Бесплатный фрагмент - Тайна Вселенской Реликвии

Часть первая. Недруги и друзья

Что было бы, если бы мы отрицали

всё то, чего не в состоянии объ-

яснить?

(Доминик Франсуа Арго, француз-

ский физик, по поводу споров о

природе шаровой молнии).

Глава первая. Исчадия ада

1. В подводном бункере

По центральным улицам одного из северо-американских городов, раскинувшихся на тихоокеанском побережье, нескончаемыми потоками вились сплошные, пёстрые ленты автомашин, оглашая воздух непрекращающимся гулом двигателей и одаривая всё вокруг сизой дымкой выхлопных газов.

На обочине одной из немноголюдных улиц, непосредственно вливавшихся в этот общий, шумный поток, стояла небольшая металлическая, колёсная платформа, с установленной на ней киносъёмочной аппаратурой. Картонный плакат, подвешенный на кронштейн стойки, гласил:

«Голливуд! Пробные киносъёмки!»

Технику обслуживали двое: подвижный, рыжеволосый мужчина невысокого роста и стройная, жгучая брюнетка, оба в солнцезащитных очках. До этого хлопотавшие, щёлкавшие затвором кинокамеры и выбиравшие удобную позицию, теперь они стояли бок о бок, рядом с платформой, о чём-то негромко переговариваясь и, видимо, кого-то поджидая.

Из-за угла вынырнула подгулявшая компания разбитных молодчиков: их было четверо. Говорили они что-то непристойное и громко смеялись. Прохожие боязливо обходили их.

— Эй, вы, поросль авантюрная! — мужчина в тёмных очках поманил их пальцем.

Видимо, несколько шокированная подобным призывом, компания застыла на месте, словно по команде.

— Риччи! — буркнул огромный детина, по всей видимости — предводитель, обращаясь к одному из своих напарников, чуть помельче. — Узнай: в чём дело?

— Это кому адресована чья-то гнусная отрыжка? — осведомился тот, удивлённо взметнув брови. — Нам что ли, сэ-эр?

— Вам! — последовал ответ. — А кому же ещё? — Мужчина в очках в недоумении огляделся по сторонам, словно отыскивая того, кому предназначались слова его призыва.

— На-ам, Боб! — в голосе спрашивавшего послышались нотки неподдельного изумления.

— Ну-ну, осторожней, дядя! — вмешался третий, сжимая кулаки и приближаясь к кинооператорам. За ним подтянулась и остальная компания. Она стала медленно надвигаться на рыжеволосого, начавшего в растерянности отступать назад.

— Да что вы, мальчики! Не обращайте на него внимания, — встала между ними женщина. — Это у него такая привычка заводить знакомства.

— Плевать мы хотели на такие знакомства, — прохрипел Боб, отстраняя женщину и грозно наседая на обидчика. — Пусть лучше их с бабами завязывает.

— А-а, всё ясно, Боб, — донёсся смешок Риччи, — он, наверное, гомик, и хотел бы поближе познакомиться с нами.

— Заткнись! — резко остановил тот, и вновь обратился к рыжеволосому. — Так что ты сказал, дядя? Кто мы? Повтори! — весь вид предводителя не обещал ничего хорошего.

— Извините, парни! Кто же мог подумать, что вы такие обидчивые? — кажется сдрейфил тот, и пошёл на попятную.

— А вот мы сейчас это и проверим…

— Но я ж не называл вас подонками, или ублюдками.., — отступая, он словно издевался над наседавшими и, казалось, нарывался на скандал.

— Что-о-о? — Боб, выпучив от подобной дерзости большие, навыкате глаза, недоумевая обвёл затуманенным взглядом лица своих собутыльников, а затем, мгновение спустя, воспроизвёл им какой-то повелевающий жест.

Трое из компании мигом подхватили рыжеволосого под мышки и почти бегом потащили сопротивлявшегося наглеца в рядом расположенный тёмный и узкий, тупиковый проулок.

— Что он ещё задумал? — терялась в догадках брюнетка. — Хотя, по правде сказать, на него это очень и очень похоже. Никак не может избавиться от своих авантюрных выбрыков. — Она посмотрела на часы: прошло семь минут, а мужчины всё ещё не появлялись.

На исходе десятой минуты, наконец-то, из пасти провала домов показался рыжеволосый кинооператор в сопровождении молчаливо следовавшей за ним компании. Следов её былой самоуверенности не осталось и в помине. Все пятеро подошли к киносъёмочной платформе.

— Вот, Сара, знакомься! — улыбаясь, заговорил мужчина. — Теперь — это наши друзья, парни — что надо! Можешь рассчитывать на них. Сразу же тебя обрадую: они любезно предоставили нам своё согласие на участие в пробных киносъёмках. Введи наших новых друзей в курс дела, а то я не успел им всё толком объяснить… У тебя это лучше получается.

— Господи!.. Что у них за вид? — подумалось женщине. У двоих на физиономиях красовались красно-лиловые синяки и подтёки, двое других всё ещё не в силах были отдышаться и перевести дух. Все они имели довольно таки неприглядный и жалкий вид.

— Какая приятная неожиданность! — Слегка обескураженная поведением напарника и подавленным видом компании, женщина изобразила на своём лице крайнее удивление и неподдельное сочувствие. — Тогда сразу же и приступим. — Она облегчённо вздохнула. — Хотите сниматься в крутом кинобоевике? — обратилась она к новоявленным актёрам.

— А что мы будем иметь с того? — как-то уж больно нерешительно откликнулся Боб.

— Вас увидит многомиллионная аудитория!.. Разве этого не достаточно? Слава, почёт…

— Это, конечно, всё неплохо. Но не помешало бы ко всему этому с вашей стороны добавить ещё кое-что, так сказать — отстегнуть…

— О чём разговор, дружище?! — вмешался рыжеволосый. — На первых порах вот вам задаток, — он вытащил из кармана деньги и отсчитал каждому по двадцать пять долларов. — После съёмок — остальное, по сто долларов. Устраивает?

— Можно было бы и надбавить, — не растерялся Риччи.

— Сколько же вы хотите?

— По сто пятьдесят на каждого, — уточнил Боб.

— Многовато! — почесал затылок рыжеволосый, — но и это нам под силу, не правда ли, Сара?

— Ты — ангел, Эдди! — улыбнулась женщина очаровательной улыбкой и обратилась к притихшей компании. — Ну так что, мальчики, согласны?

— Какой же дурак откажется?! — в рядах бывшего противника раздались возгласы одобрения, сопровождаемые радостным оживлением. — Что от нас требуется?

— В общем так, парни, — продолжала брюнетка предрасположенным, деловым голосом. — Требуется от вас совсем не так уж и много. Снимается сцена ограбления банка. Ваша задача: незаметно для прохожих — необходимо избежать кривотолков и различных недоразумений, — проникнуть в помещение банка, запереться изнутри, натянуть на себя маски и ворваться в центральный зал. Под угрозой расправы с присутствующими, изъять из сейфа деньги, упаковать их в мешки, быстренько смотаться и кинуть эти мешки вон в тот кабриолет, — она указала на старенький «мерседес» с открытым верхом, притулившийся на обочине дороги недалеко от киносъёмочной платформы. — К этому времени там буду находиться я, а мой партнёр будет проводить пробную киносъёмку. Вы же, как только передадите мне мешки, должны укрыться в любом из близлежащих подъездов или проулков, и ждать, пока мы не позовём вас…

— Погодите, мэм! А как же быть со сценарием? — недоумевая вымолвил Боб. — Как же прикажите поступить нам с посетителями и служащими банка?

— О-о, в сообразительности вам не откажешь, — польстила женщина и тут же поспешила внести ясность. — С руководством и служащими этого учреждения всё заранее договорено. Большая половина посетителей — наши статисты из Голливуда. Непредвиденные затруднения могут вызвать посторонние, случайные посетители, не посвящённые в курс дела. Но это даже к лучшему. Всё должно выглядеть натурально, как в жизни. Поэтому сценария никакого не предусмотрено, действуйте по обстоятельствам и полагайтесь лишь на экспромт и свою интуицию: не мне вас учить. Я уверена, у вас должно получиться. Киносъёмки внутри помещения будут производиться посредством видеокамер, которые там установлены. — Брюнетка замолчала и кокетливо поправила свою причёску. — Всё ясно? Может есть какие вопросы?

— Есть, мэм, — откликнулся Боб. — А как же насчёт та-та-та-пиф-паф, — он выставил вперёд указательный палец, — и всего прочего?

Женщина подвела их к своей машине, выдала по брезентовому мешку, собственноручно натянула на головы будущих героев кинобоевика скатанные в виде шапочки вязаные маски и снабдила их «огнестрельным» оружием.

— Это — бутафория, — пояснила она. — Однако, ваш автомат, Боб, настоящий, патроны — холостые. Но всё равно, стреляйте, в случае необходимости, только в воздух. Мешки повесьте на руку, под них спрячьте свои пушки.

— И вот ещё что, самое главное, — вмешался рыжеволосый кинооператор. — На все ваши действия отводится не более пяти минут. Не уложитесь — ваша вина, потеряете гонорар и славу. Не обижайтесь, таковы законы Голливуда.

— Не сомневайтесь, сэр, всё будет сделано на высшем уровне, — прищёлкнул языком довольный предводитель.

— Ну вот и отлично. А теперь — по местам.

Брюнетка уселась за руль машины, а честная компания проследовала за оператором к киносъёмочной платформе.

— Как только я махну рукой и сделаю вот так, — сказал он, вставая на площадку платформы и поводя кинокамерой из стороны в сторону, — тут же приступайте.

Пока кинооператор что-то настраивал и к чему-то примерялся, все четверо жадно ловили его движения, дабы не упустить счастливого мгновения. Наконец последовал взмах руки и прозвучала команда:

— Пошёл!..

Четверо быстрой походкой пересекли улицу, приблизились к двери одного из филиалов центрального банка и скрылись за его дверьми.

Полуденный зной, рождаемый дыханием палящего дневного светила, казалось, поглотил собой всё живое, способное ещё как-то передвигаться и издавать членораздельную речь. Прохожих можно было пересчитать по пальцам: все они стремились укрыться в тени торговых навесов, или в помещениях государственных и частных офисов.

Женщина, сидевшая в «мерседесе» и облокотившаяся на дверцу автомашины, со скучающим видом наблюдала за действиями кинооператора, прильнувшего к кинокамере.

— Странная штука, — подумалось ей точно так же, как и её партнёру, — четвёртая минута на исходе, а никаких признаков шума или стрельбы…

Однако, не успели они ещё сделать окончательного вывода из своих предположений, как в дверях банка выросли четыре дюжие фигуры «налётчиков». У Боба и Риччи через плечо было перекинуто по увесистому, туго набитому мешку; двое других, держась несколько поодаль, то и дело оборачиваясь назад, делали вид, что прикрывают путь к отступлению. Перебежав дорогу и приблизившись к машине, они общими усилиями перевалили поклажу на её заднее сиденье.

— Ну как, мэм? — воспользовавшись образовавшейся передышкой, осведомился Боб, застыв на месте в ожидании словесного поощрения.

— Сверх всяческих похвал! Всё чётко и точно, как на аптечных весах! — восхищённо воскликнула женщина, заводя двигатель. — Вы отличные парни! А теперь, быстренько, в любую подворотню, и затаиться…

— Слушаюсь, мэм! А как фильм-то называться будет? — не удержался кто-то из четвёрки.

Брюнетка на какое-то мгновение задумалась и тут же ответила:

— Он будет называться — «Привет, олухи!»

Взревел двигатель и машина рванулась с места. Проезжая мимо киносъёмочной платформы, женщина слегка притормозила. Её партнёр легко перекинул своё тело через верх дверцы и машина на полном ходу скрылась за ближайшим поворотом. Вскоре мужчина с женщиной поменялись местами: теперь за рулём восседал рыжеволосый.

— Эдди! Здорово всё-таки ты всё это придумал, я преклоняюсь перед твоим гением! — возбуждённая брюнетка обвила его шею рукой и прижалась губами к щетинистой щеке партнёра.

— Рано ещё радоваться, Сара! — буркнул себе под нос Эдди, высвобождаясь из её объятий. — Всё ещё впереди. Я больше, чем уверен, что уже вся полиция поставлена на ноги и держит под прицелом все поношенные «мерседесы» тёмно-вишнёвого цвета. Так что сиди себе тихо и не мешай мне вести машину. — Последние слова прозвучали в довольно таки грубой форме и обиженная Сара больше не проронила ни слова, а только сидела, уставившись куда-то в одну точку.

До поры до времени всё шло гладко, пока при выезде из города за ними не увязались две полицейские машины.

— Кажется влипли, — не оборачивая головы, равнодушно подметила женщина.

Замечание осталось без внимания. Эдди лишь прибавил скорость. Теперь машина неслась по извилистой горной автостраде, удаляясь от города. Гудки полицейских сирен только ускоряли её бег. Стрелка спидометра приближалась к отметке восьмидесяти пяти миль, а в зеркале заднего вида упорно маячили преследователи, и Эдди, видимо, решился на какой-то шаг: об этом Сара догадалась по выражению его лица.

— Что ты намерен предпринять? — не без тревоги в голосе спросила она.

— Ничего особенного, — прозвучало в ответ. — Просто передвину вот этот рычажок, — он притронулся к какому-то выступу под приборной панелью, — только и всего.

Когда от передней машины преследователей беглецов отделяло расстояние в тридцать-тридцать пять метров, Эдди, улучив какой-то момент, натиснул на упомянутый им рычажок. Из патрубка, незаметно укреплённого на вершине спинки заднего сиденья, вырвалась плотная, упругая струя тёмной жидкости; запахло нитроэмалью. Лобовое стекло передней полицейской машины вмиг затянулось светонепроницаемой плёнкой чёрной краски. Водителю, в доли секунды потерявшему прямую видимость, пришлось резко затормозить. Вторая полицейская машина, следовавшая за передней на незначительном расстоянии, попыталась произвести её обгон. Но скорость была велика. Вылетев на противоположную сторону дороги и миновав обочину, она ударилась об отвесную стену скалы, отрикошетила от неё, уже неуправляемая вновь пересекла дорогу и, сбивая столбики ограждения, свалилась в пропасть. Но Эдди с Сарой этого уже не видели: о последствиях своей «проделки» они дознались лишь на следующий день из телевизионной, криминальной хроники.

Нервное напряжение спало, как только преследуемые убедились в отсутствии погони. На ходу были стянуты парики, в течение нескольких минут удалён с лиц профессионально наложенный грим — в этом, сидевшему за рулём, поспособствовала Сара. Теперь в машине сидела не средних лет пара, а двое молодых людей лет девятнадцати: худенькая, рыжеволосая девушка и простоволосый, ничем непримечательный юноша. О деньгах в мешках, покоившихся за спиной, разговора не заводили: пыл и азарт ещё не успели улетучиться из их разгорячённого сознания.

— Послушай, Эдди! Что это за цирк решил устроить ты в подворотне с теми парнями? — поинтересовалась Сара. — Мы так не договаривались.

— А-а, — засмеялся тот. — Это своего рода психологический приём: бьёт точно в десятку. Мной не исключалась возможность того, что они могут просто отказаться от нашего предложения, а переубедить их после этого было бы почти невозможно по причине их «детского негативизма». Поэтому сначала надо было заставить их уважать мою личность, подчинить себе, да, заодно, и духа бойцовского прибавить. Как ты, наверное, сумела убедиться — результат налицо…

Деньги нужны были Эдди, чтобы рассчитаться со своими кредиторами, которым он успел задолжать приличную сумму, будучи ярым, ревнивым приверженцем азартных игр. А откуда ему, девятнадцатилетнему студенту предпоследнего курса технического колледжа, было взять такие деньги?..

Самой природой награждённый пытливым, но расчетливым умом и наделённый натурой искателя романтических, авантюрных приключений, он придерживался того мнения, что безвыходных ситуаций не существует. План в его разбухавшей от невероятных мыслей и идей голове зрел недолго. Им он поделился со своей близкой подругой и сокурсницей Сарой Фулсброк, девицей, по складу характера, под стать ему самому, стройной, привлекательной шатенкой. Где за бесценок, где — и так, были приобретены киносъёмочная и огнестрельная бутафории, вернее — отработавший своё, ржавеющий хлам, сценические принадлежности — парики, грим и прочее. Машину пришлось позаимствовать у одного доходяги: да он и не особо-то сопротивлялся, бедолага…

Со всеми своими кредиторами он расплатился сполна, сократив образовавшийся бюджет со ста двадцати до девяноста тысяч долларов. Жизнь обещала быть безоблачно-прекрасной и до жути беззаботной, хотя бы на первых порах…

Об этом анекдотическом случае почти двадцатилетней давности, с которого, собственно, и началась его карьера, как профессионального разведчика, Эдуард Дюгелев, а вернее — Эдвард фон Дюгель, — по роду своей деятельности, находясь в чужой стране, он всегда присваивал себе вымышленные имена и фамилии, созвучные с его настоящими, на манер той страны, в которой он пребывал, чем снижалась вероятность риска провала, — с грустной усмешкой на устах вспоминал, находясь внутри подводного, воздушного колокола с иллюминаторами, выполненного в виде небольшой полусферы с радиусом в два с половиной метра.

Силуэт какой-то крупной рыбы, промелькнувшей за толстым стеклом иллюминатора, прервал воспоминания Дюгеля, удобно расположившегося в кожаном кресле.

— Эти недоноски что-то не особо-то торопятся вызволять меня из этой проклятой норы, — с какой-то злобной досадой пронеслось в сознании. — Если бы они знали, чего только стоило очутиться в ней после инсценировки своей «гибели на миру».

Разумеется, весь спектакль был разыгран весьма и весьма недурно. Ещё когда угнанный им с «Кассиопеи» моторный бот был на полпути к «синей дыре», Эдди извлёк из своего рюкзака электронное устройство, величиной с мыльницу, для отпугивания морских хищников, и закрепил его сзади, на поясном ремне. Затем, оттуда же, он вынул подводный дыхательный аппарат, если его можно было так назвать — два белых шарика диаметром с копеечную монету каждый, соединённых между собой тонкой и короткой резиновой трубкой с клапаном посредине. Эти шарики тут же были надёжно и плотно вставлены в ноздри, а трубочка с пусковым клапаном небольшой дугой свисала под носом: клапан приводил в действие механизм подачи из полостей шариков кислородно-гелиевой смеси через носовую полость. Вдох производился носом, а выдох — через рот. Время пребывания под водой с таким аппаратом ограничивалось тридцатью минутами.

Следующим на свет появилось подводное, транспортирующее устройство — миниатюрная, водомётно-реактивная установка, вся конструкция которой в сложенном состоянии могла спокойно разместиться в кармане брюк или пиджака.

Всеми этими подводными атрибутами Дюгеля снабдил Рунгштольф во время их последней, московской встречи в 1988 году, когда Эдди передал тому похищенные художественные полотна Малышева. На вопрос Дюгеля — зачем всё это надо, тот ответил: «Бери, приятель, бери, может пригодиться. Запомни: вся наша жизнь построена на одних лишь случайностях!» Подобную заботу о своей личности со стороны шефа Эдди смог оценить по достоинству, лишь попав в необычную для него ситуацию…

Все приготовления для имитации своей «гибели» — на барке почти все знали и были уверены в том, что плавать он не умеет, — Дюгель старался производить незаметно для постороннего взгляда: он догадывался, что за его действиями пристально наблюдает в бинокль не одна пара глаз.

Достигнув почти самого центра «синей дыры» — об этом свидетельствовал одиноко покачивающийся в лёгких волнах спасательный круг с борта линкора «Джордж Вашингтон», — Дюгель бросил управление мотоботом. Щелчком кнопки за спиной он включил прибор отпугивания хищников, слегка нажал на клапан подачи кислородной смеси, пригнулся, натянул на глаза водозащитные очки и, выпрямившись, спиной к наблюдателям, как был в одежде, прыгнул за борт, удерживая в руках транспортирующее средство и рюкзак: последний он выпустил из рук, как только коснулся воды.

Первым делом необходимо было приладить к ступням ног небольшую платформочку с установленным под ней водомётным движителем, а затем дёрнуть за шнур, приводящий к процессу воспламенения топлива двигателя. Однако, на первых порах задача осложнилась тем обстоятельством, что, как только пловец погрузился на незначительную глубину, сразу же очутился в обществе стаи акул. Поначалу они тенями бросились врассыпную, но пока он прикреплял двигательную установку, они вновь пошли на сближение. Пришлось увеличить мощность излучения отпугивания, на что потребовалось дополнительное время. Но зато результаты не замедлили сказаться: в скором времени след хищников простыл.

Дюгель почувствовал, что его начинает затягивать в «синюю дыру» всё быстрее и глубже. У него, даже в воде, по спине поползли мурашки при одной лишь мысли, что двигатель может и не сработать: тогда — конец. Рывок за пусковой шнур, и он с облегчением ощутил упругий толчок в ступни ног: слава Богу, сработало!

Подводные ориентиры ему были знакомы. Без особого труда преодолев втягивающее действие отверстия в морском дне, он покинул его пределы и поплыл в сторону одного из подводных строений, которых насчитывалось здесь около двух добрых дюжин вдоль всего периметра мелководной банки острова Проклятий. Это были своего рода форпосты на подходе к острову, залегавшие на глубинах пятнадцати-двадцати метров, построенные в самом начале его освоения и служившие для наблюдения и оповещения о надвигающейся опасности. Теперь же, в большинстве своём, в них отпала всякая необходимость: многие из них были покинуты и необитаемы. Одно из таких строений должно было находиться в трёх-четырёх кабельтовых от места погружения. Потому-то минут через двадцать отыскав его, миновав шлюзовой отсек и проникнув внутрь жилого помещения, Дюгель первым делом удостоверился в исправности всех систем жизнеобеспечения и сигнализации: всё оказалось в порядке и работало отменно.

— Неплохо подготовились, — мысленно похвалил он обслуживающий персонал острова. — Значит — ждут.

В памяти ещё хорошо сохранился случай, когда лет девять назад один из сотрудников островной лаборатории, находясь на дежурстве в одном из таких подводных бункеров — так на острове называли эти полусферические сооружения, — в буквальном смысле слова, проспал рыболовецкое судно, невесть когда и какими путями оказавшееся в водах мелководной банки и следовавшее в направлении острова. Конечно, островные службы засекли его и не подпустили близко к острову: объект без проволочек пустили ко дну. Провинившегося в тот день у всех на глазах наказали в назидание другим: его отдали на растерзание аподам, этим крылатым химерам-вампирам. Боже, как он кричал и молил о пощаде!.. Этот давнишний эпизод для Дюгеля был не из приятных, и он вновь мысленно воротился к прерванным воспоминаниям…

— Что же было дальше, после обретённого состояния, облачённого в форму туго набитых мешков?..

2. Ступеньки его карьеры

А тогда сталось то, что в скором времени криминальная полиция каким-то образом всё же сумела «вычислить» личности похитителей.

— Случайность? — не раз задавался вопросом Дюгель. — Вряд ли, — и он вспомнил изречение Рунгштольфа о том, что вся жизнь наша построена на одних лишь случайностях. — Что же получается: любая случайность закономерна? — следовал очередной вопрос, — и, следовательно, построена на промахах и незнании дела? Где же произошёл тогда прокол? — Припомнились все детали ограбления банка. — Да, по крайней мере их было не менее трёх-четырёх. Во-первых, перед несостоявшимися артистами они называли друг друга с Сарой по имени. Во-вторых, демонстрация приёмов каратэ в подворотне: об этом потерпевшие наверняка с удовольствием напомнили следователю. В-третьих, отпечатки пальцев на «киносъёмочной» аппаратуре. И, в-четвёртых, кредиторы. Каждый из них, как пить дать, задался вопросом: «Из каких источников он, Эдди, черпал деньги, чтобы расплатиться с ними?» В общем, ошибка на ошибке…

Но как бы там ни было, в полиции обращались с ними вежливо и корректно. Следователь с интересом расспрашивал, они охотно отвечали. Тот от души смеялся, поражаясь находчивости и изобретательности своих подопечных, уверяя, что это первый подобный случай в его богатой практике, а те смотрели на него чистым, непорочным взглядом и в невинной улыбке растягивали свои рты до самой макушки.

В конце концов, обеим обвиняемым, учитывая их незаурядные способности, предложили сотрудничество, пообещав, что в случае отказа, они будут иметь большие неприятности. Так как генный код Эдди и Сары нёс в себе все признаки авантюризма, они без промедления дали на то своё согласие.

Последний год учёбы в колледже они совмещали с работой внештатных сотрудников криминальной полиции, которая заключалась, в основном, в выполнении некоторых мелких, незначительных поручений. Начальство внимательно присматривалось к ним. По окончании в 1972 году колледжа, Дюгель и Фулсброк были зачислены в штат полиции…

Характер поручений зависел от личных качеств сотрудника и от расположения к нему начальства. Первое же большое дело принесло Дюгелю успех. Его попросили посмотреть «свежим взглядом» на одно затянувшееся дело, связанное с розыском одного небезызвестного, опасного преступника: убийцы и рецидивиста. За ним числилось много крупных афёр и особо жестоких убийств. К расследованию и поимке были подключены даже некоторые службы ФБР и ЦРУ. Но всё безрезультатно: выйти на его след так и не удалось. Тот как в воду канул, хотя из достоверных источников было известно, что скрывается он где-то в городе, как говорится — «лёг на дно».

За одну ночь изучив все обстоятельства дела, на следующее утро он попросился на приём к шефу.

— Ну, что скажете новенького, Дюгель? — стоя встретил его шестидесятилетний, с впечатляющей лысиной на макушке и с неизменной сигарой в зубах, казалось бы, добродушный на вид толстяк, стряхивая пепел прямо на пол. Он грузно плюхнулся в кожаное кресло, не предложив, правда, сделать то же самое своему подопечному. Говорил он обыденным, тусклым голосом, не ожидая, по-видимому, чего-либо путного или дельного от этого невзрачного юноши.

— Сэр! — начал Эдди, неуверенно переминаясь с ноги на ногу. — Мне хотелось бы поделиться с вами одной мыслью, возникшей по поводу дела «бешеного Дика». Не уверен, по вкусу ли придётся она вам.

— Выкладывайте, что у вас ещё там, — прозвучало в ответ.

И тогда Дюгель приступил к обстоятельному изложению своих соображений и плана действий.

— Изучив материалы следствия по известному вам делу, склонен полагать, что обычные методы слежки и дознания вряд ли смогут дать какие-либо положительные результаты. Здесь, как мне кажется, необходим чисто психологический ход. — Дюгель умолк, стараясь определить реакцию шефа на только что произнесённые слова.

Толстяк насторожился и слегка подался всем телом вперёд. В глазах его вспыхнули огоньки заинтересованности и надежды: чем чёрт не шутит!

— Ну-ну, продолжайте, — заёрзал он в кресле.

— Нам известно, что у разыскиваемого есть престарелая мать — мисс Мэри Гопкинс, проживающая по адресу.., — Эдди назвал адрес. — Эта старая женщина неоднократно пыталась убедить следователя, что ей не известно, где находится её сын. Это и понятно: он у неё единственный, она его очень любит и поэтому не хочет потерять. Думаю, наивно было бы полагать, что она возьмёт, да так всё нам и выложит…

— В таком случае что вы предлагаете? — Шеф оживился, щёки его порозовели, а весь вид дышал одним нетерпением.

— Надо попытаться сыграть на её материнских чувствах, сэр.

— Вот как? Каким же образом?

— В одном из местных газетных изданий, лучше — утреннем, читателям преподносится «утка», под броским заголовком, в виде сообщения о гибели «бешеного Дика» во время перестрелки в ходе полицейской акции по его задержанию. Для убедительности в газете можно разместить и фотоснимок с трупом какого-нибудь преступника…

— А этот малый не такой уж и простак, как кажется на первый взгляд, — пронеслось в голове многоопытного чиновника, впившегося глазами в собеседника.

— Весь город, — продолжал в это время Дюгель, — включая и предместья, заранее разбивается на квадраты, в каждом из которых должны вести дежурство наши люди на автотранспортных средствах. Берутся под наблюдение и контроль дом мисс Гопкинс и все вблизи расположенные к нему телефон-автоматы. Хозяйка — женщина весьма преклонного возраста и, как установлено, из дома отлучается крайне редко: раз-два в неделю, преимущественно для осуществления хозяйственных закупок. Воспользовавшись этим обстоятельством, в одно прекрасное утро, под дверь её квартиры подсовывается вышеупомянутая газета с прискорбным для неё известием…

— Чёрт подери! — не удержался шеф. — Да вы просто молодчина, Дюгель! Ваша голова начинает что-то да стоить!.. Продолжайте.

— После ознакомления с его содержанием, первым её действием должно стать желание поскорей убедиться в достоверности сообщения. Как она это сделает? Перепоручить проверку кому-либо она не решится; не рискнёт она воспользоваться и своим домашним телефоном, равно, как и соседским: лишние уши. Она бросится к ближайшему, уже прослушиваемому нами телефон-автомату, установленному на улице, в одном из баров, магазинов, на телеграфе, или ещё где, чтобы позвонить сыну: в том сомневаться не приходится, что ей известно его местонахождение. Вот тут-то мы и установим номер телефона, по которому она звонит, а, следовательно, и адрес разыскиваемого, по которому тот проживает в настоящее время. Незамедлительно сообщаются нашим людям, находящимся в нужном квадрате, координаты «бешеного Дика», дом берётся в оцепление, с других участков подтягиваются силы, и…

— Всё ясно, Эдди, — перебил шеф, впервые назвав его по имени. — Но где же мы возьмём столько людей и техники? Хотя, впрочем, овчинка стоит выделки, а цель оправдывает средства, и, если всё получится так, как вы предлагаете…

Именно так и получилось. Через двое суток «бешеный Дик» был взят ещё тёпленьким, прямо в постели своей любовницы: никакого сопротивления оказано не было…

Какими-то неведомыми путями проведав о небывалых способностях одного из сотрудников криминальной полиции, Дюгелем заинтересовались службы федерального бюро расследований. Не проработав в полиции и трёх месяцев, осенью того же года он очутился в числе его сотрудников.

Одним из непременных условий, выдвинутых Дюгелем перед руководством Бюро, было желание работать на пару с Фулсброк. Просьбу удовлетворили, а Сара была на «седьмом небе» от счастья. Но и здесь он долго не задержался. За этот промежуток времени, с помощью Фулсброк, он успел раскрутить несколько сложных, запутанных дел, применяя необычные, нестандартные для ведения следствия хитроумные ходы и комбинации. Однако, сам Дюгель полагал, что способен на большее. К своим успехам относился он не то, чтобы равнодушно, а с мыслью, что так оно и должно быть. Единственное, что сам себе ставил в заслугу, так это усовершенствование методов слежки и добытия информации. Особенно гордился он — в душе — одним своим техническим нововведением…

Как-то раз, по долгу службы, сидя в приёмной одного из своих «подопечных», от нечего делать он стал наблюдать за действиями секретарши, что-то печатавшей на машинке.

— Не плохо было бы знать, что же она печатает сейчас, — подумалось как-то само собой. Он долго вслушивался в прерывистые наборы дроби, отбиваемые молоденькой девушкой. И тут его посетила одна интересная мысль.

— Возьмём, к примеру, вот эту самую печатную машинку, — стал рассуждать он про себя. — Удар любой, отдельно взятой, клавиши, при нажатии на неё, должен нести в себе индивидуальное, характерное только для этой клавиши, неповторимое звучание. Теперь возьмём сто, нет — тысячу таких машинок, и звучания ударов отдельно взятых клавиш любой из них будут отличаться друг от друга так же, как дактилоскопические отпечатки пальцев разных людей. Из этого следует: если звучание удара каждой клавиши вот этой машинки записать на магнитофонную ленту, зная, какому знаку, букве или цифре оно принадлежит, и заложить в память специального электронного устройства, то прочитать печатный текст, не заглядывая в бумагу, большого труда не составит. Это уже дело техники: там и блоки сравнения — идентификации, дешифровки, и прочее. Печатный текст можно будет или записывать на магнитофонную ленту, находясь рядом с машинисткой, а затем вводить запись в электронное устройство, или же поставить где-то поблизости от печатной машинки «жучок», и тут же производить расшифровку… Да и вообще, подобный метод извлечения информации можно применять в отношении любого вида клавишной техники, от телетайпа до клавишного устройства компьютера…

Своими умозаключениями по этому поводу Дюгель, как бы невзначай, поделился с шефом, а тот, в свою очередь, дал распоряжение своим «технарям» воплотить идею в жизнь. Теперь любые печатные, телетайпные, компьютерные тексты организаций, попавших в поле зрения ФБР, любой степени секретности, читались его сотрудниками без всяких затруднений, прямо с экранов своих мониторов…

В конце зимы 1974 года Дюгеля, буквально на лету, перехватило центральное разведывательное управление. Ему он подходил по всем параметрам: владение тремя языками — английским, немецким, русским; обладатель чёрного пояса по каратэ; хладнокровен, легко сходится с людьми; сочетание изощрённого ума с натурой, склонной к авантюрным приключениям и к смелым, решительным действиям.

Но и здесь Эдди не желал расставаться с Сарой Фулсброк: он слишком привязался к ней и не мыслил жизни без её существования, равно, как и она по отношению к нему. Они вжились друг в друга и представляли собой единый, хорошо отлаженный механизм шантажа и угроз, диверсий и убийств. Внешне их взаимоотношения выглядели довольно таки тривиально, без претензий на излишнее внимание или чрезмерную взаимность, и, казалось, не отличались постоянством. Но, иной раз оставшись наедине с Эдди, Сара давала волю своим чувствам: дело доходило до сцен ревности, сопровождаемых чуть ли не истерикой…

Помнится, будучи ещё джименом — агентом ФБР, как-то раз оба они несли службу по внутренней охране офиса, где проходило увеселительно-деловое мероприятие именитых, высокопоставленных лиц по поводу завершения строительства какого-то огромного терминала стратегического назначения на тихоокеанском побережье США.

В их обязанность входило постоянно крутиться среди этих великовельможных сановников и их жён, охранять их спокойствие и вести с ними, если на то будет их воля, непринуждённые, ни к чему не обязывающие беседы на отвлечённые темы.

Так случилось, что в самый разгар веселья, проходя мимо одной из стоек бара, он услышал женский оклик. Это была молодая вдова одного из влиятельных банкиров — Эдди наперечёт знал всех присутствующих в зале и всё о каждом из них. Видимо, этой чрезвычайно некрасивой, яркой блондинке заблагорассудилось с кем-то перемолвиться словечком: она явно скучала и слегка была подшафе. На плечах, упакованной в меха дамы, красовался палантин из голубых песцов, а под ним просматривалось стального цвета, длинное, вечернее платье: поговаривали, будто выткано оно из паутины чрезвычайно ядовитого паука — «чёрной вдовы». Единственное, чем была она привлекательна, так это своим богатством и глупостью. Любимым её изречением, ставшим поводом для шуток и сплетен, было: «Учтите, дорогуша! Жизнь — нечто абсолютно белое, забвение — нечто абсолютно чёрное!»

В тот вечер она просто вцепилась в Эдди мёртвой хваткой, долго не отпускала, заставив несколько раз станцевать с собой. Эдди слушал её поверхностно, всё внимание его было сосредоточено на общей обстановке, царившей в зале: служба есть служба…

Как только окончился приём и гости разъехались, Дюгель обратил внимание, что Фулсброк куда-то исчезла. Он поднялся к ней в номер и застал Сару стоявшей подле окна. От неожиданности она вздрогнула и обернулась: припухшие веки и увлажнённые глаза свидетельствовали о её плохом настроении.

— А-а, вот и мы пришуршали, — выдавила она.

— У моей маленькой голубки большие неприятности? — шутливо справился Эдди.

— Представь себе, — буркнула Сара, вновь обернувшись к окну.

