Бесплатный фрагмент - Тактика «Галактика»

КВЕСТ
(ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ)

Недавно снился сон, будто покойная мама позвала меня в театр. «Там будет такой замечательный спектакль, — говорила она, — сюжет, полный счастья и умиротворения, прекрасные красочные декорации, божественная музыка!» Меня это удивило, потому что моя мама никогда не была заядлой театралкой. Хотя, помнится, она рассказывала, что в школе сама ставила спектакли в драмкружке и сама же играла в них главные роли. В общем, я согласилась пойти с ней. Мы договорились встретиться возле театра за полчаса до спектакля. Но я, как водится, замешкалась, собираясь. «Ботинки надо в ремонт сдать, — думала я, хлюпая по грязи, смешанной с оттаявшим снегом (стояла какая-то очень тёплая зима), — ну, где же этот театр?» Внезапно передо мной возникло большое белое здание с колоннами. Мамы возле него не было, и я вошла вовнутрь. «Проходите, раздевайтесь. В нашем Доме Культуры как раз сейчас начнётся представление», — радостно поманила меня приятная девушка, принимающая верхнюю одежду в гардеробе. Я осмотрелась и поняла, что это не то место, куда я должна была прийти, но у меня уже взяли из рук пальто и вручили билет. На билете было написано «Квест». В фойе никого не было — видимо, представление должно было вот-вот начаться, и все зрители уже находились в зале. «Ну, идите же! Смелее!» — сказала, смеясь, девушка-работник гардероба. «А как же мама? — подумала я, но уже было понятно, что мама сегодня пойдёт в театр одна. А я здесь и сейчас опять выбрала квест — нашу сложную, но очень интересную жизнь.

ЧУДО

«Снимите украшения и смените свою одежду вот на это», — молодой рыжеволосый доктор смущённо протягивал мне какую-то линялую тряпочку, при ближайшем рассмотрении оказавшуюся застиранной из белого до серого цвета ночнушкой, на которой угадывались мелкие голубые цветочки, похожие на выцветшие глаза столетней бабушки. Я покорно выполнила указание доктора. Дело происходило в приёмном отделении родильного дома, куда я приехала заранее по совету врача из поликлиники. «Вы ведь не хотите внезапно начать рожать дома, в панике вызывать скорую и наспех собираться? — спросила она, мягко взяв меня за руку и проникновенно глядя в глаза, — А если, к тому же, дома в этот момент не будет никого из ваших близких?» Ирина Семёновна умела убеждать. Врач от Бога, она и сейчас, спустя двадцать четыре года после описываемых событий, работает в нашей поликлинике. Правда, уже терапевтом. «Устала, — говорит, — от вас, беременные вы мои». Но хитрые пациентки записываются к ней на приём как к терапевту, а потом потихоньку сводят разговор на сугубо женские вопросы. Каюсь, я тоже пару раз так делала. Увлекшись любимой темой, Ирина Семёновна даёт полную развёрнутую консультацию.

«Отдайте всё это вашему мужу», — продолжая краснеть и смущаться, дал мне следующее указание молодой доктор. Я вышла в предбанник, где, как норовистый конь в стойле, топтался мой законный супруг, Олег, и сунула ему в руки ворох одежды, крестик на цепочке, обручальное кольцо и фенечку голубого цвета. Машинально взяв всё это, муж чуть не расплакался. Вид у меня был, я думаю, довольно жалкий и растерянный. «Я буду навещать тебя каждый день, слышишь?» — только и выдавил из себя мой муж. По подсчётам Ирины Семёновны рожать мне предстояло лишь через неделю. Чтобы не продлевать тягостное прощание, я обняла мужа и вернулась в приёмный покой.

Я не знала, что муж имел в виду под словом «навещать», ведь посещения были строго запрещены. Только потом я поняла, что это означает маячить под окнами роддома и выкрикивать имя любимой. И, если повезёт, то дождаться, когда она помашет в окошко платочком. Сейчас это кажется романтичным, но тогда так не казалось. Мне — так вовсе. Ибо палата, в которую меня поместили, располагалась на десятом этаже, окна были плотно закупорены (стояла морозная зима), а здание родильного дома было само по себе огромным.

«Здравствуйте, проходите, — дружелюбно поприветствовала меня соседка по палате (палата была двухместная), — давайте знакомиться, меня зовут Наташа, а Вас?» «Лика». На самом деле меня зовут Елена, но в семье всяк звал меня по-своему. Мама — Ленуся, папа — то Лилия, то Лика, а муж — Ляля. Имя Лика казалось мне тогда, наверное, наиболее загадочным и привлекательным. «В первый раз?» — Наташа кивнула на мой живот. «Да». «А я уже по второму кругу. Знаешь, никогда бы не решилась (ничего, что я перешла на ты?) — я молча кивнула, — так вот, я и говорю, — оживилась Наташа, — я бы никогда и ни за что не захотела пройти все эти муки повторно, но тут у меня, понимаешь, такая любовь случилась, что…» — Наташа завела взгляд вверх и покачала головой из стороны в сторону, видимо, так пытаясь описать глубину своих чувств. Далее я узнала, что с первым мужем Наташа развелась, от него есть сын двенадцати лет, а теперь вот её положили на «сохранение» со вторым ребёнком, потому что хоть срок и всего семь месяцев, но как-то всё не очень хорошо. «Пораньше выйти на свет Божий норовит, — рассмеялась Наташа, — такой прыткий».

