Бесплатный фрагмент - Свиток 34

Предисловие. Почему «Свиток» и почему 34?

У одного из авторов нашего альманаха, прекрасного московского поэта Сергея Касьянова есть стихотворение, которое кончается таинственными строчками: «И кто-то свиток развернул. НО Я НЕ ВИДЕЛ КТО?» Свитки — одна из первых форм книг, донесших до нас знания из глубины веков.

Так, в Кумранских пещерах на берегах Мёртвого моря были найдены свитки, датированные периодом от 250 года до н. э. до 68 года н. э., содержащие в себе как библейские, так и раннехристианские тексты. Тексты этих манускриптов как бы объединяют два Великих Завета.

Наш альманах «Свиток 34» — это своеобразная попытка объединить страны мира со Святой Землёй — родиной трёх великих религий. По свидетельству разных источников в пещерах было найдено 7, 10, 33 и т.д… свитков. Поиски продолжаются до сих пор. Наш «Свиток» — «очередная находка» нашего времени под номером 34. В цифре 34, как утверждает нумерология, заключается сила семёрки, которая символизирует удачу, целеустремлённость и особое отношение высших сил.

Это число также символ руководителей, всех известных правителей, революционеров и новаторов, которые редко придерживались установленных принципов, легко распознают ветер перемен и способны возглавить новаторские движения.

Так и наш альманах «Свиток 34», созданный по следам СЕМИ международных поэтических телемостов «Поэзия без границ», первый из которых был проложен в сентябре 2016 года, познакомил, объединил друг с другом креативных личностей — поэтов из разных стран: Израиля, Украины, Греции, России, Белоруссии, Испании. Инициаторами такой жизненно важной и необходимой народно-дипломатической идеи выступили Валентина Бендерская и Леонид Колганов — основатели и руководители Всеизраильского поэтического клуба «ПоВтор». Этот клуб действует в Тель-Авиве в помещении магазина «Книжная ярмарка» при издательстве «Helen Limonova».

В международных телемостах уже приняли участие более 100 авторов из разных городов и стран, вот неполный список участников:

ИЗРАИЛЬ

Светлана Аксёнова

Александр Ошер-Штейнберг

Борис Хайкин

Валентина Бендерская

Валентина Чайковская

Владимир Брагинский

Дмитрий Аркадин

Елена Ханина

Ирина Сапир

Леонид Калганов

Марина Ройтман-Старчевская

Марк Котлярский

Михаил Юрис

Михаил Юрковецкий

Петр Межурицкий

Раиса Ежак

Римма Ульчина

Роман Айзенштат

Феликс Гойхман

Эдуард Хейфец

Евгения Босина

Михаил Ромм

Лев Альтмарк

Владимир Аролович

УКРАИНА

Житомир

Алёна Новикова

Вадим Жалюк

Виктор Гудин

Владимир Мосиенко

Ермолай Леличи

Людмила Вознюк

Руслан Медынский

Святослав Васильчук

Людмила Фединчик

Олеся Янчевская

Ярослав Кравчук

Виталий Травин

Владимир Ковальчук

Игорь Новиков

Лариса Паламарчук

Людмила Лашкул

Оксана Науменко

Олег Климчук

Олена Корж

Полина Майская

Мари Розбицкая

Татьяна Воронова

Дмитрий Раков

Екатерина Сингаивская

Бердичев

Виктор Мартыненко

Виктор Колосов

Алёна Уяздовская

Алёна Лакизюк

Александр Порублёв

Александра Ибатулина

РОССИЯ

Москва

Инна Заславская

Сергей Каратов

Александр Спарбер

Зиновий Антонов

Наталья Богатова

Сергей Касьянов

Александр Асманов

Александр Пелевин

Алла Арцис

Августа Маркова

Калининград

Наталия Алимова-Квеселевич

Лидия Довыденко

Елена Канеева

Владимир Вахрамеев

Юрий Шевченко

Ярл Ворона

Евгений Журавли

Саратов

Маргарита Борцова

БЕЛАРУСЬ

Витебск

Елена Крикливец

Олег Сешко

ГРЕЦИЯ

Нани Сариду

Дареджен Табидзе

Нелли Николаиду

ИСПАНИЯ

Мадрид

Светлана Дион

Юрий Ананьев

В первый выпуск альманаха вошли произведения

34 авторов — постоянных участников телемостов; все тексты даны в авторской редакции.

