Бесплатный фрагмент - Сын боярский

Пролог

Кто-то настойчиво тряс меня за плечо:

— Василий Дмитриевич, Василий Дмитриевич, вставайте, уже все встали.

Я повернулся и приоткрыл глаза. Надо мной стоял Иванко, мой товарищ и друг отца, а по должности кошевой, состоящий при мне.

Увидев, что я проснулся, он улыбнулся одними губами, хотя распознать это можно было лишь по движению скул под его бородой, которая прикрывала рот. Да-а, бородой он обладал знатной: большой, раскидистой, с проседью, не чета моей, жиденькой и узкой. Он смотрел на меня своими добрыми светлыми глазами, сверкающими в прорези между его простецкой шапкой и густой растительностью на лице.

— Проснулись — сказал он, — ну и хорошо, а то ваши товарищи уже коней запрягают, негоже вам отставать.

И хоть еще не до конца проснулся, скинув с себя покрывало, я немедленно встал. И меня тут же пробил озноб, ведь сон на сырой земле не способствовал теплу тела, да и ночи, несмотря на начало июня, были еще прохладными, а костер не разжигали в интересах дела. Но, несмотря на озноб, я восхитился, возможно, из-за молодости своей, открывающимся видом: поле, утопающее в низком тумане, таком густом, что казалось, кто-то залил всю округу молоком; небольшой лесок, растущий посередине поля, чудился островом, окруженным белым морем, а рядом виднелись крыши домов, принадлежащих деревне, которая и была целью нашего похода.

Чтобы согреться, я несколько раз присел, так сказать, разогрел кровь. После этого приступил к одеванию: для начала надел кафтан, более пригодный для дела, поверх него — старенькую кольчугу и завершил свой доспех зеленым тегиляем о двадцати слоях льна, опоясался ремнем с саблей и кинжалом, на голову водрузил железную шапку. Затем подошел к коню, благо Иванко его уже оседлал, проверил упряжь, поправил сагайдак и прикрепил боевой топор к седлу на всякий случай. Тут я услышал приглушенный говор своих товарищей: десять сынов боярских, не считая пяти боевых холопов, все готовились к выступлению, кто-то даже посмеивался, дабы приободриться: в воздухе витало напряжение из-за близившейся кульминации нашего похода.

Похода — моего первого боевого похода. Еще месяц назад я и думать не мог, что так скоро окажусь у этой деревни, название которой мне неизвестно, да и знать не хочется, и буду готовиться к своему первому бою.

Глава 1

Всего месяц назад я, молодой отрок шестнадцати лет от роду, поехал впервые верстаться на службу государеву, как и положено дворянину, иначе говоря, сыну боярскому, служилому по отечеству. Хоть и звучит мой титул достаточно длинно, но род наш был низкого происхождения. Еще мой отец, Дмитрий Иванович, был боевым холопом и состоял на службе у своего хозяина в Новгородском полку, и если бы он не отличился в бою на Арском поле во время Казанского взятия и не получил за это от нашего царя Ивана Васильевича (тогда еще просто Великого князя) поместье на Псковской земле в Дубковском уезде, то и я, и мой старший брат были бы холопами. Но долго радоваться не пришлось: на следующий год, не успев толком обосноваться в своих землях, родитель мой погиб от черемисской стрелы при подавлении восстания этого храброго народа. Матушка же моя, узнав о смерти своего мужа, погоревав полгода, приняла постриг в женской обители при Снетогорском монастыре.

В тот 1553 год, когда мой отец безвременно оставил эту грешную землю, мой старший брат Иван, названный так в честь нашего деда, сам верстался на службу, тем самым сумел сохранить отцовское наследство без ущерба. А спустя четыре года брат напутствовал уже меня:

— Служи честно, будь ко всем одинаков и добр ко всякому человеку, друзьям — верен, и они тем же ответят, но и за спиной своей поглядывать не забывай, не все люди поступают сообразно чести.

А к словам своим добавил деревеньку в пять дворов из отцовского наследства да тридцать четей земли, ну и снаряжение, которое смог выделить. Честно говоря, без его помощи я вообще бы собраться на службу не смог, но, с другой стороны, обратное повлияло бы и на его продвижение в звании, а он в то время уже в десятники метил. Однако он сделал все возможное, чтобы обучить меня ратному делу, дабы не посрамил я нашего имени, а, наоборот, возвеличил его. Ко всему прочему брат настоял на том, чтобы я выучился грамоте и счету, чем и занялся по его просьбе местный поп Симеон из ближайшей к нам Михайловской церкви.

В общем, собрался я в Дубков (наш уездный центр), как полагается «Конно, людно, оружно», что в моем случае означало: я, Иванко, два боевых коня и мерин для поклажи всякой. Выехали рано утром, второго мая, сразу после Пасхи, и к вечеру того же дня добрались до места, а там уже собралось порядочное количество дворян с уезда: кого-то я знал из-за близости поместий, но большей частью видел всех впервые. В основном, такие же, как я, молодые, в первый раз верставшиеся на службу, но были и опытные, верставшиеся повторно.

Подъехали мы к крепости, стоящей на высоком холме с крутым склоном, так что подняться к ней можно только по окружной дороге, стены же были деревянными на каменном основании, а из наряду, то есть артиллерии, несколько затинных пищалей. У подножия холма посад небольшой расположился: домов на тридцать, может, чуть больше и маленькой церковью. Преодолевая подъем, подошли мы к воротам Дубковским, дабы на ночь определиться, а начальник сторожи сказал, чтобы мы ночлег в другом месте поискали, ибо у него не постоялый двор, а оплот местной обороны, и пускать в него без надобности никого нельзя. Спустившись в посад, мы подошли к колодцу рядом с церковью, и я послал Иванко искать постой на ночь, а сам при конях остался, и тут заметил невдалеке знакомую личность и крикнул:

— Ждан, ты, что ли?

— Васька, ты? Уже приехал, жердь ты трехаршинная?! — крикнул Ждан Борисович, дворянин из соседнего с нашим, то есть брата, поместьем. Подошел ко мне и обнял по-свойски.

Признаться, мой товарищ немного преувеличил: ростом я был два аршина с двумя пядями — выше среднего, но и не великан. Ждан же был ниже меня, но шире в плечах, черен волосами и карь глазами, и имел короткую, но густую бороду, из-за чего выглядел старше своих шестнадцати лет. С ним мы уже несколько лет были дружны: вместе упражнялись в верховой езде, стрельбе из лука, а особенно совмещению этих дел, то есть стрельбе на скаку, как-никак будущие воины, и это несмотря на то, что он вотчинник, а я — безродный сын боярский.

— Ты уже слышал, — сказал Ждан, — разборщик, который должен был нас по службе расписать, прислал бумагу, что к нам не поедет, и роспись будет во Пскове проводить. Видите ли не с руки ему к нам в уезд ехать, а нам, значит, сто верст не крюк.

— А ты бы на месте разборщика в наш медвежий угол захотел приезжать?

— Хотел — не хотел, но это была бы моя работа, доверенная не кем-нибудь, а государем, да и честь моя велит служить верно и неукоснительно.

— Честный ты, Ждан. Все бы такими были, мы бы уже Царьград от турок освободили.

Тут подошел к нам Иванко и шепнул мне на ухо, что нашел место для постоя, но запросили за это цельную новгородку, то есть, копейку. Надо ли говорить о моем негодовании — за такие деньги можно неделю прожить, включая обеспечение жильем и прокорм для меня с Иванко, а тут за одну ночь требуют. Честно сказать, денег у меня было немного: десять копеек да шесть полушек — все, что ссудил мне брат на дорогу. Предполагалось, что я поступлю на службу и буду обеспечен хотя бы жильем и хлебом насущным. Понятно, что мне с этим надо было разобраться и следовало срочно распрощаться со Жданом:

— Ждан, прости, мне нужно идти, — быстро проговорил я, — встретимся позднее.

— Конечно, встретимся, — ответил он, улыбнувшись — нам еще вместе во Псков ехать. Я, кстати, в том доме остановился, — и указал на второй от нас.

Мы пожали друг другу руки, и мы с Иванко пошли к дому, который он нашел. Идти пришлось через весь посад; я держал за узду своего боевого коня, к седлу которого за поводья был привязан заводной, а Иванко шел впереди и вел груженого нашим немногочисленным скарбом мула. Дом показался мне обычным: деревянный сруб с сараем и двором между ними да огорожено это все было забором. Забор-то и привлек мое внимание: в отличие от других он был резным, так же были украшены и ставни. Стало ясно, что дом принадлежит не простому крестьянину, а скорее всего местному плотнику, и это делало его важной персоной — единственный такой работник в районе крепости наверняка пользуется защитой начальства. «Понятно, — подумал я, — разговор легким не будет».

Я постучался и вошел во двор. Хозяин, немолодой с перевязанными, чтобы не мешали работе, волосами, действительно оказался плотником и работал за своим станком, похоже, над люлькой для ребенка. Увидев меня, он оторвался от работы и первым, своим зычным голосом, обратился ко мне:

— Здравствуйте, господин, — поклонившись, сказал он. — Вы, видимо, насчет ночлега? Но у меня место есть только в сарае за одну новгородку, могу еще стол накрыть.

— Да ты в своем уме ли?! — возмутился я. — Такой постой и полушки не стоит!

— Я все понимаю, господин, но, насколько я знаю, мой двор остался последним свободным, и просить постоя больше не у кого, — сказал учтиво плотник с ехидной улыбкой на губах.

— Ты и верно без ума, да что бы я, сын боярский, что-то просил у мужика?! — в гневе выкрикнул я, и моя рука сама легла на рукоять сабли.

Не знаю, что было бы дальше, если бы Иванко, видевший все это, не схватил меня за руку и не оттащил за ворота, шепча на ухо:

— Не совершайте ошибку, Василий Дмитриевич, — это единственный здесь плотник, за вред ему воевода вас в холодную посадит, и тогда закончится ваша служба, не успев начаться.

Может, и не послушал бы я слова холопа, но Иванко со мной с малого детства, и имел я к нему уважение и любовь, сродни сыновней. Когда-то в молодости он был, как и мой отец, боевым холопом, и вместе они сражались не в одной битве. Но в одной из стычек Иванко был сильно ранен в ногу и чуть не умер, но Бог милостив — сохранил ему жизнь, но на коне с тех пор он скакать не может, только шагом и ездит. И вот когда мой батюшка, государевой милостью, получил волю и землю, то есть стал дворянином, друга не забыл и забрал его к себе; говорят, заплатил при этом много денег отступных. Иванко этого не забыл и был верен отцу, и свою верность перенес на его детей, а конкретно на меня. Кроме того, он обучал меня боевому искусству, ведь брат мой большую часть года находился на службе. Так что я внял его доводам и, успокоившись, решил переночевать у ближнего леса — в конце концов, как говорит брат, служилый человек в походе редко спит в тепле, надо — и в снегу ночевать будешь.

Напоив лошадей у колодца, мы выдвинулись к опушке леса. На месте оказалось, что мы не единственные, кто выбрал приют под кронами деревьев для ночного отдыха — там уже было достаточно много людей, преимущественно дворяне, повторно верставшиеся на службу. Они-то и поделились мудростью, что в теплое время года лучше на природе спать: так для кошеля не обременительно и к службе привыкаешь быстрее. После этого мы нашли свободное место в округе, расседлали и стреножили лошадей, дали им корма, да и сами поесть не забыли. Поскольку дождя, судя по всему, не ожидалось, мы с Иванко решили скинию не ставить, а легли спать прямо на земле, предварительно постелив запасную попону и укрывшись тегиляями.

Ночь прошла спокойно, правда, пришлось померзнуть, но это только закаляет тело. Проснувшись рано утром, быстро позавтракав хлебом и запив его водой, мы пошли к Дубковскому посаду, дабы встретиться со Жданом и вместе отправиться в путь к Пскову, ведь, так сказать, с другом и дорога веселее. Войдя во двор дома, где остановился мой друг, мы увидели женщину средних лет, видимо, хозяйку.

— Здравствуйте! Вы, наверное, к господам пришли, которые у нас остановились, — сказала, поклонившись, она.

— Да, — ответил я, — где я их могу увидеть?

— В доме, господин, — они завтракают.

Зайдя в дом, я увидел Ждана, сына Борисова, со своими людьми, сидящими за столом, уставленным кашей с маслом у каждого в тарелке, курицей, уже частично употребленной, кружками с пивом, квашеной капустой и десятком вареных яиц. Взглянув на все это, я невольно вспомнил про свою скромную походную трапезу, и мне чуть не стало плохо, но, взяв себя в руки и ничем не выказывая своего состояния, обратился к Ждану:

— Здравствуй, друг дорогой, доброго утра тебе и ангела за трапезой.

— И тебе доброго. Присядешь с нами за стол? — предложил он.

— Спасибо за приглашение, но я уже поел и думал, что ты тоже, — сделав ударение на слове «тоже», сказал я.

— Василий, не будь так строг, мы же не на войне, куда торопиться?

— Во Псков, если ты не забыл. Хотелось бы оказаться там завтра вечером, что бы послезавтра с утра явиться к разборщику и записаться на службу. — Ждан хотел что-то сказать, но я, приподняв руку, не дал ему этого сделать и продолжил: — Кроме того, как говорят опытные воины, с которыми я пообщался вчера и сегодня, кто раньше является на службу, получает хорошее место, а кто позже — направляется в дальние остроги, затерянные в лесах. Ты же не хочешь провести ближайший год в одном таком месте?

— Твоя правда, — подумав немного, сказал мой друг детства, — надо бы поспешать. Сейчас быстро доедим и двинемся в путь. Путят, — обратился он к одному из своих холопов, — ты вроде бы уже достаточно поел, иди, запрягай лошадей да побыстрее.

Путят, низкорослый с жиденькой бородой мужичок, встал из-за стола и вышел в сени и далее во двор.

— Ну и хорошо, — обратился я к Ждану, — я тебя во дворе подожду, не буду мешать твоей трапезе.

— Ладно, иди, я скоро выйду.

Во дворе я подошел к своим лошадям, которых держал Иванко, и начал поправлять упряжь: не то чтобы кони были плохо оседланы, просто надо же как-то время занять. Вот мой боевой скакун Гром — гнедой, ногайской породы, доставшийся мне от отца, а он его взял с боя во время казанского похода. Гром был немолод, но еще и не стар, так что его сил хватит на несколько лет, а затем придется искать замену. В связи с чем я его сильно не нагружаю, разве что для упражнений использую, а так стараюсь ездить на заводном коне, Яшке — хорошем, но небыстром сером иноходце. Основную же тяжесть на себе таскал Воробей — саврасый мерин, груженный всем нашим скарбом, кроме разве что моего защитного одеяния, то есть доспеха, который в седельных сумках носил на себе Гром.

В это время слуга Ждана седлал коней, и ему помогал какой-то мужик, видимо, хозяин дома. Вдвоем у них получалось это споро, и вскорости четыре лошади были оседланы, а одна запряжена в телегу, и как раз вовремя. Широко распахнув дверь, из сеней вышел Ждан — ни слова не говоря, подошел к мужику и дал ему денег. После чего обратился ко мне:

— Ну что, в путь, — сказал он и сел на коня.

Вскоре мы выехали со двора и направились во Псков. В начале нашего пути мне пришлось потратить немало усилий на то, чтобы убедить своих спутников отказаться от дневного привала в виде компенсации за утреннее промедление. Ждан после долгих уговоров согласился с моими доводами, решив потуже затянуть пояс ради быстрейшего достижения цели. Кроме того, все время мы двигались шагом, что не могло привести к сильной усталости лошадей, особенно учитывая, что через два дня они смогут получить полноценный отдых хотя бы на несколько дней.

