Бесплатный фрагмент - Тайна Анджелины Фруд

Серия «Мир детектива»

Вышли

Хьюм Ф. Человек в рыжем парике

Смолл О. Дж. Образцовая загадка

Фримен Р. Остин. Тайна Анджелины Фруд

Хрущов-Сокольников Г. Джек — таинственный убийца: большой роман из англо-русской жизни

Мейсон А. Э. В. Дело в отеле «Семирамида». Бегущая вода

Александров В. Медуза

Панов С. Убийство в деревне Медведице. Полное собрание сочинений С. Панова

Мейсон А. Э. В. Страшнее тигра

Детектив на сцене. Пьесы о Шерлоке Холмсе

Готовятся

Декурсель П. Сын тайны или два ребенка

Феваль П. Жан-дьявол

Темме Й. Мельница на Черном болоте и другие новеллы

Мало Г. Разбитая жизнь

Мари Ж. Ошибка доктора Маделора

Хрущов-Сокольников Г. Петербургские крокодилы

Цеханович А. Петербургская Нана. Убийственная любовь

Цеханович А. Темный Петербург

Хоуп Э. Бриллиантовое ожерелье или история о двух дамах, джентльмене и нескромности герцогини

Фере О. Запутанное дело

Хьюм Ф. Таинственная тень

Габорио Э. Адская жизнь

Супруга кокаиниста

Опытного практикующего врача удивить чем-либо нелегко, а пробудить в нем настоящий профессиональный интерес и того сложнее. Но в те времена, когда я подменял доктора Хамфри в его медицинском кабинете на Оснабург-стрит, что возле Риджентс-парка, я был далек от того, чтобы называться опытным; диплом я получил менее года назад и не успел еще выработать необходимой для любого врача профессиональной невозмутимости. Поэтому происшествие, о котором я собираюсь рассказать, произвело на меня глубочайшее впечатление и занимало мои мысли еще долгое время спустя.

Было около полуночи (на соседней колокольне только что пробило три четверти двенадцатого), когда я отложил в сторону книгу, с наслаждением потянулся и зевнул. Последнее обстоятельство, впрочем, никоим образом не лежало на совести автора, произведение которого я читал.

Я встал и принялся вытряхивать из трубки остывший пепел. В этот момент в дверь позвонили. Слуга мой давно уже спал, поэтому я сам направился к двери, в глубине души посылая к черту запоздалого посетителя.

Как только я открыл дверь, меня обдало холодным ветром и брызгами мелкого дождя. У подъезда стоял автомобиль. Водитель его, высокий и плотный мужчина лет сорока, готовился вторично дернуть за ручку звонка.

— Доктор Хамфри? — спросил он, и по этой его ошибке я понял, что он нездешний.

— Нет, — ответил я, — доктор Хамфри в отъезде. Я его помощник.

— Что ж, тоже сгодится, — сказал он несколько грубоватым тоном. — Вы должны немедленно отправиться со мной к одной даме. Ей внезапно сделалось дурно после сильного потрясения.

— Физического или морального? — Пожалуй, скорее морального, — ответил незнакомец. Однако это прозвучало столь неубедительно, что я решил уточнить:

— Эта дама получила какие-нибудь травмы?

— Н-нет, — ответил он с запинкой. — Насколько мне известно, никаких. Думаю, обошлось без травм.

— Но она точно не ранена?

— Точно нет, — отрывисто ответил он, и в его голосе было столько напускной уверенности, что я тут же начал подозревать обратное. Впрочем, гадать было бесполезно, требовалось поспешить. Я вернулся в кабинет, взял сумку для неотложной помощи и стетоскоп, вышел и запер за собой дверь.

Незнакомец, ожидавший с большим нетерпением, почти затолкал меня в автомобиль, и тот буквально рванул с места. Судя по звуку мотора, машина была очень мощной.

Мы поехали по направлению к Мэрилебон-роуд и свернули на Олбани-стрит, но после этого я перестал различать дорогу: дождь усилился, и вода струилась по стеклам окон сплошным потоком. Мне показалось, что ехать было недалеко, может быть, всего пару миль. Но, возможно, я ошибаюсь — с этими большими машинами никогда не угадаешь. Во всяком случае, поездка заняла минут пять. За время пути мы с моим спутником не обменялись ни словом. Только когда автомобиль уже замедлял ход, я спросил:

— Так как же фамилия этой дамы?

— Ее зовут… э-э… миссис Джонсон, — ответил он.

По его неуверенному тону можно было предположить, что он не слишком хорошо знаком с пострадавшей. Это показалось мне странным: ведь к незнакомому человеку не ездят вызывать доктора посреди ночи. Такая мысль мелькнула у меня в голове, когда я выходил из автомобиля.

Насколько я мог судить, мы оказались на одной из маленьких тихих улиц богатого района Лондона. Было очень темно, и единственное, что я смог рассмотреть, был номер дома — сорок третий. Дом был старинной постройки, от улицы его отделял маленький палисадник. Жалюзи на окнах были плотно закрыты.

Когда мы стали подниматься по ступенькам крыльца, дверь бесшумно отворилась, и я различил в темноте пожилую женщину, по-видимому, служанку. В передней на столе стояла свеча. Мой проводник взял ее и знаком пригласил меня следовать за ним вверх по лестнице.

На первой площадке он остановился и указал на слегка приоткрытую дверь.

— В этой комнате, — сказал он, затем повернулся и стал спускаться по лестнице.

Некоторое время я простоял в нерешительности: все происходящее казалось мне необычайно странным; кроме того, в душу мою начинало закрадываться ужасное подозрение, еще более усилившееся, когда я заметил на двери несколько длинных царапин, точно ее взламывали снаружи.

Вспомнив, зачем я здесь, я поднял было руку, чтобы постучать в дверь, но увидел, что она приоткрылась еще больше, и в образовавшуюся щель выглянул какой-то мужчина. Пальцы его, державшие створку двери, сразу привлекли мое внимание: они были узловатые, с закругленными, подобно ореховой скорлупе, ногтями. Что же до его головы, то она была странной грушеобразной формы, черты лица были резкими, лоб скошен, словно стенка гроба, а волосы над ним были какого-то серого, выцветшего цвета.

— Я врач, — назвался я.

Он посмотрел на меня красными, словно от слёз, глазами, ничего не ответил и распахнул дверь. Я вошел в комнату. Затворяя за собой дверь, я заметил, что замок ее был сломан.

Комната, в которой я оказался, была спальней. На кровати лежала молодая женщина, полностью одетая и укрытая плащом; на ней было, кажется, нарядное вечернее платье, но рассмотреть подробнее мешал плащ, доходящий до самого подбородка. Думаю, ей было лет двадцать восемь. Она была удивительно хороша собой, но смертельно бледна. Однако она пребывала в сознании; глаза ее с вялым интересом следили за мной, когда я в некотором смущении приблизился к кровати.

— Добрый вечер, миссис Джонсон. Мне сообщили, что вы больны. Что с вами? Вы испытали какое-то сильное потрясение?

Когда больная услышала произнесенное мной имя, лицо ее выразило легкое недоумение, но она тотчас же ответила — голосом тихим, чуть громче шепота:

— Да, мне слегка не по себе… но это ничего… право, не следовало вас из-за этого беспокоить.

— Вид у вас нездоровый, — сказал я, взяв ее за запястье, чтобы проверить пульс, — а рука ваша холодна как лед.

Не переставая считать ее пульс, я поднял голову: в зеркале, висевшем напротив, за своей спиной я увидел мужчину, отворившего мне дверь. Он сидел в углу комнаты, вжавшись в кресло и закрыв лицо руками.

— Разрешите спросить, какое именно потрясение вы испытали? — поинтересовался я, убирая часы.

На лице молодой женщины появилось подобие улыбки.

— Это уже совсем не медицинский вопрос, не правда ли? — проговорила она.

— Быть может, — согласился я, хотя и понимал, что она уходит от ответа.

Я счел за лучшее не настаивать. Внимательно посмотрев на пациентку, я понял, что объяснений от нее мне не дождаться, и придется догадаться самому, было ли ее потрясение чисто психическим, или же здесь имело место нечто большее.

Особую тревогу вызывала у меня мертвенная бледность ее лица. Понять, что оно выражало, было затруднительно; было лишь ясно, что незадолго до моего прихода ей пришлось пережить очень сильное потрясение. Но был ли это страх, печаль, ужас или просто физическая боль — этого я никак не мог определить.

— У вас что-нибудь болит? — спросил я, продолжая держать ее руку в своей. Но она лишь устало покачала головой, не открывая глаз.

Конечно же, это был не ответ. Ее внешний вид, равно как и таинственная атмосфера всего дела заставляли предполагать худшее. Странная поза человека в кресле, который, сгорбившись, не отнимал от лица ладоней, лишь распаляла мое воображение. Плащ, закрывавший женщину до подбородка, казался мне все более подозрительным. Возможно, с его помощью от меня пытались что-то скрыть? Но почему? Ведь они сами вызвали меня сюда! Я не мог найти никакого рационального объяснения поведению всех участников…

Я достал из саквояжа стетоскоп и приложил его к груди больной, слегка сдвинув плащ. Она тут же открыла глаза и сделала движение, чтобы придержать край плаща около шеи. Я внимательно прослушал ее сердце — оно билось учащенно, но тоны его были вполне нормальными. Перемещая стетоскоп, я постепенно все больше сдвигал край плаща. Наконец, быстрым движением я вовсе отбросил его.

— Боже мой! — невольно воскликнул я. — Что с вашей шеей?!

— Простая царапина, — ответила она едва слышно. — Ничего страшного. Это… след от ожерелья, которое я надевала вечером. Оно оказалось довольно узким.

— Что ж, понимаю, — сказал я и не соврал, поскольку не понять все произошедшее с ней было невозможно.

Конечно же, я ей не поверил — да этого от меня и не ждали. Но оспаривать ее объяснение было, разумеется, бесполезно. Багровый след на коже был определенно оставлен шнуром или лентой, затянутой вокруг ее шеи со значительною силой, не более часа назад. Кто и почему проделал с нею такое — в этом я, как доктор, не должен был начинать разбираться. Однако мне было совершенно ясно, что в этом случае мой моральный долг выходил далеко за рамки профессионального.

В этот момент мужчина в углу издал громкий стон и воскликнул: «Боже мой! Боже мой!», а затем, к моему глубочайшему смущению, зарыдал в голос.

Я не знал, что и сказать, больше всего желая тут же провалиться сквозь землю. Я обернулся на женщину — на ее мертвенно бледном лице на миг отразилось чувство сильнейшего отвращения и презрения, — и снова посмотрел на человека в кресле. Доставая платок из кармана, он что-то обронил на пол; я присмотрелся: это был небольшой бумажный конвертик. Что-то в его форме, но особенно в том быстром хищном движении, с которым мужчина тут же нагнулся, чтобы подобрать его, убедило меня, что в пакетике был кокаин.

Это объясняло многое, и прежде всего, эмоционально неустойчивое, почти истерическое состояние мужчины. Нервы его были очевидно расстроены, а рука, держащая платок, заметно дрожала. Но рука моей пациентки, когда я проверял ее пульс, была расслабленной и спокойной, да и по лицу ее — серьезному и решительному, несмотря на выраженную бледность, — можно было уверенно определить, что она не находилась под действием наркотика. Но гадать было бесполезно. Вся информация о деле, которую я мог бы получить, у меня уже была, и мне оставалось лишь провести необходимое лечение. Открыв саквояж, я достал парочку успокоительных порошков и подошел к умывальнику, чтобы смешать их в стакане с водой. Неподалеку стоял камин, и на его полке я заметил несколько фотографий людей в театральных костюмах, в том числе обеих персон, находившихся сейчас в этой комнате. Вероятно, моя пациентка была актрисой; на это же указывали и прочие детали, которые я заметил в обстановке, и которые уже были мне знакомы по медицинской практике доктора Хамфри, известного в театральных кругах. Но, как справедливо заметила бы моя пациентка, это был вопрос совершенно не медицинского характера.

— А теперь, миссис Джонсон, — сказал я (и пациентка снова посмотрела на меня с легким удивлением), — пожалуйста, выпейте это.

Она позволила мне помочь ей сесть на кровати прямо, чтобы проглотить лекарство, и когда голова ее была приподнята, я опять увидел впереди на шее отчетливые следы от шнура или веревки. Затем она со вздохом откинулась на подушки и не спускала с меня взгляда, пока я убирал стетоскоп в саквояж.

— Я приготовлю для вас лекарство, и вам нужно будет принимать его регулярно. Думаю, мне не требуется напоминать, — тут я обернулся к плачущему в углу мужчине, — что миссис Джонсон требуются тишина и покой.

Он только кивнул и ничего не ответил. Мне оставалось лишь попрощаться.

— Спокойной ночи, миссис Джонсон, — мягко сказал я, пожимая ее холодную руку. — Надеюсь, что через час или два вам станет лучше. Постарайтесь не напрягать свои нервы и… не забывайте принимать лекарство.

Она поблагодарила меня, сказав несколько любезных слов все тем же тихим голосом и с той же печальной улыбкой, от которой у меня сжалось сердце. Мне не хотелось оставлять ее, слабую и беспомощную, в обществе этого подозрительного субъекта. Но что я мог поделать? Я был всего лишь приглашенным врачом.

Когда я направился к двери, которая оставалась приоткрытой из-за сломанного замка, мужчина поднялся с кресла, словно бы для того, чтобы проводить меня. Я пожелал спокойной ночи и ему, и он ответил мне приятным голосом образованного человека, совершенно не вязавшимся с его растрепанным видом. Спускаясь в темноте по лестнице, я встретил человека, который привез меня сюда; он поджидал меня внизу со свечой в руке.

— Ну, как она? — отрывисто спросил он.

— Миссис Джонсон очень слаба и страдает от нервного потрясения, — был мой ответ. — Я собираюсь приготовить ей успокоительное. Должен ли я прислать его на этот адрес, или вы отвезете меня снова?

— Я отвезу вас домой, — отрезал он, — и сам доставлю ей лекарство.

Мы вышли вместе, его машина ждала у ворот. Закрывая за собой дверь, я быстро осмотрелся в надежде приметить какую-нибудь отличительную особенность этого дома, которая помогла бы мне распознать его, случись такая надобность. Но темнота скрывала всё; лишь у дома напротив я приметил нечто вроде угловой башенки с куполом, увенчанным большим флюгером.

Во время короткой поездки владелец машины опять не произнес ни слова. Когда мы снова очутились перед входной дверью дома доктора Хамфри, мой спутник молча проследовал за мной в кабинет и терпеливо ожидал, пока я готовил лекарство для миссис Джонсон. Когда я передал ему бутылочку вместе с инструкцией по приему, он сунул ее в карман и довольно грубовато поинтересовался, сколько он мне должен.

— Правильно ли я понимаю, что это было разовое посещение? — спросил я.

— Если понадобится, они за вами снова пришлют, — ответил он. — Но я хочу заплатить вам сейчас, ведь пригласить врача была моя идея.

Я назвал ему сумму гонорара, и он заплатил.

— Надеюсь, вы понимаете, — сказал я, принимая деньги, — что больная нуждается в бережном обращении, пока не окрепнет?

— Я-то понимаю, — резко ответил он. — Но я же не ее супруг. Вы объяснили это мистеру… мистеру… ее мужу?

Отметив, как он запнулся на этих словах, я сказал:

— Да, я сообщил это и ему тоже, но не знаю, понял ли он меня. Его психическое состояние внушает мне опасения. Я надеюсь, что у миссис Джонсон есть кто-то более ответственный, чтобы позаботиться о ней…

— У нее есть, — сказал он твердо. — Но ей не грозит никакая опасность?

— С медицинской точки зрения, нет. Во всем же прочем… Вы знаете это лучше меня.

Он посмотрел на меня испытующе и коротко кивнул. Затем, буркнув мне пожелание спокойной ночи, повернулся и вышел.

Заперев за ним дверь, я вернулся в кабинет и вписал сумму полученного гонорара в расчетную книгу доктора Хамфри. Без сомнения, опытный врач посчитал бы на этом сделку завершенной, но я был новичком в медицинской практике, и случай не шел у меня из головы. Меня переполняло удивление, любопытство и чувство глубокого беспокойства о здоровье моей прекрасной пациентки. С трубкой в руке я уселся перед газовым камином, чтобы еще раз все обдумать.

Что же все это означало? Составными частями загадки были, без сомнения, сломанная дверь, пакет с кокаином и синяки на шее миссис Джонсон. Я попытался рассмотреть три элемента этой тайны как по отдельности, так и вместе.

След на шее появился совсем недавно. Ошибиться в его происхождении было невозможно: шнур или веревка были затянуты вокруг шеи со значительной силой, и сделала это либо сама моя пациентка, либо кто-то из ее окружения. Следовательно, это было покушение на убийство… или, может быть, попытка суицида? Как определить точно?

