Бесплатный фрагмент - Таежная хмарь

Старец в глубине Смеющихся гор

1.

Савелий Хлопьев с трепетом поднимался по внутренней лестнице в заводскую конторку на втором этаже. Из широкого окна, затянутого пусть закопченным, но настоящим стеклом — огромной редкостью в этом глухом крае! — за работой кузни наблюдала одетая в камзол из красного сукна фигура, в осанке которой явственно угадывалась военная выправка. Под непрекращающийся звон молотов работных мужиков, выковывавших гвозди для казенных заводов Урала, Савелий без стука потянул на себя железную дверь — в таком гуле, надобности в соблюдении приличий не было.

Он вошел в скудно обставленный, по меркам петербургских чиновников, кабинет, где было почти столь же шумно, что и внизу — дверь лишь немного заглушила звуки работавшей кузни. Из мебели здесь был стол из горбыля, покрытый потертой суконной скатертью; два стула подле него; стоявший в углу шкаф с бухгалтерскими книгами; деревянная лавка возле одной из стен. Мельком бросив взгляд на лавку, Савелий увидел на ней в несколько раз сложенную — аккурат под голову, — помятую сермягу, из чего сделал вывод, что неутомимый горный начальник нередко спит прямо в своей каморке.

— Ох и заждался я вас, господин поручик, — сердечно улыбаясь, подошел Татищев к Савелию, протягивая руку в приветственном жесте. -Приятно в этом медвежьем краю увидеть знакомое лицо!

Савелий крепко пожал протянутую руку. Несмотря на полуторамесячную поездку, начавшуюся в конце июня, он был полон энтузиазма. Шутка ли: к себе призвал сам Василий Никитич! И, пусть по мнению некоторых его знакомцев, отправленный на Урал разбираться в причинах упадка казенных заводов Татищев был не ахти какой великой персоной, для поручика Хлопьева судьба бывшего инженер-поручика артиллерии выглядела завидной: несколько лет назад начав с ревизии артиллерийского хозяйства в стоящем под Данцигом пехотном полку, ныне Татищев, по поручению доверившегося ему императора, инспектировал «железную жилу» России, от которой зависело ее будущее.

Подобно Петру, отметившему Татищева во время войны со шведами благодаря знанию артиллерийского дела, Савелий был взят под патронаж, в свою очередь, Василием Никитичем, оценившим его умение докапываться до сути в щекотливых делах. Случилось это после того, как Хлопьев, в то время еще подпоручик, раскрыл причину низкой дальности стрельбы пушек батареи, в которой возглавлял одну из артиллерийских команд. Тогда проводивший смотр батареи Татищев отметил, что большая часть орудий стреляет недостаточно далеко: при угле возвышения в десять градусов, вместо привычных двух с половиной верст, ядра летели, в лучшем случае, на целую версту меньше, знатно проигрывая свейским пушкам. Лишь двенадцатифунтовки, находившиеся под началом Хлопьева, выдавали достойный результат.

Не делая замечаний офицерам в процессе смотра, на следующий день Василий Никитич вызвал Хлопьева к себе. Не теряя времени на пустопорожние разговоры, поручик сразу перешел к делу: его интересовало, почему порох, используемый подпоручиком, дает намного лучшую детонацию, чем у сослуживцев. Немного смущаясь, Савелий рассказал все как есть, без утайки.

«Бочку с порохом, что для нашей команды положена, я держу подле себя. Хоть Устав сим и нарушаю, однако знаю, что порох будет сухим и без примесей, чего не могу знать о порохе в бочках, хранимых в отведенном месте».

«За преданность делу хвалю, а за нарушение Устава сорву погоны и отправлю выгребные ямы чистить… Если не разузнаешь, почему другой порох столь отвратного качества».

Пришлось Савелию чинить свое неофициальное дознание. Довольно быстро он выяснил, что в караул по охране полевого «цейхгауза» регулярно заступают два прапорщика, самолично вызываясь в обычно столь нелюбимый солдатами наряд — кто же захочет часами кружить подле хлипкого сарая из подручных материалов, где хранится несколько бочек с взрывным «зельем»? Но та парочка безропотно несла службу, да еще и с готовностью заступала в караул вместо других, зачастую безвозмездно.

Заподозрив неладное, Хлопьев решил проследить за любителями непростой и опасной караульной службы. И, в одну из промозглых мартовских ночей, ежась от насквозь продувавшей моряны, Савелий увидал, что один из младших офицеров вошел в сарайчик с пустым заплечным мешком, а вышел уже с чем-то наполненным. Держась темных мест, фицерик пробрался на край лагеря, где его уже поджидал по-мужицки одетый поляк, в обмен на полный мешок протянувший несколько звякнувших монет.

Утром Хлопьев спозаранку рассказал об увиденном Василию Никитичу. Тот ни слова не сказал, пока шел доклад; лишь желваки ходили ходуном.

«Молодец», — сухо похвалил он. «Дальше — моя работа».

Прапорщиков схватили и голыми прогнали сквозь строй, отхлестав вымоченными в соленой воде шпицпрутенами. Этого оказалось достаточно, чтобы те во всем сознались: оказалось, что продавали они порох неизвестному крестьянину уже не одну неделю, а чтобы пропажу не обнаружили, засыпали в бочки пропущенную через сито сухую землю. Поляка попытались поймать, но того след простыл; видать были у «крестьянина» еще глаза средь артиллеристов.

Фицериков отправили в Петербург под конвоем, а Татищев определил: каждая пушкарская команда хранит порох при себе, расфасованный по небольшим ящичкам, а у кого пушки будут плохо стрелять, так те в полном составе отправятся на гауптвахту.

Так и сдружился с прозорливым подпоручиком Хлопьевым Василий Никитич. Впоследствии он не раз брал к себе его в помощники в деле устроения армейского порядка, в ходе которого многие военные чины потеряли свои теплые и сытные места, где тянули все, до чего только дотягивалась рука, зачастую тем обделяя в самом необходимом рядовых служилых, вынужденных на копеешное жалованье покупать теплые вещи, чтобы не околеть зимой. Из батареи Савелия перевели в Артиллерийскую канцелярию на должность мелкого служащего, где он продолжал выполнять неофициальные поручения Василия Никитича, не привлекая к себе внимания. Правда, предшествующие поездке в Арамильскую слободу полгода Савелий был вынужден выполнять скучнейшие обязанности, что были наложены на него должностью — его патрон в спешке уехал на Камень по поручению самого Петра Алексеевича. Насколько было известно поручику, официально причиной поездки выступала необходимость установления причин упадка казенных заводов, что было под силу выяснить императорскому ревизору, наделенному всеми необходимыми полномочиями, самостоятельно. Но раз уж Василию Никитичу понадобилась помощь своего верного «канцеляриста», значит все было не так просто.

Наскоро прослушав последние петербургские новости, Василий Никитич сразу перешел к делу, потребовавшему вызова Савелия из столицы.

— Как ты знаешь, отправили меня сюда заводы смотреть государевые, что совсем захирели, по сравнению с демидовскими, — посерьезнел хозяин кабинета. -Я думал, будто вина здесь полностью на туляке лежит, что хозяином Камня себя мнит, и немного приструнил его… Но, как оказалось, в этих местах имеет место быть куда более вредная суволока, рядом с которой козни Демида покажутся мелкой пакостью.

Узнал я об этом, когда посетил в апреле одну из гор, числящихся за Уктусским заводом. Обрядился горняком, лицо грязью обмазал, взял в руки кирку и полез в шахту: внизу мрак стоит, а потому не боялся, что вызнают во мне крапивное семя. Хожу промеж людишек, для виду то там постучу, то здесь, а сам прислушиваюсь о чем говорят, да приглядываюсь — рьяно ли руду ломают. А тут вдруг надсмотрщик из тени выходит, да давай меня плетью обхаживать, лениво работаю, дескать. Ну я, благо, птица не высоких кровей, потому смог сдержаться, ради дела. А как ушел приставник, так ко мне один из горняков подошел и давай утешать; сухарь откуда-то достал и водой угостил.

«Ты не переживай от своей нелегкой судьбинушки» — говорит. «Есть спасение от неволи этой, причем скорое… Всего-то и надо к старцу в глубинах Смеющихся гор явиться».

«Не лезь к нему с бреднями своими», — вмешался еще один работяга. «Бродишь тут промеж честного народа, душу смущаешь! Слышал я басни твои — облачены в золотую парчу, да гнилью разят!».

«Пшел отсюда, кержак!» — рявкнул мой доброхот, обернувшись — в отблеске свечи я увидел вместо правой кисти прижженный обрубок.

«Если хочешь в неволе томиться, дело твое! А другим путь к спасенью не мешай торить!».

«Что надо сделать-то?» — прохрипел я.

«Вечером в дом Митьки Носа приходи, что подле моста через Патрушиху стоит. Там и узнаешь все».

Я, скажу честно, хоть и заинтриговался сим персонажем пока в шахте был, однако выбравшись наружу, смыв с себя горную грязь и продышавшись от рудной пыли, воспринял произошедшее делом пустым и не требующим особенного внимания. К тому же, незаметно пробраться в холопью избу у меня бы уже не получилось, а потому я вскоре забыл о странном разговоре… А зря.

Довольно скоро приказчики мне начали докладывать о пропажах работного люда — дело обычное, многие от заводской жизни сбегают, надеясь на лучшую долю вдали от господ, да вскоре возвращаются, вконец отощав, — если бы не одна деталь: на побег народ баламутил некий «посланник старца из Смеющихся гор». И был он, как ты догадываешься, тем самым калекой.

Поначалу безвозвратно уходили совсем неграмотные, легко верящие в бредни крепостные, выполняющие черную работу, но затем стали пропадать и мастеровые, каждый из которых стоит десятка кабальных. Мое терпение лопнуло, когда пропал ведавший откачкой грунтовых вод механик, выписанный мной у Строгановых: без него насосы захирели, а как за них взялся один из местных неумех — так и вовсе сломались. Через неделю один из забоев затопило вместе с частью находившихся там шахтеров, а успевшие спастись устроили такой грай, когда их обратно под землю на сухие участки хотели согнать, что пришлось воинскую команду на место вызывать.