Пусть наш «Свиток 34» сохранит историю нашего

времени. Да будет так!

Составители и редакторы альманаха Валентина Бендерская,

Леонид Колганов

Аксенова-Штейнгруд Светлана

(Израиль)

***

«Мело, мело по всей земле,

Во все пределы…»

Борис Пастернак

…Песчаная метель

мела во все пределы.

Над морем не свеча,

а солнышко горело.

Отверженный пророк

с печалью лошадиной

дышал, как Божий сын,

не снегом, а хамсином.

Расставив по местам

события и страны,

он песни сочинял

на странном и гортанном.

Он плакал над красой

Отчизны иудейской,

но был гоним, как в той —

растерзанно-расейской.

Который день и век

все тонет в фарисействе

Изъеден человек

известкою известий,

потоком скользких склок

и сплетен суетливых,

и так же одинок

в березах и оливах.

От красного Кремля —

к пескам земли Завета,

где плавится тоска

Стены Святого Света,

где древние грехи

возвышенны, как притчи,

а взрывы и стихи —

внезапны и привычны…

***

Нещадный воздух Азии моей,

хамсин, плюющий зноем и бензином!

Я забываю заспанные зимы,

закутанные в снежный звон полей.

И лишь ночами жалят злые сны,

и тянут кровь, как комары в истоме,

и тянут вспять, туда, где в зимнем доме

шатается предчувствие весны.

Болят слова, уставшие терпеть

глухую серость отупевших истин,

сугробы тают, зеленеют листья,

в последний раз обманывая смерть.

А здесь застыла Вечность, как комок

в божественной, непостижимой глотке.

И так тревожны небосвода сводки,

как будто скоро явится Пророк.

И прекратит проклятый ход времен,

где по стеклу скользят мечты босые,

где так легко с безумною Россией

рифмуется безумный мой Сион.

***

Величавы фасады сырых и чумазых домов,

Целлофановый мусор вдоль царственных улиц кочует.

Медный Всадник опять к наводненью и смуте готов.

И чугунный Ильич, словно бомж, у вокзала ночует.

В Черной речке чернеет и стынет немая вода,

И курчавое облако профиль нездешний рисует,

И становится музыкой сфер ледяная беда,

И на легких пуантах, как Павлова Анна, танцует.

Здесь хозяина ищет пропащий, простуженный Нос,

Оседают дворцы, не справляясь

                                             с культурной нагрузкой,

И, устав от наветов, проклятый еврейский вопрос

Отзывается в сердце поэзией, истово русской.

«Петербург! Я еще не хочу умирать!» —

                                            задыхается Осип.

«На Васильевский остров приду умирать»,

— заклинает Иосиф.

Это слезы дождят, и миндалины пухнут, и осень

Обреченно и царственно платье помятое сбросит.

Это вновь престарелые статуи Летнего сада

В деревянные нужники спрятаны от снегопада.

И Ахматова Анна — Фонтанного дома мимо

Пролетая, шепнет: «Разлучение наше мнимо».

***

Ветер памяти дует сильнее,

выдувает дни и недели,

выдувает сны и событья,

выдувает даты и чувства,

и туда, где темно и пусто,

возвращает первые звуки,

золотые запахи детства,

где меня находят в капусте

или аист приносит — неясно

и неважно пока, откуда

и куда — игрушки и люди.

Вечер дышит полынью и мятой

и парным молоком, и дымом —

это первые желтые листья

преют в первом костре несмелом,

и крапивы крутое пламя

терпеливо теряет силу,

и урюка янтарные бусы

высыхают на плоской крыше,

а в тарелке косточки плачут

огорченным вишневым соком:

разлученные с ними вишни

в медном тазе кипят послушно.

Лето плавно впадает в осень,

с тонкой талией балериной

кружат желто-черные осы

над пушистой сахарной пенкой,

что снимает серебряной ложкой

молодая живая мама,

а другой своею рукою

гладит кудри мои льняные.

