Бесплатный фрагмент - Тайна дальних пещер

«Старость — это прошлое, живущее в настоящем,

прошлое под тонким наносным слоем нового»

(Томас Манн: «Доктор Фаустус»)

Вот, чёрт! Даже не знаю, как начать. Нет, в самом деле, сижу уже третий час, а лист по-прежнему остаётся пустым, хоть головой о стенку бейся. Будь я профессиональным писателем, таких проблем бы у меня, наверное, не возникало, ибо профессиональный писатель всегда сможет скрутить какую-нибудь изящную словесную завитушку, которая и к самой истории подведёт, и её содержание при этом не раскроет. Но я не писатель. Я обычный, простой человек, и не обладаю необходимым для профессионального творчества уровнем красноречия. Фразы типа: «до чего интересна жизнь… сколько в ней загадочного и невероятного… никогда не думал, что со мной может такое произойти» — использовать не хочется. Они слишком устоялись и способны скорее отторгнуть, нежели притянуть. А чего-либо пооригинальнее придумать никак не удаётся.

Что же делать?

А вы знаете, оставлю-ка я свои безуспешные потуги с этим прологом и попробую обойтись без него.

Хочу сразу предупредить, что по ходу повествования вам встретится множество моментов, которые вызовут у вас изумление. Мол, что он несёт? Где он видел такие приборы? Где он встречал такие автомобили? Почему он это ведомство называет именно так?

Но не спешите подвергать сомнению мой рассудок. Всё объяснится. Правда, боюсь, что объяснение это вам покажется невероятным. Как и сама история. Наука, увы, не достигла ещё такой степени развития, чтобы воспринимать мои воспоминания как документальный материал. И всё же это правда. Да, это правда. Я, Роман Михайлович Егоров, находясь в здравом уме и твёрдой памяти, ответственно заявляю, что во всём нижеизложенном отсутствует даже малая толика вымысла. С этим и приступаю. А уж верить мне или нет — пусть каждый решает для себя сам.

Часть первая

Глава первая

Вызов с улицы Театральной поступил в нашу дежурную часть (Дворянский райотдел города Воронежа) около десяти утра: убит одинокий пенсионер. Место происшествия находилось недалеко, и мы были на нём уже через семь минут. Когда мы подъехали к указанному в сообщении дому, рядом с ним бурлила внушительная толпа жильцов. Перед нами расступились с тем суетливым почтением, с каким всегда реагируют на приезд криминальной полиции.

— На каком этаже? — сухо спросил Орлов.

— На четвёртом, — услужливо ответили робкие нестройные голоса.

Наш шеф зашёл в подъезд и стал подниматься по лестнице. Мы последовали за ним.

Дверь нужной нам квартиры была приоткрыта. Мы вошли внутрь. В прихожей на небольшом стульчике перед зеркальным сервантом в горестной позе сидела пожилая женщина. Увидев Орлова, она вздрогнула. Мы этому не удивились. К подобной реакции на появление нашего шефа мы уже привыкли. Михаил Степанович имел резкие, хищные, казавшиеся зловещими черты лица, которые с непривычки могли напугать.

— Где труп? — коротко осведомился он.

Женщина указала на одну из трёх имевшихся здесь комнат:

— В гостиной.

— Это вы вызвали полицию?

— Я.

— Вы горничная?

— Да.

— В комнате ничего не трогали?

— Вроде, ничего.

Орлов обернулся к нам и слегка кивнул. Это был знак к началу. Мы принялись натягивать бахилы.

Какова бы ни была следственная ситуация, все действия нашей группы происходили по одной и той же давно отработанной схеме. Каждый из нас имел свой определённый участок работы и чётко знал, чем ему следует заниматься. Михаил Степанович сосредотачивался на опросе очевидцев. Лида Русанова открывала свой «волшебный», как мы его называли, чемоданчик, и с помощью разнообразных приспособлений принималась колдовать над имевшимися на месте преступления предметами. Дима Зильберман щёлкал фотоаппаратом, а мы с Сергеем Чурсиным готовили подробные пояснения к его снимкам: Сергей фиксировал детали, а я вписывал их в протокол.

В гостиной было темно. Плотно задвинутые шторы не давали проникнуть внутрь рвущемуся снаружи свету и скрывали подробности обстановки, делая доступными к восприятию лишь её очертания: силуэт шкафа, силуэт стола, силуэт лежащей на полу человеческой фигуры.

Орлов протянул руку к выключателю. Вспыхнула люстра. Я устремил свой взор на убитого хозяина квартиры. Это был маленький сухощавый старичок с обрамлённой седыми волосами лысиной и клинообразным лицом, которое отличали широкий лоб и узкий острый подбородок. Его руки и ноги крепко стягивала верёвка, лицо представляло собой сплошное месиво, а бело-синяя полосатая пижама алела едва успевшей высохнуть кровью.

Поморщившись от резавшего ноздри неприятного запаха, я примостился у края стола, достал из папки чистый бланк, вписал в него текущую дату — 10 июня 1965 года — отметил время, заполнил «шапку» и поднял глаза на своего напарника. Чурсин по-пижонски засунул руки в карманы брюк, неспеша огляделся по сторонам и отсигналил старт:

— Пиши…

Как и почему я стал полицейским?

Перед каждым из нас по достижении совершеннолетия непременно встаёт вопрос: кем быть? Этот вопрос есть первое серьёзное жизненное испытание. Испытание на зрелость, испытание на мудрость, испытание на накопленный жизненный опыт.

Вы, уважаемый читатель, наверное, сейчас хмыкнули: какой может быть жизненный опыт в шестнадцать-то лет? Согласен, практически никакого. Но всё-таки.

Значение этого испытания для будущего не переоценишь. Ведь от сделанного тобой выбора зависит вся твоя дальнейшая судьба. Ошибка, конечно, не смертельна. Профессию, если она не понравится, можно потом и поменять. Но на это уйдёт время, а ведь жизнь не вечна. Поэтому лучше сразу попадать в точку.

Кто-то определяется сам, кто-то подчиняется воле родителей. Какой из этих подходов предпочтительнее — сказать трудно. Ведь неудача может быть и там, и там. Здесь очень важно правильно оценить собственное «я». Профессия должна гармонировать с нутром — это незыблемая основа жизненного счастья. Заниматься тем, что не соответствует твоей энергетике — значит обрекать себя на хроническое чувство неудовлетворённости.

Лично я свой выбор делал самостоятельно. Свидетельствую об этом не без гордости. Сопоставив свои личностные реалии с особенностями различных сфер, я пришёл к выводу, что наилучшим местом профессионального образования для меня будет Академия полиции, благо таковая в нашем Воронеже имелась.

Мои родители от моего решения были не в восторге.

— Но почему именно полиция? — недоумённо вопрошал отец. — У нас в роду сроду не было полицейских. Я инженер, твоя мать педагог. Почему бы тебе не пойти по нашим стопам?

Я в ответ лишь вздыхал и пожимал плечами. Я не мог им детально всё объяснить, но интуитивно чувствовал, что полиция — это моё, и, забегая вперёд, скажу, что о своём выборе впоследствии ни разу не пожалел.

Это были прекрасные и незабываемые пять лет. Учиться было интересно. История преступлений, секреты криминалистики, методики расследования — это вам не закон Божий, ни мёртвые языки, которыми обильно пичкают в гимназии. Это настоящие, серьёзные науки, идущие вровень с жизнью, а не вбиваемые в мозг исключительно для общего развития.

Яркая учёба давала надежду на не менее яркую службу. Но когда черёд последней, наконец, наступил, меня всё чаще и чаще стало постигать разочарование. Мои служебные будни, в основной своей массе, были сопряжены с банальщиной. Пьяные драки, квартирные кражи, ночные грабежи — всё это было заурядно и неинтересно. А мне так хотелось чего-то необычного и особенного.

Руководитель нашей следственной группы, Михаил Степанович Орлов, которого мы между собой уважительно называли либо «шеф», либо «батя», реагировал на мои порывы со снисходительной усмешкой: «Да пойми же ты, дурья голова, что в нашем деле главное не интерес, а результат. Чем нетипичнее преступление, тем труднее его раскрыть. Зачем тебе лишние проблемы?». Но мне было двадцать шесть лет, я был молод, и поэтому далёк от свойственного его возрасту («бате» было за пятьдесят) стремления к покою и простоте. Мне страстно хотелось столкнуться с чем-то запутанным и таинственным.

И вот в тот день случилось то, чего я так долго ждал. Взглянув на картину преступления, я сразу понял, что дело об убийстве девяностодвухлетнего пенсионера Георгия Рудольфовича Здановского обещает стать неординарным. У меня от волнения даже немного затряслись руки…

Перед тем, как вернуть вас, уважаемый читатель, в квартиру убитого, познакомлю вас со своими тогдашними сослуживцами. Думаю, это станет не лишним. Ведь они будут фигурировать на протяжении всей первой части, и вы должны их себе как-то представлять.

Нашего шефа я уже обрисовал. Идём дальше. Русанова. Лидочка занимала у нас должность эксперта. Серьёзная и сосредоточенная на службе, весёлая и раскованная в быту, она, без преувеличения, была душой всей нашей группы, внося в неё то умиротворение и тот позитив, которых порой так часто не хватает для внутриколлективной гармонии. Её нельзя было назвать красавицей. Когда она шла по улице, на неё не оглядывались, не косились, не упивали взоры. Но и склоняться к противоположной крайности тоже будет неверно. Да, Лидочка была далеко не модель: пышнотелая, без шарма. Но её незаурядный ум, её спокойствие и незаносчивость полностью компенсировали все недостатки её внешности. Не знаю как вам, а лично мне более по сердцу башковитые невзрачницы, чем пустоголовые блондинки.

Дима Зильберман. Он был старше меня на пять лет. Рыжеватый, худощавый, с жёсткими, походящими на стальную проволоку, зачёсанными в «ёжик» волосами. Его лицо было острым, как топор, и чем-то напоминало увядающий осенний лист: жёлтое, сухое, поблекшее — отголосок неумеренного курения. Наш главный острослов. Он удивительно точно умел подмечать смешное и несуразное. Был вдумчив и нетороплив. Он как бы смаковал каждую переживаемую им минуту. Что мне в нём особенно импонировало, так это его воистину железная крепость духа. Ни одна из неудач, — а таковые бывают у каждого человека, — не оставляла мучительных воспоминаний в его памяти и ничуть не тревожила его малоподдающуюся каким-либо терзаниям совесть. Он принадлежал к тем счастливым натурам, чей здоровый эгоизм уже сам по себе окрашивает жизнь в радужные тона. Этой его особенности я даже завидовал. Я настроить себя так не мог.

Сергей Чурсин. Ему было двадцать восемь. Почти мой ровесник (разницу в два года я к существенной не относил). Это был маленький, светловолосый, с виду добродушный толстячок с круглым розовым лицом и немного оттопыренными ушами. При первом взгляде его можно было счесть за простачка. Но в его случае внешность была обманчива. Под маской «бравого солдата Швейка», как мы иногда его между собой называли, скрывались железная хватка и изящный ум. Горе было тому, кто вставал у него на пути.

Эх, какая у нас была сплочённость! Нашему взаимопониманию завидовали все. И надо же было такому случиться…

Впрочем, не будем торопить события. Всему своё время.

Возвращаемся на Театральную. Причина убийства Здановского сомнений не вызывала — ограбление. Антураж происшествия указывал именно на него. Но это ограбление было не простым. Деньги, ценные вещи, бытовая техника, — то, что чаще всего уносят преступники, — остались нетронутыми. Целью бандитов определённо являлось что-то другое, гораздо более серьёзное. Об этом красноречиво свидетельствовал взломанный тайник, искорёженная дверца которого была настежь распахнута и являла свету неглубокую пустую выбоину, значившуюся в межкомнатной стене. В подобных укрытиях, как правило, абы что не хранят.

Вспоминая тот тайник, должен заметить, что он был устроен весьма профессионально. Разглядеть его в разрисованных крупной клеткой обоях было нелегко, ибо края его дверцы настолько плотно смыкались с проёмом, что не оставляли практически никакого зазора. Да и возможности для его разглядывания посторонними хозяин свёл к нулю, ибо соответствующий тайнику участок стены был завешен ковром. Так что убийцы явно знали, где им следует искать.

Пока мы осматривали квартиру, Орлов всячески пытался расшевелить пребывавшую в глубоком шоке горничную, стремясь извлечь из неё как можно больше информации по горячим следам. Такая информация оказывается самой верной.

— Как вас зовут?

— Мария Сергеевна.

— Где вы живёте?

— В соседнем доме.

— Здановскому прислуживаете давно?

— Второй год.

— Когда вы обнаружили его убитым?

— Сегодня утром, около десяти часов, когда пришла убирать.

Горничная всхлипнула. Наш шеф деликатно выдержал паузу, дав возможность даме протереть глаза, после чего продолжил опрос:

— Как часто вы здесь появлялись?

— Каждый день, кроме выходных.

— Вы приходили в одно и то же время?

— Да, к десяти.

— В чём заключались ваши обязанности?

— Стирка, уборка, готовка, ходьба по магазинам.

— У вас есть какие-нибудь подозрения, кто мог убить вашего хозяина?

— Нет.

— А как вы думаете, в связи с чем его убили?

Горничная пожала плечами:

— Ума не приложу. Он был одинок, жил тихо, ни с кем не конфликтовал.

— Кем он был раньше?

— Понятия не имею.

— Вам известно хоть что-нибудь об его прошлом?

— Ничего. Он избегал об этом говорить.

— Не было ли в нём чего-нибудь такого, что могло бы указать на его профессиональную принадлежность? Там, военная выправка, какие-то привычки, манеры.

— Я ничего такого не замечала.

— Вы знали о существовании в гостиной тайника?

— Нет, не знала.

— И что в нём хранилось, следовательно, тоже?

Горничная кивнула и выпустила наружу очередную порцию слёз.

Изучение места преступления продолжалось до вечера. Квартира была большой, вещей в ней было много, и у нас ушла уйма времени, чтобы их все осмотреть. Мы перерыли всё, что можно, но ничего подозрительного так и не нашли. Обычное бытовое барахло, какое присутствует в любом жилище.

Когда мы вернулись обратно, я походил на выжатый лимон. Мои напарники выглядели не лучше. Первое, что мы сделали, когда зашли в отдел, это подключили к монитору ДЧК. Перед нами предстала страшная картина минувшей ночи.…

Стоп. Здесь, наверное, стоит сделать паузу и пояснить, что это вообще такое, ДЧК, ибо в силу определённых причин, суть которых я раскрою позже, вам, уважаемый читатель, он не знаком.

ДЧК — это дисперсный частотомер Краснова. Мы ещё называли его «машинка времени». Он как бы позволял заглянуть в прошлое. С его помощью можно было увидеть то, что происходило в определённой точке пространства в тот или иной временной момент. Этот прибор открывал перед нами все обстоятельства преступления. Если бы с его помощью можно было ещё безошибочно идентифицировать преступника, цены бы ему не было. ДЧК считывал электромагнитную память поля. Но он не фиксировал изображение с той чёткостью, с какой это делает фото- или кинотехника. Транслируемая им картинка чем-то походила на рентгеновский снимок. Человек в ней выглядел как серый сгусток. Можно было рассмотреть его фигуру, наблюдать как он двигается, что делает. Но различить его лицо было, увы, нельзя.

Продолжим. Мы уставились в монитор. На экране появились очертания уже знакомой нам гостиной. Времямер показывал начало четвёртого утра. Поначалу в комнате никого не было. Затем в ней обозначились три фигуры: две принадлежали преступникам, — один был высоким и худым, второй — поменьше и поупитаннее, — в третьей мы опознали Здановского. Преступники сорвали со стены ковёр, агрессивно поговорили с хозяином, потом швырнули последнего на пол и принялись избивать. Несколько раз они останавливались, наклонялись к своей жертве и, видимо, о чём-то её спрашивали, после чего возобновляли свои побои с удвоенной силой.

— Требуют ключ от тайника, — предположил Чурсин. — А он не даёт.

— Угу, — буркнул Орлов.

Я и Зильберман кивками выразили своё согласие.

Дело закончилось колющим ударом ножа. Его нанёс высокий. Здановский безжизненно распластался на полу. Убийцы вышли в прихожую, принесли из неё какое-то приспособление и принялись колдовать над дверцей тайника.

— Фомка, — заметил Чурсин, — или лом.

Наш шеф снова угукнул.

Взломав тайник и взяв из него какой-то небольшой предмет, преступники вышли из квартиры.

— Ну что, подведём предварительные итоги? — устало вопросил Орлов.

Он выключил монитор и тяжело плюхнулся за стол. Мы уселись рядом.

— Убитый — гражданин Здановский Георгий Рудольфович, — рассуждающе начал наш начальник, отчёркивая галочку на лежащем перед ним листе бумаги. Такая уж у него была манера излагать: всё, что он высказывал, обязательно помечалось каким-нибудь значком. — Одна тысяча восемьсот семьдесят третьего года рождения… Хм, долгожитель. Девяносто два года. … Пенсионер, вдовец, проживал один в трёхкомнатной квартире. Квартира не съёмная, является его собственностью. По показаниям времямера, убит в четыре пятьдесят шесть утра. Входная дверь не взломана, из чего явствует, что либо убитый впустил убийц в квартиру сам, либо у тех был ключ.

Наш шеф черкнул восклицательный знак.

— Причина убийства — грабёж. В квартире обнаружен вскрытый тайник. Что было в тайнике — установить пока не удалось.

На бумаге появился знак вопроса.

— Опрос соседей практически ничего не дал. Шум в его квартире они слышали, но ничего неладного не заподозрили. Дед страдал бессонницей, и возня по ночам была у него в порядке вещей. Они к ней уже привыкли. Из их слов явствует, что Здановский жил изолированно, ни с кем не общался и никого к себе не пускал. Единственная, кто была к нему вхожа — это горничная. Но и она ничего вразумительного показать не смогла.

— Личность загадочная, — хмыкнул Сергей. — Прожил в этом доме около двух десятков лет, а о нём никто ничего не знает.

— Загадочная, — согласился наш шеф. — И этот недостаток нужно устранять. Вот этим ты и займёшься. Отработаешь круг его общения.

— Так этот круг составляет одна горничная. Вы же её опрашивали.

— Не нынешний круг, а прошлый. Так сказать, допенсионный, — пояснил Орлов. — Утром зайдёшь в городской департамент и подашь запрос в архив: где он раньше жил, кем работал, в чём засветился, и тому подобное. А по поступлении информации пройдёшь по связанным с ним адресам и пообщаешься с народом. Может его кто и помнит. Если адресов окажется много, возьмёшь в помощники Зильбермана.

— Будет исполнено, — козырнул Чурсин.

Взгляд нашего шефа переместился на Русанову.

— Можно что-нибудь сейчас сказать об убийцах?

— Можно, но не многое, — ответила она. — Это мужчины. Больше я пока ничего сообщить не могу. Нужно дождаться результатов анализа собранных микрочастиц. Они будут завтра.

— Хорошо, — кивнул Орлов.

— А может это не мужчины, а такие мужеподобные женщины, — хохотнул Зильберман.

— Дима, сейчас не время для шуток, — упрекнула его Лида.

— А я и не шучу. Мы с подобным уже сталкивались. Вспомни ночные грабежи в Детском парке. Все потерпевшие утверждали, что на них нападали мужчины. А выяснилось, что это был обряжённый в мужскую одежду слабый пол.

Русанова решительно замотала головой.

— Это не тот случай. Для того, чтобы взломать сейф, требуется грубая мужская сила. Женщины с этим не справятся. Да и так измочалить пострадавшего женщины определённо не могли.

— А если один из них мужчина, а вторая женщина?

— Оба убийцы — мужчины, — твёрдо повторила эксперт. — На это указывают все трасологические признаки. Например, длина шага. Шаги убийц насчитывают 70—80 сантиметров. Это явно не женский шаг. У женщин шаг короче — порядка 50—70 сантиметров. Кроме того, угол постановки ступней. У обнаруженных в квартире следов он составляет 11 градусов. Это типично для мужчин. У женщин же данный показатель несколько выше — 15—20 градусов.

— Ладно, ладно, сдаюсь, — ворчливо пробормотал Дима и, хитро подмигнув нам с Чурсиным, капитулирующе вскинул руки вверх. — Но жена у этого деда была, конечно, красавица, — заметил он, прицокнув языком.

Мне тут же вспомнился висевший на стене в гостиной фотопортрет. Там была запечатлена супруга хозяина, как две капли воды похожая на известную артистку Марину Ладынину.

Орлов откинулся назад, заложил руки за голову и задумчиво уставился в потолок.