Я попытался найти варнака, начав с допроса тех, с кем он по свидетельствам приказчиков держал разговор, в том числе и Митьки Носа. Но, как бы я не изгалялся — а ты знаешь, что я умею заставить человека открыть рот, — они молчали, будто языки себе отрезали. Тогда я решил с помощью солдат перевернуть все окрестные дома вверх дном и вытащить гада хоть из-под земли, но верные люди донесли, что и среди служилых он побывал и даже уговорил нескольких, службой томящихся, дезертировать. Оставалось только догадываться, скольких еще он склонил на свою сторону, пусть еще не решившихся на побег, но немедля донесших бы ему о грозящей опасности. Тогда я и понял, что зараза проникла настолько глубоко, что требуется мне помощь со стороны, ибо здесь положиться ни на кого не могу.

— Чего же этот безрукий добивается? — недоуменно спросил Савелий. -Ясно же, что не будешь хохмы ради такое предприятие чинить…

— Тут у меня две версии, — поправил манжету левого рукава Татищев, -либо гонят простофиль на какие-то тайные работы, например монеты чеканить где-нибудь в безлюдье, либо образовался у нас очередной сектантский толк, куда обещанием свободы набирают…

— Почему же вы не попросили содействия Тайной канцелярии? — воскликнул изумленный рассказом Хлопьев.

Татищев замялся.

— Понимаешь, — он начал нервно барабанить пальцами по столу. -Когда я разобрался с Демидовым, то отправил Петру Алексеевичу доношение, что проблема с заводами решена, и был им поставлен во главе Горной канцелярии. Если же я запрошу сейчас помощи у сыскарей, то Император об этом непременно узнает и может подумать, будто я поторопился выставить себя в выгодном свете, тогда как здесь имеет место такой гордиев узел.

Савелий в замешательстве прикусил губу, уставившись на рукав своей потрепанной дорожной куртки. Он все не мог дойти, как, по разумению Василия Никитича, он мог бы поймать этого неуловимого варнака.

— С чего же мне начать? — осторожно спросил он. -Или хотите, чтобы я среди рабочего люда походил, своим прикинулся да их думки послушал? — догадался Савелий.

— Именно, — кивнул Татищев, довольный сообразительности товарища. -Сам старайся никуда, больше необходимого, не лезть: здесь тебе не Ингерманландия, земли дикие и народ не отстает — почуют неладное, разговаривать долго не будут. По голове тюкнут, в домну швырнут и в чугунную форму зальют. Я никому препоручать тебя не буду, ибо точно не знаю, кто на моей стороне, а значит будешь сам по себе. О том, что нужно блюсти конфиденцию даже не говорю — сам знаешь.

— Звучит ободряюще, — невесело ухмыльнулся поручик. -Ну, железо ныне хребтину страны поддерживает, а потому я и в виде чугуна на благо Отечества послужу…

2

Татищев провел Савелия тайным ходом — чтобы поручик не примелькался среди работных. Впрочем, данная мера была излишней: изможденные, еле дышащие от жара печей заводские вряд ли запомнили бы очередного барина, кои были для них на одно лицо. Им бы день дожить, в летку домны от усталости не свалившись, а не начальство разглядывать…

Поручику вручили старый рваный картуз, брюки и рубаху из мешковины, резиновые чуни, а на постой определили в общую избу, в которой ворочалась и стонала во сне людская масса из числа приписных, согнанных на завод с зарастающих без хозяйской руки сорной травой полей и пашен. Найдя себе свободный уголок, Хлопьев попытался уснуть, однако это у него никак не получалось: душа ходила ходуном от предвкушения интересного приключения, ради которого можно было и потерпеть временные трудности. Подумаешь — спать на полу, средь заскорузлых портков, а не в кровати, вдыхая пропитанный цветущей яблоней свежий воздух! Зато будет, что рассказать девицам и, если даст Бог, детям.

Наутро отяжелевшего от бессонной ночи головой Хлопьева по решению приказчика погнали, вместе с несколькими угодившими в кабалу работниками, в новую шахту — Соргинскую. Вышли, когда окоем еще не освободился от ночной синевы, дошли уже в сумерках; пришлось шагать ни много ни мало сорок верст, что по плохонькому тракту, будучи нагруженными рабочим инструментом, было весьма непросто. Устали даже сопровождавшие ватажку конвоем из трех человек служилые, хоть и были налегке, да еще и пусть на чалых, но лошадях. К удивлению Хлопьева, ожидавшего суровости от конвойных, к ним относились достаточно хорошо, разрешая встать на роздых каждые пять верст пути.

— Ох, нехорошее место нас ждет, — тяжело вздохнул шедший рядом с поручиком мужик с вырванными ноздрями — каторжник.

— Отчего это? — удивился Хлопьев.

— Доброта их о том говорит, — легонько махнул головой в сторону всадников каторжник. -Они так с нами обходятся, чтобы не убег никто — значит, там, куда нас ведут, нехватка людей. А нехватка народу на руднике от чего может быть, коли со всех деревней согнали крестьян, от отрока до старика? Известно от чего: значит испарения в шахте ядовитые, либо порода неверная, часто обрушивающаяся, ну или воды подземные, туннели затопляющие.

— Бывал уже на такой?

— Бывал… Сбежал от неминуемой гибели, но был схвачен — за то ноздри и выдрали.

— Легко обошелся, — усмехнулся поручик.

— Да как уж сказать… На Камне так просто губить жизнь не будут — рабочих рук всегда не хватает. Другое дело, что жизнь здесь хуже смерти быть может.

Последняя остановка перед рудником была на елани, окруженной со всех сторон хмурым темным сосняком, где виднелись следы костровищ предыдущих ватаг. Перекусив сушеной щукой и охладив опухшие ноги водой из ледяного ключа, рабочие, охая, начали нехотя собираться в путь, однако конвойные не торопили их плетьми, как это было повсеместно заведено, а едва ли не уговаривали подобрать инструмент и двинуть дальше. Правда, от взгляда имевшего военный опыт Савелия не укрылось, что фузеи служилых были заряжены, а сами они держались на таком расстоянии от остальных, чтобы успеть схватить оружие и выстрелить; да и шпаг с ремней даже во время привалов не снимали.

— Ох, братцы… — тихонько взвыл каторжник, тяжкая жизнь которого научила читать действия охранников не хуже артиллерийского офицера.

Только собрались уходить с поляны, как вдруг кто-то увидел покрытую шкурой грузную фигуру средь сосняка.

— Медведь!

Конвойные вскочили, направили фузеи на «медведя», что-то волочившего за собой по зарослям. Приглядевшись, Савелий понял, что никакой это не хозяин леса, а самый настоящий человек, правда не простой, а лесной — вогул, то бишь. На нем, несмотря на летнюю жару, чуть отступавшую в лесу, но безжалостно облеплявшую на открытой местности, была потрепанная медвежья шкура. Лицо с широкими скулами и миндалевидными глазами прикрывали черные с проседью волосы, в которых виднелись хвойные иголки; за собой вогул тянул летние нарты с полозьями из лиственницы, на которых лежала укрытая тряпьем человеческая фигура.

— Кто есть таков? — грозно спросил один из солдат. -Кого тащишь там, тать?

Незнакомец остановился, с трудом перевел дух, вытер пот со лба и только после этого заговорил.

— С Песыра я, что на берегу Сэмыла стоит. Везу вот хоронить иттарму с ис-хор одного из жителей, что утонул во время спора по речному закону, — вогул откинул холстину, обнажив довольно искусно вырезанную куклу из дерева длиной в половину человеческого роста. Хлопьев взглянул на личину, у которой вместо глаз были гвоздики, и ему стало не по себе: показалось, будто чучело грозно хмурится, недовольно кривя резной рот.

— А почему же не самого бедолагу?

— Так кто же у Вит-хона добычу забирать будет-то, — усмехнулся вогул невежественности чужаков. -В речном споре всегда так: один на другой берег переплывает, а второй ко дну идет Вит-хону служить. А иттарма нужна, чтобы ис-хор — могильная душа, — не бродила, по привычке, среди живых: через сорок восходов она поймет, что ее время в Срединном мире истекло, и уйдет в Верхний мир.

— А ты шаман, небось? — служилые расслабились, опустили фузеи; вид одетого в июле в шкуру язычника их сильно забавлял. -Не замерзнешь, может зипун тебе дать?

— Шаман, можно и так сказать, — покивал вогул. -А шкуру одел, чтобы менквам не попасться: ваши сородичи начали рыть гору, в которой люди из лиственницы от гнева Нуми-Торума много зим назад спрятались, когда тот с небес огненный поток наслал; кто знает, когда растревожат их? А к животным они зла не испытывают…

— П-шел вон отсюда! — вдруг разъярились конвойные. -Хватит пугать своими сказками работяг, а не то самого к тачке прикуем и в рудник затолкаем!

Шаман что-то пробурчал себе под нос на чужом языке, схватил крапивную веревку и торопливо потащил нарты дальше, по какой-то незаметной, из присутствующих ему лишь известной тропе.

Кабальные побрели дальше по тракту, а Хлопьев задумался: а не о той ли горе говорил вогул, куда их сейчас гнали?

«Ну и дремучий же народец тут обитает», — с восхищением подумал он. После вынужденного «затишья», проведенного среди покрывающихся плесенью от промозглого климата стен Артиллерийской канцелярии, новый край, полный своих легенд, верований и темных дел, был для него как глоток свежего воздуха. В тот момент он был готов расцеловать Василия Никитича за то, что дал ему возможность принять участие в таком приключении!

***

Рудник, куда привели работных, находился в лесу неподалеку от широкой реки, пересеченной ватажкой на специально заготовленных для такой цели плотах. На площадке, окружавшей невысокую гору, нутро которой терзали кирками и ломами задыхающиеся от пыли рудокопы, были срублены под самый корень косматые деревья, успевшие повидать бродивших средь них белоглазых чудей — прииск стоял на месте копей древних жителей Каменного пояса, канувших в Лету с приходом чужеземцев. Кругом стояли плавильные печи, горны; в стороне виднелась груда отработанной породы. Кипела работа: из колодца шахты с помощью горизонтального ворота наподобие колодезного, тянули груженную наломанной рудой железную бадью за пропущенную через ее петлю цепь; кузнецы обжигали сложенное гуртом сырье; погоняемые возчиками взмыленные лошади, запряженные в крепкие телеги, тащили готовую руду по изъезженной лесной дороге.

