Бесплатный фрагмент - Суйгинки

Суйгинки

Суйга-небольшой таёжный посёлок,

созданный в 30-е годы руками сосланных.

Мои «суйгинки» посвящаются переплетениям их судеб.

В основе реальных событий художественный вымысел,

дабы не ввести в заблуждение односельчан

по поводу прототипов, имена героев только вымышленные.

От автора.

1.Бабки

Бабки живут дольше… Хоть жизнь их была тяжкой: недоедали, недосы­пали, а уж сколько недолюбили — всё вынесли, вытерпели и не утра­тили способности радоваться малостям. Наши соседки бабка Стеша, бабка Капа, Филатиха, как её часто называли на улице, и бабка Варвара давно жили без дедов. Каждую субботу подружки поочерёдно собирали после бани не­хитрый стол с деревенскими угощениями, стараясь порадовать друг друга ароматной картошечкой, капусткой квашеной (у кого хрустче и ядрёнее спорили всякий раз) и чесночным сальцом у каждой по своему тайному рецепту, а грибочки –вообще отдельная песня. Выпивали самогоночки собственного изготовления, изливали душу рассказами о далёком прошлом, которое причудливым калейдоскопом складывалось в неожиданные сюжеты, и пели на несколько голосов протяжные и слезливые, а частенько, изрядно уже посидев, и задорные с явно неприличным намёком, песни. Голоса их далеко неслись в вечерней тишине… Я и сейчас как будто слышу эти незатейливые песни, сидя на крылечке родного дома.

Каждую из них в сибирскую глухомань привели великие планы нашей огромной страны, у каждой была своя трагичная судьба, вплетённая в историю посёлка.

Ближе всех на нашей «кулацкой» улице жила бабка Стеша в четвертинке старого барака, одну сторону которого в память о родной украинской хатке Стешина дочь каждую весну заново выбеливала извёсткой. Бабка Стеша жила как и все небогато, но чистенько и очень, по нашему детскому восприятию, уютно. Центром красоты её крохотного жилища была кровать с узкой полоской вязаных крючком кружев на простыне и горкой подушек в белоснежных вышитых наволочках под прозрачною накидкою. Чаще всего бабка Стеша спала у печки на сундуке, не тревожа парадной роскоши постели.

Бабка Стеша жила огородом, по случаю зарабатывала рублик другой заказами ссучить пряжу обременённым большим хозяйством соседок. Получала бабка Стеша и грошовую пенсию от советской власти, вспоминавшую о поселенке только в день выборов, и костерила вождя в кругу близких.

История этой соседки особенно ярко врезалась в мою память.

Молодуха Степанида разом лишилась привычной и наполненной счастливыми надеждами жизни: мужа забрали в трудармию, и осталась она куковать с малым дитинкой на руках. А вскорости семьи призванных трудармейцев получили весточки, как им сказали, от своих «чоловиков»: срочно вязать узлы и отправляться вслед в далёкую Сибирь.

В дороге наскоро собранные узлы заметно съёжились, а на большой станции всех уцелевших в духоте теплушек выгрузили для пересадки, приказав вещи с собой не брать. В чем были, с тем и оправились дальше до места назначения, порадовав своим барахлишком поживившихся охранников. Оголодавшие, завшивленные и промёрзшие до костей в малоросской одёжке (какая она суровая Сибирь и ведать не ведали) наконец добрались до мужей.

Первым делом неожиданно явившуюся жену чоловик поволок в баню и взялся охаживать веником. Одуревшая от жары в невиданной до того русской бане Стеша не могла понять: чем провинилась перед мужем, за что хлещет её берёзовыми ветками…

Прожили вместе молодые совсем недолго: сгинул Степанидин чоловик где-то по новому замыслу великих кормчих, а Стеша прожила в сибирской глуши долгую жизнь. В первые дни войны пропал без вести её первенец, треугольнички его писем бабка хранила за иконой, в руки никому не давала, только перечитывала вслух и нам школьникам в майские дни. Возвращаться на родную Украину было некуда и не к кому, а здесь дочь, зять и внуки да соседки — товарки, с кем и попеть, и поплакать завсегда можно…

2.Право имеет

Дед Филатов был фигурой колоритной: высокий, крепкий, с окладистой бородой. В жёны взял горемычную молодую вдову с кучей малолетних девок, которая по послевоенному времени готова была выйти за любого старика, лишь бы прокормиться. Про деда болтали разное: и суров он шибко, и способности колдовские имеет: нашлёт килу на мальчишек, забравшихся за чужой огородиной, и не сойдёт та кила на интересном месте, пока проказник прощения у деда не попросит. Правда иль нет, кто его знает. А вот про этот случай знаю точно, старший брат был свидетелем.

Любил дед устраивать в своём доме то посиделки, то гулянки по праздникам по особому распорядку. Стол налаживали буквой Т, во главе восседал дед и руководил застольем. Закуска, выставленная сообща, была не самым важным украшением стола, главное в этой деревенской церемонии конечно же выпивка. Руководствуясь каким-то своим укладом, дед наливал самогон в гранёный стакан всем присутствующим мужчинам (женщинам полагалась наливка) не одновременно, а поочередно, двигаясь слева направо по столу. Каждому во время гулянки наливалось раза по 3, но с большим промежутком: дед не спешил, и сильно захмелевших за столом не было. И побалогурить успевали, остроумно прохаживаясь по интимным обстоятельствам личной жизни присутствующих, и частушки попеть, складно вплетая в тему самые щекотливые события последних дней, и от души поплясать под разудалый аккомпанемент гармони.

Дошла очередь по первому стакану и до чудаковатого зятя Петьки. Уж как так случилось, не понятно, но дед стакан недолил доверху как другим. Петька стакан взял молча, поднял высоко и… хряпнул об пол. В воздухе повисло мужское: «А ё…», кто нервно дернулся в сторону покусившегося почти на святое для русского мужика. Но дед властным жестом остановил самых проворных и зычно произнёс: «Право имеет» — и налил второй стакан теперь до самого верха. Зять Петька был человеком на всё имеющим своё мнение и любившим это мнение отстаивать, и сейчас для него настал просто звёздный час. И он поднял расплёскивающийся стакан вверх и опять хряпнул… Мужицкое «да ты совсем ох…» мгновенно подбросило присутствующих с лавок. Дед сдержал порыв и в этот раз крикнул: «Сидеть, мужики! Право имеет».

О чем думал Петька, когда и в третий раз бросил стакан об пол, не известно. Но дедовский клич: «А теперь перебор», не потребовал заключительной фразы «бей его, мужики!».

Петька получил за все: и за пролитую зря целительную влагу, и за свой кураж, и за свое особое мнение во всех случаях жизни, и за пренебрежение правилами не им установленными…

3.Порода

В молодости у мамы была подружка тётя Зина, которая, выбирая жениха, рассуждала непонятно кем наученная (сама из семьи была самой простецкой и даже не в меру пьющей) о том, что главное, чтобы муж был из хорошей породы.