Мы проболтали так до вечера, пока за окном вдруг не раздалось надрывное — «Ляля! Ляля!» «Ой, — говорю, — муж мой кричит». И поторопилась подойти к окну. Там, внизу, метался мой благоверный, в поисках меня оглядывая все окна здания. Я отчаянно замахала руками маленькой, словно игрушечной, фигурке, потому что с десятого этажа муж смотрелся как актёр на сцене Большого театра, когда вы сидите на последнем ряду балкона. Однако, Олег заметил мои трепыхания и радостно запрыгал. Он что-то ещё мне кричал изо всех сил, но я ничего не расслышала и, в конце концов, он ушёл, укатив свою тележку с газетами. После того, как я забеременела, мужу пришлось бросить учёбу и устроиться на работу. Он нашёл вакансию разносчика газет. И надо же было так удачно сложиться ситуации, что его участок располагался как раз в окрестностях родильного дома. «А мой завтра придёт», — вздохнула Наташа, когда я отмахалась руками — крыльями в сторону фигурки под окном и вернулась в свою кровать. «Обязательно придёт, а как же», — зевнула я. День был долгим и говорливым, поэтому я, пожелав соседке доброй ночи, моментально уснула.

Я проснулась от сдавленных стонов и плача. Не сразу разобравшись что к чему, я потянулась рукой к ночнику, нащупала выключатель и зажгла свет. За окном зияла дыра ночи. А на своей постели корчилась от боли моя соседка. «Миленький мой, ну потерпи, — прорезалось между стонами, — ещё рано! Не надо сейчас рождаться, прошу тебя!» Она то ли бредила, то ли находилась в реальности, но из последних сил. Я окончательно стряхнула с себя сон и побежала (насколько это возможно сделать с огромным животом) в коридор — звать на помощь. В коридоре на сестринском посту сладко посапывала медсестра, уронив голову на руки. Не с первой попытки сумев растрясти её, я сбивчиво обрисовала ситуацию. «А из врачей нет никого, — вяло пробормотала медсестра, — один дежурный где-то там…» — она махнула рукой куда-то вдаль. «У нас сегодня, вроде, нет плановых родов», — качнулся в мою сторону доктор, которого медсестра через какое-то время, всё же, нашла. Стало ясно, что он уже начал отмечать Новый год, хотя до праздника оставалось ещё несколько дней. Заплыв в палату и осознав серьёзность ситуации, врач собрал все силы и назначил капельницу. Наташе стало лучше, и все разбрелись. Но через пару часов всё повторилось. Поставили ещё капельницу. Набегавшись вдоволь, я спросила врача — «А что-то ещё можно сделать?» Тот уже окончательно пришёл в себя и не покидал ординаторскую, в которую я уже приходила без посредничества медсестры, как к себе домой. «Понимаете, — ответил врач, — не выхаживают у нас в роддоме семимесячных. Нет такой практики. Ни условий нет, ни оборудования». И отвернулся к окну, за которым уже брезжил рассвет. «А зачем же тогда Наташу привезли сюда?» — спросила я удивлённо. «Не знаю, — вздохнул мытарь-врач, — может, мест в других роддомах не было…» «А сейчас?» — вдруг осенило меня. «Что — сейчас?» — не понял мой собеседник. «Сейчас-то, может быть, уже есть? Какой тут ближайший, где выхаживают?» Через десять минут я уже помогала Наташе собирать вещи — её перевозили в другой роддом.

Измученная беготнёй и нервотрёпкой, я попыталась поспать. Но… тут у меня… начались схватки.

Предродовая палата находилась на несколько этажей ниже. Там я пролежала несколько часов в компании очень юной роженицы, которая громко кричала, но ей не делали обезболивания. Говорили — «Организм молодой, сам справится. И вообще — нагуляют незнамо от кого, а потом орут тут». «Как хорошо, что я замужем», — мелькнуло в моей голове, которая от криков этой девочки окончательно опухла, и я могла лишь тихо стонать. Перед глазами всё расплывалось и было как в тумане. «У неё давление под двести, надо сделать укол», — услышала я тут и поняла, что речь идёт обо мне. «Ляля! Ляля!» — раздался тут горестный призыв за окном. «Это ещё кто там надрывается?» — спросили из тумана. «Это муж мой. Волнуется за меня. Вы скажите ему, чтобы шёл домой», — еле ворочая языком, прошептала я. «Слышь, милай, — крикнула, открыв окно, бабушка-санитарка, которая, как я видела до того, как всё окончательно ушло в туман, периодически подходила и обтирала лоб влажным полотенцем моей соседке, — ты не волнуйся, иди домой, поспи. Рожает твоя, рожает!» «Сейчас мы сделаем Вам укол, — выплыли, между тем, из тумана очки, а вслед за ними — лицо молодой привлекательной женщины, — Вы можете после него испытать странные ощущения. Не волнуйтесь — это потом пройдёт». После укола мне стало легче. Внезапно мне показалось, что я улыбаюсь, да ещё так широко, что я стала собирать улыбку руками. Но мне это никак не удавалось. Помню, что я ужасно сердилась. Дальнейшие воспоминания отрывочны. Меня увезли в родовую, там на меня кричали, чтобы я не спала, давали какие-то указания, я их пыталась выполнять… Вдруг, как по волшебству, передо мной в чьих-то руках повис ребёнок. Тощенький головастик. Он висел явно в некотором недоумении и молчал, а когда его легонько шлёпнули рукой по попке, разразился недовольным воплем. «Ну, и кто это у нас родился — мальчик или девочка?» — спросила сухопарая акушерка в очках, наконец-то, спокойным голосом. «Известно кто — мальчик», — прошептала я. «Фу, какая Вы скучная, — рассмеялась акушерка, — раньше не было УЗИ, так никто заранее не знал пол ребёнка, сюрприз был. А сейчас…» Я не стала ей рассказывать, что УЗИ тут ни при чём, и мой сын снился мне примерно за год до зачатия. А до того я всегда думала, что у меня будет дочка.

