Бесплатный фрагмент - Тайна зеленой таблички

От автора

Предлагаемая читателям книга рассказывает о судьбе хаттов, или, как они сами себя называли, хатти — древнего загадочного народа, в третьем тысячелетии до нашей эры проживавшего на северо-востоке Малой Азии в излучине реки Кызыл-Ирмак. Предполагается, что в Малую Азию хатты некогда пришли через Кавказ с северного берега Черного моря. Эта гипотеза подтверждается исследованиями лингвистов, в том числе востоковедов Э. Форрера и Вяч. Вс. Иванова, доказавших, что хаттский язык относится к группе северо-западнокавказских (абхазо-адыгских) языков, а также сходством материальной культуры: например, скульптурные изображения из раскопов в Малой Азии (Алишар-Хююк, Аладжа-Хююк) поразительно схожи с инвентарем майкопского кургана на Северном Кавказе. К сожалению, следов материальной культуры хаттов до сих пор выявлено крайне мало. По сути все сведения о структуре хаттского общества мы можем почерпнуть лишь из текстов другого народа, индоевропейского (индоарийского) происхождения, названного современными учеными хеттами. Индоевропейские племена пришли в Малую Азию в начале второго тысячелетия до нашей эры и создали там свое государство со столицей Хаттуса.

В начале XIX века при раскопках Хаттусы (городище находится в селении Богазкей в 100 км от Анкары) был обнаружен царский архив — десятки тысяч клинописных табличек, из которых стало известно, что они практически полностью переняли у хаттов организацию государственной и общественной жизни, религиозные и философские представления. Наименования царя, царицы, должностей и титулов, основные официальные празднества и ритуалы, символ царской власти (лев), священная птица (орел) — хаттские по происхождению. Даже наименование своего государства (Хатти) индоевропейские племена, видимо, не имевшие единого самоназвания, позаимствовали у коренного населения, но в книге мы будем так называть подлинную страну Хатти — Хаттское царство, существовавшее до прихода в этот регион индоевропейцев.

Что произошло с хаттами после появления на их территории чужеземцев, достоверно неизвестно. Некоторые ученые считают, что хатты были ассимилированы, другие — что они вернулись на кавказское побережье Черного моря. О возможности такой переправы (либо через перевалы Кавказа, либо морем) можно судить по упоминаниям об этом в некоторых текстах хеттского периода, например: «…и я послал его на ту сторону моря» («Автобиография Хаттусилиса III» из сборника «Луна, упавшая с неба». М., 1977).

Сведений об исторических личностях хаттского народа не сохранилось (или они еще не обнаружены), поэтому все действующие в романе персонажи вымышленные, а их имена — слова хаттского языка, которых известно всего около 150 (из найденных при раскопках Хаттусы хаттских клинописных табличек и билингв, то есть текстов на хаттском языке с переводом на древнехеттский). Также вымышленными являются названия городищ и весеннего месяца Грозы (соответствует нашему апрелю). Значение имен персонажей раскрыто в примечаниях в конце книги, там же приведен перечень упоминаемых в романе древних источников, исторических деятелей, терминов, названий древних народов и географических топонимов, отличных от современных. Дело в том, что сегодня многие древние государства Востока именуются не так, как называли их сами жители в III — II тыс. до н. э. Например, население Шумеро-Аккадского царства называло свою страну Калам, а имя Шумер было дано современными учеными. В книге по возможности используются названия, которые применяли хатты или соседние народы.

В романе два пласта повествования: действие современных глав происходит на северном побережье Черного моря в 2000-е годы нашей эры, исторических — в 2000-е годы до нашей эры на южном побережье Черного моря в Малой Азии в Хаттском царстве.

Исторические и современные главы чередуются, что позволяет «оживить» музейные экспонаты и предоставить читателю возможность окунуться в повседневную жизнь народа Хатти, который является изобретателем железа и стали. Общепризнано, что век железа в стране Хатти начался на тысячу лет раньше, чем в других частях света. «Греки до времен Эсхила сохраняли память о халибах (χαλυβες) — хатти, первых изобретателях железа и стали, живших на черноморском берегу Малой Азии», — отмечает Вяч. Вс. Иванов («Проблемы истории металлов на Древнем Востоке в свете данных лингвистики»). Это подтверждается как археологическими, так и лингвистическими данными — даже само слово «железо» индоевропейских языков восходит к хаттскому названию этого металла — hap/walki.

Надеемся, первая попытка художественного осмысления судьбы древнего народа Хатти заинтересует читателей.

Глава 1

Зинар стояла на самой кромке скалистого берега и смотрела с высокого крутого склона на блестящую гладь Хуланны. Резво бегущая по каменистому руслу от истока у подножия грозно темнеющей на горизонте Трехглавой горы, к Хаттушу — столице страны Хатти — река подходила уже важным медленным и широким потоком. Как раз в этом месте она делала излучину, открывая изумительный вид на долину, окаймленную с севера грядой живописных холмов.

Солнце освещало ухоженные виноградники и зелень фруктового сада, среди которой пунцово горели поспевающие персики, весело искрилась лазурная вода реки, отражая яркую синеву неба, но перед мысленным взором девушки проносились совсем другие картины. Вчерашний разговор с отцом, после того как она заявила о своем желании выйти замуж за Алаксанду, вылился в тоскливый, как в ритуале Туннави, монолог Вашара. Разгневанный отец долго изливал свое негодование, призывая чуть ли не весь пантеон хаттских богов.

— Пусть тысяча богов и богинь придут на совет и пусть они видят и слышат и пусть они будут свидетелями неслыханного позора… — кричал он, воздевая к небу руки с бряцающими на них многочисленными серебряными браслетами. — О великий Вурункатти, господин страны Хатти, о небесный бог Солнца Эстан, ты встаешь из моря и всходишь на небо, о могущественный бог Грозы, пастырь человечества, слышите ли вы? Единственная дочь главного жреца хочет выйти замуж за раба…

Зинар обиженно вздохнула, заново переживая несправедливость упрека.

«Алаксанду вовсе не раб, — мысленно возразила она отцу. — Конечно, по происхождению он чужеземец — его отец юношей был взят в плен во время знаменитой войны с Аххиявой. Это был первый военный поход нынешнего царя Табарны, тогда только вступившего в совершеннолетие. Но по законам хаттской общины, если за военнопленного выходит замуж свободная женщина, он перестает считаться рабом и становится полноправным членом хаппиры. Тем более несправедливо называть так его сына, принадлежащего к уважаемому общиной сословию людей орудия. Алаксанду единственный из металлургов умеет делать хафальки такой чистоты, что изготовленное из него оружие легко разрубает бронзовые гвозди и перерубает в воздухе платок из тончайшей шелковой ткани. Когда пять лун назад он выковал для царя меч, Табарна назвал его лучшим медником, которому нет равных от некогда могущественной Таруисы на закате солнца до Аратты за семью сверкающими горами на восходе и от Аруны — северного негостеприимного моря — до южной страны Маган за Долгим заливом».

В карих с золотистыми искорками глазах девушки дрожали слезы, темно-каштановые блестящие волосы, развеваясь от ветра, задевали выточенные искусными руками Алаксанду изящные лировидные серьги из хафальки, которые в ответ издавали тихий мелодичный звон.

Наконец Зинар вздохнула и очнулась от грустных раздумий. Она взглянула налево, где солнце клонилось к закату, косо освещая раскинувшиеся на противоположном берегу поля эммера. Пшеница почти поспела.

«Скоро начнется сбор урожая и Алаксанду отправится отбывать луцци, — снова уколола горькая мысль. — Хотя если бы он захотел, мог бы отказаться от полевых работ — хаппира освобождает мастеров от этой повинности. Но Алаксанду не станет просить общину. К тому же он любит поработать серпом на свежем воздухе, отдыхая от своего огненного ремесла».

Повернувшись в другую сторону, Зинар в начинающихся сумерках попыталась рассмотреть группу людей, стоящих перед дворцовыми строениями. Величественный дворец царя Табарны из белого камня на фундаменте из эффектно чередующихся темных и светлых каменных глыб возвышался на вершине скалы, представлявшей собой трапециевидное ровное плато, будто специально созданное природой для постройки крепости. С трех сторон дворцовый комплекс защищала излучина реки и обрывистые скалы, а с востока — куда выходили главные двойные ворота со сторожевыми башнями по обеим сторонам и аркой, увенчанной скульптурой крылатого льва, — глубокий ров с водой, через который был перекинут прочный деревянный мост шириной в одну колесницу. От моста к площадке перед главными воротами пологим серпантином вилась удобная широкая дорога. Помпезно украшенные Львиные ворота, официально именуемые Царскими, предназначались для сообщения с внешним миром, а западные — небольшие и без особых украшений, если не считать рельефной фигуры бога-кузнеца Хасамила, вели в мастерские, где работали металлурги: плавили руду и ковали изделия из меди, бронзы, серебра, золота и хафальки.

С того места, где находилась Зинар, была хорошо видна медница, у двери которой стояли два охранника в высоких остроконечных шлемах и коротких льняных туниках, а неподалеку беседовали несколько человек в кожаной одежде, какую носят ремесленники. Сердце Зинар забилось сильнее при мысли о любимом, но, внимательно присмотревшись, она увидела, что Алаксанду среди отдыхающих мастеров нет.

Девушка легко спрыгнула с камня, накинула на голову сбившийся от ветра край длинной накидки густо-синего цвета, в которую была закутана, и быстро направилась по тропинке к меднице. Люди жезла вежливо посторонились, пропуская дочь главного жреца.

Войдя внутрь просторного помещения, она несколько минут молча стояла у двери, любуясь слаженной работой двух обнаженных по пояс молодых парней в кожаных фартуках, стоявших по обе стороны раскаленного докрасна горна. Бросив взгляд на неработающие кожаные мехи для вдувания воздуха, мундштуки которых были вставлены с противоположных сторон в специальные отверстия в нижней части горна, Зинар поняла, что плавка близится к концу. В этот момент один из работающих открыл лëток, и в подготовленную форму хлынула струя раскаленного металла. Как только шлак перестал течь, второй — высокий мускулистый юноша — длинными щипцами вынул из пылающего горна горящий кусок хафальки размером с две человеческие головы и бросил на большую наковальню, где его подхватил стоявший наготове помощник — совсем молодой парнишка, задача которого состояла в том, чтобы клещами удерживать на месте раскаленный металл. Юноша поднял большой кузнечный молот и начал ритмично бить по рубиново светящемуся бруску. Игра мускулов сильного загорелого тела и точно рассчитанные движения молота завораживали и походили на ритуальный танец. Бесформенный кусок металла постепенно превратился в длинную плоскую пластину, которую помощник опустил в большое каменное корыто. Раздалось громкое шипение. Лишь после этого молодой человек поднял голову и улыбнулся Зинар.

Медник Алаксанду был необыкновенно красив: атлетически сложенный, он выглядел изящным из-за своего высокого роста, который вместе с более светлой, чем у хаттов, кожей и миндалевидным разрезом темных глаз выдавал его принадлежность к другому народу. Перехваченные повязкой густые волны черных как смоль волос обрамляли высокий лоб и правильной овальной формы лицо с прямым носом и четко очерченной линией губ.

— Привет, Зинар, — сказал он. — Ну как, боги благосклонны сегодня?

— Отец сказал, что бог Грозы по обыкновению сердит, даже не принял ритуального вина, зато Телепину обещал в новому году обильный урожай эммера.

— Это хорошая новость. Скорее бы праздник Пурулли.

Легко перебрасываясь словами, они вышли на воздух.

— Ну, что решил твой отец? — спросил Алаксанду уже другим тоном, выдававшим его волнение.

— Безнадежно, — вздохнула Зинар. — Он просто сам не свой, — она слегка поморщилась, вновь представив вчерашнюю сцену, — и наотрез отказался выдавать свою дочь замуж за человека орудия. Отец мечтает породниться с кем-нибудь из людей дворца.

— И я даже знаю с кем, — мрачно заметил Алаксанду.

Зинар покраснела: навязчивые ухаживания главного чашника Тамаса ни для кого не были секретом.

— Что же нам делать? — спросила она, робко прикоснувшись к руке молодого человека.

— Я найду выход, — твердо ответил он, сжимая ее руку. — Мы будем вместе.

Договорившись встретиться завтра возле камня бога Аполлу, они расстались. Направляясь к дому, Зинар обернулась — Алаксанду решительно шагал к западным воротам дворца.

«Он хочет посоветоваться с Гисахисом», — догадалась девушка.

Гисахис был главным писцом при дворе Табарны и другом Алаксанду. В помещении халентувы, отведенном писцу, служившему одновременно канцелярией, архивом и библиотекой, пахло глиной и розовым маслом. Центр просторной комнаты освещал стоящий на столе из бука медный светильник, представлявший собой наполненный маслом плоский сосудик с ручкой и отверстием сверху для плавающего в масле фитиля. Углы комнаты тонули в полумраке, казавшемся несколько зловещим из-за темных рядов деревянных полок, которыми от пола до потолка были заставлены стены. На полках выстроились в ряд квадратные глиняные таблички разных размеров. Маленькими круглыми табличками почти доверху была заполнена тростниковая корзина, стоявшая возле стола рядом с небольшой скамейкой, покрытой козьими шкурами. Через открытую дверь, ведущую во внутренний дворик, виднелись круглые печи для обжига и скамьи из кирпича с остывающими табличками. Еще одна сырая табличка из зеленой глины, подготовленная к работе, лежала перед Гисахисом, который задумчиво смотрел на стоящего перед ним взволнованного Алаксанду.

Худое лицо придворного писца не было красивым, но привлекало мягким взглядом умных глаз редкого у хаттов голубого цвета. Несмотря на свою молодость — он был лишь на семь лет старше двадцатитрехлетнего Алаксанду — Гисахис снискал всеобщее уважение благодаря незаурядному интеллекту: для общины его мнение было не менее авторитетным, чем слово уашебу, а царь поручал ему составлять указы и письма главам соседних государств, вполне полагаясь на его дипломатический талант.

— Я ведь простой человек, привык работать руками, — горячо говорил тем временем Алаксанду, — а ты так умен, помоги мне… Ты же знаешь, мы с Зинар любим друг друга.

Писец сдержанно кивнул: он знал это, но знал он и еще кое-что — на Алаксанду заглядывалась не только Зинар, сама Кутти — единственная дочь царя страны Хатти была явно неравнодушна к красавцу-меднику. Для Гисахиса это открытие стало тяжелым ударом: он никому бы в этом не признался, но быстроглазая Кутти, которая на его глазах из забавной резвой девчушки превратилась в очаровательную непосредственную девушку, была болью его сердца. Тем не менее он сочувствовал другу, понимая, что и ему не видать счастья, о котором тот грезит.

Но, посчитав слишком жестоким высказать эту мысль, вслух он сказал:

— Я подумаю, что можно сделать. Собственно, единственная возможность — обратиться к общине. Хотя хаппира уже не пользуется таким авторитетом, как в былые времена, когда и царь, и люди дворца, и жрецы безропотно повиновался ее решению. Но попробовать стоит.