Тетя Зина была красавицей: фигурка ладная как у фарфоровой статуэтки на комодах односельчан, улыбчивая, с ярким румяцем на кукольном лице. Понятно: от чего потерял голову молодой прибалт из крепкой семьи сосланных, живущей дружно и обособленно. Парню удалось убедить родных в своём не совсем подходящем для семьи выборе, а тетя Зина посчитала, что схватила удачу за хвост: порода была что надо.

И действительно, всё складывалась удачно: семья была работящая и непьющая, молодой муж красавицу свою баловал и оберегал от строгой свекрови. А после появления внуков, на одно лицо с сыном, таких же белёсых и долговязых, сердце матери и вовсе оттаяло.

Но судьба тети Зины сделала неожиданный для неё и вымоленный семьями поселенцев поворот: сосланным разрешили возвращаться на родину. Собрались и прибалты, с тяжёлым сердцем отправилась в дорогу и мужняя жена. В долгом пути всё громче и злее стали разговоры обиженных прибалтов о советской власти, о бестолковых пьяницах «русских», о планах устроить жизнь на родном хуторе «как следует». Когда добрались наконец до места, тётя Зина окончательно почувствовала себя чужой в этой семье и абсолютно несчастной. За стол под светом керосиновых ламп ужинать не села, просидела на лавке до утра как замороженная, не слыша уговоров мужа. В голове обрывками пролетали картинки будущей жизни среди «этих таких неродных людей» одна страшнее другой. А утром она объявила, что возвращается домой, в Сибирь. Удерживать силой тетю Зину никто не стал, страх перед властью сидел глубоко, да и влюблённый по–прежнему в чужачку сын принял её сторону.

Молодые вернулись в Сибирь, и чтобы окончательно слиться с местными, муж официально принял девичью фамилию своей половины. И зажили дружно, наладив крепкое хозяйство, родив ещё одну девочку и опять не в маму.

Почему уходит любовь? Кто знает? Тетя Зина по –прежнему была хороша собой, а муж вдруг стал неласков и даже жесток. Слухи в деревне расползаются быстро. И несмотря на все предосторожности благоразумного прибалта и жена узнала о новой страсти. Замужняя соседка на вид была не чета тёте Зине: одутловата и крупновата, но уж очень загадочна и жеманна не на деревенский манер. Их связь продолжалась до конца жизни, а тётя Зина ничего не могла сделать. Со временем она начала попивать (порода взяла своё), за что была сурова побиваема мужем.

Иногда она чуть пьяненькая приходила к маме, жаловалась на горькую судьбину, на холодность детей, которые все в породу отца, и даже делилась по секрету, что в отчаянии дошла до ручки: предложила мужу своей соперницы согрешить «назло им». А он отказал, не из той породы…

4.Баба Дуня

Была баба Дуня из местных или сосланных, куда девался её муж да и был ли он вовсе-рассказать теперь некому.

И я сейчас уже смутно помню эту старушку, доживаюшую свой век в одночасье опустевшем доме своего единственного сына, который взбудоражил весь посёлок страшным преступлением.

Баба Дуня была местной знахаркой, которая денег за свою помощь никогда не брала, в отличие от многочисленных современных колдуний всех мастей. Лечила она детишек от испуга, выливая воск на воду, под тихое бормотание то ли молитвы, то ли заговора. А чаще всего «правила» рожениц, укладывая их на собственную постель, ставила на место натуженные органы каким-то особым массажем. После процедуры молодые мамы обязательно должны были полежать спокойно, а баба Дуня в это время чаще всего готовила что-нибудь поесть из кусочка мясца или салка, принесённых сами же посетительницами. Могла плеснуть и из чекушечки, но чаще наливала горячего чайку на травках и заводила беседу о том, о сём. И молодые бабы передыхали от ежедневных крестьянских хлопот, и бабушке было чем отвлечься от тяжёлых дум.

К старушке односельчане относились хорошо, слова худого никто не сказал ей, не укорил за сына «ненавистника», так такую породу людей метко определяла наша любимая тётя.

Помогали бабе Дуне и мы, соседские ребятишки, воспитанные на историях о Тимуре и его команде: то ведра воды принесем, то дрова натаскаем про запас в сени на случай, если пурга разыграется и заметёт поленницу.

Так и текла потихоньку бабушкина жизнь в долгом ожидании сына-тюрьмиянца. А сынок явился раньше положенного срока, говорили «за примерное поведение» выпустили. Старуху-мать он выпроводил из дома почти сразу же, отблагодарив за присмотренный дом. Старушку приютила сердобольная одинокая соседка в своей половинке барака, где баба Дуня вскорости и померла.

Её сынок-убийца, изрубивший топором неизвестно как забредшего к нему приезжего «вербованного», как называли завербовавшихся на северные заработки людей, и, по мнению многих, человека тихого и безобидного, с односельчанами не общался. Соседи делали вид, что не замечают его, да и сам он никаких попыток к общению не предпринимал: копошился во дворе и по дому, разговаривал сам с собой. А из обрывков фраз, долетающих до прохожих и пришедших к общественному колодцу у дома убийцы, становилось все яснее: с головой у него не в порядке. То инопланетяне телевизионную антенну перенастраивают и вещают для него свои программы, то кто-то медицинские эксперименты с ним проводит.

В общем понятно, крыша окончательно поехала может от одиночества или раскаяния о содеянном. Кто знает? Как и неизвестно никому, почему у доброй и бескорыстной старушки вырос такой сын… А ведь казался таким положительным: депутат сельского совета, народный заседатель в судебных разбирательствах, правда жил бобылём, жена ушла не вытерпев почему-то семейной жизни. И судья в перерывах закрытого для односельчан заседания по –свойски сокрушалась не раз: « Как же так, Родион Николаевич! Как же так!?»…

5.И это любовь

В нашем таёжном посёлке, окружённом как часовыми разлапистыми соснами, вековыми кедрами и множеством болот с озерцами, больше всего среди сосланных было немцев. Это и понятно, кого как не их с лёгкостью определяли в «неблагонадёжные» и отправляли подальше от пожара разгорающейся войны. Большая часть из них покинула наши суровые края, как только появилась первая возможность. Семья же Кобышевых (по фамилии определённого в мужья местного) приросла корнями к новой родине накрепко.

Немецкая фамилия никогда не произносилась в их семье ни старой бабушкой, которая до конца жизни так и не научилась говорить по-русски без акцента, ни белокурой красавицей хозяйкой дома, ни тем более воспитанными в советских традициях дочками.

Всем в этом доме управляла старая немка, когда-то предусмотрительно решившая для своей хрупкой, словно сошедшей с картинки немецких сказок, Лизы выбрать в мужья местного парня. Не важно, что неказист собой: и ростом маловат, и лицо словно порохом побило, а рядом с изящной невестой, и вовсе что кряжистый пень. Главное, рассудила мамаша, работает за троих, да вопросов лишних задавать не будет: глуховат от рождения. А парень и мечтать не мог о такой невесте, только издали поглядывал, как любезничает она с местным художником-самоучкой, под стать ей наружностью и манерностью.

Как ни нравился Лизе художник, как ни плакала она по ночам в подушку, с материнскими доводами согласилась, мол, не работник он им, не опора, а выживать на чужбине надо.