Потом воспоминания снова рваные — я была в двухкомнатной палате, где во второй комнате находилась очень взрослая женщина с новорождённой дочкой. Временами в палату врывались какие-то практиканты и требовали рассказать, что я чувствую после родов, санитарки ругали, что я никак не приду в себя, и я задабривала их вишнёвыми компотами и шоколадками, заботливо присылаемыми моими родными… Всё это за долгие годы постепенно стирается в памяти — и хорошее, и плохое. Потому что всё это не имеет значения по сравнению с тем подарком, который вручила мне судьба.

Когда я вернулась домой вместе с сыном, встал вопрос — как его назвать. Мы с мужем, абсолютно не сговариваясь, решили, что имя будет Афанасий. Обычно, знаете, все долго спорят, ругаются. Вот меня папа хотел назвать Таней. А мама — «Да это ты в честь своей первой любви! Да я не согласна!» А папа — «Ну тогда назовём первым попавшимся, которое чаще встречается!» И назвали Леной. Может, поэтому я долгие годы не любила это имя. По иронии судьбы, когда я вышла замуж, то выяснилось, что в семье мужа по женской линии принято всех называть Татьянами. Так это имя меня настигло. С ним вообще многое у меня связано. Но это уже сюжет для другого рассказа. А про Афанасия… Спустя какое-то время, я вспомнила, что фамилия той моей соседки по палате в роддоме, Наташи, которой я пыталась помочь, была Афонина. Я ведь даже не знаю, чем закончилась та история, потому что в суматохе мы с Наташей не успели обменяться номерами телефонов. Но я очень надеюсь, что у неё всё хорошо.

Я вспоминаю себя в первые дни после рождения сына. Всё произошедшее казалось мне волшебством. Вот я держу на руках маленькое существо, которое плоть от плоти моей. У него крохотные ручки и ножки с ещё более крохотными пальчиками. Ему два, три, четыре дня от роду. А я причастна к его появлению на свет! Ничего более невероятного в моей жизни не было и не будет.

А совсем недавно я прочитала одну притчу. Как пришёл к Будде человек проситься к нему в ученики. Но прежде попросил показать ему настоящее чудо. И Будда показал ему рождение человека.

КАК МЫ С ТЁТЕЙ ПИСАЛИ МЕМУАРЫ

«Елена!» — услышала я из кухни голос своего сына (ему уже двадцать четыре года, и мне кажется, что мамой он меня называл в последний раз лет двадцать назад). Через минуту сын уже вбегал в мою комнату с моим телефоном в руках, издававшим призывные трели. Было прекрасное майское утро, которое, судя по всему, могло быть сейчас безнадёжно испорчено. «Алло! Лика! Привет! Как поживаешь?» Это была моя итальянская тётушка. Тётя Анжелика. Так уж получилось, что мы с ней в каком-то смысле тёзки, потому что в кругу семьи и её, и меня порой называют Лика. На этом наше сходство заканчивается. Не дав мне опомниться и сказать хотя бы «привет», тётя восторженно сообщила, что у неё есть для меня замечательный сюрприз. Из дальнейшего разговора я поняла, что тётушка моя, будучи по натуре очень деятельной и не зная, чем себя занять на склоне лет, решила написать мемуары. Виделись мы с тётей в последний раз очень давно, когда я была ещё подростком. Тётя, с того момента, откуда простираются мои воспоминания о ней, была замужем за итальянцем и жила за границей, но иногда приезжала в Москву повидать родителей и старшую сестру (мою маму). Всякий раз приезд тётушки ознаменовывался подарками, вкусным ужином из заморских яств и скандалом. Мне, правда, перепадали лишь подарки и яства, а вся нервотрёпка — моим родителям, которых вместе со мной, как уверяла тётушка, она много лет «тащила на себе». Не очень понимая, куда, зачем и с какой целью тётя нас всех тащила и не вникая в эти ненужные подробности, я уплетала бутерброды с икрой и примеряла красивые кофточки и платья. После смерти бабушки с дедушкой, тётя приезжать в Москву перестала и общение с моей мамой полностью прервала. До нас лишь изредка долетали отголоски новостей о жизни тёти Лики, состоявшие из одной ёмкой фразы — «дожёвывает Павлика». Павликом в нашей семье ласково называли дядю Паоло, мужа тёти Лики, героического сына итальянского народа, ставшего на долгие годы громоотводом, гасившим всплески тётушкиного темперамента.