Была еще дверь. Ее взломали, следовательно, она была заперта изнутри. Это больше соответствовало попытке самоубийства, но и покушению на убийство тоже не противоречило. Так кто же тогда взломал эту дверь? Убийца, желающий добраться до своей жертвы, или некто, желающий кого-то спасти? Но, опять же, от чего — от убийства или от желания наложить на себя руки?

Но вот наркотик… Определенно, он и был причиной всех бед.

Что же из всего этого получалось? Могли ли все эти трое участников трагедии быть кокаинистами, а сам эксцесс вызван неумеренностью в употреблении наркотика? Эту возможность я решительно отверг: состояние моей пациентки, ее внешний вид и манеры исключали такое, да и господин, который доставил меня туда и обратно, выглядел крепким и здравомыслящим человеком, не вызывавшим ни малейших подозрений в наркомании.

Я попытался припомнить, как выглядели все трое. Первый из двух мужчин был приятной наружности господином лет сорока; второй — этот так называемый «муж» — казался нездоровым как физически, так и морально, и выглядел, я бы сказал, истерическим слабаком. Если учитывать внешнюю привлекательность его супруги, то причиной трагедии могла стать его ревность.

А она была очень привлекательна, очень! Я даже назвал бы ее красивой — или, вернее, она могла быть такой, если б ее не портила ужасающая бледность. Ее щекам явно не хватало румянца молодости и здоровья. Но, помимо внешней красоты, в ней угадывалась еще и внутренняя, а также деликатность характера. Не знаю, как я распознал это; возможно, было что-то такое в ее улыбке, с которой она поблагодарила меня за помощь перед тем, как мы попрощались, — в улыбке, вызвавшей у меня ответную нежность. При этом у меня сложилось впечатление, что она была женщиной с решительным характером и живым умом.

Ее внешность была запоминающейся. Волосы ее были густы и длинны, с пробором посередине и зачесанные к вискам так, что почти не было видно ушей; темно-серые глаза смотрели ясно из-под ровных черных бровей, почти сходившихся над ее прямым, изящной формы носом. Возможно, именно эти брови и придавали ее лицу выражение внутренней силы, которое еще больше подчеркивали крепко сжатые губы — хотя последнее, вероятно, было вызвано пережитым психическим потрясением.

Я размышлял до поздней ночи, но так ни к чему и не пришел. Внезапно вздрогнув, я очнулся от раздумий, выбросил эти мысли из головы и отправился в постель.

Но и утром, и все последующие дни два лица стояли перед моим внутренним взором: первое — уродливое, со скошенным лбом и шапкой волос мышиного цвета, и второе — милое и привлекательное, безмолвно рассказывающее мне о пережитой трагедии и последующей печали. Разумеется, никто больше не посылал за мной, и местоположение таинственного дома оставалось для меня загадкой почти до самого конца моего пребывания в помощниках у доктора Хамфри.

Я навещал пациента, который жил неподалеку от Риджентс-парка, и на обратном пути сбился с дороги. Внезапно я вышел на тихую улочку со старинного вида домами, стоящими в глубине небольших палисадников. Когда я пошел по ней, меня посетило слабое чувство узнавания, и я стал внимательнее осматриваться по сторонам. Вскоре немного впереди я заметил дом с угловой башенкой, увенчанной куполом и флюгером; я перешел на другой тротуар и вгляделся в дом, стоящий напротив. Я тут же узнал жалюзи на окнах и номер сорок три на его стене.

Это был тот самый дом — вместилище тайны и, возможно, даже место преступления.

Но действующих лиц пьесы здесь уже не было. На окнах отсутствовали занавески, на подоконниках — цветы, и они стояли открытыми для проветривания, а на маленькой доске перед входом было прикреплено объявление о сдаче комнат в аренду. На мгновение мне даже захотелось самому снять квартиру в этом доме, но я тут же прогнал это искушение: поступить так значило бы злоупотребить чужим доверием. Имена этих людей были намеренно скрыты от меня, и скрыты, несомненно, по уважительным причинам. Профессиональная этика врача запрещала мне любое вмешательство в личную жизнь моих пациентов. Поэтому, бросив прощальный взгляд на окно комнаты первого этажа, в которой я когда-то побывал, я решительно двинулся по улице дальше, говоря себе, что та давняя история завершилась, и я никогда больше не увижу актеров, сыгравших в ней свои роли.

Но в этом я, как выяснилось позднее, ошибался. Занавес после первого акта был опущен, но пьеса еще не закончилась. Действие ее развивалось после продолжительного антракта. Говорят, что «грядущие события отбрасывают перед собою заметную тень», но кто может распознать эти тени до той поры, пока они не облекутся в простые и ощутимые формы, чтобы посмеяться над нашими робкими надеждами и предположениями?

Миссис Джонсон появляется вновь

Прошло много месяцев, целый год, прежде чем поднялся занавес перед вторым актом драмы. За это время и в моей жизни произошли изменения, но я упомяну только одно из них, которое косвенно сделало меня действующим лицом этой пьесы. Я получил небольшое наследство, которого едва хватало на то, чтобы покрывать мои ежедневные потребности, но которое позволяло мне жить, не работая, — если бы такой образ жизни меня устраивал. Но я хотел и дальше лечить людей, поэтому я отправился на Адам-стрит в контору моего доверенного медицинского агента мистера Терсиваля, и именно после этой встречи я был вовлечен в те странные события, о которых и будет рассказано.

Мистер Терсиваль имел несколько медицинских практик на продажу, но только одну из них он считал подходящей для меня. «Это очень маленькая практика в Рочестере, — сказал он, — и продается она в связи со смертью предыдущего ее владельца. Покойный был стариком с весьма небольшой клиентурой, а вы еще молоды — или, по крайней мере, выглядите таковым, после того как сбрили эту вашу бороду и усы, — поэтому не ждите, что прежние клиенты так уж сразу потянутся к вам. Но вы можете позволить себе подождать успеха, а лучшего места для ожидания, чем Рочестер, трудно и придумать. Не принимайте решения сразу, лучше съездите туда и посмотрите. Я напишу нашим агентам в Рочестере, господам Джеппу и Банди, и они вам всё покажут. Что думаете?»

Я ответил «да»; и все организовалось так удачно, что утро следующего дня застало меня уже в купе вагона первого класса поезда в Кент, а мой вместительный чемодан — в багажном вагоне под присмотром проводника.

В Дартфорде мне предстояла пересадка, и пока я бродил по перрону в ожидании поезда на Рочестер, мое внимание привлек странного вида субъект на одной из скамеек. Он скручивал сигарету, и на меня произвела впечатление та ловкость, с которой он управлялся с табаком и бумагой. Кончики пальцев его были почти коричневыми от табака, но не цвет, а их форма насторожила меня: они были узловатыми и закругленными, словно скорлупки ореха. Я стоял позади незнакомца и не мог видеть его лица, но его грушеобразная голова и мышиного цвета волосы, клоками торчащие из-под огромной широкополой шляпы, были мне знакомы.

Полагаю, я бессознательно издал удивленный возглас, потому что он вдруг оглянулся и бросил на меня быстрый, полный подозрения взгляд. Он не узнал меня — и немудрено, ведь я сильно изменился за последний год, но я сразу же узнал его: это был «мистер… мистер… ее муж». И, надо сказать, внешний вид его отнюдь не улучшился с момента нашей встречи: одежда выглядела потрепанной и грязной, а стоптанные сапоги стали почти белыми от пыли, как если бы он исходил немало миль по меловым проселочным дорогам Кента.

Тут подошел поезд, и мой знакомый, скручивая на ходу очередную сигарету, тоже поднялся в вагон, но только третьего класса, прицепленный в хвосте состава; и затем на каждой станции я выглядывал в окно, чтобы заметить, не сойдет ли он где. Но он так и не появился до той поры, пока мы не прибыли в Рочестер. Я как раз проходил мимо его вагона, когда на ступеньках появился и он. Какой-то широкоплечий разнорабочий захотел выйти первым и cтолкнулся с моим знакомцем в узком проеме двери; от этого движения полы пальто «мистера мужа» распахнулись, и в глаза мне бросился огромный тесак в ножнах, прикрепленных к его узкому брючному ремню. Это был нож особого сорта, известный у моряков под названием «Зеленая река», но ни у одного сухопутного человека не было ни одной законной причины носить это опасное оружие с собой: оно было пригодно лишь для нанесения смертельных ранений в драке. И тот факт, что этот человек постоянно имел при себе холодное оружие, пролил новый свет (если таковой мне вообще еще требовался) на давние зловещие события в доме возле Риджентс-парка.

Сдавая на хранение багаж, я потерял «мистера мужа» из виду, и когда, пройдя через всю станцию, вышел на улицу, моего попутчика уже нигде не было видно. Раздумывая, что вдруг понадобилось ему в Рочестере, и не здесь ли с ним его красавица-жена, я повернулся и медленно пошел по тихой привокзальной улочке. Не успел я пройти и пары сотен ярдов, как снова натолкнулся на него: с весьма довольным видом он быстро вышел из дверей какой-то таверны, облизывая губы и опять скручивая сигарету. Пройдя мимо него, я оглянулся: закурив, он остался стоять у дверей, испытующе поглядывая на прохожих. Перехватив мой взгляд, он тут же обратился ко мне с вопросом:

— Я ищу некую миссис Фруд, — сказал он. — Не знаете ли часом, где она живет?

— К сожалению, не знаю, — ответил я, радуясь в душе, что мне не пришлось ему солгать. — Как и вы, я чужой в этом городе.

Думаю, что если б я и знал, то ни за что не сказал бы ему.

Он коротко кивнул мне и отвернулся, а я отправился дальше, но уже не прогулочным шагом, а быстро, следя за номерами домов и гадая, кем могла являться моему попутчику эта незнакомая мне миссис Фруд.

Несколькими кварталами дальше я увидел дом, который искал. Это был один из пары красивых старинных домов, стоявших рядом и похожих как близнецы: каждый из них мог похвастаться крыльцом с колоннами в стиле короля Георга, а выкрашенные зеленым ставни приятно гармонировали с обожженным кирпичом стен. Было заметно, что архитектор проектировал оба дома вместе как единую композицию: строения соединялись крытой галереей, и в ней имелась третья, центральная дверь, общая для двух зданий и ведущая, без сомнения, в помещения для слуг.

Отметив про себя эти подробности, я перешел дорогу и приблизился к строению, на котором была видна медная табличка с надписью «Джепп и Банди, агенты по недвижимости». В соседнем окне к зеленой занавеске было пришпилено объявление со списком домов, сдававшихся в наем, и когда я задержался на миг, чтобы прочитать его, занавеска вдруг отодвинулась, и круглое юношеское лицо в громадных черепаховых очках показалось за ней. Впрочем, заметив меня, молодой человек тут же отпрянул от окна и скрылся.

Я поднялся по ступенькам крыльца к открытой двери конторы и вошел. Юноша в больших очках уже сидел на табурете за конторкой в дальнем углу комнаты и что-то записывал в гроссбух. Кроме него в кабинете обнаружился невысокий худощавый старичок с приятным лицом и таким гребнем седых волос на голове, которому позавидовал бы любой какаду. Он сидел за большим столом и рассматривал в лупу какой-то строительный план. Когда я вошел, он вопросительно посмотрел на меня.

— Меня зовут доктор Стренджвей, — поспешил представиться я, доставая из кармана свои бумаги. — Мистер Терсиваль — думаю, вы знаете его, посоветовал мне приехать и уладить на месте все дела. Вот я и приехал.

— Превосходно, — сказал старший из агентов, указывая мне на стул (кстати, я заметил, что это был стул фирмы «Хеппельвайт» со спинкой в форме рыцарского щита). — Я совершенно согласен с рекомендациями мистера Терсиваля. Все довольно просто. Старый доктор Партридж умер около трех недель назад, и его душеприказчик, проживающий в Нортумберленде, поручил нам распродать его имущество. Мы оценили мебель и прочие вещи, добавили небольшую сумму за лекарства, медицинские принадлежности и добрую репутацию доктора и взяли небольшие комиссионные. Всё вместе получилось почти по остаточной стоимости.

— А что с арендой помещений?

— Срок действия аренды истек пару лет назад, но мы предложили доктору Партриджу остаться жить в доме и ежегодно уплачивать нам небольшую сумму. Вы можете поступить так же, или, если предпочитаете, оформить долгосрочную аренду.

— Дом является вашей собственностью? — уточнил я.

— Нет, мы лишь управляем этой недвижимостью в пользу владелицы, миссис Фруд.

— Так дом принадлежит миссис Фруд?! — воскликнул я.

Старичок бросил на меня быстрый взгляд. Юноша за дальним столом перестал писать и замер.

— А вы знакомы с миссис Фруд? — осторожно спросил хозяин конторы.

— Нет, — ответил я, — но мой попутчик в поезде, которым я приехал сюда, спрашивал у меня ее адрес. К счастью, мне нечего было ему сообщить.

— Почему «к счастью»?

Этот вопрос смутил меня, ведь мое предубеждение относительно того человека было вызвано историей, которую я не мог им рассказать. Поэтому я ответил уклончиво:

— Мне показался подозрительным его внешний вид. Какой-то он был… слишком уж потрепанный. Походил скорее на попрошайку.

— Вот как! И все же что это был за человек? Можете ли вы описать его?

— Это сравнительно молодой человек, я дал бы ему лет тридцать пять или сорок. Мне показалось, что ранее он был хорошо образован, но теперь совсем опустился. Он был даже грязен. Знаете, странный на вид персонаж — с головой в форме груши и такого цвета волосами на голове, которые скорее подошли бы персидской кошке. Пальцы узловатые, все в табаке. Что, неужели он вам знаком?

— Подозреваю, что да. Что скажешь, Банди?

Мистер Банди хмыкнул.

— Ее муженек, я полагаю, — сказал он.

— Вы имеете в виду, что он — муж миссис Фруд?! — воскликнул я.

— Именно, — ответил за него мистер Джепп. — И нам очень повезло, что вы не смогли сообщить ему адрес его супруги. Она желает жить с ним раздельно и не хочет, чтобы ее местонахождение было ему известно. Очень, очень неприятная история! Однако вернемся к нашим делам. Желаете ли вы осмотреть дом, доктор Стренджвей? Мистер Банди вас проводит.

Мистер Банди повернулся и, сменив свои огромные очки на монокль в золотой оправе, критически оглядел меня с ног до головы. Потом он спрыгнул с табурета, достал из конторки велюровую шляпу и пару замшевых перчаток. Шляпу он осторожно водрузил на голову, то и дело посматривая в висящее на стене зеркало, затем, взяв ключ с номерной биркой и элегантную трость с серебряным набалдашником, объявил, что готов сопровождать меня.

Когда мы вышли на улицу, я не удержался от вопроса:

— Как я понимаю, семейная жизнь этой миссис Фруд, что называется, не сложилась?

— Да, что-то в этом роде, — ответил Банди. — Похоже, муженек частенько бывал с ней груб. Но я не знаю деталей истории, спросите лучше у Джеппа. Он, кажется, какой-то дальний ее родственник — троюродный дядя или кто-то вроде того. Но наш мистер Джепп, как вы, наверное, заметили, чем-то похож на попугая: может говорить, но чаще помалкивает.

— А эта миссис Фруд, что она за женщина? — спросил я.

— Фигурой она ничего, а все прочее… право, не знаю. Я сам видел ее лишь раз или два, и уже довольно давно. Высокая женщина, густые черные волосы и такие же брови; голос довольно скрипучий. Не тот тип красоты, который нравится мне… но этот мистер Фруд на нее, похоже, крепко запал.

— Странно, что он не знает ее адреса… Она ведь сама из Рочестера, не так ли?

— Нет. Да я и не знаю, откуда она. Из Лондона, полагаю. Дом ей оставила тетка, которая здесь жила, двоюродная сестра мистера Джеппа. А сама Анджелина… она приехала сюда пару недель назад, чтобы спрятаться от муженька. Но мне кажется, что он ее уже почти настиг.

— Значит, она тоже живет в этом доме?

— Да, занимает наверху пару комнат, которые оставил ей Джепп. Во второй половине дома живет еще одна женщина, которая присматривает за ней. Если честно, комнаты миссис Фруд в двух шагах от нашей конторы, но вы лучше держите эту информацию в тайне. По крайней мере, пока ее муженек крутится поблизости. Что ж, мы пришли, вот ваша хибарка.

Мы стояли перед небольшим домиком из красного кирпича, и пока я рассматривал полустертую надпись на латунной табличке у входа, Банди вставил ключ в замок и попытался отпереть дверь — но безуспешно. Внезапно изнутри послышался звон снимаемой дверной цепочки, лязгнул засов, и дверь медленно приотворилась. Длиннолицая пожилая женщина с тяжелыми бровями мрачно посмотрела на нас в образовавшуюся щель.

— Почему бы вам просто не позвонить в звонок? — хрипло спросила она.

— Потому что у меня есть ключ! — парировал Банди, демонстрируя его.

