимур брезгует нашим обществом?

— А может, он заболел?

— Если серьёзно ранен, как дальше поведёт нас?

Джаку давно не ощущал подобной беспомощности. Он порывался возвратиться к Тимуру и доложить о волнениях, но боялся оставить соколов. Их не воспитывали на законах чести, не учили порядку. Бесконечные истории о том, как эмиры интригами и силой отнимали земли других правителей, разворошили незрелые умы. В войско вступали из-за нищеты и желания поправить положение, из-за несправедливости, жажды мести. Потому Джаку не ожидал понимания. Просто смотрел, как воины спорили о вероятном отходе Тимура от дел, смачно обгладывая при этом бараньи рёбрышки и заливая глотки вином. Баяр, которого знали как человека вспыльчивого, утёр губы и шумно поднялся из-за стола.

— Среди нас много достойных богадуров. Уж чем-чем, а силой не обделены, хвала небу, — громогласный голос перекрыл бойкий весёлый шум. — Я метал топоры, когда Тимур только учился листать свой Коран. К чему нам горевать о его судьбе? Горюют пусть женщины.

— Знай своё место, Баяр! — зарычал Джаку.

— Это ты, Барлас, знай своё! Пусть Тимур явится и сам говорит за себя!

— Он придёт, будь уверен. Но когда придёт, ты пожалеешь о том, что сказал.

— Тимур мальчишка!

Баяр выступил вперёд. Огонь осветил морщины вокруг его чёрных глаз и широкое, привыкшее к ветру лицо. Расправив плечи, могол передвигался по юрте, точно огромный зверь.

— И хан не поможет ему. Дальше мы пойдём без Тимура. Довольно играть с нами в игры.

— По-твоему, это игра? — Джаку был потрясён услышанным. — Неужели ты забыл, кто нас спас? Мы едва не лишились земель из-за безумного султана, нам нечего было есть! Хвала Аллаху, Казган одержал победу, но его ли стоит благодарить? Тимур по крупицам собирал наше имущество, ввёл для рабов порядок, уберёг пастбища от разорения. Затем могульский хан… Мы остались одни против целой армии! Что бы ты делал без Тимур-бека, скажи? Лежал бы в земле? Или стирал бельё для женщин хозяина?

— Следи за словами, Барлас!

Баяр много чего хотел добавить, но смолк: порог юрты переступила высокая фигура, облачённая в золотистые доспехи. В потёмках облик было не разглядеть, кроме разве что волос. Они спадали на плечи подобно языкам пламени. От неожиданности, пожалуй, Баяр всего на миг допустил, что на празднество явился шайтан. Стараясь не наступать на правую ногу, гость прошёл к центру и занял позицию напротив грозного насупившегося воина.

— Значит, ты не допускаешь даже мысли, что я поведу армию? — произнёс Тимур.

— Армию? — Баяр засмеялся. — А не много ли на себя берёшь? Думаешь, хан тебя сделает наместником? Он скорее отдаст тебе Кеш, как собаке кость — жуй и радуйся! — чем доверит владение Самаркандом. И потом, ты калека, Тимур. Ясно теперь, почему от нас прятался.

— Что же, отними у меня право на Мавераннахр и на твою жалкую жизнь. Займи место, попробуй.

Глаза Джаку округлились, когда его господин обнажил меч — то было оружие отца, Мухаммада Тарагая. Баяр вынул свой. Жадные до кровавого зрелища, соколы подались вперёд. Тимур из-за ранения мало двигался, не маневрировал на площадке. Противник же, полагаясь на удачу, ринулся навстречу. Но прежде чем лезвие поразило цель, Тимур отклонился и совершил нечто странное. Слишком быстро, чтобы кто-то урок запомнил. Меч рассёк тело, отрубил руку и опорожнил желудок. Баяр рухнул с грохотом, распахнув напоследок рот.

— Если кто намерен занять моё место, пусть сражается, а не воет на несправедливость, как трусливый шакал!

Заворожённые схваткой, богадуры замерли и не находили ни сил, ни желания возражать. Их предводитель храбро и требовательно заглядывал в лица, но в ответ все молча преклоняли головы.

— Или это вино затмило ваш разум?

Меч пронзил деревянную бочку, стоявшую с краю от дастархана. Багровые потоки хлынули на песок и смешались с кровью убитого.

— В былые времена наши народы молились Тенгри. Говорили: мало держать оружие, чтобы считаться воином, потому что путь воина — это путь наивысшего мастерства. Когда я стал взрослым, отец повелел чтить предков. Помнить, кто меня породил. Он передал всё, что получил от своего отца и что приобрёл — не только титул и земли. Мастерство! Вместе с этим оружием — умение обращаться с ним. И когда люди спрашивают кто я, им отвечают: «Это Тимур-бек, сын благородного военачальника Мухаммада Тарагая из племени Барлас, что сражалось плечом к плечу с Великим ханом». Чтобы ожидали предстать не перед простым человеком. Перед правителем! То, что вы делаете сегодня, сотворит судьбу ваших потомков, — Тимур указал на порубленное тело. — И когда про его детей спросят кто они, люди скажут: «Это сыновья Баяра, гнусного предателя, восставшего против господина. Господина, который вёл своих воинов к победе».

Джаку, не скрывая восхищения, пал на колени первым. Следом — Зинда Чашм и Кайхосров Джиляны, знакомые с вождём бессчётное количество лет и почитавшие его за многие заслуги. Друг за другом соколы опускались на землю.

— Клянусь Аллахом и всеми пророками, Мавераннахр будет принадлежать нам, — заключил Тимур. — И нет иного будущего, кроме нашего.

Позже взволнованный лекарь шепнул Джаку, что его подопечный не испил макового молока. Господин добрался до юрты, сошёлся в поединке — и всё это время терпел боль. Без жалоб на своё состояние он разделил трапезу. Ничто не согнало с лица Тимура суровости, ни лакомства, ни попытки друзей шутить. Мужчина отдавал распоряжения, не срывая голос, оставляя рассудок ясным несмотря на кость, раздробленную железом.

— Всё потому что Аллах его самого сотворил из железа, — ответил Джаку, кинув насмешливый взгляд на удивлённого Ахмада.

Тому был любопытен Тимур. Только наедине с лекарем он становился собой: не пряча усталости, ложился на шкуры и, чтобы отвлечься, начинал рассказывать истории. Говорил о разном. О детстве, когда носился с мальчишками по кишлаку, о матери, всегда встречавшей его объятиями и крепкими поцелуями, об учителях, которые рассуждали о жизни мудро и красноречиво. Ещё в раннем возрасте Тимур сознавал, что жаждет большего.

Однажды поутру Ахмад застал бека за разделыванием барана.

— Господин, вы бы приказали! Слуги и сами могли…

— Это пожертвование. В мирное время я готовлю мясо для бедных, — Тимур улыбнулся, заметив, как удивлён юноша. — Отчасти я виноват в том, что Каркара потерпела убытки. Победителям нужны трофеи, с этим спорить нельзя. Но ни у какого правителя нет права закрывать глаза на страдания народа. Много лет назад…

Мужчина вздохнул.

— Много лет назад я попал в бурю. Была лютая зима, найти укрытие не удалось, и я уже стал задумываться о смерти, как вдруг меня нашла одна престарелая пара. От холода я почти не чувствовал рук и ног. Они отвели к себе, обогрели, дали поесть. Эти люди были рабами. Ничем, кроме маленькой юрты, не владели и еды припасли немного. Но они поделились. И знаешь, Ахмад, что самое странное? Старики были счастливы. По их словам, они прожили вместе всю жизнь и главным богатством считали семью. Когда отец нашёл меня, я попросил даровать им свободу.

Тимур задумчиво покрутил ножом.

— Люди, которые имеют так мало, чаще всего оказываются бескорыстными, а мелочи, которым мы не придаём значения, могут сделать большое дело. Даже спасти человека. Я принял решение, что по утрам буду резать барана для нуждающихся. В память о той семье.

Любой другой не преминул бы возможностью лестно отозваться о сердце господина, однако лекарь обладал достаточной долей ума, чтобы понять: не по доброте совершались пожертвования.

— Вы боитесь утратить свет, — произнёс Ахмад, не отрывая смущённого взгляда от смуглого лица Тимура. — Этот свет пришёл к вам в виде законов Аллаха. Они, как путеводная звезда, не дают потеряться в ночи. А ночи бывают долгими.

— Ты даже не представляешь…

Он и не смел представить: кровавыми боями увлекались крепкие и выносливые, кто с малых лет учился стрелять из лука и держать меч, мечтая когда-нибудь пронзить им противника. От Тимура юноша отличался всем: ростом, телосложением, характером, — оттого и поведение вызывало алчный болезненный интерес. Закончив с пожертвованиями и утренним приёмом пищи, заодно выслушав отчёты, бек удалялся в степь, где посвящал себя тренировкам. Под небом, что спотыкалось о верхушки гор, возведённых прямо по горизонту, он оттачивал движения, — скорость перемещений, увы, больше не была его сильной стороной, отныне он полагался на навыки владения оружием. Некоторое время спустя Тимур пригласил друзей на состязание. Те под испуганные вздохи лекаря нападали с разных сторон, однако никому не удалось выбить меч. Даже с повреждённой ногой он был слишком хорош.

Так продолжалось месяц. Резкая боль постепенно сходила на нет, и Тимур начал смотреть в будущее с той же уверенностью, что и прежде, до битвы за Каркару. Амбиции не утихали, напротив, разрослись, подобно виноградной лозе, стремительно и всеохватывающе, поскольку очень скоро он взялся за подготовку к возвращению в стан Туглук-Тимур хана.

— Дай Аллах, станешь новым Авиценной.

Ахмад широко улыбался.

Юноша и подумать не мог, что заслужил похвалу от величайшего военачальника, ведь перед ним на вороной лошади сидел самый обычный, на первый взгляд, человек, которого одолевали страдания и кошмары, и который боролся за своё место не на жизнь, а на смерть. Тимур умел удивлять. Талантами, крепостью духа, верности данному в пылу обещанию. Ахмад совершенно не ожидал, что мужчина щедро отсыплет ему монет.

— Мы идём разными путями, но к одному источнику. Не жди добрых слов от завистников, не уподобляйся тем, кто ставит превыше своё мастерство и слепнет: солнце слишком далеко, чтобы нам удалось достичь его.

— Благодарю за напутствие, господин.

— Куда ты отправишься?

— В Хорезм. Хочу хоть раз побывать на родине, прежде чем поехать на Восток.

— Возвращайся, — ответил Тимур, с задором глядя на молодого лекаря. — Я всегда буду рад тебе. Когда стану владыкой Мавераннахра, ни один учёный не получит отказа посетить мой двор.

Джаку напоследок похлопал Ахмада по плечу, страшно довольный, что нашёл толкового врачевателя, который, возможно, решит возвратиться на службу. «Судьбы не избежать, брат, — отпустил нукер, думая про себя, — ведь только Аллаху ведомо, окажешь ли ты нам помощь, памятуя о милости моего бека».

— Выдвигаемся завтра? — спросил Барлас у Тимура.

— Мы едем без тебя.

Джаку поначалу не понял почему.

— Я оставлю здесь три арбана. Каркара теперь под твоим контролем.

— Что я должен сделать?

— Набери армию из новобранцев. Эта местность кишит парнями, которым некуда деваться: либо они скоро превратятся в разбойников, либо найдут хозяина. Лучше если их хозяином будешь ты.

Тимур внимательно следил за реакцией воина: тот, смекнув, что его сделали вождём, расцвёл во вдохновлённой улыбке.

— Мне нужны люди, Джаку. Готовые присоединиться ко мне по первому зову. Не к хану, не к другим эмирам, а ко мне.

— Можете не беспокоиться, господин. Я не подведу.

— Знаю, Джаку. Сколько лет мы вместе?

— Сколько себя помню, — с теплотой отозвался Барлас.

Собственных братьев он не имел: Тимур занял их место, когда принял ответственность за Джаку и других таких же осиротевших юношей.

— Дальше не будет легче. Прошло время, когда мы могли ошибаться. Мавераннахр на грани войны, и, клянусь Аллахом, эта война затронет каждый народ и каждого жителя. Если мы не подготовимся, падём сразу, — произнёс Тимур. — А я проигрывать не намерен.

Глава 2

Слуги опасались входить в юрту Ильяса-Ходжи, прослышав о его дурном настроении. Переглядывались и спорили, кого отправить. Хозяин не умел сдерживать чувств и в ярости мог наказать за малейшую оплошность. Не достигнув совершеннолетия, он уже мнил себя единственным достойным наследником Туглук-Тимура. «Кто как не сын должен управлять столицей?» — с такими мыслями Ильяс ревностно оберегал всё, что касалось ханского трона. Претендентов на власть было предостаточно, и к каждому имелся особый счёт.

Хорасан, обширная южная территория, прилегающая к Мавераннахру, много лет принадлежала эмиру Казгану. О настойчивости этого старика знали все. Казган вёл затяжную войну с последним законным правителем улуса Казан-ханом, не сдался, даже когда получил стрелу в глаз, а после рассадил в захваченных городах своих ставленников. Эмир Казган обрёл достаточно могущества, но время его подводило: старость постепенно лишала сил. Не осуществилась мечта войти в семью чингизидов: пусть он и выдал старшую дочь замуж за могульского хана Туглук-Тимура, в условиях вражды это не давало привилегий. Ильяс смотрел в будущее и видел довольно ясную картину. Однажды, когда Казгану станет совсем плохо, он женит своего внука Хусейна на дочери убиенного Казан-хана, которую пленил в последней войне, тем самым сделает зятем династии молодого и, по слухам, предприимчивого, хитрого эмира. Вожди не только Хорасана, но и Мавераннахра сплотятся вокруг этого человека, ведь за ним будет стоять имя Великого хана, и не важно, что ещё вчера шакал ел объедки со стола более влиятельных господ. Ильяс не разделял мнения отца о том, что на Мавераннахр Казган не замахнётся. «Может, ему самому и не хватит здоровья, но внука он вполне способен поддержать», — отвечал Ильяс на сомнительные речи Туглук-Тимура, который, к его большому сожалению, вечно беспокоился за родной Моголистан. Совсем некстати там опять вспыхнуло восстание: предатели, воспользовавшись отсутствием хана, делали новые попытки захватить власть. Усмирить их мог только сам Туглук-Тимур, но для этого нужно было Мавераннахр покинуть.

Но кого тогда назначить наместником в Самарканде?

Ильяс считал, что вполне заслуживал доверия. Однако отец благоволил другому военачальнику — какому-то беку из Кеша, предводителю барласов. Да и местные хотели именно его покровительства: слухи об успешных походах расползались быстро. Воин по имени Тимур многих сумел расположить к себе. Ильяс ему даже завидовал. И ненавидел. Неоднократно он ловил на встречах задумчивые, снисходительные взгляды рыжеволосого бека, утверждавшие, что не видят помехи в нём — как будто Ильяс совсем ни на что не годен. За одно это сын хана жаждал снести Тимуру голову.

— Вы дали змее заползти к нам в гнездо! Аллах знает, что у этого барласа на уме.

— Тебе бы столько ума! — отрезал повелитель, заставив своего ребёнка обиженно умолкнуть. — Лучше бы у него учился.

То, что отец вызвал барласа ко дню выбора наместника, стало последней каплей. Ильяс искренне не понимал, как можно рассчитывать на верность чужака, тогда как рядом есть прямой продолжатель рода: очевидно, Туглук-Тимур сомневался в его способностях. Проявить себя мешал вздорный характер.

— Этот бек всерьёз думает, что мой отец вручит ему ключи от Самарканда? — спрашивал он советников, которые сплотились вокруг Ильяса-Ходжи сразу, как услышали о событиях в Моголистане.

— Тимур в хороших отношениях с ханом, — эмир Бекчик с лукавой улыбкой огладил жидкую бороду, — Но когда речь заходит о власти, всякая дружба увядает.

Остальные молча закивали.

— Вы недооцениваете Тимура. Я помню, когда он впервые предстал перед отцом… Мальчик, а вёл себя точно как старец. Я видел его глаза. Это были глаза шайтана! — Ильяс поморщился. — Неспроста он воюет за каждый клочок земли, пока вы тут, в Самарканде, веселитесь: кто знает, что на самом деле творится в этих провинциях?

— Господину не следует беспокоиться. Как только хан уедет на родину, мы решим проблему с Тимуром, — Бекчик поклонился взволнованному юноше. — Доверьтесь нам.

И Ильяс смело отдал свой разум советникам. Могульские эмиры поддержали его отца в борьбе за Мавераннахр, разделили тяготы военной жизни, а потому никакой угрозы с их стороны он не чувствовал. Но зрелые опытные политики в действительности стремились к одной цели — сохранению и преумножению влияния. Далеко не всегда Туглук-Тимур полагался на их мнение. Ильяс, напротив, боялся совершить ошибку, потерять контроль и с ним будущее; страх вёл его под крыло интриганов, которые только того и ждали. Приезд соперника он пережил тяжело: Тимур-бек вернулся с большими дарами и пополнением в отряде. Ильясу оставалось беспомощно наблюдать, как барлас торжественно пересекает границы города.

Тимур в самом деле был рад вернуться. С первого дня, как оказался в столице, он влюбился в неё — в улочки, где сотни мастеров трудились над красивейшими изделиями из керамики, а оружейники создавали топоры и мечи, в базары с их крикливыми обитателями, в глинобитные дома и мечети. Через Самарканд пролегали торговые пути. Одна дорога вела из иранских земель в Ак-Орду на север, другая — прямиком по бескрайней пустыне Гоби к христианскому Константинополю; приходили также караваны из Египта, Индии, Ургенча и европейских гаваней. Городская жизнь била ключом. С восторгом и трепетом кочевники осматривались по сторонам, снова и снова находя чем заняться.

— Мой господин, — Тимур преклонил колено перед ханом. — Аллах да ниспошлёт вам мира и благодатных дней.

— Аминь.

Грузный, могучий, как лев, мужчина протянул руку для поцелуя, и губы барласа соприкоснулись с крупным драгоценным камнем в кольце.

— Вижу, последняя битва далась нелегко.

— Та битва не последняя. По милости моего хана я не раз отправлюсь в поход.

— Моя милость с тобой, Тимур. Но всё же побереги силы. Мне нужны воины, а не калеки.

С этими словами повелитель прошествовал в верхнюю часть дворца, откуда открывался вид на город. Солнце ощутимо припекало, а приносимый ветром песок обжигал, словно угли.

Хан занял место под навесом, и расторопные слуги тотчас принесли блюда с фруктами и кувшин, наполненный свежим верблюжьим молоком.

— Я ждал твоего прибытия, — сообщил Туглук-Тимур подданному. — До тебя уже дошли вести о восстании?

— Да, господин.

— Таково проклятие всех правителей. Не успеваешь уйти вперёд, как в спину втыкают кинжал, — хан отправил в рот несколько крупных виноградин. — Разбойничий удар! А с разбойниками поступают всегда одинаково: уничтожают под корень. По-другому они не понимают, только когда кровь их семей потечёт реками, тогда они вспоминают о милосердии, и языки охотно развязываются. Предатели — дикие люди, испорченные, жестокие. Не знают ни порядка, ни чести. Нельзя их щадить!

— Даже если предатель был другом? — полюбопытствовал Тимур.

— Особенно если другом!

Острый взгляд могульского владыки пронёсся по высокой ладной фигуре воина. Барлас также, только украдкой, изучал чужое лицо, обнаруживая, как и в прежние времена, решительность, силу воли, некий налёт мрачности. Тимур недоумевал, к чему ведёт весь этот разговор.

— Самарканд как необъезженная кобыла. Легко его не одолеть. Не понять. Каналы, мечети, дома — лишь видимость. Отвлекают от главного. От самой сути. Ты что-нибудь слышал о сербедарах?

— Персидские висельники?

— Безумцы! — бросил мужчина с пренебрежением. — Сброд неудачников! Возомнили себя шахидами, поклялись свергнуть нас и всех наследников Великого хана.

— Да, много лет назад они убили Тук-Тимура.

— Убили? — хан покачал головой. — Их пригласили в шатёр как дорогих гостей, а они лишили его жизни! Нет страшнее греха, чем это!

— Мой господин считает, что они могут угрожать его сыну?

— Ты умён.

Барлас держался настороже: прежде чем отвечать, взвешивал каждое слово.

— Пока я здесь, сербедары из норы не высунутся. Они знают, я не проявлю милосердия. Ни к шейхам, ни к муфтиям: сожгу всех до единого! Жители сами донесут на предателей, поэтому они сидят тихо. Но отсутствием моим наверняка воспользуются, — Туглук-Тимур хан обвёл Самарканд долгим взглядом. — Каждый день в город въезжают караваны из Индустана, Персии, Египта. Лишь Аллаху ведомо, скольким сербедарам удалось здесь осесть. А выкуривать их у меня нет времени.

Он тяжело поднялся со своего трона и подошёл к рыжеволосому вождю на опасно близкое расстояние.

— Самое большое, чего достиг в этой жизни мой сын — совершил Хадж. Ильяс никогда не правил. В отличие от тебя.

— Господин?

Тимуру вдруг показалось, что его и впрямь назначат наместником.

— Приходи вечером, — услышал спустя мгновение.

После повелитель удалился, решив, что сказал достаточно.

На выходе из дворца Тимур встретил Зинду Чашма и Кайхосрова. Друзья тут же окружили с расспросами.

— Не здесь, — обронил он и, только когда препроводил соратников на шумные улицы, позволил вздоху облегчения вырваться из груди.

— Хан нуждается во мне, это очевидно. Но его очень беспокоит сын. В другой ситуации он, не раздумывая, доверил бы Мавераннахр Ильясу.