Когда несколько успокоенный Алаксанду ушел, Гисахис еще немного посидел в раздумье, затем, печально покачав головой, вернулся к прерванной работе. Отодвинув в сторону костяной стиль для выравнивания поверхности табличек и маленький ромбовидный стеатитовый ластик, он взял в левую руку сырую табличку, представляющую собой прямоугольник размером с ладонь, и, поднеся ее ближе к свету, начал привычно легко выводить клиновидные знаки заостренной тростниковой палочкой: «Для получения хафальки надо взять…»

Секрет выплавки самого ценного металла в Хаттском царстве строго охранялся. Мастера передавали его ученикам из уст в уста, но две луны назад царь приказал Гисахису записать технологию изготовления хафальки на семи глиняных табличках. Причина такого неожиданного решения была известна писцу. Как раз в это время из страны Калам, расположенной в междуречье Малы и Аранзы, прибыл один из хаттских осведомителей. Он привез ошеломляющие вести: внезапный набег кочевых племен амореев из сенарских степей спровоцировал в Уре — столице Калама — мощное восстание рабов, чем не преминули воспользоваться давно враждебные каламцам восточные соседи. Жители страны Хатамти, лежащей в предгорьях Загроса, вторглись в дезорганизованное царство, разрушили Ур и захватили статуи богов. Приехавшие через два дня после доклада агента испуганные маганские купцы подтвердили эту информацию, добавив, что царя Ибби-Суэна хатамтийцы увели в плен.

Крушение Каламского царства, которое, несмотря на утраченное былое могущество, все же оставалось важным центром, лежащим на перекрестке торговых путей в Дилмун и Мелухху, было не просто важным политическим событием, меняющим расстановку сил в регионе, — беспорядки в Уре могли спровоцировать нежелательные волнения среди окружавших хаттскую державу разношерстных и не всегда дружелюбных племен. Каски, живущие на побережье Аруны, и так периодически беспокоили царство набегами на северные окраины, грабя селения и уводя в плен жителей, хотя и были родственным хаттам народом. На западе жители Аххиявы, тридцать лет назад потерпевшие поражение в войне с хаттами, до сих пор жаждали реванша. С юга постоянно нависала угроза вторжения амореев, периодически забредавших сюда из своих степей через доступные в летние месяцы перевалы Антитавра. Юго-восток был относительно защищен благодаря договору с государством Субарту, населенным родственными хаттам хурритами. Правда, по условиям договора Хаттское царство брало на себя обязательство оказать военную помощь в случае нападения на субареев со стороны агрессивных кутиев, обитающих вокруг Соленого озера и в верховьях притоков Малы. Но все это были знакомые и предсказуемые угрозы — гораздо больше царя тревожили восточные соседи. Конечно, исконных обитателей Скалистого нагорья — оседлых урартов, близкородственных хурритам, хаттам нечего было опасаться. Однако северную часть нагорья населяли, не смешиваясь с урартами, полукочевые племена неизвестного происхождения, около ста лет назад, как говорили уашебу, спустившиеся с Белых гор. С тех пор их разрозненные поселения, которые организованным хаттам трудно было назвать государствами, все ближе придвигались к границам страны Хатти. Хотя проявлений враждебности со стороны чужеземцев пока замечено не было, Табарна интуитивно испытывал смутное чувство опасности.

Царь был умным человеком и понимал: что бы ни случилось — главный секрет хаттов надлежало сохранить. Поэтому после получения тревожных известий из Калама во дворец был вызван главный медник Хапсвэ, со слов которого Гисахис записал последовательность процесса выплавки хафальки. Потом он выучил этот текст наизусть и сейчас автоматически выводил знакомые знаки, в то время как мысли его витали далеко. Он думал об Алаксанду, его бесхитростной любви к Зинар и о своем мучительном чувстве к недосягаемой для него Кутти.

Хотя заученные слова уже закончились, рука его машинально продолжала писать: «Так поет певец из страны Хатти: что же вы наделали, о боги? В стране Хатти я умираю от любви к прекрасной царевне…»

Глава 2

«…В стране Хатти я умираю от любви к прекрасной царевне: что же вы наделали, о боги!» — следователь по особо важным делам майор Костин перевел взгляд с левой стороны листа со странными стихами на правую, на которой была фотография оригинала — глиняной таблички с этим текстом, написанным, если верить словам сидящего перед ним человека, в третьем тысячелетии до нашей эры.

Затем он поднял глаза на посетителя, который вот уже полчаса никак не мог закончить рассказ об обнаружении кражи в археологическом музее, постоянно сбиваясь на экскурсы в историю древнего мира. Впрочем, основные факты он уже знал из доклада выезжавшей на место оперативной бригады. Вчера, в понедельник, пришедшие после выходных на работу сотрудники музея обнаружили в зале номер три, что в одной из витрин вырезано стекло и исчез экспонат под инвентарным номером 255 — глиняная табличка, датируемая предположительно концом третьего тысячелетия до нашей эры, — одна из трех, найденных при раскопках Делермесского могильника.

Старший научный сотрудник музея Сергей Лыков тем временем продолжал свою эмоциональную речь:

— Эти три таблички, хранящиеся в нашем музее, совершенно уникальны. Установлено, что они написаны на том же языке, что и тексты, обнаруженные при раскопках Богазкея на территории Анатолии экспедицией Немецкого научного общества еще в 1906 году. Тогда был найден царский архив Хеттского царства почти из десяти тысяч клинописных табличек. Но в отличие от богазкейских табличек, в которых текст на хаттском языке встречается только небольшими вкраплениями в хеттских текстах более позднего периода — не ранее второго тысячелетия до нашей эры, таблички из нашего музея полностью хаттские, то есть созданы еще до прихода в Малую Азию индоевропейцев. Тогда эти земли населял народ, называвший себя хатти. Ученым известно о хаттах крайне мало, их язык почти не поддается дешифровке. Текст на табличках из нашего музея тоже, к сожалению, прочесть пока не удалось. С относительной степенью достоверности можно понять лишь его окончание, а из основного текста дешифрована только первая строка: «Для получения железа надо взять…» И то потому, что именно из хаттского название железа перешло в другие языки, в том числе славянские…

— И кому, по вашему мнению, мог понадобиться этот… экспонат? — едва удержавшись, чтобы не сказать «хлам», — нетерпеливо спросил следователь, прерывая излияния историка.

— Я же вам рассказываю, это очень ценный документ…

— Во сколько он может быть оценен на рынке?

— Его ценность не измеряется деньгами, это редчайшее свидетельство о культуре древней эпохи…

— Да-да, я понял, — поспешно сказал майор, опасаясь, что собеседника опять понесет. — Но все же? Преступники несомненно собираются свою добычу продать. На какую сумму они могут рассчитывать?

— Даже не представляю… думаю, не меньше миллиона долларов…

Костин скептически взглянул на сидящего напротив высокого худощавого мужчину примерно сорокалетнего возраста, растерянно смотревшего на него голубыми близорукими глазами из-за стекол немодных дешевых очков. Взлохмаченная шевелюра начинающих седеть волос и небрежно задранный воротничок клетчатой рубашки свидетельствовали либо о сильной взволнованности, либо о полной невнимательности к своей внешности.

«А скорее всего и то и другое, — подумал майор с раздражением. — Типичный ученый сухарь, не видящий ничего кроме своих земляных дощечек. Да и те сберечь не смогли. А мне теперь лишний висяк».

В том, что это «висяк», он нисколько не сомневался. Повреждений наружных дверей и окон не обнаружено, и, хотя дверь в зал, похоже, открывали отмычкой (замок изнутри весь исцарапан) и стекло витрины небрежно вырезано стеклорезом, однако сигнализация при этом не сработала, что ясно указывает на участие кого-то из работающих в музее. Если не в качестве вора, то по крайней мере сообщника. Дальнейшая схема тоже не вызывала сомнений. Работали «на заказ», крали, скорее всего, в ночь на субботу, а за два выходных дня товар, вполне вероятно, успел покинуть территорию России. Такую вещь ничего не стоит вывезти даже самолетом: на глину металлоискатель не сработает и просвечивание чемодана на таможенном контроле ничего подозрительного не покажет. Если только чудо — таможенник попросит открыть сумку, усомнившись в чем-то другом. Но на чудеса следователь Александр Костин давно не рассчитывал. Хотя, как полагалось, сразу же после известия о краже ориентировка и таможенникам, и пограничникам была направлена. И все же мнение об этом деле он уже составил, и оно не давало оснований надеяться на успешность поисков.

«Заказал кражу какой-нибудь чокнутый миллионер, из западных разумеется, — наши археологией не интересуются. Увидел на экскурсии или в книжке прочитал о редкостной находке — и решил украсить свою коллекцию. Не все же на „Кристи“ Ренуаров покупать, захотелось чего-нибудь новенького», — майор тоскливо вздохнул, глядя из окна вслед ушедшему наконец сотруднику музея.

А Сергей Лыков, выходя из массивного здания Управления внутренних дел, тоже анализировал состоявшуюся беседу. Следователь явно скучал — для него это дело неинтересное и, вероятно, малоперспективное. Лыков несмотря на свой рассеянный вид и привычку забывать про включенный на плите чайник был человеком весьма проницательным и обладал очень организованным умом. Коллеги удивлялись его избирательной памяти: спроси у него, какой сегодня день, — он не вспомнит не только числа, но и месяца, зато безошибочно назовет, в какой год, в каких раскопах и какие предметы были найдены. А уж в том, что касалось его любимой темы — древневосточных государств, он был просто ходячей энциклопедией: его цепкая память хранила знания обо всех царских династиях и всех известных исторической науке перипетиях жизни древних царств Ближнего Востока и Малой Азии. Но сейчас он был поглощен событиями не седой древности, а так нелюбимой им современности.

«Почему из витрины, где находились три идентичные на первый взгляд глиняные таблички, украли одну, и именно ту, что была в центре? Если бы, как предположил следователь, преступник крал, чтобы продать, — он взял бы все три, ведь денег больше дадут. Предположим, он выносил украденное не в сумке, а под одеждой, чтобы было незаметно… Хотя они небольшие — размером с ладонь, да и потом, если он крал ночью, к чему, кажется, склоняется следствие, на улице все равно темно, так что это объяснение не годится».

Сергей вовсе не был так наивен, как думал майор: он прекрасно понимал, что к похищению причастен кто-то из сотрудников музея. Причем круг подозреваемых был весьма узок. Археологический музей — филиал республиканского исторического музея-заповедника — имел весьма немногочисленный штат, к тому еще не закончился отпускной сезон. Кроме возглавляющего отдел древней истории Лыкова в наличии были молодые специалисты из отделов этнографии и современной истории Белла Коробова и Андрей Шубин, директор музея Виктор Васильевич Кичин и его секретарша Верочка, заведующая фондохранилищем Мирра Георгиевна Косова, бухгалтер Лариса Викторовна Хаджибова и уборщица Клара Миктатовна Сотова. Ключи от входных дверей есть только у директора, который ими никогда не пользуется, и у охраны. Ключи от залов вешаются в специальный шкафчик в кабинете Мирры Георгиевны, код которого, правда, знают все сотрудники музея. Там же находится ключ от верхнего ящика стола, в котором в специальном ларчике лежат ключи, открывающие витрины. Ключи от залов сотрудники имели право, зная код, брать самостоятельно, а открывать витрины по инструкции полагалось только в присутствии Мирры Георгиевны или директора, в кабинете которого в массивном сейфе хранились дубликаты всех ключей.

«Собственно, почему хранились? — остановил себя историк. — Они и сейчас там лежат, включая ключ от третьего зала, — это сразу проверили».

Он в который раз прокручивал в памяти весь вчерашний день, ставший одним из самых тяжелых в его жизни. Пришел он на работу, как всегда, полдевятого — для одинокого Сергея Лыкова работа была единственной страстью, коллеги даже шутили, что он влюблен в древнюю царевну. Поздоровавшись с дежурным, в поведении которого не замечалось ничего необычного, он взял из висящего рядом с постом охраны ящика ключ и направился в свой кабинет, где сразу засел за отчет археологической комиссии об итогах последних раскопок Старо-Вочийского бескурганного некрополя. Около половины десятого, когда собрались остальные сотрудники, к нему заглянула Белла и позвала пить чай в большую комнату, которая официально являлась залом заседаний, а неофициально служила столовой и дискуссионным клубом. Мирра Георгиевна тут же затеяла с ним спор относительно места для обещанных археологами новых экспонатов, и после чаепития они взяли ключи и вместе стали обходить залы, размышляя, как переставить витрины, чтобы втиснуть еще пару столов.

Для посетителей музей открывается с одиннадцати, поэтому они не торопясь прошли первые две комнаты и наконец открыли дверь в зал древней истории. Сначала они ничего подозрительного не заметили и, лишь очутившись в центре комнаты, увидели стекло, аккуратно прислоненное к ножке одной из витрин. Лыков был так ошарашен видом зияющей пустоты на месте хаттской таблички, что некоторое время ходил как сомнамбула, не узнавая окружающих. Но, как ни странно, сейчас он вспоминал все происходившее как будто записанное на пленку. Оказывается, в его памяти события запечатлелись с поразительной яркостью.

Мирра Георгиевна позвонила в полицию. Оперативники прибыли буквально через двадцать минут и, быстро обследовав место происшествия, начали опрос сотрудников, которые сбились испуганной стайкой в приемной перед кабинетом директора.

Лыкова вызвали вторым — сразу после завфондом. Веснушчатый лейтенант лет двадцати пяти важно задавал вопросы, а второй — не старше — старательно фиксировал ответы. Опрос занял около часа, после чего полицейские удалились, предупредив сотрудников, что вскоре их вызовут в управление к следователю. Сергей вспомнил возникшее у него тогда ощущение несерьезности всей этой процедуры. Да и чего можно было ожидать от неопытных мальчишек? Он возлагал надежды на следователя, но, пообщавшись сегодня с майором Костиным, которого аттестовали ему как одного из лучших сыскарей, чувствовал разочарование. Никакой заинтересованности он не выказал, наоборот, на его лице было просто написано чувство безнадежности.

«Что же делать? — думал Лыков. — Стать сыщиком-любителем?» — он поморщился, идея показалась ему пошлой — как в дешевых детективных романах, которых он, впрочем, не читал.

Вернувшись в музей, историк, кратко ответив на вопросы коллег, бродивших как потерянные, взял ключ от злополучного третьего зала, закрытого для посетителей, пока не вставят новое стекло, и подошел к витрине, из которой пропала табличка. Он переводил взгляд с левой глиняной таблички на правую, машинально читая подписи под ними: «…полностью текст не дешифрован, предположительно описание ритуала очищения от заклятия», «…полностью текст не дешифрован, предположительно инструкция строительства дома». Наконец его глаза остановились на подписи под исчезнувшей табличкой: «…полностью текст не дешифрован, предположительно технология получения железа».

«Почему вор выбрал именно эту табличку? — в который раз спрашивал себя Лыков. — Не может же быть, чтобы сегодня для кого-то представлял практический интерес четырехтысячелетней давности способ выплавки железа. Возможно, привлек цвет? Две другие таблички из обычной глины серовато-песочного цвета, а эта была из зеленой».