— А что толку от ключа, если дверь на цепочке?

— Но я же не мог видеть этого снаружи!

— Я думаю, что смог бы, если б вынул из глаза эту позолоченную дрянь. Чего тебе надо?

Банди поправил монокль.

— Вот этот джентльмен, доктор Стренджвей, специально приехал в наш город, чтобы увидеть вас. Он прочитал в газете ваше брачное объявление, и теперь очень хочет познакомиться. Кроме того, он желает осмотреть дом. Он подумывает открыть тут врачебную практику.

— Что же ты раньше не сказал! — воскликнула женщина.

— Раньше, чем что? — вежливо поинтересовался Банди.

Женщина что-то недовольно проворчала в ответ, и Банди продолжил, обернувшись ко мне.

— Эта леди, доктор Стренджвей, есть небезызвестная миссис Данк, так же откликающаяся на имя Мона Лиза дель Джоконда. Когда-то она была экономкой у покойного доктора Партриджа, а теперь служит здесь кем-то вроде пугала для воров, — сказал он и завершил свою тираду церемонным поклоном и прикладыванием шляпы к груди.

Миссис Данк воздала должное его словам, повернувшись к Банди спиной. Достав из кармана фартука большую связку ключей, она отперла несколько дверей, выходивших в небольшой холл.

— Комнаты наверху стоят незапертыми, — сообщила она. — Ежели я вам понадоблюсь, дергайте звонок.

И она удалилась по лестнице в кухню.

Осмотр комнат не занял у меня много времени, так как я уже принял решение. Стоимость аренды была невелика, а дом достаточно хорошо обставлен и вполне отвечал моим скромным запросам. Что же до врачебной практики, то особых надежд я не питал.

— Не забудьте заглянуть в расчетные книги, — посоветовал Банди, когда мы вошли в небольшую операционную комнату доктора Партриджа. — Хотя, полагаю, мистер Терсиваль уже просмотрел их и рассказал вам о здешней практике всё.

— Да, — согласился я, — он предупредил меня, что практика была очень маленькой и почти не приносила дохода. Думаю, мой доход будет еще меньше, ведь Партридж был стариком, а я пока молод. Что ж, давайте заглянем в книги.

Банди достал из стола бухгалтерскую книгу и рабочий дневник доктора, подвинул поближе табурет, и я стал просматривать записи и на клочке бумаги делать из них выписки, а Банди занимал себя в это время тем, что рассеянно осматривал бутыли на полках, заглядывал в ящики и позвякивал медицинскими инструментами и приспособлениями. Быстрый подсчет доходов подтвердил предварительную оценку, сделанную мистером Терсивалем, и когда я обернулся, чтобы сообщить об этом Банди, он как раз «прослушивал» свои карманные часы стетоскопом доктора Партриджа.

— Что ж, мне это годится, — сказал я. — Практика незначительна, но мебель и инструменты в порядке, и я не сомневаюсь, что со временем мне удастся приобрести клиентуру. До той поры я вполне продержусь.

— Значит, вы не зависите от доходов от практики? — спросил Банди.

— Нет. Денег у меня как раз столько, чтобы хватило до того момента, пока не появятся пациенты. Но вот как насчет аренды помещений?

— Вы можете, конечно, взять дом в аренду, если захотите. Или продолжать платить нам ежегодно, как это делал Партридж. Я бы посоветовал вам заключить договор на три года с возможностью оформления аренды позднее, если вы обнаружите, что доходы вам это позволяют.

— Да, — согласился я, — это кажется хорошей идеей. И когда же я смогу сюда въехать?

— Как только подпишете договор найма. Озвучьте ваше согласие, и я сегодня же составлю бумагу. Вечером вы и миссис Фруд сможете поставить свои подписи. Вы дадите нам чек, а мы вам — вашу копию договора, и можете заселяться.

— А эта старая женщина?

— Мона Лиза Данк Джоконда? На вашем месте я бы оставил ее. Конечно, она страшна как Квазимодо, но служанка хорошая. Покойный доктор был о ней высокого мнения. По крайней мере, так говорил Джепп, да и вы сами скоро убедитесь, что при ней в доме все будет в порядке, как в пробирной палате, а посуда будет блестеть, словно новенький шиллинг.

— Вы полагаете, она захочет остаться?

Банди рассмеялся. Он вообще охотно смеялся, показывая свои ослепительно белые зубы.

— А вы полагаете иначе?! Она останется здесь, захотите вы того или нет. Она прожила в этом доме чуть не всю свою жизнь, и ее не сдвинуть даже паровозом. Нет, нанять ее вам положительно придется, но я уверен, что вы ни минуты не пожалеете о своем решении.

Пока Банди говорил это, я, скорее бессознательно, рассматривал его, заинтересованный контрастом между его почти мальчишеской внешностью, легкомысленной манерой держаться и его проницательностью, деловой хваткой, дополненной решительным, явно сильным характером.

На первый взгляд, он был элегантным, даже щеголеватым молодым человеком, вполне довольным собой. Я решил, что лет ему не больше двадцати пяти, а из-за небольшого росточка он казался еще моложе. Банди был худощав, но пропорционально сложен, и выглядел весьма энергичным — что называется, полным жизни. Его волосы, коротко остриженные, гладко зачесанные назад и напомаженные, придавали его голове сходство с лесным орехом. Он был безукоризненно выбрит, настолько гладко, что на коже не было даже намека на синеву усов или бакенбард. Одним словом, все в нем, начиная с волос и заканчивая превосходно начищенными и удивительно маленькими туфлями, было тщательно ухожено. А за своими руками Банди, похоже, следил с самым пристальным вниманием: пока мы разговаривали, он достал из кармана какой-то нелепый маленький инструмент и принялся полировать им ногти.

— Дозволено ли мне будет позвонить в колокольчик и вызвать дух Данкана из бездонных глубин кухни? — спросил он после паузы. — Думаю, она будет рада узнать свою судьбу.

И он действительно позвонил, и миссис Данк действительно через минуту появилась в дверях кухни, вопросительно посмотрев на Банди, но не проронила при этом ни слова.

— Доктор Стренджвей согласился купить эту медицинскую практику, миссис Данк, — сообщил ей Банди. — Он забирает себе дом, мебель и все имущество, включая вас.

Огонь битвы тут же возгорелся в очах миссис Данк, и я решил, что пришла пора мне вмешаться и провести мирные переговоры.

— Как я понял со слов мистера Банди, — начал я, — вы, миссис Данк, много лет помогали доктору Партриджу по дому. Поэтому я надеюсь, что в том же качестве вы сможете помочь и мне. Вы согласны?

— Ясное дело, согласна, — ответила она. — Когда мне начинать?

— Полагаю, немедленно. Мне только нужно забрать багаж со станции.

— Вы уже сверили инвентарь доктора Партриджа со списком?

— Н-нет, но я думаю, ничего ведь не украли?

— Ничего, — отрезала она. — После его смерти я все оставила, как было.

— Тогда мы проведем инвентаризацию позднее. Сейчас я заберу на вокзале чемодан и вернусь.

Она кивнула, и мы с Банди, обговорив еще несколько мелочей, вышли на улицу. Мне предстояло добраться до вокзала, а потом где-нибудь пообедать.

— Как вы думаете, нам удастся уладить все формальности до вечера? — спросил я Банди.

— Конечно, — ответил он. — Сейчас я составлю проект договора на тех условиях, что вы мне сообщили, и назначу встречу с миссис Фруд. Загляните к нам в контору около половины седьмого.

Он дружелюбно кивнул мне, улыбнулся, сверкнув зубами, и скорым шагом отправился вдоль по улице, помахивая своей элегантной тросточкой. В ладно сидящей на его фигуре одежде, в желтых замшевых перчатках и до блеска начищенной обуви он являл собой образ самой жизнерадостной, самой благополучной, уважающей себя и уверенной в себе юности, какой только можно было представить.

Анджелина Фруд

Ровно в половине седьмого я был в конторе Джеппа и Банди.

Старший из партнеров сидел за письменным столом, заваленном документами. При моем появлении он встал, и его морщинистое лицо осветилось простодушной улыбкой узнавания.

— Вы приготовили контракт доктора Стренджвея, Банди? — спросил он, обернувшись к помощнику.

— Да, закончил пять минут назад, — ответил тот. — Вот, пожалуйста!

Банди повернулся на своем высоком стуле и протянул старику две копии.

— Не могли бы вы зачитать этот контракт доктору Стренджвею? — попросил его Джепп. — А затем, пожалуйста, пройдите с ним к миссис Фруд и засвидетельствуйте подписи. Я уже предупредил ее о вашем визите.

Банди вынул часы и пристально посмотрел на них через свои огромные очки.

— Боже! — воскликнул он, — Боюсь, что я не смогу. Вы же знаете, что без четверти семь я должен быть у старика Болдуина…

— Ах да! — ответил Джепп. — Совсем из головы вон. Тогда вы идите, а доктором Стренджвеем займусь я сам. Если он, конечно, подождет меня минуту-другую.

— Я вовсе не тороплюсь, — сказал я старику. — Не спешите из-за меня.

— Отлично, — заметил Джепп, — мне остается дописать всего несколько документов. Вы можете пока прочитать контракт. Ручаюсь, что он в полном порядке.

Банди передал мне бумагу, снял очки, вставил монокль, снова надел перед зеркалом шляпу, взял перчатки, щегольскую тросточку, улыбнулся и вышел из комнаты.

Я внимательно прочитал договор найма, чтобы убедиться, что он соответствует нашим предыдущим устным договоренностям, и сравнил обе копии. Мистер Джепп все возился с документами, и я позволил себе перенестись мыслями из его офиса в тот таинственный лондонский дом, в котором более года назад одной дождливой ночью произошли те памятные и странные события. Снова перед моими глазами встало пусть и бледное, но такое милое и доброе лицо моей загадочной пациентки. Много раз за прошедшие месяцы я вспоминал его, и оно стало казаться мне лицом давней моей знакомой. Через несколько минут я должен буду встретиться с ней, ведь сомневаться, что именно она является владелицей помещений, в которые я вселялся, не приходилось. Я ждал встречи с нетерпением, почти с волнением. Узнает ли она меня? А если нет, то уместно ли будет напомнить ей о нашей давней встрече? Вопрос был непростой, и я не находил на него ответа.

Я очнулся от задумчивости, лишь когда мистер Джепп, закончив свои труды, перевязал документы красным шнурком, убрал их в сейф и, закрывая его, громко стукнул дверцей.

— Что ж, доктор, — сказал он, доставая из ящика шляпу, — если у вас нет замечаний по договору, мы приступим к его исполнению немедленно. Чековая книжка с вами?

— Конечно, — ответил я. — Как только договор будет подписан, я внесу требуемую сумму.

— Замечательно. Я уже подготовил расписку, которая одновременно явится документом передачи прав на мебель, обстановку и медицинскую практику.

Он придержал передо мной тугую дверь, и мы вышли на улицу. Миновав соединяющую два здания галерею и ее центральную дверь, мы подошли к крыльцу соседнего дома, поднялись по ступенькам, и мистер Джепп несколько раз постучал очень красивым дверным молоточком. Через пару мгновений дверь открыла какая-то женщина, лица которой я не разглядел, поскольку в прихожей было довольно темно. Наверное, это была экономка; впустив нас в дом, она повернулась и тут же ушла. Подойдя к двери гостиной, мистер Джепп коротко стукнул в нее костяшками пальцев, и сразу же за этим высокий и чистый женский голос пригласил его войти. Он так и сделал, и я вошел вслед за ним.

После первого же взгляда на вставшую нам навстречу даму я убедился, что именно она и была давешней моей пациенткой. Хотя она и оказалась несколько выше ростом, чем я ожидал, лицо ее не оставляло места сомнениям — это было хорошо запомнившееся мне лицо «миссис Джонсон», почти не изменившееся и все такое же бледное и осунувшееся, насколько я мог судить при довольно тусклом свете лампы. Рядом с ее креслом на маленьком столике было небрежно брошено какое-то рукоделие.

Мистер Джепп представил меня хозяйке. Легким наклоном головы она пригласила нас сесть и, тоже опустившись в кресло, снова принялась за рукоделие.

— Вид у вас все еще неважный, — заметил Джепп, доставая бумаги.

— Я чувствую себя немного усталой, — согласилась она.

— Право, в вашем возрасте еще не положено уставать, — заметил Джепп. — Ах да, вы же только что оправились от болезни! Что ж, вам повезло — ведь ваш новый арендатор врач, и за сокращение арендной платы вполне может дать вам консультацию. Давайте-ка вместе просмотрим договор; хотя я уже и уведомил вас о его условиях, но лучше прочитать все еще раз, прежде чем подписывать.

Он протянул ей документ, и она, отложив рукоделие, принялась его читать. Тем временем я смотрел на нее с большим интересом, гадая, как провела она месяцы, прошедшие с той поры, когда я видел ее в последний раз. Должен сказать, свет для этого был не очень подходящим: лампа на столе была единственным его источником, да и ее прикрывал красный шелковый абажур. Но мое первоначальное впечатление об Анджелине Фруд подтверждалось полностью: она была очень хороша собой, и я не сомневался, что в более благоприятных условиях она выглядела бы даже эффектно. Разделенные пробором черные волосы, резко очерченные прямые брови, губы, крепко сжатые и слегка опущенные в уголках, заметная бледность — все это вместе придавало ее лицу несколько напряженное, печальное и даже трагическое выражение. Но я мог полностью извинить это, будучи в курсе ее обстоятельств, и сознавал, что смотрю на нее очень дружелюбным и сочувствующим взглядом.

— Меня все вполне устраивает, — сказала она высоким и чистым голосом (а вовсе не скрипучим, как утверждал Банди), — и если доктор Стренджвей того же мнения, я готова подписать бумаги.

Взяв перьевую ручку, она крупно и разборчиво проставила внизу свое имя — Анджелина Фруд. Джепп расписался в качестве свидетеля, затем поставил подпись я, после чего получил от него мою копию договора и квитанцию об уплате комиссионных. Выписав чек на нужную сумму, я передал его Джеппу.

— Благодарю вас, — сказал он, пряча бумажник с чеком в карман. — Дело завершено, и договор вступает в силу немедленно. Я желаю вам всяческих успехов на вашем медицинском поприще. Кстати, я уведомил миссис Фруд, что вы видели поблизости ее мужа, и уже осведомлены, в каком положении находится она сама. Миссис Фруд согласилась со мной, что будет лучше, если вы полнее поймете всю диспозицию — на тот случай, если вдруг снова столкнетесь с ним.

— Это так, — подтвердила хозяйка дома. — Скрывать что-то нет никакого смысла. Как рассказал мистер Джепп, мой муж приехал вместе с вами из Лондона?

— Нет, не из Лондона, — ответил я. — Он сел в поезд в Дартфорде.

Тут мистер Джепп встал и сделал пару шагов к двери.

— Не обращайте на меня внимания, — тихо сказал он. — Я хочу вернуться в контору и получить отчет от Банди. Не провожайте меня.

Он неслышно прикрыл за собой дверь, и миссис Фруд снова повернулась ко мне.

— Так вы сказали, что у моего мужа была пересадка в Дартфорде?

— Не пересадка. Я полагаю, что он пришел в Дартфорд пешком. Он выглядел измученным, и сапоги его были в пыли.

— Вы очень наблюдательны, доктор Стренджвей, — заметила она. — Но почему вы вообще обратили на него внимание?

— У него примечательная внешность, — сказал я, а потом, решив, что настала пора для откровенности, прибавил: — Но дело в том, что я уже видел его раньше.

— Вот как! — тихо воскликнула она. — Не сочтите меня чрезмерно любопытной, но мне хотелось бы узнать: когда же и где вы его видели?

— Охотно объясню, — ответил я. — Это было чуть больше года назад, около полуночи, в одном доме недалеко от Риджентс-парка, куда меня привезли на большом автомобиле, чтобы помочь некой леди.

Миссис Фруд оставила рукоделье и села в кресле прямо, глядя на меня с несколько озадаченным выражением лица.

— Но вы же… — проговорила она, — вы же не тот врач, который приходил ко мне в ту ночь?!

— И все-таки это я.

— Боже мой! — воскликнула она. — Что за удивительное совпадение! Ведь у меня с первой минуты возникло чувство, что я вас уже где-то встречала! Наверное, мне показался знакомым ваш голос… Но у вас, кажется, раньше была борода?

— Что ж, хотя я теперь всего лишь бритая и стриженая тень самого себя в прошлом, я по-прежнему ваш доктор.

Она посмотрела на меня с каким-то странным и задумчивым выражением лица и после паузы сказала:

— Вы были очень добры и отзывчивы тогда, хотя и слишком застенчивы. Интересно, что вы подумали о нас всех?

— Ничего, что выходило бы за рамки чисто медицинского интереса.

