Бесплатный фрагмент - Таежное смятение чувств

Глава 1. Борька

Кафе «Даурия» располагалось сразу за углом, всего в двух шагах от невзрачного на вид здания местной гостиницы, больше похожей на ночлежку, где находили приют бездомные и те, кого несчастливо угораздило попасть в несусветную глушь, каковой на деле являлся один из многих поселков, десятками разбросанных по тайге: рабочих, промысловых, рыбачьих…

Молодой парнишка смотрел из окна на кафе, вспомнил о том, что его ждут, решительно двинулся он к двери и на ходу не терпящим возражений голосом обронил:

— Я в «Даурию»! К ужину не ждите! Там перехвачу…

— Не шлялся бы ты по кабакам! — кинула ему женщина вдогонку. — Денег на еду едва хватает! А ты водку лакаешь…

— Цыц! — огрызнулся пацан. — Я в семье за мужика, мне и решать, кому и куда шастать! За Дашкой присмотри, чтоб на улицу она и носа своего не казала! Враз ноги ей раздвинут…

Оставив тетку и ее дочку в облупленном номере грязной гостиницы, Боря, насвистывая себе под нос незамысловатый мотив, быстро спустился по скрипучей деревянной лестнице на первый этаж дешевой ночлежки для всякого нищего сброда.

— Мне одно место всего на одну ночь! — бубнил старичок в выцветшей ветровке, замызганной въевшейся навечно грязью.

— Мест нет! — ответили ему.

— Я приплачу...

Безразличный ко всему взгляд пацана лениво скользнул по толпившимся в вестибюле людишкам в незамысловатой и не первой свежести одежке.

— Всего на одну ночь! — клянчил дедок.

Возле стойки администратора кучно толпились желающие быстро заполучить место в поселковой ночлежке, в былые времена служившей обычным общежитием для рабочих.

Потом двухэтажный барак переделали под гостиницу. Большие комнаты поделили на маленькие закутки, назвали номерами.

Слышимость в тесных комнатушках оставалась преотличной. Когда простуженный жилец оглушительно чихал в одном крыле барака, то его прекрасно слышали и на другом краю.

Все удобства находились во дворе. Вода из кранов давно не шла. А горячей воды тут и отродясь никогда не видели.

Толкнув рукой дощатую дверку, Борька вышел, зажмурился от яркого солнца, бьющего прямо в глаза.

— Пошли, заждался я тебя! — пробурчал недовольно парень, поджидавший Борьку на улице. — Думал, что не придешь…

— Тетка всю плешь мне проела! — оправдывался Зимин. — Вещи ей заново упакуй! Переложи все и подвяжи!

— Бабы… они все такие! Прилипчивые до мужика, хуже банного листа! У меня дома тоже от них нет покоя…

В кафе намедни завезли бутылочное пиво. Невиданное для их глухих краев дело. Мужики тащили с собой сушеную рыбку, в помещении стоял густой запах пива и рыбы.

— Нам по бутылке! — заказал Степка.

Борька познакомился со Степаном всего как несколько часов тому назад. Отец Степки, Алексей Иванович Бурун, набирал в этих самых местах сезонных рабочих в промысловую бригаду.

Записались к Буруну и тетка Бориса, и ее дочка, и он сам. С утра они должны были выехать в сторону поселка Озерный.

— Ты отца-то своего помнишь? — донесся будто издалека голос Степки. — Или всю жизнь с теткой прожил?

— Не помню… — ответил угрюмо Борька, кисло поморщился, потер скулу, уперся взглядом в дальний угол.

Из всех детских воспоминаний у Бориса почти ничего не осталось. Одни обрывки. В одном из обрывков они жили на втором этаже старого двухэтажного общежития. Их насквозь промерзающая зимой угловая комната делилась шкафом на две клетушки.

Одна из комнатушек служила одновременно и прихожей, и кухней. Во второй они все спали. В огромном коридоре постоянно пахло перегоревшей едой и тушеной капустой. Входная дверь в общагу громко хлопала, и тогда жалобно дрожали стекла.

В мальчишеской памяти почти стерлось время, когда его родителей не стало, и мальчика, оставшегося сиротой, забрал к себе его старший брат Константин. Костя был намного старше Борьки, и он давно жил с женщиной по имени Зинаида.

С тех пор в жизни Борьки появились тетя Зина и Даша, дочка тетки от первого брака. А через год Костю или кто-то зарезал-убил, или его в тайге заломил медведь-шатун.

У мальчика из родных никого не осталось. Зинаида не прогнала его, оставила жить у себя, воспитывала сироту, как собственного сына. Выходит, повезло ему, не сдали его в детдом…

Молодые люди осушили по второй бутылке. От выпивки их глаза потихоньку осоловели, и все стало казаться им иначе, чем часом ранее. Языки развязались, разговор стал острее.

— Глянь, Борька, какие буфера у буфетчицы! — уставился восхищенно Степка на мощный женский бюст.

— Знатные дойки баба вырастила! — подтвердил Зимин.

— Хотел бы их пощупать? — прищурился Степка хитро.

— Ну… — замялся с ответом Зимин.

Борьку сильно покоробила развязная прямота его нового дружка, несмотря на то, что ему, конечно же, хотелось собственными руками дотронуться до притягательной и манящей к себе женской груди, помять ее, прижаться к ней лицом.

— Может, у тебя, Борька, и бабы никогда не было? — жег его собутыльник своим полупрезрительным взглядом.

— Ну… — прищурился Зимин.

По правде говоря, Борис не любил вести разговоры на подобные темы. Он не считал нужным и возможным делиться с чужими людьми собственным отношением к этому вопросу.

— Может, ты и бабы голой никогда не видел? — издевался Степка открыто. — С кем я связался…

— Ну… — потер скулу Зимин.

По этому самому поводу у Борьки было что сказать дружку в ответ. Он хорошо помнил, как после смерти брата стали они все вместе ходить в баню и мыться. Тетка, Дашка и он.

Общественная баня располагалась в одном из бараков, точнее, ютилась она в вонючем подвале здания. Мужское отделение шло сразу за лестницей, женское находилось в конце коридора.

Нормальные люди, наверное, в эту баню не ходили. Без фонарика в ней невозможно было ничего увидеть. Лампочки в подвале никогда не горели. Или их специально разбивали, или никому до этого попросту не было дела.

Тетя Зина подсвечивала себе под ноги и спускалась туда первой, украдкой крестилась и ныряла в кромешную тьму.

— Идемте! — говорила она и тянула за собой детей. — Под ноги себе смотрите, рты не разевайте…

Дашка держалась за мамину руку, Борька топтался сзади, крепко хватался за девчоночью ручонку, страшно боялся он упасть и навечно потеряться в кромешной тьме.

Зловонные лужи на полу приходилось обходить гуськом вдоль плесневеющих стен. На головы сверху омерзительно капало с потолка, было жутко и крайне неприятно. Протухший запах плесени, дохлых крыс и помойных котов злюще щипал глаза и нос.

— Детки, потерпите, почти пришли… — успокаивала саму себя, бубнила тетка себе под нос.

Маленький мальчик щурился, он пытался задерживать дыхание и выдыхал, когда они достигали спасительной двери, полусгнившей, со скрипом и с трудом отворяющейся.

На ней давненько не было ручки, и из рваной сквозной дырки сочился к ним навстречу тусклый желтый свет.

— Пришли! — цепляла Зинаида брезгливо пальчиком дверь, дергала на себя изо всех сил. — Слава Богу!

Толкая Дашку перед собой, тетка с опаской входила в душевую, придерживала мальчишку за своей спиной. Борьку предварительно всего заматывали в банное полотенце, и оно спадало на глаза, скрывало его лицо. Пацан мог видеть лишь замызганный грязью пол, покрытый щербатой плиткой, почерневшие от времени деревянные настилы, разбитые тяжелой жизнью женские ноги и потоки струящейся по выбоинам мыльной воды.

«Нельзя поднимать голову, смотреть по сторонам!» — заводил он сам себя, от волнения дыхание у него спирало.

Пряча его от всех, тетка быстро заводила Борьку в одну из свободных ячеек, шумно выдыхала, забирала у него спадающее к ногам полотенце. Он по команде быстро раздевался, пряча глаза от всех и боязливо не поднимая их.

Рядом раздевались тетка и Даша. Мальчишеские руки упирались в женские ляжки, задевали теткины груди. Зинаида делала вид, что ничего особенного не происходит, прижималась к Борьке, прикрывала мальчонку своим телом.

— Шевелись! — шипела она и оглядывалась по сторонам.

Зинаида старательно прятала Борьку от женщин, чтобы они его не срисовали и не подняли злобный хай, чтобы он ничего не узрел из того, чего видеть мальцу было еще рановато.

— Мойтесь! — поступала команда, и пацан становился под горячую струю, бьющую откуда-то с потолка.

Лейки, распыляющей воду, не было. Ее давно украл один плохой дядя. Этот дядя украл и лампочку, и дверную ручку, и водяной кран. Он не смог только украсть целиком весь подвал.

— Быстро, быстро! — становилась тетка сама под струю, подставляла под нее шею, груди, руки.

Водяные брызги летели на пацана сверху, под ними он и мылся, принимал душ. Дашка суетливо толкалась рядом с ним.

Борька старался на нее не смотреть, отворачивал глаза в сторону. Но его руки постоянно наталкивались на девчоночье тельце.

Стараясь уйти подальше от тела Дашки, Борька жался в темном уголочке, упирался носом в холодную стенку.

— Мойтесь, мойтесь! — поторапливал теткин голос. — Живо трите себя мочалками, соскребайте с себя грязь…

Босые ступни Бори прилипали к противно склизким квадратным плиткам, покрытым зеленоватой тиной. Темнеющий, вечно засоренный слив пугал зарослями волосатых водорослей, тесно вьющихся вокруг ржавой чугунной решетки.

Мальчику становилось холодно, и он старательно грелся, прижимаясь к теткиному бедру, тыкаясь щекой в мягкий теткин живот. В мальчишеские глаза упрямо впечатывался черный треугольник жестких и кучерявых волос, из которого, как ему казалось, исходило живое теткино тепло.

— Хорошенько себя везде три! — указывала женщина, и он старательно водил по себе мочалкой. — Пальчики на ногах не забывайте! Тритесь! Тритесь! Ноги трем, ступни трем!

Пока он и Дашка, согнувшись, ожесточенно терли босые ступни, тетка сама наспех намыливалась. И пацан снизу-вверх видел, как роскошное женское тело покрывалось густой пеной, которая потом радужно сползала под водяной струей.

Темная пена собиралась возле их ног, сбивалась в одну грязную кучу возле темнеющего, покрытого решеткой слива.

— Моем головы и уши! — руководила тетка помывкой.

Проклятый шампунь лез в глаза, мальчик невнятно себе под нос бубнил, и в уши лез уговаривающий его шепот:

— Терпи, Борька! Стой смирно!

Пацан выпрямлял голову, тщательно зажмуривался. Но все равно краем глаза он часто улавливал покачивающиеся в тусклом свете женские тела, хаотично выплывающие откуда-то из тусклого и раскачивающегося полумрака.

Худые и тощие, жирные и с заплывшими складками, с маленькими титьками и обвислыми грудями до самого пупка, с небольшими пупырышками посреди темнеющих ореолов и огромными сосками, практически безволосые и с черными и волосатыми треугольниками под необъятными и дряблыми животами.

Огромные бабы с щербатым целлюлитом на бедрах и на колышущихся при движении ягодицах прикрывались от него шайками и полотенцами, гневно покрикивали на его тетку:

— Ты куда привела пострелёнка? Тут бабы моются! А ты за собой мужичка к нам притащила!

— Он еще несмышленыш! Мал он еще! Не убудет от вас! — вздрагивала Зинаида и затравленно огрызалась в ответ.

А мальчонка никак не мог понять, взять в толк, отчего эти чужие тетки столь остервенело кричат на его тетю Зину, отчего хотят они выгнать его из душевой, что с ним самим не так. Он стыдился себя и боялся злых и сварливых женщин.

— Уходим! Уходим! — накрывала его тетка полотенцем, и они быстренько покидали душевую, пропадали в темноте вонючего подвала. — Ух! Вот и помылись…

Когда тетка устроилась на работу в другом поселке, они поселились на съемной квартире. Тогда новое жилье мальцу показалось огромным, но потом он понял, что это была однокомнатная квартира, где одну комнату перегородкой поделили на две.

Там была ванна, небольшая, но самая настоящая. Раз в неделю мальчик залезал в чугунное корыто с теплой водой, а тетка садилась рядом и поливала ему на голову.

— Три уши, три! — приговаривала весело Зинаида.

Она искренне радовалась тому, что тут не приходилось прятаться от озлобленных на тяжелую жизнь баб, что можно было спокойно и без суеты отмыть бедного пацана до хрустящей чистоты.

Сидя в ванне, мальчик откровенно скучал по наготе ее сохранившего красоту тела, по густо покрытому кучерявыми волосами треугольнику, таившему в себе притягательное и животворящее тепло, по мягко колыхающимся холмам с их остро торчащими и твердо напрягшимися сосками…

Глава 2. Зинаида

Извилистая дорога к Озерному причудливо петляла между невысокими грядами плоских сопок, разбросанных в полном беспорядке первозданного вселенского хаоса.

Допотопная телега натужно скрипела, то ползла в гору, то, подпрыгивая на ухабах, летела вниз, то мерно раскачивалась, плавно плывя по равнинной местности.

— Но! Пошел! — покрикивал возчик изредка на лошадку, в ответ раздавался натуженный храп старого мерина. — Шевелись, зараза, не спи! — шевелил возчик вожжами.

За первой телегой тянулись еще две повозки. Они шли следом, как привязанные, немного отставали на спусках, чтобы избежать возможного наезда на идущую впереди телегу, заранее и намеренно уйти от никому ненужного столкновения.

Унылый ландшафт не радовал путешественников, да они особо им и не любовались. Местный люд давно уже привык к торчащим по кругу сопкам. Ничего удивительного он в окружающей природе с рождения не замечал. Мир так был устроен задолго до их появления на свет, и люди принимали его таким, какой он есть, ничего иного они не видели и ни о чем другом не мечтали.

Удобно развалившись, ехали на скрипучих телегах самые простые рабочие, нанятые леспромхозом на предстоящий сезон. Рубщики леса, удачливые охотники, сведущие в расстановке силков и капканов, ушлые заготовители всякого сырья, подсобники, а также мастера на все руки — плотники и столяры.

На первой телеге путешествовал сам бригадир, Алексей Иванович Бурун. Выглядел он мужчиной преклонных лет с сильно старящей его густой бородой, со следами сильного раздражения на сумрачном лице, с низко опущенными вниз уголками губ.

Рядом с ним сидела женщина по имени Зинаида. Тихая и молчаливая баба, забитая жизнью. Ее обещали устроить на должность поварихи. Она давно отказалась от своей прежней профессии учительницы музыки. В тайге мало кто из местных жителей соглашался тратить время на никому ненужное, по их мнению, бренчанье и треньканье на всяких музыкальных инструментах. Играть на гармошке — куда еще ни шло, а вот на фортепиано — простите и извините…

К отрешенно смотревшей по сторонам женщине привычно жалась ее родная дочка Дашка. Девчушка сонно взирала на проплывающие мимо ее сознания сопки.

Ей до смерти надоело переезжать с места на место в бесполезных поисках лучшей жизни. Своим еще детским умишком девка хорошо понимала, что хорошо живется там, где их нет.

А там, где они появляются, повсюду всякий раз обнаруживается одна сплошная задница, ее самая дрянная и никчемная часть…

— Борька, не спи! — толкнула она ради забавы паренька, сидевшего у ее ног. — Не спи, ить свалишься!

— Иди ты, егоза! — поругивал ее незлобиво парнишка. — Ты смотри, сама не съешь стрекозу!

— А ты, я вижу, муху ить проглотил! — хихикнула девка. — Лицо у тебя все позеленело!

— Отстань, егоза! — отмахнулся от нее парень.

На лице у Борьки прописалось мучительное страдание. Накануне он вместе с дружком перебрал лишку. Хмельное не пошло впрок, просилось нынче обратно. Парнишка с большим трудом сдерживал в себе рвотные позывы, гнал их обратно.

Не менее Борьки страдал и его дружок Степка. Ребята сдружились еще в гостинице и неплохо посидели в кафешке, отмечая зародившуюся дружбу, дегустируя пенящееся пиво.

— Эх, пивка бы сейчас распить бутылочку! — прошептал соблазнительно Степка и покосился на отца. — Или чарочку самогонки жахнуть! — закатил он мечтательные глаза.

Сынок бригадира знал, что у отца имелась целая четверть первача. Дело было совсем за малым — как незаметно от бати наплескать чуток мутной жидкости в алюминиевую кружку.

В пути они находились лишь первый день, петляли по едва различимой на местности колее, местами разбитой, а где и местами сплошь заросшей травой.

Дорога то ускользала, пропадала, то вновь вдруг она себя проявляла следами, продавленными колесами телег или даже заблудившихся в тайге грузовиков с продовольствием или с зимней одеждой для бригад по заготовке пушнины.

— Опять колея пропала! — ворчал сердито Бурун.

Изо всей разношерстной партии, следующей в поселок Озерный, он один мог определить нужное им направление движения.

— Стоять! — выкрикивал Алексей Иванович, останавливал мерина, и тот охотно выполнял команду, резко тормозил.

Отойдя подальше в сторону, бригадир внимательно всматривался в ускользающую в густую траву и каменистые выступы дорогу и периодически поглядывал на старенький компас.

— Борька, подсоби! — выбрал Степка подходящий момент и залез в отцовскую котомку.

Стеклянное горлышко вылезло из сидора. Парнишка в тот же миг вытащил самодельную пробку, щедро плеснул в подставленную дружком алюминиевую кружку.

— Быстрее! Он возвращается! — следила за их возней с интересом Дашка. — Поймают ить вас, пострелята!

— Не шуми, егоза! — пригрозил ей пальцем Борька.

Подошедший к ним Бурун окинул их безразличным ко всему взглядом. Ему было вовсе не до ребят. Он устроился на подстилке, взял в руки вожжи, пожевал сомневающимися губами.

— Третий раз тут езжу, а все до конца не уверен… — произнес он негромко, будто для самого себя. — Но! Пошел!

Воровато оглядываясь в сторону отца, Степка глотнул и закрыл глаза. По всему телу пошло тепло. Приложившись еще разок, он передал кружку напряженно на него глядевшему дружку.

— Хлебни чуток, враз полегчает! — щерился Степка.

На душе у пацанов стало веселее, и дорога покатилась намного быстрее, и время поскакало вскачь.

Вечернее солнце из последних сил цеплялось за дальние верхушки сопок. Трудовой день заканчивался, ему на смену спешила и торопилась сумеречная мгла.

— Баста! Привал! — выкрикнул Алексей Иванович. — Распрягайте лошадей! Ужинаем и готовим ночлег!

Рабочие и вместе с ними пацаны отправились рубить сосновые лапы для шалашей и собирать хворост для костра. По указке бригадира костер собирались поддерживать до самого утра. Хищное зверье в тайге промышляло в основном в ночную пору.

Огненные сполохи одновременно и отпугивали, и в то же самое время магически притягивали к себе всякую таежную живность. Дабы избежать большой таежной беды, следовало поддерживать огонь и дежурить у костра всю ночь.

— Первыми дежурят Зинаида и Степка! — распорядился Бурун. — Им на смену Котов и Лещик! Затем Шнур и Вано…

По совету бригадира Зинаида накидала кучу лапника поближе к костру, устроила неплохую лежанку.

— Ты вздремни, а я покараулю… — потрепала женщина парня по обветренной щеке. — Через часок поменяемся…

Вскоре из шалаша раздался могучий храп бригадира, изрядно приложившегося к заветной баклажке.

— Завел папаша трактор! — фыркнул Степка.

Спать ему совершенно не хотелось. После опрокинутой им чарки он всю оставшуюся до привала дорогу клевал носом и откровенно дремал, уткнувшись лицом в охапку соломы.

Первая ночь в пути выдалась теплой и безветренной. И хворост весело трещал в огне, игриво выбрасывал высоко над костром яркие снопы сверкающих в темноте искр.

— Темнотища! — присела Зина на лежанку возле растянувшегося во весь рост паренька, сосредоточенно глядела в пламя костра и прислушивалась к ночному лесу. — Страх один…

Воровато оглянувшись по сторонам, Степка придвинулся к бабе, его голова коснулась женского бедра. Прикидывающийся спящим парень ощущал тепло, исходящее от Зинаиды.

— Ой! — глянула женщина в недоумении на Степку.

Ей не показалось, она и в самом деле ощутила на своей ноге мальчишескую руку бригадировского сынка. А сам он усердно сопел во сне или упорно делал вид, что спит сном младенца.

Заблудившаяся рука сорванца оказалась теплой, мягкой, и лежала она спокойно, не двигалась. И женщине подумалось, что пацан во сне неосознанно выпростал руку перед собой, и она вольготно устроилась на податливо мягкой женской ляжке.

Подумав, Зинаида не стала отодвигать его руку. Парень и сам уберет ее, когда перевернется, много раньше случится оно, чем он сам проснется. Никто и ничего не заметит.

Не стала она лукавить и перед самой собой. Ей и самой особо не хотелось убирать его руку. Случайное или нет, но это прикосновение напомнило ей о том, что она давно не ощущала подобной ласки на своем довольно молодом теле.

— Чай, не убудет от меня! — прошептала тихо Зина.

И Степкина рука осталась почивать на ее мягком бедре. Нечаянное прикосновение мальчишки навеяло полузабытые воспоминания, которые широко разбрелись по сторонам ее не очень богатой на яркие впечатления жизни.

— И что хорошего я в этой жизни повидала? — вопрошала горько женщина, обращаясь к темному небу.

Хорошего в ее жизни нашлось мало. Хуже всего было то, что ее жизнь медленно, но неотступно катилась под откос…

Родилась девочка в вполне благополучной семье. Все у них было. И большая квартира, и достаток. Мама Зиночки нигде не работала, целыми днями сидела дома, сама обучала дочку самым разным вещам, в том числе и игре на фортепиано.

А потом к ним в дом постучалась беда. Отца арестовали, а мать с маленькой девочкой выслали за Урал. Так Зиночка и оказалась в этих самых местах. Из тяжелого детства Зинаида практически ничего не помнила. Все пролетело в сероватой пелене нищенской безысходности вконец беспросветной жизни. Все слилось в горькой и нудной жизненной обыденности.

Зато ярко припоминалась первая брачная ночь после шумной свадьбы. Просватали ее за лесоруба. Не посмотрела мать на то, что Никодим не дурак был хорошенько выпить, имел ершистый характер, частенько лез в любую маломальскую драку.

— Значится, поженили! — валялся новоиспеченный муж на постели в исподнем белье и пялился на нее хорошо залитыми зенками. — Раздевайся, жена!

От Никодима исходил едкий запах сивухи со свадебного стола. Остатки пойла плескались на дне бутылки, дожидались своего часа, который непременно настанет, не заставит себя долго ждать.

— Раздевайся, кому сказано! — грохнул муж криком. — Не жди, что я сам сорву с тебя все твои тряпки!

Повинуясь грозному мужнему окрику, Зина начала медленно раздеваться. Девушка снимала с себя белье осторожно, чтобы ничего не порвать и не испортить. Зиночка аккуратно просовывала ладони под лямочки ночной рубашки, расстегивала лиф и вытягивала его через рукав. Отвернувшись, она стянула с себя трусы и вытянула их из-под рубашки, скомкала в кулаке, спрятала руку за спину, повернулась к жениху, краснея, как рак.

Лежа на брачной постели, Никодим, закинув обе руки за голову, крайне внимательно взирал на процесс целомудренного обнажения молодой жены.

— Посмотрим, на чем меня женили! — хохотнул громко мужик, пугая девушку до смерти.

Когда на Зинаиде не осталось ничего, кроме нательной рубашки, она робко встала со стула и подошла к кровати.

— Наконец-то! — похлопал Никодим жесткой рукой по месту рядом с собой, приглашая жену к себе под бочок.

Откинув уголок одеяла, девушка примостилась на самом краешке и подняла обе руки, чтобы распустить длинную косу, а сама украдкой посматривала на жениха, унимала в себе дрожь.