Взгляд историка, устремленный на место пропавшей таблички, вдруг уперся в черный микроскопический предмет рядом с подписью, еле заметный на темно-зеленом сукне. Он осторожно подцепил его ногтем и поднес к глазам.

«Что это может быть? — подумал Сергей. — Оперативники здесь все осмотрели, может, они обронили…» — нерешительно предположил он, хотя в глубине души уже был уверен, что этот крошечный кусочек черной кожи — от одежды вора.

Бережно спрятав свою находку, он круто развернулся и направился к выходу, но у ближайшей к двери витрине, не удержавшись, остановился, чтобы еще раз полюбоваться недавно переданным в музей экспонатом, найденным при раскопках Старо-Вочийского городища. Под стеклом между бронзовыми удилами и железным наконечником копья лежал удивительной красоты кинжал с золотой рукояткой. Лезвие с прямой спинкой хорошо сохранилось. Лыков вспомнил сенсационные данные стратиграфического исследования, из которых следовало, что нож был сделан в конце третьего тысячелетия до нашей эры. При этом, как показал металлографический анализ, лезвие отковано целиком из стали очень высокого качества, специалисты особо отметили: «сталь равномерно науглероженная, следов перегрева металла не наблюдается». Однако ученым советом Историко-археологического института датировка была поставлена под сомнение на том основании, что народы северо-восточного Причерноморья научились получать сталь не ранее восьмого века до нашей эры. Через неделю должна быть проведена повторная экспертиза, для чего из Москвы приглашены специалисты металлографической лаборатории Института археологии Академии наук. Лыков же считал датировку правильной: он был убежден, что кинжал не местного изготовления, а попал на этот берег Черного моря тем же путем и возможно тогда же, что и три хаттские таблички, обнаруженные в Делермесском раскопе. Но вот когда и почему — едва ли когда-нибудь удастся разгадать эту тайну.

Историк склонился к самому стеклу и прищурился, вглядываясь в изысканные линии загадочной находки. В неярком свете рельефно выступали чеканные линии выгравированного на золотой рукоятке кинжала стилизованного крылатого льва.

Глава 3

Чеканные контуры крылатого льва на сверкающей золотой рукоятке выступили рельефнее, когда на кинжал упал луч утреннего солнца. Яркий солнечный зайчик, отразившись от нестерпимо блестящего лезвия, весело запрыгал по комнате.

— А где же Нинатта и Кулитта? Ведь они всегда стоят справа и слева от Таккихи, — озорно сверкнув глазами на Алаксанду, притворно строго спросила Кутти, разглядывая изящный кинжал, изготовленный медником по приказу царя.

— Не поместились, — несколько растерянно ответил Алаксанду, переминаясь с ноги на ногу.

Он всегда чувствовал смущение, разговаривая с царевной.

— Не выдумывай, дочка, — заметил Табарна, не старый еще мужчина с горделивой осанкой и черными с проседью волосами, эффектными волнами ниспадавшими на плечи из-под украшенной золотым шитьем круглой шапки. — Рисунок должен быть строгим, это ведь подарок маганскому царю Аменемхету.

— Тем более что жители страны Маган поклоняются другим богам, и изображение наших божеств может быть воспринято ими как оскорбление, — добавил стоявший возле царя Гисахис.

Табарна одобрительно кивнул.

— Но ведь наш крылатый лев Таккиха тоже божество, — не сдавалась Кутти.

— У маганитян есть похожий бог — они называют его Сфинкс, — сказал писец. — Правда, он изображается без крыльев и с лицом человека, но в общем для кинжала, я думаю, и наш Таккиха хорош.

— Может, маганитяне подумают, что мы просто неточно изобразили их бога, — жизнерадостно подытожила задорная царевна.

На этом маленький совет закончился. Сделанный лучшим медником царства кинжал с золотой рукояткой и лезвием из хафальки особой прочности, называемом хафальки очага, получил высочайшее одобрение и сегодня отправится в дальний путь вместе с письмом Табарны.

Его ответ на послание маганского царя был верхом дипломатического искусства Гисахиса:

«…Хорошего металла в стране Хатти в настоящее время нет. Сейчас плохая пора для производства хафальки. Когда мастера сделают хороший металл, я пошлю его тебе. Теперь я посылаю тебе кинжал с лезвием из хафальки».

Отказ в поставках самого прочного металла, секретом изготовления которого владели только хатты, был подслащен роскошным подарком.

Когда Гисахис и Алаксанду вышли из покоев царя, медник с облегчением вздохнул:

— Удивляюсь, как ты можешь здесь работать. На меня давит все это великолепие, я чувствую себя букашкой.

Писец молча улыбнулся.

— Кстати, ты понимаешь, почему наш царь не хочет посылать хафальки Аменемхету? Ведь мы уже два раза выполняли его заказы и неплохо на этом зарабатывали. Правда, скоро жатва, но община вполне могла бы обойтись без нас, а другой работы у нас сейчас нет, да и руды недавно привезли с Таврских гор навалом… — Алаксанду наморщил лоб и доверчиво поглядел на друга, ожидая разъяснений.

Но Гисахис лишь покачал головой.

— Это не наше дело, Алакс, — мягко сказал он.

Проводив Алаксанду, он еще немного постоял в центральном дворе халентувы, задумчиво глядя на замысловатые струи расположенного в середине площадки из плит красного мрамора великолепного бронзового фонтана, изображающего двух изогнутых рыбок с перекрещенными хвостами. Он прекрасно знал причину внезапного отказа Табарны своему союзнику в поставках металла, из которого изготавливалось самое грозное в бою оружие. Гисахис был одним из немногих посвященных в важнейшую государственную тайну — над страной Хатти нависла угроза вторжения. Поэтому на тайном совете было решено, что отныне весь объем сверхпрочного хафальки очага, получать который по сложнейшей технологии умели всего несколько мастеров, будет идти на производство мечей и боевых топоров исключительно для хаттского войска.

Гисахис вновь вернулся в памяти к событиям сегодняшней ночи.

Глашатай с башни как раз прокричал двойной час, когда в его доме появился мешеди Васти и мрачным шепотом пригласил к царю. Лишь несколько человек в царстве знали, что помимо официальной должности мешеди у Васти была еще одна, более важная — он руководил сетью хаттских осведомителей в соседних странах и был правой рукой царя в секретных делах внутренней и внешней политики. А когда Васти повел писца не к воротам, охранявшимся, как положено, людьми жезла, а к потайной двери в северной стене дворца, ведущей прямо в кабинет царя, о которой тоже знали только избранные, он понял, что случилось нечто чрезвычайное.

Покои Табарны тонули в темноте, лишь центр комнаты освещали два золотых ладьеобразных светильника, стоящих на овальном столе из черного эбенового дерева, за которым сидели несколько человек.

Отблески неровного пламени играли на встревоженных лицах пятерых мужчин, собравшихся на это тайное совещание. Кроме Гисахиса и Васти присутствовали начальник войска Хапрассун и удалившийся от дел престарелый прорицатель Зивария. Во главе стола неподвижно, нахмурив брови, сидел царь.

Васти вышел из комнаты и вскоре вернулся с невысоким бородатым мужчиной с черными курчавыми волосами в одежде каламского купца. Это был тайный агент Ватар, только что вернувшийся со Скалистого нагорья. Он рассказал, что при дворе правителя Лаххи Эшара разработан коварный план захвата Хаттского царства. Как удалось узнать Ватару, военному вторжению должен предшествовать дворцовый переворот, главная роль в осуществлении которого отведена потомкам лаххийских переселенцев, занимающим в настоящее время государственные должности при дворе Табарны.

— Многие из них уже завербованы, — безжалостно добавил агент.

Все подавленно молчали.

Гисахис подумал, что царь оказался самым дальновидным — он словно предчувствовал, что именно этот поселившийся на восточных рубежах хаттской державы странный народ представляет для нее наибольшую угрозу. Ни военачальник, ни глава секретной службы не разглядели опасности в небольших горных поселениях народа, который, видимо, еще не осознавал себя таковым, так как даже не имел единого имени, — каждое племя называлось по-своему, а хатты всех именовали лаххийцами по названию самого крупного клана чужеземцев.

Лахха в глазах хаттов не являлась настоящим государством, скорее она представляла собой полувоенный племенной союз, что, впрочем, не уменьшало его боеспособности.

— Значит, мы пригрели змею на своей груди, — наконец, вздохнув, тяжелым голосом проговорил Табарна.

Присутствующие молчали — все знали, что имеет в виду царь. Уже давно, как утверждали уашебу, не менее полувека, шло ползучее проникновение лаххийцев на территорию хаттов.

Пришельцы со Скалистого нагорья приходили в основном семьями или небольшими колониями — и селились на окраинах царства. Говорили они все одно и то же: в тех местах стало страшно жить, земля прогоняет людей — ходит ходуном под ногами, а с гор сыплются камни. Они были несчастны и смиренны, с радостью брались обрабатывать самые неплодородные земли, исправно несли саххан, отдавая треть урожая царскому двору. С точки зрения правителя страны нельзя было пожелать лучших подданных, и царица Каттах, мать нынешнего царя, управлявшая тогда Хаттским царством, в честь совершеннолетия своего сына Табарны объявила указ о присоединении чужеземцев к хаппире. Таким образом лаххийцы получили возможность занимать любые государственные должности, чем они не замедлили воспользоваться — сегодня при дворе Табарны, более двадцати лет правившего страной после смерти матери, не менее четверти людей дворца имели лаххийское происхождение. И каждый из них мог оказаться завербованным агентом Эшара.

После долгого молчания царь снова заговорил, медленно подбирая слова:

— Когда хаппира выбрала меня царем и бог Солнца из-за моря принес мне власть и повозку, я поклялся защищать страну. С тех пор как я сел на трон моей матери царицы Каттах, я правлю двадцать лет и все вражеские народы завоевал своими руками. И сегодня я снова готов встать на защиту людей Хатти. Но новая опасность страшнее и коварнее. Легко сразиться с противником в открытом бою. А как отличить честного подданного от предателя? — Табарна помолчал. — Кто хочет сказать?

— Позвольте мне, господин мой! — откликнулся Васти и, после разрешающего кивка царя, изложил свой план. — Поскольку враг находится среди нас, следует задействовать наши силы тайных осведомителей. Предлагаю спровоцировать завербованных шпионами Эшара людей дворца, вызвав среди них панику, во время которой они раскроются. Операцию начнет один из моих лучших агентов Велку, которого все знают как торговца зерном. Общеизвестно также, что две луны назад он по своим торговым делам отправился в восточные земли. Я получил известие, что он вернется через пол-луны. За эти четырнадцать дней мы должны подготовиться. Я перехвачу его на подступах к городу и объясню задачу. Мы сделаем так, чтобы его приезд видели все люди дворца. Он привезет якобы самую свежую информацию из Лаххи о том, что Эшар убит во время мятежа. Несомненно, это известие всполошит всех, кого шпионам удалось завербовать, и они будут искать встречи либо друг с другом, либо с резидентом. В любом случае эти передвижения зафиксируют мои люди. Таким образом, на первом этапе мы обезвредим внутренних врагов во дворце. Следующим шагом должно стать нанесение опережающего удара по Лаххе. Это уже работа для Хапрассуна.

— За мной дело не станет, — расправил плечи военачальник. — Я немедленно начну формировать боевые отряды.

— Только осторожно, Хапрассун, — предупредил царь. — Не горячись. Это следует делать так, чтобы не возбудить подозрения многочисленных шпионов. Для отвода глаз я отдам приказ по войску о проведении учений в честь приближающегося праздника Нового года. И ты начнешь работу под предлогом подготовки к шествию войска, чтобы воздать подобающие почести нашим богам у священной горы Ан.

— Можно пригласить во дворец акробатов, которые обычно участвуют в ритуале Пурулли, будто бы для репетиций. Это станет отвлекающим маневром и создаст атмосферу суматохи, во время которой шпионам труднее будет контролировать наши действия, — предложил Гисахис.

Царь вопросительно посмотрел на Васти.

Тот кивнул:

— Не помешает.

— Э-э-и… — внезапно раздался глухой скрипучий голос Зиварии.

Все повернулись к старцу, которого почитали в стране Хатти как лучшего оракула.

— И когда месяц умрет, целое войско падет… — протяжно нараспев заговорил прорицатель, — бог Тару покарает людей чудовищного преступления, тогда они станут на колени перед колесом…

Хапрассун, недолюбливающий Зиварию из-за его манеры вести утомительно долгие и темные речи, нетерпеливо заерзал на мягком сиденье из овечьих шкур:

— А бог времени не мог бы уточнить, когда он собирается это сделать?

Табарна строго взглянул на военачальника, и тот осекся.

Все уважительно смотрели на Зиварию, ожидая продолжения, но старик молчал.

— Атта, — наконец почтительно обратился к Зиварии царь, — твои слова дышат мудростью, вам, людям богов, открыто сокровенное знание. Но нам, простым смертным, язык богов понять трудно. Разъясни нам свое предсказание. Чье войско погибнет: наше или вражеское? И что значит — «месяц умрет»?

— Бог Тару говорит… в чашу царя он наливает зло… акутара. Когда же в очаге погаснет огонь, тогда придет змея и город оплетет своими кольцами… — снова медленно заговорил прорицатель.

Он сидел, полузакрыв глаза, качая седой головой, и, казалось, не слышал обращенных к нему вопросов.

— Бесполезно, — тихо сказал Васти, наклонившись к царю. — Человек богов стал слишком стар и не поможет нам. Надо действовать быстро, господин мой, иначе будет поздно.

— Да будет так! — Табарна поднялся и обвел всех суровым взглядом. — Страна должна быть защищена. Храните слово царя!

Глава 4

— «Храните слово мое, великого царя слово» — это типичная формула, которой, как правило, оканчивались государственные документы в эпоху среднего Хеттского царства. Это и подобные клише пришли из более раннего периода — древнейшего царства хеттов, а может быть, были заимствованы вместе с другими обрядовыми формулами у народа, жившего на территории Малой Азии до индоевропейцев, у загадочного народа хатти, о котором до сих пор почти ничего не известно, так как следов материальной культуры не сохранилось, а языковые данные очень скудны… Есть еще вопросы? — спросил Лыков, заканчивая лекцию.

Больше вопросов не было, и он поспешил выйти из аудитории Историко-археологического института, где преподавал древнюю историю, про себя отметив тактичность студентов, которые не стали расспрашивать про недавнюю кражу. А может быть, это была тактичность декана, предупредившего студентов.

Сергею нравилось читать лекции молодежи, но сегодня это было пыткой, он никак не мог сосредоточиться.

Выходя из аудитории, историк чуть не столкнулся с сыном директора музея, который учился на втором курсе.

— Добрый день, Сергей Владимирович.

— Здравствуй, Валера. Ты что, сегодня не был на лекции?

— К ректору вызывали, я же выиграл конкурс… Ну, вы знаете… в Америку еду!

— В самом деле? Поздравляю. Хочешь, подвезу?

— Да нет, спасибо, мне нужно еще в деканат зайти.

— Ну смотри.

Лыков залез в свой старенький «москвичонок», как-то еще ухитрявшийся передвигаться назло всем законам механики, и поехал в музей. Чувство неловкости, которое он испытывал во время разговора с сыном директора, постепенно проходило.