— Ты чем-то расстроена… Почему глаза на мокром месте?

— Потому что мне грустно.

— Это не в твоём амплуа, дорогая, — сохраняя шутливый тон, в недоумении вымолвил Дюгель. — Ну, тогда признавайся, отчего тебе так грустно.

— Потому что я плачу, — последовал резкий ответ.

— Но, позволь, разве можно грустить по своему плачу?

— Можно, если сильно захотеть. — Отойдя от окна, Сара резким движением бросила своё тело на кровать и, нахмурившись, посмотрела на Эдди. — У-у-у, маленький, гнусный обманщик, — капризно надув губки, сквозь слёзы вымолвила она. — Ты как всегда, постоянен в своём непостоянстве. Господи, какая мерзость! — Вдруг лицо её преобразилось, слёзы куда-то исчезли, а в прищуренных глазах сверкнули огоньки подозрительности. — О чём это ты так мило мяукал с той белобрысой, майской кошкой, а?.. У неё кривые ноги.

— Вот в чём дело? А я-то думал.., — засмеялся Дюгель. Он понимал: сказывалось нервное, профессиональное напряжение, подкреплённое чувством ревности. — Однако, вот тут-то ты как раз и не права, дорогая моя. На сегодняшний день иметь кривые ноги в светском обществе стало признаком утончённого шарма.

— Чушь, прекрасная чушь! Ты пошляк, Эдди, и не сметь называть меня дорогой! Дорогим ты можешь называть пенёк, над которым оправляешься, — она почувствовала, что утрачивает позиции. — Скажи мне, только честно: ты ещё любишь меня?..

Эдди уже начинал терять терпение и злиться на Сару за устроенную истерику.

— Читай между строк! — не выдержал он, подкинув дров в пылающий костёр. — Любить надо урывками… Только тогда можно постичь наивысшую страсть любви. — Самолюбие Сары было задето, а самому подумалось: «Поделом тебе, Эдди! Не лезь меж двух огней, иначе рискуешь превратиться в хорошо выпеченный блин!»…

Как раз об этом случае и вспомнил Дюгель, когда отстаивал Сару перед своим будущим начальством, которое ну никак не желало согласиться с его просьбой о зачислении её в штат сотрудников разведывательного управления.

— Послушайте меня, Дюгель, битого, видавшего виды старого служаку, — пытался переубедить его руководитель одного из отделов ЦРУ. — У любой женщины, даже самой безупречной, есть один серьёзный недостаток, тот, что она — женщина. Она не может быть хорошим разведчиком, особенно, если привлекательна собой. Такая уж у нас работа, что всё время приходиться держать палец на спусковом крючке. А женщина, за редчайшим исключением, от природы существо эмоциональное, и, пребывая в нервном напряжении, может дать «сбой» в самый неподходящий момент. У неё даже могут возникнуть любовные чувства и связи с мужчиной-разведчиком из стана наших врагов и, в конце концов, она может оказаться агентом-двойником…

Эдди аж покоробило от этих слов. «Попробовала бы только!» — пронеслась ревнивая мысль, а вслух он сказал:

— Извините, сэр, что перебиваю, — решил не сдаваться Дюгель. — Но Фулсброк как раз и относится к тому редчайшему исключению, о котором вы только что упоминали. При этом, как мне кажется, женщина хороша для приманки или как отвлекающий объект для обходного маневра…

В результате Эдди всё-таки настоял на своём, и высокопоставленный чиновник сдался.

— Хорошо, будь по вашему! Но сразу предупреждаю, Дюгель: за все промахи и неудачи буду спрашивать лично с вас.

— Правильно говорит пословица, — отметил про себя Эдди, — что промахи и неудачи — круглые сироты, в то время, как у успеха родителей и по пальцам не пересчитать…

На следующий день, уже оповещённая о результатах переговоров, радостная Сара похвасталась перед Дюгелем своей новой покупкой. Это была статуэтка, скульптура молодой женщины в длинном платье, смотрящейся в зеркальце и поправляющей причёску, но, почему-то, стоявшей к зрителю спиной.

— Что это такое? — изумился Эдди, — и почему она так неуважительна, что позволяет себе показывать мне свою спину?

— Догадайся!

Эдди долго присматривался к ней, но уловить смысла так и не смог.

— А ты посмотри на зеркальце.

Он посмотрел и увидел в нём изображение лица женщины.

— Вижу её обворожительное лицо. Ну и что из того следует?

— А то, что даже отвернувшись, она видит, следовательно, и тебя, да ещё и подслушивает наш разговор: видишь, она приложила сбоку ребро ладони, перед ухом, делая вид, будто поправляет причёску? Всем своим видом она олицетворяет мой девиз: «Всё вижу, всё слышу!» Ну как, здорово?

Эдди вспомнил, что подобные статуэтки не раз попадались ему на глаза на прилавках и в витринах магазинов. Но там женщина стояла лицом к зрителю, и по замыслу скульптора должна была нести на себе, видимо, обычную смысловую нагрузку: изображать изящество и совершенство форм женского тела и грациозность застывшего движения. Однако, развернув её почти на сто восемьдесят градусов, Сара приспособила скульптуру на свой лад, придав ей совершенно иной смысл и значение. В душе Дюгель отдал должное Саре за точность сравнения, но вслух не преминул отчитать её за ребячество и легкомыслие…

Отделам внутренней и внешней разведки ЦРУ Дюгель отдал почти семнадцать лет своей жизни, с некоторыми перерывами, когда ему приходилось выполнять отдельные задания служб военной разведки и контрразведки. Всё, чему на первых порах обучали его в спецшколе, было для него старо, как мир, и вызывало невольную усмешку. Чего, например, только стоили занятия по тайнописи. «Берёте несколько таблеток аспирина и хинина, — поучал преподаватель, старый, давно уже в отставке, полковник, — и разводите их в спирте. Заострите деревянную палочку, на остриё наверните ваточку, чтобы не оставлять царапин, и пишите себе на здоровье между строчек текст открытого письма…»

— Смешно и подумать, — усмехался тогда про себя Дюгель, — чтобы подобные, давно изжившие себя методы пользовались успехом у современных разведчиков. Сейчас для извлечения и передачи информации используются спутниковые системы и, в крайнем случае, дипломатическая почта…

Со спецподготовкой осложнений не было: Эдди был примерным, исполнительным учеником. Три месяца учёбы и, выпускной экзамен.

— Ваша задача, — инспектирующий вынул из стола запечатанный сургучом пакет, — любой ценой доставить вот эти документы и передать их из рук в руки, лично, начальнику отдела борьбы с терроризмом. На выполнение задания отводится ровно полтора часа, и ни минутой больше. Действуйте!

Дюгель знал, что такое — «доставить». Это означало, что сразу же, по выходе вот из этого самого здания, он будет подвергнут непрерывной слежке и наблюдению, конечной целью которых будут являться его задержание и изъятие пакета. Брать его должны незаметно для окружающих. Обязанности эти были возложены на опытных профессионалов. Пользование любым видом транспорта исключалось.

Первым делом, когда Дюгель вышел из здания, он, словно отправившись на прогулку, остановился, не оборачиваясь по сторонам, глянул в безоблачное небо и надел солнцезащитные очки. Затем неторопливой походкой направился… в противоположную от места конечной цели сторону. Преследователи, не ожидавшие такого поворота дела в самом начале испытания, тут же выдали себя: двое вынырнули из подъезда одного из домов на противоположной стороне улицы и увязались за ним. Тронулся за Эдди и чёрный лимузин с тремя пассажирами, находившийся в ста метрах от него. Всё это он видел, не утруждая себя поворотом головы: солнцезащитные очки.

Их Эдди смастерил ещё будучи студентом последнего курса колледжа и работая уже на криминальную полицию. Уже тогда он был уверен, что вся дальнейшая его жизнь будет связана с деятельностью в секретных службах и, следовательно, для этого ему необходимо будет знать о своём противнике больше, чем тот думает. Эти необычные очки были уникальны по своей конструкции и, пожалуй, в своём роде — единственны. Внутри материала каждой дужки очков было проложено по одному волоконно-оптическому световоду, каждый из которых одним своим концом подсоединялся к микрообъективу, вмонтированному в заушницу дужки, а другим, через микрооптические усилители — к жидкокристаллическим стёклам очков со специальным покрытием. Надев такие очки, можно хорошо наблюдать за тем, что творится позади тебя, не оборачивая головы и не привлекая к себе постороннего внимания: внутренняя поверхность стёкол даёт чёткое изображение заднего вида, сохраняя в то же время отличную переднюю видимость. Подобная конструкция позволяет не только обнаружить и избежать слежки, но и помогает проводить её самому, находясь впереди преследуемого: разве может у того возникнуть мысль, что у преследователя глаза, в буквальном смысле этого слова, на затылке? Правда, у этих очков был и один недостаток: заднее наблюдение можно было вести каким-либо одним глазом, зажмурив другой, или же попеременно, то одним, то другим. В противном случае изображение «смазывалось». Это своё изобретение Дюгель держал в глубочайшей тайне ото всех, даже от Сары, так как был убеждён, что тайна, ставшая достоянием двух, пусть даже и близких людей, уже — не тайна: у каждого свои методы работы и о них не обязательно знать каждому…

Двое пеших на противоположной стороне улицы и трое в лимузине продолжали преследование, а Дюгель лихорадочно размышлял, что делать дальше: время идёт. Не доходя перекрёстка, он увидел двух полисменов, стоявших на краю тротуара.

— Прошу извинения! — обратился он к одному из них. — У меня к вам большая просьба.

— Слушаем вас, сэр!

— Очень сожалею, но мне приходится попросить у вас защиты. Дело в том, что меня с самого утра преследуют какие-то подозрительные субъекты вон в том чёрном лимузине, — он незаметно указал в сторону притормозившей машины. — Кто они и что им от меня нужно, я не знаю…

— Хорошо, сэр, попытаемся выяснить. А вы подождите нас здесь, пока мы не вернёмся. Пошли, Билл!

Эдди видел, как, подойдя к машине, полицейские начали выяснять обстоятельства дела. Воспользовавшись этим, Дюгель покинул место, где только что стоял, свернул за угловой дом и юркнул в узкий, малолюдный проулок. При этом он успел заметить, как двое пеших преследователей тут же последовали за ним, бросившись через дорогу и чертыхаясь в сторону «нерадивых» водителей, затрудняющих их движение. Когда они подбежали к проулку, тот был уже пуст. Только в сотне метров от них маячила фигура какого-то бродяги, тяжёлой, болезненной походкой направлявшегося в их сторону.

— Вы случайно не видели только что пробегавшего здесь мужчину? — подбежав к нему, осведомился старший.

— Да-да, конечно, какой-то молодой человек, — ответил астматическим голосом сгорбленный, седовласый старец. — Он так толкнул меня, что я чуть было не упал.

— А вы не заметили, в какую сторону он побежал?

— К сожалению всё произошло так быстро, что я даже не успел опомниться… Эх, молодёжь, молодёжь! — и он, укоризненно покачав головой, заковылял дальше, а двое бросились на поиски «пропавшего».

Однако, минуту спустя, один из них воротился назад, вновь нагнав старика.

— Одну минутку, сэр! — он положил тому руку на плечо, пытаясь развернуть к себе лицом: у сыщика, видимо, возникло какое-то подозрение. — Мне кажется…

Договорить он не успел. Мощный, молниеносный удар по области шейных позвонков, и обмякшее тело очутилось в узком простенке домов, заваленное грудой грязных и рваных картонных коробок.

— Извини, дружище, но мне плевать на то, что тебе «кажется». Сам виноват. — Эдди не хотелось оставлять в живых свидетеля его способности к полнейшему перевоплощению: пусть и это останется его с Сарой маленькой тайной. Он всегда носил при себе, так, на всякий случай, две-три возрастные маски.

Дальше всё разыгрывалось, как по хорошему сценарию. «Старик» не спеша вышел на центральную улицу, ведущую к резиденции, смешался с толпой и зашёл в большой универсальный магазин. Лифт поднял его на четвёртый этаж, где располагался отдел спортивных товаров. Слежки обнаружено не было. Сделав необходимые закупки, он по лестнице спустился на третий этаж и зашёл в мужской туалет.

Через несколько минут оттуда вышел молодой человек, облачённый в «бермуды» и тенниску. На ногах его красовались новенькие кроссовки, а на голове, задом наперед — бейсболка; через плечо была перекинута спортивная сумка. Легко и беззаботно сбежав по лестнице на первый этаж, он покинул здание торгового заведения через боковую дверь.

В распоряжении Дюгеля — а это был он — оставалось сорок семь минут. За это время ему предстояло преодолеть путь длиной в пять километров, не вызвав ни малейшего подозрения у «следопытов» — так он окрестил своих преследователей, — проникнуть в резиденцию, наводнённую ими же, добраться до «главного» и вручить ему пакет. Как всё это будет выглядеть, Эдди не знал, полагаясь лишь на случай и импровизацию.

Неподалеку он приметил одного из «следопытов»: их он распознавал каким-то шестым чувством. Дюгель без всяких колебаний направился в его сторону и демонстративно уселся напротив, спиной к нему, на одну из небольших скамеечек. Он разулся, извлёк из спортивной сумки роликовые коньки и закрепил их на ступнях ног. «Следопыт» всё ещё чего-то выглядывал в разноликой толпе прохожих, не обращая на «спортсмена» никакого внимания.

— Роликовые коньки не относятся ни к одному из видов транспортных средств, — поднимаясь со скамейки, мысленно успокоил себя Эдди. — Это — спортивный снаряд, и пусть кто-то попытается переубедить меня в обратном.

Вновь перекинув сумку через плечо и насвистывая какую-то модную мелодию, он проехался мимо своего опекуна.

— Привет! — поднятием руки просалютовал ему улыбающийся, юный спортсмен на роликовых коньках.

— Проваливай отсюда, парень! — буркнул тот раздражённо, не удостоив его даже взглядом.

— Есть! — шутливо отозвался Эдди и на всех парах помчался в сторону резиденции…

Понадобилось пятнадцать минут, чтобы добраться до неё. Проникнуть в здание со стороны центрального входа было делом бесполезным: двое стражей наверху и столько же внизу парадной лестницы. Двери запасного входа — Дюгель знал точно — надёжно и прочно были заперты на внутренние замки и засовы, и снабжены, к тому же, охранной сигнализацией. Но ему было известно и то, что со стороны одного из боковых фасадов, в фундаменте здания, имеется вход в машинное отделение лифта, обслуживаемого дежурным электромехаником. Несколько бетонных ступенек вниз, и Эдди оказался перед входной дверью. Он дёрнул за ручку, дверь оказалась запертой. Тогда он нажал кнопку вызова. К двери долго никто не подходил. Он позвонил в другой раз, более настойчиво.

— Чего надо? — донеслось до его слуха не то мычание, не то рычание.

Последовала небольшая пауза, в течении которой гостя, по-видимому, рассматривали в смотровой глазок.

— Извините, сэр, что потревожил вас. Но я тут поблизости прохлаждаюсь на роликовых коньках, — как можно веселее и беспечнее, но, с определённой долей озабоченности, начал пояснять Эдди, — и, вдруг, чисто случайно, обратил внимание на то, что у вас над дверью откуда-то валит дым: наверное где-то произошло короткое замыкание. Ну я и подумал, дай-ка сообщу кому следует…

— Носит тут нечистая всяких… Не по тому адресу обращаешься, приятель, — донеслось в ответ. — Убирайся-ка отсюда подобру-поздорову, пока голова цела, да поживей!

— Ну как знаете: моё дело — предупредить. — Эдди, как был на коньках, быстро выбрался из бетонированного, полуподвального провала и тут же исчез из вида служителя, наблюдавшего за ним в дверной глазок.

Как только «спортсмен» скрылся, послышался звук открываемого замка и откидываемого засова. Скрипнула дверь и в неё просунулась сначала голова, а затем и всё туловище электромеханика лифта. И тут, вдруг, на него откуда-то сверху, неожиданно обрушилось что-то невероятно тяжёлое. Что было потом, он уже ничего не осознавал и не помнил… В скором времени аварийное табло лифтовой шахты высветилось надписью: «Лифт не работает! Профилактические работы!»

Кабина лифта подняла «дежурного электромеханика» на одиннадцатый этаж. В рабочей спецовке, с сумкой на плече, он озабоченно и деловито следовал в направлении кабинета номер 311. На декоративно-флостерных стенных панелях коричневого цвета глубоких тонов оттенялись пересекающиеся линии оконных переплётов, ломаные очертания соседних домов и фантастические, едва колышущиеся в воздушных струях кондиционеров, бесформенные и аляповатые отпечатки теней листьев филодендронов. Живительный, горный воздух, рождаемый подпотолочными электроэффлювиальными люстрами, издающими тихий комариный писк от работы высоковольтных преобразователей, казалось, окунал любого из присутствующих здесь в мир природы, снимая усталость и вселяя чувство бодрости.

Коридор был пуст. Эдди знал, что сейчас, в этом здании, самое время напряжённой, кропотливой работы изощрённой мысли. Только у одной из дверей, именно той, к которой он направлялся, маячила одинокая фигура представителя наружной охраны.

— Сюда нельзя! — встал он между дверью и незнакомцем, когда тот потянулся было к дверной ручке.

— Я, собственно, по вызову, — в недоумении пожал плечами посетитель, и глянул куда-то в потолок над собой.

Охранник невольно повторил его движение, задрав голову вверх, и тут же поплатился за это, получив удар по сонной артерии…

Секретарь-машинистка и мужчина, нёсший внутреннюю охрану, о чём-то тихо переговаривались и любезничали, сидя друг против друга, когда в дверь торопливо постучались. Затем, не дожидаясь разрешения, в неё просунулась голова какого-то человека.

— Прошу извинения, мэм, — обратился он испуганным голосом к секретарше. — Я проходил мимо вашего кабинета и увидел, что под его дверями лежит какой-то мужчина: ему, наверное, стало плохо и требуется помощь…

Охранник выскочил из кресла, как ошпаренный, и вмиг очутился возле своего напарника. Тот сидел на полу, прислонившись к стене; голова его покоилась на сложенных руках, опиравшихся на колени в согнутых ногах.

— Фрэд, что с тобой? Ты жив? — он пощупал пульс потерпевшего и негромко, но властно, приказал: — Кэт! Воды, немедленно!

Пока секретарша подавала воду, невольно заслонив собой дежурного электромеханика, тот незаметно прошмыгнул в приёмную и влетел в кабинет своего будущего шефа.

— К вашим услугам, сэр, Эдвард Дюгель! — отрекомендовался вновь прибывший.

— А-а, похвально, похвально! А я, по правде сказать, уже и не рассчитывал увидеть вас у себя. — Из-за стола поднялся и вышел навстречу немолодой, сухопарый мужчина с испытующим, пристальным взглядом и радушной улыбкой на устах.

Эдди без промедления протянул ему пакет, извлечённый из-за пазухи. В это время в дверях появился бледный, запыхавшийся дежурный внутренней охраны с пистолетом наизготовку.

— Отставить! — Шеф сделал предупредительный жест рукой, не забыв при этом рявкнуть: — Вон отсюда!

— Слушаюсь, сэр! — Дверь тихо захлопнулась.

— И чему их только учат! — кивнул он в сторону нерадивого охранника, и продолжил, устремив на Дюгеля пытливый, оценивающий взгляд: — А почему у вас такой вид и как всё это вам удалось?

— Это моя маленькая, профессиональная тайна, сэр!

— Ну и правильно делаете, что уклоняетесь от ответа. Тайна, ставшая достоянием гласности, уже не тайна, — невольно повторил шеф одно из излюбленных изречений Дюгеля, что тот с удовольствием не преминул отметить про себя.

В пакете находилось личное дело Эдварда фон Дюгеля. Бегло прочитав и ознакомившись с ним, шеф, на одном из бланков, без колебаний наложил свою резолюцию: «Годен!»…

Негромкий, призывный звук сирены, донёсшийся снаружи подводного бункера, вывел Дюгеля из состояния пребывания в плену давно минувших дней и событий.

— Ну, наконец-то, — вздохнул он облегчённо и посмотрел на часы. Как ни странно, но сорок пять минут, проведённые в этом Богоотступном, проклятом месте, показались ему вечностью.

Спустя несколько минут, он перебрался в чрево двухместного, подводного аппарата: это была подводная минилодка, длиной чуть больше трёх метров. Шлюзовой отсек в ней надо было преодолевать в горизонтальном положении; того же положения требовал и обитаемый отсек, что было весьма неудобно и затрудняло движения.

— С благополучным вас возвращением, сэр! — поприветствовал гидронавт.

3. Зловещие лабиринты тайной «кухни» острова Проклятий

Вильгельма фон Рунгштольфа на острове не оказалось. За последнее время он зачастил в служебные командировки по делам концерна, и его теперь здесь редко когда можно было увидеть: по крайней мере так доложил один из его помощников. Так это или нет, прибывший не стал слишком-то вдаваться в подробности. Ему хотелось лишь одного: расслабиться и отдохнуть…

Эдди удобно умостился на мягком, кожаном диване и, глотая через соломинку прохладный коктейль, умиротворённо вслушивался в тихую, очаровательную мелодию незнакомой песенки, лившейся непонятно откуда: акустика была потрясающей. В большой комнате, с высоким, до пяти метров, потолком, выложенной мрамором и пластиком изумительных цветовых тонов, было тепло и светло, как днём, хотя окна в помещении отсутствовали напрочь.

Прислуге Эдди приказал удалиться и теперь пребывал в полном одиночестве. Это было четвёртое по счёту посещение им острова Проклятий. Первое состоялось ровно десять лет назад, но при каких обстоятельствах и что этому предшествовало?.. Он вновь предался воспоминаниям, продолжив их цепочку, прерванную появлением миниподлодки, вызволившей его из объятий подводного бункера…

1974 год. Дюгель приступил к непосредственным обязанностям сотрудника разведывательного управления. В том же году, во Франции, с помощью Фулсброк состряпал компромат на этого слизняка Шишкина, на другой год, лично, завербовал его, а ещё через год последовал взрыв экспериментального, реактивного авиадвигателя новейшей разработки: определённые, заинтересованные круги в Штатах не особенно-то одобряли крепнущие научно-технические и экономические связи и сотрудничество некоторых американских фирм с соответствующими организациями и научными учреждениями. Они полагали, что тем самым подрываются основы экономики и военного потенциала их страны, и стремились всеми средствами не допустить этого, разжигая между партнёрами огоньки недоверия и подозрительности…

Ещё четыре года ушло на интенсивную, полную опасностей и приключений, разведывательную и диверсионную деятельность во всех уголках Земного Шара: на Кубе, в Анголе, во Вьетнаме, в Германии, в СССР, в Афганистане и Пакистане… Здесь Дюгель не знал себе равных, как правило, работая в одиночку или же в паре с Сарой Фулсброк, и не было ни одного задания, с которым он не смог бы справиться. За это руководство высоко ценило Дюгеля, признавая его как суперагента…

1981 год запомнился Дюгелю надолго. В том году у него состоялось первое знакомство с Вилли Рунгштольфом. Всё началось с того, что тот каким-то образом попал в поле зрения служб налогового ведомства, заподозривших его в уклонении уплаты налогов за деятельность в сфере бизнеса услуг и развлечений. Затем в него вцепились и службы безопасности, подозревая в причастности к изготовлению фальшивых долларовых банкнот и чеков, а так же в распространении наркотиков. Зацепки никакой не было, а свидетели куда-то бесследно исчезали. Дюгеля назначили главным исполнителем по расследованию этого дела. Он с рвением принялся за работу, но где-то, впервые за всю его деятельность, произошёл прокол. Люди Рунгштольфа схватили его и доставили на остров.

Эдди приволокли в огромное, мрачное помещение, находившееся, как ему показалось, внутри сплошного гранитного монолита, и освещаемое, словно в средневековом замке, множеством настенных факелов. Здесь-то он и встретился лицом к лицу с Рунгштольфом, сидевшим за большим столом, установленным посреди зала. Вдоль стен стояла стража.

На первых порах Дюгель молчал или отпирался. Когда «хозяину» игра в кошки-мышки и молчанку порядком надоела, он стал кричать, посыпались угрозы. Узкими, мрачными и холодными коридорами-проходами Эдди отвели к какой-то уносящейся вверх шахте и подняли в лифте на залитую солнцем каменистую поверхность, почти лишённую растительности. Пленник пришёл к заключению, что находится на каком-то острове: вокруг расстилался океан. Здесь ему показали, что ожидает каждого провинившегося или осмелившегося совершить акт неповиновения: один из служителей острова, имевший неосторожность уснуть на посту, прямо у него на глазах был разодран на куски какими-то отвратительными, крылатыми тварями. Эдди был потрясён.

После проведения показательной экзекуции, Эдди был вновь доставлен в покинутое им полчаса назад помещение. Его усадили на стул, напротив Рунгштольфа. Тот с соболезнующим видом справился о его самочувствии и полученных впечатлениях. И когда пленник, сидевший за столом, попытался было вскочить и вцепиться истязателю в глотку, то вдруг, вслед за резким щелчком, ощутил на своём теле цепкие, сдавливающие объятия. Боже Праведный!.. Что была за боль!.. Он оказался в захвате металлических клещей, вмонтированных под нижнюю плоскость покрытия стола, выдвинувшихся из-под него и замкнувшихся на талии пленника. Сдавливание продолжалось, а боль усиливалась и, когда Эдди почувствовал, что вот-вот потеряет сознание, он раскололся.

Дюгель выложил Рунгштольфу всё, что было связано с его делом. Однако, рассказал ему Эдди только то, в правдивости чего нельзя было усомниться и о чём и без него знал хозяин острова. Но и этого было вполне достаточно, чтобы Рунгштольф убедился в искренности и правдивости его показаний. В конце концов с Эдди была взята расписка о сотрудничестве с Рунгштольфом, который проинструктировал, как ему вести себя в дальнейшем по отношению к разведывательным службам и в каком направлении вести следствие с таким расчётом, чтобы о нём как можно скорее позабыли.

Таким образом, хотел того Дюгель, или нет, он оказался меж двух огней, превратившись, по сути дела, в двойного агента, поставляя полуправдивую информацию обеим заинтересованным сторонам. Но он понимал и то, что пребывание в подобном, двойственном положении не может долго сохраняться в тайне, и чревато плачевными последствиями. Он готов был умчаться на край света и отсидеться там до лучших времён.

Спустя какое-то время Дюгелю всё же удалось спустить дело Рунгштольфа на тормозах прямо в сейф шефа, временно прикрыв его за недостаточностью улик, а сам он был направлен в Германию: социалистический лагерь начал давать трещины и этому надо было кому-то поспособствовать, чтобы в ещё большей степени усугубить положение вещей.

Воспользовавшись подвернувшимся случаем, Рунгштольф в частной, «дружеской» беседе «попросил» Эдди об одном одолжении: у его родной тётки — Лизет Рунгштольф, доживавшей свой век в Мюнхене, необходимо было изъять кое-какие документы сорокалетней давности, связанные с научными изысканиями её мужа, работавшего во время войны в области изучения аномальных явлений. Эдди удовлетворил эту просьбу, не преминув ознакомиться с содержанием этих документов: речь шла об искусственном воспроизведении смерчей…

Далее был Афганистан. Тогда, в 1983 году, он был направлен в помощь оппозиционному правительству в качестве инструктора по ведению диверсионно-подрывной деятельности против ограниченного контингента советских войск.

Но и здесь Рунгштольф, как говорится, достал его, выдав параллельное задание. Он выразил желание иметь у себя под боком какого-либо крупного, советского, военного специалиста, работающего в области радиоэлектроники по созданию противоракетных систем. Одного из таких, как раз пребывавшего к этому времени в Афганистане, он даже назвал: Лопухин Алексей Александрович. Насколько это было известно Рунгштольфу, Лопухиным была разработана и проходила испытания необычная электронная система, позволявшая уничтожать воздушные цели — ракеты, воздушные мины и торпеды, обычные артиллерийские снаряды, — непосредственно в воздухе, ещё далеко на подлёте их к цели: всё это рвалось в воздухе на половине своего пути, не причиняя живой силе противника никакого вреда.

Что это за человек — Лопухин, откуда родом, и всё прочее, Рунгштольф не знал, да и знать не хотел: тот его интересовал сугубо, как специалист. Однако, перед Эдди он акцентировал именно эту фамилию.

Дюгель с честью справился и с этим заданием. В один прекрасный день, под прикрытием ночи, «духи», предводимые своим инструктором, окружили секретную, экспериментальную, передвижную установку. Охрана была перебита, но Лопухин всё же успел нажать на кнопку самоликвидации своего детища. К счастью и великой радости Дюгеля, советский полковник каким-то чудом остался жив, получив тяжелейшую контузию: ни один осколок не коснулся его. Об этом он немедленно не замедлил уведомить Рунгштольфа. Полуживой, оглохший, потерявший дар речи, полковник был доставлен в пакистанский порт Карачи и передан с рук на руки его людям, пребывшим спецсамолётом. Дальнейшая судьба пленённого уже не интересовала Эдди: своё дело он сделал.

Воротившись в Афганистан, Дюгель пробыл там ещё два месяца, успев за это время подработать на стороне и сколотить на том небольшой капитал. Он научил своих подопечных простому и надёжному способу переправки наркотиков через таджикскую границу. Делалось это только по ночам, в непосредственной близости от границы. Полукилограммовые капсулы с наркотиками вышвыривались мощной резиновой или пневмокатапультой на расстояние в два километра, падали в заранее обусловленном с приёмщиком месте, и тут же подбирались. В ход шли и почтовые голуби…

Спустя год Дюгель отряжается разведывательным управлением в Крутогорск, на этот раз — надолго. Цель: выяснение причин долгого молчания некоторых из резидентов, пребывавших в СССР; налаживание с ними, если это только возможно, утраченной связи; общая инспекционная проверка резидентуры в ряде городов Советского Союза; снабжение разведывательного управления информацией о военно-промышленном потенциале СССР с привлечением к делу директора моторостроительного завода Шишкина Вениамина Бенедиктовича, близкого к министерским кругам и вхожего почти в любой из их кабинетов.

Вилли Рунгштольф, в свою очередь, попросил Дюгеля держать так же и его в курсе всех этих дел и событий, а заодно и попытаться отыскать следы деятельности его родного дяди — Генриха фон Рунгштольфа, работавшего в годы второй мировой войны над каким-то секретным изобретением — кто-кто, а уж Эдди-то знал, над чем тот работал, — и бесследно исчезнувшего где-то в тех краях: чем чёрт не шутит, может и удастся обнаружить какие-то документы, связанные с тем изобретением. За всё это Рунгштольф обещал хорошее вознаграждение. В управлении платили неплохо, но Вилли — в десять раз больше, и поэтому Эдди начал подумывать о том, а не переметнуться ли ему вообще к Рунгштольфу, навсегда исчезнув из поля зрения разведывательных служб. Как это сделать? Придётся вновь рассчитывать на случай и везение…

То было третье по счёту посещение острова Проклятий. На дворе стояла ранняя осень 1984 года. Тогда, помнится, под действием паров виски, Вилли больно уж разоткровенничался, посвятив Дюгеля в некоторые из аспектов своей жизнедеятельности. Разумеется, Эдди и без этого знал о Рунгштольфе больше, чем тот мог полагать, однако слушал усердно и внимательно…

Уроженец Мюнхена, появившийся на свет в 1940 году, он был вторым ребёнком в хорошо обеспеченной семье крупного, немецкого учёного, работавшего в одной из лабораторий Вернера фон Брауна в Пенемюнде. Отцу не суждено было дожить до конца войны: его лабораторию разбомбила американская авиация.

Окончив высшее учебное заведение, оставив на произвол судьбы мать с сестрой, он перебирается в США и пять лет прозябает на различных работах. Случайность поставила точку на его мытарствах: нежданная-негаданная встреча с Джеймсом Квинтом — президентом авиационного концерна «Квинт энд аэрокомпани», предопределила дальнейшую его судьбу.

Начав со скромной должности технического эксперта, он вскоре удостаивается доверия возглавить одну из дочерних фирм концерна в Эквадоре, а ещё какое-то время спустя, Вилли становится управляющим делами концерна. Такой взлёт был под силу разве что лишь одарённой, сильной личности.

Пребывание на этом посту даёт ему возможность, по долгу службы, посещать различные уголки земного шара. Сам по себе этот факт, а так же цепкая, деловая хватка, позволяют ему открыть собственный доходный бизнес в сфере услуг, азартных игр и развлечений, заполонив им почти все страны Индокитая и Южной Америки. Но так или иначе, с эквадорской фирмой он не расстаётся, параллельно всё-таки возглавляя её…

Следуя своим далеко идущим планам, суть которых Рунгштольф держал ото всех в глубочайшей тайне, он, в 1975 году, через подставных лиц, выкупил у Коста-Рики остров, поднявшийся в 1971 году из океанических вод: тот образовался в результате поднятия части подводного хребта Кокос.

Скалистый, с обрывистыми берегами остров, высотой в четыреста метров, длиной и шириной — пять и три километра соответственно, он возвышался в центре обширной, мелководной банки диаметром около пятидесяти миль, огибавшейся с двух сторон глубоководным, подводным рифтом, из расщелин которого вытекала вулканическая лава. В нескольких местах мелководья образовались «синие дыры», соединившие его дно с астеносферой Земли.

Бесчисленное множество подводных рифов и мелких надводных образований, окружавших остров, неимоверное количество представителей подводного, хищного мира, особенно — акул, а так же наличие «синих дыр», сделали этот остров почти неприступным: моряки, обычно — суеверный народ, старались обходить его стороной, как можно дальше.

Вслед за приобретением острова, сразу же началось его освоение. Снаружи он представлял собой единый гранитный монолит, будто вертикально обтёсанный по своим краям каким-то гигантским ножом. Однако, природа словно позаботилась причинить хозяину острова минимум хлопот, образовав в подножье острова сквозной, во всю его длину, естественный грот, шириной в сто пятьдесят и высотой около сорока метров; подводная его часть простиралась до глубин пятнадцати-двадцати метров.

Боковые стены грота на всём его протяжении изобиловали большим количеством вертикальных трещин — они, видимо, образовались за счёт местных напряжений в скальных породах в процессе поднятия острова, — образовавших длинные коридоры, уходившие куда-то вглубь острова.

Рунгштольфу предстояло завершить то, чего не успела сделать природа. Надо было доработать внутреннюю часть острова, обустроить, оборудовать её и приступить к воплощению в реальность своих тайных замыслов: он желал повелевать миром, став владыкой планеты. С этой целью была произведена вербовка первой партии проходчиков скальных пород, насчитывавшей около семисот человек. Лишь двадцать из них были инженерами и мастерами-проходчиками высокой квалификации из Европы, остальные же — чернорабочими, исключительно из представителей Чёрной Африки, её дальних, глубинных селений и районов, где вербовка, носившая нелегальный характер, могла осуществляться бесконтрольно и, главное, безнаказанно.

Сложнее обстояли дела со специалистами и учёными. Для этого обычно использовались представительства эмиграционных корпораций США в европейских странах, ведавшие вопросами эмиграции и набора рабочей силы. В любой из этих представительских фирм всегда можно было сыскать человечка — мелкого чиновника, который за умеренное вознаграждение, в обход своей же фирмы, направлял бы нужного специалиста — талантливого инженера, учёного, — пытающегося найти работу заграницей, в нелегальную контору вербовщика от Рунгштольфа, находящуюся, как правило, в том же здании, или даже — в соседней комнате. Далее, заключался контракт, оформлялись необходимые документы — фальшивые, разумеется, о чём заинтересованная сторона и не догадывалась, — и, вербовщик исчезал куда-то вместе со своими клиентами, а спустя какое-то время, тело мелкого чиновника находили в одном из канализационных люков или в речном канале.