Дорогу же мы выбрали, проходящую через Выборский и Вревский уезды, весьма похожие на наш, Дубковский, но стоящие на пути к крепости Остров. Как следствие, большую часть времени нам почти не встречались деревни, и дорога пролегала через леса, изредка прерываемые водными преградами в виде ручьев. Нам удалось проехать оба острога, Выбор и Врев, представлявшие собой несколько больший вариант Дубкова, но с более низкими крепостями. Нигде не останавливаясь в дороге, мы, не дойдя двух верст до Острова, расположились на ночлег, и я был очень рад этому обстоятельству, так как нам удалось проделать больше половины пути за один день. Чего не скажешь о Ждане, который был раздосадован тем, что рядом с нами находится город, стоящий на большаке, а значит, в нем есть постоялые дворы и кабаки, а ему приходится спать на земле и ужинать только хлебом и водой. Оставшаяся часть пути прошла веселее — мы вышли на Смоленскую дорогу, где было более интенсивное движение, купцы с южных земель стремились к Пскову, да и деревни попадаться стали гораздо чаще. Кроме того, в отличие от предыдущего дня, мы остановились на дневной отдых в одной из харчевен, стоящих на большаке, где всего за две полушки удалось неплохо подкрепиться. Таким образом, к вечеру мы добрались до южной окраины Пскова.

Когда мы выехали из леса, нашему взору открылся обширный псковский посад: больше тысячи домов, тянущихся полукругом вдоль крепостной стены с юга на север, упирающейся своими концами в реку Великую и огражденной от всего остального мира частоколом. Это средоточие жизни, зажатое в лабиринт улиц, прерывалось лишь в одном месте Псковой, речкой, давшей свое имя городу. Вдоль правого берега Великой у причалов располагалось множество кораблей, а на левом находилась соединенная с крепостью мостом Немецкая слобода — место жительства иностранных гостей, разительно отличавшееся своими зданиями. Я просто был впечатлен открывшимся мне видом, никогда мне еще не приходилось видеть столь большого и красивого города, который сложно окинуть одним взглядом. До этого, четыре года назад, когда отец перевозил нас в поместье, мне приходилось бывать только в маленьких городках в несколько сотен домов с одной или двумя церквями. Здесь же меня поразило обилие домов Господних, деревянных и каменных, стоящих как перед крепостной стеной, так и за ней.

И не успел я свыкнуться со своими ощущениями, как город показал голос: все, как потом выяснилось, сорок церквей, одна за другой начали созывать колокольным перезвоном на вечернюю молитву. От такого действия у меня перехватило дух, рука сама принялась осенять крестным знамением и сложно было представить, что в мире есть что-то более прекрасное. И все это происходило в обычный день, трудно было вообразить, что бывает в праздники. Мои переживания накладывались на то, что, переступив шестнадцатилетний порог, кроме деревенской жизни, изнуряющих тело тренировок, полагающихся для будущего воина, да чтения немногих книг, благо был обучен этому полезнейшему навыку, не видел ничего. Мне, человеку, обученному с малых лет искусству войны, не боящемуся крови и, если потребуется, принять смерть с честью, было сложно совладать с чувствами, которые я испытывал при встрече с прекрасным. И кажется, что после увиденного и услышанного этим вечером я начал учиться любить жизнь и не отбирать ее напрасно.

Не знаю, сколько бы я провел времени в своем исступленно-вдохновенном состоянии, если бы не Иванко, подошедший и тронувший меня за левую руку.

— Красиво звучит, Василий Дмитриевич, — сказал он, понимающе улыбнувшись, — прямо дух захватывает, но нам надо поспешать в город, пока не стемнело.

— Да, действительно, — возвращаясь свой дух на грешную землю, сказал я. — Едем!

Ждан, находившийся в задумчивом состоянии, от моего возгласа немного вздрогнул и, посмотрев на меня, а потом на своих спутников, сказал:

— Едем.

Мы двинулись по большаку, ведущему к высокой башне с воротами, как я потом узнал, носившей имя Великая, — главному входу в Псков с юга. На окраине посада у дороги стояла изба с частоколом, то есть сторожа, служившая местом досмотра въезжающих в город, где служилые люди, видимо, как и мы из детей боярских, взимали плату за проезд, судя по всему, с телег. Ввиду того что у Ждана имелся вышеупомянутый транспорт, нам пришлось встать в очередь, которая, к счастью, продвигалась довольно быстро. Через некоторое время, когда мы достигли сторожи, к нам обратился дюжий воин, судя по всему, здесь старший, с черными как смоль волосами и такого же цвета глазами, одетый в желтый кафтан, поверх которого была короткая кольчуга, опоясанная ремнем с висящей на нем саблей и кинжалом. Довершали облик светлая шапка, темно-зеленые штаны и красные сапоги.

— Доброго вечера, мóлодцы, я здесь десятник. По какой надобности в город едете? — осматривая нас, спросил он, задержав взгляд на телеге.

— Добрый вечер. Мы едем из Дубковского уезда верстаться на службу, — ответил я, — а то разборщик к нам не приехал, сказали, здесь, во Пскове, записывать будут.

— Да-а, знаю, — ответил он, — из других мест тоже едут, разборщики направлены только в береговые уезды, на границу, а на остальные людей не хватило. В таком разе вам надо к Петровской башне — это третья налево от Великой, там рядом большой двор стоит, где сейчас разборщики сидят. Сегодня работу они уже закончили, но на постой определить вас могут.

— Два дня ехали, как на войну торопились, а выходит, все одно опоздали! — возмутился Ждан, однако, глубоко вздохнув, примирился с действительностью. — Ну ладно, делать нечего, поехали.

— Прошу немного обождать. Молодой человек, а кому принадлежит телега? — спросил начальник поста.

— Мне, — ответил мой друг, — а что?

— Надо бы пошлину заплатить — одна копейка за повозку, таков местный указ.

— Но я не купец, товаров для продажи у меня нет, а в телеге только мои личные вещи!

— За товар и его продажу пошлины и подати взимаются за крепостной стеной, а здесь только за проезд. И не надо, пожалуйста, возмущаться, не я это придумал, так что заплатите и езжайте с Богом, — сказал десятник и как бы невзначай опустил руку на рукоять своей сабли.

Ждан аж покраснел от злобы, я даже испугался, не совершит ли он роковую ошибку, но все обошлось. Долго и пристально посмотрев на десятника, он расстегнул свой кафтан и достал из-за пазухи кошель, выудив из него требуемую копейку. Тут же к нему подошел доселе невидимый писец, одетый во все серое, взял монету и протянул Ждану бумагу, чтобы тот расписался за оплату. Это вызвало затруднение, ведь мой друг, в отличие от меня, писать не умел, но оказалось достаточно поставить крестик, что и было сделано, после чего мы наконец-то продолжили свой путь.

Проехав несколько домов, мы свернули на дорогу, пересекающую весь посад до реки Псковы, решив по ней доехать до Петровских ворот. Улица оказалась абсолютно безлюдной, что, наверное, объясняется вечерней молитвой — большая часть народа сейчас находилась в церквях. Пользуясь этим обстоятельством, Ждан дал волю своим чувствам, сравнив начальника сторожи с оскопленным козлом, чьей матерью была приблудная собака женского рода, и пожелал ему подавиться деньгами, заплаченными за проезд.

— Это же надо додуматься: деньги брать просто за проезд и с кого? С детей боярских, — возмущался Ждан. — Они бы еще плату взимали за то, чтобы нужду справить.

— Вообще-то, — отозвался мой Иванко, — на Большом рынке действительно за это дело деньги берут, иначе могут в холодную посадить на денек или подать заплатить потребуют десятикратную. За чистотой там следят, как-никак крупнейший рынок на севере, даже больше Новгородского, говорят.

— А ты откуда это знаешь? — спросил Ждан.

— Бывал я во Пскове пару раз, последний восемь лет назад, но тогда посад был меньше. Да-а, растет город, — со вздохом сказал Иванко.

— А ты не мог раньше сказать, что за проезд телег здесь деньги берут?

— Восемь лет назад не было там никакой сторожи, и деньги не взимали. Платили только когда в крепость въезжали, но тогда пошлина была и за телегу, и за лошадь, и за товар.

— Крохоборы за все готовы деньги содрать.

— Но если бы не это, думаю, не было бы такого красивого города, — сказал я, за такое денег не жалко.

А город действительно был красив: дома все добротные, крепкие, многие покрыты черепицей, ставни изукрашены рисунками и резьбой, такими же были и заборы. Еще одной отличительной особенностью псковского посада было наличие большого количества амбаров: сразу видно, здесь живет много торговцев и ремесленников. А ведь это только окраина! Трудно представить, что скрывается за крепостной стеной, где проживает большое количество купцов и бояр.

Улица, по которой мы ехали, была широкая, длинная и мощенная деревом: к ней, как ручейки к реке, стекались переулки, лишь в одном месте она пресекалась площадью у церкви, где находилось достаточно много псковичей. Церковь, как мы узнали у ближайшего горожанина, была посвящена Алексею, человеку Божьему. Я предложил остановиться и помолиться, как-никак вечерня, все со мной согласились, после чего продолжили наш путь. Добравшись же до Новгородской дороги, мы свернули налево и, не доезжая пятидесяти шагов до крепостного рва, увидели забор, огораживающий несколько больших домов с конюшней и амбарами, и решили, что здесь, видимо, и есть приказная изба, где работают разборщики. Все наши сомнения улетучились, когда мы приблизились к воротам, перед которыми стояла пара стрельцов.

Надо признаться, что стрельцов — представителей государева воинства, служащих постоянно, то есть регулярно, — я видел впервые. Сия новая военная сила появилась в нашем славном государстве всего семь лет назад, а в Псковской земле и двух лет не прошло с формирования первых стрелецких сотен, так что и для псковичей они были в новинку, что же говорить обо мне. Вид у этих воинов был отличный от того, что я когда-либо видел. Они не походили на дворян, казаков и пищальщиков: одинаково одетые в синие кафтаны и того же цвета шапки, красные штаны и черные сапоги. У всех — пищали одного образца, за пояса заткнуты боевые топоры и даже бороды подстрижены на один манер. Обликом своим они были грозны, хоть и не агрессивны, и внушали уважение к государственной власти, частью которой они и были. Увидев нас, один из них повернулся к воротам и кого-то позвал, назвав, кажется, по имени Михаем. Навстречу к нам вышел, видимо, десятник, одетый, как и его подчиненные, с одной лишь разницей — на боку у него висела добротная сабля, а шапка явно имела железное нутро. Подбоченившись одной рукой, он посмотрел в нашу сторону и стал ждать, когда мы подъедем.

— Добрый вечер, судари, — обратился он к нам, когда мы оказались у ворот. — Судя по всему, верстаться на службу приехали?

— И вам добрый, — ответил я. — Все верно, из Дубковского уезда к вам добирались, два дня почти без отдыха ехали.

— Бы-ыстро, а мы из ваших мест только завтра или послезавтра ждали, да и разборщики уже по домам разошлись. Но ничего, нам на такой случай велено, что кто на службу верстается, должен быть накормлен и на постой определен. Так что, добро пожаловать, как говорится, гостями будете, — сказав это, десятник отошел в сторону и рукой пригласил войти во двор.

— Спасибо, — радостно сказал Ждан, — хоть не придется место на ночь искать. Сразу видно, здесь о сынах боярских заботятся.

— А вы не сильно радуйтесь, — сказал один из стрельцов, тот, который слева стоял, — это все сделано не доброты ради, а из-за спокойствия посадских. Сейчас вас пятеро приехало, а завтра вашего брата будет десятки, и если всех на постой не определить, вы же местных жителей заколебете.

— Ну это не важно, — сказал я, — главное, что нам есть что есть и пить и куда голову преклонить.

Сказав это, я первым слез с коня, так как ворота были низковаты, моему примеру последовали все остальные, кроме Иванко, который и так шел пехом. После чего мы прошли во двор, и десятник проводил нас к конюшне, где конюх выдал сено лошадям. Расседлав коней и мулов, мы проследовали к ближней избе, на которую нам указали. Внутри были четыре больших комнаты и, пользуясь тем, что кроме нас здесь никого нет, вселились в две из них и занялись переносом своих пожитков в дом. Не успели мы закончить, как к нам подошел стрелец и позвал трапезничать, после чего сопроводил к столам недалеко от входа, где уже стояли миски с кашей да кружки с квасом.

Мы, оголодавшие с дороги мужики, быстро покончили с ужином. Тут к нам подошел десятник и наконец все представились друг другу:

— Меня зовут Василий Дмитриевич, — представился я. — А это мой друг Ждан Борисович и наши послужильцы — Иванко, Василько и Путят.

— А меня зовут Михаил Петрович из Кабановых, — ответил десятник, — но все меня Михаем кличут.

— Дак ты из детей боярских? — спросил Ждан. — А что в стрельцах делаешь?

— Я младший сын у отца, и на меня наследства не хватило, окромя сабли, железной шапки и коня захудалого. При таких делах дорога одна — в послужильцы к богатым дворянам или боярам наниматься, но мне повезло записаться в стрельцы, как раз во Пскове набор шел, и теперь я государев человек, а не холоп какой-нибудь.

— Да-а, при таких делах и я бы записался, — сказал я.

Поговорив еще немного, мы разошлись — Михаю надо было меняться на ночь, а нам рано вставать, ведь разборщики приходили к шести часам. Около восьми часов пришла смена стрельцам — десяток Михая строем вышел из ворот в сторону крепости, а навстречу, тоже строем, вошел новый, после чего ворота были заперты до утра. Мы, посмотрев на это действо, вошли в дом и расположились на ночлег, заснув богатырским сном, пока голоса церковных колоколов не разбудили нас к утрене.

Утро выдалось ясным, свежий воздух наполнял силой, а восходящее солнце сделало город просто сказочным, окрасив стены и башни городских укреплений в золотой цвет. Выйдя во двор, я увидел стрельцов, облик которых говорил о том, что долг они свой выполняют честно — выглядели заспанными и уставшими, то есть ночь провели на постах. Перекрестившись в сторону ближайшей церкви и прочитав по-быстрому молитву, я прошел в конюшню, дабы проверить лошадей, и был удовлетворен работой конюха, который как раз давал воды, а сено уже было положено. День, похоже, начинался хорошо: в подтверждение этому нас позвали завтракать. Кушанье было небогатое, но сытное: краюха горячего хлеба с квасом. По окончании трапезы мы с Жданом начали делиться своими ожиданиями по службе и параллельно наблюдали, как один за другим на работу приходили разборщики в сопровождении охраны и своих слуг в приказную избу. Последним пришел поп с Евангелием и большим серебряным крестом, которые нес служка в руках, очевидно, для крестоцелования при принятии на службу.

Не дожидаясь, когда нам прикажут, мы пошли готовиться к осмотру, то есть доставать свое боевое имущество. Вскоре пришел разборщицкий слуга и передал повеление подойти к приказной избе и быть готовыми к осмотру. И тут мне стало тревожно на душе, ведь сейчас решалась моя судьба на ближайшие годы и, стараясь успокоиться, я начал при помощи Иванко быстро сносить свои пожитки к месту осмотра, а потом пошел за лошадьми, и уже через несколько минут мы с Жданом стояли готовые к смотру — конно, людно, оружно и цветно. Долго ждать не пришлось, к нам вышли писец и разборщик — худощавый дворянин с клиновидной бородой, немолодой, в черном кафтане, расшитом серебром, — и приступил, как следует из его должности, разбирать на службу.

— Здравствуй, мóлодец, как тебя зовут и какого рода будешь? — обратился он ко мне, внимательно разглядывая.

— Василий, сын Дмитриев из Щукиных Дубковского уезда, — четко и громко ответил я.

— Ну поглядим, что на тебя есть в окладной грамоте, — сказав это, разборщик посмотрел на одного из своих слуг, который тут же начал рыться стопке бумаг, находящихся в его суме, и спустя несколько томительных мгновений нужная была найдена. А надо сказать, что окладная грамота — это записанное мнение о каждом дворянине самых уважаемых детей боярских с уезда, и их суждение значило очень много при назначении на службу.

— Та-ак, что тут у нас, — начал изучать бумагу разборщик. — Первое: «собою молод и силен» — это я и сам вижу. Второе: «хозяйство небольшое: одна деревня и пятьдесят четей земли» — маловато будет. Третье: «рода худого, но отец отмечен государевым жалованием» — кажется, брат твой замечен воеводой был, а здесь не написано, странно. Четвертое: «на службе не состоял» — значит, верстаешься впервые. Все верно?

— Да, — ответил я, — только действительно непонятно, почему про брата не указано.

— Ну да ничего, я вашим уездом несколько лет занимаюсь, так что воеводскую грамоту лично в руках держал, да и было это недавно. Хорошо, — меняя тему, сказал он, — теперь посмотрим на твое добро.