— Не даёт мне покоя одно ощущение, — пробормотал он. — Как будто мы что-то упустили. И что-то очень важное. Чурсин, Егоров, вы там точно всё осмотрели?

— Вроде всё, — откликнулся Сергей. — Перебрали каждую тряпку, каждую бумажку.

Наш шеф немного помолчал, после чего снова воззрился на нас.

— А стены обстукивали? Вдруг там есть и другие тайники.

Мы с Чурсиным переглянулись. Я озабоченно кашлянул.

— Не успели, Михаил Степанович. Времени не хватило.

— Времени не хватило, — иронично передразнил меня Орлов. — А может просто не догадались?

— Может и не догадались, — пробурчал Чурсин. — Вы ведь об этом не сказали.

— А своя голова на что? Чтобы только фуражку на ней носить?

Мы опустили глаза.

— Ладно, — смягчился наш шеф, — это поправимо. Егоров, придётся тебе завтра наведаться туда ещё раз. Обстучи хорошенько стены, пол, и не забудь заглянуть за вентиляционную решётку на кухне. Что-то моя интуиция не спокойна. Задание понятно?

— Понятно, — кивнул я.

— Тогда по домам. На сегодня хватит…

Глава вторая

Посмотрев, не увязался ли за мной кто из сослуживцев, я свернул в переулок, прошёл до его конца и нырнул под навес стоявшего на углу телефона-автомата.

Я приходил сюда в том случае, если мне требовалось сделать личный звонок. Я никогда не делал личных звонков со службы, где вокруг меня постоянно вращалась масса людей, ибо стеснялся выставлять свои амурные дела напоказ.

Да, уважаемый читатель, у меня был роман. Серьёзным его, правда, не назовёшь, ибо он оказался недолгим, и финалом его стал отнюдь не успех. Но это была моя первая настоящая любовь. Именно любовь, а не мимолётное увлечение. Вот поэтому он и оставил в моём сознании такую глубокую зарубку. Я прекрасно помню все его перипетии даже сейчас, много лет спустя. Первая любовь остаётся в памяти у каждого. Минуют годы, но она из неё не испаряется. Её хрононы преследуют нас вечно.

С Лизой мы познакомились в марте, за три месяца до описываемых мною сейчас событий. Я увидел её в театре. Прохаживаясь перед спектаклем по фойе, я обратил внимание на невысокую худенькую девушку в элегантном фиолетовом платье. Это было идиллическое создание. Её шелковистые чёрные волосы вздымались надо лбом бурной волной, а карие глаза, тонкий нос и полные жизни губы придавали её лицу притягивающую к себе привлекательность.

Во мне как будто что-то стрельнуло. Меня точно захлестнула буря чувств. Это знакомо каждому. По своей природе это, наверное, одно из самых загадочных биологических явлений: появляется внезапно и сверлит душу так, что буквально не находишь себе места, рисуя в своих мечтах те наслаждения, без которых жизнь всего лишь пустой дар.

Дождавшись антракта и улучив момент, когда сопровождавшая девушку маман отправилась приводить себя в порядок, я встал перед объектом своего внимания, галантно щёлкнул каблуками, тряхнул головой и отчеканил:

— Разрешите представиться, младший лейтенант полиции Егоров. Восхищён вашей красотой. Позвольте узнать ваше имя.

Девушка поначалу опешила. Её явно смутил такой напор. Она покраснела, но с ответом не задержалась.

— Лиза, — тихо вымолвила она.

— Очень приятно. А меня зовут Роман, — снова щёлкнул каблуками я.

Лиза заулыбалась.

— В вашей полиции все такие бойкие?

— Все, — выпалил я. — Служба, знаете ли, такая. Без бойкости никак. Вам нравится спектакль?

— Да как вам сказать, — пожала плечами Лиза. — Актёры играют хорошо. Портнягин, как всегда, бесподобен (Борис Портнягин был ведущим актёром Воронежского драматического театра). Декорации сделаны со вкусом. Но вот режиссура, по-моему, слабовата. Я уже видела эту пьесу в Санкт-Петербургском Императорском театре, и, должна сказать, там она смотрелась поубедительнее.

— Ну, нашли, что сравнивать, — развёл руками я. — Это же столица. А у нас — провинция, и уровень, соответственно, провинциальный.

— Это вы зря, — возразила моя собеседница. — Случается, что провинциальные театры ставят гораздо лучше столичных. В провинции тоже есть таланты.

— Вы любите театр?

— Очень.

Я напряг память, отыскивая в ней что-нибудь на обозначившуюся в нашей беседе тему, но тут из дамской комнаты появилась Лизина маман. Своей походкой она напоминала торжественно плывущую в воде большую щуку, перед которой лучше не вертеться всякого рода мелкоте. Увидев меня, она вытянула лицо до сверхъестественных размеров. Её взгляд наполнился негодованием: мол, что за нахал смеет клеить её простодушную, ещё ничего не ведающую о мужском коварстве дочь? Я понял, что мне будет лучше ретироваться.

— Умоляю, назовите свой телефон, — прошептал, готовясь отойти, я.

— Семь семнадцать сорок семь, — тихо продиктовала Лиза.

Я бросился в зал. Всё оставшееся время антракта я просидел с низко опущенной головой, боясь даже покоситься в ту сторону, где располагалась моя новая знакомая. Я позволил себе украдкой бросить на неё свой взгляд только тогда, когда начал гаснуть свет. Лиза сидела в понурой позе и покорно выслушивала гневные сентенции своей родительницы.

Я позвонил ей через день. Говорили мы долго. То да сё, пятое-десятое: погода, культурные новости, городские сплетни. Лизина маман уехала на заседание какого-то попечительского комитета, поэтому нам ничто не мешало. Я рассказал Лизе о себе, где живу, где работаю. Она, в свою очередь, поведала о своих занятиях. Оказалось, что Лиза учится на филологическом факультете университета и готовится посвятить себя искусству.

Местом наших встреч мы избрали парк «Сосновый». Выбор на него пал не случайно. Он находился на самой окраине города, и нас там никто не мог застукать. Лизина мать была не в восторге от моей персоны. Она явно жаждала заполучить для своей дочери какую-нибудь более выгодную партию, нежели простой полицейский, и строго-настрого наказала ей избегать случайных знакомств.

Наши свидания стали регулярными. Они не отличались большой продолжительностью. Причина заключалась в той же конспирации: чтобы не вселять в мать никаких подозрений, Лиза старалась пораньше возвращаться домой. Но их вполне хватало, чтобы зарядить меня позитивом на весь следующий день. И вдруг они прекратились. В один из вечеров Лиза не пришла. Я не замедлил позвонить ей домой.

— У меня сегодня не получилось, — уклончиво ответила она.

— А завтра ты придёшь?

— Постараюсь, но не обещаю.

Но ни завтра, ни послезавтра, ни послепослезавтра моя подруга так и не появилась. Её объяснения не отличались разнообразием и повторялись изо дня в день: «Не смогла… постараюсь… не обещаю».

Я потерял покой. Меня терзало недоумение: что могло произойти? Ведь у нас всё было так хорошо. Может я сделал что-то не так? Что могло нарушить установившуюся между нами гармонию?

Неясности явно затянулись, и сегодня я твёрдо вознамерился поставить вопрос ребром: не хочешь встречаться — так и скажи. Только объясни, что, собственно, случилось.

Ещё раз оглядевшись по сторонам, я с трепетом набрал 7—17—47 и вслушался в длинные, протяжные гудки. Раздался щелчок.

— Алло?

Я узнал голос горничной.

— Пригласите, пожалуйста, Лизу.

— Лизы нет.

— А где она?

— На занятиях.

«Какие у неё могут быть вечером занятия?», — подумал я, но больше ничего спросить не успел. На другом конце провода беспардонно швырнули трубку.

Я вышел из-под навеса и неспеша побрёл вперёд. Идти домой не хотелось: пустая квартира навевала лишь грусть и тоску. Настроение было прескверным, и, чтобы хоть как-то развеяться, я решил прогуляться по Большой Дворянской. Это была центральная улица Воронежа, излюбленное место отдыха горожан. Для хорошего времяпрепровождения здесь располагало всё: вымощенная брусчаткой пешеходная зона, театр, кинозал, разнообразные магазины и кафе.

Вечер выдался чудесным. По небу плыли лишь несколько перистых облаков. Разноцветные крыши домов воспламенялись от заходившего на посадку солнца. Полуденный зной сменился приятной прохладой. Всё вокруг дышало свежестью. Но меня это не радовало. Я чувствовал себя обманутым и брошенным. Пройдя по Большой Дворянской от начала до конца, я начал жалеть, что сподобился на такую прогулку. Вид поглощённых друг другом пар, задорный гвалт кучковавшейся подле обочин молодёжи только ещё более усилили терзавшее меня ощущение одиночества. Оно стало просто нестерпимым. Мне буквально хотелось выть.

Дойдя до ослепительно блестевшего позолоченной верхушкой Никольского храма, я свернул в Железнодорожный переулок и обомлел. По другую сторону дороги шла Лиза. Она была не одна. Её вёл под руку какой-то модно одетый субъект. Они оживлённо переговаривались, улыбались, и весь их счастливый вид свидетельствовал о неподдельной взаимной увлечённости.

Я злобно уставился на своего соперника. И что только Лиза в нём нашла? Долговязый, сутулый, спина как у верблюда; маленькая, почти что птичья, голова; рожа — как лошадиная морда. Не человек, а «в мире животных».

Первым моим порывом было хорошенько начистить ему физиономию. Но меня удерживал мой статус. Не к лицу сотруднику полиции устраивать банальный мордобой. Да ещё из-за женщины. За такое можно запросто лишиться погон. А этот «верблюд» их явно не стоил.

Я сжал зубы, развернулся и двинулся в обратную, относительно их движения, сторону. Во мне всё кипело. Наружу выплёскивались порывы ярости, и чтобы не произошёл срыв, нужно было срочно чем-нибудь себя отвлечь. Я нащупал лежавшие в кармане пиджака ключи, и тут у меня мелькнула мысль: а не пойти ли мне в квартиру Здановского? Мне ведь поручено произвести её повторный осмотр. Так почему бы ни сделать это прямо сейчас?

Я решительно остановился, повернулся к дороге и проголосовал приближавшемуся сзади такси…

Глава третья

Жилище убитого встретило меня пугающим безмолвием. Атмосфера казалась настолько зловещей, что её не разряжали даже доносившиеся сверху ритмы «Биттлз» — группы, которую я очень любил. Я уже давно заметил, что в местах, где недавно побывала Смерть, особенно если она была насильственной, существует какая-то особая, тягостная аура. Люди старшего поколения стараются обходить их стороной. Я уже неоднократно это наблюдал. Что ими движет? Простой суеверный страх? Или они чувствуют что-то более, нежели молодёжь?

Я захлопнул дверь, зажёг свет и с ходу приступил к осмотру. Дело шло со скрипом. Как я ни старался сосредоточиться на своём служебном задании, образ Лизы не выходил у меня из головы. Я был на неё обижен. Я был на неё зол. Променять меня на такого урода!

Обстучав прихожую и не обнаружив ни малейшего признака скрытой внутри пустоты, я подался в гостиную и обессилено опустился на диван.

«Остальное доделаю завтра, — решил я. — А заночую прямо здесь. Какой смысл ехать домой, если наутро возвращаться сюда снова! Меня там всё равно никто не ждёт».

Мучимый грустью, я погасил свет, принёс из спальни подушку, разулся, принял горизонтальное положение и закрыл глаза. Меня стала обволакивать тревога. Она словно проникала в меня из стен, пронзая моё тело не знающими преград незримыми волнами, и оплетала моё сознание жгучей, липкой паутиной. Именно в этой комнате, в двух метрах от дивана, на котором я лежал, был убит Здановский. Перед моими глазами снова предстала та жуткая сцена, которую я наблюдал посредством ДЧК. Я поёжился. Как по-разному воспринимаются порой простой, голый факт и его созерцание. Одно дело просто услышать, что человека пырнули ножом, и совсем другое — увидеть, как это произошло.

А вдруг дух хозяина ещё пребывает здесь? Вдруг он сейчас витает под потолком и осуждающе смотрит на меня, незваного гостя, посмевшего без спроса вторгнуться в его владения? Ведь души умерших по преданию покидают землю только на сороковой день. А с момента смерти старика ещё не прошло и суток.

Я разомкнул веки и пристально вгляделся в темноту. В поглощённой мраком гостиной различались лишь слабые контуры мебели. Я перевернулся на другой бок и стал решительно отгонять нашедшие на меня страхи. Кто раз поддастся суеверной слабости, на того потом будет вечно действовать всякий вздор. Я снова закрыл глаза и принялся думать о Лизе…

Проснулся я среди ночи. В уши била тишина. Наглухо сомкнутые шторы полностью заслоняли собой отблеск мерцавших в небе ночных светил. Вокруг царили умиротворение и покой. Но на моей душе, тем не менее, скребли кошки. Внутренний голос словно предупреждал меня о приближавшейся опасности. Это было какое-то первобытное, природное чутьё, свойственное ещё нашим далёким предкам эпохи палеолита.

До моих ушей донёсся шум. Прислушавшись, я опознал в нём скрежет замка. Скрипнула входная дверь. На полу проявилась и тут же погасла полоска исходившего с лестничной клетки света.

Меня прошиб холодный пот. Я тихо скатился на пол и, опираясь на ладони, притаился за боковой спинкой дивана. В прихожей замелькало маленькое, походящее на светлячка, пятнышко света. Вторгшийся в квартиру «пришелец» зажёг портативный фонарь. Его неясный, чуть темнее чёрного прямоугольника открытой двери силуэт проследовал по коридору и, не дойдя до гостиной, скрылся в соседней комнате. Незнакомец явно таился. Я настороженно ловил звук его шагов. Они были крадущимися, очевидно стремились быть тихими, но, несмотря на все его усилия, всё же издавали весьма отчётливый гул.

Кто это? И что ему здесь нужно?

Я привстал на цыпочки, пробрался в коридор и подкрался к соседней двери. «Пришелец» стоял у стеллажа и рассматривал заполнявшие его книги, водя по ним тонким, походящим на остро заточенную шпагу, лучом фонаря. Он выдвигал их одну за другой, быстро пролистывал и ставил на место, явно что-то выискивая. Я замер, затаил дыхание и стал пристально наблюдать за ним. И тут незнакомец словно каким-то шестым чувством обнаружил моё присутствие. Он замер, простоял так несколько секунд, после чего в дверной проём метнулся луч фонаря. Я дёрнулся назад, но опоздал с этим буквально на какое-то мгновение. Меня успели заметить. Фонарь погас. Поняв, что таиться дальше бессмысленно, я заглянул в комнату, намереваясь пригвоздить незваного гостя к полу, но тут же был снесён врезавшейся в меня массой. Дверь квартиры распахнулась. «Пришелец» перескочил через порог и устремился по лестнице вниз. Я бросился за ним. Но моя позиция в этой погоне была заведомо проигрышной. Босиком далеко не убежишь: мои ботинки ведь остались стоять у дивана. Когда я выскочил из подъезда, незнакомец уже заворачивал за угол. Шансы догнать его были невелики. Но мне повезло. Впрочем, не знаю, можно ли это назвать везением. Ночную тишину прорезал оглушительный визг тормозов, послышался глухой удар. Я ринулся к дороге. У обочины вполоборота стоял автомобиль. Метрах в двух от него в безжизненной позе валялось тело «пришельца». Из машины, с белым, как мел, лицом, вылез пожилой шофёр.

— Откуда он взялся? — растерянно пробормотал он, словно никак не мог поверить в случившееся.

Возле трупа стала растекаться тёмная лужа. Я подошёл ближе. Оглядев распростёртое на асфальте тело при свете стоявшего неподалёку фонаря, я почувствовал, что у меня начинает отвисать челюсть. Это был тот самый «верблюд», с которым я накануне видел Лизу.

Вот так поворотик!

До моих ушей снова донёсся дрожащий голос шофёра.

— Куда он, сломя голову? На улице пять утра!

Я посмотрел на водителя. Он был близок к обмороку.

— Успокойся, — проговорил я. — Ты ни в чём не виноват. Я всё видел. Вот что, побудь пока здесь, а я схожу вызову полицию. И не вздумай удрать — попадёшь под статью.

Подкрепив своё предупреждение демонстрацией служебного удостоверения, я направился к телефону-автомату.

Глава четвёртая

Как и следовало ожидать, на утренней планёрке наш шеф был мрачнее тучи, причиной чему, несомненно, являлись ночные события.

— Уж не знаю, ругать тебя или хвалить, — гневно выговаривал мне он. — С одной стороны ты, конечно, молодец. Не окажись ты ночью в квартире — этот субъект проскочил бы мимо нас, как вода сквозь пальцы. А с другой — что толку? Взять его живым ты всё равно не смог.

— Михаил Степанович, — развёл руками я, — да кабы не этот автомобиль…

— Отставить «кабы»! — рявкнул Орлов. — Расторопнее надо было быть, расторопнее. Почему ты не взял его прямо в доме? Почему ты позволил ему выбежать на улицу?

— Так получилось, — вздохнул я.

— Так получилось! — передразнил меня шеф. — Не раззявь ты свой рот — убийство, глядишь, было бы уже раскрыто. Ты уверен, что в этих книгах ничего нет?

— Ничего, Михаил Степанович, — клятвенно выпалил я. — Перерыл весь стеллаж.

— Но что-то же он там искал!

Я тяжело вздохнул и пожал плечами.

В стремлении выяснить, каким ветром занесло «верблюда» в квартиру Здановского, я провёл весть остаток ночи. Проводив карету «скорой помощи», увезшую труп незнакомца в морг, и запротоколировав с прибывшими на место аварии сотрудиками ГДС (Государственная дорожная служба) суть произошедшего, я вернулся обратно в дом и до самого рассвета рылся в стеллаже. Я перетряхнул каждую из стоявших в нём книг, но так ничего и не нашёл. Книги как книги, какие присутствуют в любой домашней библиотеке: Пушкин, Булгаков, Толстой. Все покрыты пылью: очевидно, к ним уже давно не прикасались. Внутри ни одной бумажки. Но Орлов прав: без причины «верблюд» бы в них не полез. Жаль, что с ним получилось именно так. Не исключено, что придётся ещё помучиться с установлением его личности, ведь никаких документов при нём не оказалось. Горстка мелочи, портативный фонарь, да связка ключей — вот и всё, что обнаружилось в его карманах. Впрочем, одна зацепка к незнакомцу всё же была — это Лиза. Уж она-то наверняка должна знать имя своего ухажёра. Но как к ней с этим подойти? Миссия, по понятным причинам, была не из приятных.

Полютовав ещё немного на мою неповоротливость, наш шеф обратил свой взор на «вещдоки».

— Так-так, — изрёк он, вертя в руках найденные у «пришельца» ключи. — Что ты можешь о них сказать?

— Один из ключей подходит к дверному замку. Я проверял, — доложил я. — Не исключено, что именно с его помощью убийцы и проникли позапрошлой ночью в квартиру. Назначение остальных пока не известно. Но тот, который самый маленький, скорее всего от машины.

— Ты нашёл эту машину?

— Когда было искать, Михаил Степанович? — вскинул брови я.

Лицо шефа побагровело. Я понял, что допустил какой-то ляп.

— Ты когда-нибудь научишься думать? — рявкнул он. — Третий год в сыске, а мозги — как у курицы!

На мою бедную голову вылился очередной ушат помоев.…

Орлов как руководитель был не идеал. Он нередко повышал голос, мог откровенно оскорбить. Общение с ним порой становилось невыносимым. Но мы всё это ему прощали. Прощали за его профессионализм. Такие сыскари, как наш шеф, на дороге не валялись. У нас нередко называли его вторым Филипповым, вторым Кошко (Филиппов и Кошко — известные российские сыщики начала ХХ века). Он обладал воистину феноменальным чутьём. И это чутьё, помноженное на недюжинный опыт, всегда давало результат. По проценту раскрываемости преступлений наша следственная группа являлась в городе одной из лучших. Мы никогда не барахтались в расследовании, как слепые котята. Направляемые сыщицким нюхом Орлова, мы всегда двигались осознанным путём. Так что обижаться на Михаила Степановича было грешно. Тем более, что его замечания всегда были по делу.…

— Ты осмотрел близлежащие дворы?

Я растерянно захлопал глазами, не улавливая смысла предъявленной мне претензии.

— Не на троллейбусе же он приехал среди ночи, чёрт тебя побери! — грохнул кулаком по столу наш шеф.