— Если даже хан считает, что Ильяс не справится, почему вы в его выборе сомневаетесь? — спросил Зинда Чашм.

— Наш господин скромный, — поддел Кайхосров Джиляны с улыбкой. — Аллах скромных любит.

Пускаться в объяснения Тимур не стал, тем более ему не хотелось отнимать надежду у своих сардаров: пусть верят в победу, пусть молятся за него. Без устремлений бессмысленна их борьба, как и само пребывание в Самарканде. Проницательным взглядом воин исследовал обстановку в городе: вот под уздцы торговцы вели верблюдов, дервиши сидели под стенами зданий, купая босые ноги в песке, женщины, пряча лица, передвигались небольшими группами. Сербедаром мог оказаться любой. Нищим и безродным нравились проповеди нечестивцев. Найти их в толпе — дело не одного дня, к тому же вопрос следовало решать без насилия. В духовенстве и безымянной прослойке жителей Тимур находил фундамент: разрушь его, и первой обвалится крыша. Не на одном страхе должно держаться государство — на законах. В Мавераннахре власть принадлежала сильным: родовитые и богатые получали всё, в том числе людские жизни, тогда как остальные слепо уповали на Аллаха.

— Пойдёмте с нами, господин! — Кайхосров помахал рукой. — Таких красавиц я видел возле таверны! После долгой дороги нет ничего лучше, чем попасть в объятия гурии.

— Нашёл тоже красивых, — фыркнул Зинда Чашм. — По мне, так девушки с севера настоящие гурии.

Тимур покачал головой, но не потому что избегал увлечений рабынями: мысли крутились вокруг устройства Мавераннахра, порядков, требующих внимания и перемен. Низы, не получавшие защиту, шли за ней к врагам. Несправедливость порождала противоречия и кровавые распри.

— Я буду у сестры, — коротко ответил друзьям. Кайхосров заверил, что воины в его отсутствие не посрамят Тимура: отпраздновать можно и после, когда хан примет окончательное решение.

Отпустив нукеров до вечера, барлас направился к дому, спрятанному за высокой оградой. Топот ножек и детский смех вызвал улыбку, которая приятно легла на лицо; душа Тимура расцветала, и сам он весь похорошел, словно не было позади никакого ада, боли и ранения. Мужчина прихрамывал, но с калекой его бы не сравнили — уже нет.

Шагнувшая под солнце женщина поразительно напоминала мать. Завидев впереди гостя, она замерла на мгновение, удивлённая встречей, а затем бросилась обнимать. Тимур сжал в руках стройное тело Туркан-аги, зарылся носом в туго сплетённые косы, вдохнул родной тёплый запах.

— Брат, — шептала она исступлённо. — Брат, ты вернулся…

— Вернулся, Туркан. Вернулся.

Она целовала его щёки и веки, ощупывала, желая удостовериться, действительно ли Тимур здесь, у неё под крылом, что цел и невредим и главное — нуждался в заботе.

Слуги накрыли дастархан. Цепляясь взглядом за блюда из мяса и овощей, мужчину охватил голод, какой он давно не чувствовал. В походах любая похлёбка проглатывалась с аппетитом, а когда на пищу не хватало времени — из-за невозможности развести костёр и по тысяче других причин, — воины притупляли нужду, отвлекая внимание на важные военные занятия. От домашней обстановки Тимур отвык. Как и от общества женщины: этот дом был её маленьким улусом, где грозному барласу следовало подчиниться и позволить за собой ухаживать. Кутлуг Туркан-ага преданно ждала своего брата. Тимур с нежностью рассматривал разнообразные ожерелья и браслеты, подмечая, как светятся жемчуга, перламутр и сердолик на смуглой коже. Многое передалось ей от матери: черты лица, характер, особое понимание жизни, которому научить — и научиться — увы, нельзя. Туркан не просто принимала родственника. Внешним видом, достойным жены самого хана, тем, как всё благоустроила к приезду, она показывала, что Тимур прибыл в Самарканд как в свои владения, что здесь он не простой гость, которому рады, а вождь, и вся эта роскошь — его.

Много лет назад на шуточном состязании ребята обиделись на Тимура: он лучше стрелял, превосходно держался в седле, владел мечом в точности, как его отец. Но Туркан-ага упредила бурю прежде, чем она вспыхнула. «Многие жаждут, чтобы мы стали слабыми и немощными и не смогли защищаться. Не желайте Тимуру того, чего ему со зла пожелают враги, когда потерпят поражение. Он наша опора», — так она говорила юношам, подкрепляя в их сердцах уважение и любовь к наследнику Тарагай-бека.

Смерть матери Тимур воспринял болезненно. В детстве он был привязан к ней. Делился историями, которые слышал от случайных путников, дарил украшения, просил совета, когда чувствовал растерянность и не знал, как поступить правильно. Однажды зимой Текина-хатун слегла. Тимур не успел опомниться, как присланный из Кеша лекарь накинул покрывало на её тело: в тот день переменилась жизнь всей семьи Тарагая. Кутлуг Туркан-ага повзрослела прежде остальных: отныне ей предстояло оберегать брата как собственное дитя, с усердием настоящей волчицы. А вскоре отец выдал её замуж за высокопоставленного сановника из Самарканда Дауд Дуглата. Дуглаты были влиятельными; Туркан, прекрасно понимая, что брату нужна их поддержка, исполнила главную обязанность перед мужем — родила сына. С той поры в столице у Тимура появились союзники.

— Аллах да защитит тебя, — сказала она, глядя на покалеченную ногу. — Не представляю, что ты вытерпел, брат.

— Всё уже позади.

Уединение прервал ребёнок.

— Сулейман! — Тимур протянул руки к племяннику, и тот, немного поразмыслив, подошёл. — Каким большим стал. Уже ездил верхом?

— Скоро отец научит.

— Пора бы. Меня посадили в седло, когда я ещё ходить не умел.

— В городе всё по-другому, — мягко ответила Туркан. — Иногда я скучаю по нашему кишлаку. По просторам. Мы были так счастливы!

Тимур гладил мальчика по голове, а сам думал о привычных полевых буднях, о том, как разительно они отличаются от замкнутой жизни в столице. Сулейман плохо помнил своего дядю и прикосновения сносил, стиснув зубы, дожидаясь, когда взрослый устанет и выпустит из объятий. Однако настроение мальчика изменилось, едва он получил в подарок вырезанный из дерева меч. Округлившиеся глаза, вздох, широкая улыбка послужили лучшей благодарностью. «Нет, это точно сын воина, природу не обманешь», — Тимур почувствовал облегчение, когда Сулейман схватил меч и тут же начал ловко им орудовать, как будто очутился в разгаре сражения. — «Это ребёнок Барласов. Не изнеженный визирь. Кровь есть кровь».

Туркан-ага велела рабыне увести мальчика. Ей хотелось поговорить с братом о важном.

— Хан уже принимал тебя?

— Да, я видел повелителя.

— Но ты не видел и десятой доли происходящего, — женщина подалась ближе. — Моему мужу не раз предлагали примкнуть к Ильясу-Ходже. Некоторые эмиры только и ждут, когда хан уедет.

— Что Дауд знает об этом заговоре?

— Пока ничего. Он верен нам. Но послушай, не может ли получиться так, что с отбытием хана начнутся беспорядки? Ильяс-Ходжа трус, а трусливые всегда принимают решения поспешно. Пока его отец здесь, он головы не поднимет, но потом что?

— Ильяс-Ходжа не главная наша проблема. В городе прячутся сербедары, и только Аллаху ведомо, что они замышляют.

— Откуда же стало известно о сербедарах? Ещё вчера мы спали спокойно.

— Что ты имеешь в виду?

— Вдруг это ловушка? И никаких сербедаров здесь нет? — Туркан-ага искала в карих глазах брата хотя бы отголоски понимания. — Ильясу-Ходже нужен повод, чтобы провести в Самарканде чистку. Я много об этом думала…

— Он не настолько безумен! — резко осадил Тимур. — Не забывай, ты говоришь о наследнике Чингиз-хана! Не для того он совершал Хадж, чтобы потом устраивать бурю. Да и достаточно наши народы терпели… Войны, голод. От улуса мало что осталось: Хорезм сам по себе, Хорасан полностью подвластен Казгану. Нам бы Мавераннахр сохранить!

— Дай Аллах, это правда. Но ты должен предусмотреть все варианты.

Кутлуг Туркан-ага не уступила: на правах старшей высоко подняла голову, расправила плечи и заглянула брату прямо в лицо.

— Закулисные козни далеко не то же самое, что военные действия.

— Я не собираюсь сражаться с Ильясом.

— А разве оборона не часть сражения?

На это Тимур ничего не ответил.

— Благородство не позволит тебе упасть в яму.

— Что это значит?

— Ты пришёл ко мне за советом, брат. Так слушай. Правителем не стать за один день. А те, кому такая удача улыбается, умирают с первым же снегом. Не расстраивайся, если хан посчитает своего сына достойным звания наместника. Важно то, как пережить это время, не потеряв лицо. Помни обо всех клятвах, что ты давал, Тимур, и ни в коем случае не нарушай их.

Он не нашёл что возразить. Мудрые слова сумели срезать ростки негодования и опасений. Мужчина вкушал пищу в молчании, и сидевшая с ним сестра ни о чём больше не говорила. Туркан-ага уже сделала, что должна была.

Возможно, если бы по воле Аллаха эта встреча не состоялась, Тимур утонул бы в обиде и чувстве задетой гордости. Потому что вечером Туглук-Тимур хан вынес решение не в его пользу.

Но иначе повелитель поступить не мог. История многочисленных убийств за трон и бунт в Моголистане убеждали куда красноречивее, нежели честное имя барласа. Хан отдал Самарканд продолжателю своего рода — Ильясу, хотя и понимал, что без опыта ему будет трудно справиться с городом, самым большим в Мавераннахре. Именно это подтолкнуло к следующему решению: даровать Тимуру титул эмира и назначить полноправным владельцем Шехри-Себза. Столь щедрая награда дозволяла войти в состав Совета, а что-то большее для вождя чужого племени Туглук-Тимур хан и не сделал бы. Он верил в расчёт: с одной стороны сохранил власть, с другой — не потерял союзника.

Однако не все разделяли его точку зрения. Лицо Ильяса, поначалу светившееся от счастья, померкло, когда Тимур опустился на колени и принял ярлык.

— Аллах да не позволит мне осрамиться перед моим ханом.

— Аминь, — повелитель был более чем доволен, видя, что барлас понял всё правильно.

— Так даже лучше, — шепнул Бекчик новоиспечённому наместнику. — Чем ближе враг находится, тем скорее мы с ним разделаемся.

— Теперь он эмир, — выдавил Ильяс сквозь зубы. — Его люди почуют силу, от них нелегко будет избавиться.

— Напротив, — тот улыбнулся.

Юноша не стал ничего спрашивать, зная и так, что хитроумный Бекчик уже строит план. Между тем Тимур, не подозревая, какие мысли созревали в головах противников, поклонился в последний раз и, аккуратно поднявшись на ноги, отступил к своим воинам. Не сразу ему удалось поймать взгляд Ильяса. Взгляд, который обжигал ненавистью и обещанием расправы — с точки зрения Тимура, совершенно не заслуженный. Но молодому наследнику хана не было дела до того, на что враг надеялся. Он видел в нём человека, которым не мог стать: из-за возраста или характера, стойкости духа, кто бы сказал, — и это отравляло Ильясу душу, хотя власть без борьбы перешла в его руки.

— Отец бы гордился вами, — голос Кайхосрова возвратил задумавшегося барласа к весёлым бурным речам. — Вы эмир Шехри-Себза! О, Аллах, теперь вы можете сидеть за столом со всеми этими визирями.

— Разве господин ради застолья добивался доверия хана? — Зинда Чашм ответил ухмылкой. — Ты опять всё сводишь к еде.

— Так важные решения и принимают в компании жареного ягнёнка да бузы, или я не прав, господин?

— Прав.

Он не представлял, как потом ему будет не хватать друзей. От Джаку приходили короткие весточки, сухо сообщавшие, что в землях Каркары набран новый отряд: ничего, что бы касалось тоски и переживаний из-за разлуки. Кайхосров также исполнит долг, Тимур не сомневался в этом. Не хотелось ему сомневаться и в других собратьях по оружию. Будущее виделось туманным. Раньше, когда в Кеше руководил родич отца, эмир Хаджи, всё казалось простым и понятным: Тимуру надлежало заботиться о собственных землях. После — служить могульскому хану. Но чем ближе он становился к трону, тем быстрее бездна поглощала его жизнь.

— Вы оба отправитесь в Шехри-Себз, — сообщил он друзьям. — Как мои представители…

— Что? — зашумели сардары, с недоумением переглядываясь. — Как же так? Мы не оставим вас одного в Самарканде.

— Я вовсе не один. Кеш отныне полностью в наших руках, и, что бы ни произошло здесь, я должен сохранить власть на родине. Я доверяю вам, как братьям, — голос Тимура был твёрд, и мужчины, ведомые неизъяснимым чувством, склонили головы. — Пусть моё отсутствие не повредит порядку. Позже дам новые распоряжения.

— Мы сделаем всё необходимое, — промолвил Зинда Чашм. — Ваше слово всегда будет для нас законом.

— Дай Аллах.

Глава 3

Самарканд медленно просыпался. Под натиском палящих лучей холода отступили, глина прогревалась, и вот спустя два-три часа после рассвета город зажил обычной жизнью. Зашумел разноцветный базар, муэдзин принялся петь молитву, навьюченные верблюды фыркали, подражая горделивым хозяевам. Полторы тысячи лет хранились в стенах сооружений, в улицах и памяти самих обитателей, которые знали порядки так же хорошо, как собственные лица. Любая перемена грозила взрывом негодования, поэтому Тимур не понимал, чего добивался наместник.

Ильяс проникся дурманящим ароматом власти. Он — человек, не участвовавший в сражениях, прятавшийся в тени могущественного отца, — внезапно получил в распоряжение огромные земли, армию, богатства Мавераннахра. Набросив на плечи лисий мех, юноша занял трон со странным чувством, которое, как показало время, переросло в откровенную ненасытную жажду доказать всем свою силу, пусть даже это потребует крови. И что более опасно — вызов устоям.

— Нашим воинам нужна поддержка, — сообщил он Бекчику, — чтобы у них не было повода присоединяться к предателям.

— У господина есть мысли на этот счёт? — советник одарил Ильяса сальным взглядом.

— О, да. Заодно очистим город от блуда.

Пожелание было исполнено. Следуя приказу, стражники из каждого дома вытаскивали невольниц. Рабынь, которых не успели продать, отнимали у торговцев и волокли на площадь. Многих забирали прямо из рук хозяев: те, сколько бы ни пытались отстоять служанок и купленных наложниц, в ответ получали одни угрозы. Женщин клеймили и друг к другу привязывали, били плетьми, если норовили сбежать. Плач, ропот, мольбы о помощи разносились по всему городу.

— Сколько месяцев воины сражаются за моего отца. Наверняка уже забыли о женской ласке, — Ильяс улыбался, сидя на своём троне. — Пусть оценят щедрость наследника Туглук-Тимур хана. Надеюсь, в будущем наши могульские друзья меня не покинут.

Бекчик не выступал против решений наместника, как, впрочем, и другие из его окружения. А юноше было достаточно слышать похвалу эмиров. Глас народа заглушали стены дворца. Вековые традиции, защищавшие неприкосновенность чужого имущества, волновали только одного человека. Это ему, стоя во главе отряда, приходилось усмирять недовольных и возвращать кипящие базары к порядку.

— Брат!

Кутлуг Туркан-ага преградила путь чёрному коню Тимура. На мгновение барлас растерялся, когда увидел её на главной улице Самарканда.

— Сегодня моих девушек отправят прямиком в ад. Немедленно прекрати этот позор, пока не поздно!

— Думаешь, мне это нравится? — рассерженно вскричал Тимур.

— Ты входишь в Совет, ты эмир! — Туркан-ага перехватила поводья, не давая коню отстраниться, а брату оборвать разговор. — Нечестивцы увели и моих рабынь. Сколько понадобится времени, чтобы хан добрался до знати?

— Возвращайся домой. С этим делом я разберусь.

Женщина поджала губы и отступила. С ним она ссоры не искала, а всё, что хотела сказать, Тимур и так знал. «Как будто недостаточно сербедаров. Очевидно же, жителей нельзя оставлять в убытке. Сегодня власти отняли у людей их собственность, попрали закон», — воин обратил взгляд к возмущённой толпе. — «Верно, пусть Самарканд шумит: это намного лучше молчания. Когда город молчит, ничего хорошего ждать не следует».

Раздражение, точно дикий зверь, вновь встрепыхнулось, стоило Тимуру обнаружить Бекчика: тот, разодетый в юаньские шелка, посмеивался над рабом, который в силу неопытности допустил ошибку. Другой бы ни слова не обронил, но могульский эмир жаждал развлечений. Он решил проверить, сколько унижений раб вытерпит, прежде чем примет смерть или будет отпущен.

— Довольно! — своим появлением Тимур заставил Бекчика оторваться от бедного мальчика. — Нам давно следовало поговорить. Это не проблема, надеюсь?

— Никаких проблем, — тот отмахнулся от раба, повелевая скрыться с глаз, и сосредоточил внимание на госте. — Добро пожаловать, Тимур ибн Тарагай! Что заставило тебя прийти?

— Последний указ. Четыреста девушек вот-вот уведут из города.

— Такова их судьба.

— У них есть хозяева.

— Всякий может обратиться к хану за выплатой, — Бекчик засмеялся. — Конечно, если смелости хватит.

— Чего вы добиваетесь? — Тимур пытался разглядеть на лице могола помимо лукавства хоть что-нибудь настоящее. — Вы же знаете, что таят улицы Самарканда.

— Вот именно. Очень скоро нечестивцы вылезут из канав, я уверен. Чем громче будут плакать их матери…, — он не закончил фразу, потому что противник сократил расстояние ещё на шаг.

— Я поклялся оберегать нашего хана. Вижу, оберегать его придётся не только от врагов. Но и от Совета тоже.

— Осторожно, Тимур ибн Тарагай. Это опасные слова.

Барлас остановился. Он вдруг увидел перед собой закалённого в интригах человека, жаждущего утвердить влияние через молодость Ильяса-Ходжи, его слабость, неопытность; никто не размышлял о природе язв, о длительных изнуряющих болезнях государства.

Самарканд долго терпеть не будет, это не стойло, из которого овец гонят в степи, а тысячелетняя твердыня — вот какую мысль старался донести Тимур, представ перед взором наместника. Снова и снова говорил об угнетённых жителях, которые примутся искать спасения у кого угодно — даже у персидских висельников, о долге, который Аллах взыщет с каждого, кто соприкоснулся с природой власти, но Ильяс воспринимал всё как шутку. «Не нужно так бояться, Тимур ибн Тарагай. Мы изловим предателей, где бы они ни прятались, — ответил возмущённому барласу. — Отец не успел разделаться с сербедарами. Это сделаю я. Пока наш хан, с благословения Аллаха, усмиряет непокорных в Джете».

«Я знаю, как жаждешь ты оказаться на моём месте, — между тем звучали мысли Ильяса. — Мечтаешь уничтожить меня. Избавить родные земли от могульских эмиров. Я вижу, на что ты надеешься. Я не столь глуп, чтобы позволить себя обмануть. Только не здесь, не сейчас».

— Презренный шейх Халифе проповедовал, что каждый может занять трон. Крестьянин, торговец, дервиш… Кого выберет народ, — юноша вертел в руках изящный кинжал, подаренный отцом в день праздника. — Подумать только! Чтобы государство возглавил оборванец без роду и племени! Шейха Халифе и его учеников убили, но проповеди! Проповеди продолжали оглашать, проповеди слушали, внимали им… И верили. Напомнить, что случилось потом? Сербедары лишили жизни Тук-Тимура, внука Великого хана. Очередь за нами! Мы, могульские правители, прямые наследники Чагатая, у них как кость в горле! Мы их природные враги, кровные враги! Эти проклятые ненавидят завоевателей и жаждут не только нашей погибели, но и краха, полного распада империи! Шейхи, сейиды… они ходят из города в город и обольщают народ сказками о добрых правителях, которых те сами себе назначат. Отвратительная ложь! Что стало с ильханатом Хулагу после восстания? Где эти добрые правители, где обещанный порядок? Разруха. Вот что постигло Иран и что ожидает Мавераннахр и остальные земли на Востоке, если мы пропустим сербедаров, если уступим им.

— Мой хан? — Бекчик низко поклонился, ожидая распоряжений.

— Схватить каждого шейха, каждого сейида и дервиша, кто вызывает подозрения, кто пользуется любовью мусульман… И бросить в яму!

В глазах Ильяса пылал злой огонь.

— Господин, это преступление против шариата, — возразил Тимур.

— По шариату, восставать против правителя куда более тяжкое преступление! — рыкнул наместник, но затем добавил уже тише. — Бесполезно рубить ветви анчара, они вырастут снова. Избавляться нужно от самого корня.

— Это мудрое решение, — поддержал юношу другой эмир из ставки Бекчика. — Кто поручится, что в медресе не распространяют учение шейха Халифе? Не будем забывать, что сербедары убили хана Тук-Тимура в его же шатре, хотя были приглашены на переговоры как гости. У висельников нет чести, с ними бесполезно вести дела.

— Вот поэтому ждать больше нельзя, — пылко произнёс Ильяс. — Бросайте проповедников в ямы, сажайте в клетку, только не вздумайте проявлять снисхождение! Я не пощажу того, кто предложит им помощь!

— Не понимаю, чем ты огорчён, брат.

