Бесплатный фрагмент - Так случилось…

Предисловие

Уважаемый читатель!

Этот небольшой роман «Так случилось…» написан на основе ранее опубликованых моих рассказов «Хлеб» и «Мечта о будущем». Рассказы основательно отредактированы, дополнены, соединены, и в результате получилось новое отдельное произведение под новым названием «Так случилось…». Охватывает период с 1882-го года до 1957-го.

Персонажи и место действия полностью вымышлены, лишь вплетены в реальные исторические события.

Вся использованная информация по сводкам Софинформбюро и материалы о ВОВ в тексте романа взяты из доступных интернет источников.

Часть первая. «Детство»

Шёл 1957-й год. Фрол Иванович сидел у окна в своей избе, смотрел на улицу, за которым бурлил красками летний день, и предавался воспоминаниям. Не радовало сейчас Фрола Ивановича ничего. Вздыхал грустно, потирая нывшую больную ногу. А вспомнить ему было что: детство, революция, воевал не один год… Две жены: первая — Варвара, потом и Наталья… А сейчас вот остался один на один со своими воспоминаниями… Никто не навестит даже. Разве что изредка кто заглянет из знакомых, с которыми многое связывает прошлое, с кем поднимали колхоз в родном селе Пихтовское… Например, шофёр Семён, с которым в 1942-м однажды отвозили в НКВД пойманного диврсанта. Авдотья, которая в трудные годы становления колхоза, в военные годы, была и секретарём, и бухгалтером.

Очень и очень многое изменилось в жизни вокруг. Теперь уже и самому Фролу Ивановичу, только что отметившему своё 75-летие, странно вспоминать то обстоятельство, что в тот год, когда он родился, (а это 1882-й год), Россия была ещё империей, и царствовал в то время предпоследний русский монарх Александр Третий. Вдобавок к этому, в то время всего лишь какие-то двадцать лет прошли, как крестьяне перестали быть крепостными, получили свободу. Но для большой истории это совсем небольшой срок. Большая История оперирует веками, тысячелетиями, или поколениями. Иногда сам себя Фрол Иванович называл в шутку «антиквариат, который никому не нужен».

Родился Фрол у родителей третьим по счёту, к тому же в семье бывших крепостных крестьян Ивана Анисимовича и Акулины Панкратьевны. Нынешним молодым даже трудно такое представить. Правда, матери Фрола участь быть крепостной благополучно миновала, это унижающее человеческое достолинство право было официально отменено как раз в год её рождения, в 1861-м году, императором Александром Вторым. А вот отцу Фрола Ивану Анисимовичу довелось таки быть холопом у местного помещика Кирилла Михайловича Ростиславского. Правда, был Иван тогда малолетним пацаном, и мог лишь со своими двумя старшими братьями Кондратом и Кузьмой только помогать своему отцу Анисиму, который служил у барина конюхом. Собственно, отсюда и пошла их простая фамилия — Конюховы, ведь и предки Анисима тоже служили на конюшне. Были ещё у отца Фрола Ивана две сестры Лукерья и Прасковья. Но они дома помогали матери.

А если рассудить по факту, то все они, фактически, были в то время просто живым товаром, пока не получили «вольную». Ни больше, ни меньше, а живым товаром. Только вот и с этой самой «вольной» идти им было некуда. Так и осталась по этой причине большая семья Фрола Конюхова в услужении у Ростиславского почти до самой октябрьской революции 1917-го года.

Жили в обычной простой избе, каких в России тысячи. Никаких излишков у них никогда не водилось. Только семья раньше была куда как больше… В 1892-м году обрушились на страну страшный голод и тиф. Конечно же, эта большая беда не миновала и родное село Фрола Пихтовское, что раскинулось на просторах таёжной Сибири. В очень короткое время умерли один за одним и дед Анисим, и отец Фрола Иван, мать Акулина, средний брат Фрола Кузьма. Из всей большой семьи чудом выжили только Фрол со старшим братом Захаром. Остальных родственников за год безжалостно скосила болезнь.

В это тяжелое время, (1892-м году), Фролу было всего десять лет. Он никогда нигде не бывал дальше околицы села, и даже представить не мог, что в городах у богатого дворянского сословия всё намного иначе… Тем более, если сравнивать с жизнью в далёком сибирском селе, за тысячи километров от столицы. Совершенно по-другому проходила жизнь, чем у простого народа. Например, так, как у неких господ Бояровых…

…В большой, начищенный до блеска дом Антона Львовича Боярова было приглашено всё высшее общество города по случаю дня рождения его любимой и единственной дочери Марии.

— Анна Кирилловна, голубушка, поторопитесь, скоро уж гости съезжаться начнут, — не скрывая нетерпение обратился он к супруге, когда та, шурша нарядным платьем в пол, неторопливо вышла из просторной комнаты дочери.

— Антон Львович, душа моя, не торопи. Всё успеем. Не так скоро, — и жеманно повела руками в стороны.

Обращаться друг к другу по имени — отчеству было заведено у них ещё с самого начала их супружеской жизни. Отчего-то они считали это непременным признаком изысканности, воспитанностью. За двадцать долгих лет счастливого супружества эта их привычка никак не изменилась.

— Василий Владимирович, полагаю, непременно будет у нас сегодня. Это была бы хорошая партия для Мари. Как ты думаешь, душа моя? — спросила Анна Кирилловна, неторопливо расположившись на диване в роскошной гостиной.

— Василий Владимирович хоть и молод, но большой капитал имеет. Это — да, Анна Кирилловна. Совершенно правильно, голубушка, подметили. А всё покойный батюшка его, Владимир Андреевич. Заботился об их состоянии. Помнится, я всегда говорил, позвольте вам заметить, дражайшая Анна Кирилловна, что это умнейший молодой человек, и с таким достойным зятем, доложу вам, был бы весьма покоен за нашу дочь, — согласился Антон Львович, удобно располагаясь на диване неподалеку от супруги.

Помолчав, он с гордостью добавил:

— И мы, однако, приданое немалое за Мари даем. Да-с!

— Мы могли бы тогда уехать в Петербург… Ах, какая прелесть! — заговорила Анна Кирилловна, мечтательно глядя куда-то вверх. — Стали бы выезжать в большой свет, свели бы близкое знакомство с известными особами. Может быть, даже сам Государь изволил бы оказать нам свою благосклонность…

Помолчав, она капризным голосом добавила:

— Антон Львович, я непременно хочу переехать туда! Здесь так мало достойных людей. Решительно не с кем общаться!

Её супруг лишь вздохнул с грустью:

— Всё понимаю, голубушка. Однако, нам прежде надо дождаться, чтобы Василий Владимирович пожелал жениться на Мари, просил её руки. Уж тогда мы можем и переехать. Как бы славно дела поправили!

— А если всем представим, что Василий Владимирович намерен в скором времени составить партию с Мари? Не дурно бы! — хитро поглядев на супруга, предложила вдруг Анна Кирилловна. — Но так, чтобы это исходило бы не от нас, а от другого какого-либо лица. Полагаю, Наталья Юрьевна быстро разнесёт слух. Известная сплетница. Только слово скажи ей. Тогда на него в других домах в городе будут смотреть как на человека, имеющего определённые обязательства. И другие барышни на выданьи узнают, что он не свободен. А там, глядишь, Василий Владимирович и сам совершенно свыкнется с этим, примет, будто это его собственное решение, и сделает предложение Мари…

— Весьма не дурно придумано! — сразу же оживился супруг, заулыбался, и потряс поднятым вверх указательным пальцем.