— Ну-с, полезай! — прикрикнул до того обходительный конвойный, являвшийся в троице служилых верховодом, указывая дулом фузеи на уходящую вглубь горы штольню. Над ее зевом распростерлась воротина из бревен, удерживаемая на весу толстыми веревками, концы которых узлами были накинуты на два врытых в землю железных столбика.

— А как же передохнуть после дороги, перекусить? — попробовал возмутиться кто-то из толпы.

— Хватит с вас отдыху — и так задержались! А перекусите внутри, там же и водицы напьетесь!

— Да что же вы людей внутрь на ночь глядя гоните, — попытался вразумить служилого Савелий. -Несколько десятков верст отмахали, а вы еще и работы от нас какой-то ждете!

Остроносое лицо служилого вытянулось, глаза запылали огнем, рука потянулась к поясу, где висела шпага.

— Это кто у нас тут такой радетельный? — послышался вкрадчивый голос позади поручика.

Обернувшись, Савелий увидел заводского приказчика в просторной белой косовортке из хлопка, которая, несмотря на свободный покрой, не скрывала нависающего над поясом брюха.

— Вы, наверное, не совсем понимаете, — обращаясь к новоприбывшим рудокопам начал приказчик, встав перед Хлопьевым и уперев мясистые руки в бока, -что отныне себе не принадлежите, а являетесь частью завода. Голова его — горный начальник, а вы — руки и ноги. Что голова решит, то и будете делать бестрепетно: не спорят же ваши члены, когда вы хотите сделать что-то! А уж коли рука или нога свою волю обретет, так небось отрубите ее не мешкая, чтоб жить не мешала? — приказчик в упор уставился на поручика. -Кто будешь таков? — прищурившись, спросил он Савелия.

— П… приписной Хлопьев! — чуть не выдал себя поручик, привыкший представляться перед начальством как того требует Устав.

— Тебе, варнак, устанавливаю двойную норму до конца месяца — не будешь выдавать десять тачек в день, неба над головой не увидишь!

Сжав зубы от обиды, поручик со своими спутниками пошел к темнеющему входу в шахту. Как только последний работный скрылся в чреве горы, узлы, удерживавшие воротину распустили, и раскрытая пасть штольни позади Хлопьева захлопнулась, отрезав последний свет напоследок выглядывавшего из-за окоема солнца.

3

Поручик уже давно потерял счет времени: из-за невыполнения установленной приказчиком нормы, он не выходил из-под земли столько, что горная пыль въелась в кожу и легкие, заставляя то и дело заходиться жутким кашлем; зрение ослабело из-за вечного сумрака, лишь слегка разгоняемого жутко чадящей сальной свечой в фонаре на поясе; кожа на ладонях ороговела от постоянной работы киркой. Ему казалось, что весь мир сузился до забоев и ведущих к ним низких, вынуждающих ходить пригнувшись тоннелей, чьи своды подпирала деревянная крепь, местами прогнившая и грозившая надломиться в самый неподходящий момент. Иной раз, проходя по одному из множества тоннелей, поручику казалось, что трухлявые бревна так и стонут от непомерной тяжести, давящей сверху. В такие моменты он инстинктивно ускорял шаг и пытался пройти как можно дальше, отлично понимая, что это абсолютно бесполезно: если свод не выдержит веса земных масс в одном месте, то в считанные мгновения обрушится весь тоннель, а за ним — и все соседние.

«Служил ли я в армии, бывал ли в Петербурге?» — молотя киркой по нехотя отделяющейся от пласта породе, думал Савелий. «Может, я всегда был приписным крестьянином, вынужденным горбатиться на барина, а воспоминания о прошлом — лишь морок, дарующий ложную надежду, что выберусь отсюда когда-то? Или где-то рядом бродит коварный „горный дух“, при вдыхании коего пьянеешь хуже, чем с хмельного, да еще и видеть начинаешь то, чего нет?».

Единственной отдушиной, помогавшей окончательно не помутиться разумом для Савелия был кусочек неба, который он видел из колодца с бадьей, куда грузили наломанную руду. Проблема была в том, что к бадье приставники допускали только тех, кто вез полную тачку породы — остальных плетями гнали добирать норму, — а у Савелия, не привыкшего к подобной работе, тачку получалось наполнять, от силы, раза четыре за день. Впрочем, даже те несколько минут, что он проводил подле бадьи, как можно медленнее выгружая содержимое рудничной тачки, помогали ему на какое-то время придти в себя и, скрепя сердце, идти в глубины чудских копей, помня о задании Татищева.

Гора был пронизана тоннелями, ведущими на большую глубину. Из разговоров других шахтеров Хлопьев узнал, что большая часть подземных путей была проложена не заводскими работягами, а древними народами, первыми начавшими вгрызаться вглубь твердыни. Поговаривали, что в отдельных далеких местах есть гезенки, ведущие еще ниже — оттуда временами доносился неясный шум, который списывали на подземную реку. Об этих спусках приказчик и его присные ничего не знали, потому что в шахту столь глубоко идти боялись — мало ли в тенях озлобленного люду может притаиться и обиду выместить, — а шахтеры, по доброй воле, соваться туда и не собирались.

В один прекрасный день, когда крепь тоннеля, по которому шел поручик, вся гулко загудела, а одна из скоб, удерживавших бревна между собой, звонко лопнула прямо над головой Савелия, он, что есть сил рванул прочь, побросав тачку и инструмент. Спустя несколько минут панического бега, Савелий, к своему удивлению, оказался подле колодца с бадьей. Не помня себя от страха, он бросился к изумленному приставнику, схватил того за полы кафтана.

— Выпусти, братец! Нет сил больше в этой темнице томиться!

— А ну отойди! — служилый оттолкнул поручика и огрел его по спине плетью. -Где твоя кирка, олух?!

— Доложи обо мне Василию Никитичу, — корчась от боли, взмолился Хлопьев. -Я по его наказу здесь нахожусь! Сектантов ищу…

— Что ты говоришь! — загоготал приставник. -А я здесь, по наказу Петра Ляксеича, тебя сторожу! — трехвостка полетела в сторону Савелия, доставая его по плечам, голове, лицу.

Прикрывая глаза, Савелий побежал от ударов, по пути столкнувшись с голой по пояс чумазой фигурой, тащившей тачку к бадье.

— Ох ты! — приставник погрозил вслед убегавшему, но за ним не погнался: оставлять без надзора бадью было запрещено — не дай бог кто по цепи вверх выберется.

Поручик проносился туннель за туннелем, не помня себя от страха: ему казалось, будто бы везде деревянные опоры гудят и хрипят, возвещая о скорой погибели работного люда, разбросанного по всей глубокой шахте. Он был бы рад уже вернуться под трехвостку приставника, потому что колодец с бадьей представлялся ему единственным местом в копях, где можно было бы надеяться на спасение, но верный сподручник людской погибели — паника, — уже взяла на себя роль проводника и вела Хлопьева все дальше и дальше, заводя в совсем уж глухие подземные коридоры.

В одном из таких неизвестных проходов, где земляной пол был замусорен обломками породы, остатками сломанных рудничных тачек и изъеденными ржой инструментами, Хлопьев споткнулся о каменюку и, не удержавшись на обессилевших от долгого забега ногах, рухнул с высоты своего роста вниз, вдребезги разбив фонарь с вылетевшей прочь свечой, висевший на поясе холщовых штанов.

— Боже ты мой! — ахнул поручик.

Запасных свеч прижимистый артельный не выдавал; идти же в кромешной тьме на ощупь — глаз себе выколоть, либо забрести туда, где тебя вовек не сыщут.

«Ничего, не должен был я слишком далеко убежать» — лихорадочно рассуждал поручик. «Тут же забои кругом — покричу, кто-нибудь да услышит».

Но, сколько бы он не звал на помощь, никто не отзывался. Когда из горла в кромешной темноте чувствующего себя слепым Савелия начал исходить лишь жалкий хрип, паника, коварно заведшая его в безлюдные углы чудских копей и терпеливо ожидавшая своего часа на краю сознания, выступила вперед и начала заполнять разум, топя собой прочие мысли. А стоило руки попытавшегося ползти в обратном направлении поручика коснуться жесткой шкурки одной из крыс, что во множестве шныряли подле него в ожидании скорой добычи, остатки здравого разума покинули Хлопьева, и он, вскочив, побежал, спустя несколько мгновений ударившись лбом о низкий свод.

***

— Вот уж не думал, что здесь свидимся, — удивленно произнес знакомый голос.

Кто-то уже несколько мгновений брызгал ледяной водой на саднящий лоб Савелия, заставив его начать приходить в себя после потери сознания от удара. Застонав от бушевавшей в черепе боли, Савелий открыл глаза и в неярком свете свечи, болтавшейся на поясе у шахтера, увидел склонившегося над собой Егорку Кровлева — каторжанина, с которым он шел в шахту от Арамильской слободы. Чумазый, без ноздрей, своими длинными костистыми руками похожий на лешака варнак вызвал у неожидавшего спасения поручика такие теплые чувства, что он был готов расцеловать его.

— Спаситель ты мой, все свои сбережения отдам, когда выберусь отсюда, — вставая, бормотал еще не до конца пришедший в себя Савелий, пока Егорка искал в пыли и поджигал от своего фонаря свечу, оброненную поручиком. -Я и не надеялся…

— Да и много ли у нищебродов, вроде нашего люда, за душой может быть? — вздохнул каторжанин. -Так, погулять как следует недельку-другую, а там хоть снова в кабалу лезь… Ты мне лучше другое расскажи: как оказался здесь?

— Да я с приставником сцепился из-за того, что тачку неполную привез… — Савелий умолчал об истинной причине ссоры со сторожем, однако остальное рассказал без утайки.

— У, собачье семя, — сжал пудовые кулаки Егорка. -Сторожа наши одного ведь с нами племени бесправного, однако же за кость от хозяина засекут до смерти сородичей своих! Ну ничего, — добавил он, поиграв желваками, — когда с барами разберемся, тогда и за псов их возьмемся… А крепь тут еще долгие года не обрушится, — похлопал по деревянному накату каторжанин. -На века строили.