Потому ни муха-крикуха,

ни оса — меня не ужалят,

и гусыня не клюнет в темя,

и корова не забодает,

не пристанет ко мне зараза,

даже баба-Яга не сглазит,

даже молния не вонзится,

а змея — в ужа превратится!

Ничего со мной не случится,

пока мама варит варенье,

пока сладкой пенкою время

в голубой пиале хранится.

Ничего со мной не случится,

ничего, никогда не случится,

кроме жизни! И та промчится…

Аркадин (Онгейберг) Дмитрий

(Израиль)

***

Не надо думать: «Что потом?»

И не печалиться притом,

когда с тобою шепотом,

простится век шальной.

И отмщенье, аз воздам,

кто сам возьмет, кому раздам,

кому-то яблочный «Агдам»,

кому — то мозг спинной.

Кому деньгами на суде,

кому кругами на воде,

сынам нигде или везде,

отцовством между делом.

Хоть Магендовид или крест.

Жизнь, как халва в один присест,

тошнит кого-то, кто-то ест,

на фоне сине-белом.

Как исчезает с евро знак,

с тобой случится тоже так.

Быть распыленным аки злак,

скажем на косогоре.

Ничто не вечно под луной,

лежи иконой не страстной, —

случайной книгою одной,

на каменном заборе.

Про мысли на рассвете

За то, что просыпаюсь утром каждым,

за то, что в мышцах всех — ещё мужик,

за то, чтоб к жизни не исчезла жажда,

жить и лететь ну, скажем, в Геленджик,

за то чтобы уважить всех убогих,

как равно и успешных! Даже МИД,

чтоб не лизать ни ж….ы и пороги,

и рук не жать любезных потных гнид!

За то, чтоб день сегодня был не хуже,

улыбки незнакомого лица,

за то, чтоб так же шлепали по луже,

внучата-капельки умершего отца.

За то, что чуточку однажды был распятым,

за то, чтоб снова так не довелось!

Чтоб вновь, как в детстве собирать опята,

за то, чтоб, словом, всё опять моглось!

Строчить ночами ей шальные строчки,

нежнейшим чувством к женщине томим.

Чтобы в Казанском солнечном тенечке,

она себя представила бы с ним!

Надо себе без выбора, без «либо»,

налить и выпить! Нужно так же ведь,

сказать при этом Господу «спасибо»,

чтоб он, как раньше, не мешал и впредь!

***

За колыханием гардин,

сюжет мне видится один,

там молодая, без седин,

стоит в окошке мама.

Сегодня я как бы продрог,

и заболел и занемог.

Шафар звучит ли, просто рог,

идёт к финалу драма.

Жизнь отступает, как вода,

как гром, где горная гряда,

как если б где-то города,

косой равняла дама.

За нею нет уже надежд,

нет поля, леса без одежд,

ни умных нет и ни невежд,

футбол, азарт, «Динамо».

А я в другом окне седой,

в нём новый дождик молодой,

стучит не каплями, водой.

Шофар, молитва, мама.

Аролович Владимир

(Израиль)

***

Сгнивают в погребе без банок овощи,

К зиме (хворь мучает) закрыть не смог.

Приехал сын,

сто лет родства не помнящий,

Подкрасил лавку, починил порог.

И ближе к вечеру дождался «скорую»,

Над дверью лампочку вкрутил в патрон.

Затих старик…

Как будто срезал сорную

Траву на поле жизни Агроном.

***

Мы с детства с ним знакомы.

Пусть я — космополит,

А он в церквях иконам

Оклады мастерит.

Я из породы бестий,

Он — любящий отец.

Среди фольги и жести —

Шмат сала, огурец.

Над яблоневым садом

Плывёт вечерний звон.

И пахнут сладко ладан

И горько ацетон.

На дне ещё немного

Спиртного.

В кайф сидим.

Так выпьем же за Бога,

Нас двое, он — один!

***

Бывают и у нас мгновения,

Когда разорван в крике рот.

И разум знает, что падение,

А сердцу кажется —

полёт!

***

У Стены Плача толпы.

А из Космоса токи.

Я стою не дыша.

Между камнем и небом,

Между словом и хлебом,

В оболочке душа.

***

Семитских черт палитра.

Притален автомат.

Духов впитался в свитер

Цветочный аромат.