Меня осенило. Я досадливо воздел глаза к потолку. Ну конечно! «Верблюд» определённо был за рулём. Глубокой ночью общественный транспорт не ходит. Не исключён, конечно, вариант с приездом на такси. Но зачем всё так усложнять, если есть своя машина? И оставил он её, судя по всему, где-то невдалеке от дома Здановского.

Какой же я осёл! Как же я не догадался зафиксировать все стоявшие поблизости автомобили!

Я вскочил с места.

— Михаил Степанович, разрешите я съезжу исправлю свой недочёт.

— Сядь, — махнул рукой «батя». — После оперативки поедем вместе. Полчаса ничего не решат. Если машина там, никуда она оттуда не денется.

Я плюхнулся обратно на стул и смущённо потупил взор. Орлов, тем временем, переключил внимание на Лиду.

— По экспертизе что-нибудь есть?

— Да, — кивнула она и поднесла к глазам листок бумаги. — Анализ следов и коврового покрытия позволил составить примерные портреты преступников. Они сопоставимы с тем, что показал вчера ДЧК. Первый — выше среднего роста, где-то 180 — 185 сантиметров. Худощав.…

— Ну, этот, который ночью …, — вставил я.

— …Микрочастицы набившегося в его подошвы грунта особо ни о чём не рассказали, — неодобрительно покосившись на меня (чего, мол, перебиваешь?), продолжала Лида. — Обычная дорожная пыль, песок, какой встречается на каждом шагу. Второй, судя по следам, менее подвижен. Степень сдавленности ворсинок паласа в местах, где он ступал, несколько выше. Толстым его не назовёшь, но про то, что упитан, сказать можно. Рост ориентировочно 170 — 175 сантиметров. Грунт с его подошв гораздо интереснее: бетон, цемент, извёстка. Очевидно, часто бывает на стройке. Оба преступника — брюнеты. Об этом говорят найденные на поверхности паласа волоски. У того, который толще, волосы потемнее. Не исключено, что он цыган. По дактилоскопии результат, увы, отрицательный. Все найденные в квартире отпечатки принадлежат либо хозяину, либо горничной. Никаких других отпечатков нет. Зато есть следы ММП (ММП — специальный крем, который втирают в ладони для предотвращения дактилоскопических отпечатков; используется в работе спецслужб).

Лицо нашего шефа вытянулось.

— Ого! Откуда он у них? Его ведь так просто не достать. Ладно, разберёмся. Что с тайником?

— Анализ собранной там пыли позволяет заключить, что в тайнике находилась обычная ситцевая ткань, — ответствовала эксперт. — Либо тряпка, либо мешочек. А вот то, что было в неё завёрнуто, установить не удалось. Могу только сказать, что это был небольшой предмет прямоугольной формы размером пять на восемь сантиметров. Контейнер, коробка, шкатулка — что-то типа этого. Причём, его не так давно доставали. Доставали и снова возвращали на место.

— Когда? Хоть примерно, — подался вперёд Орлов.

— От трёх до шести месяцев, — пояснила Лида. — Точнее сказать не могу. — Пыль в закрытом пространстве скапливается гораздо медленнее.

— Хоть так, — проворчал наш шеф; на лежащем перед ним листе бумаги появился очередной восклицательный знак. — Ладно, заканчиваем говорильню — и вперёд. Чурсин работает по Здановскому. Зильберман занимается сбитым. Дима, тебе задача ясна?

— Так точно, Михаил Степанович, — кивнул Зильберман; в то утро он был какой-то понурый; но мы не докучали его расспросами о причинах этой понурости; мы знали, что у Зильбермана была очень больная мать, и относили их на неё. — Дуть в морг, снять отпечатки, зафиксировать основные приметы, сфотографировать — и в картотеку.

— Всё правильно. Если у нас по нему ничего нет — пошлём запрос в МВД. Ну, а с тобой, герой, — Орлов повернулся ко мне, — мы поедем устранять твои ночные недоработки.

Глава пятая

Интуиция нашего шефа в очередной раз оказалась на высоте. Машина «верблюда» стояла в соседнем, по отношению к дому Здановского, дворе. Это была белая «Ливадия» — последнее «чудо отечественного машиностроения», как иронично передразнивали слоганы рекламных проспектов знающие автомобилисты. Повод для иронии у них, безусловно, был. Дело в том, что «Ливадия» являла собой точную копию американского «бьюика». А чтобы плагиат не просматривался уж очень явно, умельцы САКа (Симбирского автомобильного концерна — завода, где производилась эта модель) снабдили её иной формой фар. На этом их собственное конструкторское творчество исчерпывалось.

Лида затеяла свою обычную служебную возню с нигидриновым пульверизатором и дактилоскопической плёнкой. Мы же с Орловым вступили в беседу с дворником.

Я в очередной раз убедился в высочайшем профессионализме нашего шефа. Помимо глубочайшей проницательности, он обладал ещё и недюжинным умением сразу располагать к себе собеседника, безошибочно определяя присущий тому типаж и соответствующий к нему подход. Распознав в дворнике бывшего моряка, он притворился только что ступившим на палубу новичком-матросом, которому край как необходим совет бывалого служаки.

Почувствовав свою значимость, дворник зарделся от удовольствия. За отставными вояками такое водится. Его спина выпрямилась, подбородок приподнялся, глаза зажглись осознанием собственной цены. Разумеется, немалой. После небольшого вступления на тему недооценённости дворницкой профессии, он охотно поведал нам свои наблюдения.

— Я эту машину вижу уже второй раз. Но она не из местных. Ни у кого из наших жильцов такой нет. Залётная. Небось, какие-то мажоры-кренделя к своей бабёнке ездить повадились для получения известного рода услуг.

— А в первый раз вы её когда видели? — поинтересовался Орлов.

— Позапрошлой ночью. Приехала часа в два. Я как раз на кухню воды попить вышел. Слышу — шум мотора. Кого это, думаю, в такой поздний час угораздило? Гляжу, эта «Ливадия» подъехала. Вышли оттуда, значит, двое, и к соседнему дому направились.

— Вы их, случайно, не рассмотрели?

— Рассмотрел, но только потом, рано поутру, когда они уже уезжали. Я как раз из дома выходить собирался. Один такой высокий, худой, немного сутулится. Второй — поменьше, покруглее, с усами и бородой.

— А лица их описать можете?

— Вот чего не могу — того не могу. Далековато было. Я ведь на третьем этаже живу, а зрение, сам понимаешь, уже не молодецкое.

— В каком часу это было?

— Где-то около пяти. Я всегда в это время на улицу выхожу, чтобы тротуар промести.

— У них было что-нибудь в руках?

— В руках — ничего. А вот из-под курток что-то оттопыривалось. И у одного, и у другого, как будто они в подмышках что-то держали. Что они, хоть, натворили? Если, конечно, не секрет.

— Закон преступили. По-тяжкому, — вздохнул наш шеф.

Наш собеседник ахнул.

— Господи! Убили, что ль, кого?

Орлов утвердительно кивнул.

— Не деда, часом, из соседнего дома?

— Его самого.

— Вот те раз! За что ж они его так?

— Сами хотели бы это знать. Скорее всего, ограбление.

— Не зря он, значит, никого к себе не впускал. Видать, в квартире у него что-то было.

— Было — да сплыло. А вы этого старика хорошо знали?

— Нет, — помотал головой дворник. — Нелюдимый он какой-то был. Другие всегда остановятся, поговорят. А этот буркнет: «здрасьте» — и дальше чешет.

— А он всегда себя так вёл? — спросил я.

— Всегда, сколько себя ни помню.

— А как к нему люди-то относились?

— Как относились? Да по-разному. В основном, негативно. Кто ж таких дикарей любит? Мало ли что у них на уме. Некоторые откровенно побаивались. Верка Шапошникова, например, его стороной обходила.

— С чего бы это так?

— Да случай тут один был.

— Что за случай? Расскажите, пожалуйста.

Дворник крякнул и опёрся на метлу.

— Да блашь это всё, — нехотя проговорил он. — Вбила себе баба в голову ерунду, и никак обратно не выбьет. Зимой дело было. В феврале. Идёт, значит, Верка с магазина домой, а старик на лавке у подъезда сидит. Она поздоровалась, зашла в подъезд, и вдруг в обморок — хлоп. «Скорую» вызывали. Лишь на следующий день оклемалась. Прямо как летаргический сон нашёл. С тех пор она его за антихриста сочла.

— А он-то здесь причём? — удивился я. — На нём-то какая вина?

— Так Верка считает, что это именно он её с чувств свёл, — пояснил дворник. — Божится, что есть в нём что-то дьявольское.

— Вот как? Прямо, дьявольское, — рассмеялся я.

— Да ну её! Я ж говорю, это бабья блашь. Знаете, как иногда бывает? Обожжёшь руку об утюг, а затем какое-то время от него шарахаешься, даже если он и холодный. Рефлекс Павлова. Слыхали?

— Слыхали, — кивнул наш шеф и открыл блокнот. — А где живёт эта самая Верка?…

Закончив беседовать со словоохотливым дворником, мы вернулись к «Ливадии». Лида уже завершала свою экспертную возню и аккуратно стряхивала в полиэтиленовый пакет взятые с колёс машины пробы грунта.

— Ну что? — спросил её Орлов.

— По дактилоскопии кое-что есть, — сообщила она. — Информация по грунтовке будет позже. Осталось только запросить данные на владельца машины.

— Егоров, звони, — распорядился наш шеф. — А ты, Лида, вот что: сними-ка ещё картинку для ДЧК. Посмотрим ещё раз на этих «супчиков». В периоде поставь прошлую и позапрошлую ночь. Время — с половины второго до половины шестого.

— Хорошо, — кивнула Лида и принялась расчехлять прибор.

Я же включил рацию, связался с дежурным ГДС, продиктовал ему номер «Ливадии» и в ожидании ответа задумчиво уставился перед собой. Мне не давал покоя один момент. Правильно ли я сделал, что выискивал в книгах Здановского именно вкладку? А может дело вовсе и не в ней. Может требовавшаяся «верблюду» информация была записана прямо в книге на какой-то из страниц? На полях, между строк, или ещё как-нибудь, но информация эта была для него, безусловно, очень важной, иначе бы он за ней не приходил. Книги надо было не только перетряхнуть, но и перелистать.

Я закрыл лицо ладонями и досадливо помотал головой.

— О чём задумался? — раздался над моим ухом голос Орлова; он стоял рядом и вопросительно смотрел на меня.

— Михаил Степанович, мне нужно ещё раз пересмотреть стеллаж, — негромко произнёс я. — По-моему, я там кое-что прошляпил.

— Пересмотрим, — кивнул шеф. — Только сначала узнаем, кто хозяин машины, да заглянем к этой «жертве антихриста».

Он окинул меня пристальным взглядом. Его глаза подобрели.

— Да ты не переживай. Опыт — дело наживное. Без «косяков» не обходится никто. Я ведь тоже не сразу всё постиг. Знаешь, какие у меня в первые годы службы были проколы?…

Наш диалог перебило гудение рации. Я включил приём. Это был дежурный ГДС.

— Нашли мы ваше сокровище, — сообщил он. — Записывайте владельца.

Собственником машины оказался некий Юрченко Борис Николаевич. У меня точно гора свалилась с плеч. Личность «пришельца» установлена — значит, к Лизе по этому поводу уже идти не придётся.

— Юрченко… Юрченко, — задумчиво пробормотал Орлов. — Не знаю такого. В поле нашего зрения он, вроде, не попадал…

— А что мне о нём говорить? — выпалила Верка Шапошникова, когда мы задали ей вопрос о Здановском; она стояла за полуоткрытой дверью и испуганно таращилась на Орлова, не выказывая ни малейшего желания пригласить нас к себе.

Судя по доносившемуся из кухни шипению, — так обычно шипят поджариваемые на сковородке котлеты, — мы явились не вовремя, и кредит отпущенного нам внимания был небольшим.

— Вы не могли бы рассказать нам о том эпизоде, когда вы потеряли сознание после встречи с ним, — попросил наш шеф.

— Не буду я ничего рассказывать, — встала в позу наша собеседница. — Хватит уже, нарассказывалась. Мне всё равно никто не верит.

— Мы вам верим, — выразительно посмотрел на неё Орлов; его голос приобрёл всепроникающую вкрадчивость. — Мы сами подозреваем, что гражданин Здановский был личностью, в своём роде, не совсем обычной.

— Да антихристом он был! Дьяволом! — подалась вперёд Верка. — Вы бы видели его глаза. Это глаза Сатаны!

Излив горечь негодования на потешавшихся над её историей соседей, она перенеслась воспоминаниями в февраль.

— Я тогда из гастронома возвращалась, — начала она. — Подхожу, значит, к подъезду, гляжу — он на лавке сидит. На улице ветер, мороз, а ему хоть бы что. «Здравствуйте, — говорю. — Не простудитесь?». Он на меня как зыркнет, словно ножом насквозь проткнул. У меня аж поджилки затряслись. Захожу в подъезд сама не своя: крутит, мутит, в глазах потемнело — и как в бездну провалилась.

— А что выражал его взгляд? — спросил я. — Что он в себе нёс? Ненависть, угрозу? Может вы ему просто понравились?

— Да хватит вам, — хохотнула хозяйка. — Понравилась. Скажете тоже. Я уже не в том возрасте, чтобы кому-то нравиться. А он не в тех годах, чтобы за кем-то волочиться.

— Причём здесь годы? — шутливо возразил наш шеф. — Бывает, что и в девяносто лет молодость возвращается. Знаете такую поговорку: «Седина в бороду — бес в ребро»?

— У него «седина в бороду» уже давно прошла, — хмыкнула Верка. — Он был уже в другой стадии, когда впору песок под собой подметать. Что, говорите, выражал его взгляд? — повторила она и задумалась. — Ненависти в нём не было. А вот угроза была. Знаете, мне показалось, что он знал, что со мной сейчас что-то произойдёт. Он явно этого ожидал, и хотел, чтобы это случилось.

— А почему вы так решили?

— Не знаю, — пожала плечами хозяйка. — Мне так показалось. Ещё этот саквояж…

— Какой саквояж? — встрепенулся Орлов.

— У него на коленях был саквояж. Такой чёрный, потрёпанный. Когда я подходила к подъезду, он как раз в нём копался. А когда я с ним поравнялась, тут же его закрыл.

В воздухе повеяло гарью.

— Господи, у меня же котлеты! — переполошилась Верка. — Всё, извините, больше разговаривать с вами не могу. Да и добавить мне нечего. Я уже всё рассказала.

Дверь захлопнулась. Мы с шефом переглянулись.

— Михаил Степанович, вы, что, в самом деле верите, что причиной её обморока является этот старик? — прошептал я.

— Чёрт его знает! — чертыхнулся он. — Ты вот что скажи, вы находили в его вещах чёрный саквояж?

— Нет, — ответил я. — Никакого саквояжа в его вещах не было.

Орлов задумался.

— Чует моё сердце, — пробормотал он, — что этот саквояж был в его руках неспроста, и что мы с этим саквояжем ещё встретимся.

Глава шестая

Стукнувшее мне в голову предположение подтвердилось буквально сразу же, как только я заглянул в стеллаж. Пометки обнаружились уже в третьей от края книге. Это был сборник стихов Некрасова. Номер одной из страниц, — семьдесят пятой, — был обведён в кружок, а чуть в стороне были начертаны какие-то буквы и цифры.

— Погоди-ка, — сказал, увидев их, Орлов и потянул книгу на себя. — Мне это кое-что напоминает. … Хм. А ведь и вправду возможно!

— Что возможно? — не понял я.

В качестве ответа Михаил Степанович рассказал мне одну небольшую историю.

— Было это, если мне не изменяет память, лет десять назад. Взяли мы как-то одного квартирного воришку. Вину его доказали, но где он хранит похищенное — выяснить так и не смогли. Как только его ни «кололи» — молчит, гад, будто язык отрезали. И вот за день до суда получил он свидание с женой, и отдаёт ей какую-то книгу: мол, возьми, я её уже прочитал. Надзиратель книгу осмотрел. В переплёте, вроде, ничего не запрятано. Хотел уже было её пропустить, но тут вдруг увидел, что на одной из страниц подчёркнут номер, а значившиеся в тексте буквы и цифры обведены кружочками. И почудилось ему, что это неспроста. Он позвал следователя. А следователь был толковый. Иваном Михайловичем звали, царствие ему небесное. Уж больно, говорит, эти знаки напоминают шифр камеры хранения. А ну-ка, съездим-ка на вокзал. Приехали мы, значит, на вокзал, нашли ячейку, которая помеченному номеру страницы соответствовала, ввели в качестве шифра выделенные в тексте символы, и — вуаля! В ячейке — чемодан, а в чемодане — награбленное. Так может и здесь та же петрушка?

Взбудораженные этой идеей, мы выскочили на улицу, запрыгнули в машину и ринулись на железнодорожную станцию. Но когда мы зашли в камеру хранения и подошли к семьдесят пятой ячейке, мы испытали глубокое разочарование. Ячейка была свободна. Внутри неё зияла пустота.

Наш шеф обиженно поджал губы. Неужели его легендарная проницательность в этот раз дала сбой? Он огорчённо потупил взор, но тут на него что-то нашло. Он бросился к дежурной. Мы с Лидой последовали за ним. Нашим глазам предстала дородная, светловолосая девица с ленивым выражением на лице. Услышав вопрос Орлова про семьдесят пятую ячейку, она надменно выставила на него глаза, как бы говоря этим: а ты, собственно, кто такой, дядя? Но ознакомившись с протянутым ей удостоверением, быстро изменила свою политику и достала большую толстую тетрадь.

— Вещи из этой ячейки забрали два часа назад, — сообщила она. — Хозяин напутал с шифром, поэтому её пришлось вскрывать.

Она пододвинула нам журнал, и мы увидели следующую запись: «Амиров Родион Валентинович, паспорт серия… номер… зарегистрирован…». Строка заканчивалась размашистой, но неразборчивой подписью.

— Опоздали, — грустно констатировала Лида.

— Я, что, сделала что-то не так? — забеспокоилась дежурная. — Но я ведь действовала строго по инструкции.

— Вы ничего не нарушили, — успокоил её наш шеф. — Скажите, а что там были за вещи?

— Чёрный саквояж.

Мы переглянулись.

— А что вас убедило, что этот саквояж действительно принадлежит гражданину Амирову? — спросил я.

— Он точно описал его содержимое, — ответствовала девица. — Я проверяла — всё сошлось. Да и документы у него были в порядке.

— Как выглядел этот Амиров?

Дежурная напряглась.

— Рост средний. Полноват. Борода, усы, волосы такие растрёпанные. Похож на цыгана.

Мы снова переглянулись. Приметы второго убийцы были именно такими.

— Что лежало в саквояже? — напористо поинтересовался Орлов.

— Какой-то прибор.

— Что ещё?

— Больше ничего.

— Вообще ничего?

— Вообще.

— Как выглядел этот прибор? Опишите.

Лоб девицы снова нахмурился.

— Ну-у-у, такой небольшой, зелёный, с ручками. … Ой, да не понимаю я ничего в этой технике, — всплеснула руками она. — Не знаю, как его описывать.

Наш шеф побагровел. Работай эта особа в нашем ведомстве — от неё бы осталось мокрое место. Но она была свидетелем, и свидетелем очень важным, так что ему пришлось изыскать силы, чтобы удержать себя в руках.

— У вас есть чистый лист бумаги? — сквозь зубы процедил он.

— Есть.

— Рисуйте.

Дежурная удивлённо вскинула брови.

— Рисовать?

— Да.

— Нету у меня таких талантов.

— А вас не просят нарисовать портрет или натюрморт. Вас просят нарисовать предмет, который вы видели два часа назад, хотя бы эскизно, как сумеете. Поднапрягите память и приступайте.

Но девица категорически отказалась заниматься художественным творчеством. А Орлов был слишком взбудоражен, чтобы подобрать к ней психологический ключ. Ситуацию разрулила Лида.

— Вас как зовут? — мягко спросила она дежурную.

— Прасковья, — ответила та.

— Прасковья, это очень важно. Человек, которому вы отдали саквояж — преступник. И мы должны как можно быстрее его найти, пока он не натворил новых бед. Попытайтесь как-нибудь изобразить этот прибор. Пожалуйста. Давайте сделаем это вместе. Я вам помогу. Хорошо?

Девица растерянно пожала плечами.

— Ладно, попытаюсь.

Лида повернулась к нам.

— А вы не стойте над душой и подождите снаружи, — с деланной строгостью скомандовала она и шутливо подмигнула.

Мы с шефом вышли.

Рисунок был готов где-то через полчаса. Неказистый, неровный, корявенький, он мало походил даже на эскиз, и больше напоминал каракули пятилетнего ребёнка.