— Но скрипела она и стонала, словно живая!

— Морок то, — отмахнулся варнак. -Скорее всего, где-то расселина есть, откуда горный дух исходит; его надышался ты и начал слышать того, чего нет.

Савелий замолчал, переваривая услышанное. Он смутно припомнил, как в первый день своего пребывания в шахте среди прочих предстал перед артельным, который наставлял новичков: увидишь или услышишь что странное, так намоченную водой тряпицу к носу поднеси и подыши сквозь нее — если начнет меркнуть явление, так значит горный дух тебя морочит, а реальной же опасности нет. Но коли останется оно в прежней силе, то тут уже и поделать нечего: в шахте посторонний звук или предмет к беде скорой и, скорее всего, неминуемой. Урок артельного Савелий слушал невнимательно, с интересом рассматривая чумазых работяг, тенями сновавших вокруг и дивясь силе духа, помогавшей тем выдерживать нечеловеческие условия.

— Что, гложет тебя несвобода? — прищурив выцветшие глаза, спросил Кровлев, неверно истолковав задумчивость собеседника.

— Еще как…

— Меня тоже. А потому я и брожу тут, выход наружу ищу.

— А как же норма? — удивился поручик. -Тебя же засекут!

— Да я уже давно в нетях числюсь — как только загнали нас сюда, — ухмыльнулся щербатым ртом каторжанин.

— А пропитание где добываешь? Уж не рудой ведь питаешься!

— Еду потихоньку у артели подтаскиваю, а воду из подземной реки беру — она хоть и гадкая, на зубах хрустит, но пить можно.

Савелий вспомнил, как совсем недавно артельный разорялся по поводу пропавшего продовольствия и проверял пожитки шахтеров, заподозрив их в краже.

— Свободу искать — дело хорошее. Но в этом подземелье бесполезное, а то даже и гибельное, — сказал он. -А потому проще работать прилежно — авось кабалу отработаешь и выпустят…

— Ты и вправду в это веришь! — загоготал Егорка. -Я тебе так скажу, — посерьезнел он, — я таких как наш приказчик Борзев среди каторжного начальства успел не раз повидать — они тебе хоть что пообещают, лишь бы ты на себя хомут одел да работать начал. А потом хоть в одиночку шахту вырой, не отпустят тебя! Лишь норму повышать будут, чтобы на тебе вдоволь успеть наездиться, прежде чем копыта откинешь.

«А ведь он прав» — подумал Савелий. «Есть работяги, что тут уже не один и не два месяца гору роют; сгорбились от натуги, полуслепые, на нечисть стали похожи, а их к полю так и не отпускают. Что уж там к полю — даже недельку роздыху от работ для них Борзеву жалко!»

— Прав ты, — с досадой признал поручик. -Но как сбежать отсюда? Нижние этажи затоплены, сам говоришь, а штольня, помимо того, что воротиной заперта, так еще и наверняка под надзором находится.

Узкое лицо Егорки приняло заговорщицкий вид; он наклонился поближе к собеседнику, будто боялся, что в этом глухом месте кто-то может подслушивать.

— Штольня вырублена была уже заводскими, а входы, которыми пользовались белоглазые, так и не были найдены. Большая часть нижних уровней, куда гезенки ведут, и вправду затоплены, но сегодня нашел я один лаз, спускающийся во вполне сухой проход. Оттуда сквозняком тянет, да так, что пламя свечи без склянки начинает колебаться, а значит — выход наружу где-то есть.

— Покажи ее! — загорелся Савелий. -Надо слазить, вдруг и вправду можно выбраться!

— Пойдем, — легко согласился Егорка. -Только условимся: мои указания будешь бестрепетно выполнять, потому что я в этих лабиринтах намного лучше ориентируюсь и знаю, что делать должно.

— По рукам! — воскликнул поручик. Наконец-то, впервые за долгое время, его охватила надежда на спасение из этой горной темницы.

«Всего-то надо наружу вылезти и Василию Никитичу весточку послать» — бодро подумал он, шагая за своим спасителем.

— Для начала надо только едой запастись, а то ведь не знаем, сколь придется по урманам колобродить, прежде чем до скитов доберемся, где нас не сдадут властям. Подземелье я изучил неплохо, путь до складов артельных знаю…

4

Каторжанин уверенно шел по тоннелям, увлекая за собой Савелия. На каждом перекрестке он останавливался и шарил по откосам крепи ладонью, будто искал одному ему известные вешки, помогавшие находить путь среди одинаковых горных проходов. Проведя пальцами по очередному «путевому» откосу вслед за своим спутником, поручик наткнулся на загнутый гвоздь, наполовину вытянутый из бревна.

Спустя несколько перекрестков, вдали показался огонек лампадки, освещавшей склад с инструментом и продовольствием, расположенный в устье одной из выработок — к удивлению Савелия, он забрел не так далеко от известных ему мест, как казалось в приступе ужаса. Сторожей на складе не было; допускавшиеся на поверхность шахтеры старались брать с собой еду из дома, брезгуя подачками от хозяев в виде сухарей и гнилой солонины, а лишний инструмент и подавно никому не был нужен. Паршивый харч был предназначен для подобных Савелию, не выпускавшихся наружу неделями — «чертяк», на языке работных. Но таких были единицы, а потому артельный считал нецелесообразным освобождать от горной работы кого бы то ни было, отвечая перед приказчиком за месячную выработку. Жиденькое освещение же на складе было единственно лишь потому, что вездесущие крысы чувствовали себя чуть менее привольно при свете, оставляя хотя бы какую-то часть пайки, предназначенной для чертяк, нетронутой.

Нагрузив взятую на складе шахтерскую сумку провиантом, наполнив меха водой, запасшись свечами и новым фонарем, Егорка повел поручика в обратный путь к гезенку, вновь ориентируясь по вешкам-гвоздям. Наконец, в одном из тупиковых забоев, где породу в последний раз ломал еще инструмент чуди, каторжанин указал на дыру в земле, ведущую куда-то вниз.

В гезенк, над поверхностью которого виднелась ветхая лестница, спускалась крепкая веревка, обмотанная за лежавший поблизости валун. Обмотав пояс веревкой для страховки, каторжанин полез в колодец по ненадежной лестнице; как только он достиг дна, Савелий последовал его примеру.

— Ну, дальше ты первым пойдешь, — властно объявил Егорка, дождавшись своего спутника. -Путь тут верный, без провалов, не бойся.

— А почему это я?! — запротестовал было Савелий.

— Да потому что договоренность у нас: я говорю, а ты делаешь!

— Ну уж нет, так не пойдет, — начал горячиться поручик, почуяв неладное. -Либо вместе идем, либо я возвращаюсь…

— Да я тебя артельному сдам, чертяка! — ощерился каторжанин. -За кражу харча, тебя с тачкой на месяц «поженят»!

— Тебя и вовсе плетьми засекут, коль на глаза ему покажешься, — парировал поручик, поежившись от мысли о том, что его прикуют колодками к рудничной тачке.

— Ну-ну, — осклабился варнак. -У Наума свой интерес в моих розысках, ничего мне не будет. А вот тебе надо будет внимательнее по сторонам смотреть, коли к артели воротишься: не раз бывало, что упадет с потолка камень на голову работному, да тут же и покинет дух горюна.

«Все у него продумано» — с горечью понял Савелий. «И про артельного, скорее всего, не врет: можно ведь будет иной раз тому, кто за душой что имеет, выход показывать, мошну набивая».

— Черт с тобой, — плюнул он. -Пойду вперед, коли так…

Он двинул по широкой и высокой выработке, размерами превосходящей любую из «заводских», постепенно забиравшей вверх. Свет фонаря на поясе с трудом доставал до потолка, а отходящее в обе стороны от пытающихся найти выход из шахты людей пространство и вовсе терялось в темноте. Временами на пути попадались остатки древних агрегатов, состоящие из колес, рычагов, цепей. Большая их часть под воздействием времени превратилась в груду мусора, однако пару раз Савелий натыкался на огромные механизмы, на четырех колесах которых громоздилась горизонтальная рама из толстых бревен, удерживавшая хвостовик спиралевидного лезвия, сужающегося к концу. К хвостовику крепился поворотный рычаг, запускавший в движение этот хитроумный коловорот, предназначенный для дробления стен.

Пройдя одно из таких приспособлений, сумевшее бы значительно облегчить работу заводских людишек, Савелий почувствовал чуть слышный запах гари, пропавший через пару мгновений. Снаружи, под небом, он бы даже и не обратил на этого внимания: мало ли запахов витает в округе — может осенние листья где-то поблизости жгут или костер горит, — но под землей, коли спертый воздух гарь приправляет — жди беды.

— Горелым пахнет, — сдавленно произнес он.

— То свеча твоя чадит, — отрезал каторжанин, державшийся значительно позади.

— Да что я, вони сала не знаю! — возмутился Савелий. -Говорю тебе — гарь здесь!

— Болтай поменьше да шаг ускорь, — рявкнул Егорка.

— Сколь идти-то еще?

— Недолго…

Наконец Хлопьев вошел в огромную пещеру-полость, в дальнем конце которой виднелся луч света, выбивавшийся из-под обрушившегося свода. Насколько он мог судить со своего места, расстояния между землей и нависшей над ней каменной россыпью было достаточно, чтобы пролез человек — один из булыжников упал так, что задержал остальной поток, оставив расселину. К удивлению поручика, в пещере запах гари был куда сильнее, однако никаких видимых источников горения не было. Он пошел вперед, уловив смутные очертания похожего на ствол дерева объекта, темневшего в углу по правую сторону от выхода; как следует рассмотреть его не было никакой возможности — свет бил по отвыкшим от солнца глазам, заставляя их слезиться и испытывать резь. Приняв его за очередной механизм, помогавший древним людям вгрызаться в копи, Савелий сосредоточился на пути к выходу, не желая угодить в шурф совсем рядом с долгожданным выходом на свободу.

— Ну-с, дошли, — облегченно выдохнул Егорка, догнав поручика, когда тот приблизился к обрушившемуся своду. -Видимо, недра тлеют вот и вонь; а я все боялся, что здесь пар наподобие болотного бродит, который и от пламени свечи может вспыхнуть.