В причёске голос детства,

До плеч девятый вал.

Но как улыбкой дерзкой

Стреляет наповал.

Берет прижат погоном,

И с номером кулон.

Чего же каркал ворон

У мамы под окном?

***

Всего-то был один росток,

А собран пуд зерна.

Мы сока выпили чуток,

Но вышло — жбан вина.

Виски давно подкрасил мел,

Солидней стал, кажись.

Лишь час с тобою пролетел,

А оглянулся — жизнь.

***

На столе блинов конверты,

Винегрет, компот, котлеты.

Абрикоса в окнах ветки.

Бродят в доме кот и лето.

По стеклу — пчела у рамы.

Я во сне опять.

У мамы.

***

Как песня не поётся,

Как зябко у огня…

Та женщина проснётся

Сегодня без меня.

Заправит аккуратно

Холодную постель.

Та женщина обратно

Не требует потерь.

На кухне кофе сварит

Зачем-то для двоих.

И спрячет в Зазеркалье

Свой невесёлый лик.

И, уходя, под коврик,

Простив мою вину,

Запрячет ключ, который

По глупости вернул.

Вот так ей и живётся…

Но ведь и у меня

Так песня не поётся,

Так зябко у огня.

***

Два дождя до самолёта.

Чашка кофе,

день в две трети.

Ту, что в памяти не стёрта

Две возможности не встретить.

Листьев с грязью мокнет помесь.

И покажется излишней

Неоконченная повесть

Отзвучавшей фальшью жизни.

***

Как с этой болью, то тупой, то острой,

Дышать и в темноту с тоски не выть?

Пытался к Вам я напроситься в гости —

Наивный и нахальный, может быть.

В подъезде безнадёжно и отчаянно

Ваш профиль рисовал я на стекле.

Луной в моём стакане ложка чайная

Со звёздами, прокисшими в тепле.

***

Не шла — плыла. И подавлялся стон,

Когда случайно под полою ситца

Шёлк трусиков оранжевой лисицей

Нырял в нору, виляя нам хвостом.

Мы, пацаны, зачумлено лежали.

Речной песок трамбуя животом,

Кто грезил, а кто клялся, что потом

Её он точно встретит на причале.

Причал заглох. Усох давно газон.

Мир озверел. И как-то парк минуя,

Её увидел мятую, хмельную…

Какой красивый оборвался сон!

***

Когда в полночь тоска испекла калачи

И в бокале вина утонул лунный свет,

Ты тайком от соседей ко мне постучи,

Даже если тебя на земле больше нет.

Когда после кошмаров и так, без причин,

Ты на кухне уныло встречаешь рассвет,

Подними тот бокал, в нём от солнца лучи,

Даже если меня на земле больше нет…

***

В пятницу преставился сапожник.

В акте зафиксирован инфаркт.

Вперемешку с ваксой запах кожи

Переполз тихонько в катафалк.

А в каморке хлопал дверью ветер,

Завещая мелкие долги.

И с опухшей рожей дворник Петя

Вместо орденов нёс сапоги.

***

Стекал сливовый сок

С ночного небосвода.

Торчал заката клок

Угаснувшим аккордом.

И огненный каблук,

Педаль вдавив едва лишь,

Удерживал тот звук,

Не нажимая клавиш.

***

Верб гулящих вереница.

Срез бревна

для колки дров.

У заброшенной криницы

Ржа замучила ведро.

Под орехом сучьев рифы,

Бочки сплющенный овал.

Для любимой я тут рифмы

С яблонь в ливень воровал.

У крыльца алкаш-надомник

Мрачно выслушал вопрос

О луне с дождём в ладонях,

Волосы — колосьев хвост.

Плешь его слегка блестела,

До ушей беззубый рот:

«Ты про милку? Сдохла стерва

От запоя в прошлый год».

В звуках речи монотонной

Шепелявила тоска.

Я простился. Вслед котёнок

Припустил — хвост в колосках.

И ушли мы по дорожке

Вместе под гусей галдёж…

…Но с женой не ладит кошка,

Любит яблоки и дождь.

***

Лужи лохань,

Улицы хлябь

Вечер, что рань.

Да ты б, да я б

Смогли б.