— Других талантов, кроме как дежурить в камере хранения, у этой «промокашки», похоже, нет, — проворчал Орлов и засунул рисунок в папку. — Отдам техникам. Пусть разбираются в этой клинописи.

— Лучше уж такое, чем вообще ничего, — заметила Лида.

— А вы были правы насчёт чёрного саквояжа, Михаил Степанович, — заметил я. — Мы действительно с ним ещё раз встретились.

— Главное теперь не саквояж, а прибор, — отозвался он. — Чует моё сердце, что Здановского убили именно из-за него…

Глава седьмая

Указанные в паспорте Амирова регистрационные координаты оказались «липовыми». Он там не проживал. О нём там даже не слыхали. Все, кому мы называли его имя, лишь недоумённо пожимали плечами. Собственно, для нас это был не сюрприз. Опытный преступник вряд ли станет светить место, где его можно найти. Да и сам паспорт, скорее всего, был фальшивым.

Орлов и Русанова отправились обратно в отделение. Я же получил задание навестить Юрченко.

Когда я приехал по его адресу, дверь мне открыла дряхлая старушка, каких с незапамятных времён, с чьей-то лёгкой руки, повелось называть «божий одуванчик»: маленькая, кругленькая, седая, со светившейся в глазах накопленной за все прожитые годы мудростью.

Увидев её, я сразу смекнул, что мне придётся действовать с двойной осторожностью. Помимо интересов дела, обозначенных Орловым коротко: «Выясняй всё аккуратно, свой визит обосновывай только аварией, об убийстве деда — ни гу-гу» — нужно было принимать в расчёт и соответствующее её возрасту здоровье. Её изношенное сердце могло не выдержать принесённую мною тяжкую весть.

Я придал себе немного смущённый вид и извиняющимся тоном, — пожилые люди это любят, — проговорил:

— Покорнейше прошу простить за беспокойство. Мне дали задание уточнить информацию о зарегистрированном по вашему адресу человеке. Скажите, у вас проживает Юрченко Борис Николаевич?

Старушка надела очки, оглядела меня с головы до ног, после чего утвердительно кивнула:

— Да, это мой зять. А что случилось?

— Да нет, ничего не случилось, — натужно улыбнулся я. — Просто разыскиваем свидетеля одного дорожно-транспортного происшествия. Очевидцы номер машины запомнили, но как-то нетвёрдо. Путаются с последней цифрой. Вот начальство и дало команду проверить все десять возможных вариантов. Ваш зять ведь имеет машину?

— Имеет.

— Какую?

— «Ливадию».

— Цвет белый?

— Да.

— Ну вот, — воскликнул я, — а у нас как раз и фигурирует белая «Ливадия». Может это он и есть.

— А когда случилось это ваше происшествие? — поинтересовалась хозяйка.

— Сегодня рано утром, — ответил я.

Старушка помотала головой.

— В таком случае вынуждена вас огорчить, молодой человек. Вам придётся продолжить ваши поиски.

Я вопросительно вскинул брови.

— Мой зять уже полгода находится в Иране, в служебной командировке, — не без гордости разъяснила она. — Он военный инженер, и проектирует там какую-то базу. Моя дочь, его жена, уехала вместе с ним. Так что за руль его машины никто сесть не мог. Она стоит в гараже.

Я озабоченно кашлянул. Вот те раз! Если хозяин машины в Иране, то кто тогда приезжал на ней к Здановскому?

А может номер «Ливадии» липовый? Может она есть машина-двойник?

Разберёмся.

Я снова принял облик затюканной понуканиями начальства «шестёрки».

— Ещё раз покорнейше прошу меня простить. Я вам охотно верю. Но начальство требует, чтобы мы во всём убеждались наверняка. Вас не обидит просьба показать мне вашу машину?

— Пожалуйста, — пожала плечами старушка. — Только наш гараж не во дворе. Придётся пройти примерно квартал.

— Я вызову такси, — кивнул я.

На лице хозяйки появилось недоумение.

— Зачем?

— Чтобы вы себя не утруждали. Ходить-то вам, небось, нелегко.

— Дойду уж как-нибудь, — обиженно парировала хозяйка. — Не такая уж я немощная, чтобы на подобные расстояния на такси ездить. Подождите, я сейчас оденусь…

В гараже старушку едва не хватил удар. Автомобиля на месте не оказалось.

— Господи! — схватилась за сердце она. — Неужто угнали? Да как же они умудрились-то, окаянные? Замок-то цел.

— Гаражный замок профессиональных угонщиков не остановит, — заметил я. — Подобрать для него ключ — раз плюнуть.

— Как же Бореньке об этом сообщить? — продолжала причитать моя спутница. — Он ведь расстроится. Он ведь эту машину недавно купил. Даже поездить толком не успел. В эту треклятую заграницу услали.

— Да не убивайтесь вы, не убивайтесь, — поспешил успокоить её я. — Цела ваша машина. Цела и невредима. На стоянке у нас стоит. Мы её сегодня утром нашли. Я, собственно, из-за этого к вам и пришёл. Но сразу всё говорить не стал. Хотел убедиться, что она именно ваша.

— Нашли? Фу-у-у! Слава богу! — облегчённо выдохнула старушка. — Дай вам бог всем здоровья!

— Могу я обратиться к вам с ещё одной просьбой? — вкрадчиво добавил я.

— Да, конечно, обращайтесь.

— Вы не могли бы показать мне фотографии вашего зятя? У вас наверняка они имеются.

— Конечно имеются. Пойдёмте, покажу.

Мы заперли гараж и отправились в обратный путь. Вырисовывалось одно из двух: или это угон, или Юрченко на самом деле никуда не уезжал. Наплёл тёще про заграницу, а сам преспокойно пребывает… точнее, пребывал в городе и творил свои чёрные дела.

Обрадованная тем, что свалившаяся внезапно проблема так благополучно разрешилась, хозяйка заставила меня сначала почаёвничать, затем поведала историю своей семьи, которую я вам, уважаемый читатель, приводить не буду, ибо она для данного повествования не имеет никакого значения, и лишь только потом принесла фотоальбом.

Фотоальбом расставил все точки над «i». Взглянув на снимки, я тяжело вздохнул. На фотографиях был не «верблюд». Зятем хозяйки являлся совершенно другой человек.

Значит, всё-таки, угон. А коли так, то без визита к Лизе, увы, не обойдётся.

Поблагодарив старушку за гостеприимство, я вышел на улицу и принялся высматривать телефон.

Глава восьмая

Голос моей возлюбленной звучал приветливо. Но в этой приветливости явственно сквозила фальшь. Чувствовалось, что ей хотелось побыстрее от меня отвязаться. На просьбу о немедленной встрече последовал завуалированный отказ: мол, некогда, сессия, экзамены. Но когда я упомянул об её долговязом провожатом, Лизина тональность заметно изменилась: от её доброжелательности не осталось и следа.

— Ты, что, за мной следишь? — возмущённо воскликнула она. — Кто тебе дал на это право? Или ты считаешь, что если ты полицейский, то тебе всё дозволено?

— Лиза, за тобой никто не следит, — едва сдерживая раздражение, произнёс я. — Я увидел тебя вместе с ним совершенно случайно, когда шёл со службы домой, и, заметь, сделал всё, чтобы не попасться вам на глаза. Я понимал, что тебя это смутит. Ты можешь встречаться с кем угодно. Это твоё право. А поговорить с тобой насчёт него я хочу по одной-единственной причине. Этот человек погиб. Сегодня рано утром его сбила машина. Я видел, как это произошло. Я его опознал. Никаких документов при нём не оказалось. А нам нужно выяснить, кто он такой, и где искать его родных.

В трубке воцарилось молчание.

— Аллё, — позвал я.

— Альберт погиб? — ошарашено прошептала моя знакомая.

— Да, — подтвердил я. — Так я могу тебя сейчас увидеть?

Лиза сглотнула слюну.

— Да, конечно, — упавшим голосом пробормотала она. — Приходи.

Я сел в автобус и поехал к ней. Но когда я оказался на месте и позвонил в дверь, вместо Лизы ко мне вышла её маман.

— Это я познакомила Альберта Фаильевича Кулахметова со своей дочерью, — надменно заявила она. — Он из хорошей семьи, очень интеллигентный и эрудированный человек, и я сочла, что для Лизы он будет весьма неплохой партией. Его домашний адрес нам не известен. Но его телефон у нас имеется. Это единственное, чем мы вам можем помочь.

Хозяйка протянула мне клочок бумаги, на котором были написаны пять цифр.

— Одного телефона мне недостаточно, — возразил я. — Мне нужно знать…

— Если у вашего ведомства есть к нам вопросы, прошу действовать в официальном порядке, через повестку, — резко перебила меня мадам. — От личных же инициатив прошу воздержаться, иначе мне придётся обратиться к вашему руководству. И перестаньте преследовать мою дочь. У нас был с ней серьёзный разговор, и она согласилась, что в знакомствах нужно быть разборчивее.

Хозяйка развернулась, приготовившись уйти, но вдруг замерла, подумала несколько секунд и снова обратилась ко мне.

— Если вам нужна подробная информация по Альберту Фаильевичу, поговорите с председателем попечительского совета университета Рудольфом Валериановичем Рябушинским. Это он представил его мне. Всего доброго.

Она зашла в дом и с размаху захлопнула дверь, красноречиво дав мне этим понять, сколь ничтожную, по её мнению, ценность представляет моя персона. Я обескуражено вздохнул и побрёл восвояси.

Солнце закрыла туча. Вокруг потемнело. Сверху стал накрапывать дождь. Он словно являл собой тапёра, аккомпанирующего моим переживаниям.

Глава девятая

Рудольф Валерианович Рябушинский встретил меня приветливо. Это был не очень высокий, скорее ниже, чем выше среднего роста, человек, до того худой, что казалось, будто на его рельефно выпиравших сквозь кожу костях не было ни одного грамма мяса. Его движения были суетливы и беспокойны, а часто менявшие выражение глаза свидетельствовали о повышенной эмоциональности.

— Можете не утруждать себя объяснениями, я уже всё знаю, — прострекотал он, едва я открыл рот, чтобы пояснить цель своего визита. — Софья Павловна мне уже звонила и попросила снабдить вас самой полной информацией по Альберту. Какой ужас! Какая трагедия! Погибнуть в таком возрасте, да ещё так нелепо!

На лице моего собеседника отразилась неподдельная печаль.

— А сколько ему было лет? — полюбопытствовал я.

— Тридцать с небольшим. Сколько точно — не помню, — развёл руками Рябушинский. — Но всё равно очень мало, чтобы покидать этот свет. Как же это всё произошло?

— Обстоятельства происшествия устанавливаются, — уклончиво ответил я.

— Нашли хоть, кто его сбил?

— Нашли.

— Небось, какой-нибудь пьяница?

— Да нет, водитель был трезв.

— Как же его тогда угораздило?

— Обстоятельства происшествия устанавливаются, — вежливо повторил я. — Этим занимается другой сотрудник. Мне же поручено собрать информацию по личности потерпевшего.

— Да, понимаю, понимаю, — энергично закивал головой мой собеседник. — Тайна следствия, конфиденциальность данных, и всё такое прочее. Ну, спрашивайте, голубчик, спрашивайте. Я всецело в вашем распоряжении.

Рябушинский откинулся назад, сложил руки на груди и выжидательно уставился на меня.

— В первую очередь меня интересует его домашний адрес и контактные данные его родственников, — начал я. — Где проживают, как с ними связаться. Надо же им сообщить.

Мой собеседник сжал губы и озабоченно покачал головой.

— Боюсь, что многим в этом деле помочь вам не смогу. Жил он, насколько мне известно, в доходном доме Шварценберга. Это такая красная дявятиэтажка в районе набережной. Знаете?

Я кивнул. Эта высотка была мне знакома. Она хорошо просматривалась с моста.

— Что касается его родственников, то они мне не известны. И как с ними связаться, я, соответственно, не ведаю. Да вы посмотрите в личных бумагах Алика. Там наверняка имеются какие-нибудь записи.

— Посмотрим, — сказал я. — А откуда этот Алик вам знаком? Что вас с ним связывало?

Рябушинский заулыбался.

— Досуг. Я, знаете ли, люблю по вечерам перекинуться в картишки. У Алика была та же страсть. Мы с ним являлись членами одного карточного клуба. Вы этот клуб наверняка знаете — «Четыре туза», что на Купеческой.

Я подтверждающе угукнул.

— Сейчас эти заведения, конечно, уже не столь популярны, как ранее, — продолжал мой собеседник. — Люди находят новые применения своему азарту. Но последователи классических традиций ещё не перевелись.

— Гм, — хмыкнул я. — А Софья Павловна говорила, что вы Кулахметова знали очень хорошо. Но разве можно иметь полное представление о человеке, встречаясь с ним только за игровым столом?

Глаза Рябушинского зажглись хитрым огоньком. Он подался вперёд и заговорщически прошептал:

— Тут всё дело в её дочке. Алик как-то попросил меня его с ней познакомить. Он знал, что я имею отношение к университету, где она учится. Понравилась она ему. Вы же молодой. Неужели не понимаете? Я, разумеется, не отказал. Ну как в таком деле не помочь? Я ведь тоже когда-то был молодым. Только, зная Лизину мать, я сделал это по-хитрому. Софья Павловна любит, когда всё проходит через неё. Поэтому я представил Алика именно ей, а уж она затем свела его со своей дочкой.

— Неужели вы дали рекомендацию малознакомому человеку? — вскинул брови я.

— Дал, — констатировал мой собеседник. — И не вижу в этом ничего зазорного. Люди должны друг другу помогать, особенно в таком щекотливом деле, как знакомство с женщиной. Вы же мужчина! Как вы этого не понимаете?

— А вдруг он какой-нибудь вор или убийца? — возразил я.

— Кто? Алик? — рассмеялся Рябушинский. — Что вы! Это милейший, интеллигентный человек. Он и мухи не обидит. Если бы вы его знали, вы бы со мной согласились.

Я тяжело вздохнул. «Если бы вы его знали!». Меня так и подмывало выложить ему всю информацию об этом «милейшем человеке» и посмотреть, как вытянется при этом его лицо. Но я не имел права на такую вольность, и поэтому только сглотнул слюну.

Эх, знать бы мне раньше про этого Рябушинского и про нравы Софьи Павловны! Я бы не счёл зазорным влиться на время в этот карточный клуб, дабы заполучить для знакомства с Лизой такого протеже. С таким рекомендателем, глядишь, всё сложилось бы иначе.

— А чем он занимался, этот Алик? — задал новый вопрос я.

— Какой-то коммерцией, — ответил мой собеседник. — Что-то связанное с ценными бумагами.

— А другие друзья у него в вашем клубе были?

— В нашем клубе все друзья. Нас всего пятнадцать человек. Это не так много, чтобы делиться на более и менее знакомых.

«Может спросить его про Амирова? — подумал я. — Не исключено, что он тоже там вращается. Впрочем, нет. Наверное, не стоит. Орлов категорически запретил выходить за рамки аварии».

Я взял свою папку и поднялся с места.

— Спасибо вам, Рудольф Валерианович, за уделённое время. Вы нам очень помогли.

— Пожалуйста, — улыбнулся Рябушинский. — Если ещё что понадобится — обращайтесь.

Я благодарственно кивнул и вышел из кабинета.

Глава десятая

Позвонив из ближайшего телефона-автомата Орлову, который к тому моменту уже успел вернуться в отдел, я довёл до него всю выведанную мною информацию. Реакцией на неё стал изумлённый восторг.

— Ты не перестаёшь меня удивлять, — заметил шеф. — То делаешь ляпы уровня детского сада, то демонстрируешь практически невозможное. Как тебе удалось так быстро выяснить имя сбитого, да ещё и узнать, где он живёт?

— Жил, — поправил его я и усмехнулся. — Секрет фирмы. Потом расскажу.

— Потом — так потом, — согласился Орлов. — Ладно, езжай к нему домой, только языком особо не трепи. Свой приезд, как и в случае с Юрченко, объясняй аварией. Об убийстве Здановского — ни гу-гу. И жди меня.

— Есть, — ободрённый похвалой, шутливо козырнул я и повесил трубку.

В отличие от словоохотливого Рябушинского, консьержка дома Шварценберга, угрюмая седовласая бабка с брезгливым отёчным лицом и колючими глазами, словно воды набрала в рот. Её ответы были уклончивы и немногословны. Каждое слово вытягивалось из неё чуть ли не клещами. Сообщение о гибели Кулахметова не вызвало в ней никаких эмоций. Она лишь равнодушно пожала плечами, словно этим говоря: погиб — так погиб, мне то что.

— Не знаю я, с кем он жил. Может один, может не один — меня это не касается. … А что мне о нём говорить? Жилец как жилец. Жил, приходил, уходил. … Не знаю я, чем он занимался. Какое мне до этого дело? Порядок не нарушал — и ладно…

Промучившись с вредной старухой минут десять, я решил оставить это бесполезное занятие. Бесполезное потому, что неразглашение сведений о жильцах было негласным правилом всех престижных доходных домов. А дом Шварценберга к таковым относился. Это помогало привлечь богатых постояльцев. Обеспеченные люди вряд ли выберут для проживания место, где их личную жизнь станут выставлять напоказ. Поэтому управляющие, консьержки, дворники и прочий обслуживающий персонал развязывали свои языки только в крайних случаях, если делишки жильцов шли вразрез с уголовным кодексом. «Верблюд» этому «требованию» соответствовал, но говорить о его причастности к убийству Здановского было пока нельзя. Поэтому я отошёл в сторонку, уселся в одно из стоявших в холле кресел и принялся ждать своего патрона.

Наконец он появился. Вместе с ним была Лида.

— Ну как? — тихо спросил наш шеф, кося глазами на консьержку.

— Глухо, — ответил я.

— Глухо? Ну, давай я попробую.

Орлов подошёл к стойке и положил перед старухой фотографию мёртвого Кулахметова.

— Это ваш жилец?

Та взглянула на снимок и вздрогнула.

— Господи, где же его так покорёжило?

— Под машину попал.

Консьержка обильно перекрестилась. Наш шеф пристально посмотрел на неё. В его глазах сверкнул едва уловимый огонёк, что было хорошим предзнаменованием.

«Считал типаж», — понял я.

Лицо Орлова подобрело. Он опёрся о стойку, взял фотографию и тяжело вдохнул.

— Вот она, современная молодёжь, — посетовал он. — Носятся чёрти куда, сломя голову, оттого и гибнут. Не слушают нас, стариков. Вот бог их за это и наказывает.

— Ой, не говорите, — согласилась старуха. — Дети, конечно, изменились. Никакого сладу с ними нет.

— Чтобы в наше время дети сказали родителям что-то поперёк — такого и представить было нельзя, — продолжал нагнетать наш шеф, видимо учуяв в данной теме слабую точку консьержки. — А сейчас? Ни почтения, ни уважения. Спорят, грубят, ещё и поучать пытаются. Вот и результат.

Реплика Орлова угодила в самую цель. Консьержка грустно покивала головой и доверительно воззрилась на собеседника.

— Моего сына тоже ведь бог наказал. Сколько раз ему говорила: брось ты этот парашют, брось! Умоляла чуть ли не на коленях. Не твоё, говорю, это дело. Ну какой ты спортсмен? У тебя хороший слух, занимайся музыкой. А он упёрся — и ни в какую. Буду прыгать — и всё. Перед друзьями захотел покрасоваться. Вот и допрыгался. Лежит теперь с переломанным позвонком, а мать за ним ухаживай. Но я-то не вечна. Когда-нибудь да помру. Кому он после этого будет нужен?

— Какое несчастье! — ужаснулся наш шеф.

Старухины глаза покраснели. Орлов повертел в руках фотографию и озабоченно поцокал языком.

— Вот и с жильцом вашим так же. Он ведь тоже чей-то сын. Тоже будет родителям горе. Они ведь ещё ничего не знают.

— Что ж вы им не сообщите?

— А куда сообщать? Нам их местонахождение неведомо. Вы нам с этим, часом, не поможете?

— Да не знаю я, — помотала головой консьержка. — Если бы знала, конечно бы сказала.

В ней вдруг проснулось участие.

— Может друг его знает? Он к нему сегодня утром заходил. Не застал, сказал, что зайдёт позже.

— Это такой высокий, белобрысый? — схитрил наш шеф. — Мы его уже спрашивали. Он не в курсе.

— Нет, не белобрысый, — оживилась старуха. — Такой кругленький, чернявый, с бородой, с усами, на цыгана похож.

— А этого мы не знаем, — нахмурил лоб Орлов. — И часто он сюда приходит?

— Не так, чтобы часто, но приходит. Как-то даже ночевать оставался.