— Потому ты и отправил меня первым?! — возмутился Савелий.

— Не держи обиду, — крякнул Егорка, снимая с плеч сумку и подталкивая ее к щели. -Я ж тебе свободу даровал!

— И то правда…

Тут поручик краем глаза заметил, как терявшаяся в темноте махина пришла в движение, устремившись к беглецам; одновременно с этим, едкий смрад окутал их своим дымным коконом еще сильнее, заставив обоих зайтись в приступе кашля. Не видя быстро и бесшумно приближавшейся позади фигуры, каторжанин, опасаясь того, что выход окажется на высоком яру протекавшей неподалеку от рудника полноводной реки, указал сообщнику на щель, приглашая выбраться на волю первым, проверив надежность пути. Савелий был бы и рад поползти, словно червяк, по ведущему наружу лазу, но тут в луч света вступила имеющая человеческие очертания деревянная фигура: лик на заостренной кверху голове, венчавшей обгорелый ствол-туловище грозно хмурился, а длинные руки-ветви тянулись к непрошеным гостям, намереваясь сдавить тела из костей и мяса в мертвой хватке.

«Не успеть ни за что!» — мысли Савелия закрутились с удивительной быстротой; вмиг он понял, что пока будет извиваться в узкой расселине, пытаясь протиснуться наружу, деревянный человек успеет его схватить за ноги.

«Обратно надо бежать; может не погонится, когда с его территории уберусь!».

— Что, опять спорить будешь? — ухмыльнулся Егорка, туловище которого уже начали незаметно оплетать руки менква. -Ладно, в этот раз… — голос каторжанина резко оборвался; в груди что-то глухо чавкнуло, стоило ветвям резко сдавить тщедушное тело.

— Помоги, — еле слышно просипел он; в вытаращенных, наполненных болью глазах читался ужас с примесью недоумения.

Не теряя времени зря, Савелий рванул прочь с такой скоростью, которую прежде никогда не развивал. Вот осталась позади пещера, сменившись тоннелем с древними механизмами, быстро замелькавшими по сторонам; вот уже видно в свете чудом не потухшей во время лихорадочного бега свечи основание старой лестницы, ведущей наверх. Не теряя времени на обмотку веревкой, Хлопьев начал взбираться по трухлявым ступенькам, рискуя сорваться вниз и расшибиться прежде, чем до него доберется обитающий в глубинах человек из лиственницы. Наконец, оказавшись наверху, поручик ухватился за тетивы лестницы и, напрягая жилы, потянул на себя, в конце концов вытянув ее из гезенка.

«Вот тебе и вызвался помочь Татищеву», — с трудом приходя в себя, подумал Савелий. «Сидел бы себе в конторе канцеляристом, да бумажки перекладывал, но нет же — скучно, видите ли! Зато тут веселья вдоволь — либо камнем придавит, либо чудище хребтину переломит…»

5

По настоянию артельного, нашедшего обратный путь благодаря вешкам-гвоздям Савелия «поженили» на тачке; Наум заметил пропажу «чертяки» и решил перестраховаться: с такой обузой далеко не уйдешь. Поручик уже давно отказался не только от намерения раскрыть секту, но и от идеи побега. На одно лишь оставалась надежда: что Василий Никитич заподозрит неладное и начнет розыски своего верного помощника. Правда, нанося миллионный удар по неподатливой породе и нагружая тачку в тысячный раз, Савелий все чаще приходил к мысли, что горный начальник, погруженный в заботы, попросту забыл про него: слишком уж высоко вознесся Василий Никитич, чтобы помнить о каждой мелкой букашке, помогавшей ему торить свой путь во властные выси. Пропал человечишка — да и бог с ним! Другой найдется, мало ли желающих.

Савелий уже не раз, грешным делом, задумывался о том, как бы безболезненно уйти в мир иной, пусть и ругал себя за недостойные мысли впоследствии, когда очередной приступ сильнейшей мехлюдии несколько ослабевал. Однажды «чертяка» даже начал искать распорную балку покрепче, чтобы накинуть на нее связанные петлей заскорузлые портки, и лишь осознание, что ветхая ткань не выдержит веса человека, к ногам которого цепями прикована рудничная тачка, остановила поручика от греха.

«Как же обычный люд выдерживает это? За неделю на руднике получают лишь на шиш с маслом, а оставляют три года жизни!».

После очередной смены, когда потерявший прежний облик Савелий — обросший, похудевший, покрытый пылью горняк был ничуть не похож на пышущего здоровьем бойкого офицера, — возвращался с забоя к месту роздыха, желая как можно скорее бухнуться на настил из досок, застеленный побитой молью холстиной, представлявшийся ныне достойным императоров ложем, ему повстречались двое мужиков, о чем-то тихо оживленно шушукавшихся. Быстро обернувшись на шум едущей по каменистому полу тачки, шахтеры тут же продолжили свою тихую беседу, не обращая внимания на «чертяку»: считалось плохой приметой разговаривать с провинившимся — вдруг на тебя его доля перекинется?

— Небольшая она, но на два пашпорта хватит… — услышал поручик обрывок разговора.

Савелий сразу понял, о чем говорят горняки: о золоте. Среди работных разговоры о желтом металле были одной из излюбленных тем; все мечтали найти золотую жилу. Хоть «сокровища недр» согласно указу Петра I были объявлены собственностью царя независимо от принадлежности земельного участка, однако об их обнаружении ни сам рудокоп, ни владелец участка сообщать наверх не спешили, стремясь первейшим делом из находки извлечь личную выгоду. На руднике, где оказался Савелий, обнаружить золотую жилу было равно получению вольной: всем новичкам артельный Наум сулил пашпорта, дающие право покинуть Камень без опасности быть остановленными конными разъездами и начать новую жизнь вдали от заводов. Нетрудно было догадаться, что пашпорта Наума были поддельными, а обладание ими приравнивалось к фальшивомонетничеству: попадись служилому поопытнее да позорчее, так жизнь в шахте раем покажется. Но, измотанные маятой горняки об этом не думали, каждый день загадывая найти свой пропуск в свободной жизни. Временами счастливцам везло; с того момента они становились замкнутыми и подозрительными, изо всех сил охраняя свой секрет и держа кайло всегда под рукой, дабы отогнать пожелавших поживиться подземной добычей.

«Нет смысла даже пытаться упросить их взять с собой» — горько подумал Савелий. «Скорее придушат во сне, чем место покажут».

Подходя к своей лежанке, поручик наткнулся на артельного, идущего со склада.

— Будь здоров! Ты ведь у нас на свет вообще не выходишь — небось, тачку научился в несколько махов кайлом заполнять? — насмешливо спросил Наум, осклабившись.

Савелий волком взглянул на артельного.

— «Разводить» нас пришел? — хрипло спросил он, позвенев цепями на ногах. -Так не тяни, невмоготу мне женка моя…

— Рано пока, — с притворной жалостью развел руками Наум. -Срок пока не пришел…

«Ну и пошел вон тогда!» — хотел было взреветь Хлопьев, но в последний момент был остановлен неожиданной мыслью.

— Жаль, — медленно начал он, -к жиле, что мне каторжанин Егорка показал, с такой обузой не спуститься…

Глаза на широком скуластом лице артельного округлились.

— Большая жила? На сколько пудов? — жадно спросил он.

— Да уж немало: с пяток тачек точно можно нагрузить, — с деланным безразличием пожал плечами Савелий.

— А Егорка где? Жилу небось молотит и мне ничего не сказал! — Наум затрясся от возмущения.

— С ним беда приключилась, — вздохнул Савелий. -Жила находится в штольне, где дух горючий бродит; он первым шел, когда полыхнуло…

— Упокоился варнак, значит, — Наум быстро перекрестился. -Ну, я тебя раскую, но взамен ты жилу разработаешь и мне привезешь; как дело сробишь, так пашпорт тебе дам и наружу выпущу.

— Да на что мне твой пашпорт будет, коль скоро ты меня «разведешь», — усмехнулся Савелий. -Штольня наружу ведет, а жила как раз неподалеку от выхода находится — с такой добычей я себе карету найму и от любого разъезда откуплюсь!

Наум нахмурился.

— Покажи ее!

— Покажу, — согласился поручик. -Вот только судьбу Егорки повторить не хочу, а потому принеси мне шкуру медвежью: я ее в тамошнем ручье вымочу и вперед пойду — под ней огненный всполох не страшен будет.

— Шкуру еще поискать надо, — задумался артельный. -Могу тебя сермяжными кафтанами обвешать — то на то и выйдет!

— А вот и нет, — хмуро ответил Хлопьев. -Довелось мне в пожарной команде поработать, где мы таким приемом всегда пользовались — любая ткань быстро обсыхает и гореть начинает, в то время как шкура воду в себе долго держит.

— Хорошо! — нетерпеливо воскликнул рукой Наум. -Найду тебе шкуру сегодня же! Ты смотри, главное, никому не говори о находке, — наказал он напоследок и быстро посеменил прочь.

Довольно быстро артельный вернулся обратно, неся в руках свернутую медвежью шкуру. Когда Савелий был освобожден от колодок, он повел за собой Наума, ища путь по забитым в опоры гвоздям. Пару раз они встречали бредущих навстречу шахтеров; при виде приближающихся огоньков поручик прятался в ближайшую расселину — артельный не хотел, чтобы их видели вместе, что могло бы вызвать лишние пересуды. Оказавшись подле гезенка, Савелий накинул на плечи шкуру, завязал лапы на груди и, скинув лестницу в провал, полез вниз, дождавшись своего спутника.

— Скоро придем, — напряженно оглядываясь по сторонам в поисках фигуры с заостренной головой, сказал он. -В нескольких саженях от меня держись, чтобы всполохом не зацепило.

— А где же ручей, в котором ты шкуру хотел вымочить? — с подозрением спросил артельный, поправив висящий на поясе небольшой клевец. -Уровень сухой, кажется…

— Дальше, дальше будет, — махнул рукой Савелий. -Возле жилы течет.

А сам подумал: «Не поможет тебе твоя дубина».