Да вот

Серости сеть.

Пучит живот.

И не взлететь!

Арцис Алла

(Москва)

Пел мальчик

Шел дождь, выламывая стекла,

Швыряя листья наугад.

Лило. Душа до пят промокла,

А мальчик пел про снегопад.

И стало тише. Стало слышно,

Как за стеной включили свет.

Я босиком из дому вышла —

Там нет дождя, там только снег,

Искрящийся, хрустящий, пышный,

Он подступал со всех сторон.

А это был не снег, а вишни

Сорили свежим серебром.

То розоватые облатки,

То фиолетовый шифон:

То сад играл со мною в прятки,

А это был не сад, а сон

Давнишний. Сада нету больше —

Ни жирандолей, ни куртин.

Вкус снега на губах все горше.

А это был не снег, а дым.

К нему подмешан запах тмина

И мяты, будто пили чай;

И мальчик, стоя у камина,

Все пел…

Ах, мальчик, выручай!

Горилла

(На основе реальных событий)

«Вот если б мой малыш, моя кровинка,

Моих желаний сокровенных плод,

Моей души вторая половинка,

Моих надежд единственный оплот,

Моих страданий и моих стараний,

Моих свершений самый главный приз,

Моей мечты заветной стародавней

Осуществленный праздничный сюрприз…»

…А мальчик ловко вспрыгнул на стремянку —

Он, как всегда, от деда убегал —

Большую заводную обезьянку

Одну в пустом вольере увидал.

Она сидела, все еще не веря,

Ссутулившись и тяжело дыша:

Ну что за люди, это просто звери —

Зачем-то отобрали малыша.

И вдруг, в нелепой розовой панамке,

В распахнутой рубашке и штанах

Ее Малыш к своей мохнатой мамке

Легко бежал на задних двух ногах!

…Какой-то шум, все тонет в круговерти,

Стук, запоздалый окрик «не стрелять!»

Ей все равно уже, но перед смертью

Она успела мальчика обнять.

Мадрид

Сгустился сок упавших ягод —

след, словно бисерный стежок:

инфанты узкий сапожок

и каблучок менины рядом.

Их поступь тающе легка,

их тень в прибрежной тине тонет,

на них взирают свысока

Филиппы, Карлы, доны, доньи,

кивает старая мадронья

и к ней приставленный медведь —

все говорят, что это самка,

но рискнул проверить сам-то,

не опасаясь умереть?

Из тьмы самшитовых аллей

шеренги готских королей

равняют строй, как для парада,

и у дворцового фасада

на лапы задние присев,

честь отдает державный лев…

Мне дела нет. Мой век так долог:

я всплеск, я воздух, я песок,

я прежней роскоши кусок —

спиральной ракушки осколок.

Я нимфы розовый сосок

я фавна жалкая ужимка,

я перламутровая жилка,

и мной пульсирует висок

к воде припавшего кентавра,

или сармата, или мавра —

тут кто угодно может пить,

пока теку, на солнце парясь:

ушел Магриб — Мадриду быть!

Теперь мне имя Мансанарес,

а прочих множество имен

покрыто толщею времен.

Асманов Александр

(Москва)

К слову о полку Игореве

Игорь из плена бежит, променяв на оковы оковы,

Лошадь несет седока на закат осторожно и плавно.

Плачет в шатре на персидских коврах Кончаковна,

Плачет в Путивле на белой стене Ярославна.

Скоро утешится, впрочем, и вылечит мужнины раны,

Дети родятся, конечно, хлопот еще будет немало…

Только о битвах и славе слагают былины бояны,

А о дальнейшем потомки снимают потом сериалы.

Чем он трапезничал? Как управлялся с делами?

Повод убогий для домыслов и для фантазий…

Лошадь несет седока. Полыхает закатное пламя.

В нем догорает судьба поражением славного князя.

Путь к неизвестности гладок,

                             а к лаврам дорога неровна,

Думает Игорь о прошлом, вздыхая порою о главном:

Может быть лучше бы было

                                  остаться в шатре с Кончаковной?

И тосковать на ковре о далекой своей Ярославне…

Вий

Когда-то жилось в нашей веси богато,

Под небом высоким согласье да мир,

На речке ловили плотву пацанята,

Отцы в воскресенье сходились в трактир.