Имущество мое было, может, и не лучшее, но добротное: два новых льняных тегиляя в двадцать слоев светло-зеленого цвета; три кафтана того же цвета; кольчуга залатанная, среднего размера; новая железная шапка; кожаные наручи и поножи; из оружия две сабли турецкого типа, боевой топор, кинжал и сагайдак; два седла и соответствующее количество коней и мул. Разборщик был удовлетворен увиденным:

— Ты неплохо снаряжен для мелкопоместного дворянина, так что от казны получишь два рубля, а службу тебе определяю городскую, с окладом два с половиной рубля.

— А какой город? — спросил писец, скрупулезно заносивший вышесказанное на бумагу.

— Дак этот самый, — разводя руками, сказал разборщик. — Псков, в Дубковскую сотню, что у Толокняных ворот. Людей не хватает, всех, кого можно было, отправили по царскому указу на строительство крепости в устье Наровы. Кстати, — обратился он ко мне, — твой брат тоже там.

Закончив со мной, разборщик перешел к Ждану. У моего друга окладная грамота была лучше, чем у меня: и род познатнее, и земли больше в четыре раза, и оружием побогаче, не говоря уже о наличии боевого холопа, но его тоже записали в городскую службу, видимо, людей действительно не хватает. Вслед за этим подошел священник с Евангелием, дабы мы принесли присягу царю нашему Иоану Васильевичу. После чего нам показали грамоты, и я сразу заметил, что оклад оказался меньше на пятьдесят копеек.

— Извините, но здесь написано, что годовой оклад два рубля, а вы сказали два с полтиной, — обратился я к разборщику.

— А ты читать умеешь, как я погляжу. Это хорошо — грамотные государю нужны, — ответил он мне. — А ты переписывай, да поживее, — приказал он писцу.

— Хорошо себя показали, теперь он вас запомнит, — шепотом сказал мне Иванко.

Ждан после этого показал мне свою грамоту, дабы узнать, верно ли написано в ней, но оказалось, что все в порядке. Таким образом, грамотность моя пригодилась, что называется, на практике, а ведь если бы не мой брат, который буквально силком заставил меня учиться, пришлось бы мне, как и Ждану, прибегать к помощи других людей, честность коих может быть под вопросом. Отдельное спасибо надо сказать отцу Симеону из Михайловской церкви, который привил мне любовь к чтению путем выделения текстов из Библии касающихся сражений, что мне как воину было интересней. И вот сейчас младший сын моего отца может без проблем узнать место своей службы и имя сотника, которому теперь подчиняется. Вооружившись этими знаниями, я с товарищами, заседлав лошадей и собрав вещи, выдвинулся в сторону Толокняной башни, где располагалась наша сотня. Но не успели мы выйти со двора, как к нам подошел приказной слуга и обратился к нам:

— Здравствуйте, я Микола, мне приказали проводить вас до сотни.

— Спасибо, но мы вроде как знаем куда идти, — ответил Ждан.

— Извините, не хотел вас обидеть. Вы, конечно же, знаете куда идти, но насколько я понимаю, вы в городе впервые, и дороги не знаете, а мне как раз нужно в воеводскую казну бумаги о ваших окладах отнести.

— Ну в таком разе в наших интересах проводить тебя, чтоб бумаги не потерялись, — с улыбкой сказал я. — Веди.

Не ожидая более ни минуты, Микола повел нас в город. Мы прошли ров по подъемному мосту, а затем через ворота Петровской башни, предъявив свои грамоты, беспошлинно вошли в окольный город. Сразу бросилась в глаза красота зданий, многие из которых, в отличие от посада, были каменными, а по улицам шло много народу, но практически все двигались в западном направлении поперек нашему.

— Микола, а куда это все идут? — спросил я.

— Известное дело, на Большой торг, самый великий на всем севере Руси, — без ложной скромности ответил он. — Почитай весь город ради него работает, туда привозят товары со всех стран и, соответственно, вывозят наши. Деньги там буквально сундуками таскают, что приводит к богатству горожан. Вот, к примеру, церковь Николы Явленного, — указал он на ближнюю к нам, — на постройку которой потратили две тысячи рублей пять окрестных купцов и ни один из них не обеднел.

— Это все впечатляет, и понятно, что город живет ради торга, но, судя по всему, нам придется идти против движения людей, а это может привести к задержке.

— Да, и именно поэтому мы пойдем по окольному пути между стеной Среднего города и рекой Псковой, сейчас там народу поменьше.

Преодолевая встречный поток людей, мы достигли реки, откуда открылся вид на Запсковье — отрезанный район города со своими церквями, храмами, монастырями и затянутыми дымом домами. Это вызвало у меня беспокойство, не начался ли где-то пожар, и с этим вопросом я обратился к Миколе. Но он поспешил меня успокоить, сказав, что ничего удивительного здесь нет, ведь за рекой работают практически все кузни города — так безопасней для остального Пскова. После объяснения я взглянул на город под другим углом: большая часть его занималась торговлей, тогда как меньшая ежеминутно глядела в жерла кузнецких печей и подчиняла воле своей металл, изгибая, искривляя, меняя его существо ради нужд и блага людей. И если торг был сердцем города, то Запсковье — его силой, признаком несгибаемости псковичей.

Тут нам на встречу прошел вооруженный отряд, очевидно, как и мы, детей боярских, выполняющих функцию стражи, и у меня возник вопрос:

— А как тут служится нашему брату?

— Хорошо служится, но работы много: патрули в городе, служба на стене и в заставах на посаде, а также вы первыми являться должны на пожар да воров ловить тоже ваша задача. Но в общем-то, когда привыкнешь, работается спокойно, но сейчас половины людей не хватает, так что трудно приходится.

— А по службе продвижение как, быстро идет? — спросил Ждан.

— Медленно, но это даже хорошо, скорые повышения бывают только во время войны, а это вредит торговле, но, с другой стороны, ливонцы ставят препоны, запрещают ввоз важных товаров.

— Значит, надо торговать мимо них и пусть запрещают, что хотят, — сказал я, а Микола усмехнулся.

— Вы молоды и ничего не знаете — все порты в руках у ливонцев, мимо них никак нельзя. Но государь наш выход нашел: рядом с крепостью, которую сейчас строят в устье Наровы, порт обустраивают, и если все удастся, мы торговать мимо Ругодива сможем, и тогда действительно наплевать на ливонцев будет, но это, скорее всего, приведет к войне.

— А зачем они вообще торговлю запрещают, им-то это тоже выгоды не несет?

— Они нас боятся, поэтому оружие ввозить запрещают и даже мастеров не пропускают из немцев, которые к царю едут. Но у страха ихнего есть основание: один Псков может пять тысяч сабель выставить да Великий Новгород еще десять, я уж не говорю об остальной Руси, а ливонцы и четырех тыщ не наберут.

Тем временем мы достигли моста через Пскову и, подождав, когда нас пропустят встречные люди, перешли на другой берег. Вообще, проблем с дорогой было бы меньше, если бы не Жданова телега, но бросить ее нельзя. В Запсковье Микола привел нас к площади, на которой стоял красивый храм с высокой звонницей имени Козьмы и Дамиана, что неудивительно: оба святых почитаются кузнецами. Здесь наш спутник решил с нами попрощаться:

— Отсюда дороги во все стороны расходятся. Вам нужно идти направо, — махнув рукой, сказал Микола, — к Гремячей башне, а от нее налево вдоль стены, следующей как раз и будет Толокнянка, вон ее отсель видно. Мне же надо в приказ поспешать, а вам я желаю хорошо устроиться и удачи в службе. До свидания, надеюсь, еще увидимся.

— До свидания! Спасибо, что проводил, — сказал я, а вслед за мной и все мои спутники.

Назначенного места мы достигли быстро, людей и телег стало меньше, а как следствие, и препон на пути. Толокняная башня предстала перед нами своей громадой — высотой примерно три сажени и шириной четыре, с толстыми стенами и бойницами, предназначенными как для прямого боя, так и для бокового. Своими размерами сей городской страж подтверждал наименование, даже ворота здесь были узкими — толоконными. И мне подумалось, что сложно будет держать здесь оборону, но, с другой стороны, как гласит народная мудрость, «крепость сильна не стенами, а ее защитниками». С такими мыслями я и товарищи мои подошли к воротам и обратились к стоящим рядом нашим будущим сослуживцам.

— Доброго утра храбрым войнам, — обратился я, — как бы нам к сотнику пройти?

— И вам доброго. А для какого интереса он вам понадобился? — ответил самый старший из стражников, видимо, десятник.

— Нас разрядный приказ приписал к вам, вот мы и прибыли, — ответил я.

— Фрол, я пойду с ними разберусь, а мы потом договорим, — обратился десятник к одному из воинов, а затем обратил свои голубые глаза к нам и сказал: — А вы пойдемте со мной, только холопы пусть здесь останутся.

Десятник, дородный мужик среднего роста с прореженными сединой русыми волосами, одетый в кафтан из лазоревого сукна и шапку, отороченную чернобуркой, повел нас в башню, на второй уровень. Внутри было темно, лестница никак не освещалась, и нам пришлось приложить немало усилий, чтобы не споткнуться, но, несмотря на все предосторожности, Ждан все же запнулся и, чертыхаясь, припал на колено.

— А как обращаться к сотнику по имени-отчеству? — помогая другу подняться, спросил я.

— Макарий Владимирович, — сверкнув в темноте глазами, ответил десятник.

Поднявшись на второй уровень, мы оказались в сумрачном боевом ходе, скудно освещенном бойницами, после чего проследовали к восточной стене, где в это время дня было очевидно светлее. Подойдя к одной из бойниц, десятник повернулся и стал оценивающе оглядывать нас; лицо его при этом не выражало ни каких эмоций, и сложно было понять, что он думает.

— Ты хотел обратиться к сотнику? — спросил он. — Можешь сделать это.

Внимательно оглядев все вокруг и не найдя больше никого, я понял, что этот десятник и есть сотник, от этого мне стало не по себе. Но сыну боярскому не пристало тушеваться, и, собрав все душевные силы, я сделал вид, что не обратил на это внимания и отчеканил:

— Василий Дмитриевич из Щукиных, разрядным приказом направлен в вашу сотню, прошу назначить мне службу!

— Хорошо, назначим…

— А я чего-то не понял, вы, что ли, сотник Макарий Владимирович? — недоуменно спросил Ждан.

— Да, — строго смотря, ответил наш командир, — но можно звать меня Макаром, а тебе, отрок, неплохо было бы представиться как полагается.

— Ждан Борисович из Дубовых, — смутясь сказал он, — тоже прошу назначить мне службу.

— Та-ак, ясно. Можно увидеть ваши грамоты из приказа?

— Конечно, одно мгновение, — сказал я, доставая из-за пазухи приказную бумагу, то же действие проделал и Ждан. Сотник, взяв бумаги и прислонившись к стене рядом с бойницей, видимо, чтобы было лучше видно, начал внимательно изучать написанное в них, периодически поглядывая на нас. Закончив изучение наших подноготных, слегка поправил ремень и вынес вердикт:

— Понятно, два ничего не знающих новика, ну да делать нечего, как говорится, на безрыбье и рак рыба. Ты, — обратился он к Ждану, — пойдешь в десяток Фомы Никитьевича, это тот который внизу стоял, он тебе и место для жилья укажет. А ты, — посмотрел он на меня, — в десятке Сергея Петровича, он сейчас на заставе у въезда в посад стоит, прямо по дороге. Да, чуть не забыл, оклад вам должны выдать на днях, как придет, я вас вызову. Ну в общем-то, все, можете идти.

Слегка поклонившись, мы пошли к выходу, но не успели дойти до двери, как Макарий Владимирович окликнул меня:

— Василий, задержись-ка еще немного.

Ждан, остановившись в дверях, повернулся ко мне с немым вопросом в глазах, на что в ответ я пожал плечами, недоумевая, в чем причина моей задержки. Но делать нечего: быстро и безмолвно мы попрощались, после чего я вернулся к сотнику. Макар Владимирович ожидал меня на том же месте у бойницы. Дождавшись, когда я подойду, он проводил меня в маленькую комнатку над воротами, которая, видимо, использовалась как склад оружия, так как в ней находились две затинные пищали с готовыми зарядами пороха и пулями, а также с десяток бердышей. Подойдя к столу, сотник зажег свечу и протянул мне какую-то бумагу, приказав прочитать вслух, что я и сделал:

— «Дубковской сотне на корм лошадям за май месяц отпустить сто восемь пудов овса, тридцать стогов сена, пять рублей и три алтына на прочие расходы». Немало, — закончив чтение, сказал я.

— Нет, мало — этого хватит, только чтобы прокормить сто лошадей, а с вновь прибывающими сынами боярскими у нас будет не меньше ста тридцати. Ну да ладно, не об этом сейчас разговор будет. В твоей грамоте написано, что ты читать умеешь, а это редкий навык среди детей боярских, но весьма полезный. Большую часть грамотных людей в сотне на строительство крепости приказали направить, так что сейчас у меня только четыре человека с бумагами работать могут, и это включая тебя. Ты удивишься, но во Пскове без умения читать на страже города стоять нельзя. К примеру, сейчас внизу, в воротах работает целовальник, мыто с въезжающих собирает и учет ведет в специальной книге, а правильно ли он это делает, не крадет ли, проверить можно, только сверив написанное с оплаченным, и работа эта возложена на нас. Так что хоть ты и будешь служить в десятке Сергея, но я постоянно буду направлять тебя в другие по необходимости. Понятно?

— Да. Теперь ясно, почему мой брат так настаивал на моем обучении чтению.

— Это хорошо. Главное помни: нечистые на руку люди будут тебя пытаться купить или запугать, но ты чести своей не урони и если служить будешь без огрехов, через год-два станешь десятником, а там, может, и до сотника доберешься.

Я, конечно, был еще молод, но все же не вчера родился и прекрасно понимал, что начальник мой, как говорится, «мягко стелит да жестко спать придется». Десятником, может, он меня еще и сделает, но сотником или хотя бы пятидесятником мне не стать, так же как не взойти солнцу на западе — худородные на такое претендовать никак не могут. Стараясь не выдавать своих мыслей, я одобрительно кивнул: в конце-то концов, получить в подчинение десяток дворян тоже очень хорошо при моем происхождении. Сотник посмотрел на меня и, удовлетворившись моей реакцией, сказал:

— Вот и замечательно. Теперь можешь идти в десяток, Сергей Петрович найдет тебе место для жилья, а заодно расскажет все подробности службы.

Поклонившись Макару Владимировичу, я повернулся и направился к выходу, не без труда преодолел спуск по темной лестнице и вышел на освещенную утренним солнцем улицу, где меня ждал Иванко с нашими лошадьми. Подойдя к нему, я вкратце поведал о нашем с сотником разговоре, и мой товарищ, по совместительству холоп и учитель, оказался удовлетворен услышанным и похвалил меня, как водится у него, немногословно. Закончив делиться впечатлениями, я оглянулся вокруг и увидел, как Ждан, стоя у ворот, разговаривает с десятником (кажется, его звали Фома), который давал последние наставления:

— …значит завтра, после утрени придешь сюда вместе с боевым холопом, и я подробнее посвящу тебя в работу, а пока иди с Игнатом, и он покажет дом.

— Хорошо, до завтра.

— До завтра. И не опаздывай.

Закончив разговор, Ждан пошел через ворота в сопровождении одного из стражников на посад, и я, недолго думая, поспешил за ними. Проходя через арку ворот, я кивком головы поприветствовал десятника, заметив стоявшего немного в стороне целовальника: упитанного и хорошо одетого мужика с бумагой и чернилами, человека, который вряд ли знает, что такое бедствовать при его-то работе. Не задерживая более внимания на сих достойных людях, я проследовал своей дорогой, нагнав друга в конце моста, перекинутого через ров.

— Ну как тебе начальство, Ждан? — спросил я.

— Сотник какой-то странный. Почему он сразу не представился? Выставил нас какими-то шутами. А вот десятник ничего, веселый дядька — рассказал, как на днях крестьянин пытался рыбу в портках пронести без уплаты мыта. Этот недоумок привязал ее к ногам и думал, что никто не заметит, а когда все выяснилось, около получаса стоял у ворот с голой задницей, веселя проходящих мимо людей.

— Да-а, действительно глупо поступил. Ясно же, что рыба будет вонять так, что только безносый не учует, хотя, возможно, он сам таким и был! — рассмеявшись, сказал я.