Кутлуг Туркан-ага разожгла очаг в комнате. Женщина выпроводила евнуха, когда Тимур появился на пороге её дома. Он явно был не в себе. Грудь тяжело вздымалась, а предчувствие чего-то нехорошего искажало и, как болезнь, портило красивое лицо. На улице свирепствовал холод, от которого не спасал даже накинутый на плечи мех. Туркан-ага сразу предложила травяной отвар: он быстро согревал желудок и возвращал ясность рассудку.

— Семьдесят наших учителей отправлены в тюрьмы.

Услышав это, она едва не выронила поднос.

— Защити, Аллах!

— Наместник не станет разбираться, связаны они с сербедарами или нет. Их казнят, Туркан. Казнят служителей ислама, — вымолвил Тимур через силу и сделал несколько глотков, прочищая кипятком горло. — Это начало великой беды.

— Хан сошёл с ума?

— Он верит, что сможет таким образом победить. Но сражаться с армией не то же самое, что губить прямых представителей шариата. Если шейхов казнят, разразится смута. И сербедары воспользуются преступлением против Аллаха как поводом для свержения чингизидов.

— Неужели никто не скажет об этом Ильясу?

— Совет хочет утвердить влияние. Эмиров не волнуют последствия.

Туркан-ага присела возле брата.

— А как бы ты поступил, Тимур? Что предпримешь?

Барлас устремил взгляд во тьму, которая, словно чудовище, притаилась в углах дома и готовилась наброситься на него с последней искрой огня.

— Я не знаю, сестра. Я лишь вижу, что мы поступаем неправильно, потворствуя страху чингизида и гневу его врагов. Мы ищем способы выжить, бросаем на растерзание рабов и отрекаемся от веры, — он зажмурился, сжимая пальцами пиалу. — Это не путь, это падение.

— Думаешь, сын Тарагая усидит на месте?

Ильяс гладил по щеке черноволосую девушку, покорно лежавшую в ногах.

— Всем известно, как он относится к духовным наставникам, — промолвил в ответ Бекчик. — Мой господин одним ударом решил убить двух волков?

— Тимур многое готов снести. Но есть кое-что, с чем он не смирится.

— Попрание веры, — эмир кивнул. — У этого барласа странная любовь к религии. Ему впору быть каляндаром, а не воином.

Юноша рассмеялся, посчитав сравнение забавным.

— Я прикажу отправить письмо вашему отцу. Тимур вот-вот поможет сербедарам спастись.

— Верно, Бекчик. Зачем откладывать неизбежное?

Сомнения отворачивали от цели, кружили над головой, будто вороны, путали мысли. Сомнения сопровождал страх, а кроме него — чувство долга, память о клятве, которую Тимур принёс могульскому хану и которую не собирался нарушать вплоть до этого вечера. Барлас оказался в ловушке меж стенами, что простирались по обе стороны: одна называлась честью. Будучи мусульманином и учеником суфийских наставников, взявших его на воспитание после смерти Текины-хатун, Тимур не мог просто наблюдать, как казнят шейхов. Не мог он также идти на риск без ведома своих людей. Прежде чем предпринимать что-либо, следовало поставить в известность богадуров — согласятся ли воины нарушить приказ Ильяса-Ходжи ради собственной чести, оставят ли Самарканд, когда грядёт буря? Последуют ли за Тимуром ибн Тарагаем в Кеш и на дальние рубежи?

Ночь опустилась на город, укрывая будущих мятежников. Они все явились. Зрелые и молодые. Каждый, кто помнил, как рыжий барлас прибыл на переговоры к Туглук-Тимур хану и убедил сохранить земли и народ в неприкосновенности: после пережитых войн это казалось невозможным. Тимур возмужал, окреп, оправился после ранений и возвратил разрозненный Мавераннахр под власть самаркандских сановников. Его дозволялось не любить, завидовать удали и необычайной прозорливости — Аллах свидетель, человек слаб душой, — но предавать… На предательство не решались. Барласы не готовы были отречься от вождя — не после того, как он привёл племя в столицу. И уж тем более не ради могульского завоевателя и его мальчишки. «Я знаю, чем сулит моя выходка. Я намереваюсь выпустить шейхов и сейидов из клеток, но за это придётся заплатить, — Тимур внимательно наблюдал за переменами на лицах собратьев. — Наместник отомстит за своеволие. Полагаю, в скором времени я поведу вас в Кеш».

— Если вы считаете этот путь верным, — зазвучало в темноте дома. — Да поможет Аллах.

— Мы мусульмане, как и вы, господин. Нам тоже не нравится приказ Ильяса-Ходжи. Где это видано, чтобы без явной вины казнили проповедников?

— Я поступлю так, как меня учили. Нет ничего выше чести, — добавил Тимур, крайне довольный поддержкой десятников. — Держитесь друг друга. В ближайшие дни нам всем будет нелегко.

Самарканд просыпался. Холод сменил жар солнца. Ветер распылил пески и понёс по округе протяжное пение муэдзина. Надсмотрщики, тщательно скрывая недовольство, вынуждены были принять рыжеволосого эмира, заявившегося к ним ранним утром. Не мешкая, он отдал приказ освободить пленников. Разве осмелился бы кто ослушаться? Из зловонных ям и приземистых клеток один за другим на свет выбирались люди: обросшие сединами шейхи и их ученики, которые, сбросив цепи, спешили взять под руки ослабевших стариков. На Тимура обращали удивлённые, восхищённые взоры. Пленники благодарили, падали ниц и целовали край дегеля.

— Покиньте Самарканд до полудня, — сообщил им барлас в полголоса, не желая, чтобы об этом узнали тюремщики и донесли до стервятников из Совета. — Если хотите жить.

Глава 4

Что раздражало больше — невозможность убить противника, даже когда тот вблизи, ждёт участи? Или его спокойствие, убеждённость в собственной правоте? Ильяс смотрел на преклонившего колени Тимура, как на горного леопарда: на охоте зверь вёл себя так же непредсказуемо и до последнего не сдавался.

— Это не сойдёт тебе с рук, Тимур ибн Тарагай, — процедил наместник сквозь зубы. — Знаешь, почему ты ещё жив?

— Только ваш отец, Туглук-Тимур хан, имеет право казнить меня, — отвечал барлас, не поднимая головы. От его почтительности сквозило лицемерием. Ильяс мечтал выхватить кинжал и всадить в открытую шею.

— Я уже направил отцу весточку. Не сомневайся, он примет правильное решение.

Когда противник удалился, не утратив своей сдержанности, мальчишка резво соскочил с трона и опрокинул на пол кувшин. Тот жалобно треснул.

— Да что он себе позволяет?

Ильясу хотелось кричать, выть от одной только мысли о Тимуре и собственной беззащитности перед ним: почему хан наделил этого проходимца властью, почему возвысил? Неужели ненавидел сына? Был разочарован? При первом же знакомстве он отнёсся к Тимуру благожелательно, хотя в начале похода воевал с людьми из его племени. Ильясу оставалось наблюдать, как отец совершал ошибку за ошибкой, и ждать. Ждать момента, чтобы всё отыграть назад, показать истинное лицо чужака и в конечном счёте убрать с дороги.

«Письмо отправлено. Бекчик обещал, что в кратчайшие сроки повелитель обо всём узнает, — юноша огладил липкий лоб. — Не обязательно это будет правдой. Барлас освободил сербедаров, хоть и по наивности… Пусть дальше верит, что кадии и муфтии служат одному Аллаху. Кто докажет обратное? Проповедники покинули Самарканд. Значит, им есть что скрывать!»

Под тяжестью этих чувств Ильяс не заметил, как совершил оплошность: не стоило распространяться о письме. Тимур, напротив, не был ослеплён страхом и внимательно отнёсся к известию о донесении в Джете. Сразу, как покинул юрту, он нашёл преданных людей и велел сообщить, когда прибудет ответ, заодно перехватить гонца по возвращении. Приходилось просчитывать каждый шаг. И смотреть по сторонам. Тимур сомневался, что наместник ограничится ожиданием послания, — существовало множество способов избавиться от человека. Подговорить наёмников, отравить пищу, подрезать ремешок седла. Поэтому второе, что он сделал — усилил охрану. Окружил воинами дом Туркан-аги, увеличил количество нукеров, расставил барласов по городским точкам — заведениям, куда наведывались чины, — чтобы слушали сплетни и наблюдали. Из шестидесяти воинов не нашлось бы никого, кто бездельничал.

— Даже если умрём, то умрём праведниками, — задумчиво проговорил Хасан-богадур, сопровождая Тимура по улице. — Я бы не изменил решения, как и остальные в арбанах. Вы верно поступили, отпустив наших шейхов.

— Хан воспримет это иначе. Мы в большой опасности.

— А когда мы жили в хорошие дни? Когда Казан-хан, да простит его Аллах, воевал с эмиром Казганом? Или когда Казган рвал глотки за южные земли?

— Если покинем Самарканд, куда поедем? — Тимур внезапно прервал движение, устремив взгляд в пространство. — У нас не так много союзников. Мы не готовы дать бой. Также как тогда…

Складка прорезала лоб молодого предводителя.

— Нам нужен человек, имени которого будет достаточно, чтобы заставить врагов бояться.

— И кто же это?

— Казган. Все эти годы он в одиночку противостоял чингизидам. Их влияние оканчивается у границ Хорасана.

Тимур улыбнулся.

— Когда я был совсем мал, эмир Казган сватал за меня внучку. Отец его уважал. Хотел объединить наши семьи.

— Что произошло? — поинтересовался богадур. — Вы не женаты до сих пор, хотя время давно подошло.

— Я не мог бросить Кеш. Мы оборвали связи, когда я отправился к Туглук-Тимур хану на переговоры.

— Да, это я помню, — кивнул мужчина. — Я вызвался вас сопровождать. В глубине души предполагал, что всё может обернуться скверно.

— Я сильно рисковал. Мой дядя Хаджи Барлас уехал в Хорасан, едва услышав о войске хана Туглук-Тимура, и соратник его, Баязид Джалаир, кажется, совсем растерялся. В то же время я похоронил отца. Сторонники хана вот-вот учинили бы грабёж. Наши люди ждали лишь приказа, чтобы взяться за оружие. Всё, что я тогда понимал — это необходимость избежать побоища. Слава Аллаху, Туглук-Тимур хан внял моим доводам и никого не тронул. Но сейчас, — эмир покачал головой. — Сейчас его сын развязывает новую войну.

Речь барласа внезапно прервалась; лошади довезли воинов до недостроенной мечети. Ещё вчера здесь кипела работа, но после того, как на шейхов устроили травлю, жители не видели смысла продолжать дело, поскольку думали, что на правоверных наложена опала. Тимур жалостливо оглядывал стены, которым требовались руки мастера, и дырявую крышу, чувствуя себя при этом так, словно предстал перед чем-то важным, что ни в коем случае нельзя упускать из виду. Он слез с лошади и, не обращая внимания на удивлённого Хасана, прошёл в мечеть.

Внутри было пусто и пыльно. Под ногами скрипел песок.

— Мой господин, строительство не закончено. Здесь может быть опасно, — предупредил Хасан-богадур, проникнув в здание вслед за Тимуром.

— Люди могут оставить Аллаха, но Аллах никогда не покинет людей, — прозвучало в ответ. — Я хочу, чтобы в этой мечети молились. Чтобы вера не уходила из Самарканда, как бы нам ни было тяжело и страшно. И кто бы ни занимал трон…

Тимур приподнял ладони вверх, готовясь к чтению намаза. Хасан смущённо постоял в отдалении, но потом решил присоединиться.

Оба слушали зов сердца, оба искали утешения в религии — том единственном, что остаётся у человека, когда он теряет всё. Мужчины совершали поклоны, мысленно рисуя безграничное небо впереди и Каабу, куда мечтали однажды отправиться. Тимур молился о разном. Как воспитанный мусульманин, смиренно просил Аллаха указать путь, но вместе с тем думал о Самарканде, который мог бы расцвести, подобно тюльпану, в его правление. Гадал, как бы изменил порядки, какие законы бы ввёл, появись такая возможность. Закончив с намазом, он повернулся к главе арбана. Хасан кивнул с лёгкой улыбкой.

И тогда Тимур понял, что преодолеет все трудности только вместе с союзниками.

Увлечённые беседой, барласы не заметили, что за ними довольно долгое время велось наблюдение. Чьи-то глаза пристально следили за полуденным намазом, а после языки донесли на поступок эмира. Скрываться, впрочем, незнакомцы не имели намерения. Уже ночью гости прибыли к дому Туркан-аги и велели передать, что ждут Тимура ибн Тарагая. Воины держали сабли наготове: вдруг это приспешники Ильяса-Ходжи или, ещё хуже, наёмники Бекчика? Но гости оказались безоружны, кроме того, не сопротивлялись при допросе и обыске.

— Похоже, это правда ученики шейха, господин, — доложил нукер. — Они не врут.

Туркан-ага умоляла не выходить на улицу, она предчувствовала беду. Но брат не разделял опасений.

— Я не Ильяс. Я не прячусь от простых жителей, — ответил взволнованной хозяйке дома.

Тимуру было любопытно, чего проповедники хотели. Ими оказались молодые люди, которые, по всей видимости, вот-вот покинули медресе. На лицах несчастных застыл ужас. Едва эмир переступил порог, как они упали на колени.

— Мы просим прощения у господина, — отозвался один, уткнувшись лицом в ковёр. — Нас прислал шейх Бурханэддин Сагараджи.

— Я велел всем служителям ислама покинуть город.

— Мы бы это сделали, господин, но шейх Бурханэддин Сагараджи в тяжёлом положении. После заключения в яму он остался совсем без сил. Мы молим Аллаха продлить его дни. Достопочтимый шейх пожелал говорить с вами, поэтому мы и потревожили ваш покой. Быть может, это его последняя воля. Господин…

— Проводите меня к шейху, — отозвался Тимур, не тратя на раздумья времени. Его воины возмущённо заголосили: разве можно верить словам неизвестных, покидать убежище, когда столько врагов ищут способы отомстить? Но обстоятельства не умалили смелости вождя, напротив, дали понять, что он не отступит перед завесой тьмы и угрозой, которая за ней таится.

Ночь встречала распахнутыми объятиями. Ветер сжигал до костей, губы пересыхали от холода. Тело спасал волчий мех — дожить без него до рассвета было бы делом невероятным. Среди учеников медресе встретились и сыновья шейха. Дуя на замерзающие ладони, впопыхах они рассказывали истории о своём отце, поэтому, дойдя до мечети, Тимур уже обрёл кое-какое представление, что за человек Бурханэддин Сагараджи. Освещая дорогу факелами, проповедники пропустили эмира внутрь, а затем молча указали на подземелье — там им приходилось скрываться от головорезов Ильяса-Ходжи. «Какой позор, — сокрушённо думал Тимур, с беспокойством осматривая сырые стены. — Не должно наследникам Пророка влачить жалкое существование! Да простит нас Аллах!» Коридор заканчивался круглым помещением, где сидел старик; вокруг него покоилась груда рукописей.

— Мир вам, эмир Тимур, — произнёс Бурханэддин Сагараджи, подняв голову. Чёрные проницательные глаза пронеслись по рослой фигуре вошедшего.

— И вам мир, почтенный, — тот, повинуясь приглашающему жесту, сел у костра, разведённого на скотиньих лепёшках. Удивительно, но воздух в подземелье прогревался, и вскоре все перестали трястись, сосредоточив внимание на беседе с исламским учёным.

— Примите мою благодарность, эмир. Нам известно, что вы навлекли на себя гнев наместника. Знаем, как сейчас трудно, — шейх вздохнул. — Мне очень хотелось познакомиться с тем, кто, рискуя жизнью, спас невинных. Я был в числе заключённых. И прежде чем спросите, заверю: мы не имеем отношения к сербедарам. Клянусь Аллахом.

В подтверждение Бурханэддин Сагараджи вознёс руку над Кораном.

— Я верю вам.

— А минутой назад сомневались.

— Не примите за оскорбление, — отозвался барлас, между тем оценив, насколько умён старик.

— Наш путь отличается от того, которым идут другие. Пророк Мухаммед, мир ему и благословение Аллаха, тоже пребывал в изгнании. Множество раз его пытались убить, и напрасно. Если Всевышний не пожелает, паук не сплетёт паутину. Так и мы положились на Аллаха: молились, чтобы с нами поступили справедливо, чтобы безвинные не страдали по чужой прихоти — и Он прислал вас на помощь.

— Я всего лишь следовал законам шариата.

— Немногие нынче вспоминают о шариате. Времена беззакония начались. Смута.

— Когда-нибудь эти времена пройдут, — ответил Тимур.

— Непременно пройдут, — согласился шейх. — Знаете, что наш Пророк говорил о Самарканде? Что город под защитой ангелов. Сам Джабраил на страже. Это я услышал ещё в Мекке, когда был мальчишкой. А когда собственными глазами Самарканд увидел, понял, что моя судьба с ним связана. Это великий город, эмир. Кто отвернётся от Аллаха, насилие учинит над жителями — не будет им править.

— Для меня честь беседовать с таким человеком, как вы, — барлас склонил голову. — Быть может, это вас Аллах послал мне на помощь, а не наоборот.

— В чём же вы нуждаетесь?

Бурханэддин Сагараджи понимающе улыбался. Он прекрасно чувствовал, что гость вовсе не испытывал пренебрежения к возрасту и бедственному положению, а напротив, будто бы благодарил за встречу. Мысленно Тимур искал ответы. Мужчина обратился бы к наставнику, но тот проживал в Кеше: понадобилось бы много дней, чтобы прояснить один важный вопрос.

— От мудрецов я слышал, что знания — это душа ислама и опора религии, — произнёс эмир, вглядываясь в тёмное морщинистое лицо. — Но как отличить истинные знания, как разобрать, где их истоки? Не исходят ли они от Иблиса? Я бы солгал, если бы сказал, что не желаю власти. Я желаю её, я признаю перед Аллахом и всеми пророками, что мечтаю занять трон, мечтаю овладеть Самаркандом… Но также клянусь, что жажду этого не ради богатств. За всю свою жизнь я повидал разных правителей. Казан-хан не управился с улусом, и Моголистан отпал от Мавераннахра. Казган одержал победу, но не сохранил порядок. Эмиры отобрали у него Самарканд, как женщину. Туглук-Тимур хан пришёл возвратить земли законным правителям-чингизидам, и в это же самое время Джете рвут в клочья. А его сын Ильяс ничего не видит, никого не слушает. Даже если пожар полыхнёт у дворца, не заметит. Так не может больше продолжаться. Кто мы? Где наше государство? Что сделали с наследием Чингиз-хана? С законами? Осквернители! Нечестивцы! Разве держать меч достаточно, чтобы считать себя преемником Великого хана?

— Истинные знания, как и истинную власть, дарует один Аллах. Будете помнить об этом — не познаете поражения.

Бурханэддин Сагараджи огладил лежавший перед ним Коран.

— За прожитые здесь годы я обратил в ислам тысячи человек. Видел, как брахманы отрекались от идолов и как шаманы оставляли своё колдовство — все они плакали, моля о спасении. И все его получали. Нет таких, кто пожаловался бы на Аллаха. Это ли не могущество? Это ли не истинная власть? Никто во всём мире не дарует вам силы и знаний больше, чем Всевышний.

— Я знаю, — выдохнул Тимур, опуская взор на старинную книгу.

Следующая фраза потрясла его до глубины души.

— Сегодня ради жизней семидесяти преемников Пророка вы отказались от собственной. Аллах наградит властью семьдесят ваших потомков.

Барлас замер на месте. Ровно как и другие ученики шейха, наблюдавшие за беседой. Проповедник не насмехался и не лукавил; казалось, он сам не ожидал, что сообщит нечто подобное. Слова вырвались наружу, будто стая птиц.

— Что это значит? — осторожно поинтересовался Тимур.

Бурханэддин Сагараджи указал на горевший между ними костёр.

— Тени повторяют за движениями пламени, колышутся и играют, но не существуют отдельно от него. Стоит огню угаснуть, и они исчезнут. Так развеется и обещание, если правитель забудет, что он тень Аллаха на Земле. Сколько у Всевышнего имён, столько у человека ориентиров. Аллах Милостивый и Милосердный, Защитник и Хранитель, Господствующий над всеми и милость Дарующий. Нечестивцев Он порицает, но рабов смиренных прощает и оберегает. Хотите истинной власти коснуться, встаньте прямиком за Всевышним, как тени за этим огнём. Остальное канет во мраке.

Тимур улавливал смысл сказанного, но не до конца постигал умом. Взгляд бежал за силуэтами, которые и правда тонули в темноте, когда огня становилось меньше.

— Вы слишком молоды, — добавил проповедник, наблюдая за изумлением на лице гостя. — Многое придёт со временем. Примите последний совет, эмир: не бойтесь просить помощи. Те, кто страшатся обращаться за ней, на самом деле одержимы гордыней. Участь возгордившихся известна…

Бурханэддин Сагараджи завернул Коран в тканое полотно и с задорной, но доброй улыбкой протянул Тимуру.

— Его переписывали в Мекке. Мне радостно передать священную книгу вам.

— Не слишком ли это большая честь? — растерянно произнёс барлас.

— Кто задаёт вопросы, куда ближе к обретению знаний, нежели тот, кто довольствуется имеющимся. В Коране есть все ответы. Не к глупцам ходить будете, не к завистникам, что втайне ждут вашего падения — к самому Создателю. Аллах всегда на стороне страждущего.

Прощание вышло коротким и пылким. Тимур поклялся не нарушать обещаний и благодарил за подарок, проповедник же, чувствуя усталость, резко завершил разговор и попросил сыновей увести гостя обратно. Дорогу до дома мужчина практически не помнил, мысли занимала увесистая книга в кожаном переплёте. Арабскому его учили очень давно, и за последние годы не было случая применить знания, кроме как в чтении молитв.