— А где он живёт, не знаете?

Консьержка пожала плечами.

— Вы оставьте свой телефон. Если он придёт, я скажу ему, чтобы он вам позвонил.

— Да-да, конечно-конечно, — закивал головой Орлов и вытащил из кармана блокнот. — Собственно, звонить ему нам не обязательно. Если он что-то знает, пусть оставит данные у вас. А может мы и сами их сейчас найдём. Квартиру ведь придётся вскрывать.

— Ой, вам, наверное, слесарь потребуется, — всплеснула руками старуха. — А он будет только завтра.

— Нет, нет, — успокоил её наш шеф, — слесарь нам ни к чему. У нас ведь ключ есть. А вот двое понятых понадобятся. Кроме вас тут ещё кто-нибудь есть?

— Дуня есть, уборщица, — сообщила консьержка. — Она сейчас убирает на пятом этаже. Я бы, конечно, тоже могла поприсутствовать, но мне нельзя отлучаться.

— Ничего страшного, — по-дружески улыбнулся Орлов. — Попросим кого-нибудь из соседей. А давно этот Кулахметов у вас живёт?

Старуха открыла журнал.

— С двадцать первого февраля, — сказала она. — Уже почти полгода. Ох, господи Боже мой! Я же его только позавчера видела. Спускался по лестнице после полуночи. Куда ты, говорю, идёшь? Ночь на дворе. Улыбается: «По делам, тётя Фрося. Надо». Вот тебе и дела.

— По делам? — переспросил Орлов. — Он что, по ночам работал?

— А шут его знает, — развела руками консьержка. — Лично мне кажется, что он вообще нигде не работал. На работу ведь надо регулярно ходить: утром ушёл, вечером пришёл. А в его уходах-приходах никакого графика не просматривалось. Всё стихийно. То целую неделю дома сидит, то вдруг уйдёт, как будто для погулять.

— Для погулять? — рассмеялся наш шеф. — Вы, случайно, не из Одессы.

— А что, заметно? — заулыбалась старуха.

— Говорок у вас одесский, — пояснил тот.

— Из Одессы, из Одессы. Правда, тридцать лет уже там не живу. Говор, вроде, исправила, но всё равно иногда что-то, да проскальзывает.

— На что же этот Кулахметов существовал, если он не работал?

Консьержка снова развела руками.

— Может родители снабжали, может наследство проматывал — мне сие неведомо. Но проблем с деньгами у него никогда не водилось. Квартплату вносил исправно, никогда не задерживал. Одевался по-модному. Ел, как король.…

Я наклонился к Лиде и прошептал:

— Во, Степаныч даёт. Я из неё слова не мог вытянуть. А с ним, гляди, расчирикалась.

— Пора бы уже привыкнуть, — тихо заметила Лида. — Он мастер на такие штуки.

— Только вот с Прасковьей у него вышел облом, — съязвил я.

Выяснив у старухи ещё несколько мелких подробностей, Орлов направился к нам.

— Мы с Лидой пойдём вскрывать квартиру, — сказал он мне. — А ты останься здесь на случай прихода цыгана. Если появится — не спугни. Источай любезность, будь вежлив, деликатен. Говори только об аварии. Попроси подняться к Кулахметову. Мол, нужно проверить целостность вещей. Если откажется — не настаивай. Но постарайся проследить, куда он пойдёт и на чём поедет. Я сейчас позвоню в отделение и попрошу прислать кого-нибудь из «наружки». Оставим тут на всякий случай.

Я послушно кивнул и уселся в кресло. Орлов и Лида зашли в лифт.

За время моего дежурства цыган в доме не появился. Дождавшись обещанного «топтуна», — так мы между собой называли сотрудников отдела по наружному наблюдению, — я сдал ему пост и присоединился к своим напарникам.

Кулахметов был порядочным неряхой. В его квартире царил бардак. Или «ассиметричная композиция с элементами драпировки», как любил говаривать наш острослов Зильберман. Кровать была разобрана, одежда разбросана по углам, в кухонной раковине возвышалась гора немытой посуды, слой пыли на мебели свидетельствовал о том, что последняя уборка производилась здесь более месяца назад.

Никаких записей, проливающих свет на его происхождение и род занятий, мы не обнаружили. Но нас ждала не менее ценная добыча — несколько паспортов на разные имена. После этой находки причастность нашего «клиента» к криминальному миру стала очевидна, как родимое пятно.

Солнце заходило за горизонт. Возвращаясь домой, я не удержался и зашёл во встретившуюся по пути телефонную будку. Мне хотелось внести ясность в свои личные вопросы. Я набрал 7—17—47, но, услышав голос Софьи Павловны, тут же нажал на рычажок. Над моим настроением продолжал довлеть мрак, в котором едва мерцал слабый огонёк последней надежды.

Тем же вечером Воронеж сотрясло громкое преступление. Был ограблен Сбербанк. Обстоятельства этого происшествия оказались настолько загадочными, что даже опытные, немало повидавшие на своём веку сыскари лишь беспомощно разводили руками. С обсуждения этого ЧП и началось наше следующее утро.

Глава одиннадцатая

Взгляд нашего шефа был преисполнен удивления.

— Вот это да! — качал головой он. — Не Воронеж, а прямо какое-то Чикаго. Банки у нас доселе ещё не грабили. Хорошо хоть, что это дело досталось не нам.

— Погодите, Михаил Степанович, перебросят на нас, — подал голос Чурсин. — Ведь мы лучшая следственная группа во всём городе.

— Типун тебе на язык, — негодующе прикрикнул на него Орлов; ему явно не хотелось этим заниматься. — Навлечёшь беду. Нам бы со своим делом разобраться.

Ограбление банка для Воронежа действительно было в новинку. Таких преступлений не совершалось у нас очень и очень давно. Последний подобный случай датировался двумя десятками лет назад. Его помнили только старожилы. Грабителей тогда поймали быстро. Но в нынешнем случае даже не знали, как к ним подступиться.

Накануне, около восьми часов вечера, перед самым закрытием всех сотрудников оперчасти внезапно сморил глубокий сон. Очнувшись только под утро, они обнаружили, что касса абсолютно пуста. Свет был выключен, входная дверь аккуратно притворена, в окошке красовалась табличка «закрыто» — обычная картина для закончившего работу учреждения. Не удивительно, что проходившие мимо люди, среди которых были и полицейские патрули, нисколько не заподозрили, что внутри — дело нечисто.

Следов грабители не оставили. Показания сотрудников ясности не внесли: заснули — и всё; как — не знаем; ничего странного не заметили. Правда, одна зацепка всё же была. Её дала уборщица. Перед тем, как упасть без чувств, она зафиксировала в поле своего зрения какого-то запоздалого клиента. Тот стоял у подоконника в углу зала и копошился в своём саквояже. Просмотр картинки на ДЧК подтвердил, что деньги похитил именно он. Но существенного прогресса в ход расследования наблюдение уборщицы не добавило, ибо описать, как он выглядел, она не смогла. Так что личность преступника продолжала оставаться тайной.

Посредством телевидения и радио воронежское ограбление прогремело на всю страну. Губернатор в жёсткой форме потребовал раскрыть случившееся в самый кратчайший срок. Начальника нашего райотдела уже вызывали в городской Департамент. Когда он оттуда вернулся, у него был малиновый цвет лица.

— Ладно, хватит про банк, — хлопнул ладонью по столу наш шеф. — Пусть им занимается группа Шепелева. А мы сосредоточимся на своих проблемах. Давайте-ка прокрутим всё, что нам известно, ещё раз.

Мы уселись поудобнее. Орлов поставил локти на стол и подался вперёд.

— В ночь с девятого на десятое июня в собственной квартире был убит гражданин Здановский. Судя по собранной информации, личностью он был не простой. Персональный пенсионер, лауреат государственных премий, доктор физико-математических наук, работал ранее главным конструктором небезызвестного вам НИИ погодных явлений.

Мы прыснули. Вышеупомянутый институт уже давно являл собой повод для шуток. Каждому воронежцу было известно, что погодными явлениями в нём и не пахло, и что на самом деле в его стенах скрывается лаборатория, выполняющая специальные заказы Министерства вооруженных сил. Но даже несмотря на широкую известность сего факта, руководство института упорно не желало менять нелепую конспиративную вывеску.

— Кстати, он засветился и в нашем архиве. В тридцатые годы проходил обвиняемым по уголовному делу. Из его лаборатории украли какой-то прибор. А спустя несколько дней в полицию пришло письмо: кражу-де совершил Здановский, и украденный прибор спрятан у него дома в сарае. Решили проверить, приехали к Здановскому, обыскали сарай — и вуаля! Прибор лежал под старой одеждой. Наш покойник, правда, виновным себя не признал. Утверждал, что прибор ему подкинули. Упирался не зря. Бесспорных доказательств его виновности не нашли и оправдали ввиду недостаточности улик.

Мы изумлённо присвистнули. Наш шеф отхлебнул из стакана глоток воды и сосредоточенно уставился в окно.

— Наиболее вероятный мотив убийства — грабёж. Что было похищено — мы пока не знаем. Но это было определённо что-то ценное. Иначе Здановский не стал бы хранить это в тайнике. Приметы убийц известны. Один из них установлен.

Орлов вопросительно покосился на Лиду. Та кивнула.

— Да, об этом можно говорить уже совершенно уверенно. Кулахметов в ночь убийства был в квартире Здановского. Следы оставлены им. Экспертиза это подтвердила. Ножевой удар погибшему нанёс именно он.

— Преступники приезжали на белой «Ливадии», — продолжал наш шеф. — Но «Ливадия» принадлежит не им. Она была угнана у некоего гражданина Юрченко, находящегося в настоящее время в длительной заграничной командировке.

— Причём, угнана совсем недавно, буквально неделю назад, — добавила Русанова. — Слой пыли в месте, где стояла машина, очень тонкий.

— Замок гаража не взламывали, открыли ключом. Но откуда у преступников ключ? По словам тёщи, Юрченко оставлял его только ей.

— Изготовили через слепок, — предположил Чурсин. — Способ известный.

— Вполне вероятно, — согласился Орлов. — Но здесь возникает ещё один вопрос: почему они выбрали именно белую «Ливадию»? Ведь она слишком бросается в глаза. На дело обычно берутся менее заметные машины.

— Все преступники любят роскошь, — вступил в разговор Зильберман. — Их детство, как правило, полно лишений, вот они их и компенсируют. Психология.

— А может дело совсем в другом? — щёлкнул пальцами Сергей. — Может эта «Ливадия» по каким-то причинам оказалась им более доступна. И была ли она вообще именно угнана?

— Ты хочешь сказать, что Юрченко, помимо тёщи, оставил ключи и Кулахметову? — хмыкнул я.

— Я этого не говорил, — заметил Чурсин. — Я только констатирую очевидное. Кстати, а почему ты так уверен, что они не были знакомы?

— Прояснить это сможет только сам Юрченко, — заключил наш шеф. — Где он сейчас? В Ираке?

— В Иране, — поправил его я.

— Что ж, будем заказывать международные переговоры. Фотографию Кулахметова отправим ему по телетайпу. Может он ему известен под другой фамилией. Этот Кулахметов — фрукт, можно сказать, экзотический. По нашей картотеке он не проходит. Чем занимался — неизвестно. Я уже отправил по нему запрос в МВД. Будем надеяться, что у них на него что-то будет. Поймать бы его напарника. Как бы всё упростилось. Вещь, которую они похитили из тайника Здановского, определённо находится у него. Но пока он постоянно нас опережает. Не намного, всего на какой-то шаг, но опережает. Что на вокзале, что в доме Шварценберга…

Орлов вдруг осёкся и ошарашено уставился перед собой.

— Чёрт бы вас всех побрал! — выругался он и схватил телефонную трубку. — Шепелев? Здорóво. Ну что, тебе не позавидуешь? Ограбление банка — это не какая-то там вонючая кража. … Ничего, ничего, раскроешь это преступление века — станешь знаменитым, как Шерлок Холмс. Неужели тебе не хочется славы? … Ха-ха-ха, да ты не матерись. Скажи-ка мне лучше вот что. Уборщица точно видела у того запоздалого посетителя именно саквояж? … А какого он был цвета? … Чёрного?..

Меня словно прожгло. Я понял, какая мысль осенила нашего шефа. В ячейке камеры хранения тоже ведь был саквояж, и тоже чёрный. Такой же саквояж фигурировал и в февральской истории Верки Шапошниковой. Параллели просматривались налицо: и там, и там люди теряли сознание. А не причастен ли к этому хранившийся в саквояже прибор? Прибор принадлежал Здановскому. Здановский в своё время работал в секретной военной лаборатории. Возникает вопрос: а не имеем ли мы дело с чем-то из «репертуара» НИИ погодных явлений?…

Орлов рванул к выходу.

— Я к руководству, — бросил он.

Чурсин «накаркал». Ограбление Сбербанка действительно перебросили на нас. Мы поняли это сразу же, как только наш шеф вернулся обратно. На его лице играло недовольство. На лице же зашедшего вслед за ним Шепелева значилось облегчение.

— Ну, успеха тебе, Михаил Степанович, — сказал он, кладя перед нами разбухшую от вложенных бумаг папку. — Вот всё, что успели собрать. Не суждено мне стать знаменитым. Вся слава достанется тебе.

— Пошёл ты! — беззлобно отмахнулся Орлов.

Шепелев улыбнулся, сделал нам «ручкой» и вышел, плотно притворив за собой дверь. Наш шеф воззрился на нас.

— Что уставились? — рявкнул он. — Да, побежим за двумя зайцами. Такова воля начальства. Подобными делами должны заниматься асы!

Последнюю фразу он произнёс с нескрываемой иронией, явно кого-то передразнивая.

— Если всё обстоит так, как я думаю, то эти два дела, по Сбербанку и по Здановскому, придётся объединять в одно.

— Вы полагаете, что банк ограбил цыган? — спросил я.

— Да, — кивнул Орлов.

Он хлопнул ладонями по столу и решительно подался вперёд.

— Работаем. Наша наипервейшая задача — найти Амирова. Чурсин едет на вокзал за дежурной, Егоров — в дом Шварценберга за консьержкой. Тащите их сюда и составляйте фоторобот.

— А если они сегодня выходные? — спросил я.

— Дуйте к ним домой. Достаньте хоть из-под земли, но чтобы через час они были здесь. Задание ясно?

— Ясно, — хором ответили мы.

— Выполняйте. А я тем временем нанесу визит господину Побегайленко, директору нашего «погодного» НИИ…

Глава двенадцатая

Фоторобот цыгана был составлен после обеда, но это оказался напрасный труд. Он не понадобился. На следующий день перед нами предстал оригинал. Предстал, правда, увы, в виде трупа.

— Нашли на пляже в камышах, — сообщил Орлов. — Убит ударом ножа. Умер мгновенно. Удар нанесён профессионально, в самое сердце. Свидетелей нет. Убийство произошло глубокой ночью. По изображению ДЧК видно, что Амиров кого-то ждал. Напали на него сзади. Всё произошло за какую-то секунду. Он даже не успел ничего понять. Саквояж, который он принёс с собой, унесли.

— Грамотно работают, черти, — хмыкнул Зильберман. — Как говорится, концы в воду.

Он немного помолчал, а затем осторожно осведомился:

— Михаил Степанович, а по прибору что-нибудь есть?

Наш шеф озабоченно сжал губы и нервно забарабанил пальцами по столу.

— Побегайленко мне о нём ничего не сказал. Но то, что он ему знаком — это бесспорно. Слишком уж он напрягся, когда я показал ему эскиз. А когда я поведал ему про обстоятельства ограбления Сбербанка, он побелел, как мел. Обещал сегодня мне позвонить. Надо, мол, что-то с кем-то согласовать. Не знаю, что и с кем ему надо там согласовывать, но, чует моё сердце, скоро грянет гром.

Орлов задумчиво уставился в потолок, после чего перевёл взгляд на меня.

— Егоров, бери фотографии наших покойников и вези на телевидение. Пусть дадут в эфир как можно быстрее. Мол, нашли убитыми, полиция просит помочь в установлении личностей. Авось кто и откликнется.

Фотографии были показаны в семичасовых новостях. Сразу после этого в отделении раздался телефонный звонок. Взволнованный женский голос сообщил, что одно из найденных тел принадлежит без вести пропавшему два дня назад прорабу их строительной фирмы.

Наш шеф вскочил с места и кивнул мне:

— Поехали.

Через полчаса мы сидели в квартире звонившей. Хозяйку звали Валентина Тихоновна. Это была пожилая женщина с эмоциональным подвижным лицом, с румяными, выпиравшими наружу, щеками, в центре которых значились небольшие, но достаточно глубокие ямочки. Извинившись за свой, казавшейся ей неподобающим, вид, — её голову покрывали бигуди, — она приступила к рассказу.

— Родион Валентинович Амиров поступил к нам полгода назад, в феврале. Очень грамотный и толковый специалист. Никогда не опаздывал, не прогуливал. Но два дня назад вдруг взял и не вышел на работу. Тут объект сдавать надо, сроки поджимают, а его всё нет и нет. Решили съездить к нему домой, узнать, что случилось. Приезжаем по его регистрационному адресу, а о нём там никто и не слышал. Нет, говорят, у нас такого, и никогда не было. Мы, естественно, в шоке. Ну, а сегодня в новостях… Я, прямо, не знаю.

В глазах хозяйки блеснули слёзы.

— Валентина Тихоновна, вы кем работаете в своей фирме? — поинтересовался Орлов.

— Секретарём-делопроизводителем.

— Вы когда принимали Амирова на работу, хоть как-то его проверяли? Ну, там звонили на предыдущее место, или просили указать, кто мог бы его порекомендовать. Как он вообще у вас появился?

— По объявлению, — всхлипнула хозяйка. — Нам понадобился прораб на новый объект. Дали в газету объявление, он позвонил, пришёл, директор с ним поговорил, оценил его профессиональный уровень и дал команду оформлять. А что касается проверок, то они у нас не практикуются. Где гарантия, что о человеке дадут объективную информацию, а не просто захотят ему напакостить. Ситуации ведь бывают разные. Интрижки, подсидки далеко не редкость. Особенно в крупных организациях. Поэтому наш директор всегда смотрит сам и не ориентируется на чьё-либо мнение.

— Значит, ваш директор был Амировым доволен?

— Да, доволен. Мне Родион Валентинович тоже нравился. Ответственный, вежливый, обходительный.

— А вас не удивило, что когда вы приехали по адресу, который значился у Амирова в паспорте, о нём там никто ничего не знал?

— Конечно удивило. Лично я с таким столкнулась в первый раз.

— Что вам о нём известно?

— Практически ничего.

— Неужели он ничего о себе рассказывал?

— Почему, рассказывал. Но очень мало. Помню, спросила я его как-то про жену. Сказал, что расстались, не ужились. А как же, говорю, дети? А детей, говорит, нет. Может поэтому и не сложилось. Ничего, говорю, женщин на свете много, найдёте себе какую-нибудь другую даму сердца. Смеётся: может, говорит, и найду.

— А что о нём говорили другие? Валентина Тихоновна, поймите, это очень важно. Нам крайне необходимо определить круг его знакомств. Расскажите всё, что вам известно. Пусть даже это будет и на уровне сплетен. В любой сплетне, как правило, имеется крупица правды.

— Да я и рада бы рассказать, да только не знаю что, — всплеснула руками хозяйка. — Я ведь с ним постоянно не общалась. Встречалась лишь иногда: когда планёрка, или когда он придёт решать с директором какой-то вопрос. Его рабочее место было на объекте. Он в основном проводил время там. Ребята-строители его уважали. Вам бы лучше поговорить с ними.

— Где находится этот объект? — достал из кармана ручку наш шеф. Он записал продиктованный хозяйкой адрес и протянул его мне: — Завтра утром поедете туда с Чурсиным и выведаете всё, что только можно. Только разговаривать не со всеми сразу, а с каждым по отдельности. Так надёжнее.

Когда мы, закончив свой визит, уже спускались по лестнице, хозяйку внезапно осенило. Она выскочила в коридор и крикнула нам, чтобы мы остановились. Мы вернулись назад.

— Я не знаю, может это и не важно, — смущённо пробормотала она, — но вы просили рассказывать всё, а я об этом только что вспомнила.

— Говорите, говорите, — подбодрил её Орлов.

— Одним словом, примерно неделю назад, уже под конец рабочего дня, кто-то спросил по телефону Родиона Валентиновича. Голос был такой неприятный, грубый, скрипучий. Рискну утверждать, что в нём проскальзывал лёгкий акцент. Я сказала, что Амиров на объекте, но телефона там нет. Поэтому, если нужно что-то передать, это можно сделать через меня; я увижу его утром, когда он придёт на планёрку.