С кумою кума языками чесали,

Скотина паслась, колосились хлеба,

Мы жили спокойно, мы горя не знали

От мора, от ворога и от ума.

Гремели на дальней чугунке вагоны,

По тракту кандальники плыли в пыли,

А мы на поправку окладов иконам

Отцу Диодору монетки несли.

На ярмарку в город бывало и барин

Заедет да выкатит бочку вина,

Обмерит кого канифасом татарин,

Его посекут — и отпустит сполна…

…По благости этой мы справили тризну,

Мы нынче умны — не ищи дураков.

Так было бы ныне, так было бы присно,

Так больше не будет во веки веков.

И в старой часовне у края кладбища

В тяжелый и темный предутренний час,

Какие-то бесы все ищут да ищут,

Зачем бы? Кого бы? Вестимо, что нас.

Да сами мы стали от них неотличны,

У старых и малых ножи в сапогах,

А души тревожат заморские кличи

На птичьих невнятных и злых языках.

Кто в храме свечу у иконы затеплит?

Кто выгонит нечисть за круг меловой?

Мы нынче оглохли, мы нынче ослепли,

Мы нынче все реже дружны с головой…

В селе тишина. Не найти человека.

Лучинку спросить без опаски нельзя…

А ну-ка, сосед, подними-ка мне веки.

Давай-ка посмотрим друг другу в глаза.

Осенние мысли на прогулке

Вот за что я не очень-то жалую осень —

За туман, словно старость, отрезавший дали,

За тяжелую слякоть, за наледь в мангале,

За вечерний рефрен: «Тридцать восемь и восемь».

Сталагмит прорастает у ржавого слива,

Раздаются с небес перелетные крики,

Деревца у дороги толпятся тоскливо,

Словно вдовый гарем — и черны, и безлики.

Мы пойдем, обновим по снежку первопуток,

Ледоколом до пруда, и сразу вернемся,

Поглядим через хмарь на неяркое солнце.

По дороге покормим оставшихся уток.

Сколько раз мы в одну погружаемся реку? —

Сколько раз проплываем районную заводь?

Все одно. Может разве что больше узбеков

Стало в нашей воде бултыхаться и плавать.

В перекрестиях веток — дрожат расстоянья.

В ноябре все намного круглее, чем летом,

В ноябре так фатально быть нищим поэтом

На костлявых коленях у Вечности ранней.

Отдалились тайфуны, самумы, хамсины,

С неба крошево — замков воздушных крушенья,

Только дом и улыбка веселого сына

Искупленье погоде, судьбе утешенье.

Скоро елка, подарки, снежки, мандарины —

Ну и черт с этим холодом, станем как дети!

Загадаем желания — только о лете,

И да будут они и светлы, и невинны.

Загадаем желания — только о солнце,

О тепле, о листве загадаем желанья…

Скоро, скоро весна. Доживем, как придется.

До свидания, осень. Давай — до свиданья.

Айзенштат Роман

(Израиль)

* * *

В молодости море по колено,

Радость жизни — золотистый грог,

Кровь бурлит и наполняет вены,

И до смерти не отмерен срок.

В зрелости оно уже по пояс,

А порой доходит до груди.

Ты идешь, слегка лишь беспокоясь,

Что не виден берег впереди.

В старости ты погружен по шею,

Дно порою не достать ногой,

Знаешь: «Выбраться уж не сумею!»,

Ждешь, когда накроет с головой.

Вино любви

Спасибо вам, дни светлые, за светлость,

Вам, ночи темные, за вашу темноту.

Но больше всех всегда любил рассветность

Я утра раннего, нагую красоту

Той женщины, что мне дарила радость,

Чьей страсти, нежности искристое вино

Я пил взахлеб и даже смерти сладость

Готов принять был за мгновение одно.

И в нашем мире, солнечном и лунном,

Прошу, не растворяйте в тусклой суете,

Вы, память о чудесном и безумном

Вине любви, о той рассветной красоте.

Глазами ребенка

Мы приехали в Израиль — море, солнце, красота,

На базарах, в магазинах здесь такая вкуснота.