Но тут же посерьёзнел, поскольку в его голову закрались большие сомнения, с которыми не замедлил тут же поделиться с супругой:

— Но, голубушка, Анна Кирилловна, а если он решительно не пожелает жениться? И такое ведь может случиться…

— Душа моя, говорить будет Наталья Юрьевна, с неё и спрос. Все знают, она что угодно придумать способна, — усмехнувшись, ответила на это супруга.

Антон Львович пришёл в восторг. Довольно проворно встал со своего места, не смотря на свою грузную комплекцию, и поцеловал пухленькую ручку супруги.

— Я всегда восторгался вашим умом, Анна Кирилловна, но сейчас вы превзошли все мои ожидания!

Но тут их разговор прервался. Вошёл слуга, полный важности, и громким голосом доложил:

— Андрей Борисович Залесов с супругой изволили прибыть!

— Хорошо. Поди, проводи в залу, скажи, что незамедлительно будем, — распорядилась Анна Кирилловна, и, томно вздохнув, пошла подруку с супругом к первым приехавшим гостям.

— Андрей Борисович, голубчик, как мы рады вас видеть! — расплываясь в улыбке заговорил Антон Львович. — И дайте-ка я вас от души обниму! …Пульхерия Сергевна, позвольте ручку…

— Пульхерия Сергевна, душечка, как же не хватает нам вашего общества! — слащаво заговорила Анна Кирилловна, направляясь к гостье.

— А я вчера вас поминала, голубушка, — и дамы жеманно расцеловались, едва касаясь друг друга напомаженными щеками.

— Где наша именинница? Отчего её нет? — весело спросил Андрей Борисович хозяев дома, держа в руках круглую картонную коробку с большим розовым бантом.

— Я сей же час за ней пойду, — сказала Анна Кирилловна, и отправилась за дочерью.

— Ну-с, прошу покорно располагаться, где вам будет угодно, — любезно пригласил Антон Львович.

— Ах, Антон Львович, как же вы всегда так обходительны! И, помнится, ваш батюшка был человеком весьма приятных манер, — со сладостью в голосе сказала Пульхерия Сергеевна, неторопливо усаживаясь на мягкий диван.

В сопровождении Анны Кирилловны появилась юная виновница торжества. Это была высокая худенькая девушка, с бледностию на утончённом личике. Её модное светло-голубое платье со множеством рюш, сливаясь с цветом глаз, придавало невероятную воздушность образу девушки. Она очень походила на утончённой работы фарфоровую статуэтку.

Андрей Борисович быстро встал с места ей навстречу. С радостной улыбкой сказал:

— Мария Антонна, голубушка, наконец-то, мы имеем большое счастие видеть вас, и от нашего семейства поздравить с днём ангела! — и поцеловал узенькую холодную ручку барышни.

Именинница сделала лёгкий реверанс, и негромко пролепетала:

— Я вам весьма признательна за внимание, которое вы оказали. Надеюсь, вы с приятностию проведёте у нас время.

— Пожалуйте принять подарок! — и Андрей Борисович вручил Мари ту самую коробку с розовым бантом. Легко было догадаться, не открывая, что в ней находится шляпка, и, вероятно, модного в то время фасона.

— Благодарю вас за подарок! — снова пролепетала барышня, и, передав коробку матери, изящно повторила свой лёгкий реверанс, который поставил высокую оценку за обучение гувернантке Мари. Гувернантка с самого раннего детства воспитанницы прививала девочке изысканные манеры…

…Дом Бояровых быстро наполнялся нарядно одетыми гостями. Дорогие украшения дам сверкали, отражаясь в зеркалах. Шорох вееров тонул в общем звуке негромких голосов, шагов, шелесте платьев дам. В воздухе витал невероятно ароматный запах духов.

Люстры, канделябры, зеркала, довольно большие картины в золоченных рамах, мягкие диваны и кресла с фигурными ножками… На это показное богатство было потрачено весьма немалое количество денег. Изо всех сил хозяева дома создавали иллюзию своей состоятельности, и это им неплохо удалось. Семья в городе считалась хоть и не самой богатой, но вполне состоятельной. Только вот теперь имела некоторые денежные затруднения, о которых даже не догадывались другие, глядя на это богатое убранство. Но содержание дома требовало немалых средств. Теперь Бояровым приходилось надеяться только на очень удачное замужество дочери.

Больше всего хозяйка дома ждала приезда той самой Натальи Юрьевны, не замедлившей появиться. Улучив момент, Анна Кирилловна, как бы невзначай, отвела гостью в сторонку.

— Наталья Юрьевна, только вам, душечка, открою тайну, — быстро поглядев по сторонам, сказала негромко Анна Кирилловна своей собеседнице. — Мы, должно быть, скоро вас покинем. Василий Владимирович вот-вот собирается сделать предложение нашей Мари. Я, право, даже не знаю, как скоро устроимся на новом месте… Это же Петербург! Но за будущее Мари я теперь могу быть покойна.

Наталья Юрьевна со слащавой улыбкой одобрительно закивала головой. Большое пышное перо в её безупречно выполненной мастером причёске качнулось в такт головы.

— Как мило! Я, полагаю, не дурно устроитесь.

Анна Кирилловна вздохнула, и тут же с деланной озабоченностью в голосе продолжила:

— Теперь надо будет думать, что с этим домом делать.

Наталья Юрьевна жеманно махнула ручкой, возразив:

— Ах, душенька, на ваш-то роскошный дом быстро покупатели найдутся… Не стоит переживаний такой пустяк.

— Ах, Наталья Юрьевна, душечка, я так надеюсь. что вы окажетесь правы!

Ловко подкинув нужную тему для разговора, Анна Кирилловна удалилась к остальным гостям, давая возможность осуществиться своему плану далее.

Но случилось то, чего она никак не ожидала. Наталья Юрьевна, будучи весьма и весьма любопытной дамой, пожелав узнать всё до конца, со всеми подробностями, неспеша подошла прежде всего к самому виновнику случившегося разговора. Помахивая веером, она кокетливо спросила:

— Василий Владимирович, что ж вы от нас скрываете, что намерены сочетаться с Мари?

Молодой человек помолчал, удивлённо глядя на даму, а потом с недоумением спросил:

— Позвольте, какой Мари? — и потребовал:

— Прошу, объяснитесь!

Теперь его словам искренно удивилась Наталья Юрьевна:

— Мне сама Анна Кирилловна поведала сейчас, что ей стало известно о вашем намерении на этот шаг. Что после оного, вы отбудете жить всем семейством в Петербург.

— Я и Мари? Что за вздор! Мари хорошая девушка, не спорю, не имею ничего сказать против неё дурного, но я вовсе не желаю с ней брака. А если господа Бояровы желают жить в Петербурге, то это единственно их заботы. А также, смею вас заверить, Наталья Юрьевна, что я к сему совершенно никакого отношения не имею!