По возвращении он обо всём рассказал сестре.

— С чего бы такую щедрость проявлять незнакомцу? А вдруг кадии хотят использовать тебя? И делают это в надежде, что ты будешь дальше их защищать?

Замечание Туркан-аги порядочно отрезвило Тимура. Он даже встряхнул головой, избавляясь от голоса, который продолжал греметь: «Аллах наградит властью семьдесят ваших потомков».

— Напиши пиру, спроси, слышал ли он что про Бурханэддина Сагараджи, — промолвила Туркан.

На том и порешили. Утром Тимур отправил гонца в Кеш, справившись заодно о положении родственников и общей ситуации в городе. Ответ прибыл через пару дней, что радовало: старый воспитатель ни разу ещё не подвёл. «В древности Сабук-Тагин спас от гибели козлёнка, и Аллах за это наградил его потомство достоинством султана; ты же оказал такую услугу потомкам Посланника Аллаха. Твоя мечта должна непременно сбыться». Тимур жадно вглядывался в строки, сознавая, что нуждался именно в этом — в доказательстве, что всё произошедшее отнюдь не случайно и Всевышний действительно отметил его.

— Хан не простит своеволия, — тем же днём произнёс Хасан за пиалой с горячительным отваром. — Наверняка велит сыну казнить нас всех.

— Ильяс и без его указаний управится, — добавил другой десятник.

— Мы уедем в Кеш сразу, как узнаем содержание письма. Сейчас этот разговор не имеет смысла.

Воины, заметив спокойствие вождя, сами затихли. Хотя причин для волнения было предостаточно: накануне издохла собака, умыкнувшая мясо со стола. Моголы покончить хотели не только с Тимуром, но и с его верными сторонниками.

— Самарканд самый небезопасный город, — продолжил между тем Хасан. — Ни на лошадь сесть, ни позавтракать.

— Думаете, за стенами будет лучше? Ильяс сообщит о нас могульским друзьям. Здесь мы хотя бы готовы к нападению, но в стане других эмиров…

Тимур смолк, предлагая барласам осмыслить их положение. Пока те, понурив головы, думали о будущем, тайком дотронулся до покалеченной ноги. Колено отдавало болью. К счастью, терпимой. Он иногда просыпался по ночам и мучился от напряжения в суставах, рычал сквозь зубы, но об этом ни одной живой душе не рассказывал, даже лекарю, которого предложила сестра. Травма была его слабостью, она вынуждала ездить на лошади чаще, чем ходить пешком. Люди замечали хромоту, возникали вопросы, а Ильяс развлекался тем, что стал дольше проводить советы. Тимур понимал, его пытались унизить, и воздерживался от любого, даже малого проявления недовольства.

— Чагуй Барлас нас поддержит. Он с самого начала противился власти Туглук-Тимура, и, если бы не я, примкнул бы к внуку Казгана.

— Верно, господин, — Хасан одобрительно кивнул. — Ваш дядя Чагуй Барлас крепко сейчас держит Кеш. И до сих пор считает Туглук-Тимура врагом.

— Одних заверений в искренности недостаточно, друг мой, — взгляд предводителя ожесточился. — Я не хочу, чтобы он потом сбежал в самый ответственный момент, как это сделал дядя Хаджи. Чагуй Барлас, может, и ненавидит могульского властителя, но что сделает против его армии? Мы едва оправились после стольких лет голода и разорений. Нет, потребуется нечто большее, чем клятва.

— Брак? — десятник пожал плечами. — Чагуй Барлас останется управлять городом не просто как доверенное лицо, а как отец вашей первой жены. Таким образом, и он, и вы избежите ненужной борьбы за Кеш. Вы сможете спокойно вести дела, находясь в Хорасане.

— И потом, вам следует обзавестись наследником, — вставил Хасан.

— Друзья, вам впору сидеть в Совете, — Тимур засмеялся, чувствуя, как с души спадает болезненный мерзкий груз. «И ведь действительно, время для продолжения рода уже настало, — подумал про себя. — Развлечения развлечениями, но пора подыскать достойную невесту. К тому же, все богатства останутся внутри семьи, если жениться на одной из дочерей дяди».

От разглядываний городских улочек отвлёк шорох крыльев. Птица пряталась в ночном небе, и присутствие её ощущалось как вторжение. Тимур нехотя поднял голову, но, кроме серпа луны и крыш глинобитных сооружений, взгляду ничего не попалось. «Кар!» — раздалось за спиной. И прежде чем воин среагировал, пернатый неприятель сел на плечо.

Сон резко оборвался.

— Господин!

Тимур протёр глаза и уставился на склонившегося у его постели раба.

— Господин, срочное донесение! Вы просили разбудить, если…

— Да, да… Что случилось?

— Хасан-богадур срочно желает поговорить.

— Помоги одеться.

Расторопный паренёк моментально подобрал нужные вещи. Подмечая, что барласу тяжело наступать на ногу, помял обувь, делая её шире и удобнее для стопы. Уже через несколько минут Хасана-богадура встречал вождь в полной боевой готовности. «Вот и закончилось время на сборы, — тоскливо подумал нукер, протягивая Тимуру свёрток. — Аллах, я буду скучать по Самарканду. К хорошему привыкаешь быстро».

Гонец с перерезанным горлом тонул в глубокой песчаной яме.

— Хан немногословен, — Тимур свернул письмо. — Даже обидно.

— Барласы ничем ему не обязаны, — ответил десятник, верно расценив, что из Джете прибыло разрешение на казнь.

Молодой эмир впервые столкнулся с чем-то подобным. С одной стороны, неприязни не испытывал, прекрасно понимая, что Туглук-Тимур хану и без того тяжело на родине. Разрешать конфликт между сыном и членом Совета в планах не значилось. А с другой, он хоронил надежду на лучшие отношения. Надежда не покидала до последнего: всё-таки могульский правитель считался человеком сильным и служить ему было в удовольствие. Поэтому Тимур тянул с отъездом.

— Покинем Самарканд до утра, — кратко сообщил десятнику.

Хасан поклонился и собрался уже идти к воинам, но внезапный вопрос Тимура задержал на пару мгновений.

— Не знаешь, ворон во сне — хороший знак?

— К переменам, — богадур оглянулся на рыжеволосого друга, который, не обращая внимания ни на что вокруг, предался печальным воспоминаниям. — Перемены — это не хорошо и не плохо. Это просто перемены.

Глава 5

По-медвежьи огромный, седовласый Чагуй Барлас пронзительно смеялся. Никто из его окружения не смел что-либо возразить: слишком уважали и боялись. Одно было понятно, вождю весть понравилась. Старик пережил много войн, чего только стоила длительная борьба с султаном Краном, которого не сразу, но всё-таки сумел одолеть Казган, а затем, в неподходящее для барласов время, пришли могульские эмиры. Они вырезали в Самарканде всех главарей, в том числе старшего сына Казгана, что могло привести к очередному кровопролитию, на сей раз — по праву мести. Многочисленная армия Туглук-Тимура разоряла и без того бедствующий Мавераннахр. Хаджи Барлас отправился к Казгану за помощью и пропал. Джалаиры ссорились, мирились и снова ссорились — толку от таких союзников было маловато. Тарагай-бек скончался. Чагуй Барлас раз от разу вспоминал, как в самый тяжёлый день к нему в юрту проник высокий красивый юноша. Глаза рыжеволосого бека странно и опасно горели. Всё, чего он тогда попросил — поддержку. Кто-то должен был заменить сбежавшего Хаджи Барласа, взять Кеш под своё покровительство. Кто-то, кто готов ждать и по крупицам восстанавливать порядок.

— Поступай, как решил, — сказал вождь Тимуру. — Я буду защищать наш дом.

Почему хан вдруг остановился? Чагуй Барлас полагал, что никогда об этом не узнает. Лишь четверо присутствовали при разговоре Тимура и завоевателя из Джете. Какой договор они заключили, почему матёрый и жестокий чингизид прислушался к мальчишке, у которого, как всем казалось, не было ничего: ни богатств, ни влиятельных союзников? Чем двадцатилетний бек околдовал врага? «Что бы там ни произошло, мы получили главное — время, благодаря которому смогли выжить. Наши стада снова заполнили долину, женщины родили сыновей. Барласы обрели силу», — так он думал много позже, взирая на собранные отряды. Ночи и дни сменяли друг друга, голод больше не тревожил людей, и, к прочему, армия Туглук-Тимура отбыла обратно в Моголистан — чингизиды схлестнулись за власть. «Этого следовало ожидать, — сказал Барлас остальным вождям, которые также ненавидели пришлых эмиров. — Славы Великого хана не так уж и легко достичь. Особенно человеку, подобному Ильясу-Ходже. Самарканд крупный город. Неужели он счёл себя лучше покойного Казан-хана? Лучше Абдуллы, который побеждал в битвах, когда самого Ильяса кормили грудью? Все пали. До конца бились, храбрые львы, — но пали! А этот ребёнок, что он может?» Весть о возвращении новоявленного эмира, дорогого племянника, взволновала и утешила: Чагуй Барлас знал, что рано или поздно Тимур явится и, если Аллах сочтёт нужным — куда более значимой фигурой, чем был когда-то. Особенно осчастливило предложение взять в жёны одну из дочерей, что доказывало — Тимур умён, раз решил укрепить связь с родом и обрести наследника, чистокровного Барласа.

Из раздумий старика вывела проскользнувшая в юрту тоненькая фигура.

— А, Турмуш, — сказал он дочери. — Присаживайся. Мне есть чем тебя обрадовать.

Девушка, аккуратно попридержав низ халата, устроилась у ног своего господина и отца.

— Ты помнишь Тимура, сына моего брата Тарагая? Уж сколько лет прошло. Аллах, как летит время! Гонец сообщает, что скоро он будет здесь, в Кеше.

— Это действительно радостная новость. Я велю рабыням как следует всё подготовить.

— Не торопись. Я позвал тебя, чтобы сказать: молодой эмир намерен жениться. По правде, ему давно пора обзавестись семьёй. А твой возраст уже подошёл, поэтому не вижу причин Тимуру отказывать.

Вождя настолько поглотили мысли о предстоящей свадьбе, что он не заметил, как изменилось лицо дочери. Турмуш побледнела, в глазах промелькнул страх. Чагуй Барлас продолжал говорить о племяннике, его боевых навыках, об отношении к старшим, почтении, которое всегда выражал родственникам, но слова благополучно растворялись в сумраке: девушка ничего не слышала. Спокойная размеренная жизнь разбилась в одно мгновение.

Тимура она помнила смутно, как и остальных мальчиков, его сопровождавших. В детстве Турмуш занималась куклами, пела и играла с сёстрами; учебные бои, которые всегда пользовались любовью зрителей, её взор не цепляли. Когда-нибудь, конечно, отец подобрал бы жениха, но девушка старалась об этом не думать — слишком уж боязно было выходить из-под крыла матери, а тем более делить кров с мужчиной.

Однажды с Турмуш случилась вещь, о которой она никому бы не рассказала, разве только Аллаху на Суде. Воин, охранявший караван от посягательств, долго и пристально смотрел на дочь вождя племени — хрупкую и немного угловатую. Девушку смутило подобное внимание, хотя сама она не понимала отчего. Разве какой-то бродяга будет претендовать на её руку? А затем неожиданно Турмуш получила в подарок ирисы: заикавшаяся рабыня с трудом передала послание, что цветы «от него». Наверное, стоило донести отцу или братьям, но чувства не позволили раскрыть рот. Вечерами Турмуш рисовала по памяти красивое лицо незнакомца, гадала, как бы всё изменилось, окажись он беком или эмиром. Мечты не имели ничего общего с правдой: воин уехал, ей же оставалось смотреть на увядшие лепестки.

Сёстры прыгали и плясали, донимали Турмуш расспросами, как отец описывал жениха. Мать распорядилась, чтобы начали готовить свадебный наряд. В гареме происходила страшная суматоха, все пребывали в возбуждённом состоянии, одна только невеста ходила грустной и напоминала тусклую тень прежней себя.

До благословенного дня Тимура довелось увидеть лишь раз. Мужчины довольно долго обсуждали дела, сразу после приезда уединившись в юрте. Турмуш оставалось покорно ждать, а когда её всё же позвали — на закате, с уплывающим за горизонт солнцем, — неуклюже проследовала за слугой под войлочную крышу жилища. Своего отца она нашла крайне довольным. Чагуй Барлас оценил достоинства племянника: тот побывал во многих сражениях и от каждого поимел солидный достаток. Тимур повернулся к вошедшей, и девушка разглядела медового оттенка глаза, в которых, к её сожалению, не зародилась нежность — подобная той, какой одаривал незнакомец.

От воспоминания холод пробрал нутро.

Тёмно-рыжие волосы водопадом спускались по голове, что показалось ей любопытным: воины обычно предпочитали бриться налысо. Высокие скулы придавали лицу выразительность.

— Хороша? — прогремел голос вождя.

— Я восхищён, — отозвался гость. Тихо и совершенно бесчувственно.

— Как я и говорил, прекрасно воспитана! Слова поперёк ни разу от неё не слышал. Турмуш сокровище.

Хвалебные излияния смутили девушку. Она опустила взгляд и натолкнулась на распростёртую прямо у ног карту. «Неужели состоится поход?» — подумала с горечью, прослеживая линию реки, которая разрезала горные и пустынные области. Отец милостиво разрешил удалиться, что Турмуш сразу сделала. Одно она для себя уяснила точно: жених не был ей восхищён, а слова эти сказал для приличия.

— Разве я не красива? — спросила у рабыни, когда намеревалась лечь спать.

— Красива, госпожа, очень красива! — залепетала та, всплеснув руками.

— Ступай…

В гареме не разделяли горя невесты. Турмуш внезапно поняла, что причина её кошмаров вовсе не замужество, а чувства. Наложницы, жёны, да и мать порой любили предаваться воспоминаниям, с какой охотой господин увлекал их в постель и как замечательно проходили ночи в крепких объятиях. «Мужчины любят ласку», — поучали они, поэтому раньше Турмуш казалось, что в браке не возникнет сложностей. Она совсем не готова была увидеть стальные глаза жениха и полное в них равнодушие.

Тимур и правда ожидал большего. Когда Чагуй Барлас призвал дочь, эмир думал познакомиться не иначе как с гурией — кем-то необыкновенным. Всё-таки речь шла о первой жене, той, кто разделит все тяготы, отправится в бой, если придётся, возьмёт ответственность за рабынь и наложниц. Надежда умерла, когда в юрту привели Турмуш. Маленькую, напуганную, совершенно не цепляющую взор. В другой ситуации Тимур бы тысячу раз подумал, но он нуждался в союзе с Барласами — особенно в такое время.

— Странные дела творятся в Хорасане, — сообщил вождь. — Бугай-Сальдур разбушевался. Уж не знаю, что его вынудило. То ли правда Казган на старости лет из ума выжил, то ли Туглук-Тимур хан собирает против нас неприятелей. В любом случае, мы в стороне не останемся. Теперь уж точно, когда вся моголистанская тьма против нас.

— Я отправлюсь к Казгану, как только женюсь.

— Не торопись. Хорошо бы определиться для начала, кто с нами пойдёт. Не хочу, чтобы всё, как тогда в Самарканде, повторилось.

— Отсюда врагов не видать, — Тимур выдавил усмешку. — Я отправил к Казгану посланников ещё до того, как в Кеш приехать. И раз их головы не вернули, ожидаю приглашения.

— Значит, готов и с Хусейном встретиться?

— Выстрелил прямо в сердце, дядя.

Чагуй Барлас задумчиво огладил бороду.

— Аллах вас разберёт. То ли враги вы, то ли друзья. Помнится, вместе Герат пошли отвоёвывать. Что там случилось? Ты вернулся сам не свой, хотя и с победой.

— Это давнишняя история, дядя. Мне неприятно вспоминать.

— Признай, хотел Герат себе взять? — Чагуй Барлас громко засмеялся. — На меньшее никогда не соглашался. Всё или ничего. Таков уж ты, Тимур.

— Я хотел половину.

— Да кто же половину отдаст?

— Хусейн поклялся.

— Всё ещё обиду на него держишь? Отпусти. Своими землями не делятся. В пользование можно дать, но властвовать, — мужчина замолчал, и в наступившей тишине его мысли зазвучали громче, чем во всех этих фразах. — Мало ты осведомлён о власти, Тимур.

Не дожидаясь ответа, которого бы и так не услышал, вождь ткнул острие меча в карту.

— Если помощи попросят, барласы присоединяться к борьбе. Нельзя отдавать Бадахшан в любом случае. Только не Бугай-Сальдуру.

— Он не изменит Туглук-Тимур хану, верно?

— Даже не смей надеяться.

Эмир многим бы поделился с дядей, если бы обладал уверенностью, что его выводы о происходящем заслуживают огласки. Да и на что бы они повлияли?

Остаток вечера молодой барлас занимался лишь тем, что поддерживал беседы о семье и доме, которые в силу возраста были близки вождю: тот, помимо прочего, не прекращал расписывать достоинства Турмуш. Тимура же влекла карта с начертанным Бадахшаном. «Уж явно не фруктами и лошадьми земля привлекла могульских стервятников, — думал эмир про себя. — Расположение. Прямо между Мавераннахром и Хорасаном. Хотят отрезать нас от Казгана, вот почему всё это затеяли. Без повеления Ильяса-Ходжи Бугай-Сальдур носа бы не высунул, дальше бы спивался со своими прихвостнями. А голову задрал, как раз когда я Самарканд покинул».

Однако вопреки угрозам, преследующей его опасности, Тимур поддался чувству посильнее смятения; оно покрыло сердце, когда барлас ещё не пересёк Железные ворота. Пустынный край сменился цветущей долиной, вместо назойливого песка взгляд находил зелень. То был Кеш, древний, как весь этот мир, и вечно живой. С горами-монолитами, пастбищами, ячменными полями и реками, он предстал перед воином в том виде, каким его Всевышний сотворил изначально — подобием рая. В напоминание, чего грешник лишится, а праведник приобретёт. Не удивительно, что жители также называли Кеш Зелёным городом. Раньше бывать в его стенах Тимуру доводилось редко, да и не горел он желанием отправляться под навес каменных сооружений; душа радовалась в кишлаке, на вольных просторах.

Спустившаяся со скалистых высот мгла окутала равнину. Мужчина, распрощавшись с вождём до утра, полной грудью вдохнул влажный прохладный воздух. Селение, россыпь больших и малых шатров, гудело от веселья: родственники наконец воссоединились друг с другом, братья встретились, отцы обняли сыновей. Темноту разгоняли костры. Тимур двигался вдоль хорошо знакомых троп Ходжа-Ильгара, вновь видя лица, которые порой, после тяжёлых битв, безуспешно пытался нарисовать в памяти.

И всё отчётливее начинал понимать, насколько ему не хватает матери, к которой непременно бы отправился, будь она жива. Не терпелось, как ребёнку, прижаться к груди, поделиться сомнениями, спросить совета насчёт предстоящей женитьбы. Тоненькая блёклая Турмуш вводила в замешательство; он бы никогда не выбрал её, но, с другой стороны, Тимур принимал как должное обязанность заботиться о состоянии своего гарема. «Аллах послал мне эту девушку, такова судьба», — смиренно отвечал на возмущённые мужские желания. И, не успев войти в юрту, тут же распорядился отыскать среди вещей великолепную ткань, красную парчу, в подарок.

— О, Всевышний! — воскликнули девочки, когда развернули полотно. — Как же тебе повезло с женихом!

Турмуш обратилась за поддержкой к матери, но услышала: «Тимур очень щедр. Мы пошьём красивый наряд на свадьбу».

Сама невеста мыслями находилась далеко. Приготовлениями занимался кто угодно, от евнухов и рабынь до жён господина — её эти дела волновали мало. На парчу Турмуш едва взглянула, а когда несколькими днями спустя надела халат, вообще чуть не расплакалась. Яркая, с тёплыми переливами ткань превращала лицо в уродливое нечто, жёлтое и осунувшееся. На нос, лоб и щёки женщины наносили как можно больше белил, веки разрисовали сурьмой, но сколько бы ни старались поправить наружность, облегчения Турмуш не почувствовала. Кто-то, рассудок ли, шайтан ли, в глубине души без умолку повторял, что она не сможет добиться расположения эмира, не познает его любовь. И этот внутренний голос убивал все надежды.

На заключение никяха собралось сотни гостей. Чагуй Барлас гордо принимал поздравления. Своего мужа девушка нашла надменным и отстранённым; окинув её взглядом с ног до головы, он возвратил внимание собеседникам. «Я словно недостойна, — Турмуш закусила губу, чтобы стерпеть обиду. — Тот воин кроме меня никого не видел. Нет, нельзя о нём думать! Так только хуже. Лучше бы я эти ирисы выбросила». Заклятый день длился медленно, никак не прекращали звучать песни. Но мучиться в кругу семьи ей казалось предпочтительнее, нежели одиноко молиться о наступлении ночи. Турмуш страшилась оставаться с мужем наедине. Ширинбек, младшая сестра Тимура, танцевала, как в последний раз, и, пожалуй, только ей эмир искренне улыбался. Турмуш даже испытала укол ревности, а потом сама же себя за это возненавидела.

Вскоре тьма опустилась на долину, хотя её приход старались отговорить. Эмир утёр губы, поднялся из-за стола и предложил руку жене; та приняла её. Взбудораженные голоса свидетелей перебивало хриплое дыхание коня, которого слуги привели на праздник. Тимур легко забрался в седло, следом усадил Турмуш и под выкрики родственников отправился к недавно установленной юрте — там новобрачных ожидало их ложе.