Историк усмехнулся про себя:

«И то сказать, хорош — дожил до сорока пяти лет и все не можешь привыкнуть к нашим порядкам».

Занявшая первое место в конкурсе, организованном Чикагским археологическим обществом, работа Валеры Кичина «Государства на территории Малой Азии на рубеже III — II тысячелетий до нашей эры» была откровенно содрана с незаконченной докторской диссертации Лыкова, которую Виктор Васильевич три месяца назад взял у него «почитать». Все в музее, да и кое-кто в институте это прекрасно знали, однако отец Валеры был не только директором музея, но и другом начальника Управления внутренних дел, поэтому единственное, на что хватило смелости у возмущавшихся, — выпустить пар в курилке.

Многие, не знавшие характера Лыкова, решили, что он не стал устраивать скандала, узнав о некрасивом, мягко говоря, поступке шефа, из тех же соображений личной безопасности. Но Сергей не боялся своего начальника, наоборот, он его жалел как человека, полностью потерявшего свою индивидуальность, «растворившегося» в сыне. Он считал, что это влияние жены Виктора Васильевича, избаловавшей единственного ребенка. Его всегда неприятно поражал нагловатый взгляд мальчишки, который часто забегал в музей к отцу, — он всегда, не мигая, смотрел прямо в глаза собеседнику.

«Правда, сегодня, — отметил про себя историк с грустной усмешкой, — даже его, кажется, проняло — каким-то он выглядел сконфуженным, против обыкновения опускал глаза, а щеки горели лихорадочным румянцем. Впрочем, возможно, это наоборот от радости».

Подъехав тем временем к музею, Лыков к своему удивлению и, надо признаться, неудовольствию обнаружил на стоянке полиицейскую машину, а войдя в здание — и самого следователя Костина, который, как выяснилось, попросил собрать работников музея. Сергей направился в зал заседаний, где уже находились все, кроме директора.

Через минуту подошел и Виктор Васильевич, и майор открыл собрание неожиданным вопросом:

— Почему никто из вас не сообщил следствию, что в течение нескольких дней, предшествующих краже, в музее велись работы по установке в кабинете директора нового сейфа?

Сотрудники несколько опешили.

— Позвольте, — первым нашелся директор, — во-первых, не несколько дней, а всего один — в прошлый понедельник, когда был санитарный день, во-вторых, установка сейфа в моем кабинете, в другом конце здания, не имеет никакого отношения к происшедшему, ведь после этого прошла неделя и все экспонаты были на месте.

— Но при установке сейфа новой конструкции сигнализация во всем здании отключалась, не так ли? Вы скрыли от следствия этот важный факт.

Все недоуменно зашушукались.

Послышались смущенные голоса:

— Мы не скрывали, просто не придали значения…

— Ведь это случилось намного раньше…

Низкий ровный голос Мирры Георгиевны перекрыл шум:

— Смею вас уверить, что работа велась под должным контролем. Монтировали сейф в кабинете директора под моим личным наблюдением. Виктор Васильевич был в командировке в Москве. Привезли сейф к двенадцати, и двое специалистов работали примерно до полчетвертого. Все это время я практически безотлучно находилась в кабинете. Так что ваши подозрения совершенно беспочвенны, хотя я и не понимаю, в чем они заключаются, если, как Виктор Васильевич уже сказал, все последующие дни, в том числе в пятницу вечером, все было в порядке.

— Ваш долг состоит не в том, чтобы интерпретировать и отбирать факты в соответствии с вашим пониманием событий, а в том, чтобы сообщать следствию все сведения, которыми вы располагаете, — ледяным тоном парировал Костин. — В связи с вышеизложенным прошу еще раз каждого припомнить все, что случилось в предшествующие дни и чему вы тогда не придали значения, — необычные происшествия, странные посетители, особенно с фотоаппаратом или камерой, может быть, какие-то подозрительные люди на улице возле музея… Любая мелочь может иметь значение.

Майор оглядел притихших сотрудников:

— Если кто-нибудь что-то вспомнит, немедленно сообщите. А пока прошу предоставить мне данные о компании, у которой был приобретен сейф.

— Лариса Викторовна, покажите следователю документы, — сухо распорядился Кичин.

Костин простился и вместе с бухгалтером вышел в коридор. За ними, чуть помедлив, вышел директор, на ходу давая какие-то указания Вере. Следом разом заговорили и потянулись к выходу остальные.

— Клара Миктатовна, — окликнула Мирра Георгиевна уборщицу, пожилую женщину с седыми волосами, покрытыми цветастым платком, которая все еще сидела в углу на стуле, отрешенно глядя перед собой, — не забудьте, пожалуйста, забрать из вашего чуланчика свой садовый инвентарь. Я ведь вам уже говорила, что это не положено, тем более сейчас — могут быть проверки из министерства.

— Хорошо, Мирра Георгиевна, — поспешно ответила уборщица, — то есть я уже забрала…

— Сергей, пойдем на улицу перекурим, — позвал Лыкова Андрей.

Историк с готовностью согласился. Они вышли в небольшой холл, где охранник, стоящий навытяжку как солдат на плацу, на которого присутствие следователя, видимо, действовало мобилизующе, смерил их подозрительным взглядом.

— Видал, как смотрит? — усмехнулся Андрей, когда они миновали пост охраны и вышли через первую дверь в крошечный предбанник с массивной металлической дверью, ведущей на улицу.

— Раньше надо было смотреть, — проворчал было Лыков, но осекся.

Куда как удобно — свалить все на охрану. Всезнающая Верочка проболталась, что Виктор Васильевич в беседе со следователем настаивал на версии если не совершения кражи, то пособничества кого-то из охранников. Однако концы с концами не сходились. Любой из охранников, конечно, мог отключить сигнализацию и открыть кабинет заведующей фондом, но кода, открывающего доступ к ключам от дверей залов, никто из них не знал. Хотя, если на замке обнаружены царапины… Историк представил, как этот веснушчатый парень, мимо которого они только что прошли, вскрывает дверь отмычкой, входит в зал и начинает резать стекло витрины роликовым стеклорезом, заранее припрятанным в каморке за постом, где дежурящие по двадцать четыре часа охранники пьют чай и смотрят всю ночь телевизор или спят назло инструкции.

— Ты как думаешь?

— Что? — Сергей так увлекся своими мыслями, что не слышал ни слова из того, что говорил ему тем временем Андрей. — Извини, я задумался.

— Я говорю, скорее всего, кто-то из охранников замешан. Мы ведь по сути ничего не знаем о них.

— Думаю, вот и надо сначала выяснить, что это за люди, а потом предъявлять обвинения.

— Да я не предъявляю, а только говорю, что, раз повреждений оперативники не обнаружили, вор не мог залезть в окно. Получается, его впустил охранник. Как он иначе прошел? Ведь не невидимка же совершил кражу, верно? Значит, охрана причастна.

Лыков удивленно посмотрел на Андрея — притворяется он или действительно не понимает, что означает отсутствие повреждений на окнах и входной двери?

«Странно, ведь он умный парень. Зачем он мне это говорит?» — подумал историк.

А вслух сказал:

— Не знаю, по-моему, слишком очевидно. Ведь охранники напрямую отвечают за сохранность здания и всего, что в нем находится. Поэтому, совершая кражу, любой из них должен был понимать, что сам в первую очередь попадет под подозрение.

— Ну, это ты загнул. Преступники обычно уверены, что их никто не расшифрует.

— Я смотрю, ты специалист по психологии преступников, — усмехнулся Лыков и перевел разговор на другую тему. — Я слышал, музей-заповедник передает в твой отдел новый экспонат.

— Да не экспонат, просто в Москве вышло любопытное издание по исторической географии Северного Причерноморья. Кстати, книга роскошно оформлена, с цветными картами — сегодня утром доставили.

— И где она?

— Была у директора, а где сейчас — нужно спросить у Веры.

Они вернулись в здание и прошли в правое крыло, где находился кабинет Виктора Васильевича. Подходя к приемной, они услышал тихий голос Клары Миктатовны, которая спрашивала о чем-то Веру.

— Нет, он сейчас занят, — звонко ответила та. — А что вы хотели?

— Да нет, я потом… — неловко пробормотала уборщица, оглянувшись и смущенно взглянув на Андрея, который как раз входил в приемную.

Она поспешно вышла в коридор, чуть не столкнувшись в дверях с Сергеем.

— Вы не заболели, Клара Миктатовна? — спросил Лыков, всегда заботливо относившийся к пожилой женщине, которая была хорошей знакомой его умершей пять лет назад матери.

— Нет-нет, Сереженька, все слава Богу, это я так… — так же смущенно ответила она. — А вот ты лучше приехал бы к нам в выходные, набрал яблочков да персиков. Уж такой урожай в этом году! А куда нам с внучкой столько… Я как раз и лестницу купила…

— Спасибо, заеду как-нибудь, — машинально ответил Лыков, которого вдруг пронзил приступ головной боли.

Пока Андрей доставал с указанной Верой полки стоящего у стены шкафа красного дерева книгу, Сергей попросил у нее таблетку пенталгина.

Вера, у которой, как смеялись сотрудники, как в Греции, есть все, подошла к столу, где у нее в верхнем ящике хранились лекарства, и, проследив за ней взглядом, Лыков к своему удивлению заметил в дальнем углу комнаты за фикусом скромно сидящего в глубоком кресле Валеру.

«Кто же это у шефа? — подумал он. — Парень сидит ждет как миленький, что для него вообще-то нехарактерно».

Узнав от Веры, что директор разговаривает со следователем, и выпив спасительную таблетку, он взял у Андрея книгу и пошел в свой кабинет. Голова продолжала болеть, поэтому некоторое время он просто сидел с закрытыми глазами. Постепенно боль начала утихать, и Сергей совсем уже было принялся за просмотр московской новинки, как вдруг ему вспомнился смущенный, словно виноватый вид уборщицы.

«Нет, не может быть, — подумал Лыков, — она честный и добрый человек, никому не удастся заставить ее пойти на какой-то непорядочный шаг, тем более преступление…»

— Никому… — задумчиво повторил он вслух.

Он знал от матери трагедию этой женщины. Ее муж погиб в автокатастрофе, когда она была еще молодой, а единственный сын женился на девушке, оказавшейся наркоманкой. Через два года его жена сбежала с каким-то своим дружком, тоже наркоманом, бросив годовалую дочку, а он стал пить и превратил жизнь родных в кромешный ад. Попытки вылечить его от алкоголизма оканчивались неудачей — не проходило и месяца, как все начиналось сначала. Сергей тоже пытался помочь этому опустившемуся человеку, не столько ради него, сколько из жалости к его матери, но и в платной клинике ничего не смогли сделать. Наконец, три года назад тот в один прекрасный день просто исчез из города, прихватив из дома все наличные деньги. Лыков подозревал, что он был участником шайки квартирных воров, которую как раз тогда накрыла милиция.

«А что если этот тип вернулся, — снова расфантазировался историк, — и стал угрожать матери, требуя денег, чтобы уехать за границу? Хотя до какой границы патологический алкоголик может доехать? Ну, допустим. Допустим даже, что уборщица могла, наученная сыном, снять слепки с ключа от витрины, по которым сообщники сделали дубликаты, хотя на самом деле это малореально. Но вырезать стекло? И эта проклятая сигнализация, которая не сработала… Как у Конан Дойла в каком-то рассказе о Шерлоке Холмсе — странность, заключающаяся в том, что собака не залаяла. Кто же этот хозяин, которого узнала наша сигнализация?»

Он рывком поднялся, нашарил на верхней полке стенного шкафа фонарик и быстро вышел из кабинета. Хотя было уже четверть седьмого и рабочий день закончился, Мирра Георгиевна оказалась на месте. Лыков попросил ключ от третьего зала, сказав, что хочет уточнить формулировку в дешифровке текста одного из экспонатов. Завфондом скептически посмотрела на него поверх очков в черной оправе, но промолчала.

Войдя в зал, Сергей включил свет и полез с фонариком под витрину, ища место, где были протянуты провода сигнализации. Темно-коричневый провод, по цвету почти не отличающийся от цвета витрины, тянулся от самого низа стены к ножке стола и вверх до стекла, которое все еще не заменили. Провод по всей доступной глазу длине был абсолютно целым, как и было отмечено в отчете оперативной группы после осмотра.

«Ничего! — сказал себе Лыков. — Да, собственно, что я надеялся найти? Какое ребячество, что я, умнее специалистов?»

Досадуя на свой странный интуитивный порыв, он зачем-то провел пальцем по шнуру. Вдруг на сгибе плинтуса он почувствовал, что его пальцы касаются более гладкого и эластичного материала. Рефлексивно он потянул провод на себя и ощутил, как тот неожиданно легко отделился. Лоб Сергея покрылся испариной — он потрясенно смотрел на лежащий в его руке кусок тончайшего пластика, очень похожий на провод сигнализации. Только он был разрезан вдоль и внутри полый, что позволило этим муляжом, словно куполом, накрыть сигнализационный провод, который, как теперь отчетливо видел Лыков, в этом месте был перерезан.

— Что вы здесь делаете? — вдруг раздалось над головой историка, и он из-под витрины увидел ноги в серых брюках.

Лыков сконфуженно вылез наружу с фальшивым куском провода в руках и оказался перед Костиным.

— Что вы здесь делаете, Сергей Владимирович? — повторил следователь.

— Да вот, решил еще раз посмотреть сигнализацию… — промямлил Лыков.

Майор сразу понял, в чем дело:

— Значит вы сделали правильный вывод из моего сегодняшнего выступления насчет установки сейфа. Только в это время и могла быть повреждена сигнализация.

— А я думал, вы уехали, — задумчиво сказал историк.

— Я уехал, а потом вернулся.

— Зачем?

— Чтобы еще раз посмотреть сигнализацию, — насмешливо ответил Костин. — Вдруг вижу, чьи-то ноги торчат.

— И вы решили, что вор вернулся на место преступления?

— Как же, дождешься такого счастья! К сожалению, преступник всегда получает по заслугам только в современных детективах.

— И в древних заклятьях… — добавил Лыков и медленно процитировал:

«Человека преступления, нарушителя клятвы постигнет неминуемое наказание. Если он живой, то его повергнет бог Солнца, который наверху, если он мертвый, то его повергнет бог Солнца, который внизу. Тогда он станет на колени перед колесом и скажет: горе мне, я оскорбил божество…»

Глава 5

— Я оскорбил божество, горе мне: где бы я ни был, меня повергнет бог Солнца! Нет мне возврата, а тебе нет спасения! — в занесенной для удара руке блеснуло лезвие кинжала, и Кутти в ужасе проснулась.

Она лежала в своей постели под красно-лиловым балдахином в своей опочивальне. В высокое окно било солнце, и царевна поняла, что уже позднее утро.