Пока шли по выработке, поручик все косился на темнеющие механизмы, силясь рассмотреть среди них спрятавшегося от гнева Нуми-Торума в подземных глубинах деревянного человека. С одной стороны он понимал, что глупо и нерационально надеяться на спасение от смертоносных рук-ветвей единственно лишь благодаря животной шкуре; однако с другой стороны, стоило попробовать последовать примеру встреченного на пути к руднику вогульского шамана, который явно знал больше о законах того мира, где существовали подобные создания.

— Мрачноватое место, — нарочито бодрым голосом произнес Наум. -Будто великаны окаменевшие стоят. Еще и тяга воздуха где-то — периодически звук раздается, будто вздыхает кто.

Савелий задрожал: «Рядом бродит!».

Наконец, оказались в пещере с обрушившимся выходом, рядом с которым темнело тело каторжанина с неестественно плоской головой. Артельный оглянулся по сторонам и, не увидев ничего похожего на ручей, почуял неладное.

— Нет жилы никакой, верно? — прищурился он, снимая с пояса оружие. -Ты Егорку сначала укокошил, а теперь и мне отомстить за «женитьбу» решил перед тем, как сбежать?

— Это не я, — хрипло ответил Савелий, пятясь от разъяренного артельного, угрожающе размахивающего клевцом. -Здесь чудище вогульское бродит…

— Я тебе сейчас покажу «чудище», — недобро усмехнулся Наум, тесня к стене поручика. -Ты уж лучше не сопротивляйся: по голове как следует тюкну и отойдешь безболезненно, а будешь брыкаться — руки-ноги переломаю да здесь брошу, на выход глядеть да от тоски помирать.

Он размахнулся и чиркнул краем железного клюва по стене, где мгновение назад была голова Савелия. Оказалось, артельный мастерски управлялся с оружием варнаков, промышлявших на пустынных трактах с наступлением темноты, что, впрочем, не было удивительным: на заводах работал разный люд, имевший самые разные судьбы и занятия. К счастью, поручик не забыл бесконечных экзерциций, в которых он участвовал во время военной службы, обучавших солдат, помимо всего прочего, навыкам штыкового боя, где одним из важнейших условий победы было умение вовремя увернуться.

— Что крутишься, как уж на сковородке! — злобно пыхтя, прорычал артельный. -Все равно доберусь!

И правда: один из ударов тупым концом клевца пришелся аккурат по правой коленной чашечке Савелия, чудом не раздробив ее; поручик припал на здоровую ногу, потеряв равновесие. Артельный уже замахнулся было, чтобы нанести смертельный удар, как вдруг захрипел, уронил оружие. Савелий поднял голову: Наум будто запутался в ветвях лиственницы, которая теперь тянула его за руки и за ноги в разные стороны, стремясь четвертовать. Не обращая внимания на боль в колене, поручик вскочил и бросился в сторону лучившейся светом позднего дня расселины, оставив позади затрещавшего, словно рвущаяся по швам рубаха, артельного. Рухнув на землю, он, извиваясь, пополз по щели. В одном месте шкура так крепко зацепилась за выступ, что ему пришлось скинуть ее себя, чтобы продолжить путь.

«Вперед, вперед!» — пульсировало в голове.

Наконец, руки Савелия коснулись травы заросшей уремой овражины — никто и не думал искать здесь вход в древние копи, считая это место естественной впадиной, недостойной внимания. Оглянувшись на темневший зев горы, внутри которой пряталось древнее чудище, поручик подтянул портки и начал быстро ползти наверх по поросшему корневищем склону. Выбравшись из оврага, Савелий перевел дух; лиственничные ветви не скользили вслед за ним по лазу, стремясь догнать воспользовавшегося уловкой человека, не видно было и заостренной головы, заходящейся в немом крике. Здесь, снаружи, среди проникавшего сквозь листву солнечного света, наполненного хвойным запахом воздуха и пения птиц, произошедшее несколько минут назад казалось нереальным. Впрочем, казалась нереальной и подземная жизнь, бурлящая в угоду заводчикам, которой вдоволь хлебнул Савелий.

Отдышавшись, он двинул прочь, твердо решив добираться до Арамильской слободы самостоятельно, не прося ни у кого помощи: кто знает, поверят ли на слово потерявшему человеческий облик артиллеристу или воспримут за хитрого на выдумку беглого крепостного?

***

Было начало осени, когда случаются настолько теплые деньки, что приходится снять накинутый поутру кафтан, однако поднимающийся по ночам над остывающими полями туман, полностью рассеивающийся в падях и на кочкарниках лишь к полудню, явно говорил о том, что скоро земля покроется палым листом, затем сменив шуршащие одежды на снежное одеяло. Савелий решил в пути к Арамильской слободе идти по лесу близ тракта, по которому его пригнали на шахту, однако в попытке не попасться на глаза разъездам, периодически объезжающим окрестности рудника, ему пришлось сделать крюк по окружающим гору урманам, нетронутым пока еще лесорубами. Идти по дебрям порой было непросто: в частоколе деревьев, перемежающихся густой порослью, даже звери не прокладывали своих троп, предпочитая более проходимые места.

Выбравшись из шахты далеко за полдень, поручик довольно скоро понял, что ночевать ему придется в лесу, не пройдя и половины пути до слободы. Отойдя подальше от дороги, он присмотрел для ночлега место под склоном невысокого скалистого холма, вершина которого не дотягивала даже до середины крон окружавших его деревьев. Не желая выдавать своего присутствия случайному человеку, Савелий до последнего не разжигал огня, жался к комлю кряжистой сосны, после заката некоторое время сохранявшей накопленное за день тепло. Однако сколь бы крепко он не обхватывал дерево, ближе к полуночи не выдержал и, отчаянно жалея об оставленной в расселине шкуре, начал сначала трясущимися руками собирать валежник, а затем высекать над ним искру с помощью предусмотрительно захваченного огнива.

Вскоре под нависающей гранитной стеной весело затрещал костер, старательно отгоняя от себя ночную темноту. Савелий и сам не заметил, как его, согревшегося, начало тянуть ко сну, несмотря на пережитое. Вдруг во мраке за освещенным кругом что-то зашумело, заскрипело старыми ветвями; застучали комья земли, падающие с зашевелившихся толстых корней, стремящихся выбраться наружу. Прикрыв рукой глаза от огня, Савелий увидел, что вековая сосна, от ствола которой он совсем недавно получал крохи оставшегося дневного тепла, медленно приближается к нему; подняв взгляд, он заметил в отблесках лунного света, что на заостренной верхушке дерева вырезан грозный лик, гневно распахнувший рот в беззвучном крике.

Не помня себя от страха, поручик попытался бежать, но ноги словно налились свинцом — вместо того, чтобы стремглав сорваться с места, он смог сделать лишь два неуверенных шага. Выхватив из костра горящую головню, он попытался отмахнуться от огромного менква, но понял, что тщетно: острая от торчащих иголок ветка уже оплела его ноги и крепко сжала плечо.

— Негоже огонь без надзору оставлять, — прозвучал мужской голос где-то совсем рядом.

6

В светлой натопленной горнице, напротив красного угла стоял шестнадцатилетний Авдотий, силясь прочитать текст в старой потрепанной книге, лежащей перед ним открытой на столике рядом со свежими березовыми розгами. Над столиком находилась полка с тремя иконами; с нее на мальчика с сожалением взирали святые, житие которых он все не мог зачитать ни про себя, ни вслух.

— Ну? — грозно спросила мать, сидящая на лавке рядом с печью; несмотря на духоту, Екатерина Никитична была одета в телогрею, доходившую ей до щиколоток.

Авдотия затрясло. Прошло уже девять месяцев с того момента, как мать решила сделать его, своего единственного сына, грамотным, отдав на обучение церковному дьяку Сидору, считавшимся в деревне человеком ученым. Сидор с готовностью взялся за сынка состоятельного коннозаводчика Матвея Козелкова — бывшего крепостного, когда-то получившего вольную от барина, — зная, что наградой его не обделят. И вправду: за занятия с Авдотием ему исправно платили до тех пор, пока норовистый калмыцкий конек не заехал копытом в лоб старшему Козелкову, умертвив на месте. Вдова, несмотря на природную сметливость и крепкую хватку, не смогла удержать хозяйство в прежнем размахе — не в последнюю очередь этому способствовали налетевшие коршунами процентщики, у которых отец Авдотия занял крупную сумму незадолго перед смертью на расширение дела: если прославленному в местных краях заводчику они доверяли и могли потерпеть с возвратом долга, то его вдове о подобных уступках оставалось только мечтать.

Проблема была в том, что чтение никак не давалось Авдотию. Он знал азбуку наизусть, с легкостью воспринимал отдельные буквы, но вот сложить их в слова ну никак не получалось! Его учитель уже давно понял, что в голове подопечного скрывается какой-то изъян и учить того чтению бесполезно, однако не спешил сообщать об этом Екатерине Никитичне, пока та исправно вносила плату за уроки. Но как только женщина начала просить повременить с оплатой, то дьяк сжалился над вдовой и посоветовал отложить средства на более необходимое.

«Времена для вас тяжелые наступили — со дня на день в плуг придется впрягаться, — поэтому средства лучше поберечь, нежели на бестолковое занятие тратить» — заявил он.

Со временем положение семьи выправилось, хоть и стало значительно хуже прежнего: Екатерина Никитична нашла грамотного управителя, который смог вести предприятие, освободив владелицу от хлопот. Свободное время женщина решила пустить на воспитание сына, надеясь, что тот унаследовал деловую жилку отца и в будущем сможет добиться куда больших успехов, чем покойный. Но для этого Авдотий, по мнению матери, должен был научиться читать. Продолжать учить его грамоте она решилась самолично.

Она все никак не могла взять в толк, почему сыну грамота не дается: первоначальное недоумение довольно быстро сменилось гневом, вызванным суждением о лености сына, не прилагающего достаточного количества усилий. Вот уже три месяца Авдотий безуспешно бился над книгами, пока скорая на расправу мать придумывала все более и более изощренные способы наказания за «лень». Утром она пообещала сыну исполосовать спину розгами и выгнать на мороз февральского дня — и Авдотий знал, что это была не пустая угроза.

— Я так понимаю, лень в очередной раз победила тебя, — сухо произнесла Екатерина Никитична, медленно поднимая свое грузное тело с лавки. -Ничего, я выдавлю из твоей души этот грех.