— Можно тише говорить? — отозвался провожавший Ждана служивый, если не ошибаюсь, по имени Игнат.

— Извини, не думал, что тебе это неприятно, — ответил я.

— Да при чем здесь это? Просто я вчера был на свадьбе брата, а сегодня голова болит, ну сами понимаете.

— Понятно. А что, на службе выходные бывают? — спросил Ждан.

— Вообще-то нет, но сотник отпускает, если событие важное, он человек строгий, но понимающий.

— Кстати, насчет свадьбы, — обратился Ждан ко мне. — Совсем забыл: я же летом женюсь.

— Да? А когда и на ком? — удивился я.

— Сам пока еще не знаю. Батя сейчас с будущим тестем договариваются. Слышал только, что семья не бедная, кажется, деревень двадцать под Изборском имеют.

— И как твой отец этот брак устроил? Вы же вдвое беднее?

— Все просто: род у них худой, дворяне только в третьем колене, так что получается с нас родовое имя, а от них — серебро в приданное.

— Ну что ж, поздравляю заранее и завидую — мне-то такое и не светит.

— Не завидуй — может, невеста дурна собой. Если так, то мне никакого приданого не надо.

— Не бахвалься. Я отца твоего знаю — как он решит, так и будет, и ничего ты с этим не сделаешь.

В это время Игнат повернул в переулок, и мы последовали за ним. Через два дома он остановился и показал Ждану на третий, сказав, что это и есть теперь его жилище. Изба, сарай и двор были хорошими, но по всем признакам видно, что здесь уже долго никто не живет (двор стал зарастать травой). Так что Ждану, видимо, придется потратить весь день на приборку. Понимая это обстоятельство, я не стал задерживать друга, а попрощавшись с ним, пошел на встречу к своему десятнику. Выйдя на основную дорогу, я быстро добрался до заставы, выглядевшей так же, как и та, через которую въезжал в город, а потом увидел своих новых товарищей. Признать десятника среди служилых людей оказалось легко — это был высокий, чуть больше меня ростом, широкоплечий воин средних лет (настоящий богатырь из сказок), чернобородый, со светлыми глазами, одетый в черный кафтан, вышитый серебряной нитью и с медными пуговицами и красной шапке на лисьем меху; ноги его были облачены в черные сапоги на среднем каблуке и повязаны желтой шелковой лентой поверх голенища; сабля, висевшая на ремне с медной пряжкой, отличалась серебряным навершием, а кинжал был украшен рукоятью из кости. Таким внешним видом мог обладать только человек из небедного рода, а значит, он и не был простым служилым, из чего мной был сделан простой вывод, что это и есть Сергей Петрович, мой непосредственный командир.

— Доброго утра, Сергей Петрович и всему честному воинству, — слегка поклонившись, поздоровался я. — Меня Макар Владимирович направил на службу в ваш десяток.

— Ну здравствуй, сударь молодой. А как тебя по имени величать и слугу твоего? — оглядывая нас, спросил десятник.

— Василий Дмитриевич и мой кошевой Иванко.

— Понятно. Это хорошо, что в мой десяток записали, а то людей маловато, всего шесть детей боярских да два послужильца. Нас здесь четверо на заставе да еще четверо напротив Гремячей башни стоят. Кстати, надо тебе всех представить, — начал поочередно перечислять своих подчиненных Сергей Петрович: — Влад, Алексей со своим послужильцем Акимкой здесь со мной стоят; на втором посту есть Олег, Виктор, Демид с боевым холопом Данилкой; ну и меня для пользы дела можешь звать просто Сергеем. Тут еще целовальник в заставе спит, но его тревожить не будем, все равно их брат каждый день меняется.

После чего десятник подошел и пожал мне руку, то же самое сделали остальные. При этом я постарался лучше рассмотреть своих новых товарищей: Влад был темно-рыжим, с серыми глазами, почти с меня ростом, одетым в простой кафтан слегка выцветшего красного света и серую шапку с собачьим мехом, вооруженный простой саблей и кинжалом; Алексей — русый, с темными глазами, среднего роста, одетый в хороший синий кафтан и того же цвета шапку, обитую беличьим мехом, да носил на боку добротную саблю турецкого типа; Акимка был черен волосами и карь глазами, в простом сером кафтане из шерсти и шапке без меха, а за поясом у него висел боевой топор. После завершения приветствия Сергей начал вкратце рассказывать условия службы:

— Работа несложная, если привыкнуть, — неделю на заставе в посаде сидишь, затем столько же на стенах и в воротах караул держишь, еще седмицу в городе за порядком следишь, а затем упражняемся в боевом умении на поле за городом. Все ясно?

— Да.

— Ну раз ясно, тогда завтра поутру после утренней службы заступаешь на службу сюда. Вроде все пока, можешь идти.

— Извините, мне Макар Владимирович сказал, что вы меня на постой определите.

— Да, чуть не забыл. У нас есть пустые дома или можно с кем-то объединиться, второе дешевле выходит. Чего выбираешь?

— Второе по деньгам предпочтительнее, и у меня есть друг, который в другом десятке служит, могу к нему подселиться.

— Не пойдет. Сотня занимает часть посада, а внутри он делится между десятками — так проще поднимать людей по тревоге, поэтому тебе следует подселиться к кому-нибудь из своих.

— Но я не знаю, с кем я могу объединиться?

— Со мной можешь, — отозвался Влад, — у тебя холоп и у меня один, всего четыре человека. Дом большой, так что места хватит, да еще и конюшня просторная — все лошади вместятся. Ну как, Василий, согласен?

— Буду рад делить жильё с хорошим человеком, — ответил я, заметив одобрительный кивок Иванко.

— Вот и ладно. Сергей, — обратился Влад к десятнику, — я провожу новика до дому, а затем вернусь. Хорошо?

— Иди. Все равно пока делать нечего, люди только днем в город пойдут.

Посад, который занимала сотня, находился между Толокняной и Гремячей башнями. Собственно туда я уже проводил Ждана, но если ему дали дом недалеко от ворот, то наш десяток располагался в середине, именно туда и повел нас Влад. Дом, в котором мне предстояло жить, находился прямо на окружной дороге, ведущей через весь посад рядом с церковью святого Георгия с расположенным рядом небольшим торгом. Купцы здесь торговали в основном хлебом, зерном, кормом для лошадей и дровами, а дабы город не нес убытков, с них регулярно собирали мыто целовальники при поддержке стрельцов. Влад сказал, что так было сделано специально, чтобы мы, дети боярские, не могли пользоваться привилегиями у купцов; в противовес этому дворяне занимаются тем же самым в городе на различных тóргах. Мне показалось, что жить рядом с таким местом весьма удобно: не надо далеко ходить за нужным товаром. А дом оказался, как и сказал Влад, большим: когда-то в нем жил небогатый купец, так что имелся даже просторный погреб, который, видимо, использовался раньше как склад, а также банька, располагавшаяся между избой и конюшней. Влад проводил нас во двор и позвал своего слугу:

— Никитка, иди сюда!

— Уже бегу господин, — сказал выбежавший во двор молодой холоп невысокого роста. — Вы рано вернулись. Что-нибудь случилось?

— Нет, все в порядке. Вот соседей к нам привел — Василия Дмитриевича и его слугу. Вместе жить будем, так что помоги им тут обустроиться.

— Не беспокойтесь, все сделаю. А какую комнату отвести для молодого господина?

— Правую, конечно, в левой-то мы живем. Ну ладно, мне на заставу пора, располагайся, — обратился ко мне Влад. — Вечером еще увидимся, тогда и поговорим.

— До вечера, — ответил я и попрощался со своим обретенным соседом.

После ухода Влада мы прошли в избу, которая была разделена надвое сенями и кухней с одной большой на весь дом печью. Пройдя в правую дверь, я оказался в помещении, освещенном светом, идущим из двух окон, которое теперь было моим, и сразу же увидел стол, стоящий напротив входа, покрытый пылью, скамьи, притороченные вдоль всех стен, изукрашенных узорами паутин, а в ближнем углу располагались какие-то мешки и седло, видимо, принадлежавшее моему соседу. Вошедший за мной Никитка извинился за беспорядок в комнате, сославшись на то, что использовалась она как склад, и начал выносить вещи. Я быстро понял, что оставшийся день пройдет в хлопотах: надо навести чистоту, разложить свои вещи, купить овса для лошадей, а то того, что мы с собой взяли, хватит только дня на два, и, конечно же, не забыть о собственном пропитании, хотя, судя по находящемуся поблизости торгу, это не должно стать проблемой. Смахнув пыль с ближней скамьи, я сел и еще раз оглядел наше новое жилище, подумав о том, что детство мое вольное кончилось, и теперь начинается взрослая жизнь, посвященная, согласно моему происхождению, ратной службе государю нашему. Никому не дано знать, что уготовила судьба, и вот я сидел и думал, куда заведет меня жизненная дорога: к славе или же к скорой смерти, к богатству или разорению (последнее мне виделось более вероятным). Встряхнув головой, я заставил себя отринуть дурные мысли и сосредоточиться на делах, которые мне сегодня предстоят. В конце-то концов, как говорит брат, главное честь свою не уронить, а все остальное прибудет. С этими мыслями я встал и пошел по дороге, которую уготовил мне Бог.

Глава 2

Всю оставшуюся неделю со дня моего принятия на службу наш десяток занимал дневные посты на въезде в посад. Работа была непыльная ввиду того, что людей в Запсковье ездит мало по сравнению с южными въездами в город, зато с понедельника нам было назначено следить за порядком на торге у Козьмодемьянского монастыря. Площадь, на которой располагался торг, была небольшой: по трем сторонам ее находились торговые ряды, а с четвертой пролегала улица напротив монастырской стены. Прямо посередине площади находилась важня (там взвешивался товар) и мытный двор, охраной которых и занимался наш десяток, хотя, по моему разумению, больше приходилось следить за целовальниками, как бы они чего лишнего в карман не положили. Однако работы было немного ввиду малости торговли, ведь в основном здесь были дровяные, кожевенные, хлебные да притулившиеся в углу торга две кузнечные лавки. Основной доход городу здесь давали дровяная торговля, что неудивительно ввиду большого количества кузниц в Запсковье, и хлебная, так как есть хочется всем и всегда. И это последнее обстоятельство делало работу напротив лавок с горячим хлебом и не менее горячими пирогами невыносимой, а доходивший до нас запах заставлял хотеть есть даже сразу после обеда. Чтобы как-то отвлечься от мыслей о еде, мы обычно заводили разговор на различные темы, но обычно сослуживцы просили меня рассказать о прочитанном мной накануне.

Тут надо сказать, что на третий день по приезде в Псков я посетил Спасскую церковь, что стоит у Образской башни, где служил священником отец Тимофей, друг моего учителя, отца Симеона. Мне надо было передать записку, в которой содержалась просьба моего наставника о доступе к книгам, дабы я мог улучшать навыки чтения. Придя к вечерне в церковь, я отстоял всю службу, после чего, дождавшись своей очереди, обратился к отцу Тимофею. Выслушав мою просьбу и прочитав записку, отче согласился помочь, однако, как оказалось, книг в распоряжении у него немного ввиду того, что большинство хранится в монастырях. Но отец Тимофей пообещал взять для меня «Жития Святых благоверных», так как их было много и нетрудно добыть. И вот через день я стал обладателем на месяц сей книги и тут же приступил к ее чтению, а сослуживцы, не обученные грамоте, прознав об этом, стали выспрашивать о прочитанном мной. Так было и сегодня в обычный день, кажется, четверг: мы стояли с Олегом (златокудрым, чуть ниже меня ростом, но старше годами воином) у важни, и дабы скоротать время, я рассказывал о житии князя Довмонта:

— Меня больше всего впечатляет в его жизни то, что, будучи иноплеменным и язычником, он смог обрести здесь веру и родину.

— Дак ты сам говорил, что ему бежать из Литвы пришлось под страхом смерти и выходит, что ничего другого не оставалось, — возразил мне Олег.

— С одной стороны, ты прав, но с другой кто мешал Довмонту, отсидевшись несколько лет во Пскове, собрать войска да отвоевать свои земли, а он этого не сделал и всю жизнь прожил здесь. Более того, он сумел честь и славу себе снискать на своей службе, да и святыми не за красивые глаза становятся, — сказал я и перекрестился.

— Да, правда твоя, не зря же кремль псковский его имя носит, и это спустя столько лет.

— Не зря… Одна битва у Двины чего стоит: меньше сотни православных воинов разбили восемь сотен литовских язычников, не без Божьей помощи, конечно, но как в народе говорят, «на Бога надейся, а сам не плошай».

— А я и не знал об этом. Все больше вспоминают битву здесь, под стенами Пскова, которая произошла прямо перед смертью благоверного князя.

— Это тоже подвиг, хотя под стенами крепости все же сражаться легче, да и сил здесь у Довмонта было больше, так что Двинская победа по мне более знаковая, там без Бога точно не обошлось. И вообще, я считаю, что Всевышний хранит православную землю от латинян. Сам посуди, только умер святой благоверный Александр Ярославович Невский, как нам был послан князь Довмонт, который продолжил его дело в защите от римских еретиков, он даже женат был на внучке великого князя.

— Умнó ты излагаешь и не меньше попа все знаешь. Тебе бы десятником быть, а то и сотником, разумом ты явно не обижен.

— Спасибо тебе за слова хорошие, но все-таки до попа мне далеко, а для сотника, сам знаешь, я родом худ.

В этот момент я заметил, как какой-то парнишка лет десяти, стоявший возле хлебной лавки, принадлежавшей монастырю, оглянулся по сторонам и взял с прилавка круг хлеба, после чего пошел к выходу с торга. Я, не закончив разговор с Олегом, опередив паренька, подошел к выходу с торга и только хотел спросить, где его родители или какие-нибудь старшие, как он, увидев меня, кинулся бежать, буквально проскочив под моей рукой. Покинув торг, он кинулся к Пскове, в сторону общественной бани, стоявшей на ее берегу. Не раздумывая я ринулся за ним и думал, что легко нагоню, но он, обогнув баню, помчался к лодочным мастерским. Паренек, легко лавируя между лодками, которых из-за начавшегося рыболовного сезона было много, начал уходить от меня, стесненного в движениях вооружением. Рассудив, что по такой дороге мне мальчугана не поймать, я решил бежать по соседней улице: все равно рано или поздно ему придется ее пересечь, ведь другого пути здесь нет, и оказался прав. Не успев добежать до конца улицы, я увидел, как паренек, не заметив меня, вбежал в предпоследний дом.

Уже не торопясь, я проследовал к маленькой избе, ставшей прибежищем юного воришки, и только сейчас понял, что со мной никто из сослуживцев не побежал, а значит, проблему решать придется самому. Тихо войдя в сени и подойдя к двери в комнату, я услышал доносившийся от туда ор — явно недовольный женский голос требовал сказать, откуда взялся хлеб, а в ответ еле слышимые нечленораздельные оправдания. Подождав, когда крики станут тише, я постучал в дверь и вошел, не дожидаясь ответа. Моим глазам открылась небольшая комната, посередине которой стояли женщина средних лет и преследуемый мной мальчик, да еще в углу на скамье сидели две девочки примерно трех и шести лет. Когда я вошел, женщина воззрилась на меня с опаской, мальчик спрятался за мать и испуганно выглядывал из-за нее, старшая девчонка обняла младшую, а она, в свою очередь, с силой прижала к груди тряпичную куклу. Увидев эту картину, я остановился в растерянности у входа: все, что хотел сказать, тут же вылетело у меня из головы. Спустя минуту, поняв, что я не представляю сиюминутной угрозы ей и ее детям, женщина обратилась ко мне.

— Здравствуйте, господин. Вы, наверное, пришли по поводу этого, — указав на стол, где лежал круг хлеба, сказала она.

— Добрый день, — преодолев минутное замешательство, отвечал я. — Извините, что вошел без приглашения, но вы в общем-то правы, я пришел по поводу проступка вашего сына.

Сказав это, я пристально посмотрел на мальчика, а после этого перевел взгляд на его мать, которая, хоть и была уже немолода и носила на лице отпечаток нелегкого труда, все еще сохраняла данную Богом красоту.

— Милостивый господин, прошу, не наказывайте моего сына, я сама с ним разберусь, — взмолилась женщина. — Поймите, у нас отец этой зимой умер, и с того времени мы недоедаем, вот сын и не выдержал.