«-Вероятно, эти господа желают сделать из меня посмешище… Ну, уж нет, милейшая Анна Кирилловна! Не позволю расстроить мою помолвку с Натали! Не для того вьюном вился вокруг этой богатой невесты. Я вам не доставлю сие удовольствие! Выдавайте, Анна Кирилловна свою фарфоровую куклу за кого-нибудь другого! И славно, что всё скоро узнал, и что у Натали не возникнет никакого повода сомневаться относительно меня! Надо опередить событие!» — подумал Василий Владимирович.

— Господа! — громко сказал он с улыбкой, — Пользуясь случаем, хочу вам сообщить, что отбываю на днях в Петербург, где состоится моя официальная помолвка с моей невестой Натали Вишняковской.

Среди присутствующих началось большое оживление. К молодому человеку начали подходить с поздравлениями, и как окутывали его липкими, слащавыми голосами:

— Весьма рады за вас, любезнейший Василий Владимирович!

— Ну, голубчик, дайте и мне поздравить!

— Ах, Василий Владимирович, как жаль, что вы нас покинете скоро. Я так рада за ваше счастие!

Но тут вновь в события вмешалась Наталья Юрьевна, оказавшаяся теперь в полной растерянности. Она во всеуслышание громко спросила:

— Позвольте, Анна Кирилловна, не вы ли мне сказывали только что, что Мари невеста Василия Владимировича?!

Все обратили взоры на хозяйку дома, в немом ожидании каких-то объяснений.

— Вы, Наталья Юрьевна, должно быть, неверно поняли меня… — предприняла отчаянную попытку оправдаться Анна Кирилловна.

— Я случайно тоже это слышала. Именно так вы изволили сказывать, — неожиданно подтвердила ещё одна из присутствующих дам.

У Анны Кирилловны жар ударил в лицо. Она никак не ожидала, что красивая мечта о благополучном будущем обернётся таким затруднительным положением. Сказать Анне Кирилловне было просто нечего.

Бедная Мари, едва не потеряв сознание от стыда, закрыв лицо руками, убежала в свою комнату, а супруг Анны Кирилловны Антон Львович дрожащей от волнения рукой нервно промокал платком испарину, покрывшую его порозовевшее лицо.

Гости начали перешёптываться. На лицах появились плохо скрытые насмешливые взгляды и улыбки… То, что было задумано на благо дочери, завершалось таким вот пренеприятнейшим конфузом…

Предводитель городского дворянства Павел Илларионович с насмешкою сказал:

— Анна Кирилловна, право, не ожидал… Вам бы свахой где пристроиться, да, боюсь, при здравствующей жене почтенному отцу семейства какую-нибудь невесту ещё придумаете… — и они подруку с супругой демонстративно направились к выходу.

За ними, как стая ос жужжа о случившемся, дом начали покидать и остальные гости…

Фролу же никогда не доводилось бывать в подобных богатых домах. Его участь была бегать с сельскими мальчишками на речку ловить рыбу, играть простыми самодельными игрушками, затевать драки по какому-либо поводу или просто так, по настроению, а потом получать подзатыльники от матери с отцом за порванную одежонку. С малолетства помогал отцу-конюху. Рано взрослели тогда ребятишки, не до нежностей и церемоний было.

Если спросили бы Фрола, что запомнилось ему из детства, так и ответил бы, скорей всего, что речка, походы за ягодами, грибами, драки, подзатыльники, а то частенько и ремнём получал от отца. И работа, которая с возрастом только бесконечно прибавлялась и прибавлялась на его неокрепшие ещё плечи.

Помнил Фрол мать, которая почему-то всегда была с задумчивыми, грустными глазами, редко улыбалась. Как заводная постоянно была занята чем-то по хозяйству, никогда без дела не сидела. Она была не слишком строгая. Без оснований никого не ругала. Жалела своих детей, и, по возможности, хоть изредка, старалась хоть чем-то вкусным побаловать, покрывала некоторые их шалости перед мужем.

Помнил молчаливого отца, который не особо проявлял чувства к жене. Будто она была просто бесплатное приложение в его жизни, которая обязана приготовить еду, обстирать, обгладить, прибраться в доме, смотреть за детьми, а в случае появившегося у него желания — она обязана безотказно исполнить супружеский долг.

Помнил Фрол старшего брата Захара, который частенько подставлял его в шалостях, удачно избегая многих наказаний от родителей за свои проделки. С хитрецой парнишка был. Фрол всегда удивлялся его природной изворотливости. У маленького Фрола он иногда умудрялся в обмен на яркие фантики выманивать какие-то сладости. Разругались с ним много лет назал, когда воевали рядом в Первую мировую, так с тех пор и не общались.

А вот остальных дальних и близких родственников что с материнской, что с отцовской стороны, практически, не помнил. Жили они все хоть и неподалёку друг от друга, приезжали или приходили иногда погостить, а вот что-то действительно существенное и не вспомнить о них. Разве что несколько фотографий их осталось на память, с серьёзными лицами, напряжёнными взглядами в объектив.

Сфотографироваться было тогда большим событием. Готовились, наряжались в обновки, насколько позволяли деньги. Потом неспеша вставали или рассаживались по местам перед аппаратом.

Было, правда, в жизни Фрола одно интересное событие, которое запомнил, поскольку было для него очень необычным. Зимой, в начале 1897-го года Фрол со старшим братом Захаром участвовал в первой переписи населения в России. Тогда ещё она была Российской империей. Это было крайне необходимо и важно сделать властям после прошедшего голодомора и эпидемий в 1892-м году. Необходимость провести эту перепись диктовали, прежде всего, интересы экономики.

Фрол от удивления широко раскрыл бы глаза, узнав, что в 1892-м году были переданы в собственность Москвы картины, составившие основу в будущем знаменитой Третьяковской галлереи. И собрали все эти полотна братья из купеческого сословия Павел и Сергей Михайловичи Третьяковы. Она была доступна для посетителей раньше, ещё в 1867-м году. Но… где Моква, и где далёкое таёжное село Пихтовское… Не довелось Фролу когда-либо побывать в столице. Ребёнком Фрол довольствовался тем, что видел вокруг, а повзрослевшему ему ни времени не было оторваться от работы, ни денег на далёкую поездку посмотреть мир. Да и просто боялся далеко от дома удаляться.

Помнится, Фрол, будучи ещё маленьким пацаном, спросил как-то мать:

— Мамань, а почему так наше село называется, Пихтовское?

Мать в это время просеивала муку, ловко шурша в руках ситом. Остановилась, посмотрела на сына удивлённо, в растерянности пожала плечами, и ответила:

— Так тайга же кругом, не знашь, ли чё ли? Пихты полно кругом. Потому так и прозвали. И што тебе в голову глупости всякие лезут!

— Да я просто спросил… Название шибко красивое, — пожал он плечами, и побежал во двор, где его ждал старший брат Захар, чтобы вместе идти на конюшню к отцу что-то ему подать, принести. Сейчас вот, например, перекусить ему малость понесли в узелке…

А если рассудить по правде, то настоящего детства Фрол и не видел. За провинности наказывали, а за доброе дело — ни одну похвалу, ни одного «спасибо» не слыхал. Но другой жизни он не знал, а потому Фрол довольствовался теми маленькими радостями, которые, хоть изредка, но, всё же, перепадали иногда на его долю. Например, на Новый год, Рождество Христово, Пасху, или каким другим большим православным праздникам, дворовым ребятишкам раздавали от барской милости немного сладостей. Но и сами ребятишки на Рождество ходили по избам, пели рождественские колядки, за что от хозяек получали пирожки, ватрушки, крендельки, пряники.

