Бесплатный фрагмент - Свадебные заметки – 2

ЦЕПЯМИ ГИМЕНЕЯ СТАЛА СВЯЗЬ КОЛЕЦ…

часть вторая, раздел второй

(для неопубликованных фотографий с Анной)

Фотокомментарий №0053

Узорчатостью лепестков и завитков

из кованого злата хвалится ограда:

за ней хранится фотоснимок как награда,

доступная лишь памяти Зверя зрачков —

так охраняются на выставках, в музеях

творения-шедевры мастеров великих

от посягательств тварей первобытных, диких

особей, пакостить любящих в галереях —

вдруг кислотой облить прекрасную «Данаю»,

и с вожделеньем «зырить», как плавится тело

Рембрандта женщины, чтоб вонью засмердело

мастера полотно… мол, тоже ведь страдаю,

когда сочится в дымке ядовитой смеси

и набухает пузырями-волдырями

масляных красок боль, и плачутся слезами

мазки под взмахом параноидальной спеси,

вспоровшей лезвием разорванный хруст ткани,

Данаи обнажённости ран добавляя,

смертью холста дегенерата забавляя

среди плевков-восторгов нецензурной брани!

Вот так и от меня, от Волкодлака, Анна

свадьбой своей отгородилась как оградой…

Колец венчанье обозначилось преградой

для Зверя-Оборотня, Хищника-тирана?

И тенью мрака падает на золотой

узор ограды счастья свадебного пира

смятенье слов потустороннего вампира,

соприкоснувшегося мыслью с красотой:

«Так непонятно Анны долгое молчанье

и нежеланье — даже другом — меня знать…

Всему виной колоколов свадьбы звучанье?

Счастья настолько много, что можно плевать

пренебрежительно, с презреньем, безразлично

и в Волкодлака… и в стихи… и в «Письма к Анне»?

Кто же из нас, двоих, упорствует в обмане

столь затянувшимся, что просто неприлично

стало на мистику так закрывать глаза,

во лжи песок зарывшись всем известной птицей?»

А судьба ночи-дни сменяет вереницей,

пока льнёт к сердцу Зверя из крови слеза…

Но ведь чужая — не моя, не Волкодлака:

кто может выдавить из Оборотня плач?

Ну, если только стоматолог — зубной врач,

когда с клыками щипчиков наступит драка;

и взмокнет стоматолог, силясь и пытаясь

не поцарапать инструмент о лезвий сталь,

с тоской уже уставив глазки в окон даль,

с матами слов крепости пасти ужасаясь,

всех обложив в уме — вплоть до созвездья Рака;

включая в список, собственно, и Козерога,

пока Зверь размышляет… не спросить ли Бога:

«Сокрыт в молчаньи Анны смысл Тантры знака?»

Фотокомментарий №0054

Орнаментальной вязи строгость из металла

и солнечность скачущих «зайчиков» на нём,

целующих его всегда — утром и днём,

сколько бы троица из роз им не шептала,

мол, нарушаете торжественность момента —

мы же знакомимся опять с букетом Анны,

которому прикосновенья так желанны

платья как пьедестала или постамента —

на девушки коленях, с грацией сидящей… —

словно общенье дочери с папой любимым,

с кокетством обожания неповторимым

средь защищённости любовью настоящей;

пурпурный цвет бутонов с розы лепестками

и бархат снежности букета средь вуали —

будто беседа двух сердец, где нет печали, —

и там не машут ссора с дракой кулаками, —

а тянутся друг к другу трепетом свиданья,

переплетаясь ароматами букетов,

делясь таинственностью свадебных секретов

с цветочной откровенностью воспоминанья…

И это вместе всё — с беседой разговор,

и обожанье дочери, и душ вниманье —

лишь предвкушенья радостное ожиданье,

как распахнётся шёпотом Зверя признанье,

украсив птицами из слов мечты простор…

— Ань, ты же знаешь, как ценю я твоё тело,

хотя к тебе я никогда не прикасался —

с пальцев хрустальностью лишь только целовался…

От моего вниманья, Ань, сердечко пело?

С «взглянувшей на меня… Мечтою» танцевать

в мерцаньи ужина вечернего свечей,

когда уложим сладко спать наших детей,

так Зверю хочется… Ты любишь, Ань, мечтать?

…Рядом с тобой идти, запястье прижимая,

локтем касаясь невзначай твоей груди;

и топотит ножками дочка впереди —

«Солнышко» счастья от «ромашкового рая»…

…Сидеть напротив, цветом локона любуясь;

соприкасаясь мыслями с твоей улыбкой —

ведь поцелуй в детском кафе будет ошибкой:

дочка всё видит… с малышнёй в кругу тусуясь!