Свадьбы никакой не было, зажили потихоньку в заботах о доме, хозяйстве. Васька работал как вол, всё хозяйство было на нем, Лиза с матерью действительно зажили как за каменной стеной.

А тут мамаша ещё надоумила, как прибавку в семью устроить: получить пенсию глуховатому зятю, притворившись совсем глухим.

Лизин художник тоже женился на первой, кто подвернулся, рисовал стенды для поселковых нужд, расписывал афиши в местном клубе и все чаще попивал в компании своей случайной жены.

А сердцу не прикажешь… Всё чаще придумывала Лиза повод задержаться где-то подольше, все таинственнее становились взгляды всеведущих соседок. А художник всё безучастнее и безучастнее смотрел на жену, на рождённых подряд ребятишек…

Кобышиха, как чаще теперь называли Лизу поселковые, с годами не менялась: не испортили её звонкую красоту рождение дочек, таких же утончённых и чувственных как мать. Любила Кобышиха принарядиться: и косынку прозрачную повяжет по-особенному и краешек комбинации обязательно выпустит чуть заметно под юбкою. С годами ещё и тяготиться своим замужеством перестала: с хохотом и прибаутками рассказывала закадычной подружке о своих приключениях. А на подружкино предостережение: «тише, услышит» нарочито громко говорила: «Да он же глухой!»

Васька действительно как оглох, почти ни с кем не разговаривал, но никогда и намёком не упрекнул жену в своей ревности. Бесконечной работой по хозяйству заглушал тяжёлые мысли и издёвки деревенских да тихо любовался красавицами дочками. А когда совсем было невмоготу, забирался на стайку, бросался лицом в душистое колючее сено и мычал, размазывая по обветренному лицу слёзы бессилья. Лежал на спине, уставившись в небо, и вспоминал редкие минуты супружеской радости…

Уже давно нет строгой немецкой мамаши, рано умерла спившаяся и болезненная жена художника, да и безропотного трудягу Ваську прибрал господь. А Лиза всё так же украдкой встречалась со своим художником, жалела, подкармливая бесприютного бедолагу домашним, заботясь о его заношенной одёжке. Но жить к себе не звала. К чему теперь?

6.Чудачка

Сноха наших хороших, почти как родственников, соседей была из приезжих. В доме свекрови появлялась Физа почему-то не часто, внешне она запомнилась больше по пожелтевшей семейной фотографии, подаренной когда-то соседями моей маме на память и хранящейся теперь у меня.

Физа и по сегодняшним меркам была красоткой: высокая, на голову выше своего мужа, тонкой кости с округлыми линиями статной фигуры, которую не могла испортить даже мешковатая самолично состряпанная деревенская одёжка. Лицо с правильными и милыми чертами величаво венчала крепкая русая коса.

Физа слыла поселковой чудачкой. В отличие от большинства деревенских баб никогда официально не трудоустраивалась, хотя вырастила одну дочку и лентяйкой не была. Прибавляла в скромный семейный доход простого работяги мужа добытые подёнщиной копейки. Бойкую и весёлую Физу с удовольствием зазывали помочь нуждающиеся односельчане. И с работой ловко справится и до слёз рассмешит забавными историями собственного сочинения. Любившая частенько выпить Физа шпарила стихами о любых событиях своей жизни, потешая подвернувшихся слушателей. Однажды и я стала свидетельницей её очередного выступления.

В выходные дни для жителей организовывали поездку на автобусе или грузовике за ягодой, своего транспорта у жителей тогда и в помине не было. Присоединилась в тот раз к «ягодникам» и с утра уже «навеселе» Физа. Ехать по лесной дороге до ягодных мест нужно было около часа, но время пролетело быстрее. Автобус просто взрвывался хохотом от поэмы чудачки. Не могу передать детали этой истории в красках, но хорошо запомнила начало, определяющее всю тему: « Физа Пиколова выпила немножко и сломала Физа ненароком ножку…» И дальше сюжет этой «трагической» истории развивался неожиданными поворотами таланта автора, доводя слушателей до слёз почти истерического восторга. Причем, вещая эту историю, в других обстоятельствах сочинительница каждый раз что-то меняла: то ярче зазвучит хвалебный эпизод о местной больничке, то более красочными картинками расцветут страницы её болезненных «страданий».

Глядя на эту чудоковатую и открытую женщину, всегда думалось, что если бы она жила в других условиях, могла стать замечательной артисткой. Но довелось Физе прожить здесь, в далёкой сибирской деревне, и оставить о себе память только сельской чудачки.

Однажды образ Фезы Пиколовой ещё раз возник в моей памяти много лет спустя во время встречи с нашей давнишней соседкой, бывшей для меня ещё и крёстной. После смерти Физы леля забрала своего брата, мужа сельской чудачки, доживать век к себе в дом уже в другой местности. Лёлин брат очень скучал на новом месте, страдая от непривычного одиночества без жены. И как понимала моя крёстная, брат стал «видеть» Физу и даже вслух разговаривать с ней, как с живой. Пришлось, по совету местной знахарки, провести обряд обрубания: на пороге дома с открытой дверью вокруг головы «сильно скучающего» символично рубили нити, связывающие его с покойной. Говорили, помогло, но ненадолго: через год ушёл брат по зову своей Физы.

И звучат иногда строчки из моего далёкого детства в память об этой чудачке, непонятно почему запомнившиеся: «Физа Пиколова весело живёт, водку попивает, песенки поёт»…

7. Ганка Строева

Судьба этой молодой женщины не задалась с самого начала. Первый её брак был вынужденным, чтобы избежать огласки насилия местного подонка, который решил таким образом загладить свою вину. Девушка из бедной многодетной семьи пошла на такой союз от безысходности: как ни утягивала она свой растущий живот, скоро пришлось бы всё объяснять… Ребёнок родился мёртвым, и больше не было причин жить вместе и каждый день напоминать себе боль унижения.

На хорошенькую и бойкую молодайку обратил внимание прибывший в посёлок новый участковый. И кажется, засветился лучик счастья и на Ганкиной улице- все честь по чести: свадьба, радостное ожидание первенца. Да только некому было встречать молодую мать с сыночком из роддома- застрелили нового милиционера, а кто и при каких обстоятельствах, так и осталось неизвестно.

Ганке сельсовет помог: определили работать киномехаником в местном клубе. Работа была интересная, и времени на сыночка хватало: а он точь в точь в мать: хорошенький и озорной. Хоть и жила Ганка одна, повода для сплетен не давала, а кто слишком навязчив, быстро получит отпор- жизнь научила.

Было ей лет тридцать, когда в посёлок приехали два сосланных за драку студента из Харькова. Оба такие симпатичные, сильно отличающиеся от местных парней и говором, и не по сибирской погоде одеждой. Где как ни в сельском клубе смогла столкнуть их судьба, и роман закрутился, завертелся…

Ганка расцвела от нежданного женского счастья, студент сразу перебрался из поселкового общежития к ней на домашние харчи. Чем бы закончилось это сожительство неизвестно, но судьба вновь приготовила Ганке испытание. Каждое лето она отправляла своего мальчика к свекрови в соседнюю деревню, старики привечали всех внучат и баловали, чем могли: парным молочком, блинчиками да пирогами с лесными ягодами. А это лето стало последним в их доме: сгорели старики с малыми внучатами в ночь, никто не выжил.