Для доставки рабочей силы по месту назначения, фрахтовалось большое судно; в трюмных отсеках размещались представители чёрной расы, наверху — белой. На почтительном расстоянии от острова, они перегружались на судно, принадлежавшее Рунгштольфу. Секретные, лоцманские карты позволяли многоопытному капитану миновать рифы и мелководья и доставить свой груз целым и невредимым…

В тот раз Рунгштольф, видимо по каким-то своим соображениям, решил ознакомить Эдди со своими владениями, избороздив их вдоль и поперёк на небольшом быстроходном, внутриостровном катере и электромобиле. Эдди был поражён: это был целый подземный город внутри острова со своими заводами и лабораториями, отелями и маркетами, увеселительными заведениями и публичными домами: представительницы «древнейшей профессии» поставлялись преимущественно с Филиппин. Здесь была даже своя типография, печатавшая фальшивые долларовые банкноты и чеки. «Сердцем» острова были две атомные миниэлектростанции: третья и четвёртая достраивались. Они давали жизнь острову.

Остров имел множество выходов на свою вершину. Это были вертикальные, лифтовые шахты, оканчивающиеся наверху островными постами наблюдения и защиты, закамуфлированными под естественный грунт.

Отвесные берега, вдоль которых хозяин не позабыл провезти своего гостя, были испещрены, словно язвы, зарешёченными отверстиями больших размеров. На вопрос Эдди, что это такое, Рунгштольф, улыбнувшись, ответил:

— О-о, там детища моих биогенетиков — аподы. Да вы их уже, кажется, видели три года тому назад. Помните — крылатые красавцы?

— Сколько же их там? — с внутренним содроганием спросил Дюгель, поражённый огромным количеством отверстий-жилищ.

— Тысячи! — не без тени гордости последовал ответ. — Плодятся и размножаются, как кошки…

Потом они снова, но уже пешком, шли вдоль центрального грота с высеченными по бокам гранитными набережными. Эхо шагов под высокими сводами неотступно следовало за ними, пропадая где-то в глубине грота.

Рунгштольф свернул в один из боковых коридоров-улиц, увлекая за собой гостя. В отличие от множества других, освещаемых ярким светом ртутных и люминесцентных ламп, этот коридор заливали отсветы подвижных, колышущихся бликов факелов. «Для полного счастья не хватает ещё летучих мышей», — подумал про себя Эдди. Он не в малой степени был удивлён тем обстоятельством, что факелы эти находились в руках мужских скульптур, вереницей выстроившихся вдоль обеих стен мрачного коридора, лицом к его центру. Всех их какой-то талантливый скульптор одел в чёрные смокинги с гвоздикой в петлице и белоснежные сорочки с бабочками; на ногах отсвечивали лоснящиеся в свете факелов чёрные ботинки. Все скульптурные изображения мужчин разных возрастов, с горделивой осанкой и величавым достоинством, в лёгком поклоне головы и с полуприкрытыми глазами, как бы приветствовали любого, кто проходил по коридору.. На головах некоторых изваяний красовались высокие цилиндры; кто-то, другой, свободной от факела рукой, опирался на тросточку, а кто-то прижимал её к груди; кто-то в приветствии учтиво приподнимал цилиндр…

— Ну, что скажете на всё это, дружище? — обратился к гостю сопровождающий, когда, миновав этот странный скульптурный ансамбль, они свернули в какой-то неширокий проход, освещаемый лампами дневного света.

— Потрясающе! — вымолвил Дюгель. — Так и кажется, что вот-вот оживут и заговорят с тобой…

— То-то же! — рассмеялся Вилли, а в глазах его сверкнули недобрые огоньки.

На прозрачном, сферическом лифте они вновь поднялись на вершину острова. Камни, камни, кругом — одни камни… И вдруг, перед самыми ногами Дюгеля, земля стала расходиться в разные стороны, обнажив под собой глубокую и широкую квадратную шахту. На всю глубину, по внутреннему периметру, её опоясывали металлические, лестничные навесы, площадки и переходы. На разных уровнях стен просматривались контуры бесчисленного множества бронированных дверей.

— Дно шахты находится в пятидесяти метрах над уровнем моря. Туда мы спускаться не будем, — сказал Рунгштольф, перехватив недоумевающий взгляд Дюгеля. — Только вкратце поясню: за этими бронированными дверьми хранятся, пополняемые мной из года в год, запасы очищенного радиоактивного урана и плутония…

Эдди не стал допытываться, зачем это надо, он не обронил ни слова: излишнее любопытство всегда подозрительно. Он только внимательно слушал и запоминал. Однако, ему было непонятно с какой целью всё это ему показывается и разъясняется. Избыток приобретённой информации начинал уже тяготить и страшить гостя. Эдди хорошо знал, что человек, однажды посетивший этот остров, уже никогда не вернётся к себе домой, на материк, в круг родных и знакомых. Значит, Рунгштольф или слишком доверяет ему, Дюгелю, надеясь найти в его лице верного слугу, и надёжного помощника, и активного соучастника, или же ему уготована участь… Нет-нет, только не это, вряд ли Вилли обречёт его на вечное поселение. В пользу этого говорил уже сам факт наличия поручения Рунгштольфа, которое должен был выполнить Эдди в Крутогорске…

Когда, после осмотра владений Рунгштольфа, они сидели в его кабинете, потягивая содовую с виски, Эдди не удержался:

— Сэр!..

— Отбросим всякие формальности, дружище, — перебил тот, — называйте меня просто — Вилли.

— Благодарю вас, Вилли! Так вот: на вашем острове очень много обслуживающего персонала, идёт постоянный приток свежих умов и рабочей силы. Со временем остров будет просто не в состоянии вместить в себя такую массу людей…

— Я понял вас, — не дал договорить тому Рунгштольф. Лица его коснулась жутковатая, дьявольская улыбка, а в прищуренных глазах зажглись бесовские огоньки. — В этом плане, на данный момент, у меня проблем не возникает. Отработанный людской материал — по двадцать-тридцать штук, — доставляется на поверхность острова, а затем выпускается на волю такое же количество моих красавцев-аподов. Весь этот хлам они переносят в район «синих дыр» и там же уничтожают его: или раздирают и сжирают, если голодны — питаются они исключительно лишь человечиной, — или же просто бросают в океан, скармливая ими акул. «Синие дыры» проглатывают эти остатки и уносят их в астеносферу Земли…

Дюгель сидел, невольно вцепившись в подлокотники кресла и слегка подавшись корпусом вперёд. Это не ускользнуло от внимания его собеседника и рассказчика.

— Ко всему сказанному хотелось бы добавить, — продолжал он, — что подобным образом я поступаю лишь по отношению к чернокожим и бывшим преступникам и убийцам. Что касается великих, учёных умов, то они, как я полагаю, не достойны подобного к себе отношения, и их должна ожидать несколько иная участь. — Рунгштольф умолк и пытливо посмотрел на Дюгеля, будто размышляя, стоит ли продолжать далее. Потом, словно пытаясь уйти от неприятного для слушателя разговора, он перешёл, казалось, на другую тему. — Как вы находите скульптуры тех факельщиков? Забавные, не правда ли?

— Да-а, ваял их, видимо, талантливый мастер, — согласился Эдди и пошутил: — Выполнены на уровне мировых стандартов.

— А как вы посмотрите на то, если я вам сообщу, что весь этот скульптурный ансамбль состоит из людских оригиналов?

— Я что-то не улавливаю ход вашей мысли, — пожал плечами Дюгель. — О каких оригиналах идёт речь?

— О самых обыкновенных… У меня здесь, на острове, есть один специалист — мастак по части набивки чучел. Так вот, факельщики — это то, что осталось от отработавших своё учёных умов: это их забальзамированные чучела. Я с ними иной раз даже советуюсь. Ха-ха! — Цинизму Рунгштольфа не было предела.

— Боже мой!.. Чудовище в человеческом обличье! — молнией промелькнуло в сознании Дюгеля. Он побледнел, по телу его разлилась предательская слабость, и он откинулся на спинку кресла. — Каким же надо быть человеконенавистником, до какой степени пасть морально и духовно?..

Эдди и сам, преимущественно в горячих точках планеты, неоднократно сеял смерть: на совести его висел груз немалого числа загубленных жизней. Но то было продиктовано выполнением служебного долга и непредвиденными обстоятельствами. Однако, в потаённых глубинах души он всегда противился насильственным методам разрешения каких бы то ни было конфликтов. Какими же проблемами и принципами руководствуется этот, казалось бы, всеми уважаемый, баснословно богатый человек? Что ему ещё не хватает, и что он замыслил?

У него, ставшего в 1980 году правой рукой президента авиаконцерна, главного технического эксперта и консультанта, руководителя дочерней фирмы в Эквадоре, бизнесмена, есть всё: власть, деньги, почёт… «Значит этого ему мало, и он хочет.., — от промелькнувшей догадки у Эдди аж перехватило дух, — и он хочет стать… приказчиком людских душ, повелителем планеты!..» На этот раз он сдержался, не давая Рунгштольфу повода проявить к себе подозрение в слабости духа или трусости. Он улыбнулся и сказал:

— Я преклоняюсь перед вашим талантом и смелостью решений, Вилли!

— Да полно вам, Эдди! — не переставая смеяться, ответил тот польщённый, сделав добродушную отмашку рукой. — Я ещё не всё рассказал и показал, но это как-нибудь в другой раз. — Тут он вдруг перестал смеяться, лицо его приняло серьёзный, озабоченный вид. — И здесь, и на материке у меня всё же остаются большие проблемы: на острове у меня до сих пор отсутствует надёжная защита от возможного нападения со стороны моря и воздуха; на втором — постоянная нервотрёпка с непомерными обложениями налогами — нет, не государством, — наркобаронами, промышляющими в тех точках шарика, где куётся мой капитал: это моя зубная боль…

— Постойте, Вилли, — произнёс Эдди, воспользовавшись возникшей паузой. — А как же тот советский полковник — Лопухин, если мне не изменяет память, которого я подцепил вам в Афганистане? Он, насколько мне известно, отличный специалист по системам защиты.

— Может быть и так, — пожал тот плечами, — да что толку в том. Молчит и по сей день, всё ещё не может прийти в себя после контузии. Что с ним делать — ума не приложу. В крайнем случае использую как черновую рабсилу… В общем: поживём — увидим.

— В таком случае могу поделиться с вами некоторыми своими мыслями по поводу создания подобных систем, — скромно предложил Дюгель. Где бы он не находился, и что бы не делал, голова его всегда успевала работать в нескольких направлениях, особенно — в техническом, изобретательском плане.

— Этим вы окажете мне большую честь, дружище, — воскликнул обрадованный Рунгштольф.

И Эдди, увлекаясь всё больше и больше, сам того не замечая, что становится добровольным соучастником злодейских дел этого нечеловека, стал выкладывать тому суть своих идей.

— С целью самозащиты от угрозы, исходящей со стороны моря, а так же с целью уничтожения живой силы противника и его транспортных средств, можно попытаться создать гидроакустическое оружие. Средств и времени на его разработку и реализацию должно уйти не так уж и много. Для этого необходимы всего лишь мощный источник инфранизкочастотных колебаний, работающий в диапазоне частот от 0,1 до 25 Герц и ртутный гидроаэроизлучатель с рефлектором. Генератор находится в рабочем помещении, а излучатель располагается под водной поверхностью. Вот и всё.

Мощные инфранизкочастотные колебания через водную среду начинают воздействовать на приближающийся со стороны моря нежелательный объект. Всё будет зависеть, на какую частоту настроен генератор. Если это частота 4—7 Герц, то колебания через корпус судна начнут воздействовать на экипаж, навязывая ему агрессивное состояние, обеспечив самоуничтожение; если это частота 16—17 Герц, то будут вызываться состояния страха и обречённости, подводя членов экипажа к грани безумия; если это колебания с частотой 0,1—4 Герца, то колебания способны привести к разрушению самого судна по причине переменных, резонансных нагрузок большой мощности…

— Эту же систему, — продолжал далее Дюгель, можно применить и в случае нападения с воздуха, только излучатель должен находиться вне водной среды и быть направленным на воздушную цель. Акустический резонанс сделает своё дело: самолёты и геликоптёры будут разваливаться на ваших глазах, как карточные домики…

Потом Эдди предложил свою идею по созданию небольшой ракеты класса «земля-воздух», способной при полёте накапливать в себе и нести колоссальной величины электрический заряд. Это должна была быть своего рода ракета-конденсатор. Во время её полёта реактивная струя воздействует на небольшую турбинку, установленную за соплом, которая жёстко связана с механизмом образования электростатических зарядов, как это происходит, например, в машинке Румпкорфа. Заряды эти накапливаются на обкладках конденсатора огромной ёмкости, выполненного по принципу обычного электролитического конденсатора с диаметром, равным внутреннему диаметру корпуса ракеты. При подлёте к цели, или прохождении рядом с ней, к одной из обкладок конденсатора автоматически подключается игольчатый разрядник, установленный в носу ракеты. Между ней и целью возникает мощный электрический разряд в виде линейной молнии. Разрушительный эффект можно увеличить дополнительным применением боеголовки со взрывчатым веществом…

— Послушайте, Эдди! — не смог удержаться Рунгштольф. — Да вы для меня просто находка и неиссякаемый источник идей. А что бы вы могли предложить мне для легального бизнеса, ну, хотя бы, для нашей доблестной армии, для моего личного бизнеса? Оружие сейчас в большом спросе…

Дюгель постарался ответить и на этот вопрос. Правда, в самом начале беседы он заметил, как хитрый Вилли нажал на какую-то кнопку под столом. «Включил магнитофон! — догадался Эдди. — Тоже мне — конспиратор! Он думает, что я ничего не заметил, идиот! Ну и чёрт с ним: от этого я только в выигрыше»…

Для армии он предложил оригинальную конструкцию ручной, противопехотной гранаты, трансформирующейся в процессе полёта в реактивный снаряд.

— Граната эта будет иметь несколько необычный вид, — пояснял Дюгель. — Корпус боевой части её должен быть выполнен в виде «лимонки» несколько увеличенных размеров. Удлинённая ручка, с помощью которой производится метание, ни что иное, как металлический, ракетный корпус с твёрдотопливным зарядом. Как только произведён бросок, на конце рукоятки раскрываются пластичные стабилизаторы, тут же включающие механизм воспламенения ракетного топлива. Через пять-шесть секунд после этого граната разрывается в воздухе над головами неприятеля, находящегося от вас на расстояниях трёх-четырёх километров…

— Что касается ваших дел в сфере личного бизнеса, то порекомендовал бы делать его в области спорта, специализируясь на производстве спортивных тренажёров, — продолжал Дюгель. — Это весьма прибыльное и, в то же самое время, надёжное и безопасное дело.

— Да ими же переполнены все спортивные учреждения. — Рунгштольф удивлённо вскинул брови.

— Я имею в виду тренажёры-роботы для тренировки боксёров и каратэков. Представьте себе мысленно такого робота с человеческой статью, с программным управлением и, к тому же — самообучающегося. Его электронным мозгом будут фиксироваться все нюансы приёмов ведения боя противником, на что должны вырабатываться с его стороны соответствующие защитные и наступательные реакции. С таким роботом боксёру или каратэку со временем трудно будет справиться, но спортсмен от подобной тренировки наберётся максимум навыков и спортивного опыта. Впоследствии таких роботов можно даже будет выпускать на ринг… — Дюгель вкратце ввёл своего собеседника в суть устройства конструкции тренажёра…

Но он понимал, что всего сказанного сегодня недостаточно, чтобы обезопасить себя на будущее. Кто его знает, что может взбрести в голову этому безумцу: возьмёт, да и прикончит прямо тут же, не отходя от кассы, или ещё хуже — оставит вечным заложником в этой гиблой дыре. Поэтому пришлось напомнить самому.

— А вашу зубную боль, Вилли, я гарантирую снять, чтобы вы забыли о ней раз и навсегда, — обнадёжил он как бы мимолётом. — Но сделать это я смогу только после возвращения из Крутогорска.

По всему облику Рунгштольфа было заметно, что слова эти легли ему на сердце, как масло на хлеб, и в то же время он казался раздосадованным из-за переноса сроков расплаты со своими «вымогателями» на неопределённое время. Он сказал:

— В таком случае, дружище, буду ждать вашего возвращения с большим нетерпением, сколь долго бы оно не продлилось, и молить Господа Бога, чтобы с вами ничего не случилось. Отныне ваш псевдоним — «Центурион». Мои люди на острове день и ночь будут ждать ваших позывных возвращения. Островная аппаратура работает только в режиме приёма и, следовательно, связь — односторонняя, так как радиопередача, сами понимаете, может быть легко запеленгована…

Через два дня Дюгель покинул американский континент и отбыл в спецкомандировку…

4. Нежданная встреча

Семь долгих лет пребывания в Крутогорске, не приносивших Дюгелю заметного удовлетворения, всё же не прошли даром. Ну, во-первых, это дало ему возможность хорошо продумать и построить планы на будущее; во-вторых, не приходилось чуть ли не каждодневно отчитываться перед обеими своими хозяевами: он добросовестно делал свою рутинную работу, вовремя поставляя необходимую информацию и секретным службам, и Рунгштольфу; в-третьих, ему стало известно о существовании прибора, способного воздействовать на протекание физико-химических процессов и на жизнедеятельность биологических объектов, а это уже кое-что — идеальное оружие. Правда, ему чертовски не повезло с его похищением, но ничего, всё ещё впереди, и, когда этот прибор всё же окажется в его руках, то… От этой мысли у Эдди закружилась голова…

Не повезло Дюгелю лишь с поисками секретных документов Генриха Рунгштольфа: его опередили эти молокососы. Хотелось так и оставить их навечно в том «погребе», да они каким-то чудом сумели выкарабкаться оттуда. А потом, это непонятное саморазрушение подземного сооружения… Для Эдди до сих пор оставалось загадкой, нашли там ребята то, чего искал он, или нет? Да это теперь не так уж и важно: какую ценную информацию могут нести в себе документы такого срока давности?

Зато эту неудачу Дюгель сполна компенсировал подношением Рунгштольфу ценного подарка в виде похищенных, той — блатной шантрапой, уникальных художественных полотен Малышева. А жаль, надо было оставить их у себя. На деньги, вырученные за эти полотна, он, Дюгель, мог бы шикарно прожить до скончания дней своих, да ещё и своим потомкам, если бы они были у него, кое-что оставил из того…

Четверо суток Дюгель безвылазно отсиживался в специально отведённом ему помещении: он приводил свои мысли в порядок, следил за событиями в мире, прослушивая радио и просматривая телепередачи. Благодаря им, он узнал о трагических событиях, разыгравшихся на линкоре «Джордж Вашингтон» и научно-исследовательских судах. «Мои идеи уже воплощаются в жизнь», — удовлетворённо подметил про себя Эдди. Его словно магнитом тянуло к тем людям, с которыми совсем ещё так недавно ему пришлось делить все радости и невзгоды морской жизни. Ему просто хотелось посмотреть на них хотя бы издалека, со стороны: о прибытии советских судов в порт Гуаякиль он узнал по одной из телепередач.

Да и вообще, хватит держать себя в добровольном заточении, пора подышать горным, свежим и чистым воздухом Анд. Дюгель дал распоряжение заместителю Рунгштольфа подготовить транспортное средство и доставить его на материк. Он знал, что любое его желание, здесь, на острове, будет звучать равносильно приказу: так, по крайней мере, в последнее посещение пообещал ему Вилли.

Вся имевшаяся на острове транспортная техника размещалась внутри центрального, сквозного грота-коридора. Здесь, вдоль обеих гранитных набережных, совместно с судами различного назначения и водоизмещения, стояли на приколе и летательные гидроаппараты. Одним из них — двухместным гидропланом, Эдди был доставлен на пятые сутки в эквадорский город-порт Гуаякиль. Устроился он скромно, поселившись в третьеразрядном отеле, приютившемся далеко на окраине города в зелёной гуще тропических лесов.

В тот же день, выйдя из отеля, Дюгель свернул в укромный, безлюдный уголок. За считанные секунды мастерски преобразив свою внешность, он направился пешком в сторону центральной части города. Он долго бродил по его душным, дышащим нестерпимым зноем улицам, вглядываясь в лица снующих вокруг него людей. Посетив набережную порта и издали полюбовавшись изящными обводами силуэта «Кассиопеи», ошвартовавшейся вместе с «Меркурием» у одного из гранитных пирсов, Эдди направился на один из городских пляжей…

Время близилось к вечеру, а Дюгель, впервые за всю свою жизнь, не знал, чем бы себя занять. Деятельная натура его требовала выхода, и он подумывал уже заглянуть в какое-нибудь увеселительное заведение, побыть среди людей, послушать хорошую музыку, да и перекусить не мешало бы.

Он вышел на одну из центральных улиц и оценивающим взглядом попытался найти для своего времяпрепровождения что-то более достойное. Выбрав, наконец-то, понравившееся с виду ухоженное, респектабельное здание какого-то ресторана, он направился в его сторону. Но двое дюжих привратников, стоявших возле парадных дверей, преградили ему путь: оказалось, что вновь прибывший — не тот контингент. От досады Дюгель аж скрипнул зубами, в нём взыграла кровь, но он сумел сдержать себя и, не проронив ни слова, поплёлся вдоль улицы.

И вовремя. Как обычно, по укоренившейся годами привычке, он время от времени вёл заднее наблюдение, и вдруг внутренняя поверхность очков выдала ему изображение двух особ, вышедших из только что подкатившей машины и направлявшихся в сторону ресторана. Дюгель вздрогнул и остановился, как вкопанный. Не поворачивая головы, он стал пристально всматриваться в лица и стати мужчины и женщины, уже подходивших к дверям ресторана. В них Эдди не без внутреннего волнения признал Рунгштольфа и Сару Фулсброк.

— Вот так дела-а! — пронеслось в сознании. — Не ожидал!

В том, что он случайно встретил здесь Вилли, не было ничего неожиданного. Странным и неожиданным для Эдди было пребывание хозяина острова в обществе Сары. Как, где, когда они успели познакомиться? Эдди никогда не упоминал в присутствии Рунгштольфа имени своей подруги и напарницы. Что у них общего, и что их объединяет? В душе Дюгеля вспыхнуло чувство ревности и ненависти к этим двум людям.

— Так, значит, эта стерва отблагодарила меня! — Мысли его путались, а душа требовала отмщения. — Шлюха!.. И этот старый параноик — козёл бубновый, и тот всё туда же: и где только он её откопал?

Однако, внутреннее смятение было недолгим: Дюгель постарался быстро взять себя в руки, дабы не совершить непростительной ошибки. Слегка остыв, он решил пооколачиваться где-то здесь, поблизости, чтобы проследить за этой занятной парочкой и её дальнейшим маршрутом.

— Пробудут они там ни минуту, ни две, а, следовательно, есть время ещё побродить или, лучше, устроиться вон в том кафе, напротив, — размышлял Дюгель, — и всё хорошенько обдумать, а заодно и вести наблюдение: Боже упаси упустить их из вида, когда те покинут ресторан.

— Та-ак! Где же мог Вилли подцепить эту сучку? Видимо, не случайно скрестились их дорожки, — анализировал Эдди сложившуюся ситуацию, удобно расположившись за столиком у окна с видом на здание злосчастного ресторана. — Стоп! А что, если службами безопасности Саре поручено всё же довести когда-то начатое им, Эдди, дело Рунгштольфа до конца? Тогда всё становится на свои места. Но, в таком случае, почему это дело затянулось на многие годы? А может с ней, с Сарой, произошло то же самое, что и с ним, и она теперь так же, как и он сам, работает на Вилли? — Вопрос следовал за вопросом и Эдди не находил на них достойного ответа.

— А как распушилась эта курица! — В Эдди опять начало вскипать чувство ревности и злости. — В каком вечернем наряде-то пришуршала с этим старым индюком! — Он сам не замечал того, что думал и выражался как-то по особому, по-русски что ли: семь лет пребывания в России успели наложить на образ его мышления свой неизгладимый отпечаток.

— Ну, а если в их совместном пребывании кроется нечто большее? — не мог успокоиться Дюгель. — Сара ведь и сейчас, в свои тридцать восемь лет, чертовски обольстительна и привлекательна собой…

Прошло около часа, но парочка всё ещё не появлялась. Дюгель решил пройтись возле ресторана и попытаться убедиться, что она всё ещё там. Он расплатился с официантом, покинул помещение кафе и перешёл на противоположную сторону улицы. Ленивой походкой проходя мимо ресторана, он, как бы невзначай, остановился и бросил взгляд в сторону одного из его окон. Эдди показалось, что он увидел в глубине зала удаляющиеся фигуры тех, за кем следил. Его словно что-то подтолкнуло, как-то подсознательно, к оконному стеклу, заставив чуть ли не прильнуть к нему, чтобы лучше разглядеть удалявшуюся пару. Но вместо этого настороженные глаза его вдруг встретились с удивлёнными, вопрошающими взорами Сапожкова и Лорид Квинт.

Эдди словно ошпарили кипятком. Он отпрянул назад и поспешил как можно скорее проскользнуть мимо здания, однако, чуть было не наткнувшись на выходивших в это время из его дверей Рунгштольфа и Фулсброк. Благо, что расстояние до них оставалось ещё почтительным и он, сделав беззаботный вид, не спеша пересёк улицу и направился в сторону порта.

Изображение заднего вида показало, как мужчина с женщиной, услужливо обслуживаемые шофёром, умостились на заднем сиденьи «испано-сюизи», шикарного и мощного автомобиля выпуска сороковых годов, но кажущегося вот-вот сошедшим с заводского конвейера. Поймав такси, Дюгель последовал за ними. Минут через десять он уже знал, в каком именно отеле остановились интересующие его лица. Он отпустил такси и какое-то время околачивался неподалеку от «Отеля Роз» в глубоком раздумье о предстоящей встрече с Вилли. Сначала он хотел было тут же позвонить в его номер из ближайшего телефон-автомата, но затем передумал: «испано-сюизи», тихо прошуршав мимо Эдди, скрылся в ближайшем переулке и, следовательно, Рунгштольф эту ночь проведёт в отеле. «Не следует торопить события и тормошить его раньше времени, да и ему самому не мешало бы всё взвесить «за» и «против», — подумалось Эдди.

Город начинал зажигать огни. Оконные стёкла домов играли переливающимися отражениями света разноцветных неоновых ламп. Из кафе, ночных баров и ресторанов, в предостаточном количестве раскиданных в этом большом портовом городе, доносились залихватский гомон подвыпившей, веселящейся публики и звуки джазовой музыки. Вечер высвечивал в небе яркие огоньки мерцающих звёзд. Дневной зной и духота сменились ночной прохладой, спускавшейся с предгорий Анд и поглощавшей всё западное побережье.

В вечерней сутолоке никто не замечал одиноко шагавшую фигуру ничем не примечательного человека. Таких здесь за день можно встретить сотни: ничего особенного. Брать такси не хотелось: зачем? Небольшая прогулка пойдёт только на пользу.

Миновав квартал, Эдди спустился в полуподвальное помещение какого-то кабачка. Здесь было не так шумно, хотя и грязновато. В прокуренном воздухе помещения висела приглушённая табачным дымом разноязычная речь.

Публика здесь не блистала своими нарядами и изысканностью вкусов и манер. Это были в основном местные завсегдатаи — рыбаки, рабочие порта, мелкие служащие, иностранные моряки военных и транспортных судов…

Быстрым взглядом отыскав отдельный, не бросающийся в глаза, столик, расположенный в самом углу и прикрываемый тенью крупных листьев рододендрона, посетитель проследовал в его сторону и заказал две кружки пива. Мелкими глотками отпивая холодный, пенящийся напиток, он, как-то само собой, пристально, внимательно рассматривал сидящих за столиками и, особенно, вновь прибывающих. Нет, слежки он вроде бы не заметил, да и откуда ей взяться. Всё, кажется, было сделано чисто: для русских и своей разведки он — покойник. Да и семь лет отсутствия в этих краях срок не малый. Время успело наложить на его обличье неизгладимый след от напряжённой и опасной деятельности, в какой-то степени преобразив его внешность: вряд ли стоило сегодня дополнительно изменять её.

Обстановка позволяла расслабиться и припомнить один из последних эпизодов сегодняшней слежки. Конечно, ему — Эдварду фон Дюгелю, имевшему длинный послужной список агента криминальной полиции — ФБР — ЦРУ — военной разведки, — и всё это за какие-то три-четыре года, не каждому удаётся подобное, — и редко допускавшему промахи, сейчас было весьма досадно. «И надо же было попасться им на глаза, — ругал он не столько себя, сколько этих сопляков — Сапожкова и Квинт, вылупившихся на него тогда, словно на приведение. — Узнали или нет?» Как он мог упустить факт их появления в ресторане?

В полночь заявившись к себе в номер, первым делом Дюгель отыскал по абонентскому справочнику номер телефона дежурного администратора «Отеля Роз» и, позвонив, попросил того соединить его с Вильгельмом фон Рунгштольфом. Трубку долго никто не поднимал. Эдди начинал нервничать…

5. Будни Вильгельма фон Рунгштольфа

Рунгштольф остался довольным от приятно проведённого вечера. Он пребывал в отличном расположении духа и собирался отходить ко сну.

— А эта Сара — ничего себе! — мысли его невольно возвращались к этой женщине, а голова ещё слегка кружилась от порядочно выпитого шампанского. — С ней не стыдно будет появиться даже в каком-нибудь великосветском, аристократическом салоне: утончённых манер и остроумия ей не занимать.

Правда, с этой амазонкой в своё время пришлось немало повозиться, но результаты превзошли все его ожидания. Её, как когда-то и Дюгеля, пустили по его следу…

С Фулсброк он познакомился, кажется, два года тому назад, к началу проведения серий формирования смерчей и введения в действие гидро- и резонансно-акустического оружия. Помнится, в тот день, он, счастливый и переполненный надеждами — два дня тому назад в результате испытания этих видов оружия в районе острова Проклятий была потоплена одна из субмарин ВМФ США, дерзнувшая приблизиться к мелководной банке, и уничтожены два летательных аппарата: военный, транспортный геликоптер с десантниками на борту, и реактивный бомбардировщик, — ехал в свою эквадорскую резиденцию.

Дорога, пролегавшая в горах, вилась узким, извилистым серпантином; места были глухие, а день склонялся к вечеру. На полпути, где-то на середине горного перевала, машина была обстреляна какими-то подонками. Двое его телохранителей были сражены наповал, а водителя пристрелили прямо у него на глазах люди в чёрных масках. Столкнув тела несчастных в пропасть, неизвестные втиснули Вилли в машину и продолжили путь в прежнем направлении.

Сначала от него в грубой форме добивались показаний и пояснений по поводу неуплаты налогов мафии сопредельного государства. Вилли пытался что-то путано объяснять, как мог выкручивался. Потом посыпались угрозы, перемежавшиеся грязными словами, и, наконец, шофёр сказал «главному»:

— Пора кончать эту грязную свинью! Шеф наказывал не слишком-то доверять и церемониться с ним.

Тот, сидевший на переднем сиденье, повернулся и приставил ко лбу Рунгштольфа дуло пистолета. Лицо его на мгновение озарилось тусклым светом фар, следовавшей где-то далеко позади машины.

— А ч-чёрт! — с досадой в голосе прохрипел «главный». — Сидит, как муха на хвосте… Ну вот что, приятель, считай, что тебе повезло, — обратился он к Вилли. — Но запомни, это последнее предупреждение. А теперь — проваливай! — и он оглушил пассажира рукояткой пистолета…

Очнулся Рунгштольф на обочине дороги от яркого света фар промчавшейся мимо него машины. Он что-то хотел крикнуть вслед, но вместо призыва, из горла вырвалось нечто похожее на рычание. Водитель, видимо, всё-таки успел заметить его, но скорость не позволяла быстро остановить машину. Затормозив окончательно метрах в пятидесяти от пострадавшего, она задним ходом подкатила к нему. Водителем оказалась женщина. Она профессионально оказала ему первую помощь и любезно согласилась доставить его по месту жительства. Это была Сара Фулсброк. Затем завязалось знакомство, переросшее со временем в близкие взаимоотношения.

Однако, не таков уж простак он, Рунгштольф, чтобы сразу, вот так — с налёту, взять, да и поверить первому встречному, даже человеку, спасшему ему жизнь: слишком велики были ставки. Однажды, при отключённом аппарате, он инсценировал телефонный разговор, будучи убеждённым, что Сара находится где-то поблизости. Речь, в закамуфлированном виде, шла о партии наркотиков. Были оговорены время и место встречи заинтересованных сторон. Сара так и не предстала пред очи Вилли, а он тут же умчался по своим делам, сделав вид, будто не заметил её присутствия…

Все наихудшие опасения оправдались. Молчала и выкручивалась Фулсброк недолго: его ребята не церемонятся в подобных случаях. Раскололась она полностью, даже рассказала о своём бывшем напарнике — Эдварде Дюгеле, дело которого она продолжила. Теперь не спецслужбы, а он — Вилли Рунгштольф, владеет ситуацией и морочит им головы, сделав Сару своей соучастницей и любовницей…

Обо всём этом Рунгштольф вспоминал уже лёжа на кровати и заложив руки под голову. Мягкий, зеленоватый свет, источаемый абажуром рядом стоявшего напольного торшера, освещал спортивного телосложения загорелую фигуру пятидесяти одного летнего мужчины. Неподвижные тени предметов, ложившиеся у его ног, постепенно теряли свои правильные очертания, растворяясь где-то в глубине комнаты и превращаясь в монотонную, зеленовато-серую завесу. Тишина нарушалась лишь мерным, тихим гудением лопастей работающего воздушного вентилятора.

Вилли уже стал впадать в забытьё, когда вдруг зазвонил телефон. Сам по себе этот факт дошёл до его сознания не сразу, а звонки всё не умолкали. Когда же наконец он осознал реальное положение вещей, то трубку поднимать решился не сразу, полагая, что звонок предназначен не ему: кому бы это вдруг могло прийти в голову будить его среди ночи, и кто мог знать, где он? А звонки были всё настойчивей и настойчивей. И тут у Рунгштольфа молнией мелькнула догадка:

— Джеймс Квинт!.. Ну конечно же он!.. Ведь сам, собственноручно, отправил ему сегодня бутылку шампанского. И как это я мог выпустить из вида?!

Он тут же схватил трубку.

— Слушаю!

Однако, с первых же слов говорившего на другом конце провода, он понял, что ошибся в своём предположении: голос был ему незнаком.

— Добрый вечер, сэр! Ради Бога, прошу извинить, что решился потревожить в такой поздний час… Вы меня слушаете?

— А вы не полагаете, что ошиблись номером телефона? — раздражённо пробубнил Вилли.

— Нет-нет, что вы! Дело срочное и не требует отлагательства. Я звоню по поводу когда-то данного вами обещания предоставить рецензию на мою работу, касающуюся исторического описания жизнедеятельности легионеров…

— Какой-то ненормальный! — было первой мыслью Рунгштольфа, и он собрался было бросить трубку, когда последующая фраза заставила вдруг насторожиться его и внутренне собраться.

— … и особенно — их предводителей: центурионов.

От неожиданности Вилли так и застыл на месте.

— Не может того быть! — пронеслось горячей, упругой волной. — Я же ведь собственными ушами слышал радио- и телесообщения дикторов, оповещавших о трагедии, разыгравшейся в районе островной банки, в том числе и о гибели советского матроса Дюгелева с барка «Кассиопея».

Он не сразу нашёлся что ответить. Постепенно недоумение сменилось безотчётным чувством торжества. «Само Провидение посылает мне этого человека», — подумалось Рунгштольфу, и он сказал в трубку:

— Ах, да-да, что-то припоминаю. Спросонья как-то не сразу сообразил, приношу извинения. Я с удовольствием удовлетворю вашу просьбу, как и обещал.