— Иль наша дочь, Ань, посчитает себя взрослой:

«С вами сидеть хочу… и всё, что можно, — видеть!»

Попробуй только, Ань, дочь окриком обидеть —

на Волкодлака накричалась в жизни прошлой…

Детства глазёнками и взглядом карих глаз

когда-нибудь сможет ли Зверь налюбоваться?

Ведь это надо: так женой околдоваться,

что даже дочь считает: «Ну, как в первый раз!»

Внимая утончённости телодвижений,

в гармонию созвучий музыки вливаясь,

для Волкодлака! — танцем мамы впечатляясь,

дочь выбирает одно из своих решений:

у мамы путаясь в ногах, Зверя заставить

со славы подиума маму удалить,

чтоб на себя всю похвалу танца взвалить

и поцелуй от Хищника себе прибавить!

— Быть постоянно вместе, Ань… дома, в гостях,

бизнес-работу совместив с семейным счастьем,

время связав с секса желаний самовластьем,

забыв о том, кто приезжает к нам на днях —

тебе не хочется, Ань, жить такой мечтой

иль ты не веришь в виртуальности реальность?

Только всё это для меня — факта банальность,

даже когда не Тантрой жил — жизнью простой…

Как же мне убедить тебя судьбу доверить

власти созвездья лучшего мужского знака?

Мне, Волкодлаку, видите ль, дочь может верить,

а Анна — нет! Зодиакальное упрямство Рака?

…Прикосновеньями мешать Анне готовить,

улыбкой счастья расплываясь от касаний

с трепетом исходящих от жены желаний…

Кто над вниманием мужским будет злословить?

И каждый день — лишь так… и будет в любой век!

Чем Волкодлака, Ань, мечты плохи иль грёзы?

От наслажденья строчками Аннушки слёзы

я вижу мысленно… как Зверь иль человек?

Фотокомментарий №0055

Темно-бордовый цвет раскрывшихся бутонов —

с мерцаньем в сердцевинах роз звёзд-огоньков,

так схожих с трепетным биеньем мотыльков,

сгорающих над пламенем средь криков-стонов

безмолвно-тягостных, — с правами сюзерена

над окружившими его подобострастно

вассалами из листьев, чувствовал прекрасно

себя, вольготно даже, не учтя суть плена,

что исходила от орнамента узора,

которым тот легко опутал уголки…

и угодил цвет в паутину как в силки,

смертельно жадных до желания надзора

над судьбами живого — миром неживым,

с заманчивостью красоты 3D-цветков,

с сияньем вспышек-искорок средь завитков

винтажной вязи, что подобно ножевым

разрезам-вдавливаниям в плоть фотошедевра,

мигом залили пустоту жаром металла,

картину с Анной превращая в грань кристалла

с оправой из узорной чувственности нерва,

которым обернулся разум Волкодлака,

золота электропроводностью вдруг став,

права живого мира с неживым поправ,

милость явил страстностью слов как клейма знака:

— Я раздевать хочу тебя Анной-Богиней,

иль Королевой, или женщиной-Колдуньей

(кстати, прабабка Анны ведь была ведуньей —

знать, «дело» бабки продолжает Анна ныне…)

и ощущать дрожь холодящую твою

так, что внутри меня вновь «бабочки порхают»;

крыльями сердце Аннушки так обнимают,

будто я там уже… в «ромашковом раю»!

Во взгляде Анны, как в распахнутой душе,

вот бы увидеть Волкодлака отраженье

и ощутив тканью одежды притяженье

пальцев-когтей-лезвий к женскому неглиже,

власти неумолимостью начать снимать

части одежды женской, Анну раздевая;

соблазн шёпота готов исцеловать

прелести тела, словом кожу обнимая,

чтобы коснувшись утончённости грудей,

с нежности плеч — к улыбке губ Анны подняться

и вздохом поцелуя к лику прикасаться:

ведь ласки Хищника — как и у всех людей!

Застежку лифа расстегнуть, спины коснувшись,

жаром ладони трепет Анны ощущая;

чувственностью дыханья-стона замирая,

в бездну упасть, душою-птицею взметнувшись;

и распахнётся, предъявляясь Зверя взору

вся обнажённость Анны вкусностью своею…

от «вишен» затвердевших — в раз оцепенею,

с благоговеньем к сексуальному узору,

нарисовавшему сюжетность мягких линий

упругой темой-фабулой формы холмистой —

не зря я Анну представлял Зверя Богиней…

нет, ароматней даже — девственностью чистой!

Отблесками когтей пройдусь по вкусной коже,

прелесть округлостей клыками вновь рисуя:

«Анна (ужель бабьим согласием рискуя?) —

женщиной! — Волкодлака принимает, боже?