Ганка почернела от горя, но нашелся среди односельчан особенно «жалостливый»: ляпнул, что погубила она сыночка, отправила с глаз долой к немощным старикам, чтобы с молодым потешиться. Ганкин пронзительный крик запомнили тогда многие: «Да что вы знаете о моей судьбе?! Какое право имеете судить?..»

Студент, проникнутый этими событиями, предложил отправиться с ним на Украину. Они уехали, а через несколько месяцев Ганка вернулась доработать до декрета, рассказывала, что в новой семье её приняли душевно, и родители мужа люди интеллигентные вовсе не против невестки постарше сына и из простых.

Больше Ганка никогда в деревню не приезжала, да и мне она случайно вспомнилась. Приснился сегодня сон: говорит кто-то: «Ты знаешь, а Ганка Строева умерла». Мне почему-то стало грустно, слёзы навернулись на глаза… И опять голос: «Да тебе-то что? Разве ты её знала». А я ответила: «Она жила в нашей деревне, надо помочь её похоронить».

Может, захотела моя односельчанка так о себе напомнить с чужой теперь Украины? Может не так хорошо ей жилось?.. Пусть в память о ней прозвучит эта история.

8.Матрёна

И сейчас берег реки поселковые называют её именем: пойти купаться на Матрёну, причалить у Матрёны… Именно здесь, вдали от деревни, и стоял дом этой странной семьи.

О Матрене говорили, что она городская, из приличной семьи, что её родственники занимают хорошие должности. Тем более было удивительно, как могла угодить городская неглупая девчонка в рабскую зависимость к не то баптисту, не то просто к сексуальному извращенцу. Про них болтали всякое, но каждый раз истории сводились к одной теме: в семье сексуальная жизнь на виду у детей, детей надо спасать. И первый повод для решительных действий власти и общественности был дан: дети перестали ходить в школу…

Большой комиссией забирали испуганных и ревущих ребятишек зимой, усадив в устеленные сеном сани. Босая Матрёна долго бежала следом, подвывая и спотыкаясь на выглаженной полозьями дороге. Только хозяин дома остался невозмутим: «Нечего плакать. Ещё нарожаем». И они ещё нарожали, и Матрёна по –прежнему беспрекословно подчинялась мужу, угождая любым его фантазиям.

Обрывками долетали до деревни их семейные забавы: то ранним утром рыбаки увидят в чем мать родила Матрену, выгоняющую после утренней дойки корову, то малолетняя дочка ненароком проговорится про взрослые игры в маму и папу со старшими братьями. А однажды эта странная пара совсем заигралась. Явились они вдвоём свататься в дом, где заневестилась пышнотелая хохлушка. Говорила больше Матрёна, расхваливая жениха, уверяла, что работать по дому второй жене не придётся, будет жить полной хозяйкой, только то надо и всего: мужа ублажать… Родители онемевшей девки гнали сватов батогами до самых ворот… А деревня ещё долго сотрясалась, смакуя подробности незабываемого сватовства.

Новые дети Матрены уже учились в младших классах, когда она решилась наконец вырваться из этого дома. Что послужило последней каплей, можно только предположить, ведь развод разбирался на закрытом судебном заседании, но в итоге Матрёниной свободы, затейливый бывший оказался в местах не столь отдалённых. Вернулся он через несколько лет совсем старой развалиной и доживал свой век изгоем…

Забранные в детдом Матренины дети никогда в посёлок не возвращались, жизнь раскидала их по неизвестным углам. Только однажды сельские девчонки столкнулись с одной из старшеньких: студентка медучилища было грозой общежития, дерзкая и нахальная, не церемонилась ни соседками, ни с многочисленными ухажёрами, привлеченными её вызывающей раскованностью.

Младшим детям легче было влиться в обычную жизнь, но прошлое не отпускает полностью: и сегодня шокирует односельчан своими любовными похождениями Матрёнина младшая дочь. Но это уже совсем другая история…

9.Наша улица

Нашей улицей мы называли часть Кулацкой, официальное название Кооперативная так и не прижилось у деревенских, от речки до общественного колодца на углу с переулком Змеиным.

Нашими были все поколения соседей с их укладом и перенесёнными из разных уголков страны традициями, частицы которых плотно приросли в общую жизнь. Эти семьи были примерно одинаковыми по достатку, преимущественно многодетными и большая часть времени ребятишек проходила в компаниях «нашей» улицы. И нам никогда не было скучно. В дошкольном возрасте, находясь под присмотром старших детей, родители с утра до позднего вечера в работе, и сами себя занять умели бесконечными выдумками и с удовольствием принимали забавы старших. А вспомнить есть что! Очень часто собирались в нашем доме, родители не запрещали, и устраивали коллективные просмотры диафильмов, направив фильмоскоп на белый бок русской печи. Малышня читать ещё не умела и с восторгом могла смотреть эти фильмы бесконечно, запоминая наизусть озвученные титры.

Под особое творческое настроение старшаки устраивали импровизированные кукольные спектакли: натягивалось покрывало в проёме двери, в ход шли все имеющиеся игрушки, и… действие неслось в необузданной фантазии артистов! А то устраивали конкурс на лучшую фигуру из пластелина, очень серьёзно боролись за победу и были обескуражены подчас итогами. Однажды один мальчик вылепил избушку на курьих ножках, дверь открывается… а там, о ужас девочкам, неприличная часть мужского тела! В этот раз в конкурсе победителей не определили- визг, потасовка и многоголосый гогот наполнил весь дом. Игра в бирюльки, вместо мелких предметов-спички, в карты на копеечки тоже проходили со всей страстной серьёзностью. Но чаще мы общались собственно на самой улице, и игры наши определялись посезонно сибирской погодой.

Долгая зима с трескучими морозами радовала нас катаниями на санках всех мастей, а позднее школьными лыжами, которые давали детям и на выходные, а вот на коньках не катались, видимо не по карману был этот инвентарь. Строили снежные крепости и рыли туннели под огромными сугробами, устилая для комфортного ползания сеном, прыгали с крыш домов прямо в пушистые кучи снега и гордились своей крутостью перед уличными. Иногда заледеневали так, что валенки с натянутыми на нах штанами с начёсом стояли колом, а на русской печке отходившие от холода руки, щеки начинали пощипывать и чесаться до ойканья. Но громко жаловаться боялись, строгая мама не только пирожка горячего подаст на печку, но и больно шлёпнет тряпкой, чтоб не шлялись так долго.