— Думаю, не стоит злить ее, — смешливо произнес детский голос позади.

Авдотий резко обернулся, изумленно уставившись на чумазого мальчишку лет восьми в грязном полушубке и натянутом на затылок треухе, невозмутимо выбиравшегося из печного зева за спиной Екатерины Никитичны, которая с угрожающим видом надвигалась на сына, совершенно не обращая внимания на незваного гостя.

— Что, думал прощу в этот раз? А вот и нет: за ленивость в отношении священных текстов наказание должно быть всенепременно, — по-своему расценила реакцию сына женщина.

— Ты разве не… — начал было Авдотий.

— Тише ты! — перебил его мальчуган, вывалившийся на пол в облаке сажи. -Она меня не видит, а я тебе помочь хочу!

В это время Екатерина Никитична подошла к божнице, с сожалением захлопнула ветхую книжонку, так и не давшуюся Авдотию, и убрала ее в стоящий рядом поставец.

— Рубаху задирай и на лавку, — скомандовала она, взяв в руки розги.

— Скажи, что это была Книга Иова! — чумазый незнакомец подскочил к Авдотию и преградил ему путь. -Уж я-то знаю, поверь!

Авдотий оглянулся на грозную мать — она до сих пор будто и не замечала постороннего. На ум приходили предания о домовых, помогающих хозяевам в трудную минуту, но на обросшего шерстью старичка с желтыми глазами стоящий перед Авдотием отрок был никак не похож. Конечно, это мог быть и ангел-хранитель, но по разумению «лентяя», небожители приходили к людям иным путем, нежели через печной зев.

— Что, тебе и это сделать лень? Не вопрос, я тебя и через одежду смогу хорошенько отходить, — розги взлетели к потолку, готовые обрушиться на сжавшегося от страха Авдотия.

— Это Книга Иова! — испуганно пискнул он.

Березовые ветки остановились; мать тупо уставилась на сына.

— Что?

— Текст, что ты давала мне, — неуверенно начал Адвотий под одобряющее качание головой «домового». -Это Книга Иова…

— Ты прочитал название! — воскликнула Екатерина Никитична, резко опустив занесенную руку. -Так может, ты еще что-то сможешь прочитать?

— Сможешь, — с важным видом кивнул незнакомец.

— Смогу… — выдохнул Авдотий.

— Так-так, — женщина засуетилась, достала книгу и начала перелистывать листы. -Вот, тут попроще, — она ткнула толстым пальцем в текст, все также остававшийся для Авдотия неразличимым.

— О, это же мое любимое место — я его наизусть знаю, — с усмешкой произнес незваный гость. -Читай: «И сказал Господь сатане: откуда ты пришел? И отвечал сатана Господу и сказал: я ходил по земле и обошел ее», — с важным видом продекламировал он.

— И сказал Господь… — слово в слово повторил Авдотий.

Екатерина Никитична радостно захлопала в ладоши.

— Свершилось! Видать, заступники наши изгнали беса, что сидел в тебе и греху заставлял предаваться, — она поклонилась иконам, что взирали на происходящее со своего места в красном углу и перекрестилась. -Давай еще чуть, порадуй старую мать!

— Какая неугомонная, — озорно хохотнул знаток истории жителя страны Уц. -Ну-с, поехали!

Авдотий «прочитал» несколько глав, прежде чем раскрасневшаяся от удовольствия мать решила, что этого достаточно для первого раза. Не помня себя от радости, она сбегала на торжище, где, не жалея денег, накупила у лоточников разной снеди; обилию выставленных перед Авдотием яств позавидовал бы и новогодний стол. Начав уплетать угощения одно за другим, Авдотий хотел было позвать к столу своего нового друга, которого почему-то не видела мать, но его словно след простыл: не осталось даже печной сажи, обильно испачкавшей пол.

Вернулся он лишь уже под самую ночь, когда Авдотий тихо лежал на полатях, прислушиваясь к мерному храпу матери, с содроганием думая о следующем уроке. Он отлично понимал, что не избежит жестокого наказания, когда не сможет соединить все также дрожащие, перепрыгивающие с места на место на страницах, словно насмехающиеся над незадачливым чтецом, буквы: мать не простит крушения своих начавших сбываться надежд.

— Да не бойся ты, — тихо произнес знакомый голос совсем рядом; встрепенувшись, Авдотий увидел подле ног своего спасителя. Тот несколько привел себя в порядок: почистился от грязи и умыл лицо; куда-то делся заячий треух и меховой полушубок, сменившись посконной рубахой и холщовыми штанишками. -Будь уверен — я тебе теперича всегда помогу, что бы ни случилось.

— Кто ты? — шепотом спросил Авдотий. -Как тебя зовут?

— Светозаром меня звать, для друзей — Зарка, — насмешливо поклонился мальчик. -Что же до вопроса о том, кто я, то тут все просто: твой товарищ

Так и началось их знакомство. Светозар много времени проводил подле Авдотия, иной раз, правда, внезапно исчезая, словно растворяясь в воздухе, но непременно появляясь во время «уроков». Екатерина Никитична все не могла нарадоваться бойкому чтению сына, ни капли не догадываясь, что он слово в слово повторяет за своим новым другом, по каким-то причинам так и остающимся для нее невидимым. Больше того, Зарку не замечали и остальные: ни управитель конного завода, временами приходящий к вдове отчитываться о ведении хозяйства, ни соседские дети, звавшие Авдотия присоединиться к ним в забавах. О себе пацаненок особенно не рассказывал, небрежно отмахиваясь от расспросов Авдотия, а когда те становились чересчур назойливыми, то грозился уйти насовсем и больше никогда не появляться, коли допрос продолжится.

— Вот хохма-то будет, когда опять молчком перед книгой встанешь! — ехидствовал он.

Авдотий угроз пугался и тут же замолкал; несмотря на то, что много времени проводили вместе новые друзья, Зарка не надоедал Авдотию, как то иногда бывало с другими детьми, с которыми он прежде водил дружбу. Чувствовал он себя умиротворенно и покойно, когда рядом находился выходец из печки, а стоило тому пропасть, как Авдотий места себе не находил — все по углам да под полатями шарил, в попытке найти товарища.

В то же время Екатерина Никитична, и прежде бывшая женщиной крепко верующей (что, тем не менее, не мешало ей чинить наказания в отношении сына, прежде пребывавшего, по ее мнению, в «греху лености») начала с особой рьяностью славить небесных заступников, искать новые смыслы в библейских книгах. Божница разрослась, обзавелась новыми образами, регулярно украшалась вишневыми веточками, разными травами и цветами. Строго предупреждала мать Авдотия от хмельного и блуда, стращая вечными муками. Со временем она и вовсе запретила выходить из дому без ее надзора, «дабы не поддаться уговорам многочисленных греховодов», пытающихся, по ее разумению, сгубить чистые души.

Впрочем, Авдотий ни разу не томился своим заключением — ему и среди четырех стен было вполне хорошо, пока рядом был Зарка…

7

Наступил восемнадцатый год с того момента, как на свет появился младший Козелков. На дворе стоял июль: время коротких ночей и дневного зноя, в мареве которого тяжелые от налитых соками листьев ветви вальяжно качались под слабым ветерком. Несмотря на сенокосную пору, вечерами в деревне шло веселье: молодежь, наскоро перекусив после работы, выходила на улицу, купалась в речке, танцевала в лучах медленно заходящего за окоем солнца. Казалось, один лишь Авдотий, которого в деревне за бледность, высокий рост и худобу прозвали «Жердяем», не выходил веселиться со всеми, вместо этого далеко уже не в первый раз читая матери:

«Ибо есть скопцы, которые из чрева матернего родились так; и есть скопцы, которые оскоплены от людей; и есть скопцы, которые сделали сами себя скопцами для Царства Небесного. Кто может вместить, да вместит».

— Эх, — с сожалением вздыхала еще больше огрузневшая мать, — жаль, что с удом ты родился! Была бы спокойнее душа моя, коль не было бы в тебе порока!

Авдотий промолчал, переглянувшись с Заркой. Тот, с момента его первого появления в избе Козелковых, нисколько не изменился в облике: все тот же юркий светловолосый малец, над приподнятым носиком которого блестели ярко-голубые глаза.

— А так ведь даже отпустить не могу от себя — набедокуришь, оказавшись вдали от дома! — рассуждая больше сама с собой, продолжала Екатерина Никитична. -Слава богу, средства у нас кое-какие водятся, работать тебе нет необходимости…

Светозар многозначительно закатил глаза: уже не впервой мать Авдотия заводила речь о том, что отправить сына в столицу, как она когда-то и хотела, было бы ошибкой. Дескать, уж лучше голытьбой быть, нежели среди с каждым днем множащегося греха оказаться.

— А как не станет тебя? — осмелев, спросил Авдотий, заставив Зарку прыснуть от смеха.

— В скит отправишься, — не терпящим возражений тоном ответила мать. -Я уже договорилась с наставником.

Глубоким вечером, когда разомлевшая от сытного ужина вдова улеглась спать, Зарка подошел к Авдотию и настойчиво потянул того за полы рубахи.

— Пойдем на улицу, прогуляемся!

— Что ты! — испугался Авдотий. -Вдруг узнает, — он кивнул в сторону громко храпевшей матери, — несдобровать!

— Пустое! — отмахнулся малец. -Скажешь, что пьянчуг со двора палками погнал, что тебя вместе с собой звали!

— Ну, не знаю…

— Разве я тебе когда-то что-то плохое советовал? — с притворной обидой спросил Зарка.

— Н-нет, но… — неуверенно начал было Авдотий.

— Вот и не спорь. А то уйду от такого недоверчивого друга!

Уход Зарки был для Авдотия страшнее самого сильного гнева матери — уж слишком сдружился он с ним, породнившись больше, чем иной с единоутробным братом. А потому ничего не оставалось делать, как натянуть на ноги поршни и скользнуть наружу.