Сбросив узорное шерстяное покрывало с пушистой бахромой, она спрыгнула с инкрустированной золотом кровати из бука на высоких ножках в виде львиных лап и подошла к висевшему на стене овальному зеркалу, украшенному по бортику рельефом из четырех бегущих львов, разделенных завитками виноградных листьев. Блестящая поверхность, представляющая собой отполированную серебрянную пластину, отразила испуганное смуглое личико в ореоле длинных волнистых волос цвета каштана с огромными круглыми глазами, которые отец за непроницаемую черноту называл бусинками из небесного хафальки. Под глазами темнели круги — свидетельство страшного сна, который царевна изо всех сил старалась выбросить из головы. Ее сердце до сих пор бешено колотилось, а руки дрожали, когда она надевала свои любимые черные бусы, выкованные Алаксанду из тех звездочек, что бог неба Уашав бросает на землю, если бывает в хорошем настроении. По словам ее кормилицы, старой Лебину, небесный хафальки предохраняет от сглаза и порчи.

«Не надо было снимать их на ночь», — подумала Кутти, судорожно сжимая бусы в руке.

Постояв так некоторое время, она перевела дыхание и, немного успокоившись, ударила тоненьким молоточком в тапи — прикрепленный к стене небольшой медный диск, ответивший мелодичным звоном. Дверь тотчас отворилась и в комнату вошла невысокая девушка, неся изящный узкогорлый кувшин с водой и золотую коробочку с душистым порошком из плодов маганского баланитеса для умывания.

— Доброе утро, госпожа моя, — приветствовала она царевну с глубоким поклоном.

— Хапати, — обратилась к маленькой служанке Кутти, после того как с ее помощью умылась и облачилась в длинную тунику ярко-голубого цвета из тончайшего виссона, перехваченную в талии вышитым поясом, — сейчас же разыщи Лебину и пришли ее ко мне.

— Слушаюсь, госпожа моя, — ответила та и побежала исполнять приказание.

Кутти подошла к маленькому темно-красному столику из киликийской сосны, уставленному миниатюрными золотыми флакончиками и разноцветными керамическими сосудами, наполненными розовым маслом, черно-зеленым сурьмяным порошком и ароматами из мирта и мирры. Присев на резной стульчик, она посмотрелась в висевшее над столом зеркало, рельеф на серебряной раме которого на этот раз изображал четырех уточек между стилизованными облаками. Следы ночного кошмара изгладились, и гордое личико царевны внешне казалось спокойным.

Откинув назад волосы, Кутти закрепила их надо лбом золотым гребнем с цветами из лазурита. Затем она открыла стоящий перед ней кипарисовый ларчик с крышкой из тамариска, инкрустированной самшитом и мозаикой, и принялась перебирать украшения, прикладывая к груди то серебряную брошь с огромным изумрудом, то сердоликовые бусы из Мелуххи. Наконец, она остановила выбор на лировидных золотых сережках с подвесками из лазурита. Каждая подвеска представляла собой круглый, горизонтально расположенный цилиндр, на обоих концах которого были закреплены две огромные жемчужины — белая и желтая.

Эти необычные серьги достались ей от бабушки, царицы Каттах, которая получила их вместе с другими дарами от вождя загадочного племени ишкуза в благодарность за разрешение беспрепятственно пройти через территорию страны. По рассказам отца, который видел чужеземцев семилетним мальчиком, это были свирепые на вид всадники на высоких темных лошадях в странных меховых одеяниях с длинными прямыми волосами цвета спелого эммера, развевающимися на ветру, и с пронзительными голубыми глазами, казавшимися особенно яркими на загорелых лицах. Больше всего, по словам Табарны, его детское воображение поразили медные панцири на груди лошадей и украшенные золотом поводья. Золотом же были отделаны головные уборы и пояса пришельцев. Они вихрем пронеслись через все царство с востока на запад, никому не причинив вреда, и никто из хаттов так и не узнал, откуда родом это племя, куда оно направляется и зачем.

Кутти, вспоминая рассказ отца о таинственных чужеземцах, которые исчезли так же внезапно, как и появились, вдела одну серьгу и взялась за другую. Вдруг желтая жемчужина, прикрепленная к подвеске, выскользнула из ее руки и с глухим стуком упала на стол. Царевна замерла.

В этот момент в комнату торопливо вошла пожилая женщина с морщинистым добрым лицом и седыми волосами, покрытыми тканым платом из небеленого льна. Кутти вскочила и, подбежав к кормилице, обняла ее. Лебину почувствовала, как вздрагивают тоненькие плечи девушки.

— Что ты, что ты, госпожа моя? — стала она успокаивать Кутти, гладя ее по волосам. — Ты ведь уже взрослая, а плачешь, как маленькая.

— Я боюсь… — сквозь слезы проговорила царевна.

— Тебе нечего бояться, госпожа моя. Твой отец и твои подданные защитят тебя от любых врагов.

— Но я видела во сне, как меня приносят в жертву… Меня хотели заколоть кинжалом.

— Во сне? — повторила Лебину изменившимся голосом. — Тебе надо рассказать об этом отцу и немедленно пройти обряд очищения от зла. Иди к царю, а я позову «старую женщину».

Табарна с тревогой выслушал сбивчивый рассказ Кутти:

— Помню, как однажды, когда я была совсем маленькой, подошла утром к постели мамы, и она вдруг сказала: «Во сне меня коснулась рука божества» — а вечером она умерла. Мне кажется, я тоже скоро умру.

— Ты не должна сравнивать, дочка, — с тяжелым вздохом ответил царь. — Твоя мать была очень больна. Я умолял всех хаттских богов вернуть ей здоровье, но они не захотели. Забудь свой ночной кошмар, «старая женщина» снимет с тебя зло.

Вскоре Кутти в черной до пят рубахе и черной обуви стояла посреди небольшого квадратного зала, освещенного семью медными светильниками, рядом с жертвенником из хафальки, а одетая в белое жрица водила над ее головой сделанным из тростника крылом хараса, произнося заклинания:

— Боги страны установили это: Страх и Ужас — два божества для вразумления смертных, богиня Цифури ведает ими. И вот царевна, охватил ее Страх, охватил ее Ужас. О господин страны Хатти, великий Вурункатти, с тонким хлебом, крупой и вином обходим твои священные места вокруг чистой воды. Сотри гневный взгляд с царевны! Сотри пристальный гневный взгляд! В темную землю пусть скроется плохое!

С этими словами жрица положила крыло на поднос из тростника и медленно обошла вокруг жертвенника с ритуальным хлебом и вином, распевая медленным речитативом:

— Как лодку река унесла —

Следов не найти ее больше,

Так точно река унесет

Всех тех, кто виновен в заклятьях.

Как лодки следов не найти —

Зло не существует для бога!

Пусть будут свободны от злых

Заклятий и боги и люди!

Затем она подняла над головой Кутти две фигурки из воска и бараньего жира.

— Какие бы люди ни стремились сделать царевне зло, я теперь держу их в руках. Какие бы люди ни желали царевне зла, да будут они раздавлены точно так же! — «старая женщина» сжала в руках фигурки и бросила их в огонь куззана.

Пламя очага взметнулось вверх, и Табарна, вместе с Лебину наблюдавший за обрядом, облегченно вздохнул:

— Ну вот, дочка, теперь все будет в порядке. Великий Вурункатти отведет от тебя злые силы.

После того как с нее сняли черную одежду, чтобы, как полагается, зарыть ее в землю, царевна почувствовала, что чары окончательно рассеялись, и повеселела. Даже сломанная сережка уже не казалась зловещим предзнаменованием. Наоборот, Кутти с удовольствием подумала, что теперь у нее есть законный повод заглянуть в медницу.

Из своей небольшой, но очень уютной горенки она вышла в коридор и открыла дверь в гардеробную комнату, расположенную прямо напротив входа в горницу. Сменив мягкие домашние туфли на себ-себ — сандалии на высокой деревянной подошве с загнутыми кверху носами и шнуровкой из двух тонких кожаных ремешков, украшенных самоцветами из Мелуххи, она надела высокий тюрбан со свисающими концами, завернулась в длинную льняную накидку нежно-голубого цвета и, захватив сережки, направилась к западным воротам дворца.

Выйдя на улицу медников, царевна обернулась: личная охрана, состоящая из двух высоких людей жезла в остроконечных шлемах и коротких туниках, следовала за ней на расстоянии двух вытянутых рук в строгом соответствии с дворцовым протоколом. Плечи телохранителей крест-накрест опоясывала кожаная перевязь, скрепленная на груди большой медной бляхой, за поясом у каждого торчал короткий меч-кинжал с расширенным в центре лезвием и костяным эфесом в виде головы льва.

«Хорошо хоть боевые топоры не догадались взять», — с досадой подумала Кутти, не любившая персональную охрану, без которой, как она часто ворчала, человеку шагу ступить нельзя за пределами халентувы.

— Не ходите за мной! — приказала она телохранителям, прежде чем переступить порог медницы.

Те не стали перечить, поскольку все мастерские, где работали с хафальки, как стратегически важные объекты находились под наблюдением специального отряда людей жезла, и замерли в ожидании недалеко от входа.

В меднице против обыкновения было тихо, остывший горн казался в полумраке спящим животным неизвестной породы. Алаксанду Кутти нашла за перегородкой колдующим над наконечником копья, который он старался через узкие прорези прикрепить к загнутым язычкам, вбитым в древко.

— Что ты делаешь? — тихо спросила она.

Медник вскочил и в замешательстве поклонился.

— Чиню копье, госпожа моя. Хапрассун приказал срочно привести все оружие в порядок.

— Почему срочно — разве мы собираемся воевать?

— Гисахис сказал, что это подготовка к шествию войска, которое будет на празднике Пурулли.

— Значит, ты не сможешь мне помочь? — спросила Кутти, опуская глаза. — Я сломала сережку.

— Я сделаю все, что в моих силах, — ответил Александу и обаятельно улыбнулся. — Не думаю, что какое-то шествие может быть важнее приказаний царевны.

— Я не приказываю — я прошу… — Кутти оборвала фразу и, посмотрев в глаза Алаксанду, молча протянула ему серьги.

Он неловко принял их из рук царевны и, пытаясь скрыть смущение, поспешно поднес к окну, разглядывая ковку.

— Какое необычное крепление, — пробормотал он, по-прежнему не отрывая взгляда от украшения. — Я поставлю на место жемчужинку и вечером принесу серьги во дворец, госпожа моя.

— Хорошо, — холодно сказала царевна и, резко повернувшись, быстро вышла из медницы.

Вернувшись в халентуву и пройдя в центральный внутренний двор, она застала здесь то оживление, какое бывает лишь перед большими праздниками. Все его огромное почти идеальной квадратной формы пространство было заполнено суетящимися людьми. Непрерывно сновали кравчие с корзинами, наполненными круглыми хлебами, стольники, держащие в руках сразу по нескольку кубков, чашники с кувшинами для вина, среди которых Кутти заметила Тамаса, бережно несущего кубруши — священный золотой сосуд, используемый только раз в году в ритуале Пурулли.

«Что-то рано в этом году началась подготовка к новогодним торжествам», — подумала она, наблюдая за столпившимися вокруг Гисахиса акробатами в цветных головных повязках и с толстыми блестящими кольцами в ушах.

Вообще-то она любила эту предпраздничную суету, напоминавшую ей детство, когда обычно строгий отец разрешал маленькой царевне проказничать и играть с акробатами. Но сегодня у нее было какое-то странное настроение. Она устроилась за огромным розовым кустом у фонтана и молча смотрела, как группа акробатов раскладывает в указанном Гисахисом месте в северном углу двора под финиковой пальмой свои замысловатые лесенки и музыкальные инструменты.

Во двор вышел только сегодня вернувшийся из восточных земель известный торговец зерном Велку, считавшийся главным поставщиком сплетен. Его тотчас окружила толпа побросавших свои дела людей дворца. Он начал увлеченно о чем-то рассказывать, энергично размахивая руками. Кутти заметила, как главный повар Сува с жезлоносцем Хари и казначеем Урду, словно пораженные услышанным, отошли в сторону и тихо переговаривались. Кладовщик Ципадани, держа в руке маленькую бронзовую гирьку в виде черной уточки, наоборот, старался пробиться поближе к Велку, распихивая столпившихся людей, правда, без особого успеха — некоторые просто отмахивались, другие начинали ругаться.

Царевна слегка улыбнулась, глядя, как Васти, пытаясь навести порядок, начал выпроваживать разболтавшегося купца, который, надувшись от важности, вступил с ним в перепалку. Люди дворца неохотно стали расходиться, разбирая свои корзины и кувшины. В этот момент к начальнику дворцовой охраны подбежал один из людей жезла и начал взволнованно что-то говорить, указывая рукой в сторону Львиных ворот. Васти немедленно бросил заниматься купцом и быстро направился к тому крылу дворца, где находится тронный зал.

Кутти неторопливо пошла за ним и, уже войдя внутрь, вдруг нахмурилась. Ей показалось, что в картине, которую она только что видела, было что-то не так. Она попыталась вспомнить, что же это — необычное выражение на чьем-то лице или вскользь брошенное слово, а может быть, какая-то вещь, но мысль ускользала. С этим выражением недоумения на лице ее застал Гисахис, в сопровождении мальчика-вестника спешащий к царю.

— Что случилось, госпожа моя? — ласково обратился он к ней.

— Ничего. Просто мне показалось, что я что-то видела, чего не должно быть, а что, не помню, не понимаю…

— Где это было, сейчас в центральном дворе? — быстро спросил Гисахис, внезапно напрягшись.

— Да… я стояла за кустом роз и смотрела, как смешно Васти пытался утихомирить разболтавшегося Велку, который собрал целую толпу. Люди дворца охотно оставили свои дела, чтобы послушать свежие новости, так что весь двор оказался заставлен брошенными на дороге корзинами и подносами. Но что-то было не так… Это может быть важно, как ты считаешь?

— Не думай об этом, госпожа моя, — нежно сказал Гисахис. — Если ты видела что-то важное, потом все вспомнится само собой. Но как только вспомнишь — сразу же расскажешь мне, хорошо?

— Хорошо…

Гисахис внимательно посмотрел на задумавшуюся царевну и хотел сказать что-то еще, но, поколебавшись, ничего не добавил, лишь молча поклонился, отвечая на рассеянный кивок Кутти, которая все с тем же задумчивым видом направилась в сторону своих покоев. Несколько мгновений он стоял неподвижно, глядя ей вслед, потом, опомнившись, поспешил дальше.

Огромный тронный зал правильной прямоугольной формы с колоннадой, который обычно служил для торжественных приемов иноземных послов и особо важных ритуалов с участием царя, сегодня выступал в несколько необычной роли.

Табарна сидел на своем величественном троне из хафальки, покрытом леопардовыми шкурами, который стоял на возвышении у северной стены. От пола до потолка стену украшало огромное панно, на котором самоцветами был искусно выложен бог Солнца Эстан с рыбами на голове, в повозке выезжающий из моря. Прямо над головой царя располагался круглый золотой штандарт с рельефным изображением символа царской власти — двухголового хараса.

Перед царем, понурив головы, стояли двое людей жезла из сопровождения хаттского посла, отправленного в Маган с письмом Табарны. Рядом расположилась живописная группа бородатых мужчин в войлочных круглых шапках и запыленных дорожных плащах-накидках с завязанными узлом на груди лямками. Это были пришельцы из Ура, покинувшие город, разграбленный восставшими рабами и хатамтийцами. Когда Гисахис вошел, они рассказывали Табарне и стоявшему возле него Васти, что по всей территории бывшего Каламского царства бродят толпы мародеров и шайки разбойников.