— О, прошу вас, ответьте откровенно, — сказала она. — Ведь шило уже вылезло из мешка…

— Что ж, мне сразу стало очевидно, что произошла некоторая неприятность. Взломанная дверь, один мужчина в истерике, второй расстроен и рассержен, а у женщины следы от веревки на шее…

— Это был галстук, — перебила меня она, — его вязаный шелковый галстук. Хоть вы и выразились весьма деликатно, назвав случившееся «некоторой неприятностью», я вижу, что вы предположили то, что в романах называют «любовным треугольником». Но тут вы правы лишь до известной степени: этот треугольник был воображаемым. Если вы согласитесь выслушать, я расскажу, как все было на самом деле. Джентльменом, который привез вас, был мистер Фордайс, владелец нескольких провинциальных театров — я выступала у него… но вы, наверное, уже о том догадались.

— Да, я так и понял.

— Этот мистер Фордайс задумал поставить одну пьесу, и главную роль в ней предложил мне. Несколько раз он обсуждал эту идею со мной и Николасом (так зовут моего мужа). Эти встречи проходили у нас дома, и оба они были друг с другом весьма дружелюбны. Мистер Фордайс вообще очень приятный, трезвого ума человек, настоящий джентльмен. Той ночью у меня была репетиция в театре, и мистер Фордайс, поскольку шел дождь, предложил отвезти меня домой на машине. Он хотел еще раз все обсудить со мной и моим мужем. А еще он хотел увидеть мою фотографию в определенном сценическом костюме, и когда мы приехали, я сразу же побежала наверх, чтобы отыскать ее. Однако Николас видел наше прибытие из окна и пришел в состояние ужасающей ревности. Как только я вошла в комнату, он запер за мной дверь и набросился на меня, словно дикий зверь. Что было дальше, я знаю не больше вашего, потому что я потеряла сознание, а когда очнулась, Николас рыдал в углу, а мистер Фордайс стоял возле выломанной двери, черный от гнева.

— Ваш муж ревновал раньше к мистеру Фордайсу?

— Никогда! Но в этот раз… он был какой-то странный. Я думаю, он что-то выпил или принял какое-то вредное для здоровья вещество.

— Например, кокаин, — резко сказал я.

— Да, да! Ах, доктор Стренджвей, дорогой мой, вы опять совершенно правы! Причиной всех наших несчастий был кокаин! У Николаса всегда был тяжелый характер, он был очень эмоциональным, легко возбудимым, эксцентричным и не склонным к умеренности человеком, а после того как пристрастился к наркотикам, он и вовсе покатился по наклонной. Он перестал следить за собой и бросил всякую работу, так что, если бы не мои крошечные гонорары, нам пришлось бы голодать.

— То есть, он жил за ваш счет?

— В последнее время — да. Но если бы я продолжала выступать, то мы бы как-нибудь справились. Некоторый талант у меня есть, хотя кочевая жизнь мне не по душе. Но, разумеется, после того скандала все изменилось! Я просто стала бояться жить с ним, он стал опасен! Я постоянно дрожала бы от страха за собственную жизнь!

— А раньше он проявлял к вам жестокость?

— Нет, я бы так не сказала. Конечно, он и раньше грозил мне разными ужасными карами, но я смотрела на это как на пустое сотрясение воздуха. Но последний скандал был совершенно другого рода! Я едва избежала смерти! Так что на другой же день я покинула наш дом. К сожалению, это ничего не дало мне. Николас не согласился на развод, продолжал донимать меня и преследовать. Поэтому мне пришлось отказаться от ангажемента и уйти из театра, не оставив никому моего нового адреса.

— Думаю, вы переехали к родственникам?

— Нет, — ответила она, — у меня, честно признаться, нет никаких родственников. Моя мать умерла, когда я была еще ребенком, а отца я потеряла, когда мне было не больше семнадцати. Он жил в Австралии и служил в должности окружного комиссара по делам колоний.

— А я подумал было, что вы как-то связаны с Западной Африкой, — сказал я. — Когда вы подписывали договор, я заметил на вашем пальце кольцо со знаками Зодиака. Такое же точно кольцо я однажды купил в Кейп-Косте, когда в качестве судового врача плавал вдоль берегов Африки.

— Еще одно странное совпадение, не так ли? — ответила она, снимая кольцо и передавая его мне. — Но я редко ношу его. Оно мне слишком большое и легко сваливается с пальца. К тому же я вообще не люблю кольца.

Я осмотрел переданную мне вещицу. Она была довольно грубоватая, из желтого самородного золота; по ободку были изображены выпуклые зодиакальные символы. Внутри я заметил гравировку — буквы А и К.

— Полагаю, вы приобрели его еще до замужества, — сказал я, возвращая кольцо владелице.

— Да, — ответила она. — Это мои девичьи инициалы: Анджелина Картью.

Она взяла у меня кольцо, но вместо того чтобы снова надеть его, убрала в маленький кошелечек, который положила в карман.

— Да, положение ваше не из приятных, — заметил я, возвращаясь к теме разговора. — Но почему вы не подали в суд заявление о раздельном проживании? Я полагаю, для такого заявления нашлось бы немало оснований!

— Разумеется, — согласилась она. — Но и это не помогло бы мне избавиться от преследований мужа.

— Тогда вы имели бы право обратиться за помощью к полиции.

— Без сомнения. Но жизнь под присмотром полиции не назовешь приятной.

— Да, боюсь, это так. Но это все ж таки лучше, чем страдать от постоянного преследования.

— Возможно и лучше, — согласилась она без особой уверенности, а затем со слабой улыбкой добавила: — Полагаю, вы спрашиваете себя: «Что же, черт возьми, заставило ее выйти замуж за такого человека?»

— Мне кажется, что его счастье не соответствовало его личным качествам, — ответил я.

— Он не всегда был таким, как сейчас, — возразила она. — Я вышла за него замуж десять лет назад, и тогда он был вполне ничего себе. Он был неплохо образован, с приятными манерами, а мне было всего восемнадцать, и я была довольно впечатлительна. Он зарабатывал на жизнь писательским трудом: публиковал в журналах сентиментальные любовные истории и иногда стихи. Теперь-то я понимаю, что это была второсортная литература, но поначалу он казался мне непризнанным гением. И лишь после того как мы поженились, начало накапливаться разочарование, да и то не сразу, а по мере появления у него этих отвратительных привычек.

— Кстати, что же привело его сюда? Чего он хочет? Полагаю, чтобы вы вернулись к нему?

— Этого тоже. Но в первую очередь он хочет от меня денег. Мое положение ужасно! — добавила она с внезапной страстностью. — Мне так стыдно прятаться от него в то время, как он, бедняга, не имеет, наверное, и пары шиллингов на еду! В конце концов, он остается моим мужем, а ведь у меня теперь появился кое-какой доход.

— Не знаю, как на еду, а на кокаин и табак у него деньги еще есть. А так же и на выпивку в таверне, — сухо заметил я. — Хотелось бы надеяться, что он никогда не отыщет вашего адреса.

— Я тоже надеюсь на это, — сказала она. — Если он найдет меня, то мне придется уехать отсюда. Я проделывала такое дважды, и повторения мне не хочется. В этом городе я живу не более пары месяцев и нахожу его очень приятным и тихим. Вы видите, доктор Стренджвей, что если я поступлю так, как посоветовал мне мистер Джепп, то вы приобретете совершенно безнадежного пациента. Для супружеских проблем не существует лечения.

— Это так, — согласился я, вставая и беря шляпу. — Но с их физическими симптомами вполне можно справиться. Если вы согласитесь стать моей пациенткой, то я пришлю вам тонизирующее средство, да и потом, если вы разрешите мне, буду навещать вас время от времени. Возможно, я смогу помочь вам преодолеть хотя бы некоторые из ваших трудностей.

— Это было бы очень мило с вашей стороны, — ответила она, встала и тепло пожала мне руку. И хотя я попросил ее не провожать меня до двери на улицу, она вышла со мной в прихожую и улыбнулась на прощание.

Спустившись по ступенькам, я некоторое время постоял в нерешительности, а затем, вместо того чтобы идти домой, свернул на улицу, ведущую к собору и мосту. Я шел медленно, глубоко задумавшись и размышляя над историей, которую только что услышал. Это была история, достойная сожаления, а спокойная и сдержанная манера рассказа Анджелины делала ее еще более трагичной. Все мое существо восставало против этих преследований, доставляющих несчастной женщине столько страданий. Ее так называемый «муж» был, без сомнения, жалким негодяем, и никакой надежды, что он когда-либо исправится, не существовало. Подобные люди безнадежны с самого своего рождения, да и рождены-то они лишь затем, чтобы самим терпеть несчастья и приносить их другим. Но печальнее всего, что в ту бездну, в которую они обречены упасть, — и спасти их невозможно! — они тащат за собой и нормальных, разумных и здоровых людей, которым от рождения завещано совсем другое, а именно счастливая и полная радостей жизнь. Я думал о женщине, с которой только что попрощался, — женщине красивой, возвышенной, энергичной и, возможно, даже талантливой. Какое будущее ее ждет? Неужели всю жизнь она должна будет терпеть преследования этого накаченного наркотиками ничтожества, пока милосердная смерть не разрушит их опрометчивый союз?!

Это последнее соображение придало моим мыслям новый поворот. С какой целью, спросил я себя, этот негодяй разыскивает ее? Просто ли для того, чтобы выклянчить немного денег, или с какой-то другой, более зловещей целью? Я вспомнил его лицо — злое, лживое, мстительное. Одно я знал о нем определенно: этот человек уже пытался убить свою супругу, а теперь он постоянно имел при себе холодное оружие. Для чего оно ему — для простого ли принуждения или для мести, для совершения убийства?

Размышляя таким образом, я медленно прошел еще несколько кварталов, пока вдруг не обнаружил себя перед средневекового вида строением с крышей о трех коньках, походившим на какое-то богоугодное заведение. Лампа перед входом освещала каменную плиту с довольно длинной надписью на ней, и я подошел поближе, чтобы прочитать ее. Оказалось, что в здании располагалась знаменитая ночлежка, основанная еще в шестнадцатом веке достопочтенным Ричардом Уоттсом. Согласно завещанию основателя, каждую ночь в этом заведении могли найти бесплатное пристанище «шесть бедных путешественников», которые, и это оговаривалось особо, не были ни беглыми преступниками, ни проезжими «торгашами». Я размышлял (как, без сомнения, и многие до меня) о странной нелюбви Ричарда Уоттса к классу торговцев, как дверь ночлежки резко распахнулась, и какой-то человек выскочил на улицу, едва не сбив меня с ног. Он взволнованно обратился ко мне:

— Эй, начальник, не подскажешь, где здесь найти лекаря?

— Вы уже нашли его, я врач, — ответил я. — Чем я могу вам помочь?

— Здесь какой-то парень бьется в падучей, — сказал он, отступая и придерживая для меня дверь.

Я вошел. В просторной, почти необставленной комнате я обнаружил четырех мужчин и одну женщину, одетую как сестра милосердия. Они с тревогой смотрели на пятого мужчину, корчащегося на полу.

— Я привел лекаря, хозяйка, — сказал пришедший со мной.

— Замечательно, Симмонс! — воскликнула та. — Похоже, вы не теряли времени даром!

— Мне просто повезло, мэм, — ответил тот, кого назвали Симмонсом. — Словил его прямо у выхода.

Тем временем я подошел ближе к лежащему на полу мужчине. С первого же взгляда я узнал его: это был муж миссис Фруд. И чем бы ни была его «падучая», она определенно не была эпилептическим припадком или обмороком! Если бы речь шла о женщине, то можно было бы говорить об истерике, но я помнил о бумажном пакетике с порошком, который я видел у него год назад, и не мог назвать его припадок ничем иным, как наркотической интоксикацией. Эмоциональный аспект был очевиден. Лежащий на полу мужчина пытался выглядеть теряющим сознание, но таковым он точно не был. Плотно зажмуренные глаза, вывернутые наружу губы, скрюченные пальцы, царапающие пол, — все это наводило на мысль о симуляции, возможно, наполовину бессознательной.

Некоторое время я, наклонившись, наблюдал за ним, а все остальные присутствующие в комнате наблюдали за мной. Я пощупал его пульс: он был, как я и ожидал, быстрый, слабый и прерывистый. Затем я достал из кармана стетоскоп и стал слушать его сердце, стараясь как можно меньше прикасаться к его грязной одежде.

— Итак, доктор, что вы скажете? — спросила меня хозяйка ночлежки.

— Без сомнения, он болен, — ответил я. — Сердце его бьется слабо и с перебоями. Думаю, это последствия неумеренного курения, хотя, возможно, он страдает и другими пороками. И он, похоже, давно не ел.

— Мне он сказал, что почти нищий, — согласилась хозяйка.

— Ну конечно! — ухмыльнулся Симмонс. — Небось, потратил все свои деньги, чтобы нюхнуть… ароматных цветочков!

Прочие «бедные путешественники» переглянулись и захихикали. Хозяйка бросила на них укоризненный взгляд.

— Вы можете рассказать мне, из-за чего с ним случился припадок? — спросил я ее.

— У него вышел небольшой спор с Симмонсом, — ответила она. — Сначала они говорили тихо, а потом он вдруг сильно возбудился и упал без чувств. Из-за какого-то пустяка.

— Я в шутку спросил его, как звали цирюльника, который соорудил ему такую прическу, — вмешался Симмонс. — Дескать, хочу сделать похожую и себе. Он подскочил, будто его ужалили, и принялся ругать меня, пока я не пообещал дать ему по морде. Тогда-то он и свалился в истерике.

Пока Симмонс говорил, я заметил, что мой пациент на полу, похоже, внимательно прислушивался к его словам, хотя и не переставал при этом корчиться, скрипеть зубами и царапать ногтями пол. Мне подумалось, что он с беспокойством ожидал моего диагноза.

— Весь вопрос в том, — сказала хозяйка, — что же нам с ним теперь делать? Как вы думаете, ему грозит какая-нибудь опасность?

Вместо ответа я поманил ее к двери, и она вышла вслед за мной. Как только мы оказались на улице, я сказал ей:

— Лучшим местом для этого человека был бы больничный изолятор. Он не болен, просто наркоман. Он нюхал кокаин и, вероятно, у него в карманах припрятана еще доза. Пока что он вне опасности, но если он примет еще, то может умереть.

— Сейчас поздно, и больница уже закрыта, — заметила хозяйка. — Да и не люблю я запирать кого-то в изолятор. Бедный парень! Похоже, ему не везло в жизни, а ведь он выглядит образованным! Как вы считаете, смог бы он остаться у нас до утра, если бы получил от вас какое-нибудь лекарство?

— Думаю, если как-то завладеть его одеждой и не выдавать ее, то ничего плохого с ним до утра не случится.

— С этим-то я справлюсь! — заверила меня хозяйка. — А что насчет лекарства?

— Пусть Симмонс сходит со мной, и я дам ему лекарство. Я купил практику доктора Партриджа.

Мы вернулись в ночлежку и обнаружили, что обстановка немного разрядилась. То ли подействовало слово «изолятор», то ли насмешки окружающих, но мой пациент демонстрировал явные признаки выздоровления: теперь он сидел на полу, дико озираясь по сторонам и интересуясь, куда это он попал, а Симмонс упражнялся в остроумии, давая ему намеренно абсурдные ответы. Еще раз взглянув на моего пациента (и получив в ответ его мутный и агрессивный взгляд), я сделал весельчаку Симмонсу знак следовать за собой и, пожелав хозяйке спокойной ночи, покинул ночлежку. Всю дорогу до дома мой спутник развлекал меня живописными, нелестными и удивительно проницательными комментариями о виновнике происшествия.

Стимулирующую микстуру для больного я приготовил быстро и, передавая ее Симмонсу, вспомнил, что на обратном пути в ночлежку он должен будет пройти мимо дома миссис Фруд. Ей я тоже должен был доставить лекарство, и я хотел было уже попросить Симмонса сделать и это, но вовремя прикусил язык, поняв, какую ужасную ошибку мог совершить. Ведь, вероятно, «бедные путешественники» называли в ночлежке свои имена, и совпадение фамилий одного из постояльцев и живущей неподалеку женщины, без сомнения, не ускользнуло бы от внимания Симмонса. Если бы он рассказал об этом Фруду, то только подлил бы масла в огонь его ненависти, и дело могло бы дойти до убийства!

Еще раз ужаснувшись тому, насколько опасным было положение несчастной женщины, скрывающейся от своего жестокого мужа, я отослал Симмонса и решил сам доставить миссис Фруд лекарство, причем сделать это незамедлительно. Завернув бутылочку в бумагу, я сунул ее в карман и, крикнув миссис Данк, что через полчаса вернусь к ужину, вышел из дома. До соседнего крыльца с колоннами в георгианском стиле не было и минуты ходьбы. Я постучал, и дверь мне открыла — очень неосторожно, как я тотчас же подумал — сама миссис Фруд.

— Я сам себе посыльный, как вы можете видеть, миссис Фруд, — сказал я. — В сложившихся обстоятельствах я решил не называть никому ваш адрес.