— В таком случае попросил бы вас назначить место и время встречи…

Образовавшаяся пауза, свидетельствовавшая о том, что Вилли никак не мог собраться с мыслями, заставила голос на другом конце провода, продолжить:

— Хотя знаете что? Я вас постараюсь найти сам, завтра, вернее — сегодня, утром…

— Да, но…

— Не беспокойтесь, сэр! Для меня это не составит большого труда. Желаю спокойной ночи!..

— Вот так удача! — Вилли радостно потёр руки. — Посмотрим, что скоро запоёт этот недоносок Бальдомеро Наваррэс. — Он откинулся на подушку кровати и подумал: — А этот Дюгель просто дьявол, вышел сухим из воды, в прямом смысле этого слова. Всё-таки я не ошибся, сделав на него когда-то ставку. Теперь-то я заставлю этого «гладиатора» выполнить данное им обещание: «зубная боль» стала невыносимой. Эти вонючие гиены так обложили мой бизнес во всех уголках света, что пора бы дать им почувствовать, с кем им приходится иметь дело, особенно этому Наваррэсу, барону всех баронов от наркобизнеса, возомнившему из себя невесть знает какого нувориша…

Неделю тому назад Рунгштольф был любезно приглашён Бальдомеро Наваррэсом, богатейшим человеком на Земле, в свою загородную резиденцию. Приглашение, носившее откровенно приказной характер, было продиктовано якобы желанием приятно провести время, стремлением в дружеской обстановке потолковать о перспективах на будущее и, вообще, на денёк-другой отойти от дел мирских, окунувшись в мир созиданий природы…

Встречать гостя Наваррэс вышел в изумительном, расписном кимоно с лилиями и драконами. Раскинув руки для дружеского объятия, он двинулся навстречу прибывшему. Лицо хозяина озарялось неподдельной улыбкой и выражало крайнее удовлетворение от посещения столь высокого гостя. Со стороны создавалось впечатление, что происходит встреча двух старых, верных друзей после долгих лет разлуки. Обстановка, которой окружил Бальдомеро своего гостя, была тёплой и непринужденной, и с Вилли постепенно начинало спадать чувство тревоги и напряжение гнетущего ожидания чего-то необычного и зловещего.

Первый день Бальдомеро посвятил ознакомлению гостя со своим скромным хозяйством: с оранжереей, в которой он собственноручно выращивал невиданной красоты цветы; с огромным плавательным бассейном, выложенным белым мрамором и заполненным кристальной чистоты водой, бьющей из гидротермального, минерального источника под дном бассейна; с различными породами собак, разводимых и выращиваемых в специальных вольерах и дрессируемых по специальной методике… Гостю только и приходилось что удивляться разнообразию увлечений хозяина.

— И когда только вы успеваете заниматься всем этим, — недоумевал Вилли, неопределённо очерчивая рукой окружающее пространство.

— Делать это заставляет любовь к природе, — патетически вымолвил Бальдомеро, — и, в частности, к братьям нашим меньшим…

— … и, особенно, пристрастие к выращиванию маковых, чем сознательно способствуешь уничтожению высшего творения природы — человека, — иронически заметил про себя гость.

— Я полагаю, вы согласитесь со мной, — продолжал тем временем хозяин, — человек должен быть не губителем, а врачевателем природы: он лечит природу, природа лечит его.

— Господи! Что будет с нами, — невольно подумалось Вилли, — если каждый циник начнёт произносить правильные речи?..

День прошёл беззаботно и безоблачно. Полдня провели на теннисном корте, потом загорали и купались в плавательном бассейне, гуляли по огромному, ухоженному саду, обедали, отдыхали просто так, потом вновь — теннисный корт: в общем всё, как и полагается для солидных, деловых людей…

На другой день совершали облёт вблизи расположенных владений Наваррэса. Двухместный геликоптёр пилотировал сам Бальдомеро. Вилли уже начал отдавать должное тактичности хозяина гостеприимного дома: никаких деловых разговоров, никаких намёков на некоторые расхождения во взглядах, касающихся общих интересов. И только под конец дня лишь одно обстоятельство, а, вернее — эпизод, омрачил и свёл на нет приподнятое настроение Рунгштольфа.

На подлёте к хозяйской вилле оба заметили какое-то людское оживление среди большой поляны, обрамлённой густыми зарослями шиповника. У самого края зарослей виднелся всадник на арабском скакуне. В руках он держал какую-то верёвку, прикреплённую к сбруе и уходившую по земле куда-то вглубь кустарника. На противоположной стороне зарослей виднелось небольшое скопление людей, хлопотавших вокруг какого-то человека.

— Федерико! — обратился Наваррэс к всаднику после того, как приземлил аппарат и заглушил двигатель. — В чём дело?

— Нашли ещё одного злостного неплательщика налогов, сэр, — поспешил пояснить тот. — Пусть и ответит по нашим законам. Сам виноват.

Хозяин и гость, покинувшие кабину геликоптёра, обогнули широкую — метров пятьдесят — ленту колючего кустарника и приблизились к людскому скоплению. Завидев приближающихся, толпа расступилась. В центре её стоял плотный, здоровенный мужчина лет сорока. Спутавшиеся кудри чёрных волос, прядями ниспадали на лоб его смуглого, искажённого животным страхом и ужасом, лица; вся одежда на нём была мокрой от пота. Спереди руки его были связаны концом длинной верёвки, пропущенной по земле через кустарник. Вилли догадался, что другой её конец находится в руках всадника.

— Пощадите, босс! — завопил провинившийся, падая на колени перед подошедшим хозяином. — Клянусь своей матерью и ликами всех Святых, что…

— Довольно, довольно, Рамон, я же не раз предупреждал тебя, — не дав договорить тому, сочувственно вымолвил Наваррэс, — а ты не пожелал прислушаться. Видит Бог, что я не хотел этого. Но всякое непослушание должно в конце концов влечь за собой всеобщее осуждение в виде достойного покарания… Идёмте отсюда скорей, господин Рунгштольф, — обратился он к своему гостю, взяв его под локоть. — Всё это предназначено не для ваших глаз и ушей. А вы, — он повернулся к экзекуторам, — начнёте, как только я махну рукой.

Как только хозяин с гостем миновали кустарник и направились к геликоптёру, Наваррэс сделал отмашку рукой. Рунгштольф невольно оглянулся и увидел, как всадник тронул с места и пустил коня лёгкой рысцой. Верёвка натянулась, словно струна, а из-за противоположной стороны зарослей донёсся душераздирающий вопль: Рамона не спеша протаскивали сквозь колючий кустарник шиповника. Вся процедура заняла не больше минуты. Стенания несчастного прекратились ещё до того, как тело его было выволочено на поляну. Федерико держал путь чуть ли не на вновь прибывших. Проскакав почти что рядом, он проволок мимо них, метрах в двух-трёх, обезображенное, кровавое месиво, то, что осталось от провинившегося. Никаких следов одежды, одни клочья мяса, из-под которых проглядывали оголившиеся кости скелета.

Вилли стало жутко и как-то не по себе: он побледнел, в голове помутнело, земля стала уходить из-под ног. Но каким-то чудом он всё же нашёл в себе силы, чтобы выдержать весь этот кошмарный спектакль, устроенный ему «гостеприимным» хозяином. Вилли понял одно: с самого начала встреча эта была задумана Наваррэсом в качестве мер предупреждения и устрашения.

Покидая виллу, Рунгштольф предложил Наваррэсу нанести ответный визит. Когда?.. Да когда тому заблагорассудится. Договорились — ровно через неделю…

И вот теперь, лёжа на кровати и не без внутреннего содрогания припоминая всё это, Рунгштольф предавался размышлениям о дальнейших своих действиях, направленных против своих явных и неявных врагов и притеснителей. Завтра — день ответного визита, и у него уже кое-что приготовлено для Бальдомеро Наваррэса. Хотелось бы посмотреть на эту довольную рожу «званного гостя», когда он, Вилли, преподнесет ему свой «подарок». Да и Дюгель, этот вездесущий, непотопляемый дьявол, объявился как нельзя кстати. Пока что всё складывается не так уж и плохо…

Ровно в девять утра покинув «Отель Роз», Рунгштольф сидел на заднем сиденье своей «испано-сюизи».

— Хосе! — обратился он к шофёру, не глядя в его сторону. — Маршрут — прежний.

Тот понимающе кивнул головой и машина плавно тронулась с места.

— Куда ты меня везёшь, Хосе? — спустя некоторое время опомнился Рунгштольф, заметив, что едет совсем в другом направлении. — Ты что, перебрал вчера лишнего?

— Как можно, сэр! — не поворачивая головы, отозвался шофёр. — Я просто подумал, что нам есть кое о чём поговорить: мы же договаривались этой ночью о встрече.

— Эдди?! — от неожиданности Рунгштольф даже приподнялся с сиденья. — Вот так та-ак, браво! — Он сделал попытку заглянуть в лицо Дюгеля. — А где же Хосе, мой шофёр? — заволновался Вилли.

— В багажнике, сэр!

— Ка-ак?! Смею надеяться, он цел и невредим?

— Живее всех живых, — пошутил Эдди, а Вилли, откинувшись на спинку сиденья, громко и весело рассмеялся.

— Вы молодчина, дружище! В вашем лице пропадает талант великого артиста. Как же вам удалось обвести вокруг пальца моего верного Хосе? На него это не похоже.

— Дело техники, в сочетании с фактором неожиданности, — обронил Дюгель, не отрывая взгляда от дороги.

— Он вас видел в лицо?

— Нет, к его счастью.

— Уф-ф, ну и слава Богу: словно камень с плеч. Отличный парень этот Хосе… Ну, ладно, — перешёл Вилли на деловой тон, — это всё мелочи. Что думаете предпринять дальше?

— Если вы, господин Рунгштольф…

— Вилли!.. Зовите меня просто Вилли! Мы же с вами когда-то договаривались, чёрт подери!

— Хорошо! Если вы, Вилли, располагаете свободным временем, то предлагаю поехать ко мне в отель. Место глухое, малолюдное…

— А как же быть с моим шофёром?

— Отыщем укромное местечко, завяжем ему глаза, снова переоблачимся с ним каждый в свою, прежнюю одежду, и отпустим его, на время, на все четыре стороны: пусть немного отойдёт. А мы с вами тем временем направимся в мои роскошные апартаменты. Устраивает?

— Вполне!..

Беседа затянулась чуть ли не до полудня. Они сидели в небольшой, грязной комнате с потрескавшейся мебелью и с облупившейся местами на стенах штукатуркой. Вилли уже начал поглядывать на часы: в шестнадцать ноль-ноль у него должен состояться важный телефонный разговор с одним из представителей отдела поставки вооружений министерства обороны. Но он всё ещё чего-то медлил, словно не всего досказал.

— Вот ещё что, Эдди, — после некоторого раздумья произнёс он. — Не хочу утаивать от вас: в моём секретном штате числится ваша давняя подруга и напарница по работе — Сара Фулсброк. Я не сомневаюсь в том, что вы видели вчера нас обоих. Так уж получилось, что она попала в поле зрения моих людей; пришлось прибрать её к рукам. Так вот, для всех, в том числе и для неё, вы теперь — погибший, а точнее — утопленник. С этой минуты никто не должен не только знать, но и догадываться о существовании Эдварда фон Дюгеля, кроме меня, разумеется. В памяти Сары вы должны остаться верным другом и отличным разведчиком. Как она горевала, бедняжка, прознав о вашей кончине; видели бы вы её лицо… Итак, как же вас теперь называть? — Рунгштольф на мгновение задумался. — Придумал! Давайте так: отныне для всех вы — Бенджамин Линк, а просто — Бен Линк. Неплохо звучит, не правда ли? Прослеживается некое англо-германское созвучие, ха-ха! Кстати, не помешало бы сделать вам и пластическую операцию, да жаль — времени у нас с вами осталось не так уж и много. Мужайтесь, Бен Линк, — довольный Рунгштольф хлопнул Эдди по коленке. — В скором будущем всех нас ждёт большая работа…

После ухода Рунгштольфа Эдди ещё долго не мог прийти в себя: его всего просто трясло от злости и ненависти.

— Надо же, — чуть ли не скрипя зубами, возмущался он. — Этот прохвост, видите ли, вызвался быть моим крёстным отцом, не испросив на то даже моего согласия. Не слишком ли много берёте на себя, господин Рунгштольф? И перекрестить успел, и пытается лишить всех прежних связей с родными, близкими, знакомыми… Ему и физиономию мою хотелось бы переиначить… А эта Сара, — пылкое воображение стало рисовать ему невероятные картины измены и коварства его бывшей подруги. — И это плата за всё хорошее, что я для неё сделал. Ну, погоди же, стерва, ты у меня ещё будешь пахать землю без плуга — носом, носом… О-о, я-то знаю, как найти на вас обоих управу, да и не только на вас. Дайте только срок, и я приведу в действие свой план: уж тогда — берегитесь!

6. Бальдомеро Наваррэс начинает нервничать

Королю мировых наркобаронов Бальдомеро Наваррэсу был оказан достойный, радушный приём, обставленный всеми почестями. Встреча состоялась на одной из загородных вилл Рунгштольфа. Гость прибыл по воздуху, на собственном геликоптёре, сопровождаемый всего лишь одним телохранителем. Сам по себе этот факт носил демонстративный характер: ему нечего опасаться в своей вотчине, хозяином которой, согласно неписаным законам, он являлся.

Сразу же по прибытии, сославшись на какие-то неотложные дела, гость был вынужден «огорчить» своего друга, сказав, что составит ему компанию всего лишь на полдня: вечером ему предстоит отлёт в Гонконг.

— Очень, очень сожалею, — сделав вид, что весьма огорчён и несколько удручён подобным обстоятельством, выдавил из себя Рунгштольф. — По правде говоря, не рассчитывал на такой короткий срок вашего пребывания. Однако, прекрасно понимаю и вхожу в ваше положение: такова неприглядная сторона нашей жизни, что ситуация может измениться каждую минуту, и её необходимо использовать безотлагательно…

— Весьма признателен за понимание, — Бальдомеро одобрительно кивнул головой. — И ещё добавлю, что ситуацию надо не только использовать, её следует ещё и создавать.

Так и беседуя мирно, они не спеша прогуливались по тенистым аллеям парка. Телохранитель неотступно следовал за своим хозяином. Он мгновенно насторожился, а рука его полезла под полу пиджака, когда из боковой аллеи навстречу процессии вынырнул какой-то незнакомый ему человек.

— Всё в порядке, Блэйк! — поспешил успокоить того Вилли, сделав упреждающий жест, а затем обратился к Наваррэсу: — Прошу знакомиться! Это — Бенджамин Линк, моя правая рука во всех делах и начинаниях.

Перед Наваррэсом, облачённым в белоснежный костюм и цветастую сорочку с распахнутым воротом, предстал невзрачного вида мужчина со смуглым лицом, украшенным чёрными, в стрелочку, усиками и с такого же цвета шевелюрой, расчёсанной на прямой пробор. Одет он был неброско, но со вкусом; глаза его скрывались за тёмными стёклами светозащитных очков. «Такие личности долго в памяти не задерживаются», — подметил про себя гость.

— Господа, прошу к столу, — подобострастным тоном, учтиво вымолвил он после состоявшегося знакомства…

Завтрак подходил к концу, когда перед Рунгштольфом предстал Бен Линк и что-то тихо прошептал тому на ухо. Понимающе кивнув головой, хозяин тут же обратился к своему гостю:

— Дорогой Бальдомеро! По причине того, что вы не располагаете достаточным временем, то при всём моём желании я не в силах буду ознакомить вас со всеми тонкостями ведения своего хозяйства…

— Ну что вы, Вилли! — не дал договорить гость, попыхивая выставочной, гаванской сигарой и мелкими глотками отпивая из маленькой фарфоровой чашечки крепкий, душистый кофе. — Стоит из-за этого огорчаться? Считайте, что мой визит — это просто дань уважения моему старому, доброму другу, к которому я решил заглянуть на минутку-другую и убедиться в его полном здравии и благополучии. Я уверен, что никакие обстоятельства не смогут омрачить нашей с вами дружбы.

— Весьма признателен за тёплые слова, — поблагодарил Рунгштольф. — Так вот, только что сообразительный Бен Линк подсказал мне одну блестящую идею. На вилле имеется отличный, современный комплект киноаппаратуры и небольшой просмотровый кинозал. Не покидая пределов моей скромной обители, вы сможете за какой-то час-полтора получить исчерпывающую информацию о различных сторонах деятельности вашего покорного слуги, — Рунгштольф поднёс руку к сердцу, отвесив лёгкий поклон.

— Толковый малый, оказывается, этот ваш Бен Линк, — одобрительно высказался Наваррэс. — В таком случае с удовольствием принимаю ваше предложение: сгораю от нетерпения увидеть плоды деятельности моего старого, доброго приятеля. Не будем откладывать в долгий ящик…

В затемнённом светонепроницаемыми шторами помещении небольшого кинозала раздались мерные звуки работающей киноаппаратуры, которую обслуживал Бен Линк. Хозяин с гостем расположились в мягких, удобных креслах, обшитых крокодиловой кожей.

— Кинокадры не озвучены, — счёл за необходимость предупредить Рунгштольф, — поэтому их смысл и содержание при необходимости буду вынужден пояснять своими словами, если, разумеется, вы не станете возражать.

— Какие могут быть разговоры, дружище?!

— Перед собой вы видите один из производственных комплексов дочерней, эквадорской фирмы авиационного концерна «Квинт энд аэрокомпани», которой мне, по совместительству, и приходиться руководить по настоящее время. Характер продукции на этом предприятии узкоспециализирован: выпуск реактивных, авиационных двигателей новейшей конструкции с повышенными энергетическими показателями. Обладая огромной по нынешним меркам мощностью, они в то же время, чрезвычайно экономичны при малых габаритах и весе…

— Поговаривают, что этот Квинт является обладателем бесценного сокровища, — ни с того, ни с сего заявил Бальдомеро.

— Да как вам сказать, — пожал плечами обескураженный Вилли. — При его солидном положении…

— Нет-нет, — перебил гость, — вы меня не так поняли. Я имел в виду его дочь, о красоте которой ходят чуть ли не легенды.

— А-а, вот вы о чём, — улыбнулся хозяин. — Что правда, то правда. Должен с этим согласиться: весьма привлекательная и обворожительная особа. И если разговор зашёл о женщинах, то честно признаюсь: мне в жизни как-то больше попадались туманности; Лорид — звезда первой величины, поверьте мне, не в меру умная и не по годам самостоятельная девушка. Джеймс Квинт прочит её в свои преемники.

— Вот как? — гость удивлённо наморщил лоб.

— Представьте себе. А ей всего лишь неполных двадцать лет.

— Ох, Вилли, Вилли! — шутливо погрозил пальцем Наваррэс. — Неужели в ваших, не слишком-то богоугодных заведениях, разбросанных по всему свету, не сыщется хоть парочка девиц, под стать вашей Лорид?

— По красоте — может, но не по уму и манерам. — Рунгштольф понял, что гость делает попытку перевести разговор в нужное ему русло, ненавязчиво намекая на то, что пора бы уже расплатиться с долгами. Понял он и то, что того не очень-то волнует и трогает то, что не затрагивает его интересов. — Не дождёшься, сукин сын, чтобы свою музыку Рунгштольф перекладывал на твоё либретто, — подумалось Вилли, а вслух он произнёс:

— Мы с вами невольно несколько отклонились от основной темы. Так вот, подобными двигателями в скором времени будут оснащены пассажирские лайнеры, работающие на международных авиалиниях. Правда, некоторые чиновники из Пентагона были бы не прочь завладеть монополией на производство подобных двигателей, в стремлении установить их на всепогодные, скоростные бомбардировщики дальнего действия. Такая «летающая крепость» с укомплектованным лётным составом и полным боекомплектом способна облететь вокруг земного шара два раза, без посадки и дозаправки.

— Что же им мешает сделать это? — спросил гость.

— Дело в том, что конструкция и технология сборки двигателя разрабатывались совместно с советскими специалистами, и теперь производство их освоено на одном из предприятий СССР.

— Нет ничего проще, чтобы завладеть проектом. Преподнесите им фритюр под меланжем: устройте несколько неудачных испытаний, аварий, систематически срывайте сроки испытаний, а затем, опираясь на это, просто расторгните совместный контракт…

— Пробовали, — пояснил Рунгштольф, — но из этих затей ничего не вышло.

— Подключите к этому делу ваших калифорнийских, финансовых аллигаторов из «Уэстерн банк корпорейшн». Политический климакс, переживаемый сейчас Советами, для них как нельзя кстати. Думаю, что они сами были бы не прочь погреть свои руки на этом проекте.

— Вся загвоздка в Джеймсе Квинт, — тяжело вздохнул Вилли. — По каким-то, ему одному известным соображениям, он не желает рвать деловых связей с русскими.

— Значит надо вышибить его из седла, — посоветовал Наваррэс.

— Каким образом?

— Воспользоваться математическим понятием: протяжённость дороги на кладбище, по сравнению с протяжённостью жизни, есть величина бесконечно малая, — цинично рассмеялся Наваррэс. — Мне ли вас учить, господин Рунгштольф? Жизнь человеческая — это узкая, извилистая тропинка на острой вершине горного хребта с пропастью по бокам. Один неверный или неосторожный шаг, и…

— Послушать этого самоучку-философа, так просто уши вянут, — усмехнулся про себя Рунгштольф. — Общение с ним, видимо, полезно лишь в весьма малых дозах, иначе начинаешь сомневаться в своих умственных способностях…

Вот на экране замелькали новые кадры. Пилот, облачённый в скафандр, забирается внутрь кабины какого-то летательного аппарата, усаживается, приняв чуть ли не горизонтальное положение; прощальный взмах руки, и фонарь кабины над головой задвинут наглухо.

Длиной, не более пяти метров — по форме очень смахивающий на меч-рыбу, — с короткими стреловидными крыльями, и небольшим задним оперением, он, не пробежав по взлётно-посадочной полосе и двадцати метров, круто взмывает вверх и через четверть минуты скрывается из вида.

— Опытный и единственный в своём роде экземпляр разведчика-истребителя. В качестве бомбовой нагрузки несёт на себе две ракеты класса «воздух-земля», размещённые в корпусе фюзеляжа. Способен свободно перемещаться по земле, по воздуху, по воде и под водой: в последней движется, как подводная лодка, со скоростью в семьдесят узлов. Возможно и длительное зависание под водой.

— Вот теперь вы видите тот же самый летательный аппарат в полёте, — продолжал комментировать Рунгштольф, — а сейчас увидите и в действии.

Кадр выхватил каёмку морского горизонта с маячившим на нём, на фоне голубого неба, контуром какого-то военного корабля. Снова появилось изображение летящего самолёта. Но вот он круто взял вниз, по курсу на корабль, и под углом в сорок пять градусов на всей скорости вошёл в воду. Минут через десять — так пояснил Вилли, — под таким же углом, аппарат взмыл в небо из-под воды всего в какой-то миле от корабля, выровнялся, и произвёл по нему два огневых залпа. Многократное увеличение киносъёмочной аппаратуры выявило растерянность на лицах членов экипажа корабля: никто из них и в помине не ожидал какой-либо угрозы. Два попадания в обшивку корабля на уровне центральной надстройки и несколько выше ватерлинии сделали своё дело: корабль разломился надвое, и через пять минут скрылся в пучине вод.

— Впечатляюще! — оживлённо воскликнул Бальдомеро. — Интересно, где бы могли разворачиваться эти события?

— Об этом история умалчивает, — скромно ушёл от ответа улыбающийся Рунгштольф.

— Понимаю!.. А это что?

Экран высветил наземный запуск небольшой ракеты. В своём стремительном полёте она быстро нагоняла реактивный самолёт. В тот момент, когда расстояние ракеты до цели сократилось до ста пятидесяти-двухсот метров, вдруг небо озарилось ослепительно яркой вспышкой линейной молнии, объединившей своими концами оба летящих объекта. Самолёт в одно мгновение превратился в огромный, пылающий факел, а последующий взрыв боеголовки ракеты огненным конфетти разметал его по голубому полотну небосвода.

— Эти кадры демонстрируют боевые качества емкостной ракеты, способной в процессе своего полёта накапливать и нести на себе колоссальное количество электростатических зарядов и затем разряжаться на цель по воздушному, ионизированному каналу, создаваемому бортовой аппаратурой ракеты. Впечатление дополняется тремя последовательными взрывами: от разряда молнии, от взрыва самолёта и от взрыва боеголовки ракеты…

Затем промелькнули кадры метания противопехотных, дальнобойных гранат. После броска на конце рукоятки распрямлялись две пары эластичных стабилизаторов, а затем, из её торца, возникало пламя реактивной струи.

— Такими гранатами, при определённых навыках, можно спокойно забрасывать укрывшуюся в окопах живую силу противника на расстояниях от пятисот метров до пяти километров, — с нескрываемой гордостью заявил Рунгштольф. — Рвутся за милую душу, прямо над головами, на разных высотах…

Один киносюжет сменялся другим. Наваррэс с возрастающим интересом следил за событиями, разыгрывающимися на белом полотне экрана. Он давно уже позабыл о своей догорающей сигаре, обжигавшей кончики его пальцев. Пепел падал прямо на пол, а дым струйкой уносился куда-то под потолок, рассеиваясь длинными лопастями вентилятора.

Вот ещё один очередной киносюжет. Начался он весьма непонятным образом: на зрителя как бы надвигались какие-то бесформенные, аляповатые хитросплетения; потом появилось нечто похожее на листок растения, за ним замелькали цветки ромашки. Всё это было чуть ли не в десятикратном увеличении. Бальдомеро долго вглядывался в кинокадры, прежде чем догадался, что перед ним мелькают съёмки, производимые с какого-то движущегося по земле предмета или объекта.

— События разворачиваются ночью, — мимолётом пояснил Рунгштольф. — Съёмка произведена в области инфракрасного диапазона частот.

Замелькали травяные дебри. Немного погодя впереди показался высокий проволочный забор из мелкой ячеистой сетки, за которым обозначились контуры одноэтажных строений. Дальше началось продвижение вдоль основания забора. Вскоре под ним обнаружилось небольшое углубление, преодолев которое, изображение перенеслось уже на противоположную его сторону. Опять хаотические мелькания. Вот произошло пересечение ровной, гладкой местности, по-видимому — дороги, и, углубившись в травяную чащу, изображение остановилось, развернулось и застыло на месте.

Спустя две-три минуты вдали обозначилась фигура шагавшего неторопливой походкой человека. Последовало увеличение его изображения: им оказался какой-то военный с автоматом, перекинутым через плечо. Но вот он поравнялся со зрителями, остановился, посмотрел куда-то поверх их голов. Ещё немного постояв и окинув внимательным взглядом окружающее пространство, он уже собирался продолжить свой путь. Но в это самое мгновение изображение вдруг метнулось в сторону вооружённого человека, нацеливаясь и молниеносно приближаясь к области его шеи. Последовала какая-то неразбериха, быстро замелькали кадры. Всё это продолжалось не менее пяти минут. Потом показались какие-то люди, с озабоченными лицами спешившие навстречу изображению…

— Извините, господин Рунгштольф, — растерянно вымолвил гость, — но я что-то положительно не могу взять в толк, о чём говорят эти кадры.

— А вы смотрите, это ещё не всё, — последовал ответ, — сейчас последует расшифровка только что виденного вами. Съёмки производились скрытой камерой, хорошо знающим своё дело специалистом.

На экране возникло чёткое изображение ползущей в траве двухметровой змеи, кобры. Движения её извивающегося тела были изящны и грациозны, но в то же время несли на себе оттенок устрашения и угрозы. Несколько увеличенная в размерах голова её с боковыми полудисками была всё время направлена по курсу движения и приподнята над землёй. Обогнув столб с табличкой, надпись на которой гласила: «Стой! Запретная зона! Огонь на поражение открывается без предупреждения!», она подползла к забору, нашла под ним лазейку и очутилась на противоположной его стороне.

Приподняв над землёй одну треть передней части своего туловища, кобра повела головой, оглядываясь по сторонам. Видимо обстановка носила благоприятный характер и поэтому она поползла в противоположную от забора сторону, пересекла широкую, гаревую дорожку и скрылась в невысоких зарослях травы. Ещё метра три в сторону от дороги, и она, развернувшись на сто восемьдесят градусов, застыла на месте, затаившись в зловещем ожидании. Какое-то время спустя из-за угла одного из приземистых зданий появилась фигура караульного. Он шёл неспеша, ни о чём не подозревая и не догадываясь, пока что-то не заставило насторожиться его. Караульный остановился напротив затаившейся кобры, пристально посмотрел в правый бок, куда-то поверх её головы, и двинулся дальше.

Длинное туловище кобры, с втянутой в него головой, тут же приняло форму многоизвилистой, сильно сжатой синусоиды. Мгновение спустя последовал стремительный бросок упруго распрямившегося туловища в сторону караульного, и кобра вцепилась зубами в заднюю область его шеи. Он как-то неуклюже взмахнул руками и словно подкошенный рухнул на землю.

— Яд мгновенного действия, — пояснил Рунгштольф.

Не более секунды потребовалось, чтобы расправиться со своей жертвой. Затем, соскользнув с бесчувственного тела караульного, кобра, уже проторённым ей путём, покинула запретную зону. С большой скоростью преодолевая все препятствия на своём пути, она уже через пять-шесть минут очутилась в руках каких-то людей, видимо — своих повелителей.

— Линк, дайте стоп-кадр! — обратился хозяин к Бену, и тот не замедлил выполнить поступившее распоряжение.

— То, что вам пришлось только что увидеть, проходит под кодовым названием «Проект «Кобра». Это искусственного происхождения существо из металло-резинопластика, благодаря наличию микровакуумных присосок, способно свободно перемещаться по различного рода вертикальным поверхностям: по стенам зданий, по деревьям, по вертикальной арматуре, и так далее. «Работой» кобры управляет оператор, находящийся на расстоянии от неё не большем трёх километров. Дистанционное радио-телеуправление с обратной связью позволяет ему глазами кобры, а вернее — с помощью микротелеобъективов, установленных вместо глаз, наблюдать на экране своего монитора окружающую обстановку и, в соответствии с этим, посылать ей необходимые радиокоманды. Впервые проект «Кобра» прошёл свои испытания в Панаме…

Рунгштольф с превеликим удовлетворением и не без злорадства подметил первые признаки проявления беспокойства со стороны своего дорогого гостя.

— Погоди, погоди же, сукин сын, это ещё даже и не цветочки: цветочки и ягодки ждут тебя ещё впереди, — ликовал Вилли…

Обещанный срок пребывания Наваррэса в гостях подходил к концу, и Вилли хорошо помнил это.

— Весьма сожалею, дружище, — с сожалением в голосе вымолвил он, — и крайне огорчён, что не успею показать вам и других, не менее увлекательных и интересных киносюжетов, ну, скажем например, таких, как проекты под кодовыми названиями «Цербер» и Каприччо» в действии.

Бальдомеро нервно заёрзал в кресле.

— Ага, значит засвербило! — усмехнулся про себя хозяин.

— А знаете что, Вилли?.. Я передумал, — вдруг объявил гость, — и, пожалуй, останусь погостить у вас на целый день: а ну их к чёрту эти земные проблемы, когда здесь, в этом зале, разыгрываются такие события. Вы не против?

— Лучшего подарка для себя, от вас, я и не ожидал! — восторженно польстил Рунгштольф.

— В таком случае я должен на некоторое время покинуть вас и дать по своей рации «отбой» моим верным соратникам. — С этими словами Бальдомеро Наваррэс быстро удалился.

— Что скажете на это, Бен? — спросил Вилли, когда они остались наедине.

— Кажется начинаются первые потуги.

— Совершенно верно. Потом можете спокойно зажимать свой нос, — Рунгштольф как-то тихо, неестественно рассмеялся…

7. Пауки в банке

Воротившемуся вскоре Бальдомеро Наваррэсу хозяин предложил составленный им дальнейший распорядок дня: небольшая передышка в виде ни к чему не обязывающей прогулки по саду, теннисный корт, бассейн, обед, и только уж после всего этого продолжение просмотра киноленты. Возражать гость не стал, хотя весь его вид выражал нетерпение…

Всё шло согласно регламента дня. Наступило время просмотра. Каждый из присутствующих занял отведённое для него место. Свет в зале погас, заработал лентопротяжный механизм кинопроектора, и на экране вновь замелькали кадры.

— Этот сюжет может оказаться для вас малоинтересным, — тут же попытался оправдаться хозяин, указывая на экран, на котором появилось изображение какой-то странной человеческой фигуры.

— Нет-нет, что вы! — поспешил возразить Наваррэс. — Для меня всё интересно, что выдаёт ваш волшебный экран… Что это?

— Это самообучающийся робот-тренажёр для тренировки профессиональных боксёров и каратэков, — приступил к пояснениям Рунгштольф. — Выполнен в полный человеческий рост, из того же материала, который применяется в проекте «Кобра» — из металло-резинопластика; напичкан всевозможной электронной начинкой; перемещается с помощью магнитных подошв по специальному эластичному покрытию ринга; имеет нарастающее число степеней свободы.

На теле робота краской нанесено множество точек, соответствующих самым уязвимым и болевым точкам на теле воображаемого противника. Тренирующийся, в процессе отработки техники, обязан уметь наносить по ним свои удары. Так как каждый спортсмен имеет свои, только для него характерные, индивидуальные черты ведения боя, то период самообучения робота может длиться бесконечно долго, пока не исчерпает положенный ему ресурс и не будет за своей непригодностью выкинут на свалку.

В самом начале своего обучения робот почти беззащитен: его может уложить на обе лопатки даже самый хилый дистрофик. Но каждое попадание тренирующегося в какую-либо из нанесённых на тело робота точек фиксируется его электронным мозгом и откладывается в памяти. В соответствии с этим роботом вырабатывается защитная реакция, вслед за которой неотвратимо следует мгновенная реакция наступательного характера.

Робота-тренажёра, интенсивно «проработавшего» хотя бы неделю, одолеть нелегко, даже профессионалу, а со временем это становится почти невозможным. Как правило, поединок заканчивается нокдауном или нокаутом в его пользу.

— Наслышан об этих ваших штуковинах, — с видом знатока сообщил Бальдомеро. — Отзывы самые что ни на есть лестные.

— Вот уже как пять лет я поставляю их различным спортивным клубам, и знаете — по сей день нет отбоя от заказчиков, — не удержался Вилли, — и ни одной рекламации.

— Вы — молодчина, Вилли, знаете, куда вкладывать свой капитал: армия, спорт, развлечения. Я был бы не прочь войти с вами в долю. Думается, мы с вами как-нибудь на досуге обговорим эту тему.

— Вот самонадеянный осёл! — выругался в душе Рунгштольф. — Ну, погоди же ты мне!

Разговор был прерван появлением первых кадров нового киносюжета.

— Это то, о чём я вам упоминал, — поспешил пояснить Вилли, — так называемый проект под кодовым названием — «Цербер».

Перед зрителем возникло изображение необъятных водных просторов. Солнце, светившее, видимо, со спины кинооператора, отбрасывало на водную гладь широкую, неподвижную полосу тени.

Последующие кадры перенесли зрителей в какое-то помещение. Это был огромный, хорошо освещённый зал с потолком, уносящимся куда-то вверх. Окна почему-то отсутствовали. Куда ни кинь взгляд, повсюду странного вида аппараты, отсвечивающие своими никелированными поверхностями, осциллографы, генераторы, приборные стойки. Все стены были заставлены высокими, щитовыми панелями с подвижными, светящимися точками индикаторных лампочек и световых диодов, вольтметрами, амперметрами…

Посреди зала шли строгие ряды рабочих столов, за которыми сидели люди в белых халатах: много людей, человек пятьдесят-шестьдесят. В зал вошёл улыбающийся Рунгштольф и приветливо помахал рукой в сторону кинокамеры. Все, кто находился в зале, встали, словно по команде, и в каком-то покорном, отупляющем повиновении, вереницей покинули помещение. Вошедший подошёл к одному из пультов управления, ухватился за ручку рубильника и властным движением руки включил его.