Фрукты сами во рту тают, овощей хоть пруд пруди,

И хозяйки выбирают — слева, справа, посреди.

И, что важно: овощ тот же, ну, а вкус совсем другой,

Взять, хотя бы, лук обычный — ну, и сладкий он какой!

Да, конечно, все иначе, только мама что-то вдруг…

— Мама, почему ты плачешь?

                                        Здесь такой ведь сладкий лук.

* * *

Да, не был я на той войне,

Родился в год послевоенный,

Но все равно живет во мне,

Проникла с кровью прямо в вены.

И в наши детские бои

Она проникла слишком явно:

«Чужие» есть и есть «свои»,

И не была игра забавной.

И ненависть, и гной, и пот,

И пули свист, вой бомб, разрывы…

Она всегда во мне живет,

Война, а с ней ее нарывы.

Живут они…

Над головой кружится белый снег,

И волосы невольно побелели.

Куда уходит звонкий детский смех

И мама, что сидит у колыбели?

Куда мои товарищи ушли?

Их лица, их стихи передо мною.

Чей возглас постоянно слышу: «Пли!»

Я за чужой невидимой стеною?

И женщины, которых я любил,

Исчезли, не остались даже фото.

Умчалось все, что я боготворил,

В ту даль, где не бывает дней отсчета.

Но я, пока живу, пока дышу,

Шагаю, как могу, сквозь снега замять.

Всех помню и расстаться не спешу,

Живут они, пока о них есть память.

Картина

Художник рисует картину,

Фантазии буйной итог.

Не вижу ее, только спину…

Ну, вот, подобраться я смог.

— Обилие красок, но, мрачный

Весь облик картины твоей,

Фантазии плод неудачный,

С натуры-то было б живей!

На критика смотрит он хмуро,

Ответил:

— Послушай-ка, брат,

Коль я рисовал бы с натуры,

Все было б мрачнее стократ.

Одиночество

Я каждый день встречаюсь с ней

В том парке, что полузаброшен.

Здесь вязь запутанных аллей,

Газон давно уже не кошен.

Лица суровые черты,

Спина чуток сутуловата.

Что в жизни пережила, ты?

Какие у тебя утраты?

Твой возраст наложил печать

На суетливые движенья,

А ведь была когда-то стать,

Не гнулись девичьи колени.

И юности бесценный дар

Несли привольно и беспечно.

Ах, этот золотой угар,

Мы думаем, он будет вечно!

А где тот шумный добрый дом,

Где детский смех и мужа ласка?

Там жили все к плечу плечом,

И это память, а не сказка.

Его проклятая война

Сожрала, да и сына тоже…

Девчонки замужем, страна

У них другая, ну, так кто же

Остался рядом? Никого,

Она одна? Нет, старость тут же,

И борются: «Эй, кто кого?»

Без жалоб — не было бы хуже.

Я каждый день встречаюсь с ней

В том парке, что полузаброшен.

Нет дела у нее важней,

Чем покормить бездомных кошек.

Океанский скиталец

Он знал паруса, как пять пальцев,

Когда еще юнгою был,

В семью океанских скитальцев

Вошел и диплом получил

С печатью муссонов, пассатов

И подписью южных морей,

И не было среди пиратов

Отважней его и храбрей.

Спускался он с шаткого трапа

На берег, всего — ничего,

И шторма когтистая лапа

Не тронула душу его.

И снова он в море, он в море,

Братается с горькой волной,

И горе, проклятое горе

Обходит его стороной.

…Реальность выводит из сказки,

Ему девять лет и он спит,

Парнишка прикован к коляске,

А мозг океан бороздит.

* * *

Я в той стране, где снег, как чудо,

Где каждый камень осиян,

Живу, но все же не забуду:

Сугробов белые верблюды,

Зимы извечный караван.

Ни там, ни здесь нет превосходства

Ни в старине, ни в новизне.

Различье есть, но есть и сходство,

Оно — не кровь, не первородство—

Те чувства, что живут во мне.

* * *

Я камин бы разжег — нет камина,

Я бы выпил — так бросил уж пить,

Как там было в стихе том старинном:

«Хорошо бы собаку купить…»

Есть собаки, аж две, есть и кошки…

Может жив я, спасибо зверью,

Потому лишь, что хлебные крошки

Прямо с рук моих птицы клюют.