Сеем, веем, повеваем,

с Рождеством вас поздравляем!

Навеваем вам к добру,

чтобы было серебру!

Сеем, веем, не скупясь,

чтоб пшеница родилась.

Посыпаем вас зерном,

чтобы хлебом полон дом!

Сеем, веем, повеваем,

с Рождеством вас поздравляем!

Если хозяева были щедры на угощения, с удовольствием принимали дар, и пели:

«У доброго мужика

родись рожь хороша:

колоском густа,

соломкой пуста!

А ещё ребятишки могли украдкой заглянуть в большие окна помещичьего дома, и полюбоваться красавицей ёлкой, на которой висели разноцветные стеклянные шары, блестящие гирлянды ярких бус. Дома у Фрола ставили лишь веточки пихты, украсив их ленточками.

Помнил Фрол тёплые полати, на которые забирались ребятишками в холодные зимние вечера, секретничали, А теперь Фролу и не залезть. Спал на кровати, укрывшись тёплым одеялом.

Да, в детстве всё воапринималось иначе, всё казалось значительным, важным… А теперь Фролу Ивановичу осталось лишь вспоминать в одиночестве былое…

Часть вторая. «Варвара»

Кто бы что не говорил, как бы не рассуждал, не мудрил, не лукавил, а любовь всё равно была, есть, и будет одним из самых благодатных свойств человека. Если, конечно, она не изуродована им самим до полного безобразия большими и маленькими грехами. Хотя, и она сама по себе бывает очень и очень разной…

ОНА приходит никогда не спрашивая разрешения войти в чьё-то сердце. Может войти внезапным вихрем, сметая на пути всё и вся, не терпя каких-либо преград. Нежданой гостье совершенно всё равно, как воспримет человек ЕЁ появление. Всё вокруг исчезает, кроме той, или того, ради которой или которого вдруг бешено заколотилось сердце. ОНА не приемлет никакого отказа, и без промедления безжалостно сжигает душу на костре страсти. ЕЁ мелодия — фламенко, танго. ЕЁ цвет — красный, бардо, малиновый. О, как не просто под воздействием этого урагана эмоций сохранить самообладание, и не потерять ориентировку в пространстве и времени! ОНА требует полностью и безоговорочно отдаться без остатка! Это крепкий коньяк, пьянящий, и отбирающий всякую способность к сопротивлению. Это зной в разгаре лета. Но действие ЕЁ чар краткосрочно, подобно извержению проснувшегося вулкана: сильный жар огня очень скоро превратит свою жертву в пепел, и ветер разметёт его в разные стороны. Ураганная ЛЮБОВЬ — страстный танец на острие ножа, который ранит, и с этим невозможно совладать. Холодная сталь клинка не знает жалости, оставляя на сердце глубокие кровоточащие раны. А в итоге — полное опустошение, горькие слёзы, отчаяние… Однако, есть люди, которые желают прожить хоть всего минуту, но ярко, не тлея головешкой. Они становятся живыми факелами, озаряя своим огнём всё живое и неживое вокруг. Отсюда и появляются рассказы и легенды о Данко, Прометее, Раде, Кармэн…

А есть другая ЛЮБОВЬ, которая подходит тихо-тихо. Для НЕЁ не важно, сколько человеку лет, потому что Она вне всякого времени. Возьмёт мягко и осторожно за руку, и он или она оказывается совершенно в другом мире, волшебном мире исполнения фантастических желаний и чудес. Там, в саду, благоухающем невероятной красоты цветами, слышится вальс, или менуэт. Там встречаются глазами он и она… и превращаются в двух прекрасных белых лебедей. Именно эти птицы навсегда стали символом верности. Прикосновения друг к другу отзываются внутри сладкой истомой, прокатываются трепетной волной по всему телу. Как волнует кровь эта нега! Нежная зелень травы ковром стелется под ногами пары, бирюза неба зовёт в полёт, а Вселенная щедро осыпает искрящимися звёздами. Это чувство — как сладкое шампанское в сказочную новогоднюю полночь, которая будоражит душу, воображение. Это запах апельсин и шоколада из детства, когда каждый ещё наивно верит в любые чудеса. Как робка и трогательна ОНА, когда охватывает в первый раз! Когда человека ещё не покинуло детство — не решается надолго задержаться рядом, только коснётся слегка краешком: оставит в памяти косички девочки, тёплую ладошку, в которой тает подаренная конфета… А вот придёт юность, — тут уж никого не пропустит, каждого закружит в своём волшебном танце! ОНА ничего не требует взамен дарованной способности видеть огромную, беспредельную палитру красок окружающего мира, лишь просит беречь ЕЁ, потому что хрупка и нежна, словно бабочка…

По разному можно воспринимать это чувство, но к каждому человеку когда-нибудь в душу непременно постучится своя весна. Разве что, только самый чёрствый сердцем не почувствует ЕЁ. Инстинкт продолжения рода природа не отменяла, и, вряд ли, когда-нибудь отменит.

На любви держится мир вокруг, и благодаря ей создавались, поистине, уникальные шедевры в музыке, литературе, живописи. Создавались шедевры в ювелирном искусстве, зодчестве. А платья какие шили мастерицы для модниц! Какие сувениры делали! Например, увидевший каслинское чугунное литьё непременно удивится, как из грубого чугуна умудряются отлить настоящее кружево. Человек, напрочь лишённый любви, не смог бы по своему характеру сделать подобные шедевры в искусстве. Он способен только пользоваться результатами чужого труда, пользоваться такими бесценными творениями. Причём, иногда даже не осознавая до конца их истинную ценность.

Шёл 1899-й год. Фрол повзрослел, стал всё чаще поглядывать на девок вокруг себя. Приглядывал себе в жёны какую-нибудь подходящую. Пришло время, и в нём забурлил этот естественный древний человеческий инстинкт. Никуда от него не денешься!

Фрол работал теперь вместе с выжившим после тифа старшим братом Захаром. Заменили своего умершего отца-конюха у всё того же помещика Ростиславского, который был один из многочисленных родственников тех самых незадачливых Антона Львовича и Анны Кирилловны Бояровых, о которых упоминалось ранее в повествовании.

О той неприятной истории попытки удачно выдать замуж дочь, предпочитали никогда больше не вспоминать. А сами Бояровы, поспешно распродав всё, переехали в выкупленное имение, и навсегда оставили в прошлом свою мечту о роскошной жизни в Петербурге. Выдали замуж Мари за довольно пожилого вдовца, которому принадлежало соседнее имение. Не слишком богатого. Но выбора не было, поскольку после того конфуза высшее общество их теперь сторонилось. Бояровы радовались, что нашёлся хоть такой жених для Мари, хотя рядом они смотрелись как отец с дочкой. Решили умерить запросы, чтобы не потерять то, что осталось. Зять получил фарфоровую куклу-жену, а её родители Бояровы — хоть небольшую, но поддержку в деньгах.

Фрол поглядывал, чутко прислушивался, не появится ли во дворе хозяйского дома молоденькая прачка Варвара, не заговорит ли она с кем поблизости. Её негромкий голос он узнал бы из сотен других.