Перед зрителями вновь предстало водное покрывало океана. Только теперь объектив кинокамеры был направлен несколько вниз, под углом градусов в тридцать к поверхности воды, лежавшей где-то далеко под ногами кинооператора. Из этого следовал вывод, что тот находится на вершине какой-то горы. Но вот над отслеживаемым участком морской поверхности вдруг возникли лёгкие, призрачные клубы водяного испарения. Насыщенность их увеличивалась от минуты к минуте, образуя густой и плотный столб вертикально-восходящего, водяного пара, простёршийся до высот около пятисот метров.

— Паровой столб, — по ходу действия стал пояснять Рунгштольф, — формируется путём нагрева приповерхностных слоёв воды специальной нагревательной системой, размещённой на глубинах не более пятидесяти сантиметров. Как правило, это трубопровод круглого сечения, свёрнутый в плоскую спираль диаметром семьдесят пять метров, размещённую в горизонтальной плоскости. По нему пропускается перегретый пар с температурой свыше двухсот градусов, вследствие чего он отдаёт часть своего тепла окружающей среде.

В результате подобного прогрева верхнего, тонкого слоя воды, с его поверхности происходит интенсивное испарение в виде пароводяного столба. Это первый этап…

Неожиданно плоскость основания столба — несколько выше водной поверхности, — окрасилась призрачным, голубоватым свечением.

— Это — второй этап. Автоматически выдвинулось из воды и включилось устройство гидроаэроионизации — металлическая, решётчатая плоскость с игольчатыми штырями в её узлах, — комментировал далее Рунгштольф.

Вертикально-восходящий, паровой поток начал медленно закручиваться против часовой стрелки, одновременно увеличиваясь в своих размерах, по диаметру и высоте.

— Это — третий этап, — торжественно произнёс Вилли, — этап формирования «Цербера», название которому — водяной смерч. В народе его ещё прозвали — «долговязый Джек».

Свечение в основании смерча прекратилось.

— А это уже четвёртый этап: отключение ионизатора и проводы «Цербера» в дальнюю путь-дорогу.

Смерч немного потоптался на месте и, сначала — лениво, а затем быстро набирая ход, двинулся в противоположную от кинооператора сторону. Высотой более одного километра и диаметром около ста метров в своём сужении, уже не прозрачный, а какого-то тёмно-грязного цвета, смерч двигался зигзагами. Его вершину венчала разраставшаяся шапка иссиня-чёрных туч, в глубине которых бушевали извивающиеся змейки грозовых разрядов; заморосил дождь…

— Вынужден оговориться, что проект к настоящему времени, обладает двумя существенными недостатками: пока что процесс движения смерча является неуправляемым, а сам он имеет короткую жизнь. Но мои учёные уже находятся на подступах к решению и этих задач…

Потом гостю были прокручены кадры вывода из строя, или гибели, судов, имевших неосторожность очутиться в зоне действия «Церберов» — «долговязых Джеков». Повреждённые части судовых механизмов, покорёженные или сметённые палубные надстройки, сломанные и поднятые вверх, совместно с такелажем, мачты, разломанные надвое суда небольшого водоизмещения, маленькие фигурки людей, уносящиеся смерчем в подоблачные высоты… Глядя на всё это, гость сидел, не проронив ни слова…

— А вот и проект под кодовым названием — «Каприччо», — будничным голосом продолжал Рунгштольф.

Пошёл повтор кадров: вид на море; огромный зал с множеством аппаратуры и световых табло; большое количество людей, склонившихся над своими рабочими столами; появление самого Рунгштольфа, улыбающегося и посылающего привет кинозрителям; зал, теперь — пустой, и — включение рубильника.

Снова океан, а вдали — контуры какого-то судна. Последовавшее несколькосоткратное увеличение выдало изображение большого рыболовецкого траулера. На палубе виднелись фигуры людей, занимавшихся выполнением повседневных своих обязанностей. Но вот что-то привлекло их внимание. Люди, словно сговорившись, вдруг, разом, прекратили всяческие работы, как-то странно начали озираться по сторонам; некоторые подошли к самому борту и пытались что-то разглядеть там, внизу. Объектив вновь сократил расстояние, и теперь на экране хорошо можно было различить озабоченные, чем-то напуганные лица членов экипажа. Потом стало твориться что-то непонятное. Вот, двое рыбаков, которые только что мирно беседовали, вдруг о чём-то заспорили, зажестикулировали руками и полезли друг на друга с кулаками. Некоторые, почему-то закрыв ладонями уши или стиснув виски, стали беспричинно метаться по палубе. Третьи, боязливо озираясь, покидали палубу и скрывались в помещениях палубных надстроек. А вот какой-то матрос, перемахнув леера ограждения, кинулся за борт; за ним — другой, третий… Судно постепенно превращалось в какой-то сумасшедший дом. Вскоре корпус судна как-то странно вздрогнул и, разломился надвое, ближе к кормовой части. Через несколько минут вздыбившиеся половинки судна ушли под воду…

— Проект «Каприччо» базируется на основе использования свойств гидро-воздушного, акустического резонанса. Только что вы смогли убедиться в результативности действия гидроакустического оружия. А сейчас мы увидим результаты от применения воздушно-акустического оружия, работающего по тому же принципу, — Рунгштольф кивнул в сторону белого полотна.

На горизонте вырисовывались обводы контура огромного военного корабля — авианосца. В направлении острова нёсся палубный истребитель. Сделав первый круг, за ним другой, он стал заходить на третий. И тут одно крыло его вдруг отделилось от центроплана фюзеляжа. Объект завертелся в воздухе, словно брошенный бумеранг; разлетелось в разные стороны хвостовое оперение, и истребитель в беспорядочном падении рухнул в воду…

Затем были показаны кадры уничтожения военного геликоптера-крепости. С ним было намного проще: у него просто в одно мгновение разрушились лопасти двуосного, несущего винта. Клюнув носом, в своём падении он врезался в воду и исчез из поля зрения…

Бальдомеро неподвижно сидел в кресле, судорожно вцепившись в подлокотники и не сводя с экрана глаз.

— Вы дарите мне жестокую радость! — неестественным голосом выдавил он из себя. — Даже смерть вздрогнет и ужаснётся, увидев всё это! Вы страшный человек, Вилли! — на обличии его появилось нечто похожее на улыбку, смахивающую больше на гримасу. — Зачем вам всё это надо? — встрепенулся Бальдомеро, не сводя тревожных глаз с Рунгштольфа. Лицо его вдруг стало серым. — Послушайте, а почему вы мне всё так открыто и откровенно показываете и объясняете? Или вы и другим предлагаете подобные просмотры?… А-а, догадываюсь: остров Проклятий — это ваши проделки, не так ли? А вы не рискуете? Вдруг всё выльется наружу!

— Это исключено, — разразился недобрым смехом Рунгштольф. — И об этом успели позаботиться мои биохимики и генетики. В своё время изучая и исследуя в моих лабораториях генетический аппарат высших организмов, они сумели синтезировать биологически активные белки и гены, и, смотрите, что из того получилось.

На экране возникло чёткое изображение какого-то отвратительно-мерзкого, крылатого существа с короткими верхними и нижними конечностями, увенчанными длинными и острыми когтями. Метра полтора в высоту, статью своей оно больше походило на человекообезьяну. Острия огромных, вдвое сложенных крыльев, начинавшихся где-то за спиной, торчали вверх, словно клинки. Обличие существа не поддавалось описанию, до такой степени было оно необычным и зловещим, дополняемое мощным, крючковатым клювом, посаженным под уродливой пастью; отупляюще-злобные, маленькие глазки, уставившиеся на зрителей, были налиты кровью и не предвещали ничего хорошего. Существо сидело на небольшом каменистом выступе.

— Это мои любимцы — красавцы-аподы, очень понятливы и исполнительны, — с нескрываемой нежностью и теплом в голосе, чуть ли не продекламировал Рунгштольф. — Питаются исключительно лишь человечиной.

— Да где же вы им наберёте столько корма? — невольно вырвалось из груди Наваррэса.

— Ну-у, дружище, это уже мои проблемы и заботы, — переходя на покровительственный тон своего гостя, Вилли жутковато рассмеялся и похлопал того по плечу. — Раз вас это интересует, то посмотрите, как это делается…

По каменистой поверхности, почти лишённой какой-либо растительности, не спеша брёл какой-то человек. Походка его не была обременена тяжестью поступи: он шёл легко и непринуждённо, то поднимая голову навстречу лучам нещадно палившего солнца, то направляя свой взор куда-то вдаль, к окраине суши, за которой плескались волны необъятной, водной стихии. Вот он остановился, вытирая носовым платком градом катившийся по лбу пот. На лице его можно было прочесть недоумение, свидетельствовавшее о крайней растерянности и, словно, вопрошавшее: «Зачем и кому я здесь понадобился?» В последний раз, по инерции, осмотревшись по сторонам, он собрался было продолжить свой путь, но тут что-то заставило его резко оглянуться назад. Лицо человека вмиг исказилось испугом, глаза неестественно расширились, а на устах застыл крик ужаса и отчаяния. Последовало непроизвольное защитное движение рук, скрещённых над головой. Отпрянув всем корпусом назад, человек споткнулся и упал. Какая-то большая тень на мгновение заслонила его от солнца. Ещё миг, и он, отчаянно барахтаясь и сопротивляясь, завис в воздухе, подхваченный цепкими когтями одного из трёх атаковавших его аподов. Расправа совершалась в расчетливой, неспешной последовательности, с какой-то изуверской жестокостью. Поднятая высоко в воздух, жертва переходила из когтей одного апода, в когти другого, систематически добиваемая ударами мощных клювов и раздираемая на куски клыками кровожадных пастей. Под самую завязку, вся тройка крылатых вампиров, в когтях одного из которых свисало нечто то, что когда-то называлось человеком, покинула пределы острова и направилась в сторону оконечности банки.

— Сейчас сбросят в одну из «синих дыр», — в сатанинском упоении прокомментировал Рунгштольф. — Тело догложут акулы, а отполированные их зубами кости унесутся в астеносферу…

Бальдомеро не стал расспрашивать, что такое «синяя дыра», астеносфера, и прочие непонятные ему вещи: ему, как никогда, стало плохо. К горлу подкатывал горько-кислый комок тошноты, а голова прямо трещала и раскалывалась.

— А вот ещё один наглядный пример, смотрите, — Рунгштольф коснулся холодной, словно лёд, руки, сидевшего рядом.

На зрителей смотрел человек, державший перед своими глазами пробирку, затянутую сверху крупноячеистой марлей. По стенкам пробирки, медленно перебирая лапками, ползало крылатое насекомое.

— Оса? — всё ещё борясь с тошнотой, справился Бальдомеро.

— Немного не угадали: пчела.

Снова каменистая поверхность, опять человек, только другой, неуверенно шагающий и поминутно озирающийся. Чьи-то руки, но уже в защитных перчатках, стягивают с пробирки марлю, и пчела, почувствовав обретённую свободу, покидает пределы своего заточения.

Вновь — бредущий человек. Вот он производит интенсивные движения руками, словно пытаясь отогнать от себя назойливую муху. Наконец он шлёпает себя по шее. Попытка оказалась удачной, и он рассматривает на своей ладони раздавленное насекомое, а затем сдувает его на землю. Почёсывая ужаленное место, человек возобновляет движение. Но не успел он сделать и десяти шагов, как походка его сделалась неуверенной, шатающейся. Преодолев ещё несколько метров, он беспомощно остановился, как-то сразу обмяк и рухнул на землю…

— Всё! — подытожил хозяин. — Полный расчёт с жизнью!

— Я что-то не пойму…

— А тут и понимать нечего, дружище. Это — пчела, пчела-убийца, я их называю «малютками». Таких у меня тысячи тысяч. Летят «малютки» на температуру человеческого тела, на запах человеческого пота и на биоэнергетическое излучение. Опять же — работа моих учёных-биологов, — вновь не сдержался Вилли, а затем, словно спохватившись, поспешно добавил: — Может хватит на сегодня, господин Наваррэс? У вас очень утомлённый вид… Бен, застопорь кадр! — обратился он к Линку, а затем и к гостю: «Да и осталось лишь всего каких-нибудь два-три незначительных киносюжета».

— Тем более, дорогой мой друг, — в голосе и поведении Наваррэса наметился перелом в лучшую сторону. — Чего уж там, давайте досмотрим до конца и поставим на том точку.

— В таком случае, Бен, поехали дальше, — Рунгштольф прищёлкнул пальцами, и вновь послышалось тихое гудение мотора лентопротяжного механизма. — Это лаборатория моих учёных-ботаников, — пояснил он, кивком головы указав в сторону экрана, на котором возникло изображение небольшого, светлого помещения, вмещавшего в себя с десяток рабочих столов, с установленными на них колбами, ретортами, пробирками, стеклянными соединительными трубками. За столами в рабочих позах сидели сотрудники лаборатории: кто-то манипулировал рабочими инструментами, другой вёл записи в журнале, третий что-то разглядывал под микроскопом… Вдоль дальней стенки виднелась компактная оранжерея, а по бокам — застеклённые шкафы с гербариями, какими-то коробочками, баночками…

— Чем же они у вас там занимаются? — поинтересовался Бальдомеро: он, кажется, отходил от предыдущих переживаний и потрясений.

— Как бы это вам объяснить попроще, — Вилли сделал вид, что задумался. — Ну, например, науке известно, что некоторые почвенные бактерии, такие, как «баццилюс цереус», в несколько десятков и даже сотен тысяч раз чаще встречаются там, где залегают природные запасы золота и меди. Моим учёным удалось в лабораторных условиях воспроизвести и вырастить такое растение, которое способно растворять в себе золото, как в чистом виде, так и в его соединениях. Определяя с помощью почвенных бактерий «баццилюс цереус» места золотоносных залежей, мы засеваем их семенами этих растений. Приходит срок, урожай собирается и подвергается специальной химико-технологической обработке. Благодаря подобному способу, за один год в мои хранилища поступает в среднем около двухсот семидесяти пяти килограммов чистого золота. — На экране показалась открытая дверца большого металлического сейфа, встроенного в стену: на полках его аккуратными, ровными штабелями были установлены небольшие золотые отливки.

К превеликому удивлению Рунгштольфа, Бальдомеро к только что увиденному отнёсся как-то равнодушно: тот сидел, развалившись в кресле, с полуприкрытыми веками, подпирая лоб пальцами ладони; ни один мускул не дрогнул на его лице.

— Браво Наваррэс, так держать! — усмехнулся про себя хозяин. — Это всё были цветочки. Сейчас я тебе преподнесу всего лишь одну ягодку.

Перед зрителями возникла стать человека, стоявшего на краю поля, с произраставшей на нём какой-то сельскохозяйственной культурой. Первое же приближение выявило, что это плантация опиумного мака.

— О-о-о! — вдруг ожив и подтянувшись в кресле, воскликнул удивлённый гость. — Мой благодетель и кормилец! Чьи же это плантации? — живо осведомился он.

— Да Бог его знает! — пожал плечами Рунгштольф. — Моих людей это как-то мало интересовало… Давайте лучше посмотрим, что же дальше будет, а то я и сам что-то запамятовал…

Рука на экране потянулась к открытой картонной коробочке, и вот щепотка сероватого порошка высыпана недалеко от ног. Человек закрыл коробочку, завернул в целлофановый мешочек и спрятал в боковой карман пиджака. Появилось приближённое изображение небольшого участка культуры; затем пошли кадры многократно ускоренной съёмки. Прямо на глазах зрителей, сначала — стебли, а затем уж и маковые головки, стали обволакиваться тонким слоем сероватого налёта. Плоды, один за другим, на всё больше и больше изгибающихся стеблях, стали никнуть и склоняться к самой земле. Последовала дальнейшая, ещё более ускоренная съёмка, но уже с видом на всю плантацию. Теперь узнать её было уже невозможно: полностью полёгший урожай накрыл землю тёмно-серым одеянием…

— Тоже — разработка моих учёных, — не оборачивая головы к гостю и глядя на экран, как ни в чём ни бывало, пояснил Вилли. — Это почвенные спорообразующие, грибковые бактерии, а точнее — почвенный, раковый вирус, в виде порошка. Достаточно нескольких миллиграммов такого порошка, чтобы в течение одного часа уничтожить посевы опиумного мака на площади в несколько десятков гектаров. Земля эта уже никогда не будет пригодна для произрастания маковых растений. Злаковых и прочих сельскохозяйственных культур вирус не затрагивает: для них он безопасен.

Экран замелькал тёмными, горизонтальными полосками, а затем засветился однотонным светом; послышалось нарастающее гудение наматывающей бобины кинопроектора.

— Вот и всё! — Рунгштольф облегчённо вздохнул и, кнопкой, встроенной в подлокотник кресла, включил в зале свет.

Бальдомеро Наваррэс безмолвно сидел в кресле, опустив голову и уставившись в одну точку. На побледневшем лице его невозможно было прочесть каких-либо признаков душевного смятения или переживания. Вилли начал было уже сомневаться в правильности избранной им тактики давления. И только лишь тогда, когда гость поднял на него свои отяжелевшие веки, под которыми застыл больной блеск иступлённых глаз, он понял, что попал в десятку.

— Да на вас лица нет, уважаемый Бальдомеро! — озабоченно-сочувственно воскликнул Вилли, покачав головой и заломив руки, сложенные в ладонях. — Идёмте, я провожу вас в свои покои.

— Это излишне, господин Рунгштольф, — прозвучал в ответ безучастный, бесцветный голос. — Мне бы хотелось на некоторое время остаться наедине с самим собой.

— Ваша воля! — отозвался Рунгштольф, и тут же обратился к Линку: — Бен, на выход! — и они оба спешно покинули помещение зала…

— Что вы хотите от меня? — устало вымолвил Бальдомеро Наваррэс, когда через четверть часа, после невесёлых раздумий и размышлений, он подошёл к одиноко сидевшему на садовой скамейке Вилли Рунгштольфу. Куда только подевалась его величественная, горделивая осанка: весь ссутулившийся, он был похож на побитую собаку. Традиционный, присущий ему повелительный тон сменился на заискивающе-просительный.

— Раньше я хотел лишь одного, — Вилли развёл руками в стороны и пожал плечами, словно сожалел о пошлой мелочности прежних своих желаний, — чтобы ваши люди оставили меня в покое: раньше! Теперь же, кроме этого, я хочу…

— Что именно? — живо осведомился Бальдомеро с лицом прижимистого ростовщика, расстающегося со своими сокровищами.

— Полного подчинения и повиновения — раз! — кратко и категорично заявил Рунгштольф. — Пятьдесят процентов годовой прибыли от опиумного бизнеса — два!..

— Но это невозможно! — с отчаянием в голосе воскликнул Бальдомеро. — Мои люди могут неправильно истолковать ваши требования; да они просто и не захотят слушать меня, и тогда.., — он запнулся, но быстро совладев собой, добавил: — … какой смысл вам будет иметь дело с покойником?

— А вы им объясните, — принялся за наставления Рунгштольф, — мол так и так, что на каждой, без исключения, из вверенной им плантации — где бы она не находилась, — есть верные мне люди. Любое противодействие или злой умысел, направленные против Вильгельма фон Рунгштольфа, незамедлительно повлекут за собой ответные действия, результатом которых окажется уничтожение плантаций в тех точках земного шара, откуда будут исходить веяния непокорности или же заговора… Да вы хоть присядьте, дружище, — встрепенулся Рунгштольф, словно только сейчас заметив, что собеседник уже давно стоит перед ним, и добавил, двусмысленно: — Поберегите свои ноги, они вам ещё ой как пригодятся!..

— Значит — договорились? — подытожил Наваррэс, когда многое было уже обговорено, и они направлялись к площадке, на которой стоял геликоптёр с вращающимися лопастями винтов и готовый к отлёту. — Ровно через неделю жду вас у себя, и уверяю, присутствовать на совещании будут все, без исключения, представители иерархической лестницы моей бизнес-олигархии… И ещё, — Бальдомеро остановился и метнул пристальный, сверлящий взгляд в сторону провожавшего. — Скажите мне пожалуйста, а что, если вдруг весь мир ополчится против вас, прознав каким-то образом о ваших далеко идущих планах и намерениях?.. Насколько я правильно понял, свой остров вы позаботились обезопасить во всех отношениях, за исключением одного — возможной ракетной бомбардировки со стороны космоса.

— Цепляется за соломинку, идиот, опять пытается нащупать больное, уязвимое место, и, кажется, он прав. Ах, как мне не хватает знаний и опыта этого чёртова русского — Лопухина, кажется. Пора бы мне познакомиться с ним поближе и заняться им вплотную, — вихрем пронеслось в голове Рунгштольфа, вслух же он ответил:

— Вы очень проницательны, дорогой Бальдомеро. В этом случае у меня предусмотрено проведение акции возмездия под кодовым названием «Апокалипсис». На острове Проклятий за истекшие пятнадцать лет я успел накопить такой арсенал очищенных, радиоактивных запасов урана и плутония, что взрыв его повлечёт за собой гибель всей земной цивилизации и прекращение существования Земли, как планеты, вышвырнув её за пределы солнечной системы или же раздробив на куски. А мы с вами растворимся в мировом пространстве… Придёт время, и я позабочусь довести это до сведения всех правительств. Согласитесь: никто не решится пилить под собой сук. Сомневаться не приходится, что все мои требования и условия будут приняты безоговорочно, и, в один прекрасный, солнечный день, я стану полновластным хозяином планеты…

— Господи! — всё больше и больше бледнея, прошептал про себя Бальдомеро Наваррэс, возводя взор свой к голубому, безоблачному небу. — Защити и сохрани род людской от этого дьявола-параноика, самого страшного исчадия ада! Испепели и развей по ветру пепел останков этого мерзкого чудовища! — Бальдомеро, кажется, впервые в жизни проникся искренним, святым негодованием и любовью к душам ближних, которые сам, ещё совсем так недавно, медленно растлевал и убивал плодами своей деятельности. И всё это ради чего? Ради барышей? Да пропади они пропадом, коли планету ждёт такой ужасный конец… — Всего вам наилучшего, Вилли! — обратился он вслух к провожавшему. — Дальше я пойду уже сам. — Походка и осанка его вновь приобрели независимый и горделивый вид.

— Ещё раз — браво, Бальдомеро! — Рунгштольф тихо рассмеялся, прищёлкнув пальцами. — Так и следует поступать истинному джентльмену, придерживающемуся золотого правила: «Улепётывая из окопов и унося ноги от противника, не забывай сохранять своего лица и достоинства!»…

Геликоптер взмыл вверх, и через минуту скрылся из вида.

8. «До встречи на том свете!»

Итак, Бен, пора приступить к выполнению своего обещания и уж как-нибудь постараться утихомирить мою «зубную боль». Теперь уж вам от меня не отвертеться, — весело рассмеялся Вилли, дружески похлопав Линка по плечу.

Оба они сидели недалеко от виллы, за белоснежным столиком, в тени разлапистых пальм, неторопливо ведя беседу и потягивая ароматный, бразильский кофе. Хозяин был в отличном расположении духа: этому способствовали и несколько рюмок виски, уничтоженные им одна за другой сразу же после отлёта Бальдомеро Наваррэса.

— Теперь он вот где у меня! — Вилли сжал пальцы в кулак. — Думал — нашёл простачка: так я и сунусь прямо в его лапы. Как бы не так! Теперь, зная мои планы, он для нас опасен вдвойне…

— Так кто же вас тянул за язык? — не удержался Бен.

— Необходимость, друг мой, необходимость. Только до смерти напугав нашего гостя, я мог рассчитывать на встречу со всеми его подопечными лизоблюдами от наркобизнеса. В следующую субботу они съедутся со всех концов света, чтобы обсудить со мной те условия, которые я намерен им предъявить. Но вы сами понимаете, Бен, что подобный жест доброй воли в виде приглашения к посещению столь «высокого общества», Всё это — блеф, предлог, чтобы просто физически устранить меня. Поэтому я постарался убедить нашего общего друга, что моё посещение в первый же день сборов не столь обязательно. Мне пришлось уговорить его, чтобы первым в его резиденцию прибыл Бенджамин Линк, то есть — вы, под предлогом необходимости в проведении предварительных переговоров и зондирования почвы. Я обязался приехать в воскресенье, утром.

— Моя задача? — кратко осведомился Линк.

— Раздавливая змею, наступай ей на голову, иначе рискуешь быть смертельно ужаленным! — Вилли устремил свой проницательный взгляд на собеседника. — Работать на полное уничтожение! В живых не должен остаться ни один участник тайного сборища, включая охрану и прислугу. На проведение акции вам будут отведены всего лишь одни сутки. Как всё это будет выглядеть, уже ваша забота. И учтите, времени на подготовку осталось не так уж и много: шесть суток. В ваше распоряжение будет предоставлена спортивная машина марки «опель-кадет». — Рунгштольф поднялся со своего места, давая понять, что на том разговор исчерпан. Он протянул руку своему собеседнику. — Желаю вам удачи, Бенджамин Линк! Да хранит вас Господь Бог!..

Ранним субботним утром по автостраде, ведущей к колумбийской границе, мчалась скоростная, спортивного типа, машина. Заря ещё только занималась и свет включённых фар полосовал широкую, асфальтированную дорогу и прилегающие к ней участки местности. Свежий, прозрачный воздух, заполнивший собой всё окружающее пространство и насыщенный неповторимыми запахами луговых трав и лесов горных массивов, встречными, упругими струями проникал в салон машины сквозь открытые боковые окна, приятно будоражил нервы и настраивал на романтический лад. Из динамиков приёмника неслись приглушённые, ласкающие звуки какой-то национальной мелодии.

За рулём, в непринуждённой, расслабленной позе, откинувшись на спинку сиденья, восседал Бенджамин Линк, временный уполномоченный главы эквадорской фирмы концерна «Квинт энд аэрокомпани». Глаза его были прикрыты чуть приспущенными веками, и, казалось, что человек этот погружён в мир грёз, волнующих воспоминаний и ощущений. Однако, это кажущееся впечатление было бы тут же напрочь отметено, если бы кто-то, проницательный, заглянув в его глаза, смог проникнуть в тайные лабиринты души этой, на первый взгляд, ничем не примечательной личности.

Цепкий взгляд Бена улавливал и отслеживал все подробности и изменения на пути своего следования. Он давно уже заприметил, что одна из редких в такую раннюю пору встречных машин, промчавшись мимо и исчезнув за одним из поворотов горного ущелья, вдруг снова вынырнула где-то далеко позади, изменив направление своего движения на противоположное, неотступно следуя за «опель-кадетом». Чтобы убедиться в правильности своей догадки, Эдди несколько раз резко менял скорость движения, но во всех случаях расстояние между машинами оставалось неизменным. «Люди Наваррэса! — словно обращаясь к воображаемому собеседнику, вымолвил вслух Линк. — Вот олухи!.. Ну и чёрт с ними! — он незлобиво рассмеялся. — Так даже спокойнее: какая-никакая, но всё же — охрана».

Сейчас же голова его была занята мыслями несколько иного характера.

— А всё-таки этот Вилли вконец обнаглел, поросёнок! — не то с досадой, не то с нескрываемым удовлетворением, рассуждал он вслух. — На что он надеется, посылая меня, Дюгеля, на приведение в исполнение приговора такому количеству людей? Ведь когда-то разговор шёл исключительно лишь о личности Наваррэса, и вдруг — на тебе, такой поворот дела: подавай ему вдобавок, видите ли, на стол в жареном виде кроме петуха ещё и всех птенцов. Ну и аппетит, возрастающий по экспоненте!.. Конечно, задача не из лёгких. Для кого-то она оказалась бы просто невыполнимой, но только не для меня. А впрочем, Вилли неплохо вчера подметил. Как это он сказал?.. Ага, вот: «Поверьте мне, Линк, я неплохо разбираюсь в людях. По разным причинам приходилось мне общаться и с многими разведчиками мира, с диверсантами, с террористами, но вряд ли кто из них годится вам даже в подмётки! Это не слова лести, это — правда. Вы — супермен! И поэтому я заранее уверен, что вы достойно, без всяких осложнений, справитесь и с этой задачей!»

И действительно, Линк успел основательно подготовиться к предстоящей встрече. Всё продумано до мелочей. Взять хотя бы тот часовой, электронный механизм, упрятанный в машине, который в нужный момент подключит к телефонному аппарату автомобильный магнитофон с записью голоса Рунгштольфа, вызывающего его, Бена, по какому-то неотложному делу. Это будет являться сигналом к началу проведения операции.

— Ладно, этот вопрос, можно сказать, решён, — констатировал Бен, — а там — уж как будет: может придётся действовать и по обстоятельствам… Но вот каким образом мне поступить в дальнейшем с самим Рунгштольфом и с его спутницей жизни Сарой Фулсброк? Оба они меня достали: подвели в моих надеждах и лучших намерениях. Что ж, тем хуже для них… Вилли!.. Ну ладно, его ещё можно понять: в скором времени он намерен возложить на себя обязанности и функции властелина планеты, и поэтому вырабатывает в себе все необходимые для того качества. Ну а Сара? Чего ей не хватало? Как она могла предать нашу дружбу и чувства? Такого я никогда и никому не прощаю, не прощу и им.

В стремлении претворить свои бредовые идеи в действительность, Вилли и в мыслях не мог допустить, что кто-то посторонний может на лету перехватить его инициативу в свои руки и, отстранив в сторону, или даже — уничтожив, стать обладателем огромных живых и несметных природных ресурсов планеты. И этим «кто-то» должен стать он, Эдвард фон Дюгель. Как он это сделает, то уже его личная забота. Изощрённости ума и фантазии мысли Эдди нужно отдать должное.

Первое, что он предпримет, так это попытается всё же завладеть тем самым прибором, которым эти щенки орудовали на своей «Кассиопее». Да и тушение пожара в Крутогорске, дохлые волки, кажется, тоже дело их рук: вряд ли приходится в том сомневаться. В крайнем случае необходимо будет «позаимствовать» у них какую-то тетрадь — Записки СОМов, кажется, — о существовании которой выболтал по пьяному делу этот выродок, Шишкин-младший. Там наверняка должно быть всё то, что его интересует. Но всё же — лучше прибор. Его он сразу сможет пустить в действие. Но вот вопрос: как снова очутиться в Крутогорске, да так, чтобы его не узнали?.. А может подкинуть Рунгштольфу идею о заброске туда Фулсброк? Сара неплохо владеет русским языком: он, помнится, здорово поднатаскал её в своё время в этом отношении. И как только она будет возвращаться с добычей, Эдди просто-напросто перехватит её на лету. Как это говорится у русских?.. Кажется — загребать жар чужими руками. Вилли подобным образом поступает всю жизнь, и — ничего. Следовательно, и мне можно, всего лишь один раз, и мы — квиты…

Из состояния безмятежной задумчивости водителя «опель-кадета» вывело приближение к колумбийской границе… Быстро пройдя досмотр и покончив с прочими формальностями, он без промедления продолжил свой путь. Неизвестная машина так и продолжала сидеть на хвосте, всё время придерживаясь неизменной дистанции…

Через два часа машина подкатила к самым воротам резиденции Бальдомеро Наваррэса. Затерянная среди зелени девственных, тропических лесов на небольшом горном плато, она больше смахивала на фортификационное сооружение, нежели на загородную виллу. Широкий и, видимо, глубокий кольцевой ров, заполненный водой; виадук и за ним изгородь из металлической сетки; потом — высокий забор из железобетонных плит. Сплошные, металлические ворота, по бокам которых виднелись высоко поставленные корпуса видеокамер, не позволяли видеть того, что скрывалось от глаз людских за всей этой надёжно охраняемой завесой таинственности.

Эдди вышел из машины и, вытащив из кармана металлический жетон, поднял его вверх над головой, пытаясь попасть в перекрестье объективов видеокамер: это был заранее обусловленный обеими сторонами пароль. Створки дверей разошлись в стороны. Миновав основные ворота, машина очутилась на небольшой гаревой дорожке, спереди ограниченной воротами второй внутренней изгороди из металлической сетки, а по бокам — одноэтажными сторожевыми строениями. Из двери одного из них вышел привратник и в вежливой форме попросил Бена Линка проследовать за ним в помещение, где он подвергся, по его мнению, унизительной процедуре досмотра.

Четверть часа пребывания в чём мать родила, и вот уже машина плавно скользит по бетонированной дорожке в сторону виллы — двухэтажного, архитектурного ансамбля, выдержанного в духе стиля «ампир». Сидевший рядом охранник, указал Бену место парковки, оказавшееся в дальнем конце вереницы шикарных авто различных типов и марок.

— Так, кажется вся стая уже в сборе, — удовлетворённо заметил про себя вновь прибывший. Он ещё раз цепким, проницательным взглядом попробовал оценить систему охраны. Ров, виадук, за ним — тройное ограждение, снующие вдоль него охранники, некоторые — с собаками; люди с автоматическими пистолетами, цепочкой рассеявшиеся вокруг здания виллы… Да-а, задал ему Рунгштольф задачку, ничего не скажешь!

Встречал Линка сам Бальдомеро Наваррэс. Приветливо улыбающийся, он стоял на сходах ступенек парадной лестницы.

— С благополучным прибытием, господин Линк! — он протянул руку. — А мы вас здесь уже заждались.

— Я бы попросил вас об одном одолжении, господин Наваррэс — после взаимных приветствий и рукопожатия, обратился к тому Бен.

— Слушаю вас внимательно.

— Дело в том, что я с минуты на минуту ожидаю телефонного звонка моего шефа. Не потрудились бы вы дать распоряжение кому-либо из ваших людей подежурить возле моей машины?

Просьба была незамедлительно удовлетворена и хозяин с гостем направились в апартаменты резиденции. Миновав гостиный зал и боковой коридор, в которых лениво слонялись вооружённые люди из числа охраны, они прошли в просторное, светлое помещение рабочего кабинета. За огромным, круглым столом, покрытым толстой скатертью из тёмно-зелёного бархата, сидели около двадцати человек — руководителей наркокартелей. Появление вошедших было встречено общим вставанием.

— Прошу садиться, — повелительным жестом руки Наваррэс водворил всех присутствовавших на свои прежние места.

Обогнув стол, хозяин уселся спиной к окну, пригласив гостя сесть рядом с собой по правую руку.

— Итак, господа, разрешите представить вам моего гостя, — Наваррэс коснулся плеча вновь прибывшего. Тот привстал из-за стола, а хозяин продолжал: — Бенджамин Линк! Уполномоченный нашего общего друга, господина Вильгельма фон Рунгштольфа. Он прибыл на день раньше своего шефа, чтобы предварительно обговорить и уточнить некоторые аспекты нашей совместной деятельности. А теперь, господин Линк, — обратился он к гостю, — прежде, чем приступить к рассмотрению повестки дня, мне очень хотелось бы представить вам каждого из присутствующих в этом зале, в отдельности. Обход начнём по часовой стрелке…

Пока шло представление, Бен внимательно вглядывался в лица поочерёдно встававших людей: весёлые и угрюмые, доверчивые и подозрительные, дружелюбные и злые, просто — любопытные… Все они скоро будут походить друг на друга, как родные братья. У Бена даже на какое-то мгновение, где-то там — внутри, шевельнулось непрошеное чувство жалости и сострадания к этим людям и, тут же исчезло.

Из-за стола поднимался очередной, кажется — тринадцатый по счёту, представляющийся, когда дверь кабинета неслышно отворилась и в неё проскользнула фигура одного из охранников.

— В чём дело? — недовольно справился Бальдомеро.

Охранник молчаливо кивнул в сторону Бена и вновь уставился на своего хозяина.