И я теперь могу, мужчиной обратившись,

губами, пальцами и языка касаньем,

того добиться, чтобы стать Анны желаньем:

«французской смертью» умереть,

                                                  вновь возродившись

из пепла фениксом средь пирамид экстаза,

страсть вознеся на уровень Эйфеля башни;

иль первозданность взборонив целинной пашни,

вновь ожидать от тела просьбы иль приказа!»

Секса канвой на полотне слов ритм «вышит»?

Тут я поставлю многоточье для вопроса —

пока достаточно этапов ралли-кросса,

с креном опасным стихотворного «заноса»!

Или читая, Аннушка уже не дышит?

Фотокомментарий №0056

— Из волн орнамент так затейливо с причёской

соприкоснулся словно сходство подтверждая

локонов Ангела «ромашкового рая»

и океанских, не уложенных расчёской,

на радость свадебному дню или невесте… —

шепнула младшая из роз, приникнув к цвету

своей подруги старшей, подражая лету,

что льнуло к розам теплотой дня,

                                                     с солнцем вместе…

А старшей розе не до лепетанья младшей:

она в винтажный уголок уж превратилась —

орнаменту узором листьев полюбилась

в отличье от соперницы, слегка увядшей, —

и теперь вправе к прядям Анны прикасаться

нежностью листьев и бутонов ароматом,

цвет лепестков перемешав с сиянья златом,

чтоб Волкодлак даже не вздумал опасаться —

понравится ли стильность рамки как багета,

Аннушке фотоснимку, ставшему картиной?

Крик слов и рифмы стон, сокрытых под личиной,

знаком вопроса замерли вместо ответа…

— Анна шесть длинно-долгих лет с мужем живёт:

ей третьим лишним Оборотень-Зверь не нужен…

Зачем боль памятью всегда надежду бьёт:

«Анна ужасно счастлива с любимым мужем!»

Подумать только… сколько времени прошло:

разум гусиной кожей сердце покрывает…

или во мне кто-то так чувством помогает,

чтоб одиночество быльём не поросло?

Память наказывает Волкодлака следом

видений-образов, когда была другой

та, моя Анна… коей был совсем неведом

страх перед сущностью моей, ставшей иной?

И как по супермаркетам вдвоём бродили,

наряд подыскивая к «мужа» вечеринке,

и как со встречи нашей на базаре-рынке,

Анну до дома провожал, и как просили

её глаза меня — о чём? — поверх дисплея,

когда не ведала она, что видел я…

Теперь у Анны настоящая семья,

а я стал Оборотнем, с каждым днём зверея!

Кто же тогда во мне опять плачем кричит…

будто общаюсь я с чужой, замужней Анной?

Мысль моя стала такой материальной

настоль, что Анна до сих пор рыбой молчит,

в Вуалехвоста самку явно превратившись,

семьи аквариум украсив срочно дочкой?

Жаль, многоточие всё ж обернулось точкой:

исчезло словно по-английски, не простившись…

Красноречивостью строки Зверя безмолвной

ломает сердце, душу вздохом истязая,

взгляд Недотроги из «ромашкового рая» —

нарочно-специально иль того не зная? —

цепью связав меня тантрическо-любовной!

Фотокомментарий №0057

Вуалью звёздной обнял сосны Волкодлак,

узор багета совместив с фоном картины

«Анна на троне» и по знаку той личины,

кою таит за буреломом буерак,

сосны предстали воплощением колонн,

в мерцаньи шлейфов, движущихся по спирали, —

от туфель Анны вдоль сосновой вертикали

до цвета яблоневых веток, чей поклон,

став опахалом, над невестой распростёрся, —

явив собой величие амфитеатра:

на троне власти восседает «Клеопатра»,

к ножкам которой «Птолемей» доверьем втёрся,

Хищника взором охраняя аромат

приникшей к туфелькам гирлянды из цветков

с нежностью ласки яблоневых лепестков,

Зверя восторг усилив этим во сто крат…

— С кровавостью тлеющих угольков-зрачков

средь вздоха листьев, ждущих поцелуя ветра,

я проступлю пред Аннушкой ужасом снов,

застыв клыкастым ликом в очертаньях слов,

озвученных на расстоянии парсека-метра

мной, Зверем, — для очарования слиянья

красивой женщины с изяществом богини,

позволившей перилам выразить признанья

шорохом звуков среди женского молчанья,

подчёркивающего утончённость линий

витающего аромата стати женской,

что так чарует чувственностью Волкодлака,

созвучной вальсу, с музыкальностью нот венской;

красу скульптур культуры греческо-микенской

живой Богиней воплотив в созвездье Рака!