— И что ему передали? — с нетерпение спросил я.

— Что приехал какой-то дядя Миша, и что он просит Родиона Валентиновича прямо с работы заехать к нему в отель. Мол, очень соскучился.

— Что за отель?

— По-моему, «Донской». Когда я Амирову это передала, мне показалось, что он как-то напрягся, словно был этому не рад. Может это, конечно, и ерунда…

— Нет-нет-нет, — успокоил её наш шеф. — Это далеко не ерунда. Вы просто молодец, что об этом вспомнили. Если припомните что-нибудь ещё, обязательно позвоните. Слышите? Обязательно!

Когда мы вышли на улицу, Михаил Степанович нервно бросил взгляд на часы.

— Чёрт возьми! Уже полдевятого. На девять заказаны переговоры с Юрченко. Как бы ни опоздать.

Мы прыгнули в машину. Водитель завёл мотор.

— Ты обратил внимание, что и Кулахметов, и Амиров приехали в Воронеж одновременно, в феврале? — обернулся ко мне Орлов.

— Конечно, обратил, — кивнул я. — Не исключено, что они приехали сюда вместе, специально и с конкретной целью.

— Их цель нам уже известна — это прибор Здановского, — вскинул указательный палец наш шеф. — Но есть ещё одно совпадение. Случай с Веркой Шапошниковой также произошёл в феврале. Чует моё сердце, что здесь есть какая-то взаимосвязь. Но какая?..

Когда мы вернулись в отдел, Тегеран был уже на проводе.

— Погодите, погодите, — перебил находившегося на другом конце линии собеседника ведший разговор Зильберман. — Вот вернулся начальник, поговорите лучше с ним.

— Давно дали линию? — шепнул я Чурсину.

— Нет, — помотал головой он, — буквально только что.

Орлов плюхнулся на своё место и взял протянутую Димой трубку, знаком показывая, чтобы тот включил громкую связь. Зильберман нажал на нужную кнопку.

— Борис Николаевич? Здравствуйте. Как там погода в Тегеране?

— Жарко, — донёсся до нас заглушаемый расстоянием гнусавый баритон, в котором чувствовалось неподдельное волнение.

— У нас тоже жарковато! — непринуждённо воскликнул наш шеф. — Конечно не так, как у вас, но всё же ощутимо.

Юрченко вяло угукнул. Чувствовалось, что он не настроен тратить время на лирику. Я поймал себя на мысли, что его голос очень хорошо соответствует его внешности, которая была мне известна по фотографиям: худощавый, морщинистый, с капризным изгибом губ.

— Борис Николаевич, мы, собственно, вот почему вас побеспокоили, — перешёл к делу Орлов. — Тут вашей «Ливадией» немного попользовались.

— Я знаю. Мне ваш сотрудник уже сказал.

Наш шеф покосился на Зильбермана. Тот подтверждающе кивнул.

— Ага, значит в курс дела он вас уже ввёл. Борис Николаевич, вы перед отъездом оставляли кому-нибудь ключи от гаража?

— Только тёще.

— И больше никому?

— Больше никому.

— А у вас есть какие-нибудь соображения, каким образом они могли оказаться у посторонних?

— Ни малейших, — глухо отозвались на другом конце провода.

— Угу, — нахмурил брови Орлов. — Борис Николаевич, мы вам по телетайпу отправляли фотографии. Вы их получили?

— Получил.

— Вам знакомы люди, которые на них изображены?

— Нет.

С каждой новой фразой голос Юрченко становился всё более и более металлическим. Чувствовалось, что этот разговор был ему в тягость.

— Ну что ж, извините тогда за беспокойство, — вздохнул наш шеф. — Успехов вам в вашем труде. Всего доброго.

— Всего доброго.

Запиликали короткие гудки. Орлов положил трубку и выразительно выставил глаза на нас.

— Темнит, — заключил Чурсит.

— Определённо темнит, — поддержал его я.

— Ещё как темнит! — вскинул указательный палец наш шеф. — Он даже не поинтересовался, в каком состоянии его машина, и для каких целей её использовали. Что-то здесь не так. Зильберман.

— Да? — откликнулся Дима.

— Завтра возьмёшь фотографии Амирова и Кулахметова и отправишься с ними в проектный институт, где числится этот субъект. Покажешь их его сослуживцам и попробуешь выяснить, не видели ли они его когда-нибудь вместе с кем-то из них.

Далеко за полночь по городу прокатился гул. Где-то что-то шарахнуло. Причём, шарахнуло так, что содрогнулась земля. В моём серванте жалобно зазвенела посуда. Я поднялся с кровати и подошёл к окну. Вдали полыхало огненное зарево. Утром я узнал, что под Воронежем, в районе Масловской слободы, взорвали радиолокационную станцию.

Глава тринадцатая

Всю дорогу, пока мы ехали на стройку, Сергей, не умолкая, болтал о ночном происшествии.

— Тряхануло — так тряхануло, — сетовал он. — Вся станция вдребезги. Ты представляешь, какого уровня это ЧП? Это не какая-то там сыроварня. Это оборонный объект государственного значения!

— Отчего эта станция, хоть, взорвалась? — полюбопытствовал я.

— А мне почём знать? — выпучил глаза Чурсин. — Нас с тобой туда не пустят. Там ДГБ (Департамент Государственной Безопасности) орудует. Машин понаехало — тьма тьмущая: и штабные, и оперативные, и министерские, и бог весть ещё какие. Всё пооцепили — мухе не пролететь.

— Без жертв, хоть, обошлось?

— Какое там! Судя по обилию машин «скорой помощи», их немерено. Кто-то чего-то не досмотрел. Или прикурил в неположенном месте.

— А может диверсия?

— Какая тебе диверсия с такой-то охраной? Эту станцию похлеще Зимнего дворца охраняют. Тройное кольцо! Попробуй, проскользни.…

Беседа со строителями затянулась на несколько часов. На лице каждого, кто заходил в любезно предоставленный нам мастерами вагончик, безо всякого труда угадывался шок. Гибель Амирова потрясла всех. Нет, строители не любили его пылкой любовью, — подобная привязанность подчинённых к начальнику невозможна в принципе, — но относились к нему с почтением: строг, но справедлив; гонял рабочих, как сидоровых коз, но и не оставался безучастным к их проблемам; держал с ними дистанцию, но и выпить с ними в праздники никогда не отказывался. Были ли у него друзья? В трудовом коллективе нет. Но вне работы, наверное, были. Как же оно, без друзей-то? Наведывался иногда к нему один фрукт. Такой высокий, долговязый, с «лошадиной» физиономией (Мы с Сергеем переглянулись — определённо, Кулахметов. Предъявили фотографию — да, он). Друг он ему, или не друг — никому невдомёк, но беседовали они как друзья. О чём? А бог его знает? Стройка — место шумное, разговоров не услышишь. Когда это было? Последний раз неделю назад. Где жил — не знаем. Но ездил всегда на Левый берег, через Южный мост. На чём? На своём стареньком, потрёпанном BMW. Помним ли номер? Конечно, помним. Номер машины начальника нужно знать всегда.…

Назад мы вернулись воодушевлённые. Съездили явно не зря. Но на службе нас ждал сюрприз.

— Ну, наконец-то, — облегчённо воскликнул встретившийся нам на лестнице Зильберман. — Где вы пропадаете? Идите скорее в отдел. Шеф рвёт и мечет.

Мы удивлённо вскинули брови.

— Он же сам отправил нас на стройку.

— Ну и что? А меня отправил в проектный институт. Однако, вернул. Я там даже и поговорить ни с кем толком не успел.

— Да что такое случилось?

Дима пожал плечами.

— Пока не сообщает. Но, судя по каменному выражению лица, что-то серьёзное.

Я посмотрел на Чурсина. Он выразительно выпятил губу. Неужто эхо Масловского взрыва докатилось и до нас?

Когда мы зашли в отдел, в наши уши ударил грозный окрик:

— Где вы шляетесь?

— Михаил Степанович, вы же…

— Я не давал команду гулять полдня!

— Да какие полдня?..

— Сядьте!

Выпады нашего шефа были обидны и несправедливы. Но мы видели, что он на взводе. Мы понимали, что это неспроста. Ведь он даже не поинтересовался результатом выполнения своего поручения. А это значит, что в наше отсутствие действительно произошло что-то супернеординарное. Поэтому мы сочли правильным не возникать и послушно сели на свои места. В комнате воцарилась тишина.

— Ну что, все в сборе? — спросил, оглядев нас, Орлов. Он подался вперёд, сцепил руки в замок и, понизив голос, проговорил: — Значит, так. События приняли новый оборот. Дела, которые мы ведём, решил забрать к себе ДГБ.

— Вот горе-то! — сыронизировал Чурсин. — Да пусть забирают. И слава богу!

— Не спеши радоваться, — оборвал его шеф. — Дела забираются вместе с нами. Мы будем продолжать по ним работать, но только уже под ихним контролем.

Зильберман присвистнул.

— Это как?

— А вот так. Решение о нашем переводе принято на самом верху. Ситуация очень серьёзная. Чем именно она серьёзная, и какими чревата бедами — это вам объяснят на Большой Девицкой. Туда мы сейчас и направимся.

Название Большой Девицкой улицы всегда произносилось в Воронеже несколько приглушённо и с трепетом. Ведь на ней располагался «серый дом» — так в народе окрестили губернское управление Департамента Государственной Безопасности. Это здание имело недобрую славу. Ходила упорная молва, что в его подвалах нашли свою смерть сотни людей, останки которых до сих пор не захоронены подобающим образом. Наиболее массовые расправы пришлись на второе десятилетие века — период подавления набиравшего силу террора. Управляемые и щедро оплачиваемые германскими спецслужбами «революционеры» не гнушались никакой крови, чтобы расшатать государственный устой. Другого выхода, кроме как ответить террором на террор, власти не нашли. Клин, как известно, вышибают клином. Сейчас трудно судить, правильную ли линию взял возглавлявший тогда правительство Столыпин, но его присущие законам военного времени действия принесли требуемый результат: «революционный пожар» был потушен, и начавшая было скатываться в пучину потрясений страна вернулась на путь созидания.

С тех пор прошло уже много лет, но аура, наведённая творившимися в этих стенах ужасами, и по сей день давала о себе знать. Я не отношу себя к мнительным, подверженным безосновательному страху натурам, но должен признаться, что проходя мимо «серого дома», всегда чувствовал себя как-то не по себе, как-то не в своей тарелке. В меня всегда вселялось ощущение, будто я нахожусь под каким-то незримым, не видимым человеческому глазу колпаком.

Внутренняя обстановка губернского управления ДГБ словно подчёркивала собой особый статус этой организации. Здесь всё дышало властью. Властью несгибаемой, неумолимой и беспощадной. Мраморные лестницы; устланные красными коврами коридоры; блеклые тона стен; отсутствие каких бы то ни было узоров и орнаментов; однотипные, окрашенные белой масляной краской двери; грубый свет; мёртвая, почти что вакуумная тишина, в которой отчётливо слышались отдаваемые эхом шаги — всё это навевало настороженность и волнение, заставляя задуматься, сколь мелок и уязвим ты перед мощью государственной машины, внутрь которой тебя занесла вознамерившаяся втянуть тебя в приключения судьба.

Осторожно постучав в одну из дверей, Орлов заглянул внутрь.

— Можно?

Я с удивлением отметил, что властные нотки его голоса словно куда-то испарились и уступили место несвойственной ему ранее почтительности. Очевидно, наш шеф также оказался подвержен магии казавшихся жерновами стен. Он скрылся в кабинете, пробыл там несколько минут, после чего высунул голову в коридор и кивком пригласил нас зайти. Мы, затаив дыхание, переступили через порог.

Хозяин кабинета сидел в углу за огромным дубовым столом. Им оказался плотный, коротко стриженый, рыжеватый крепыш с настолько типичными, заурядными чертами лица, что мне затруднительно даже их как-то описать. Несмотря на то, что он был одет в штатское, — синий свитер и чёрные брюки, — в нём явственно угадывался высокий должностной чин. Скорее всего, полковник. Военная выправка, жёсткий взгляд и уже далеко не молодой возраст, — лет пятьдесят — пятьдесят пять, — позволяли предположить это с достаточной степенью уверенности.

«Полковник» молча указал на стоявшие вдоль стены стулья. Мы сели. Хозяин кабинета поочерёдно оглядел каждого из нас, и мы впервые услышали его грубый, точно отдающий металлом, голос.

— Меня зовут Константин Николаевич. Фамилия моя Цапко. Начну с того, что дам вам некоторую, пока ещё не известную вам информацию по делам, которые вы сейчас расследуете: делу об убийстве Здановского и делу об ограблении Сбербанка. А заодно и объясню, почему мы решили замкнуть эти дела на себе, и какие для этого были причины. Про НИИ погодных явлений вам, думаю, рассказывать не нужно. Чем там занимаются — не знают разве что маленькие дети. То, что Георгий Рудольфович Здановский на протяжении многих лет являлся его главным конструктором, вам, конечно, известно тоже. Это был прекрасный, грамотный специалист, неординарный, талантливый учёный. Его послужной список столь велик, что только секретный статус его разработок не позволяет открыто вписать его имя в гимназические учебники. Одним из направлений, которыми он занимался, было создание оружия нового типа, которое бы не убивало, не сжигало, не крушило, но которое бы, тем не менее, полностью обезвреживало противника. Объектом воздействия такого оружия является человеческий мозг. Точнее, электромагнитная частота, на которой он функционирует. Когда вы слушаете радиоприёмник, вы, время от времени, переключаете каналы. Услышали, что эфир засоряет какая-то безголосая курица, портящая хорошую мелодию, крутанули рычажок настройки частоты, и внимаете далее футбольный репортаж. Вот так же и человеческий мозг. Если заставить его переключиться на другую частоту, он начнёт отдавать нашему организму совсем другие команды, нежели отдавал до этого. Только что человек был весел и здоров, как вдруг, ни с того, ни с сего, начал демонстрировать явные признаки помешательства. Гипнотическое оружие, если его создать, станет самым мощным и эффективным из существующих ныне видов вооружений, потому что действует тихо и незаметно. Не надо ничего бомбить, не надо ни в кого стрелять. Направил условный луч на потенциального противника — и тот стал кротким, как ягнёнок. Делай с ним, что хочешь. На создание такого оружия Здановский угрохал десять лет. Но сделать его так и не смог. В конце концов, это направление прикрыли. Сочли бесперспективным. Главному конструктору, которому к тому времени было уже около семидесяти, выразили признательность за долгую службу во благо Отечества и отправили на пенсию. Но Здановский оказался очень упрям. Должен признать, что эту черту его характера мы явно недооценили. Он продолжал начатые исследования. Кстати, возможность для этого он отыскал довольно хитрую — устроился в свой НИИ сторожем, и ночью, когда в лабораториях никого не было, строил там свой агрегат. Руководство ему в этом не препятствовало. И, в конечно итоге, ему сопутствовал успех. Опытный образец гипнотического инфразвукового генератора появился на свет в начале февраля. Мы это проморгали. А вот германская разведка была начеку.

Цапко открыл ящик стола и достал оттуда два номера «Ведомостей». Я успел заметить, что один из них датировался февралём.

— «…В Воронеже, в подъезде собственного дома внезапно заснула гражданка Вера Ш. … В Воронеже, в вагоне электрички, внезапно заснули все пассажиры…». Такое не могло произойти само по себе. Для германской резидентуры, которая вела пристальное наблюдение за Здановским, это был сигнал к действию. Они поняли, что оба эти происшествия организовал именно он, чтобы испытать построенный агрегат, и откомандировали в Воронеж двух своих агентов. Вам они известны под фамилиями Кулахметов и Амиров. Эти фамилии, конечно, не настоящие. Настоящие их имена другие. Альберт Кулахметов — это Дмитрий Багров, а Родион Амиров — это Пётр Засулич. Оба — потомки иммигрантов, что сбежали в Европу в период «Столыпинских галстуков». Кадровые сотрудники СД. Особенно интересен Багров. Потомственный смутьян. На его деда, — кстати, его тоже звали Дмитрий, — в нашем архиве имеется целое досье: засветился по молодости членством в левых террористических группировках. В Россию они проникли нелегально, поэтому мы не смогли их вовремя отследить. О том, что они в Воронеже, мы узнали только после того, как МВД переправило нам ваш запрос. Почему, прибыв в Воронеж в феврале, они решились на похищение прибора только через три с лишним месяца — мы пока точно не знаем. Я полагаю, что они хотели получше изучить ситуацию, убедиться, что Здановский построил генератор нелегально, и что его аналогов больше нигде нет. Но пустить здесь корни они, судя по всему, планировали глубоко. Вы думаете Амиров-Засулич просто так устроился прорабом на ту стройку? Ничего подобного. В возводимом там доме должны были получить квартиры несколько допущенных к секретным разработкам инженеров. Были даже известны номера их будущих квартир. Установить «жучки» при отделочных работах — проще простого. И если бы Амирову удалось это сделать, инженеры оказались бы под «колпаком». Немцы были бы в курсе всех их исследований. Дома ведь мало кто держит язык за зубами. Но, как говорится, не сложилось. И слава богу. Убедившись, что гипнотический генератор существует в единственном экземпляре, и что добраться до него сравнительно легко, Берлин дал команду на проведение операции. В ночь с девятого на десятое июня Багров и Засулич проникают в квартиру Здановского. Им известно, что последний, сочтя, что хранить генератор дома небезопасно, поместил его в камеру хранения вокзала, но главную деталь прибора, так называемый «сердечник», без которого генератор всего лишь безвинная игрушка, всё же забрал с собой и спрятал в оборудованном дома тайнике. Они молотят хозяина смертным боем и, в конце концов, выпытывают у него, где записаны номер ячейки и шифр. Но ключ от тайника им заполучить не удаётся, поэтому они вынуждены его взломать. Похитив «сердечник», они отправляются на вокзал, но открыть ячейку не могут: неправильно переписали шифр. Вернуться сию же минуту в квартиру Здановского, чтобы его уточнить, нельзя: там работает полиция. Поэтому они решают дождаться следующей ночи. Эту миссию возложил на себя Багров. Присутствие в квартире вашего сотрудника Егорова становится для него полной неожиданностью. Он обращается в бегство, но погибает в результате несчастного случая. Прознав про аварию и догадавшись об её обстоятельствах, Засулич понимает, что времени у него в обрез, и решается на рискованный шаг. Он приезжает на вокзал и заявляет дежурной камеры хранения, что забыл шифр ячейки. Засуличу прекрасно известно её содержимое, поэтому дежурная без малейшей доли подозрения позволяет ему забрать стоявший там саквояж. Получив в свои руки столь мощное оружие, Засулич поддаётся соблазну резко разбогатеть, и с помощью прибора грабит Сбербанк. Но Берлин на это добро не давал. А вольности в разведке всегда наказываются. Засулич оставил за собой след, и чтобы этот след не привёл к провалу всей резидентуры, руководство СД принимает решение об устранении проштрафившегося сотрудника. Ему назначают ночную встречу на пляже и убивают. После этого следы генератора обрываются. Мы не знаем, где он. Мы не знаем, у кого он сейчас в руках. Но в том, что вчерашний взрыв Масловской радиолокационной станции является спланированной диверсией, мы не сомневаемся. Ведь эта станция контролировала воздушное пространство нескольких губерний. На поиски прибора брошены все силы. По указу Президента с сегодняшнего утра все военные объекты страны взяты под усиленную охрану. Ужесточён досмотр грузов и багажа на государственной границе. Мы даже пошли на нарушение Венской конвенции 1815 года, согласно которой дипломатический багаж освобождён от таможенного досмотра. Мы досматриваем абсолютно всё. Наша задача — не дать противнику вывезти прибор за рубеж. Если такое случится — боюсь, что мы обречены. Ведь других образцов гипнотического генератора больше нет. Вам ясна серьёзность ситуации?

Мы кивнули. По моей спине разлился неприятный холодок. Я посмотрел на лица своих напарников. Им тоже было не по себе. Даже Орлову.

Я выдохнул застывший в груди воздух. Как круто всё повернулось! То, что ещё несколько часов назад казалось обычным уголовным преступлением, внезапно переросло в проблему государственного масштаба. Чёрт бы побрал этого Здановского! Сидел бы на своей пенсии и смотрел себе телевизор. Нет, его на изобретательство потянуло. Но эти «рыцари плаща и кинжала» тоже хороши. За такими изобретателями нужен постоянный контроль. А они только ушами хлопали. Да, штуку Здановский сконструировал, конечно, мощную. Если генератор попадёт к немцам, и они на его основе сделают более мощную модель, нам полное «кранты». Они нас просто поработят. Так же, как в сороковые годы поработили всю Европу: Британия, Франция, Норвегия, Дания, Голландия, Бельгия, Чехословакия, Польша — всё оказалось под их пятой. В Россию они тогда сунуться побоялись. Слишком уж мы были сильны. Но теперь, получив в свои руки гипнотическое оружие, вполне могут на это решиться.