Коса тяжело легла на девичью спину, и Зиночка подрагивающими пальчиками принялась ее расплетать.

— Ложись уже, мочи нет тебя ожидать! — подхлестнул Зинаиду голос супруга. — Копаешься, глупая курица…

Засуетившись, девушка приподнялась с кровати, босыми ножками прошлепала по всей комнате и загасила керосиновую лампу. Вернулась на кровать, откинулась на подушку, сложив руки на высокой груди, и замерла в ожидании расписанного во всех цветах и красках болезненного ритуала неизбежного лишения девственности.

— Чего у нас тут? — почувствовала Зинка, как ее рубашка поползла вверх по ногам, и влажная от липкого пота мужская рука по-хозяйски втиснулась между ее ног.

Конвульсивно вздрогнув, она попыталась сдвинуть ноги плотнее, руками инстинктивно оттягивала рубашку к ногам. И мужу эта игра скоро надоело. Не для этого он позволил себя оженить, чтобы в брачную ночь играться в бирюльки.

— Живо сними с себя эту тряпку! — приказал он хриплым голосом. — Кому сказано, глупая курица!

Смущенно хватая пальцами подол исподней рубахи, Зина стянула ее с себя и отбросила на стул к остальному ее белью.

— Какие титьки! — провел Никодим восхищенной рукой по ее тугим грудям. — А ты их прятала, глупая курица…

Навалившись на девушку, зажав ее лицо ладонями, муж грубо впихнул вонючий язык в девичий рот. Зиночка крепко зажмурилась, чтобы не видеть перекошенное похотью мужнее лицо. Накручивая жестким языком у нее во рту, мужик снова занялся ее плотными грудями с быстро отвердевшими сосками.

Высокая грудь Зины была точной копией материнской. У девушки выросли точно такие же торчащие крупные соски, что всегда сильно забавляло ее одноклассников. Они манили и притягивали к себе, и ей частенько приходилось отбиваться от слишком настойчивых и нагловатых поклонников.

На уроках к ней за парту подсаживались пацаны. Наглые сорванцы настойчиво лезли к ней под юбку, пытались силой раздвинуть девчачьи стройные ножки.

— Не лезь! — шипела она сквозь зубы.

Зинаида стойко сопротивлялась, но шума не поднимала, знала, что ее попросту поднимут на смех, что все девчонки в их классе время от времени проходили через эту процедуру.

— Ладно, щупай… — сдавалась она под конец и смирялась с неизбежным насилием. — Щупай, но только грудь!

Мальчишеская рука воровато проникала под кофточку и хваталась за упругие сиськи, мацала и мяла их, крутила и вертела торчащие соски. В трусиках у нее влажнело…

Прекратив мучить рот жены, муж целиком переключился на ее грудь. Его сильные пальцы расплющивали округлившиеся дойки молодой жены. Жадным ртом Никодим болотной пиявкой всасывал девичьи груди, до режущей боли сжимал отвердевшие соски упругих сисек желтоватыми и прокуренными до черноты зубами.

— Ах! — вскрикивала Зинка болезненно.

Инстинктивно она отталкивала голову супруга, потом девушка перестала сопротивляться неизбежному процессу, в ней накопились отчаяние и тупая усталость. Она желала лишь одного — чтобы ее мучения поскорее закончились.

Когда Никодим жесткими руками раздвинул ее коленки, навалился на нее сверху, ворвался в нее, разрушил преграду, Зинаида резко вскрикнула от пронзившей ее боли, дернулась под тяжеленным телом здоровенного мужа, хватила открытым ртом спасительный глоточек воздуха, беззвучно вытянулась на постели, зажала в кулачках смятую простынь.

— Ы-ы-ы! — вырывалась боль из ее нутра.

Тянущая боль внутри сменила острую и режущую, унесла с собой последние мысли. На глаза опустилась пелена полной пустоты и равнодушия ко всему происходящему.

— Посмотри на меня! — приказал муж, и она повиновалась.

Потухший взгляд ее всегда живых глаз тупо уставился на озверелый силуэт мужнего лица. Ее расслабленные ноги существовали и жили сами по себе, потеряли живую упругость, безвольно подчинялись не знающим пощады ударам сильного животного тела. Их то и дело подбрасывало вверх от каждого нового толчка…

— Ы-ы-ы! — подвывала она, а мужик смотрел на нее, кривил губы в непонятной для нее ухмылке.

— Холодная ты! — отвалился муж в сторону, отпихнул Никодим жену от себя. — Как рыба в полынье…

В памяти у Зинаиды крепко остались боль, кровь на простыне, стыд и желание поскорее со всем покончить. Со временем многие неприятные чувства притупились, уступили место легкому возбуждению от прикосновений грубых рук Никодима.

— Ну! Целуй меня! — принуждал ее мужчина, и она безропотно скользила губами по мужскому телу.

Горячая страсть никогда не захватывала Зинаиду. Ни до физической близости с мужем, ни во время близости. О том, что происходило, она никогда с удовольствием не вспоминала и всегда пребывала в уверенности, что у нее вполне заурядная и естественная реакция, свойственная всем замужним бабам.

— Порченая ты! — кричал на нее Никодим. — Не баба! — вскакивал муж с постели и прикладывался к бутылке.

Разнузданные пьянки и дикие загулы мужика однажды закончились закономерным исходом. В одной из пьяных драк Никодим поскользнулся и крайне неудачно упал на железный прут, торчащий из земли. Огромного горя Зинаида не изведала. И даже, напротив, она испытала немалое облегчение.

— На все воля Господа нашего! — сходила женщина в местную церквушку и поставила свечку за упокой души раба Божьего Никодима. — Отмучился раб Божий…

На руках у Зинаиды осталась трехлетняя дочь Дашка. И ей пришлось несладко. Помыкалась она по чужим углам, пока на ее пути снова не повстречался Зимин. Года четыре назад Константин нашел дорогу к ее постели. Она и сама не поняла, как ему удалось на раз-два быстро уложить ее на спину и раздвинуть ей ноги.

Видно, все дело крылось в его магнетическом взгляде. Он столь пристально смотрел на нее, что она чувствовала себя безвольной букашкой, теряла весь разум. Зимин щелкнул пальцами, и она пошла за ним, бездумно отдалась ему при живом еще муже…

Увидев снова ее, переговорив с нею, Константин велел Зинаиде собрать все манатки и перебираться к нему…

— Сегодня гуляем! — играл Зимин в карты, частенько он выигрывал, устраивал разудалые кутежи.

Относительно богатая жизнь захватила Зину, закрутила и завертела. Деньги уходили сквозь пальцы. Их было настолько много, что их практически никогда не хватало. Костя часто приносил на квартиру выигранные им украшения и вещи. Потом все это добро уходило на оплату бесчисленных долгов.

— Зина! — кричал Зимин с порога. — Где брошка, что я намедни тебе подарил? Гони вещицу обратно!

— Снова проигрался? — вздыхала Зинаида и шла к комоду, вынимала шкатулку, доставала украшение, передавала Костику.

— Я подарю тебе другую! — обещал сожитель и исчезал, возвращался через день или через два, приносил выигрыш или снова требовал вернуть ему ту или иную ценную вещицу.

Но самое ужасное заключалось в том, что общительный и веселый на людях, Зимин дома внезапно превращался в сущего тирана. Он не терпел, когда она начинала ему возражать, менялся в лице, вскипал мгновенно бешеным гневом, топал ногами, кричал…

Не сразу бедная женщина распознала в нем эту самую черту и вовремя не сбежала от него. Потом Зинка привыкла к роскоши, к бешеным деньгам, к веселой жизни, когда можно было целыми днями сидеть дома и ничего не делать.

— Собирайся! — влетал Зимин в квартиру, кружил ее по комнате. — Едем в кабак! Гуляем всю ночь!

— А с кем останется Дашка? — взирала она с прищуром.

— Я соседке уже приплатил…

Однажды Зимин вернулся домой не один.

— Это мой родной брат Борька… — показал он пальцем на четырехлетнего малыша. — Пацан этот будет жить с нами!

— А-а-а… — застыла Зина с открытым ртом.

— Я все сказал!..

С этого дня в ее жизни появился еще один ребенок. Со временем она привыкла к Борьке, относилась к нему, как к своему собственному сыну, хотя тот упорно называл ее тетей.

— Оставь, Зин, пока детей, пошли в комнату! — распирала буквально Костика кипучая жизненная энергия.

Ее сожитель не пропускал ни малейшего удобного случая и запросто задирал женскую юбку ей на спину. Его никогда не смущало и присутствие детей. Зина с удивительной для нее самой покорностью шла на удовлетворение его страсти…

Глава 3. Первые шаги

Поутру они скоренько перекусили, затушили головешки, разбросали костры, тщательно присыпали землицей.

— Но, трогай! — взмахнул возчик вожжами.

Снова противно заскрипела старая телега, опять мимо них потянулись унылые таежные сопки.

— Пропустим по глоточку? — ткнул Борьку в бок сынок бригадира и заговорщицки подмигнул.

— Не откажусь… — кивнул Зимин.

Хоронясь от отца, Степка вытащил заранее наполненную первачом бутылку. Сделав по хорошенькому глотку, парни откинулись на солому и прикрыли глаза. Услужливая память вернула Бориса в тоскливо унылое и невеселое детство…

Его тетка одно время работала в школе. А старший брат все время пропадал в компании картежников и кутил. Вечно приходил домой веселый и под приличным хмельком.

Борьке слышался тихий шелест снимаемой одежды, затем раздавался легкий скрип кровати, на которой спали брат и Зинаида.

— Ох! — доносился до него приглушенный стон.

Мальчонка прислушивался к поскрипывающей в темноте кровати, к изредка долетающим усталым стонам. Борька еще не осознавал детским умишком истинной причины тех самых таинственных звуков в ночной тишине квартиры.

Понимание пришло к нему много позже. К тому самому времени Костика давно не было в живых. Старший брат Борьки то ли нарвался на остро заточенный нож, то ли Костю заломал медведь. Может, Костика убили и вывезли в тайгу, там и бросили…

Жизнь без Костика покатилась под откос. Они стали много хуже питаться, сменили много квартир и комнатушек. Докатились до полуразваленной избушки, которую снимали за бесценок.

— Вы спите здесь, а я сплю тут! — разделила тетка одну единственную небольшую комнату цветастой занавеской.

Как-то темной ночью пацан услышал странные шорохи за занавеской, и он вспомнил детство. Борька многое уже понимал, знал, что происходит между мужиком и бабой.

— Ох! — стонала приглушенно тетка.

Чужие мужики в ее постели бывали не так часто, но их присутствие, видно, для тетки было необходимо. Мальчик об этом стал догадываться после едких высказываний соседок и их бабской болтовни. Новое для него чувство ревности лишь добавило тоски в его и до того не слишком легкую жизнь.

В таежной деревушке Боря завел знакомство с соседским мальчуганом. Федька был с ним одного года, и они быстро сошлись. Именно с ним Борис и поделился затаенными мыслями. Дружок долго не думал и с видом знатока уверенно брякнул:

— Баба без мужика долго не может! Выхода у нее иного нет, как кого-то звать к себе за занавеску…

— И что мне делать? — почесался Борька всей пятерней в затылке и задал вслух извечный вопрос.

И тут дружок выдал такое, что напрочь ошарашил его:

— А ты не думал, Борька, что сам уже подрос и мог бы с нею вместо любого мужика сам запросто управиться?

— Да ты чего удумал такое, а? — моргнул ошарашенный до последнего Борька. — Разве можно такое?

— А чё? — пожал дружок плечами. — Тетка твоя видная баба, и желание у нее имеется. Ты подумай на досуге, может, и выгорит у тебя с нею дельце! Дело тебе говорю…

Борька сидел, молча и оторопело глядел на не по годам развитого мальца и обалдело хлопал ресницами.

— С нашими девчонками слишком хлопотное дело! — не унимался Федька. — А вот с твоей теткой ежели правильно все провернуть — одна польза и удовольствие на двоих!

— А сам пробовал по-настоящему со взрослой теткой? — превозмог себя, решился Борька и шепотом спросил.

— До конца не было, — признался честно Федька.

Дружок поведал Борьке про то, что мать как-то отправила его к соседке Наталье за шинковкой. Та и говорит, что надо им в сарай заглянуть, мол, шинковка там лежит. Зашли они, а тетка ему и велит, чтобы подержал он стремянку, а она на полках поищет.

— Ухватился я за стремянку, а тетка Наталья полезла! Я невзначай глянул на нее снизу, а под юбкой у нее ноги голые мелькают! И задница вся голая светится! У меня дыхание аж перехватило! А тетка все шарит и шарит, ногами сучит передо мною и будто ничего не замечает! — сверкнул Федька глазами.

— А ты чего? — затаил Зимин дыхание.

— А я чё? Хотел уже ее вниз стянуть и валить на рогожу, да тут дочка ее заявилась! Чуток времени мне не хватило. Но я к ней снова хочу подвалить! Авось и выгорит дельце!

Открыв рот, Борька слушал дружка, боялся даже и моргнуть.

— А ты тетку Зинку свою видал без всего? — прищурился Федька, глядя на него. — Я свою мамку видал и не раз!

— Видал я, когда мальцом еще был! — поведал Борис, ничего не скрывая. — А сейчас она меня хоронится.

— Чё, и в баньке ты не подсматриваешь? — прищурился Федя и потер зачем-то ладони. — Проще пареной репы…

— Боязно! — вздрогнул Боря. — Боюсь, уши надерет!

Хохотнув, дружок ткнул в него пальцем, похвастался:

— И мать видел в баньке, и даже сеструху как-то в щелку!

— Врешь же ты все ради красного словца! — выдохнул Зимин из себя тревожно-возбужденным потоком.

— Слово даю, что не вру! — перекрестился даже Федька. — Видел Таньку в ее комнате! Никому не расскажешь?

— Могила! — ответил Борька.

Дружок Федька принялся рассказывать, что на днях он смылся с уроков пораньше, завалился к себе домой. Открывает он дверь, а из комнаты старшей сеструхи — характерный стук, голоса. Один был точно Танькин голос, а второй голос незнакомый ему был. Поначалу он забоялся, что сеструха сдаст его со всеми потрохами про то, что он на школу забил, хотя бы потому, что помешал он ей тереться с мужиком. Не дурак, живо просек, что за стук-перестук!

— И чего потом было? — перестал Борька дышать.

Накинув на себя таинственный вид, дружок поведал:

— А потом-то до меня дошло, чё мне дрейфить, если тихо просидеть и не высовываться. Да еще и секреты все сеструхи моей просечь! Стук и стоны затихли, послышались шаги и довольный голос незнакомого мне парня: «Неплохо прошло для первого раза! Еще раза два потремся, и мы с тобой в полном расчете! Ну, чего молчишь? У нас с тобой был твердый уговор на три раза со мной, по одному разочку с дружками! Уговор дороже денег». «Помню я все! — буркнула Танька. — Но я согласна на то, чтоб только с тобой». «Нет, и им ты по разу дашь! — настаивал парень. — Не убудет у тебя. А потом, глядишь, и дружкам моим, козлам драным, и тебе понравится! Сама ты прибегать к нам начнешь! Лиха беда начало». «Вот именно, что беда! — хмыкнула Танька. — Все, отвали! Хватит меня уже лапать! По первому разу получил и вали!» Входная дверь обиженно хлопнула, и Танька ушла к себе в комнату…

Услышанное им ошеломило Федьку и возбудило…

Сеструха была старше его на три года и давно созрела для замужества. Мать всячески оберегала ее от мужиков, лелеяла и пылинки сдувала, рассчитывала на выгодную партию. А тут выясняется, что девочка Танечка давно уже вовсе и не девочка.

— Вот я и решил для себя, — продолжил Федька, — что непременно затащу ее в койку! Есть у меня план. Там, гляди, и с мамкой дельце выгорит! Ежели с умом взяться…

— Свят тебя, Федька! Богопротивное болтаешь! Можно разве оно и с родной сестрой, и с мамкой в постели валяться? — взял Борька и истово перекрестился.

— Дурак же ты, Борька, и не лечишься! — схватился за живот и громко рассмеялся дружок. — Ты церковные книжки хорошо почитай, там про то, как родичи друг с другом живут, хорошо прописано. Слыхал я, что среди староверов наших есть и те, что почитают искать себе женихов и невест среди ближней своей родни! Или живут общим все скопом. Сам таких видал, врать тебе не буду!

— Ну, не знаю… — протянул неуверенно Борька.

Большими познаниями в этих областях он похвастаться не мог. Со староверами парень вместе не жил, обрядов их не видел, о том, что дети живут во грехе со своими родителями, не слышал. Покачав головой, он решительно усомнился в том, что услышал.

— Ну ты и замахнулся на мамку при живом отце! — хмыкнул Борис. — Он тебе уши надерет, всыплет по самое первое число!

— Отец мой редкий месяц дома живет! — усмехнулся криво Федька и желчно сплюнул на пол. — Все по найму в городе батя по полгода и того больше торчит! Мать частенько при нас выговаривает ему, что нормальный мужик должен дома жить, в своей постели со своей женой темной ночкой спать, а не по чужим бабам на стороне по ночам шастать и промышлять.

— Ух ты! — хлопнул Борька ресничками.

У себя дома ничего подобного он не слышал. Правда, и мужа у тетки Зинаиды не имелось. Кому ей выговаривать…

— Мать и спрашивает у отца про то, с кем ей спать, пока он на стороне шастает. Стоящих мужиков в деревеньке и днем с огнем не сыскать, никого путного не осталось. Одни малолетки вокруг и несмышленые подростки. К тем, что повзрослей, на год уже вперед очередь расписана. Что ей теперь с пацанами чужими по углам шарахаться? Был бы жив ее свекор, так она бы, ей Богу, за счастье почла бы с папашей мужа чуток разговеться. Обидно ей при живом муже поститься… — поведал дружок.

— Так и говорит? — отпала челюсть у Зимина.

Потерев затылок, Федька кивнул головой, подтвердил:

— Ага! А еще говорит, что, кроме меня, в доме ни одного мужика. Хотя… меня она еще за мальца держит.

— А что твой батя? — подался Борька вперед.

— Он кулаком по столу, мол, не порти ему сына! Знает он, мол, их породу на весь их передок с рождения слабую. Как, говорит, прихватит их зуд, так удержу на них нету…

Борька молчал, подавленный всем услышанным. Федька же, глядя на него, пренебрежительно ухмылялся:

— Вижу, рано тебе о бабах думать! Сосунок ты еще! Мал, не вырос! Да и я не тороплюсь с бабами начинать. Сперва на сопливых девчонках опыта набраться след, чтоб к взрослой бабе всерьез подкатить и от срама под землю бегом не провалиться!

Раздавленный словами дружка, Борька тяжело вздохнул и тупо уставился перед собой. Ему казалось, что он ни на что не способный тюфяк и жизнь его бесславно кончена…

— Да ты чё нос-то свой повесил? — вывел его из состояния унылой прострации голос Федьки. — Это дело поправимое. Главное в этом деле начать, а там и попрет… как по маслу!

— С чего мне начать-то? — вздохнул Борька снова. — С какого бока и края к нему подойти?

— Бабу можно обломать по-разному! — выдохнул Федька.

Моргнул Зимин и потянулся к дружку вопрошающим ухом.

— Это еще как? — прищурился Борька.

— Можно силой взять! — подмигнул дружок. — Но опасно!

— Опасно! — кивнул Зимин. — Могут и посадить!

— По пьяни может запросто прокатить! — качнул Федька пальцем. — Упьется баба в полный хлам, ты и тащи ее на лежанку!

Пожевав недоверчиво губами, Борька невнятно промямлил:

— Возиться с бревном, какой в том интерес?

— Начни с бревнышка… — прищурился хитренько дружок. — А после и с живой матрешкой, может, что и сладится…

Пожав сомневающимися плечами, Зимин уставился в мертвую точку. Он все думал о том, что у него под боком всегда имеется тетка. Но пацан не знал, как подступиться к Зинаиде со столь, на его взгляд, деликатным предложением. Перед его глазами стояла картина недавно приключившегося с ним казуса…

Как-то тетка послала его в сарай, чтобы он прибрался там и навел маломальский порядок. Умаявшись, паренек прилег на тюк со старым тряпьем и задремал. Сквозь сон вдруг он почувствовал, как кто-то тесно придвинулся к нему, теплый и знакомо пахнущий. Не открывая глаз, Борька понял, что это тетка привалилась к нему под бочок, дышит жарко ему в ухо.

Чего именно хотела от него Зинаида, прознать не вышло, так как вскоре послышались тяжелые шаги. Тетка сразу вскочила и накинула на пацана дырявое покрывало, тряпка тряпкой.

Через дыры в накидке Борька узрел соседа Кузьму. Тот воровато оглядел сарай, шагнул к стоявшей в полутьме тетке, успевшей схватить в руки пустую большущую корзину.

— Зинка, ты тут? — зашептал сосед.

— А кого ты хотел тут найти? — ответила тетка игриво. — Дай мне пройти! Не стой в дверях, как истукан!

— Не спеши, — буркнул сосед, удерживая Зинаиду за руку. — Спросить тебя чё хотел… — шагнул Кузьма к соседке.

Тяжело сопя на всю сараюшку, мужик грузно прижал тетку Бориса к косяку дверного проема.

— Не балуй! — вдавилась Зинка спиной в стенку.

— Спросить у тебя чё хотел…

— Ну, спрашивай, коли сам пришел…

Мужская рука протянулась к женскому бедру, ситцевая юбка поползла вверх по теткиной ноге. Но Зина отчего-то даже не пискнула, никак не отреагировала на откровенную наглость.

Почувствовав ее тихое непротивление, Кузьма свободной рукой протянулся к женской груди, легонько сжал, потянул тетку вниз, одновременно разворачивая ее к себе спиной.

— Тише, медведь, не шуми! — донесся теткин шепот. — Бориска мой, постреленок, умаялся, в уголочке уснул.

— Мы тихо, тихо…

Видать, чтобы не поднимать ненужного шума и избыть излишней возни, женщина сама быстренько скинула кофту и вывалила наружу тяжелые груди с крупными сосками. Сосед мастерски забросил подол юбки ей на спину, ухватил Зинку за бедра, изловчился и прижался к ней всем своим телом.

— Ох! — выдохнула тетка и прикрыла глаза.

Провисшая грудь ее грузно колыхалась в такт сильным толчкам. Время от времени женщина хрипло стонала, изредка она начинала тоненько подвывать. В темноте угадывались ее голые ноги, слышалось прерывистое дыхание соседа.

— Ох! — протянула Зинка с особым чувством.

— Пробрало? — нагнулся к ее уху сосед.

— До самых гланд…

Борьку всего охватило странное чувство к тетке, которая бесстыдно стояла, раздвинув ноги перед чужим мужиком, не переставая, сладостно стонала и тихо подвывала.

— Ох! — вскрикнула тетка напоследок, рухнула на землю без сил, увлекла за собой захрипевшего Кузьму.

Мужик отвалился в сторону, тяжело дышал, одной рукой продолжал шарить по обнаженному женскому телу.

— Все, будет тебе! — перевела Зинаида дыхание.

Подрагивающими пальчиками женщина потянула юбку на коленки, затем приподнялась с земли, накинула на себя кофту и принялась застегивать пуговки на вороте.

— Ступай, Кузьма, к себе! — велела Зинаида.

— Не спеши, соседка! Еще разок!

— Ступай с Богом, Кузьма! Хорошего помаленьку!

Прижимая бабу к себе, мужик хрипло зашептал:

— Не гони, Зинка! Сладости твоей испить хочу!

— Ступай, Кузьма! — увещевала его тетка. — Не ровен час, женка твоя прознает! Сраму не оберешься!

Упоминание про Прасковью, которая могла в кровь изгваздать ему всю рожу, привело мужика в чувство, он выпрямился, удовлетворенно потянулся, отряхнул штаны от налипшего мусора.

— Сама-то успела? — поинтересовался Кузьма.

— Успела, успела! — улыбнулась ему тетка благодарно. — Ты язык-то свой придерживай! Мне разговоры ни к чему. Я, как ты помнишь, баба одинокая, ко мне и так весь мусор липнет! Ну, ступай! Иди, родимый, от греха подальше…

Покосившаяся дверь скрипнула, сосед исчез в сумерках тихо опускающегося вечера. Зинаида прислушалась. Там, где спал Борька, было тихо. Женщина вздохнула, почувствовала прилив сильного к себе раздражения. Снова она не совладала с собой и поддалась на коварные уговоры похотливого соседа.