— Неужели у вас нет родственников, которые могут помочь?

— Мой брат помогает чем может, но он и сам небогат. В этом месяце он дал нам две копейки, три пуда пшена, два мешка репы да четыре пуда ячменя — с такого не разживешься. Сами видите — трое детей, приходится потуже ремни затягивать.

— Да уж, несладко вам, но воровать тоже не выход…

— Я все понимаю и готова заплатить за хлеб, хоть денег у нас и немного, но лучше уж так, чем дурную славу на всю округу иметь.

Произнеся это, женщина подошла к красному углу, достала из-за образа сложенную в несколько раз тряпочку и выложила из нее три новгородки с двумя полушками. Посмотрев на эти деньги и еще раз взглянув на детей, встретив голодный взгляд младшей девчушки, я сказал:

— Не надо этого. Хлеб не испорчен и даже еще не остыл, а значит, сейчас мы пройдем с вашим сыном на торг, где вернем товар в лавку.

— Нет! Купцы к людскому горю глухи, они не поймут…

— Я обещаю, что с твоим сыном ничего не случится. Скажем, что он взял хлеб и пошел искать родителей, и никакой кражи не было. А если не поверят, то что с этого? В конце-то концов, все упирается в слово сына боярского против холопа, что за прилавком стоит. Так что не переживай, все хорошо обойдется.

— Хорошо. Иди с ним, Данилка, — сказала женщина сыну после долгого раздумья, а затем обратилась ко мне, пристально глядя в глаза: — Если с ним что-нибудь случится, я тебя прокляну и Бога буду просить о наказании тебе!

— Вот и ладно, — сказал я, подошел к столу и, взяв круг хлеба, вышел из дома.

Я остановился у входа в избу и стал ждать мальчика. Долго ждать мне не пришлось: через несколько минут он вышел, и мы пошли по направлению к торгу. По пути я стал ловить любопытствующие взгляды лодочников, но что-либо объяснять желания у меня не было. Лодочники, не дождавшись от меня какой-нибудь реакции, возвращались к работе, а ее было много. В основном я заметил, что на стапелях стоят не маленькие рыбацкие лодочки, а большие дощаники для перевозки грузов. Такому удивляться не приходится — все в этом городе так или иначе служит для обеспечения торговли, да что говорить, ведь и моя работа сводится к обеспечению порядка в этом деле. Подумав об этом, я вспомнил о своем юном спутнике.

— Данилка, тебя ведь так зовут? — начал разговор я.

— Да, в честь деда назвали, — понуро ответил он.

— Что же ты, Данилка, наделал? Неужели не понимал, что тебя поймают? Торг же у нас маленький, все как на ладони видно.

— Да я толком-то и не думал. Младшая сестра, Дашка, с утра у мамки есть просит, и это притом, что мы позавтракали ячменной кашей, но ей, видно, не хватает. Ей же непонятно, что еды мало, и приходится обходиться без обеда, и до ужина надо потерпеть. Так вот, она все ныла и ныла, ну я и не выдержал, выбежал на улицу и пошел на торг, так что ничего и придумать не успел, решил на авось.

— Понимаю, нелегко вам сейчас. Ты не смотри на то, что я сын боярский: мне тоже ведомо, что такое недоедать, как неурожай случается, все пояса затягивают, но это не повод воровать. Еды у вас немного, но ведь не травой же вы питаетесь, не все уже съели.

— Не все, даже рыбу иногда едим. Я подрабатываю у одного лодочника, а он мне пару карасей или лещей в оплату дает, мамка из них уху делает, да вот только хлеба у нас на столе не бывает и уж больно сестру жалко стало.

— Понятно. Но пойми: если у кого-то прибыло, значит, у кого-то убыло, а это нехорошо, меня этому правилу с малых лет учили. Кроме того, хлебная лавка монастырю принадлежит, а следовательно, ты как будто из Божьего дома украл, — сказал я, а затем перешел к делу: — Ну значит так: подойдем к прилавку, отдадим хлеб, ты извинишься и сразу пойдешь домой, а с остальным я разберусь. Хорошо?

— Хорошо.

Добравшись до торга, я сразу заметил стоящих рядом Олега и десятника Сергея Петровича, вопросительно взглянувших на меня. Не подходя к ним и ничего не объясняя, мы с Данилкой проследовали к хлебной лавке.

— Здравствуй, Петруха, — обратился я к стоявшему за прилавком монастырскому насельнику, выполняющему функцию торговца.

— Здравствуйте, Василий Дмитриевич. Поймали воришку, спасибо вам, — ответил он, со злобой взглянув на мальчишку.

— Да не воришка он никакой, просто потерялся на торге и пошел родителей искать, чтобы денег на хлеб дали, а потом просто меня испугался, — с этими словами я положил хлеб на прилавок и посмотрел на Данилку.

— Извините меня, пожалуйста, я не специально и больше так не буду, — пролепетал он.

— Ишь ты, не специально. Ты еще скажи случайно, видимо, из-за недостатка разума. Всыпать бы тебе с десяток плетей за это, глядишь, поумнеешь!

— Я сказал, что он не виноват или ты мое слово под сомнение ставить вздумал?! — сказал я и как бы ненароком положил руку на навершие сабли, а затем обратился к Данилке: — Иди домой, тебе здесь больше нечего делать.

Дважды повторять не пришлось, и Данилка, коротко поклонившись мне, быстро пошел с торга.

— Да вы посмотрите только! С каких это пор воров, пойманных на месте, без наказания отпускают?! — закричал Петруха.

После этого практически все люди на торге обратили на нас свои взоры. Я почувствовал неловкость от того, что они смотрят на меня, но, собравшись с духом, приготовился отстаивать свою точку зрения, успев посмотреть, что Данилка уже покинул торг. В этот момент из амбара при лавке вышел эконом Козьмодемьянского монастыря отец Варлаам и обратился к Петрухе:

— Брат Пётр, что случилось? Что ты кричишь, зачем торг баламутишь?

— Дак вот, отче, один мальчишка хлеб украл, а этот его отпустил, — показав на меня пальцем, ответил Петруха.

— Да ты, холоп, видимо, из ума вышел, раз смеешь так говорить! — гневно сказал я и уже собрался вразумить его парой ударов, как дорогу мне преградил отец Варлаам.

— Брат Василий, прости его, неразумного, ради Бога, — примиряющим тоном сказал он. — Расскажи лучше, что тут произошло.

Я вкратце рассказал свою версию, после чего отец Варлаам, выслушав меня, ненадолго впал в раздумья и было от чего: Петруха хоть и был холопом, но имел немалое влияние на торговые дела монастыря, и просто так отринуть его аргументы было нельзя.

— Получается, что твое слово против слова брата Петра. Тут надо разобраться, опросить еще людей, может, кто-нибудь подтвердит сказанное, — поразмыслив, сказал монастырский эконом.

— Здравствуйте, отче. Не надо никого опрашивать, я все видел и подтверждаю слова Василия, — сказал, неожиданно выйдя из-за моей спины, мой непосредственный начальник Сергей.

— И я тебе, брат Сергей, здоровья желаю. Ну что ж, видно, брат Пётр ошибся, — с явным разочарованием сказал отец Варлаам. — Значит, и рядить здесь нечего, да и пора кончать этот разговор, а то торговля стоит.

— Да, вы правы, отче, — сказал мой десятник и обратился к лавочнику: — А ты, Петруха, видно, забыл, что Бог все видит и воздает за грехи наши, и оскорбляя ближнего своего, можно здоровья лишиться по воле Его.

Петруха от таких слов аж побледнел, явно представив себе воздаяние Божие, после чего принес извинения. Я с трудом сдержал смех, видя, как на глазах похудела его холеная рожа. И тут от вида его лица мне вспомнился голодный взгляд младшей сестры Данилки, и я, поразмыслив немного, задал вопрос отцу Варлааму:

— Извините, отче, я знаю одну семью, у них отец недавно умер, и они недоедают, хотелось бы им помочь прикупить муки ржаной.

— Помогать ближнему своему — это дело богоугодное и правильное, и твое желание похвально. Брат Пётр, сколько у нас пуд ржаной муки стоит?

— Пять копеек без двух полушек, — ответил, приходя в себя, Петруха.

— Замечательно, у меня как раз пять копеек и есть с собой, — ответил я.

— Да, но надо еще мыто заплатить в одну копейку, итого получится шесть.

— У меня не хватает, но я могу завтра донести.

— Не волнуйся, брат Василий. Раз дело благое, мыто лавка возьмет на себя, — вмешался в торг отец Варлаам.

— Спасибо, отче, — затем я положил деньги на прилавок и обратился к Петрухе: — Я вечером товар заберу.

Закончив с делом, мы разошлись: отец Варлаам обратно в амбар, а мы с Сергеем на пост, при этом десятник направил меня на противоположный край торга, дабы, как он сказал, «глаза монастырским не мозолить». По пути на пост Сергей похвалил меня за то, что я купил у них товар, ибо серебро завсегда сглаживает подобные случаи, особенно это касается отца Варлаама, который только два года принял постриг, а уже имел чин эконома. И это неудивительно, ведь в миру он был торговцем (возил товар из Великих Лук во Псков и обратно), а когда состарился, передал свое дело сыновьям и ушел в монастырь, где ему сразу нашлось подходящее дело. Так что ссориться с отцом Варлаамом не следовало: не монастырь, так его сыновья могли устроить мне «хорошую жизнь», и, как следствие, я воспринял приказ стоять на посту у кузнечной лавки с некоторым облегчением. Кроме того, Сергей, дабы подбодрить меня, решил поставить мне пиво в кабаке, что у Козьмодемьянского храма, а надо сказать, что он был лучшим в Запсковье.

Весь остальной день прошел спокойно, если не считать постоянно возникающих споров о ценах на товар, которые нашему брату приходилось останавливать. Особенно это касалось кузнечных лавок, в них, предчувствуя скорую войну, подняли цены. В общем, без особых проблем наш десяток дождался окончания рабочего дня и, сдав пост ночной смене, начал расходиться по своим делам. Я, как и задумал днем, взвалив на плечи мешок ржаной муки, отнес его в дом Данилки. Сложно описать словами ту радость, с которой восприняли мой дар Марфа, мать Данилки, и его сестры, сам же он дома отсутствовал — был на работе в лодочной мастерской. Меня даже попросили остаться на ужин, но я, памятуя об их бедственном положении, благоразумно отказался, сославшись на то, что меня ждет десятник. Пообещав навестить их в скором времени, я распрощался и направился по своим делам.

Площадь у Козьмодемьянского храма была самой большой в Запсковье, но, несмотря на это, здесь не было ни одной торговой лавки, дабы не затруднять проезд через мост, ведущий в центр Пскова. Исключением из правил был местный кабак, который, понятное дело, стоял костью в горле у всех священнослужителей города — даже сам архиепископ просил его снести, но сделать это было никак нельзя, ибо доход с сего питейного заведения, как, собственно, и всех подобных, шел напрямую в государеву казну, а ссориться с царем, как известно, себе дороже. В итоге доходило до смешного: священник, отец Алексий, во время службы увещевал не ходить в кабак, а многие горожане, выслушав проповедь, выйдя из храма, немедленно направлялись проверить свою стойкость к зеленому змию, но, как правило, проигрывали в этой борьбе. Так что люди, уставшие за день от трудов праведных, тянулись сюда во множестве, даже приходилось выставлять столы на улицу, дабы удовлетворить всех желающих. Этот вечер исключением не стал, и я, пришедши к кабаку, вынужден был потратить немало времени, чтобы найти товарищей.

Мы заняли стол в дальнем углу кабака — не самое хорошее место, но лучше, чем на улице. Кроме меня и Сергея с нами сидел Алексей да еще трое из другого десятка нашей сотни: десятник Иван Николаевич да его подчиненные Андрей и Прохор. Вообще, надо сказать, в кабаке было много детей боярских из разных сотен, в основном, конечно, зажиточных, но встречались и худые вроде меня. Иван со своими людьми был не из бедных, но этим старался не выделяться — одевался в хорошую, но неброскую одежду, и люди в его десятке старались соответствовать своему командиру, да и в общении он был прост, чего не скажешь об Андрее, который считал людей беднее себя и ниже родом чуть ли не холопами. Иван же был убежден, что раз ты сын боярский и дворянин, значит, брат по оружию, и делить промеж собой нужно поровну. Кроме того, он считал, что честный и правильный поступок сродни боевому подвигу, но этим качеством обладал и мой десятник Сергей, который, конечно, уже рассказал о сегодняшнем происшествии в хвалебных тонах.

— Это ты хорошо сегодня поступил, — обратился ко мне Иван, уже явно во хмелю, — не каждый нынче нуждающимся помочь в беде готов, особенно если у самого в кармане пусто. Надо бы тебе за это кружку пива поставить.

— Я ему уже поставил, — сказал Сергей, — сейчас принесут.

— И что с того? Пускай еще принесут.

— Спасибо большое, но я ничего такого не сделал… — ответил я.

— Ешь, пей и радуйся! Когда ты еще себе это позволить сможешь при твоих то доходах, — вставил свое слово Андрей.

— Да что ты опять про деньги, есть кое-что и поважнее, — ответил ему Иван.

В это время мне как раз принесли обещанное пиво с вареной рыбой в придачу, после чего мы все выпили за честь, которую нельзя измерить материально. Дальнейший вечер прошел в рассказах о ратных подвигах моих старших товарищей и сопровождался обильными возлияниями, при этом Иван сильно налегал на водку, опустошив полштофа. Он быстро захмелел — стал смурным и озлобленным, и, видя это, Сергей попытался образумить друга:

— Иван, пей, но не забывай: тебе завтра на пост вставать, а ты ведешь себя так, как будто кого то оплакиваешь.

— Спасибо за напоминание, а ведь повод выпить у меня действительно есть. Вчера узнал, что одну мою деревню, Сенную, в Вышгородском уезде, сожгли какие-то ливонские воры. Большая была деревенька в десять дворов с пятнадцатью мужиками, не считая баб и детей. Да ладно бы просто ограбили, дак ведь всех людей увели, а кого не увели, зарубили, даже детей не пощадили, — сказал Иван и опустошил стопку.

К такой смене разговора никто не был готов, все за столом замолчали и посмотрели на Ивана. Просидели так долго, сложно было найти слова в утешение, пока слово не взял Сергей:

— Кхм… Знаешь, Иван, а ведь ты не первый. Слушок прошел из разрядного приказа, что в ваших местах уже два месяца какой-то немец с ливонской стороны ходит, на нашей границе деревни жжет и людей в полон забирает. Говорят, у него даже замок свой имеется.

— А что же сторожа береговая? Куда они смотрят, нашли бы уже давно! — сказал Алексей.

— Поймают они, как же! В этом разъезде дай бог с десяток воинов наберется, а немец, видно, в большой силе ходит, да наверняка большаки стороной обходит, — возразил Андрей.

— Дак что же теперь, стоять и смотреть на это дело? Нет! Надо выследить и поймать этого вора! — захмелев, сказал я.

— Ага, поймаешь ты его! У самого один добрый конь да в карманах ветер гуляет, хорош ловчий, ничего не скажешь, — с явным намерением меня задеть ответил Андрей. — Кроме того, я так понимаю, этого вора никто не видел, и отсиживается он за границей в Ливонии, а следовательно, достать его будет сложно.

— Андрей, Василий, может, и небогат и род его мал, но слова правильные говорит, а у тебя какие-то отговорки получаются, и мне это не нравится, так что посиди и помолчи пока, — грозно обратился к подчиненному Иван.

Андрей вспыхнул от злости и явно хотел что-то сказать, но, поймав строгий взгляд Ивана, одумался. А молчаливый Прохор, наклонившись к Андрею, сказал ему что-то на ухо, и тот, глубоко вздохнув, откинулся назад и погрузился в тень.

— Вообще-то, — сказал Сергей, подождав, когда все успокоятся, — мой знакомец из разрядного приказа сказал, что этого немца уже выследили и единственное, что мешает ему отомстить, — это указ царя. Приказано границу не переходить и держать мир сколько можно и все это из-за строительства крепости на Нарове.

— Все равно не могу понять, почему деревни должны гореть, а люди понапрасну гибнуть и ничего с этим не делается. Была б моя воля, я уже ехал бы с этими ворами разбираться! — вспылил я.