— К операции по поиску похищенного генератора решено привлечь и вас, — продолжал Цапко. — С этого момента ваше рабочее место здесь. Вы всецело подчиняетесь мне. Делу, которым нам с вами предстоит заняться, присвоен статус особого. Это дело государственной важности. Всё, что его касается, составляет государственную тайну, за разглашение которой — расстрел.

Я поёжился. По моей спине пробежал неприятный холодок. «Ну что, дружище, — подумалось мне, — ты хотел приключений? Вот ты их и получил. Наслаждайся на здоровье».

Закончив вводную часть и дав нам возможность осмыслить услышанное, Цапко приступил к раздаче инструкций.

— Для того, чтобы найти генератор, нужно установить, кто разделался с Засуличем, — подчеркнул он. — Круг поисков широк. Вашей группе предстоит отработать версию о возможной причастности к убийству одного из членов карточного клуба «Четыре туза», где ошивался Багров. Начнёте прямо сейчас, без раскачки. Времени на поиск улик нет. Дорог каждый час. Поэтому, как говорится, идём ва-банк. Этих картёжников — пятнадцать человек. Распределите их между собой и хорошенько потрясите. Даю установку на самый, что ни на есть, жесточайший «пресс». Мурыжить до тех пор, пока не расколются. Если, конечно, есть, в чём раскалываться. Отпускать лишь в том случае, если в невиновности не останется никаких сомнений. Если среди этих субъектов есть убийца, и вы его проморгаете — пеняйте на себя. О результатах доложить не позднее восьми часов.

Наш шеф замотал головой.

— Это нереально. Сейчас начало третьего. Их нужно ещё найти и привезти. За такое время мы однозначно не управимся.

— Искать никого не надо, — парировал «полковник». — Вся картёжная братия уже здесь. Наши ребята их уже собрали. Они внизу, в изоляторе.

— Ну, тогда другое дело, — пробурчал Орлов и взял протянутый ему список.

Придя в себя от столь крутого служебного виража, мы приступили к выполнению задания.

Картёжники заметно нервничали. Это было понятно. Им ведь не сказали, зачем их оторвали от работы и привезли в «серый дом». Больше всех был напуган Рябушинский. Увидев меня, он побелел, как полотно. Очевидно, он решил, что его задержание каким-то образом связано с моим недавним визитом, и терялся в догадках, что он сделал не так.

Всех подозреваемых мы, — в смысле, я, Зильберман и Чурсин, — разделили между собой поровну — по пять на брата. Орлов, на правах начальника, допросов не производил. Он лишь наблюдал, как мы работаем, поочерёдно заглядывая к каждому из нас, и, в случае необходимости, помогал усилить напор.

Лично у меня результат был отрицательным. Собственно, он виделся таковым с самого начала. Невиновность порученных мне людей просматривалась как сквозь стекло. Один — артист кукольного театра, второй — мелкий банковский клерк, третий — студент, четвёртый — коммивояжёр, пятый — учитель гимназии. Их добропорядочность просматривалась на лбу. Когда работаешь в полиции и общаешься с массой народа, поневоле вырабатываешь в себе навык с ходу определять, кто может чего-то натворить, а кто даже на фалангу мизинца не способен нарушить условную границу законопослушности. Мои «клиенты» подозрений не вызывали. Но, несмотря на это, допросы я проводил по всей форме, в строгом соответствии с наставлениями Цапко: психическая атака, грозные обвинения в пособничестве иностранной разведке, обещание сурового возмездия. Мои «подопечные» смотрели на меня расширенными от ужаса глазами: какой шпионаж, что за бред? Артист — тот даже лишился чувств. Натура творческая, эмоциональная, ранимая. Пришлось его отпаивать. Мне искренне было перед ним стыдно, хотя я, разумеется, постарался это скрыть.

У Чурсина тоже было пусто. А вот у Зильбермана кое-что наклёвывалось. Объектом его подозрений стал Рябушинский.

— Скользкий господин, — отозвался о нём наш шеф. — Юлит, перескакивает с пятого на десятое, несёт всякую дребедень. Дима не зря в него вцепился.

— А может он просто перепуган? — предположил Сергей.

— Может и перепуган, — пожал плечами Орлов. — А может и намеренно строит из себя идиота, ибо есть, что скрывать.

— Да никакой он не убийца, — вступил в разговор я. — Он действительно немного чудаковат.

— А ты, что, его знаешь?

— Немножко знаю. Сталкивался.

И я подробно поведал обстоятельства своего знакомства с Рябушинским.

— Ну да, представить, что ему по силам нанести смертельный ножевой удар, конечно, трудно, — согласился наш шеф. — Но в жизни ведь встречаются и сюрпризы. Его протекция Багрову-Кулахметову выглядит подозрительно. А только ли в человеческом участии здесь дело? А не скрывается ли за ней что-либо ещё?

— Вы хотите сказать, что Багров ему заплатил? — хмыкнул я.

— Я хочу сказать другое, — пристально посмотрел на меня Орлов. — Почему Багров захотел познакомиться именно с твоей Лизой, а не с кем-нибудь ещё? Багров — немецкий разведчик. Он ничего не делает просто так. Она определённо была ему для чего-то нужна. Что ты знаешь о своей подруге, о её родителях и о роде их занятий?

— Немногое, — пожал плечами я. — Она студентка филологического факультета, любит театр. Мать — член попечительского совета университета, который возглавляет Рябушинский.

— А отец?

— Про отца она ничего не говорила. Да я и не интересовался.

— Вот и плохо, что ты не интересовался, — повысил голос наш шеф. — Этими дамочками придётся заняться. Их нужно немедленно доставить сюда.

Меня передёрнуло.

— Михаил Степанович, а нельзя ли как-нибудь помягче?

— Нет у нас времени на «помягче», — отрезал Орлов.

— Но можно хотя бы, чтобы они меня здесь не видели? — чуть ли не умоляюще попросил я. — Поймите ситуацию.

Наш шеф вздохнул. В его глазах вспыхнула усмешка.

— Ладно, жених, так и быть. Обойдёмся без тебя. Прячься…

Глава четырнадцатая

Софья Павловна нервничала. Это явствовало из беспокойного выражения её глаз. Когда к тебе домой на ночь глядя внезапно врывается контрразведка, и без всяких объяснений волочет в «серый дом» — такое вряд ли не даст трещину в душевном равновесии. К чести Лизиной «маман» следует сказать, что, несмотря на властвовавший над ней стресс, она мужественно пыталась демонстрировать самообладание и старательно рисовала перед Орловым тот властный и надменный образ, который я удостоился наблюдать во время нашей последней беседы возле её дома.

— По какому праву вы притащили нас сюда? — грозным тоном вопрошала она, придав своей позе королевскую величавость. — Это беззаконие и произвол! Имейте в виду, я буду жаловаться на вас прокурору!

— Софья Павловна, мы приносим вам извинения за доставленные неудобства, — учтивым тоном проговорил наш шеф. — Но наш вопрос не терпит отлагательств. Мы бы хотели поговорить с вами о человеке, который известен вам под именем Альберт Кулахметов.

Лизина «маман» картинно всплеснула руками.

— Ах, вот оно что! Я знаю, откуда дует ветер. Вам наговорил про него этот полицейский, Роман. Пользуясь своим служебным положением, он решил очернить в нашей памяти образ своего соперника, невзирая даже на то, что того уже нет в живых. Браво, браво! У меня отпали насчёт него последние сомнения. Он окончательно расписался в осознании собственного ничтожества. Он мучается от своего бессилия. Он чувствует свою ущербность перед интеллектом и яркостью личности Альберта. В добросовестной конкуренции он оказался ему не по зубам…

— Я не понимаю, о каком Романе вы говорите, — умиротворяюще произнёс Орлов, делая новую попытку перевести разговор в спокойное русло.

Но Лизина «маман» явно сочла его стремление к миролюбию за признак слабости. В ней исчезло напряжение, она почувствовала себя свободнее, в её голосе зазвучали хозяйские нотки:

— Да всё вы понимаете. Передайте ему, что надо уметь проигрывать достойно. И пусть он научится реально оценивать свой социальный статус. Я его ни в чём не обвиняю. Он, конечно, не виноват, что родился в простой семье, и что его родители не смогли далеко продвинуться в табели о рангах. Но если он не глуп, он должен понимать, что в этом мире каждому сверчку отведён свой шесток.…

Я вскочил с места и едва не вышиб разделявшее нас полупрозрачное стекло, которое скрывало меня от её глаз. Во мне словно извергся вулкан. «Его родители не смогли далеко продвинуться в табели о рангах… Каждому сверчку отведён свой шесток…». Да кем возомнила себя эта тщеславная особа? С чего она взяла, что может расставлять людей, словно шахматные фигуры на игровой доске? Неужели наш шеф намерен и дальше с ней сюсюкаться? Неужели он не видит, что по-человечески разговаривать с ней бессмысленно? Она не умеет смотреть прямо. Она способна направлять свой взгляд только вверх или вниз…

— Молчать!

Стол, за которым сидел Орлов, едва не проломился от удара его кулака. В глазах нашего шефа заиграли молнии.

— Кудахтать будешь в своём курятнике! А здесь будешь отвечать на мои вопросы! Чётко и внятно! Или тебе объяснить, где ты находишься? Так я тебе враз это объясню.

Я удовлетворённо усмехнулся. Всё правильно, Михаил Степанович. С ней нужно только так.

Не ожидавшая от Орлова такого преображения Софья Павловна испуганно осеклась.

— Сядь как следует! — во всю мощь своих лёгких рявкнул наш шеф.

Лизина «маман» вздрогнула и после некоторого колебания придала своей позе некоторую покорность.

— Вот так будет лучше, — констатировал Орлов и, холодно глядя на неё, процедил: — Теперь я разъясню тебе, кто ты такая. Ты государственная преступница. Сейчас решается вопрос о возбуждении в отношении тебя уголовного дела по статье «измена Родине». Эта статья предусматривает высшую меру наказания — смертную казнь. К твоей дочери, кстати, относится тоже самое. Так что на электрический стул сядете обе.

Софью Павловну едва не хватил удар. Её взгляд наполнился ужасом.

— Какой электрический стул? За что? — едва слышно пролепетала она.

— За пособничество иностранному шпиону.

— Какому иностранному шпиону?

— Багрову Дмитрию Александровичу, — пояснил наш шеф, — агенту германской разведки. Впрочем, тебе лучше известно его фальшивое имя — Кулахметов Альберт Фаильевич.

Лизина «маман» схватилась за сердце. Орлов продолжал нагнетать.

— Только не надо меня убеждать, что ты не знала, кем он является на самом деле. Не надо доказывать, что тебе невдомёк все его деяния. Он совершил ряд убийств, нанёс огромный ущерб безопасности нашей страны, и будь он жив — он бы пошёл под «вышку» вместе с тобой. Но ему повезло — он сравнительно безболезненно попал на небеса. А вот тебе нет. Так что вкусишь по полной программе. Суд будет открытым. Казнь — прилюдной. Кем ты при нём была? Курьером? Радисткой? Какие задания выполняла? Кем и когда завербована? Отвечай, если не хочешь, чтобы тебе силой развязали язык. Здесь это умеют, уж поверь.

И тут, словно в подтверждение его слов, со стороны раздался страшный крик. Это кричал Рябушинский, с которым продолжал работать Зильберман. Было такое впечатление, что его резали по живому. Софья Павловна вжала голову в плечи. Её руки затряслись.

«А ты, оказывается, не так крепка», — злорадно подумал я.

Насчёт курьера и радистки наш шеф, конечно, блефовал. Насчёт электрического стула и прилюдной казни — тоже. В этом и заключается особенность «пресса» — обрушить на допрашиваемого обвинения во всех мыслимых и немыслимых грехах, внушить ему, что его дело — труба, перепугать до полусмерти, и после этого выведать требуемую для следствия информацию. Он расскажет всё, абсолютно всё, о чём, конечно, осведомлён, лишь бы только сбросить с себя ярлыки всех навешенных на него грехов. Правда, срабатывает такая методика не всегда. Точнее сказать, не со всеми. Тёртому уголовному калачу голословные обвинения, сколь бы ни были они страшны — как об стенку горох. Расколоть его можно только доказательствами. А Софье Павловне уголовный мир был чужд, положения уголовно-процессуального кодекса не известны, поэтому она сдалась без боя. На её лице отразилась паника.

— Да что вы такое говорите! Мы ничего такого не совершали. Мы ничего такого не делали. О том, что этот Кулахметов шпион, я узнала только сейчас от вас.…

Лизина «маман» оправдывалась битый час. Подробности её разговоров с «Кулахметовым» сыпались, как из рога изобилия. Из их бурного потока я особо выделил один момент — Багров несколько раз осторожно интересовался Лизиным отцом. В этом определённо был смысл. И вскоре выяснилось, какой. Лизин отец, Николай Дмитриевич Троекуров, ранее работал не где-нибудь, а в НИИ погодных явлений.

— Вам известно такое имя — Здановский Георгий Рудольфович? — возбуждённо спросил Орлов.

— Да, — кивнула Софья Павловна, — это Колин непосредственный начальник. Коля работал в его отделе и был его правой рукой.

— Вам известно, чем он занимался в институте?

Лизина «маман» помотала головой.

— Коля об этом никогда не рассказывал. Насколько мне известно, они со Здановским работали над каким-то новым оружием. Но в подробности он меня никогда не посвящал. Да я и не допытывалась. Меньше знаешь — лучше спишь. Но их исследования успехом не увенчались. Тему прикрыли. Здановского отправили на пенсию. Коля проработал ещё полгода, после чего также ушёл на покой и уехал в Киев, в родительский дом на оставленное ему наследство. Мы с ним к тому моменту были уже в разводе, и делить со мной одну крышу он более не захотел.

— Он проживает в Киеве и сейчас?

— Вроде, да. Но ручаться не буду. Мы не переписываемся. Он поддерживает контакт только с дочерью. Звонит ей время от времени по телефону. Но в подробности их разговоров я не посвящена. Кстати, Лиза собиралась в сентябре ехать к нему в гости. Хотела представить своего жениха.

— Это Кулахметова, что ли?

Лизину «маман» передёрнуло.

— Умоляю вас, не произносите больше это имя. Слава богу, что до их помолвки не дошло…

Разговор с Лизой получился более спокойным. Лиза была бледна. Ей явно было неприятно пребывать в качестве допрашиваемой. Но, в отличие от своей матери, она не позволяла себе грубых выпадов, и на каждый заданный ей вопрос давала исчерпывающий ответ. Да, Кулахметов интересовался её отцом. Да, это он выступил инициатором их предсвадебной поездки в Киев. Да, их отношения были достаточно близки, чтобы всерьёз задумываться о свадьбе.

На моей душе скребли кошки. Сердце обливалось кровью. Мне было больно наблюдать, как любимую мной девушку допрашивают, точно какую-то преступницу. Мне очень хотелось с ней объясниться, поговорить, обрисовать ситуацию, чтобы она всё поняла. Но окружавшие меня реалии не давали такой возможности. Поэтому мне оставалось только одно — скрепить свои эмоции и беспомощно устремить взгляд в пол.

Отпустив Лизу, Орлов зашёл в соседствовавшую с камерой каморку, ту самую, которая отделялась от неё полупрозрачным стеклом и в которой прятался я, тяжело опустился на стул, вытер со лба пот и устало произнёс:

— Ну и тёщу ты себе выбрал, орёл! Она же тебя сожрёт. Девчонка ещё ничего. Но тёща! Ты, это, подумай, пока не поздно…

Стрелки часов приближались к восьми. Мы с Чурсиным сидели в камере, в которой незадолго до этого допрашивались Лиза и Софья Павловна, и ждали Орлова и Зильбермана. У Димы с Рябушинским явно затягивалось, поэтому наш шеф отправился ему помогать, чтобы успеть к обозначенному Цапко времени доклада.

Когда они, наконец, появились, на Зильбермана было страшно смотреть. На его рубашке и брюках темнела кровь, со лба капал пот, черты выдававшего крайнюю степень возбуждения лица были искажены фанатичным буйством.

— Всё, — прохрипел он, — раскололся.

В его голосе сквозило такое яростное торжество, что я невольно содрогнулся. Казалось, что в моего напарника вселился дьявол.

— Этот тюфяк — немецкий агент? — изумлённо ахнул Сергей.

— Этот тюфяк — ходячий пример, сколь хитрым может быть враг, и сколь безупречную он может иметь маскировку, — хмуро пояснил Орлов.

Мы с Чурсиным недоумённо переглянулись. В моём сознании тоже не укладывалось, что именно Рудольф Валерианович может оказаться искомым нами лицом. Но против фактов не попрёшь.

— Он, что, во всём сознался? — недоверчиво спросил я.

— В убийстве Засулича — да, — кивнул Зильберман. — В остальном пока юлит, но завтра сознается. Я отвёл ему ночку, чтобы подумать. Этот мерзавец уже уяснил, что со мной шутки плохи.

Дима подошёл ближе. Я едва справился с порывом отпрянуть. Я не ожидал от него такой жестокости. В нём ничто никогда не говорило, что он способен быть таким.

Наш шеф покосился на запястье.

— Однако, пора наверх, — хлопнул в ладоши он. — К сроку, вроде, уложились. До восьми — пять минут. Зильберман, приводи себя в порядок и дуй за нами.

Цапко остался нами доволен.

— Молодцы, — похвалил нас он. — Вы действительно профессионалы своего дела. Мне рекомендовали вас не зря. Вот картина и проясняется. Скоро, глядишь, узнаем и где прибор. Дмитрию, учитывая его заслуги, разрешаю завтра явиться после обеда. Отдыхай. Но в два — здесь, как штык. Михаил Степанович, вы не против?

«Полковник» посмотрел на Орлова. Мне показалось, что в его глазах промелькнула определённая выразительность, словно он хотел донести ею некий, известный только им обоим, смысл.

Михаил Степанович почему-то озабоченно сморщился. Его лоб превратился в гармошку.

— Конечно нет, — буркнул он.

Цапко перевёл взгляд на Зильбермана и дружелюбно улыбнулся.

— Можешь быть свободен.

Дима благодарственно кивнул, поднялся с места и, попрощавшись с нами, вышел в коридор.

Орлов вздохнул. Лицо «полковника» снова приобрело серьёзность.

— А мы с вами подумаем вот о чём, — сказал он. — Зачем Багрову понадобился этот Троекуров?

— Может у Троекурова остались какие-то записи о работе над генератором? — предположил я. — Ведь, насколько мне известно, в квартире Здановского их так и не нашли. Вероятнее всего, их забрали убийцы. Но, может, их там и не было.

— А на кой чёрт им сдались троекуровские записи? Они старые, по ним генератор не построишь. Здановский доводил дело до конца один.

— А вдруг не один. А вдруг Здановский не терял контакта с Троекуровым, — подал мысль Чурсин. — Консультировался с ним, высылал чертежи.

— Допустимо, — согласился Цапко. — Тогда логика просматривается достаточно ясно. Немцам, безусловно, нужен не только прибор, но и вся его документация. … Михаил Степанович, вы хотите что-то сказать?

Наш шеф задумчиво сжал губы.

— Мне ситуация видится несколько глубже. А что, если Троекуров был нужен Багрову не только из-за бумаг, но и сам по себе. Вот смотрите. Немцы похищают генератор. С документацией или без — не суть важно. Имея прибор, они разберутся в его устройстве и без неё. А вот сможем ли мы его воспроизвести, если единственный образец будет утрачен? С чертежами — вероятно, хотя и не факт. Но без них это сможет сделать только один Троекуров, который с конструкцией генератора хоть как-то знаком. Ведь кроме него и Здановского гипнотическим оружием вплотную никто больше не занимался. Устранив Троекурова, немцы устранят и возможность нашего с ними паритета. Без чертежей, без Здановского и без Троекурова мы подобный прибор быстро не создадим.