А если постреленок все это время не спал и следил за ними? Стыдоба-то какая! Как ему в глаза-то после всего смотреть!

Пацан-то подрастает и все уже понимает. Вона с каким интересом на нее стал заглядываться. Скоро по девкам бегать заладится. В пору самой под него подкладываться. А что? Он ей никакой не родной, чужая кровь. Греха в том никакого нет. И себе оно самой будет всласть, и пацану оно будет в радость…

Через несколько дней Федька сам не пошел в школу и Бориску за собой утянул, в укромном местечке шепнул:

— Сегодня мы себе устроим прогул! Танька сегодня с хахалем своим встречаться собралась!

— Откуда прознал? — прищурился Зимин.

— Просек я, с кем она миловалась! — прижал заговорщицки дружок палец ко рту и шепотом сообщил. — Приезжий наладчик с города. Элеватор у нас чинят! Все эти дни их не было, а вот сегодня с утра приехала с ними полуторка, у правления стоит…

Затаив дыхание, раскрыв рот, Борька слушал дружка. Ему очень хотелось, хоть одним глазком, но посмотреть.

— Запалим Таньку на месте, не сможет она отбрехаться!

Выждали время заговорщики и двинулись к Федькиному дому, спрятались в его комнатке, стали ждать и поглядывать в дырочку в стенке, которую брат Таньки заранее проделал.

Вскорости сеструха Федьки вернулась с утренней дойки, притащилась страшно не в духе, в сильном расстройстве и жутком раздражении из-за предстоящего визита городского хахаля.

На свою голову, решила Танька спереть у наладчиков кое-что из инструмента. Подбил ее, дуру, на это гибельное дело шофер председателя, посулил мешок муки подбросить. Танька и повелась на дармовую муку. Не подумала, чем оно для нее обернется.

Поймали ее за руку на воровстве, пригрозили до суда ее довести, опозорить на всю округу и за решетку посадить.

На голых коленках она перед ними ползала, унижалась и плакалась. Снизошли паразиты городские до горючих ее слез и назначили доморощенной воровке адекватную плату.

— Дома, хозяюшка? — постучали в дверь тихонечко.

Заслышав шум, Таня бегом ломанулась открывать. Дверь отворилась, и она остолбенела. Гость был не один. В глазах потемнело. Не сразу вернулась к ней способность говорить.

— Ты заверял, что сегодня будешь один! — проворчала она. — Мы так с вами не договаривались!

— Где один, там и два! Быстрее расплатишься! — рассмеялись издевательски городские парни и переглянулись.

Федькина сеструха не была готова к этакому развитию событий, но выгонять их не стала, прикинула, что долги можно и совместить, состроила страдальческую мину и отступила в сторону.

— Проходите, раз пришли! — проворчала она.

Приезжие ребята прошли в ее комнатку и по-хозяйски, с полной в себе уверенностью, уселись на скрипучий диван.

Танька вернулась с небольшим полотенцем в руке, кинула его на стул и неприязненно оглядела городских парней.

— Чего расселись, а? Чай, не в кино! — буркнула девка. — Скоро братец со школы припрется! Времени в обрез!

— Мы не против, — встали городские, — начнем!

Бедная девушка бледнела и краснела, переминалась с ноги на ногу, совершенно не знала, с чего и с кого ей начать…

— Сами раздевать меня будете, — выдохнула она, — или мне самой раздеться? Мне недосуг тут вас байками развлекать!

— Как пойдет, — ответил худощавый и запустил руку Таньке под юбку. — Ножки шире расставь…

Сеструха Федьки безропотно повиновалась. Парни особо не торопились. Задрав повыше юбочку, заставили деваху покрутиться на месте. Танька, закрыв глаза, продемонстрировала всю изящную красоту удивительно длинных и стройных ножек.

— Хороша кобылка! — прощупали тщательно тугие бедра две пары мужских сноровистых рук.

— А это что на ней за хрень? — поморщился толстячок.

Картину портили простые байковые трусы, и их ловко стащили, девушке оставалось только переступить ногами.

— Другое дело! — потер ладони худощавый парень.

— Лепота! — выразил восторг приземистый толстяк. — Всего одна тряпка, и совсем другая картина маслом…

Чтобы максимально ускорить весь процесс, Танька быстро и сама расстегнула кофточку и избавилась от нее. Завела она руки назад и расстегнула крючочки на лифчике.

— Хорошо же ты нам, кобылка, попалась! — промурлыкал толстяк. — Век такого бы дива не видал! А тут такая оказия…

— Танька, ложись! — дышал прерывисто худощавый. — У меня уже кровь кипит, и больше невмоготу…

Попавшая в капкан девица покорно разлеглась на диване, сама призывно раздвинула в стороны ноги…

Когда шантажисты с угрозами подступили к Федькиной сеструхе, та напрочь отвергла притязания младшего братца.

— Ишь чего удумал-то он, ирод недоношенный! — фыркнула она. — Еще раз, еще разок, малолетка, заикнешься, так тебе рожу расквашу, что в зеркале себя потом не узнаешь! Да я тебе…

Прочувствовав всю реальность угроз, Федька дал задний ход, не стесняясь присутствия дружка, поспешил загладить неловкость, возникшую вследствие их нескромного предложения.

— Ты, Танька, не так все поняла! — заюлил младший братец. — Я за дружка своего хлопотал. Может, не так выразился!

Сеструха саркастически глянула на братца, прописала ему хорошего подзатыльника. Тот угрюмо сопел и молчал.

— Пошел вон, придурок, из хаты! Чтоб я часа два твоей наглой рожи не наблюдала вблизи! — дала девка пацану пинка под зад.

Схватив кепку, Федька вмиг метнулся к двери. Борька потоптался и решил отправиться вслед за дружком, шагнул к двери. Его остановил грозный девичий окрик:

— А ты… куда намылился, извращенец малолетний?

— Пойду я… — промямлил невнятно пацан.

— Стой! — схватила его за ухо девичья рука. — Куда это ты спешишь? Пришел кавалер к даме, увидел красоту, наделал в штаны и решил дать деру, улизнуть подобру-поздорову?

— Да я, да мы… — взмок весь Борька.

— Стой тут! Никуда не уходи! Я сейчас приду! — велела девка, вытянула перед собой назидательный кулачок.

Выполняя ее строгий наказ, парнишка остался в горнице и тяжело дышал. Он не знал, что ему и подумать.

— Заждался, кавалер? — раздался Танькин голос, и Борька поднял вверх оробевшие глаза.

Преобразившаяся девушка стояла в дорогущем коротком халатике, изящно перетянутом тонким пояском. Таких одежд пацан и отродясь не видал, даже не знал, что этакие бывают.

Стройные девичьи ножки туго обтягивались капроновыми чулочками с диковинным кружевом на манжетах. Из-под полы коротенького халатика выгодно гляделись крутые бедра.

— Ну, как я тебе? — крутанулась Танька на месте.

Внимание парнишки привлекла высокая грудь, с трудом удерживаемая чашечками бюстгальтера. Во время движения каштановые волосы девушки вздымались красивой волной и пышно рассыпались по девичьим плечикам.

— Э-э-э… — застряли слова в горле у пацана.

Простенький макияж сотворил настоящее чудо. Лицо девушки преобразилось, оно стало неузнаваемо городским и недоступным. Танька выглядела намного взрослее и неописуемо красивее.

— Нравится? — прищурилась девушка игриво. — Только не говори мне тут, что ты таковское видишь каждый день на своих бабах! Таковского наряда у нас в глуши не носят! — добавила Танька с неприкрытой гордостью в голосе.

Ей хотелось на соседском парнишке проверить то, как может действовать на мужиков ее новый наряд. Дорогие вещи ей подкатили городские наладчики, не поскупились, хорошо с нею расплатились за ее старание сверх имевшегося долга.

— Ты, Танька, ей Богу, как с картинки писаной сошла! Ты красивая и классная девушка! — закивал Борька.

Еще раз крутанувшись вокруг своей оси, Танька шагнула к нему, хорошенько принюхалась, поморщилась носиком.

— Ты давненько в баньке бывал, женишок? — хмыкнула она. — От тебя несет, как от козла, который забрался в вонючее болото…

От ее ироничных слов Борьке стало невыносимо стыдно, словно его взяли и всей мордой измазали в дерьме.

— Беги в баньку! — велела Танька. — Вода еще теплая…

Со всех ног парнишка бросился к выходу. Не прикрыв как следует покосившуюся дверку, он плеснул в таз воды и принялся наспех намыливаться, тереться жесткой мочалкой.

Опрокинул он на себя тазик с едва тепловатой на ощупь водой и, напялив длинные, по самые колени, черные сатиновые трусы, ринулся обратно к ожидавшему его чуду.

— Скор ты, однако, на мытье, дружок! — посмотрела девушка на него с добродушной улыбкой на губах. — Готов?

— Ты тут… понимаешь… — опустил голову к полу и стеснительно замялся парнишка. — Я это… я того…

— Ты особо не переживай… — отвернулась Танька в сторону и негромко произнесла. — Если ты передумал, я тебя принуждать не стану. Без обид! Ручкой махнем, разбежимся! Вдругорядь у нас, может, чего и сладится. Дело оно житейское…

Вспыхнув жаром, Борька встрепенулся, заговорил:

— Не передумал я! С чего ты взяла? Думал, у тебя и без меня хахалей полно корыто! Вон красоту на себя навела! Стала бы ты за ради деревенского простачка этак мазаться!

— Ха, сказанул, как в лужу пузырей напускал! — всплеснула девица руками. — Для тебя и старалась, дурень!

— Для меня ты ради? — отвалилась челюсть у пацана. — Не! Не морочь мне голову, она и эдак в пляс уже пошла!

— Для тебя, женишок! — усмехнулась Таня. — Как-никак, а первой я у тебя стану! Баб у тебя в жизни еще много будет, а меня ты на всю свою жизнь запомнить должен! Первых баб своих мужики всегда помнят! Ну, иди же ко мне, малохольный…

Послушно шагнув вперед, Борька уткнулся носом в ее мягкое плечо. Нежные пальцы Таньки скользнули по его щеке и остановились возле его полураскрытых губ. Почувствовав ее ожидание, парнишка решительно приблизился к ее лицу.

Едва ощутимые касания девичьего рта, незнакомый ему аромат женских духов пьянил сознание парня, кружил голову.

— Смелее! — обняла его Танька сама, повлекла за собой. — Кто из нас двоих у нас за кавалера, а? Ты или я…

— Ну, я… — моргнул пацан.

Расслабившись, Борька сжал тонкую девичью талию и, нащупав пояс халатика, распахнул его. Красивое девичье тело бросилось в его разгоревшиеся глаза, разожгло желание.

Девушка изящно скинула, освободилась от лифчика, и налитая грудь качнулась прямо перед ним. Ножки, обтянутые чулками, медленно раздвинулись, Борька чувственно ощутил нежное прикосновение пушистого треугольника…

— Вот и все, а ты боялась! — хихикнула тоненько Танька, когда парень судорожно вздрогнул на ней в самый последний раз и замер. — И даже юбка не помялась!

— Ты это про что? — моргнул непонимающе Борька.

— Это я так. Забей…

Глава 4. История Фимы

Старая телега заунывно скрипела и убаюкивала, навевала липкую дремоту. Очнувшись от удара колеса об очередную кочку, Зинаида посмотрела на прикорнувшего Борьку, перед ее глазами промелькнули события трехлетней давности.

В ту пору Зина работала в фабричной котельной. Она то открывала краны, то закрывала их, поддерживала давление в котлах. Сдружилась она с разбитной напарницей Фимой.

Как-то под самый конец смены хлопнули они чекушку с водочкой и под немудреную закуску разговорились за жизнь…

У Фимы оказалась непростая судьба, схожая с ее горькой судьбой. И у Серафимы муж погиб по пьяни, придавило его на фабрике катившейся по рельсам тяжело груженой вагонеткой.

По странному совпадению и она воспитывала чужих детей, но не одного, как сама Зина, а двух племянников по мужу.

— Мне скоро уже под сорок, — плакалась Фима на плече у подруги, — а жить без мужика все одно невмоготу!

— Найди себе, заведи мужичка, — посоветовала Зинаида, хотя и понимала, что свободные мужики на дороге не валяются, острая нехватка их существует по всей стране.

Закадычная подруга махом опрокинула в себя стаканчик, зажевала малосольным огурчиком, шмыгнула носиком:

— Да и где его найдешь? Нигде! Да и найдешь мужика, куда приведешь? Хулиганы мои подросли, десятый заканчивают…

Сорванцы-погодки, как и их сверстники, шкодили, девок по углам в школе тискали, покуривали, винцом баловались. За бабами в бане навострились подглядывать.

Случайно Серафима прихватила племянников, застала сорванцов за непристойным занятием. Братья-племяши пялились в щель у фанерной перегородки, засматривались на купающихся баб. Зацепив балбесов за их торчащие уши, Фима втихаря пихнула сорванцов к выходу, серьезную разборку учинила дома.

— Негодники, чего удумали! — кричала она. — Вам гнилых пересудов не хватает? Охламоны, вас в школе лишь на честном моем слове держат, не гонят взашей и прочь! Да вы...

Старший племяш Мишка не стерпел и ляпнул:

— Побоку нам эта школа! Надоело зря штаны протирать!

— Толку нет от учения! Один черт, в армию загребут! — добавил вдогонку младший пострел.

Обозленная на их слова, тетка деревянной ложкой по лбу одному и другому пристукнула, остудила их головы.

— Без аттестата нынче дороги по жизни нет! — заявила она. — Вас даже к машине не допустят, в шоферы не определят! Специальности не получите! Будете до конца жизни лопатой чужое дерьмо грести, за другими задницы подтирать!

— Ну ты, тетка Фима, и сказала! — набычились племяши.

— Правду сказала! — стукнула баба по столу. — Об учебе думать след, а вам баб подавай! Мало вам девок-одногодков!

Старший племяш поморщился всем лицом и бухнул:

— А что нам с ними, сопливыми, делать-то? Скучно и хлопотно с ними! Опыта никакого, а кочевряжатся! Тьфу!

— Может, оно и так! — вздохнула Фима тяжело и согласно кивнула. — Но и вы, негодники, отнюдь не кудесники, нет у вас опыта, как с девками запросто ладить! Это плохо…

Новый поворот в задушевном разговоре парней заинтриговал, на лицах у них проснулось вовсе не показное оживление, они задвигали задами, стулья под ними обиженно заскрипели.

— Тетка Фима, куда ты клонишь? — пробасил младший.

— Чтобы с девками ладить, надобно опыта набраться!

— Где же мы его, сидя дома, и наберем?

— Эту проблему запросто и дома решить! — хмыкнула Фима. — Намек мой уразумели? Но все не за просто так!

— Тетка Фима, поясни-ка! — переглянулись недоуменно братья, старший один за двоих и протянул.

Умудренная жизнью женщина раскрыла перед ними все свои козырные карты, пояснила на словах:

— Метод кнута и пряника с вами по любому не проходит. Вы, охламоны, всегда выбираете для себя кнут. Он вам много милей и привычней! Я вам, балбесы, предлагаю взамен кнута пряник один. И этим самым пряником для вас могу стать я!

— А кто за кнут у нас сойдет? — прищурился младший.

— Попробуем мы обойтись без кнута! Вы согласны?

В ответ племяши поспешно закивали. Они еще не верили на все сто в то, что тетка пойдет до самого конца, но им до чесотки в спине хотелось посмотреть на то, чем оно все может обернуться.

— Они уже согласны! — покачала Фима головой. — Я и не сомневалась! Ладно, слово свое сдержу, хоть и опрометчиво оно вылетело. У меня к вам есть свои условия-предложения…

Пацаны вытянули к ней уши, выдерживая долгую паузу, проверяя действие своих слов, женщина надолго замолчала.

— Говори, тетя Фима, не тяни!

— Вы повзрослели, это факт. Выросли вы, бугаи, на вас пахать можно! Хоть завтра в поле выгоняй! Но работать вам пока не придется! От вас требуется хорошая учеба! Надо вам окончить школу с приличным аттестатом и в город! Поступите учиться в институт, получите приличную профессию, в жизни у вас все на лад пойдет! Женитесь, детишками обзаведетесь…

Слушая тетку, племянники чесались в затылках. Хорошо учиться — не самая легкая работа, тут всерьез попотеть придется.

— В противном случае, балбесы мои, одна дорожка вам в армию! А там не сахар и не мед. Живыми бы вам вертаться из пекла того. А тут вас ждут-ожидают друзья-собутыльники и девки с дурной репутацией. С этими шалавами хорошую семью вам-то никогда и не создать. Ждет вас грошовая, тяжелая работенка. А я выгоню вас из дому, найду себе путевого мужичка, выйду замуж, позабуду про вас, пропащих. Как вам эдакий вариант?

— Разрисовала, тетя Фима, хоть завтра в петлю головой… — завздыхали родные племяши.

На этом самом месте и закончился пока что для них не самый в их жизни лучший и радостный день...

Позавтракав, братья отправились в школу, где уроки в голову им не шли, ибо все мысли их были заняты совершенно другим.

По дороге домой Мишка обратился к младшему братцу:

— Тетка дело говорит с учением. Придется подналечь!

— Ха, мы учиться начнем, а Фима раз и в кусты! — поморщился Тишка и высказал все свое скептическое недоверие.

— Обговорить с ней надобно, потолковать!

— Легко сказать, да сделать непросто…

После ужина ребята подступили к тетке с вопросами:

— Если мы согласимся, то…

Выслушав все их потаенные мысли и опасения, женщина обрадовалась. Ее, на первый взгляд, безумная затея немного расшевелила племянников, заставила их призадуматься.

— Я от слов не откажусь! — подтвердила Фима. — Докажите желание делом! Понимаю, вам поскорее не терпится убедиться, что я вас не кину, не обману. Я готова выдать вам аванс!

— Мы готовы! — вскочили племяши.

— Эка какие вы торопыги, братцы-кролики вы мои! — скользнула усмешка по женским губам. — Запомните, что в любовных делах спешка никак неприемлема! Чем больше хочешь ты чего-то получить от бабы, тем больше тебе следует приложить усилий, чтоб подготовить ее к взаимным ласкам.

— А чего надо бабу готовить? — уселся Мишка на теткиной кровати и озадаченно хмыкнул. — Чай, не картошку жарить…

Женская ладошка прошлась по его шее, взбила вихры.

— Ох, и охламон же ты! — усмехнулась Фима. — Вымахал в коломенскую версту, а ума еще не нажил. Запомните хорошенько! Бабу любую надобно готовить на взаимное желание отдаться мужику. Силой и грубостью иную бабу не взять, хорошего расположения к себе не получить! Оно же, как зелье-дурман испить! В голове тяжелый туман, а вот радости и блаженства никакого!

— А чего нам делать с бабами надобно? — смотрели погодки на родную тетку с открытыми ртами.

— Готовить бабу следует! — пояснила Фима. — Она всем своим нутром должна осознать твое огромное хотение и свое горячечное желание. Надобно, чтобы бабе самой до самых ее печенок захотелось близости с мужиком. Мужик, как спичка, вмиг загорается желанием, бабе надобно времечко, чтобы созреть для желания любить. Тут спешить — все дело на корню испортить.

Братья заерзали, им не терпелось на деле испробовать силу теткиных советов, испытать их на практике.

— Вижу, совсем невмоготу уже вам, соколики! — качнула баба головой. — Предлагаю начать, а потом поговорить…

Как старший, Мишка кинул взгляд на братца, и Тишка не стал противиться, молчаливо одобрил решение брата.

— Я, тетя Фима, начну? — поднялся старший племяш.

— Подступай…

Неуверенно шагнув к тетке, Мишка положил руки на ее талию, слегка притянул женщину к себе, та послушно к нему придвинулась. Племяш губами неуверенно коснулся женской шеи, поднялся к уху, коснулся его края кончиком языка. Осмелев, парнишка слегка прикусил мягкую мочку теткиного уха, опустил широкие ладони на пышные бедра Фимы, ощутил мягкие ягодицы под ситцем простенького халата.  По всему Мишкиному телу прошла волна жаркого озноба и горячего возбуждения.

— А теперь можно поцеловаться… — шепнула Фима. — Ты уже немного подготовил женщину, пора переходить к следующему шагу! — улыбнулась тетка.

Женщина сама обняла племянника, сама нашла его сухие и обветренные губы. Последовал глубокий и нежный поцелуй. Стояли они и долго целовались. Выходило у них чувственно и возбуждающе. Тишка не стерпел искушения, и Серафима ощутила, как на ее груди легли изучающие ладони младшего племяша.

— Присоединяйся, Тиша, помоги брату, — одобрила Фима его порыв. — Только не спешите…

Развязав на тетке пояс халата, племяши спустили его с женских плеч. Фима стояла перед ними совершенно нагой. Они неотрывно глазели на ее покатые плечи и полные груди, дивились тому, как все складно было устроено в женском теле.

Вершины молочных желез завершались темными кружочками с ровными кнопочками небольших сосков. Чуточку отвисшая грудь выглядела красиво и вполне достойно для женщины ее лет. Красивые ноги, а между ними темнеющий треугольник…

— Раздевайтесь! — предложила Серафима негромко. — Или вы меня все еще стесняетесь, мальчики?

Племянники бегом скинули с себя одежки, и женщина с удовольствием обозревала их ладные фигуры. Насладившись юношеской красотой, Фима продолжила:

— По всему телу баб Господь наш раскидал чувственные местечки, которые ждут от мужиков умелых и нежных ласк. Запомните, что поначалу мужик сам возбуждает и настраивает бабу, а потом она дарит ему райское наслаждение!

— Да поняли мы, тетя Фима, поняли про это самое! — закивали братья. — Невелика, однако, премудрость…

Удобно расположившись на кровати, женщина поманила к себе родных племяшей, взмахнула приглашающей кистью.

— Продолжим, мальчики… — улыбнулась Фима.

Еще не совсем смело, с боязливой опаской Тишка нежно потрогал пальцем затвердевший сосок левой груди родной тетки, на время ставшей для них наставницей, коснулся его языком, нежно втянул губами его маленькую пуговку.

— Неплохо, малыш, хорошо… — откинула Фима голову назад. — Теперь и ты, Миша, давай…

Вступая в дело, Мишка кончиком языка провел по всей наружной стороне женского бедра, добрался до темнеющего треугольника между пока еще тесно сдвинутыми теткиными ногами. Фима неторопливо согнула ноги, раздвинула колени.

— Смелее, малыш, не останавливайся! — произнесла она поощрительно. — Ты все делаешь правильно!

Старший братец, раздвинув пышный волосяной покров, осторожно приоткрыл розовую раковину нежных валиков.

— Поцелуй там! Ну, не кривись! — велела учительница довольно способному к обучению ученику. — Срама в том никакого нет! А для бабы это самое что ни на есть сладкое блюдо…

Мишка повиновался, припал ртом к ее раковине, и Фима томно застонала, прикрыла глаза от получаемого ею удовольствия.

— Хорошо! — выдохнула женщина неподдельным восторгом. — Очень хорошо! У тебя неплохо получается…

— Дай и мне! — толкнул Тишка брата в бок.

Поначалу Серафима хотела было предоставить право быть первым старшему племяннику, но потом она вдруг передумала, отодвинула его в сторону, пригласила к себе младшенького.

— Тиша, начинай… — повелела Фима.

Не успев обидеться, Мишка отстранился от теткиного тела, уступил свое место братцу. Он был удивлен решением тетки, лишившей его права начать, но потом подумал, что ему достанется самое сладкое — завершить начатое братцем.

— Сказано тебе, приступай! — приказал Мишка брату.

Торопясь, боясь, что тетка передумает, Тишка улегся между полнеющими ногами Серафимы и жадно устремился в манящую и хорошо подготовленную братом глубину женского чрева.

Фима утробно вскрикнула, уронила руки на плечи племянника. Тишка, не уставая, двигался, возбуждение Серафимы нарастало.

Но довести тетушку до долгожданного финала младшенькому племяшу не удалось. Острая волна сладостного угара согнала Тишку с дистанции, и он преждевременно выбыл из борьбы.