Долгожданную раннюю весну встречали корабликами на первых ручейках, затем резались ловко в ножички, а особенно азартно проходили игры в кульду и лапту, теперь совершенно забытые на сельских улочках. Чуть только становилась потеплее вода в местном озерце или заполненных дождевой водой ямах после выемки песка, пренебрежительно названными «лужами», нас невозможно было дождаться дома. С посиневшими от купания губами согревались у костерка, вконец оголодавшие намеревались добежать до дома, а по пути непременнно останавливались попрыгать на горячей резине складированных у гаража шин. Прыгали до изнеможения и, разгорячённые, опять возвращались купаться. Бродили по окрестным полянкам, лакомились земляникой, морошкой, жевали живицу, конский щавель, ещё какие-то кисленькие травки и уж совсем поздно возвращались домой.

Наши игры, бывало, доходили до шалостей, доводивших до жалоб от соседей и наказания родителей. Считалось опасным шиком залезть в чужой огород за ягодой или подсолнухами, это называлось почему-то «гонять хорька». Будоражило наше сознание ощущение рискованного приключения, особой секретности и неважно, что предмет добычи мог произрастать на своих усадьбах. Иногда по темноте доводили мы до белого каления соседских старух и дурацкой забавой: привязывали на длинной нитке к оконному стеклу картофелину и, спрятавшись поблизости, стучали. Старухи спросонья думали, что кто-то стучит по делу, подходили, спрашивали и, не получив ответа в очередной раз, разряжались русским матом. Мы ржали, как кобыляки, и разбегались.

Деревенские дети нашего времени росли на улице и вместе с улицей. В нашем распоряжении были берег реки с потрясающе вкусной родниковой водой, лес, который кормил ягодами, грибами, орехами, скрывал построенные нами «домики» и даже давал возможность заработать: в местном лесхозе принимали собранную нами сосновую шишку.

У нас было озорное солнечное детство, где царила босоногая свобода и свойская справедливость. Мы не были идеальными детьми, но не позволяли жестокости, за своих стояли горой и даже, когда ссорились, то не злобно, а по особенной «наше уличной» моде обзывались простенькими и, конечно же, не без ненормативной лексики стишками. До сих пор вызывает улыбку строчка из такой перепалки: «Сейчас как двину, так и вы….шь дубину». И побеждал в этом конфликте не сильный, за спиной каждого была достойная команда, а самый артистичный и языкатый.

И при всей счастливой беззаботности нашего уличного детства, мы успевали выполнять каждодневные домашние обязанности: а забот в деревне хватало. В нашей семье детской обязанностью считалось немало: с первого класса мы делали уборку в доме, у каждого своя часть по очереди, принести дров и воды, сходить за хлебом в магазин, а в летний период это могла быть целая многочасовая история. Огород в двадцать соток требовал ухода всех членов семьи: и посадка, и прополка, и полив, и особенно тяжкое дело- окучивание и копка картошки.

Конечно, это лишь небольшая часть хозяйственных работ, лежащих на плечах родителей, но в сельской семье лодырем вырасти почти невозможно. Хотя встречались удивительные исключения и на нашей кулацкой улице, но об этом в другом рассказе.

10.Вера

Церквей в нашем посёлке, в отличие от старинных сёл, отродясь не бывало. Младенцев однако же крестили местные бабки, а точнее «погружали», так правильно назывался этот обряд, в том числе и детей нашей семьи. Во многих домах хранились православные иконы, у кого просто как семейная реликвия в комодах, у кого на видном месте, как и у нас. Отец соорудил на кухне над буфетом небольшой угол, где поставили мамин крест, родительское благословение в самостоятельную жизнь, и принесённый в дом от чужих людей складень. Мамин крест до сих пор висит у меня в кабинете над рабочим столом как символ связи поколений нашего рода. А складень, принесённый в дом когда-то неверующим отцом, достался по наследству брату, который жил всегда рядом.

Мама нам позволяла во многом хозяйничать по- своему: и мебель переставить, и немодные на то время вышивки снять со стен и бросить на чердак- только наш комсомольский порыв убрать иконы остудила, сказала как отрезала: «Не вами поставлено, не вами и убираться будет».

Мама считала себя верующим человеком, молилась перед сном короткой молитвой, прося у небес за детей и защиты на сон грядущий. Церковные ритуалы были от неё далеки, главное, говорила она, верить в душе. А в семье до сих пор сохранились традиции по заведённому ею порядку праздновать пасху и троицу. Мы абсолютно ничего в этих торжествах не понимали, но с удовольствием принимали условности празднований: крашеные яйца, куличи и наблюдения, как мама говорила, за «играющим» солнцем.

Стать воцерквлёнными из нас никто потребности не заимел, но к желанию других верить и соблюдать церковные ритуалы относились спокойно, даже с неким пониманием.

Я смотрела на религию всегда философски, и с большим интересом изучала в институте краткий курс «Научный атеизм», который благодаря новым веяниям времён перестройки стал по сути лекциями об основах религиозных течений. И в моей юной голове зародилась мысль, которой и сейчас придерживаюсь: нет плохих религих, есть фанатично настроенные люди, которые любые хорошие традиции способны превратить в абсурд и во зло.

И как пример верующего, который, даже оказавшись в сектанстве, остаётся хорошим человеком, возникает в моей памяти образ деда Савкина.

Дед Савкин частенько заходил к нам домой поговорить с отцом о житейском, и отец, бывало, подшучивал над гостем, который в очередной раз собирался ехать на сектантские сборища в небольшой районного уровня городок. В своих шутках острый на язычок отец намекал на якобы существующий в этой секте ритуал кровосмешения. Дед Савкин смущался, конечно же, опровергал такое непотребство и переводил разговор в другое русло. Никогда никого он не призывал вступить в ряды своей веры: ни жена, ни дети не разделяли убеждений деда, правда поговаривали, что старшая дочь, живущая в далёкой Одессе, была приверженицей именно этого направления религии.

Удивительно, как этот человек из глухой сибирской деревушки мог оказаться втянутым в редкое по тем временам верование. Дед о деталях своего вероучения никогда не рассказывал, а вот на вопрос, как такой думающий человек, ветеран войны мог «вляпаться», поведал свою фронтовую историю.

В первые дни войны солдат крошило неисчислимо. Кто матерился, кто молился, каждый искал опору, как умел. А дед обратил внимание на солдата, который в бою чувствовал себя спокойно и уверенно. И конечно же, дед Савкин не мог не расспросить этого бойца о причине такого поведения. Оказалось, что боец верит в пришествие Армагеддона, конца света, когда в последней битве добра и зла обязательно останутся живы только приверженцы их веры. Деду очень было страшно и очень хотелось жить… И с каждой молитвой, с каждой вновь обретённой догмой, росла уверенность вчерашнего комсомольца, в том что он обязательно выживет.

И они выжили, а после войны дед Савкин не мог быть неблагодарным сослуживцу, и слово данное держал до конца жизни… Вера это была или долг, и сам дед, наверное, до конца не понимал.

11. Весёленькие

Определение «весёленькие» закрепилось в обиходе нашей семьи за людьми крайне легкомысленными, но вполне беззлобными по отношению к окружающим, и если и сыпались несчастья, то только на их собственные головы, да ещё часто на непутёвое потомство.