— Спасибо тебе, Василий, что так сердцем болеешь за чужое горе, — ответил Иван, а затем, подумав, обратился к Сергею: — К стати, ты сказал, что не велено рать собирать, а это означает, что указ касается только разрядного приказа, да и нам никто приказа такого не давал? Получается, что если мы самолично в поход сходим, искрадом, то не нарушим царево повеление.

— Точно, собраться и никого не спросясь наведаться к этому немцу! — воскликнул я.

— Тихо, тихо, Василий, остуди свой пыл, — успокаивающе сказал Андрей. — Ты так говоришь, как будто тебя кто-то с крепости отпустил, а ведь мы все тут на годовании находимся, и никто с нас присягу не снимал.

— С этим проблем не будет, — ответил Иван, — сговориться с сотниками, и нас отпустят, тем более что мы из разных сотен. Если два человека с десятка отлучится ненадолго, крепости урона не будет.

— Иван, одумайся, вас же мало, не более десятка соберется, а противника может оказаться гораздо больше, — пытаясь вразумить друга, сказал Сергей.

— Не переживай, я письмо отпишу своим друзьям в Вышгородский уезд, и там к нам присоединится немало народу. Ты главное узнай у знакомого, где конкретно этот немец живет и как туда добраться, а уж остальное наше дело, — ответил Иван.

Сергей после этих слов пристально посмотрел в глаза другу и, убедившись в серьезности его намерения, вздохнул и согласился помочь. После этого было оговорено, когда и где мы встретимся в следующий раз, и тогда определим количество участников похода, и время выступления. Главное же было ни кому не говорить о нашем плане, а то всех завернут еще до того, как все начнется. Допив и доев оставшееся на столе, мы разошлись по домам, при этом Сергей попытался отговорить меня от участия в этом деле, сославшись на мою неопытность. Но я, возбужденный своей отроческой кровью, подкрепленной двумя кружками пива, отверг его доводы, да и не пристало сыну боярскому отказываться от своих слов. На этом мы и распрощались до утра.

Домой я пришел, когда солнце уже почти скрылось за горизонтом, озаряя мир напоследок ярким алым светом, а крыши домов, вторя заходящему светилу, оделись в червленые одежды. От этого вида на душе у меня стало благостно, и я даже немного забылся, но вот Божий свет покинул этот мир, передавая свою власть сумеркам, готовящим приход ночи, и мне вслед за движением небесных сфер пришлось идти дальше. Зайдя на двор, я не сразу нашел дверь в дом — сделать это оказалось нелегко в сгущающейся тьме, особенно учитывая мое состояние после выпитого сегодня. Преодолев сие затруднение, я зашел в свою комнату, где при свете лучины сидел Иванко и штопал свои штаны.

— Добрый вечер, Василий Дмитриевич, — поприветствовал меня Иванко, отложив в сторону свое занятие. — Поздновато вы сегодня пришли и явно «устали». Ужинать-то будете?

— И тебе вечер добрый. Спасибо, но я уже отужинал в корчме, меня Сергей Петрович угостил.

— Вот и славно, — сказал Иванко, после чего достал из-за пазухи сложенный лист бумаги и протянул его мне. — Тут вам бумагу прислали, говорят, от вашего брата.

Я взял листок, расправил его и, подойдя к лучине, попытался прочесть, что там написано, но как ни старался, не смог сконцентрироваться на тексте: то ли света было недостаточно, то ли выпитое мешало моим глазам видеть или все вместе.

— Ложились бы вы спать, Василий Дмитриевич, — видя мои бесплодные потуги прочесть письмо, сказал Иванко.

— И то верно, — согласился я, — до утра оно никуда не денется.

Раздевшись при помощи товарища, я забылся глубоким сном, как только моя голова коснулась подложенной руки.

Утром на удивление я проснулся с ясной головой, как будто и не пил вчера вовсе. Позавтракав постной кашей, я вдруг вспомнил о том, что мне предстоит сделать в ближайшие дни, а именно заготовить запасы еды для похода. Обычно когда войско идет в поход, его снабжением ведает государева казна, но мы-то идем тайно, а следовательно, всем необходимым должны обеспечить себя сами. Припомнив свои запасы, находящиеся в сарае, я пришел к выводу, что их хватит до конца месяца при условии сидения в крепости без каких либо путешествий. Со всей очевидностью стало ясно, что за несколько дней надо раздобыть дополнительные припасы, при том что денег у меня немного. Передумав несколько вариантов, я пришел к выводу, что самым простым и дешевым способом было бы привезти сюда из моей деревни остатки провизии или на худой конец взять у крестьян в счет будущего урожая, хоть это и крайняя мера.

— Иванко, а ты случайно не помнишь чего и сколько у нас осталось на складе в поместье, когда мы уезжали оттуда? — спросил я.

— Чего ж не помнить, помню: десять пудов ржи, пятнадцать овса да гороха мешка два и это не считая сена.

«Да уж, немного, но в принципе должно хватить», — подумал я. Прикинув, что для похода дней на десять потребуется пудов пять овса да мешка два сухарей, я пришел к выводу, что надо постараться привезти сюда все запасы из поместья — это явно будет дешевле, чем закупать все в городе.

— Послушай, Иванко, надо тебе сегодня уехать и привезти все запасы, которые у нас там остались. Денег на дорогу я тебе дам пять копеек, думаю, хватит.

— Хорошо, Василий Дмитриевич. А что за срочность, если можете сказать?

Не видя никаких причин скрывать, я рассказал Иванко содержание вчерашнего разговора в кабаке и договоренность о походе, в котором мне предстоит участвовать.

— Извините, конечно, но я считаю, что сейчас не то время для вас ввязываться в такие дела, — обдумав сказанное мной, ответил Иванко. — Во-первых, еще месяца не прошло, как вы целовали крест на службу государю, а уже нарушаете присягу; во-вторых, у вас нет опыта не то что боевого, а даже мирного похода; в-третьих, вы совершенно не знаете своих товарищей по этому делу, а следовательно, им сложно доверять. Хм… Но да делать нечего, раз вы дали слово, а значит, поручились своей честью. Жалко, что вашего брата, Ивана Дмитриевича, здесь нет, он бы что-нибудь придумал. Кстати, вы прочитали грамоту от него, которая прибыла накануне?

«Действительно, как я мог забыть», — подумал я и достал из-за образа послание, поблагодарив Иванко за напоминание, после чего присел к окну и начал читать:

«Брату моему Василию, будет над тобою мир и благословение.

Здравствуй, брат мой, в милости Божией здрав будь. От сотника твоего, Макара Владимировича, через знакомых узнал о твоей службе во Пскове, отчего и рад за тебя. Пишу я, дабы возвестить радостную весть о том, что жена моя Елена тяжела стала, а значит, ты станешь вскоре дядей, и род наш малый милостью Божией приумножится. Прошу, пиши ко мне как будет возможность, ибо мне очень важно знать о жизни твоей.

При сем письме тебе посылаю мир и здравие. Брат Иван».

Вот это новость — еще вчера из родни у меня, кроме брата, никого не было, и вот теперь я скоро стану дядей. Сказать, что я был приятно удивлен — это ничего не сказать. Ощущение того, что жизнь не стоит на месте, а движется, несмотря ни на что, переполнило меня. Я испытал двойственное чувство: с одной стороны, была легкая обида за то, что моя невестка, явно зная о своей беременности, ничего мне не сказала, хотя с другой, брат, конечно, имел полное право узнать первым об этом счастливом событии. Но тут мои думы очернила мысль о возможной смерти моей в предстоящем деле, и я представил, как огорчится брат, узнав эту весть. Мне вдруг захотелось отменить все, взять свои слова назад, но я прогнал эти мысли, прекрасно понимая, что подобные действия лягут черным пятном не только на меня и брата, но и на еще нерожденного ребенка.

Подумав и решив ничего пока не сообщать брату о походе, в котором приму участие, я уговорил Иванко отправиться в нашу деревню за припасами уже сегодня. Выдав ему оговоренную сумму денег, я, забрав с собой четверть круга хлеба на обед, отправился на работу с мыслью, что в ближайшие дни все хозяйство будет взвалено на мои плечи, но иначе можно не успеть приготовиться к предстоящему делу. И тут в голову пришла идея, что мне смогут помочь мои вчерашние знакомые: Марфа сможет приготовить еду, а ее сын Данилка справится с лошадьми. Решив так, я взял еще с собой небольшой мешок ржаной муки и вышел из дома.

На улице в это время было тихо — как обычно, люди просыпаются к утрене, но наш брат должен к этому моменту уже стоять на посту и, следовательно, из дома надо выходить гораздо раньше. Утро же выдалось сегодня слегка прохладным, туман, родившийся еще на заре, к этому часу уже поднялся высоко и из последних сил сопротивлялся взошедшему недавно солнцу. Но свет, как известно, сильнее тьмы, и небесное светило медленно и неуклонно пробивало своими лучами путь к земле и, судя по всему, обещало сегодня нам, грешным, теплый денек. Наблюдая за этим божьим действом, я не заметил, как со спины ко мне подошел Влад, мой сосед и сослуживец, и поздоровался, тем самым отвлекая от созерцания окружающего мира. Перекрестившись в сторону купола церкви, я поздоровался в ответ, и мы вместе, как обычно, пошли на работу.

Не пройдя и ста шагов, мы повстречали идущих к нам навстречу десяток стрельцов. Они шли, строем подвое, одинаково одетые и вооруженные. При взгляде на стрельцов я ощутил идущую от их порядка и слаженности силу, не то что у нас дворян: добираемся до работы кто как сам желает. Разминувшись с ними, я не без воинской зависти посмотрел им вослед.

Пройдя до конца улицы, мы с Владом повернули к Толокняной башне и вскоре прежде услышали, чем увидели идущих из переулка людей. Подойдя ближе, я увидел, как к нам приближается мой друг Ждан со своим послужильцем Васильком. Я обрадовался этой нечаянной встрече, особенно если учитывать то, что мы с Жданом сейчас видимся редко, так как служим в разных десятках.

— Доброе утро, Ждан, — опережая друга в намерении начать разговор, сказал я. — Как у тебя дела?

— И тебе доброго утра, — радостно ответил он. — Слава Богу, хорошо, а у тебя?

— Твоими молитвами все хорошо, в общем-то, ничего, несу службу как все, без особого отличия. Кстати, это мой сосед Влад, — сказал я, представляя товарища, — познакомься, если ты его еще не знаешь.

Влад и Ждан пожали друг другу руки, обменявшись воспоминаниями об общих знакомых, которых набралось немало, что неудивительно, учитывая службу в одной сотне.

— А ты точно не желаешь мне рассказать что-нибудь? — посерьезнев, обратился ко мне Ждан.

— Да нет, ничего интересного, — пытаясь не выдать волнения, ответил я.

— М-м-да… И не стыдно тебе скрывать от своего друга, что ты собрался в поход в Ливонию ради мести тамошнему вору?

— А ты откуда узнал? Мы же договорились никому не говорить!

— Да об этом уже полсотни знает, а сегодня и вторая половина проведает. В общем, вы-то, может, и договорились молчать, но вот слуги никаких обетов не давали, так что ваша тайна уже не тайна. Шила в мешке не утаишь, мы же все в одном посаде живем.

После таких слов отпираться явно не было смысла, и я вкратце рассказал подробности нашего плана, но попросил удержать в тайне время и место нашей следующей встречи, на что мои товарищи дали согласие, после чего Ждан практически ультимативно потребовал взять его с собой. От этих слов его послуживец Василько изобразил такую мину, как будто взял в рот протухшую капусту, что свидетельствовало о полном отсутствии желания сопровождать своего господина в сомнительном предприятии. Я, в свою очередь, попытался вместе с Владом отговорить Ждана от этой затеи, но все наши уговоры остались без внимания, мне лишь удалось отсрочить ответ, сославшись на то, что без решения других членов похода нельзя кого-либо включать в отряд.

Приняв мои доводы, Ждан согласился подождать несколько дней до окончательного ответа, после чего мы распрощались и быстро пошли на свои посты, ибо потратили много времени на разговоры, а работу никто не отменял. На подходе к торгу у стены Козьмодемьянского монастыря мы встретились с товарищами по десятку (не хватало лишь Сергея) и по взглядам, обращенным ко мне, я понял, что все уже знают о вчерашнем разговоре в кабаке. Не знаю, как долго я выдержал бы их, но вскоре подошел наш десятник, и начался обычный рабочий день, которых будет еще много. Но меня интересовали сейчас только ближайшие пять дней, которые предстояло прожить в ожидании общей встречи участников тайного похода.

На третий день томительного ожидания, разбавленного рабочими буднями, меня внезапно вызвал к себе в Толокняную башню сотник Макар Владимирович. Выполняя это распоряжение, я думал о причине этого вызова и пришел к выводу, что сотник хочет на неделю перевести меня в другой десяток, но, зайдя на второй этаж башни, стало ясно, что разговор будет о другом. В вечно сумеречном помещении я увидел всех участников предстоящего похода в Ливонию и понял, что наше мероприятие находится в шаге от провала.

— Ну что, орлы, догадываетесь, зачем я вас всех вызвал? — без приветствия, выходя из своей каморки, обратился сотник, оглядывая нас, ничего хорошего не предвещавшим взглядом.

После этих слов воцарилась гробовая тишина, нарушаемая лишь поскрипыванием колес подъезжавшей к воротам телеги. Не нарушая тишины, сотник постарался заглянуть каждому из нас в глаза, но большинство отводили взор. Я же, собравшись с силами, принял этот тяжелый взгляд и с достоинством выдержал его.

— Молчите? Ну хорошо. Тогда скажу я. Недавно в сотне несколько наших товарищей сговорились о некоем походе в Ливонию в нарушение всех приказов. Не знает ли кто-нибудь из вас что-то об этом? — спросил Макар Владимирович, но в ответ получил лишь тишину, и только Иван отрицательно покачал головой.

— Хм-м… Ясно, ответа я, видимо, не услышу. С другой стороны, это даже неплохо, что вы держите слово, когда вас приперли к стенке, только ведь если об этом деле стало известно мне, то вскоре будет знать и наше начальство, и тогда разговор будет иным. Я, конечно, понимаю, что Псков не Москва, и средств развязывать языки здесь не в пример меньше, но какая-никакая дыба в местных подвалах найдется, а значит, и язык за зубами удержать не получится. Но сейчас я вас собрал, чтобы образумить, ведь еще не поздно свести все это к шутке или ничего не значащему пьяному разговору. Да как вам вообще в головы пришло этот поход устроить? — сказал сотник, после чего, выдержав небольшую паузу, со вздохом продолжил: — Я понимаю, молодые, горячие головы, хотят испытать себя в ратном деле, но ты, Иван, куда поперся? Ты же знаешь, что такое война и прекрасно понимаешь, чем все это может кончиться.

— Вот именно, что знаю, — не выдержав, ответил Иван, — не единожды по воле государевой ходил в походы и многое повидал, но ни разу не встречал того, что произошло на моей Родине. Обычно деревни грабят: зерно вывозят, людей в полон угоняют, но эти немцы оказались хуже татар — урожай сожгли, а людей, кого смогли, побили до смерти. Дак скажи мне, Макар, как быть после этого, посоветуй, поделись мудростью.

Сотник, изменившись в лице, смотрел на Ивана и силился найти слова, но явно испытывал с этим трудности.

— Теперь ты молчишь, Макар, и не ведаешь, что сказать? — разгорячась, продолжил речь Иван. — Это потому, что словами тут ничего не сделать, только делами, и поэтому я и вот эти славные мужи, стоящие сейчас здесь, решили мстить нехристям.

— Этим ты ничего не исправишь, Иван, — придя немного в себя, ответил сотник, — только хуже сделать можешь, и поэтому я запрещаю исполнять ваши замыслы.

— Ну что же вы так, берете и останавливаете столь праведные порывы? — сказал из-за моей спины неизвестно откуда взявшийся человек. — По мне, так надо, наоборот, поддерживать таких людей, способных без приказа и понуждения защищать свое отечество.

Все присутствующие повернулись и удивленно посмотрели на незнакомца. Я же был удивлен больше других, так как стоял ближе всех к двери и был уверен, что за мной никто не заходил, особенно учитывая скрипящие ступени на лестнице. Однако факт был налицо — недалеко от входа стоял худощавый мужчина среднего роста с остроконечной бородой, одетый в простую одежду, но с очень хорошей саблей на боку. Незнакомец же добродушно улыбнулся в ответ на обращенные к нему взгляды, но во взоре его темных глаз чувствовался пронизывающий душу холод.