— Ваш долгожданный звонок, — напомнил Наваррэс гостю, и тут же последовало указание: — Джовани, проводите господина Линка к его машине!

Встав из-за стола, в последний раз окинув взглядом собравшихся, и, извинившись перед ними, тот направился к выходу. Если бы кто из присутствующих был хоть немного ближе знаком с Бенджамином Линком, то он непременно заметил бы, что походка его почему-то вдруг несколько видоизменилась, став более плавной и раскованной, движения приобрели характерные черты крадущегося леопарда, изготовившегося к прыжку: он даже и ростом стал как-то ниже. Но никто всего этого не заметил и не придал тому особого значения.

Расстояние в сто пятьдесят метров, отделявшее машину от здания виллы, Бен постарался преодолеть как можно скорее. Могучего телосложения фигура Джовани неотступно следовала за ним по пятам. Распахнув дверцу машины, Бен схватил трубку радиотелефонного аппарата и, приложив её к уху, подошёл поближе к охраннику, раскуривавшему в это время сигарету.

— Алло! — бросил он в трубку. — Господин Рунгштольф? Ну наконец-то! Добрый день, и… да будет святиться имя ваше присно и во веки веков!… — Последние слова Линк произнёс, обратив свой взор в сторону виллы, будто они были предназначены не шефу, а тем, кто находился за белокаменными стенами великолепного здания, и, незаметно нажав на одну из кнопок телефонной трубки, тихо, чуть ли не про себя, добавил: — Аминь!

Две огненно-яркие вспышки, а затем — два мощных взрыва, последовавшие один за другим, на мгновение озарили всё заполняющее собой вокруг пространство и потрясли воздух. Снопы огня, вздыбившиеся, а затем — взметнувшиеся вверх гигантскими щупальцами, несли на себе следы ужасных последствий: камни, штукатурку, искорёженную арматуру, части человеческих тел…

Джовани, сбитый с ног ударной волной, в тщетных попытках приподняться с земли, никак не мог нащупать под собой почву. Линк тут же поспешил ему на помощь.

— Вашу руку, дружище! — крикнул он, протягивая левую руку. И когда тот, бледный, как мел, ещё ничего не соображающий, уже готов был выпрямиться в полный рост, Бен, своей свободной, правой рукой, нанёс ему мощный, колющий удар в область сердца. Охранник упал замертво. Чуть ли не на лету подхватив из рук поверженного автоматический пистолет, он быстро упрятал и укрепил его под полой своего пиджака.

— Охра-ана! — диким, срывающимся, полным ужаса и отчаяния голосом, завопил Линк и бросился к пылающему зданию. Горели перевёрнутые, скученные в груду или громоздящиеся друг на дружке машины.

Клубы дыма и оседавшей пыли постепенно заволакивали обширную территорию пространства. Воздух был пропитан гарью и копотью. Отовсюду доносился треск горевших дерева, пластика, стекла и металла, шипение испаряющейся воды и горящего топлива, изливающихся из баков пылающих машин.

— Охра-ана! — в полные лёгкие вновь прокричал Линк. — Чёрт бы вас подрал! Ко мне, сюда, торопитесь же! — он призывно, энергично размахивал руками уже бежавшим к нему — в основном со стороны охранных строений и ограждений, — вооружённым людям. Бледные, насмерть перепуганные и сбитые с толку, они постепенно стали собираться вокруг него.

— Кто это сделал? — угрожающим, но ещё дрожащим голосом, спросил расталкивающий всех и пробирающийся к Линку здоровенный детина.

— Кто, да как — потом разбираться будем! — властно отрезал Бен. — Нечего языком чесать, надо спасать оставшихся в живых… — Он, конечно, преувеличивал. О том и разговора никакого не должно было быть: строение было разрушено до основания. Лишь дымящиеся и местами пылающие груды камня, обломков кирпича, штукатурки, щебня были свидетельством тому, что когда-то на этом месте возвышалось здание.

— Кто тут самый главный? — рявкнул Линк.

— Ну я! — отозвался тот самый, который задал «нелепый» вопрос.

— Приказываю собрать всех до единого, кто ещё в силах передвигать ногами, — прохрипел Бен, — да поживей…

— Да кажется все здесь, — доложил кто-то из толпы.

— Кажется, или — все?..

Самый главный обвёл взглядом столпившихся, приглядываясь и что-то прикидывая в уме.

— Все! — наконец вымолвил он. — Точно: все!

И в этот самый момент одна из груд битого кирпича вдруг заколыхалась, из неё протиснулась чья-то чёрная от гари и копоти рука, цепляющаяся за воздух. Вслед за этим груда приподнялась и раздалась в разные стороны. Из неё сначала показалось лицо, а затем и туловище выкарабкивающегося наружу человека: обе ноги его полностью отсутствовали. Ужасное зрелище словно сковало мышцы присутствующих: никто не в силах был сдвинуться с места, чтобы прийти на помощь несчастному. Опершись на руки, по локоть скрываемые свисающими лохмотьями рукавов дымящегося пиджака, он с огромным усилием поднял окровавленное, искажённое болью и ненавистью, лицо, и обвёл взглядом молчаливо уставившихся на него людей…

— Это он! — прохрипел вдруг человек булькающим, захлёбывающимся голосом, одной рукой опираясь о землю, а другой указывая на Линка. — Убейте его!..

Прежде, чем кто-либо из собравшихся успел сообразить в чём дело, Бен быстрым, привычным движением руки выхватил из-под полы пиджака автоматический пистолет и короткими очередями, чуть ли не в упор, стал расстреливать охрану. Кто-то пытался спастись бегством, кто-то, раненый, с мольбой в глазах просил пощады, прикрываясь ладонями рук. А у Бена в это время, как назло, окончились патроны. Кошачий прыжок в сторону поверженных, неподвижных тел, и… у него в каждой руке по автомату. Одна, другая очереди по беглецам: те навсегда погрузились в небытие.

Добивать пришлось только троих, одиночными выстрелами, в голову.

— Будь… ты… проклят!.. — заплетающимся языком, отдельными словами, тяжело прохрипело где-то за спиной Линка.

Он повернулся на голос. В его сторону был устремлён уничтожающий взгляд ненавидящих глаз человека без ног, в котором, приглядевшись внимательней, Бен с большим трудом распознал Бальдомеро Наваррэса.

— У-у-у-.., — промычал тот и, плюнув в его сторону кровавой пеной, беспомощно погрозил кулаком.

— Ну зачем же так, господин Наваррэс? Ай-яй-яй, нехорошо-то как! — осуждающе покачал головой Линк. — Разрешите положить конец вашим страданиям! Прощайте! До встречи на том свете! — и он всадил ему пулю точно между глаз…

Никто на целом свете — правда, за исключением двух-трёх родственных душ, — не знал, да и предположить-то не мог, что когда-то, давным-давно, Бальдомеро Наваррэс, согласно анкетных данных значившийся, как Чезаре Фраскони, был добропорядочным гражданином солнечной, сказочной страны — Италии, родившимся и выросшим под голубым, ласковым небом Неаполя. Прекрасный семьянин, любящий муж и отец, он благоволил своих женщин — спутницу жизни, несравненную Лючию, смуглолицую, черноглазую красавицу, и славную малышку Ромуэллу, в которой души не чаял.

Так безоблачно, счастливо и протекала бы их совместная жизнь, если бы вдруг в один ненастный день на семью не обрушилось несчастье: в дом нагрянула полиция, Чезаре обвинили в причастности к распространению наркотиков и упрятали за решётку, надолго.

Чезаре понимал, что его просто кто-то подставил: сам он никогда не имел никакого отношения к наркотикам. Хорошо осознавала это и Лючия. Её верное, преданное сердце не смогло вынести жестокого, несправедливого удара: бедняжка, она в скором времени скончалась от ностальгии. Ромуэллу забрала к себе на воспитание родная сестра Чезаре, проживавшая к тому времени в Чикаго.

Из тюрьмы вышел далеко уже не тот Чезаре Фраскони. Это был обозлённый на весь мир человек, потерявший веру в справедливость и в людей, проповедовавших её. Им Чезаре решил мстить по-своему: раз его посчитали дельцом от наркобизнеса, так тому и быть, и он с головой окунулся в противозаконную деятельность. Благодаря одарённому, изобретательному уму, напористости, деловой хватке, умению подчинять своей воле людей, он быстро взобрался на вершину иерархической лестницы тайного наркомира, не питая жалости к своим конкурентам и презирая закон.

Единственное, чего не хватало ему впоследствии, так это его маленькой Ромуэллы, которая давно уже превратилась в стройную, красивую девушку. Догадываясь о роде деятельности своего брата, сестра в своё время наотрез отказалась отдать ему свою любимицу и строго-настрого приказала никогда не напоминать дочери о себе: пусть девочка верит до конца дней своих в красивую легенду о своём отце, якобы честно сложившим голову за прекрасную Италию…

И те люди, которых Бен заставил сегодня заснуть вечным сном, тоже были когда-то честными, верившими в светлое будущее гражданами своей страны. Все они росли и воспитывались в законопослушных, благочестивых семьях, но по тем или иным причинам испытавших на себе горькие последствия превратности судьбы: голод, холод, нужду, позор унижения. Со временем смысл их жизни был подвергнут полной переоценке, результатом которой явилась выработка своеобразной трактовки понимания непреложной истины: деньги — это ВСЁ!..

Разумеется, Бенджамину Линку не было до того никакого дела: ему дано задание, и его необходимо во что бы то ни стало выполнить. И поэтому он не слишком-то обременял и отягощал себя размышлениями над судьбами этих людей, напяливая на ноги ботинки с высоким подъёмом. В обычной обстановке будничных дней он никогда не позволил бы себе воспользоваться подобной обувью: она слишком сковывает движения. Но были дни, когда он без всяких раздумий надевал её, уходя на задания по проведению акций на уничтожение, аналогичных сегодняшней.

А весь секрет заключался совсем в малом: ботинки были снабжены высокими, съёмными каблуками, тонкая, полая оболочка каждого из которых вмещала в себя пластиковый заряд мощной взрывной силы с встроенным микрорадиоуправляемым детонатором. Незаметные, отработанные движения ног, и каблуки остаются на полу в непосредственной близости от будущей жертвы: под столом, под диваном, под креслом, или ещё в каком укромном, скрытом от глаз, месте. Оставалось только лишь покинуть помещение, отойти на безопасное расстояние и нажать на кнопку миниатюрного, карманного устройства дистанционного управления. Это так же было одно из хитроумных «изобретений» Эдди, которое он держал в строжайшей тайне ото всех…

Сделав своё дело, Линк в спешном порядке покинул территорию бывшей резиденции Бальдомеро Наваррэса, оставив за собой груды дымящихся развалин и горы трупов. Правда, пришлось изрядно повозиться с раздвижными воротами, двери которых упорно не хотели раздвигаться в разные стороны. Но и эта задача оказалась вполне разрешимой. Миновав виадук заградительного рва, «опель-кадет» в одно мгновение скрылся за частоколом стволов тропических деревьев…

— Хэлло, Бен! — приветствовал на ходу улыбающийся Рунгштольф, с распростёртыми объятиями направляясь ему навстречу. — Браво! Я уже в курсе дела и рад, что не ошибся в вас. Только что по радио сообщили о большом несчастье, постигшем наших общих друзей. Какая жалость! Да упокоит Господь их души! — Он сделал серьёзное лицо и, возведя взор свой в потолок, перекрестился…

Уже ближе к вечеру, отпраздновав «знаменательное» событие, Рунгштольф вновь воротился к разговору о набивших ему оскомину проблемах.

— Есть ещё одно неприятное обстоятельство, — посетовал он, сокрушённо покачав головой. — С некоторых пор этот Квинт стал совать свой нос не туда, куда следует. Он, видимо, что-то пронюхал о некоторых щекотливых, обратных сторонах моей деятельности и пытается вторгнуться в сферу не дозволенного. Представляете?, он даже как-то однажды посетил мою галерею с частной коллекцией картин. Долго ходил, что-то присматривался, всё чего-то вынюхивал, а потом возьми, да и спроси о тех, вами презентованных мне когда-то, четырёх художественных полотнах из Крутогорска. Я даже опешил: откуда ему знать о них? Он их сроду и в глаза-то не видел, уж я-то это точно знаю. Правда, он попытался объяснить это тем обстоятельством, что их видела его дочь Лорид в одно из своих посещений галереи. Но сердцем чую, что здесь что-то не так. Да и вообще, насколько всё это серьёзно и как далеко попытается он зайти в своих намерениях, покажет время. И всё же, Бен, советую вам, по первому же моему зову, быть готовым к физическому устранению Джеймса Квинта: пора кончать с ним…

Бен всё-таки решился посвятить Рунгштольфа в тайну существования каких-то Записок СОМов и необычного прибора с поразительными свойствами: только так он мог добраться до них — сам, или же посредством Сары Фулсброк, неважно. В любом случае добыча окажется в его, Эдди, руках…

— Что же вы раньше молчали, друг мой?! — в нервном возбуждении прохаживаясь по комнате и потирая руки, радостно воскликнул Рунгштольф. — На вас это не похоже.

— Извините, Вилли, но необходимость принятия срочных мер по известным вам обстоятельствам, на какое-то время заслонила собой все прочие проблемы, в том числе и эту. Пришло время, и я всё вам выложил без утайки…

— Ну-у, полно вам, Бен, не обижайтесь: нервы, знаете ли, что-то стали сдавать за последнее время. Верю в вас, как в самого себя!.. Так, та-ак! — На лице его промелькнул холодный блеск глаз хищника, учуявшего крупную добычу. — Следовательно, дело принимает несколько иной оборот, по причине чего с Квинтом, вероятно, придётся повременить… Необходимо, во чтобы-то ни стало, любыми средствами и путями, добыть эти ваши пресловутые Записки и прибор. Думайте, как это сделать, и что для того нужно. Это вам мой приказ, Бен! Последним делом для вас будет дело Джеймса Квинта. Потом мы с вами окончательно переберёмся на остров Проклятий и оттуда громогласно заявим о себе на весь мир…

Резиденцию Рунгштольфа Бенджамин Линк покинул далеко за полночь…

Глава вторая. На подступах к истине

1. Факты — упрямая вещь!

Поздний, осенний вечер навис над Крутогорском, посылая с небес в его сторону нескончаемые потоки нудного, моросящего, холодного дождя. А где-то там, за городом, в кромешной, сырой тьме ночи, в невидимых нагромождениях чёрных, грозовых туч сверкают зловещие огненные ленты разрядов линейных молний. Сверкают они непрерывно, то тут, то там, на какие-то мгновения озаряя вспышками своими далёкие, разрозненные участки крутогорских степей, словно играя в солнечные зайчики и гоняясь друг за дружкой. Непрерывные отзвуки грозовой канонады и всепроникающая сырость наэлектризованного воздуха заставляют городских жителей попрочнее захлопнуть окна своих квартир и поплотнее задёрнуть шторы: так, кажется, вроде бы надёжнее и уютнее.

Только одному человеку не сиделось дома в такую непогоду. В полдвенадцатого ночи, вырулив из ворот особняка, по мокрому, асфальтированному шоссе, неслась легковая, старенькая «Победа». За рулём, в плаще с откинутым капюшоном, сидела Таня Ремез: она спешила за город, навстречу грозе. Эх, и перепало бы ей от отца по пятое число, прознай он о подобных проделках дочери. Но Степан Павлович вот уже как неделю отсутствовал дома: он пребывал в отъезде, в месячной командировке на курсах повышения квалификации директорского корпуса средних учебных заведений.

Вот уже как пять дней, похожих один на другой, как близнецы, на дворе стояла несвойственная для этих мест, дождливая, грозовая погода. По городу поползли слухи, что многие жители Крутогорска стали очевидцами и свидетелями появления шаровых молний. Появлялись они в самых неподходящих, казалось бы, для этого местах: то вырастали до внушительных размеров из электрических патронов и розеток; то выскальзывали из всевозможных щелей и отверстий; то, скользя по стеклу, степенно переваливали через оконные форточки и, словно у себя дома, разгуливали по квартирам… Но больше всего их видели в степи. Вот как раз туда и направляла свою машину Таня Ремез.

— Прямо до слёз обидно, — мысленно сетовала она на себя в последние дни. — Если уж по справедливости, то первой увидеть их должна была я: ведь именно мне это сейчас больше всех нужно.

Два дня кряду — сегодня — третий, — гонялась она в степи за грозовыми разрядами, и всё безрезультатно. Со своим, оригинальной конструкции, малогабаритным спектроскопом, разработанным и изготовленным совместно с Малышевым, и мастерски насаженным на объектив фотоаппарата, заправленного цветной плёнкой, последние дни она не расставалась с ним ни на минуту: она, даже когда отходила ко сну, клала его себе под подушку. Но сейчас она уже мчалась навстречу непогоде с чувством уверенности в справедливости утверждений о реальности существования подобного природного феномена. Причиной тому послужил курьёзный случай, произошедший сегодня в стенах родного института…

Шла вторая пара занятий. Студенты физфака отрабатывали очередные практические занятия. В стенах лаборатории царила сосредоточенная, деловая обстановка, сопровождаемая звуками щелчков тумблеров и переключателей приборов, мельканием отблесков фигур Лиссажу, синусоид, прямоугольных импульсов на зеленоватых экранах осциллографов, шуршанием листов тетрадей, негромкими, консультирующимися друг у друга голосами студентов.

Лабораторные занятия вёл молоденький аспирант Сёмушкин Филимон Евлампиевич, сам ещё недавно студент, а теперь — без пяти минут кандидат физико-математических наук: через три недели должна была состояться защита его кандидатской диссертации. Всё внимание руководителя занятий было поглощено сортировкой экземпляров будущей диссертации. Прямо перед ним на столе красовались четыре одинаковые, но ещё недоукомплектованные стопки листов, пополняемые из пятой, общей.

Как всегда — ухоженный, в представительном одеянии, выдержанном в строгих тонах, при галстуке, он выглядел весьма серьезным и озабоченным. Взгляд его нет-нет, да и обращался иной раз в сторону некоторых из студентов, чересчур уж увлёкшихся разговорами. Вот и сейчас он исподлобья глянул на двух студенток, сидевших за ближайшим к нему столом и о чём-то негромко переговаривавшихся.

— … ведь, как правило, появление шаровых молний наблюдается преимущественно в весенне-летний период, но чтобы в такую холодную, осеннюю пору?.. — удивлённо пожимала плечами одна из них.

— Студентки Потапова и Ремез! — прервал Сёмушкин. — Вам что — делать нечего, кроме, как вести разговоры на псевдонаучные темы?

— А мы уже первую и вторую лабораторные отработали, — стала пояснять Потапова.

— Беритесь за следующую.

— Но все же столы заняты, Филимон Евлампиевич!

— Тогда займитесь чем-нибудь другим и не отвлекайте своих коллег беспочвенными рассуждениями о каких-то шаровых молниях.

— Ну почему же — беспочвенными? — заступилась Ремез. — Они же существуют на самом деле…

— Бабушкины сказки! — отрезал Сёмушкин. — Стыдитесь, студентка Ремез. Не пристало вам, будущему физику, верить в то, чего в природе не существует. И во-вторых, ни одно явление не может считаться достоверным, если оно не подтверждено экспериментом и не подкреплено точными математическими расчетами.

— Да ведь сколько литературы написано по этому поводу, — не сдавалась Потапова, — сколько очевидцев и свидетелей…

— Врут, … всё врут, хотят выдать желаемое за действительное. Даже ни одной приличной фотографии… А впрочем, Потапова, вы сами-то видели эти так называемые шаровые молнии? — прищурившийся Сёмушкин уставился на студентку и, заметив на её лице следы растерянности и нерешительности, добавил: — Вижу, что — нет, не видели! Лично я их тоже не видел. Приходится, любезная, констатировать факты, а факты — упрямая вещь!..

— Вот придурок! — тихим голосом сыронизировал кто-то из студентов: аспиранта, в общем-то, не особо жаловали в студенческой среде за его чрезмерную самоуверенность.

— Тише ты! — осёк чей-то другой голос. — Чего доброго — услышит.

— Ну и пусть себе слышит.

— Не забывай кто мы, а кто он!

— Понимаю-понимаю! Ну конечно, мы — несчастные жертвы бурной, сексуальной деятельности наших родителей, а он, разумеется, от Бога!.. Так что ли?

— Брось дурачиться.

— А я серьёзно…

Дверь лаборатории слегка скрипнула и приоткрылась, по-видимому, от сквозняка. Никто не видел как, откуда, каким образом появилось ярко-голубое шаровидное образование, размерами с футбольный мяч, а когда увидели, было уже поздно: у всех на глазах шаровая молния тихо и спокойно приземлилась прямо на стол Сёмушкина и прошлась по разложенным стопкам его кандидатской диссертации. Они тут же задымились и вспыхнули синим пламенем; запахло горелой бумагой. Побледневший и оцепеневший, словно загипнотизированный, аспирант не в силах был сдвинуться с места, да ещё кто-то крикнул: «Не шевелитесь, взорвётся!» Лишь одним поворотом головы он провожал соскользнувшую со стола «гостью» и медленно поплывшую в воздухе. Немного придя в себя, он принялся сбивать языки пламени со своих трудов.

Со стороны коридора кто-то заглянул в дверь лаборатории, но, узрев необычное зрелище, тут же в испуге захлопнул её. Видимо, этот фактор и сыграл решающую роль: светящийся шар вновь направился в сторону Сёмушкина и, остановив своё парение, завис прямо напротив, на уровне глаз, в каком-нибудь полуметре от него. В помещении лаборатории воцарилась гробовая тишина. Все затаили дыхание: ни малейшего движения, ни единого слова. Теперь шаровое образование уже переливалось всеми мыслимыми и немыслимыми цветами радуги, слегка шипя и потрескивая. Зрелище было в высшей степени потрясающим и сказочно красивым.

Повисев в воздухе ещё немного, шаровая молния крадучись поплыла на Филимона Евлапиевича. Не в состоянии шелохнуться, он быстрее механически, чем осознанно, стал тихо дуть на неё, в попытке отвратить её поступательное движение. «Хитрость» удалась: застыв на месте, образование поплыло в противоположном направлении, в сторону, где сидела студентка Потапова, метрах в двух от Сёмушкина. До смерти перепуганная, но не растерявшаяся, та сразу же взяла на вооружение его опыт и тоже стала тихо дуть на подозрительно шипящую, чем-то недовольную плазменную сферу, которая тут же направилась по старому адресу.

— Студентка Потапова!.. Что вы делаете?.. — ни живой ни мёртвый, шёпотом выдавил из себя возмутившийся аспирант, уже слегка раздувая свои щёки и вновь отправляя гостью в сторону Потаповой.

— Ну Филимон Евлампьевич!.. — прозвучал чуть ли не плачущий, тихий голос студентки, отсылавшей её назад.

Этот феномен природы, переливающийся, словно мыльный пузырь, красками всевозможных цветов, так и отфутболивали они друг другу — настойчиво, целеустремлённо, — не забывая уточнять фамилии, имена и по батюшке.

— Студентка Потапова!..

— Ну Филимон Евлампьевич!..

— Студентка Потапова, перестаньте дуть!..

— И вы тоже, Филимон Евлампьевич!..

— Студентка Потапова! Я жаловаться буду!..

— И я тоже, Филимон Евлампьевич!..

Входная дверь приоткрылась и в неё просунулись сразу несколько любопытных физиономий. Почувствовалось присутствие сквозняка. Шаровое образование вдруг сорвалось с места, обогнуло Сёмушкина и живо юркнуло под его стул. Прежде, чем тот успел приподняться из=за стола, прозвучал взрыв. Задребезжали стёкла и кое-где посыпалась штукатурка. Вместе со стулом Сёмушкина подбросило вверх и швырнуло в сторону кафедры. Очутился он каким-то непонятным образом в нелепом положении: в позе отдыхающего, лежащим на боку и подпершим рукой голову. Подёргивая ей в нервном тике и ошарашено вытаращив глаза, он пытался стряхнуть с себя пелену нахлынувшего наваждения и всё никак не мог прийти в себя. Очухался он лишь тогда, когда кто-то из окруживших его студентов догадался сунуть ему под нос пузырёк с нашатырным спиртом.

— Да-а, братцы, такие-то вот дела, — донёсся откуда-то уже знакомый, сочувственно-иронический голос. — Факты, скажу я вам, упрямая вещь!..

Таня очень сожалела, что так и не смогла, вернее — не решилась, воспользоваться лежавшим в её сумке спектроскопом: слишком велик был риск непредсказуемых последствий от любого, мало-мальски неосторожного, резкого движения…

Теперь же, с большой скоростью мчась в машине, Таня Ремез не думала ни о чём, кроме овладевшего ей неистового желания долгожданной встречи с неуловимой «пришелицей». Свет фар выхватывал из стригущей темноты набегающие на лобовое стекло ливневые потоки косого дождя. Молнии, уже сверкавшие над самой головой, лишь дополняли общий фон разыгравшегося в небе зловещего ночного представления.

Увлёкшись погоней за молниями, Таня не сразу заметила, что дождь постепенно начал ослабевать, в тучах появились первые разрывы и просветы, в глубине которых стали просматриваться холодные, серебристые проблески лучей вечной спутницы Земли, а, казалось бы, неукротимые порывы ветра сменились устойчивым состоянием равновесия воздушных потоков. Грозовые тучи стремительно отступали куда-то в сторону невидимого горизонта. Уже одна половина небосвода засверкала мерцающими вкраплениями бисера звёздных огней.

Вскоре дождь и вовсе прекратился, и теперь Тане оставалось лишь только предаться чувствам уныния и разочарования по причине так и не состоявшейся встречи. Дальнейшая погоня казалась бессмысленной и, остановив машину на обочине дороги, она молча провожала взглядом удаляющийся прочь неистовый разгул стихии. Но коварные силы природы, видимо, были несколько иного «мнения» о предстоящем расставании, послав в сторону одиноко стоявшей машины, прощальный привет: мощный разряд линейной молнии, надвое расколов небо, ударил в каких-то пятнадцати-двадцати метрах впереди машины, прямо в чернеющую ленту асфальтированного покрытия дороги. От неожиданности, ослеплённая и оглушённая, девушка зажмурилась и невольно втянула голову в плечи. По кузову машины прошёлся упругий, горячий фронт ударной волны, не преминув заглянуть и внутрь кабины через приспущенное боковое стекло.

Таня открыла глаза. От места, куда ударила молния, в приглушённом свете подфарников, исходил клубящийся дымок испарений. Включив фары на полную мощность, девушка открыла дверцу и, выйдя из машины, приблизилась к тому месту. В воздухе стоял терпкий запах озона и паров дымящегося асфальта, струившихся из неглубокой, круглой воронки, оплавленной по краям. Немного постояв над ней, захватив небольшую горсточку россыпи ещё горячего асфальта и разминая в руке, Таня в глубокой задумчивости направилась к машине.

Оглянуться назад её заставил, как ей показалось, далёкий свет фар двух встречных, следовавших одна за другой, машин, высветивший небольшой участок местности по правую сторону от дороги.

— Надо, пожалуй, подождать, чтобы предупредить водителей о подстерегающей их опасности угодить колёсами в образовавшуюся «ловушку», — подумала девушка, и остановилась в ожидании приближающихся машин.

Однако, вскоре она обратила внимание на больно уж странное поведение движущихся транспортных средств. Фары их, периодически и плавно изменяя яркость свечения, словно плыли в воздухе по неопределённым траекториям, а затем и вовсе разошлись в разные стороны. И только тут её сознание обожгла догадка: шаровые молнии! Она опрометью бросилась к машине, и спектроскоп в одно мгновение очутился в её руках. Ложная иллюзия дальнего видения плазменно-шаровых образований сменилась вполне реальным ощущением их близости…

Таня всё щёлкала и щёлкала затвором фотоаппарата, каждый раз уточняя и выверяя экспозицию и поворачиваясь в сторону то одного, то другого плазменного сгустка. Она и не заметила, как окончилась плёнка. Правда, два «шарика» куда-то подевались, третий парил где-то в стороне, метрах в десяти над поверхностью земли, а вот четвёртый — взяла бы его нечистая, — медленно подкрадывался к Таниным ногам. Что оставалось делать? Она стояла, затаив дыхание и не смея пошелохнуться, одними лишь движениями глаз прослеживая путь шаровой молнии, сначала замедлившей свой ход возле её ног, а затем, едва касаясь земли, поплывшей в сторону машины. Достигнув боковой кромки днища, она вдруг задрожала, злобно зашипела и… взорвалась. Взрыв был такой силы, что девушку отбросило на противоположную обочину дороги, а «Победа», вздыбившись и перевернувшись через правый бок на крышу, соскользнула в кювет…

А ребята в этот вечер собрались у Малышевых. Завтра воскресенье, Екатерина Николаевна ушла к Лопухиным с ночёвкой; Саня с Митей тоже предупредили своих родителей, что останутся у Кузьмы и вернутся только к утру, объяснив это крайней необходимостью обсуждения и решения некоторых, как они выразились, жизненно важных для них научно-технических проблем. Взрослые возражать не стали, давно утвердившись в мнении, что троица эта с великими «переборами»: раз так надо, так пусть себе тешатся.

Но ребятам было не до потех. Сегодня должно было состояться первое испытание Кузиного «Дешифратора». Как они все ждали этого часа! Сборка отлаженных и выверенных блоков и узлов прибора была коллективной. Оставались сущие пустяки: состыковать, соединить их с помощью электрических разъёмов, вставить и укрепить во внутренней полости «Дипломата». На всё это ушло не более часа, и, теперь, на столе перед взорами ребят покоилось нечто то, что должно было предопределить не только судьбу далёких, грядущих поколений, но и всего живого и разумного, что обитает в пределах Млечного Пути.

— Ну что, братва? — произнёс Митя, наконец-то откладывая в сторону отвёртку и издали любуясь Кузиным произведением. — Каков красаве-ец, а?

— Не то слово! — возразил Саня. — Восьмое чудо света, после египетских пирамид, разумеется!

«Дипломат», внутрь корпуса которого были втиснуты все передовые мысли, идеи и надежды друзей, и с которыми они связывали все свои лучшие побуждения и стремления, поблескивал матовым экраном монитора, никелированными пластинками с надписями и разноцветными точками контрольных лампочек на иссиня чёрной, муаровой поверхности рабочей панели. Пятнадцать ручек переключения времени, расположенные в один ряд, ручка замедления и ускорения его хода, электронно-цифровой счётчик времени, ручки контрастности, яркости и цветности изображения, тумблер включения прибора — вот всё то, что на данный момент составляло предмет всеобщего сосредоточения друзей. Плоский экран, установленный во внутренней полости крышки, и объектив с гравитационно-оптической линзой, разместившийся с наружной её стороны, строго по центру, казалось, венчали собой всю эту странную, сложную систему.

— Присядем что ли, «на дорожку»? — предложил Кузьма, еле сдерживая порывы чувств нетерпения и ожидания.

— Ну и мастак же ты тянуть резину, — отозвался Саня, но всё же друзья уселись кто где стоял; Митьке пришлось сесть прямо на пол…

— Всё, минута прошла, — заключил он, вскакивая с насиженного места. — Давай, Кузя, цепляй хомут на шею, и — вперёд!

Слегка дрожащими руками Малышев подхватил со стола «Дешифратор», перекинул через шею широкий, кожаный ремень и зафиксировал аппарат, уперев его торцом в область живота. Запустив руку за обратную сторону откинутой крышки прибора, он стянул с объектива защитный пластмассовый чехол, обнажив выпуклую и светонепроницаемую, ярко-серебристого цвета гравитационно-оптическую линзу диаметром около десяти сантиметров.

— С чего начнём? — спросил он, откладывая чехол в сторону.

— А с сегодняшнего дня и начнём, — нашёлся Саня. — Ты в какое время встаёшь по утрам?

— Ровно в семь.

— Ну вот и устанавливай шкалы времени: год — 1991, месяц — 10, число — 26, часы — 7, минуты и секунды — по нулям; ход времени — нормальный. Действуй!

— Сейчас, сейчас! — с волнением в голосе зачастил Малышев, защёлкав переключателями и закрутив ручками настройки. — Всё!

— Всё ли? А-ну я проверю. — Дотошный Саня ещё раз внимательно проконтролировал выставленные Кузей позиции элементов настройки. — Яркость, чёткость, цвет?..

— В ажуре.

— Тогда — поехали! — кивнул головой Остапенко. — С Богом!

Не отрывая взгляда от экрана, расположенного напротив глаз, Малышев щёлкнул тумблером подачи напряжения. Тот сразу же высветил фигуру спящего Кузи с откинутым одеялом и скрючившегося калачиком от утренней прохлады. Изображение было до такой степени натуральным, контрастным и насыщенным цветами, что, невольно оторвав взгляды от экрана, все посмотрели в сторону пустующей Кузиной кровати.

— Ура? — вопрошающе воскликнул восхищённый Сапожков.

— Ура-а-а-..! — тихо, протяжно вторили ему друзья.

Отсутствие звукового сопровождения не помешало ребятам определить начало побудки: будильник, установленный на тумбочке, стоявшей возле кровати, стал медленно кружить по её поверхности, отплясывая утреннюю сегидилью.

— Во даёт! — раздался возмущённый голос Сани. — Дрыхнет без задних ног… Даже будильник покраснел от натуги.

Израсходовав всю энергию пружинного завода, будильник остановился у самой кромки покрытия тумбочки. Половину экрана затмила спина подходившей к койке Екатерины Николаевны. Она нагнулась, поцеловала сына и потеребила за плечо. Тот приоткрыл один глаз и… вновь погрузился в небытие. Тогда мать снова наклонилась над сыном и что-то сказала ему на ухо. Кузя тут же принял вертикальное положение, продирая глаза кулаками.

— Что она тебе сказала? — поинтересовался Остапенко.

— То, что каждое утро говорил один слуга своему хозяину — одному из великих, просвещенных умов старой, доброй Англии: «Вставайте, милорд! Вас ждут великие дела!»

Екатерина Николаевна вышла. Кузьма вскочил с кровати, посмотрел в окно, не забыв почесать при этом одно неприличное место, несколько раз присел с одновременным выкидыванием рук вперёд и, видимо, подался на кухню. Ребята тут же со смехом заставили Кузю немедленно проследовать за самим собой. Дальнейшие наблюдения выявили, что, рысцой забежав на кухню и на ходу поцеловав хлопотавшую у плиты мать, сын развернулся и шмыгнул в туалет.

Кузьма в смущении замешкался.

— Давай-давай, чего застеснялся, — поторопил Сапожков. — А ну, высвечивай всю свою подноготную…

— А ты, оказывается, нахал, Сапожков! — неподдельно возмутился Малышев, а потом, улыбнувшись, добавил: — Втроём мы всё равно там не уместимся.

Он перевёл прибор в режим ускорения хода времени. Быстро замелькали кадры: Екатерина Николаевна смешно забегала от плиты к столу, и обратно; Кузя выскочил из туалета, влетел в ванную, нервно умылся, поскакал в свою комнату, в две секунды застелил постель, оделся, прибежал на кухню, сел, быстро-быстро поработал челюстями, как заяц, вскочил, поцеловал мать, снова умылся, накинул на себя плащ, схватил конспекты и выскочил из квартиры.

Все эти действия экран выдал в течение полутора-двух минут. Друзья помирали со смеху, хотя в глубине души своей были преисполнены чувством гордости за очередную победу и сознанием ответственности за настоящее и будущее земной цивилизации.

