Бесплатный фрагмент - Светлый путь

1

— Пап, тебя надолго?.. — Марина перехватила взгляд отца и осеклась. — Ты надолго приехал?

Этот вопрос мучил ее со вчерашнего утра, с того самого момента, как она услышала в трубке телефона внутренней связи короткое отцовское: «Завтра встречай». Отец заезжал раз в год на час-два, обычно в начале зимы, когда отпускали, тем неожиданней был его приезд сейчас — в разгар лета. Там, наверняка, основные работы — сенокос, уборочная или что-то вроде того, о чем отец никогда не говорил, да и городские жители не очень-то этим интересовались. Поэтому столь несвоевременный визит Марину больше напугал, чем обрадовал.

— Да уж спрашивала бы напрямую, — улыбнулся отец, — насколько выпустили. Сутки дали.

— Что случилось? — Марина невольно перешла на шепот, покосилась на телефон и, на всякий случай, накрыла его кухонным полотенцем, которым только что смахивала со стола невидимые крошки.

— Срок загородной реабилитации заканчивается, — усмехнулся отец. — Можешь поздравить: срезали немного. Встал на путь исправления. Дали сутки вольницы, чтобы городскую социализацию пройти.

— По обязательной программе? — уточнила Марина.

— Ну а по какой же?! C моей статьей только обязательная. Так что надо будет срочно у домоуправа отметиться.

— Он с десяти принимает, — Марина выдохнула с некоторым облегчением. Отец, вроде, в самом деле переменился. — Есть еще время.

Она зачем-то подошла к окну и выглянула на улицу. Ничего странного или подозрительного Марина не заметила: у подъезда никто не околачивался, прохожих по нынешней жаре, а пекло этим летом, на удивление, вторую неделю и с раннего утра, было мало, да и те не шли, а почти бежали, чтобы как можно скорей миновать этот прожигаемый солнцем голый участок проспекта. Марину слегка смутила пара работяг в синих спецовках на крыше соседнего дома. Ей показалось, что они слишком долго курят, да еще и поглядывают в их сторону. Но когда увидела, что один из них, обвязанный веревкой, стал спускаться по стене, успокоилась. На уровне пятого этажа висела поблекшая кумачовая растяжка «Обеспечим самостоятельность!». На последнем квартальном собрании Марина сама вместе с остальными квартировладельцами голосовала за то, чтобы поменять этот лозунг дня, продержавшийся больше года, на более актуальный. Тогда много спорили. Вариантов было несколько: домоуправ предлагал, нажимая на то, что там рекомендовано, «Россия — вперед!», кто-то из активистов — со ссылкой на международное положение — подкинул «Вместе победим!», но остановились на «Вместе мы — сила!» Почти месяц ушел на утверждение этого варианта в районе: там следили, чтобы наглядная агитация в кварталах не дублировалась. Потом еще месяц — как положено по закону о равной конкуренции — на конкурсные процедуры. И вот наконец-то — собрание было еще по весне — напротив должен появиться новый ободряющий призыв.

— Вместе мы — сила! — прошептала Марина себе, а для отца погромче добавила: — Меняется жизнь.

Чай пили молча. Хотя Марина и повторила несколько раз, что берет только краснодарский первого сорта, выращенный в рамках программы самодостаточности, отец на это никак не откликнулся. Помешивал хлипкий желтоватый настой, вылавливал ложкой кусочки веток, сплевывал в ладонь заварку.

— Сережа когда придет? — наконец спросил он.

— Лагерь до четырех, — ответила Марина.

Отец как-то странно посмотрел на нее:

— Какой класс?

— Третий закончили, пап. Четвертый считай. Забыл?

— А лагерь — это что, обязательно? В прошлом году вроде такого не было?

— С этого года ввели. Летний воспитательный курс называется, — Марина почувствовала себя виноватой, словно отец упрекнул ее в том, что она не занимается ребенком. — Это необязательно, но управление образования рекомендовало. Тем более, все бесплатно. Их там и кормят, и развлекают, и книжки читают, поделки всякие. Ты же помнишь, в наше время такого не было.

— В ваше время много чего не было, — подхватил отец. — А уж в наше…

— Пап, только не начинай! — Марина ударила по столу ладонью. — Я прошу.

— Домоуправление там же? — отец отодвинул кружку с недопитым чаем и встал из-за стола.

2

— Василий Петрович, значит? Иванов? — домоуправ, крепкий мужик в зеленом форменном пиджаке с капитанскими погонами, сверял паспортные данные с записями в домовой книге, иногда поглядывая на черный экран роснановского планшета: тот был безнадежно мертв. — Значит, к дочери вселяетесь?

— А вы в базу зайдите, — Василий Петрович кивнул на планшет. — Письмо еще позавчера отправляли, сегодня точно должно быть.

— А это уже не ваше дело, гражданин Иванов, — оскорбился домоуправ, — указывать мне, куда заглядывать. И загляну, если нужно будет. С вашей-то 201 бис 4 помалкивали бы, пока снова на реабилитацию не отправили.