«Мемуары — это прекрасно! — воскликнула я, узнав о намерении тётушки поделиться с миром воспоминаниями о событиях из её жизни, — Лично я многое хотела бы узнать о нашей семье, наших предках. Но мама была не очень разговорчива. Да я её почти и не расспрашивала, о чём сейчас жалею». «Вот именно! — горячо подхватила мои слова тётя Лика, — В юности все так беспечны по отношению к истории своей семьи. А по прошествии лет и поговорить уже не с кем будет. Жаль, мои сыновья этого не понимают. Я натолкнулась на стену непонимания с их стороны. Они не хотят слушать мои рассказы о прошлом. И я решила…» «Что?» — ещё раз переспросила я. Хотя уже понимала, что речь идёт как минимум о великой книге, которую, как подсказал мне мой внутренний голос, тётя собирается выпустить не без моего участия. Внутренний голос, увы, не ошибся. «Я напишу книгу, мемуары эмигрантки, — сообщила мне важно тётя, — а ты будешь моим редактором. Нет, даже более того — ты будешь моим полноправным соавтором, и твоё имя будет красоваться на обложке рядом с моим. Но! — я так и увидела в своём воображении, как тётушка многозначительно устремила к небу указательный палец правой руки, — Книга должна быть гениальная!»

Понимая, что тётушка возражений не потерпит, я дипломатично промолчала. Я, которая, скажем так, балуется писательством ради своего удовольствия, сама выкупая тиражи своих книг и раздаривая их друзьям и знакомым, не стала рассказывать тёте, что для раскрутки книги нужно приложить немало усилий и потратить немало средств. Ведь как сказал однажды мой мудрый сын, когда я спросила его мнение о вышивке, над которой усердно трудилась, — «Прекрасно! — и добавил, — Прекрасно, что мама чем-то занята!» Моё молчание было воспринято тётушкой как согласие. И работа над мемуарами началась.

«Ну как продвигается наша книга? — вопрошает меня через какое-то время по телефону бодрым голосом моя итальянская тётушка, — мы уже на середине пути?» «Какое там — на середине! В самом начале только», — отвечаю с удивлением. «А сколько у нас уже страниц?» «Семь», — говорю, как на духу. «А сколько страниц должно быть в книге?» «В книге, — поясняю терпеливо, — может, конечно, быть и семь, и даже одна страница, но жанр „мемуары“, как мне кажется, подразумевает несколько больший объём, страниц сто, хотя бы». «У-у-у-у, — сникает тётя, — я пишу-пишу и присылаю тебе каждый день по СТОЛЬКУ, а в итоге мы имеем всего семь страниц?» Пишет тётя по крохотному абзацу и вовсе не каждый день, раза два в неделю. «Семь страниц, — вздыхаю я, — с моими вставками. Я подумала — можно сделать книгу в виде диалога поколений. Твой взгляд изнутри событий и мой — как бы снаружи. Что мы, нынешние, думаем о том, свидетелями чего не были». «Ну что же, — подхватила идею тётя, — мне нравится ход твоих мыслей. Вот этим и займись. Можешь добавить ещё некоторые исторические справки, какие-нибудь анекдоты тех времён — и книга написана. Работай. Я в тебя верю! Но помни, что это большая ответственность! Я собираюсь написать бестселлер!» Ну да, ну да. Если не бестселлер, то зачем тогда вообще браться за перо?

«Ну а как у вас в целом обстановка в городе?» — интересуется тётушка, явно удовлетворённая результатом наших «переговоров». Надо сказать, что описываемые события пришлись на сложные для всего мира времена — повсюду гуляет не известный науке вирус, и объявлен всеобщий карантин на неопределённый срок. «Да как обстановка, — отвечаю, — всё по-прежнему, из дома выходим редко, раз в три дня — в магазин за продуктами». «А у нас уже есть небольшие послабления, — хвастает тётя, — начали открываться кафе. Итальянцы ведь любят сидеть в кафешках, пить кофе и общаться». «Ты тоже уже ходила?» — спрашиваю. «Нет, что ты! Там такие очереди!» «Что — кафе не вмещают всех желающих?» «Да нет, ты не поняла — все стоят и ждут снаружи, пока тот один, кто сидит внутри, допьёт кофе и выйдет. И тогда впустят следующего. В кафе пускают строго по одному».

Спустя ещё какое-то время снова звонит тётушка. «Ты пойми, я ведь не просто так именно тебе доверила редактировать мой бестселлер, — важным тоном сообщает она, — Ты очень хорошо пишешь. Я твои книжки все прочла от корки до корки». И тут я вспомнила, что пару лет назад отправляла тёте несколько своих книжек. Тогда особой реакции не последовало. Прочла, значит, всё-таки? «Тебе понравились мои книги?» — спрашиваю. «В том-то и дело, что нет, — отвечает тётушка, — но оторваться не могла».