— Там всюду ненависть и раздор, государь, — продолжал свою речь высокий мужчина с окладистой седой бородой и густыми бровями, к которому его спутники обращались с особым почтением. — Людьми, а не черепками покрыта окрестность, стены зияют, ворота и дороги завалены телами, кровь страны заполнила трещины земли…

Говоривший, как потихоньку объяснил подошедшему Гисахису Васти, был глава одного из аккадских родов Серух. Как и многие жители Ура, он со всеми домочадцами покинул родной город. После долгого утомительного пути семейство достигло небольшого городка Харрана. Здесь Серух познакомился с людьми из свиты хаттского посланника, которые возвращались домой, и решил отправиться вместе с ними в надежде найти в Хаттском царстве спокойствие и безопасность.

— А где же ваши женщины и дети? — спросил Табарна.

— Ждут твоего решения за стенами этого зала, государь.

— Мы разместили их в гостевых комнатах, господин мой, — добавил главный дворцовый распорядитель Антухса.

— Ну что ж, я рад приветствовать вас в стране Хатти. Будьте моими гостями. Слуга покажет вам апартаменты, где вы сможете временно разместиться. Я пожалую вам землю и дам работников-строителей, которые помогут вам в устройстве жилищ, — Табарна наклонил голову, давая понять, что аудиенция окончена.

— Благодарим тебя, государь, — пришельцы с достоинством поклонились и вышли в сопровождении Антухсы.

— Теперь говорите вы, что произошло, — сурово обратился царь к людям жезла.

Из их печального рассказа выяснилось, что караванная дорога через Финикию, ведущая к Тростниковому морю, которой обычно пользовались хатты для путешествия в Маган, оказалась недоступна из-за огромных каменных глыб, заваливших перевал в Амманусских горах. Пришлось вернуться к киликийскому Тавру и повернуть на более опасный путь через Харран вдоль реки Мала до Долгого залива.

Сначала все шло хорошо: они благополучно миновали сенарские степи за Харраном, избежав встречи с кочующими племенами амореев, и обошли охваченные беспорядками города Калама. Они уже достигли цели — побережья Горькой реки, где им предстояло сесть на корабль для выхода в Долгий залив, но буквально у самого трапа посла настигла шальная стрела, пущенная одним из каламских воинов, группа которых затеяла пьяную драку с гребцами стоявшего рядом торгового судна из страны Дилмун.

— Вы пойдете под суд как нарушители клятвы — вы не выполнили своих обязанностей по охране жизни посланника хаттского царя, — жестко сказал Васти после окончания доклада своих подчиненных.

— Не будем несправедливы, Васти, — смягчил царь упрек мешеди. — Едва ли они могли что-то сделать в такой ситуации. От руки богов не уйдешь. А где ларец с моим письмом?

В этот момент дверь тихо отворилась, в зал неслышно вошла царевна и встала за одной из колонн рядом с троном.

Люди жезла тем временем раскрыли лежащий у их ног сверток, и один из них протянул Васти плоский дорожный ларец, обитый медью. Тот открыл его и достал сначала большую глиняную табличку, а затем богато украшенный кипарисовый футляр, из которого вынул блеснувший золотой рукояткой кинжал.

Кутти вздрогнула, она узнала кинжал — тот самый, что пол-луны назад она разглядывала, взяв из рук Алаксанду, и тот самый, что занесла над ней во сне неизвестная рука. Царевна слабо вскрикнула и без чувств упала на руки подбежавшего Гисахиса.

— Она не умерла? — в страхе спросил Табарна.

Глава 6

Женский голос в страхе спросил:

— Она не умерла?

Лыков, в этот момент входящий с улицы в музейный коридор, замер на пороге.

Сегодня в институте у него была всего одна лекция, и он приехал в музей уже в одиннадцать. Его поразило обилие машин на стоянке, среди которых был и полицейский «газик». Первое, что он увидел, была прижавшаяся к стене бледная Лариса Викторовна и Андрей, вместе с молоденьким лейтенантом выносивший из подсобки обвисшее на их руках тело Беллы.

— В зал заседаний, наверное, — хриплым голосом сказал Андрей.

— Что случилось? — спросил Сергей, чувствуя, как у него пересохло во рту.

В это момент подбежала Вера с пузырьком нашатырного спирта в руках, от которой он и узнал о трагическом происшествии.

Пришедшая утром раньше всех Мирра Георгиевна обнаружила в расположенной рядом с ее кабинетом подсобке, где в крошечном чуланчике Клара Миктатовна хранила свои ведра и швабры, труп уборщицы. Как констатировал прибывший на место медэксперт, ее ударили по голове тупым орудием.

Чуть позже приехавший Костин опросил всех присутствующих, а затем пригласил каждого взглянуть на место преступления на предмет выяснения — все ли вещи на месте и не появилось ли чего лишнего. Тело накрыли белой простыней, но все равно зрелище оказалось не для слабонервных — Белла, только успев войти, упала в обморок.

Потрясенный Сергей стоял неподвижно, пока вышедший из зала заседаний лейтенант не обратился к нему с той же просьбой. Историк молча повиновался, после чего прошел в кабинет директора, где следователь разговаривал с медэкспертом. Самого Виктора Васильевича не было — по словам бледной, но не теряющей присутствия духа Веры, ему стало плохо с сердцем, и майор отпустил его домой. Костин был мрачен и сосредоточен.

Покосившись на вошедшего Лыкова, он кивком указал ему на стул, продолжая задавать вопросы медику:

— Почему вы уверены, что труп двигали?

— Это очевидно. Во-первых, удар был нанесен сзади — проникающая рана в области затылка с вдавленными углублениями в костях не оставляет в этом сомнений. В том положении, в котором был найден труп, такой удар не мог быть нанесен. Кроме того, и расположение трупных пятен свидетельствует, что сразу после наступления смерти тело перемещали.

— Удар был один или несколько?

— Один.

— В какое время, по вашему мнению, наступила смерть?

— Судя по степени мышечного окоченения, прошло не менее двенадцати часов.

— А не более?

— Пятнадцать-шестнадцать, если исходить из сгущения крови в ране. После вскрытия смогу сказать точнее.

— Хорошо. Когда будет готов отчет — немедленно ко мне.

— Есть, — по-военному ответил медэксперт и вышел.

— Теперь вы, Сергей Владимирович, — обернулся майор к Лыкову, — других сотрудников я уже опросил. Вы были в подсобке?

— Да, лейтенант попросил меня взглянуть, но, к сожалению, ничего полезного сказать не могу. Последний раз я заглядывал туда, если мне память не изменяет, месяца два назад, просматривал архивные папки. По-моему, там все как было, та же пыль на стеллажах, никаких новых предметов я не заметил. Но, повторяю, здесь я плохой свидетель, никогда особенно не приглядывался, что где там лежит.

— Понятно. Когда вы в последний раз видели потерпевшую? По возможности, отвечайте с точностью до минут.

— Когда видел в последний раз… — несколько растерялся Сергей. — Позвольте, вчера, возле приемной директора. Во сколько же это было? После собрания мы с Андреем какое-то время курили на улице. Потом зашли в приемную к Вере за новой книгой. Клара Миктатовна как раз выходила нам навстречу.

— Секретарь директора показала, что вы с Шубиным заходили в приемную без двадцати пять. Кого еще вы видели в это время?

— Сын Виктора Васильевича ждал отца, который, как я понимаю, в это время беседовал с вами.

Майор кивнул, глядя на свои записи в блокноте.

— Когда мы с Андреем входили в приемную, в коридор из отдела этнографии, который ближе всего к кабинету директора, вышли Белла и Лариса Викторовна. Я видел, как они прошли в бухгалтерию.

— Что вы делали дальше?

— Сидел у себя, пытаясь справиться с головной болью, потом взял ключ в кабинете Мирры Георгиевны, которая была на своем рабочем месте, и пошел в зал древней истории, где, как вы помните, встретился с вами.

— Наша встреча состоялась полседьмого, я посмотрел на часы. К этому времени уборщица могла быть уже убита. Значит, получается, вы больше часа провели у себя в кабинете в одиночестве, — задумчиво протянул Костин, пристально глядя на Лыкова. — К вам за это время никто не заглядывал?

— Нет.

— Очень жаль. Что-нибудь еще хотите мне сообщить?

— Да вроде бы пока больше нечего.

— В таком случае я вас не задерживаю, — следователь спрятал блокнот в карман.

Историк вышел из кабинета, чувствуя некоторое напряжение.

«Выходит, я попал под подозрение, — подумал он, грустно усмехнувшись. — Сначала застукали с сигнализацией, а теперь нет алиби. Интересно, кто еще у него на заметке?»

Он прошел в зал заседаний, где застал полулежащую в кресле у открытого окна Беллу. Она пришла в себя, но была бледна, как бумага. Впрочем, сидящие у стола Лариса Викторовна и Андрей выглядели не лучше.

Узнав от них подробности утреннего происшествия, Сергей зашел к завфондом и поговорил с Верой. Затем, усевшись за стол в своем кабинете и закурив, что было категорически запрещено, попытался систематизировать полученную информацию.

«Мирра Георгиевна сказала, что, когда она вошла в здание музея, часы в холле показывали ровно девять. Кстати, надо проверить, правильно ли они ходят, — Лыков сделал пометку на полях ежедневника. — Пойдем дальше».

По словам заведующей фондом, она взяла ключ от своего кабинета, который единственный из комнат сотрудников, не считая бухгалтерии, находится на ближайшей к холлу стороне коридора, и пробыла у себя около двадцати минут. Затем она вышла и, заметив, что дверь расположенной рядом с ее кабинетом подсобки чуть приоткрыта, решила, что пришла Клара Миктатовна. Она воспользовалась случаем и заглянула, чтобы проверить, забрала ли уборщица свою садовую лестницу, которую та недавно купила и держала в подсобке, загромождая и без того тесную комнатушку, приспособленную для хранения архивных документов, гипсовых копий, списанного инвентаря и прочих не слишком нужных вещей, которыми были заставлены полки узких металлических стеллажей, стоящих вдоль стен.

Лестницы не было, но дверь в чуланчик уборщицы, находившийся в глубине подсобного помещения, была приоткрыта. Мирра Георгиевна окликнула ее, затем, не получив ответа, попыталась войти. Однако дверь в чулан, открывающаяся внутрь, не поддавалась, как будто что-то, находящееся за ней, мешало этому. Тогда она, со всей силы надавив на дверь, просунула голову в образовавшуюся щель и заглянула в чулан. К своему ужасу прямо за дверью она обнаружила скорченное тело уборщицы.

— Было с первого взгляда видно, что она мертва уже давно, — рассказывала Мирра Георгиевна, глотая валерьянку. — Цветастый платок, покрывающий ее волосы, потемнел от запекшейся крови.

«Значит так, — Лыков стал анализировать имеющиеся сведения. — Если часы верны и учитывая сказанное медэкспертом, убийство было совершено между пятью и девятью часами вечера, то есть теоретически Клара Миктатовна могла быть убита сразу после нашего разговора в дверях приемной».

Он снова вспомнил смущенный вид уборщицы после собрания. Итак, следователь просит сообщить ему о любом необычном происшествии. После этого уборщица идет в приемную и спрашивает директора. О чем она хотела с ним говорить? Похоже, это имело прямое отношение к краже, возможно, она знала или видела что-то, что могло указать на вора. Но почему в таком случае она не подошла прямо к Костину?

«Ответ, — сказал себе Сергей, — может быть только один. Тетя Клара в день кражи видела что-то, показавшееся ей странным. Но она не поняла значения того, что видела, и никому об этом не сказала — иначе об этом факте стало бы известно уже в понедельник. Но все же это что-то тревожило ее. Она, видимо, постепенно начинала осознавать некую связь с кражей. И она, поскольку была простой скромной женщиной, как многие пожилые люди, не получившие образования, постеснялась обратиться напрямую к сотруднику правоохранительных органов. Решив, что директор сможет определить, важно ли то, что ей известно, она идет к нему, чтобы поделиться своими сомнениями».

«Человек, имеющий отношение к краже, скажем пока так, — думал историк, — услышал разговор в приемной. Он решил, что уборщица знает правду и собирается его разоблачить. Он в панике, но директор занят, и это дает ему шанс. Он проскальзывает за уборщицей в подсобку, подкрадывается сзади и наносит удар каким-то тяжелым предметом. Правда, если принять версию, что убийство совершено сразу после разговора в приемной, следователь еще был здесь. Даже если преступник был в состоянии аффекта, как сейчас модно говорить, и от страха разоблачения плохо соображал, все равно осмелился ли бы он убить, можно сказать, под самым носом у полиции? Впрочем, следователь быстро уехал, и никто не знал, что он вдруг вернется, — полседьмого, как он сам сказал. Значит, возможно, преступник подождал, пока уедет Костин и уйдут сотрудники. Но даже если так, все равно убийство не могло быть совершено позже половины восьмого, когда, как сообщил вызванный для дачи показаний охранник Игорь Баков, дежуривший вчера, Мирра Георгиевна последней ушла из музея. Тот факт, что уборщица не покинула здания, ускользнул от внимания охранника. Эту оплошность следователь особо отметил, сказав, что, если бы убийство обнаружили вчера, преступник мог быть уже пойман — поиски по горячим следам всегда результативнее».

«Таким образом, — продолжал размышлять Лыков, — убийство совершено позже половины восьмого только в том случае, если убийца — охранник или его сообщник, которого тот впустил. Это работает на версию, что в краже замешана охрана. Если же к краже причастен кто-то из работников музея, уборщица была убита между пятью и половиной восьмого. Кто мог слышать разговор в приемной? Там находились Вера и сын директора, в дверях стояли мы с Андреем, а в коридоре рядом с приемной — Белла и Лариса Викторовна».

В дверь кабинета постучали.

— Войдите, — сказал историк, быстро гася сигарету и пряча пепельницу в ящик стола.

Неторопливо вошедший в комнату начальник охраны Нукоев выразительно посмотрел на клочья синеватого тумана, висевшие над столом, но не стал делать замечания, а спросил:

— Вы еще остаетесь? Седьмой час, все уже ушли.

— Я тоже ухожу, — ответил Сергей, удивившись, как быстро за размышлениями пролетело время. — А вы, Александр Ремизович, что, собираетесь сегодня остаться на ночь?

— Да нет, какой в этом смысл? Провел дополнительный инструктаж, раз уж все равно целый день тут околачиваюсь. Меня вызвали сразу после обнаружения трупа, давал показания по поводу Игоря. Вот ведь не повезло парню — убийство совершено в его дежурство! Еще неизвестно, чем обернется для него вся эта история. Прокололся он здорово: это надо же не заметить, что уборщица не ушла!

— Действительно очень странно, ведь она не сдала ключ от подсобки — он просто обязан был пойти выяснить, в чем дело.