— Я уже все! — содрогнулся в сладких конвульсиях Тиша и припал к торчащему соску, вобрал его в себя.

Умоляющий шепот старшего брата заставил паренька оторваться от желанного тела тетки и уступить место Мишке.

Протяжные женские всхлипы возобновились с завидной частотой. Мишка старался и шел по широко проторенному пути, что снижало остроту женских ощущений. И Серафима предложила немного поменяться местами, передвинуть декорации.

— Я буду теперь сверху, — шепнула она в Мишкино ухо, — а ты ляжешь спиной на кровать!

— А токмо что, можно? — поразился парнишка.

— Не токмо можно, но и очень полезно! — щелкнула Фима по носу обалдевшего племянника.

— Ежели так… — пожал парень плечами, опрокинулся на спину, смотрел во все глаза на усаживающуюся на нем родную тетку.

Порывисто поднимаясь и резко опускаясь вниз, женщина громко вскрикивала, хваталась за свою тяжелую грудь. Миша тетке помогал, подкидывал вверх ее тяжелые бедра, наминал ладонями расплывающиеся на нем женские ягодицы.

— Ох! Ох! — стонала Фима все громче и чаще.

Через несколько минут ее лицо осветилось мучительной улыбкой, напрягшиеся коленки сжали Мишкины бока. Фима наклонилась к племяшу, упала ему на грудь. Приятная тяжесть внутри ее таза вязко расплылась по уставшим ногам.

— Ах! — сорвался с женских губ шумный и протяжный вздох.

С головой утонула вся Серафима в обморочном чувстве, родившемся в глубине ее тела. Ей понадобилось время, чтобы привести дыхание в нормальное состояние.

Уставшие и опустошенные участники соглашения были удовлетворены результатами первого и пробного эксперимента.

Серафима нашла верный стимул для племяшей, приведя их к правильному пониманию условий договора…

Прошел год, снова подружки откупорили чекушку.

— Не поверишь, Зина, — качала в руке опьяневшая подруга наполненную до краев рюмку, — и с того самого вечера дела пошли на лад. Учебу племяши подтянули, получили хорошие аттестаты. Уехали они в город, поступили учиться в институт. И снова я осталась одна-одинешенька!

Насколько верно и правдиво поведала Серафима про историю свою, судить Зинаида не бралась. И без того услышанное ею никак не укладывалось в гудевшей звоном голове...

Глава 5. Уговор

Старый мерин едва передвигал копыта, и бригадир принял решение остановить обоз и перекусить, дать лошадям чуточку отдохнуть, немного набраться сил.

— Стой! Обедаем тут! — спрыгнул Бурун ловко с телеги, размял затекшие ноги. — Ставьте очаг!

Подручные быстро метнулись в ельник, чтобы насобирать сухих сучьев, развести костер и сварганить на скорую руку съедобное варево, побаловать желудки горячей пищей.

— Постой, Зинаида! — легла тяжелая рука бригадира на женское плечо. — Спросить тебя все время хотел.

— Спрашивайте, Алексей Иванович! — потупилась баба.

— С тобой, женщина, мне все понятно! Мужиком тебя не испугать. Не с одним кобелем, знамо, дело имела! — ткнулся в женскую грудь прокурорский и испытывающий мужской палец.

Тяжело вздохнув, Зинаида кивнула и подтвердила:

— Чего греха таить, имела, Алексей Иванович!

— Дашкой твоей я интересуюсь! — прищурился Бурун. — Понимаешь, там, куда вас наняли работать, одно всё мужичье. Голодное оно, охочее до баб. Закон в тайге есть, но до него далече шибко, за неделю не доберешься. А людишки рядом бродят, худое у них в голове тяжким похмельем бродит.

— К чему ты, Алексей Иванович, в толк никак не возьму! — стояла Зинаида и хлопала непонимающими глазами.

— Девке твоей, — сощурился Бурун, — надобно прислониться к плечу одного мужика, чтоб защита у нее была, чтоб не сделали ее общей подстилкой для всех. Это ты уразумела?

— Вот теперь я все поняла, Алексей Иванович! — кивнула баба. — Вы себя самого за плечо хотите подставить?

Почесавшись в затылке, бригадир озорно крякнул:

— Нет, староват я для нее, Зинаида, хотя и не откажусь от одного и другого, но разового угощения. На сынка моего пускай глаз свой положит, примерится к нему.

— Прав ты, Алексей Иванович! — вздохнула Зина. — Бабе одной по жизни плохо! Баба опорой сильна. Я скажу ей…

— Нынче и скажи! Тянуть более смысла нету…

Украдкой всплакнув, Зинаида поняла, что пришло время и для дочки ее познать тяжелую женскую долю. Знала баба всегда, что рано или поздно, но настанет пора, когда родной доченьке придется идти и ложиться с мужиком. Нежданно, но эта пора пришла…

Плохо дело, что без свадьбы всё сладится. Да и свадьба никак не гарантирует жизни хорошей и беззаботной. Была у нее свадьба. И что? Хорошего много она в жизни повидала?

Ни на медную копейку, ни на грош. Может, у Дашки всё и сладится путем. А свадьбу и потом закатить не поздно…

— Дашка, ходи до меня, дело к тебе имеется… — отозвала Зинаида дочку в сторонку. — Слушай меня внимательно…

— Я ить понимаю, мама! — закивала Дашка согласной головой в ответ на ее слова. — Рано или поздно мне всё едино придется ить под кого-то на спинку лечь! Лучше под Степкой ить мне начать, чем отдать мое девичество грязному и вонючему мужику!

— Вот и хорошо! Вот и хорошо, что ты все понимаешь! — выдохнула облегченно Зинка. — Ну, пошли…

Предупрежденный отцом, Степка все время топтался за их спинами, тяжело сопел, ждал уговоренного сигнала.

— Пошли, женишок, пока со страху девка не передумала! –усмехнулась Дашка и сплюнула себе под ноги.

Втроем они гуськом отправились в самые густые заросли. Дойдя до непролазных кустов, Зинаида скинула с себя пальтишко и сунула его в руки Дашке, прижала дочку к себе, тяжело вздохнула.

— Подложи пальто под себя! — велела она. — Холодно, простудишь бабское нутро. Век, доченька, будешь маяться болями, дитя не сможешь родить! Ну, с Богом! — перекрестила женщина дочку.

— И со мной! — хохотнул бригадиров сынок.

— Ты первый у девки будешь! — посмотрела Зина на парня строго. — Кровь пойдет, пальто мне не запачкайте, не вымажьте!

Нетерпеливый пацан дернул плечом, горячо выдохнул:

— Да понял я все, тетка Зина! Иди уже!

— Ладно, ступайте с Богом! Времени мало…

Выставив перед собой локти, Степка со всей решимостью на лице продирался сквозь заросли. За ним, испуганно озираясь на удаляющуюся мать, шла бедная Дашка, прижимала материнское пальтецо к груди, гулко ходящей ходуном.

— Пришли, Дашка… — кинул коротко нечаянный женишок. — Кидай мамкину одёжу на свадебное ложе!

Найдя удобное место, девушка аккуратно расстелила в кустах пальтишко, скинула с себя курточку, положила сверху, задрала юбку и проворно избавилась от нижней части белья.

— И как мне лечь? — спросила Даша, волнуясь.

— Откинься на спину! — велел Степка, она повиновалась и легла, раскинула широко руки.

Откинув юбку на девичий живот, парень нежно погладил ее начинающий зарастать волосиками треугольник между ног, осторожно провел пальцем по открывшимся створкам.

— Ой! — сжала девушка инстинктивно ноги, попыталась откинуть его руку. — Куда суешь культю свою, негодник!

— Дашка, не балуй! — нахмурился сурово сынок бригадира. — Сама знаешь, зачем со мной пошла!

— Боязно мне ить! — пискнула Даша.

Оглянувшись, Степка спустил с себя штаны, шагнул к девке.

— Терпи, Дашенька! — выдохнул он девчонке в ухо.

— Токмо ты не в меня! — замахала девка всполошенными руками. — Родить ить от тебя могу!

Поморщившись, бригадиров сын запальчиво огрызнулся:

— Не маленький, чай! Не учи!

— Я не учу, я ить не учу…

— Не болтай! Ноги чуток подогни и раздвинь!

По всему телу Дашки пробежала испуганная дрожь, она тихонько пискнула, едва слышно и прерывисто прошептала:

— Я ить боюсь!

— Не бойся! Я все быстро. И не вздумай орать, как будто режут тебя! Тута далече все слыхать! Враз набегут охотники до бабского тепла! — навалился Степка на девушку, прижал ее всем телом к сыроватой земле. — Ноги растопырь!

— Ой, мамочки! — заверещала девка.

Где-то рядом стояла Зинаида, с щемящей душу тоской глядела на кусты, за которыми скрылись парень и девушка.

Она очень переживала за дочку, думала, что рановато еще для Дашки вступать во взрослую жизнь со всеми ее бабскими тяготами и лишениями. Но иного выхода она не видела.

— Ой! — донесся тихий Дашкин вскрик, утонул посреди густых кустов, и опять все стихло.

Прошло несколько минут, и появились ребята. Степка на ходу отряхивал женское пальтишко, довольно щерился.

— Сладилось все! — доложил паренек.

— Ну и слава Богу! — перекрестилась Зинка.

Торопясь, они поспешили вернуться к месту привала.

Их возвращение Борька встретил сумрачным взглядом.

— Куда ходили втроем? — спросил он глухо.

— Бригадир приказал мне Дашку со Степкой свести! — решила Зинка рассказать ему всю правду, ничего не утаила.

Сжимая кулаки, Борька переступил с ноги на ногу, прошипел:

— Свела дочку родную, сводня?

— Свела! — моргнула Зина огорченно. — А что нам оставалось делать? Там, на прежнем месте, женщина на кадрах сразу предупредила меня, что в том Озерном сплошь одни мужики толкутся. Заработки там у них хорошие, приходится терпеть приставания голодных и охочих до баб мужиков. Есть ради чего корячится…

— Что, баб вовсе нет? — моргнул Зимин недоверчиво.

— Есть, куда без них! — пожала Зинаида плечами. — Но женщин там мало. И все они давно замужние!

Покрутив головой, Борька негромко спросил:

— Они нарочно берут одних одиноких баб?

— Стараются семейных не набирать! — пояснила Зина. — От семейных пар одни скандалы. Пойдет чья-то женка по чужим рукам, а мужик ее со злости дебоши устраивает, драки и поджоги, мордобой и убийства! Проще набрать одиноких да холостых!

Нахмурился Борька, зло сплюнул под ноги:

— И стоило нам наниматься, если Дашка уже пошла под расход? Могли бы и на прежнем месте оставаться!

— Денег там вовсе не осталось, нет работы, нет хорошей оплаты! Нам в нашем положении особо не выбирать!

Сверкнув решительными глазами, паренек приблизился к тетке, едва слышно и издевательски прошипел:

— Тебя, Зина, в поварихи определили или сразу в шлюхи кабацкие записали? Чего-то я не пойму! Дашку с пути сбила!

— Что ты! В поварихи, конечно же! — мотнула баба головой. — Прочие дела на твое усмотрение. На месте на все посмотрим! Ты только на рожон зазря не лезь! Со Степкой ты сдружился, не держи на него зла за Дашку. Знаю, что нравится она тебе. Не решилась против бригадира сказать, отдала дочку Степке. Уговорились мы…

Выслушав тетку, Борька зло мотнул головой, пообещал:

— Еще раз к ней полезет, зашибу!

— Смирись! — вздрогнула женщина, посмотрела в упрямые мальчишеские глаза. — Люди мы все подневольные! Сам ею пользуйся и Степке дорогу к Дашке не закрывай! Не губи нас! Буруну не понравится, что не по его указке живем…

— Скажешь Дашке, что ты сама мне дорогу к ней указала! — кивнул, соглашаясь с теткой, и повелел Зимин.

— Скажу я! — закивала Зинаида. — Скажу ей! Слишком часто не пользуй ее! Молода еще пока! Ей бы годик-два повременить, чтобы в тело бабское вошла. Мною можешь пользоваться, раз такое между нами дело пошло. Правда, старовата я для тебя, не то что Дашка! Но ты всегда с интересом смотрел на меня…

Похлебав приготовленное на скорую руку горячее варево и запив его крутым кипятком, обозники свернули привал и расселись по тоскливо скрипучим телегам, отправились дальше в направление очередной таежной сопки.

Отдохнувший мерин пошел чуть скорее, животное живее стало перебирать по дороге старыми копытами.

После сытного обеда всех клонило ко сну. Дремали пассажиры-бездельники, клевали носом возчики. Один лишь их угрюмый бригадир старался не спать, выглядывал дорогу.

Через час пути, удостоверившись, что все вокруг него дрыхнут, Борька устроился за спиной Зинаиды, накрылся весь рогожей, воровато просунул руку под женскую юбку.

— Тише, тетка, не шуми! — зажал ей парень рот ладонью, ощутив притягивающее к себе тепло женского зада, он принялся медленно стягивать трусы с пышных бедер Зинки.

— Ты чего удумал, Боря, люди кругом! — зашептала она, кидая по сторонам испуганно настороженные взгляды.

— Им не до нас! Дрыхнут они! — стянули цепкие пальцы байковую тряпицу с женский бедер, вытолкнули ее к ногам. — Ты обещала мне нынче! Вертайся задом ко мне!

Тяжело вздохнув, женщина повернулась набок, увидела решительно настроенные Борькины глаза, сильно смутилась.

— Может, на вечер оставим, а? — вопрошала Зина с робостью в взволнованно задрожавшем голосе.

— Вечером само собой повторим! — почувствовал парень крепкую власть над женщиной, которую он раньше почитал за родную тетю, а нынче держал просто за ровню себе. — А зараз мы давай, начнем, пока всем до нас, как до прошлогодней травы…

Женщина притихла, и ищущие пальцы пацана неторопливо поднялись по женской ноге, ожидаемо провалились в горячую ложбинку, утопли в ее липкой влажности. Зинаида сразу ощутила нарастающий зуд и томительное возбуждение.

— Не надо, Боря! Прошу тебя! — скривилось теткино лицо в мучительной гримасе, закусив до боли нижнюю губу, женщина крепко сжала Борькино запястье, оттянула его прочь.

С обиженным видом, получив никак не ожидаемый им и неприятный отпор, парень тут же повернулся к Дашке.

— Образумился отрок-то! — прошептала Зина одними губами и воздала хвалу Господу.

Постепенно успокоившись, Зинаида расслабилась, глядя на высокие кучевые облака, плывущие по высокому небу, как вдруг на ее обнаженный предыдущим радетелем зад легла горячая ладонь лежавшего по ее другую сторону Степки.

Вздрогнула баба и резко обернулась к сынку бригадира, уставилась в его нагловато бесстыжие зенки, сверкнула глазами.

— Чего тебе? — вопрошала Зина, гневно щурилась.

— Того самого! Сама все знаешь! — пролезла настойчивая рука парня между ног, ворвалось в ее еще не остывшее нутро.

— Изыди, сатана! — откинулась женщина резко на спину, крепко сжала коленки. — Не балуй! Я тебе в мамки гожусь!

Но настырная рука мгновенно нашла мохнатый лобок и целиком накрыла его. Нежно перебирая ее волосики, Степка шаг за шагом высвобождал их из плена крепко зажатых ляжек и выпускал на свободу, лишал женщину всяких сил к сопротивлению.

— Тетка, не шуми! Понятие имей! — шепнул Степка ей в ухо.

Второй рукой парнишка юркнул под кофту, по-хозяйски прихватил тяжелую грудь, принялся мастерски покручивать стремительно набухающие соски. Зинаида поняла, что тут все ее дальнейшие протесты не будут иметь никакого смысла, так как валялась она со спущенными до щиколоток трусишками рядом с двумя молодыми жеребцами. И ежели проявит она упрямое упорство, то Степкин отец в этом случае правильно ее не поймет и не поддержит.

— Черт с тобой, леший тебя забери! — сдалась Зинка, и ее сопротивление пошло на убыль, уступив, баба расслабилась, раскинула коленки и открыла свое сокровище.

— Набок повернись! — скомандовал Степка. — На боку сподручнее выйдет, и не так со стороны заметно…

Зинаида покорно повиновалась, устроилась поудобнее. Телега покачивалась на ходу, и им казалось, что она тоже принимает деятельное участие в том, что происходило между ними. Протяжные скрипы колес заглушали тихие бабские стоны.

Положив руки на большие женские груди, парнишка мял их с все более возрастающим напором. Его поступательные движения участились, сынок бригадира вжался Зинке в спину, заглушил протяжный стон в вспотевшей женской шее.

Через минуту Степка отвалился в сторону, как дитя, насосавшееся вдоволь молока из материнской груди.

— Хорош жеребчик вырос! — повернулась баба лицом к своему нечаянному кавалеру, с лаской погладила курчавые и сильно растрепанные волосы, коснулась губами Степкиной щеки.

Расстроенно вздыхая, Зинаида думала о том, что и миски супа она не успела еще сварить, а артельной подстилкой стать успела. И если к ней днем бригадирский сынок подлез, то ближе к вечеру стоит и самого Буруна ей непременно дожидаться…

За непродолжительное время морального падения тетки Борька не бездействовал, а переключился на другой объект. Повернувшись к Дашке, он по-хозяйски обнял ее за талию, та, охотно и нисколько не брыкаясь, приподняла руку, пропустила к девичьей груди.

— Чего ждал, поначалу к мамке лез? — прошептала она.

Борька давно ей нравился, она все ждала, когда же он подступится к ней, готовила подарить ему свое сокровище. Но не дождалась. Другой человек сорвал ее нежный цветок.

— Спросил бы меня, давно ить тебе с радостью дала… — вытащила девушка цветастую кофтенку из простой матерчатой юбки, освободила свободный проход к юным грудкам.

Нежные девчоночьи холмики не были особо большими, но их размер компенсировался девственной упругостью и совершенством идеальной формы груди, нежной выпуклостью сосков.

— Потрогай, Боря, мои маленькие птенчики! — выдохнула Дашка в его оттопыренное ухо. — Тебе ить понравится…

Вняв ее призыву, парнишка крепко обхватил девичьи грудки обеими ладонями, пропуская между пальцами твердеющие комочки сверхчувствительных сосков, лаская и возбуждая их.

— Еще! Еще! — затянула пелена девичьи глазки.

Нежно поглаживая руки нравившегося ей парня, Дашка чувственно выгибала для него тонкую шею. Вывернув голову, она подставила губки для упоительного поцелуя, и Борька сам потянулся к ним, нажав на девичий подбородок, неотвратимо приоткрыл Дашке ротик и втолкнул туда ищущий сладостных ощущений длинный и много умеющий язык, натолкнулся на два жемчужных ряда девичьих зубов, раздвинул, скользнул дальше.

— Где ты так сладко целоваться выучился? — отдышалась девчонка с трудом, изумленно ахнула. — Я ить и не знала, что это так вкусно! Ты меня ить прям удивил! Я ить едва не улетела...

— Нашлась одна учительница… — хмыкнул парень.

В душе Борька был благодарен разбитной соседке Таньке за то, что та преподала ему первые уроки общения с бабами.

— Меня ить целоваться научишь? — попросила Даша.

— Научу! — закрыл ей Борька рот долгим поцелуем.

Ему сейчас было не до излишних и никчемных слов. Внутри у парня все кипело и бурлило, грозило вырваться наружу…

Отлежавшись, Зина, кряхтя, приподняла с годами все тяжелеющий круп, проворно подтянула бельишко. По активно дергающемуся заду Борьки она поняла, что пацан переключился на ее дочку и, вне всяких сомнений, добился своего.

— Времени они зря не теряют! — легла снова на ее распахнутую настежь грудь Степкина рука. — Может, мы с тобой повторим еще разок? Под шумок, и пока все заняты собой!

— Не сейчас, на ночевке… — пообещала Зинаида.

Не стала она лукавить самой себе, честно призналась, что ей самой, на удивление, понравилось тыкаться со Степкой. Не по годам пацан оказался сноровистым и мастеровитым, умел он завести бабу, разбудить в ней внутренние чувства. Решив выяснить интересующий ее вопрос, она повернулась к нему.

— И где же это ты так ловко с бабами научился в постели кувыркаться? — спросила Зинаида. — Вижу, далеко не первая я у тебя, не считая уже и моей кровиночки Дашеньки!

— Из чужих баб ты, Зина, считай, вторая! — почесался Степка в кудрявом затылке и честно признался. — Врать тебе не хочется, правду всю тебе скажу, как на духу!

Удивленно моргнув, Зинка понизила голос до шепота:

— А первая, значится, Дашка моя?

— Она самая…

На какое-то время женщина умолкла, переваривая его слова. Чудно пацан говорил, с намеком. Намек-то легко его понять. Принять это знание выходило крайне непросто.

— Своих баб, выходит, ты дома радовал? — хмыкнула Зина. — На своих и на домашних обучение проходил…

— Сперва тетку родную я баловал, — посмотрел по сторонам и тихо обронил парнишка. — Потом батя мне мамку позволил использовать, когда он по полгода в тайге безвылазно торчит…

— А мать что, сама взяла и согласилась? — прищурилась Зинаида недоверчиво. — Взяла так и легла под тебя!

Почесав нос, Степка усмехнулся и самодовольно изрек:

— А кто ее у нас в семье-то спрашивать станет? Батька гаркнул, и дело решенное! Мамка и легла под меня…

— Не рановато ли ты приобщился к семейному радению? — поморщилась женщина, скользнуло в ней раздражение.

— Батя подумал и решил, что лучше эдак, чем черта лысого по темным углам гонять! И мамке польза огромная! Не будет нужды бабе на чужих мужиков пялиться и по ночам утробно вздыхать. Все утехи на дому… — раскрыл душу пацан, озадаченно моргнув, Зина посмотрела ему прямо в глаза, покачала головой.

— Не слишком ли много для тебя, молодого, по кругу ядреных баб? Справляешься? — зашептала баба. — Тетка, мамка…

— Надо будет, батя подсобит! — ответил сразу парнишка, долго не думал. — Вдвоем мы запросто справляемся. А не хватит нам баб, ты и Дашка теперь под рукой…

Под боком заворочался Борька, учащенно засопел, Дашу крепко прижал к себе, дернулся всем телом и затих.

— С облегчением, дети мои! — рассмеялся саркастически Степка, откровенно и не стесняясь тиская Зинкину грудь.

Скрипучая телега шла, покачиваясь с бока на бок. Снова на память пришла история, рассказанная Фимой, о ее связи с племянниками. Разные впечатления легли тогда на душу Зины от откровенного признания ее одинокой подруги.

Непростые отношения Фимы с племянниками сразу же пошли на лад, их жизнь обустроилась, решились проблемы, о которых не принято говорить вслух. Интимная жизнь у всех троих благополучно наладилась. Может, Фима и правильно поступила, вовремя прочно привязала взрослеющих мальчиков к своему подолу. Может, подруга была и не права, да только не ей нынче судить Фиму. Сама только что погрязла по самые уши в стыдном блуде.

Все последние годы она сама уверенным и никуда в сторону не сворачивающим шагом шла, галопом скакала к срамному концу. Похотливый сосед Кузьма немало тому самому поспособствовал, прилип к ней, как банный лист, присосался пиявкой.

Что ни день, то повадился шельмец шастать к ней, словно пчелы на мед, дорвался кобель до сладостного. Как-то скрипнула дверь, и в прихожую ввалился ее соседушка. Постоянные его набеги набили ей оскомину, и она решила с ним объясниться.

— Чего приперся, сосед? Аль дорогу домой перепутал и не туда приперся? — огорошила она Кузьму. — Так я тебе напомню, сосед, укажу прямую и ровную дорожку!

Не ожидавший столь неласкового приема, почесав бороденку, мужик развел губы в улыбке и отвечал ей:

— Заглянул, вишь, по-соседски! Ты одна без мужика все хозяйство тянешь. Вишь, думаю, зайду, подсоблю чем…

Поняв, что до соседа не дошло, что ему тут только что выписали отворот-поворот, подняв голову, Зинаида хмуро взглянула на гостя, отчеканила твердо и по слогам:

— Особой нужды в твоей помощи, соседушка, не наблюдается. Борька за мужика сам справляется.