На нашей улице жила одна такая семья Кучаевых, и в силу близкого возраста мы общались больше с сестрами-близняшками, которые обе откликались на материнское Ир-Рая. Девчонки заметно отличались от своих старших братьев и сестер, были на равных с одноклассниками, и казалось, судьба их сложится удачнее, и избегут они участи «весёленьких»…

Детей в семье воспитывала одна мать, когда сестрёнки были в детсадовском возрасте, отца семейства нашли зарезанным на сельской улице, и убийцу так и не нашли.

Мать семейства добродушная и не очень расторопная Марфа тянула детей как могла. Старшая дочь ещё при жизни мужа почему-то росла у бабушки с дедушкой, людей аккуратных и строгих правил, которые привили девочке правильные понятия. Именно старшенькой удалось устроить свою жизнь благополучно.

Ну а середина этой оравы получилась до крайности ленивая и развлекающая себя только пьянством.

Сама хозяйка дома, женщина округлых пышных форм, всю жизнь работала в пекарне. С раннего утра до позднего вечера она месила тесто, выпекала хлеб, да и печь топить тоже приходилось. Зато наградой за такой беспросветный труд в конце дня была полная сумка душистого хлеба да бутылочка сэкономленного растительного масла.

И орава росла как на дрожжах, хотя хозяйства в отличие от большинства на нашей улице они никогда не держали, огород был чахлый, даже картошка иногда оставалась под снегом.

Серединная орава состояла из трёх девчонок и одного пацана на всю семью. Все девочки не отличались большой сообразительностью и внешней привлекательностью и рассчитывать на удачное замужество не могли. Лишь одна из них, способная трудиться без стенания и психических вывихов, вышла замуж за такого же простого работягу вербованного и уехала навсегда из Сибири. Самая ленивая из девчонок в пору обязательного трудоустройства проявляла чудеса изобретательности и мазахизма в стремлении не работать. Когда не удавалось придумать следующую причину в бесконечной череде отмазок: проспала, заболела, опоздала на рабочий автобус- дошла до крайности: уговорила соседку облить ноги кипятком. Та от страха перестаралась, и симулянтка пробыла на больничном долго и с большим удовольствием.

Самая страшненькая и даже мужиковатая из этой компании вышла замуж за местного умельца, плотника и печника в одном лице. Будь Люська немного посообразительнее, и не такой большой любительницей халявной выпивки, как сыр бы в масле каталась. Заказов в деревне мужу было много, а её умишка хватало лишь на то, чтобы дожидаться во дворе заказчика окончания работ, когда работника, а заодно и мозолившую глаза жёнушку посадят за стол отужинать и нальют с устатку. А потом ещё и ещё, пока стоимость за отлично сделанную печь или сруб не превратится в сущие копейки. Гуляй, рванина! Даже если заказчик окажется совестливым и разочтётся по-честному, толку не будет: всё спустит на водку весёленькая парочка.

Единственный мальчишка этой семьи ни на какой работе долго не задерживался, любой труд ему патологически оказывался противопоказан. Людей такого склада называли когда-то бичами, а сейчас, когда свобода выбора свалилась полная, таким персонажам только одна дорога — бомжи, чем собственно и закончил единственный наследник этого весёленького рода.

Жизнь к младшеньким Ир-Рае повернулась поприветливее. Каждое лето в старших классах их забирала в город погостить старшая сестра. В ту пору она ещё не обзавелась собственными детьми и, будучи замужем за вполне обеспеченным человеком, могла позволить себе девчонок побаловать модными обновками и вообще познакомить с другой жизнью. После школы близняшки определились в медицинское училище, и так как всю жизнь держались вместе, то и по распределению отправились работать в один городок. Девушки симпатичные и заметные смогли отхватить в мужья не последних в этом местечке женихов. Обе подбили своих мужей перебраться в областной центр и квартирный вопрос решили удачно: на одном земельном участке родственник- умелец очень удачно и практически задаром выстроил два дома. Живи и радуйся: дом, дети, заботливые мужья. Но как часто бывает к сорока годам у той и другой почти одновременно в семейных отношениях наступил кризис: мужья загуляли. Сначала ушёл из семьи один хозяин, правда быстро нагулялся и вернулся обратно, а вот второй ушёл навсегда.

Сестры и раньше любили устраивать весёлые посиделки, а теперь повод распустить «сопли» и пожалобиться на несчастную жизнь был законным. Ну а весёленьких родственников особенно и приглашать не надо: они всегда в полной готовности составить компанию и «погрустить» за кружкой любой бухашки.

Все меняется быстро, и вроде улеглась кутерьма с бабскими страданиями, как случилось непоправимое в жизни Ир-Раи: в автомобильной аварии погибла одна и двойняшек. Летела она с мужем по немноголюдной трассе к своим весёленьким родственникам в гости или по делу — неизвестно.

После похорон оставшаяся из Ир-Рай засобиралась свой дом продать: невыносимо ей было видеть опустевшую половину общей усадьбы. Вскорести покупатели нашлись, и сделка состоялась. Весёленькая по крови хозяйка решила напоследок устроить прощальную вечеринку для близких. Гуляли с размахом, а под утро соседи вызвали уже ненужных пожарных- дом сгорел вместе с хозяйкой…

Как-то грустно осознавать неотвратимость человеческих судеб. Мы чего-то копошимся, бежим, как думается, к лучшему, а Кто-то уже записал некоторых именно в категорию «весёленькие».

12.Мустафа

Этот чудоковатый персонаж неопределённого статуса и возраста появился в посёлке вместе с сыном и снохой. Но жили они всегда не по-семейному отчуждённо, и многие из местных жителей даже не догадывались об их родстве. Невестка работала в школе учительницей и имела определённое тем временем положение, а сын, хоть и был всю жизнь простым работягой- трактористом, как-то держался в стороне от сыновьих обязанностей. Ну а двое внуков, особенно прослывший гордецом старшенький, умный и статный мальчик, и вовсе слышать не желали о существовании странной бабушки с не менее странным прозвищем Мустафа.

А бабушка их действительно была очень необычной. Жила она на сельском перекрёстке в половинке полуразвалившегося барака, весь двор которого был завален деревянными ящиками, использованной тарой местных магазинов. Ими Мустафа отапливала свою лачугу, заготавливать дрова, как делали это все деревенские, она не могла видимо из-за отсутствия на то даже копеечных по тем временам средств. Вероятно по этой же причине Мустафа на деревенскую диковинку сидела с удочкой на бережку среди местной пацанвы и добывала на ушицу и жарёху рыбёшки. Сын заботу о матери не проявлял и в самом необходимом, только бывало изрядно навеселе усаживал мать в коляску мотоцикла, состряпанную из старой ванны, и гонял по деревне, демонстрируя сыновью любовь и внимание.

Все Мустафу считали с большим приветом, особенно потешали сельских ребятишек рассказы чудной старушонки про её революционную молодость. Если в сельском клубе в очередной раз показывали легендарный фильм «Чапаев», Мустафа непременно оказывалась в числе зрителей, двадцать копеек на билет каким-то чудом у неё всегда находились для такого случая. Усаживалась она каждый раз в первых рядах среди детворы и в ожидании начала сеанса громко вещала и о своём героическом прошлом. А прошлое Мустафы, по её воспоминаниям, было фантастически озарённое великими именами и событиями. Особенно ярким моментом этой «биографии» для любопытствующих ребятишек стал эпизод переправы ни кого-нибудь, а самого Ленина на обласке через не то реку, не то озеро, где вождь скрывался конечно же от врагов революции. И переправу великой личности доверили именно такому надёжному товарищу как Мария Ивановна (именно здесь публика впервые узнавала имя отчество старушки).