— Так-то оно так, — Нукоев слегка замялся. — Согласно инструкции, конечно, но вы же понимаете, все мы живые люди. И вообще-то не секрет, что не всегда сотрудники сдают ключи, бывает, уносят по забывчивости. Если каждый раз шум поднимать… Вот и вы сколько раз…

Сергей покраснел. Он постоянно забывал повесить ключ от своего кабинета на место, что обнаруживалось уже дома, поскольку охранники не слишком усердствовали в контроле за уходящими сотрудниками и заглядывали в специальный ящик для ключей, расположенный рядом с постом охраны, лишь перед первым вечерним обходом, который полагалось проводить в десять часов.

— Помню раньше, во времена моей молодости, — продолжал между тем начальник охраны, — сотрудники любого учреждения перед уходом должны были, сдавая ключи, расписаться в особом журнале. Бюрократия, конечно, зато как дисциплинировало.

— Странно еще и то, — следовал своим мыслям историк, — что Баков во время вечернего обхода не заметил полуоткрытой двери в подсобку.

— Он говорит, что все двери были закрыты. Правда, он не дергал каждую за ручку, чтобы убедиться в том, что она заперта. Тоже халатность, если говорить по всей строгости.

— Но ведь Мирра Георгиевна утверждает обратное — она именно поэтому и заглянула туда.

— Да, непонятно.

За разговором они вышли из кабинета, который Лыков тщательно запер и аккуратно повесил ключ на гвоздик под своим номером. Попрощавшись, он вышел на улицу. Возле крыльца стоял и нервно курил белобрысый веснушчатый парень — тот самый дежуривший вчера Игорь Баков.

Сергей подошел к нему.

— Ну как вы, Игорь, следователь вас не очень мучил?

— Не очень, — с деланным смешком ответил тот, бросая в урну окурок. — Вежливый. Даже за то, что про уборщицу забыл, не ругал. Ну, зато от Александра Ремизовича досталось по полной программе.

Лыков закурил и протянул пачку парню, который, взяв сигарету, снова жадно затянулся:

— Не везет мне. И главное, жаль тетю Клару — хороший она человек. Помню, в субботу такая веселая пришла.

— То есть как в субботу? — ошеломленно спросил Сергей. — Разве она была здесь в субботу? А вы что, в тот день дежурили?

— Да, это была моя смена, у нас же сутки — трое. Заступил в семь тридцать, как обычно. Пока у Руслана дежурство принимал, как раз она подошла. Я еще спросил — чего это в субботу, да еще такую рань? Оказалось, пришла за садовой лестницей — договорилась, что Руслан ее подвезет, он рядом живет.

Историк машинально кивал, слушая Игоря, а мысли неслись, обгоняя друг друга:

«Подсобка находится почти напротив двери в зал древней истории. Возможно ли, чтобы уборщица увидела преступника, когда пошла в чулан за лестницей? Вряд ли, иначе она сразу подняла бы тревогу. Тогда что она могла видеть — опасное для вора, но такое, что в тот момент не вызвало у нее подозрений, а потом показалось странным? И когда наступило это потом — после выговора следователя или раньше?»

Вдруг Сергея прошиб холодный пот. Единственным человеком, с кем Клара Миктатовна могла поделиться своими сомнениями, была ее внучка Катя, с которой они вдвоем жили в ветхом деревянном домишке на краю города. И если ставшее известным уборщице было настолько важно для вора, что он пошел на убийство, Катя находится в смертельной опасности.

Лыков кинулся в здание, чуть не сбив с ног выходившего начальника охраны, и схватил стоявший на стойке дежурного телефон. Охранник привстал от удивления.

— Что случилось, Сергей Владимирович? — изумленно спросил вернувшийся Нукоев.

Но историк уже набрал номер:

— Катя? Это Сергей Владимирович…

— Ой, как хорошо, что вы позвонили, — послышался на другом конце трубки слегка охрипший от слез девичий голос. — Вот беда-то какая, Сергей Владимирович! Как я теперь буду, не представляю… — Катин голос задрожал.

— Все будет хорошо, Катюша, милая. Я сейчас к тебе приеду, а пока у меня просьба — никуда не выходи из дома и дверь никому не открывай до моего приезда. Даже если это знакомый. Договорились?

— Да-а… — неуверенно протянула Катя. — А почему не открывать?

— Я все объясню, выезжаю сию минуту, — Лыков положил трубку.

Начальник охраны внимательно смотрел на него:

— Вы считаете, ей грозит опасность?

— Думаю, да.

— Давайте, я поеду с вами.

— Нет, Александр Ремизович, не надо, Катя и так расстроена, а таким десантом мы ее напугаем. Лучше я потом заеду к вам, если не возражаете, и мы поговорим — не исключено, что девушку придется охранять.

— Вы не преувеличиваете? — поднял брови Нукоев.

Сергей неуверенно потер лоб:

— Не знаю. Надеюсь, после беседы с ней что-то прояснится, а сейчас мне пора. Надо действовать быстро, промедление может быть смертельно опасно.

Глава 7

— Промедление смертельно опасно. Надо действовать быстро, если мы не хотим предстать перед колесом… — напряженный шепот говорившего внезапно оборвался.

Совсем рядом с тремя мужчинами, стоявшими в углу небольшого северного дворика между святилищем и царскими покоями, пробежал мальчик-вестник, держа в руках узкогорлый кувшин с клювообразным носиком и кремовыми волнистыми узорами по красному фону.

— Смерть Эшара меняет дело, — неуверенно прошептал второй собеседник, полный невысокий мужчина, когда мальчик исчез в арке, ведущей в центральный двор. — Какой смысл лезть на рожон, если неизвестно, что будет теперь в Лаххе, как преемник отнесется к замыслам Эшара? А нас в случае провала приговорят к колесу.

— Должен напомнить, что смысл есть, ведь каждый из вас получает огромный куш — триста мин серебра, пятнадцать племенных быков, семь лошадей, тридцать баранов и рунных овец. Кроме того, не забывайте, вам обещаны высокие должности при дворе нового царя.

— Вряд ли на колесе эти обещания нас сильно утешат, — мрачно заметил третий, на вид самый старший из собравшихся.

Он хмуро взглянул на стоящего в густой тени разросшейся смоковницы первого собеседника. Тот был плотно закутан в накидку из небеленого льна и прикрывал лицо свисающим концом головной повязки, так что были видны лишь глаза холодного серого цвета, глядевшие настороженно и жестко.

— Откуда такие мысли? До сих пор ты не сомневался в успешности нашего плана.

— А откуда такая спешка? Зачем ломать отточенный план, да еще действуя, не получив из Лаххи ни новых, ни подтверждения прежних указаний? В какую игру ты играешь?

— Так, начались подозрения…

— Он прав, в самом деле, твое поведение странно.

— Ну что ж, придется объяснить, раз вы не верите мне. Дело в том, что я хорошо знаю характер наследника Эшара. Его сын Идалу так же жаждет получить власть над Хаттским царством, но, к сожалению, не обладает выдержкой отца. Он нетерпелив, горяч и безрассуден и может начать вторжение в любой момент, не дожидаясь нашего сигнала, а тогда поражение неизбежно. Наш план строится на том, что страна будет обезглавлена и руководить обороной придется Хапрассуну, который неплохой воин, но не стратег. А Табарна искусный полководец, и, если он лично возглавит войско, у Идалу нет шансов — мальчишка не знает законов войны. К тому же Табарна не только пользуется непререкаемым авторитетом у воинов, его любит простой народ. Вся община станет на защиту страны. Мы провалимся с треском, а захваченные в плен клевреты Идалу выдадут нас Табарне с потрохами. И вот тогда действительно колеса не избежать. Так что для нас единственный выход — действовать немедленно. Тс-с… Что это?

Трое помолчали, прислушиваясь. Но слышен был лишь доносящийся из центрального двора однообразный многоголосый гул, напоминающий мерное гудение улья.

— Что ты забеспокоился?

— Мне послышался рядом какой-то шорох. Кажется, я тоже начинаю нервничать. Ну что, я вас убедил?

— Пожалуй, ты прав.

— Я тоже согласен.

— Тогда действуйте. Дата сдвигается, как мы договорились, а время начала операции остается прежним. Расходимся. Старайтесь не привлекать к себе внимания.

От группы отделился один из собеседников. Подняв на плечо тростниковую корзину, он не торопясь направился в сторону складов. Немного погодя второй, выйдя через арку и ловко подхватив свесившийся край большого тканого ковра, присоединился к трем людям дворца, несущим его в тронный зал.

Тем временем предзакатное солнце, чуть помедлив и на прощанье озарив небеса игрой изумительных цветов от ярко-пурпурного до нежно-розового, скрылось за горизонтом. Сразу стало темно. Центральный двор начал стремительно пустеть, и скоро в нем остались лишь люди двора, которые, стоя на деревянных лесенках, зажигали прикрепленные к стенам халентувы сосновые смоляные факелы.

Табарна сидел в своей опочивальне за массивным столом из финикийского кедра, стоящего слева от двери, и внимательно изучал лежащую перед ним большую квадратную глиняную табличку, на которой был изображена схема восточной окраины царства и близлежащих земель.

Склонившаяся над картой фигура царя, сидящего в удобном кипарисовом кресле, с сиденьем и спинкой из медвежьих шкур, находилась в центре круга света, падающего от стоящего слева от Табарны большого серебряного светильника. Вдоль стены выстроились высокие ряды полок редкого для эбенового дерева темно-коричневого цвета, уставленные золотыми статуэтками заморских богов, замысловатыми терракотовыми сосудами в виде священных животных и другими подарками иноземных послов, среди которых выделялась искусно сделанная модель маганской ладьи с двенадцатью гребцами. Рядом лежали несколько папирусных свитков. За спиной царя в рассеянном свете виднелся задернутый пурпурный полог, за которым находилось царское ложе. По правую руку Табарны в некотором отдалении от двери стоял туалетный столик из киликийской сосны, над которым висело прямоугольной формы серебряное зеркало, а почти треть стены занимал огромный ларь для одежды все того же темно-коричневого цвета, полускрытый занавесом.

Царь напряженно размышлял в полной тишине, нарушаемой лишь еле слышным шелестом стоящих на столе песочных часов, представляющих собой выточенный из цельного куска горного хрусталя сосуд в виде двух перевернутых кубков, соединенных суженным горлышком. Из верхнего кубка тихо сыпалась струйка тонкого песка из просеянного порошка черного мрамора, прокипяченного в вине и высушенного на солнце.

Внезапно мысли царя были прерваны звуком мягких шагов и тихим стуком в дверь.

— Кто там? — недовольно спросил Табарна, поднимая голову. — Я же запретил меня беспокоить.

— Это ваш постельничий Заши, господин мой, — послышался жалобный голос. — Принес новое покрывало для вашего ложа. Можно мне войти?

— А что, этого нельзя было сделать днем? — проворчал Табарна. — Ну, входи.

— Благодарю, господин мой, — быстро заговорил низенький пухлый Заши, проворно входя в комнату с шерстяным покрывалом в руках. — Раньше я, к сожалению, не мог принести, его только что доставили во дворец.

— Ладно-ладно, иди делай, что нужно, — отмахнулся царь, досадливо поморщившись.

Постельничий, поклонившись, скрылся за пологом. Царь снова углубился в изучение карты. Внезапно он ощутил за спиной движение, и в круге света мелькнула тень.

Табарна стремительно обернулся, и в этот момент подкравшийся сзади вплотную Заши бросился на него, вцепившись в запястья, чтобы заблокировать руки. Одновременно в комнату впрыгнул коренастый мужчина в одежде людей дворца низшего разряда, который, выхватив из-за пазухи кинжал, занес его над головой царя. Но тут же заговорщики почувствовали, как что-то словно тисками сдавило шею, оба захрипели, задыхаясь, и один за другим без сознания рухнули на пол. Раздался звон выпавшего из руки несостоявшегося убийцы кинжала.

— Вы не пострадали, господин мой? — заботливо спросил Васти, перешагивая через бесчувственное тело Заши, которому помощник мешеди Хапантали в это время связывал руки снятым с шеи постельничего тонким кожаным ремнем.

— Слава богам, я цел, — севшим голосом ответил царь, еще как следует не отдышавшись после борьбы. — Вы были за потайной дверью?

Вопрос был скорее риторическим — откинутый занавес у правой стены открыл взорам распахнутый настежь ларь для одежды, который на самом деле являлся замаскированным входом в подземный туннель, связывающий опочивальню с помещением личной охраны царя.

Тем не менее мешеди почтительно ответил:

— Да, господин мой.

После чего обстоятельно изложил ход событий, предшествовавших покушению.

— Сообщение Велку вызвало так много пересудов и толков, — начал Васти, наклоняясь и подбирая кинжал, — что мои агенты сбились с ног, стараясь подслушать разговоры во всех группках, то и дело возникающих среди людей дворца. Большей частью это были пустышки — придворные ходили взад-вперед, перемалывая одно и то же. Наконец агенту Тевасину повезло — он наткнулся на заговорщиков. Трое стояли в северном дворе у смоковницы возле стены, примыкающей к комнатам людей дворца, обслуживающих ваши личные покои. Тевасин притаился за перилами узенькой галереи второго этажа, прямо над головами негодяев, и подслушал бóльшую часть разговора. Из него стало ясно, что на вас готовится покушение, совершить которое должны, возможно, те же лица. Двоих агент узнал сразу — это были ваш постельничий Заши и подметальщик ваших покоев Хурки. Третий стоял в густой тени смоковницы, кутаясь в накидку и закрывая лицо концом головной повязки. Тевасин попробовал было приподняться, чтобы рассмотреть его, и чуть не выдал себя: шпион услышал шум и быстро свернул разговор. Когда его собеседники ушли, он еще немного постоял, а потом исчез из поля зрения агента, вероятно, вошел в одну из комнат для слуг. Тевасин как мог быстро спустился вниз и проверил все помещения, но там не было ни души. Увы, шпиону удалось ускользнуть.

Васти перевел дыхание и продолжал:

— Проблема была в том, что мы не только не знали в лицо третьего заговорщика, который, если судить по разговору, и является лаххийским резидентом, но, самое главное, мы не знали, на какой день и какое время намечено покушение. Понятно было лишь, что дата сдвинута на более близкий срок. Но какой? Оставалось только следить за каждым шагом двух засвеченных предателей. Ничего подозрительного за ними до вечера не наблюдалось, и друг с другом они больше не встречались — видно, роли у них были распределены заранее. Но, когда с наступлением темноты Заши направился в царскую кладовую и с вытащенным оттуда покрывалом направился к вашей опочивальне, что было явным нарушением рабочего распорядка, а за ним в том же направлении проследовал Хурки с метелкой и тростниковой корзиной, — стало ясно, что покушение назначено на сегодня. Поэтому я дал указание оцепить ваши покои, а сам с Хапантали прошел через подземный ход, чтобы опередить преступников. Мы подоспели вовремя.

— Проклятье, — вдруг прохрипел связанный Хурки, который, оказывается, очнулся и внимательно слушал доклад Васти. — Проклят я от утробы матери моей, проклят мой бог Пирва!.. Будь трижды проклят негодяй, который втянул нас в это дело!

— Кстати, о негодяе, — обернулся к пленнику Васти. — Кто он? Он ведь тоже из людей дворца, не так ли? Говори, если тебе хоть сколько-нибудь дорога жизнь.