— Гм, — хмыкнул «полковник», — а ты голова, Михаил Степанович. Значит так. Я ориентирую на Троекурова наших киевских коллег, чтобы они охраняли его, как зеницу ока. А вы завтра с утра штурмуете почту и телефон. Нужно узнать, с кем говорил Здановский в последнее время, и что он кому посылал. Может и вправду существуют копии чертежей. Хранятся у кого-нибудь, а мы и не знаем…

Глава пятнадцатая

До чего же это утомительно, перебирать скреплённые в скоросшивателях списки и выискивать в них одну-единственную, требуемую для следствия, фамилию. Поначалу ещё как-то ничего. Сохраняется концентрация, держится внимание. Но чем больше проглядываешь этих листков, тем чаще ловишь себя на том, что твои мысли начинают самопроизвольно перескакивать на что-нибудь другое: домашние дела, разговоры со знакомыми, впечатления от попавших в поле зрения людей. Пробежишь список глазами и возвращаешься в его начало, ибо чувствуешь, что просмотрел его чисто машинально, не вникнув в содержимое, ибо мысли были сосредоточены отнюдь не на нём. Васильев, Николаев, Беленов, Эйтингон. От многообразия фамилий просто рябит в глазах. … Стоп! Здановский! Здановский Максим Павлович. М-да. Не тот. Что ж, двигаемся дальше.

— Молодой человек, наш рабочий день закончен.

Я поднимаю голову и устало смотрю на хранительницу почтового архива. Она стоит у дверей, в руках сумочка, взгляд наполнен осуждением. На часах восемнадцать ноль пять. Конечно, я понимаю, что ей хочется домой. Дома, наверное, дети, муж. Хотя, возможно она и одинока: на руке не заметно обручального кольца.

Эх, уважаемая, ты думаешь, мне не хочется домой? Думаешь, я не устал? Знала бы ты всю подноготную моих поисков. Но я не имею права тебе её сообщить. Поэтому, уж не обессудь, но прими в качестве аргумента лишь мой служебный статус.

Я снова опускаю глаза к бумагам и сухо произношу:

— Идите, я вас не задерживаю.

— Но я не могу вас оставить здесь одного. Это запрещено.

— А я не могу прервать свою работу. Когда всё прогляжу, тогда и уйду.

Я переворачиваю страницу скоросшивателя, давая понять, что разговор окончен. Дама ещё некоторое время топчется у порога, затем тяжело вздыхает, возвращается на своё рабочее место и нервно швыряет сумку на подоконник. До меня доносится скрежет телефонного диска.

— Аллё, мама, я сегодня задержусь. … Да нет, ничего не случилось. У нас тут полиция объявилась. Что-то ищут. … Не знаю, может и до утра.…

Действительно, одинока. Семейные в первую очередь звонят супругу.

Я затыкаю уши, чтобы не отвлекаться на её болтовню, и продолжаю просматривать списки, для верности проговаривая шёпотом каждую встречающуюся фамилию:

— Сидорчук, Потанин, Елисеева, Прохоренко…

Четвёртый час утра. Я сижу на почте уже почти сутки. Я безмерно устал. Голова ходит кругом, спина ноет, веки слипаются. Но вместе с этим меня переполняет ощущение счастья. Ведь я нашёл то, что искал. Я не зря потратил столько времени. Здановский действительно отправлял Троекурову бандероль. И не одну, а целых две. Первую в марте, после испытаний генератора, вторую в начале июня, ровно за неделю до своей смерти.

Я бужу прикорнувшую на диванчике хранительницу архива, сообщаю, что закончил, после чего подвожу её на такси домой и еду к себе.

Быстро подкрепившись тем, что находится в холодильнике, я ставлю будильник на семь, заваливаюсь на кровать и закрываю глаза. Сон приходит моментально…

Цапко и Орлов задерживались. Дисциплинированно явившись к девятичасовой оперативке, мы с Сергеем и Димой узнали от дежурного, что наше начальство будет только к обеду. Зильберман предпочёл отправиться домой, благо он жил недалеко. Мы же с Чурсиным, недолго думая, проследовали в ДГБэшную столовую. Наполнив подносы тарелками и усевшись за стол, мы завели речь о вчерашнем дне.

— Сколько провозился? — спросил я Сергея, имея в виду его работу на телефонной станции.

— Почти до полуночи, — ответил он.

— Обнаружил что-нибудь?

— Обнаружил. За последние месяцы наш высокочтимый убитый несколько раз общался с Киевом. Угадай, кому он звонил.

— Что тут угадывать? — усмехнулся я. — Троекурову.

— Верно, ему. А у тебя какой результат?

— Аналогичный.

И я поведал ему о своих находках.

— Судя по объёму и весу, в этих бандеролях были бумаги, — заключил Чурсин. — Вряд ли наш покойный старикан сподобился отослать бывшему ассистенту коробку конфет.

— А может и сподобился, — пошутил я. — Может Троекуров до безумия любит воронежские конфеты. Прямо, жить без них не может.

Мы рассмеялись. Мой напарник оглянулся по сторонам и, убедившись, что рядом никого нет, наклонился к моему уху.

— У тебя не создаётся впечатление, что за нашим привлечением к работе этого ведомства скрывается что-то другое, нежели банальная потребность в кадрах? — прошептал он.

— С чего ты взял? — вскинул брови я.

— Ну, посуди сам. Всю эту «оперуху» они могли бы выполнить и без нас. То, что у них не хватает людей — это ерунда. Всё у них хватает. Им определённо зачем-то надо, чтобы её проделали именно мы. У меня такое ощущение, что мы пешки в какой-то игре, истинного назначения которой мы не знаем.

Я пожал плечами…

Цапко был хмур. Пепельно-бледный оттенок его лица наводил на мысль, что случилась какая-то неприятность, и неприятность весьма крупная. Уж слишком угрюм был наш «куратор». Уж слишком отчётливо просматривались в нём признаки подавленности.

Рассеянно выслушав наши с Чурсиным доклады, Цапко откинулся в кресле и задумчиво забарабанил пальцами по столу. Понурый вид Орлова словно вторил ему в унисон. В воздухе явственно витала тревога. Мы, затаив дыхание, выжидательно смотрели на наших начальников.

— Ну что, Константин Николаевич? — нарушил молчание Орлов и, опустив конец фразы, взглянул на «полковника».

— Да, — словно очнувшись, откликнулся тот, и обратил взор на нас. — Новости, ребята, плохие. Очень плохие. Должен вам сообщить, что наши дальнейшие поиски генератора потеряли всякий смысл. Аппарат доставлен в Берлин. Сведения получены из надёжного источника. Как немцам удалось протащить его через границу — известно одному богу.

Чурсин изумлённо присвистнул.

— Это означает, — продолжил Цапко, — что мы на пороге войны. Германия такого шанса не упустит. И в этой войне наши шансы на победу, увы, ничтожны, ибо в руках нашего противника появилось оружие, противопоставить которому мы ничего не можем.

— А как насчёт чертежей? — спросил я.

— Оригиналы чертежей доставлены вместе с прибором. Очевидно, Здановский хранил их дома. Но у Троекурова имеются дубликаты. Здановский действительно высылал их ему по почте. Сергей мыслил правильно.

— Так в чём тогда проблема? — удивлённо воскликнул Чурсин. — Сделать другой прибор и заплести извилины фрицев во фривольный бантик.

— Не всё так просто, — остудил его «полковник». — Здановский выслал Троекурову не всё. Конструкцию некоторых узлов он предпочёл сохранить в тайне. А без них генератор не построишь. Устранять эти «белые пятна» Троекурову придётся своим умом. И не факт, что он с этим справится. Но, так или иначе, ценнее этого человека в нашей стране сейчас никого нет. Если ему удастся в кратчайшие сроки воспроизвести это чёртово изобретение, у нас появится какой-то шанс. Если нет — боюсь, мы обречены.

В кабинете снова наступило молчание. Цапко дал нам возможность переварить услышанное. Во мне заговорило ощущение скорого конца. Неужели бесноватые мечты германского рейхсканцлера Адольфа Гитлера о господстве арийской расы продолжат воплощаться в реальность? Неужели в одно прекрасное утро мы проснёмся безмолвными и безвольными рабами, нисколько не почувствовав произошедшей с нами перемены, словно так и должно быть?

Цапко вскинул голову.

— Двоим из вас предстоит выполнить сверхсекретное государственное задание, — со значением, чётко выделяя каждое слово, проговорил он. — Нужно сопроводить Троекурова к месту работы. Ему сейчас создаются все условия: оборудована лаборатория, подобрана мощная команда ассистентов. Его охрану решено возложить на вас. На ваш небольшой, но боеспособный, как я уже успел убедиться, отряд. Михаил Степанович, кого вы предлагаете командировать?

— Егорова и Зильбермана, — не задумываясь, выпалил Орлов, словно наши с Димой кандидатуры были уже определены им заранее.

«Полковник» поднялся с места. Мы вскочили.

— Лейтенант Егоров и старший лейтенант Зильберман, — скомандовал он, — приказываю вам вылететь в Киев, взять на борт гражданина Троекурова и сопроводить его к месту назначения.

— А куда? — робко поинтересовался Дима.

— Куда — узнаете потом, — отрезал Цапко. — Эта информация засекречена. Она не известна даже мне. По прибытии на место назначения останетесь с ним. Вплоть до особого распоряжения. Дальнейшие инструкции получите позже. Задача ясна?

— Так точно, — отозвались мы.

— А когда вылетать? — спросил Зильберман.

— Прямо сейчас…

Глава шестнадцатая

Сквозь иллюминатор проглядывала затуманенная дымкой даль. Внизу зеленела чёткая, точно расчерченная линейкой, геометрия полей. Петлявшая затейливыми зигзагами река багрянилась последними отблесками заката.

Рёв моторов был немилосердным. Окружавшее меня пространство буквально исходило вибрацией. От давившего на уши грохота раскалывалась голова. Самолёт ведь был не пассажирский, а военный, и свойственный гражданской авиации сервис был в нём не предусмотрен.

Я сидел, опершись руками о колени, смотрел вниз и предавался угнетённости.

Странная какая-то командировка, думалось мне. Её странности выпирают практически отовсюду. Взять хотя бы то, как нам давалось это «сверхсекретное государственное задание». Секретные задания даются обычно тет-а-тет, руководителем исполнителю без посвящения в него посторонних. В нашем же случае таковых присутствовало аж двое. Орлов и Чурсин, конечно, не чужие, но зачем вводить их в курс, если они не при делах? Или Цапко чудит, или я что-то неверно воспринимаю.

Другая несостыковка. Сопроводить Троекурова поручено Зильберману и мне. Но зачем тогда приставлять к нам кого-то ещё? Я имею в виду тех двух амбалов, что сидели напротив нас и притворялись, что спят. В том, что на самом деле они бодрствуют и начеку, убедиться несложно. Достаточно кому-либо из нас пошевелиться, как их веки уже приподнимаются. Их навязали нам в Управлении. Мы, конечно, спросили, зачем. «На случай внештатных ситуаций», — объяснил Цапко. Что за внештатные ситуации? И из чего они могут вытекать? Пока в действиях этих субъектов просматривался только тотальный контроль за нами. Ходили буквально по пятам. Если мы не вызываем доверия, почему сопровождение Троекурова нельзя было поручить им? Зачем понадобились мы с Зильберманом? Какие мы сопровождающие? Мы самые настоящие арестанты, каждый шаг которых зависит от воли конвоира. Плюс видок этих «конвоиров» — будь здоров. Непроницаемые лица. Все жесты и движения напоминают сжатую, готовую выстрелить в любой момент пружину. От них словно веет зловещностью.

Я покосился на своего напарника. Дима был озабочен. Видимо он тоже что-то подозревал. А может просто переживал за маму. Перед отлётом он хотел ей позвонить, сообщить, что его какое-то время не будет в городе. Его мать всегда беспокоилась, если сын долго не возвращался домой. Ведь кроме него, у неё больше никого не было. Но ему не разрешили: «Потом позвонишь».

Мне очень хотелось поделиться с ним своими сомнениями, но в присутствии «надсмотрщиков» это было нереально. Ведь они не давали нам даже переброситься парой слов: «Разговаривать нельзя… Запрещено… Не положено…»

Мне вдруг вспомнилось, как в академии полиции нам рассказывали о нравах, царящих в СД. О том, что там имеет место практика убирать выполнивших особо секретные задания лиц, чтобы они никогда никому не смогли проболтаться. А не присутствует ли подобная практика и в наших спецслужбах?

По моей спине пробежал холодок. Я поёжился. На душе стало неуютно. Неужели нас с Зильберманом ждёт именно такая судьба? Неужели нам отведена роль овец на заклание?

Я настороженно покосился на сидевшего напротив «конвоира». Он украдкой наблюдал за мной. По его лицу пробежала едва уловимая усмешка. Я нервно сглотнул. Сердце сдавила холодная рука страха. Мои подозрения принимали всё более определённый характер и, вздымаясь подобно морской волне, постепенно приближались к критической отметке. В ушах стало отдаваться бешеное биение сердца.

Посадку мы совершили далеко за полночь. Переночевали на аэродроме, прямо в самолёте, а утром, едва забрезжил рассвет, пересели в военный фургон и отправились за Троекуровым. Дороги мы не видели, — фургон был начисто лишён окон; вентиляционные отверстия заменить их не могли, уж слишком они были высоко, — но мы её ощущали: кочки, рытвины, колдобины. Нас трясло, как шары в лототроне. Сначала я подумал, что наш путь пролегает не по городу, но доносившиеся снаружи дорожный шум и гул голосов убедили меня в обратном. «Надсмотрщики» по-прежнему находились возле нас. Их лица продолжали сохранять каменную неподвижность.

Наконец, фургон остановился. Мотор заглох. Мы с Зильберманом устремили взоры на дверь, приготовившись выйти наружу, но её никто не открывал.

— Нас, что, отсюда не выпустят? — поинтересовался Дима.

ДГБэшники помотали головами.

— Ну дайте хоть ненадолго выйти, — попросил мой напарник. — Здесь же натуральная душегубка.

«Надсмотрщики» оставались непреклонны.

Мы с Зильберманом переглянулись, тяжело вздохнули и смиренно потупили взор. Буянить было бесполезно.

Спустя некоторое время дверь фургона открылась. В проёме обозначился пожилой, невысокий, плотный человечек с круглым животом и рыжеватой бородкой.

— Так это вы приехали за мной? — бодро воскликнул он.

— Если вы господин Троекуров, то да, — ответил я.

— Троекуров, он самый, — подтвердил вошедший. — Троекуров Николай Дмитриевич.

Я подвинулся, освободив ему место подле себя. Соратник Здановского сел. Дверь фургона снова захлопнулась. Мотор взревел. Машина дала задний ход и стала разворачиваться.

Я скосил глаза на Лизиного отца, стараясь отыскать в нём какое-нибудь сходство с моей бывшей подругой. Но сходства не наблюдалось. Я удивлённо хмыкнул. Очевидно, это был тот самый случай, когда ребёнок унаследует черты только одного из родителей.

«Вот я и увидел твоего папу, — мысленно обратился я к Лизе. — Мне с ним о многом хочется переговорить. И я это непременно сделаю. Но только потом. Не сейчас. Сейчас не та обстановка. Для личных разговоров нужно выбрать подходящий момент. Мужик он с виду не заносчивый, общительный. Не то, что твоя „маман“. Вон, только появился, а уже ведёт себя так, как будто знаком с нами с младых лет».

Троекуров тем временем оживлённо болтал. Он оказался заядлым болельщиком и весело рассуждал о неудачной игре киевской футбольной команды в чемпионате страны, иронично подтрунивая над жалкими потугами тренера найти этому хоть какое-нибудь оправдание.

— Не посмотрел, вот, вчерашний матч, — сокрушался он. — На этой вашей базе, оказывается, совсем нет телевизора. И как только люди на ней живут? Никто, случайно, не знает, как вчера сыграли наши позорники?

— Проиграли. Ноль — два, — сообщил сидевший напротив меня амбал, и принялся непринуждённо рассказывать перипетии поединка.

Набравшая ход машина вдруг резко затормозила.

— Что там такое? — удивлённо воскликнул Троекуров.

Я прислушался. Шофёр изливал яростные ругательства. Дверь фургона открылась. Дохнуло свежестью. В мои глаза ударил яркий солнечный свет.

— Коля, Олег, выходите. Без вас не управлюсь.

Призыв был обращён к ДГБэшникам.

— Что у тебя там стряслось? — недовольно спросил один из них.

— Колесо пробило, ядрить его в корень, — пожаловался шофёр. — Надо заменить.

«Надсмотрщики» вздохнули и нехотя направились к выходу. Их голоса переместились к кабине. Дверь фургона при этом осталась распахнутой. То ли они забыли её закрыть, то ли сочли это необязательным.

Я вгляделся в проём. Снаружи просматривалась лента грунтовой дороги, по обе стороны которой произрастал густой хвойный лес. Стояла тишина.

Зильберман торопливо поднялся с места.

— Пойду, подышу, — негромко проговорил он, — а то сейчас вырву, ей богу.

Я вознамерился было последовать за ним, но Троекуров схватил меня за руку, заставил снова сесть и принялся спрашивать про Воронеж. Я смиренно отвечал на его вопросы и с тоской поглядывал на своего выбравшегося из машины напарника, всеми силами желая оказаться рядом с ним.

Зильберман огляделся по сторонам, прогулялся взад-вперёд, снова обернулся вокруг, точно оценивая обстановку, после чего забрался обратно в фургон. Я уже было приготовился переключить Троекурова на него, но тут произошло то, чего я никак не ожидал.

Поравнявшись со мной, Зильберман вдруг резко выбросил руку вперёд. Мою шею точно прожгло. Я сначала даже не понял, что произошло, и изумлённо наблюдал, как Троекуров чётко отработанным приёмом заломил руку моего напарника вверх и склонил его к самому полу. В воздухе что-то блеснуло. Это был нож.

В моих глазах стало темнеть. Появилась тошнота. В ушах засвистело. Тело обмякло. Я обессилено откинулся назад и приложил руку к болевому очагу. По руке потекло что-то вязкое и тёплое. Я отвёл её в сторону и похолодел. Кровь!

Зильберман тем временем отчаянно пытался высвободиться, но хватка Троекурова оказалась железной. Я ошарашено смотрел на них, пытаясь осознать суть происходящего, но мои мысли словно покрыл туман.

В фургон стали впрыгивать люди. Сначала появились «надсмотрщики», затем невесть откуда взявшиеся Цапко, Орлов и Чурсин.

Что было дальше — я не помню. Мой взор устлал мрак. Голова завертелась, закрутилась. Я словно куда-то полетел…

Глава семнадцатая

Я шёл по Крещатику вдоль произраставших у обочины каштанов, вдыхал витавший в воздухе сладковатый аромат и с интересом вертел головой по сторонам. Так вот ты какой, город Киев!

По Киеву я гулял впервые. Бывать в нём доселе мне ещё не доводилось. Но его облик, тем не менее, был мне сравнительно знаком. Этому способствовал набор открыток, которые как-то привёз с собой приезжавший сюда в командировку отец. Я рассматривал попадавшиеся на глаза здания и с удовлетворением отмечал, что некоторые из них мне хорошо известны: дом страхового общества «Россия» с располагавшейся на его первом этаже кондитерской «Жорж», гостиница «Гранд-отель», почтовая контора, телефонная станция. На открытках они, правда, выглядели несколько по-иному: посолиднее, почище. Но фотографические изображения всегда приукрашивают действительность, а художественные открытки с их подкрасками и подштиховками — особенно.

Я посмотрел на часы. Стрелки показывали начало двенадцатого. До поезда оставалось ещё девять часов. Времени было навалом, и я, дабы сэкономить силы, решил замедлить шаг.

Мимо меня промчалась галдящая стайка подростков. Они выскочили на проезжую часть, вознамерившись перейти улицу, но предупредительный свисток дежурившего неподалёку постового заставил их повернуть обратно. Увидев, что страж порядка направляется к ним, дети сиганули в арку. Оттуда послышался их задорный смех. Постовой погрозил им пальцем и вернулся на место.

— Молодой человек, извините, можно вас попросить нас сфотографировать?

Просьба исходила от чёрненькой остроглазой девушки с восточными чертами лица.

— Пожалуйста, — кивнул я, принимая протянутый мне фотоаппарат. — На фоне чего вас запечатлеть?

— Да просто на фоне улицы.

Она стала рядом с подругой, я нажал на «спуск», и мы разошлись, обменявшись дружелюбными улыбками.

— Всё, хватит, больше я твои капризы терпеть не намерена! — раздалось у меня за спиной. — Никакого мороженого, никаких пирожных до тех пор, пока не научишься себя вести!

Я оглянулся. Рассерженная мамаша строго отчитывала своего не в меру расшалившегося сынишку. Ребёнок обиженно сморщил нос, но подавленным при этом не выглядел. Очевидно, к подобным замечаниям родителей он уже привык и знал, что мамины угрозы так и останутся угрозами, и что ему всё равно всё простят.