— Могу, Зинка, тебе в чем другом подсобить! — притянул Кузьма по-хозяйски женщину к себе, уронил руку пониже ее спины.

— Нет у меня, Кузьма, в том особой нужды! — вывернулась женщина, отскочила в сторону, выставила перед собой ладошку.

— В другой раз я зайду! — прищурился хитро мужик.

— Ни сейчас, ни в другой еще раз! — как отрубила Зинаида. — Не требуется более! А за заботу тебе спасибо! По-соседски, стало быть, говорю тебе! Иди, Кузьма, иди!

Обидевшись, сосед покачал головой и глухо проронил:

— Ты чего этак резко рубишь по канату? Нет настроя, так завтра он с утречка появится. Я и сейчас его настрою, постараюсь, чай, мне это дело не впервой! Живо настроим его…

— Шел бы ты, настройщик рояля…

Резво шагнув к женщине, мужик решительно притянул к себе ее неожиданно податливое тело, обеими руками прихватил ее пышные ягодицы. Зинаида почувствовала, как быстро тает и предательски утекает ее былая решимость. Как мало нужно одинокой бабе, чтобы поддаться на уговоры мужика. Хлопнул кобель бабу по заднице, она вся затряслась и вмиг поплыла.

— Вижу, что сама хочешь, не слепой! Чего ершишься? — выдохнул мужик жаром, уткнувшись в ее шею лицом.

Призвав к себе на помощь остатки тающих сил, Зинаида рывком скинула с себя мужскую руку, отпихнула Кузьму в сторону, обозленно выпалила, обозленно глядя в его глаза:

— Ты чего не понял, сосед? Я тебе все ясно пояснила! Нет у меня потребности в тебе! Была минута, и дала тебе мною всласть попользоваться. Помог ты страдалице. А теперь все у меня прошло. На выход, сосед! Жене от меня привет! Дорогу ко мне забудь! Все хорошенько уразумел, сосед? Аль тебе повторить…

Обиженно хмыкнув, Кузьма зло сунул сжатые кулаки в драные карманы облезлой куртки, тяжело топоча, направился к двери. На пороге повернулся к ней, отрывисто пролаял:

— Вас, драных баб, нормальному мужику не понять! То все у вас путем и за милую душу! То через минуту они плюют уж прямо в душу! Позовешь — не приду! На тропинке к тебе я посею траву, тыном от тебя огорожусь! Этак и знай…

— И правильно сделаешь! — поморщилась женщина и отмахнулась пренебрежительно рукой. — Прощай!

Покосившая дверь захлопнулась, Зина вновь осталась одна со своими путаными и во всем сомневающимися рассуждениями.

— Отшила одна баба мужика раз и навсегда! — проговорила она вслух. — А с чем она осталась, бедовая душа? Аль на Борьку ей надежды положить? Сможет ли пацан взрослого мужика заменить? Кузьма хорош, да не гож! С ним рано аль поздно, но погорю! Аль залечу — одно другого не лучше! Но на Борьку надо мне по-другому взглянуть, посмотреть с другой стороны… — терла женщина пальчиком скулу, собрала на лбу задумчивые морщины.

В душе Зинаида хорошо понимала, что Борис ей вовсе не родня, что лишь ее годы являются препятствием для их полного сближения. Так она и не набивается ему в законные женки, а на время ищет в нем твердой опоры для одинокой бабы. Знает, что придет времечко, и Борька найдет для себя ровню, женится…

Глава 7. Условие

Опускался вечер. Темнело. Старый мерин остановился и дальше ни шагу не сделал, уперся, обозначил конец дневного перехода. Бригадир спрыгнул с повозки, потянулся в спине, размял затекшие ноги, огляделся по всем сторонам, посмотрел на притихших в ожидании его слов попутчиков, взмахнул указующей всем рукой.

— Ну, вот, почитай, и доехали! — изрек он. — Тута нынче мы заночуем, а с рассветом тронемся далее, к обеду доберемся.

— Слава Богу, Алексей Иванович! — обрадовалась Зинаида. — Скорее бы! Бока все свои отлежали!

— Слыхал я, как вы дорогой радели! — буркнул Бурун. — Аж взмок весь от вашего бесстыдства и свального греха…

Зинку слова бригадира бросили в горячий жар, лицо ее разом вспыхнуло, запылало багровым огнем.

— Не прячь глаза, Зинаида! — поглядел на нее Алексей Иванович и показательно хмыкнул. — Ни к чему смущением красить свои щеки. Дело житейское промеж вас случилось, ничего в нем плохого не вижу. Порядки таковы в нашей округе, и вы к ним сообща приобщились. Дело сделано, чего уж тепереча жалиться…

Вечерние сумерки сгущались, просветы в деревьях все темнели и темнели, ночная мгла ложилась на приблизившиеся к ним дальние сопки, появились первые звездочки. Пока они мастерили шалаш, устраивали лежаки для сна, поспел ужин. Попутчики расселись у костра и принялись поглощать еду.

Под перестук ложек бригадир поведал об их дальнейших действиях по прибытии в Озерный:

— Расскажу вам, Зинаида, про наш поселок. Озерный наш находится за полторы сотни километров, а то и того больше от районного леспромхоза. Население местное наше сплошь и рядом занято исключительно промыслом пушнины.

— Много жителей в поселке живет? — поинтересовалась Дашка и спряталась за спину Бориса.

Почесав пятерней затылок, Бурун разъяснил:

— В поселке с тридцаток бревенчатых изб. Живут в них и семейные люди, и холостые мужики. С пяток из них домины для бабского населения. Имеется торговая лавка. Столовая есть для рабочего люда. Само собой стоит контора. Школа ютится с нею рядом. Санчасть сбоку прилеплена. Баня общая стоит у озера. У семейного люда свои баньки выстроены.

— Жить можно… — подытожила Зина.

— Люди живут, не жалуются они особо, — оглядел всех бригадир с прищуром в левом глазу и согласно кивнул головой. — Всем мы обеспечены, но на всех мужиков не хватает баб, оттого и раздоры порой происходят. Люди приходят к нам и уходят…

— А чего у вас народ-то не держится? — глянул угрюмо Борька на бригадира. — Чем ему не угодили вы?

Глядя поверх Зимина, Бурун усмехнулся и пояснил:

— Условия труда шибко тяжелы, сезонный труд, люд долго у нас не задерживается. Сезон отрубят, и поминай, как и кого звали! Те, что находят себе пару по душе или по своему нутру, те обрастают хозяйством, детишками, укореняются. Имеется в поселке негласный и нерушимый закон для всех мужиков, чтоб семейных баб им не трогать, ладиться только к холостячкам, пользоваться исключительно незамужними бабами. Иначе скорый суд…

— Конкуренция среди баб! — блеснул Степка с шиком новым модным словечком. — Носом порой воротят…

Отец посмотрел строго на сына, качнул головой, продолжил:

— Правило имеется, что больше двух раз отказать мужику бабе никак. Силком упрямицу заставят. Лучше дать по обоюдному на то соглашению. Да и лишние деньги бабенке вовсе не помеха. Эдак по копеечке себе на приданное девка какая и соберет. Уедет от нас куда подальше в город, выйдет замуж, выйдет в люди, забудет напрочь про грех наш свальный и общественный блуд, заживет примерной для мужа женой, детишками обрастет…

Взяв паузу, бригадир надолго замолчал, давая время на то, чтобы его попутчики смогли все сами хорошенько обдумать. Трещали угольки, взлетали вверх искорки, таяли в ночи.

— С вами, — прищурился Бурун, — мы придумаем для вас историю. По прибытии скажу, что привез золовку с семьей. Якобы, скажем всем, муж твой в больничке на излечение слег, в силу войдет — приедет к нам и сам, объявится перед честным народом…

— Как скажете, Алексей Иванович! Вам оно всё виднее! — кивнула Зина согласно головой.

— Жить будете у нас, как родичи наши близкие. Тебя в поварихи отдадим, а Дашку санитаркой пристроим в санчасть. Пацана твоего определили уже. Поладим в семье, мужика подыщем для тебя справного. Дашка заневестится, замуж ее отдадим!

Прикрыв пылающее личико, девчонка из-под пальцев глянула на Степку и перевела глаза на Борьку, не знала еще, кого из них двоих ей выбрать, стояла девка на распутье…

— А в чем кроется твоя собственная выгода, Алексей Иванович? — поинтересовалась Зина.

Знала она прекрасно, что обычно за просто так никто чужому человеку ни на полушку не сделает добра, чтобы оно потом большим злом на него самого не обернулось.

— Условие у меня есть одно! — прищурился Бурун. — Без оного согласия на то уговора промеж нас не сладится…

— Какое? — моргнула Зинаида.

— Дома у меня все бабы подо мной ходят, пользую их по первому моему слову! — прищурил бригадир левый глаз и качнул пальцем. — Никто про то и ни сном, и ни духом ведать не может!

— А если мы… — заикнулась Зинка.

— Принудить вас не могу, — пожал Бурун плечом. — Решайте сами. Не нравится, шагайте на постой в общагу, хвостом очередь из мужиков отрастет. Под одним, другим и третьим побываете, света белого ненавидеть начнете. Слезами изольетесь, но к себе назад не пущу. На кой мне вдругорядь колхозные подстилки нужны…

Зина и Дашка подавленно молчали. Перспектива пойти по чужим рукам их особо не прельщала. Раздолбают мужики их во все дырки, впору идти вешаться или топиться.

— Что решили, горемычные? — поскреб Бурун скулу.

— Мы решили, Алексей Иванович, к тебе притулиться!

— Верно вы решили, Зинаида! Да ты на поселковых баб еще с дочкой насмотришься! Считай, сплошь одни шалавы! Для молодой бабы еще куда ни шло путаться с мужичьем без всякого разбора, а бабе в годах уже трудненько принимать у себя разных охотников по нескольку раз за день…

Истово перекрестившись, Зина снова горячо заверила:

— Жить будем у вас, Алексей Иванович, твердо встанем под вашу руку! На все мы согласные! Говори нам свое слово...

— Раз согласны вы, мои бабочки, то закрепим мы наш договор нынче же ночкой… — крякнул довольно Бурун, тяжело поднялся, устало направился к шалашу, завалился с самого краю, прикрыл глаза, стал поджидать Зинаиду.

— Я пошла к нему, — поцеловала женщина дочку в лоб и последовала в шалаш за своим только что появившимся у нее хозяином. — Особо не усердствуй с этими жеребцами…

Забираясь в тесноватый шалаш, Зинаида опустилась на коленки, подползла к мужику. Алексей Иванович лежал, поджидая ее.

— Скажи-ка мне, Зина, как на духу, многому ли научили тебя твои мужья? — повис в темноте вопрос бригадира.

— Как и всех прочих баб, верно, тому и научили, — моргнула женщина озадаченно от неожиданности и самого бригадирова вопроса, вздохнула и неуверенно протянула. — Первый муж на спину норовил меня поскорее завалить и юбку задирал до пупа. А второй муж старался поставить меня на четвереньки, по нраву ему было со спины ко мне пристроиться. Все по-людски…

— Что, Зина, мужья твои и зад твой ни разу не баловали? — заиграла на мужских губах ироничная улыбка. — Ни один, ни второй мужик не сподобились осчастливить тебя…

На память Зинаиде пришли слова, услышанные ею от женки одной, муж которой месяцами пропадал в тайге. Баяла разбитная бабенка, что от лютой тоски по бабской ласке иные мужики находят утешение в окаянном плотском извращении.

— Садом и Гоморра! — возвела Зинка обалдевшие очи к темной вершине шалаша. — Не было промеж нас этакого греха! Они меня не принуждали, а я этакого непотребства предложить им сама не могла! Не по-людски оно…

— Не все эдак думают. Иным оно и по нраву приходится! — хмыкнул мужчина и хлопнул бабу по заду.

Женщина тяжело вздохнула, ибо деваться теперь ей было некуда, сунула добровольно шею в хомут, сказала:

— Твоя воля, Алексей Иванович! Понудишь меня, приму грех тяжкий на душу! Не скажу, что с великой охотой пойду на смертушку совести моей,  лишь по огромной нужде...

— И не грех оно вовсе, Зинаида! — рассмешил ее ответ мужика, едва не подавился он смешком. — Еще в Библии про оное сказано. Сказывали мне, что забава сия от Бога людям дана, от природы самой она издавна пошла.

— Ну, не знаю, что ответить вам, Алексей Иванович!

— Ладно, Зина, не к месту о том лясы полночной порой нам точить! Для начала мы с тобой по-людски познакомимся!

Расстегнув кофточку, Зинаида подняла юбку, опустилась спиной на жесткий тряпичный тюфяк, привычным движением раздвинула в стороны ноги, прошептала в темноту:

— Воля твоя, Алексей Иванович! Зачинай знакомство…

Оставшиеся у костра ребята времени зря не теряли.

— Дашка, пошли! — подал Степка девушке руку.

Насупившись, Борька проводил их угрюмым взглядом. Зимину не хотелось уступать первенство, но он хорошо понимал, что в их новой семье бригадира Буруна не ему отныне принадлежит право выбора, придется ему все терпеть, молчать и сносить.

— Скидывай кофтенку! — облапил Степка по-хозяйски послушную во всем девушку, знал, что отказа ему не будет.

Прячась от отблесков костра, Дашка присела за телегу и принялась расстегивать пуговки. Обнажившись, деваха юркой змейкой скользнула на телегу, устроилась на соломе.

К ней тут же подступил Степка, закинул просторную юбку ей на живот, навалился всем телом, впился в губы.

— Ноги раздвинь… — велел сынок бригадира.

Понуждаемая парнем, Дашка раскинула ноги и, обхватив руками крепкую спину Степки, сама толкнулась ему навстречу, утробно охнула, едва не задохнулась от чувственного всплеска…

Когда все закончилось, девка прятала смущенные глаза от Бориса, понимала, что наносит ему душевные раны и ничего не могла с этим поделать, не могла она отказаться от того, что предлагал ей и к чему принуждал ее Степка.

— Твоя очередь стеречь костер! — согнал Борька Степку с телеги, и Дашка поняла, что случится в следующую минуту.

— Мамка ить просила вас не частить! — предприняла девушка слабую попытку, чтобы избежать еще одного контакта.

— Мамка твоя сама сейчас, небось, на третий круг пошла! — огрызнулся Борис. — Быстрее начнем, раньше заснем…

Закончив свое дело, парень отвалился в сторону, заснул, довольно похрапывая, а к Дашке сон все не шел, обходил ее третьей стороной, ехидно надсмехался над нею.

До самого утра Дашка почти и не сомкнула глаз, все думала о том, как за один день она превратилась из юной и наивной девушки в конченую потаскуху. За один день она приняла двух мужиков, и еще счастье ей выпало, что сам бригадир не подступился к ней со своей огромной оглоблей. Вот тогда бы ей, горемычной, и несдобровать, порвали бы ей все нутро…

Поутру все мужики проснулись бодрыми и в хорошем настроении, собрали лагерь, погрузили весь скарб на телеги и отправились к поселку, до которого осталось совсем немного пути, лишь малая часть от всей долгой к нему дороги…

Но лишь только к концу второй половины дня, когда и солнце, окрашенное в багровый цвет, устало путешествовать по небосводу, тяжело цеплялось огненной короной за высокие макушки вековых сосен на дальних сопках, повозки, наконец, прибыли к месту своего назначения, добрались до Озерного…

Усталые лошадки едва перебирали копытами по неровной и каменистой дороге, измученные вконец палящим зноем уже уходящего дня, тяжестью телег, людей и поклажи, плелись, понуро свесив головы. Бедная животина хотела поскорее попасть на родной двор, уткнуться мордой в ведро с прозрачной водой из глубокого колодца, оказаться в прохладном сарае с яслями, доверху наполненными душистым сеном, с торбой овса на шее.

Наемные работники, трясущиеся в телегах, оживились, оглядывая дальнее поселение охотников, их рубленые дома-домишки барачного типа, изгороди огородов, оказавшийся у самой обочины дороги колодец-журавль, редкие палисадники у некоторых изб, где угадывались заботливые хозяйские руки.

У самых ворот, где остановилась повозка Буруна, стояла дородная баба, расставив твердо крепкие ноги, скрестив свои крупные руки под тяжело свисающей грудью, сузив филином глаза.

— Заждались мы вас, Алексей Иванович! — всматривалась она в лица работников. — Который раз ужин мы для вас разогреваем! Баньку для вас жарким жаром протопили! А вас все нет и нету! Уж и не знали мы, чё да как за вас подумать…

— Открывай ворота, Клавдия! — рыкнул зычно бригадир вместо приветствия. — Хватит болтать! Сперва дай люду в дом войти, лясы свои потом будешь точить! На досуге…

— Ласково просим вас всех до нашего дома! — заторопилась баба, будто подстегнутая хлестким ударом кожаной плеткой, поспешно отворила тяжеленные тесины высоких створов ворот, поклонилась степенно в пояс. — Гостям мы завсегда рады! Особливо, ежели добрые люди пожаловали к нам на порог…

Заведя под уздцы уставшую животину во двор, проводив взглядом прикрывающиеся ворота, мужик громко распорядился:

— Сорванцы, распрягайте мерина! Скотину напоить и на ночлег определить! Бабы, тащите поклажу в избу. Опосля и решим, что делать с нею дальше! Живо все за работу!

— Слава Богу, приехали! — появилась на крылечке еще довольно молодая женщина с цветастой косынкой на голове, с закатанными рукавами легкой ситцевой кофтенки.

Не мешкая, Наталья ухватилась за увесистый чемодан, что примостился с краю телеги, согнувшись в пояснице на правый бок, потащила-поволокла тяжеленную поклажу в избу.

— Дочка, не отставай от меня! — принялись Зинаида и Дашка по ее примеру за работу, суетясь и стараясь.

Общими усилиями узлы и баулы перебрались в дом, свалили их в угол общим гуртом. Когда все собрались вместе, хозяин дома довел до домочадцев сложившуюся ситуацию:

— Значится так! У нас в доме гости! Для всех приходятся они нам близкой родней! Запомнить всем и не путать слова. Зинаида — мне золовка! Дашка — ее дочь! Борька — племяш! Люди они все хорошие, жить будут при нас!

— Запомнили… — поморщилась недовольно Наталья. — Чай, не без памяти у тебя мы столько лет прожили…

В двух-трех предложениях Бурун напомнил, кто и кем, и куда принят на работу. Приезжие закивали головами. Они старательно делали вид, что ими все хозяйские уроки сполна усвоены.

— Борька со Степкой пойдут в заготовители! — повторил Бурун еще раз. — Приняли их в бригаду. Жена моя, Наталья, и она для всех после меня в доме моем самая главная! Порядок посему один! Мое слово для всех закон! По нашей вере старинной жить будем, как завещал наш старец Макар, одной общей и дружной семьей. Все расклады только в семье! На людях мы сродственники и чтим их людские законы и порядки. А дома мы у себя вольны сами себе искать и утешения, и любого полюбовника…

— Уяснили, Алексей Степанович! — ответила Зинаида за всех своих родственников, покосилась на Наталию, но та даже и бровью не повела, будто ее или все это не касалось, или она была всем довольна, не видела в том для себя никакого урона.

Решено было сперва-наперво отмыться в баньке от дорожной грязи, а опосля уже и вечерять.

— Клавдия, определи гостей с ночлегом и мыться! — приказал Бурун. — Степка, проверь баньку, чтоб перед людьми сраму не иметь!

Получив указ, бабы пошли определяться с местами для сна и отдыха. Зинаиду и Дашку определили в малую гостевую комнатенку, где выходило им тесновато, но Наталья обещала, что вскорости мужики ее расширят, добавят мебели.

— Борьку поместим в комнату Степки! — распорядилась хозяйка дома. — А Степку отправим в комнату к Клавдии. На время, пока не закончат мужики с пристройкой…

Стараниями Степки в баньке все ожидало их прихода, и члены сильно обросшей за день семьи направились огородом в недавно только отстроенную довольно просторную баню с разложенным по порядку чистым и исправным бельем.

— Проходите, гости дорогие! — пригласила Наталья с гордостью в голосе всех войти внутрь.

В предбаннике смастерили лавки для отдыха, на них-то можно было и раздеться, и отдохнуть после жара парилки.

— Места на всех хватит! — похвастался Степка.

Засветили керосиновую лампу и принялись неспешно раздеваться. По давно укоренившейся еще с детства привычке Борька искоса наблюдал за неторопливо обнажающимися женскими телами. Его сильно поразила статная фигура тетки Степана, с мощной грудью, тяжело свисающей на подтянутый живот, ниже которого густо кустился кучерявый треугольник темных волос, местами посеребренных, тронутых легкой сединой.

— Как тебе моя тетка? — зашептал ему на ухо Степка. — Баба в самом соку! А мамка моя ничем сеструхи не хуже!

Будучи намного моложе, Наталья напоминала старшую сестру, только выглядела она лучше лет на пятнадцать-двадцать. Те же самые густые волосы, свободно распущенные по статной спине, молодой и подтянутый живот, несмотря на рождение сына Степки. И грудь у жены бригадира нисколько не подкачала супротив сестринской, выглядела довольно крупной и красивой.

— Ты на титьки у мамки моей глянь! — бесстыдничал бригадиров сынок. — Отсосал я их в детстве малость, но они еще ничего!

Кружки Натальиных сосков бледно-розового цвета с темно-коричневыми шишечками посередине контрастировали с темными кружками сосков ее старшей сестры.

На этом-то различия между сестрами и кончались, не считая приличной возрастной разницы и оттенка волос.

— Наши бабы многим другим еще фору дадут! — ввернул Степка словечко, услышанное им от мужиков в кабаке. — Фигуристые бабы! С одного взгляда на них забирает…

Скосив глаз, Борька окинул взглядом хозяйских баб. Сильные ноги удерживали крупные и довольно для их возраста крепкие, не расплывшиеся студнем зады, стройные спины.

Но больше всего из всех женских достоинств Степкиной мамки и его тетки Зимину понравился русый цвет волос Натальи. Он подчеркивал оттенок грусти в ее подернутых истосковавшейся нежностью глазах. Женские глаза завораживали и не отпускали.

— Да, мамка моя всем хороша! — хмыкнул сын хозяина, заметив Борькин пристальный взгляд, и Зимин согласно кивнул.

Всем была женщина хороша и не могла не понравиться Борьке, который оказался не в силах отвести от нее взгляд, потерял весь свой природный стыд, вернее, остатки его.

Местные бабы, скорее всего, сразу заприметили бы, они обратили бы внимание на пристальные взгляды приезжего парнишки, если бы не были сильно заняты разглядыванием и детальной оценкой внешности двух нечаянных соперниц.

А вот гостьи смущенно мялись, неторопливо стягивая с себя грубые и толстые чулки, нижнее белье, искоса смотрели по сторонам, на пацанов, которые пялились на женские прелести, а затем, прижав к животам шайки с мочалками, шмыгнули торопливо в парилку, чтобы заранее занять места на полках, удобные для обзора намечающегося процесса совместного мытья, созерцания разнообразной красоты женских тел.

— Идут, идут! — раскрыл Степка пошире в нетерпении страшно любознательные глаза. — Чисто русалки в раю…

Открыв дверь, в парилку вошли четыре феи самой разной комплекции и разного возраста с шайками и прочим банным скарбом. Бабы негромко переговаривались, устраивались.

Последним вошел Алексей Иванович, выпрямился во весь рост, нисколько не смущаясь наготы, давая всем понять, что он тут хозяин и всему голова, что все тут ходят под его властью. Довольно крякнув, Бурун огляделся, вышел, занес из предбанника широкую скамью и установил ее на свободном пятачке.

— Хорошо напарили! — похвалил он своих баб и от всех своих щедрот плеснул из ковшика на свистяще зашипевшие камни.

Густой, как утренний туман, жгучий пар согнал парнишек вниз на нижние полки парилки, заставил пригнуть головы к полу.

— С кого начнем? — пробасил густо хозяин. — Давай, Клавдия, по старшинству! Падай, баба, на скамью, пропарим твои косточки на славу! Соскучилась по венику, поди…

Послушная воле зятя, Клава пересела на скамью, живо распласталась на животе по всей длине своего мощного тела.

— Сорванцы, Степка и Борька, веники в руки и за дело! — скомандовал бригадир и дал отмашку для начала процесса парения и помывки. — Отстегайте бабу на пару!