— А ты еще кто такой и как сюда попал? Посторонним вход в башню и на стены запрещен!

— Боюсь, что вашим людям внизу следует лучше выполнять свою работу, а то не крепость, а проходной двор получается. Кроме того, запреты, на которые вы указали, на меня не распространяются, а насчет того, кто я такой, объяснит эта бумага, — с этими словами незнакомец достал из-за пазухи грамоту и передал Макару Владимировичу.

Сотник взял бумагу, подошел к бойнице и прочитал ее, при этом с особым вниманием была изучена печать.

— И что же Посольскому приказу надобно от нас? — возвращая грамоту, с некоторым смущением спросил Макар Владимирович.

— Ничего особенного, только то, что и так собирались сделать эти господа, — многозначительно посмотрев на нас всех, ответил незнакомец. — Наш Приказ не только не против, а очень даже хотел, чтобы намеченный поход увенчался успехом. Более того, мы даже постараемся помочь всем, чем сможем этим храбрецам.

— Спасибо большое за поддержку. Мы, честно говоря, не ожидали ни от кого помощи, но, я думаю, все будут за нее благодарны, — сказал Иван. — Но прошу прощения, если неправ: говорят, что посольский приказ просто так ничего не делает, особенно его тайное ведомство. Вы ведь именно оттуда?

— А ты проницателен… Не буду ходить вокруг да около, а хочу попросить от лица Приказа, чтобы вы в обмен на помощь привезли сюда в город Людвига фон Вейсберга.

— А это еще кто такой и с какой стати нам его сюда везти?! — вставил свое слово Андрей.

Сотник и Иван осуждающе посмотрели на него, а незнакомец лишь снисходительно улыбнулся, но вид при этом стал у него зловещим.

— Андрей Демидович из Залесских, если не ошибаюсь? Обращаешься не по чину, но я удовлетворю твой интерес в виде исключения. Людвиг фон Вейсберг — это тот самый немец, что организовал ватагу, которая нападает на порубежные деревни, — сказал незнакомец, а затем обратился к Ивану: — Желательно доставить его живым, чтобы он мог говорить, но если в процессе пленения и препровождения во Псков он потеряет несколько зубов, получит шрамы или потеряет какую-нибудь ненужную часть тела, в Приказе не будут против. Главное, чтобы он смог поведать нам нужные сведения, о большем я и не прошу.

Мы все переглянулись. Не знаю, как остальные, но я точно ощутил, что наша авантюра становится еще более опасной и непредсказуемой, а шансы на успех уменьшаются с каждым словом этого загадочного господина.

— Ваша просьба понятна, но она усложняет дело, из-за этого нам придется медленно двигаться после нападения, и это может стоить нам дорого, — сказал Иван. — Я считаю, что все участники похода имеют право отказаться от участия в нем.

В ответ на эти слова все возмущенно загомонили, ведь фактически Иван предложил нам струсить, а понятно, что сыны боярские такого оскорбления снести не могут. Все настолько расшумелись, что десятнику пришлось приносить извинения за свои слова и только так удалось успокоить дворянскую гордость. Правда, я заметил, что Андрей отреагировал иначе: отошел на шаг в сторону и молча наблюдал за происходящим, и мне было непонятно, то ли он не хочет кричать и поддерживает нас таким образом, то ли раздумывает, принять или нет предложение. Но что бы я там не думал, отказа от него не последовало, а значит, мы вскоре вместе пойдем в бой.

— Ну вот, посмотрите, а вы их пускать не хотели, — обратился незнакомец к сотнику. — С таким боевым духом можно горы свернуть, не то что какого-то немца из Ливонии привезти!

— Дух — это, конечно, хорошо, но все-таки я думаю, что им нужна будет и более ощутимая поддержка, — ответил Макар Владимирович.

— Конечно. Сих храбрецов будет сопровождать наш человек, с помощью которого они смогут перейти границу, — ответил он, а затем уже обратился к нам всем: — От него же вы узнаете, где находится ваша цель, но сразу предупрежу: он сопровождает только до рубежа, дальше будете сами по себе. Понятно?

— Понятно, — ответил за нас всех Иван.

— Ну а раз понятно, то я думаю, вам лучше выехать через неделю, в следующее воскресенье. Советую за это время основательно подготовиться, ведь сотник ваш правильно говорит — это не будет легкой прогулкой, а как только соберетесь, наш человек вас найдет. Ну а сейчас разрешите откланяться, мне пора идти и да, чуть не забыл: надеюсь, наш разговор останется в тайне.

Сказав все что хотел, и слегка поклонившись, этот таинственный человек, не задерживаясь больше ни секунды и не дожидаясь ответа, вышел на лестницу и сделал это так же бесшумно, как и вошел.

После его ухода воцарилась звенящая тишина, которую прервал Макар Владимирович:

— Ну что, чего хотели, того и получили? Теперь пути назад у вас нет.

— Это-то понятно, меня больше удивляет, почему он не представился. Как хоть его зовут, Макар, ты же прочел грамотку?

— Прочел, да только имени там нет. Указано лишь только то, что ему надо подчиняться именем государя и все, больше ничего.

— Понятно, что такие люди именами своими не разбрасываются, — сказал Андрей.

— Хорошо, что понятно… А теперь я хочу пожелать удачи и благословляю вас в сим трудном деле, — сказал сотник и трижды перекрестил нас всех. — Ну а теперь можете идти по своим постам, более не задерживаю.

И я, повинуясь велению сотника, уже собрался было выйти, как он вдруг остановил меня:

— Василий, чуть не забыл тебе сказать из-за всего этого. Тебе всю неделю придется в посаде на заставе простоять, а то сам знаешь — людей не хватает.

— Хорошо, Макар Владимирович, все исполню, — ответил я.

— До свидания, Василий.

— До свидания, — ответил я и вышел на лестницу.

На улицу мы вышли всей нашей компанией и, как и сказал сотник, начали расходиться по местам, но я остановил Ивана и обратился к нему с просьбой принять к нам Ждана. Иван обрадовался прибавлению в отряде еще одного воина с послужильцем, особенно учитывая изменение планов на поход, после чего мы распрощались.

Оставшийся день я, как и полагается, провел на торге, а после того как был сдан пост, направился домой к Ждану сообщить о том, что он теперь в отряде. Мой друг встретил меня радостно и тут же предложил отужинать с ним, и я не нашел повода для отказа (памятуя о своем скудном пайке из-за отсутствия Иванко). За ужином я и поведал Ждану о подробностях предстоящего дела, умолчав о том, по чьей инициативе нам теперь придется брать вожака банды живым. Неплохо откушав овсяной каши с курицей, я взял с разрешения Ждана четвертину хлеба с собой на дорогу, после чего, отблагодарив его за угощение, отправился домой.

По дороге домой я зашел к местному купчику и взял у него крынку молока. Зайдя во двор, я увидел в конюшне Данилку, дающего сена лошадям.

— Здравствуй, Данилка, как у тебя день прошел?

— Добрый вечер, Василий Дмитриевич. Хорошо: часа два работал в лодочной мастерской, а затем к вам отправился, я уже всю конюшню вычистил и коней тоже. Хорошие они у вас, добрые — ни укусить, ни лягнуть даже не пытаются.

— Они же видят, что ты еще ребенок, и угрозы от тебя не чувствуют, но все же надо быть осторожным, — сказал я, подойдя к Грому, и погладил его по шее, он же в ответ прервал ужин и потянулся ко мне. — А почему ты в лодочной мастерской так мало отработал?

— У лодочника дети есть, и он им свои знания передает, а я так — принеси-подай. Вот поэтому сегодня только два часа отработал и все бы хорошо, но мне и оплату урезали, так что ваша работа мне как раз к месту пришлась. Спасибо вам.

— Не за что, Данилка, меня благодарить — если можешь помочь хорошим людям — делай это, так я думаю. Ну ладно, заканчивай здесь и пойдем в дом, меня сегодня угостили ужином, так что я и с тобой поделюсь.

— Спасибо, Василий Дмитриевич. Сейчас воды лошадям дам и приду.

Зайдя в дом, я выложил из-за пазухи хлеб на стол, туда же поставил крынку молока и пошел на общую кухоньку за кружкой. Там я застал Никитку, слугу Влада, он же, увидев меня, позвал своего хозяина.

— Ну что, Василий, на торге я не спрашивал, там ушей много, а дома вопрос я тебе задам. Что там с вашим походом, ведь, насколько я понимаю, сотник тебя за этим вызывал? — спросил Влад.

— За этим. Но рассказать тебе не могу: приказ был дан молчать об этом деле.

— Значит, сотник дал добро?

— Не он, а кое-кто другой, а вот кто, я тоже сказать не могу по той же причине. Так что, извини, порадовать тебя новостями не получится.

— Понятно… — задумчиво сказал Влад. — Ну тогда могу пожелать тебе только удачи.

— Спасибо, Влад… Я пойду отужинаю, а то пора бы уже, — немного соврал я.

— До завтра, Василий.

— До завтра.

Войдя в комнату, я закрыл за собой кухонную дверь, и в это время как раз зашел Данилка.

— Садись за стол, поешь немного, — сказал я, наливая в кружку молоко.

— Спасибо, — поблагодарил Данилка, но, заметив только одну кружку, спросил: — А вы разве не будете есть?

— Нет, я в гостях уже поел, но за заботу спасибо.

Данилка взял четвертину хлеба и разломил его пополам — один кусок он положил за пазуху, а второй принялся есть.

— С сестрами потом поделюсь, — пояснил он.

— Ты хороший брат и сын, раз так заботишься о семье. Кстати, как вы сейчас поживаете?

— Благодаря вам неплохо, хоть хлеб иногда едим, а не только кашу. А насчет заботы — я ж, получается, единственный мужик в семье, хоть и мал еще. Я должен помогать матери и сестрам.

— Молодец…

Данилка с жадностью голодного поедал свой кусок хлеба, а я смотрел на него и вспоминал себя — десятилетнего, постоянно недоедавшего сына боевого холопа. Как же мне тогда хотелось есть, но матушка постоянно твердила, что я, как и отец, буду воином (богатырем) и должен приучать себя к терпению. Хотя, повзрослев, я понял, что голод у нас на Руси испытывают все, ну разве что кроме царя, но на то он и царь.

Доев свой кусок хлеба и выпив кружку молока, Данилка засобирался домой.

— Спасибо, Василий Дмитриевич, за все, — сказал он, поклонившись мне, стоя в воротах.

— И тебе спасибо за помощь, — ответил я. — А знаешь что? Оставайся-ка ты у меня в услужении и после возвращения Иванко. Только сразу предупрежу, что в ближайшее время мне надо будет уехать, и ты останешься на хозяйстве. Хорошо?

— Хорошо! — радостно ответил Данилка.

На этом мы и распрощались, и я, закрыв ворота, пошел в дом, обдумывая свое бытие на ближайшее время.

Неделя, что дана была нам на подготовку к походу, прошла на удивление быстро. Сначала приехал Иванко, на день раньше уговора, но привез все, что было наказано. Затем мы потратили два дня (при посильной помощи Данилки) на подготовку: снарядили кош, начистили и заточили оружие, привели в надлежащий вид мой доспех, едь кольчугу я в городе не носил, да и запасной тегиляй весь пылью покрылся. Кроме всего этого, лошади были поставлены на откорм, дабы силы у них не кончились на полдороги. Самое удивительное было то, что мы так быстро справились, и это несмотря на ежедневную службу, от которой меня никто не освободил.

И вот в назначенный день, а точнее сказать раннее утро, да практически ночью, мы с Иванко вышли из дома, оставив на хозяйстве Данилку. Но я решил не сразу идти к месту сбора, а сначала наведаться к Ждану и уж потом, вместе, отправиться на встречу с товарищами по походу. Я опасался, что мой друг, как обычно, промедлит со сборами, и мне придется его поторапливать, но, к счастью, мы повстречались с ним на дороге.

Перейдя небольшой мост (телеге там не проехать), мы оказались в южном посаде. По тихим и безлюдным предрассветным улицам, освещаемым лишь зачинающейся зарей, мы со Жданом дошли до небольшой площади у церкви Алексия, где и встретились с нашими товарищами. Они стояли в темной, южной оконечности площади, почти неразличимые между собой, и только по приветственным возгласам я смог определить, кто есть кто, и найти Ивана, лидера нашей небольшой компании.

— Доброе утро, Иван. Насколько я понимаю, наш провожатый еще не пришел? — обратился я.

— Доброй ночи, утро еще не наступило, но в остальном ты прав: здесь, кроме нас, никого нет, — ответил он.

Приглядевшись к своим товарищам, я узнал Андрея, Прохора и неизвестного мне сына боярского, как потом выяснилось, по имени Николай. Помимо них было еще четыре боевых холопа и трое кошевых, включая моего Иванко.

Не закончил я осматривать своих товарищей, как в отдалении послышался мерный стук копыт, и через несколько минут на площадь выехал закутанный в плащ всадник. Подъехав, он внимательно осмотрел нас, а затем промолвил лишь одно слово:

— Поехали!

Не дожидаясь нашего ответа, незнакомец повернул лошадь и поехал к дороге. Постояв некоторое время в нерешительности, Иван первым сел на коня и поехал за ним. После этого его примеру последовали и все остальные.

Вскоре мы все в полной тишине подъехали к посадской заставе (той самой, через которую я въехал в город несколько недель назад). Здесь нас остановили, но наш сопровождающий, наклонившись в седле, что-то сказал десятнику и предъявил бумагу, после чего мы беспрепятственно продолжили путь.

Отъехав от заставы несколько верст, Иван решил прервать молчание и обратился к незнакомцу:

— Мы уже достаточно далеко отъехали от города, может, наконец-то представимся друг другу? Меня, к примеру, Иваном Николаевичем зовут…

— Я знаю, как вас всех зовут, — прервал его незнакомец.

К этому моменту солнечный диск уже показался над лесом и осветил все вокруг, придав красок миру. Стало видно, что незнакомец был среднего роста, одетый во все серое, волосы же у него были черными с проседью.

— Это конечно хорошо, что вы нас всех знаете, но, я думаю, всем хотелось бы узнать ваше имя: как-никак путь неблизкий, и нам еще долго вместе ехать, — сказал Иван.

— Можете звать меня Радимом, — с небольшим вздохом ответил незнакомец.

— Радим и все?

— Да.

— Ну хорошо. Тогда можете сказать, как и где вы собираетесь переправлять нас через границу?

— Пока еще не время. Вот встретимся с вашими товарищами в Вышгородке, тогда все и расскажу, а сейчас нам говорить не о чем.

И действительно, после этого разговора мы от него больше выведать ничего не смогли.

Оставшийся путь до Вышгородка мы проделали за два дня — шли скоро, стараясь нигде не задерживаться. В пути никаких происшествий не случилось, за исключением дождя, который пошел на второй день. Он был небольшой, но лил весь день не переставая, так что к вечеру мы основательно промокли.

И вот, меся дорожную грязь, к вечеру второго дня мы подъехали к мосту через разлившуюся из-за дождя речку Ладу. Чуть южнее моста, на противоположном берегу, стояла Вышгородская крепость, но туда нам было не надо. Промежуточной целью нашего пути был кабак, стоявший сразу за мостом, и лучшего места для встречи, как нам казалось, придумать было нельзя: мимо просто не проехать.

Когда наша группа подъезжала к кабаку, у меня была только одна мечта: обсохнуть и обогреться у очага, но этим чаяниям не суждено было сбыться. Не успели мы добраться до места, как Радим сказал, что это не лучшее место для встречи с нашими товарищами, ведь здесь явно было много лишних ушей и глаз. Понимая правоту нашего провожатого, Иван слез с коня и передал его конюшему, вышедшему нас встречать. После этого он зашел в кабак и через несколько минут вышел в сопровождении пяти своих знакомых. Не знаю, как остальные, но я был разочарован, ибо думал, что людей будет больше.

— Ну вот и мои товарищи из уезда: братья Георгий и Глеб Фёдоровичи, Афанасий Петрович, Ярослав Георгиевич со своим послужильцем Сенькой, — представил своих друзей Иван, а затем назвал им наши имена.