Дни шли своим чередом, тётя присылала мне какие-то обрывки своих воспоминаний, раскиданные по времени (то что-то из детства, то из юности), и я, как жонглёр, пыталась перебрасывать их туда-сюда, чтобы составить из этого мало-мальски складный текст.

«Алло! Лена! Ты куда пропала? Почему не отвечаешь на мои звонки? — проявляется снова в один из дней моя заполошная тётя. Разговор обещает быть напряжённым. Ведь моим настоящим именем тётя называет меня крайне редко, — Ты что — раздумала мне помогать в работе над мемуарами?» «Нет, что ты, — успокаиваю я её, — я никуда не пропала. Я просто пропустила, видимо, какие-то из твоих звонков. Может, в ванной комнате была». «Тебе понравились мои истории? — тут же смягчившись, спрашивает немного кокетливо тётушка, — Грустные, но с юмором, всё же, да?» «Какие именно истории?» — уточняю. «Ну, про то, как я сама впервые ходила отдавать туфли в ремонт или как я узнала, кто такие евреи. А ещё про парня из Америки, которого чуть не побили во время фестиваля молодёжи, узнав, какая у него, простого рабочего, большая зарплата». «Что-то я не припомню, чтобы ты мне присылала вот именно эти истории», — говорю. Сама же абсолютно уверена, что не читала ничего такого. «Ну как же!» — снова сердится тётушка и рассказывает мне несколько случаев из своей жизни — ярких, смешных и, в то же время, грустных. «А-ха-ха-ха-ха!» — не могу я удержаться от смеха, когда тётя завершает очередную историю. «И вот я прихожу к бабушке со сжатыми от злости кулаками и с ушами, величиной с лопухи и бордового цвета, потому что мне их надрала соседка-еврейка, и цежу сквозь зубы: «Теперь-то я знаю, кто такие евреи, и почему их так все ненавидят!» А бабушка отвечает, что уши — это ерунда, и что евреи Христа распяли, хотя он сам был еврей, а вот это уже совсем никуда не годится». «Постой, — успокаиваюсь я, отсмеявшись, — но ты мне вот это, про красные уши, не писала точно, я бы запомнила». «Н-ну, это очень личное». «Так, а что такое, по-твоему, мемуары? Это ведь и есть личная история. А ты во всех эпизодах оставляешь лишь начало и финал, а подробности, в которых самый смак, опускаешь». «Ох, — вздыхает тётя, — в этом вся и проблема. Я не знаю, что делать дальше». «Как — что, — удивляюсь я, — продолжать писать». «Но там осталось такое, про что писать совсем не хочется, — сердится тётя неизвестно на кого, — ненавистный институт, в который я поступила под нажимом авторитарной матери, два несчастливых замужества, мытарства в первые годы жизни в чужой стране…» «Мне же ты рассказываешь». «Так это — тебе… В общем — ситуация тупиковая». «Да-а-а, ну тогда, — говорю, подумав, — остаётся лишь один выход — сделать книгу в двух частях. В первой части будут те самые семь страниц, которые ты решилась написать, а во второй — всё остальное, что ты мне рассказала. Под названием «Не вошедшее».

Какое-то время после этого разговора были тишина и покой — ни телефон не разрывался от тётушкиных звонков, ни писем не было по электронной почте. За это время я попыталась собрать воедино разрозненные материалы, которые у меня были, и исправить грамматические ошибки (живя много лет за границей, трудно сохранить чистоту родного языка). К тому же, я с жадностью перечитывала и осмысливала все те крупицы сведений о моих предках, которые затерялись среди пространных описаний природы, к которой тётя явно не равнодушна. Я стала потихоньку вспоминать, что мне рассказывали мама и бабушка про наших родных, и сопоставляла с тем, что пишет тётя. Постепенно вырисовывалась хоть какая-то картинка. Но возникало всё больше и больше вопросов. И чтобы не забыть их при очередном сумбурном телефонном разговоре с тётушкой, я изложила их в письменном виде и отправила. Какое-то время продолжалось молчание. Но это было всего лишь затишье перед бурей. В один из мирных, не терпящих суеты, дней тишину моей квартиры снова разорвала трель телефонного звонка.

«Ох уж эти мне русские! — без приветственной речи, сразу перейдя к сути претензий к миру, провозгласила тётушка, — Все такие гениальные, и все такие ленивые!» Сама тётя по национальности (как и моя мама) — наполовину русская — наполовину еврейка. Сегодня эти половины солидарны — они обе не в духе. А виновата во всём я, вернее — моё письмо. «У меня так хорошо шло написание моих мемуаров, — сетует Анжелика, — пока ты не сбила меня своими дурацкими вопросами — расскажи про того, расскажи про этого! А что там рассказывать? Все были талантливые и непутёвые!» (раз речь зашла про русских, то, видимо, это о родне по линии её мамы и моей бабушки — Мани). «Вот бабушка Катя, — продолжает сердиться моя тётушка, — была такая талантливая ассистентка хирурга, ей прочили карьеру врача и предлагали поступать в институт, а она… влюбилась в этого Ивана, вышла за него замуж, нарожала десяток этих дурацких детей!» Ничего, что одной из этих десяти детей была её мама? Но тётю было не остановить. «Вот чего Катя не пошла в институт? Еврей бы сразу побежал! А дядя Толя? Прекрасно пел и танцевал, его в театр оперетты приглашали артистом. А он отказался. Еврей бы сразу побежал! А дядя Толя так всю жизнь и проработал декоратором!» «Тётя Лика, — пытаюсь я урезонить тётушку, — ну, может быть, ему нравилось быть декоратором, а не артистом». «И ты туда же! — сердится ещё больше тётушка, — А тебе вообще надо показаться психиатру с твоими эмоциональными проблемами!» Эмоциональными проблемами, я так полагаю, являются мои робкие попытки возражать. Что ж, в каком-то смысле тётя права. Но что же поделать. Еврей, которого во мне на четверть, ещё на первых тревожных нотах такого разговора сразу бы побежал. Но русский, которого во мне на три четверти, остановил — «Погоди! Надо же выслушать человека!»