Остальные бабы разлили воду по шайкам, принялись намыливать мочалки. По давней привычке Зинаида попыталась сама мыть дочь, но та отказалась, не захотела выглядеть в глазах всех присутствующих сопливой и несмышленой малолеткой.

— Мама! — прошипела Дашка. — Я ить сама! Сама! Чего ты меня перед людями в краску вгоняешь!

С небывалым усердием Борька охаживал веником спину Клавдии, явственно улавливал возбужденные писки сквозь удовлетворенные стоны весьма довольной всем бабы.

Повернув голову к парню, она с непонятным для себя вожделением разглядывала его пропорционально сложенную фигуру.

— Не слишком шибко лупцуй, милок, не молодуху, чай, ты паришь! — постанывала Клавдия томно, едва сдерживала себя, чтобы не вскочить и не наброситься на юного банщика.

Борька и рад был стараться, еще пуще махал веником. А вот Степка без особого пыла похлопывал по ногам и ягодицам тетки, сильно не лупцевал, жалел ее, как свою самую первую бабу.

Всегда держал парень в памяти холодную ночь, когда лежал на топчане, вконец замерз, тетка, увидев его скорчившееся тело возле остывающей печи, позвала его к себе в постель.

— Шмыгай быстро ко мне, пострел! — кинула она в ночи. — Вдвоем, знамо, теплее! Кому говорю…

Прикорнув у теплого живота тетки, которая и вовсе ему никогда не казалась сильно старой при ее столь для ее лет гладком лице без всяких морщин, огромной и мягкой груди под исподней рубашкой, Степка успокоился и расслабился.

Он разомлел в уютном тепле женского тела, почувствовал, как по холодным ступням поднимается живительная волна, доходит, согревая, до колен и идет все выше и выше.

— Суй свои ледышки ко мне, пострел! — ощутила Клава прохладные руки родного племяша, отправила их к себе под грудь. — Спи! — чмокнула парня в холодную щеку, обняла его женщина и затихла, погрузилась в сладкую дрему.

Отогревшись в душном тепле теткиного тела, парнишка пошевелил пальцами под сиськами Клавдии и, не получив ожидаемого им укоряющего ворчания, неторопливо двинулся в увлекательное путешествие по всему женскому телу.

Суровая ткань теткиной ночной рубашки особо не дозволяла ему дотронуться до гладкой кожи, но даже внешнее оглаживание таинственных женских местечек волновало парня. Сердце у него стучало набатом и отдавалось каждым ударом в ушах. Он боялся, что его задремавшая нянька проснется, осознав, чем занимается ее любимчик, разом выгонит сорванца на холодную постель. Да и поутру она поведает обо всем его родителям.

— Все не угомонишься ты, пострел! — приподняла тетка широкий подол ночной рубахи, затянула материю до самых подмышек, предоставила племяшу полную свободу. — Вырос мой любимчик, к живой бабе его потянуло…

Осознав, что Клавдия вовсе и не против, Степка принялся водить руками по теткиному телу, сжимать ладонями шары необъятной женской груди, ощупывать мощные ляжки…

Другим ярчайшим моментом в жизни Степки стал визит отца в комнату тетки, где парень, порядком возбужденный, валялся, объятый тесным кольцом теткиных рук.

— Попользовал ты тетку, пострел? — грохнуло отцовским рокотом, и парнишка всем телом вжался в матрас, ожидая сильнейшей отцовской затрещины. — Ступай к мамке! А я тут тебя подменю с моей сродственницей! Брысь отсюда, пострел…

— Ты это чего удумал, Алексей Иванович? — дошло до Клавдии мгновенно, и она вмиг встрепенулась. — По что жену свою обижаешь и меня в стыдный конфуз вводишь? Мальчишку на грех с матерью толкаешь! Не по-людски это дело!

— В нашей семье оное за грех давно не считается! От деда нашего еще пошло! — нахмурил брови Бурун. — И батя мой радел с ближними, и мамка моя была у меня первой бабой!

— Не гоже ты удумал, Алексей Иванович! — пятилась от мужика сестра его жены, стыдливо прикрывалась простынкой.

— Гоже, не гоже, не тебе, Клавдия, наши устои судить! — ухватил мужик за край материи, потянул ее на себя. — Пущай наш малец сперва с домашними бабами отведает сладость! Да и тебе с сестрой для здоровья польза прибудет. Чай, всё на мужиков ты заглядываешься, по сторонам ищешь себе забаву! А тут мы все свои, родные и близкие! Сдвинься чуток, прилягу рядком…

Потоптавшись в дверях, Степка отправился прямиком в родительскую спаленку, дабы справлять отцов наказ. Ожидая его появления, Наталья сидела на краешке кровати. Распущенные волосы старательно утаивали выражение ее расстроенного лица.

— Батя меня к тебе прислал! — присел сынок рядом и опустил ладонь на открытое бедро матери.

В душе он ожидал недовольно протестующую реакцию родительницы, но женщина не шелохнулась, лишь отвернула в сторону смущенное донельзя и полыхающее жаром лицо.

— Грех это, сына… — молвила тихо Наталья.

— Мам, это не я! Батя мне строго велел! Прогнал меня к тебе! Сам он с теткой улегся! — оправдывался пацан, а по всему женскому лицу перекатывались угрюмые тени.

— Воля отцова для нас всех закон! — вздохнула мать тяжело. — В роду у них так оно заведено! Пущай и мы тому закону тоже поклонимся. Полюбовником мне станешь!

Облегченно выдохнув, Степка, всецело взбодренный вынужденным согласием матери, хозяйским тоном повелел:

— Скидывай, баба, рубаху и ложись!

— Может, сперва в рубахе опробуем, как муж с женой в семье возлежат? — смутилась женщина сильно.

— Нет, давай, скидывай! — моргнул озадаченно Степка и крутанул головой. — Давай мы по-людски! То мужику твоему и нет в том надобности, чтоб глянуть на тебя всю, а ты мне, баба, надоесть еще не успела! Сеструха твоя и то скидывает исподнее!

— Хочешь того, сам снимай! — возмутилась женщина. — А я сама не могу. Погоди, пообвыкну, может, тогда и сама…

Глянув глазами по сторонам, парнишка потянул мать за руку, помог ей подняться, встать на ноги, для начала облапил ее, прижался носом к ее груди. Высокая и статная, Наталия возвышалась на цельную голову, смотрела на него сверху-вниз.

— Ишь, вымахала в рост! — проворчал ласково Степка. — Выше бати по избе гоголем ходишь, как он тебя замуж взял, недомерок сам. Дорасту до тебя с годами или нет… — вздохнул пацан.

Стянув лямки ночной рубахи с женских плеч, спустил он исподнее по крупным бедрам, скинул все на пол. Рубаха оберегом осела неровным кольцом возле обнаженных женских ног.

Обойдя вокруг женщины, Степка внимательно всю ее осмотрел и оценил. Сеструхи во многом походили друг на друга, но мамкина грудь и ее бедра все-таки уступали теткиным. Но…

— Ты у меня баба молодая, вся в соку! — прижался сынок щекой к тяжелым и начинающим свисать женским сиськам, провел ладонями по крупной спине, спустился к обширным ягодицам, неспешно обхватил руками крепкие бедра.

Потянув женщину на давно распахнутую постель, парень сел между раздвинутых ног матери, дотронулся до розовых валиков, стыдливо прячущихся между густой поросли каштановых, еще не побитых сединой волосиков.

— Потекла баба! — почувствовал влагу Степка и понял по теткиным советам, что мать готова принять его.

Не торопясь, он прилег рядом и, развернувшись, лег на зажмурившую глаза женщину, упираясь локтями перед собой. Наталью била крупная дрожь, в уголках глаз копились слезы, они тонкой дорожкой сползали на подушку. Порывистое ее дыхание прерывалось судорожным всхлипыванием. Руками женщина обнимала плечи бесстыжего сына, проводила до самых бесстыдно обнаженных ягодиц, будто спохватывалась и поспешно отдергивала руки от тела вовсе и нечаянного любовника.

— Наталья, направь его сама! — шепнул горячо в ее ухо сынок, назвав мать по имени, что должно было облегчить их общение, стереть прежнюю кровно родственную привязанность.

В ответ он от матери получил благодарный поцелуй. С дрожью в теле она прильнула к его груди. Парнишка активно задвигался. Наталья, раскинув руки, тихонечко вскрикивала. Из соседней комнаты доносился довольный теткин скулеж, из чего выходило, что Клавка особо и не противилась, сразу отдалась зятю…

Распаренную Клавдию на скамье заменила Наталья. Она с природной стыдливостью перед чужаком Борькой плотно свела ноги, за что была строго отчитана мужем-тираном:

— Чего прятать свое богатство, коли все равно рано или поздно его показывать! Хлещите ее крепче, сорванцы, чтоб ее до самых костей пробрало, чтоб сама мужика захотела…

Борьке льстила стыдливая робость хозяйки дома перед ним, незнакомым ей парнем. Ему остро захотелось ощутить на время власть над холодно строгой красавицей Натальей, и он все жестче похлестывал веничком по жене бригадира, представляя ее покорной домашней наложницей, вспоминая прочитанное им про гаремы турецких султанов и монгольских ханов.

При каждом удачном шлепке веника о спину, кулачки Натальи невольно сжимались, а глаза ее болезненно щурились, словно при вспышке яркого света. Хорошо еще для нее вышло то, что банная экзекуция длилась не особенно долго, ибо своей очереди покорно ожидали еще две смущенные бабенки.

— Следующая! — повелел бригадир.

Поднявшись с полки, Зина с видимым глазу нежеланием улеглась на широкую парильную скамью. Она сдвинула вместе отяжелевшие ноги, отбросив природный стыд, выставила на показ ядреные ягодицы, прикрыла глаза, расслабилась…

— Хлещите ее крепче, хлещите! — подзуживал Бурун молодых банщиков. — Чтоб знала, куда попала! В хороший дом ее позвали! Чтоб тело и помысли ее стали чисты!

Хлесткие удары вениками приводили бедную женщину в состояние трепета и ужасного страха за юную Дашку, чья очередь была на подходе. Жгучая боль жгла бабе плечи и задницу, и помимо ее воли из гортани вырывались томные стоны, порой переходящие в умоляющие вопли и в протяжный визг.

— Ну, будя вам, сорванцы, баб полосовать! — прохрипел из угла хозяин дома. — Будя вам бедных баб истязать! Разошлись охальники на дармовщину, края совсем потеряли…

Со жгучими следами на спине, боках и ягодицах Зинка, матерно ругаясь, сползла со скамьи, отошла к дочке.

— Дашку я сам попарю, — поднялся Бурун со скамьи. — Оно сидит девка ни жива, ни мертва, личиком вся посерела…

— Пожалей ты девчонку, Алексей Иванович! — запричитала Зинаида, услышав его слова. — Я сама ее попарю! По что дитю этак мучиться! Не доросло дитя до банной порки!

— Не дело говоришь, мать, никакого худа нашей Дашке не станет! — усмехнулся загадочно бригадир, отмахнулся от Зинаиды не терпящей возражений рукой. — Все я по уму сотворю! Парить должно умеючи! Дашку мы сорванцам не доверим…

С хорошо видимым и заметным со стороны страхом в глазах девушка на полусогнутых ножках, семеня, приблизилась к месту порки банными вениками и вытянулась на скамье в ожидании града ударов по спине, по бокам и по заднице.

Еще ни разу в жизни она не мылась в одной бане с мужиками, и никто ее никогда и нигде не парил…

Бородатый мужик тяжелыми шагами подошел к скамье и грузно опустился на ее край, уронил широкую ладонь на вздрогнувшую от чужого прикосновения Дашкину спину, и та невольно оглянулась назад, приподняла голову и пристально всмотрелась в лицо нависшего над нею пугающе угрюмого банщика.

— Расслабься малость, девка, ишь вся ты напряглась, как стальной канат! Расслабься, и полегчает… — продолжал Бурун поглаживать вздрагивающую и настороженную поясницу Дашки.

Даша отпустила себя, расслабилась, банщик взялся за дело, легонько прошелестел одними листочками веничка по икрам, поднялся по ногам выше, прошелся по напрягшимся на миг и снова опустившимся ягодицам, остановился на пояснице.

— Вот и хорошо, чуточку расслабилась девка! — крякнул мужик удовлетворенно. — Лежала девка бревно бревном…

Макнув веник в горячей воде и окропив каплями тело, распластавшееся на скамье, банщик прибавил частоту руке, и тут Дашка с легким постаныванием заерзала по скамье, глаза ее от получаемого удовольствия прикрылись, а рот, напротив, слегка приоткрылся. Все ее тело приятно порозовело, спина, плечи покрылись красным следом от упругих прутьев березового веника.

— Вертайся, девка, живо на спину! — повелел ей банщик, и девушка стремглав исполнила команду, юрко развернулась, улеглась на спину и скоренько вытянула руки вдоль туловища.

Властная рука хозяина старательно огладила все девичьи изгибы, ничего не пропустила. От движения широкой ладони внутри Дашки невольно росло и поднималось жаркое желание, она пыталась всемерно скрыть свое нарастающее возбуждение, но коленки ее предательски разошлись, широко раскрывая обильно влажную щель между расслабленно распахнувшимися ногами.

— А девка-то у нас поплыла! — прошептала Клавдия.

Взрослые женщины с ревнивой завистливостью смотрели на то, как пожилой и в годах мужик умело обхаживает девицу, ловко готовит ее к возможному спариванию.

— Ох! — задышала Дашка порывисто, судорожно засучила ногами, готовая отдаться по самому первому требованию.

Бородатый мужик прятал в кулачище довольную улыбку. Он запросто мог бы позабавиться с Дашкой, но не желал травмировать ее еще не совсем окрепшую душу. Всему свое время. Он еще возьмет свое и всласть оторвется с юной красавицей…

Семейное мытье продолжилось. Хозяин жестко прошелся по телам двух сорванцов, словно мстя тем за то, что они нещадно секли его взрослых наложниц. Пацаны кряхтели и терпели под ударами веника, по одному отвалились в сторону.

Самого бригадира парила Клавдия. Она хлестко отбарабанила тело хозяина с полным знанием банного дела. Бурун от удовольствия громко крякал, в знак благодарности встал со скамьи, прижал парившую его бабу к себе и впился в нее долгим поцелуем.

— Не зевай, Борька! — толкнул Степка дружка в бок.

Сынок бригадира обнял мать дружка, жадно припал к ее послушным, но шибко еще боязливым устам, опустил властную ладонь на ее расплывшиеся на лавке пышные ягодицы. Баба приоткрыла рот, и Степка самозабвенно шуровал языком, старался всунуть его поглубже. Зинаида ему покорно отвечала.

Глядя на них, Борька усадил рядом с собой Наталью и вложил ищущую ладонь в широко разведенные женские ляжки, с удовольствием обсасывал напрягшийся сосок пышной груди.

На них на всех из своего уголка исподлобья поглядывала ошарашенная от всего увиденного ею Дашка. Этакого откровенно бесстыжего разврата она еще в жизни своей не видала, даже во сне не могла себе такого полного бесстыдства представить…

Время прошло, незаметно пролетело, и парилка стала заметно и прямо на их глазах остывать.

— Помылись мы, будя! — остановил хозяин взмахом руки торжество семейного непотребства. — Собирайтесь до дома…

Услыхав его команду, домочадцы по быстренькому облили друг дружку водой из заранее приготовленных шаек и, весело переговариваясь, принялись облачаться в чистые одежды...

Глава 7. Пастушки

За столом Алексей Иванович степенно взял в свою руку бутыль самогона, сдвинул в один ряд стаканы, разлил по ним мутную жидкость по пару глотков на каждого члена семьи.

— Ну, разобрали стаканы! Выпьем мы, значится, за нашу пополнившуюся изрядно семью. Чтобы все у нас шло по уму и по взаимному расположению! — провозгласил он тост.

Граненая посудина звякнула, разбивая тишину вечернего застолья. Горячая картошка из сильно закопченного чугунка, выхваченная пальцами Натальи, раскатилась по столу. Дуя на картофелины, домочадцы старательно сдирали с них кожуру.

— Значится, поясню вам, — пробасил густо хозяин, хрустя огурчиком, вновь выстраивая стаканы, плеская в них самогон, — что жить нам следует дружно и уважительно. Ляжем мы, как в бане начали. Ежели кто и против, то обмен не запрещен. На другие разы упорядочим. Кого средь бела дня желание сие прихватит, не возбраняется. Но тишком и без посторонних на то глаз. Сорванцам, полагаю, надобно и до чужих баб интерес свой времечком кидать, дабы избыть ненужной нам болтовни-трескотни, что не имеют они всякого интереса до женского сословия.

— Ишь, чего удумал, старый хрыч! — не стала скрывать крайне раздраженного недовольства жена бригадира. — Чему, греховодник со стажем, научаешь несмышленых еще детей! Чтоб они шастали налево и направо по всем девкам и бабам без всякого разбора! Заразу какую еще в дом принесут!

— Осторожность в каждом деле важна! — согласился с нею Бурун. — Но сие дело, оно и для нашего покоя нужно! Нечего, бабы, носы воротить! А ты, Зинаида, должна делать вид, что ты не вдова, а мужняя жена! Значится, за порогом дома все строго по нашему уговору, подолом своим не мести! Ну, выпили…

По указке строгого хозяина домочадцы дружно тяпнули, захрустели огурчиками, заели поостывшей картошкой.

— Дашка! — свел брови хозяин. — У тебя под боком тут два оболтуса, на чужих жеребцов глазом своим не коси! Дурной славы опосля нам не избыть! Одному дашь волю, считай, по рукам пойдешь, драть тебя, девка, зачнут, как Сидорову козу. В очередь станут все, от замшелых дедов и до несмышленых пацанов. Взрослым бабам с пострелятами тешиться не возбраняю…

Выпили еще разок, закусили домашними разносолами. Бабы отправились стелить постели. Мужики опрокинули еще по стаканчику на посошок, закусили и еще выпили…

Тяжело ступая, бригадир вошел в комнатку Клавдии, плотно прикрыл за собой тяжелую дверь. Сестра жены сидела на кровати, расплетала толстую косу. Кинув строгий взгляд на вошедшего, женщина поднялась с кровати и выпрямилась.

— Не ждала меня нынче, поди? — прищурился Бурун. — Думала, что обойду нынче тебя своим вниманием…

Подойдя к мужику, Зинаида опустила руку на его курчавую голову, по-матерински потрепала Буруна по его вихрам, с немалым укором в голосе строго молвила-выговорила:

— Да! Не ждала! Не гоже в день приезда вместо законной женки к полюбовнице спешить! Иль шибко по мне заскучал?

— Не без того, Клава! — скользнула скупая улыбка по мужским губам. — Ночами напролет мне снишься! Присушила, ведьмачка, меня! Я в дороге с Зинаидой прилег, а перед глазами ты стоишь! Как я тебя сразу не высмотрел в девках? На тебе мне след был свой выбор сделать, а не на Наталье! Потому и ввел в семью дедовы законы, чтоб не прятаться с тобою по чужим углам…

Усмехнулась баба, качнула головой, прищурилась, спросила:

— Чем же я тебя зацепила?

— Спроси меня, и сам я понять не могу! — мотнул мужик головой. — Груди твои — будто ароматные дыньки под теплым и ласковым солнцем. Теплом и спокойствием тянет от них. У моей Натальи они прохладные, будто прячутся в ненастье, видать, не смог я, не пробудил я их к жизни. Губы порой холодом всего обдают, как утренним морозцем они у нее прихвачены…

По женским губам гуляла затаенная улыбка. По нраву Клавдии пришлись слова мужа младшей сестры. Старше она намного Наташки, а мужик всю жизнь сохнет по ней, по ее жизненной радости в постели. Наталья сама вся холодная, а сына родила в старшую сестру, с огоньком парнишка, много радости доставит он бабам по жизни. И ей от его щедрот изредка перепадает…

— Знаю я, чего ты на меня не смотрел! — вздохнула Клава. — За приплодом моим нечаянным ты меня саму не замечал. Иринка моя мне жизнь мою на самом корню порушила… — смахнула сестра Натальи влажную капельку с реснички.

Вся жизнь у нее пошла наперекосяк, когда принесла она в подоле дочку свою Иринку. Ее моральному и физическому падению предшествовала целая история, которую следовало бы переложить на бумагу, пьесу поставить, в кино за деньги показывать…

Не дали ей толком окончить школу, нужда погнала ее на работу, устроилась в подпаски, а через полгода сама стала пастухом, в помощники ей определили двух пацанов-ровесников.

— Погоняй! — выкрикнула тоненько Клава помощникам, и первые пять коров неторопливо тронулись вперед по дороге, ведущей вдоль приземистых изб за околицу поселка.

Постепенно стадо обрастало другими буренками, что слева-справа брели к дороге, шли подгоняемые заспанными хозяйками.

— Куда пошла! — щелкали юные пастушки резко плетьми, заворачивали обратно в разросшееся стадо особо ретивых буренок, норовящих отбиться от своих невозмутимо спокойных соседок.

Рядом с тремя пастухами бегала брехливая собачонка. Во главе стада шествовала Клава. Два подпаска примерно ее же лет, Семка и Николка, с юношеским азартом носились по обочинам дороги, направляли стадо вдоль по таежной просеке на выпас на дальнюю луговину. Коровы отмахивались хвостами, мычали…

— Припекает! — смахнула Клава капли пота со лба. — Осень на дворе, а солнышко все еще печет!

Жаркое солнце поднималось над верхушками таежных сопок. Сияющие лучи пробивались через желтеющую листву и окрашивали ее в золото наступающей осени. Месяц-другой пройдет, и первый искрящийся на свету снег упадет на лапы вековых елей и сосен, укроет пушистым одеялом пожелтевшую траву.

— Хороший нынче выпал денек! — радовался Семка. — Повезло нам нынче с погодкой! Боже нас сегодня в темечко поцеловал!

Начало осени у них частенько шло рука об руку со слякотью и затяжными дождями. Но покамест погожие солнечные дни радовали теплом и яркими красками уходящего лета.

Когда стадо добралось до луговины, солнечный диск уже далеко оторвался от вершин сопок. Коровы вмиг разбрелись по всей полянке, мотали головами, стояли, жевали.

— Марш за валежником! — велела Клава пацанам.

Осмотревшись, пастушка выбрала подходящее место для шалаша на случай дождя, который мог налететь в любую минуту, пролиться всюду проникающей влагой, промочить до самой нитки.

Через час шалаш стоял под густыми лапами старой ели. Внутри всё заботливо устлали охапками душистого разнотравья…

Нынешний денек обещался быть теплым и солнечным. Расторопные парнишки разложили небольшой костерок и на пару соорудили две рогатины, приладили на них жердочку и навесили котелок с ключевой водицей.

— За стадом приглядите, пока я тут кашеварю! — велела Клава, отправила ребят подальше от себя.

Заправила она закипевшую воду крупой, накидала туда разных приправ. Когда каша сварилась, девушка сняла с огня котелок, отставила поодаль, чтобы варево окончательно допрело.

Поднявшееся высоко в зенит, солнце хорошо пригревало, пацаны скинули с себя ватные фуфайки и взопревшие рубахи и подставили смуглые спины нежно согревающим лучам.

— Мужички, время обедать! — высунула голову и позвала пацанов повариха, нарезала краюху ржаного хлебца, разложила огурчики и два красных помидора.

Импровизированный стол Клава устроила в прохладной тени шалаша. Второго приглашения подпаски ждать не стали, жадно накинулись на приготовленную снедь, уплетали за обе щеки, сметали со стола в четыре руки все подряд.

— Ужинать будем дома, — усмехалась Клава, глядя на их проворство. — Подъедайте все подчистую…

Управившись за несколько минут со всеми припасами, пацаны отвалились в сторону, разлеглись на спинах, закинули руки за головы, прикурили припрятанные отцовы окурки. «Бычки» заранее припасли, собрали за несколько дней. На сытый желудок в головы пацанов стали приходить разные дурные мысли.

— Клава, скажи, у тебя с парнем чё когда и чё было? — прищурился и спросил Семка, совсем по-иному оглядывая склонившуюся над костром юную девушку, пожирая ее глазищами.