Василий Петрович только улыбнулся: статья хоть и из категории тяжких, но все же бис не семерка и уж тем более не десятка, по которым загородная реабилитация могла и до самой смерти затянуться где-нибудь у китайской границы или арктического побережья. По его четверке, если не было отягчающих, судья обычно накидывал от пяти до семи лет реабилитационных баз в тысяче километров от Возрожденной Столицы, которой десятилетие назад назначили город Владимир. А там — при хорошем поведении, и главное, при прохождении полного курса физического и духовного очищения, можно было рассчитывать и на досрочную социализацию, а потом и на полную вольницу с испытательным сроком. Правда, сама новая столица была для таких, как Василий Петрович, закрыта, старая, впрочем тоже, а вот вторая — в силу ее приграничного положения — реабилитантов, прошедших все этапы социализации, пока еще принимала.

— Сколько уже реабилитируетесь? — домоуправ постучал по планшету, словно у него спрашивал. Планшет не реагировал ни на голос, ни на стук.

— Седьмой год заканчивается, — отрапортовал Василий Петрович. — Точнее — шесть лет, семь месяцев, двенадцать дней. Сейчас отпущен на сутки для прохождения первого этапа городской социализации.

— Другое дело, — оттаял вдруг домоуправ. — Значит, встали, гражданин Иванов, на общий путь, осознали, что не надо так вот грязно как вы о Родине?!

— Как не осознать после… — Василий Петрович попытался подыскать точное определение, но ничего лучшего не нашел, кроме как: — после крепкой разъяснительной работы.

— Это вам по новому уложению насчитали? — уже доверительно спросил домоуправ. — Или еще старое успели захватить?

— Старое захватил, по новому сейчас так уже не реабилитируют.

— Ну, вам, может и не помешал бы еще годик-другой реабилитации, — домоуправ насупил брови, — для закрепления, так сказать, материала. Ну да я вам не прокурор и не судья. Там-то видней, — он кивнул головой на потолок. — С программой социализации знакомы?

— Знаком, — подтвердил Василий Петрович. — Вот распечатка, — он вытащил из кармана брюк смятый лист и в таком виде протянул его капитану.

— Оставьте себе, — поморщился тот. — Я все равно обязан вам напомнить распорядок. Значит, слушайте. Программа первого этапа городской социализации. Суточная. Первое: отметка по месту пребывания, это, считайте, почти прошли, далее — ознакомительный кинопоказ «Страна сегодня», направление я вам чуть позже выдам, встреча с коллегами и друзьями, это в рамках восстановления прежних связей, там же — в кинотеатре «Ударник». В обязательной программе — культурное и промышленное богатство страны: Музей национальной культуры и завод — на выбор. Мы обычно предлагаем телевизионный или танковый, оплоты нашей экономики. Сюда, конечно, не всех, но с вашей статьей, в порядке исключения, так сказать. В принципе, и на свой вкус можете. Список большой.

— А что еще есть? — поинтересовался Василий Петрович.

— Фармацевтический, два автомобильных — свои машины выпускаем, не хуже, чем там, лакокрасочный, хлебобулочный, консервный, — начал загибать пальцы капитан, но остановился, что-то заподозрив. — Вам все перечислять? Промышленность восстановилась, сейчас все работает. Ну так что?

— Мне все равно, — развел руками Василий Петрович. — Куда скажете.

— Я смотрю, оптимизма у вас не прибавилось, гражданин Иванов. Ладно были бы вы Иваненко или Ивановский какой, но с вашими-то корнями? — домоуправ полистал анкету: — Петербуржец, Выборгская сторона, родители — инженеры, образование высшее, профессор. Советскую власть застали, — оторвался он от папки. — И туда же? Вслед за этими, национал-предателями? Мы, между прочим, сейчас все лучшее из СССР восстанавливаем. Страну строим, можно сказать, заново. На своей почве. А вы? Должны понимать, в конце концов, и международную ситуацию.

— Я все понимаю, — Василий Петрович начал уставать от этого разговора. Нестройная логика домоуправа была ему знакома и потому скучна. — Давайте по традиционной программе — телевизоры или танки. Я согласен.

— На что в итоге?

— Давайте телевизоры.

— Ну, это не совсем телевизоры, — уточнил капитан. — Но вам понравится. Да и выбор правильный: на танковом и побить могут. Народ там простой, за словом в карман не лезет. Особенно, если… Ну да ладно…

— Это все? — Василий Петрович пропустил мимо ушей прозвучавшие угрозы, сейчас ему важнее было знать: успеет ли он при таком наборе застать внука неспящим.

— В девять — квартальное собрание. В Красном уголке домоуправления. После собрания выдам вам заключение.

— Сопровождение будет? — решил на всякий случай уточнить Василий Петрович.

— Мы в демократическом государстве живем, — оскорбился домоуправ. — Мы доверяем нашим гражданам, даже оступившимся. Так что — самостоятельно, на то она и социализация. Но куратор у вас будет, — после паузы добавил он.