«Ну, ладно, — спустив пары и отдышавшись, сменила гнев на милость тётушка, — ты мне толком так и не рассказала, как, собственно, обстоят твои дела. Мужа ты нашла себе?» Этого вопроса я боялась больше всего. «Нет, не нашла, — отвечаю, — но надежды не теряю». «Ой, — вздыхает тётя так, что становится ясно — сейчас будет тронная речь, — да готова ли ты к семейной жизни-то? Это же, по твоим понятиям, небось, любовь и прочая романтическая чепуха?» «Не без этого», — соглашаюсь я. «А на самом деле — это труд. Это тяготы и лишения. Готова ли ты к ним? Сможешь ли ты беречь неусыпно семейный очаг, создавать уют и комфорт, вкусно готовить и подавать еду на красивом блюде?» «Ну, готовлю-то я…» «Но самое главное, — сообщает, не дав мне вставить ни слова и таинственно понизив голос, тётушка, — самое главное, что нужно мужчине, это СЕКС! Готова ли ты к этому?» «Наверное, ты права, — решила я как-то закруглить разговор. А без моего признания тётиной правоты этого бы явно не произошло, — секс и еда на блюде — это недостижимые для меня высоты. Так что не выйти мне замуж никогда». Распрощавшись с полностью удовлетворённой разговором тётушкой, я уж было хотела продолжить работу над её мемуарами, объём которых увеличился благодаря мне с семи страниц до десяти. Но ситуацию это изменило не сильно. Как вдруг мне на телефон пришло сообщение от давнего знакомого, который живёт по соседству, и с которым мы иногда дружески обнимаемся при встрече, а после каждый идёт по своим делам. «Лика, — прочла я, — А почему ты со мной не захотела сойтись до карантина?» Ощутив в этом послании некую антитезу, повода к которой я не давала, отвечаю — «Коль, а я и после карантина с тобой сходиться не собиралась, вроде бы». «А зачем ты как-то мне сказала, что хочешь родить второго ребёнка?» Вот те раз. Обострение у него весеннее, что ли? Или этот новый вирус, как говорят, поражает не только лёгкие, но и мозг? «Просто говорила, что мечтаю о ребёнке, — пишу, — не воспринимай это как намёк, что я хочу родить именно от тебя». «Мне уже тридцать шесть лет, — не сдаётся, между тем, Коля, — и я вполне готов к тяготам и лишениям семейной жизни». Сговорились они все сегодня, что ли, развивать тему тягот и лишений? Коля как раз из тех, кто ни про тяготы, ни про радости семейной жизни ровным счётом ничего не знает. Хотя он разок был женат, и даже дочка у него имеется. Но всё это произошло вторым планом, как бы без участия Коли. Поскольку он человек-компьютер. Таких женщины называют «разговор с затылком». Но, видимо, отголоски семейной жизни на периферийном участке мозга у Коли осели. И под тяготами и лишениями этой самой семейной жизни он, судя по всему, как раз подразумевает всё, перечисленное моей тётей Анжеликой, а именно — поедание ужина с красивой тарелочки, очаг, уют и вот эту самую тяжкую повинность — СЕКС. И мне, конечно, лестно, что Коляныч решил, что со мной эти тяготы и лишения разделить будет легче, чем с какой-то совсем чужой незнакомой женщиной. Ведь мы знакомы без малого пять лет. «Коль, — спешу успокоить бедолагу, — не переживай так. Я освобождаю тебя и от тягот, и от лишений, и от всяких повинностей. Это совершенно не обязательно. Иди и живи своей привычной жизнью. И не заморачивайся. Давай, не хворай там. Береги себя!» И прям почувствовала, как у Коли отлегло от сердца после этих моих слов. «Спасибо тебе, Лик, — пишет, — огромное на добром слове!!!» И аж три восклицательных знака поставил.