Красавицей она точно не была, но в ней была непонятная, манящая к себе неброская женственность. Быстрый взгляд немного роскосых карих глаз, пухлые губы открывали в улыбке мелкие крепкие зубы. Не было уже в Варваре смешной детской угловатости в движениях, поскольку уж давно работала, а не занималась игрушками.

Если до конца правду сказать, то Варваре невероятно повезло, что барин Кирилл Михайлович Ростиславский, достойно сохраняя верность своей дражайшей супруге Наталье Андреевне, был занят исключительно своими отношениями с женой, а не как другие господа помещики, падкие до своих молоденьких работниц, к своему несчастью оказавшихся в поле их зрения.

Последствия подобных связей бывали разные. Иной раз связь оказывалась без явных, видимых последствий, иной раз — появлением на свет незаконнорожденного ребёнка, а иной раз, были случаи, несчастная накладывала на себя руки от отчаяния.

А. может, потому и не отходил Кирилл Михайлович от симпатичной жены, что опасался, как бы не оказаться «рогоносцем», если отвлечётся на сторонние «забавы». Кто знает. Тем не менее, на охоту Кирилл Михайлович не ездил, у соседей помещиков вокруг бывал непременно со своей супругой. Завтраки, обеды, ужины они проводили обязательно вместе. Трапезы занимали до трёх часов каждая, проходили за неспешными разговорами с женой. Кто знает, а, может, действительно искренно любил её, ведь вполне молодой ещё был мужчина, около сорока лет, и не какой-нибудь совсем уж чахлый пень. Вовсе не глуп.

Может быть, и у супруги Натальи Андреевны к нему были какие-то ответные чувства. Хоть особо красивой внешностью Кирилла Михайловича не одарила природа, но был довольно приятен лицом, да и фигура не обрюзгшая, подтянутая. Разве что небольшое брюшко отложилось из-за некоторой ленивости. Этакий Манилов из гоголевского романа «Мёртвые души», который, по олписанию, был весь в «амурах» и «зефирах».

Однако, при всём при этом, управлял имением с умом, без пустых маниловских мечтаний. Рачительно вёл все свои хозяйственные дела, под строгим контролем. Может. потому и продержался почти до самой революции, а незадолго до неё, в 1913-м году, вовремя почувствовал, что вокруг запахло «жареным», быстро распродал тяготившее имущество, собрал все ценности, и вместе с супругой Натальей Андреевной благополучно эмигрировал во Францию. С деньгами-то везде можно найти хороший приют, везде примут. Ещё бы! К тому же французский язык и он, и супруга Наталья Андреевна знали довольно прилично.

По характеру Варвара всегда была пугливая, очень стеснительная, ведь её отец Макар Лукич держал всю свою семью в строгости. В шумных играх Варвара никогда не участвовала, лишь молча наблюдала со стороны. Тихая была. Фрол с детства её такой помнит, росли ведь рядом, всего на год Варвара младше.

Раньше Фрол как-то не замечал её. Будто и не было. Нисколько не интересовала. А теперь вдруг обратил внимание на пришедшую в расцвет девушку, и сейчас, потеряв голову, изо дня в день специально караулил каждую возможность хоть словом с ней обмолвиться, хоть мельком встретиться с ней взглядами.

Вот однажды и случилось то, чего Фрол так ждал. Особенно в последнее время. Дело было ближе к осени того самого 1899-го года, в конце августа, когда начиналось щедрое «бабье лето».

Варвара вышла с коромыслом и вёдрами за водой. Осторожно ступая, и придерживая, чтобы пустые вёдра не болтались сильно, направилась к колодцу. Фрол заметил это, тут же поспешил следом. У колодца и догнал.

— Варя, што ж ты меня сторонишься? Али такой уж страшный?

Опустив смущённо глаза, Варвара негромко возразила:

— Да нет… пошто так то… Просто работы у меня много, некогда разговоры говорить…

Фрол заглядывал ей в лицо, надеясь понять, как она к нему относится. Нравится ли он ей, ответно ли с её стороны. Ну, хоть немного… Варя лишь молча смущённо улыбалась.

Фрол загородил собой подход к колодцу, и всё пытался поймать её взгляд.

— Фрол, не балуй! Пусти, мне воды надо набирать! — начала сердиться девушка.

Фрол отошёл чуть в сторону, и Варвара подошла ближе, опустила колодезное ведро вниз. Оно громыхнуло цепью, плюхнулось на воду, и захлебнулось, с жадностью набрав её в себя.

Варвара начала крутить рычаг. И Фрол нагло положил рядом с её свою руку на рычаг. Так вдвоём они и начали поднимать наполненное ведро.

— Варя, я ведь серьёзно всё… А хошь — завтре же приду сватать, а?

— Ой ли… Завтре и видно будет… — пошутила Варя, явно не поверив ему.

Фрол понял, что намерение сватать она не восприняла всерьёз, и обиженно заявил:

— Не веришь?! А я вот приду! Так и скажи своему отцу!

Варвара вдруг надула губки, неожиданно резко и сердито сказала:

— Ничево я отцу говорить не буду! Я скажу ему, а ну как смеёшься… Стыд то какой будет! Што отец с матерью потом скажут?

Фрол снова заговорил, пытаясь поймать взгляд Варвары, но она, опустив голову, перелила воду в своё ведро, стараясь не глядеть в его сторону. И снова колодезное ведро полетело вниз, гремя цепью.

— Не буду больше обещать, а просто всё равно приду сватать! — решительно сказал Фрол, и, чуть помолчав, тихо примирительно попросил:

— Варя, скажи мне всё ж… я тебе хоть маненько нравлюся? А то приду сватать, а ты мне вдруг от ворот поворот… Обидно же…

Варвара, наконец, взглянула на парня, и со смущённой улыбкой тихо ответила:

— Што с тово, што нравишься… Всё одно решать мою судьбу будет отец… Ты иди, Фрол, а то люди чево подумают…

Перелив и второе ведро, добытое из колодца, Варвара подняла два свои на коромысле, и молча неторопливо пошла назад к дому.

Фрол помедлил, глядя девушке вслед влюблёнными глазами, и в приподнятом настроении пошёл к брату на конюшню.

— Чево это ты светишься, как начищенный пятак? — встретил его вопросом Захар, и тоже невольно начал улыбаться.

Фрол честно ему признался:

— Вот чего я надумал… Завтре идти сватать Варвару Макара Лукича. Пора уж жениться. А кто у нас в Пихтовском боле подходяща для меня? Варвара! Она сама, вроде как, согласна, а вот што отец её скажет…

Продолжая чинить хомут, Захар на заявление Фрола лишь хохотнул:

— А што её отец то? Мы чево, хужее других? А ежели Макар Лукич против будет, я ему кой-чево шепну на ухо…

— Чево скажешь? — заинтересовался Фрол. Захар его заинтриговал.

— А то и шепну, што ежели он, старый козёл, упрётся рогом, и добром не благословит девку, — ворота дёгтем вымажем!

Фрол испуганно замахал руками. Это же было большим позором для репутации девушки в то время. Фрол, конечно же, никак не мог такого допустить! Конечно же, возмутился:

— Да Бог с тобой, разве так можно! Как ты мог такое придумать!

— А позорить отказом не последнего парня в селе, который честь по чести хотит семью, пришёл по-человечески свататься, это как? Справедливо? Так то… Ты меня, Фролка, слухай! В жизни главно выгода, и себя не обделить сдуру чем нибудь!