Запахом леса вновь в себя вливаю нежность,

в прическе локонов запутываясь вздохом;

клыкастость лезвий охраняет безмятежность

мечтаний Аннушки… и время, бесполезность

вдруг ощутив свою, уж не считает сроком

женской судьбы — миг воплощенья красоты,

что дали Боги-Ангелы Аннушке в дар,

став вечностью «взглянувшей на меня… Мечты»:

«Ань, неужели красота — и есть лишь ты?» —

Хищника восхищенье превратив в пожар

сердца, в души смятенье, с безнадёгой боли,

надежду убивая ревностью мужской,

разум в тисках удерживая силы воли:

«Ань, ты ошиблась выбором! Не видишь, что ли?»

В ответ лишь мысленный — от Тантры — непокой:

я — диадемой! — Анны локоны ласкаю,

жемчужным украшением кожу целуя,

свадебным лифом платья груди обнимаю,

на бёдрах Анны ароматом цветов таю,

изяществом туфелек страсть ножек волнуя…

Я раздеваю Анну взглядом Волкодлака

как самку, мне принадлежащую по праву

завоевавшего созвездье зодиака

упрямством наглости от Козерога-знака…

и клацал я клыком на то, что не по нраву

кому-то из родни иль Анны окруженья…

и уж тем паче на претензии от мужа —

я жду лишь от Богини-Ань знака-решенья,

а остальным в глотку вобью собственность мненья,

если от страха не «всплакнёт» под Зверем лужа!

Фотокомментарий №0058

Тонкая вязь витиеватого багета

со всем своим узором рамки из металла

вместо того, чтобы хвастаться — кем она стала:

смыслом рефрена пред простой сутью куплета,

если уж образ музыкальный применить

к гармонии багета с фотоснимком Анны:

настоль сравнения узору не желанны

с каким-то фоном леса, что греха таить, —

вязь словно вжалась — ужасом —

                                                      в деревьев кроны,

стремясь листвой стать иль средь веток скрыться,

чтоб сам собой этот дурной сон смог забыться,

в котором рыки так похожи на слов стоны,

что издаёт полная слёз Зверя утроба…

Розы — две белых, с алым цветом посредине, —

никак не могут до сих пор найти причине

такого страха (уровня склепа иль гроба…)

реальных объяснений, не вняв колдовству

ауры Хищника, с наивностью разлёгшись

У Анны ножек, ароматами растёкшись

по туфелькам — в знак принадлежности к родству…

— Вновь Зверем обращаю взор ко дню прогулки,

с шипеньем Аннушки и с дочки интересом…

Может и вправду мне идти дальше, и лесом,

с Анны судьбы свернув в глухие переулки?

Для ревности мальчишеской я уже стар…

да и прошла от встречи с Анной эйфория:

шарахается баба от Злодея-Змия,

что словом растоптал её выбора дар!

Как говорят в народе… каждому — своё,

какой бы ни был плохонький да всё же свой!

Не потому ль Анна за мужа впрямь горой,

который — против Зверя — труса лишь гнильё?

По своей сущности, что ль, выбрала супруга

мечта аульная, став городским стандартом,

замужеством отмахиваясь как штандартом?

Явь осознала: хомуту нужна подпруга?

Вновь будто слышу: «Я — обычная жена,

простая баба, с вечной преданностью мужу!»

Тантриста усадили в собственную лужу,

мордою в камень ткнув? В том ценности вина

иль виноватости стоимость Волкодлака,

которую Анна в упор не замечает?

За выбора ошибку злостью привечает

Зверя зодиакальное созвездье Рака:

укором — «недоброжелателей» гоняя;

мозг Волкодлака — злобностью крика-шипенья?

Анну-супругу так достали людей мненья,

что в замешательство ввела даже сомненья:

жить, восторг Зверя — быта «счастьем» заменяя?

Так много «недоброжелателей» нашлось,

мол, жена-баба с мужским выбором ошиблась?

— С каким же недоброжелательством ты сшиблась,

если признаться Волкодлаку в том пришлось?

А по-другому кинуть взгляд на эту тему

не пробовала Анна иль тайно пыталась:

с квартирой, с «тачкой», с «мачо» -мужем оказалась

бессильна Тантры хищной разрешить проблему?

Иль руганью так закрывала Зверю пасть,

чтобы, помилуй бог, не начал разговор,

в котором — бабой — женщина видит позор,

если не от супруга-мужа эта сласть,

которую Анне даёт и ощущает

сам Волкодлак с экстрасенсорикой своей?

Вот потому мы и ведём себя скромней?

Страсти разгульность разум женский не прощает?

А я спросить и нагло смог бы, напрямую:

уж не от Зверя ль Анна «тащится» в оргазмах,

так содрогаясь в сладострастных женских спазмах,

что впрямь иначе не назвать: близость — вживую?

Только любая баба откреститься может

от этих слов-упрёков собственным стыдом,

добропорядочностью укорив своей при том,

аж округлив глаза, мол, быть того не может!