— Нет, я всю жизнь ждала тебя, всего из себя умного и красивого! — сдвинула девушка губы в издевательской улыбке. — Мал еще и глуп, чтоб интересоваться взрослыми вопросами!

— Я всего на неделю моложе тебя! — возмутился пацан.

— У! — потянула Клавка. — Вырос у нас кавалер. С чего у тебя вдруг ко мне проснулся жаркий интерес?

— К слову пришлось! — рассмеялся парнишка. — Глянь-ка, Клава, в ту сторону! У этих… тоже интерес…

Оба подпаска давно кидали взгляды, пялились на то, как посреди их небольшого стада приземистого вида бычок взгромоздился на здоровенную корову, старался, справлял природное дело.

— Эка невидаль! — сплюнула девка презрительно. — Ну и смотрите, наука вам будет, недоросли!

— А может, ты нас чему научишь? — прищурился Семка.

— Бегу и спотыкаюсь! На бегу с себя трусы скидываю! Мараться мне с вами, дураками! — отвернулась девушка в сторону, глядела на разбредшихся по всей луговине коров. — Марш все к стаду!..

Давно не было дождя, все по нему заскучали, вот и он к ним постучался. Налетела со стороны дальних сопок легкая тень, потянуло сырой прохладой, листва недовольно вдруг зашумела, и первые капли дождя, мягко шелестя, застучали по веткам.

— Живо все в шалаш! — скомандовала Клава.

Подпаски кинулись наперегонки в укрытие, попадали на пушистую перину из душистых лесных трав. Стремительно поменявшаяся погода вольно или невольно сыграла на руку Семке, загнав их в тесный шалаш вместе с привлекательной до дрожи в коленках молодой девкой с упругими комочками под ее кофтенкой, которые упрямо и бойко топорщились, тем самым притягивали к себе пристальные взгляды неискушенных в любви пацанов. Обстановка располагала, и изучающая рука Семки легла на девичье бедро.

— Остынь, пацан! Твоя женка под стол пешком бегает, трусов не носит и мамкину сиську сосет! Ручонку, паразит, убери! Живо по уху схлопочешь! — взвилась Клавка от душившей ее злости.

Но Семка никак не спешил подчиниться прямому начальству, проигнорировал угрозу. Выбрав момент, он изловчился, обхватил девку за пояс, с усилием опрокинул ее на спину, тяжело навалился на нее, распластал на охапках травы.

— Николка, держи ее ноги! — скомандовал он.

Задрав вверх затасканную кофтенку, сорванцы принялись щипать и тискать сморщенные комочки сосков. Знал Семка, что делал, знал по родной матери, у которой частенько гостили мужики из их поселка и приезжие наймиты.

Его мать непременно скидывала с себя кофту, чтобы ее ненароком не порвали на куски дюжие мужички. Те сжимали заскорузлыми пальцами ее белеющую грудь, сбивали женское прерывистое дыхание на протяжный стон. Следом юбка оголяла не загоревшие колени, и между ними сновала голая мужская задница. Спустя некоторое время мужичонка начинал хрипеть, а мать Семки, сжимая зубы, сдерживала внутри себя рвущийся наружу стон, чтоб не разбудить лежащего на печной завалинке за занавеской сыночка.

— Отпусти меня, чертов леший! — рвалась Клавка из его тесных объятий, но Семка не сдавался.

Его упертое упорство вскоре было вознаграждено. Ноги у девки медленно разошлись под коленями парня, и он живо перенес все потуги и усилия на то, что увидел у нее между ног.

— Силой решил меня взять, охальник! — убедилась Клава быстро, что ей не справиться со своими помощниками, почувствовала она неумолимость всего происходящего и неизбежность предстоящего, сникла и смирилась с происходящим над нею насилием. — Скажи Николке, чтоб он ушел! — потребовала девка. — Скажи ему, пусть он уйдет! При нем тебе не дам! Хоть режьте меня…

— Ему тоже, небось, охота! — возразил ей Семка.

— С ним я после тебя лягу. Сразу с двумя лежать не стану! Меня не послушаешь, в поселке все без утайки расскажу! — выставила Клавка непременное и твердое условие.

— Николка, — обратился Семка к дружку. — Ты пока на время свали… — показал он рукой на выход из тесного укрытия.

Обиженный парнишка выполз из шалаша, прислонился к стволу старой ели, где крупные капли дождя не проникали под пушистые еловые лапы. Он чутко прислушивался к тому, что происходило в шалаше, время от времени осматривал края поляны, где под деревьями укрылись от дождя коровы.

— Сволочь! Настоял на своем, охальник! — осталась девушка наедине с парнем и стянула с себя грубую юбку, сверкнув глазами, улеглась на спину, забросила на себя нательную рубаху, развела в стороны ноги. — В меня токмо гадостью своей не прыскай! Убью на месте! — пригрозила она.

— Дашь поцеловать?

— Целуй! Без засосов токмо…

Накрыв губами Клавкин рот, Семка протиснул язык сквозь ее разжавшиеся зубы. Приятная истома охватила обоих, и девка покорно приняла парня в себя. Клавка порывисто задышала, принялась резко подаваться навстречу движениям Семки.

В самый последний момент девка оттолкнула от себя парня, и тот отстрелялся в пустоту. Завалившись набок, они, тяжело дыша, отдыхали, крепко прижавшись друг к другу.

— Хочешь, я Николку к тебе не подпущу? — шепнул девке Сёма. — Шугану его покрепче! Он меня забоится!

— Обидится малый клоп и разболтает в поселке… — моргнула Клава, посмотрела на парня пустыми глазами. — Дам и ему, будет молчать и не болтать попусту…

— Мне остаться или пойти? — нырнула рука парня между девичьих ног, по-хозяйски дотронулась до пушистой опушки.

— Мне оно теперь все равно… — выдохнула Клава томно.

— Иди к нам… — высунулся Семка наружу, и дружок поспешно влез в шалаш. — Чем тут промышляли, дома ни слова! Клавке дома базары ни к чему! Тайну нашу сохраним, обломится нам и не раз. Проболтаешься, шкуру с тебя спущу! — предупредил Семка тяжело дышавшего напарника и одновременно и подельника.

Николка в оба глаза разглядывал бесстыдно лежавшую перед ним обнаженную пастушку. Присутствие Семки ему сильно мешало и нервировало, и он недовольно произнес:

— А ты чё застыл? Ступай, говорю!

— Пойду-ка я, на стадо гляну! — увидел его горящий и упертый взгляд и поспешил Семка ретироваться. — Шибко коней не гони, Клавка устала! Понятие имей…

— Учи ученого! Ступай, поди прочь! — отмахнулся от него дружок досадливо взметнувшейся рукой. — Ступай уже…

Когда Семка зашагал в сторону от шалаша, Клава тихо спросила, дотронувшись до руки Николки:

— Ты с бабой уже был?

— С теткой моей разок. Так она пьяная была, шалава!

— А там ты ее целовал? — указала девушка, старательно пряча глаза, на темнеющий лобок. — Иль не сподобился на то…

— Мне запах там не понравился! — поморщился пацан. — Саками пахло и дрянью какой-то!

— А у меня оно как пахнет? — раздвинула Клавка коленки.

Наклонившись, парень носом втянул воздух. Затем пацан лизнул языком по малым губкам. К немалому удивлению, он ощутил приятный и тянущий рот привкус молодой девушки.

— Чего молчишь? Противно тебе иль нет?

— Мм-м…

— Полижи, раз понравился вкус…

Раздвинув по-девичьи еще острые коленки, вспоминала Клава свой самый первый опыт в школьном классе, когда она после уроков убиралась в учебном кабинете. Уборка подходила к концу, когда в дверях неожиданно появился школьный истопник.

Бородатый и свирепый на вид мужик задержал взгляд на ученице, что стояла на коленях и, прогнувшись в пояснице, терла пол под шкафом, вполне по-взрослому виляла задницей.

Оглядевшись по всем сторонам пустынного школьного коридора, истопник вошел в класс, присел на корточки, потом воровато погладил торчавшую кверху девичью попку поверх простенького платьица, а другой рукой накрыл снизу набухающие груди.

Не успев даже по-настоящему испугаться, Клава замерла и испытала ранее ею неведомое яркое возбуждение. Девчушка боялась шелохнуться, чтобы не спугнуть волнующих ощущений, и ждала, опустив в пол глаза, продолжения непривычной ласки.

Но шум в коридоре вспугнул истопника, и тот вскочил, выпрямился, перед уходом негромко бросил-обронил:

— Завтра поутру приходи пораньше! В кочегарку иди!

Ни свет и ни заря дурная девка примчалась в школу и с трепетом в душе негромко постучала в низенькую дверь.

— Заходи! — отворил истопник дверку, втянул ее внутрь, и она оказалась возле огромной печи.

Что именно ожидает ее в кочегарке, Клавка прекрасно знала и пришла сознательно, сдуру желая испытать неизведанное.

Она с матерью и маленькой сестренкой жила в общаге для наймитов — большой деревянной избе, разбитой на несколько комнатушек тонкими перегородками из деревянных щитов.

Старое общежитие считалось женским, несмотря на всяких лиц мужского пола от мужиков самого преклонного возраста до чуток повзрослевших пацанов, денно и нощно слоняющихся из комнаты в комнату. К ее матери, по обыкновению, шли безусые недоросли, взрослых мужиков ее неширокие бедра и по-детски маленькая грудь особо не привлекали. Пацаны без всяких церемоний заходили по одному и по двое, принуждали мать к удовлетворению их самых извращенных фантазий, изгалялись над женщиной…

— Пришла, касатка! — запер истопник дверь на запор.

Хоть и пришла Клавка по собственной воле, в душе она все же подспудно надеялась, что бородатый мужик передумает, отпустит восвояси ее подобру-поздорову, и все закончится.

— Как мне было сказано! — буравила девчушка смущенно глазками все неровности глиняного пола.

Истопник приблизился к своей жертве, не спеша усадил ее рядом с собой на массивном старом диване, из которого отовсюду торчали куски грязной ваты, накрыл жесткой рукой ее коленку.

— Ну, почнём, раз пришла… — сощурился истопник.

— Почнём, чего тянуть… — кивнула девчушка.

— Скидывай одёжку…

Опустив глаза к полу, Клава скинула с себя школьное платьице, повернулась к мужику спиной, стянула с себя трусики, стояла, опустив вниз руки, ждала очередного приказа.

— Ну-ка, девонька, ляг…

Все, что потом произошло между нею и угрюмым мужланом, Клава вспоминала долго и не могла понять и осознать, понравилось ли ей или, напротив, ей стало противно. Когда истопник отпустил ее, она потопала в туалет, со всем тщанием замыла между худенькими ножками кровяные мазки. Все произошло именно так, как она привыкла видеть в общаге, один к одному…

— Ох! — утробно выдохнула она, пронзенная острой болью.

— Терпи, девонька! — впился истопник поцелуем в ее искусанные губы. — Сама пришла! Никто тебя не неволил…

— Правда ваша, дяденька! Сама я, сама…

Добровольное согласие на изнасилование и полное безволие девичьего тела, сопровождаемое сбивчивым и хриплым дыханием из груди бедной жертвы, — вот и все удовольствия, что выпали на долю Клавы в жестких объятиях угрюмого истопника.

— Понравилось, касатка моя? — провел мужик пальцем по ее полураскрытым губам. — Завтра придешь?

— Не знаю! — ответила честно она.

Ей казалось, что ноги ее больше не будет в этой ужасной каморке. Но чувство полного подчинения мужской силе вопреки собственному желанию, взрывные эмоции, сопровождавшие весь процесс безумного слияния двух обнаженных тел, никак не могли не оставить своего глубокого и неизгладимого следа, извращенного чувственного оттенка в сознании молодой девушки.

— Забудь, касатка, что промеж нас случилось! — обронил истопник ей в напутствие. — Рот не разевай! Так лучше будет для тебя и твоей мамки! Сболтнешь лишнее, не ровен час, случится с ней беда, останешься сироткой, одна на всем белом свете…

— Я молчок, дяденька, молчок! — закивала девчушка в ответ. — Не дура! Я все понимаю, дяденька…

— Ну, ступай с Богом, касатка! — прищурился мужик. — Впрочем, захочешь еще повторить, постучи поутру…

Расслабленная ласками доброго Николки, Клавка лениво подумала о том, что ее подпаски придутся весьма кстати для ее разбуженной истопником излишне чувственной натуры.

Если Семка оказался грубо настойчив и требователен, то Николка был ласков, будет при ней робким и послушным мальчиком. С ним она сможет почувствовать себя вполне взрослой, заботливой бабой. Оба пацана некоторым образом дополняли друг друга, очень импонировали ей создающимся неким контрастом.

— Давай, не томи! — понудила она подпаска.

Склонившись над девушкой, Николка провел рукой по острым соскам начальницы. Клава, тепло улыбнувшись и притянув парня к себе, поцеловала его в губы, ласково пожурила:

— Тебе Семка велел поторопиться! Чай, не на отдыхе мы, а при деле. Приступай, пока дружок твой тебе не помог…

Острое возбуждение пацана не заставило себя долго и нудно ждать развязки. Сбросив последние усилия, Николка неподвижно замер, придавив девушку потяжелевшим телом.

Спихнув с себя парня, Клавка шутливо щелкнула его по носу и свистящим шепотом напомнила ему:

— Не забудь про наш тайный уговор! Дома молчать в тряпочку и на улице дружкам не трепать языком. Вякнешь кому, я и сама, и без Семки с тобой разберусь! Ты же не дурак, чтоб болтать. И ко мне будешь подлезать, если помалкивать будешь…

Осенний денек заметно клонился к вечеру, уставшее за день солнце устремилось к закату. Обратный путь небольшое стадо преодолевало значительно медленнее, чем шло оно с утречка.

Тяжелое и переполненное вымя у коров раскачивалось по сторонам, затрудняло движение. Стадо больше не пухло и не убегало по сторонам, не разваливалось, брело строго по колее и сберегало силы для неблизкого пути до дома.

И только добредя до крайних изб, коровенки призывно замычали, заблаговременно сообщая своим заждавшимся их хозяйкам о своем скором возвращении на родное подворье.

— Кормилица наша пришла! — лыбилась бабка Нюра.

— Манька! — вытягивала руку тетка Матрена.

— Зорька…

Из подворий выбегали бабы и с поспешностью отворяли проходы, загоняли скотину в сараи. Шаг за шагом бренчанье колокольчиков на шеях коров стало стихать. Последние из их стада животинки разбрелись по своим дворам. Трое пастухов сошлись у последнего двора, оглядевшись по всем сторонам и пытливо взглянув друг на друга, по-свойски попрощались.

— Клава, значится, мы завтра, как нынче? — отвел взгляд в сторону и по-будничному спросил Семка.

— Посмотрим, как вести станете себя, малолетки! — буркнула девка угрюмо и сурово глянула на одного и второго.

— Как сказано, так мы и сделаем! — подтвердил охотно Николка их твердое и неотступное решение. — Я что, совсем уже дурак? У меня дружков, окромя вас, никого более нет! Клава, ты девка хорошая, я за тебя… ты не сомневайся во мне…

Вернувшись домой после выпаса стада, Семка вошел в избу, оглядевшись, увидел мать, которая торопливо собиралась в гости к давней подружке, на ходу кинула ему:

— Ужин твой на столе. Меня не жди, спать ложись!

На Раисе Семеновне было надето красивое летнее платьишко. К нему прилагались тонкие чулочки, фасонистый шелковый лифчик, надежно и прочно удерживающий крупную грудь, придающий ей форму и особую притягательность. Дополняли образ и яркая помада на тонких губах, и красиво подведенные большие сероватые глаза, и завитые в локоны светлые волосы.

— Опять ты пьяной приползешь? — ворчал сынок недовольно и возмущался. — Не можешь ты обойтись без этих козлов?

— Поговори еще с мамкой, засранец! — моргнула Раиса Семеновна, подняла руку на сына. — Молоко еще на губах не обсохло! В штанах у него не выросло, а мать туда же, поучает!

— Выросло давно у меня! Показать? — буркнул пацан исподлобья, отворачиваясь к стенке. — Возьму и покажу!

— Я сейчас тебе тряпкой покажу! — погрозилась мать.

После объятий с Клавкой парнишка почувствовал себя взрослым мужиком, способным переспать с любой бабой, будь то девчонка сопливая или же взрослая женщина. Он и матери может дать то, ради чего она ходит и позорит себя.

— Не пущу! — выкрикнул Семка. — Сам с тобой справлюсь!

Тяжело вздохнув, Раиса посмотрела на него каким-то особым взглядом, с горечью в голосе выдохнула:

— Совсем с головенкой у тебя плохо стало! На мать он готов запрыгнуть, ирод! Грех это тяжкий, грех! А мне за мои гулянки мужики хорошо приплачивают! Вот и весь сказ!

— Сопьешься вконец, и денег не нужно будет!

Сплюнув на пол, мать в сердцах хлопнула дверью.

Сильно спешила Раиса Семеновна к дому в самом конце поселка, где почти на отшибе от всех проживала закадычная подружка. Перескакивая через небольшие лужи, появившиеся после недавно пролившегося дождя, ловко балансируя на узких дощечках, брошенных в непролазную грязь прохожими и почти утопших в ней, баба вглядывалась в зажженные окна домов-общежитий.

В них проживали все ее знакомые товарки и хахали, кто ютился в каморках со своими семьями, кто в одиночку жил, тянул постылую жизненную лямку. А потому стихийные гулянки устраивали и семейные, и холостые жители. Иных и прочих развлечений в поселке не наблюдалось. Стоило двум-трем бабам собраться, чтобы посудачить о своем и о бабском, как к ним незамедлительно вламывалась шальная компания мужиков с бутылками в карманах.

— Гостей не приглашали? — задавался вопрос, и непрошеные гости без церемоний вливались в коллектив.

То на одном краю поселка, то на другом углу разлетались переливы баяна, разносился женский смех, переходящий в отчаянный визг. Разгульные танцы продолжались до самой глубокой ночи.

Выпитая водка добавляла веселья в сборища людей, она объединяла жителей поселка в их стремлении продолжить беспутный кутеж и провести остаток ночи в интимном уединении за дверью одной из многочисленных комнат общаги или у себя дома.

Именно в подобную компашку и жутко спешила Раиса. Взбежав на крылечко избенки, женщина плечиком толкнула тяжелую дверь. В лицо ощутимо пахнуло сивушным духом и запахом несвежего белья. Доносились и излишне громкие, и не очень приличные крики, гулко раскатистые взрывы пошлого хохота собравшихся людей, принявших вполне достаточную для веселья дозу спиртного.

— О, Раиса пришла! Удостоила нас своим вниманием! — раздался словоохотливый треп потертого жизнью мужичка, одинокого и страстного любителя выпить на дармовщину.

Самсон мог закрутить скоротечный на одну ночку роман с любой из присутствующих на гулянке баб. Не гнушался он и бабенками в годах, свято веруя в их особо притягательную силу, скрытую от других прожитыми годами, давно ушедшей молодостью, но наполненную непомерным желанием вновь от края до края насладиться порочной сладостью греховного блуда.

— Садись, Райка, со мной! — подскочил к Раисе еще не старый, но сильно потасканный и весь потрепанный бессемейной жизнью мужичок, увлек женщину к столу. — Составь мне пару на вечерок… — устроил рядом с собой, щедро налил Самсон бабе в стакан мутного и до тошноты вонючего самогона. — Предлагаю всем выпить в честь моей несравненной дамы, за ее дивные прелести и достоинства! — выкрикнул мужичок, перекрывая шум дикого веселья.

Заломив голову Раисы, Самсон впился в ее губы, наложив печать неприкосновенности для прочих мужиков, назначив ее своей избранницей. Скромно опустив вниз глаза, женщина уступчиво сложила красивые руки на смиренно покорных коленях.

У нее давно выработалась привычка бессловесно подчиняться выходкам бесцеремонных мужиков, считающих себя законными хозяевами приходящих на посиделки баб. Это правило было одинаковым для всего вдовьего и незамужнего населения.

— Ну, вот меня и определили… — проговорила вяло Раиса, глядя в пустоту. — Накинули на ночку хомут…

Выбравший ее мужик торопился, не унимался, подливал ей стакан за стаканом, спешил довести избранницу до нужного состояния, при котором женские руки уже не так и бойко пресекают излишнюю наглость не ведающих стыда мужских рук.

— Спаленка нас ждет! — шепнул Раисе на ухо Самсон.

Эта новость пришлась ей особо по душе. Не придется ей прямо в коридоре отдаваться очередному пьяному кутиле. Она и сама охотно напивалась, чтобы поскорее перенестись в то состояние, при котором не ощущается жесткая рука на ляжке в ожидании, когда хозяин поведет бабу в другую комнатенку, где она может, безразлично ко всему и без всякого стеснения скинув с себя платьице и бельишко, послушно предоставить женское нагое тело для скоротечного и безнравственного слияния.

Бывали дни, когда очередной выпивоха на середине пути вдруг погружался в глубокую дрему, и она, выждав некоторое время, осторожно одевалась, хватала в руку денежку со стола, украдкой выскальзывала из комнаты, уходила из гудящего вертепа домой.

— Пей, Раечка, пей! И пошли… — торопил мужичок.

Райка украдкой вздохнула. В этот вечер ей с кавалером сильно не повезло. Самсон хоть и был заядлым пьяницей, но смутная надежда на то, что мужик свалится с ног, обидно не сбылась.

— Идем, Раечка, идем! — подталкивал перед собой Раису мужчина, ввел ее в комнату с кроватью и одиноким стулом, на который женщина, обнажившись, небрежно сбросила свой наряд.

— Прохладно! — поежилась Рая, поморщилась, на четвереньках влезла на жесткий и отдающий несвежестью матрас.

— Готова, Раечка? — поинтересовался мужик с наигранным великодушием в голосе, не дожидаясь скупого ответа и немого согласия в кивке, навалился на пьяненькую избранницу.

— Как пионер! — хихикнула женщина.

Жилистые руки жестко облапили тело Раисы, помяли ее крупную грудь, прищемили пальцами грубеющие соски, и она услужливо развела ноги, чтобы ускорить процесс слияния.

Временами останавливаясь, Самсон жадно приникал к ее рту, грубо вталкивал язык, по-хозяйски ворочал им, вызывая тем самым рвотное состояние в женском организме.

— Хватит вам! Выходите! — грохало кувалдой за дверью.

Под пьяные крики и нетерпеливый стук в дверь Самсон с натужным рыком выстрелил слабым зарядом и отвалился от Раисы Семеновны, тяжело перевел дух.

Скинув с себя мужскую руку, баба порывисто села на кровати, набросила на себя платьишко, проворно натянула трусы. Уже стоя на полу, надела второпях чулочки, скользнула в дверь.

— Первая пошла! — отметили ее появление на людях дружным взрывом похабного хохота. — Следующая…

Отказываясь от выпивки и отнекиваясь от новых предложений, Рая выбежала на крыльцо, спотыкаясь в темноте, поспешила прочь от избенки с мерцающим светом в окнах, кляня постылую жизнь и неуемное желание мужского грубого обладания ее телом.

— Сучья жизнь! — прошла женщина, не зажигая света, прямо на кухню и приоткрыла шкафчик с посудой, вытянула припрятанную на всякий случай чекушку. — Вот зараза! Дорогая тряпица была! — ощутила Рая отсутствие на себе лифчика под платьем, вспомнила, что в спешке оставила его на стуле, ругнулась.

Присела на табуретку женщина, подумала о том, что наутро хозяйка избы, возможно, и отдаст чужую и забытую у нее вещицу.

Может, предмет женского гардероба подобрал Самсон, просить у урода, чтобы тот отдал, смысла нет, все одно не отдаст.

— Эх, пропала красота… — вздохнула Раиса, разделась, взглянула женщина на печку, где спал ее сын.

На память пришел разговор, в котором Семка твердил, что уже побывал с бабой в постели. Кого это, интересно стало ей, этот паршивец смог развести на близкие отношения? Вырос сынок и тычет ей в нос тем, что он давно уже не мальчик.

Глядя в сторону печи, Раиса вспомнила, как неполное месячишко тому назад на одной из разгульных квартирок в мужской общаге выпал ей по жребию сопляк с еще не обсохшим материнским молоком на губах, одногодок сынка, прижал к стене, лапал…

— Погоди! — вздохнула она. — Дай, дух переведу…

— Давай, давай! — твердил упрямо сосунок. — Снимай все! Кому я сказал, скидывай все!