«Привет, — звонит через пару дней тётя, — ну как тебе мой стиль и слог? Почему не говоришь мне комплименты?» Стиль и слог её, действительно, изменился в лучшую сторону. Благодаря моим усилиям. Но я с удовольствием поделилась бы с тётей лаврами, если бы в этот момент не стояла в ванне раздетая, собираясь принять душ. Однако, не поговорить с тётей — означало бы смертельно её обидеть, и я уже тянусь рукой к крючку, чтобы сдёрнуть с него полотенце и намотать на себя. Ведь разговоры с тётушкой короткими не бывают. «Отчего же, — выкручиваюсь я из ситуации с похвалами, дотянувшись-таки до полотенца и тщетно пытаясь одной рукой нацепить его на себя, — всё очень мило. Описания природы так просто великолепные. Но, видишь ли, — полотенце падает, я его ловлю на лету и снова пытаюсь накрыться, — ме… мемуары — это такой специфический жанр… Было бы хорошо дополнить их подробностями из своей жизни и жизни родственников. Мы, кажется, это уже обсуждали как-то. Ну, там, добавь какие-то яркие краски быта, запомнившиеся события…», — я тщательно подбираю слова, чтобы, не дай Бог, не обидеть начинающего автора. «Ох, — вздыхает кокетливо, как она это умеет, тётушка, — говорили, да. Но это так неприятно и так болезненно. Мне так не хочется, чтобы обо мне знали все эти детали и нюансы. Я подумала — может, стоит переделать записки так, будто они от третьего лица? И назвать героиню не Анжелика, а как-то иначе? Как будто бы, это не про меня написано». «Можно, в принципе, — соглашаюсь, чтобы не вступать в бессмысленный спор по поводу того, что это, опять-таки, уже будут не мемуары, — многие авторы прибегают к такому приёму, делясь своими переживаниями от третьего лица». «Ну вот и прекрасно, займись этим! — неожиданно быстро заканчивает диалог тётя, дав таким образом мне шанс не примёрзнуть окончательно ногами к холодному дну ванны, — А мне, извини, сейчас надо бежать. Меня попросили переставить мою машинку, которую я как-то неудачно припарковала возле кафе, где сижу сейчас, попиваю кофеёк! Отсюда открывается такой прекрасный вид на город, ты даже представить себе не можешь! Пока!» Пока. Стаскиваю с себя полотенце, под которым мне открывается «прекрасный вид» на мои покрывшиеся мурашками ноги, включаю душ и с наслаждением подставляю тело под тёплую воду.

И снова тётушка не появляется какое-то время. «Может, всё же, работает над мемуарами?» — утешаюсь я мыслью. И, пока суд да дело, начинаю писать рассказ, который давно зрел во мне, но всё не получалось излить это на бумагу. Слишком личными и болезненными были события, которые я собиралась описать. «Ну вот и случай воспользоваться приёмом, о котором говорила тётя, — написать от третьего лица, глядя на себя как бы со стороны», — решила я. И через пару часов рассказ был готов. Я тут же отправила его тёте с комментарием: «Вот, прочти, это как раз пример того, как можно говорить о себе в третьем лице, не оставляя, тем не менее, у читателя сомнений в том, что речь идёт о личных переживаниях автора».

Довольно скоро я получаю ответ — «Хороший рассказ, молодец!» И ни слова о том, собирается ли тётя воспользоваться этим примером и написать в таком ключе. Долгое время была тишина. Я забеспокоилась. «Анжелика, — пишу в тревоге, — всё ли в порядке? Здорова ли ты? Горишь ли ещё желанием писать мемуары? Какие новости?» «Ой, — приходит ответ, — я тут замоталась. Ходила по гостям. Писательством пока не занималась. Но ведь у тебя есть, чем заняться. Обрабатывай те материалы, которые имеются. Как, кстати, всё продвигается?» Я не рискнула напомнить, что материалов, по-прежнему, всего на десять страниц. И всё, что могла, я с ними уже сделала. «Ты знаешь, дела идут неплохо, но есть нюанс, — сказала я, чтобы хоть как-то снова расшевелить тётю, — у тебя периодически упоминаются люди, про которых читателям ничего не известно. Татка, Нелли, Сабашников, Нина Сергеевна — кто они? Может, дашь к их образам какие-то пояснения?» «Привет! — тут же звонит тётя, которая не любит вести долгие диалоги в переписке, — Мне казалось, на этот случай существуют так называемые „сноски“ — ставишь звёздочку возле слова, а внизу страницы пишешь пояснение. Я уверена, что уж с этим ты справишься!» «Да, ты справишься, ведь ты мастер сносок и прочих литературных тонкостей», — смеётся моя подруга Аллочка, у которой я в этот момент нахожусь в гостях, и которая слышит громкий голос тёти, звучащий из телефонной трубки. «У тебя кто-то в гостях? — тут же реагирует тётя, — У вас уже отменили карантин? Можно ходить гулять и в гости?» «Нет-нет, — грожу я кулаком не на шутку развеселившейся подружке, — телевизор громко включён был. Сейчас я убавлю звук!» Недоставало ещё схлопотать мораль на целый час про то, какие меры предосторожности надо соблюдать. «Смотри, — тем не менее, наставительным тоном уже вещает тётушка, — обязательно надевай маску и перчатки, когда выходишь из дома. И тщательно мой руки, когда возвращаешься!» «Да, конечно!» — соглашаюсь я, хотя сильно сомневаюсь, что душные маски спасают от вируса. «Такая взрослая, а всему тебя надо учить! — уже завелась на беседу тётушка и продолжает её игривым тоном, — Тебе сколько лет?» «Пятьдесят два. Будет в октябре», — я сохранила эту детскую привычку называть не текущий возраст, а тот, который вскоре должен наступить. «Совсем девчонка, — смеётся тётя Анжелика, которой в сентябре стукнет семьдесят девять. Удивляюсь внезапно возникшим тёплым ноткам в её голосе. Она не склонна к сентиментам, — у тебя ещё всё впереди! А ты знаешь, когда я встретила гранд аморе — самую великую любовь всей моей жизни?» «Нет», — не перестаю я удивляться такому повороту разговора. «В шестьдесят восемь лет!» «Ничего себе! — восклицаю, — Но я-то всегда верю в лучшее. И жизнь это часто подтверждает. Одна моя подруга вышла замуж в пятьдесят, а в пятьдесят один родила первенца!» «Ты, надеюсь, не собираешься рожать в твоём преклонном возрасте?» — тут же меняет интонацию тётушка. Тут, по совпадению, проснулся маленький сын моей подруги Аллочки, и она вынуждена была оторвать ухо от столь занимательного нашего с тётей диалога и идти в спальню успокаивать плачущего малыша. «Да ты и просто с мужчиной жить не сможешь, не то, что ребёнка родить и вырастить, — заводится всё больше тётя, — ты не сможешь оставить свои многолетние холостяцкие привычки. Уж поверь мне!» Не знаю, чем бы закончилась наша беседа, но тут издалека послышалось: «Мама, иди к столу! Всё накрыто к обеду!» Это старший сын тётушки, Глеб, у которого она в этот момент находилась в гостях, позвал её обедать, и она вынуждена была попрощаться. А на кухню ко мне вернулась Аллочка с болтающимся под мышкой голопопым агукающим пупсом, своим сияющим видом полностью опровергая тётушкину теорию о тяготах и лишениях материнства.