— Жизнь моя и полсикля теперь не стоит, — с горечью ответил Хурки, — а имени и должности его я не знаю. Не знаю даже, как он выглядит. Мы с Заши встречались с ним до сегодняшнего дня только дважды, и оба раза он был в длинном плаще с капюшоном, надвинутым на самые глаза, а лицо закрывал концом головной повязки.

— Ты лжешь, — жестко сказал мешеди, наклоняясь к связанному. — Как же вы договаривались о встречах, если не знали в лицо вашего хозяина?

— Человек, завербовавший нас, дал нам список условных сигналов, с помощью которых главный сообщал, что делать.

— Например?

— Ну вот сегодня днем на бортике фонтана в центральном дворе появилась ветка дерева иппи, что означало приказ срочно явиться в условленное место.

— Понятно, — губы Васти скривились в холодной усмешке, затем он обратился к царю. — С вашего позволения, господин мой, мы дадим вам отдых, а допрос продолжим в более подходящем для этого месте. Думаю, там они расскажут что-нибудь более интересное.

— Как только будут результаты — ты знаешь, что я имею в виду, — сразу ко мне, — приказал Табарна.

— Слушаюсь, господин мой.

Васти сделал знак помощнику, и тот, выйдя за дверь, тут же вернулся в сопровождении четырех вооруженных короткими мечами людей жезла, которые вывели пленников из комнаты. Вернее, вывели Хурки, потому что Заши, который едва пришел в себя, пришлось почти нести — его ноги подгибались и он все время падал.

Весть о покушении на царя разнеслась в мгновение ока, и, выйдя в центральный двор, возглавляемая мешеди процессия оказалась в плотном кольце придворных, которых едва сдерживали окружавшие личные покои царя воины. Как только показались захваченные заговорщики, толпа взревела, и охране пришлось защищать их от разъяренных людей.

С трудом прокладывая себе дорогу, они наконец доставили пленников в резиденцию Васти. Кроме помещений первого и второго этажей, предназначенных для начальника дворцовой охраны и его подчиненных, здесь находился разветвленный подземный комплекс, включающий и тюремные казематы.

Гисахис все это время, не подозревая о происходящих рядом бурных событиях, сидел у себя в канцелярии, составляя по поручению царя ответное послание правителю Мелуххи, приславшему Табарне в подарок золотого павлина с раскрытым хвостом. Благодарность за роскошное подношение была выражена писцом в изысканных стихах, восхваляющих богатства страны и щедрость ее правителя: «Как красивы твои черные эбеновые деревья и твои тростники, твои петухи носят бороду из сердолика, твоя птица павлин…»

Когда наконец довольный полученным результатом он вышел в центральный двор, его взору предстала шумная толпа людей дворца, в возбуждении сгрудившихся возле соседнего помещения, где размещалась служба Васти. Писец в недоумении остановился, а затем, узнав от стоящего поблизости жезлоносца Хари о покушении, поспешил к покоям Табарны.

В то время как он, с трудом пробираясь между взбудораженными придворными, подходил к расположенному в центре двора фонтану, его перехватила служанка Кутти.

— Прошу прощения, — запыхавшись, проговорила Хапати, подбегая к нему. — Вас очень хотела видеть госпожа.

— Она у себя? Передай, что я сейчас приду, только передам царю выполненную работу и узнаю, не будет ли приказаний.

— Но госпожа велела, чтобы вы пришли немедленно, — затараторила служанка, не отставая от Гисахиса. — Она сказала, что вспомнила, что показалось ей странным сегодня днем, и что вы сказали, чтобы она сразу сказала вам, когда вспомнит…

— Как? — писец так резко остановился, что Хапати, семенившая сзади, налетела на него.

Он круто развернулся, едва не столкнув при этом в фонтан кого-то из людей дворца, оказавшегося рядом, и поспешил в южную часть двора, где был вход в покои царевны.

Кутти сидела в опочивальне перед зеркалом, но не смотрела на свое отражение — неподвижный взгляд ее огромных глаз был устремлен на туалетный столик, где в открытом кипарисовом футляре лежал кинжал с золотой рукояткой.

Когда Хапати доложила о приходе Гисахиса, Кутти стряхнула с себя оцепенение и вышла в горницу.

— Хапати, сходи на кухню и скажи Суве, чтобы на завтрак приготовил мне сок из персиков. Тот, что был сегодня из винограда, мне не понравился, — царевна подождала, пока служанка вышла, и лишь после этого обратилась к писцу. — Не хочу, чтобы она слышала. Хапати ужасно любопытна и никогда не закрывает дверь как следует. Ты просил рассказать тебе, что показалось мне странным сегодня. Помнишь?

— Да, конечно.

— Узнав о покушении на отца, я очень испугалась и побежала к нему, а потом, когда возвращалась к себе, неожиданно вспомнила… Правда, я не думаю, что это важно, просто не положено… И хочу с тобой посоветоваться. Понимаешь, мне не хотелось бы, чтобы этот человек был наказан. Тем более теперь, когда мы знаем, что кто-то хотел убить моего отца, он может попасть под подозрение, а он…

В этот момент раздался топот бегущих ног и в неплотно прикрытую дверь постучали.

— Кто там?

Дверь открылась шире и показалась голова мальчика-вестника.

— Прошу прощения, господин мой Табарна приказывает Гисахису срочно явиться к нему.

— Иду, — писец посмотрел на Кутти.

— Ничего страшного, — сказала она. — Мы поговорим завтра, это не важно.

— Спокойной ночи, госпожа моя, — Гисахис поклонился, подождал, пока царевна скрылась в опочивальне, и вышел из комнаты.

В коридоре, направляясь к выходу, он краем глаза заметил, что за приоткрытой дверью в гардеробной царевны мелькнул край полотна.

«Все-таки подслушивала, негодная девчонка», — подумал он мимоходом.

Царя Гисахис нашел в обычном состоянии. Ничто в его внешности и поведении не говорило о том, что всего лишь час назад он избежал смертельной опасности.

Передав царю подготовленное послание правителю Мелуххи и получив новое задание, писец уже собирался откланяться, как Табарна вдруг спросил:

— Кстати, зачем тебя звала Кутти?

Ему ничего не оставалось, как рассказать о какой-то странности, которую царевна случайно заметила, но забыла:

— А когда Кутти услышала о том, что вы чудом избежали смерти, вероятно, от сильного потрясения, она вспомнила и послала за мной, чтобы посоветоваться. Правда, она считает это происшествие незначительным.

— Так пойдем сейчас, выясним наконец, в чем там дело, — решительно сказал царь.

Люди жезла, охранявшие покои царевны, вытянулись в струнку, увидев приближающегося государя.

Маленькая горница царевны, освещенная четырьмя серебряными светильниками, была пуста, но в глаза вошедшим сразу бросилась открытая дверь в опочивальню, раскачивающаяся на оси в каменном подпятнике. Предчувствуя недоброе, Табарна кинулся в комнату, Гисахис с замирающим сердцем вбежал следом.

Кутти лежала навзничь возле туалетного столика рядом с опрокинутым стулом. Невидящий взгляд ее больших черных глаз был устремлен ввысь, из-под густых волос царевны струилась алая кровь, растекаясь темным пятном на песочного цвета шерстяном тканом ковре.

Табарна глухо застонал и, став на колени рядом с дочерью, приподнял ее голову. Писец опустился с другой стороны и осторожно дотронулся до руки царевны. В глазах Кутти вдруг появилось осмысленное выражение, ее взгляд остановился на лице Гисахиса. С трудом шевельнув пересохшими губами, она прошептала еле слышно: «уточка…» и закрыла глаза.

Глава 8

— Уточки… — еле слышно прошептала Катя, отвечая на укоризненный взгляд Лыкова, который, открыв хлипкую калитку, застал ее стоящей посреди двора.

— Что — уточки? — не понял Сергей.

Он тревожно озирался по сторонам, хотя в сгущающихся сумерках разглядеть что-либо в саду, окружавшем дом, было невозможно.

— Я только вышла загнать уточек, — объяснила Катя, доверчиво глядя на него заплаканными глазами.

Они вошли в дом, состоящий из сеней и двух небольших комнат, бедно обставленных, но чисто прибранных. Взглянув на белевшие на спинках стульев и стареньком диване салфетки с выцветшей вышивкой, историк почувствовал, как сжалось его сердце, — когда-то это было увлечением и его матери, и воспоминания о детстве всегда вызывали в его памяти большой круглый стол в гостиной, покрытый белоснежной скатертью с аккуратно вышитыми на ней яркими анютиными глазками.

Тем временем Катя приготовила чай и села за стол напротив. Сергей как-то по-новому увидел ее: в тусклом свете люстры пережившая потерю единственного близкого человека девятнадцатилетняя девушка сегодня выглядела старше своих лет, черты лица обострились, опущенные уголки обычно улыбающихся губ придавали ей строгий вид. Он даже несколько растерялся, не зная, с чего начать разговор.

— Похороны состоятся послезавтра, — прервала молчание сама Катя. — Вы придете, Сергей Владимирович?

— Конечно.

— Я так благодарна, что музей взял на себя организацию похорон и все расходы. Мирра Георгиевна мне позвонила, сказала, чтобы я не беспокоилась.

— Мы тебя не оставим, Катюша… — убежденно сказал историк, потом, помолчав, осторожно спросил. — Ты вчера вечером или сегодня никого из наших не видела возле своего дома?

— Нет, — удивилась Катя, — но я и не могла. Мирра Георгиевна сказала, что полиция была у вас почти весь день и сотрудников просили никуда не уходить.

— А ты одна была в доме?

— Нет. Когда мне сообщили… — голос девушки дрогнул, но она взяла себя в руки. — Когда из полиции пришли, у меня как раз была соседка, тетя Тая. Она со мной почти весь день провела, спасибо ей. Потом подруги прибежали, я ни минуты не была одна.

— А вчера, когда бабушка не вернулась с работы, ты что подумала?

— Но я вчера в ночную смену была.

Лыков кивнул, он знал, что Катя работает диспетчером на городской железнодорожной станции и два раза в неделю у нее бывают ночные дежурства.

— Утром в восемь примерно вернулась, смотрю — бабушки нет. Я решила, что она, может, в магазин ушла — она ведь такая неугомонная… была, — с трудом добавила девушка. — Правда, я удивилась, что она уточек не покормила, но как-то не придала значения. Я их выпустила на пруд, а сама прилегла, устала после смены. Проснулась — смотрю, уже почти двенадцать, а бабушка так и не появилась. Тут я забеспокоилась, и только собралась в музей позвонить, как пришел следователь… Костин, кажется, и сказал…

Ее голос прервался. Сергей подлил ей чаю и придвинул поближе чашку.

Катя сделала глоток и, посмотрев на него, добавила:

— Он тоже меня спрашивал, не видела ли я кого-нибудь из музейных работников.

Историк почувствовал некоторую досаду — Костин определенно двигался в том же направлении, на шаг опережая его.

— Кому могло понадобиться убивать ее, Сергей Владимирович? За что? — с горечью воскликнула Катя.

Стараясь подавить в себе ощущение неуместной ревности к следователю (в конце концов, это же не его профессия), Лыков мягко, стараясь не испугать девушку, сказал:

— Катенька, ты извини, если я своими вопросами причиняю тебе боль, заставляя вновь переживать это страшное событие. Понимаешь, твоя бабушка, вероятно, погибла потому, что знала нечто опасное для человека, который совершил кражу в нашем музее. И если она этими сведениями поделилась с тобой, ты должна мне об этом рассказать сейчас же, чтобы мы могли защитить тебя.

Катя внимательно смотрела на него выразительными карими глазами, в которых ясно читалось недоверие.

— Понима-а-ю, — медленно протянула она, — хотя нет, не понимаю.

Девушка решительно тряхнула головой, отчего небрежно собранные на затылке волнистые каштановые волосы рассыпались по плечам:

— Она мне ничего такого не говорила. Да и что бабушка могла знать? Она же простая уборщица, без всякого образования, даже читала по складам.

— В субботу, насколько я понял, она была утром в музее…

— Да, бабушка купила новую лестницу, а то наша деревянная уже совсем старенькая, ступеньки проваливаются, и она боится каждый раз, что я шею себе сверну, когда собираю персики… то есть боялась… Она хранилась у нее в чулане, потому что магазин рядом и ей рабочий из магазина донес до музея, а она договорилась с Русланом — охранником, который живет через два дома, что он на машине ее привезет.

— Но почему в субботу? Разве нельзя было в рабочий день?

— Ну, наверное, можно, но бабушка торопилась. Она говорила, Мирра Георгиевна недовольна, потому что не положено посторонние вещи держать…

— И во сколько привезли лестницу?

— Ой, я точно не вспомню, где-то полдевятого, может, минут двадцать, на машине же быстро.

— А ты не помнишь, в тот день бабушка вела себя как обычно, тебе ничего не показалось странным? Может быть, ей что-то показалось странным? — Лыков сделал ударение на слове «ей».

Катя задумалась:

— Честно говоря, я ее не очень внимательно слушала, потому что записалась в парикмахерскую на девять и спешила. По-моему, ничего особенного.

Сергей вздохнул с сожалением, но Катя вдруг продолжила:

— А вот в понедельник она пришла с работы сама не своя. Я тогда думала, что это из-за кражи. Когда она мне рассказала, я тоже была в шоке. Но теперь, после ваших слов… Не знаю, может, я начинаю додумывать, но помню, она была какая-то беспокойная и задумчивая одновременно. И еще кое-что: у бабушки была привычка постоянно бормотать себе под нос — я уж и не вслушивалась, потому что это обычно было такое старческое ворчание ни о чем. Так вот во вторник она, когда вернулась после беседы со следователем, — ее ведь тоже вызывали, мне-то сказала, что она ничего не знает, поэтому ее долго не держали. Но вечером, когда уже стемнело, я вышла снять белье и услышала бабушкин голос. Она закрыла уток на ночь и возвращалась в дом, разговаривая сама с собой по привычке. Правда, очень тихо, но, мне кажется, она говорила: что же мне теперь делать?.. если человек не виноват?.. подведу под монастырь… Хотя в последнем я не уверена. При чем тут монастырь?

— Это поговорка такая, — сказал историк.

Он воспрянул духом, почувствовав, что на верном пути. Значит, Клара Миктатовна действительно видела вора, и это был сотрудник музея, иначе ее не мучили бы сомнения. А раз так, Катя неминуемо становилась следующей мишенью. Сергей еще раз предостерег девушку и спросил, нет ли у нее знакомой, у которой она могла бы провести сегодняшнюю ночь, пообещав, что с завтрашнего дня ее будут охранять.

К идее охраны Катя отнеслась скептически, но сказала, что, узнав о несчастье, ее пригласила к себе пожить ближайшая подруга, которая должна зайти за ней в девять часов, а за утками пока присмотрит соседка. Лыков дождался прихода Зои (так звали Катину подругу), посадил девушек с Катиными вещами, которые она наспех собрала, в свою машину и отвез в центр города, где была квартира Зои.

Потом он поехал к начальнику охраны. Выслушав его соображения по поводу грозящей Кате опасности, Александр Ремизович пообещал принять меры, но сообщить, что конкретно собирается делать, отказался.