— Как это мило с вашей стороны! — воскликнула она. — Спасибо вам за доброту и заботу! Но, право, не стоило так беспокоиться на ночь глядя.

— Пятиминутная прогулка не может доставить кому-либо много беспокойства, — ответил я. — И, кроме того, мне есть что сообщить вам, — и я кратко пересказал ей свои недавние приключения и теперешнее состояние ее так называемого мужа.

— Часто ли с ним бывают подобные припадки? — спросил я.

— Часто, — ответила миссис Фруд. — Когда Николас чем-то расстроен, он ведет себя как истеричная женщина. Но как я была права! У него нет теперь и шиллинга. И это делает его появление здесь еще более странным… Вы не зайдете ко мне на минуточку? — вдруг спросила она.

Я вошел и прикрыл за собою дверь.

— Почему это так странно? — поинтересовался я.

— Потому что завтра — день выплаты пособия. Я посылаю ему немного денег; совсем небольшую сумму, конечно, но это всу, что я могу для него сделать. Пособие выплачивается по пятнадцатым числам каждого месяца, но в банк он должен прийти сам или отправить посыльного с подписанным поручением. Завтра пятнадцатое, и потому возникает вопрос: отчего он еще здесь?! Разве не логичнее было бы сначала получить деньги, а уже потом выходить на охоту за мной?

— Если он общается с вашим банкиром, то нет ли опасения, что он узнает в банке ваш адрес?

— Нет, — ответила она. — Этот «банкир» является лондонским поверенным мистера Джеппа, и Николас не знает, от чьего имени производятся выплаты. В ином случае муж засыпал бы меня письмами с угрозами.

— Что ж, — сказал я. — Вам лучше будет пару дней не выходить из дома. Если его поиски будут безрезультатными, то он, возможно, отчается и снимет осаду.

Она еще раз искренне поблагодарила меня и на прощание сердечно и дружески пожала мне руку.

Занятия благотворительностью и археологией

На следующее утро сразу после завтрака я отправился в ночлежку Ричарда Уоттса, где узнал, что все «бедные путешественники» уже отправились по своим маршрутам далее, а моему пациенту разрешили остаться — для того, чтобы я смог осмотреть его.

— Но я буду рада, когда этот бедняга тоже уйдет, — сказала мне хозяйка ночлежки. — Потому что, вы же понимаете, мы здесь не можем создать больным нужные условия.

— Часто ли к вам приходят больные? — поинтересовался я.

— Не могу вам сказать. Видите ли, я работаю здесь временно, пока штатная дежурная сестра в отъезде. Но я не думаю, что бедняга, который и в пути-то всего лишь неделю или около того, может прийти к нам серьезно заболевшим.

— Он похож на бродягу, — заметил я.

— Не думаю, что он бродяга, — возразила она. — Судя по тому, что он рассказал мне, его оставила жена, и у него были основания полагать, что она остановилась в нашем городе. Поэтому он и приехал в Рочестер, чтобы попытаться найти ее. Он думал, что в таком маленьком городке ему не составит труда выяснить ее адрес. Но, похоже, его расспросы ни к чему не привели: никто в городе ничего о ней не слышал. Полагаю, вы тоже не знакомы ни с кем по фамилии Фруд?

— Я и сам приехал только вчера, и почти никого здесь не знаю, — уклончиво ответил я. — Но он действительно уверен, что его жена скрывается здесь?

— Мне так уже не кажется. Во всяком случае, он близок к тому, чтобы отказаться от поисков и вернуться в Лондон. Но я не знаю, как он доберется туда пешком, ведь он же едва в состоянии ходить.

— Что ж, если это единственная трудность, то она легко преодолима. Я заплачу за его билет на поезд, но хочу быть уверенным, что он действительно уедет.

— Уж об этом я позабочусь! — воскликнула хозяйка с явным облегчением. — Я сама пойду с ним на станцию, куплю ему билет и прослежу, чтобы он сел в поезд. Но было бы хорошо, если б вы на него еще раз взглянули, вдруг он пока слишком слаб для такой поездки.

Она провела меня в ночлежную комнату, где наш общий друг уныло сидел на стуле.

— Вот, мистер Фруд, доктор снова пришел навестить вас, — сказала хозяйка с напускной веселостью. — И он был настолько любезен, что согласился оплатить ваш проезд до Лондона — конечно, если вы уже хорошо себя чувствуете. Так что вашим неприятностям, похоже, пришел конец.

Бедняга бросил на меня быстрый взгляд и отвернулся, пытаясь скрыть мгновенно набежавшие слёзы.

— Это очень любезно с вашей стороны, сэр, — пробормотал он запинающимся, но приятным голосом хорошо образованного человека. — Только по-настоящему добрый джентльмен поможет хромой собаке на ее пути. Я не знаю, как вас и благодарить.

Видя, что он вот-вот зарыдает, я поспешил сказать:

— Не надо меня благодарить. Мы все должны помогать друг другу в этом мире. Но как вы себя чувствуете? Я вижу, что ваша рука все еще немного дрожит.

Я пощупал его пульс и бегло осмотрел его. Конечно, он был жалкой развалиной, но я подумал, что сейчас он не в худшем состоянии, чем обычно.

— Возможно, вы и не в отличной форме, но короткое путешествие по железной дороге выдержите. Надеюсь, вам есть, где остановиться в Лондоне?

— Да, у меня там есть комната, — мрачно ответил он. — Конечно, не на Пикадилли, но все же крыша над головой.

— Это ничего, — уверил я его. — Мы все должны надеяться на лучшие времена. Хозяйка проводит вас до станции и поможет зайти в вагон, — тут я вручил ей банкноту. — Прошу вас, мэм, купите мистеру Фруду билет, и сдачу оставьте ему. Возможно, он захочет взять кэб, когда доберется до города.

Он посмотрел на меня с сомнением (и я подумал, что у него, должно быть, кончился табак), но снова поблагодарил, и тогда я, справившись у хозяйки о времени отправления поезда, распрощался с ним.

— Надеюсь только, — сказал я хозяйке, — что он не отстанет от поезда на первой же станции, сойдя, чтобы выпить в буфете.

Та понимающе улыбнулась:

— Я перевезу его трамваем через мост и посажу в Струде на лондонский экспресс. Мне тоже не хочется, чтобы он вернулся сюда сегодня же вечером.

Испытав огромное облегчение от того, что эта добрая леди совершенно правильно понимала ситуацию, я кивнул ей на прощание и, обдумывая свои последующие шаги, медленно двинулся по улице.

Этим утром я был совершенно свободен, и — поскольку у меня не было еще ни одного клиента, за исключением миссис Фруд — мысли мои невольно обратились к этой единственной моей пациентке. Мне тут же подумалось, что я без промедления обязан сообщить ей радостную весть об отъезде ее мужа. Будь я более самокритичным, меня должно было насторожить мое страстное беспокойство о благополучии малознакомой мне женщины, но в тот момент я предпочел думать, что мной движет исключительно долг добрососедства. Подойдя к двери ее дома, я громко постучал, заметив попутно, что медный дверной молоток был украшен маской Гипноса — греческого бога забвения. В сложившихся обстоятельствах я нашел это несколько неуместным.

Через минуту дверь мне открыла худощавая, средних лет, женщина с бледной кожей и волосами цвета пакли. Ее меланхоличные блекло-голубые глаза вопросительно уставились на меня.

— Дома ли миссис Фруд? — бодро спросил я.

— Боюсь, что нет, — ответила она с сожалением в голосе. — Я заметила, что она ушла некоторое время назад, и я не слышала, чтобы она вернулась. Но я проверю еще раз, если вы подождете минутку.

Я вошел в прихожую и с чувством нарастающего разочарования смотрел, как она стучит в двери — сначала гостиной, а потом и спальни.

— В комнатах ее нет, — сообщила она удрученно. — Но, может быть, она зачем-то спустилась в подвал. Сейчас я проверю и там…

Она перегнулась через перила лестницы и громким голосом, напомнившим мне крик подстреленной чайки, позвала свою хозяйку. Но ответа не последовало, и я почувствовал, что ее меланхолия передается и мне.

— Я сожалею, сэр, что вы ее не застали, — сказала женщина. — Вы ведь ее врач? — уточнила она.

Я несколько самоуверенно подтвердил, что это я и есть.

— Приятно сознавать, что у бедняжки появился кто-то, кто о ней позаботится! — воскликнула она. — Последнее время миссис Фруд постоянно грустит. Да, постоянно грустит!

Я повернулся к двери, но она последовала за мной, продолжая говорить:

— Она ведь столько неприятностей пережила, бедняжка, столько неприятностей! Нет, она не жаловалась, но я-то вижу! Я вижу морщинки печали и пережитого горя на ее лице, и это наполняет мое сердце болью. Да, это так, сэр!

Я пробормотал что-то сочувственное и сделал еще шаг к двери. Она подошла ближе и продолжила:

— Я не часто ее вижу. Она держится очень замкнуто, бедная птичка. Слишком замкнуто. Она все время одна. Очень редко, только когда она попросит, я приношу ужин в ее комнату. И это всё. Молодой женщине не пристало жить в таком одиночестве, и я очень надеюсь, что ваши визиты подействуют на нее благотворно.

— Но она же выходит на прогулку хоть иногда, — сказал я, вспомнив, что в настоящий момент Анджелина отсутствовала.

— Да, она много гуляет. Но всегда в одиночестве. У нее здесь нет ни друзей, ни знакомых.

— А в котором часу она обычно возвращается? — спросил я, подумав, что мог бы зайти позднее.

— Около шести часов вечера или, может быть, ближе к семи. Потом она ужинает и оставляет тарелки на столе в гостиной. И обычно это последнее, что я вижу.

Я приоткрыл дверь.

— Если вы встретите ее, то передайте ей, пожалуйста, что я зайду сегодня вечером около половины восьмого.

— Конечно, сэр. Я увижу миссис Фруд после ланча и передам ваше сообщение.

Я поблагодарил ее, пожелал доброго утра и спустился по ступенькам.

Уходя, я случайно взглянул на окно эркера в соседнем доме, принадлежащее конторе Джеппа и Банди. Над зеленой занавеской виднелась верхняя половина лица в больших очках в черепаховой оправе — это мой друг мистер Банди «глазел на меня», как говорил Сэм Уэллер, слуга мистера Пиквика.

Поймав мой взгляд, мистер Банди выпрямился, и я увидел над занавеской его широкую ухмылку; тут же я почувствовал, что покраснел безо всякой видимой на то причины. Однако я поднялся по ступенькам конторы и, отворив дверь кабинета, встретился как с самим улыбчивым субъектом, так и с его более сдержанным партнером.

— Похоже, доктор, вы даром потеряли время, — сказал мистер Банди. — Я видел, как прекрасная Анджелина час назад отправилась на прогулку. Кто вам открыл?

— Какая-то бледная и подавленная женщина. Полагаю, ее экономка.

— А, я ее знаю, — сказал Банди. — Выглядит как вдова гробовщика. Это миссис Гиллоу. Рифмуется с «хилою» и «милою». — И он пропел дурашливым гнусавым голосом: «Назову ли Гиллоу я своею миллою?..»

— Прекратите, Банди, — мистер Джепп со снисходительной стариковской улыбкой посмотрел на своего младшего партнера.

Банди зажал ладонями рот и смешно раздул щёки, и я воспользовался этим, чтобы объясниться:

— Я искал миссис Фруд, желая сообщить ей, что ее муж покидает город.

— Покидает город, вот как?! — воскликнул старший из партнеров, так высоко подняв брови, что лоб его стал напоминать венецианские жалюзи. — Вы знаете, когда именно?

— Утренним экспрессом на Лондон, в десять тридцать.

— Ура! — закричал Банди, взмахнув руками и едва не свалившись со своего высокого табурета. Восстановив равновесие, он, глядя на меня, засвистел первые такты генделевской оратории «О Ты, возвещающий добрые вести Сиону».

— Будет вам, Банди! — урезонил его мистер Джепп. Затем снова повернулся ко мне и спросил:

— Кто сообщил вам эти хорошие новости, доктор?

Я кратко рассказал им о событиях прошедшей ночи и сегодняшнем их продолжении. Они выслушали меня с огромным интересом. Когда я закончил, мистер Джепп сказал:

— Я благодарю вас, доктор, за вашу любезную помощь моей родственнице миссис Фруд. Для нее будет большим облегчением узнать, что теперь она может без опаски выходить из дома. Ведь останься этот человек здесь, он, без сомнения, рано или поздно отыскал бы ее.

— Он мог бы даже вломиться к ней домой, — добавил Банди, — и это было бы много хуже. Так что я предлагаю выразить доктору нашу благодарность музыкой и пением. «Сла-ався, славься во ве-еки веков!..»

— Довольно же, Банди, довольно! — взмолился мистер Джепп. — Да что вы за человек такой?! Соседи же будут жаловаться!

Банди наклонился ко мне и, взглянув на своего начальника, сообщил мне нарочито громким театральным шепотом:

— Что за скучный старый тип, всегда мешает веселиться! — а потом, внезапно полностью изменив манеру поведения, поинтересовался:

— Так что же насчет тех строительных работ на городской стене, мистер Джепп? Вы собираетесь взглянуть, как они продвигаются?

— Сейчас я занят, — ответил тот. — Я хотел встретиться с Булфордом; он скоро сюда зайдет. У вас есть ли какая-нибудь срочная работа?

— Только дело старика Джеффсона об аренде. Но оно может и подождать. Хотите, я пойду и взгляну на все это безобразие, которое они там развели?

— Да, сделайте это, Банди, — ответил старший из партнеров, после чего Банди снял с носа очки, заменил их моноклем, отыскал в столе перчатки, надел перед зеркалом шляпу и вооружился тросточкой. Затем он задумчиво посмотрел на меня.

— Вы интересуетесь археологией, доктор?

— В какой-то степени. А почему вы спрашиваете?

— Потому что как раз сейчас на городской стене проводятся ремонтные работы. Смотреть там особо не на что, да и от оригинальной римской стены осталось не так чтобы много, но если вы хотите немного прогуляться, то могли бы отправиться со мной.

Заняться мне было нечем, поэтому я с готовностью согласился, и мы вместе покинули контору. Всю дорогу Банди весело болтал.

— Я частенько думал, — говорил он, — как, наверное, было приятно и спокойно жить в средние века в таких вот обнесенных стеной городках, особенно после захода солнца, когда ворота в них крепко закрывали — при условии, конечно, что вы не оставались снаружи, а успевали зайти внутрь.

— Да, — согласился я. — Огороженный участок дает приятное чувство уединения, которое невозможно достичь в неогороженном городе. Будучи студентом, я одно время жил в Лондоне, в Степл-инне. Ворота двора запирались на ночь, и было очень приятно, вернувшись поздно, пройти через калитку, которую специально для вас отпирал сторож, найти двор пустым и тихим, замершим до утра. Сейчас, пожалуй, таких дворов и не найти.

— Именно, — подтвердил Банди, останавливаясь, чтобы взглянуть на старинный деревянный дом, встретившийся нам по дороге. — Как говорит старик Джепп, наши взгляды на архитектуру за прошедшие сто лет полностью поменялись. Посмотрите, к примеру, на этот дом. У него есть своя, не похожая ни на что, физиономия. Но когда мы перестроим этот переулок, мы заполним его одинаковыми домами, которые будут выглядеть так, будто их высыпали из одной упаковки, подобно спичечным коробкам.

Подобным образом переговариваясь, мы пробирались через всевозможные причудливые улочки и переулки. Наконец Банди остановился перед высоким забором и, толкнув створку деревянных ворот, жестом пригласил меня войти. Ключ от ворот, торчавший снаружи, он вынул из замка и положил себе в карман.

Мы оказались на пустыре, с трех сторон окруженном забором. Повсюду видны были остатки фундаментов и стен снесенных старых домов. С четвертой стороны пустырь ограничивала старая, почти уже осыпавшаяся городская стена, представлявшая собой скорее гору щебня, понизу которой были заметны остатки рядов кирпичей, уложенных еще римлянами. Первоначально стена была, наверное, значительной высоты и толщины; сегодня же можно было видеть большие полости внутри нее, заполненные землей, на которых теперь буйно разрослись вьюнок, валериана и другие растения, предпочитающие камни и скалы. Ремонтные работы, однако, велись лишь на одном участке: возле больших груд щебенки и старых кирпичей стоял сарай, заставленный бочками с известью, и было видно несколько рабочих.

Бригадир поспешил нам навстречу, и мой спутник первым делом передал ему ключ от ворот.

— Лучше держите его в кармане, — сказал Банди. — Мистер Джепп очень не любит, когда доверенные ему ключи оставляют в дверях или воротах. Работы, как я вижу, продвигаются не очень?

— Чего и ожидать, если к ним привлекают случайных людей, — отозвался бригадир. — Среди них нет ни одного каменщика или укладчика кирпичей. Кое-какие знания есть лишь у старика, который замешивает раствор. Но наша работа довольно грубая, так что мы справляемся.