Бендерская Валентина

(Израиль)

Тель-Авивские вариации

Люблю тебя, мой Тель-Авив!

Гулять по улочкам пустым,

Когда в душе любви прилив,

И перезревших чувств отлив,

И шторм в подкожной бухте…

Люблю ночной твой мягкий бриз,

Прохладу в дом несущий,

Плеск тихий волн и кипарис,

Уснувший в лоне лунных риз,

Закутанный, как в юхте.

Люблю прибой, толкущий брег,

В лицо — плевки солёных волн,

Скитальцев моря, как абрек,

Неустрашимых… Их набег

На пирс, разлёт на кнехте…

Мой Тель-Авив, уже родной!

Трепещет сердце в платье,

Когда лечу к cебе домой,

В шум окунаюсь с головой, —

Он день и ночь на вахте!

Улица Буграшов

К морю шагаю по линии Буграшов.

Пятидесятый размер —

Шорты на мне, наизнанку шов

Майки в полоску… Сер,

Вида невнятного и неопрятного —

Брусчатый гобелен,

Да неприглядна для глаза залётного

Старость потёртых стен…

А я шагаю свободно, и дорог мне

В меру горбатый наст,

Ставни из прошлого, прошлая жизнь в окне —

Невозвратимый пласт…

Тянутся к небу, собою любуются,

Чтя городской кряж,

Новые башни, держа фасон улицы,

Носом уткнувшейся в пляж.

Видные домики — чистые, гладкие,

Только совсем другой

Стиль оголяется: нищий загадками

И, к сожаленью, немой…

Массада

В земле природы обветшалой,

Покрытой пылию веков,

В расщелине годины шалой,

С прозреньем веры запоздалой

Утихли натиски врагов.

Солёно-горькая водица,

Разлом заполнив до краёв,

Туркизом призрачным искрится,

Манит, но ею не напиться,

Не напоить земли покров.

В сей чаше ветры одичали,

Здесь ненасытная беда

Со злом трагедию зачали,

Здесь слёзы высохшей печали

Окаменели навсегда.

Украинский мотив

1

Нёс меня чёрный конь в Украину

в триста сорок сил лошадиных.

С каждым пройденным километром

и в окно залетавшим ветром

силы множились. Без усилий

колёса метры косили

по дороге до Рiдної Неньки…

Плескал из небесной крынки

астрального мира пеан —

млечной россыпью звёзд океан.

Будоражили космос ночи:

«Я так хо́чу», «Зеленi очi»,

«Вiдпусти», «Вище неба», «Без бою», —

я желала напиться судьбою,

повторяя стократ вокализы

«Океана» имени «Эльзы»!

2

Я из мира сего:

я — из песен и мовы,

из цветов и листвы,

вышиванок и лент,

из вишнёвого сока

и яблок медовых,

из росы на лугах

и тумана у рек.

Я — из хлеба ржаного,

щедрот каравая,

из истории пращуров

вольных кровей,

из воды родниковой

Полесского края,

украинской земли

незасохших корней…

3

Обрамляют июль георгины,

Медяки собирают деревья,

Завлекают кораллы рябины, —

Ранней осени признак преддверья.

Лето юное только зарделось,

Заманило своим ароматом,

Только птичье казачество спелось, —

Осень ранняя просится сватом…

Незаметно крадётся по плюшу

Мха болотного ягодой спелой…

Осень ранняя просится в душу —

Я её не пущу дальше тела.

Диатоника чувств

1

У небесной любви — земные черты:

это руки твои, это нежность и голос

под прикрытием слов, где слышны Я и Ты, —

чистоты расцветающий лотос.

Обними, защити обнажение чувств,

непорочность зачатья движенья друг к другу.

На роль Девы Марии я не гожусь —

превращусь в боевую подругу.

Превращусь в жизнестойкий алмаз бытия.

Удержусь и тебя удержу на обрыве.

В этой жизни важнее всего Ты и Я

на взлетающем к солнцу порыве.

И неважно, что крылья былым сожжены:

ещё мысли живут и сплетаются в слоге.

Мы оставим любви неземные следы

на заснеженном в прошлом пороге.

2