Однажды среди самых впечатлительных слушателей Мустафы оказались и девчонки нашей улицы. Воображение, подстёгнутое детским любопытством, привело их к дому революционного товарища. В подарок юные пионерки приготовили школьные тетрадки и ручки, видимо, чтобы героиня могла запечатлеть свои легендарные воспоминания не только в умах пионерии. Гости ломились в запертые изнутри двери, а потом и в каждое окно, почти вросшее в землю, но никто не открывал. Девочки позаглядывали в мутные стекла, побродили среди развалов ящиков, покричали призывно «Мария Ивановна!» и ушли восвояси. Наверное, Мустафе в этот момент было не до воспоминаний.

Жила Мустафа очень обособленно, почти изгоем, но было в её жизни и можно сказать революционное по тем временам развлечение. Любила эта старушенция, а по возрасту это было далеко не так, принимать у себя на ночные утехи прибывших домой молодых солдатиков. Как расплачивались оголодавшие по женской ласке дембеля, неизвестно, но Мустафа была востребованной постоянно. Слухи о её услугах распространялись крайне ограниченно в силу известных обстоятельств, но поселковая жизнь очень кучная и открытая, и время от времени какие-то интимные моменты открывались посторонним.

Как и случилось в этот раз. Дембелизованный солдатик уже успел побывать в объятиях революционной старушки, как на парня нахлынули чувства к приехавшей на каникулы хорошенькой студентке. Вчерашняя школьница, жившая по соседству, за два года службы солдата превратилась в изящную девушку, не только миловидную, но и знающую себе цену. Солдата закрутило. Каждый вечер приглашал девушку в кино или на танцы, провожал поздним вечером домой, не смея взять девчушку под руку. Про ночные забеги в гостеприимную лачужку и думать забыл. Да видимо, революционерке этот солдатик чем-то особенно запомнился…

Однажды вечером, направляясь с девушкой в дом культуры, паренёк издали заметил идущую навстречу Мустафу. Сделав вид, что противоположная сторона дороги более удобная, подхватив девчонку под локоток, он перепархнул на другую сторону. Мустафа тоже перешла на эту часть дороги. Парень засуетился и, бормоча что-то невразумительное, перетянул изумлённую девушку снова на противоположную сторону дороги.

Настойчивая революционерка, подстегиваемая марш-бросками полюбившегося клиента, демонстративно перешла на сторону парочки. Неизбежную встречу парень старался сделать незаметной, намеренно громко и отчаянно жестикулируя, начал рассказывать недоумевающей спутнице солдатскую байку. Подойдя близко, Мустафа с улыбочкой посмотрела на отвернувшегося паренька и ласково сказала: «Здравствуй, Коленька!». Солдатик мгновенно покраснел и пробормотал: « Да пошла ты, Мустафа…» Закусившаяся революционерка не унималась: «Как ночью е…..я так Марья Ивановна, как днём так Мустафа?!» Оставшуюся часть дороги парочка прошла молча, казалось, издевательский смех оскорблённой старушонки звучал ещё долго…

Больше солдатик хорошенькой студентке на глаза не попадался.

Ну а Мустафа жила как и прежде по заведённому ею распорядку, до глубокой старости. Сын и сноха, так чуравшиеся странной старушки, оказались ничуть не лучше своей родственницы. С возрастом эта пара превратилась в опустившихся пьяньчушек, живущих в вечном бедламе и передавших своим наследникам насквозь прогнившие гены.

Да и не о них речь. Интересной и загадочной осталась в памяти односельчан фигура самой Мустафы с непонятным прозвищем и странными фантазиями о своей революционной биографии. А может и было что-то этакое в судьбе этой женщины, и не случайно прозвищем её стало мужское мусульманское имя, означающее «Избранный». Чего только не могло быть в нашей стране в век непрекращающихся и поныне эпохе глобальных исторических перемен…

13. Она сдачи не даёт

Разбитных разведёнок и в то время хватало. А парикмахерша Таняха была особый сорт. Много лет пробыла замужем за занудным скупердяем, который своим нытьём и экономией, особенно на собственных детях, довёл её до края. Последней каплей семейной жизни стало предложение экономного мужа поехать на север подзаработать, а детей сдать в интернат « на время“. И столько лет терпевшая по русской традиции „какой -никакой, а муж…», «да кому ты нужна с детями…» и прочими причитаниями сельских тётушек, Таняха наконец взорвалась и, высказав всё, что она думала о муженьке, проводила его куда подальше.

Свою бабскую свободу она глотала полной грудью, но с местной шантрапой, закружившейся сразу вокруг разведёнки, не связывалась. На её долю хватало приезжих мужичков, постоянно появляющихся в посёлке по служебным делам крупного лесопромышленного комплекса. И искать знакомства особо не приходилось: командировочные, вырвавшиеся из семейных гнёзд, всегда старались щеголять и частенько наведывались в местную цирюльню: кто постричься, кто побриться…

Таняха, бабёнка ладная и бойкая, с лету определяла, кого и как можно попользовать. И уж она как будто в отместку за долгие годы скупердяйской жизни любила устраивать праздник души. Кого уж на сколько хватало! Кто-то в три дня спускал копеечные командировочные на угощения и подарочки, кто-то продерживался чуть дольше, проявляя изобретательность в делах амурных. Таких Таняха могла и попридержать, даже и подкормить слегка, хотя не баловала и чуть что не так- катись медным тазом!

Этот командировочный подзадержался дольше всех. Прикатил он в полном параде и при деньгах и не мог не сразить Таняху мужицкой щедростью и старанием. Волочился мужичок каждый вечер к закрытию парикмахерской и мелким вьюном расстилался в ожидании сладкой Таняхиной награды, уж очень угодила бабёнка заезжему.

Командировка пролетела незаметно быстро и неожиданно вкусно-весело. Но домой возвращаться все-таки надо… Да мужичонка так увлёкся, так расстарался, что спустил всё до копейки- даже на обратную дорогу не осталось, а дома жена, дети… Помямлил, потоптался мужичонка перед Таняхой и, покрывшись красной испариной, наконец изрёк: не могла бы Татьяна часть денег вернуть. И прозвучала тогда фраза, ставшая крылатой в нашей женской компании: «П..да сдачи не даёт!». Сказала Таняха как припечатала, и всякий раз, когда нужно разгулявшего не в меру и забывшего края мужичонку, слегка отрезвить и напомнить об определённом порядке вещей, звучит хлёсткая фраза: «П..да сдачи не даёт!»

А кто её просит- тому и напоминают, как в случае с одной музыкальной особой, пожирательнице поселковых мужеских сердец.