— Я приготовлю чай, господин, — первой нарушила молчание девушка, когда оказалась посреди богатого убранства жилища. Сердце подсказало, что лучше действовать по чётко установленным правилам.

— Если, конечно, вы этого хотите.

Тимур жестом выразил одобрение. Следующие полчаса с подобием любопытства он наблюдал за её неловкими попытками угодить. Турмуш тряслась от волнения, едва не выронила поднос, кроме того, отвар получился недостаточно крепким, что явно её расстроило.

— Если всё благополучно сложится, ты бы пожелала со мной в Хорасан поехать?

Эмир, наконец, спросил о главном.

Она вскинула голову, в глазах промелькнул испуг, и именно это послужило ответом, а не маловнятное: «Если господин сочтёт необходимым взять с собой». Разочарование мужа не сразу открылось девушке, — тогда Турмуш беспокоилась лишь о злосчастной судьбе, о том, что разлучится с близкими и местом, где родилась и выросла. Позже она осознала, что должна была попрощаться с детством, с прежней беззаботной жизнью. Но ошибку эту осознала, когда прошло слишком много времени, чтобы её исправить. Много для Тимура, для мужчины, который проливал кровь и который не собирался ждать, когда кто-то его полюбит.

— Господин, господин!

Гонец прибыл в Ходжа-Ильгар с первыми лучами и, завидев рыжеволосого эмира, рухнул в ноги. Кайхосров, возвращавшийся с тренировочного боя, быстро спешился, другие богадуры замерли, нутром чуя: грядёт беда.

— Что передал Казган?

— Аллах, Аллах… Казгана нет! Пропал! — верещал вестник.

— Как пропал? — вмешался Зинда Чашм, подбежав к вождю.

— Уехал на охоту, господин. И не вернулся.

— Проделки нечестивых могульских шакалов, не иначе! — выпалил Тимур раздражённо и перехватил взгляды воинов, ожидавших его приказа. — Ильяс-Ходжа не стал медлить. Нам тоже нельзя. Собираем отряд и в путь. Праздники кончились.

Пока укладывали снаряжение, готовили коней, эмир зашёл к дяде. Чагуй Барлас, в отличие от молодчиков, отнёсся к происходящему серьёзнее: предстоящий поход отнюдь не воодушевлял его. И сына Тарагая почти не заметил, всё никак не мог оторваться от карты.

— Плохо, очень плохо, — приговаривал в бороду.

— Я поеду вперёд, — сообщил Тимур. — Заодно разузнаю, что происходит.

— А ты не видишь? — взревел старик. — Хорасан на клочки порвут! Без Казгана-то…

— Может, он жив.

Чагуй грузно осел на скамью. «Вот она, юная душа, неопытная. Верит в лучшее, когда вокруг рушится мир. Ребёнок!» — думал про себя, украдкой посматривая на племянника.

— Время Казгана и так было на исходе, — пояснил Тимуру, который всем существом противился принять истину. — Жаль, Абдулла мёртв, он бы за отца любого порвал. Хусейн, конечно, хорош, но со старшим наследником не сравнишь. Жаль…

— Рано Казгана хоронить!

Эмир умолк, переводя дыхание.

— Рано? Откуда тебе знать? Когда ты учился, было рано: Казган и султана, и хана, всех в землю отправил! Врагов не щадил. Сколько поселений выжгло его племя! А годы берут своё. Он уже безвылазно в шатре сидел, только женщин и принимал. Что за шайтан посоветовал на охоту ехать? — вождь покачал головой. — Нет, дальше нам без него действовать надо.

— Мы поможем Хусейну, — ответил Тимур, совладав с горечью. — Предложим ему крепость Шадман для удержания Бадахшана. И людей моего друга, эмира Хызры. Это первое.

— А второе? — с усмешкой поинтересовался дядя.

— Уничтожим Бугай-Сальдура и всех, кто причастен к покушению.

— А признай, ты много об этом думал.

— О чём?

— О Хорасане. Огромная часть улуса и без хозяина. Мы ведь оба понимаем, у Хусейна недостаточно средств, чтобы сохранить наследие.

— Я не предатель, — отозвался эмир помертвевшим тоном. — Наши отношения с Хусейном никого не касаются. А судьба Хорасана дело общее.

— Конечно, — кивнул Барлас. — Но аккуратнее, Тимур, не обмани самого себя.

Глава 6

Стрела, летящая со скоростью ветра, вонзилась всаднику прямо в грудь и выбила из седла. На некоторое время тот полностью отрешился от реальности. Не сразу обрушилась боль. Небо горело огнём, ослепляло. Казган через силу вырвал из себя древко. И медленно начал подниматься: воина вели инстинкты. Пальцы обвили рукоять сабли. Враг неумолимо приближался, каждый его шаг отдавал в ушах грохотом. Лошадь ускакала. Казган понял, что остался с убийцей один на один.

— Ты? — прорычал он, когда увидел, наконец, стрелка. — Аллах покарает тебя, предатель!

— Я буду молиться за вашу душу, повелитель, — прозвучало в ответ.

Мужчина натянул тетиву, и, пока Казган пытался до него добраться, переставляя ноги, последовал новый удар. Рёбра треснули, надломились. Органы были порваны. Кровь прилила к горлу, а затем мощным потоком хлынула изо рта. Эмир Хорасана всё ещё стоял, упрямо, из последних сил, хотя пошевелиться уже не мог.

— Ничего, я помогу, — ласково произнёс бывший соратник. Подошёл и толкнул Казгана прямо в русло реки. Всплеск — и огромное тело старика скрылось в ледяных водах. Горы приняли очередную жертву: охватившая всё вокруг тишина обещала сохранить тайну. Но Аллах не обещал. Девушка, находившаяся в нескольких днях пути от происшествия, с криком проснулась у себя в юрте.

— Дед? — простонала она жалобно. Никто ей не ответил: рабыни дремали на ковре, и в потёмках невозможно было разобрать их чернявые лица. По спокойному дыханию Ульджай поняла, что никто её голос не слышал.

Рассудок по-прежнему сковывал ужас, хотя и не так крепко, как минуту назад. Сон всё не отпускал. Это кровавое действо будто бы продолжало разворачиваться на глазах: Казган, раненый и беспомощный, падал в реку, а незнакомец не унимался — смеялся и смеялся, злобно, ликующе, словно настоящий шайтан. Соскочив с ложа и облачившись в первое, что оказалось под рукой, Ульджай призвала евнуха. Тот вперевалочку пробрался в юрту.

— Моя госпожа, доброго вам утра.

— Оно вовсе не доброе, Болта. Где сейчас повелитель?

— Эмир Казган не вернулся с охоты, — слуга замялся, решая, стоит ли озвучивать мысль. — Если позволите, я пошлю за повелителем кого-нибудь. Чтобы знать наверняка…

— Знать что? Не упал ли он с лошади? — Ульджай прикрыла опухшие веки ладонями. — Ты думаешь о том же, о чём и я. Иногда я задаюсь вопросом, не лучше ли было ему умереть в бою? Сейчас повелитель так стар… И доверчивым стал, как ребёнок. Наши враги только и ждут его смерти. Проклятые!

— Так что прикажете, госпожа?

Но девушка не успела ничего сообщить, внимание отвлекли шум и бойкие мужские переклички. Спутники Казгана прибыли домой без добычи, но главное — без предводителя. Вести о его пропаже разнеслись стремительно, на Ульджай только-только халат надели, а в соседних селениях уже принялись обсуждать скорую смену власти. Южные земли улуса гудели не слабее пчелиного роя.

— Отвези письмо брату. Хусейн должен принять меры немедленно, — после этих слов Ульджай лично проследила, чтобы гонец уехал в Бадахшан на лучшем скакуне из её собственного табуна. А после, вооружившись кинжалом и луком, собрала ближайших сторонников деда.

— Кто из вас своими глазами видел тело повелителя? Кто на Коране готов поклясться, что эмир Казган предстал перед Аллахом? — её требовательный взгляд обращался к каждому воину по очереди. Все они опускали головы, признавая, что господин вполне мог быть жив. Но кое-кто прервал молчание. Угрожающе выступил вперёд, расправив плечи.

— Стоит ли нам отчитываться перед хатун?

Ульджай стиснула челюсти, удерживая в узде чувство ослепляющей ярости, а через мгновение выхватила лук и, пока злонасмешник силился что-то сообразить, выстрелила ему в шею. Мужчина покачнулся и рухнул под ноги соплеменников. Из насквозь пробитого горла хлестал багровый ручей.

— Кто предаст повелителя, у того путь один — в преисподнюю, — ровным тоном сообщила она. — Кто поможет предателю, хорошенько перед смертью помучается. Это я обещаю.

Возражать не стали. Влиянием, которым пользовалась девушка, многие жаждали обладать: не только обитательницы гарема, великовозрастные дочери и наложницы, но и почтенные беки, соратники, воевавшие плечом к плечу с Казганом долгие десятилетия. Обидеть Ульджай Туркан-агу — всё равно что вынести себе приговор. Если не старик обезглавит, то брат, который любил её до безумия. Впрочем, и без попечителей юная госпожа прекрасно справлялась. Чему свидетельствовал осыпанный песком труп. Она училась боевым навыкам с детства, наравне с Хусейном и другими мальчишками. Казган потворствовал прихотям внучки, сперва — из чувства умиления, затем — с намерением защитить.

Поддаваться страху было последним делом. Ульджай старалась играть в равнодушие; с каменным лицом набирала людей в отряд, сыпала приказами, касающимися не только подготовки к поискам, но также и пленников — чтобы те не могли сбежать. В глубине души она выла. Выла, как брошенный на произвол судьбы волчонок, отлучённый от стаи.

— Знаешь, Болта, — сказала евнуху, когда они вместе отправились к местам, где её дед охотился. — Я наконец-то поняла, что мне нужно.

— И что же?

— Выйти замуж.

— Госпожа шутит?

— Разве такими вещами шутят? Заикнулся бы об этом вчера, высекла бы, как скотину.

Ульджай мельком глянула на сопровождающих: почти все состояли с эмиром в родстве. В своё время Казган устраивал выгодные браки, разве что со старшей дочерью ошибся. Та не поддержала его с Туглук-Тимуром перемирие, хотя оно с самого начала казалось призрачным. Вражда между двумя правителями породила череду предательств. На жизнь Казгана покушались и прежде, ещё когда Хусейн пытался вернуть Герат вместе с вероломными барласами.

— Почему же сегодня госпожа о муже помышляет? — поинтересовался Болта.

— Был бы муж, эти — глаза бы поднять боялись. Дед берёг меня, всё хотел отдать лучшему. Где же лучшие? Да если и есть, за милость могульцев готовы Коран сжечь.

— Дай Аллах, повелитель отыщется.

— А если нет, Болта? — Ульджай отвернулась, чтобы мужчины не заметили её смятения. — Что если он мёртв?

Под копытами неприятно скрипели камешки. Пустынная область с изредка проскакивающими деревьями и сухостоем недружелюбно встречала путников. Лай собак вполне мог привлечь внимание заблудившегося человека, если только горные массивы не обманут: ветер был коварным игроком. Мохаммед-Ходжа, близкий друг Хусейна, несколько раз предлагал разделиться, но остальные не соглашались, ссылаясь то на небольшое количество всадников, то на необходимую военную помощь в будущем — если на Казгана напали. В утрате доверия соплеменники не признавались из опаски поставить честь под удар. Хисрау-Баян-Кули, старший в отряде, старался придумать тему для разговора и припоминал случаи многолетней давности: как их эмир едва не погиб в схватке с султаном, затем — под Самаркандом, или от тяжелейшей раны, которую нанёс Казан-хан. Постепенно все оживились. Казган и правда был счастливчиком: не одну битву застал, узнал сладость почтенных годов в окружении многочисленного потомства.

— Аллах, сохрани, — шептала девушка, прикрыв платком половину лица.

До самого вечера они рыскали между ущельями, объехали всю долину вплоть до побережья Джайхуна, но обнаружили лишь оставленные лошадьми следы. Кто-то сказал, что надо бы вернуться, и тоже чуть не словил стрелу. Ульджай, горя негодованием, обратилась за поддержкой к Хисрау-Баяну-Кули.

— Завтра пересечём Джайхун, там посмотрим. Что нам стоит? — сказала она, проглатывая отчаяние.

Вождь придерживался схожего мнения.

— Если повелитель погиб, тело похоронить следует. Шакалам своего эмира я не отдам, — разъяснил он молодым воинам. — А повернём назад, когда опять на поиски выдвинемся?

Так и решили заночевать, разбив посреди поля шатры. Однако же на длительное времяпрепровождение вдали от дома не рассчитывали — запасы истончались. Ульджай тянуло вперёд к реке: сон отступал, стоило подумать о судьбе деда.

— Ты ничего не съела, ага, — Хисрау-Баян-Кули приметил, что девушка отказалась от вяленого мяса, которое заботливо протянул ей евнух. — Нужно беречь силы.

— У меня достаточно сил, — грубо раздалось в ответ. — Пока не найду повелителя, никому покоя не дам. И себе тоже.

— Глупо, ага, глупо.

— Разве? Когда враги убивали вашу дочь, вы в юрте сидели? Вы боролись! Вот и я бороться буду.

— Настырная! — промолвил Хисрау тем же тоном. Поначалу хотел огрызнуться по поводу трагических событий в Самарканде, но потом сделал вид, что не слышал этого. В его воспоминаниях треск костра сопровождался криками погибающих — их мужчина не забудет, даже если город, где произошла резня, поглотит песок. В его маленькую беременную госпожу могульцы воткнули лезвия десять раз. Хисрау был участником многих сражений, но с такой жестокостью, какой отличился завоеватель из Джете, не сталкивался никогда. Туглук-Тимур хану удалось изгнать хорасанских эмиров ценой, которую не каждый бы заплатил: власть требовала великих жертв. Страшную смерть принял Абдулла, бывший тогда наместником Казгана. Лишь позже, значительно позже Хисрау-Баян-Кули понял, как глупо было рассчитывать, что гарем пощадят.

Ульджай наблюдала за неожиданно притихшим родственником. Она жалела его — человека, когда-то давно потерявшего всю семью и в том числе не родившегося внука.

— И кто меня тянул за язык? — вздохнула девушка.

— Нет, ты права, ага. Наша жизнь сводится к борьбе. Предложат умолкнуть, рот зашить, спрятать голову — откажись! Люди выживают, когда стремятся выжить. А примут покорно свой рок, сгинут. Ни враги не вспомнят, ни собственные дети. Да и детей не будет, а с детьми племя исчезнет. Не бойся принимать вызовы, это единственное, что нас спасает.

— Спасибо, дядя.

На Ульджай нашло успокоение. Она забрала у евнуха мясо и чуть-чуть пожевала, совсем не чувствуя вкуса, потом, повозившись на шкуре, задремала. Ночь пролетела на удивление быстро. Несколько часов — и солнце отогнало тьму от горизонтов. Равнина нагревалась, а вскоре земля уже источала жар, от которого путникам делалось дурно. У Джайхуна дышалось легче: влага проникала в воздух, насыщенный запахами водорослей, глины и конской шкуры. Но радость при виде воды пропала, когда собаки потеряли след. Словно осиротевшие, воины кругом оглядывались и вновь заспорили, какого держаться направления — то ли идти по течению, то ли пересечь поток. У девушки душа закоченела, когда стало ясно, что ехать придётся вслепую.

Чувство долга, с каким вели поиски, под вечер сменилось обыкновенным упрямством: с пустыми руками возвращаться не хотелось, а тем более смотреть в глаза людям. О пище тоже не особо задумывались, договорившись в случае чего отлучаться на охоту.

— Брат всё равно приедет, только когда с бадахшанскими эмирами разберётся, — сказала Ульджай уставшему от дороги Хисрау-Баяну-Кули.

— А я и не рассчитываю, что завтра окажусь дома, — старик мрачно ухмыльнулся.

На четвёртый день пожаловали гости.

Тимур прислонился к стволу дерева, изучая с каменистого берега разворачивающееся событие: пожалуй, это стало его первым развлечением за весь тот срок, пока барласы мчались в Хорасан без продыху. В другой раз он бы отвернулся и, как человек чести, либо сам начал сторожить жертву, либо на худой конец отправился бы к группе незнакомых мужчин, которые о вторжении явно не подозревали. Капли красиво стекали с кожи гурии. Откинув волосы на плечо, девушка водила ладонями по шее, груди и бёдрам. В белой реке её обнажённое тело выглядело заманчивым, поэтому Тимур об своём уходе только попытался задуматься — взгляд оторвать не удалось.

— Ослепнуть мечтаешь? — прокричала она, гордо выпрямившись вместо того, чтобы прикрыться.

— Ради такого зрелища рискнуть можно.

— Вот доберусь до лука, и узнаем, как рисковать любишь!

— Сдаюсь, ага, не гневайся, — Тимур даже приподнял руки, изображая, что совершенно беззащитен перед соперницей. Та пыхтела от негодования. Не желая её больше мучить, барлас отвернулся. Девушка воспользовалась моментом, выскочила из воды и впопыхах натянула платье и халат. Только удостоверившись, что одета прилично, Ульджай подняла лук.

— На проходимца ты не похож, — сказала Тимуру, который вновь уставился на неё тёмными неистовыми глазами. — Хотя не важно, мне до тебя дела нет.

— Зря ты так, ага. Мало ли, какие у проходимцев намерения.

— Если настаиваешь, я выпущу стрелу, и мы на этом закончим!

Колчан за мгновение потерял в весе. Тимур, ставший вдруг живой мишенью, с неприкрытым восхищением любовался ручкой, натягивающей тетиву. Он также мог выхватить меч и быстрым ударом разломать чужое оружие: Аллах свидетель, множество раз ему доводилось проделывать такое с врагами. Но возмущённую девушку Тимур врагом не считал. Лицо, обрамлённое длинными мокрыми волосами, воскрешало старые воспоминания — что-то из юношества, из времён его становления как воина.

— Убьёшь своего жениха?

— Какого ещё жениха? Повелитель четыре дня отсутствует, а уже женихи полезли! Покоя от вас нет.

— Ты не думай об остальных, ага. С соперниками я разберусь.

— Вот ещё! Мне твоя помощь без надобности.

Неизвестно, сколько бы эта перепалка продолжалась, если бы к молодым не выскочили нукеры. Люди эмира Казгана тут же нащупали рукояти мечей и приготовились к нападению, тимуровские, напротив, противно ухмылялись, завидев вождя в компании женщины.

— Аллах, Аллах, разве так гостей встречают? — бросил Хасан, ловя на себе раздражённые взгляды.

— Незваных именно так и встречают, — ответил Мохаммед-Ходжа. — На твоём месте я бы хорошенько подумал, что делать дальше: оставаться или уйти.

— Стоит ли отпускать нас в сложившихся обстоятельствах? Разве ваш повелитель не пропал? — подал голос Тимур.

— Ты что-то знаешь? — Ульджай натянула тетиву сильнее. — Говори, или я убью тебя!

— Госпожа, мы прибыли с мирными намерениями, — вмешался Хасан, не выдержав: ему неприятно было смотреть, как кто-то целится в его эмира. — Перед вами Тимур, сын Мухаммада Тарагая.

— Барласы? — послышалось из уст хорасанских богадуров. Они удивлённо меж собой переглянулись, затем повернулись к Хисрау-Баяну-Кули, единственному, кто мог ситуацию, по их мнению, разрешить. Тот выступил вперёд.

— Не стреляй, ага.

Но девушка и без указаний родича уже опустила лук.

— Я не узнала вас, — сказала Ульджай, и Тимур вдруг обнаружил, что на самом деле она очень устала: устала не телом — душой. Наружная воинственность спала, её место заняло что-то, подобное безразличию, как случается с человеком, который осознал под конец всю глубину трагедии.

— Опальный эмир в наших краях… С какой целью? — спросил Хисрау.

— Я намеревался объединить наши силы с вашими, предложить союз, — рыжеволосый барлас всё ещё не сводил глаз с внучки Казгана. — И в знак добрых побуждений я отправил отряд из Шехри-Себза в Бадахшан, к вашему брату, ага. Дай Аллах, Хусейн быстро подавит восстание.

— Это, конечно, заслуживает внимания, однако мы не можем вычеркнуть предыдущие годы мятежа, — старик грубо оборвал его, злясь, что юнец даже не считает нужным смотреть в сторону вождя: безусловно, девушка была куда интереснее, однако и об уважении забывать не стоило. — Вы преклонили колено перед Туглук-Тимур ханом.

— Туглук-Тимур хана в Мавераннахре нет. Что до его наместника… Я не клялся Ильясу в верности.

— Как удобно!

— Хватит! — выпалила Ульджай. — Мои враги сейчас не среди барласов, а здесь, под крылом у повелителя. Среди нас.

— Это тяжкое обвинение, ага, — Хисрау-Баян-Кули недовольства не скрывал.

— Я не возьму слов назад. Понимаю, это унижает честь наших людей. Всем хотелось бы выйти из этой истории чистенькими, но я не оставлю покушение на жизнь повелителя безнаказанным. Клянусь Аллахом, кем бы ни был предатель, участи его не позавидуете!

— Вы примете мою помощь? — спросил Тимур, ощущая при этом, как сердце прекращает биться в груди и дыхание замирает.

— Если предложение искреннее…

— Эмир Казган был мне как отец. Я никогда не желал навредить ему. Даже в самое трудное время.

— Мы должны вам верить? — не унимался Хисрау.

— Я верю, — ответила Ульджай. Лицо её просветлело, губы тронула улыбка, пусть и слабая.