В это время до слуха ребят донеслись звуки телефонного звонка: звонила Настя Лопухина. Она сообщила, что телефон Тани Ремез вот уже как минут двадцать не отвечает, высказав предположение о причине молчания подруги. Ребята согласились с Настиными доводами, будучи в курсе Таниных дел: за последние дни она просто помешалась на своих шаровых молниях, и гоняется за ними по всем окрестностям Крутогорска. Чем же иным можно объяснить её отсутствие дома? А время позднее, на дворе непогода, за городом — страшно и подумать — бушует неистовство ночной, небесной стихии…

Через пять минут друзья уже бежали в направлении особняка Ремезов. В длиннополых, непромокаемых плащах, торопливо накинутых на плечи, в плотной завесе моросящего дождя, застилающей свет огней ночного освещения, со стороны они спокойно могли сойти за одиноких призраков-приведений, отправившихся на свершение каких-то недобрых, неблаговидных дел, коих на Руси-матушке к этому времени стало свершаться всё больше и больше по причине угрожающего возрастания нестабильности в стране. Этим обстоятельством можно было объяснить и тщетность попыток друзей поймать хоть какой-нибудь вид транспорта, чтобы, если это потребуется, прийти на помощь своему ближнему. Но ни один водитель редкого в эту позднюю пору транспорта не желал — да это и понятно — останавливаться, опасаясь уже не за свой кошелёк, нет, за свою жизнь.

До этого ребята уже успели побывать в доме Ремезов. Калитка, как и полагается,, была закрыта, а вот ворота — только прикрыты, и распахнулись сами собой от первого же прикосновения. Окна особняка чернели провалами своих глазниц, свидетельствуя о том, что хозяйка или спит, или же её нет дома: на звуки квартирного звонка никто не отзывался. Двери в дом и в подвальное помещение, где размещалась недавно оборудованная совместными усилиями домашняя лаборатория, были накрепко закрыты, а вот гараж с полураспахнутыми створками дверей оказался пустым. В воздухе ещё носился лёгкий запах выхлопных газов.

— Видать, где-то полчаса назад, как выехала, — высказал Сапожков своё предположение.

— А это мы попытаемся сейчас выяснить, — пробурчал себе под нос Малышев, извлекая из-под плаща «Дешифратор» и прилаживая его на своей груди. — Так, ставим на двадцать три часа и ускоренным ходом времени просматриваем цепочку событий до того времени, пока в гараже не появится Таня. — Он щёлкнул тумблером подачи питания.

С минуту экран высвечивал внутренность гаража с одиноко стоявшей в нём «Победой». Но вот, как будто из-за экрана, появилась чья-то спина; потом полностью обрисовалась стать девичьей фигуры в плаще с откинутым капюшоном.

Ребята прошли под навес над крыльцом и уже оттуда, как бы со стороны и издали, наблюдали за действиями Тани Ремез. Малышев не торопился замедлять ход времени прибора, и поэтому все её движения носили быстрый, комичный характер, как в немом кинематографе начала двадцатого столетия. Цифры электронного счётчика-индикатора времени, отсчитывающие, особенно — минуты и секунды, почти сливались в своём быстром мелькании.

Когда машина стала покидать пределы особняка, Малышев замедлил бег времени настолько, насколько это было возможным, чтобы проследить её дальнейший путь. Ориентируясь по изображению экрана, друзья выскочили на улицу. Кузьме пришлось подтянуть через голову плащ и таким образом прикрыть им «Дешифратор». Дальнейший ход событий показал, что машина вырулила на проезжую часть центральной улицы и понеслась вниз по спуску в сторону лесостепи. Через минуту она скрылась за плотной завесой дождя.

— Надо во что бы то ни стало поймать какую-нибудь машину, — высказался Остапенко. — А ты, Кузя, вороти время назад, к тому самому моменту, когда Таня выехала из ворот, и зафиксируй его, — предложил он Малышеву, который тут же не замедлил сделать это.

Однако, позднее, неспокойное время, да, к тому же — ненастная погода, заставляли водителей автотранспорта объезжать голосующих стороной и следовать дальше. Саня в сердцах сплюнул.

— Всё, растягиваюсь посреди дороги, и — баста!

— А дядя возьмёт, да и объедет тебя сторонкой, — пошутил Сапожков.

— Тогда сделаю стойку на голове и буду стоять до тех пор, пока «Скорая» не подберёт…

— Тихо! — перебил Сапожков. — Кажись грузовик приближается.

Действительно, со стороны Неженки доносилось надрывное пыхтение поднимающейся в гору грузовой машины.

— В общем так, братва: усаживаемся прямо посреди дороги, по-турецки, спиной к движущемуся транспорту, и — нуль реакции! — скомандовал Сапожков. — Интервал — два метра, — и он подал пример, как это надо делать, приняв позу турецкого султана на самой середине проезжей части улицы.

За ним тут же последовали и друзья, перегородив таким образом своими телами путь всякому движению. Через минуту за спинами ребят послышался резкий скрежет тормозов останавливающейся машины, но они даже не шелохнулись. Какое-то время над ними висел приглушённый рокот работающего двигателя: видимо, озадаченный шофёр приценивался к создавшейся, необычной ситуации. Затем до слуха ребят донёсся вопрошающий свист, а за ним и его голос:

— Эй!.. Чего расселись, как на именинах?.. А ну, освободи дорогу!

— Сидеть! — тихо пригрозил Сапожков Малышеву, заметив, что тот заёрзал на одном месте.

Шофёр дал малый ход вперёд и чуть ли не упёрся в спину Остапенко, сидевшего по правую руку от Митьки, который боковым зрением успел определить марку грузовика: то был КамАЗ. Над головами ребят вновь нависло молчание, которое, некоторое время спустя, вновь было нарушено недоумевающим, но требовательным голосом шофёра:

— Эй, мужики, или кто там!.. Вам что: жить надоело? Проваливайте, пока целы, в последний раз предупреждаю.

Но со стороны сидевших не последовало никакой реакции.

— Ну, идолы-истуканы, тогда попробуем разобраться, раз не хотите по хорошему. — Послышались звуки открывающихся дверок машины, и перед Саней вмиг выросли две дюжие мужские фигуры. Рука шофёра сжимала увесистую монтировку, а сопровождавшего водителя — напарника, ручку запуска двигателя. Оба были настроены решительно. Схватив Саню с обеих сторон за шиворот, они поставили его на ноги. Но тут же рядом очутились Сапожков с Малышевым.

— Не подходи! — хриплым голосом выдавил из себя шофёр, угрожающе потрясая над головой монтировкой. — Убью!.. Коля, — обратился он к напарнику, — а ну-ка, выясни, в чём дело!..

Наизготовку с ручкой запуска двигателя, Коля двинулся в сторону Сапожкова.

— Знаешь что, дядя? — начал уже злиться тот, делая предупреждающий жест ладонями рук вперёд. — Стой себе на месте, и не рыпайся!

— Ах, вот ты как, молокосос?! Да я тебя!.. — Коля занёс своё «орудие защиты» над Митькиной головой, но тот успел перехватить руку нападавшего в запястье и с такой силой сжать его, что Коля ойкнул от боли и неожиданности, и разжал пальцы. Мостовая отозвалась звуками бряцания металла.

— Послушайте, — поспешил вмешаться Малышев, — мы не грабители, не убийцы и, вообще, не те, за кого вы нас принимаете. Просто нам позарез нужна ваша помощь…

Сапожков почувствовал, как обмякла рука нападавшего, а шофёр подозрительно, но всё же с некоторой долей удивления и любопытства, посмотрел в сторону говорившего.

— Поймите, наш товарищ может быть в это самое время погибает, пока мы с вами тут лясы точим, — продолжал тем временем Кузя. — Меня Кузьмой зовут, а это — мои товарищи, — Саня и Митя, все мы — студенты. Могу и паспорт показать, он как раз при мне: только не под дождём… — Не теряя понапрасну времени, он живо, в рамках дозволенного, пояснил в чём дело.

— Ну и отчаянные же у вас головы, хлопцы, — сразу же потеплел голос шофёра. — А как вы узнаете, в какую сторону направился ваш товарищ?.. Да и мы вот, с напарником моим, торопимся в областной центр; может оказаться, что совсем в другую сторону надо ехать…

— Как раз по пути, — не дал договорить Саня, — а откуда нам известно это, долго объяснять, да вы и так не поверите: с помощью вот этого прибора, — он приоткрыл полу Кузиного плаща, слегка щёлкнув по корпусу «Дешифратора».

— Да-а, — протянул напарник, — а вы нам того, братцы, «баки не забиваете»?

— Ладно Коля, брось ты это, я им почему-то верю.

— Вот спасибо, товарищ шофёр, — обрадовался Остапенко. — Если не возражаете, то мы с Митей заберёмся в кузов, а Кузьма сядет вместе с вами в кабину: ему во время езды надо с прибором работать…

Дождь внезапно прекратился. Сплошное тучевое покрывало быстро сползало куда-то на восток, оголяя позолоченную бликами лунных лучей панораму звёздного небосвода. Уже при выезде из города, где-то впереди, в пятнадцати-семнадцати километрах, в землю ударил мощный грозовой разряд, озарив собой всю округу и донеся до слуха оглушительные раскаты грома.

Малышеву то и дело приходилось регулировать скорость хода времени «Дешифратора», подстраиваясь под скорость движения КамАЗа. На экране чётко и неизменно вырисовывались контуры движущейся метрах в десяти «Победы». Удивлению, сидевшего рядом с Кузей, напарника шофёра не было предела. Он всё никак не мог понять, почему экран высвечивает то, чего впереди нет…

Через пятнадцать минут «поисково-спасательная» группа прибыла к месту происшествия…

2. Когда души возносятся к стратосфере

Картина, представшая перед взорами прибывших, была вон из рук неутешительной. Место аварии было освещено огнями фар стоявшего неподалёку ночного такси — «Волги». Над Таней уже хлопотала какая-то женщина. «Почему „Дешифратор“ не выявил посторонней машины?» — было первой Кузиной мыслью, но он тут же догадался, что такси или же было встречным, или, вероятнее всего, следовало за «Победой» на почтительном расстоянии, и поэтому не попало в поле зрения прибора.

Таня сидела на мокрой, грязной обочине, одной рукой облокотившись о землю, а другой держась за голову. Присевшая возле неё на корточки незнакомка, прикладывала к лицу пострадавшей, всему в царапинах и ссадинах, белый, носовой платок, успокаивающе поглаживая её по плечу. Через дорогу, напротив женщин, в кювете покоилась машина Ремезов. Фары её так и остались включёнными. Одним своим боком она упиралась в левую стенку рва, а колёсами — в правую, покоясь под уклоном в сорок пять градусов к поверхности земли.

Девушка быстро пришла в себя, и первым делом, с нескрываемой тревогой в голосе, обратилась к ребятам, стоявшим среди незнакомых ей людей:

— Спектроскоп!.. Мальчики, спектроскоп! — Она стала оглядываться по сторонам, пытаясь что-то разглядеть на земле. — Его, наверное, ударной волной куда-то забросило…

— Ты, Таня, только не переживай, — стал успокаивать Остапенко, — отыщется твой спектроскоп. Куда он денется? Ты лучше скажи, как твоё самочувствие?

— Плохо, пока не найдётся спектроскоп, — всё никак не могла успокоиться девушка, позабыв обо всём на свете.

— Ой! — воскликнула вдруг незнакомая женщина. — Я совсем забыла о своём шофёре. Ведь ему тоже требуется помощь…

— А что с ним? — удивлённо спросил водитель КамАЗа.

— Да понимаете в чём дело: мы ехали в областной центр, когда, при выезде из города, ему стало вдруг плохо. Еле успела на ходу перехватить управление и кое-как затормозить, иначе тоже бы оказались в кювете. А тут, перед глазами, как на грех, ещё одно происшествие. — Она чуть ли не бегом направилась в сторону такси, но передняя дверка его уже открывалась. Слегка пошатываясь, из кабины вылез мужчина средних лет. — Ну как, лучше вам? — тут же обратилась к нему женщина, подходя вплотную и притрагиваясь к его руке.

— Ничего не понимаю, — растерянно произнёс водитель такси. — Ничего подобного со мной ещё не случалось… Где мы?.. Что случилось? — он испуганными глазами обвёл присутствующих, решив, по всей видимости, что стал виновником дорожно-транспортного происшествия: девушка на обочине дороги, вся в грязи и ссадинах; легковая машина в кювете; КамАЗ, какие-то люди…

— Успокойтесь! Девушка пострадала не по вашей вине, — пояснила женщина. — Просто — нелепое стечение обстоятельств. Когда вам стало плохо и мне пришлось взять управление машиной на себя, то как раз в это же самое время я увидела потерпевшую аварию девушку. Сами понимаете, не могла же я оставить её на произвол судьбы, на дороге, посреди поля, да к тому же одну и — ночью. А тут, к счастью, и помощь подоспела, — она указала в сторону приближавшихся к ним людей…

Водитель КамАЗа, которого, как выяснилось позже, звали Петром, вызвался оказать помощь в извлечении из кювета и отбуксировке «Победы». При помощи стального троса и мускульной силы мужчин, она была бережно, со всеми предосторожностями, извлечена из кювета и водворена на ровную поверхность обочины.

Пётр, производивший внешний осмотр машины, ходил вокруг неё и всё удивлялся:

— Подумать только! Ни одной вмятины!.. Во раньше делали, не то, что нынче: плюнь на кузов, и тут же — вмятина. И смотри, никакой течи ни воды, ни бензина, ни масла… Да-а…

Открыв капот и подсвечивая фонариком, он принялся за осмотр двигателя. В недоумении почесав затылок, забрался в кабину, включил зажигание и натиснул на педаль стартера. К всеобщим изумлению и радости, двигатель тут же завёлся, оглашая округу равномерным, негромким сопением выхлопной трубы.

— Повезло вам, барышня, — обратился Пётр к рядом стоявшей девушке. — Правда, не столько вам, сколько вашей машине. В отличном состоянии держите свою «тачку».

— Да это не я, это — папа, — смущённо отозвалась Таня.

— Какая разница! Папа, так папа. Привет ему от Петра с Николаем и наилучшие пожелания!..

Пока оживлённая публика о чём-то переговаривалась и что-то решала, Малышев тем временем, с «Дешифратором» наизготовку, стоял возле того места, где была найдена поверженная Таня Ремез. Установив счётчик-индикатор времени на двадцать три часа вечера текущего дня и задав многократное ускорение хода времени, он стал наблюдать за событиями на экране, направляя объектив гравитационно-оптической линзы на место падения девушки. Около минуты экран высвечивал пустое место на обочине и, когда индикатор отсчитал десять минут первого ночи, на её поверхность легло распластанное тело потерпевшей. Тут же застопорив ход времени, Малышев зафиксировал этот кадр, но спектроскопа в руках девушки, как показало изображение, уже не было. Малышеву пришлось вернуться во времени несколько назад, именно к тому моменту, когда на неё началось сказываться действие ударной волны. Последовавшее за тем медленное прослеживание траектории падения девушки выявило, что в самом начале воздействия ударной волны ремешок спектроскопа соскользнул с её шеи и самодельный прибор стал описывать в воздухе большую, пологую дугу.

Кузьма незамедлительно подогнал на своём «Дешифраторе» скорость полёта спектроскопа к скорости замедленного человеческого шага и последовал за его изображением, перелезая через кювет и углубляясь по мокрой, раскисшей земле вглубь неприветливого, осеннего поля. Ноги по щиколотки утопали и вязли в холодной грязи, сковывая не только движения, но и затрудняя наблюдение за траекторией полёта Таниного прибора. По этой причине пришлось ещё более замедлить скорость хода времени «Дешифратора». Теперь на его экране изображение кувыркающегося спектроскопа двигалось в воздухе с черепашьей скоростью.

Немало усилий потребовалось Малышеву, чтобы не упустить из поля зрения гравитационно-оптической линзы парящего спектроскопа и установить место его падения. Упал он, как выявил «Дешифратор», в жухлый бурьян, основательно зарывшись при этом в грязь. Следуя изображению на экране, Кузьма тут же нащупал и извлёк из неё злосчастный Танин прибор.

— Ну, слава тебе Господи! — вздохнул он с облегчением, осознавая однако, что, если бы не «Дешифратор», то спектроскоп можно было считать навечно утерянным. А зашвырнуло его не так уж и близко: намётанный глаз Малышева определил расстояние до горящих фар машин не менее, чем в восемьдесят метров.

Таниной радости не было предела: её спектроскоп с драгоценными, а может быть и уникальными снимками спектров шаровых молний не только нашёлся, но и ничуть не пострадал. В этом деле, по всей видимости, не последнюю роль сыграли амортизирующие свойства раскисшего, полевого грунта. Кузя же, весь в грязи, продрогший до костей — оказалось, что одет он был по домашнему, во всё лёгкое, а кеды, так те вообще, были одеты на босу ногу, — представлял собой жалкое зрелище. Но несмотря на это, на лице его было написано торжество победы, а во взгляде сквозили едва уловимые порывы чувства чего-то сокровенного, недосказанного этой смуглолицей красавице, тоже — грязной, всей в царапинах и ссадинах, радующейся, как малое дитя, нежданному возвращению, казалось бы, навсегда утерянной, дорогой её сердцу вещи…

Несколько минут спустя, КамАЗ продолжил свой путь в областной центр. Шофёр Петя, забиравшийся в кабину, окликнул проходившего мимо Малышева.

— Слышь, браток? А этот, товарищ-то ваш, ничего себе! — он хитро подмигнул и тихо рассмеялся. — Придёт время, на свадьбу не забудьте пригласить.

«Победа» с четырьмя пассажирами, управляемая Саней Остапенко, своим ходом направилась в город; за ней последовало и такси: незнакомке, по её словам, не хотелось подвергать опасности здоровье шофёра, да и вообще, она решила переиначить свои планы на сегодняшний день…

Результаты ночной эпопеи не замедлили сказаться: заболел Кузя, жестоко, получив сильнейшее воспаление лёгких. По утру, воротившись домой, Екатерина Николаевна застала своего сына в горячке, с температурой свыше сорока одного градуса: он бредил. Кузю немедленно госпитализировали.

Всё бы для него могло окончиться очень печально, но потом, как он сам впоследствии признался, выкарабкаться из объятий коварной старухи с косой, помогло ему неосознанное чувство чего-то ещё не завершённого до конца, кому-то так необходимого, без чего немыслимо существование на Земле. Это чувство, не покидавшее его в минуты просветления сознания, а затем и в процессе выздоровления, положительным образом сказалось на ходе болезни. Через неделю Кузьма пошёл на поправку.

Трудно передать словами, что за это время успели пережить и перечувствовать мать и ближнее окружение Малышева. Палата его изо дня в день пополнялась съестными приношениями, которые Кузя тут же щедро раздавал своим соседям по больничной палате. Раза два навещала его и общая, новая знакомая — Лидия Васильевна, которая первой пришла на помощь Тане Ремез. Сама Таня считала себя первопричиной всего случившегося и, как могла, старалась загладить свою вину, дольше других задерживаясь у постели выздоравливающего больного и рассказывая ему о своих делах и заботах.

— Снимки спектров шаровых молний получились отличные, — докладывала девушка потерпевшему. — Я уже успела провести их спектральный анализ. Оказалось, что основная доля массы плазменного тела приходится на четыре химических элемента периодической таблицы Менделеева: на гелий, фтор, азот и углерод. Наличие других химических элементов весьма и весьма незначительно.

— Значит всё-таки не зря ты рисковала собой, — не глядя на посетительницу, в какой-то отрешённой задумчивости, вымолвил больной.

— Да что ты, Кузя! Скажешь тоже! — воскликнула девушка. — Подумаешь — велика жертва! Смотри, — она повертела своей головой перед лицом Малышева. — Ни единого следа царапин или ссадин, — попыталась перевести разговор в сторону шутки.

— Говори, говори, да не заговаривайся, — перебил тот. — Мне-то лучше знать. Ну, да ладно. Лучше скажи, что дальше собираешься делать?

— А дальше настаёт пора начала проведения экспериментов по воспроизведению искусственной шаровой молнии. Для этого у нас уже почти всё подготовлено. Саня сейчас занимается окончательной отладкой и доводкой двухлучевой плазменной установки, а я недавно закончила все необходимые расчёты, и теперь рыскаю по химфаку в поисках необходимых для экспериментов фторо-, азото-, и углеродосодержащих соединений. Но главное — гелий. Мне пообещали полбаллона…

Реже других наведывался Сапожков, да и то лишь урывками, на несколько минут, для того, как он выразился, чтобы не позабыть друга в лицо. Ему было некогда, он совершенствовал и перекраивал конструкцию своего «Джина». При этом он занялся какими-то коммерческими делами, о чём говорил неохотно и как-то несвязно.

Когда Малышев уже находился на стадии выписки из больницы, из командировки вернулся Степан Павлович. На следующий день, ближе к вечеру, шумная компания в полном сборе и возглавляемая Ремезом, нагрянула к выздоравливающему.

— Ну-у, Кузьма Иванович, — чуть ли ни с самого порога начал учитель, — вид у вас, должен признаться, неважнецкий: кожа, да кости. Что же вы так сильно всех нас подвели, расстроили и спутали все наши планы?.. Ай-яй-яй!..

— Папа! — вознегодовала дочь. — Сколько раз можно тебе говорить, что Кузьма здесь ни при чём…

— А ты помалкивай, помалкивай дитя неразумное, — пожурил он. — Своё ты уже сполна получила и слово своё сказала. Предоставь возможность высказаться и своему товарищу…

— Да что там говорить, Степан Павлович! Вот Таня — молодец! — вступился Кузьма. — А что касается лично меня, то все мы делаем одно общее дело, и, если кто-нибудь из нас вышел на время по какой-то причине из строя, то другой должен встать на его место, а этого как раз и не случилось, — Малышев с нескрываемой иронией и не без издёвки метнул свой взгляд в сторону друзей. Он имел ввиду то обстоятельство, что, будучи прикованным к постели, несколько раз предпринимал попытки убедить друзей в необходимости начать поиски Реликвии. Главное — есть база: «Дешифратор». Что ещё нужно? Так нет. Как правило, следовала отговорка в виде того, что мол, раз взялся за это дело, сам и доводи его до конца.

Степан Павлович и здесь уже был в курсе дела, однако тут же поспешил встать на сторону ребят.

— То, что ты имеешь в виду, не должно лежать камнем на сердце, и я полностью присоединяюсь к Сане с Митей. Честь предстоящего предприятия должна принадлежать именно тебе…

О каком именно предприятии шла речь, девушкам было невдомёк, да они и не старались задавать лишних вопросов, надевая на свои лица напускную маску безразличия. За последнее время они привыкли к различного рода недомолвкам с их стороны. Но раз мужчины чего-то не договаривают, значит так нужно. Всему своё время. Правда, девушки пытались строить свои догадки и предположения насчёт каких-то странных, таинственных приготовлений. Чётко осознавали они лишь одно: затевается какое-то большое дело. Иначе зачем им, хотя бы в частности, срочно понадобились шаромолниевые, аккумуляторные батареи? Хорошо хоть в этом у них проявились общие интересы.

Через сутки после полного выздоровления Малышева, друзья собрались у Лопухиных. Приближался ответственный момент испытания «Дешифратора» на предмет поиска пропавшей Реликвии. На дворе стояла поздняя осень. Солнце щедро одаривало природу скупым, эфемерным теплом своих лучей. С веток деревьев неслышно опадали жёлтые листья, в плавном своём кружении опускаясь на землю и тихо ложась золотистыми шлейфами на городские площади и тротуары.

Друзья находились в рабочем кабинете Льва Савельевича и готовились к началу проведения поиска. Пришедший вместе с ними Ремез, в это время пребывал в гостиной в женском обществе, представленном Еленой Владимировной и двумя девушками-студентками. Беседуя с ними, он постарался в общих чертах пояснить цель прихода ребят.

— Сомневаюсь, что из того может что-то получиться, — внимательно выслушав Ремеза, высказала своё предположение хозяйка. — Ведь сколько времени прошло с той поры: лет шесть, почитай. Да и Лев Савельевич предпринимал неоднократные попытки отыскать свой камень, и всё впустую. А впрочем, пусть попробуют. Конечно, для нас с Настенькой, найдись он, это имело бы большое значение, как память о светлом образе Льва Савельевича…

Ремез промолчал. Он и сам был не очень-то уверен в благополучном исходе поисков. Но если капсула всё-таки отыщется, то её ни в коем случае нельзя оставлять у Лопухиных. Жестоко по отношению к этим двум многострадальным существам, но что делать, иного выхода нет…

— Ну что Кузя, хомутайся, и — вперёд! — как можно спокойнее произнёс Сапожков, положив ладонь руки на плечо Малышева. — Да помогут тебе силы небесные!

Тот перекинул через шею кожаный ремень «Дешифратора», упёр его торцом в область живота, зафиксировал специальным зацепом на поясном ремне и откинул крышку. Матовым блеском сверкнул плоский экран монитора. В дневных отсветах заиграли и засветились электронные шкалы и разноцветные точки светодиодных индикаторов, чёрные, пластмассовые ручки настройки и контроля работы прибора.

— Итак, что нам известно? — спросил Малышев самого себя вслух. — Сейчас мы должны визуально пронаблюдать событие, разыгравшееся в этой комнате двадцать девятого июня тысяча девятьсот восемьдесят пятого года. Неизвестным для нас пока остаётся лишь только время суток, то есть — час. Поэтому за точку отсчёта принимаем шесть часов утра, выставляем прибор на ускоренный ход времени и ждём, пока экран не выдаст нам Гришкину стать, забрасывающую нашу капсулу в «никуда». Фиксируем этот момент, даём самую малую скорость хода времени и наблюдаем траекторию её полёта. Это первая стадия…

— Да что ты всё тянешь, редиска? — не вытерпел Саня. — Давай, настраивай прибор, сделай милость…

— О его милости медведь сообщил, — буркнул себе под нос вечно улыбающийся Сапожков. — Не следует торопить его, Саня, дай ему возможность сосредоточиться и осмыслить всю торжественность текущего момента.

— И ты туда же! — усмехнувшись, покачал головой Остапенко. — Ну что же, давай тогда посидим и немного прочувствуем: авось это принесёт нам успех.

— Выставляем следующую комбинацию цифр, — не обращая внимания на друзей и защёлкав переключателями, продолжал Малышев. — Год — 1985; месяц — 06; число месяца — 29; час дня — 06; минуты и секунды — по нулям. Устанавливаем ручку хода времени в режим ускорения, объектив гравитационно-оптической линзы направляем в сторону окна, включаем питание прибора, — послышался щелчок тумблера подачи напряжения на схему «Дешифратора», — и наблюдаем.

Экран тут же высветил оконную раму с настежь распахнутыми створками и зелёные, с ажурными обводами, листья векового дуба, свисавшие с его мощных, разлапистых ветвей. Все невольно устремили свои взоры мимо экрана, в сторону окна, где на фоне ясного и холодного, осеннего неба маячили давно уже оголившиеся ветви красавца-гиганта.

— Невероятно! — тихо прошептали Санины губы.

Затаив дыхание, друзья стали молча наблюдать за обстановкой и событиями шестилетней давности. Какое-то время, несмотря на ускоренный ход времени, изображение на экране оставалось почти неизменным. Только еле уловимое движение листьев, да мелькание точек тел птиц и насекомых, бороздивших экран во всем направлениях, свидетельствовали о быстрой смене кадров. Но вот перед окном выросла быстро суетящаяся человеческая фигура.

— Стоп! — дал Малышев команду самому себе, устанавливая ручку скорости хода времени в нулевое положение.

Всякое движение на экране прекратилось и на нём перед взорами ребят предстала застывшая, как изваяние, фигура Гришки Шишкина. В руках он держал миску с грецкими орехами и смотрел прямо на ребят.

— Электронный счётчик-индикатор времени показывает нам, что оглоед этот появился возле окна в одиннадцать часов, двадцать три минуты, восемь секунд, — подытожил Малышев.

— А уставился-то на нас как! — возмутился Саня. — Будто в первый раз видит.

— Будь другом, Кузя! А нельзя ли сделать так, чтобы этот мордоустойчивый объект превратился в неустойчивый и был повёрнут в три четверти на восток? — обратился к другу Сапожков.

— Запросто! — Малышев вновь перевёл прибор в режим ускорения хода времени, и экран ожил.

Шишкин-младший задёргался, словно марионетка, забегал по комнате, стал рыться в выдвижных ящиках рабочего стола, потом очутился возле книжного стеллажа. Остановившись и о чём-то поразмыслив, он вдруг схватил с одной из его полок какой-то округлый предмет.

— Капсула! — не сговариваясь, выдохнули все трое.

Тем временем Гришка лихо подскочил к окну, ловко уселся на подоконник и стал рьяно работать камнем, разбивая им скорлупу грецких орехов, раскалывая их прямо на поверхности подоконника. Жевательные движения его были быстрыми, как у зайца, и ненасытными.

— Друзья мои! — воскликнул Сапожков. — Нам предоставлена уникальная возможность созерцать и лицезреть буйство человеческой глупости и невежества.

— Да погоди ты! — одёрнул его Остапенко.

Вдруг лицо Шишкина приобрело озабоченно-настороженное выражение, взор его устремился по направлению к входной двери. Затем он, по-видимому, стал с кем-то разговаривать, но секунду спустя, вновь, пуще прежнего, заработал камнем. В этот же самый момент экран заполонила ещё чья-то фигура, направлявшаяся в Гришкину сторону и заслоняя его собой.

Кузя с «Дешифратором» кинулся к окну, чтобы в решающий момент не упустить Шишкина из вида. Не отрывая взглядов от экрана, за Малышевым, словно примагниченные к нему, бросились и Сапожков с Остапенко. Вот Гришка ощерился в своей неприятной улыбке и поднял камень вверх, издевательски покручивая им над головой.

— Дай стоп-кадр! — срывающимся голосом потребовал Саня.

— Есть стоп-кадр! — донеслось в ответ, и на экране неподвижно застыли две поднятые вверх руки: одна — Гришкина, с зажатым в кулаке камнем, другая — Льва Савельевича, пытающаяся отобрать его.

— Ну и Ши-ишка! Каков наглец, а? — возмутился Остапенко.

— Сейчас этот мордухан будет, наверное, бросать капсулу, — высказал своё предположение Сапожков и тут же добавил: «Так что Кузя, приготовься! Устанавливай прибор на самый малый ход времени, и — вперёд!»

— Много вас тут, советчиков!.. И без вас знаю, — огрызнулся Малышев, однако незамедлительно последовал совету друга.

Движения на экране возобновились. Правда, теперь они были уже медленными, какими-то чересчур вялыми. Вот Гришкины пальцы лениво разжались и камень отделился от них. Приблизившись к окну вплотную, ребята с огромной душевной тревогой стали наблюдать на экране «Дешифратора» траекторию полёта, брошенной злой рукой, капсулы в многократно растянутом времени. И когда прибор, наконец-то, ясно и чётко указал место финиша Реликвии, ребята с открытыми от удивления ртами, в полном смятении и растерянности, уставились друг на друга; Сапожков даже икнул от неожиданности.

— Вот так дела-а-а, — протянул он, вытаращив глаза, и снова: — …ик… к!

— Бриллиантовые вы мои! — слегка придя в себя, торжественно вымолвил Остапенко. — Да что же это такое получается, я вас спрашиваю?.. Ирония судьбы?..

— Э…э! — многозначительно отреагировал окончательно опомнившийся Малышев. — Закономерность!.. Закономерность, которая в одно мгновение расставила всё по своим местам.

— Братцы! — вдруг испуганно воскликнул Сапожков. — Смотрите, смотрите!.. Видите? — Он стал медленно задирать голову вверх, словно что-то провожая своим взглядом. Его примеру последовали и остальные.

— Что случилось? — чуть ли не шёпотом, с нескрываемой тревогой в дрогнувшем голосе, осведомился кто-то из ребят.

— Видите, как душа моя плавно отделяется от планеты и медленно возносится к стратосфере? — Митька заключил друзей в свои медвежьи объятия и закружил по комнате.

— Ну ты сунду-у-ук, Сапожков! — Малышев повертел пальцем возле своего виска. — Сначала до смерти перепугал, а сейчас пытаешься сломать наш «Дешифратор». Воскрылись и сгинь!

— Правильно Митька говорит, — поддержал Саня. — Пусть души наши возносятся к самой стратосфере!.. Ура!..

— Ура-а-а! — разнеслось негромко.

Кузя освободился от «Дешифратора», поставил его на письменный стол, и… друзья закружили по комнате в бешеном хороводе под ритм танца какого-то дикого племени «того-того». Лишнего шума они старались не производить; всё было в рамках норм и приличия.

— Что будем делать? — спросил Малышев, когда все трое в изнеможении плюхнулись на старинный, кожаный диван.

— Только без паники! Надо подумать, — рассудительно произнёс Остапенко. — Может случится так, что его там уже и в помине нет: ведь с тех пор прошло не менее шести лет. В этом случае мы только обнадёжим и огорчим и Елену Владимировну, и себя, и всех остальных.

— Что ты предлагаешь в этом случае? — спросил Сапожков.

— Не особо-то радоваться преждевременно, — последовал ответ. — При этом, один из нас должен быть в срочном порядке откомандирован к предполагаемому местонахождению капсулы. Для этого, не вызывая излишних подозрений, надо миновать кордон пребывающей в гостиной публики и, под любым пустячным предлогом, очутиться во дворе. Независимо от результатов поиска, возвращение откомандированного не особо-то должно бросаться в глаза собравшихся в гостиной: вышел человек, ну и пусть себе вышел; вернулся назад — что ж тут особенного? В случае положительного исхода мероприятия, капсулу необходимо пронести незаметно для представителей женского пола, а Степана Павловича, под каким-либо предлогом, попросить на пару минут пройти в кабинет Льва Савельевича.

— На роль «командировочного» предлагаю Сапожкова, — поднял руку вверх Малышев. — Ну, во-первых, он — великий артист, а во-вторых, его одна рука, в длину, что наши две вместе сложенные.

— Предложение дельное. Принято! — поддержал Остапенко. — Сапожков, на выход! Ни пуха тебе, ни пера!

— К чёрту!

3. «Обалдеть можно!..»

— Степан Павлович! Вы не смогли бы минут на пять заглянуть в кабинет Льва Савельевича? — заранее извинившись перед женщинами, попросил только что вернувшийся со двора Сапожков. Лицо его было несколько бледнее обычного. Елена Владимировна даже встревожилась, но волнения её тут же улеглись, как только Митькина физиономия озарилась неподдельной детской, наивной улыбкой…

— Ну что? — неясно кому из вошедших, был адресован нетерпеливый, полный тревожного ожидания, вопрос, прозвучавший одновременно из двух уст.

— Погодите, погодите. Это я вас должен спросить: «Ну что?», — не понял Ремез, в недоумении разводя руками.

— Да это, Степан Павлович, Сапожкову наш вопрос предназначен, — пояснил Саня.

Хитрый Митька всё устроил так, что даже друзья, наблюдавшие за его действиями из окна, не смогли уразуметь: нашлась всё-таки Реликвия, или нет.

— В чём дело, ребята?

— А вот в чём! — Сапожков, словно магистр оккультных наук, произвёл какие-то торжественные манипуляции руками, и в его ладонях очутилось то, что за последние годы стало неотъемлемой частью их жизни и смыслом существования.

В рабочем кабинете Льва Савельевича нависла напряжённая тишина. Сапожков молча протянул находку Ремезу. Взяв её осторожно в руки, тот не спеша подошёл к окну и стал внимательно разглядывать со всех сторон. Потом её, поочерёдно, держали в руках и разглядывали Саня с Кузей. Каждый осознавал торжественность наступившего момента, так как чисто психологически заранее был подготовлен к нему.

Ремез снял с одной из полок книжного стеллажа хрустальную пепельницу, оставшуюся от своего прежнего хозяина, бережно установил в неё драгоценную находку и всё это поставил на середину подоконника.

— Итак, первая часть завещания Льва Савельевича вами выполнена с честью! — чуть сдавленным от волнения голосом вымолвил Степан Павлович. — Теперь наша очередная задача будет заключаться в том, чтобы сохранить капсулу в целости и невредимости до оговоренного срока, во что бы то ни стало, покуда за ней не явится посланец, вернее — её хозяин…

— Айвисто! — не утерпел и поспешил уточнить Остапенко.