Мы подошли поближе, и я увидел, что бригадир был совершенно прав: работа была очень и очень грубой. В тех местах, где стена обвалилась, рабочие сооружали примитивные тонкие стены из неотесанного камня, обмазывая их большим количеством раствора, а когда он застывал, заполняли полость внутри битым кирпичом, тем же раствором и кусками извести.

Я пробормотал, что подобный метод строительства не выглядит безопасным, и Банди, посмотрев на меня, согласно улыбнулся:

— Друг мой доктор, похоже, вы не понимаете цели этого строительства. Мы не ремонтируем стену, а создаем рабочие места. Это было четко заявлено городским советом. Но если просто создавать рабочие места, то ваша стена когда-нибудь рухнет. Что ж, тогда вы снова дадите задание возвести ее кому-нибудь другому.

Один из рабочих, проходя, чуть не задел Банди грязным ведром с раствором, и юноша, чтобы спасти свои брюки, резво отпрыгнул назад и едва не угодил туфлями в кучу дымящейся извести.

— Вы каким-то чудом спаслись, мистер! — заметил на это старик, смешивающий раствор, глядя, как Банди тщательно вытирает свои блестящие туфли карманным платком. — Известь быстро проела бы насквозь вашу шикарную обувь.

— Неужели?! — воскликнул Банди, еще тщательнее полируя туфли платком, а после принялся вытирать подошвы о траву.

— «Негашенка» — это жуткая штука, мистер, — подтвердил старик. — Пожирает все без разбору, чисто огонь, — он отложил лопату и принялся делиться воспоминаниями. — Был у меня приятель, работал шкипером на барже. Такая железная баржа, и однажды нужно им было взять груз извести, свежей, только что из печи. Ее загружали с помощью такой трубы. Ну, мой приятель подводит баржу трюмом прямо под трубу и посылает помощника следить, как баржа будет наполняться. А помощник, чтобы не скучать, взял с собой кое-что. Пиво или, может, виски. И довольно много. Что ж, через какое-то время шкипер видит, что трюм наполнился доверху, но помощника что-то нигде не видно. Он спускается в каюту, но его нет и там. Баржа наполнена, люки закрыты, надо выходить в море, а помощника все нет. Ну, мой приятель и предположил, что помощник, Билл его звали, чуток перебрал и свалился за борт. Он временно нанимает кого-то другого и отчаливает. Прибывает в порт назначения, подваливает к причалу, но оказывается, что грузчики бастуют, и разгрузиться не получится. Пришлось ждать три недели, пока забастовка окончится. Но, в конце концов, они устанавливают кран и корзину на тросе, и начинают лопатами выгружать известь. И все идет хорошо, пока они не достигают дна трюма. А там один из грузчиков вдруг цепляет лопатой человеческую кость. «Эге! — говорит шкипер. — Это еще что?!» Сгребает лопатой еще немного извести и достает череп с дыркой на макушке. «Разорви меня дьявол, — говорит шкипер, — если это не Билл! Лица, понятно, уже нет, но зубы мне знакомы!» В этот момент другой грузчик находит глиняную трубку в форме головы мавра, и шкипер узнаёт и ее тоже. «Это трубка Билла, — говорит он, — тогда и эти кости — они тоже Билла!» Так оно и оказалось. Они обнаружили его пряжку от ремня, его нож, пуговицы от штанов и гвозди от ботинок — и это всё, что от Билла осталось. Вероятно, он напился и заснул в трюме, а известь накрыла его с головой и сожрала. Так что, если вы цените свою обувь, мистер, никогда не вступайте ею в известь!

Банди с тревогой осмотрел свои туфли и, еще раз протерев их, отошел от опасной кучи подальше. Мы продолжили осматривать старую стену.

— Что за ужас рассказал этот старик! — заметил Банди некоторое время спустя. — Это правда, что известь такая едкая?

— Я не очень много знаю об этом, — ответил я. — Говорят, что она разъедает все, кроме металла. Правда это или нет, я сказать не могу, но мне вспоминается, что в деле убийцы Криппена сообщалось, что он закопал трупы в подпол, засыпав их известью, и эксперт — кажется, его звали Пеппер, утверждал, что известь сожгла тела полностью, до костей. Но трудно поверить, чтобы такое могло случиться всего за три недели, как рассказал нам старик… Но посмотрите, как все же живописно выглядит эта старая стена, оплетенная вьюнком и цветами! Полагаю, она когда-то окружала весь город?

— Да, и очень жаль, что от нее так мало осталось, — ответил Банди. — Городские ворота — это ведь такое великолепное украшение! Вспомните о воротах Кентербери, Рея или Сэндвича, где вы, по сути, въезжаете в город через тоннель в одной из башен, и можете представить себе, каким был Рочестер до того, как его ворота и башни были снесены. Но вы должны послушать проповеди мистера Джеппа по этому поводу. Он просто какой-то пророк Иеремия от архитектуры… Между прочим, что вы скажете насчет миссис Фруд? Вы ведь встречались с ней прошлым вечером?

— Да, и она мне очень понравилась. Она очень милая, приветливая, непринужденная и симпатичная женщина. Я бы даже назвал ее красивой.

— Она неплохо выглядит, — признал Банди. — Но вот ее голос, он действует мне на нервы. Ненавижу такие скрипучие голоса.

— Он вовсе не скрипучий, — возразил я. — У нее высокий, скорее даже певческий голос, который, однако, не совсем вяжется с ее внешностью и манерами.

— Именно, — согласился Банди. — Для такого высокого голоса она слишком высока сама.

Я рассмеялся.

— Голос человека не зависит от его роста. Ведь это не гудок парохода, который тем ниже, чем больше его тоннаж. И я не назову миссис Фруд слишком уж высокой.

— А я бы назвал ее долговязой дылдой, — заявил Банди. — Во всяком случае, она выше меня.

— Можно легко ошибиться, сравнивая рост мужчин и женщин, — ответил я осторожно, не желая обидеть Банди, хотя и считал, что он не страдает из-за своего невысокого роста (когда он чистил туфли от извести, я заметил, что каблуки у него были почти плоские). Но осторожничать мне не было нужды, поскольку Банди даже при таком росте выглядел совершенно довольным своей внешностью.

— Вам не показалось странным, что этот человек, Фруд, согласился покинуть город так быстро? — спросил он после паузы. — Ведь он только вчера явился, чтобы разыскать тут свою мадам.

— Странно тут именно то, что он вообще явился в наш город вчера. Кажется, по пятнадцатым числам он получает в Лондоне ежемесячное пособие. Думаю, именно поэтому он и согласился уехать; но остается непонятным, почему он приехал к нам раньше, чем получил деньги.

— Если бы он убил свою жену, то забрал бы все ее деньги, — сказал Банди. — Интересно, как он вообще узнал, что она скрывается здесь?

— Думаю, в точности он ничего не знал, — заметил я. — Он не выглядел уверенным в том, что его жена живет именно в Рочестере. И то, что он вынужден был уехать так быстро, мне думается, не понравилось ему. Я не могу исключить, что, получив в Лондоне пособие, он вернется, чтобы продолжить поиски.

— Это вполне вероятно, — согласился Банди. — Думаю, мы видели его здесь не в последний раз.

— Пожалуй, это именно так, — вздохнул я. — Если мистер Фруд уверен, что его жена здесь, и если он сможет собрать достаточно денег, чтобы приехать и провести здесь неделю, он вполне способен отыскать ее. Поистине она в ужасном положении! Почему же она не обратится за полицейской защитой?!

— Сомневаюсь, что это было бы возможно, — сказал Банди. — В полиции от нее потребуют доказательств, а какие доказательства она может привести? Да, он не работает, не следит за собой, много курит, пьет, а по вашим словам, еще и принимает наркотики. Но внешне он не кажется жестоким или опасным и не находится в сомнительных отношениях с другими женщинами — по крайней мере, я никогда не слышал ничего подобного.

— Это верно, — согласился я, так как не рассказывал ни Банди, ни Джеппу о памятном происшествии в Лондоне. — Мне думается, он женился на первой же женщине, которая посмотрела на него с приязнью.

Банди ухмыльнулся:

— Ваши слова, доктор, режут как ваш скальпель. Но вы совершенно правы. Что ж, вот мы и снова у дверей нашей конторы. Зайдете к нам?

Но я счел за лучшее попрощаться, и он, повернувшись ко мне спиной, взбежал по ступенькам.

Джон Торндайк

Вопросы выбора брачного партнера или даже просто близость мужчины и женщины всегда представлялись мне чем-то загадочным и необъяснимым. Я имею в виду конкретный выбор людей, а не общее влечение полов друг к другу. По каким критериям один человек из огромной массы прочих людей выделяет другого как более предпочтительную для себя пару? Почему в каждом конкретном мужчине именно эта конкретная женщина, а не какая-либо другая, возбуждает чувство любви? Дело ведь не просто во внешней красоте или превосходстве ума! Если бы это было так, то мужчин и женщин было бы легко классифицировать как привлекательных или непривлекательных; тогда как на практике мы видим, что женщина, которая для большинства мужчин совершенно безразлична, для кого-то одного может стать предметом страстной любви. Обратное, кстати, тоже верно. При этом любовь вовсе не обязательно сопровождается какими-либо заблуждениями относительно ценности ее объекта. Наоборот, любовь можно испытывать и несмотря на ясное признание личных недостатков, и даже находясь в сознательном конфликте с суждениями и разумом.

Эти мысли, а также и другие, не менее глубокие, занимали мой ум в то время, когда я сидел на довольно неудобном откидном стульчике в нефе Рочестерского собора и (по настоятельному пожеланию миссис Данк) слушал послеобеденную мессу. Итогом этих размышлений явилось внезапное осознание того очень глубокого положительного впечатления, которое произвела на меня моя пациентка, миссис Фруд. Я вдруг осознал силу этого впечатления, но затруднился определить его причину. То опасное положение, в которое она попала, разумеется, вызывало у меня сочувствие и желание помочь. Но я сознавал, что не это было причиной того, что она занимала все мои мысли. Она не была женщиной выдающейся красоты, хотя я и считал ее красивой, но, к примеру, на Банди она не произвела особого впечатления. Но пусть я и виделся с ней до сего момента лишь трижды (включая мою первую встречу с ней больше года назад), все связанное с ней почти не покидало моих мыслей, и я знал, что ожидаю вечернего визита к ней с необъяснимым нетерпением.

Таким образом, мысленные поиски причин моей зацикленности на миссис Фруд перемежались у меня в голове с другими размышлениями, например о том, стоило ли вот эту староанглийскую арку соединять с контрфорсом норманнских времен, — пока я, почти усыпленный приятным голосом священника, что-то неразборчиво бормотавшего за перегородкой резного камня, с ленивым любопытством наблюдал за прихожанами. Однако когда голос священника умолк, заглушенный мощным вступлением органа, в церковь вошел посетитель, который сразу же приковал к себе мое внимание.

В нем сразу чувствовался характер, я имею в виду — настоящий характер. Это был высокий мужчина с прямой осанкой и, несмотря на седину, выглядевший спортивным, подтянутым и сильным. Его лицо сразу обращало на себя внимание не только потому, что было красивым, симметричным лицом греческого типа с ровными бровями, прямым носом и изящной лепки губами. Это было спокойное, даже странно неподвижное лицо, в котором угадывался могучий интеллект, внимательность и сосредоточенная сила.

Стараясь никому не помешать, он присел на одно из свободных мест неподалеку от меня. Я с любопытством наблюдал за ним, попутно отмечая, как разительно отличается он от окружавших его обычных людей. Но мне недолго оставалось гадать, кто же он такой. Минуту спустя в церковь вошел еще один посетитель, на этот раз хорошо знакомый мне по студенческим временам. Это был доктор Джарвис, руководивший когда-то медицинским кабинетом моего дяди. Я знал, что он получил квалификацию адвоката и с некоторых пор специализировался в области судебной медицины в качестве помощника знаменитого доктора Джона Торндайка, медицинского эксперта-криминалиста.

Несколько мгновений Джарвис стоял у входа, оглядывая соборный неф и как будто кого-то ища. Затем он заметил первого незнакомца, подошел к нему и присел на место рядом; из этого, а также из той приятельской улыбки, с которой его встретили, я заключил, что приметный незнакомец был ни кем иным, как самим доктором Торндайком.

Джарвис, вероятно, не заметил меня, а если и увидел, то явно не узнал. Углядев, когда рядом с ними освободилось место, я решил возобновить наше старое знакомство с надеждой быть представленным его знаменитому спутнику. Я пересек неф и, присев рядом, назвал себя, и меня встретили сердечным рукопожатием.

Пока шла месса, разговаривать, разумеется, не представлялось возможным. Вскоре, когда запели завершающий службу хорал, Джарвис взглянул на часы и прошептал мне:

— Я буду рад услышать, Стренджвей, как идут ваши дела, а также познакомить вас с Торндайком. Думаю, мы могли бы успеть выпить вместе чаю перед нашим отъездом. Но тогда выходить надо прямо сейчас.

Я кивнул, он шепнул пару слов Торндайку, и мы поднялись и тихонько вышли; наш уход был прекрасно замаскирован заключительными аккордами хорала. Как только мы покинули собор, Джарвис представил меня своему коллеге и предложил немедленно найти какое-нибудь место, где можно было бы перекусить. Я пригласил их зайти ко мне домой, но Джарвис ответил:

— Боюсь, на такое у нас нет времени. Возле домика-над-воротами, в котором Диккенс когда-то поселил своего Джаспера, я видел очень симпатичную чайную. А оттуда вы сможете проводить нас на станцию.

Я согласился с этим планом. Через пару минут, когда мы обосновались за столиком у окна старинной комнаты с низким потолком и сделали заказ у молодой леди в переднике тоже столь старинном, что из белого он стал совершенно желтым, Джарвис приступил к расспросам.

— Так что же вы делаете в Рочестере, Стренджвей?

— Формально говоря, занимаюсь медицинской практикой. Я купил здесь кабинет после смерти его предыдущего владельца. Но это случилось только вчера, так что пока я совершенно свободен.

— Пациенты уже есть? — спросил Джарвис.

— Коротко говоря, всего двое. Один приехал со мной, а сегодня утром уехал восвояси. А вторая пациентка — его жена.

— Короткий ответ, сэр, но совершенно неясный. Думаю, мне требуется больше деталей.

Тогда я принялся снабжать его этими деталями, подробно описывая мой приезд в Рочестер, моего странного попутчика и мою последующую встречу с ним. О том, что касалось миссис Фруд, я сначала хотел умолчать, но затем, подумав, что двое моих знакомых могли дать мне какие-нибудь профессиональные юридические советы, отбросил колебания и предоставил им все факты, которые были мне известны — за исключением, конечно, инцидента в Риджентс-парке, о котором не чувствовал себя вправе рассказывать.

— Ну и ну, — сказал Джарвис, когда я закончил. — Если все ваши последующие пациенты будут с подобными проблемами, то нам с Торндайком придется открыть филиал в вашем городке. В этом деле полно неясностей. Не так ли, Торндайк?

— Я бы не сказал, что «неясностей полно», — было ему ответом. — Что для бедной женщины все это крайне неприятно — это-то как раз совершенно ясно. Выбор у нее небольшой: либо продолжать быть связанной с этим мужчиной, что представляется невозможным, либо провести остаток жизни в одиночестве и постоянном бегстве от него. По-моему, для молодой женщины последнее является ужасной перспективой.

— Это так, — согласился Джарвис, — но перспектива продолжать жить с подобным человеком представляется гораздо худшей. Он не только алкоголик, но еще и принимающий наркотики истеричный дегенерат. От таких людей можно ожидать чего угодно.

— Всегда остается надежда, что такой человек когда-нибудь наложит на себя руки, — заметил Торндайк. — Но, как вы правильно говорите, действия психически ненормального человека не поддаются прогнозу. Он может убить себя, а может и убить кого-нибудь другого. Или он, скажем, может присоединиться к другим таким же ненормальным, чтобы совершать акты беспричинного политического террора. Но мы будем надеяться, что мистер Фруд ограничит свою деятельность всего лишь преследованием жены.

После этого разговор с моих дел перешел на дела моих знакомых, и я рискнул спросить, что привело их в Рочестер.

— Мы приезжали в ваш городок из-за случая страхового мошенничества. Но заседание суда, к сожалению, пришлось отложить недели на две. Так что, возможно, мы будем иметь удовольствие встретиться с вами снова.

— Не будем оставлять такое на волю случая, — сказал я. — Давайте сразу договоримся, что в следующий ваш приезд мы вместе сходим куда-нибудь пообедать. Если вам, конечно, будет удобно. Время назначьте сами.

Мои знакомые посовещались и, сверившись с расписанием, назначили встречу на час дня ровно через две недели, и когда я записал эту дату в свой блокнот, мы допили чай и отправились в направлении моста через реку и железнодорожной станции Струд, возле которой я с ними и попрощался.