Вдоволь наигравшись с аллочкиным малышом, я, вернувшись домой, совершенно спонтанно написала рассказ о тех временах, когда мой сын был маленьким. Оторвавшись от писанины лишь к вечеру, я, весьма довольная и счастливая, легла спать. Рано утром раздался телефонный звонок. Его тревожная трель не оставляла никаких сомнений — звонила тётя Лика. «Привет. Ты уже составила из моих записей складный текст?» — спросила она требовательным тоном. «Да, я попыталась склеить как-то разрозненные части, но пока материала слишком мало», — брякнула я честно спросонок, не успев сочинить дипломатическую версию ответа.

«Нет! Нет, нет и нет! — воскликнула тётя, возможно, заломив при этом трагически руки, — всё надо сократить! Там полно ненужных и порочащих нашу семью подробностей!» «Сократить? — окончательно проснулась я, — Но ведь там и так всего десять страниц! Какие порочащие детали?» «Помнишь рассказ о моей бабушке и её двух сёстрах? Бабушка Катя не стала врачом, потому что решила рожать детей от деда Ивана, её сестра Лиза вышла замуж за командира красной армии, который изображал героя, а, на самом деле, оказался настолько малодушным, что согласился, вопреки своим политическим взглядам, венчаться в церкви, а третья сестра, Клава, та вообще…» «Что?» — замерла я, подозревая, что сейчас узнаю какую-то семейную тайну. «Она была любовницей циркового артиста и сбежала с ним в какую-то Тьму-Таракань!» «И кто же он был, этот артист?» «Какой-то силач, тягавший гири на арене. Его звали Иван Поддубный». «Так вот это всё надо из моих мемуаров убрать!» — продолжила тётя, не дождавшись от меня, переваривающей всю эту информацию, ничего в ответ. «Да, но…, — отмираю я, — этого ничего в них и нету». «Как — нету? — возмущается тётя, — Проверь внимательно нашу с тобой переписку!» Я проверяю и, действительно, нахожу одно письмо на эту тему. Текст его такой — «Надо вычеркнуть про Клаву и Лизу. Не к месту пока». Ну, что же. Мне меньше работы. Тётя сама всё вычеркнула. Причём, даже не написав. А это уже высший пилотаж!

Что касается гранд аморе, которая случилась с моей тётей, когда ей стукнуло шестьдесят восемь лет, то я слышала версию этой истории от младшего сына Анжелики, Лёвы, который принял уже давно мудрое решение, что родных легче всего любить на расстоянии, и уехал жить в Африку. «Представляешь, — с долей иронии пополам с возмущением рассказывал мне Лёва в один из своих приездов в Москву, когда мы сидели в кафе и болтали о том — о сём, — мама совсем спятила. Она застала папу за просмотром эротических журналов и решила с ним развестись по причине его низкого морального облика!» Дяде Паоло на тот момент было семьдесят пять лет. «В этом возрасте мужчине уже точно можно позволить смотреть любые журналы!» — смеюсь я. «Да, но это ещё не всё! Стоило им развестись, как мама нашла себе какого-то музыканта, который не прижился в Америке и приехал в Италию, чтобы играть на гитаре в маленьких кафе и ресторанчиках. И она его повсюду сопровождает, изображая из себя хиппи на старости лет!» Если честно, услышав такую новость, я зауважала тётю Анжелику ещё больше, чем тогда, когда она рискнула нырнуть с головой в писательскую деятельность, не подозревая о тех подводных камнях, что её ожидают.