Появилась эта примечательная звезда на фоне местного небосклона с открытием музыкальной школы и сразу поразила воображение доморощенных кавалеров всех мастей. А было чему удивиться!

Высокую дородную фигуру венчал высоко схваченный хвост пышных длинных волос. Крупные слегка навыкате глаза большие очки делали ещё загадочнее, а аппетитные губы под ярко-красной помадой вообще сводили с ума. Одевалась музыкантша в балахонистые блузы и длинные до пят почти концертные юбки, чем ещё больше пробуждала любопытства: а что там за этой колыхающейся преградой.

Виолетта (и имя для деревенского уха тоже было завораживающим) была женщиной свободной и могла позволить себе беспрепятственно крутить романы. Но свободных кавалеров во все времена недостаёт, и любвиобильная музыкантша время от времени не гнушалась принять в свои объятия заглядывающих на сторону кобельков. Все приключения удавалось сохранять в приличных рамках, до семейных скандалов дело не доходило, пока один «верный» муж не переусердствовал.

У Геньки опыта в общении с женским полом было маловато: неказистый на вид, он не пользовался популярностью среди сверстниц, а сразу после армии женился на простенькой соседке хоть немного постарше, но мало искушённой в интимных вопросах.

А тут глаз у Геньки загорелся, и, нырнув однажды в постель музыкальной прелестницы, он совсем обалдел. Природными возможностями и вполне весомыми Геннадия музыкантша быстро обучила пользоваться на все сто, и её подстёгивающие похвалы завертели Геньку юрким бесом. По простоте душевной он решил, что это и есть та самая большая любовь и, как ему казалось, в романтичной обстановке предложил однажды музыкальной Богине руку и сердце…

Виолеттта в просвечивающем пенюарчике завершила музыкальную фразу и, развернувшись к Геньке, сначала выпучила удивлённо глаза, потом истерически разразилась хохотом, припадая на пианино. Генька напряжённо ждал приговора. Музыкантша решила не быть деликатной, дабы расставить все точки сразу, и озвучила всё разом: выходить замуж не в её планах, тем более за неграмотного деревенского мужика- секс и замужество вещи разные.

Генька, раздавленный правдой жизни, не зная, как утешить свое мужицкое самолюбие, ничего лучше не придумал, как рассказать жене о «подлой разлучнице».

Мужняя жена сразу почувствовала себя героиней любовного романа, которая обманута и требует мести. Месть семейная пара придумала в соответствии со своими представлениями о жизни и справедливости: оба заявились к музыкантше требовать вернуть подаренное в пылу романтических воздыханий…

Виолетта в этот раз ржала как кобылица и, выпроваживая семейную парочку, вполне выразительно пояснила: «Она сдачи не даёт!»…

Однажды моя коллега, рассказывая о своём очередном разводе и бессмысленно поделённом имуществе по справедливости, как ей казалось, сказала, как жаль, что она не знала о такой полезной для каждой женщины фразе. Но ведь, действительно, какая может быть сдача?!

14. Тётя Вера

Эта мамина приятельница, подруг по большому счёту у мамы не было, казалась особой оригинальной не только в сельском окружении. Внешне мало привлекательная, тётя Вера женщиной всё же считалась заметной. С молодости побывала замужем, родила двоих сыновей (первого, поговаривали, не от мужа), но в отличие от большинства деревенских баб, семейной жизни особенно не держалась. И когда ещё муж был жив, частенько задерживалась с ночёвками в доме матери, а когда его не стало, и вовсе забросила семейный очаг. В материнском доме жилось беззаботнее, а главное веселее среди многочисленных родных сестёр и племянников, живших по соседству. И причина законная такой жизни «при своих» тоже серьёзная: не у каждого искусственный клапан в сердце. «Моторчик», как выпаливал младший сын-раздолбай Митька, когда в шутку отмахивался от наседавшей матери, грозя этот моторчик выключить. Выключить тётю Веру с её неуёмной энергией и куролесами было практически невозможно: каждый раз она удивляла своими похождениями.

Не помню, чтобы она где-то работала, видимо жила на пенсию инвалида да удачей барахольщицы: тётя Вера умела купить-продать и на вырученные рублики любила прикупить что-нибудь этакое, чтобы удивить нарядкой сельских кумушек. Баловала себя эта модница и амурными историями, постоянно попадая в не очень удобные ситуации: то увлечётся томными обжиманиями в тесноте кабины приезжего водителя и угодит в кюветную компанию, то окажется нечаянно в постели близкого родственника. Поохает, посудачит с подружками и сёстрамии о случившемся и опять ищет приключений на свою юркую часть фигуры.

Однажды тёте Вере выдали путёвку в санаторий где-то в Грузии… Лечение прошло по всем фронтам: тетя Вера взахлёб рассказывала о горячем грузинском «гостеприимстве», подмигивая и выпячивая и без того толстоватые губы на самых захватывающих местах. Судя по всему, любвиобильные грузины к концу её путёвки казались крайне утомлёнными сибирскими прелестями прибывшей «больной». Все неприятные моменты поездки рассказчица оставила за кадром, ведь свидетелей её пикантного лечения среди знакомых быть не могло.

Зато история свадебного курьёза стало достоянием многих…

Сельские свадьбы играются широко: каждый кому-то сват, брат или просто сосед- а тут ещё невеста не из местных, и к шумным деревенским гостям добавились чопорные городские. Нарядная и раскрасневшая от вина и фривольных частушек тетя Вера заприметила мужичка из приехавших. В свадебной суете затеряться не сложно, да только любопытные детишки, которых допустили поглазеть на молодых с печки за занавеской, оказались не в меру бдительными. Чёй-то тётя Вера попёрлась с этим дядькой в пустующую пристройку, а что это они там делают?! Вопросы любопытствующих родителям на ушко и прервали случайные радости вдовушки в полном соку. Мужичонка оказался отхлёстанным возмущённой супругой, а тетя Вера до ночи размазывала пьяные слёзы по губатому лицу и твердила, что «невиноватая»…

Тётя Вера натурой была страстной во всём, даже, казалось бы, в пустячных пари. Однажды такое пари заключила она со своей юной племянницей, переломив куриную косточку как начало договора старинной игры «Бери и помни». И началась целая история уловок, фантастических придумок, чтобы перехитрить друг друга. Победившему в этой игре полагалась обновка на выбор, но это главным не было: важнее азарт участников игры. А подключились к этой кутерьме все родственники без исключения, каждый раз придумывая всё более ловкие ходы. Продолжалась эта битва долго, пока племянница не прибегнула к приему на грани разрешённого. Старший сын тёти Веры в это время был в армии, и конечно же материнское сердце и тосковало, и беспокоилось, особенно когда поползли слухи про Афган. На этом племянница и сыграла: подготовила конвертик и, залетев в дом, истошно закричала: «Тетя Вера, письмо из военкомата!» Ноги матери подкосились, и письмо оказалось в дрожащих руках без фразы «беру и помню»…

Слезы, крики, визги возмущений и радости смешались, а когда всё успокоилось, тетя Вера признала поражение и, не смотря на протесты родственников, племяннице все-таки обновку купила.