Мысли о смерти обращались в бегство каждый раз, когда взгляд наталкивался на эмира, стоявшего прямо, непоколебимо, словно глинобитная башня. Тимур был на голову выше воинов. Девушка многих повидала, — не только из числа сторонников Казгана или брата, — никто на её памяти не выделялся так ярко, как этот барлас. Тёмные брови красиво поднимались вверх, алые растрёпанные волосы добавляли задор облику, а глаза, напоминавшие по цвету мёд, вовсе обещали убить. Ульджай не знала, бояться ей этих глаз или же искать их в надежде, что она увидит собственное отражение.

— Хорошо, что такие вопросы решают не женщины.

— Должно быть, у вас есть армия для моего брата? — она на пару шагов подошла ближе к человеку, которого нарекала дядей из одной лишь признательности. — Тогда вам нужно сегодня же отправить войска в Бадахшан.

— Я не обязан…

— Вы — нет, но я обязана защищать наследство Хусейна. Именно поэтому я принимаю помощь от сына Мухаммада Тарагая. Отныне он и его люди мои гости, — Ульджай перевела взгляд на Тимура. — Добро пожаловать в Хорасан.

Заводить спор отрыто не стали. У Хисрау-Баяна-Кули действительно не было воинов, которых он мог бы предложить Хусейну, тогда как союзник из другого племени выслал целую армию: не только отряд Чагуй Барласа, но и эмира Хызры из Шадмана, что увеличило вероятность победы, а значит, и скорого приезда молодого хозяина. Предполагалось, что власть отойдёт Хусейну, единственному уцелевшему потомку из числа мужчин. Сын Казгана Абдулла превосходно справился бы с задачей, но, увы, Аллах забрал его во время нашествия джете. Если и внук погибнет — южная территория улуса останется без правителя.

— Нет, — произнёс Тимур, когда услышал об этом: изнемогающие от жары путники любили посудачить о грядущих переменах, не больно-то радужных. — Чингизиды воспользуются смертью Хусейна и приведут войска. За тем они и спровоцировали восстание: чтобы избавиться от наследника вашего повелителя. Заодно разделить вас с барласами и всеми остальными, кто живёт севернее. Бадахшан пограничная территория.

— А ты, выходит, намерен спасти нас? — фыркнул Хисрау. — Где же ты был раньше? Не этим ли чингизидам кланялся?

— Кланялся по той же причине, почему Казган сохранил жизнь внуку своего врага, Казан-хана. Суюргатмыш жив, не отрицайте! Любой ребёнок из семьи Великого хана более в праве занимать трон, нежели кто-то из нас, эмиров.

— А как же Ильяс? — вклинился в разговор Мохаммед-Ходжа.

— Вам известно, что творится в столице? — Тимур отвечал вопросом на вопрос. — Оттуда ушли даже сейиды, настолько всё плохо. Ильяс бросил вызов всему мусульманскому миру. Мне пришлось делать выбор: по-прежнему защищать кяфира — да, теперь уже кяфира! — или служить Аллаху и спасать невинных. Я выбрал второе.

— Красиво говоришь, сын Тарагая, — бросил Хисрау с отвращением. — Не знаю почему, но ты мне не нравишься.

Ульджай внимательно следила за беседой. Так запросто мужчины не шли навстречу друг другу, обе стороны нуждались в проверке — и богадуры испытывали чужаков, стараясь создать неловкую для них ситуацию. Барласы не поддавались. Ульджай не первый год на свете жила, видела, почему те стоически терпели презрительные выпады её собратьев. Из-за Тимура. Он был невозмутим. Мнение Хисрау волновало его в той же степени, как мнение мушки, требующей у паука свернуть паутину. На поиски Казгана эти отношения, однако же, не распространялись. Воины сразу согласились, что лучше ехать вдоль берега, по течению реки. Тяжесть сползла с души пылкой девушки, которую застали обнажённой: в любом другом случае она бы хранила обиду, гневалась, отдала бы приказ убить невольного зрителя, — но что-то, дремлющее внутри, вдруг этому воспротивилось. Исподтишка, словно воровка, она наблюдала за огненноволосым воином, желая вновь заполучить его взгляд.

— Ага, будьте аккуратнее, — шепнул Болта, заметив явный интерес госпожи к незнакомцу.

— Это не твоего ума дело.

— Я пекусь не только о вашем здоровье, ага, но и о вашей чести. Убейте, если хотите, но я не откажусь от своих обязанностей.

Ответом послужила снисходительная улыбка.

— Тимур не чужой человек. Мой дед-повелитель вместе с беком Тарагаем много лет назад посватали нас. Я тогда была совсем маленькой. Видишь? Великого Аллаха не обмануть. Война, раскол, сколько ужасных вещей произошло за это время… И вот мой жених здесь.

— Срок прошёл немалый, ага. Люди меняются.

— Ты слышал, что о Тимуре говорят? В Самарканде он был вторым после наместника. Имел влияние на могульского хана. Однако рискнул всем ради наших традиций, мусульманской веры. Кто бы на его месте поддержал сейидов? — Ульджай с восхищением смотрела на спину всадника, ловя полные уверенности движения рук и звучание голоса. — Дед встретил бы его, как родного.

При упоминании о Казгане настроение сразу улетучилось. Пусть барласы и развеяли сумрак в сердце Ульджай, боль и страх всё равно обещали сопровождать в дороге: она не могла представить повелителя мёртвым, а каждый раз, когда пыталась, дыхание предательски прерывалось, к горлу подступал ком, и всё внутри делалось каменным, неживым. До вечера она не общалась ни с кем из путников, даже с Хисрау-Баяном-Кули. Болта ошивался поблизости, рассказывал о глупых бесполезных вещах: девушке было безразлично, когда разбивать шатры, а когда питаться остатками мяса. Возле костра Хасан опять поспорил с Мохаммедом-Ходжой, а остальные ржали, как кони.

— Хорошо, что мы не одни, — сказала Ульджай евнуху, полагая, что это Болта топчется у неё за спиной.

— А я рад, что освободился из-под власти Туглук-Тимур хана, — донёсся приятный, звучный голос. — Вы позволите, ага?

Девушка подвинулась, ещё больше уходя в тень. Рыжий барлас занял место на огромном валуне: когда-то он упал с горы, да так и продолжал лежать, не расколотый. Ветер стих, низину окутала предвещавшая ночь прохлада. Тимур плотнее завернулся в меховой плащ.

— Когда я в последний раз видел Казгана, над нами было то же небо, что и сейчас. Земля вобрала всё золото солнца, и такая темень настала… Но потом появились звёзды. Бессчётное количество. Мы даже огня не разводили. Тогда Казган поведал мне тайну.

— Тайну? — спросила Ульджай и ненароком подобралась ближе. — Какую же?

— Он мечтал о Туране. О возрождении государства, которое было в этих краях за сотни лет до того, как их завоевал Чингиз-хан. Древнее государство сильных и могучих воинов, существовавшее ещё до возникновения Мавераннахра, моей родины. «Всё, всё вплоть до Средиземного моря, всё это — Туран», — слова вашего деда. Он даже ярлыки нам с Хусейном выдал, можете поверить? На владение Тураном.

— Думаете, он жив? — тихо пробормотала девушка.

— Он всегда будет жить в наших сердцах, ага. Казган оставил после себя целое поколение мечтателей. Взгляните хотя бы на моего Хасана. Я ничего от него не требовал, лишь спросил, пойдёт ли за мной… и вместе со мной против Ильяса. Хотя не в Ильясе дело, воины это понимают.

А упомянутый Хасан уже успел выпить с Мохаммедом-Ходжой. Под радостные возгласы мужчины помирились. Ульджай не сдержала улыбки: две прелестные ямочки украсили её щёки.

— Я помню ещё кое-что, — добавил Тимур, заворожённо наблюдая за внучкой эмира. — Десять лет назад вас привозили в наши края, в Кеш. Вместе с Хусейном мы бегали на стрельбища. От братьев вы не отставали… Мальчишки соревнования устраивали, так вы тоже пытались принять участие. Лук у Хусейна отняли. Он тогда страшно ругался.

— Я говорила ему: «Ты промахнёшься, дай лучше мне!»

— А потом Хусейн за вами побежал, а вы ловкая были, хоть и маленькая. Еле догнал.

— Думаете, это можно вернуть? Мир, в котором мы жили?

— Мы построим его заново, ага. Вместе или не вместе — как Аллах распорядится, но я предпочту любой войне мир. Войны не прекращались со дня моего рождения, порой кажется, мы в них потонем, захлебнёмся. Взгляните, ага: вчера наши люди друг с другом не знались, а сейчас делят трапезу. Мы не враги, никогда врагами не были, хотя и считали себя таковыми. Враги — там, в Самарканде. Они сделают всё, чтобы разделить могущественных эмиров, заставят пролить братскую кровь и этим сломят волю.

— Мой дед давно мёртв, не так ли? — прошептала Ульджай. — Я больше не увижу его.

— Я был в полном отчаянии, когда Всевышний забрал отца. При беке Тарагае в Кеше не творились междоусобицы. Мне предстояло ехать в столицу, к Туглук-Тимур хану на поклон. Я всё думал, как же это сделать, ведь Хаджи Барлас поступил, как шакал, оставив племя на произвол судьбы. Аллах, нам всем не хватало предводителя! Но мы научились жить без Мухаммада Тарагая. Вы с Хусейном тоже научитесь.

— Хаджи Барлас? Он у нас в яме.

Юная госпожа вовсе не собиралась играть с человеком, который предложил союз её брату, и обозначила ситуацию как есть.

— Что? — Тимур вскинул голову в удивлении. — Живой? Эта трусливая собака… ещё дышит?

— Повелитель решил не убивать его.

— Казган всегда был милостив к отступникам!

Мужчина подхватил камешек и с остервенением закинул куда-то в темноту.

— Не судите строго моего деда.

— Единственный, с кого я спросить хочу — дядя Хаджи.

— Когда вернёмся в кишлак, так сразу и велю вас к нему сопроводить. Вмешиваться не будем, это ваше дело.

Тимур сухо поблагодарил за понимание и, чтобы поумерить злость, пошёл к воинам: барласы появлению вождя обрадовались. Под шумные разговоры плохое быстро забылось, и спустя несколько минут он уже участвовал в спорах, глотал согревающий отвар и демонстрировал сталь, изготовленную самаркандскими мастерами. Спать легли глубокой ночью, когда исчерпаны были все интересные темы.

А следующим утром нашли Казгана.

Глава 7

Джайхун далеко унёс мертвеца. Прибитое к берегу тело разлагалось неделю. Путникам досталась изувеченная синяя плоть, узнаваемая разве что по перстням и одежде. Тимур предпочёл бы не видеть этого зрелища, потому как эмир Казган заслужил лучшей участи. Он повернулся к Баяну-Кули сообщить, чтобы девушке повелителя не показывали, но Ульджай уже подоспела к трупу. Она остановилась в нескольких шагах от деда, закрыв рот ладонью, и Тимуру пришлось наблюдать за её немыми страданиями — как сердце разрывается от желания коснуться любимого человека и ужаса от содеянного. Безусловно, это было преступление: из груди торчало гниющее древко стрелы. Невысказанные проклятия повисли в воздухе. В глубине души все понимали, что Казгана живым не обнаружат, и посланное Аллахом время дало силы стоически выдержать этот удар судьбы. Никто не роптал, не кричал. Богадуры стискивали рукояти мечей, а особо преданные кусали внутреннюю сторону щеки, чтобы заглушить отчаяние. Казгана любили, хотя в последние годы он заметно утратил здравомыслие, став мягким и доверчивым, словно дитя. А ведь когда-то сумел одолеть хана, отнял огромную территорию улуса, распространил влияние до самого Хорезма. Смерть сыновей, особенно старшего, Абдуллы, подкосила эмира: отраду он находил во внуке Хусейне, глупых дочерях, которые не сумели склонить своих мужей к миру, и любимице Ульджай Туркан. К ней Тимур постоянно обращался мыслями, на неё устремлял взор. Широкими бёдрами и крепкой костью, хорошеньким личиком, а главное, храбростью и смекалкой — вот чем брала его эта девушка, брала без боя, без слёз. Ульджай не рыдала возле старика, хотя имела полное право, — нет, она, как и мужчины, переживала утрату молча. Без истерик вынесла тяжёлые минуты похорон. Над обезображенным телом соорудили курган — высокий, достойный завоевателя, — помолились за душу, с которой Аллах наверняка уже стребовал, и, по-прежнему храня все слова при себе, засобирались в обратный путь.

Казган не зря выделял младшую внучку. Пока остальные женщины баловались в шатрах, хвастались друг перед другом нарядами и украшениями, Ульджай проводила время с братом, вовлечённая в политические разногласия, и помогая чем могла. А могла она многое. Дед всем потомкам раздал земли в пользование, и девушка, как только получила наследство, начала обеспечивать Хусейна — тому нужно было содержать армию, платить сардарам за поддержку и отсылать подарки. С тех пор как его союзников перекупил Туглук-Тимур хан, Хусейн очень боялся предательства, боялся, что в самый разгар войны дружественные силы оставят его из-за нехватки средств. Потому он высоко ценил маленькую и умную сестру, которая, не скупясь, отправляла добычу со своих территорий в его войско. Также она сообщала обо всём, что происходило в ставке Казгана, тем самым предупреждая о скрытой опасности.

Опасность змеёй ползла по Хорасану, яд её проник в сердце Ульджай задолго до прибытия в кишлак. Дни, когда можно было горевать, прошли с исчезновением повелителя, их готовы были сменить новые — дни борьбы. Девушка понимала, её брат — единственный законный преемник Казгана — не вернётся, пока не разберётся с мятежниками в Бадахшане, а за это время предатели успеют натворить многое. Осядут, пустят отравленные корни, лишат Хусейна власти на его же родине.

Снова и снова Ульджай Туркан утверждалась в одном: ей нужен брак с сильным человеком.

Вождь барласов отличался не только молодостью, что, несомненно, привлекало, но и характером. Кроме того, их сосватали — пускай давно, целую вечность назад. У Казгана сложилось благоприятное впечатление о Тимуре, который, ещё будучи мальчишкой, набирал сверстников в шуточные отряды и устраивал учебные баталии, как если бы готовился к войне. Война случилась потом: под Гератом, твердыней на окраине Хорасана, и в Хорезме. Хорезм брали вместе. Эмир Абдулла плохо себя проявил, набег на туркменские территории иссушил ресурсы; Тимур поправил положение, придя на помощь. Злые языки утверждали, будто барлас знал заранее о неудаче, поэтому так вовремя прибыл с войском, — но кого интересовали подобные вопросы, когда в руки сыпались дары с покорённых земель? Казган неоднократно упоминал, что натиск врагов гораздо легче сдержать благодаря союзу с Тимуром и всячески подталкивал Хусейна к переговорам; тот упирался, полагаясь на собственные мотивы. Ульджай в прозорливость деда верила. Как верила и в то, что её брату не одолеть врагов без поддержки более или менее влиятельных представителей племён. Многие намеревались занять место Казгана… Кроме Тимура, одержимого куда более значимыми вещами, нежели часть улуса. «Всё, всё вплоть до Средиземного моря, всё это — Туран». Слова снова и снова всплывали в памяти, пока Ульджай следовала за воинами в кишлак; долгая дорога позволяла хорошенько обдумать, как поступить дальше.

Вернувшихся простой люд встречал воплями и завываниями. Отчаянный рёв доносился с базаров, дворов и даже потаённых уголков улиц. Вопрошали одно: как быть без повелителя? Отчаянные головы бросались под лошадей, но их быстро отваживали кнутом. «Ноют, будто отца похоронили», — шептались между собой барласы, настороженно наблюдая за толпами землепашцев и ремесленников. Местные отвечали гостям той же суровостью: недоумение, зачем Хисрау-Баян-Кули привёл иноземцев, да ещё в столь непростое время, легко читалось на лицах. Жители боялись перемен — слишком привыкли к многолетнему правлению Казгана, повидавшему, как им казалось, далёких пращуров.

Баян-Кули с коня слезть не успел, а уже возложил ответственность на свои плечи: впрочем, приказам его не противились, всё-таки он был тестем почившего Абдуллы, родичем, пусть не кровным. Ульджай вождь держал поблизости и обращался с девушкой, словно с дочерью, Хусейну также обещал безоговорочную верность. К тому же, возраст его был неподходящим для резких телодвижений: это молодые шли на измены, желая выделиться и накормить гордыню, — старикам мечталось о покое. По крайней мере, Хисрау именно это повторял при сардарах, успокаивая их и усмиряя страх. Ведь никто не мог знать, что в действительности случилось на охоте, одно только слышали: предатель прятался среди них в кишлаке.

Ситуацию обострил внезапный побег Хаджи Барласа из ямы.

Стражники, стоя на коленях перед разгневанными военачальниками, не в силах были вымолвить что-либо внятное: пленник будто бы испарился в воздухе.

— Лживые шакалы!

Грозный крик Баяна-Кули доходил до врат ада. В стремлении преподать урок вождь казнил всех дозорных. Но сколько бы палач ни пускал кровь, положение не улучшалось. Череда смертей, слежка за подозреваемыми и взаимное недоверие сделали своё дело: близлежащие селения замерли в тишине. Люди старались обходить друг друга стороной, воины опасались вечерних посиделок — вдруг у напарника нечиста совесть, а судить потом будут всё окружение?

— У врагов наших пока получается посеять хаос, — сказал Тимур накануне очередной беспокойной ночи. — Что же, мы и дальше можем терзаться и гадать, к кому Хаджи Барлас подался за помощью, а можем взять себя в руки и составить план. Выбор невелик, как видите.

— Если бездействовать, наследник Казгана приедет не на любимую родину, а в пустошь, — поддержал Хасан, и остальные сидящие в шатре согласно закивали.

— Я открываю охоту на предателя, — меж тем продолжал Тимур, чувствуя в глубине души прилив удовольствия от созерцания союзников, собравшихся под его началом. — Но в любой охоте есть правила. Если их не соблюдать, леопард убьёт человека, а нам нужно леопарда изловить. Сами знаете, какой у него окрас — глаз не разглядит.

— А ещё леопарды недоверчивые, — вымолвил Кайхосров в бороду.

— Верно. Бугай-Сальдур заплатил мятежникам, но навряд ли он намерен поделиться с кем-то из них властью. Что будет, если неверные против нанимателя взбунтуются? Ведь такое возможно? Сколько раз псы задирали хозяев, когда те приучали их к крови.

— Бадахшанские эмиры не станут участвовать в двух войнах сразу, им вполне достаточно Хусейна и наших людей.

Кайхосров переглянулся с Хасаном, как бы желая спросить, обсуждал ли он с Тимуром эту тему раньше. Времени прошло слишком мало после бегства из Самарканда: не было у них средств, чтобы открыто противостоять ставленнику Ильяса-Ходжи, правителю Балха Ильчи-Бугай-Сальдуру. Да и потом, разве Чагуй Барлас не управился бы вместе с эмиром Хызрой и молодым, упрямым наследником Казгана?

— По мне, разумнее дождаться Хусейна, — добавил Кайхосров напоследок.

— Конечно, мы останемся его ждать, — мягким тоном отозвался Тимур, а затем бросил на богадура алчный жаждущий взгляд, от которого тот непроизвольно сжался. — Заодно оторвём у противника лапы. Он и понять ничего не успеет.

— Вы сказали, в охоте есть правила, — заинтригованный, Хасан подался вперёд. — Какое условие у этой игры?

— Молчание. Поскольку мы не знаем, кто Казгана убил и отпустил дядю Хаджи, то и вовлекать здешних нет смысла. Правда, нам нужен доносчик, всего один человек для дела. Хорошо бы найти того, кто не заинтересован помогать предателю.

— Ульджай Туркан-ага, — выдал Кайхосров. — Простите, но она уж точно не причастна к смерти своего деда. Да и потом, женщины быстро распространяют новости. Я подумал…

— Ты правильно подумал, — Тимур улыбнулся. — Действительно, мы можем доверять только ей.

При упоминании о невесте барлас заметно преобразился. Исчезло прежнее голодное выражение, а надменность, с какой он говорил о противниках, сменили ребяческое озорство и предвкушение встречи. Поселившиеся в сердце томление и нежность не были свойственны его натуре: обыкновенно девушки доставляли лишь плотские радости, либо тяготили глупостью, что заставляло думать о них как о не особо нужных вещах, которых можно бессовестно оставить позади. Тимур сам себе удивлялся, но бороться с чувствами не хотел. Как не хотел открывать братьям по оружию, что уже принял ряд решений о судьбах Хорасана и Балха, и Ульджай в этом плане представлялась важной фигурой, равной по значимости эмиру Хусейну. Острый взгляд молодого вождя вновь и вновь падал на распростёртую у ног карту, проносясь по границам юга, а затем поднимаясь к области западнее Самарканда. Добавить Хорезм с севера — и кольцо замкнётся. Тогда бы Ильясу пришлось бежать в одну сторону — Моголистан.

— Очень скоро Бугай-Сальдур узнает, что мятежники сговорились против него и намерены овладеть Балхом сразу после войны в Бадахшане, — тишину в шатре нарушил вкрадчивый голос Тимура. — Случилось так, что Хусейн обзавёлся друзьями, и его противники запросили мир — это и будет гласить послание. Исход предсказать не составит труда. Я прекрасно помню, как Бугай-Сальдур проявил себя во время нашествия Туглук-Тимур хана. Он испугается, как испугался в тот раз…

— А предатель из Хорасана? — спросил Хасан.

— На него укажет послание.

Болта прибыл к госпоже на редкость возбуждённым. Запыхавшись, пал оземь и попросил с глазу на глаз обсудить новости, опасаясь в глубине души пропустить хоть слово и уж тем более запутаться. Ведь даже он, раб, понимал, насколько тяжелы могут быть последствия у одной-единственной ошибки, особенно когда дело касалось политики. Девушка отозвала прислужниц, велев в юрту никого не пускать, и сосредоточила внимание на пожилом евнухе.