— Да, Айвисто! И должно это произойти тридцатого июня 1995 года, если этому, разумеется, ничто не помешает… Ох!.. — вдруг вспомнил о чём-то Ремез, шлёпнув себя по лбу. — Нехорошо-то как получилось: меня ведь там женщины наши, наверное, заждались… Одну секундочку. Пойду извинюсь — думаю простят, — да и отпрошусь ещё минут на пяток…

— Всё! — улыбаясь, произнёс воротившийся вскоре Ремез. — Простили и отпустили. Женская снисходительность не знает пределов, — пошутил он. — А теперь давайте присядем, — последовало предложение, и все вновь опустились на просторный, старинный диван. — Не спрашиваю о том, как и с помощью чего вам удалось отыскать пропажу: об этом я, примерно, догадываюсь, и уверен, что здесь дело чистой техники. Скажите только мне, где именно пряталась она от нас?

— И не поверите, Степан Павлович! — нетерпеливо отозвался Сапожков. — В дупле!..

— Как? В каком дупле? — не понял тот, удивлённо возведя брови.

— В дупле вот этого самого дуба, — Митька указал в сторону окна, за которым хорошо просматривался мощный ствол лесного гиганта. — То есть, «придуплилась» капсула наша…

— Кто бы мог подумать! — после недолгой, шоковой паузы, с некоторой долей сожаления в голосе, и в то же время — торжества, негромко вымолвил Ремез. — Поразительно!.. Как всё, оказывается, просто!..

— По правде говоря, Реликвия не очень-то похожа на камень, — в шутку заметил Малышев.

— А она и действительно была похожа на камень — до поры до времени, — пока Гришка не выбросил её, — уж больно чересчур уверенно пояснил Сапожков. — Просто до этого капсула была покрыта тонкой, каменистой оболочкой из космической пыли. Видимо, после многократных ударов по скорлупе грецких орехов, в оболочке этой образовались микротрещины и создались местные напряжения. Завершающий удар о ствол дерева и о дно дупла довершили своё неприглядное дело: оболочка раскололась, оголив тело капсулы…

— Откуда у тебя такая уверенность? — не дал договорить Малышев.

— Тебе нужны вещественные доказательства? Пожалуйста! — Сапожков снова жестом факира извлёк откуда-то чечевицеобразные обломки, похожие на глиняные черепки. — Я их прихватил заодно с капсулой из дупла, так, на всякий случай.

— Молоде-ец! Ты, как всегда — практичен и предусмотрителен, — не сдавался Малышев. — Голыми руками тебя не возьмёшь…

— Страшно даже и подумать, что внутри вот этой, сравнительно небольшой сферы, заключена целая галактика, в сотни раз больше нашей, и что там бушуют немыслимой силы природные процессы, — высказался Остапенко после того, как был произведён тщательный осмотр остатков разрушившейся каменисто-пылевой, космической оболочки.

Все четверо, откинувшись на спинку дивана, сидели в позах людей, пребывающих на отдыхе после изнурительной и тяжкой физической работы. Теперь внимание присутствующих было полностью поглощено созерцанием капсулы, разместившейся в хрустальной пепельнице, на подоконнике.

— Главное — всё сходится, как описывал Льву Савельевичу Айвисто, — утвердительно произнёс кто-то из ребят. — Сфера, тёмно-бурого цвета, размерами с бильярдный шар, весом в пределах полутора-двух килограммов, и с двумя диаметрально противоположными чёрными, технологическими точками синтеза силовой оболочки капсулы. Одна точка — маленькая, величиной с зёрнышко, другая — с копеечную монету…

Степан Павлович молчал. Он всё смотрел и смотрел на Реликвию, на это грозное вместилище миллиардов и миллиардов звёзд, и вселенских коллапсов, на этот шедевр науки и техники представителей потомков человечества Второй Земной Цивилизации. Лицо учителя было строгим и серьёзным. Но вот губ его коснулась еле уловимая, грустная улыбка.

— Как бы теперь, вместе с нами, порадовался Лев Савельевич, — с нескрываемым сожалением и горечью в голосе, негромко вымолвил он.

От последовавшего молчания, вновь наступила тишина. Каждый по-своему переживал случившееся. Торжество, грусть, тревога за неизвестность будущности человечества — всё слилось в единый, нервный клубок. А в это самое время сознание Сапожкова пронзила жуткая мысль, от которой его бросило в жар. «А что бы могло статься, если бы вдруг удары Шишкина по этим несчастным и жалким грецким орехам пришлись на большую, аккрецирующую, технологическую точку капсулы? Или то же самое — при ударе о ствол дерева или о дно дупла?» Он тут же поделился своей мыслью с присутствующими. Реакция была бурной, но неоднозначной. В этой связи Ремез заметил:

— Поэтому с капсулой требуется очень осторожное, бережное обращение. Положение её, по всей видимости, придётся в дальнейшем жёстко зафиксировать распорками в каком-либо замкнутом объёме, ну, скажем например, внутри полого, прозрачного куба.

— Правильно, — поспешил поддержать Сапожков учителя. — И упрятать всё это надо в недоступном любопытному взору и недосягаемом постороннему месте, то есть — необходимо обеспечить безопасность не только Реликвии, но и всей цивилизации на определённом отрезке времени…

Женщины не вынесли «жестокого обмана» со стороны Степана Павловича. В рабочий кабинет они ворвались подобно урагану. Мужчины встали.

— Так вот, значит, какова цена вашим обещаниям? — нахмурив брови и глядя на Ремеза, строгим голосом вымолвила Елена Владимировна, но тут же осеклась, узрев, что тот приложил палец к губам и глазами указал в сторону окна. — Что это? — тихо спросила она в растерянности, увидев на подоконнике знакомую ей пепельницу с каким-то посторонним предметом в ней.

— Это, любезная Елена Владимировна, ни что иное, как пропавшая Реликвия Льва Савельевича, — как можно спокойнее ответил Ремез.

— Шутить изволите! — Хозяйка недоверчиво обвела присутствующих растерянным взглядом. Лицо её вдруг побледнело и она невольно схватилась за сердце.

— Ради Бога, успокойтесь! — не на шутку растревоженный Ремез подхватил Елену Владимировну под локоть и усадил на диван, в глубине души проклиная себя за допущенную опрометчивость. — Всё обошлось хорошо. Ребята сравнительно недавно обнаружили пропажу в дупле вашего великолепного дуба…

— Невероятно! — немного придя в себя, вымолвила хозяйка. — Но когда же они успели? Ведь никто из них, правда, кроме Мити, не выходил из дома?

— И тем не менее — это так, поверьте нам. Перед вами то, к чему все мы так долго стремились…

Молодёжь уже столпилась у окна. Какое-то время спустя, к ней присоединились и старшие.

— Но позвольте, мальчики! — разгубленно воскликнула Настя, до этого внимательно разглядывавшая находку. — Ведь это какой-то металлический шар, а не камень. Он вовсе не похож на дедушкину Реликвию.

— И правду говорит дочка, — с долей растерянности на лице и сожаления в голосе подтвердила Елена Владимировна. — Не похож он что-то на тот камень. — Она протянула к нему руку, но тут же была остановлена предостерегающими словами Ремеза:

— Елена Владимировна! Дотрагиваться до него пока что не рекомендую.

— Почему? — Рука её так и застыла в воздухе, а сама она в недоумении посмотрела на говорившего.

— Давайте сделаем вот что, — немного подумав, обратился к женщинам Степан Павлович. — Перенесём-ка нашу находку вместе с пепельницей в гостиную, установим всё это посреди стола, расположимся вокруг и я постараюсь кое-что объяснить вам. Идёт?..

Так и сделали. В свете электрической лампочки под цветастым, желтоватым абажуром, опущенным низко над столом, капсула отливала матовым, тёмно-пепельным цветом. На её поверхности чётко выделялись две иссиня-чёрные технологические точки синтеза. Ремез тихо и последовательно вёл своё пояснение, не затрагивая ни описания свойств капсулы, ни причин её появления вообще, ни того, что и какие события с ней связаны…

— Лев Савельевич, разумеется, знал, что находится внутри камня. Он поведал мне всё, что ему было известно о нём. Последней его волей было желание передать капсулу — так мы называем этот шар, — в руки одному человеку, который должен прибыть за ней летом 1995 года. Сказать большего пока я вам ничего не могу, — сообщил в заключение Ремез. — Льву Савельевичу, до положенного срока, мной дан обет молчания. Но поверьте, придёт время и вы всё сами обо всём узнаете…

На будущее условились, что капсула будет передана на хранение Степану Павловичу и являться доступной каждому из присутствующих в любое время дня и года. Женщины не роптали, осознавая тот факт, что здесь кроется, как выразился кто-то из них, какая-то «великая тайна»: зря, просто так, Ремез говорить не станет.

За разговором никто и не заметил, как куда-то исчез Малышев. А тот вспомнил, что, оставив на рабочем столе свой «Дешифратор», так и не выключил его, забыл. Привычным движением руки он уже собирался выключить прибор, когда вдруг на экране возникло изображение человеческой фигуры, зависшей на ближайшей к окну ветке дерева. Кузя взял «Дешифратор» и подошёл с ним вплотную к окну.

— Митька, наверное, — подумалось Малышеву, но ему тут же пришлось отбросить эту мысль, так как взгляд, брошенный на счётчик-индикатор времени, уловил цифры, соответствующие августу 1988 года. — Ничего себе! Сразу три года перескочил… А-а, да я, наверное, нечаянно задел рукавом ручку регулировки скорости хода времени, — догадался он, и машинально зафиксировал её в нулевом положении, остановив ход времени.

Всяческое движение на экране прекратилось, и в плашмя зависшей на ветке фигуре Кузьма без особого труда узнал Шишкина-младшего, уставившегося прямо на него.

— Ну что уставился, сосиска! — обратился он вслух к Гришкиному изображению. — Давно не видел что ли?.. А впрочем интересно, что это ты там так пристально высматриваешь через окно?

Чтобы прояснить этот вопрос, Малышев направил объектив гравитационно-оптической линзы «Дешифратора» внутрь комнаты. Экран тут же высветил всю обстановку рабочего кабинета и четыре мужские фигуры, в которых он, не без удивления, узнал себя и своих друзей с Ремезом. Все застыли в движении и в каком-то разговоре.

— Ага-а, подслушиваем-подсматриваем, значит! — пока ещё неосознанно, довольствуясь лишь самим фактом человеческого любопытства со стороны бывшего соклассника, вслух возмутился Кузя. — Давай, давай продолжай в том же духе! А мы сейчас быстренько выясним, когда же это ты занимался этим неприглядным делом, и как долго держал тебя этот бедный, несчастный дуб.

Последовавшие за этими словами манипуляции с ручками, кнопками, рычажками прибора выдали на экране непреложную истину с обвинительным, прокурорским уклоном: на дереве Шишкин болтался 21 августа 1988 года, с 21.10 по 22.28 часов включительно.

— Обалдеть можно! — воскликнул удивлённый Малышев. — Что же могло его так заинтересовать? — и он тут же позвал Остапенко с Сапожковым…

— Как вы, наверное, помните, 21 августа — Настин день рождения, — напомнил Малышев после того, как ознакомил друзей с необычной ситуацией и произвёл перед ними повтор «киносюжета».

— В первую очередь, кому-либо из нас, надо слазить на дерево и проверить оттуда расстояние на предмет слышимости, — внёс своё предложение Остапенко.

Сапожков, вновь откомандированный на дерево, как опытный специалист в этом деле, сообщил об отличной слышимости голосов и речи как в рабочем кабинете, так и в гостиной.

— Так, — продолжал Саня, — теперь необходимо вспомнить, о чём мы говорили в тот вечер.

Стали вспоминать. Оказалось, что обсуждали художественные полотна Малышева, говорили об их эстетических достоинствах, психогенных и лечебных свойствах, и прочее; кто-то даже называл предположительную цену каждой из картин. Говорилось о Записках СОМов, о своих проектах, планах на будущее и о том многом, что должно было нести на себе, по мнению ребят, печать глубочайшей секретности.

— И кто бы мог подумать?! — разгубленно вымолвил Малышев. — Он всё подслушал, и теперь ему всё известно!.. Проклятие!..

— Послушайте! — воскликнул Сапожков, которого, видимо, посетила какая-то свежая мысль. — А ведь Кузины картины спёрли где-то неделю спустя после Настиного дня рождения.

— Спокойно, спокойно! — остановил Саня. — Только без паники! Советую всем нам хорошенько подумать и всё обсудить…

Уже смеркалось, когда все стали расходиться по домам. В этот вечер о своём неожиданном открытии ребята со Степаном Павловичем не обмолвились ни одним словом, посчитав это преждевременным до полного выяснения обстоятельств дела. Между собой договорились, что в ближайшее время первым делом необходимо будет выяснить и определить участников кражи картин Малышева для дальнейшей координации совместных действий.

— Думаю, что теперь для нас это не составит большого труда, — многозначительно вымолвил Остапенко. — Твой «Дешифратор», Кузя, уверен — всем следственным органам обеспечил бы стопроцентную раскрываемость преступлений.

— Вот именно: бы! — передразнил Кузя. — Только не по их честь, слишком жирно будет…

В дальнейшем, для восстановления тех или иных событий прошлого, которые необходимо было пронаблюдать визуально, Малышев использовал простую методику. Согласно ей, достаточно было знать примерное время их свершения, хотя бы, плюс-минус один месяц. Затем, на «Дешифраторе» задавалось ещё более раннее время, устанавливался режим многократного ускорения хода времени, то есть, время как бы искусственно «сжималось», и запускался прибор. В подобном режиме он работал до тех пор, пока на экране не возникало изображение интересующего оператора события. Изображение тут же фиксировалось установкой ручки скорости хода времени в нулевое положение: время останавливалось. После этого событие возвращалось во времени несколько назад к исходной, начальной своей точке, а электронный счётчик-индикатор времени высвечивал дату его свершения с точностью до секунды, и, наконец, следовал визуальный просмотр события в требуемом временно-скоростном режиме…

В последующие дни, с небольшими интервалами во времени, «Дешифратор» помог ребятам окончательно и бесповоротно расставить все точки над «i». В том, что их квартиры когда-то «шерстила», притом — одновременно, блатная троица, теперь для ребят не было ничего неожиданного: ведь Шишкин был с ней связан напрямую, и всё выболтал.

Двери квартир охотно распахивались перед «братвой», как перед опытными домушниками, с помощью хитроумных приспособлений и отмычек. Действия их были одинаковы и целенаправленны. Все трое, поодиночке, рылись в тетрадях и обычных дневниковых записях, в журналах, блокнотах и скоросшивателях… Никаких сомнений не оставалось: они искали Записки СОМов. Но зачем? Найдя они то, что искали, вряд ли смогли бы разобраться в сокращённых, не понятных для их разума расчётах, записях, пометках. Всё как-то поспешно, поверхностно пробегалось глазами налётчиков и тут же укладывалось на прежние места. Всё остальное, как говорится, летело прочь, создавая в комнатах квартир полнейший хаос и беспорядок.

Мишка-Клаксон орудовал в квартире Малышевых, Жора-Интеллигент — у Остапенко, а Пашка-Дантист — у Сапожковых. Первые двое беспардонно присвоили себе по несколько драгоценных вещей, пытаясь, по всей видимости, создать иллюзию обычной кражи. Перед уходом Мишка-Клаксон вдобавок ко всему реквизировал все четыре Кузины картины, бережно уложив их в принесённый с собой брезентовый мешок. И что было странным, так это то, что с картины «Глаза» он так и не снял холщовой Кузиной накидки, словно знал о её необычных свойствах и решил не рисковать лишний раз…

— Мне почему-то кажется, что кроме Шишкина и этих трёх альфонсов-виртуозов, существует ещё некое, пока неизвестное нам, лицо «Икс», крайне заинтересованное в содержании наших Записок, — попытался высказать своё предположение Сапожков. — Для него, видимо, и картины сыграли немаловажную роль, в финансовом отношении, разумеется: ведь не за красивые же глаза они очутились в частной коллекции Вилли Рунгштольфа.

— А ведь и вправду, Митька близок к истине, — согласился Малышев. — Ну ничего, придёт время, и мы проследим путь картин из Крутогорска на американский континент.

— Не забывайте, парни, что ввиду двойственности нашего положения, в котором мы очутились не по своей воле, никто из нас не имеет никакого морального права предпринимать какие-либо ответные действия по отношению к этим, как выразился Митька, альфонсам-виртуозам, — предостерёг Остапенко, и добавил: — До поры, до времени, конечно, а там видно будет…

— Как-то нелепо всё получается, — размышлял вслух Малышев. — Знаем всю подноготную преступления, а сделать ничего не можем. Парадокс какой-то!

— Об учёбе сейчас думать надо, — напомнил Сапожков, хотя на него это не было похоже. — Зимняя сессия на носу. Хотя и мне, по правде говоря, не терпится узнать, кто спалил нашу мастерскую, кто убил — а я в этом почему-то уверен, — Мишку-Клаксона, кто следил за нами и подрезал нашу лестницу в Склепе… Да и вообще, мало ли ещё чего неожиданного предстоит нам узнать, и делать при этом вид «Божьих одуванчиков». На всё это здоровья нашего не хватит от сознания своего бессилия…

4. И всё же она вертится!

Вступивший в свои права новый 1992 год, ознаменовался успешным завершением зимней сессии. Если Остапенко и Сапожков без особых усилий преодолели экзаменационный барьер, то Малышеву пришлось всё же поднатужиться: как-никак, а целый месяц учёбы, по причине болезни, всё же был упущен.

Как-то раз в дни зимних каникул Кузьма Малышев предложил продолжить начатые в прошлом году «следственно-поисковые» работы по выявлению причин и обстоятельств когда-то свалившихся на них невзгод и неприятностей.

— Брось ты это грязное дело, — посоветовал Саня. — Всё в прошлом, и не стоит бередить свои раны по пустякам.

— Ничего себе — по пустякам! — возмутился тот.

— Дай договорить, пентюх! — оборвал Остапенко. — Все мы прекрасно знаем и понимаем, что связаны по рукам и ногам единым обещанием сделать то, что не успел сделать, и завещал нам, Лев Савельевич Лопухин. Это наша главная жизненная цель; это, выражаясь нашим девизом, всё, чем живём, дорожим и рискуем… — Саня запнулся и сделал строгое выражение лица, заметив, что Кузя открыл было рот и вновь пытается что-то возразить. — И давайте договоримся раз и навсегда: с сегодняшнего дня — никаких дёрганий и выбрыков. Все наши помыслы и стремления должны быть подчинены лишь одной, единственной цели. Ради этого всё же стоит, пусть даже хоть один разок, прожить жизнь на нашей несовершенной, мятущейся планете…

В то время, как у Остапенко с Малышевым работы по «Каталин» и «Дешифратору» фактически считались завершёнными и с честью апробированными — они лишь совершенствовали свои детища, — у Митьки Сапожкова, в работе над «Джином», начали появляться сбои. Он стал нервничать, и как-то раз признался, что с некоторых пор испытывает хронический дефицит в финансах. Все его кассовые сбережения, равно, как и сбережения всего трудового народа, в один распрекрасный день, с чьей-то лёгкой руки, проводившей денежные реформы, в одно мгновенье превратились в мыльный пузырь. А для дальнейшего совершенствования конструкции «Джина» и окончательной доводки её до ума, Сапожкову позарез нужны были деньги. Он стал подумывать о переходе на заочную форму обучения в институте.

— Подумаешь, — говорил он друзьям, — велика важность! Ну, на год позже вас окончу институт. Что с того? Зато появится больше шансов как можно быстрее закончить конструкцию «Джина». И в ноги кланяться никому не надо будет, чтобы изготовили ту или иную мелочную деталь, за которую, вдобавок, ещё и «три шкуры» готовы содрать. Почти что на всех станках работа мне знакома, так что и сам справлюсь…

Саня без труда убедил его не делать этого.

— Подумай сам, своей головой, — он постучал пальцем по лбу. — На стационаре у нас военная кафедра, так? Так! А на заочном? И перевестись не успеешь, как загребут в ряды нашей доблестной Красной Армии, и доучиться не дадут, поверь мне. Кому тогда прикажешь доводить своё дело до конца? — всё наседал и наседал Саня на Сапожкова. — Если бы у нас была полная уверенность в том, что Айвисто благополучно прибудет за капсулой в точно намеченный срок, тогда и разговора бы этого не было. Ну, а если ему что-то помешает? Как мы сумеем в таком случае беспрепятственно доставить её по месту назначения, куда ни один вид существующего транспорта не рискнёт забраться? Следовательно, надеяться надо лишь на самих себя и собственные силы.

Митька послушался и, в целях приработка, стал заниматься надомничеством. К этому времени, как на дрожжах, стало плодиться и множиться странное племя «новых русских» — крутых. Их можно было узнать по самодовольным и самоуверенным, нахальным, лоснящимся лицам, слегка под кайфом и с дорогой сигаретой в зубах высовывающихся из окон поношенных иномарок. Как правило, это была на вид крепко-рыхлого телосложения молодая и не очень молодая публика, в заграничных спортивных костюмах свободного покроя и в «кроссовках», коротко подстриженная и, обязательно с мощным торсом и свисающим животиком. «Это у них считается признаком довольства и благополучия, — шутил по этому поводу Сапожков. — Только вот глаза какие-то пустые и воровские».

И вот, племя это «молодое, незнакомое» стало скупать вокруг Крутогорска земельные участки и обустраивать их своими жилищами-особняками: коттеджами, шикарными виллами. Каждый старался перещеголять своего соседа, соревнуясь в возведении целых архитектурных ансамблей в стиле разных времён и эпох. Сапожков, не будь дурак, придумал и изготовил оригинальный светильник в виде аиста, выполненного в натуральную величину, по всем правилам, стоящего в гнезде на одной ноге и удерживающего в своём клюве старинный, декоративный фонарь. Это «произведение искусства», установленное на шиферном покрытии навеса над ступеньками крыльца дома, оказалось настолько оригинальным, изящным и реалистичным, что тут же привлекло к себе внимание: никто из прохожих не мог равнодушно пройти мимо Митькиного творения.

Молва быстро разнесла эту весть, и от этих пижонов — так Сапожков называл «новых русских», — начали поступать заказы, сначала — единичные. Исполнял он их высокохудожественно, в срок и за умеренную плату в твёрдой валюте. Не прошло и двух недель, как от заказчиков не стало отбоя. Каждый из них желал поставить завершающий штрих в уже отстроенных и обживаемых хоромах, украсив фасады домов, крыш, парадные подъезды и лестницы, плавательные бассейны чем-то этаким, от чего любой, узрев это, сначала ахнул бы от неожиданности и восторга, а затем схватился бы за сердце и лопнул от зависти.

Посыпались заказы на изготовление светильников, отображающих застывшие в движении стати других видов представителей животного мира: дельфинов, моржей, пингвинов, слонят, жирафчиков, и прочих. Все они удерживали на своих носах, лбах, головах, хоботах, в клювах светящиеся шары, кубы, конусы, пирамиды… Всё зависело от фантазии заказчика. Теперь уже Сапожков не удовлетворялся умеренной ценой и брал по максимуму, диктуя свои условия.

А по заказу одного из таких «оригиналов» был изготовлен светильник в виде фигуры, в полный рост, улыбающегося до ушей негра, облачённого в парадную ливрею. Одной рукой, в приветствии, он приподнимал приплюснутую шляпу — цилиндр, а в другой, на уровне лица, удерживал декоративный фонарь, выдержанный в стиле «ретро». Теперь этот темнокожий служитель украшал собой парадный вход, приветствуя своей белозубой улыбкой «высоких» гостей и освещая им дорогу, ведущую в апартаменты виллы. С этого «крутого» Митька содрал триста «баксов».

Все свои шедевры Сапожков ваял из любительской конструкционной пластмассы на основе магнезита — 35%, хлорного магния — 0,1%-й раствор, и мелких древесных опилок — 65%, отливая их в гипсовые формы.

Около трёх месяцев, в свободное от занятий время, целыми вечерами, иной раз прихватывая и ночи, в поте лица трудился Сапожков на поприще умельца «народных промыслов». Это ему без ущерба для учёбы позволяли делать природные здоровье, память и способности: ему достаточно было лишь прослушать лекцию. Правда, за это время он успел сбросить с себя более двадцати килограммов веса. На замечание друзей по этому поводу, он ответил:

— В то время, как для поддержания глупости на надлежащем уровне требуются усиленное калорийное питание и полноценный сон, — с усталой улыбкой на устах вымолвил Сапожков, подразумевая своих заказчиков, — умная мысль отбрасывает эти понятия на последний план.

Как бы там ни было, а успев до летней экзаменационной сессии создать целый загородный «зоопарк», Митька сумел выколотить из «толстых кошельков» около трёх тысяч долларов. Успешно завершив учебный год и став студентом четвёртого курса, он почти что целое лето посвятил строительству и усовершенствованию своего «Джина»: финансового дискомфорта он теперь уже не испытывал…

Не дремал в это время и каждый из его друзей. Так, Саня Остапенко первое полугодие 1992 года посвятил себя изучению воздействия излучений «Каталин» на живой организм. В качестве подопытных использовалось всё, что способно дышать и передвигаться: отловленные мыши, птицы, рыбы; куры, кошки, собаки и даже, как-то один раз, Митькина свинья. В последнюю очередь свой прибор он испытывал на себе.

Выяснилось, что «I» (ингибитор) — излучение способно вызвать онемение мышц, ослабление дыхания, ухудшение зрения, слуха, обоняния, тактильных ощущений и памяти, потерю пространственной ориентации, сознания и кровообращения.

В случае «К» (катализатор) -излучения, то здесь преобладали восстановительные свойства. Происходило обострение всех органов чувств, наблюдался, вернее — испытывался необычайный подъём бодрости и духовных сил: организм как бы перерождался и омолаживался.

Но существовала критическая мощность «I-К» -излучения, превышение которой влекло за собой необратимые изменения в деятельности живого организма, приводившие, как правило, к летальному исходу. Так, в случае «I» -излучения, вслед за остановкой кровообращения, наступало общее охлаждение организма до тех пор, пока он не превращался в ледышку, раскалываясь от лёгкого прикосновения прямо на глазах. В случае «К» -излучения наступал паралич, вскипание крови, организм начинал разогреваться, дымиться и чуть ли не сгорал, в прямом смысле этого слова.

Мощность воздействия «I-К» -излучений на организм лежала в очень узком диапазоне — от нуля до десятков ватт, — за которыми следовали мощности, уничтожающие всё живое, и способные воздействовать уже прямым путём на ход химических, окислительно-восстановительных реакций, замедляя или ускоряя в тысячи раз скорости их протекания.

На основе полученных данных прибор был дополнительно снабжён отградуированной шкалой мощностей и специальным верньерным устройством…

Кузьма Малышев улучшал характеристики и расширял возможности своего «Дешифратора». Дело в том, что временной диапазон прибора был ограничен четырьмя цифрами — 1—1999 годы новой эры, то есть лишь только в этом промежутке времени и можно было пронаблюдать ход событий, происходивших на Земле.

— До 9999 года ещё далеко, наверное не доживу, — рассуждал Малышев. — А не мешало бы заглянуть в 9999 год до новой эры, а может быть и в более древние эпохи. Как, например, я увижу трагедию Атлантиды, погибшей более тринадцати тысячелетий назад?

В конце концов временной диапазон был расширен как в прямом направлении со знаком «плюс», так и в обратном — со знаком «минус», возрастя при этом на один порядок и став пятизначным числом. Теперь «Дешифратор» был способен выдавать на своём экране изображения хода событий, происходивших на Земле с 99999года до новой эры вплоть до 99999 года новой эры…

Работали и творили Остапенко с Малышевым в основном в помещении обустроенной в своё время общими усилиями домашней лаборатории. Находилась она в подвальном помещении старинного особняка Ремезов. Размерами десять на десять, высотой в два с половиной метра, оборудована она была чуть ли не по последнему слову техники. Физические и радиотехнические приборы различного назначения, приборные и монтажные стойки с переплетениями кабелей и проводов, какие-то пробирки и колбочки с химическими реактивами, укреплённые в штативах. В одном из углов, скрытом перегородкой, стояли одна на другой — до потолка — небольшие клетки для экспериментальных, подопытных животных, в основном — для кроликов.

Помещение было разделено на две части. В одной, меньшей, находились рабочие места Малышева и Остапенко. В другой, большей, на невысоком, диэлектрическом подиуме, около одной из стенок, возвышался корпус двухлучевого плазмотрона. Напротив, метрах в восьми, была расположена стойка с вертикально укреплённым на ней прозрачным, цилиндрическим сосудом, открытым концом вниз. Где-то на половине уровня сосуда стенки его пронизывались короткими металлическими штырями, удерживающими внутри сосуда своими концами какую-то толстую и широкую пластинку. К днищу и входному отверстию сосуда тянулись провода, оканчивающиеся на обмотках постоянных магнитов. Снизу, в открытое отверстие сосуда было направлено сопло с отходящим от него шлангом подачи газовой смеси.

Здесь, казалось, сплелись интересы представителей различных научных направлений: физиков и химиков, медиков и радиоэлектронщиков, биологов и механиков. Доведённые до ума «Каталин» и «Дешифратор» с некоторых пор уже покоились на полках небольшого, несгораемого сейфа, вмонтированного в одну из бетонированных стен помещения. Там же находились Записки СОМов и, главное — капсула, без которой друзья теперь не мыслили своего существования. Размещена она была, как и предполагалось, внутри полого, прозрачного куба, выполненного из «Сталинита», и зафиксирована в его центре восьмью полужёсткими, амортизационными распорками, исходившими из вершин куба.

Вряд ли кто мог допустить и в мыслях, что за дверками этого невзрачного сейфа с двойными стенками, находится вместилище плодов гениальных творений представителей рода человеческого и внеземной цивилизации. Правда, друзья всё же склонны были предполагать, по вполне понятным с некоторых пор причинам, что кто-то может догадываться и знать о некоторых немаловажных аспектах их деятельности. Иначе зачем бы понадобился им этот несгораемый сейф. Ключ от него находился в распоряжении Степана Павловича. Где именно хранил он его, никто не знал. Теперь из сейфа изредка изымались лишь Записки СОМов для проведения какой-либо очередной важной записи…

Полностью и окончательно завершив усовершенствование своих разработок и упрятав их под защиту двойной брони сейфа, Малышев с Остапенко незамедлительно вызвались помочь Тане в её пока что безуспешных попытках синтеза шаровой молнии.

— Хоть убей — не получается! — расстроено, с отчаянием в голосе пожаловалась она ребятам. Что только не делалось: и режимы излучения менялись, и процентное содержание химических элементов в затравке…

Пока Саня разговаривал с девушкой, Кузьма всё бродил вокруг плазмотрона, к чему-то приглядывался, куда-то заглядывал, а потом в отрешённой задумчивости остановился возле массивного корпуса трансформатора постоянного тока.

— Послушай, Тань! — наконец-то вымолвил он. — А какая максимальная величина тока в опыте пропускается по ионизированным следам?

— Шестьсот Ампер.

— У-у, — протянул тот. — Вот где, по всей видимости, кроется твоя ошибка.

— Почему ты так думаешь? — оживилась девушка.

— Как лично я полагаю, дело должно обстоять следующим образом, — приступил к пояснениям Малышев…

Плазмотронная установка была выполнена точно так, какой и была задумана Таней первоначально. Импульсным генератором плазмотрона вырабатывались два узких пучка мощного ионизирующего излучения, направленных на токопроводящую мишень. В каждом опыте вырабатывался всего лишь один импульс подобного излучения. Длительность его не превышала долей микросекунды.

Два тонких, слегка сходящихся пучка импульсного излучения, после прекращения своего действия, оставляли в воздухе, на короткий промежуток времени два ионизированных следа, по которым сразу же после окончания ионизирующего импульса посылался короткий, мощный импульс тока, замыкавшегося через токопроводящую мишень-затравку. Последняя должна бы была тут же испариться с образованием сгустка светящейся плазмы, удерживаемого на весу силовым полем постоянных магнитов.

В проводимых опытах каждый из двух ионизирующих пучков излучения был направлен не непосредственно на мишень-затравку, а каждый на свой наружный конец одного из штырей, удерживающих противоположными своими концами, внутри диэлектрического сосуда, мишень-затравку. Мощный импульс тока, пропускаемый по ионизированным следам воздушной среды, замыкался на мишень посредством удерживающих её металлических штырей. Однако, вместо ожидаемого мгновенного испарения мишени-затравки, последняя просто-напросто раскалялась, плавилась и большой, единой каплей стекала вниз. Перед началом проведения каждого опыта сосуд с мишенью заполнялся гелиевой средой, истекавшей из сопла, установленного под цилиндрическим сосудом…

— Здесь дело не в количественном составе фторо-азото-углеродосодержащей мишени-затравки, и не в количестве гелия, — продолжал Малышев. — В процессе испарения затравки природа сама отрегулирует необходимые количества этих химических элементов для того, чтобы произошёл синтез шаро-молниевой плазмы. Всё упирается в величину силы тока, пропускаемого через мишень по ионизированным следам. Какую токовую базу имеешь ты в наличии? — обратился он к Тане.

— Трансформатор постоянного тока, — последовал ответ.

— Правильно. Но он хорош лишь при электросварке нержавеющих сталей. А чтобы добиться желаемого результата, сила тока в импульсе должна соответствовать силе тока в разряде обычной линейной молнии. А ток этот лежит в пределах 10—100 тысяч Ампер.

— Что же делать? — расстроилась Таня.

— Необходим мощный конденсаторный разряд, — заключил Малышев. — Вместо трансформатора постоянного тока мы применим конденсатор большой ёмкости. Правда, на его изготовление уйдёт немало времени, да и средств, пожалуй.

— За временем и ценой мы не постоим, — обнадёжил Остапенко. — Лишь бы получилось.

— И гелий в баллоне почти весь израсходован, — в довершение ко всему, сообщила девушка.

— То не страшно, — успокоил Саня. — Учти, что за один свой оборот вокруг оси Земля отдаёт космосу сто тысяч кубических метров гелия. Так что не переживай, — пошутил он…

К середине лета токоразрядный конденсатор был изготовлен. Размещён он был в цилиндрическом баке, наполненном трансформаторным маслом. Каждый раз, перед началом проведения опыта, он должен был подвергаться зарядке. Накапливание заряда длилось около шести часов, разряд же его осуществлялся в считанные доли секунды и достигал в импульсе около двадцати тысяч Ампер.

Наступил долгожданный день испытания. Всё было готово для проведения первого опыта: конденсатор заряжен; выверены, отрегулированы и направлены в строго заданном направлении собирающие линзы рефлекторов ионизирующих излучателей. За пультом управления стояла Таня Ремез, рядом — по обе стороны, Остапенко с Малышевым. К слуховым аппаратам каждого из них плотно прилегали звукопоглощающие подушки наушников, а глаза были спрятаны за чёрными стёклами светозащитных очков.

— Пора начинать! — вымолвил Малышев, дотронувшись до Таниной руки, лежавшей на рукоятке рубильника.

— Саня, гелий! — поступила команда.

— Есть — гелий! — Остапенко повернул вентиль подачи гелия в цилиндр с мишенью-затравкой, и тут же вновь перекрыл его. — Готово!

— Внимание! Включаю! — Таня резким движением руки дёрнула рукоятку рубильника на себя.

Воздух прочертили две ослепительно яркие линии, увенчанные на своих концах общей, не менее яркой, вспышкой. Одновременно раздался надломленный, сухой треск электрического разряда, сравнимый с пушечным выстрелом. В лица ударила упругая волна горячего воздуха, отбросив и припечатав всех троих к стенке. Всё это произошло в одно мгновение.