— Хорошо. Закончили представления, — сказал Радим. — А теперь скажите мне, пожалуйста, у кого-нибудь из вас есть деревня поблизости?

— У меня в четырех верстах отсюда есть деревенька, — отозвался Ярослав.

— Ну и замечательно. Значит, все мы сегодня ночью у тебя погостим, там же и обговорим наш дальнейший путь.

— Я гостям никогда не отказываю и всегда рад, но все же вас много, и мне сложно будет всех разместить и накормить.

— Нам бы только крышу над головой, а еда у нас с собой имеется, как-никак не погулять вышли, — сказал Иван.

Все согласились с таким утверждением и, подождав, когда наши новые товарищи сядут на своих коней, мы под колокольный звон Борисоглебской церкви двинулись в путь.

Из-за предчувствия скорого отдыха у нас поднялось настроение, которое передалось лошадям — они как будто стали быстрее идти. Оно и понятно: еда и тепло после целого дня, проведенного под дождем, обрадуют кого угодно. Я же был больше рад, что наконец-то смогу обсохнуть, а то у меня уже вода из голенища сапог выливается (как бы не разболеться в самом начале похода).

Прошло немного времени после того как отзвучал последний звон церковного колокола, и мы увидели в отдалении деревушку Ярослава. Она действительно оказалась небольшой: всего четыре избы с дворовыми постройками и, как мы узнали позже, проживало там четырнадцать крестьян (это вместе с детьми). В общем, деревенька походила на мою собственную с одним лишь отличием — пахотной земли здесь было больше.

Первым в деревню въехал, как и положено хозяину, Ярослав и постучался в первый дом справа. Из него вышел дородный мужик, видимо, староста деревни, и, быстро поклонившись, выслушал приказания своего хозяина, а он, в свою очередь, собрал людей. После этого вокруг закипела работа — из двух хлевов перевели скотину в амбары, предварительно их подготовив, а затем вычистили и натаскали сена для нашего ночлега, то есть сделали пригодным для человеческого бытия жилища животных. Немного поразмыслив, мы решили перевести всех своих лошадей в один хлев, а самим расположиться в другом (не спать же в самом деле нам в одном месте).

Расположившись в хлеву, мы первым делом переоделись в сухое и отдали промокшие вещи на просушку в дома. После этого соорудили из сена себе лежбища и сразу же ими воспользовались — в конце концов, мы провели весь день в седле и ужасно устали. Не успели мы расположиться, как нам принесли горшки с горячей пшенной кашей, сваренной от щедрот Ярослава. Правда, хлеба нам не дали и пришлось доставать свои сухари, но, с другой стороны, дареному коню в зубы не смотрят, так что откушали на славу.

После ужина Иван сделал еще одну попытку разузнать у Радима о дальнейших планах, но он, сославшись на поздний вечер, перенес все разговоры на утро. В связи с этим нам ничего другого не оставалось, как лечь спать.

Ночь прошла спокойно, если не считать того, что перед рассветом нас всех разбудил шум во дворе. Оказалось, что Андрей, выйдя по нужде, встретился с хозяйкой дома, ходившей кормить скотину, и захотел провести с ней некоторое время наедине, но, влекомый своим желанием, в сумерках споткнулся и повалил приставленный к стене амбара нехитрый крестьянский инструмент. Хозяйка дома, воспользовавшись возникшим замешательством, убежала в избу и, видимо, закрыла дверь на засов.

Все это ужасно рассмешило нас, Прохор же с издевкой сказал:

— Андрей, ну как же ты так с бабой не совладал, у тебя же татарская кровь. Твой дед, Садык, кажется, так себе жену нашел — выкрал из какой-то деревни!

Андрей же в ответ обозлился на нас и весь оставшийся день ни с кем, кроме своих людей, не разговаривал.

Утром, наскоро позавтракав пареной репой, мы собрались на совет. День же выдался солнечным, как будто и не было вчера дождя, и только лужи возвещали о вчерашней непогоде. Ощущение предстоящего солнечного денька подняло нам настроение, а так же то, что Радим наконец-то соизволил поделиться своими планами.

— С того момента как мы вошли в Вышгородский уезд, необходимо было соблюдать осторожность, дабы не привлекать внимания любопытных глаз. Вчера нам в этом помог дождь, а сегодня придется идти кружными путями. До границы отсюда, по реке Кухве, не более двадцати верст, а скорее всего меньше, но я удлиню наш путь примерно верст на шесть. Но даже петляя по лесным тропам и малоезжим дорогам, мы будем на месте переправы еще засветло. На Ливонский берег переправимся ночью, так что будет время отдохнуть перед последним отрезком пути, — сказал Радим, а затем, немного подумав, добавил: — Мне было приказано проводить вас до границы, но я нарушу это распоряжение и доведу вас до замка, и только там мы расстанемся. Если у вас есть вопросы, можете мне их сейчас задать.

— Есть, и много, — начал Иван. — Для начала скажи, сколько идти от Кухвы до места и что из себя представляет замок этого Людвига, который нам придется брать?

— До замка идти чуть более двадцати верст, а сам он является каменным двухъярусным домом с частоколом вокруг. Так что это даже не замок, а просто большой дом с забором, но вы и сами все на месте увидите.

— Близко обосновался, гад, — сказал Ярослав. — А стена там высокая?

— Высота стен аршина три или четыре, не более.

— А как узнать этого Людвига, чтобы ненароком не пришибить? Он же живой нужен, — спросил Георгий.

— Здоровенный рыжий немец со шрамом с правой стороны от уха до подбородка через всю щеку, а бороды он не имеет.

— Назад, я понимаю, возвращаться тем же путем будем? — спросил Прохор. — А что, если кого-нибудь из нас ранят, и он не сможет верхом ехать, тогда какой дорогой можно оттуда убраться?

— Уходить можно по дороге, но это опасно — есть шанс столкнуться с разъездом, а затем еще надо преодолеть заставу на границе. Но если действовать быстро, можно перейти пограничный мост прежде, чем вас настигнут, а на том берегу уже наша застава, где вы сможете укрыться. Главное, не забывайте — никто не должен подтвердить ваше присутствие в Ливонии. Что-нибудь еще?

— Ты говоришь, что мы сегодня быстро дойдем? — спросил Иван. — В таком случае я хотел бы заехать и посмотреть на то, что осталось от моей деревни.

— Хорошо, завернем ненадолго.

— Ну тогда поехали, — сказал молчавший досель Прохор. — Что толку выспрашивать, все одно на месте решать придется.

На это замечание никто не нашел возражений — в конце-то концов, мы можем столкнуться с береговым разъездом при пересечении границы, и тогда наша затея закончится, не успев начаться.

Решив больше не мешкать, мы пошли собираться в путь (на это нам понадобилось около часа). Закончив сборы и оседлав коней, вся наша братия двинулась на запад, подгоняемая лучами восходящего солнца. Правда, путь, по которому нас повел Радим, не позволял особо радоваться свету, источаемому небесным светилом, — ехать приходилось по небольшим малоезжим дорогам и еще более узким лесным тропам, со всех сторон окруженным лесом.

Постоянно петляя, сворачивая то на север, то на юг, в лесной сырости мы к полудню смогли достигнуть останков деревни, еще недавно принадлежавшей Ивану. Вид опустошенной местности был удручающим — печные трубы и торчащие то здесь, то там обгорелые остовы изб, уже успевшие порасти травой.

Радим не разрешил всем идти осматривать останки деревни, и Иван взял с собой только меня, Прохора да Ждана. Мы проехали по большой проплешине, которая, до всего случившегося, была деревенской улицей, а сейчас лишь напоминала о том, что здесь была жизнь. Осмотрев остовы домов, мы ничего не нашли — видимо, все сгорело в пламени пожара или было унесено кем-то. Проехав всю деревню насквозь, мы направились к погосту, видневшемуся чуть в стороне. Еще издали мы заметили, как какой-то мужик копошится возле могил. Как только мы подъехали, он первым с некоторым беспокойством обратился к нам:

— Мир вам, добрые милсдари. Откуда путь держите и какая надобность заставила вас завернуть в нашу глушь?

— День добрый, — ответил Иван. — Из Пскова мы едем, а завернули из-за того, что сожженная деревня была моей.

— Иван Николаевич, — поспешно воскликнул мужик, — извините, как же я сразу-то не признал вас?! Я Тимофей, староста из Мáрьинки, вот за могилками тут ухаживаю.

— И я тебя, Тимошка, не сразу узнал.

Сказав это, Иван, а за ним и все мы слезли с коней и подошли к свежим могилам, попутно сняв шапки и перекрестившись на надгробные распятия. Я же, в свою очередь, прочел заупокойную:

— Со святыми упокой, Христе, души рабов Твоих, идеже несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание, но жизнь бесконечная. Аминь.

После этого воцарилось долгое молчание, прерванное Жданом, обратившимся к Тимошке:

— Извини за вопрос, но неужели больше некому ухаживать за могилками, кроме как старосте, ведь наверняка у тебя много дел?

— Что правда, то правда, господин, забот у меня много, но, видите ли, половина погибших мне родственниками приходились, а как за родными могилками не следить? — ответил староста.

— Извини, Тимошка, молод он еще, многого не понимает, — сказал Иван, — а от меня возьми серебра, закажи в церкви заупокойную службу за невинно убиенных.

— Спасибо, Иван Николаевич, — сказал староста, принимая из рук десятника небольшой кошель.

— Не благодари, ведь это мои люди здесь лежат, и я должен был их защищать, но не сумел, — печально промолвил Иван.

— А скажи, никто из деревни не выжил? — вдруг спросил Прохор.

— Есть выжившие — двое ребятишек, дети моей кумы, сумели в лесу схорониться, я их у себя пригрел, — сказал, смахивая слезу, староста, а затем, указав на могилку, добавил: — А сама кума там теперича лежит.

От его слов печаль, одолевавшая меня до этого, стала перерождаться в жгучую ненависть. Мне уже сейчас захотелось вогнать сталь своей сабли в нутро воров, устроивших все это.

— Я знаю, это слабое утешение, но мы постараемся сполна отомстить за невинных, погибших здесь, — будто слыша мою ненависть, сказал Иван. — Знай, я не успокоюсь, покуда месть не свершится, и воры не предстанут перед судом Божьим!

Староста, закрыв глаза, глотая свою боль, кивнул в ответ. Никто из нас не мог произнести ни слова, столь сильны были переживания, пока Прохор не прервал молчание, тихо сказав:

— Ладно, пойдемте, нам пора ехать, а то воры еще долго будут ждать возмездия.

— Поехали, — сказал Иван. — Прощай, Тимо… Тимофей Панкратович.

— Доброго пути. Бог вам в помощь, — поклонившись, ответил староста.

Распрощавшись с ним, мы сели в седла и направились к лесу, где ждали нас товарищи с обедом. После всего увиденного есть совсем не хотелось, но Иванко практически силой убедил меня отобедать.

Закончив трапезу, мы двинулись в путь и через несколько верст вышли к броду через речку Утрою, но оказалось, что из-за прошедшего вчера дождя вода поднялась, и переправиться в этом месте у нас не получится. Пришлось Радиму вести нас к другой переправе — на четыре версты выше по течению. Сделав изрядный крюк, мы достигли второго брода, и оказалось, что здесь действительно легче перейти реку. Легче, но не легко — мы все вымокли до нитки, по нескольку раз преодолевая водную преграду, перенося на руках свою поклажу.

Из-за потери времени на переправе Радим не дал нам обсохнуть, и до границы на реке Кухве пришлось ехать вымокшими, благо день был теплым, и опасность захворать была мала, но настроение при этом было плохим. Видя это, братья Георгий и Глеб решили всех подбодрить:

— Ну что вы все грустные такие? — начал Глеб. — Считай, на святое дело идем — воздать врагам по заслугам, как царь Давид филистимлянам.

— Ну ты и сравнил, кто мы, а кто царь Давид, — сказал Ярослав.

— Мой брат, конечно, преувеличил немного, но по мысли сказал правильно, — поддержал Ивана Георгий, — не мы же изначально начали, а литовцы к нам приехали дела темные творить.

— А наш дед Тихомир, земля ему пухом, всегда говорил, что Бог поддерживает тех, кто за правое дело стоит и упоминал при этом Опочку, — добавил Глеб.

— Опочка? А причем здесь она? — спросил я.

На мои слова Георгий и Глеб, как и многие другие, посмотрели с недоумением, но за меня вступился Ждан:

— Извиняйте Василия — он же родом из-под Новгорода и мало чего слышал о псковских делах сорокалетней давности.

— А-а… Ну тогда понятно, — сказал Георгий. — Значит, не лишним будет рассказать об этом деле. Дед говорил, что это было в Смоленскую войну, но уже после того, как великий князь Василий взял Смоленск у литовцев. Дак вот литовцы решили отомстить и взять Псков, но на пути у них встала эта самая Опочка.

— Я был там несколько лет назад, — сказал Глеб, — крепостица небольшая, скажу, прямо крошечная, да и дед говорил, что обороняли ее всего сто восемнадцать воинов, включая его самого, а литовцев было тыщ десять или больше.

— Их гетман Острожский возглавлял, — продолжал Георгий, — но литовцев под ним было меньше половины, в основном войско составляли наймиты из чехов, ляхов, немцев, говорят, даже сербы и татары были. Также у них наряд был, только дед утверждал, что толку от него не было. Вот и решили они Опочку по старинке взять — по лестницам на стены взобраться и всех в крепости перебить. А у обороняющихся ни наряду, ни пищалей толком-то и не было, пришлось отбиваться каменьями да бревна со стен скидывать, а кто доверху добирался, саблями секли.

— В общем, бой длился весь день с утра до ночи, но литовцев в крепость так и не пустили, — договорил за брата Глеб. — Дед говорил, что тыщи две ворогов побили, если не более. После этого литовцы постояли еще дней десять под крепостью и убрались восвояси. Правда, им в этом псковские и великолукские рати помогли.

— Да, тогда бои были по всей южной Псковщине, мой отец еще молод был, — вставил слово Иван. — Попал он в отряд окольничего Ивана Васильевича Ляцкого и под его началом бился против литовцев. Особо ему запомнилось дело под Ключищами — туда литовцы много полонного народу свезли, да и самих немало было, вот и решил наш Иван Васильевич двух зайцев одним разом убить: и людей освободить, и ворогов побить. Ляцкий сумел неожиданно ударить, и тем самым удалось всех литовцев перебить, окромя их боярина, которого потом в Москву к великому князю отвезли.

— В общем, говорят, тогда литовцы тыщ пять людей потеряли по всей округе, а остальные еле-еле домой ушли, — добавил Ярослав.

От такого рассказа на душе стало как-то радостнее, и дальнейшая дорога прошла в веселых разговорах. На месте же мы оказались, когда солнечный диск еще только тронул верхушки деревьев на западном берегу, а значит, до полной темноты оставалось часа три-четыре. Это время мы использовали для отдыха, не забыв, конечно выставить дозорных на опушке леса в двухстах шагах от реки. В дозор вызвались все те же братья Георгий и Глеб, и они же принесли нам тревожную весть.

— С той стороны реки дозор ливонский, человек десять, — сказал Глеб, — остановились в шагах трехстах от брода. Судя по всему, решили заночевать.

— Да и место там удобное — река загибает к западу и образует мыс, с которого наверняка далеко видно, — дополнил слова своего брата Георгий.

— Вот черт. Нелегкая их на нашу голову принесла, — сказал Иван, — похоже, мы чем-то Бога прогневили.

— Не наговаривай на Бога, — сказал Радим, — еще ничего не произошло. Если тихо ночью через реку перейти, то ничего и не случится, главное, чтобы луна не светила. В общем, надо дождаться темноты, а там видно будет.

Ночью же на небе взошла молодая луна, но Бог, видимо, был все же с нами, так как нагнал больших облаков, укрывших земли от ночного светила. Пользуясь полной темнотой, мы вышли к реке, и тут Ярослав заметил, что вместо одного невдалеке горят два костра, но Прохор, присмотревшись, только улыбнулся и сказал:

— Костра-то два, но только второй горит с нашего берега за изгибом реки, а значит, там стоит наш разъезд.

— Это нам на руку, — сказал Радим, — сейчас они друг за другом наблюдают и на нас вряд ли обратят внимание. Поехали!