Василий Петрович кивнул, как будто и не ожидал услышать ничего иного. Домоуправ скороговоркой поздравил с началом первого этапа городской социализации. Вручил Василию Петровичу справку, удостоверяющую это, направления в кинотеатр «Ударник» и Музей национальной культуры и пропуск с прямоугольным штампом: «Телефабрика. Зона доступа 1».

— Вечером ждем вас в Красном уголке на собрании. В девять начало, не опаздывайте, — сурово проговорил он и демонстративно уставился в черный квадрат планшета, всем видом показывая, что на сегодня разговор окончен.

Как только за посетителем закрылась дверь, капитан нажал на кнопку телефона внешней связи.

— Баб Дусь, реабилитант на программе. Список у вас есть. Установите наблюдение по всему маршруту.

3

В кинотеатр «Ударник» Василий Петрович направился сразу из домоуправления. Он пытался вспомнить, сколько туда идти пешком, с девяти утра общественные ПАЗики с маршрута снимали: в городе действовал режим экономной заботы, навскидку выходило минут тридцать. Получалось, что он попадал впритык к началу сеанса. На телефон внутренней связи позвонила дочь, он перечислил, что должен сделать сегодня.

— Сережа звонил, о тебе спрашивал, — сказала она.

— Теперь только после собрания с ним увидимся, — вздохнул Василий Петрович. — Часов в десять закончится? — уточнил он.

— Может и затянуться, — не обрадовала его дочь. — От батюшки зависит.

— От какого батюшки? — удивился отец.

— Папа, как ты отстал! В прошлом году еще ввели. Укрепление духовных скреп называется. Приходит батюшка наш квартальный. Вначале общая молитва, потом домоуправ докладывает о международной обстановке и внутреннем положении или программу «Время» смотрим. Потом батюшка исповедует. Исповедь может затянуться. Смотря сколько неисповеданных будет.

— Исповедуют разве не в церкви?

— Это и есть укрепление духовных скреп. Можешь утром в церкви исповедаться, а можешь вечером в Красном уголке. Кому как работа позволяет. Бездельников в стране нет. Да и мне кажется, что так демократично. У каждого есть выбор.

— Марин, ты это сейчас серьезно? — не выдержал отец, но связь тут же прервалась, и вместо ответа Василий Петрович услышал короткие гудки.

— Сынок, сумку не донесешь до углового? — Василий Петрович не сразу понял, что обращаются к нему. Его и сорок лет назад никто сынком не рискнул бы назвать: был он высок и плотен, и даже в те свои двадцать с небольшим выглядел гораздо старше. Он ожидал увидеть классическую советскую или раннероссийскую старуху — в наряде, который и шушуном, и зипуном можно окрестить, потому что непонятно какое тряпье намотано, такому и определения нет, но перед ним стояла моложавая женщина лет пятидесяти — в цветастом русском сарафане, с аккуратно уложенными волосами и легким летним макияжем. У ее вполне еще стройных ног — не по нынешней жаре обтянутых светло-коричневыми колготками — стояла огромная клетчатая сумка, такие когда-то прозвали челночными.

— Вы это мне? — насторожился Василий Петрович.

— Ну а кому еще?! Мне только вон до того гастронома помочь, — показала женщина направление. — А там я сама уже.

Василий Петрович подхватил сумку, она оказалась не настолько тяжела, чтобы просить о помощи, и, обойдя женщину, зашагал вперед. Магазин был в другой стороне от кинотеатра, поэтому надо было поторапливаться, чтобы не опоздать на сеанс.

— Да не торопитесь вы так, — догнала его просительница. — Я же на каблуках.

Она пристроилась сбоку и какое-то время шла молча, искоса поглядывая на Василия Петровича.

— Мне кажется, я вас знаю, — наконец-то сказала она. — Вы в Агентстве натурализации сограждан из Средней Азии не работали?

Про то, что в его городе появилось такое агентство, Василий Петрович услышал впервые. Общегосударственные газеты до его реабилитационной базы доходили с запозданием недели на две, на руки реабилитантам их не выдавали, а то, что зачитывалось на ежедневных инфопятиминутках, представляло собой цитатник Главы: выступил с речью (аплодисменты), отметил сложность международной обстановки (аплодисменты), у страны особый путь (овации), мы самодостаточное государство (бурная овация). В те редкие дни, точнее часо-дни (а их надо еще сверхнормовыработкой заслужить), когда его отпускали на побывку к родным, было вообще не до политики — ни внутренней, ни внешней. Погружаться в этот новый мир не хотелось. Хотелось простой спокойной, домашней жизни на старости лет: погулять/поиграть с внуком, послушать его рассказы, фантазии и страхи, посидеть рядом, когда он ложится в постель, в общем, ощутить родственность и надежду, чего от дочери он давно уже не ждал и даже не надеялся получить.

— Нет, вы ошиблись, — сухо ответил Василий Петрович.