Возвращаясь вдоль берега и снова проходя по мосту, я с возрастающим беспокойством обдумывал слова доктора Торндайка. Хотя я и не сообщил моим знакомым о происшествии в Риджентс-парке, оба они считали, что в преследовании моей прекрасной пациентки ее мужем было что-то зловещее. Хотя более осторожный в выражениях Торндайк, казалось, приуменьшал возможную для нее опасность, его замечания лишь подтверждали мои собственные выводы: с этими ненормальными наркоманами небезопасно иметь дело. Нестабильное состояние их нервов может быть расстроено в мгновение ока, и кто может предсказать, что они в состоянии натворить?! Вполне возможно, что Фруд прибыл в Рочестер с совершенно мирным желанием убедить жену вернуться к нему. Но от мысли о том, что могло последовать за ее отказом, я внутренне содрогнулся. Мне не нравился его нож. Я испытываю нормальную неприязнь здравомыслящего человека к смертоносному оружию в любом виде, но особенно я не люблю его в руках тех, чей самоконтроль может в любой момент взять и испариться.

Да, ему не удалось отыскать жену, и все выглядело так, будто он полностью отказался от ее поисков. Но теперь я был совершенно уверен, что ошибался на его счет. Ведь каким-то образом он обнаружил, что она в Рочестере! Из того же источника он мог получить и ее адрес, да и в любом случае я уже не сомневался, что завтра же он возобновит поиски и, в конце концов, найдет ее! А потом… но в этот момент я понял, что стою у крыльца дома миссис Фруд, а возле дверей видна миссис Гиллоу, и она как раз поворачивает в замке ключ. Когда дверь распахнулась, я тоже взбежал по ступенькам, и экономка, кисло улыбнувшись, позволила мне войти вослед за собой.

— Я предала миссис Фруд ваше сообщение во время ланча, — сказала она подавленным тоном. — Думаю, теперь она как раз вернулась с прогулки.

Закрыв входную дверь, экономка тихонько постучала в гостиную, и сейчас же голос, который так не нравился Банди, пригласил миссис Гиллоу войти.

— К вам пришел доктор, мадам, — ответила та.

Я воспользовался этим объявлением и вошел.

— Я не слышала, как вы стучали! — воскликнула миссис Фруд, вставая и протягивая мне руку.

— Я и не стучал, — признался я. — Я пробрался сюда под прикрытием миссис Гиллоу.

— Это было весьма осмотрительно с вашей стороны! — улыбнулась она. — Вы заставляете меня чувствовать себя этакой женской версией шотландского принца Чарли, которого весь свет считает бездыханно лежащим в пещере грабителей, в то время как он гуляет по Парижу, рассматривая витрины модных магазинов. Но во время своей прогулки я старательно оглядывалась по сторонам.

— В этом уже нет никакой необходимости, — заверил ее я. — Осада снята.

— Вы имеете в виду, что муж мой уехал?! — воскликнула она.

— Да, это так, — и я сделал краткий отчет о событиях этого утра, умолчав лишь о случае личной благотворительности.

— Как вы думаете, хозяйка ночлежки оплатила его проезд из собственных средств? — поинтересовалась она.

— Уверен, что это не так, — ответил я, может быть, слишком уж поспешно. — Насколько мне известно, ей предложил деньги какой-то местный альтруист, но немного — всего несколько шиллингов, знаете ли.

— Тем не менее, я чувствую себя обязанной возместить этому альтруисту потраченные им для моего благополучия шиллинги, — заметила она.

— Уверен, что это невозможно, — ответил я с легким нажимом. — Такое нельзя сделать, не раскрыв при этом свою личность, да и благотворитель при этом перестал бы быть таковым. Нет уж, лучше оставьте эту идею, по крайней мере, на ближайшее время.

— На ближайшее время! — с горечью воскликнула она. — Мне уже кажется, что мне суждено скрываться от мужа до конца моей жизни! Как это ужасно — жить в состоянии постоянного бегства, словно преступник, и даже не осмеливаться завести здесь знакомство!

— Разве вы никого не знаете в Рочестере?

— Ни души, — призналась она, — за исключением мистера Джеппа, который является сводным братом моей покойной тетушки, да еще его партнера, моей миссис Гиллоу и вас. И только вы четверо знаете о моем несчастном положении.

— Так миссис Гиллоу тоже знает, как обстоят дела? — спросил я с некоторым удивлением.

— Да, — ответила она. — Я подумала, что будет лучше рассказать ей это — по секрету, разумеется, чтобы она поняла, почему я веду жизнь затворницы.

— А ваши прежние друзья? Неужели вы разорвали все знакомства?

— Почти все. У меня вовсе не так много настоящих друзей, но я тайком поддерживаю связь с парой моих старых товарищей по сцене. Но я заставила их поклясться хранить все в секрете, хотя, похоже, секрет этот каким-то образом все же просочился. Разумеется, все они знают моего мужа.

— И эти друзья рассказали вам, что думает ваш муж по поводу вашего бегства?

— Конечно. Прежде всего, он думает, что я с ним отвратительно обошлась. Потом, он наверняка предполагает, что у меня был какой-то особый мотив, чтобы сбежать от него. Как будто одних его дурных привычек тут недостаточно! Весьма простой мотив, на самом деле, а вовсе не какой-то особенный!

— То есть, говоря словами Сэма Уэллера, он подозревает у вас «отвязную привязанность» к кому-то другому?

— Да, по натуре он ревнивый и подозрительный человек. У меня было довольно проблем с ним еще до того памятного случая, хотя в отношениях с другими мужчинами я всегда была очень осмотрительна. Ах, может, женщина и не должна жаловаться на небольшую ревность! Это обычный недостаток каждого мужчины — в разумных пределах, конечно.

— Но привычка подходить с шелковым галстуком к женской шее, мне кажется, далеко выходит за рамки обычных мужских недостатков, — сухо заметил я, после чего миссис Фруд рассмеялась и согласилась со мной. После короткой паузы она сменила тему:

— Как вы думаете, бывшие пациенты доктора Партриджа вернутся к вам?

— Полагаю, что нет — или только немногие. Кстати, ваши слова напомнили мне, что я еще не поинтересовался здоровьем моей пациентки. Стало ли вам лучше?

Задавая этот вопрос, я внимательнее вгляделся в ее лицо и отметил про себя, что она выглядит все такой же бледной и изможденной, а темные круги под глазами, насколько я мог судить в полумраке комнаты, не уменьшились.

— Боюсь, из меня получится плохая реклама ваших врачебных талантов, — ответила она со слабой улыбкой. — Но трудно ожидать быстрых улучшений в такой нестабильной обстановке! Вот если бы мой муж не просто уехал, а сбежал с какой-нибудь другой женщиной, я бы вылечилась мгновенно.

— Боюсь, устроить подобное выше моих сил. Не говоря уже о том, что такое было бы бесчеловечно по отношению к этой «другой женщине». Но я буду, если позволите, время от времени заходить к вам с врачебным осмотром.

— Надеюсь, что будете! — с живостью ответила она. — Если вас не утомляет выслушивать мои жалобы и приносить мне свежие сплетни, то, пожалуйста, поставьте меня на самый верх вашего списка посещений. За исключением мистера Джеппа, вы — единственное человеческое существо, с которым я общаюсь. Миссис Гиллоу, конечно, тоже хороший человек, но я почему-то не хочу вступать с ней в разговоры. Она сама довольно одинока и любит на это жаловаться.

— Да, фонтан ее красноречия заткнуть довольно сложно. Я и сам всегда очень осторожен с экономками и владелицами жилья.

Она бросила на меня озорной взгляд.

— Даже если владелица вашего жилья окажется вашей пациенткой? — лукаво поинтересовалась она.

Я тоже усмехнулся, вспомнив наши с ней двойные отношения.

— Это приятное исключение из общего правила. Владелица жилья становится пациенткой, а доктор старается стать другом.

— И у него это превосходно получается! — воскликнула она. — Да, очень добрым и полезным другом. Я хочу этим сказать, что вы были очень добры ко мне, добры к бесполезному и бесхозному созданию, встреченному на обочине вашего жизненного пути.

— Что ж, если вы и вправду так думаете, то противоречить вам было бы глупо с моей стороны. Но мне хотелось бы надеяться, что и мои будущие добрые дела будут такими же приятными, как это.

Она одарила меня чопорной улыбкой.

— Мы становимся чудовищно вежливыми! — заметила она, и мы оба рассмеялись.

— Тем не менее, из всего сказанного вытекает, что вы нуждаетесь именно в дружеском медицинском присмотре, — уверил ее я. — Время от времени я буду иметь удовольствие заглядывать к вам, чтобы поинтересоваться, как вы поживаете, и послушать, что у вас нового. Когда вас вернее всего застать дома?

— Ах, я почти всегда дома после семи вечера, но будет ли это удобно для вас? Я ведь не знаю, насколько вы заняты с другими пациентами.

— Дело в том, что в настоящее время вы одна составляете всю мою медицинскую практику. Поэтому я согласую свои посещения с вашим расписанием и буду приходить с визитами после семи или даже позже. Полагаю, вы гуляете для здоровья?

— О да. И гуляю довольно много. Ухожу за город, брожу по Чатэму и Джиллингему, а затем иду в Фриндсбери. По Вайтинг-стрит я дохожу даже до Кобхэма. Но по Рочестеру я не гуляю из опасения быть узнанной, хотя это тоже красивый старинный город, даже несмотря на все его «улучшения».

Пока она рассказывала о своих одиноких прогулках, мне пришла в голову мысль предложить ей свое общество, но я быстро заглушил ее. Ее положение здесь было деликатным — положение молодой женщины, живущей отдельно от мужа. Мое сопровождение могло скомпрометировать ее, что было бы поступком прямо противоположным дружескому, да и на мою профессиональную репутацию это повлияло бы отрицательно. Репутация врача, знаете ли, почти такая же нежная, как и у женщины.

Мы беседовали уже больше трех четвертей часа, и, хотя я охотно задержался бы еще, мне показалось, что я почти уже навязываю ей свое общество. Я встал и, пробормотав еще несколько формальных профессиональных рекомендаций, откланялся.

Тени сгущаются

Грядущая буря, чьи грозовые тучи незаметно собирались у меня над головой с того самого дня, как я приехал в Рочестер, все приближалась. Возможно, краем глаза я улавливал, что сумерки вокруг меня начинают сгущаться, и оттого какое-то неясное чувство нестабильности и незащищенности начало понемногу проникать в мое сознание. Возможно, так оно и было. Но, тем не менее, оглядываясь сегодня назад, я ясно вижу, что когда на меня обрушилась катастрофа, она застала меня совершенно ничего не подозревающим и неподготовленным.

С момента моей встречи с доктором Торндайком в соборе прошло две недели, и я с понятным нетерпением ожидал следующего его приезда. За эти две недели мало что произошло, хотя мелкие ежедневные события словно бы громоздились друг на друга горой, грозившей обрушиться и похоронить меня, — чего я, повторяю, вовсе не замечал. Обещание, данное миссис Фруд, я исполнял тщательно: каждым вечером я обнаруживал себя сидящим в ее гостиной перед маленьким столиком с лампой под красным абажуром, и старательно делал вид, что оказался у нее в гостях по чисто врачебной надобности.

Бесспорно, с моей стороны это было очень нескромно. Симпатия, которую я с первого же мгновения испытывал к этой женщине, должна была предупредить меня, что здесь было замешано то необъяснимое чувство единения душ, которое могло привести к последствиям как благословенным, так и бедственным. Первый же взгляд на нее должен был дать мне понять, что проводить много времени в ее обществе для меня неправильно и небезопасно, но вместо этого он стал магнитом, который неудержимо притягивал меня к ней.

Мне было ясно одно: если я поведу себя неблагоразумно, последствия будут плачевны для нас обоих. Но и она была вовсе не из тех женщин, с которыми можно позволить себе мужские вольности, поэтому и я был с нею безупречно сдержан. Что касается моих чувств к ней, то тут я не обманывался, но точно так же и не питал иллюзий относительно ее чувств ко мне. Во время моих ежевечерних визитов она приветствовала меня с той искренней простотой и симпатией, которая греет сердце друга, но невыносима для влюбленного. Мне было ясно, что ей в голову никогда не приходила мысль о возможности чего-либо, кроме простой и честной дружбы. И эти невинность и чистота наших отношений были для меня как успокоением и отрадой, так и давящими на меня оковами.

Наша дружба, возникшая (если отбросить историю в Риджентс-парке) в момент первой нашей встречи в Рочестере, быстро крепла. Между нами установилась та легкость отношений и то отсутствие сдержанности, которое отличает общение людей, любящих и понимающих друг друга. Я не опасался невольно обидеть ее или самому быть обиженным. В наших долгих разговорах нам не нужно было осторожно выбирать слова или делать скидку на возможные предрассудки собеседника. Мы всегда могли прямо сказать то, что имели в виду, и не беспокоиться, что наши слова будут неправильно поняты или встречены с возмущением. Короче говоря, если бы я мог удержать свои чувства на том же уровне, какими были и ее чувства ко мне, то нашу дружбу можно было называть идеальной.

Во время этих долгих и приятных для меня посещений я пристально наблюдал за своей пациенткой, и все больше и больше находил ее привлекательной, и не только внешне. Она была разумной женщиной, хорошо образованной и с живым умом. Она была доброй, любезной и уравновешенной и ни в коем случае не слабой или болезненной. Вероятно, при более счастливых обстоятельствах она могла бы проявлять больше жизнерадостности и веселья, потому что, хотя она обычно и была довольно серьезной или даже мрачной, время от времени у нее случались вспышки остроумия, свидетельствующие о ее живом характере.

Что же до ее внешнего вида — тут я повторю более подробно то, что уже говорил: она была довольно высокой женщиной, статной и довольно красивой (хотя в женской красоте я, пожалуй, не особо разбираюсь). В чертах ее лица была заметна неброская правильность, но выражение его было несколько суровым; губы были твердыми и слегка поджатыми, брови черными, прямыми и выраженными настолько хорошо, что почти сходились на переносице. Густые черные волосы, разделенные на лбу низким пробором и свободно спадавшие, закрывали виски и уши; она часто закручивала их в большой узел на затылке — в этаком формальном стиле замужней женщины, что еще больше подчеркивало серьезность ее лица.

Такой была Анджелина Фруд, когда я смотрел на нее в те незабываемые вечера, такой она предстает в моих воспоминаниях, когда я пишу эти строки, и такой она останется в моих мыслях, покуда я жив.

Но один поразительный инцидент за эти две недели все-таки произошел. Спустя примерно неделю после моей первой встречи с доктором Торндайком я переходил мост, возвращаясь после прогулки до Гэдс-хилл по Лондонской дороге, и остановился посмотреть на проплывающую под мостом баржу — она только-только прошла под аркой моста и теперь снова поднимала свою мачту. Я наклонился над парапетом, и тут какой-то мужчина прошел у меня за спиной; я лениво повернул голову, чтобы посмотреть на него — и тут же вздрогнул, словно ужаленный! Хотя он и был уже обращен ко мне спиной, я безошибочно узнал его. Та же изможденная фигура в потрепанной одежде, та же широкополая шляпа с копной волос мышиного цвета под ней, та же суковатая палка, которую он держал в руке словно дубинку. Хотя я ни секунды не сомневался в том, кто был этот мужчина, я все же осторожно прошел за ним до западного конца моста; там он остановился и оглянулся. Теперь любые сомнения исчезли: это был Николас Фруд собственной персоной.

Не знаю, заметил ли он меня, поскольку никаких признаков узнавания не отразилось на его лице; когда он отвернулся и двинулся дальше, я медленно пошел за ним, решив удостовериться в конечном пункте его следования. Как я и ожидал, войдя в Струд, он свернул по направлению к железнодорожной станции. Продолжая следовать за ним, я заметил, что шел он довольно решительно и казался полностью излечившимся от своей слабости, если только слабость эта не была фальшивой с самого начала. Увидев, что он вошел в двери станции, я перестал его преследовать, решив, что он снова возвращается в Лондон.

Но что он делал в Рочестере? Как долго он пробыл здесь и добился ли успехов в своих поисках? Эти вопросы я задавал себе, возвращаясь по мосту в город. Вероятно, он приезжал лишь на день, и, поскольку он возвращался в Лондон, разумно было предположить, что в поисках ему не повезло. Когда я вошел в город и бросил взгляд на большие часы, висевшие на стальной балке, укрепленной на здании зерновой биржи и похожие на медную грелку для кровати, я отметил, что было уже почти восемь часов вечера. Для моего визита к миссис Фруд было уже поздновато, но и обстоятельства были исключительными, поэтому я посчитал, что было бы неплохо выяснить, не произошло ли с миссис Фруд чего-либо неприятного. Все еще не зная, как поступить, я почти уже прошел мимо ее дома, как вдруг заметил выходящую из дверей миссис Гиллоу. Я тут же пересек улицу и обратился к ней.