Солнце опустилось за горизонт, уступив место на усыпанном звездами небесном посту полумесяцу. Дневная жара ушла, сменившись ночной прохладой; где-то громко квакали лягушки, устраивая концерт для своих зазноб. Шелестел пожелтевшей от недостатка влаги листвой тополь, моля об обильном дожде. С пригорка, на котором стоял дом Козелковых, были видны отсветы костра, разведенного компанией ребят возле делившей деревню на две части речки. Оттуда временами доносился приглушенный расстоянием девичий смех, вызванный историями озорных рассказчиков. Не оглядываясь на неуверенно плетущегося позади Авдотия, Светозар смело пошагал к месту веселья.

— Да у них же там хмельное наверное! — слабо запротестовал Авдотий, но это не остановило его товарища, резво побежавшего под горку.

Миновав несколько дворов, где потревоженные собаки облаяли ночных шатунов, парочка выбралась на речной яр, на каменистой вершине которого собралась группа молодых ребят из восьми человек — парней и девиц поровну, — рассевшись на бревнах вокруг весело потрескивавшего огня. Авдотий увидел деревянный жбан подле ног одного из парней и чару, передаваемую по кругу, прежде чем его заметили.

— Кто это у нас тут? — слегка заплетающимся языком воскликнул светловолосый молодец, отхлебнув из сосуда. -Да это никак сам Жердяй к нам в гости пожаловал!

Компания загомонила, вскочила и окружила пришельца, растерянно оглядывавшегося в поисках внезапно исчезнувшего Светозара.

— Что, выпустила мамка из-под юбки? — широко ухмыляясь толстогубым ртом спросил похожий на жабу парень, выпученными слезящимися глазами уставившись на Авдотия; вокруг раздался громкий гогот.

— Ну что же вы, нельзя так с гостями обращаться! — вкрадчиво произнес девичий голос позади.

Обернувшись, Авдотий увидел проживавшую по соседству чернокосую Иринку, одетую в домотканный сарафан, украшенный золотистой тесьмой. При виде девушки «Жердяй» зарделся — заполыхавшие от смущения румянцем щеки еще больше подчеркнули его нездоровую бледноту. Когда-то давно он надеялся на брачный союз с Ириной и даже поделился робким желанием с матерью, за что в качестве наказания был поставлен на ночь в красный угол и читал библейские текста до третьих кочетов, под утро валясь с ног от усталости и путая слова, которые повторял за Светозаром, чем вызывал заливистый хохот последнего. Пустыми надеждами свою душу Авдотий больше не бередил, однако когда случалось ему увидеть в щели забора проходящую мимо с коромыслом соседку, то внутри разгорался огонь, потом долго не дававший ему сидеть на месте.

— Пригуби с нами чарочку, — предложила Ирина Авдотию, сверкнув пьяными глазами. -Когда еще вот так выберешься? — чья-то рука уже настойчиво протягивала хмельное, от запаха которого его замутило.

— Я не… — попытался отодвинуть было чашу Авдотий, только тут заметив, что окружен темными фигурами, на лицах которых отблески огня выхватывали хищные улыбки, вот-вот готовые превратиться в звериный оскал.

Авдотия охватил суеверный страх: ночное сборище возле костра вдруг представилось шабашом нечисти, так и норовящей погубить христианскую душу, не посчастливься ей оказаться поблизости. Будь его воля, он бы стремглав понесся прочь, но ноги будто вросли в землю, да и «бесы» обступили так, что и шагу не сделаешь. На глаза выступили слезы, тело забила дрожь, захотелось завыть от страха, да только пошевелиться было боязно — не говоря уже о том, чтобы открыть рот, через который, вспомнил Авдотий из рассказов матери, бесы могут вынуть душу.

— Да пей, не бойся, — спокойным голосом произнес Зарка откуда-то снизу.

Опустив помутневший от страха взгляд, Авдотий увидел мальчугана, невозмутимо пробиравшегося мимо участников шабаша, совершенно не замечавших его. Несмотря на то, что фигуры вокруг так и оставались, по большей части, неразличимы в деталях, его товарищ был отлично виден — словно лунный свет не желал касаться дьявольских прихвостней, сосредоточившись, вместо этого, на Светозаре.

— Но это же хмель! — возразил ему Козелков, к которому вернулась некоторая доля самообладания.

— Еще пригубить не успел, а уже говорит с кем-то! — загоготал один из «бесов», стоящий рядом.

— Шалый он! — воскликнул другой.

— Пей давай, — не обращая внимания на выкрики, повторил Светозар. -И со мной поменьше разговаривай…

Как-то сразу буря в душе Авдотия, при виде товарища, улеглась; сердце перестало ходить ходуном. Морок рассеялся: алкавшие христианской души ведьмы и бесы превратились в озорных соседей, желающих растормошить нелюдимого односельчанина.

«Он больше моего знает и, действительно, никогда плохого не советовал» — рассудил «Жердяй», протягивая еще дрожавшую руку за чарой. Зажмурившись, залпом опрокинул чашу с вином, зажав нос — горло обожгло так, что зашелся кашлем. Довольно быстро кашель сменился приятным теплом, исходящим из живота и разливающимся по всему телу; настроение улучшилось; тревога быть пойманным матерью ослабела.

— Давай еще одну! — под одобрительные выкрики хмельной неофит выпил и вторую чару.

Вскоре ночь закружилась, завертелась, словно и сам Авдотий стал бесом, присоединившимся к шабашу. Он то лихо отплясывал возле костра заплетающимися ногами, несколько раз чудом не упав в огонь; то, изумляя собравшихся, рассказывал о домашних уроках чтения; то вливал в себя хмельное как заправский пьяница, совершенно не чувствуя саднящего от непривычной крепости напитка горла. Веселившийся Авдотий не замечал, что его новые «друзья» потешались над ним, словно над танцующим вприсядку медведем, и крутили у виска, когда он заводил речь о Зарке.

Так прошло несколько часов. Небо на востоке заалело, освещенное лучами рано просыпающегося в летнюю пора солнца. Большая часть гуляющих ушла — многим нужно было утром идти на покос, маясь от бессонной ночи. Осталось лишь несколько человек, среди которых была и Ирина.

— Ладно, пошла я, — объявила она. -До встречи!

— Обожди, я тебя провожу, — хрипло произнес набравшийся с хмелем смелости Авдотий.

— Ну уж нет! — рассмеялась она. -Я лучше одна пойду, чем с тобой!

Авдотий тупо уставился на нее покрасневшими от усталости глазами, чуть не зарычав от обиды, разом вспыхнувшей в душе. Всю гулянку он лелеял надежду, что Ирина пойдет с ним вдвоем до дома, и у него будет возможность объясниться с ней. В конце концов, ведь она и позвала его присоединиться к веселью!

«Или забавы ради она это сделала?» — начал догадываться он.

Подождав, пока стройный стан скроется за поворотом, Авдотий встал и, не обращая внимания на шепотки остальных, пошел следом за девушкой. Деревня начинала потихоньку просыпаться: несмотря на раннюю пору, некоторые соседи уже выходили на двор покормить скотину, попыхтеть на грядках до наступления жары. Кто-то смотрел на возвращавшуюся с гулянки молодежь с неодобрением, ругая беспечную молодость; кто-то — с завистью, вздыхая о тех деньках, когда не гнули еще спину с каждым годом множащиеся заботы. Авдотий старался держаться так, чтобы Ирина его не заметила до поры, надеясь, что она выберет короткий путь до дома, пролегающий возле поросшего уремой пустыря на месте когда-то сгоревшего двора. Там он собирался догнать ее и поговорить по душам, несмотря на полученный отпор.

Наконец, ничего не подозревающая девушка вышла на пыльную дорогу и зашагала мимо торчащих остатков обвитого бурьяном плетня, за которым между молодой и рьяно растущей порослью сиротливо притулился обгоревший остов избы-пятистенка — разбирать «горелики» считалось в деревне плохой приметой. Дождавшись удобного момента, Авдотий кинулся следом и быстро догнал вскрикнувшую от неожиданности Ирину.

— Я же сказала тебе, что сама дойду, — нахмурилась она; что-то в лице робкого соседа не на шутку пугало ее.

— Не могу без тебя! — с жаром заговорил Авдотий. -Невестой моей будешь! — в тот момент его не волновало ни мнение матери, ни, собственно, мнение самой «невесты».

— Да в себе ли ты! — на шаг отступила Ирина. -Уйди, а то закричу!

— Ну дай хоть поцеловать! Сама ведь позвала к вам присоединиться! — протянул руки незадачливый «жених».

Ирина отпрянула. А затем как завизжит:

— Помогите! Насильничают! — а сама схватилась за полы сарафан и рванула так, что ткань затрещала и порвалась.

— Да ты что это! — враз отрезвел Авдотий. -Я же ничего такого не имел в виду!

Ирина рванула прочь, на ходу разрывая сарафан еще больше. Недоумевая, он было погнался за ней, чтобы вразумить, но тут навстречу выбежали двое мужичков с литовками в руках, направлявшиеся на покос.

— А ну стой, варнак! Девицу опорочить удумал?

— Он и опорочил! — завсхлипывала Ирина, прячась за широкими спинами косарей. -Я изо всех сил сопротивлялась, да куда мне — сарафан порвал и давай лапать!

Мужики не обращая внимания на жалкие попытки Авдотия оправдаться схватили его, скрутили руки и повели к старосте. Тот узнал сына состоятельной вдовы и, быстро смекнув, что к чему, посадил его под замок в подклет, сам отправившись за Екатериной Никитичной. Съежившись в углу, Авдотий с ужасом ждал родительницу, которая, будто бы, совсем не спешила к «насильнику». Не один час протомился он в неволе, прислушиваясь к шороху деловито копошащихся мышей, считавших себя полноправными хозяевами в подклете и потому совершенно не обращавших внимания на непрошеного гостя. Наконец, когда и без того куцый свет, пробивавшийся в волоковое оконце еще больше поскуднел, говоря о близящейся ночи, творило распахнулось и по лестнице, кряхтя, спустился староста.

— Сердце не выдержало у Екатерины Никитичны, когда она о твоих похождениях услыхала, — хмуро произнес он, сверля выглядывавшими из-под густых бровей глазами Авдотия. -Упокой господь ее душу! — старик перекрестился.

— Да как же это! — вскочил Авдотий, не веря в смерть матери. -Ведь не совершал я ничего! Иринка, видать, уже была попорчена, а тут повод подвернулся честного человека в том обвинить, чтобы блудницей будущий муж не объявил!