— Ага, я к вам с донесением от барласов. Их вождь, эмир Тимур, нуждается в вашей услуге. Он, хвала Аллаху, придумал, как вывести предателя на чистую воду, но без вас это невозможно будет сделать.

— Любопытно, что же придумал мой жених, — Ульджай расплылась в улыбке.

— Ага, никто из старейшин не принимал пока решения о браке, — напомнил Болта.

— Если Тимур принесёт мне голову убийцы, для этого союза не возникнет ни единого препятствия. Теперь Хусейн мой опекун, а дорогой брат сделает так, как я скажу.

Болта огорчённо покачал головой: милая вздорная девчушка, которую он носил на руках, выросла. Строгие выговоры больше на неё не действовали.

— Итак, — сказала Ульджай. — Какие у Тимура намерения?

— Господин просит, чтобы вы каждому эмиру и каждому беку племени передали особенное послание. Хисрау-Баян-Кули, например, должен узнать, что барласы заключили перемирие с мятежниками и вместе готовы идти на Балх, мать городов. Зятья повелителя услышат, что мятежники объединились с вашим братом и под его командованием также направляются в Балх. Сотникам станет известно, что барласы во главе с Тимуром и нашими эмирами едут отвоёвывать город, но без участия мятежников. От кого бы птица не принесла весточку, суть её не изменится: Бугай-Сальдур непременно захочет разбить вражеские войска до того, как они доберутся до его территорий… А мы таким образом выясним, кто предатель.

— Аллах, это очень умно, — Ульджай закусила губу. — Но чьи же войска на самом деле отправятся под стены Балха?

— Никаких войск не будет, ага. Кроме мятежников, которые разбегутся, как только прознают, что Бугай-Сальдур движется в их сторону. Балх останется без защиты.

— Значит, Тимур хочет взять Балх, — она поднялась с подушек, ведомая неизъяснимыми чувствами сродни восхищению, жажде и удовольствию, сильными, словно удары ветра. — Почему бы и нет? Это могучий город, богатейший в Хорасане. Если мы заполучим крепость, Ильяс-Ходжа потеряет половину своего влияния.

— Вы согласны помочь барласам, ага? Что передать их эмиру? — Болта заворожённо наблюдал за перемещениями девушки, её плавной походкой, переменами на лице. Ульджай была поглощена новой увлекательной игрой. Игрой, которую завели мужчины и в которой она непременно должна одержать победу — потому что иначе никто и никогда больше не обратится к госпоже за участием. Среди прочих трудностей юной аге приходилось сражаться в гареме: тётки совсем распустились, не стеснялись открыто обсуждать, как подталкивали своих мужей к противостоянию с Хисрау-Баяном-Кули. Власть совсем одурманила их и без того слабый рассудок. На Ульджай они поглядывали с презрением: ведь этот, на их взгляд, ребёнок, не вкусивший и крупицы женского горя, метил на самое высокое положение. Вначале — обласканный стариком, затем — братом-наследником.

— Сообщи, что я сделаю всё правильно, — ответила ага. — И если Тимуру потребуется помощь, он смело может ко мне обратиться.

Болта вздохнул, тихонько посетовал на горячий нрав молодых и удалился.

А спустя какое-то время перед шатром девушки мяукал детёныш каракала.

Тимур купил его на базаре совершенно случайно: увидев круглую смешную мордочку и длинные уши, вспомнил об Ульджай, которая после гибели деда осталась совсем одна. Мужчина поймал себя на мысли, что хочет её развеселить, вызвать улыбку и цветение на прелестном смуглом лице. Хасан и другие богадуры взаимно переглянулись. Они давно уже поняли, какое чувство не давало покоя их вождю, однако обсуждать любовные связи не решались даже между собой. Ведь Тимур заключил никях с дочерью Чагуй Барласа, и к тому же пока было не известно, одобрили бы новый брак эмиры Хорасана, которые, судя по ситуации, сами желали овладеть Ульджай.

Каракал громко кричал у порога, и так получилось, что госпожа прежде служанок вышла проведать, что творится возле её юрты.

— Кто ты, малыш? Как ты здесь оказался? — девушка подняла котёнка на руки, и её ласковый взгляд упал на Тимура, который стоял в отдалении и держал под уздцы лошадь.

Облетевший подворье обоюдный смех предрешил их судьбы.

Он, первый сын бека Тарагая, дал слово себе и Аллаху сделать всё, чтобы добиться никяха с Ульджай Туркан, в ответ она умоляла Всевышнего не отнимать у неё этого сильного молодого покровителя. Любовь к брату, желание помочь Хусейну занять место деда удивительным образом совокуплялись с кипящими чувствами к рыжеволосому, статному, хотя и хромавшему на одну ногу мужчине. Ульджай не отказывала себе в удовольствии думать о карих глазах Тимура, резких изгибах бровей и губах, которых бы она целовала каждую ночь, утро, вечер… Огонь, так неосторожно зажёгшийся, трудно было скрыть, находясь в гареме. Однажды, зайдя в общий шатёр, где тётушки и жёны покойного наслаждались песнопениями и игрой на музыкальных инструментах, Ульджай услышала о себе нелицеприятные вещи.

— Жаль, матушка твоя преставилась, — заявила почтенная Юлдуз-хатун. — Она бы объяснила, как некрасиво смотреть в сторону иноземца.

Сказанное было величайшей ошибкой — последней в её жизни.

Неторопливо Ульджай приблизилась к этой женщине. Та поднялась с дивана, очевидно, не собираясь быть ниже девчонки, расправила плечи и откинула на спину платок, выставив на обозрение сверкающее ожерелье.

— Юлдуз-хатун, — проворковала юная ага. — Помнится, дедушка собирался развестись с тобой, но Аллах распорядился по-своему и оставил тебя с нами. Мы все ценили твою мудрость и стойкость. Вдобавок слышали заверения в любви. Когда повелитель объявил, что разводится, какие слова ты кричала? Что умрёшь без него, что не протянешь до следующего рассвета… Говорила, без эмира Казгана твоя жизнь не имеет смысла. А ведь это правда, Юлдуз-хатун.

Ульджай улыбнулась.

— Твоя жизнь действительно больше не имеет смысла. На что ты надеешься? Скоро вернётся мой брат. Он не захочет видеть тебя в гареме. И потом, разве, как верная жена, ты не должна последовать за повелителем?

В миг краски схлынули с лица хатун, свечение в чёрных глазах померкло. Девушка подобралась на шаг ближе и шепнула ей на ухо:

— Мне прекрасно известно, в ту ночь ты опоила повелителя. Вовсе не любовью привязала его к себе. Но твоё время закончилось: я скажу Хусейну, и он выбросит тебя на улицу. Либо сохрани достоинство и прими яд. Мы похороним тебя со всеми почестями.

Тётки видели, как помрачнела Юлдуз-хатун, но не решились вклиниться в разговор.

Ульджай молча покинула их общество. Предаваться веселью после её ухода никому более не хотелось — назревали перемены.

Глава 8

Под подошвами сапог хлюпала слякоть, мерзкая, чёрная — следствие проливных дождей, которые неделю не могли закончиться, всё продолжая тревожить сыростью и диким холодом. Почему-то на жиже сосредоточил внимание Тимур: может, потому что остальное производило куда худшее впечатление, а может, барлас не до конца понимал происходящее. Хисрау-Баяна-Кули привели в кишлак связанным, перемотанным цепями с верху до низу, словно бешеное животное. Из-за кожи его, красной и набухшей от ударов, лица не различить было даже острому глазу. Подпаленная борода и низкие брови придавали сравнению с шайтаном. «Предатель, попался-таки», — шептал народ. Дети прятались за отцовскими штанинами, мальчуганы старшего возраста набрали гнилых овощей и, когда пленный ступил на главную дорогу, с размахом стали кидать ему в голову, да так метко, что попадали в цель. Позднее, многими месяцами спустя лица ребятишек размылись в памяти Тимура, но кого он хорошенько запомнил — это Мохаммеда-Ходжу, который гордо выдвинулся навстречу. «Признаёшься ли в преступлении? — пророкотал мощным голосом. — Перед Аллахом и людьми ответ держишь. Нет здесь твоих покровителей». Баян-Кули поднял глаза, и от пробравшего ужаса у Тимура даже кольнуло в ноге. Этот человек улыбался.

— Какой стыд, — промолвила Ульджай.

Вся его прислуга утопала в рыданиях: нукеров, гонцов, евнухов велели казнить не просто как собственность опального эмира, но как пособников убийства. А что касалось личного имущества, так оно по праву отходило владыкам Хорасана. Те, конечно, обиды сразу припомнили, поклевали злодея напоследок.

Ловушка захлопнулась, Ильчи-Бугай-Сальдур получил сведения о ситуации в Бадахшане и сговоре барласов с мятежниками: якобы они, не совладав с войсками Хусейна, согласились принять дары от Тимура и тем самым преждевременно покончили с изнуряющей кровопролитной войной. Ничего светлого такое положение дел не сулило, могульский хан не прощал пораженчества, а к прочему, Бугай-Сальдур прекрасно знал, с кем столкнулся — он видел Тимура ещё при Казгане. Потому не проверил, соответствуют ли слухи истинным обстоятельствам, и без промедления объявил о подготовке к походу.

Но не ответные действия волновали хищника, который спланировал столь изощрённое представление. В глубине души Тимур предполагал, что Казгана прикончил кто-то из родственников, но чтобы Хисрау… Даже зятья, которые всю жизнь завидовали старику, от изумления не находили слов.

— Будешь молчать и дальше? — прорычал Мохаммед-Ходжа. — Я прикажу людям пытать тебя. Лучше облегчи душу сейчас!

— Хорошо, я скажу, — Баян-Кули фыркнул в бороду, словно находил происходящее забавным. — Вам любопытно, почему я сделал это. Так вот, знайте: Мавланзаде передаёт привет. Сербедары уже заняли Самарканд, а скоро подчинят улус. Пока вы враждуете за земли и золото, они, как тени, прячутся за вашими спинами. Попробуйте поймать!

— Что за вздор! — прокричали из толпы. Воины обменивались странными взглядами, вопрошая друг у друга, не пригрезилось ли им, не послышалось ли? Верно они поняли, что старик заключил сделку с нечестивцами худшего сорта?

А Тимур между тем вспоминал свой последний разговор с могульским ханом.

— Слава Аллаху, повелитель и Абдулла не стали свидетелями этого позора, — с горечью произнесла Ульджай. — Мы относились к вам, как к члену семьи. Я нарекала вас дядей!

— Моя семья умерла там, в Самарканде, — выдал Хисрау, ничуть не смутившись пылких речей девушки. — Тогда-то я и поклялся, на крови поклялся, что остаток жизни посвящу уничтожению ханской Орды.

— И чем смерть моего деда могла помочь?!

— Казган был не лучше чагатаидов. И потом, область крепко держал, с властью никак не хотел прощаться.

На мгновение Тимуру почудилось, что Ульджай вот-вот упадёт в обморок. Она прикрыла глаза, глубоко вобрала воздух в явной попытке очистить душу от мрачного впечатления, но затем, совладав с чувствами, повернулась к Мохаммеду-Ходже.

— Известно ли вам, как в Орде наказывают за предательство?

— По закону, ага, родственников и близких казнят без кровопролития, — учтиво сообщил в ответ.

— Мы ценим традиции. Я повелеваю закатать Хисрау-Баяна-Кули в кошму. Переломите хребет и расчлените суставы, а то, что останется, положите в гроб.

Пленник вздрогнул, посмотрел на девушку так, будто впервые её увидел.

— Он не вознесётся к предкам, а станет кормом для червей, — голос Ульджай сочился ненавистью. — Такова плата за обманутое доверие.

— Ты не смеешь принимать решения! — старый эмир задёргался, почти что выворачивая кисти рук.

— У наследницы эмира Казгана есть право на кровную месть, — Тимур отошёл от барласов и занял место рядом с госпожой. — К тому же, не преступнику судьбой распоряжаться.

Поддерживать виновного отказывались. Жажда мести ослепила сардаров, все требовали скорейшего правосудия. «Отрубите мне говову!» — Баян-Кули сорвался на крик, но страдальческая мольба не вызвала отклика даже у ярых друзей. Рука Ульджай метнулась к груди, где висело украшение, ещё недавно принадлежавшее Юлдуз-хатун. Мужчины, может, и не догадались бы, что значил этот жест, зато поняли обитательницы гарема. На суд ага явилась в накидке, пошитой из шкур белых волчиц, волосы покрывал платок с серебряными нитями, а на лицо девушка нанесла краску, как если бы собиралась на праздник. С сильной не по годам госпожой никто спорить не смел, воины окружили её плотным кольцом, будто с самим Хусейном дело имели.

— В клетку его, — распорядился Мохаммед-Ходжа. — А как приготовления закончим, сразу казним.

«А вы заметили, как он переменился после вынесения приговора? — позднее спросил Хасан у барласов; те заулыбались, кивая. — Вся бравада слетела. Помирать страшно, особенно когда столько грехов на душе висит!»

— В покое умирают те, кому стыдиться нечего, — в разговор вклинился один из хорасанских беков, приобщаясь к собранию другого племени. — Таких счастливчиков Аллах всегда вознаграждает.

— У меня до сих пор в голове не укладывается, — пробормотал Кайхосров и вознёс взгляд к громко трещавшему на ветру пламени. — Неужели Баян-Кули не сознавал последствий? Сербедары, серьёзно? Это же поклонники шейха Халифе. Они бьются за равенство всех людей в мире.

— А на самом деле просто завидуют богатым. Кстати, кто такой Мавланзаде?

— Нам бы тоже хотелось знать, — ответил Хасан. — По слухам, это нынешний вождь сербедаров, их духовный наставник. Но никто не видел его, кроме, конечно, нечестивцев, которые верят безумным проповедям.

— Государство Хулагу ушло в прошлое, как бы Орда за ней не последовала, — произнёс Мохаммед-Ходжа, устраиваясь у костра возле Кайхосрова. Тот вздрогнул от его неожиданного появления за спиной и чуть было не схватился за саблю.

— Ты, словно дух, возник из дыма и воздуха! — пошутили воины.

— Если вы думаете, что наши проблемы исчезли со смертью предателя, то заблуждаетесь, — невозмутимо продолжал сардар. — Нам удалось вычислить, кто убил повелителя, но теперь нужно сделать кое-что очень важное. Иначе все труды насмарку.

— О чём ты говоришь? — бек подобрался ближе. Остальным тоже стало интересно, что за предложение тот выдвинет.

Человек, которому при рождении дали имя Пророка, редко проводил время в праздности. Обыкновенно его видели в походах: прежде с Казганом, но иногда с Хусейном. Так уж получилось, что ранней весной Мохаммед-Ходжа задержался в ставке повелителя, а не на поле брани рядом с его внуком. Мужчина в любой миг поменялся бы местами с богадуром из отряда Хусейна, только бы не сидеть в окрестностях Бамияна и не смотреть с надеждой на горизонт. При первом же знакомстве соплеменники Тимура отметили твёрдость в глазах этого воина и извечно строгое выражение лица. Если Мохаммед-Ходжа излагал речи, то всегда с уверенностью — потому что говорил правду, если же решения старейшин ему не нравились, он предпочитал помалкивать. В данном случае предполагаемый исход событий эмира привлёк, для протеста не нашлось повода, кроме, пожалуй, единственного обстоятельства — что предугадал всё Тимур, бывший на службе у хана Джете. Но иного выбора Аллах не предоставил: Мохаммед-Ходжа утешился мыслью, что по возвращении Хусейн разберётся с хитрым рыжеволосым вождём.

— Я говорю о Балхе. Город сейчас без защиты. Бугай-Сальдур с войском направляется в Бадахшан, лучшего момента для осады не найти. Возьмём Балх — и самаркандская знать потеряет половину своих богатств и влияния.

— Через Балх пролегает Великий торговый путь, — подметил Кайхосров с широкой улыбкой. — Именно оттуда товары переправляют к морю, и это я не говорю о том, что урожаем Балх обеспечивает едва ли не весь Хорасан и даже Хорезм.

— Бугай-Сальдур не успеет развернуть армию. Главное, всё сделать внезапно, — Мохаммед-Ходжа долго глядел на соплеменников и барласов, выискивая в их глазах намёки на возражение, но, как оказалось, все присутствующие были согласны с планом атаки.

— Почему ты раскрываешь перед чужаками намерения? — воскликнул один из ставленников Хусейна. — Мы и без Тимура управимся.

— Это Тимур первым предложил взять город, — тот наградил недовольного бека острым взглядом. — Однако ты мыслишь правильно, мы пойдём без Тимура.

— А где он сейчас?

— Молится. Нам бы тоже не помешало попросить у Аллаха помощи.

В клетке пахло потом и испражнениями десятков людей, что побывали в ней; та же участь постигла Хисрау-Баяна-Кули. Смотреть на него, закованного тяжёлой цепью, грязного и избитого вовсе не приносило удовольствия Ульджай: в конце концов, раньше девушка с почтением относилась к нему, любила и уважала. Госпоже хотелось в последний раз взглянуть на тестя эмира Абдуллы, на человека, который сам вызвался заменить ей погибшего родича.

— Нас учили, что умирать страшно. Вбивали эту истину с тех самых пор, как мы начали осознавать себя. Когда осматривались по сторонам и спрашивали: «Аллах, почему именно сюда Ты меня отправил? Дай другое вместилище, о, Всевышний, только не бросай в этом аду!» А ведь правда, кто вынудил нас бороться за еду и воду? Словно мы не больше, чем животные… Затем ли, чтобы предстали на Суде? Так что же удерживает человека от падения, раз он простое смертное существо? Может, вера во спасение? В великую судьбу? В то, что за поступки наши Аллах милостиво вознаградит? Сколько лет этой Земле, а ни один мудрец не нашёл пути в обход веры. Шаг переступи — и ничего нет, ничего, кроме пустоты… Это ли не ад — прослыть предателем? Быть проклятым во веки веков? Вы свою честь променяли, дядюшка. Стоило ли оно того?

Баян-Кули закряхтел, пытаясь посмеяться над девичьим простодушием.

— А за что ты готова расплатиться невинностью? Скажи, ага, я ведь вижу, ты приняла решение.

— Невинность? — Ульджай нахмурилась, будто впервые услышала это слово. — Не невинность будет платой, дядюшка. А моё сердце. Я собираюсь стать женой завоевателя.

— Любовь превратила тебя в дуру, маленькая госпожа. Разве не брата клялась защищать?

— У Хусейна и Тимура теперь общая судьба. А вас же… Вас позабудут, как страшный сон, который, хвала Аллаху, закончился.

— Увы, страшные сны не забываются.

Она прикусила губу и покачала головой.

— Вы никогда не раскаетесь, да? Я надеялась, что вы попросите прощения.

— За месть не просят прощения. Ты ещё мала, чтобы понять это.

— В таком случае вам придётся столкнуться с последствиями. Я не отменю приговор.

Ей удалось разглядеть промелькнувший в глазах старика ужас. Баян-Кули явно рассчитывал на быструю смерть, когда связывался с проповедниками — не на сломанные суставы и кости. Через силу Ульджай сдерживала слёзы, оставляя опекуна в клетке. Ей казалось, что это ветер, который нёс из пустыни песок, хлестал по щекам и обмораживал сердечную боль. Она делала глубокие вдохи, желая усмирить, упокоить чувства к тому, кто предал и убил Казгана. Когда дорогу к шатру преградила внушительная фигура Тимура, Ульджай больше не плакала.

Ей как никогда хотелось жить. По-другому. По-новому.

— Ага, — мужчина отдал лёгкий поклон, — надеюсь, я обращаюсь к вам в подходящее время?

— Я говорила, вы всегда можете на меня рассчитывать, — ответила она, не скрывая улыбки.

— Скоро я отправлюсь к вашему брату. Как и предполагалось, Балх сейчас без защиты. Мохаммед-Ходжа возглавит нападение. Мы же с Хусейном объединим войска.

— Мне рассказывали, как вы спасли повелителя. Примчались сюда из другого города, в одиночку. Вы зашли в шатёр, как раз когда предатели собирались обнажить мечи. Увидев вас, они растерялись и не стали ничего предпринимать. Я была маленькой и едва ли помню об этом… Но я знаю, что повелитель ценил вас, как сына. Мы многим вам обязаны.

— Я делаю что должен, — сухо произнёс Тимур. — Я так же обязан вашему деду. Да будет Аллах им доволен.

— Аминь.

Барлас многое бы добавил к сказанному, но его смущало присутствие рабынь за спиной девушки. Ульджай заметила, что он поглядывал в их сторону.

— Иногда человек совершает гораздо больше того, что должен, — она надеялась, что Тимур правильно истолкует смысл этой фразы. И по его лицу догадалась, что да, он всё понял.

— Я из таких людей, не сомневайтесь, ага. Однако…, — мужчина намеренно удержал дальнейшие слова, заставив Ульджай волноваться.

— Однако? — повторила она.

— Если бы заранее стало известно, понравится ли кому мой поступок, согласится ли кто с решением — я бы не стал медлить.

С любопытством и нежностью Тимур наблюдал за неуловимыми переменами в девушке: то, как глаза её, которые блестели ярче, чем свисающие нити горного хрусталя, переполнила надежда, как ползли вверх уголки губ, и как пальцы сжимали и комкали ткань наряда.

— Разве можно медлить, когда всё и так устроено волей Всевышнего? — в голосе Ульджай отчётливо звучала радость. — Одно меня беспокоит: судьба вашей жены, которая осталась в Кеше.

— Она осталась в Кеше.