На другой день рано утром действительно Фрол приоделся получше, начистился, прихватил сладости в подарок, и вместе со старшим братом Захаром отправился в дом Варвары.

Хоть и был Захар молодой, двадцать три года, а всю дорогу как вредный старик проворчал :

— И чево тебе так рано вздумалось идти сватать? Или другова времени не нашлось бы? Всполошим людей… И чево пошёл с тобой, повёлся на уговоры?! Вчера все уши прожужжал за свою Варвару! Вот, приспичило ему с утра! Погонят оттудова, и всё… И неча будет потом обижаться… вот помянешь моё слово!

— Да хватит тебе душу мне терзать! И самому не по себе, думки всякие… — раздосадовался на брата Фрол.

В такой ранний час в избе как раз был ещё и сам хозяин, и мать Варвары Устинья Ивановна.

— Мир дому сему! — громко и с важностью на лице поздоровался Захар. За ним и Фрол.

— С миром принимаем! — ответили по очереди, как эхо, родители Варвары, и с недоумением переглянулись. Что это понадобилось братьям от них в такой ранний час?

Захар торжественно заговорил:

— Как говорится, у вас товар есть, а у нас — купец имеется. Да вы моёва брательника сызмальства знаете. Вот и пришли мы сватать за Фрола Варвару вашу. Всё одно век с вами ей не жить, а муж, когда-нето, всё одно понадобится… Фрол то ничем не плох! Чем не муж?

Растерявшийся Макар Лукич пожал плечами.

— Так оно… Возле себя девку век держать не станешь… Согласна ли она… — и громко позвал:

— Варька, ну-ко, подь сюды!

Из комнаты, опустив глаза, тихо вышла разрумяненая от смущения Варвара.

Широко поведя рукой на гостей, Макар Лукич строго спросил её:

— Вот, ни свет, ни заря, а уж сваты пришли… Чево им скажешь, дочка?

После небольшой паузы, Варвара, не поднимая глаз, наконец, пролепетала слова, которые так ждал от неё Фрол:

— Как вы, батянюшка… а я — согласна идти за нево…

Макар Лукич пожал плечами, и обречённо проронил:

— Што ж, так тому и быть. Неволить не стану. Тебе, Варвара, с им жить… Устинья, подай-ко образа, благословим, што ль…

— Макар, да куды ж ей ещё замуж то? Годов то ей всего ещё ничево… — попыталась возразить Устинья.

— Цыть у меня! Ты слухай что хозяин в доме говорит! — сердито одёрнул её Макар. Он не терпел возражений против своих решений. Устинья больше не сказала ни слова.

Макар с Устиньей, не скрывая слёз от осознания скорого расставания с дочерью, благословили всё же новую пару, и хозяйка начала суетливо собирать на стол угощения, добавив к трапезе сладости от будущего зятя, чтобы накрытый стол казался внушительнее.

Макар Лукич не удержался, и, всё-таки, спросил нежданных гостей:

— Чево же вы в такую рань сватать то пришли? Али в вечеру не достало бы время?

— Кто рано встаёт — тому Бог подаёт. Вот, на свежую голову и пришли решить полюбовно дело, — с важностью ответил Захар, напрочь забыв, что совсем недавно сам нудно ворчал на Фрола из-за раннего похода в гости, да ещё по такому серьёзному поводу.

Макар Лукич не нашёлся чем возразить.

Как повелось, свадьбу решили сыграть на Покров Пресвятой Богородицы. А пока Фрол и Варвара отныне стали именоваться женихом и невестой.

Возвращаясь после сватовства к обычным будничным делам, по дороге от новых будущих родственников, захмелевший Захар с досадой вздохнул:

— Ну, и дурак ты, Фролка! Али не понял, чево это Макар так быстро согласился отдать за тебя Варвару, и даже не пикнул против?

— И почему?

— А ты подумай ладом. Каждый ли возьмёт её без хорошева приданова? Разве што какой оборванец, такой же нищеброд как они. На столе то не шибко разносолов было… Почитай, нашим нас и угощали. За ней же всево ничево дают. Это ты, дурень, согласный! А надо жить с умом, как выгода выпадет! Куды ж без неё? Опять же, едоков у них в избе поубавится. Одно хорошо, если путной женой будет…

Фрола эти слова нисколько не задели. Семья Варвары была небогатой. Фролу это было хорошо известно и раньше, поэтому на большое приданое он изначально никогда не рассчитывал, так что тут подвоха не могло быть. Что едоков меньше станет у них — дело понятное, жена ведь уходит в дом к мужу. Так было принято испокон веков. Редко кто шёл в примаки. А вот насчёт «путной жены» — точно не ошибся Фрол. Варвара и в узде воспитана, и скромная, и работящая. Чего ещё нужно? Что не красавица писаная — никак не порок. Красота — вещь преходящая. Так ведь говорят. Ведь и сам Фрол на внешность вовсе не был сказочным Иваном-царевичем. А Варвара и такая всё равно ему нравилась. Это было для него самое главное.

И вот начались у них свидания на вполне добропорядочном основании. Теперь ведь они жених и невеста! Фрол терпеливо дожидался свадьбы, но разве мог сдержаться, и не поцеловать хоть раз свою собственную невесту? В этом никакого большого греха он не видел. Когда в очередной раз под вечер увиделись, Фрол не устоял, крепко обнял Варю, и поцеловал всё-таки. Она сначала забилась в его руках, пытаясь вырваться, а потом и сама обмякла, обняла, замерла на месте. Это был первый в её жизни поцелуй с парнем. Пьянящий, сладостный. И не мог не вскружить голову новым, не испытанным никогда прежде ощущением.

Потом Фрол негромко с жаром сказал:

— Скорей бы поженились! Все ночи были бы наши…

— Так всево-то с месяц осталось… — напомнила Варя, и улыбнулась, блестнув полными счастья глазами…

…Как и положено по тем временам, сначала было обязательное венчание в местной церквушке в честь Архангела Михаила. Варвара стояла перед алтарём ни жива, ни мертва, опустив глаза. В белом платочке вместо фаты, светлой кофтёнке. Фрол — в новой рубахе, подпоясанный ремнём.

Всё происходило как во сне. И слова батюшки, и стройные голоса певчих. Огни лампад у икон, с которых на жениха и невесту смотрели лики святых. Горели свечи на подсвечниках, витал густой запах ладана… А Варвара с Фролом стояли на куске белого полотна, как на облаке, с венцами на головах и венчальными свечами в руках… Трижды, ведомые сященником, обошли рука об руку вокруг аналоя, и под конец подошли к алтарю, забрать специально для них освящённые образа Спасителя и Богородицы, получить благословение от священника отца Фёдора. Смиренного и всегда с доброй улыбкой на лице седого батюшки.

А потом было весёлое свадебное застолье в доме родителей Варвары. С гостями, криками «-Горько!», песнями, плясками.

Свою милушку люблю,

кудри — завитушечки…

Всё бы пела да смеялась,

ела свои плюшечки!

Что-то милая моя

стала заковыриста.

Не пойму чего и хочет,

дамочка придириста!

У меня невестушка

как тесто расплывается.

В высоту и в ширину

кубик получается!

Я нисколько не ревную,

и нисколько не держу.