— Видели ли вы миссис Фруд сегодня вечером, миссис Гиллоу? — спросил я после положенных приветствий.

— Да, сэр, — ответила она. — Я видела ее всего пару минут назад, она работала над одним из рисунков, которые заказал ей мистер Джепп. Сегодня она выглядела получше и даже улыбалась. Я думаю, ваши визиты влияют на нее благотворно, сэр. Для молодой женщины она ведет очень одинокую жизнь — долгими вечерами ей, бедняжке, ведь даже не с кем поговорить! Я всегда радуюсь, услышав ваш стук в двери, и она, думаю, радуется ему тоже.

— Приятно слышать такое, миссис Гиллоу. Однако, уже поздно, да и миссис Фруд, как я понял, сейчас занята, так что сегодня я, пожалуй, уже не буду стучать в ваши двери.

Я попрощался и продолжил свой путь в более приподнятом настроении. Пока что все выглядело неплохо. Тем не менее, появление в городе Николаса Фруда встревожило меня. Было ясно, что он не отказался от мысли отыскать свою жену, и, поскольку Рочестер от Лондона отделяют всего тридцать миль, ему будет несложно периодически наведываться в наш городок для продолжения своих поисков. Это делало положение миссис Фруд крайне небезопасным, и я не видел, как она может улучшить его, кроме как уехав из города, по крайней мере, на какое-то время. Это решение должно было бы мне понравиться, но не нравилось абсолютно.

Возможно, именно эти соображения побудили меня умолчать об инциденте. Правильным поступком было бы, конечно, все рассказать ей и этим предостеречь. Но я убедил себя, что правда только заставит ее напрасно беспокоиться — ведь она никак не сможет помешать мужу приезжать сюда, и у нее не получится совсем уж не выходить из дома. К тому же существовала некоторая вероятность, что ее муж больше никогда не вернется в Рочестер.

Действительно, больше я его не встречал. Всю следующую неделю я часами бродил по городу, заходил в магазины и распивочные, вглядывался в лица прохожих и даже появлялся на станции ко времени прибытия поездов из Лондона, но головы в форме груши и шевелюры цвета мышиной шерсти я ни разу не замечал.

И все это время тучи сгущались и гроза приближалась.

Дней через пять после моей случайной встречи с Фрудом произошло событие, которому я не придал тогда никакого значения, но которое, как выяснилось позднее, было первой сценой следующего акта пьесы. Оно произошло в субботу. Я могу это определить так точно потому, что доктор Торндайк должен был приехать в понедельник, и мне пришло в голову, что я мог бы угостить его бутылочкой местного вина. Поэтому я зашел к мистеру Джеппу, знавшему в городе всех, чтобы посоветоваться с ним по поводу выбора виноторговца.

Когда я вошел в контору Джеппа и Банди, было около полудня. Еще с порога я заметил у них посетителя, в котором узнал начальника строительной бригады, работавшей на городской стене. Он стоял понуро, опираясь кулаком о столешницу, Банди по-совиному разглядывал его сквозь свои огромные очки, а мистер Джепп сидел выпрямившись, брови его были нахмурены, а глаза строго смотрели на бригадира.

— То есть, — вел допрос Банди, — ты снова оставил ключ в воротах?

— Это Эванс его оставил, — хмуро ответил бригадир. — Перед началом смены меня вдруг вызвали в ратушу, так что я дал Эвансу ключ от ворот с наказом пойти и впустить на стройку рабочих. Когда я вернулся, ворота стояли открытыми и парни уже работали, и я не вспомнил о ключе, пока не пришло время запирать ворота на ночь. Я спросил Эванса, где ключ, и он ответил, что оставил его в воротах. Но когда я пошел искать, ключа в замке не было. Кто-то, должно быть, вынул его и унес.

— Маловероятно, чтобы кому-то понадобился этот ключ, — сказал Банди. — И я уверен, что ключ отыщется. К нему была привязана бирка с нашим адресом. Должен ли я дать ему дубликат, мистер Джепп? Ворота ведь требуется запереть.

— Полагаю, что нам придется так поступить, — ответил Джепп, — но ключ вы должны немедленно принести сюда снова. Вы поняли меня, Смит? Принести немедленно и вернуть мистеру Банди или мне. И вот еще что, Смит. Я предложу вознаграждение в десять шиллингов за находку ключа, и если его отыщут, и мне придется заплатить, то я удержу с вас эти деньги. Понятно вам это?

Смит с досадой сказал, что все понял, взял у Банди дубликат ключа и отправился наводить порядок на вверенной ему территории.

После его ухода я получил возможность поздороваться и изложить свое дело. Банди тут же заинтересовался.

— Решили прикупить винишка, а, доктор? — сказал он, снимая очки и вставляя в глаз монокль. — Думаю, Таккер вам поможет, не правда ли, Джепп? Он тут лучший торговец вином, старина Таккер. Забавный и приятный малый — толстенький, старый, с корочкой снаружи, но мягкий внутри. Я готов пойти и познакомить вас. Ведь вы захотите сначала устроить дегустацию, не правда ли, доктор?

— Но я же не собираюсь покупать вино оптом! — ответил я с улыбкой, желая немного охладить его энтузиазм. — Мне всего-то и нужно, что дюжину кларета да пару бутылок португальского!

— Тем не менее, мы обязаны сначала всё попробовать! — воскликнул Банди. — Иначе вы можете купить кота в мешке. Попробовать обязательно придется, и я помогу вам в этом. Две головы лучше ни одной. Пойдемте! Ты ведь тоже рекомендуешь нам Таккера, да, Джепп?

— Я бы порекомендовал вам его, — ответил Джепп с улыбкой. — Но ты не дал мне и слова сказать. Но Таккер подойдёт; только он не позволит вам пробовать что-либо без денег.

— Не позволит?! — вопросил Банди. — Это мы еще посмотрим! Пойдемте, доктор.

И он буквально вытащил меня за рукав из конторы; мы спустились по ступенькам и двинулись в сторону моста, но не успели преодолеть и сотни ярдов, как Банди вдруг юркнул в узкий переулок и оттуда поманил меня с загадочным видом. Я вошел вслед за ним.

— В чем дело? — спросил я, подходя. — Зачем мы сюда пришли?

— Я хочу, чтобы вы взглянули на эту стену, доктор, — торжественно объявил Банди.

Я внимательно осмотрел стену какого-то дома, но не обнаружил на ней ничего примечательного.

— Что ж, — сказал я после паузы, — стена как стена, ничего необычного.

— И я того же мнения, — ответил он, выглядывая из переулка.

— Тогда какого черта… — начал я, но Банди не дал мне договорить.

— Всё в порядке, она уже ушла, — сказал он. — Та девица в розовой шляпке. Я спрятался, чтобы с ней не столкнуться. Дело в том, — принялся объяснять он, покинув переулок и озираясь с видом индейца, вышедшего на тропу войны, — что я боюсь этих женщин как чумы. Они всегда пытаются завести со мной разговор о каких-нибудь глупостях вроде чая, благотворительных базаров или садовых праздников, а эта дама в розовой шляпке среди них самая злостная.

Осторожно оглядываясь, Банди быстро привел меня к магазину виноторговца и заскочил внутрь с деловитостью арлекина, выбегающего на манеж цирка. Познакомив меня с мистером Таккером, он тут же приступил к изложению моих потребностей. Мистер Таккер оказался ровно таким, как его описывал Банди: сухим снаружи, как его амонтильядо, и мягким, словно херес, внутри, так что юноше не составило никакого труда уговорить его на дегустацию. Не успел я и слова сказать, как уже стоял в темной и низкой подсобке магазина, наблюдая, как мистер Таккер наполняет стаканы вином из покрытой плесенью бочки.

— Хм-м… — сказал Банди с видом знатока, сделав пару глотков. — Да… Может быть… Или, скорее, нет. На мой вкус, оно слегка выдохлось.

— Выдохлось?! — воскликнул Таккер, изумленно уставившись на Банди. — Как оно могло выдохнуться, если его только что налили из бочки?!

— Я имел в виду, задохнулось, — поправился Банди.

— Я никогда не слышал, чтобы вино могло задохнуться, — покачал головой Таккер. — В виноделии нет такого понятия.

— Разве нету? Ну… тогда не знаю. Может, мне и показалось. А что думаете вы, доктор?

— По-моему, это неплохой кларет, — ответил я, мысленно посылая моего переменчивого друга к черту, поскольку понял, что успокоить оскорбленные чувства виноторговца мне удастся, лишь купив вдвое больше, чем планировалось.

Я заплатил, и только мы вернулись в торговое помещение магазина, как в его двери вошли две дамы — того возраста, который вежливые люди назвали бы почтенным, а все прочие — «мафусаиловым». Банди со сдавленным стоном попытался спрятаться за моей спиной, но опоздал: одна из дам заметила его.

— Так это вы, мистер Банди?! — воскликнула она. — Да, это точно вы! Но где же вы прятались все эти дни?! С той поры, как вы последний раз были у нас в гостях, прошло уже немало времени! Не так ли, Марта? Когда же точно это было?.. — она задумчиво уставилась на свою компаньонку, а Банди с кривой улыбкой попытался протиснуться мимо нее к открытой двери.

— Вспомнила! — торжествующе сообщила дама. — Это было на празднике в пользу слабоумных детей, когда мы все вместе пили чай. Тогда еще мистер Блот показал детям фокус с золотой рыбкой — ну, по крайней мере, попытался его показать, но стеклянная банка с рыбкой застряла у него в кармане под фалдами фрака, а потом и вовсе упала и разбилась…

— По-моему, ты ошибаешься, Марион, — прервала ее другая дама. — Это было вовсе не во время чая со слабоумными. Это было после того, как мы помогли Джубери-Браунам устроить тот благотворительный пожар…

— Благотворительный базар, ты хочешь сказать, дорогая? — поправила ее спутница.

— Я так и сказала: браговарительный базар, — отвечала дама по имени Марта. — Позволь тебе напомнить, что слабоумный чай был через несколько дней после того, как…

— Не после, — несколько снисходительно поправила Марту первая дама. — Это было раньше на целую неделю. Если ты немножечко напряжешь свою память, Марта, дорогая…

— Доктор не велел мне напрягаться, — надменно ответила дама по имени Марта. — Но я и без доктора помню, что слабоумно мы пили чай во вторник… Или это был четверг?.. Нет, это был точно вторник! Или, по крайней мере, это должен был быть вторник… но после пожара в четверг.

Первая дама принялась ей возражать, и я медленно продвинулся мимо нее к выходу и выжидательно посмотрел на Банди. Правильно поняв мой намек, дама по имени Марион тут же сказала своей спутнице:

— Боюсь, Марта, милочка, ты уже непозволительно долго задерживаешь мистера Банди и его друга. Всего вам доброго, мистер Банди. Приходите к нам в следующую пятницу вечером. Мы устраиваем небольшое развлечение для корабельных юнг. Мы ожидаем, что они принесут с собой боцманские свистки, и мы сможем устроить небольшой неформальный концерт. Приходите, если сможете. Мы будем очень рады. Прощайте, мистер Банди.

Банди с большим желанием распрощался с дамами, пожав их дряблые ладошки, затем выскочил из дверей и, подхватив меня под руку, буквально потащил за собой.

— Мне повезло, доктор, что я был с вами. Поймай они меня одного, я бы от них и через полчаса не отделался, и они тогда точно уговорили бы меня на свистопляску с юнгами. Смотрите-ка, это же старина Джепп! Что он там делает?! А, вижу, он вывешивает объявление об этом ключе. Вообще-то, я хотел его сам написать, а то Джепп царапает пером, как омар клешней. Интересно, можно ли вообще разобрать, что он там понаписал?

Подойдя ближе к окну конторы, я посмотрел на листок, который мистер Джепп только что прилепил к стеклу изнутри, но смог разобрать только небрежно накарябанный (явно в большом раздражении) заголовок «Десять шиллингов вознаграждения». Попрощавшись с Банди и оставив его критически разглядывать объявление, я продолжил свой путь, а когда через десяток шагов оглянулся, то заметил женщину в розовой шляпке, с довольной улыбкой незаметно приближающуюся к нему со спины.

Во время моей последующей короткой прогулки мысли мои лениво блуждали от темы к теме: от ожидаемого визита двух моих знакомых в будущий понедельник до поведения местного женского населения. Но всякий раз они, сделав круг, возвращались к моей пациентке, миссис Фруд. Последний раз я видел ее накануне вечером и остался весьма недоволен ее внешним видом. Она была бледна более обычного, глаза ее смотрели устало, а настроение было донельзя унылым. Казалось, что постоянные неуверенность и беспокойство, а также нескончаемые преследования со стороны ее никчемного мужа сделали ее жизнь окончательно невыносимой. Пусть и неохотно, я начинал осознавать, что моим долгом как ее врача, да и просто как ее друга было бы посоветовать ей переехать в какое-нибудь место, где она будет свободна от постоянного страха быть обнаруженной.

Вопрос был лишь в том, как мне заговорить с ней на такую деликатную тему?

Тут же возникал и второй вопрос: когда именно мне посоветовать ей такое? Сердце мое желало отправиться к миссис Фруд немедленно, но разум и осмотрительность подсказывали, что я должен держать между посещениями диктуемую приличиями паузу. Весь день я пребывал в состоянии нерешительности и, так ничего и не надумав, решил отложить визит и разговор до следующего вечера.

Приняв это решение, я тут же начал сожалеть о нем, охваченный беспричинной тревогой. Я беспокойно бродил из комнаты в комнату, то беря со стола книгу, то, не прочитав и строчки, снова откладывая ее, и проявляя другие типичные симптомы нервного напряжения и нарастающего нетерпения, пока, наконец, миссис Данк с решительным видом не принялась накрывать мне ужин, причем делала она это с таким звоном тарелок и приборов, что ее намек на мое непоседливое поведение невозможно было проигнорировать.

Только я откупорил бутылку кларета, купленную у мистера Таккера, как раздался звонок в мою входную дверь — случай еще небывалый в моей рочестерской практике. Заткнув бутылку пробкой, я прислушался. Похоже, это был действительно пациент, потому что я слышал, как миссис Данк провела кого-то в мой кабинет. Через минуту она приоткрыла дверь столовой и объявила:

— К вам миссис Фруд, сэр.

С легким чувством беспокойства я поспешил в свой кабинет, темный и плохо освещенный в этот неурочный час. Миссис Фруд сидела на стуле для пациентов, но когда я вошел, она встала и протянула мне для приветствия руку. Пожимая ее, я не только снова отметил, какой худой и высокой в своем пальто выглядела моя пациентка, но также и насколько более бледной и изможденной стала она со времени нашей последней встречи.

— Надеюсь, вам не стало хуже? — спросил я.

— Нет, — ответила она. — Я чувствую себя не хуже, чем обычно, но мне действительно нужна ваша врачебная помощь.

Я вопросительно поднял брови, и она продолжала:

— Вы уже знаете, что я плохо сплю. Прошлую ночь я провела почти без сна, да и ночь накануне тоже, а теперь чувствую, что и сегодня у меня не получится нормально уснуть. Будет не слишком аморально, если я попрошу у вас чего-нибудь успокоительного, что позволит мне отдохнуть хотя бы несколько часов?

— Разумеется, не будет, — ответил я, хотя и без особого энтузиазма по поводу этой идеи, поскольку отношусь отрицательно к употреблению снотворного. Но никто ведь не может жить без сна. — Я дам вам одну или две таблетки для приема перед сном, — продолжил я. — Они обеспечат вам крепкий сон, и утром, я надеюсь, вы почувствуете себя много лучше.

— Могу лишь надеяться на это, — сказала она, устало вздохнув.

Я посмотрел на нее более внимательно. Как я уже сказал, выглядела она бледной и изможденной, но было еще кое-что — какая-то дичинка в ее глазах, словно бы тщательно подавляемый страх.

— Сегодня вечером вы сама не своя, — заметил я. — Отчего это?

— Я не знаю. Полагаю, мои старые страхи. Но я действительно чувствую себя несчастной более обычного. У меня такое ощущение, что больше я не вынесу подобной жизни. Мое будущее темно и мрачно. Я боюсь его. У меня предчувствие — знаю, вы назовете его смешным и глупым, — но у меня предчувствие чего-то дурного, что скоро произойдет. Конечно, все это ерунда. Но предчувствие приближения зла меня не покидает.

— Есть ли у вас какие-нибудь основания для таких опасений? — спросил я с тревогой, поскольку тут же вспомнил зловещую фигуру на мосту. — Произошло ли что-нибудь, что могло вызвать эти дурные предчувствия?

— О, ничего особенного, — уклончиво ответила она, не глядя на меня.

Это было необычно для нее. Неужели она тоже видела своего мужа в тот день, когда и я встретил его? Или он снова приехал в город — может быть, даже сегодня? Или было что-то еще, более значимое и оттого более угрожающее? Я уверился, что ее депрессия и дурные предчувствия были вызваны чем-то определенным, но она явно не хотела поделиться этим со мной.