Глава 9

«Почему так хочется прыгнуть вниз? Знаю, я испытываю судьбу, но разве она не испытывала меня всё это время? Пора изменить порядок, взять бразды правления в свои руки, иначе злосчастные ветра утянут, унесут меня», — Хусейн задумчиво глядел в пропасть, стоя на отвесной скале. Страха у мужчины не было, хотя бьющиеся оземь камешки предупреждали об опасности. Напротив, военачальник томился от жара, бурлящая кровь требовала, чтобы он выплеснул все силы, отдался стихии и иссушил душу до конца — истребив, например, племя мятежников. «Проклятье, почему я должен идти на поводу у советников?! — мысленно вопрошал эмир, сжав кулаки. — Зачем сохранил жизнь негодяям? Завтра они снова взбунтуются. Пока Самарканд под сапогом могульского хана, мы всегда будем ждать удара».

Безоблачное небо отказывалось внимать упрёкам. Хусейн пристально осматривал бадахшанские владения — пустынный край в оранжевых и золотистых тонах — но не ощущал себя его собственником. Если бы кто привёз вести от деда, передал очередной приказ — любой, о наступлении, отбытии, — Хусейн бросился бы за дело. Потому что это нетрудно. Нетрудно следовать слову повелителя и выполнять долг. Давать задачи, излагать условия игры — совсем другое. Он остался один на один с ответственностью, с необходимостью принимать решения, которые непременно должны были обернуться благом для его племени. Однако почему-то решения эти противоречили внутренним устремлениям. Хусейн ощущал беспомощность. Нечто подобное с ним случалось давно, ещё в юности, когда гонец доложил о гибели отца, эмира Мусли. Потом ужасная участь постигла дядю Абдуллу, и Хусейн снова не мог ни на что повлиять. И вот — смерть забрала Казгана.

Люди, находившиеся в лагере, лишний раз старались не отвлекать вождя, только отпускали взгляды в сторону одинокой фигуры, застывшей у края скалы: красное одеяние и блестевшие на солнце доспехи постоянно приковывали к нему внимание. Хусейн умел себя преподносить, хотя до конца не понимал силу своего обаяния. Мужчина обладал привлекательной внешностью, был очень молод — чуть более за двадцать. Благородное происхождение вовсе его ставило на ступень выше воинов, снискавших славу богадура.

— Господин, мы заметили войско эмира Тимура, — подкравшийся сзади советник низко склонил голову, как бы извиняясь за то, что нарушил ход чужих рассуждений.

Хусейн обернулся к нукеру. На место рассеянности пришла настороженность.

— Вели принести лук.

Следующие полчаса, предшествовавшие прибытию гостей, он увлечённо стрелял по мишеням, избавляясь в первую очередь от волнения, которое охватило и сделало каменным всё его тело.

Властитель Хорасана уже давно не видел Тимура. Собирал только слухи и разные истории про то, как друг детства завоёвывал для хана селения и города, убирал врагов с пути: а что в итоге? Изгнан. Объявлен предателем. «Нет, никого бы Тимур не предал. Он даже деда моего спас без всякой причины, — сказал Хусейн самому себе, натягивая тетиву и целясь в подвешенный труп, который вскоре должен был послужить кормом для птиц. — Хотя это и наивно, но я всё ещё верю ему. Неужели становлюсь чувствительным? Из-за чего, интересно?» Вдруг подлетела ворона, села на вбитый кол и пронзительно каркнула. Мужчине хотелось подстрелить её, но в последний момент он остановился. Опустил оружие. «Ты просто по нему соскучился», — коварно поддел шайтан. Эта мысль, хотя и показалась неожиданной, но всё же отражала правду. Хусейн сдался.

Барласы въехали в лагерь организованным строем. За годы разлуки Тимур не сильно изменился внешне, разве что маленькая клиновидная бородка отличала от юнца, каким вождь запомнил его, да ранение. Из числа собратьев он по-прежнему выделялся ростом — выше на целую голову, — и редким цветом волос. С лошадью управлялся проворно, слаженно, седло покинул так аккуратно, что никто бы и не заметил больную ногу, если бы не знал о ней наверняка. «Хромота боевой дух не ослабила, — подумал Хусейн, втайне смакуя каждое мгновение, пока Тимур двигался к нему навстречу. — В противном случае воины давно бы присягнули другому человеку из клана».

Их разделяло несколько шагов. Все вокруг замерли в ожидании.

Кто первым преодолел расстояние? Свидетели не взялись бы утверждать. Мужчины сделали это вместе и, к всеобщему недоумению, крепко обнялись, словно были родными братьями.

— Ты очень вовремя вернулся в мою жизнь, — шепнул Хусейн на ухо.

— Я мог и раньше.

— Нет, не мог. Аллах ведь не зря нас испытывает? По крайней мере, в это хочется верить.

— Верь. Верь, не бойся. Меня Всевышний спасал, не меч. Правда, сейчас нужно на меч положиться. Враги не успокоятся, пока не истребят твой род, Тбиат.

Руки Хусейна сомкнулись на широких плечах Тимура.

— Но мы их уничтожим, — успокаивающе произнёс барлас. — Ты не пойдёшь по этому пути один.

Пожалуй, тогда-то эмиры поняли, как им друг друга не хватало. Никто из мужчин не заикнулся о произошедшем в Герате, обманутых надеждах, обещаниях и размолвках — преступно было бы нарушить очарование встречи. «Дед наверняка радуется, глядя на нас», — тень улыбки скользнула по губам Хусейна.

В шатре их дожидались угощения. Слуги закончили накрывать на стол, как только эмиры, разоружившись у порога, вошли. Блюд приготовили мало — Тимур сразу определил, что в Бадахшане ситуация складывалась куда хуже, чем он представлял. Невразумительная мясная вырезка, борсок из животного жира, бульон да кумыс — ничем более здешние места не хвастали. За войной последовал голод.

— Мне жаль, — сообщил Хусейн, когда обнаружил, как его гость смотрит на собранные богатства.

— Мы знавали и другие трудности.

— Верно. После сражения в Самарканде жрать вообще стало нечего.

— Ты снова вспоминаешь те дни…

— Тогда пали многие из моего клана. Скажи мне раньше, что Хорасан я унаследую — плюнул бы в лицо. В обход дяди и братьев? Никогда о таком не мечтал.

— Но можно отомстить за них.

— Почему ты решил помочь? — наследник Казгана не выдержал. — Тебя столько лет не было с нами! Ты служил человеку, который убил моих родственников. Поклялся ему в верности. А потом и его бездарному сыну Ильясу.

— Я занимался тем же, чем и ты — защищал своё племя. Я думал о барласах, Хусейн. О будущем Мавераннахра. Туглук-Тимур хан дал клятву, что не тронет никого в Шехри-Себзе, мне оставалось лишь выполнять поручения. По крайней мере, именно в это хан и должен был верить: что я его приручённый пёс, его орудие. В действительности же все завоёванные территории принадлежат моим соратникам, а не людям хана. Последнюю крепость, Каркару, я отдал Джаку, другу детства.

— И что же пошло не так? Почему на тебя устроили облаву? — с усмешкой спросил Хусейн.

— Разве тебе не рассказывали ту легендарную историю?

— О том, как ты пожертвовал местом в Совете ради мусульманских проповедников? Это похоже на тебя, но всё же… Всё же трудно принять за правду. Ты для подобных дел чересчур высокомерен.

— Не когда это касается религии, — строго отрезал Тимур. — Похоже, ты меня совсем не знаешь, Тбиат.

— О, нет. Обмануть противника тебе ничего не стоит. А будь иначе — предпочёл бы и дальше оставаться псом хана. О чём ты думал, когда освобождал сейидов? Уж не о загубленной душе точно, — Хусейн пытливо выискивал в карих глазах ответы, которых бы выдали негодование и задетая гордость. — Знаешь, почему я не любил играть с тобой в шахматы? Ты просчитываешь все варианты. Все без исключения. Каждое принятое тобой решение — это всегда часть большого плана.

— И какая же роль отведена мусульманам?

Тимур не гневался, не спорил и, как ни странно, не собирался защищаться. На смуглом обветренном лице возникло знакомое Хусейну выражение недоумения, вопрошавшее, почему он так легко был разоблачён.

— Ты ещё хранишь его, верно? — Тбиат опустил взгляд ниже, на грудь собеседника. — Ярлык, выданный моим дедом.

— Храню, — барлас печально улыбнулся. — У тебя он тоже есть.

— Значит, мы оба сумасшедшие. Возродить Туран… Раньше это казалось соблазнительной идеей.

— Исламская община поддержит нас. Правители улуса не черпали силы у шейхов, поэтому проигрывали в главной войне — за свой народ. Хан утратил влияние на мусульман, большинство из них, скорее всего, примкнут к сербедарам. Ильяс-Ходжа в ловушке: он не может покинуть Самарканд, а если сделает это, трон захватят нечестивцы, — Тимур отметил, что Хусейн внимательно его слушает. — Под столицей целая сеть лабиринтов, сотни лазеек. Я побывал однажды в их укрытии: место более чем надёжное.

Жестом молодой черноволосый эмир предложил гостю сесть.

— Сербедары. Не говори, что мы должны заключить с ними союз. Они убили Казгана.

— Боюсь, это не было сведением счётов. Ничего личного, Хусейн. Они хотели обезглавить Хорасан и только, — поймав злобный взгляд друга, Тимур поправил. — Сербедары будут противиться любой власти, кроме собственной. Как только возьмём Самарканд, они объявят и нас врагами.

— Собираешься их использовать?

— Пока здесь Ильяс-Ходжа. Как только сын хана покинет Мавераннахр или умрёт — тогда и разделаемся с нечестивцами.

Мужчины разлили кумыс и попробовали несколько кусочков мяса, прежде чем продолжить разговор. Языки обжёг кисловатый вкус молока, сухая конина с прожилками с трудом проталкивалась сквозь горло. Пищей не брезговали — своё требовал желудок. Обоим одинаково подумалось в тот момент, что в ловушке они заперты вместе с Ильясом. Но враг, по крайней мере, с голодом не боролся.

— Мавланзаде, — молчание прервал Хусейн. — Почему дядюшка вдруг упомянул его имя? Сербедары обычно прячутся в тени.

— Я не вижу ничего странного. Слава — большое искушение для любого выдающегося человека, а он, нисколько не сомневаюсь, личность именно такая. Чтобы путать умы людей разных сословий, вести их к добровольной гибели… Он весьма талантлив.

— Прикрывает делишки именем Всевышнего. Ильяс недаром решил город очистить. Испугался. Если даже мой родственник честь продал Мавланзаде, разве теперь можно доверять чьим-то клятвам?

— Останься верен себе, — ответил Тимур с полуулыбкой. — Такой совет однажды дала мне сестра. Главное, сказала, не изменять своим принципам.

— У нас мудрые сёстры, — Хусейн посветлел лицом. — Как там моя Ульджай? Слышал, она очень помогла тебе.

— Госпожа выдержала испытания самым достойным образом. Отомстила за повелителя.

— Жаль, меня рядом не было, — эмир попытался скрыть горечь за глотком кумыса. — Ульджай моё сокровище, я обещал деду беречь её.

— А она бережёт тебя.

— Это верно. У Ульджай сердце воина. Горящее, словно тысяча факелов, — Хусейн покачал головой. — Ей давно пора замуж, но кому я отдам такую девушку? Кругом одни предатели.

— Отдай её мне.

На мгновение померещилось, что сидевший напротив мужчина и не мужчина вовсе, а опасный зверь — неистовый, алчный. Тбиат смутился: в душе запели слабые, неуверенные отголоски беспокойства. Он удостоил гостя долгим пристальным взглядом, который после обрёл понимание, куда вдруг подевался старый добрый Тимур, сосредоточенный и расчётливый. Барлас весь подобрался, точно готовился к бою.

— Аллах, да ты влюблён!

Шатёр содрогнулся от заливистого хрипловатого смеха.

— Хочешь мою Ульджай?!

— Это будет выгодный брак. Мы скрепим наш союз родственной связью, станем настоящими братьями. Кроме того, госпожа мне дорога не меньше, чем тебе, — Тимур прибег ко всей возможной силе самообладания, чтобы вернуть прежний невозмутимый вид. — Я заплачу за неё, как за дочь хана.

— Не сомневаюсь. Ты каждую мелочь продумал, прежде чем приехать сюда.

— Нет смысла отпираться. Хусейн, ты единственный, кто способен вытащить на свет самые потаённые уголки души. Если бы я заявил, что желаю только лишь возобновить договор между Казганом и моим отцом Тарагаем — я бы солгал. Солгал бы, если бы начал утверждать, что волнуюсь за судьбу Хорасана и поэтому вознамерился жениться. Нет, я желаю твою сестру, желаю её саму.

— Я тебе верю.

Тбиат за столом не задержался. Обуреваемый множеством разных чувств, поднялся со своего места и прошёлся по шатру, вдоль развешенных цветастых ковров.

— Дед сосватал вас с Ульджай, а он-то всегда знал, как всё устроить.

— Ты примешь моё предложение?

— Может быть. Есть одно затруднение, — скрепив за спиной руки, Хусейн встал перед другом, с интересом выжидая, когда у того закончится терпение. — Видишь ли, пару дней назад я получил вести, что Хаджи Барлас сговорился с правителем Ходжента и отобрал у тебя Кеш.

— Что? — Тимур резво вскочил на ноги.

— Куда я отправлю сестру? В степь? — эмир фыркнул, откровенно забавляясь. — Не только у меня дядя предатель.

— Времени не терял… Из плена сразу на коня и на трон!

— Не переживай, Чагуй Барлас уже собрал воинов для битвы. Без тебя не хотел выдвигаться.

— Хусейн, я не знал!

— Давай для начала с врагами разделаемся, потом будем свадьбы играть. К тому же я и сам отправляюсь на войну. Мохаммед-Ходжа не справится в одиночку, Бугай-Сальдур развернул войска на Балх, — Тбиат припал губами к пиале с кумысом, потом выдохнул. — Это была хорошая идея: отвлечь бадахшанских стервятников. Но за риски тоже платить приходится дорого.

— Ударишь сзади, пока он у Балха будет? — спросил Тимур, хотя и так знал, что Хусейн планирует именно это.

— Если что-то не так пойдёт…, — тот отвёл взгляд в сторону.

— Я из Кеша сразу к тебе.

— А потом свадьба.

Уговор скрепили крепким рукопожатием.

Глава 10

Младшие сыны не наследовали силу отцов. Хаджи опоздал с рождением, и этого оказалось достаточно, чтобы его отбросили в сторону. Когда племя выбирало нового главу, о нём как о возможном претенденте старейшины не думали: все присягнули Мухаммаду Тарагаю. Решение не подлежало спорам, Мухаммад был человеком чести — а честь стала такой редкостью, что ради неё одной легко прощали недостатки, коих, по мнению Хаджи, разве что Всевышний сосчитал бы. Тарагай предпочитал дипломатию войне, приглашал эмиров со всех, даже самых отдалённых, краёв улуса и необычайным образом мирил заклятых врагов — только бы избежать сражения. Он сумел увести клан от разногласий между Казганом и Казан-ханом, хотя обе стороны всеми способами пытались вовлечь барласов в конфликт. Но что касалось внутренних порядков — с этим бек не справлялся, а любое вмешательство расценивал как намерение лишить власти его семью. Вернее, единственного сына, над которым Тарагай трясся, как над жемчужиной. Тимур, желанный ребёнок и наследник, рано расправил крылья; мальчишке прочили великое будущее и поэтому окружили учителями — лучшими воинами Кеша, а также выбрали духовного наставника-мусульманина для воспитания характера. Годы были беспощадны к Хаджи, которому оставалось разве что наблюдать и надеяться: в отсутствие Тарагая судьбу племени решал ещё один дальний родич, Чагуй Барлас. Хитрый старик от своего не отрекался, держал оборону. Тимур же… На первый взгляд он напоминал отца — такой же сговорчивый и рассудительный, — но, как впоследствии выяснилось, в нём жили противоречия. Хаджи сравнил бы племянника с разбойниками, вроде тех, что нападают на караваны, если бы не знал о других его качествах. Порой и вовсе на ум приходила мысль, что подобным человеком в своё время был Чингиз-хан — волевым, жестоким, жаждущим. В Тимуре он видел задор, который мог развернуть течение реки и заставить звёзды угаснуть. Поэтому боялся…

Боялся мести.

— Ты же понимаешь, что это твоя последняя возможность? — голос Джалаира сочился отвратительной снисходительностью; Хаджи чувствовал, что правитель Ходжента над ним просто смеётся. — Лучше бы ты умер там, у Казгана.

— Зачем тогда помогаешь? — прорычал Барлас.

— Благодарность Ильяса во сто крат покроет затраченные на тебя ресурсы. Он давно мечтает разделаться с Тимуром.

— Если я убью своего племянника, — Хаджи задержал дыхание. — Ильяс обещает мир моему племени? Война прекратится?

— У наместника хана достаточно врагов и без вас. Покоритесь, и будете спокойно спать по ночам.

Мужчина не похвастал бы, что ночи давались ему легко. Минувшие недели после высвобождения из плена Хаджи провёл под факелами, стараясь находиться при свете. Темнота, коварная, вечно шепчущая о страданиях и смерти, клубилась в уголках юрты, дожидаясь, когда же он отлучится за кувшином и наступит на неё, забыв об осторожности. Земля утопала в сумерках, река, в которой кочевники совершали омовение, смердела водорослями. Хаджи тошнило от запахов вездесущих растений, лошадей, наёмников, которых он одолжил у эмира Ходжента. Барлас пытался найти успокоение на скалах, подальше от прелой низины, но там его внезапно настиг ливневый дождь. «Аллах отвернулся от меня», — осознание этого добивало повреждённого в уме человека, толкало прямиком в ад. Хаджи настолько измучился, что уже не отличал одно от другого: пребывание в плену, отречение семьи, страх перед выросшим Тимуром изничтожили благородство — если оно когда-то и существовало, то больше не давало о себе знать.

«Разрозненность ослабляет наш клан, единство усиливает. Разрывать кровные связи — грех. Помните, дядя, Пророк, мир ему и благословение Аллаха, терпеливо сносил оскорбления своих родственников, оказывал им гостеприимство и делал добро, хотя они и доставляли ему неприятности. Разве я не был почтителен к вам, разве оскорблял когда-либо? Я вмешался, когда ваш тесть задумал от вас избавиться — это было много лет назад, но разве вы живы не благодаря мне? Верните Шехри-Себз законному владельцу и не противьтесь. Сражаться против семьи большой грех».

Письмо было разорвано. Мужчина не обнаружил в себе тёплых чувств к Тимуру, который слишком поздно напомнил, что они семья. Хаджи принял Тарагая, без конца подчинялся воле старейшин, но с недавних пор, оглядываясь назад, начинал думать, что зря так легко позволил другим управлять своей жизнью. Согласиться на мир с племянником означало бы капитулировать, признать его господином Зелёного города, Шехри-Себза… А Хаджи больше не желал склонять голову. Он бы охотно предпочёл смерть, нежели вновь стал бесправным.

Тем более что с Тимуром они шли разными дорогами.

Когда могульский хан вторгся в земли Мавераннахра, беки настаивали на военном союзе с Тбиатами, — Хусейн как раз собирал войска, чтобы отбить Самарканд. Объединившись с людьми Казгана, барласы могли бы не только оказать сопротивление, но и распространить влияние на столицу, выдвинуть в Совет своих представителей. Это было разумно, учитывая, что захватчиков в Чагатайском улусе ненавидели почти все кланы, кроме разве что Джалаиров и Сальдуров. Если бы Хаджи хоть немного догадывался, чем обернётся поездка его делегации в Хорасан, никогда бы не покинул Кеш.

Лишь позже, значительно позже он понял, почему Казган взял его в плен, а барласам солгал о смерти.

Ради Тимура. Ради мальчика, которого эмир любил как собственного сына. Чтобы тот возглавил племя. Не просто занял место покойного Тарагая, а стал единоличным главой целого клана.

Старик Казган вынашивал долгоиграющий план, рассчитанный на десятилетия. Убив последнего законного правителя-чагатаида, он вознамерился построить государство в государстве. Хаджи был уверен, что только годы не позволяли алчному эмиру воплотить замысел. Потому Казган и приблизил к себе талантливых молодых богадуров. В Тимуре он видел наследника, преемника своих безумных идей.

— А были ли мы семьёй? — впервые Барлас задался этим вопросом, наблюдая, как клочки бумаги чернеют в огне. — Нас не связывает ничего, кроме крови. Совсем ничего…

— Люди не примут нового вождя, пока есть вы, — Хасан заставил Тимура поднять глаза: в них читалось замешательство. Кайхосров утвердительно качнул головой, и другие десятники также выразили согласие. Хотя шатёр делали из плотной ткани и войлока, внутри всё равно ощущался холод. Но к погоде это не имело отношения: порой, когда человеку становилось известно о предательстве близких, о кошмаре, творящемся где-то рядом, солнце уже не могло согреть. Тимур хотел бы сказать, что к несчастьям Хаджи не причастен, что всё это время думал, будто дядя мёртв, однако слова замирали на языке с каждым новым порывом: стоявший позади Иблис твердил совершенно иное.

Смерть дяди была на руку, поэтому Казган избежал неудобных вопросов.

Тимур не предпринял ни единого шага, чтобы выяснить правду.

И вот настал черёд расплачиваться за бездействие.

Хусейн Тбиат рассмеялся бы и сказал, что он просто воспользовался ситуацией. Взял то, на что претендовал, пока эмир Хаджи отсутствовал.

— Аллах испытывает меня, — прошептал Тимур. То были мысли вслух, не предназначавшиеся для собратьев, однако они восприняли их как ответ.