Если он найдёт другую, —

вслед платочком помашу.

Под гармошку мы гуляли,

под гитару песни пел…

Обещал златые горы,

а звать замуж — оробел!

Всё было так, как заведено предками. Для первой брачной ночи молодым оставили в распоряжение боковую клетушку, где хранили зерно, крупы, некоторые вещи из одежды. Застелили широкую деревянную лавку помягче…

Утром первым проснулся Фрол. В первые секунды даже не верил, что Варвара рядом, что теперь она, наконец, его жена, и то, что должно было случиться между ними как между мужчиной и женщиной, случилось, и назад пути уже нет.

Проснулась и Варвара. Тут же стыдливо натянула до подбородка одеяло. Фрол в недоумении спросил:

— Чево ты испужалась? Разве ты теперь не жена мне?

Варвара тихо, с застенчивой улыбкой, ответила:

— Дак, как-то ещё не привычно…

А потом молодые завтракали с гостями, а после начали собирать небольшое приданое в узлы, грузить на сани, отправить невесту в дом жениха. Ох, сколько тут было причитаний, слёз! Мать Варвары Устинья Ивановна, собирая вещи, поминутно утирала слёзы, горестно вздыхала, обнимала дочку.

Наконец, собрались, все вышли провожать новобрачных. Варвара ешё раз напоследок расцеловалась с матерью, и села, Фрол на передке саней вскинул вожжи:

— Но-о! Пошла, родимая! — и лошадь послушно двинулась с места к дому молодого мужа.

Лёгкий морозец, снег ворохами отлетает из-под копыт в стороны. Колокольчик под дугой весело, взахлёб дилинькает. Душа от радости у молодого мужа ему вторит.

По дороге Варвара вдруг робко спросила:

— Ой, Фрол, а, может, не надо было ничево, а?

Фрол даже оторопел от такого вопроса, с удивлением обернулся.

— Как это, «может, не надо было»?

— Страшно чево-то… то в девках была, а теперь вдруг мужняя жена…

Фрол на это улыбнулся. Он и раньше знал, что Варвара у него очень пугливая. Начал успокаивать:

— Ничево, обвыкнешься потихоньку. Разве ты одна из девок к мужу переходишь? Когда-нето всё равно от отца с матерью уходят.

— Так это я понимаю… а всё одно боязно…

Лошадь неспешной трусцой бежала по снежной дороге. Сельчане, попадавшиеся на пути, встречали и провожали новобрачных улыбками, шутили:

— Эй, Фрол, смотри, не растеряй молодуху по дороге!

— Не дождёшься, Аким! Крепко держу, тебе не достанется! — улыбаясь, беззлобно огрызнулся Фрол.

— Варвара, ты ладом корми мужика то своёва, а то отощщат!

— Про своёва, главно, не забывай! — отшутился Фрол.

Вот и приехали. Фрол натянул вожжи:

— Тпру-у!

Вместе с Варварой живо перетащили поклажу в дом.

— Ну, што, командуй, хозяйка, тута. А я скоря лошадь в конюшню возверну. Брательнику Захару чево пособить надо, а то, ежели Кирилл Михалыч заметит, — осерчает ещё… Мало ли, в каком он духе.

Фрол ушёл, а Варвара вздохнула, в нерешительности постояла минуту, думая, с чего начать, а потом сняла пальтишко, и принялась потихоньку разбирать вещи.

Вот так по-простому и началась у Фрола с Варварой семейная жизнь. Да им и не нужно было никаких особых церемоний. Важнее было то. что они любили друг друга. Без показухи, искренно.

…В обычных житейских заботах спокойно они прожили пятнадцать лет, пока летом 1914-го года Фролу не пришлось идти на войну. Варвара старалась не плакать, держалась, что бы муж не терзался от её слёз, и не рвал себе душу от жалости, оставляя её тут.

Чтобы не переживать очень сильно за Варвару, Фрол всем сродникам наказал, не один раз повторил:

— На ваше попечение Варвару оставляю! Если что — возьмите покуда к себе, пусть у вас побудет. Не оставьте мою жонку в трудности! Апосля сочтёмся за труды! За мной не постоит, в долгу не останусь.

— Не переживай, Фрол! Не пропаду. Себя береги, да скорей вертайся домой! — отвечала Варвара, уткнувшись ему в грудь, чтобы скрыть от мужа слёзы.

…Приезжал Фрол в краткосрочный отпуск за долгие пять с лишним лет отсутствия раза три. И каждый раз дивился стойкости Варвары. Она часто писала ему письма, полные любви и надежды на скорую встречу, умалчивая, насколько тягостно ей жить без Фрола.

А вернулся Фрол окончательно домой лишь спустя почти шесть лет, весной 1920-го года, и тут же неожиданно по предложению Севастьяна на собрании почти единогласно был избран земляками председателем колхоза.

…За круговертью дел Фрол чуть было не забыл про их с Варварой серебряную свадьбу. Напомнил ему об этом Севастьян, с улыбкой слегка толкнув Фрола в бок:

— Фрол, не пора ли зазывать народ на серебряную свадьбу? Али забыл? Люди г’утарят, мол, чево это Фрол помалкиват…

— Так мне и самому не верится, сколь лет то уж пробежало…

Севастьян согласился:

— Да, не мало уже с Варварой прожили, это верно. Мы ведь с Дарьей ещё на венчании вашем были. Эх, молодость… Я то со своей поболе вашево с Варварой прожил, забыл уж, как зачинали с ей жизню. Одно запомнил: старался на свадьбе не пить, што бы апосля не опозориться в брачную ночь. Баба то — кровь с молоком!

Помолчав немного, хохотнул:

— Да чево там… С моей Дарьей и сейчас частенько не спим, забавляемся…

Серебряная свадьба Фрола с Варварой прошла, конечно, менее ярко, чем первая, но запомнилась не весельем, а задушевностью. Гостей было немного, в основном немолодые. Севастьян с Дарьей, Кузьминична с мужем, который был в то время ещё жив. Великая Отечественная война ещё предстояла. Секретарь и бухгалтер колхоза в одном лице Авдотья с мужем. Не обошлось без вездесущего Митяя, который всегда был большим любителем ходить по свадьбам, именинам, крестинам.

Может быть, для того, чтобы утолить своё одиночество, не сидеть в четырёх стенах своей маленькой избёнки. Что ему особо там делать? Стол, три самодельных табуретки, кровать, да небольшой сундучок с тряпьём, а на полке у печи — кой-какая посуда, небогатая кухонная утварь.

— Ну, Фрол, ежели честно, — подивил ты нас. Столько годов умудрилися с Варварой прожить. А я от своёй Аграфены сбёг через пять, пока вовсе не дотюкала, — посмеивался Митяй.

— Дак неча было зариться на бабу, котора в два раза поболе тебя! Ты, Митяй, верно, от своей жадности до бабьего полу сначала обженился, а чево с ей, такой большой. дале делать будешь — не подумал, — засмеялся Севастьян.

За столом поднялся дружный смех.

Митяй надулся, укоризненно покачал головой:

— Тебе бы только зубы скалить, Севастьян! А я с той поры так и не женилси. И так бабы любили!

— Чево ж ни одна из них не прибрала тебя к себе, а? — сквозь смех спросила Кузьминична.