Неопытные руки стремились торопливо стащить с Раисы нижнее белье, и тихие уговоры, чтобы никуда не спешить, не возымели над пареньком никакого действия. Женщина вынужденно прекратила всякие увещевания пацана и смирилась с наглым натиском сорванца. Почему-то тот случай болезненно засел в ее памяти и вновь всплыл при виде спящего сына…

Поутру поселковое стадо далеко за собой оставило все бревенчатые избы и каменные постройки поселка. Монотонно позвякивали колокольчики на шеях коров.

Подпаски криком и плетьми подгоняли скотину, старались поскорее добраться до знакомой им полянки, чтобы развалиться на мягкой травушке под скупыми лучами полуденного солнца.

— Не зевай, пацаны! — покрикивала Клава строго на двух помощников. — Гони ее, непослушную, в кучу!

Николке все не терпелось оказаться на месте вчерашнего выпаса, добраться до знакомого шалаша, а там, чем черт не шутит, опять им посчастливится завалить строгую начальницу на мягкую перину из свежей травы.

— Как думаешь, Семка, Клавка нам нынче чего даст? — поинтересовался он у дружка. — Я всю ночь не спал, все думал и переживал. Вдруг она передумает, обломит нас. Глянь, вся сердитая и надутая с виду идет. Кричит, как аспид!

Старшая пастушка угрюмо шла, глядела себе под ноги. Ее мысли постоянно крутились и упрямо возвращались к тому, что накануне случилось у нее с двумя малолетками. Вполне трезво и правильно оценивала Клава сложившуюся ситуацию.

Первые плотские желания она познала еще в школе, встречаясь с истопником. Хотя пацаны по возрасту и приходились ей ровней, но Клава считала их еще неопытными мальцами, что мало ведают в отношениях между взрослыми мужиками и бабами.

С другой стороны, если их направить, то они с большой охотой будут крутиться возле нее, и других мыслей покамест у них не возникнет. И ей зримая польза и весомое здоровье для тела, и им какая-то радость в беспросветно нудной жизни…

А их естественное поведение в отношении баб давно уже было предопределено самой повседневной жизнью. На их же глазах матери блудили, чтобы добыть и принести в семью лишнюю копейку. Ребята слишком рано столкнулись и сполна получили неправильное понятие об отношениях противоположных полов…

Рано или поздно, быстро или медленно, но вскоре их мычащее на все лады стадо, наконец, добрело до знакомой луговины, обширной поляны, заросшей высокой травой, окруженной высоченными елями и соснами, свисающими мохнатыми лапами до самой матушки-земли, где даже при сильном ливне можно было спокойно укрыться и нисколько не промокнуть.

— Прибыли! — улыбнулся Николка, повеселел при виде шалаша, сооруженного ими накануне.

— Распускайте стадо! — велела старшая пастушка.

Скотина и сама привычно разбрелась под скупым теплом сентябрьского солнца. Коровы стояли и задумчиво жевали траву, перебирали, отбрасывали в сторону пожухлую, искали мордами свежие побеги, отмахивались хвостами от надоедливых мух.

— Налаживайте костерок! — распорядилась Клавка. — Одна нога тут, а вторая уже за хворостом бежит!

Подпаски заметно оживились. День привычно катился будничной колеей, неплохо обкатанной ими накануне. Поспело варево, и ребятки поспешно, обжигаясь, приступили к обеду.

— Хлебайте, пока не остыло! — смягчилась Клава, на ее губах пару раз промелькнула улыбка. — Работнички…

Николке все не терпелось, и он сидел как на иголках, все время будто подпрыгивал, ждал начала решительных шагов со стороны более опытного в этом дельце дружка.

— Лепота! — распахнула Клавка фуфайку, чтобы немного понежиться на полуденном тепле.

— Может, пора нам и в шалаш? — не дождался Николка шагов от дружка, подтолкнул его, многозначительно крякнул.

Словно очнувшись, Семка повернул голову к девушке, глянул на нее в упор и негромко обронил:

— Пора! Али… чего, Клава, передумала ты?

— Я не раздумала! — тряхнула пастушка задорно головой. — Уговор наш в силе, и я не против! Кто первым желает меня поцеловать? Айда в шалаш! Чего тянуть кота за хвост…

Услышав ее призыв, Николка с поспешностью шмыгнул в шалаш. Немного помедлив, пропустив Клавку вперед, Семка приподнялся с земли, шагнул в сумрачную глубину шалаша.

— Можно и вдвоем… — не стала девка его выгонять.

Поспешно скинув с себя одежку, подпаски потянулись к сидящей перед ними пастушке. Николка бережно пуговку за пуговкой принялся расстегивать кофтенку. Семка запустил руки под грубую юбку и потянул вниз сатиновую материю с упругих девичьих бедер. Расстегнутая до низу кофтенка сама упала с плеч своей хозяйки, Николка жадно прильнул губами к топорщимся грудкам Клавы. Сердце его учащенно забилось, пальцы дрожали, пробегая по обнаженной спине девушки, дыхание все время сбивалось.

— Милый ты! — коснулась Клава нежно руки Николки.

— Телок он еще! — фыркнул Семка.

Сбросив с себя домотканую юбку, девка опустилась на широко раскинутую фуфайку. Прикрыв глаза, пряча их от мальчишек в сумраке шалаша, она позвала к себе Семку:

— Тебе начинать, дружок! Николка чуток обождет…

— Тебе не холодно? Зараз я тебя разогрею! Жарко зараз станет! — прильнул Семка к подружке, дотронулся губами до ее рта.

— Разогрей! — сверкнула Клава глазами.

Оглаживая еще по-девичьи худые бедра, парень руками раздвинул ей ноги, провел между ними ладошкой. Клавка от этакой ласки дернулась и протяжно выдохнула.

Искоса поглядывая на друзей, Николка вытянулся во весь рост на травяном матрасе, дотронулся до ладошки Клавки и погладил ее. Та в ответ руку не убрала, напротив, она с тихой нежностью сжала пальцы Николки, посмотрела ему в глаза.

От резких и порывистых движений Семки пастушка со стонами и выкриками металась под его телом. Внезапно она вся напряглась, крепко сжала коленями Семкины бедра, судорожно под ним задвигалась, дернулась вся и замерла.

— Умаял ты меня! — распахнулись широко зажмуренные Клавкины глаза, умиротворенное выражение на ее милом лице расплылось в тихой улыбке. — Чисто бычок…

— Тебе понравилось? — спросил Семка с придыханием в голосе. — Иль у Николки слаще выходит?

— По нраву ты мне! Николка, он другой. С тобой дюже сладко! Глупым бабам нашим часто с чужими мужиками сладко любится. Сущность, говорят, у баб такая! — призналась девка.

— Мы любим тебя, Клава! — нагнулся Семка и признательно чмокнул старшую пастушку в щеку. — Только ты с другими парнями не гуляй! Ты только наша баба! — шагнул он к выходу.

Покинув временное укрытие, Семка развалился в тени огромного дерева, прикрыл глаза. Ему было хорошо и легко на душе. Он не знал, что будет с ними дальше. Так далеко он не привык заглядывать. Время само покажет им путь…

Они остались в шалаше только вдвоем, Клава повернула голову к парнишке, тихонечко прошептала:

— Знаю, тебе, Николка, неприятно все видеть! Больше не стану с ним при тебе. Хотела, чтоб вы не ревновали меня, но, видать, не вышло. Начнем по отдельности любиться. Буду я для вас общей бабой, но для каждого своя особенная. Не могу я вас разделить, одного из вас обидеть. Мне и твоя нежность нужна, и жесткая грубость Семки потребна. Я тебе сама все дам, чего Семка силой от меня стребует. Я ему подчинюсь во всем. В этом и есть моя бабская суть. Выйду замуж, все едино отказа у меня для вас не найдется, въелись мне в душу два паразита малолетних! Люби, родненький, свою бабу непутевую, дуру безмозглую…

Недолго продлилась их запретная любовь. Через месяц и тому и другому пацану пришли повестки в армию, скоро их забрали, отправили парнишек служить на совсем другой край необъятной страны. Домой ни Семка, ни Николка после того, как сполна отдали Родине священный долг, не вернулись. Они бесследно растворились на одной из огромных комсомольских строек, нашли себе новых подруг, переженились, обзавелись детишками…

Когда Клавка, наконец-то, учуяла, что носит под сердцем ребенка, было поздно что-либо делать. Отцовство ни один из ее дружков признавать не стал, а их матери гнали несчастную девушку от себя, осыпали ее проклятиями.

— Пошла отсюда, подстилка дешевая! — погнали ее куда подальше родители одного из ее бывших пастушков.

— Иди-иди, кому другому всучивай свой приплод! — посмеялась над нею мать второго ее бывшего подпаска.

Так она и стала матерью-одиночкой, никому не нужной и всеми поносимой и презираемой…

Бурун дотронулся до нее рукой, и женщина тряхнула головой, вышла из плена своих невеселых воспоминаний.

— Потому-то и не смотрел ты, Лешка, на меня, — прорезалась суровая складка на лбу у Клавдии, — потому как порченая была, всеми погоняемая. Ладно, коли пришел, знать и вправду по мне сильно скучал. Чего греха таить, извелась вся я без тебя. Хочется мне мужика, а за забором твоего дома искать утешителя срамно и боязно. Погонишь ты меня из дому, случись таковский позор. Да и люб ты мне! Мучаюсь по тебе с самой вашей свадьбы! Я и племяша родного до себя допустила, дюже как на тебя сорванец твой схож. Пущай, сколько мне осталось по жизни моей нескладной напоследок по свету ходить, столько возле вас и погреюсь душой и телом…

Алексей Иванович провел рукой по плечу любовницы, спустил тоненькую лямку ночной рубашки, затем опустил и вторую тесемочку, женщина лишь успела прихватить рукой спадающую одежонку на пышной груди, озорно и весело хихикнула.

— Погодь, егоза! — улыбнулась она. — Стар годами, а как пацан спешишь. Свет пригаси, не молода уж наготой отсвечивать, не ровен час в окошко кто глянет! Ставни забыли на ночь прикрыть!

Смущенный ее словами хозяин затушил керосиновую лампу, прикрутив фитилек и дунув в стекло. Вернулся к ней, потянул бабу на постель, навалился на нее…

Глава 8. Темной ночкой

Негромко кашлянув, Борька хотел постучаться в дверь хозяйской опочивальни, но, постояв, передумал. Он неслышно отворил обитую толстым войлоком тяжелую дверь, шагнул внутрь.

— Пришел… — донесся до него приглушенный голосок.

В сумраке падающей ночи на широкой постели, поперек покрытой медвежьей шкурой, скромно сидела та, которую он с самых первых минут выделил среди всех остальных баб. А в жаркой баньке, по достоинству оценив особую красоту ее женских прелестей, Борис почувствовал в себе томительное желание, скорую радость обладания понравившейся ему женщиной.

Ему еще в те самые мгновения захотелось испытать чувство полной мужской власти над взволнованно трепещущим женским телом, навзничь распластанном на скамье в жаркой парилке.

А когда они дружно сидели за большим столом, не ведая того, кто и с кем отправится по комнаткам, рука Борьки долго лежала на коленке Натальи. И по дрожи в женской ноге он легко понял ее затаенное желание провести эту ночь именно с ним.

И все потому происходило, что он в бане скоро и требовательно предъявил на нее права. И баба это нутром поняла.

— Поспеши, время не ждет… — послышалось в темноте.

Услышав тихий призыв, Борька впопыхах скинул с себя всю одежонку, прилег рядом с хозяйкой дома. Та, напряженно обхватив руками сильные, округлые по-бабски колени, взирала перед собой блестящими в темноте глазами.

На протяжении последних двух минут никто из них не проговорил больше ни единого словечка, будто они заранее давно договорились обо всем и все для себя решили.

Они желали и хотели испытать таинство грешной связи между юным парнем и уже взрослой и опытной бабой.

Привыкнув к темноте, Борька потянул за локоток молчавшую бабу, не проронив ни звука, она опустилась рядом с ним на пуховую подушку. Минут через пять баба прикоснулась к его плечу.

— Ты меня сам хотел, или тебе велели? — спросила она.

— Сам, Наталья! Сам! — взорвался Борька, прервал томительное молчание. — У меня сердце зашлось от дикой радости, когда тебя оставили со мной! Слово даю! Я с самой первой минуты думал только о тебе одной! Как только увидел тебя...

Услышав его наполненные восторгом слова, женщина облегченно выдохнула и негромко произнесла:

— Значится, и вправду пришлась тебе по нраву!

— По нраву мне, Наталья, по нраву!

— Ты мне тоже, паря, глянулся! Хоть и молод соколик, а по виду стоящий мужик! Мне что, раздеться? — прищурила глаз Наталья, и Борька кивнул головой. — И разденусь, не стану девкой перед тобой ломаться! В баньке, почитай, уже было начало. Лобзаешься ты неплохо, но шибко грубо, будто наказать бабу наперед желаешь. Дай мне срок, я тебя всему выучу! — встала на коленки баба, неспешно стянула с себя ночную рубаху, опускаясь на не по годам крепкую грудь парнишки, нежно прильнула к его губам…

Потянувшись ввысь, Степка нашарил коробку отцовских папирос на верхней полке шкафа, вышел на крылечко, присел на завалинке, закурил. Ему хотелось посидеть, настроиться на долгую ночку с прибывшими к ним в дом бабенками. Табак плыл кольцами в прохладном ночном воздухе.

На крыльце скрипнула дверь, в появившемся просвете возникла тоненькая фигурка юной девушки. Она потянулась и что-то весело пропела, думая, что одна и никто ее не слышит.

Заметив сына Буруна, Дашка робко приблизилась к нему и подсела скромненько рядом с парнем. Долго молчали они в темноте, пока не продрогли до самых косточек.

— Холодновато в ночи… — произнес Степка негромко.  — Не ровен час застудить себе можно того самого...

— Пойдем, отогрею ить! — ответила Дашка игриво.

Парень посмотрел на нее долгим взглядом. Еще день тому назад эта девчонка боялась его, как огня, а нынче сама льнет к нему, как к давнему и очень близкому знакомому.

— Пошли… — поднялся сын Буруна.

Друг за другом они вошли в темные сени. Степка накинул крюк на дверь, резко повернувшись, ткнулся впотьмах в стоявшую неподвижно за его спиной девушку. Она забросила руки на плечи парня, ее горячие губы неумело прижались к его губам.

— Будя те, Дашка, ступай к себе! — велел Степа. — Водицы попью, приду к тебе. Жди меня, Дашка, не засыпай…

Уютно закутавшись в суконное одеяльце, свернувшись клубочком у стенки деревянного топчана, Зинаида решила никого на ночь к себе не ждать. Прошедший день выдался долгим и трудным, волнующим и тревожащим. Хотелось уморившейся вконец бабе поскорее забраться в темную норку, забыться умиротворяющим сном от всего пережитого за день. Утро вечера мудренее…

В комнатку, оглядываясь на неприкрытую дверку, вошла Дашка, гибкой змейкой юркнула под одеяльце к родной матери, прижалась к ее уху и доверительно зашептала:

— Мам, он ить сейчас придет! Ежели ты сильно не хочешь, дай мне с ним вволю потереться! Люб ить он мне! Может, замуж меня возьмет! Чего мне искать другого, ежели он мне дюже по нраву пришелся! Я ить запросто за двоих сдюжу!

— Умолкни, оглашенная! — пихнула раздраженно Зинаида дочку в бок. — Глупости говоришь! Не гоже бабе самой и мужика самой себе выбирать! Мужик сам тебя выберет! Будешь сама к нему липнуть и лезть, он живо весь мужской интерес к тебе потеряет! Для мужика строгость, покорность в бабе — самый верный манок! Мужик завсегда тебя хотеть станет, о другой бабе думать не станет! Себя мужику королевой дарить надобно, а не вешалкой на нем виснуть! Сиди гордо и тихо жди, покуда тебя к себе не позовет. А сама на шею ему не висни! Усекла, дуреха?

Молча кивнув в ответ на материнскую строгую отповедь, Даша накинула на себя суконное одеяльце, метнулась кошкой на стульчик, уселась поудобнее, тупо уставилась в темнеющее в ночи оконце, выходившее на просторный хозяйский двор.

— Не спите еще? — приоткрылась дверка, на пороге стоял Степка, напряженно оглядывал комнату.

Смущаясь столь богатому выбору из присутствующих в светелке баб, он подошел к самодельному топчану, присел на его край, в аккурат у ног Зинаиды. Оглядев статную фигуру бабы, накрытую легким одеялом, Степка перевел взгляд на молчаливую Дашку, сидевшую у окна. Никак не мог парень для себя окончательно решить, с кого именно ему следует начать ночные забавы.

Тусклый свет от керосинки выхватывал лишь край лица, прикрытого тяжелой гривой густых волос распущенной косы взрослой бабы. А Дашка, обхватив себя руками под грудками, неподвижно сидела на стуле, сосредоточенно всматривалась в непроглядную темноту. Смешная девка. То кидается на него с нежными глупостями, то упрямо нос воротит. И хороша до чего же чертовка! С годами в тело войдет, и вовсе станет глаз от нее не отвести. А пока она на него чего-то упорно не глядит. Ее же дело…

— Зина, спишь? — потрогал Степка женщину за колено. — Коли притомилась, отдохни чуток. Мы с Дашкой пока…

— Как скажешь, милок! — приоткрыла глаза Зинаида, вздохнула и улыбнулась. — С девкой молодой, поди, тебе интереснее будет! Я за вас едино порадуюсь… — произнесла она с материнской заботой в голосе. — Шалите! На меня не смотрите…

Подойдя к Дашке, Степка приподнял ее за плечи, поставил рядом с собой. Девка опустила руки и потупила скромно глазки, делано смущаясь, отвернула лицо в сторону. Легкое одеяльце, ничем более не удерживаемое, упало с девичьих плечиков на пол, обнажило стройную Дашкину фигурку.

— Иди ко мне! — наклонился Степка и поцеловал горячие губки влюбленной в него девчонки.

Вспыхнув, Дашка прижалась к нему, обнимая, подставила открытый рот, полный крепких и белоснежных зубов.

— Сладкая ты, Дашка! — прошлись властные руки по ее плечикам, спустились на крепкие бедра, ухватились за тугие и выпуклые ягодицы. — Как ягодка летом…

Вздрогнув, девка впилась жгучим поцелуем в шею парня, принялась его раздевать, старалась успеть, пока не вспомнил тот о лежавшей рядом Зинаиде, не передумал и тотчас не перебег, не перекинулся к взрослой и опытной в утехах бабе.

Затаившись, Зинаида продолжала тихо лежать, старалась она не дышать и не сопеть, наблюдала за молодежью.

Чувствуя нарастание тянущего томления в низу живота, баба отодвинулась к самой стенке, освободила место на лежаке.

— Чего посреди комнаты милуетесь? — сказала негромко Зина. — На кровати тереться много сподручнее будет…

Притянув подружку к себе, Степка завалил ее на топчан рядом с ее матерью, грузно навалился на желанное тело. Дашка торопливо раздвинула стройные ноги, пригласила к себе.

— Милый мой, желанный… — протянула она.

Резкие толчки раскачивали старый топчан, тот натужно и скрипел, и терпел, кряхтя, не развалился посреди ночи.

Из полуоткрытого рта девчушки вылетали томные вздохи и порывистые стоны, страсти накалялись.

— Ох! — напряглись полусогнутые девичьи ножки, сжали ягодицы парнишки, усиливая остроту подкатывающего чувства.

Дашино дыхание сбилось в завершающем хрипе и на мгновение замерло. Девушка сполна получила свое, поняла, что у нее больше не осталось сил для продолжения любовной игры.

— Мама! — прошептала беззвучно она, встретившись с глазами матери, попросила помощи.

Угадав затаенное желание дочери, Зинаида откинула вмиг одеяльце и поманила парня на свое разогретое желанием и готовое к слиянию с мужчиной тело.

— Иди, родненький, ко мне! — нашептывала баба. — Я тебе помогу! С девкой у тебя сладкая любовь, а со мной можно и пошалить! Глянь, яка у меня задница! У дочки не скоро еще и вырастет! А сиськи у меня яки! Ни один мужик не откажет себе, чтоб их пощупать! Девка еще не привычна к плотским утехам…

Особо Степа и не возражал против того, чтоб закончить с Зинаидой начатое с Дашкой. Перекатившись с дочки на мать, парень продолжил прерванное Дашкой занятие.

— Вот и славненько! — перевела дух и прошептала баба, поглаживая спину пацана. — Впредь, соколик, не спеши! Бабе тоже охота тепла и ласки! Молодой девке, поди, проще тебя в скачке догнать, а с возрастом без любви к бабе тебе сей благости запросто не достичь. Колода колодой будет баба под тобой лежать и ничего не ощутит, дырку только зря себе всю разотрет…

Устало потянувшись к Зине, Степка чмокнул ее в губы, на ходу поцеловал Дашку, провел ладонью по девичьей груди, махнул рукой и вышел из комнаты…

Уже который раз за ночь Борька, томимый желанием, накрывал Наталию своим телом. Который раз взрослая баба задыхалась под желанной тяжестью молодого тела, каждый раз завершая его набег горячими спазмами оглушительного оргазма.

— До чего ты охочий до баб, родненький мой! — нашептывала ему Наталия, горячечно целуя его. — Жалко, что не родился ты на двадцать годков пораньше! Никому тебя я бы не отдала! Был бы ты вовек моим, родненький мой! Еще на дворе усмотрела я тебя! Сердце мое ты взглядом своим мне в ту же секунду сладкой болью занозил! Еще там решила, что будешь ты ночкой моим! Так и вышло! С виду пацан ты несмышленый, а заездил здоровую тетку мальчонка! Случилась благостная ночь для глупой бабы! Глаза мне на жизнь мою никудышную ты открыл…

— Люба ты мне, Наталия! — прижимал Борька еще крепче женщину к себе, ласкал ладонями ее нагую спину.

— Родненький мой, ты уж не гнушайся мной наперед! Я для тебя всегда буду готова! — шептала горячо баба в удушье подступающих слез. — Присушил, чертяка, бабу к себе. Все я для тебя сделаю! На кой тебе черт сдалась тяжелая пахота за сто верст от дома? Пока в армию тебя не забрали, учиться тебе в город податься надо. Все порешим, аттестат тебе оформим! Есть у меня знакомая! Подсобит! Выправим тебе бумагу, в город поедешь…

— Я не знаю… — протянул нерешительно Борька.

— Позже мы, родненький мой, все обговорим! Пора тебе уходить. Скоро хозяин мой вернется почивать. Иди! Ступай в Степкину светелку, — поцеловала нежно Наталия парня и оттолкнула его от себя, быстро накинула на голое тело ночную рубаху. — Чего застыл? Ступай, кому говорю, и лишнего не болтай…

Расслабленной и сытой походкой Борька направился к двери. В голове его зрели мысли о том, что истинной главой в доме была именно Наталия. Она из всех баб была тут самая умная, знает, чего хочет сама, хорошо знает бабенка, как заставить других членов семьи плясать под ее дудку. Обещает Наталья ему помочь со справкой из школы. Лукавит хитрая баба или нет…

Трудное дельце. Непросто будет такое обделать. Выгорит ли? Не напрасно ли он сам загорится несбыточными надеждами?

Было бы крайне недурно до города смотаться, сесть за учебу, осесть среди людей грамотных и образованных, разом вырваться из порочного круга полной безнадеги и убогой нищеты.

Затаенное чувство радости и тревожного волнения от того, что стал близок, любим столь красивой бабе, при одном взгляде на которую сердце его начинало отчаянно стучать, росло и крепло в его душе. Не хотелось ему уходить от такой благости, от жарких объятий красивой и умной бабы, но от него ничего не зависело. Умна Наталия, чего не сказать о ее старшей сестре…

Вспомнив об Клавдии, с которой ему, возможно, еще и предстоит провести не одну ночь в этом доме, он хмыкнул и с любопытством подумал о далеко не шибко молодой бабе, стал живо сравнивать ее с Наталией. Чем-то Клавдия, может, его и поразит, но Наталию ей ни за что и никогда не одолеть…