На эти слова Митяй гордо вскинул голову:

— А не поддался ни одной!

За столом снова засмеялись.

— Так ево Аграфена со своими габаритами всех невест на сто лет вперёд распужала! Гулять — гуляли с им девки, а вот замуж идти за ево — боялись от Аграфены!

Тут Авдотья демонстративно неторопливо попробовала угощение, притворно поморщилась, и громко спросила, оборащаясь к виновникам застолья:

— Чево ж вы, хозяева дорогие, нас горьким потчуете?! Горько!

— Горько! — живо подхватили остальные гости.

После того, как «молодые» поцеловались, Митяй, хитро прищурился, и с широкой улыбкой сказал:

— Вот потому и нравится мне по свадьбам ходить, потому как завсегда, стало быть, подсластят!

— Да кто ж не любит на свадьбе погулять? Оно завсегда дело хорошее, — заговорили за столом гости, посмеиваясь.

— Ан, нет, — тут же возразил Митяй, — мне по душе завсегда весёлые свадьбы, а не такие, где спьяну кулаками начинают махать. Апосля каются, када протрезвеют, а гулянка то уж спорчена. Потом ходют с подбитым глазом.

— Не переживай, Митяй, тут все мирные собралися, — хохотнув, заверила Кузьминична.

— Тут то из уважения к Фролу с Варварой никто себе ничево такова не сотворит, — отмахнулся Митяй, — я про других говорю. А тута — совет да любовь, стало быть!

И снова за столом слышались громкие крики «-Горько!», снова и снова гости не скупились на добрые пожелания «серебряным молодым». Пели песни под гармошку мужа Кузьминичны Ивана, плясали, выбивая дроби. Даже прихмелевший Митяй не удержался, тряхнул стариной, выдал несколько коленцев из уважения к юбилярам.

Часть третья. «Революция»

Когда в Петрограде осенью 1917-го года совершилась социалистическая революция, Фролу было 35 лет. И узнал он об этом, без преувеличения, великом, значимом для страны событии в опостылевших окопах. Ведь ещё летом 1914-го года забрали Фрола в армию, когда началась Первая мировая война, продлившаяся почти до конца 1918-го года. Никто тогда не спрашивал у простого народа, (ни русского, ни немецкого, ни австрийского, или какого-либо ещё) хочет ли он воевать. Просто главы нескольких государств, поддержанные своим близким окружением, по своему усмотрению таким вот образом решили распорядиться судьбами тысяч людей. Если разобраться, рассудить, оглянувшись назад с настоящего времени, из первой четверти первого века третьего тысячелетия, едва ли кто из этих правителей поступил мудро.

Родился Фрол в 1882-м году, когда управлял Российской империей царь Александр Третий почти до конца 1894-го года. Потом власть перешла к императору Николаю Второму в 1894-м году, и продлилась до весны 1917-го года. При нём и началась Первая мировая война 1914—1918гг.

Обратимся к событиям, которые произошли намного ранее, до Первой мировой войны. Хочу напомнить о случившемся в январе 1905-го года, названном «кровавым воскресением». Есть версия, и она довольно похожа на истину, что рабочих и крестьян на улицу Санкт-Петербурга в то трагическое воскресение подбил, сагитировал выйти с шествием на своих проповедях поп Гапон, связанный с партией эсэров. Составил для такого случая свою петицию. Поп Гапон, в частности, был связан с эсэром Рутенбергом.

Партии эсэров очень и очень нужна была стрельба для накала обстановки, чтобы добиться власти в стране, совершив свою революцию. Для этого нужна была большая волна возмущения в народе, накалить обстановку любым способом. Чтобы народ отправился громить всё и вся, а они ловко подобрав бразды правления, оказались бы на руководящих должностях, и диктовали своё понимание устройства государства. В тот день провокаторам прекрасно удалось добиться своего: на провокационные выстрелы был отдан приказ войскам стрелять по этому шествию. О том, что это был продуманный заранее план, говорит тот факт, что буквально уже через несколько часов после события на улицах города появились листовки. Так оперативно сработать никак не смогли бы, т.е. эти самые листовки были заготовлены явно заранее! К тому же, самого императора Николая Второго в это время там не было, он узнал из доклада о расстреле шествия позже.

Дело в том, что накануне, шестого января, которое выпадало на православный праздник Крещения Господня (по новому стилю), поэтому император присутствовал на реке. Неожиданно раздался выстрел из учебного орудия в сторону царской палатки. Причём, орудие это оказалось заряженным боевым снарядом. Тогда никто не пострадал, но сам император Николай Второй срочно уехал в Царское Село. Приказ стрелять девятого января отдали напуганные предшествующим событием и непонятным шествием офицеры городского гарнизона, которым приказано было охранять Зимний Дворец.

А вот вступление в Первую мировую войну явилось большой ошибкой императора Николая Второго, из-за неправильной оценки долга в этой сложной ситуации: «война до победы!», когда Российская империя была очень ослаблена, истерзана брожением внутри страны. В такой ситуации воевать было равносильно самоубийству. Но ведь недаром говорят, что все бывают умны «апосля», «надо было не так, а вот так сделать…».

По факту в период правления императора Николая Второго экономика развивалась, сам он с семьёй был православным человеком, поэтому и были канонизированы Русской Православной Церковью как царственные страстотерпцы в 2000-м году. Я лично — за социалистический путь развития, но с необходимыми реформами. Как человек православный, полностью поддерживаю решение РПЦ о канонизации императора Николая Второго с семьёй. Для понимания его поступков очень советую почитать дневниковые записи монарха. Эти записи можно найти в интернете. А по поводу того трагического дня Николай Второй писал в дневнике:

«9-ое января. Воскресенье. Тяжелый день! В Петербурге произошли серьезные беспорядки вследствие желания рабочих дойти до Зимнего дворца. Войска должны были стрелять в разных местах города, было много убитых и раненых. Господи, как больно и тяжело!»

Вот такая «загадочная русская душа»: сначала, не разобравшись, называть «николашкой кровавым», потом, через 95-ть лет канонизировать, и служить молебны царственным страстотерпцам, прося их заступничества пред Богом…

По сути, тоже самое произошло и с тем человеком, под руководством которого Россия победила в жуткой войне 1941-45-го года, Иосифом Виссарионовичем Сталиным. Спустя годы его обвинили в репрессиях, забывая, что в то время сначала после октябрьской революции белогвардейцы, кулаки, и другие ненавидящие по какой-то причине советскую власть, пытались вернуть своё, всячески вредили, а после Великой Отечественной Войны никак нельзя было расслабляться, поскольку оставались скрывающиеся потомки тех самых белогвардейцев и кулаков, которые мстили за потерю своего наследства, иже с ними недобитые фашисты. Иначе бы просто не возродили так быстро страну из руин. Это была вынужденная жёсткая мера. А в том, что попадали в этот жернов невиновные — вина тех, кто, упиваясь властью, не разбирался в делах арестованных, не раздумывая подписывал приговор на тюремный срок или расстрел. Разница лишь в том, что о смерти Сталина люди наоборот, сначала скорбели, а потом обвинили.

Сообщение о смерти Сталина прочитал Юрий Левитан. Тот самый, кому выпало счастье сообщить советским людям о Победе в ВОВ, а вот 5-го марта 1953-го года — пришлось обнародовать скорбную весть: