Бесплатный фрагмент - Судьбы людские

От автора

Эта книга о родном городе Иркутске возникла как компиляция моих литературных трудов, которыми я был занят в 2016–2017 годах. Друзья обратились: «Сергей, пока ты завершишь верстать свои родословные книги, где много внимания уделено нашему городу, дай нам возможность окунуться в атмосферу твоих рассказов. Они так близки нам, поколению пятидесятых годов. Ждать завершения архивных исследований придется еще неизвестно сколько». Не скрою, мне приятен интерес друзей к моему скромному творчеству, и я попробовал собрать в одном месте некоторые свои воспоминания из «Иркутской саги» и уже опубликованной книги «21 истории о жизни и о любви». Здесь, в этой новой книге, реальные истории переплетаются с бурными и грустными фантазиями, и все они о нашем родном и бесконечно дорогом нам городе Иркутске и о его жителях — о нас с Вами. Здесь есть истории о любви, о путешествии в прошлое и в чужие души.

Жизнь идет своим чередом. Кажется, все в природе, в микро- и макромире, предсказуемо: электрон вращается вокруг своего ядра, атомы соединяются в молекулы, галактики плывут в просторах Вселенной по заданному свыше маршруту. Солнышко каждый день восходит и заходит. Люди рождаются, растут, влюбляются, спариваются, размножаются и потом уходят в Вечность.

Чего ради рыпаться, все запрограммировано высшим разумом. Многие так и живут — как щепки барахтаясь в ручье будничных проблем. Но зачем-то богам было необходимо наделить некоторых людей особенными способностями. Возможно, они хотели, как в зеркале, увидеть свое отражение. Может быть, потому и коснулся перст Божий творческих людей: музыкантов, артистов, художников. Художники, например, с древнейших времен творили, отражая на скалах красоту окружающей природы. Я сам с большим любопытством рассматривал различные замысловатые петроглифы писаниц Жигаловского района, что на севере Иркутской области. Зачем древним художникам было нужно расписывать отвесные скалы, изображая фигуры диких зверей? Ведь можно сорваться вниз и свернуть себе башку. Гораздо практичнее было бы завалить какого-нибудь кабана или мамонта, нажраться от пуза, да заняться продолжением рода. А они не электроны, которые бездумно вращаются, описывая орбиты вокруг своего главного центра — ядра, они, эти художники, совсем другие. И никто заранее не знает, откуда и какое озарение придет к творческому человеку завтра. Чем он будет радовать людей? А ведь он и создан для того, чтобы радовать нас, простых смертных. Для себя ему многого не надо. Он неприхотлив и скромен. Но он творец. Творец своего необъятного мира, к которому дозволено прикоснуться и нам, чтобы стать чище и мудрее.

Такими людьми я считаю Оксану и Алексея Яшкиных — замечательных иркутских художников. Здесь мы публикуем иллюстрации их прекрасных полотен.

На обложке изображена моя дочь Ольга Решетникова. Фотография замечательной иркутской фотохудожницы Валентины Шкред.

Эта книга посвящена моей любимой дочери Ольге и ее сыновьям, моим дорогим внукам — Алексею и Сергею.

sergey.lenin54@mail.ru

***

1. Уходят люди…

Виталька ушел, как жаль…

Первое сентября 2017 года. Уже по сложившейся, правда совсем недавно, традиции сидим с друзьями молодости. Это здорово, когда одноклассники по школе и одногруппники по институту находят время встречаться. Мы невольно садимся в машину времени нашей памяти и, ведомые воспоминаниями, совершаем путешествие в прошлое. Вот и сегодня мы говорили о многом. Дошло время и до воспоминаний об ушедших. Саша вспомнил своего друга Виталия.

— Как же трудно сознавать, что этот здоровяк и спортсмен ушел из жизни внезапно и так нелепо, — у Саши глаза стали влажными. Он, как и я, стал с годами сентиментальнее. — С Виталиком мы играли в футбол за команду мастеров.

Потом он работал каким-то начальником, пока не развалился Советский Союз. Началась безработица. Каждый был сам за себя. Рушилась не только экономика, рушились судьбы людей. Вот и Виталька остался на улице. В прямом и переносном смысле этого слова.

Его семья распалась. После развода с женой он ушел из дома. Ничего с собой не взял. Оставил жене и детям квартиру, дачу. Ночевал в своей машине. Но жить надо и приспосабливаться к новым условиям тоже. А куда пойти человеку с высшим образованием и с закалкой советского руководителя? В бизнес, конечно. Но это не его дело. Не смог он устроиться или пристроиться. Далеко не у всех получалось из «совка» превратиться в корифея рыночной экономики. А эта экономика, как настоящий монстр, сжирала и растаптывала не подготовленных к новой жизни людей.

Но Виталька не сник. У него есть машина, значит, надо заниматься извозом. Бомбить, таксовать, мать-перемять.

Дальше я попробую своими словами передать рассказ Александра.

Однажды Виталька подвозил до аэровокзала красивую женщину. По дороге они непринужденно болтали. Она тоже, как и Виталий, разведена. А летела в Москву. Какой-то бизнес у нее. Потом, спустя некоторое время, наш таксист снова оказался в аэропорту. Причина простая — прилетел рейс из Москвы, могло повезти кого-нибудь подвезти.

В это раннее время, а было четыре часа утра, клиенты не жадничали. Им не терпелось попасть домой, вот они и башляли, ты только вези. Но в этот раз Витальке повезло вдвойне. К нему, понуро стоящему в вестибюле, как к старому знакомому и близкому человеку, бежала навстречу Елена, прибывшая рейсом из столицы нашей Родины.

Та самая женщина, которую он подвозил недавно на московский рейс. Глаза у нее искрились, она была несказанно рада этой встрече.

— Виталий, я в Москве все время вспоминала о вас. Ваша грустная улыбка глубоко запала в мое сознание. Мне кажется, что я влюбилась, нет, втрескалась, как школьница. Никогда бы не поверила, что со мной такое может случиться, — она говорила тихо и искренне. — Вы меня довезете сегодня до дома?

— Да, конечно, — улыбнулся в ответ Виталий, и у него немного потеплело на душе.

Расставались по-дружески. Он занес багаж Елены на четвертый этаж панельной девятиэтажки в микрорайоне Юбилейный и уже собрался уходить. Но Елена его остановила. Потом они пили чай, заваренный на сибирских травах. От него струился нежный запах чабреца и мяты. Елена разоткровенничалась. Она стала вслух строить планы на будущее.

— Виталий, мой бизнес должен развиться. Я это точно знаю. Пока я сделала только первые шаги. Но это только начало, многообещающее, между прочим.

— Я рад за вас, Елена. Если есть такая уверенность, значит, все должно получиться, — подбодрил ее Виталий.

— Может быть, вам, Виталий, стоит подумать о смене места работы, — начала рассуждать Елена. — Мне сейчас будет нужен помощник и личный водитель. А потом заместитель. Вы же имеете опыт руководителя, знакомы с работой с людьми, — глаза женщины с надеждой и большим интересом смотрели на Виталия.

— Елена, Вы же меня совсем не знаете. Как же вы можете доверять человеку с улицы? — мягко спросил ее Виталий.

— Не скажите. Я сердцем чувствую, что вы, Виталий, мне подходите. Да и не с улицы, а из моего родного города Иркутска. И не проходимец вы, я это вижу. Я никогда не ошибаюсь. Только мне немного грустно. Какое-то непонятное, скорбное чувство щемит мое сердце. Может быть, это от длительного перелета.

— Конечно, вы, Елена, не выспались. После путешествия в пять тысяч километров нужно отдохнуть, поспать. Я, наверное, пойду.

— Виталий, я не хотела бы вас потерять. Приезжайте ко мне вечером, к семи. Мы проведем этот вечер вместе. Обсудим вопросы о работе. Выпьем немного вина. Нам наверняка есть о чем поговорить, — с надеждой в голосе произнесла Елена.

— Спасибо, Лена, мне приятно ваше внимание. Я обязательно приеду. Вы мне нравитесь как женщина, и вы замечательный собеседник, — мягко произнес Виталий и, откланявшись, ушел прочь из квартиры женщины, которая начала его завораживать.

— Неужели это конец моей холостяцкой жизни? Неужели это еще и конец моего мытарства — занятия извозом? Неужели моя жизнь налаживается? — начал робко, а потом все с большей уверенностью думать наш герой.

Рабочий день у Виталия почему-то не задался. Не было клиентов, или он не проявлял достаточной настойчивости и учтивости, но прокатался он по городу почти вхолостую.

Но в 17 часов 30 минут ему вроде как подфартило. Какой-то парень-шибздик попросил довести его в район Ново-Ленино. Обещал «череп отслюнявить» — это на жаргоне означало десять рублей. Наверное, потому что на этой денежной купюре красноватого цвета был изображен вождь мирового пролетариата — Владимир Ильич Ленин. А его лысина напоминала это анатомическое название из учебника по медицине. Правда, черепа еще изображались на высоковольтных трансформаторных будках. Там и надпись была: «Не влезай, убьет».

Времени до визита к Елене было предостаточно, и Виталий, насвистывая веселую мелодию, помчался по маршруту следования, предложенному клиентом. Сам пассажир почему-то расположился на заднем сидении, сказав, что после автоаварии, в которую он недавно попал, боится ездить на переднем.

Потом, по пути, пассажир предложил проехать по заброшенной улице. Сказал, что по дороге забросит деньги на выпивку корефану. Он живет на отшибе, далеко от транспортных развязок. Сам приехать не может, а выпить-то охота, и заветный торговый ларек с различным пойлом у него под боком.

— Отчего ж не выручить пацана, давай заедем, — сказал Виталий, продолжая напевать веселую мелодию, настраивающую на любовное, может быть, и что-то большее, чем простое свидание. — Только ты там не задерживайся. Давай по-быстрому. Мне на вечернюю встречу не опоздать бы, — и они свернули с магистрали на проселочную дорогу.

— Не, я долго телиться не буду. Че, денежки передам, перекинусь парой фраз и все. Я шустрый, я проворный. Я живо управлюсь, — произнес парень.

От удара молотком по черепу в затылок Виталий на мгновение потерял сознание. Машина съехала в кювет и заглохла. Фары осветили местное болото.

Сознание пришло к Виталию, когда вышедший из салона автомобиля зловещий пассажир, открыв водительскую дверь, начал вытаскивать на улицу свою жертву. При этом он нанес несколько ударов ножом Виталию в грудь.

Виталий захрипел. Он вцепился своей ладонью в смертоносный металл. Из раненной ладони ручьем полилась кровь. Убийца вырвал нож у слабеющего противника и начал им полосовать нашего парня.

Вдруг послышался визг тормозов проезжавшей мимо машины. Из открывшихся дверей выскочили несколько мужчин. Они бежали к месту происшествия. А Виталий истекал кровью. У его убийцы сверкали пятки. Он убегал от возможного преследования через заболоченную местность.

Виталий был здоровенным, спортивным мужчиной. Он был готов к любым транспортным неожиданностям. У него даже был перцовый баллончик для отражения нападения.

Но в этот раз он утратил бдительность. Волна приближающихся нежных чувств любви захлестнула его внимание. В своих мыслях он уже был в объятиях Елены. Но все в одночасье оборвалось: и мысли, и сознание, и сама неуклюжая жизнь.

— Мне холодно, мне холодно, — окровавленными губами шептал смертельно раненный Виталий.

Скорая помощь приехала с опозданием. Да и вряд ли медики смогли бы помочь нашему парню. Раны были глубокими…

Хоронили Виталия все извозчики-таксисты города Иркутска. Елена в тот вечер все глаза проглядела, высматривая Виталия в вечерних сумерках. А его все не было.

Потом, от шоферов, занимающихся извозом, она узнала о случившемся. Долго плакала и рыдала. Она не могла представить этого красивого и сильного мужчину мертвым. Он вошел в ее одинокое сердце, чтобы потом внезапно и резко уйти, оставив незаживающую рану. Оставив острую душевную боль.

Проезжая мимо места трагедии, я всегда вижу букет свежих цветов. Это от Елены. Она не может забыть свою позднюю и несбывшуюся любовь, своего любимого мужчину, безвременно ушедшего Виталия.

А что с убийцей? Его поймали и осудили на тринадцать лет колонии строгого режима. Саша был на суде. Но от этого разве может стать легче? Виталия уже не вернешь.

Его грустную улыбку можно увидеть теперь только с фотографии на Маратовском кладбище, на могильном надгробии, которое возвела вполне состоявшаяся бизнес-леди Елена Николаевна Земляникина. Это грустный и величественный памятник ее несостоявшейся любви.

— Эта трагедия произошла 26 сентября. Скоро очередная годовщина. А Виталина фотография стоит у меня на полочке шкафа. Она всегда передо мной, — грустно произнес в заключение Александр. — Такое нельзя забыть.

Эта история живет в моем сердце и будет жить, пока я топчу нашу бренную землю. Я обязательно поеду на погост в день его памяти.

У нас у всех на глазах появились слезы. Ах, как жаль парня.

Печальная зарисовка

«Тик-так, тик-так, тик-так», — монотонно клацали настенные часы, отстукивая секунду за секундой. Работа у них такая — считать время: за секундами минуты, за минутами часы и так каждый божий день. А люди продолжали идти, плыть или метаться по своему жизненному пути, не замечая порой, как быстро течет время. У кого-то жизнь была размеренной, при полном достатке, а у большинства не очень… У многих — почти совсем без простых житейских радостей. У каждого свои проблемы. «У кого-то щи жидкие, а у кого-то бриллианты мелкие. Взгрустнулось», — говорится в народной пословице.

Чего это я? Радости бывают всегда, надо только уметь их разглядеть. Вот, недавно купил себе недорогой сотовый телефон и радуюсь, что заряда его батареи хватает для работы аппарата аж на целый день. Счастье-то какое!

«Тик-так, тик-так, тик-так», — часы отстукивали, наверное, время моей жизни, неминуемо приближая ее к логическому завершению. Вернее, это не часы приближали конец, а жизнь сама брела по тропе, ведущей в вечность, а часы всего лишь вели хронометраж данного отрезка времени. От осознания этого стало еще грустнее. От подобных мыслей, медленно пульсирующих в голове, я начал погружаться в забытье. Заканчивался сентябрь, на календаре тридцатое число, последний день уходящего первого осеннего месяца.

Вдруг в моих ушах загремело.

— На лабутенах-нах и в ослепительных штанах, — с залихватской веселостью запела моя сотовая безделушка.

— На лабутенах-нах, — все никак не могла остановить она свой пыл записанного в аудиоформате прикольного рингтона от популярной рок-группы «Ленинград».

— Смольный вас слушает, — пробубнил я в телефонную трубку.

— Сергей, я сейчас к вам приду. Ты же специалист по всяким компьютерным железякам и всевозможным гаджетам, помоги настроить андроид-смартфон. Че-то батарейки у моего «китайца» всего на два часа хватает, — слышу я голос подруги детства Натальи. — Поможешь или как?

— Конечно, помогу, приходи, Наташа. Но чтобы узнать, чем болен пациент, его надо осмотреть и пощупать, сделать диагностику и только потом лечить, если это возможно.

— Я никуда не тороплюсь, времени у меня дофига, и Лену, свою одноклассницу — твою жену, я давно не видала. Она дома?

— Конечно, дома. Короче, подползай. Заодно с ней и лясы поточите о жизни, о здоровье, о детях и всем таком прочем. Может, за политику обкашляете, вы же продвинутые девчонки.

«Тик-так, тик-так, тик-так», — монотонно, как из глубин вечности, звучал далекий голос все тех же моих часов.

— А может быть, хронометр сейчас отсчитывает последние минуты чьей-то жизни, — печально подумалось мне. — Может быть, кто-то в настоящий момент стоит на пороге жизни и смерти. Может быть, кому-то нужна экстренная помощь?

Через десять минут я уже кручу в руках произведение китайской промышленности: сотовый телефон марки «Blade». Вот блади, так блади — что-то созвучное с нашим популярным в просторечье словом-термином. Сейчас попробую заглянуть ей под юбку. Ой, чего это я? Загляну ему в корень. Ой, вернее, в корневой каталог. Надо посмотреть, чего туда напихали китайские производители.

«Тик-так, тик-так, тик-так», — тревожно звучит, как из бездны, внезапно охрипший голос хронометра.

Вдруг телефон марки «Blade» зазвонил. На экране высветился идентификатор звонящего абонента — это Тоня, дочь Натальи.

«Тик-так, тик-так, тик-так», — энергетика тревоги усиливалась, как будто бы начинал надвигаться ужасный и сокрушительный ураган-цунами.

Застрекотали какие-то внутренние механизмы часов, из своего окошечка показалась фарфоровая кукушка. Она беззвучно открывала свой клюв. Видимо, что-то сбойнуло внутри программы этого счетчика времени, и звуковой файл застрял где-то в его недрах. Потом кукушка странным образом издала звук — то ли хрюкнула, то ли каркнула. Как будто бы она желала выругаться, выматериться. Затем «пернатая» спряталась обратно в своем надежном, как и прежде, убежище.

Я нажал на телефоне «Blade» кнопку ответа и начал вещать:

— Говорит личный электронный секретарь-автоответчик ее величества Натальи Викторовны. До того, как вас пошлют нах, вы можете униженно и кратко произнести свое прошение…

В ответ послышались неразборчивые звуки и следом зазвонил дверной звонок нашей квартиры. Дверь открылась. На пороге стояла Тоня. Вид у нее в этот момент был растерянный и подавленный, хотя в обычное время она была человеком веселым, улыбчивым и всегда с ярким жизненным задором.

«Тик-так, тик-так, тик-так», — уже в инфразвуковом диапазоне жутко громыхал как будто бы притаившийся в часах ураган злобных и черных энергий из преисподней.

— Наш Сережа умер, это случилось час назад. Он вышел на Черемховском переулке из дома своей подруги Людмилы и упал возле подъезда, — скорбно, срывающимся голосом, произнесла Антонина, говоря о своем младшем брате.

Острая боль своим холодным кинжалом пронзила материнское сердце Натальи. Хоронить своих детей — самая трудная и самая болезненная миссия родителей. Так было всегда. Когда твоя кровиночка, твое дитятко, которое ты вынашивала под своим сердцем, умирает, весь мир переворачивается в сознании матери. Материнский разум отказывается принимать и понимать такое мрачное известие, такое внезапно обрушившееся горе.

Но жизнь непредсказуема и жестока, и никуда от ее реалий не деться. Принять на себя такую лавину горестных чувств и страданий и не сломаться, не потерять сознание, не упасть сможет не каждый человек. Наталья смогла.

Жизненные трудности и горести закалили ее характер, сделали ее стойкой. При этом она не утратила природной доброты и чуткости. Она была и оставалась до сих пор чувственным и впечатлительным человеком.

— Кто…? Как…? Это что, наш Сережа…? Мой сыночек, мой родимый…? Ой-ой-ой. Нет, нет, нет. Это невозможно. Этого не может быть. Он такой молодой. Мой сыночек такой молодой. Ему всего лишь тридцать восемь лет. Как же так, как же так. Что же делать теперь? Мой сыночек, моя кровиночка…, — запричитала ошарашенная этой ужасной новостью Наталья.

«Тик-так, тик-так, тик-так», — неслось уже откуда-то с небес. «Тик-так, тик-так, тик-так», — пульсировало время на фоне участившегося сердцебиения и готового уйти вразнос сердца, монотонные звуки хронометра своей вечной умиротворяющей энергией пытались вытеснить скорбную энергетику, заполняя все внутреннее пространство квартиры.

«Тик-так, тик-так, тик-так. Время лечит. Время лучший доктор», — опять слышалось словно откуда-то из небесных высей.

— Тоня, прости меня. Ты шла к нам со скорбной вестью, а я в ответ на твой телефонный звонок вылез с неуместным и дурацким юмором, — взмолился я.

В ответ Антонина только махнула рукой. Сели, начали обсуждать необходимые в таких случаях траурные мероприятия.

«Тик-так, тик-так, тик-так», — время шло своим чередом.

Вдруг передо мной в моем воображении начали мелькать черно-белые слайды из давнего прошлого.

Великий Советский Союз, шел 1979 год. Моя Лена забеременела и по приезду из Усть-Илимска, где мы проживали в тот период, в Иркутскую женскую консультацию дала, при встрече, «руководящее указание» своим самым близким подругам Лене и Наташе: «Делай как я!»

Следуя примеру своей приятельницы, девчонки тоже забеременели, их мужья Саша и Анатолий постарались на славу. Моя жена тогда не смогла выносить сына. Резус-фактор крови у нас с ней был разный. В ту пору это обстоятельство было серьезным препятствием для благополучной беременности. Врачи оказались перед этой проблемой бессильны, я остался без сыночка. А у наших друзей тогда родились сыновья: у Лены с Сашей — Слава, у Наташи с Анатолием — Сережа, о нем этот грустный рассказ.

Я помню Серегу маленьким голубоглазым сорванцом, крепко любившим своих маму, папу и сестренку. Потом припоминаю, как Наташа с Анатолием почти каждый день «пасли» сына после занятий в старших классах школы, чтобы забрать его домой, пока сын не успел принять наркотическое зелье.

Серега тогда попал в дурную компанию. Немудрено такое было в тот далекий период. Да и сейчас подобное случается не так уж редко, когда сами оборотни-менты из личных корыстных интересов крышуют наркоторговцев. А тогда, изъятая из одного наркопритона дурь передавалась на реализацию в другой. При этом некоторые «правоохранители» зарабатывали нехилые бабки. Такие подонки ставили и ставят под угрозу жизни многих молодых людей и подростков.

Бывало, сажали наркоманов и таких ментов. А многие ребята и девчонки, втянутые в потребление наркотической отравы, не смогли дожить до зрелых лет.

Серега дожил. Может быть, потому что большую часть своей жизни провел в местах, называемых в народе не столь отдаленными. Ходка была за ходкой, начиная с малолетки.

«Тик-так, тик-так, тик-так», — часы продолжали отстукивать секунды, фиксируя проходящее мимо нас время.

Вот и у Сереги время отсидок прошло. Уже на протяжении девяти последних месяцев, откинувшись после очередной отсидки, он начал вести новую жизнь. Жизнь полную и светлую, с миром в доме, с дружбой в трудовом коллективе. Рабочая дружба — она иная, она не такая, как между урками на зоне или в тюрьме.

Рабочая среда объединяет людей для созидательной жизни. Если раньше Сергей не представлял своего существования вне зоны, то теперь жизнь сама повернулась к нему своими новыми гранями. Гранями простого человеческого участия, тепла, дружбы и любви, с обязанностями и ответственностью перед родными, близкими, любимыми и всеми другими посторонними людьми. Серега преобразился.

«Тик-так, тик-так, тик-так», — время неумолимо бежало вперед, его никто не мог остановить или повернуть вспять.

Папа Анатолий — пенсионер, сам недавно серьезно переболел. Но он продолжал работать, чтобы к пенсии прибавлялось еще немного деньжат. Чтобы накопить для доченьки Тонечки на автомобиль. Пусть не самый крутой и не самый новый, но приличный, иностранный. У Тони же есть водительские права.

А сейчас эти денежки сгодились совсем для другой цели — для похорон единственного сына Сережи.

Вот уже священник в ритуальном зале читает молитву.

Помяни, Господи Боже наш, в вере и надежди живота вечнаго преставльшагося раба Твоего, брата нашего Сергия, яко Благ и Человеколюбец, отпущаяй грехи и потребляяй неправды, ослаби, остави и прости вся вольная его согрешения и невольная, избави его вечныя муки и огня геенскаго, и даруй ему причастие и наслаждение вечных Твоих благих, уготованных любящым Тя: аще бо и согреши, но не отступи от Тебе, и несумненно во Отца и Сына и Святаго Духа, Бога Тя в Троице славимаго, верова, и Единицу в Троице и Троицу в Единстве православно даже до последняго своего издыхания исповеда. Темже милостив тому буди, и веру яже в Тя вместо дел вмени, и со святыми Твоими яко Щедр упокой: несть бо человека, иже поживет и не согрешит. Но Ты Един еси кроме всякаго греха, и правда Твоя правда во веки, и Ты еси Един Бог милостей и щедрот, и человеколюбия, и Тебе славу возсылаем, Отцу и Сыну и Святому Духу, ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Людей, пришедших проводить Сергея в последний путь, было не много, но и не мало. Не успел он на воле обзавестись многочисленными друзьями. Пришли родные и близкие, и те, кто хотел поддержать маму Наташу и папу Анатолия в этот тяжелый момент в их и без того нелегкой жизни. Здесь же рядом, вся в слезах, плача без умолку, находилась подруга Сергея Людмила.

— Зачем ты, Сергей, оставил меня на всю оставшуюся жизнь одну, без тебя. Ты же знаешь, что я без тебя не могу. Ты мой самый главный, самый дорогой и самый любимый мужчина на всем белом свете. Как мне жить теперь? Как жи-и-и-ить, — всхлипывала, горько плача, убитая горем молодая женщина.

Отношения у них были не из простых. Они любили друг друга, но Сергей бывал на воле не очень долго, почти как в краткосрочной командировке, возвращаясь вскоре в свои, ставшие родными, стены уголовного мира колонии. А Людмила оставалась в Иркутске.

Она порой бесилась от злости и тоски по любимому мужчине. А потом была вынуждена принимать крутое решение: «Раз ты, Сергей, опять променял свободу и меня на жизнь в тюрьме и на зоне, я тоже должна что-то делать. Все говорят, что я молода, стройна и красива, что я должна устроить свою жизнь, свое женское счастье без тебя. Я сама хотела бы испытать чувство материнства. Я хочу и могу стать мамой. Я устала все время ждать тебя. Я не хочу увядать, стареть и помирать в одиночестве».

Она пробовала начинать новую жизнь с другими мужчинами. Но всякий раз, когда Сергей освобождался и возвращался из мест лишения свободы, она бросала все и бежала к своему Сереженьке — своему единственному любимому. Она ничего не могла поделать с собой. Затем молодые жили до очередной посадки Сергея. Счастье было недолгим.

А потом все повторялось вновь и вновь. Какое-то неимоверное и непостижимое добровольное самопожертвование молодой женщины. Ее еще домочадцы в шутку называли «декабристкой Бестужевой». Но ей было не до шуток. Она была в плену, как бы закованной навечно наручниками своей неумирающей любви.

За два дня до похорон с работы Сергея приходил его бывший начальник. Он принес недополученную Сергеем заработную плату и деньги на похороны, которые собрали дружные работяги-товарищи, члены Серегиной бригады.

— Спасибо вам, папа Анатолий и мама Наталья, за то, что вы воспитали такого хорошего сына Сергея. Мы все любим и уважаем его. Мне трудно говорить о нем в прошедшем времени. Мы доверяли ему самые сложные работы. А я доверял ему ключи от всех помещений и складов. Сергей с честью оправдывал наше доверие.

Мы скорбим по этой тяжелой утрате. Нам его будет очень сильно не хватать. Даже уличная собака, которую пригрел и подкармливал Серега на работе, каждый день ждет его. Иногда воя и скуля, она смотрит на дорогу, ожидая, что вот-вот Сергей вернется, — говорил без особых ораторских изысков не очень молодой руководитель строительного подразделения. На глазах его были слезы, а голос порой невольно срывался, окрашиваясь хрипотцой, когда ком скорби подбирался к его горлу.

Похоронили Сергея 4 октября 2018 года на Радищевском кладбище Иркутска рядом с бабушкой Антониной (мамой Наташи) и дядей Станиславом (Наташиным родным братом).

Со стороны за процессом погребения присматривала стая бродячих собак. Голодные животные ждали, когда люди по своим обычаям поставят на новую могилку блюдечко со стаканчиком водки и положат колбаску с блинчиками, вроде как на закусь. Водка-то им, собакам, без надобности, а вот съестное очень даже нужно. Из хмурого неба валил мокрый снег, он укутывал землю своим влажным покрывалом. Дул холодный пронизывающий тело осенний ветер. Он своим морозным дыханием забирался под одежду, заставляя людей ежиться.

Только Сереге не было холодно, он уже не мог ощущать ни холода, ни природного тепла. Его душа, наверное, сейчас могла ощущать только тепло сердец людей, пришедших проводить его в последний путь.

Наконец, самые шустрые, а, может быть, самые голодные собаки бросились к вожделенной пище, оставленной нами на вновь возникшем Серегином погосте. Но молодой злобный кобель, сидевший неподалеку, по-видимому вожак стаи или, может быть, смотрящий за этим участком кладбищенской территории, отогнал всю собачью мелюзгу прочь.

Вступать с ним в смертельный бой никто из стаи собратьев не стал. Поэтому мы по отдельности подзывали к себе рядовых членов лохматого и хвостатого сообщества и давали им еду. При этом их главнюка мы отогнали в сторону. Мы же люди, нам хотелось чтобы каждая собачонка что-нибудь съела.

Пусть друзья человека тоже помянут нашего парня Сережу, безвременно и скоропостижно ушедшего в вечность, оставив нас страдать на этой Земле.

«Тик-так, тик-так, тик-так», — жизнь продолжается. Живым надо жить дальше, помня ушедших в мир иной своих родных, близких и друзей. Потом, может быть, и о нас кто-то вспомнит.

Разные случаи бывали на улицах нашего города и не только печальные. Наверное, больше было смешных и радостных. Радуга эмоций и чувств была необыкновенной, а иногда даже незабываемой, сказочной. Мне же сейчас хочется продолжить рассказ про улицу. Про то, какой ее видел я с самого моего детства, каким она меня принимала.

Иркутские улицы — понятие сложное и многогранное. О них можно слагать стихи и сочинять песни. А я привлек к своей работе мастеров изобразительного искусства — одних из лучших живописцев старого Иркутска.

И помогут мне раскрыть тему нашего города иллюстрации картин замечательных иркутских художников Оксаны и Алексея Яшкиных. На протяжении всей книги они будут украшать ее содержание и знакомить читателей с картинами, отражающими разные моменты из жизни нашего любимого города.

Они дополняют литературное содержание и раскрывают тему книги глубже, используя художественные образы, написанные маслом на холсте. Кисть и мастихин — это их оружие. А эти картины, как и сам текст книги, об истории родной сибирской земли, об Иркутске.

Пусть эта книга поможет широкому продвижению их искусства и прибавит новых почитателей таланта иркутских самородков — замечательных и самобытных художников.

2. Анютины глазки. Первая любовь и последняя

Филипок. Посадка по весне

Филипок — так ласково звали Славу Филиппова друзья и подруги. Он был смешливым и озорным парнем. Но при этом среди бродовских слыл настоящим бойцом, бесстрашным и непримиримым к проявлению несправедливости. Бродом или Бродвеем молодежь называла главную улицу города Иркутска — улицу Карла Маркса. А до Октябрьской революции 1917 года, в царскую эпоху, она именовалась Большой улицей.

Во все времена на ней происходили замечательные мероприятия. Здесь праздновали различные значимые события. Здесь проходили массовые гулянья, многолюдные шествия. По будням и в выходные дни сюда приходили просто прогуляться — на других посмотреть, себя показать. Здесь вельможи чинно разгуливали с возлюбленными. На старинных фотографиях такие променажи выглядели особенно трогательно. Дамы в длинных платьях, в ажурных шляпках.

Наверное, были и другие персонажи, но в истории они не остались запечатленными на фото. Видать, не слишком презентабельными были их рожи и одеяния. Вот фотографы и не тратили на них драгоценные негативы. Зато расфуфыренные кавалеры имели очень важный вид. Кареты, запряженные лошадьми, казались верхом совершенства и изящества.

А теперь разные современные баламуты выгуливали своих телок, так называли легкодоступных девушек. Да еще влюбленные, нежно переглядываясь и робко держась за руки, прогуливались среди других людей, отдыхающих от работы, от борьбы за выполнение и перевыполнение планов советских пятилеток.

Набережная реки Ангары, названная в советские времена бульваром Гагарина, была еще одним местом культурного отдыха горожан. Здесь, в самом центре Иркутска, нередко проходили разборки, поскольку сталкивались разные люди с различными интересами, помыслами и устремлениями.

Славка Филиппов шел по Броду, непринужденно поглядывая по сторонам. Он никуда не торопился и никого не ожидал встретить. Девушки у него не было. Друзья отдыхали на острове Юность, который тоже находился в самом центре города. Рядом с началом улицы Карла Маркса была перемычка, которая перекрывала течение Ангары в узком месте и открывала доступ к водной прохладе некогда чистого и уютного залива, ставшего уже полуостровом Юность.

Но Филипок шел от «железки» (железнодорожного двора) совсем в другую сторону. Он с улицы 5-й Армии свернул влево, в сторону памятника Ленину. Хотел прошвырнуться с «бороды» на «лысину». Так в шутку называли маршрут с улицы Карла Маркса на улицу Ленина.

Внезапно из зарослей кустов, что со стороны газона возле драматического театра, донесся звук плача, или скорее всхлипывания. Этот звук был тихим и надрывным. В нем было столько горечи и боли. Слава остановился, прислушался и направился к источнику этих нечеловеческих страданий, казалось исходивших из раненого, разрывающегося сердца, захлебывающегося в эмоциях космического горя. Там он увидел полусидящую, опирающуюся одной рукой о грязную землю, молоденькую девушку.

Взгляд ее голубых глаз был стеклянным. Слезы беспрерывным ручейком струились, падая на обнаженную девичью грудь. От рыданий и спертого прерывистого дыхания грудь содрогалась в угасающем ритме. Казалось, что девушка была готова умереть, не сходя с этого места. Места насилия и надругательства над ней. Ее новенькое платьице было разодрано. Лицо в побоях. Из носа текла кровь. Кровь также была и на подоле истерзанного платья.

— Боже мой. Что случилось? Меня зовут Слава, можно просто Филипок. А как тебя зовут? — залепетал ошарашенный Филипок, обращаясь к насмерть перепуганной девушке.

Он поднял ее с земли. Поправил как мог то, что еще осталось от платья и могло прикрывать фигуру девушки. Накинул на ее плечи свой пиджак, обтер ее лицо от крови своей рубашкой и начал выслушивать рассказ бедолаги.

— Зовут меня Анюта, — девушка почувствовала заботу и тревогу за нее настоящего мужчины, который был готов оказать ей помощь, защитить. Она грустно улыбнулась. — Филипок звучит забавно.

— Это меня так кореша прозвали еще в детстве. Фамилия у меня Филиппов. Вот и прилипло прозвище на всю жизнь. А че, мне нравится. Совсем даже не обидно, — заулыбался Слава, разглядывая девушку. — А ты красивая, однако. Рассказывай, что случилось?

— Стыдно мне об этом говорить. Да ладно. Я приехала учиться в медицинский институт. Сама я из Тайшета, там живут родители и брат. Вот сегодня пошла погулять. Хотелось на бульваре Гагарина Ангарой полюбоваться. У нас тоже речка есть — Бирюса, только она не такая большая, но тоже очень красивая.

Но не дошла я, не успела. Возле драматического театра на меня налетели двое здоровенных парней, им помогали еще двое. Они меня потащили в кусты в палисадник. Я отбивалась, кричала, но никто не пришел мне на помощь, даже милицию не вызвали. От ударов кулаком в лицо я на какое-то время потеряла сознание.

Когда очнулась, то меня уже насиловали. Двое пацанов держали руки и зажимали рот, а двое верзил поочередно упражнялись внизу. Гады, сволочи.

Какой я теперь мужу достанусь? Что со мной будет? Ведь я была девственницей. Берегла себя для будущего любимого. А теперь позору не оберешься, — Анюта опять горько заплакала и прижалась к Славе.

«Что за народ такой? Моя хата с краю. Никто не вмешался, не спугнул хотя бы этих козлов вонючих», — подумал Филипок. А вслух произнес:

— Куда тебя, Анюта, проводить: в больницу, в милицию или еще куда?

— Не знаю я. В милицию не хочу, боюсь. Допросы, расспросы — это дополнительные унижения. Да и мужики в основном в милиции работают. Будут надо мной насмехаться.

Да и защитят-то они вряд ли. У тех гадов нож. Они когда меня волокли, им в левый бок под ребро упирались. Мол, будешь орать и сопротивляться, прирежем. Они ведь могут подкараулить меня на улице и убить. Таким терять нечего. А заступиться за меня в Иркутске некому. Да и в Тайшете тоже.

Даже мой родной брат издевался надо мной. Бил и даже пинал ногами, когда я была еще подростком. Одна боль мне от мужчин.

Слава, а проводи меня до общежития. Я там переоденусь. Девчонки-старшекурсницы меня осмотрят, помогут по медицинской части. Я тебе пиджак потом или сразу верну. Хорошо, Филипок?

— Хорошо. Пойдем, Анюта. Я тебя провожу и в обиду никому не дам. Не бойся, теперь у тебя есть защита. В моем лице.

При подходе к памятнику Ленина Анюта задрожала и, судорожно вцепившись в руку Славы, стала прятаться за его спину. Было видно, что она жутко напугана.

— Слава, это они, — еле вымолвила девушка, показывая взглядом на группу парней, вальяжно стоявших и о чем-то бурно разговаривавших на перекрестке двух главных улиц города.

— Ну ты, Анюта, говорила, что за тебя заступиться некому. Сейчас я не только заступлюсь, я отомщу за тебя этим мразям. Они долго будут помнить этот вечер. Подонки гребаные. Сейчас увидишь все своими глазами. Не бойся, ты со мной.

— Ребята, разговорчик имеется, — презрительно сплюнув через нижнюю губу, произнес Вячеслав, отпустив из своей ладони руку испуганной Анюты.

Парни опешили. Они вчетвером. Они не могли ожидать такой наглости от пацана, не отличавшегося большими габаритами. Двое насильников были аж на две головы выше Филипка. А двое их пособников («подсобных рабочих») были невысокими, но коренастыми.

Настроены они были круто и жестко. У одного из них в руках сверкнула финка. Атмосфера начала накаляться, как над вулканом, готовящимся к извержению лавы.

— А не пошел бы ты, шибздик, к такой-то матери? — язвительно ответил Филипку один из здоровяков и громогласно захохотал: — Гы-гы-гы. Гы-гы-гы.

«Так, до хлебальника я, пожалуй, не дотянусь. Длинные гаденыши. Тогда ловите, гады», — успел подумать Слава и мощнейшими ударами с двух ног попеременно нанес разящий урон противнику в нижнюю часть тела в область мошонки.

Сейчас бы это назвали запрещенным приемом кикбоксера или бойца ММА. А тогда Филипок просто применил навыки отличного футболиста. Только предметом удара был не мяч, а похотливое плотское естество негодяев насильников. Гол надо было забивать однозначно. Если промахнешься, тебя самого могут забить до смерти.

Послышался страшный скрежет разрывающейся на части биомассы единственной извилины (органа мышления) этих криминальных индивидов. Ужасающие вопли сотрясли округу.

Даже голуби, восседавшие и гадившие на голову вождя мирового пролетариата, испуганно вспорхнули, оставив памятник наедине со стонами, взорвавшими всю округу.

Оба амбала скрючились, забившись в конвульсиях. Тут-то их челюсти оказались в зоне досягаемости кулаков Вячеслава. Последовавшие молниеносные удары с обеих рук и скрежет сломанных челюстей завершили акт возмездия.

Два парня, совсем еще недавно издевавшиеся над Анютой, уже поверженными и почти бездыханными лежали у ног девушки.

Филипок, улыбаясь от азарта и успеха, обернулся в сторону девушки. Его глаза кричали:

«Зло не должно оставаться безнаказанным. Вот, смотри, Анюта, смотри, я отомстил за тебя. Враг повержен».

Девушка была близка к шоковому состоянию от ужаса, но ее глаза были переполнены благодарностью этому почти незнакомому парню, бесстрашно вставшему на ее защиту.

В этот момент последовал удар ножа в спину Славы, отвлекшегося от поединка всего на долю секунды. Филипок вскрикнул.

Затем он, обернувшись, как вертушка, к которой был привязан кузнечный молот, сокрушительным ураганом ударов уложил на асфальт, рядышком с их хозяевами, оставшихся двух противников.

Как выяснилось позже, рана у Филипка оказалась неопасной. Нападавший парень, с ножом в руке, упал плашмя. Рожа агрессора со всего маха врезалась в дорожное полотно улицы, окрасив его красной жижей. Слава в горячке выхватил нож из руки своего несостоявшегося убийцы. И всадил ему в ягодицу.

Рукоятка ножа заиграла, завибрировала. Сегодня, наконец-то, нож нашел себе достойные ножны — футляр для безопасного хранения. А что, в этой жопе ему и место…

Сизые облака играли в закатных лучах солнца. Казалось, что они тоже ликовали победе добра над злом. Они радовались, глядя на Филипка, и грустили, переживая за Анюту. Им с высоты видно далеко, но они не смогли предупредить нашего молодого человека о надвигающейся опасности. Хотя очень старались. Облака закручивались в вихре, потом опускались низко к земле и стремительно взлетали вверх. Они становились темнее и темнее. Они уже совсем почернели. Казалось, что облака с тревогой кричали парню:

«Филипок, берегись! Славка, спасайся! Убега-а-ай».

Но наш молодой боец ничего не слышал. Он любовался Анютиными глазками. Они уже не были теми стеклянными, которые он увидел в первое мгновение их встречи. Ее глаза светились в этой опускающейся темноте синими сапфирными лучами. Их свет преломлялся в сознании нашего героя всеми цветами радуги, согревая и лаская его взволнованное юношеское непорочное сердце.

«Какие же они, эти глаза, прекрасные и добрые, — думал, восхищаясь их красотой, Филипок. — Какая необыкновенная эта девушка Анюта. Я без нее, кажется, уже не смогу жить. Да, да, не смогу, не смогу!»

Чувство притяжения и любви стало вытеснять в его мыслях ощущения сострадания и жалости к этой безвинной и недавно еще беззащитной девчонке. Он стал ощущать непреодолимое влечение к своей новой знакомой. Только эти светлые силы притяжения внезапно встретили сопротивление, жесткое и грубое противодействие.

С четырех сторон, и по «бороде», и по «лысине», к месту события подъехало четыре милицейских воронка. Славке выкручивали руки, его душили крепким хватом сзади. Потом повалили на асфальт и заковали в наручники.

Анюта кричала:

— Отпустите его, я не позволю, не отдам…

Хотя Слава не оказывал сопротивления милиции, его несколько раз пнули в живот и по печени и забросили в клетку автомобиля, предназначенную для бандитов, жуликов и других арестантов. Немудрено, но по сложившейся на местности обстановке и по всем приметам именно он больше напоминал бандита. Рубаха Филипка была вся в крови.

Откуда им знать, что это была кровь Анюты. У Славки не было носового платка, и разбитый нос и лицо девушки он бережно обтирал своей рубахой, которую потом просто застегнул, отдав пиджак Анюте. Но милиционеры этого знать не могли. Они видели только кровь на асфальте, кровь на рубахе, плюс четыре лежащих тела с ножом, воткнутым в задницу одного из них.

Картина вполне однозначная. Пазлы сложились так: доблестные охранники порядка по сигналу внимательных и бдительных граждан обезвредили и задержали вооруженного и опасного преступника.

Девушку прогнали. Четверых пострадавших на машинах скорой помощи увезли в Третью кировскую больницу, в травматологию, что возле Центрального рынка. Там всегда принимали раненых, переломанных, искалеченных и побитых граждан.

В Кировском РОВД дежурный следователь, майор Злобин, похвалил сотрудников милиции за задержание преступника. Разбираться долго он не стал. Показаниям Вячеслава, что тот защищал девушку, он не поверил. Девушки-то нет, значит, и не защищал никого.

Разыскивать свидетельницу происшествия он тоже заморачиваться не стал. Зачем ему суетиться? Лишняя это работа, что, ему больше делать нечего, что ли? План надо выполнять.

«Если сама придет, буду вынужден допросить. А так…» — думал доблестный майор милиции, а по сути, бездушный чинуша.

Недавно Кировский районный отдел милиции подвергли жесткой критике, что в нынешнем году раскрываемость преступлений по статье «хулиганство» ниже на двадцать восемь процентов, чем за аналогичный период прошлого года. Стало быть, нужно для поправки показателей статистики посадить вполне определенное количество хулиганов.

Виноват человек или нет, большого значения не имеет. В суде тоже к этому вопросу относились философски: дыма без огня не бывает, раз попался, значит, виноват. Такая порочная система работы и оценки результатов деятельности правоохранительных органов имеет место и по сей день. Отсюда и следует другая статистика, что по тюрьмам и по зонам парятся без вины виноватыми до пятидесяти процентов «сидельцев».

Анюта если бы знала, то обязательно бы пришла в милицию выручать Филипка. Но не срослось… При ознакомлении Вячеслава с обвинительным заключением в кабинете следователя Злобина зазвонил телефон.

— Алло, это из третьей кировской больницы по делу Филиппова.

— А, понял. Как там пострадавшие от рук преступника себя чувствуют? Все живы остались или как?

— У двоих половые органы отбиты. Все хозяйство аж фиолетового цвета. Говорили про них, что, типа, они насильники. Вот и получили по заслугам…

— Нуихерсними, — скороговоркой протрещал Злобин.

— Он-то с ними, но по назначению уже вряд ли понадобится. Разве что писать, и то с трудом, через катетер. Челюсти еще у всех четверых сломаны. Да сотрясение мозгов вдобавок ко всему и кровопотеря, небольшая, но все же…

— Нуихерсними, — снова, но уже многозначительно, процедил сквозь зубы Злобин, всем своим видом дистанционно показывая, что разговор закончен.

Суд был скорым. Славе дали шесть лет заключения в колонии. Судья, расфуфыренная тетка, Славкины доводы и не слушала. У нее, разведенки, вечером было свидание с возлюбленным.

Он работник системы, следователь. Надо успеть к парикмахеру сходить. Прическу, маникюр сделать, потом рожу накрасить. А то ведь он может свое кобелиное внимание на молодую секретаршу переключить.

Вон как он заглядывает в вырез ее платья, на томно вздымающиеся при дыхании груди. Да на длинные ножки, когда та идет, покачивая телесами. Это ж надо так, все мужики — кобели.

«Блин, сколько раз ей говорила, что на работу надо ходить в закупоренном виде, ничего такого не выпячивая», — сердито думала судья о своем, наболевшем и злободневном.

Когда ей слушать доводы арестанта, не до него ей. Это все рутина повседневной работы. А ее личная жизнь важнее всего. Годы-то уходят, можно остаться одинокой и никому не нужной.

А Славкина мама, Вера Ивановна, в стареньком платье и черном платочке, проплакала, затравленно сидя на лавочке на всех судебных заседаниях. Она, простая труженица, батрачившая всю свою жизнь на швейной фабрике, растила сына в одиночку, без мужа, стойко перенося все лишения. Очень хотела, старалась, чтобы мальчик стал хорошим человеком. Он и был смелым, неравнодушным и справедливым. Иначе не сидел бы здесь на скамье подсудимых, вступившись за беззащитную девушку. Мама все никак не могла понять, за что же судят сына.

«Так, как он, поступил бы любой настоящий мужик, — думала убитая горем простая русская женщина. — Как же так? Что же это такое?»

— Сыночек мой дорогой. Я буду ждать тебя. Я всегда с тобой, мой любимый, мой единственный, — плача, причитала мама, выслушивая суровый и, по существу, несправедливый и неправосудный приговор.

А зона строгая

Вот этап доставил нашего Вячеслава на железнодорожный вокзал города Тулуна. Этот город в 380 километрах от Иркутска славился наличием многочисленных исправительно-трудовых колоний. Угрюмые охранники затолкали прибывших в автозаки, и понеслась жизнь осужденных ребят на новом месте, вдали от родных, вдали от друзей.

Начальник колонии, пожилой полковник Федоренко, после карантина поприветствовал прибывших зэков. Рассказал о распорядке в колонии, предостерег от необдуманных и противоправных действий.

Зэков развели по баракам. Филипок попал в барак, или его еще называли отряд, под номером двенадцать. Вот он переступил порог нового незнакомого мира. К нему тут же подбежал шустрый пацан из сидельцев и вкрадчиво, участливо спросил:

— Что, мать продашь или в задницу дашь?

— Мать не продается, жопа не дается, — отчеканил в ответ Слава.

Он был научен премудростям так называемой тюремной прописки еще во время предварительного заключения, когда ожидал завершения следствия в иркутском «белом лебеде». Там Филипка зауважали сокамерники за его крутой нрав и лютую ненависть к несправедливости.

Статью свою в делюге Слава заработал кулаками. Бил насильников и их пособников. А это по любым понятиям дело правильное, мужицкое.

— Тебе привет от Прасковьи Федоровны передали (тюр. жарг.: привет от параши).

— Что будешь кушать — мыло со стола или хлеб с параши? — все никак не мог угомониться самозваный проверяющий.

— Ссу стоя, сру сидя. Стол не мыльница, параша не хлебница, — снова непринужденно, но четко ответил Вячеслав.

— Угомонись, шустрик, — грубо окрикнул пытливого зэка Хриплый — смотрящий по бараку. — Это Филипок. Он мужик правильный. Хоть и первоходок, но законы наши уже знает. Мне о нем вчера маляву (письмо) прислали.

Исторически сам обряд прописки возник в тридцатых годах прошлого столетия и применялся для того, чтобы выяснить, что из себя представляет вновь прибывший зэк.

В результате прописки, как правило, пришельцу присваивалась масть мужика, но в отдельных случаях он мог попасть в немилость и стать «обиженным» или «опущенным».

Итак, прописка пройдена. Начали течь резиновые дни. Шконка (кровать), подъем, перекличка, зарядка. Потом завтрак, работа в промзоне, отбой, сон. Опытные сидельцы считали, что режим в колонии достаточно спокойный. «Хозяин» Сергей Анатольевич Федоренко был уравновешенным и справедливым. Может, поэтому вертухаи, дубаки и пупкари (охрана и сотрудники колонии) не лютовали. А зэки жили, типа, как в санатории, если можно так выразиться. Ну это, конечно, если есть с чем сравнивать.

В обычных развлечениях заключенных не ограничивали. Правда, оно было всего одно — телевизор. Он был как островок свободы. Из него получали новостные сообщения, смотрели фильмы. В общем, принимали информацию из внешнего, свободного мира через этот ящик.

Но было и еще одно развлечение — это общение по переписке с «заочницами». Но об этом чуть позже. А сейчас про жизнь в зоне, которая резко изменилась после трех лет отсидки Вячеслава. А изменилась она по двум важным параметрам: ужесточился режим, и Славка влюбился в загадочную «заоху». Дело было так.

В колонию пришел новый заместитель по оперативной работе — Плешивцев Аркадий Гедеонович, был он худощавым дрищем. Имел крысиное лицо, вернее рожу. Его худосочное тело было вертким, а все ужимки, в отсутствие начальника колонии, были наполеоновскими. При «хозяине» колонии Федоренко он был раболепствующим и заискивающим служакой.

Казалось, что он всячески хотел угодить Сергею Анатольевичу. А на самом деле за спиной шефа он тайно писал на него разные пасквили вышестоящему начальству в Иркутск. Главной целью Плешивого, так прозвали его зэки, было подсидеть Федоренко и стать «хозяином» или, на крайняк, перевестись в Иркутск и стать главнюком, курирующим зоны.

Для реализации своих корыстных планов он открыл новое направление в деятельности исправительно-трудового учреждения, нелегально конечно.

В колонию зачастил следователь из областного управления внутренних дел по фамилии Курочкин. Внешне они с Плешивым были похожи как два брата. И оба были мерзкими и жутко страшными для беззащитных перед ними зэков. В результате, в Иркутской области резко пошла в гору раскрываемость «висяков» — давних преступлений, которые оставались долгое время нераскрытыми.

А делалось это незамысловатым образом. В зоне находили добровольцев из числа подонков, которые за послабление по отношению к ним режима содержания шли на беспредел. Они прессовали зэков, подвернувшихся им под руку. В результате зверских побоев и издевательств многие не выдерживали, становясь «цыплятами» Курочкина, брали на себя чужие давние преступления, которых не совершали. Срабатывал список следователя Курочкина.

Признаваясь в чужих грехах, они наматывали себе дополнительный срок. Впрочем, чему многие были рады. Ведь они отвязывались от систематических побоев и истязаний, которые были невыносимыми. А «труженики» -прессовщики взамен получали алкоголь, дурь и удовлетворение некоторых других нехитрых потребностей. А как иначе, труд-то не из легких.

Плешивый держал свое слово, поощрял иуд. Зэки боялись выходить на территорию колонии, из промзоны сразу старались попасть в свой отряд. В отряде сто человек, туда соваться беспредельщикам опасно. Можно и на заточку нарваться.

Особенно отличались в этих «раскрытиях» преступлений матерые зэки — Копченый и Соленый. Сами по себе они были ничем не примечательными людишками с невысоким уровнем интеллекта. Главными их чертами были жадность, подлость и тщеславие. С ними невозможно было вести диалог ни о чем. Их ограниченность была такой же яркой, как гений и талант Эйнштейна. Их жадность была безграничной, как сама Вселенная.

Сумел как-то Плешивый рассмотреть в этих биологических субстанциях необходимое ему применение для собственного возможного продвижения по службе. Он, как заместитель по оперативной работе, обладал огромной властью над сидельцами и стремился ее использовать сполна, в первую очередь в своих корыстных интересах.

Так бывает. Пацан, который в детстве получал щелбаны да пендели за свою никчемность, трусость и подлость, получив образование и власть, став начальником, отыгрывался на людях. Они все были ему ненавистны. Он мстил за унижения, полученные в детстве, юности и студенчестве. Именно такими и были Плешивцев и его коллега — следователь Курочкин.

Однажды в столовке к Филипку подкатил Копченый.

— Слышь, пацан, базар к тебе имеется. Перетереть одну тему надо. Мы с Соленым хотим обкашлять с тобой возможное сотрудничество. С нами, крутыми зэками, будешь работать — будет тебе щастье, и даже с бабами перепих устроить могем. Истосковался, небось, по бабскому-то теплу, — сказал Копченый и скабрезно загыгыкал, сверля своим взглядом Вячеслава.

— Не на того нарвался, Копченый. Ты хуже пидора. Я тебе руки не подам. Для меня это стремно. Помогать тебе в твоих грязных делах и стать ментовским холуем — никогда. Катись от меня куда подальше, — сверкнув глазами, презрительно произнес Слава и показал ему оскорбительный и унижающий жест.

Слова молодого зэка обожгли блатаря, как огненная лава извергающегося вулкана. Он покраснел, позеленел, но ответить не посмел. Струсил. У Филипка был такой угрожающий вид, что казалось, он порвет сейчас на части собеседника, как «Тузик грелку». Копченый отступил, но затаенная злоба стала сверлить и разъедать уркагана. Он уже не мог спокойно спать. Испортился аппетит.

Случай для отмщения вскоре подвернулся. На очередной разнарядке в кабинете у подполковника Плешивцева, где рассматривалась фабрикация признаний для раскрытия преступлений, Копченый сделал деловое предложение по новой теме раскрытия мокрухи:

— Есть тут один зеленый огурчик, Филипком кличут. Ему и надо подвесить иркутскую поножовщину пятилетней давности, которую предложил раскрутить и раскрыть Курочкин. У него и статья подходит. За подобное художество он срок и мотает.

— Ну хорошо. Завтра я его в карцер прикажу закинуть. Дальше вы уже действуйте сами. Чтобы послезавтра у меня на столе было чистосердечное признание от Филиппова.

Я обещал следователю Курочкину, что все будет сделано. Если не сделаете как надо, я вас самих сгною. Будете просить о смерти. Такую жизнь я вам устрою, что ад покажется раем. Сами напросились. А сейчас пошли вон. Уже больше трех дел за вами нераскрытых по согласованному графику числится в этом месяце. — Я что, трепачом должен выглядеть перед Иркутском? — гневно заорал заместитель начальника колонии Плешивый и затопал своими кривыми ножками. — Вон отсюда, гады. Работать разучились! Размажу! Сгною! Уничтожу!

В тридцатиградусный мороз Славка возвращался из столовки в отряд. Навстречу ему, откуда ни возьмись, выскочил ДПНК (дежурный помощник начальника колонии) майор Буш.

— Заключенный Филиппов, почему не по форме одеты?! Мать вашу так! Безобразие. Нарушаем, значит. Совсем уже оборзел!

— Виноват, гражданин начальник, я у шапки-ушанки уши опустил, чтобы свои не отморозить, — отчитался наш зэк.

— Я, плять, тебе сейчас яйца отморожу, жопу опущу. Почему нарушаем форму одежды? Опускать уши у шапки-ушанки не положено! Распорядок нарушать не позволю!

— Так ведь холодно, гражданин начальник.

— Пятнадцать суток тебе карцера, понял? Там погреешься, — ухмыльнулся ДПНК. — Ты у меня еще попляшешь, гаденыш.

— Понял, гражданин начальник, — отчеканил Филипок.

Так Славка загремел в ШИЗО.

Примечание: ШИЗО — штрафной изолятор; ПКТ, бур — помещение камерного типа, или, по-старому, барак усиленного режима; СУС — строгие условия содержания; ЕПКТ — единое помещение камерного типа, или попросту карцер; кича — так называют тюрьму в тюрьме, это темница, маленькое неотапливаемое помещение.

Здесь Филипку предстояло провести пятнадцать суток. Ужаснее ситуацию представить сложно. Особенно если вспомнить о кольщиках, которые должны были выбить необходимые признания из невиновного и ничего не подозревающего зэка.

Бушлат и шапку у Славки охрана отобрала при входе в карцер. Зачем? Да просто издевались быдлаки-вертухаи, получившие власть над людьми, поступив на службу в систему ИТК на зону. А может быть, это сделали намеренно для того, чтобы зэк стал посговорчивее и быстрее сломался. Сейчас уже не узнаешь.

А тогда продрогший и замерзающий Славка, покрываясь инеем, сидел на корточках и желал только одного — уснуть и не проснуться.

Его, общительного и жизнерадостного парня, колония со своими тотальными, серьезными, порой бесчеловечными ограничениями надломила, но еще не сломала. Он долго не мог смириться с тем, что сидит из-за уродов, насильников.

Он защищался сам от ножа и защищал поруганную честь безвинной и беззащитной девушки. Он не сделал ничего такого, за что могло бы быть стыдно. Он был и оставался настоящим мужиком. Он стойко переносил все тяготы и лишения жизни на зоне. Славка любил жизнь, но сейчас он понимал, что никому он не нужен. Только маме.

В его сознании всплыли слова старинной песни «Бежал бродяга с Сахалина», которую он слышал в исполнении бабушек, когда маленьким отдыхал в деревне.

У этих бабушек с Великой Отечественной войны не вернулись сыновья. Воспоминания о своих любимых и дорогих мальчиках, своих кровиночках, вселенской тоской и печалью окрашивались в интонациях распеваемой песни.

Эти незамысловатые и в то же время мудрые слова врезались в его детскую память.

Они, как струйки чистой родниковой воды, зажурчали в его угасающем от мороза сознании. Они на каком-то энергетическом тонком уровне побуждали его еще сильнее любить свою маму, свою самую дорогую женщину.

Глухой, неведомой тайгой,

Сибирской дальней стороной

Бежал бродяга с Сахалина

Звериной узкою тропой.

Бежал бродяга с Сахалина

Звериной узкою тропой.

Шумит, бушует непогода,

Далек, далек бродяги путь.

Укрой, тайга, его, глухая,

Бродяга хочет отдохнуть.

Укрой, тайга, его, глухая,

Бродяга хочет отдохнуть.

Там, далеко за темным бором,

Оставил родину свою,

Оставил мать свою родную,

Детей и милую жену.

Оставил мать свою родную,

Детей и милую жену.

Умру, в чужой земле зароют,

Заплачет маменька моя.

Жена найдет себе другого,

А мать сыночка — никогда.

Жена найдет себе другого,

А мать сыночка — никогда.

Не было у Филипка жены. Да и женщин он еще по-настоящему и не знал. Он всего один раз был близок с девчонкой. Но так неумело. Получился форменный конфуз, из-за которого он долго и искренне переживал. Все это произошло, когда Славка, ученик 10 класса школы №15 г. Иркутска, провожал домой девчонку — отличницу из параллельного класса. Вечерний Иркутск был прекрасен.

Кругом зеленело. В кронах деревьев какие-то птички вили гнезда. Они готовились к выводу своего потомства. Они заботились о продолжении жизни, продолжении своего рода. Их голоса с высоты звучали трепетно и звонко. Казалось, что они призывали к такому же процессу всю окружающую природу, все живое и неживое.

— Размножайтесь, любите друг друга, — кричали они.

И природа откликалась раскатистыми звуками грома ранней июньской грозы. Мимо пробегали стаи собак. У них была свадебная церемония. Кобели тяжело дышали, высунув языки, семеня за неуклюжей невестой.

Каждый из них хотел по зову природы спариться с маленькой и облезлой сучкой. А она, прижав хвост, бежала прочь. Наверное, в этой стае для нее не было подходящего «любимого мужчины».

Но, так или иначе, этот настрой передался Славе и его спутнице Ирине. Они долго целовались и обжимались в темном подъезде. Лампочки давно перегорели, их никто не спешил заменить на работоспособные.

А нашим ребятам это было на руку. Темнота — друг молодежи! Когда накал страстей начал доходить до кипения, Ирина как бы случайно толкнула дверь в подвал. Дверь заговорщицки заскрипела и отворила для наших героев загадочное пространство для любви, пахнущее гниющей картошкой из кладовых и вековой пылью подземелья. Ирина судорожно сбрасывала с себя одежду.

Потом она дрожащими руками стала расстегивать ширинку брюк Филипка. Очумевший Славка щупал девичью грудь. Он не мог насладиться ее свежестью и упругостью. И вот его мужская гордость, напряженная, как канат буксира, в нежных девичьих руках. Ирина трогает этот неведомый ей ранее предмет. Она исследует его своими любознательными пальчиками.

— Ой, как интересно, он такой большой. Как же ты ходишь с таким… Это же неудобно? — игриво и нелепо спрашивает она.

— А-а-а, — ураганным воем вырывается из уст Славы крик внезапно нахлынувшего сексуального наслаждения.

Канат обмяк. Он превратился в веревочку, которую очень даже удобно носить с собой. И она нисколечко не мешает. Славка густо покраснел. Даже в темноте пунцовый цвет его лица был подобен огромному светлячку, который вызвался освещать молодым людям обратную дорогу из подвала. Ирина быстро оделась.

Она не знала, что делать в таких случаях. Но она оказалась мудрой не по годам и рассудительной.

— Ничего, Славка, не переживай. В следующий раз все получится. Все будет хорошо. Мы ведь еще совсем неопытны в этом деле, — и она нежно поцеловала своего возлюбленного в щечку.

Но другого раза не случилось. Славка попал в тюрьму, вернее в следственный изолятор, из-за события, описанного в начале этой истории. А Ирка, окончив школу с золотой медалью, выскочила замуж за студента-старшекурсника из Иркутского политехнического института со строительного факультета.

Славка замерзал. Его дыхание замедлилось. Сердце стало биться все медленнее и медленнее. Вдруг он увидел образ своей любимой мамы Веры. Затем он услышал воркующий звук. Филипок открыл глаза. На малюсеньком окошке с выбитыми стеклами, которое располагалось под потолком карцера, сидел белый голубь.

Он, воркуя, переминался с ноги на ногу, если так можно назвать его озябшие лапки. Он что-то хотел сказать Славе. Он не случайно прилетел! Это был, наверное, знак свыше. Это было предупреждение.

Заскрипела тяжелая металлическая дверь камеры. Славка воспрянул. Перед ним, как два демона темноты, возникли зловещие фигуры Копченого и Соленого. Затем послышался как будто бы загробный голос с хриплым и ужасающим тембром.

— Ну че, фраерок, будешь с нами сотрудничать? Все это зэчье — мусор поганый, это инструмент или материал, который надо использовать для достижения своих, наших целей.

Похоже, этого были слова подполковника Плешивцева.

— Только мы являемся элитой этой зоны. Только наша власть даст нам все блага: от водки до баб. Только нас должны слушаться все обитатели колонии! Если подпишешь чистуху по поножовщине, то считай, что ты наш человек.

Тебе немного добавят срок. Зато с нами ты будешь как сыр в масле кататься. А потом, когда мы уйдем, сможешь стать королем зоны. Соглашайся, пацанчик, иначе хуже будет.

— Да пошли вы нах, козлы вонючие. Я скорее вам глотки перегрызу, чем стану сукой. Мне терять уже нечего: или вас замочу, или сам ласты заверну. Понятно, гады?!

Сверкнула заточка в руках озверевшего Копченого. Он со всей своей дури кинулся на Филипка. Но Славка перехватил его запястье и вывернул нож назад, по направлению к груди нападавшего. Сделав полушаг вбок, потянул вооруженную руку противника вниз.

При этом вся энергия нападавшего агрессора с сокрушительной силой опустила его тело со всего маха на его же перо. Следующим аналогичным движением Слава погасил порыв Соленого. Сейчас бы сказали, что искусный боец айкидо направил энергию противника против него самого.

А Филипок не знал тогда таких премудростей восточных единоборств. Не было в СССР в те времена подобных знаний.

Да и восточные единоборства были тогда под строгим запретом. За их пропаганду, тем более применение в жизни, могли посадить в тюрьму.

И вот на полу уже лежат бездыханные тела двух прессовщиков, нашампуренные на собственные заточки. Отпечатков пальцев Славы на этих ножах нет. Перья находятся в ладонях «писателей». А их острые наконечники вонзились в сердца своих хозяев, навсегда освободив белый свет от мерзких и гнусных ублюдков, несших в этот мир боль, страдания и ужас.

— Ну что, признаваться будем или как? — сверлил Филипка проницательным взглядом следователь по особо важным делам, приехавший из московского главка МВД.

— Или как, гражданин начальник, я ничего вам говорить не буду, не хочу, и все, — отвечал, глядя в глаза важняку Слава.

— Хочешь, тогда я тебе расскажу, как было дело. Как все происходило и почему, — продолжал следак.

— Ну, валяйте, рассказывайте, гражданин начальник.

— Ты сидел на корточках, укутанный в бушлат. От жары тебя разморило. Ты закемарил и уже почти стал засыпать.

— Ну, так и было, гражданин начальник.

— Че ты забубнил «гражданин начальник, гражданин начальник»? — глаза высокого московского гостя, казалось, потеплели. — Зови Меня Леонид Петрович. Ты меня понял? Хорошо, Филипок?

— Хорошо, граждан… ой, извините, Леонид Петрович.

— Потом грохот, шум. Ты просыпаешься и видишь, что два зэка воткнули каждый себе в область сердца по ножу и стали, естественно, помирать. Ты испугался, что на тебя могут повесить убийство двух человек. Подходить и оказывать первую помощь побоялся из-за того, что на ножах могут оказаться твои отпечатки пальцев. Тем более, этим двум помощь была и не нужна.

Они умерли. Причины, по котором они попали в карцер для совершения самоубийства, тебе не известны. Зачем им это понадобилось, ты не догадываешься. Неприязненных отношений ты к этим зэкам не имел. Больше ничего сообщить не можешь.

— Ну, да, граж… ой, извините, оговорился, Леонид Петрович.

— Так и запишем в протокол. Вот, теперь прочитай и под каждой страницей, и там, где стоят галочки на первом листе, распишись и сделай надпись в конце каждой страницы:

«С моих слов записано верно, мною прочитано». И еще вот здесь: «Замечаний не имею, об ответственности за дачу заведомо ложных показаний предупрежден».

Подписывай везде, где стоят галочки.

Славка нервно отодвинул протокол и вопросительно посмотрел на следователя. Он невольно ожидал подвоха от этого офицера.

— Подписывай, Слава, не бойся. Ты настоящий мужик. Тебе ничего не угрожает. Я не враг тебе, поверь.

Только потом Славка узнал, что этот следователь Леонид Петрович Григорьев, по воле случая, был однокашником Сергея Анатольевича Федоренко — начальника колонии.

В результате расследования Григорьев выяснил, как два зэка попали в совершенно закрытую от любого постороннего присутствия камеру хорошо охраняемого штрафного изолятора. Какими делами занимались Копченый и Соленый, под чьим руководством.

Затем полетели головы. ДПНК Буша отдали под суд. Плешивцева уволили. Правда, потом он всплыл где-то во вневедомственной охране. Говно не тонет. Слишком много у него было заслуг перед областным УВД.

Как-никак показатель раскрываемости преступлений помог поднять на высокий уровень. А какой ценой, начальников не очень беспокоило.

«Подумаешь, страдали невинные зэки. Они же нелюди, отбросы общества, раз попались, значит, виноваты», — думали золотопогонники, а по сути они сами и были отбросами своей милицейской профессии.

Слава не знал, что ему может грозить из-за этого случая. Может, срок добавят, может, еще чего-нибудь приключится. Но того, что случилось на самом деле, он не ожидал.

Такое и во сне не могло присниться. Это чудо, посланное, наверное, небесами. Короче, Славку вызвали к начальнику колонии. Хозяин Сергей Анатольевич Федоренко сидел нахмурившись. На нескрываемое удивление Филипка он сразу же предложил ему сесть на стул за его начальствующий приставной столик, напротив себя.

— Филипок, я все знаю. Как было, и из-за чего это случилось. Поверь мне, все-все. Знаю я и то, что сидишь ты, будучи невиновным. Я внимательно изучил материалы твоего уголовного дела. Попал ты под раздачу. Я также внимательно наблюдал за тобой все три года, которые ты отбываешь наказание в нашей зоне, и могу с уверенностью сказать, что ты человек неиспорченный.

Ты настоящий мужик. Тюрьма и зона не исправляют заключенных по определению. Это невозможно в наших условиях. Неволя в нормального человека может вселить только страх и включить инстинкт самосохранения, чтобы опять сюда не попасть.

А для прожженных уголовников здесь дом родной. Вот Копченый и Соленый, например. Сколько же зла исходило от этих заключенных.

Славка напрягся и заерзал на стуле. Федоренко заметил навалившийся на парня ужас воспоминаний. Ему действительно пришлось пережить многое.

— Да не напрягайся ты, Филипок, эти мрази уже далеко и в нашу жизнь не вернутся. Не вернется в нашу систему и Плешивцев. Ох, сколько крови они выпили из своих жертв, не говоря уже обо мне.

К сожалению, бывают такие мерзавцы на руководящих постах. В семье не без урода. Мне не удавалось справиться с их деятельностью, как я ни старался.

А вот ты сумел, справился. Невольно и, может быть, неосознанно это произошло, но справился. Спасибо тебе за это. Ты молодец.

Федоренко достал из холодильника бутылку водки «Столичная» в элитной упаковке. На столе она сразу начала покрываться инеем. Изморозь замысловатыми узорами расползлась по ее поверхности, покрывая бутылку сверху донизу.

— Это мне следователь Григорьев подарил. Из Москвы привез, из кремлевской коллекции. Сказал в шутку, чтобы я выпил с Филипком, с тобой — избавителем колонии от негодяев.

А я не в шутку, я наяву хочу с тобой, сынок, выпить. У меня тоже был сын. Он погиб в Афганистане. На той войне погибло много молодых ребят. Он был такого же возраста, как ты сейчас. Был, и его уже нет, — в глазах полковника заблестели слезы.

Лицо старого офицера сразу осунулось. Глубокие морщины стали заметнее, а седые волосы, казалось, еще сильнее побелели.

Мужчины молча опустошили граненые стаканы. Славка молчал. Он не знал, что сказать. Он хотел поблагодарить полковника, который был ему по возрасту, как отец. Но Филипок не мог подобрать нужных слов.

Своего отца он не знал. Не видел ни разу. А от этого седого и умудренного житейским опытом человека веяло отцовским теплом. Как-то по-особому, спокойно и мягко, совсем необъяснимым образом.

— Слава, я не знаю, как тебя отблагодарить. Я решил немного исправить ту ситуацию, которая несправедливо возникла в твоей судьбе. Документы на твое освобождения по половинке уже отправлены в соответствующие инстанции. Будем ждать судебного акта о твоем освобождении. Думаю, месяца два, а, может быть, три, для этого понадобится. Система по-бюрократически инерционна.

Славка поперхнулся.

«Вместо пожизненного срока за убийство двоих, пусть и негодяев, что ожидаемо, — свобода. Это фантастика! Это же нереально. Это какая-то сказка. Неужели это происходит со мной? Как такое может быть? Непостижимо».

Славка заплакал горькими слезами. Он не мог сдержаться. Он плакал и причитал, как молитву, как мантру, как заклинание:

— Спасибо, Сергей Анатольевич. Спасибо, гражданин начальник. Спасибо. Я скоро смогу увидеть свою маму. Она, только она ждет меня. Она меня любит. Какое чудо! Я не мог ожидать подобного исхода событий. Спасибо, спасибо, спасибо!

— Не за что пока меня благодарить. Слава, жизнь в колонии тебя не сломала. Но надломила, это точно. Ты стал злым и неоправданно вспыльчивым. Ты можешь вспыхнуть и загореться в одно мгновение. Может быть, на зоне такая реакция сродни защитной. Но на свободе таким быть нельзя. Попомни мои слова, сынок. Дай тебе Бог счастья и настоящей любви.

Заказал письмо грамотею

Вернемся немного назад во времени. В рутинной жизни сидельцев, кроме телевизора, были и другие развлечения. Я уже упоминал переписку с заочницами.

Теперь раскроем эту тему подробнее. Ведь она сыграла в жизни Филипка главную роль.

Чтобы заполнить тягучее время отсидки, зэки зачастую вступают в переписку с незнакомыми женщинами. Зачем им это нужно?

Во-первых, тоска по женскому теплу не дает покоя мужикам. А времени для переписки хоть отбавляй.

Во-вторых, если говорить о современности с сотиками и интернетом, то зэки ждут обнаженных изображений своих заох (заочниц) на смартфоны.

Во времена отсидки Филипка интернета еще не было. Поэтому этот пункт отпадает, т. к. он актуален только для сегодняшнего дня.

В-третьих, заоха может делать денежные переводы. А это бесценно. Можно в местном магазинчике отовариваться жратвой, сигаретами.

В-четвертых, на своей заочной пассии можно жениться. Она будет приезжать к тебе на свидания, носить передачки. Это вообще высший пилотаж.

Правда, от заочных отношений практически не бывает ничего хорошего, в первую очередь для женщин. Браки распадаются почти сразу после освобождения мужчины из зоны.

К заохам, как правило, относятся легко. Они нужны только на период отсидки, по крайней мере в большинстве случаев. Сидельцы нередко обмениваются их адресами, фотографиями.

Зачем нужны такие отношения женщинам, надо спрашивать у них. Может быть, от безысходности серых будней и отсутствия какого-либо мало-мальского праздника для души и для изнывающего, тоскующего без мужских ласк женского тела. Может быть еще чего.

Но у нашего Филипка была совсем другая история. Она в корне отличалась от описанной мною выше. Она была сродни той, из старинного романа про любовь.

В их отряде был грамотей — Ромка Лаптев с погонялом Профессор. Он мотал срок за мошенничество. Был он человек образованный, с высоким интеллектом.

Он закончил Иркутский политех и через год попался на какой-то афере. Если к Славке на свиданку могла приехать мама, она и передачки отправляла единственному сыну, то от Ромки родители отреклись.

Они из профессорско-преподавательского состава. Их карьере такой сынок только мешал. Да и не нужен он им был никогда. Они погрязли в своих доцентских научных делах по самые уши.

Ромка в колонии был востребован на все 299 процентов. Он диктовал любовные письма для зэков, вставляя в тексты стихи Пушкина. От этих писем женщины млели. Многие из них никогда в своей жизни не слышали в свой адрес столько теплых и поэтичных слов. Им хотелось верить, и они верили, что эти слова звучат в их адрес искренне, от всего сердца.

Многие из-за этого попадались в ловушки. Их разводили на бабки, выкачивали все их возможности, а потом банально и просто забывали.

«Без лоха жизнь плоха», — пошучивали бывалые сидельцы.

По средам в вечернее время грамотей проводил коллективные занятия с зэками по написанию любовных писем своим заочницам. Многие из молодых сидельцев и двух слов не могли связать. А общаться с женским полом ох как охота!

Сейчас такие уроки назвали бы мастер-классом. А тогда Профессор просто сочинял тексты, а зэки их старательно записывали. А потом отправляли письма возлюбленным.

Тексты тиражировали и меняли на сигареты, сало или другие нужные вещи с заключенными из других отрядов, где грамотеев не было и в помине.

Приведу пример одного такого занятия.

— Так, пишем: «Дорогая моя и любимая», дальше каждый вставляет свое имя, — начал свой урок грамотей Ромка Лаптев по кличке Профессор, почесывая клешней свою лысеющую репу.

Заскрипели авторучки, зэки старательно выводили буквы, соединяя их в слова. Каждый старался, как первоклассник.

— Слышь, профессор, а дятел Кулибердыев, мой сосед, написал имя Нурик. Он, вообще, получается тупорылый баран.

— Сам ты дятэл и баран, Сика. Провессар сказаль писат дальша свое имя. Я Нурик, панимашь, вот я писаль имя. Я же не Сика, понымашь. Нурик я, Нурик, че тут нэпонатного?

— Балбес ты, Нурик, чурка неотесанная. Каждый пишет имя своей женщины. Че тут непонятного? Ты че, Нурику письмо пишешь? Нурику в любви признаешься? Дебил ты конченый!

— Э, Чика, зачэм слэва абыдны гаваришь. Наша зона интернацианальный. Нильзя нацианальные мэншинства абыжат.

— Ладно, Кулибердыев, тебе хорохориться. Будешь мужикам любовные письма писать, быстро сексуальным меньшинством сделаешься. Кукареку-у-у. Кукареку-у-у. Кукареку-у-у!

Все ученики зашлись в истошном ржании. Ну прямо как жеребцы. Нурик нахмурился и замолчал, сверкая глазами. Он искоса, злобно поглядывал на своего обидчика — Чику.

— Пацаны, харэ ржать. Давайте продолжим писать маляву, — прервал этот ураган смеха профессор Ромка. — «Целая вечность тянулась в ожидании твоего, моя любимая, ответного письма. Наконец, я его получил. Ты спрашиваешь, за что я сижу? Я расскажу тебе свою грустную историю. Я боевой десантник, служил в горячей точке (где точно, сказать не могу, это военная тайна). Каждый день, рискуя своей жизнью, я отстаивал интересы нашей Родины.

Во время отдыха в кишлаке местные шурави украли у меня автомат. Из-за этого, несмотря на то, что я ранее был представлен к боевому ордену, меня отдали под трибунал. Хотя пацаны, разгромив на следующий день банду душманов, принесли взамен утраченного восемь таких же автоматов. Но наш замполит Шестеркин был на меня зол за то, что я отправил его на три буквы, когда он, не давая нам отдохнуть после боя, зазывал всех солдат на политинформацию. Вот он и воспользовался случаем, чтобы отомстить и подставить меня».

Скрип перьев заглушили всхлипывания. Плакал по-детски наивный Нурик Кулибердыев:

— Какой казол этот Шыстеркин! Зачэм хароший пацан трибуналь отдаль. Вах-вах-вах, какой казол. Разви так можна?

Пацаны снова зашлись хохотом. Они потешались над откровенной наивностью азиата Нурика Кулибердыева. А грамотей продолжил дальше диктовать текст:

— «Дорогая, я никак не могу забыть твой завораживающий взгляд, которым ты смотришь на меня с фотографии. Это взгляд богини, даровавшей мне надежду на любовь, которая придала мне сил жить дальше и преодолевать все тяготы и лишения неволи.

Твои письма согревают мне душу. Мое сердце оттаивает, даже когда на улице сорокаградусный мороз, а мы валим лес в непроходимой тайге. Любимая, здесь в магазинчике есть сигареты, а мне их не на что купить.

Если сможешь, пришли мне немного денег. Это будет очень кстати. Я в долгу не останусь. Я буду любить тебя всю свою жизнь. Ты будешь счастливой».

— Э, какой хароший дэвушка. Дажи дэнэг ей нэ жалко. Я ее вапще палубиль ужэ. Таких лудэй паискать еще нада. А он тут ужэ есть. Ах, какой дэвушка, какой красавыц, — восхищенно бормотал добродушный балбес Нурик.

— Слышь ты, чурка, заткнись нах. Не мешай писать. Это мы только просим денег, а дадут или нет, это еще бабушка надвое сказала. Это еще не свершившийся факт, — снова приземлил джигита саркастичный и грубый зэк Сика.

И все продолжалось в том же духе. И смех и грех.

Но наш Филипок, в отличие от других заключенных, по-серьезному переписывался с девушкой из Тайшета. Географически она была почти рядом. Их разделял 271 километр. А объединяло многое. А начиналось все так.

Как-то вечером в бараке профессор зачитывал имена и адреса будущих возможных заочниц. Славка услышал адрес Тайшет и имя Анюта.

Это же чудо! Он затрепетал невероятным образом, обалдел. А потом обомлел. Сердце его ускоренно забилось в предчувствии чего-то необыкновенного. Он отобрал у грамотея Ромки Лаптева газету. Здесь, в помятом источнике будущего счастья, на последней странице, в объявлениях о знакомствах была маленькая заметка:

«Стройная, голубоглазая девушка Анюта, студентка, незаконченное высшее медицинское образование, познакомится с надежным парнем без вредных привычек для длительных и серьезных отношений».

И далее ее адрес: г. Тайшет…

«Моя девушка Анюта, ну, из-за которой я сижу, тоже стройная и голубоглазая. Она студентка мединститута и тоже родом из Тайшета. Что это? Подарок судьбы или случайное совпадение? Нет, таких случайностей быть не может», — подумал Слава и аккуратно вырвал текст объявления, чтобы тот никому из обитателей их барака никогда не попался на глаза.

Зэки смотрели на Филипка и посмеивались. Мол, что за конспирация такая? Штирлиц тут нашелся!

Славку переполняли чувства, он в своем сознании снова видел ту девушку, брошенную насильниками в кустах палисадника у драмтеатра в городе Иркутске три года назад. Он видел сначала ее остекленевшие от ужаса голубые глаза. Он снова видел ее обнаженную, упругую девичью грудь.

Потом перед ним засияли лазурным светом лучики ее сапфирового взгляда. Глаз такой голубизны он еще никогда не встречал. Потом он услышал ее крик в адрес ментов, бесцеремонно скрутивших Славку:

«Отпустите его, я не позволю, я его не отдам».

И что-то еще, звучащее в этом роде. При этом он видел испуг в глазах Анюты. Она испугалась за него, за почти незнакомого парня, Филипка.

После отбоя в темноте наш герой сел писать письмо Анюте. Через окошко свет от раскачиваемого ветром уличного фонаря периодически наезжал на шконку Вячеслава, вырывая из власти ночи огрызок бумаги — будущей малявы. Славка, как тот фонарь, тоже метался в периодически выскакиваемых образах и мыслях о той девушке, которую он видел всего несколько минут. В которую успел влюбиться и из-за которой попал на эту зону.

— Филипок, пойдем в каптерку. Там есть свет. Там я тебе помогу составить текст малявы. Я напишу тебе все, что ты только пожелаешь. За это возьму с тебя две пачки болгарских сигарет Opal, которые в передачке тебе отправила мама.

— Хорошо, Рома, пойдем. Для меня очень важно написать это первое письмо. Только писать я буду своей рукой. Ты мне только поможешь с содержанием письма. Умеешь ты правильно сказать то, что у меня на душе, то, что я словами сказать не смогу. Ты же «профессор». Хорошо?

— Лады, бери сигареты и поперли в каптерку работать над письмом. Че тянуть-то. Вместе будем обкашливать текст.

Потом Славка рассказал Ромке всю историю своей любви от начала и до конца. Ничего не скрывая. Он доверился этому пучеглазому ботанику. А куда деваться-то? Тем более что Ромка умел хранить чужие секреты и не слыл в среде зэков болтуном или балаболом. Его за это и уважали.

Хоть и не принято в тюремном обществе раскрывать свою душу на показ, но это был особый случай. Да и не был он стремным, этот рассказ. Скрывать-то особенно здесь было нечего. Стыдиться тоже не приходилось. Жизнь как жизнь, ничего особенного.

Они вместе обсуждали слова и обороты, излагая текст малявы на листочке в клеточку старой школьной тетради. Ромка слямзил ее из библиотеки. Не зря, значит. Вот и пригодилась. Наконец стратегия согласована. Поехали…

«Здравствуй, Анюта. Пишет тебе Слава Филиппов. Может, помнишь Филипка? Три года назад (это было в Иркутске на улице Карла Маркса) в трудную минуту я пришел тебе на помощь. За избиение твоих обидчиков я сижу на зоне в г. Тулун. Если ты меня узнала, ответь мне, пожалуйста. Буду ждать с нетерпением. До свидания. Филипок. Адрес на конверте».

Ромка говорил, что в первом письме много писать не надо:

— Вдруг это совсем другая девушка, не имеющая никакого отношения к той истории. А ты растележишься… И че тогда? Конфуз. Тебе это надо?

Да уж. Разумные доводы.

Вот письмо уже в почтовом ящике. Начался период нетерпеливого ожидания — ответа и свободы по половинке. Славку терзали сомнения. Правильно ли он поступил, написав письмо малознакомой девушке. А может, Ромка прав, и она и вправду совсем чужая, посторонняя. А он полез к ней в душу. Время тянулось, как назло, медленно. Зато у Филипка появилось новое занятие — ждать ответа. И это занятие захватило всю его сущность.

Во сне он начинал видеть свет глаз своей возлюбленной. Во сне он целовал ее глаза, губы и грудь… Он грезил Анютой. И под утро она приходила к нему. Но не сама, конечно, а белый голубь, который, воркуя, на восходе солнца заглядывал в окошко барака. Раньше он, этот голубь, никогда не прилетал.

Только один раз, когда Слава сидел в злополучном карцере, случилось такое видение. А сейчас это случалось каждое утро. Славка уже приноровился ночью насыпать на узенькую полоску за окном хлебные крошки.

Иногда кто-то из заключенных приносил из столовки крупу. Филипок ее тоже насыпал для прикормки этого белого божественного создания.

Ему думалось, что это Анюта каким-то эзотерическим способом передает ему привет с воли. И вот, спустя неделю, пришел не мистический, а самый настоящий ответ от Анюты. Славка положил конверт в левый нагрудный карман своей робы.

Он полдня таскал письмо по зоне не вскрывая. Думал, пусть сначала это письмо прочитает его взволнованное сердце. А уже потом глаза. Сердце действительно трепетало. От письма исходило волшебное тепло. Оно, это тепло, наверное от Анюты, согревая душу Филипка, будоражило его сознание, заставляло сердце биться громче.

И вот конверт открыт. На Славу с листа бумаги смотрел ровный почерк. Некоторые буквы в отдельных строках были слегка размыты. Только потом наш герой догадался, что это было сделано слезами Анюты. Слезами его любимой на всю жизнь девушки.

Славка читал и тоже плакал. Он не стеснялся своих слез. Ведь он плакал от счастья. «Значит, я не зря живу. Значит, не зря мучаюсь и терплю лишения, ограничение свободы и унижения от вертухаев. Оказывается, я счастливый человек! Меня любит красивая девушка. И я ее люблю тоже».

«Слава! — писала взволнованная Анюта. — Ты нашелся! Ура! Ура! Как я счастлива! Я искала тебя после случившегося на улице Карла Маркса. Я каждый день с девчонками прогуливалась там и на бульваре Гагарина. Я все глаза проплакала и проглядела в надежде снова увидеть тебя, моего спасителя и защитника, моего самого настоящего мужчину.

Ты мой единственный, кому я могу довериться. Ты мой самый дорогой человек. Потом я, дура, послушала моих старших подруг. Они убеждали меня, что я тебе не нужна. Что я грязная, ведь меня изнасиловали. И мне не стоит искать счастья с тобой.

Тебя все не было, ты не появлялся. Я не могла даже представить себе, что тебя могут посадить.

О, если бы я знала… Все было бы иначе.

Я бы пошла в милицию и суд. Я бы доказывала, что ты самый настоящий мужчина — защитник. Мы бы могли быть вместе. Мы бы могли быть счастливы.

Ой, чего это я так расчувствовалась. Твое письмо было достаточно сухим и сдержанным. Может, мои чувства тебя не тревожат? Напиши мне, мой самый дорогой мужчина.

Я буду очень, очень ждать твоего письма.

Обнимаю и целую. Люблю, люблю. Твоя Анюта».

От прочитанного текста наш Славка обалдел. От счастья он был на седьмом небе. Неужели он нашел свою судьбу?

Не зря ему было послано испытание тюрьмой. Иначе он бы не смог испытать столько радости и счастья. Наш светящийся от восторга влюбленный заключенный ликовал.

Больше грамотей Славке был не нужен. Он сам уже писал своей любимой. Может быть, не очень умело, но писал чувствами и душой. А это намного важнее грамматики, пунктуации, орфографии и других лингвистических и литературных премудростей.

Завязавшаяся переписка была бурной, как французский роман XVIII века. Славка писал о том, как он любит Анюту, как мечтает об их встрече.

Анюта писала о любви к своему Филипку и рассказывала о течении своей жизни. О том, что этим летом будет проходить практику в поселке Шумском, что рядом со станцией Уда-2. И совсем рядом с его колонией.

Она писала, что будет ждать своего любимого и будет любить его всю оставшуюся жизнь. Молодые люди были искренними, они верили в общее светлое будущее.

Анюта по фамилии Солнышко

Анюта имела украинские корни. Дальние родственники когда-то были сосланы в Сибирь. Здесь они осели, ассимилировались с местными жителями — «бурундуками», старожилами, а уже их потомки стали настоящими чалдонами с присущими сибирякам голубыми глазами.

Ее старшего брата Александра в семье называли Сашко. А фамилия у них была папина, оканчивалась она, как и многие другие украинские фамилии, на -ко. Только их фамилия была необычная, яркая и теплая — Солнышко. Слава любил начинать свои письма к Анюте с обращения:

«Здравствуй, мое любимое Солнышко».

Сама Анюта и мысли о ней действительно согревали душу парня, как настоящее ласковое небесное светило.

«Девушка-чудо, с волшебной фамилией! Какое счастье, что я ее повстречал», — думал наш невольный зэк.

«Интересно, а когда мы поженимся, ты возьмешь мою фамилию или останешься Солнышком?» — спрашивал Слава.

«Я буду Солнышком Филипка», — в ответ в своем письме задорно смеялась Анюта.

А Филипок, читая строчки от девушки, действительно слышал ее звонкий голос.

В Шумском, где она должна была проходить практику, а на самом деле быть настоящим врачом широкого профиля, ее ждали. Ведь в медпункте была всего одна медсестра на весь околоток.

Найти врача на постоянное место работы было трудно. Поэтому Анюту ждали с нетерпением и молили бога, чтобы молодой специалист не передумал ехать в эту глушь, в далекую провинцию.

Но Анюта ничего такого и не думала. Она ехала в родной поселок своих предков — бабушки и дедушки. Там они родились и прожили всю свою жизнь, там они и похоронены на деревенском кладбище.

Анюта вспоминала рассказы селян о том, как ее дед Иван вернулся с Великой Отечественной войны. Вернее не вернулся, а его нашла и привезла домой бабушка. Наверное, похожий сюжет лег в основу самого длинного советского сериала 1973 года «Вечный зов», где играл великолепный актерский состав. Вот там был такой герой — фронтовик Кирьян.

Иван был храбрым воином. За боевые заслуги был отмечен орденами и медалями. Но в 1943 году, 4 сентября, он получил многочисленные осколочные ранения. Было это под Смоленском. Наш рядовой солдат-связист восстанавливал телефонную линию связи, оборванную в нескольких местах разрывами вражеских снарядов. Без связи управление нашими войсками было парализовано. При выполнении боевого задания Иван был ранен, но продолжил свою работу, истекая кровью.

Он все-таки восстановил связь, предотвратив тем самым большие потери живой силы Красной Армии на этом участке фронта. Когда санитары под шквалистым огнем противника вынесли бойца-героя с поля боя, фронтовые врачи долго боролись за его жизнь. В результате жизнь-то спасли, а одну ногу пришлось отнять, иначе гангрена и смерть. Комиссовали Ивана и отправили домой в Сибирь. Ивану еще повезло, он остался живым. А вот его младший брат Игнат погиб в бою 23 августа 1943 года, защищая Ленинград. Игнат был награжден орденом Отечественной войны I степени.

Но тогда Иван не считал себя счастливчиком. Как ему, безногому инвалиду, возвращаться в родной колхоз? В мирное время он был лучшим механизатором на всю округу. А сейчас он кто? Обуза всем, и в первую очередь семье и его любимой жене. Не хотел он быть иждивенцем. Запил горькую и перебивался подаяниями в поездах.

Ездил на самодельной деревянной тележке по вокзалам вдоль поездов или на перегонах внутри пассажирских вагонов. Колесики смастерил из подшипников. Мастер он был на все руки. Ему подавали сердобольные люди — денежки, кто сколько мог, бросали в нагрудную сумку. Да не только ему одному.

Таких бедолаг в послевоенное время было немало. А государственная машина еще не имела отлаженных механизмов социальной защиты. Государство, весь народ восстанавливали страну после военной разрухи. До одиноких инвалидов руки не всегда доходили.

И не просили они, эти гордые люди, герои и простые бойцы, потерявшие здоровье на войне, к себе какого-то особого внимания и отношения. Они сами, своими силами, пусть и попрошайничеством да людской жалостью, но зарабатывали себе на хлеб.

Люди в деревне часто вспоминали Ивана. Уж больно приметным он был мужиком. И в деревенской жизни нужным человеком для всех. Помощник, одним словом. А как он раньше плясал — просто загляденье!

Все девки считали за счастье, если Иван брался их провожать до дома с вечеринок. Провожал он многих. А вот в жены выбрал Марью Иваненко, голубоглазую русскую красавицу.

Жили они дружно, деток растили. Вот только проклятая война их разлучила. Марья после окончания войны искала своего Ивана. Глаза все проплаканы. Во все военкоматы и другие инстанции письма писаны да переписаны.

Никто не знает, где Иван Тимофеевич Солнышко. Никто не видел его убитым. Следы солдата затерялись после госпиталя в 1943 году. А что там было, какое ранение, информация в архивах не сохранилась. Некогда было тогда писаниной заниматься. Людей надо было спасать.

Время шло, а вестей от Ивана так и не поступало. Извелась вся Марья, да только ждала она своего мужа, надеялась, что свидятся еще. Сердцем ощущала, что он живой.

«Похоронки-то не приходило. Значит, живой наш Ваня», — думала жена и односельчане, и не ошиблись они.

Крутились вокруг нее мужички, но все получали от ворот поворот. Не было для нее мужика краше мужа Ивана. И вдруг сарафанное радио приносит информацию, что на станции Нижнеудинск по поездам просит милостыню безногий мужик, очень похожий на нашего Ивана.

Бросила Марья все дела и заботы и помчалась на перекладных в Нижнеудинск на железнодорожную станцию. Три дня она расспрашивала людей, проводников поездов о муже. Три дня не ела толком и не пила. Три дня моталась из поезда в поезд. Отъезжала на одну-две станции и на встречном поезде снова возвращалась назад. За билеты с нее денег не брали.

Все, и проводники, и контролеры, относились к Марии с сочувствием и пониманием. И вот наконец ей повезло.

Она, измученная и изнуренная, сидела на лавочке в поезде Москва — Владивосток. От усталости глаза ее закрывались. Очень хотелось спать.

Как вдруг она услышала до боли знакомый голос. Он был похож, как две капли воды, на голос ее Ивана. В сознании Марьи запели львовские соловьи, и, одновременно, закаркали нижнеудинские вороны.

Она как бы летела по небу над украинскими и сибирскими полями и лесами. Она очень хотела вернуться на землю, но ничего не получалось. Что-то неведомое не давало ей прийти в себя, очнуться.

— Люди добрые, подайте, Христа ради, герою войны, — снова зазвучал хрипловатый голос.

По проходу вдоль вагона на самодельной тележке ехал искалеченный безногий человек.

На груди у него блестели боевые награды, ордена и медали. В руках он держал две деревянные колотушки, похожие по форме на гантели. Они служили ему толчковыми инструментами.

Руки и ладони были все изодраны, все в царапинах. А эти палки помогали отталкиваться, как будто бы на лыжах. Только они, эти палки, были короткими и толстыми, а вместо лыж — маленькая тележка. Зато в толкучке никто ладошки не оттопчет ненароком. Марья думала, что это ей только снится.

Но голос звучал все ближе и ближе.

Вдруг Марья из грез вернулась на землю в горькую и одновременно радостную реальность. Она быстро соскочила со своего места. Она упала на пол. И так, неуклюже, на коленях поковыляла навстречу искалеченному войной мужу.

Иван не сразу признал свою жену. Они некоторое время продвигались навстречу друг другу. Потом, разглядев Марью, Иван опешил.

Затем они долго и пронзительно смотрели друг другу в глаза.

Сапфировый, небесной голубизны взгляд Марьи был переполнен добротой, сочувствием, любовью и хрустальными слезами.

Синий с бирюзой взгляд Ивана был напряженным и в то же время каким-то печальным.

Они, встретившись после долгой разлуки, разговаривали друг с другом молча — одними глазами, только взглядом.

Слова в этот момент были просто не нужны. Они были лишними.

Весь вагон замер в ожидании развязки этого драматического события.

Потом пронзительным, навзрыд, криком Марьи разметало, как взрывом гранаты, воцарившуюся в вагоне мертвую тишину. Тишину, которую модулировало безразличное к происходящему монотонное постукивание колес железнодорожного состава, бегущего по своему обычному и неукоснительному расписанию движения поездов.

— Иванушка, миленький, родненький мой. Живой! Живой! Ты живой, и это самое главное. Мы с детками соскучились, истосковались по тебе. Я все глаза проплакала. Я за два года после окончания войны, разыскивая тебя, обошла все инстанции. Наконец, наконец я тебя нашла. Дорогой ты мой, самый любимый и родной. Поехали домой, Ванечка. Тебя там все ждут не дождутся. Поехали, не противься, мой милый. Ванечка-а-а. Как я тебя ждала-а-а. Как я страдала-а-а. Любимый, дорого-о-ой.

Она обняла своего Ивана и горько, горько заплакала. Прерывисто и жалобно рыдая, сбивчиво дыша, она прижимала к груди своего искалеченного войной мужа. Рыдала она от боли разлуки и от радости встречи. Она была счастлива и не могла выразить свои чувства словами.

Да разве можно найти нужные фразы в такую минуту! Ее глаза, ее слезы, ее объятия говорили больше, чем любые слова.

Через минуту уже все женщины в вагоне рыдали. Эта сцена встречи двух людей, разлученных войной, не могла оставить равнодушным никого.

Иван не выдержал и тоже разрыдался. Он крепко обнял свою жену и сквозь слезы, срывающимся голосом прохрипел:

— Машенька, моя милая, я не хотел быть обузой никому. Лучше бы я погиб в эту проклятую войну. Кому я нужен такой, калека безногий? Мне больно только от одной этой мысли. Я не такой, каким был до отправки на фронт. Я друго-о-ой.

Теперь уже и все мужчины в вагоне не выдержали и тоже стали тайком смахивать слезинки с глаз, отводя взгляд в сторону от этой пронзительной душераздирающей сцены.

— Ванечка, живой мой, живой, — причитала Марья.

— Как ты можешь такое думать и говорить? Ты нужен мне, ты нужен детям. У нас еще с тобой будут детки, мы же молоды.

Ты сильный, мужественный. Ты никогда не сдавался и не пасовал перед трудностями. Мы научимся с тобой жить по-новому. Мы справимся. Давай попробуем, мой дорогой.

Как я счастлива, что нашла тебя, Ванечка!

Ванечка, мой любимый, мой родной!

Благодаря заботе и любви, царившей в их семье, Иван прожил долгую жизнь и умер в возрасте 81 года.

Хоронили его всем поселком. Любили Ивана односельчане. Был он мастером на все руки. Помогал всем безотказно. А еще он шил тапочки для всех шумовских. Эти произведения его золотых рук были в каждом доме.

Марья прожила потом еще с десяток лет. Правда, уже последние два года она сильно болела. Стала терять память и уже не узнавала родных и близких. А отправилась она на небеса для встречи с мужем аж на 91-м году жизни.

В совместной жизни Марьи Васильевны с Иваном Тимофеевичем к имеющимся до войны двум деткам добавилось еще четыре, в их числе и мама Анюты Людмила.

Потом и внуки пошли. Особенно Иван любил свою внучку Анютку. Она была необыкновенной. Эта голубоглазая девочка напоминала ему молодую Марью.

А еще она была доброй и нежной. Дед мог часами ей читать книжки. Анютка сидела, внимательно слушая сказки, у него на колене. Когда в книжке были страшные сюжеты, например, выходил из леса Серый Волк, Анютка прижималась к дедушке, ища защиту. А когда три поросенка обдуривали волка, находясь в каменной избушке Наф-Нафа, внучка звонко хохотала и зацеловывала деда. В эти моменты Иван был на седьмом небе от счастья.

А еще он научил маленькую Анюту полоть грядки, очищая их от сорняков. Он смастерил две табуретки. Одну, побольше, себе. Не мог он, будучи на одной ноге, заниматься сельскохозяйственными делами как обычные люди. Для внучки была сделана маленькая табуреточка. Так, вдвоем, они могли целый день заниматься делами в огороде.

Если бабка начинала ворчать на деда Ивана, Анютка выходила вперед, заслоняя деда своей детской спинкой, и, подбоченившись, давала резкую отповедь бабушке.

— Бабуля, это мой дорогой дедушка. Я его сильно-сильно люблю. И никому его в обиду не дам! Понятно? — глазки девочки блестели озорными огоньками, бабушку она любила тоже.

Мария Васильевна отступала, трогательно смахивая слезинки, непроизвольно наворачивавшиеся на глаза.

Дед умилялся. Он боготворил свою внучку, свою Анютку.

Когда дед ушел на небеса, весь мир перевернулся для Анюты. Она испытала вселенскую горечь своей первой и такой тяжелой утраты самого светлого и горячо любимого человека — ее дедушки Ивана.

Вот в этих места доктору Анне Николаевне Солнышко предстояло проходить свою преддипломную практику. Здесь она будет оказывать медицинскую помощь, лечить людей: маленьких и взрослых, стариков и детей, может быть и тех, кто еще помнит ее бабушку и деда. Здесь она во второй раз и повстречается со своим возлюбленным — Славкой Филипком, который когда-то заступился за нее, за ее честь. Здесь и развернутся те события, которые потом уже будет не вернуть назад.

Время не остановишь. Вспять не повернешь. Как ни старайся. События разворачивались по своему сценарию.

Свобода, блин

Провожали Славку на свободу всем отрядом. Сидельцы давали поручения: с кем нужно связаться на воле, кому передать приветы, кому напомнить о том, что «братан мотает срок».

Кто-то передавал малявы, чтобы Филипок их заныкал в потайные места, подсказывая, в какие именно, и передал адресатам по прибытии в Иркутск.

Пригласил его на прощальный разговор и начальник колонии полковник Федоренко. Он был в парадном мундире. На груди блестели государственные награды. Обстановка была торжественной, а его голос звучал по-отечески тепло.

— Слава, сынок, я тебе уже говорил слова напутствия. Но хотел еще раз с тобой повстречаться и поговорить о жизни на свободе. Ты хороший по своей натуре человек. Ты добрый, и это главное.

Наверное, тебе будет нелегко на свободе в первое время. Ярлык зэка может мешать устроиться на работу или учебу.

Но ты не сдавайся. Ты сильный и справишься с любыми трудностями. Люби свою маму. Дороже мамы нет никого на свете. Женщин много, а мама одна. Папа тоже важен, если он есть, конечно. Помни об этом всегда.

И еще я хочу тебе пожелать, чтобы ты никогда не возвращался на зону. Умей сдерживать свой огонь. Будь терпимее, Слава. А ты матери сообщил, что освобождаешься досрочно?

— Нет, гражданин начальник, ой, простите, Сергей Анатольевич. Если она узнает, то поедет меня встречать.

А это денег стоит. Билеты, переезды и все такое. А у нее и так материально не очень благополучно. Я уже сам доберусь и ее порадую. Работать буду, помогать во всем.

Женюсь на своей девушке. Ребятишек заведу. Все ей забота будет и внимание. Глядишь, о болезнях она забудет. Да помолодеет, нянчась с детворой.

Я ее, правда, очень люблю. А отца так и не знал никогда. Не интересовался он моей судьбой. Да ладно, проехали. Зато я буду хорошим и ответственным папой!

— Успехов тебе, сынок. До свидания, — седовласый полковник обнял молодого парня, его стараниями освобожденного от отбывания наказания по половинке уже отсиженного срока.

На этом они расстались.

Но Славка не поехал к родной матери. Сыновьи чувства оказались слабее сил притяжения к возлюбленной женщине — его Анюте. Силы продолжения рода оказались главнее, приоритетнее.

Так уж сложилось, так уж устроена природа мужчины.

А я опять вспомнил древнюю притчу.

Когда-то в древности молодой человек безумно полюбил коварную и жестокую женщину. Она потребовала от него, чтобы в подтверждение своей любви мужчина вырвал из груди и принес ей сердце своей матери. Одурманенный любовью, он выполнил требование своей возлюбленной. И побежал на встречу с ней, неся перед собой в своих руках сердце матери.

Он торопился и не заметил препятствия. Запнувшись об него, он со всего маха упал и сильно ударился о землю, чуть не разбился.

Он корчился от боли, а материнское сердце нежно и заботливо произнесло:

«Сыночек, дорогой, а ты не сильно ушибся? Будь внимательнее, мой милый. Будь осторожнее, мой единственный».

Наш герой Филипок был совсем не таким ужасным, как в этой притче. Но, покинув колонию, направился первым делом к своей Анюте.

Вот он уже на Тулунском железнодорожном вокзале. Предъявив справку об освобождении — свой единственный на этот период времени документ, уже взял билет до Нижнеудинска. Это совсем рядом.

Там на попутке он доедет до поселка Шумский. Он не предупреждал свою Анюту. Пусть это будет сюрпризом для любимой. Пусть это будет началом их новой, уже семейной, жизни.

С ней, Анютой, он связывал всю свою дальнейшую жизнь. С ней у него будет долгожданное и огромное семейное счастье. С ней у него родятся детки, которым он и посвятит потом всю свою жизнь.

С такими мыслями он добрался на перекладных до поселка, где его любимая была медицинским божеством — единственным врачом. Пусть еще не с оформленным дипломом об образовании, но нужным и уважаемым человеком.

Она, как Айболит, помогала всем. Об этом он знал из писем Анюты и этим гордился. Он радовался, что Анюта была ангелом для него.

Когда зацвела черемуха

На окраине поселка Филипок выпрыгнул из кузова притормозившего грузовика. Отсюда он решил добираться своим ходом. Вся округа была заполнена дурманящим запахом черемухи. Ее бурное цветение в этот период времени было обычным делом. Но Слава ощущал это явление подарком природы, посвященным его освобождению из колонии. И никак иначе.

Он наломал огромную охапку этих цветущих веток. Филипок шагал и весь светился от счастья. Ему казалось, что все птицы: и вертлявые синицы, и хулиганистые воробьи — любуются им, красивым и счастливым парнем, идущим навстречу своему счастью.

Проезжающие мимо редкие машины, казалось, тоже улыбаются в ответ солнечной и сияющей улыбке Филипка. А собаки сворачивают шеи, оборачиваясь и любуясь цветущим парнем с роскошным букетом волшебной черемухи. Он, этот букет, и вправду потом сыграл волшебную роль, защитив Славку от ножа.

Молодой мужчина считал уже себя неотразимым героем старинного умопомрачительного голливудского фильма о страстной и вечной любви. Он, как Ален Делон, да что там, как Наполеон, шел к своей Жозефине.

И не беда, что у него короткая прическа. Через пару месяцев он уже будет лохмаче самого Карла Маркса.

Вся природа вокруг пела вместе с нашим молодым героем. Коровы переставали жевать траву, когда Филипок проходил мимо них. Они устремляли свои печальные взоры в сторону проходящего мимо мужчины. И их глаза начинали светиться необыкновенным и божественным огнем вселенской любви.

Только два белых кучерявых барана встали в воинственную позу, завидев Филипка. Они уже как бы приготовились к боевому прыжку, чтобы помешать Славе войти на его улицу. На ту, где снимала жилье его любимая девушка Анюта. Бараны стали действовать согласованно. Один зашел со спины Вячеслава, другой намеревался напасть спереди. Агрессии было не избежать. Как вдруг из калитки двора двухэтажного дома вышла бабулька. Видимо, хозяйка этих животных.

— Ах вы ироды рогатые, — закричала она на баранов. — Вам бы все драться да задираться на хороших людей. Че, не видите, гаденыши, што у чилавека радость на лице? Ну-ка, кыш отседова, окаянные! — и бабулька хворостиной погнала прочь баранье войско.

— А ты, мил человек, к кому путь-дорогу держишь? Не местный ты, однако, я вижу. Может, подсказать тебе чаво? — начала интересоваться заботливая и сердобольная бабушка.

— Вот, бабушка, ищу дом, где проживает ваш доктор Анюта.

— А, ты, Солнышко, паря, ищешь. Так вона дом, и ее квартира номер шесть на втором этаже будет, — и бабушка показала на приоткрытые окна дома, из двора которого только что вышла сама.

Сердце Филипка забилось в бешеном ритме. Вот он уже поднялся на второй этаж. Дрожащей от волнения рукой звонит в заветную дверь Анютиной квартиры. Послышались шаги.

— Кто там? — журчит, как горный ручеек, голос его Солнышка.

— Это я, Слава Филипок, — говорит в ответ взволнованный Ромео. Его трясет от счастья, он на седьмом небе от своего неописуемого восторга. Восторга чистой и непорочной любви.

— Ой! Ура! Как здорово! — кричит Анюта, и дверь распахивается.

Она с размаху бросается в объятия своего любимого. Она целует его. Она плачет от восторга. Она ликует. Она не может поверить в свое счастье, обрушившееся на нее, как ураган, как водопад, как лавина. Славка заходит в квартиру.

В одной руке он продолжает удерживать огромный букет черемухи. Другой рукой он нежно прижимает к себе трепетное тело девушки. Он не может отпустить свое Солнышко. А Солнышко обжигает его своими жаркими лучами, погружая в зной и пыл своей нерастраченной энергии любви.

Ее необыкновенные, сапфировой чистоты глаза искрились всем многообразием лучей счастья, преломленных драгоценными гранями этого божественного ювелирного шедевра, созданного Всевышним. Как будто бы бриллиантовые волны Байкала осветились космической энергией человеческого восторга. И эти голубые брызги окутали все существо нашего Филипка, покрыв его бархатной пеной душевного и телесного восторга, земного счастья.

Счастья, о котором можно только мечтать.

Как вдруг Слава увидел, словно в зеркальном отражении этих нежных глаз, внезапно появившийся звериный оскал. В распахнувшуюся за спиной Филипка дверь ворвался «черный демон разлуки». В спину нашего Ромео полетел стремительный удар ножа. Не простого ножа, а огромного тесака. С такими ходят на медведя. Таким можно рубить гвозди, а человека зарезать проще простого. Анюта попыталась молниеносно развернуть Славу.

Она хотела спасти любимого, жертвуя своей жизнью. Она пыталась принять разящий удар холодного металла на себя.

Но Слава оттолкнул ее и, резко развернувшись, выставил навстречу смерти букет черемухи. Энергия удара погашена. Нож запутался в мелких древесных стеблях. Слава отбил первую атаку.

Но соперник был физически очень крепок. Он начал повторять свои атаки. На полу квартиры завязалась драка, переходящая в смертельную борьбу с удушающими приемами. Потом нападающий опять размахивал ножом. Он рычал, как взбесившийся бультерьер, и матерился.

А кто же этот агрессор и откуда он взялся? Все оказалось очень просто. Это бывший уголовник и нынешний авторитет Нижнеудинского района — Федя Паленый. Он сразу обратил свой хищный взор на молоденькую девушку. Девки ему не отказывали никогда — боясь за свою жизнь, отдавались бандиту.

«А че, с нас-то не убудет. Зато живыми останемся. Паленый мужик хоть и суровый, но не болтливый. Язык за зубами держать умеет. Когда-нибудь он все равно нарвется, найдет на свою пятую точку приключение из-за своей любвеобильности», — так думали и продолжали терпеть надругательства над собой его жертвы — молоденькие женщины, проживающие в Нижнеудинске и его огромном по протяженности околотке.

А Анюта его сразу послала подальше. Вот он и озверел. Начал преследовать девушку. Но не знал урка, что Филипок филигранно владеет боевой техникой, использующей силу удара нападающего против него же самого. Это помогло Славе выжить в карцере колонии, когда на него нападали Соленый и Копченый.

Даже клички у них, у этих подонков, оказались созвучными. Да и участь их, получилось, аналогичная и незавидная. Сколько продолжалась драка и борьба в этой квартире, я не знаю.

Как там развивались события, описать не могу. Об этом можно лишь догадываться. Только закончилось все грустно и печально, как и у английского поэта и драматурга эпохи Возрождения Уильяма Шекспира в его пьесе о Ромео и Джульетте.

Его повесть, написанная по мотивам поэмы-легенды и новеллы Артура Брука, Маттео Банделло и Луиджи Да Порто в ХVI веке, была пронизана светлым чувством любви, которое побеждает не только многолетнюю вражду между людьми, но и саму смерть. Но смерть победить непросто, она сильна и коварна.

Мамка, мамочка, прости меня

Летняя ночь в Иркутске была как обычно тихой и теплой. Только соседские собаки отчего-то завывали. Их стоны были жалобны и тоскливы. Может быть, собакам было голодно. А может быть, они чувствовали чье-то горе. Теперь уже не узнаешь.

Вере Ивановне было одиноко. С тех пор как посадили ее любимого сыночка Славу, она плохо засыпала. Часто до полуночи она сидела у окна и грустно смотрела на дорогу. По этой дороге Слава ушел на прогулку в центр города. По ней он и должен вернуться назад. Но не сейчас, а когда отсидит отмеренные ему судом шесть лет колонии общего режима за то, что заступился за незнакомую девушку и дал отпор матерым упырям, уголовникам, насильникам.

Как же это несправедливо — сажать за благородный и смелый поступок. Мама и сейчас сидела, ссутулившись, и смотрела, как лунные блики приплясывают, проникая сквозь раскачиваемые ветром кроны деревьев на темно-серый, потрескавшийся местами асфальт.

Вдруг она увидела перед собой лик своего сыночка. Он был светящимся, как слабая угасающая свеча, и неотчетливым. Только печальные глаза ясно высвечивались в ночной темноте.

— Мамка, мамочка, прости меня, — послышался тихий шепот Вячеслава. — Я не хотел умирать. Я хотел родить для себя сына и дочку, а для тебя внука и внучку. Чтобы они любили тебя и радовали, скрашивая твою старость. Но я не смог этого сделать.

Почему так получилось, я не знаю, не могу объяснить ни тебе, ни себе самому. Я любил жизнь. Я любил тебя. Но еще я полюбил прекрасную девушку, встреча с которой изменила ход моей жизни, — и Слава горько заплакал, причитая:

— Мама, мамочка, родная моя, любимая моя, нежная моя. Прости меня, прости, прости-и-и-и. Анюта, родная, тоже прости меня, прости-и-и.

На подоконник прилетел белый голубь. Он перетаптывался с ноги на ногу и ворковал, ворковал. Как будто бы хотел что-то сообщить, рассказать пожилой женщине о чем-то трепетном и важном.

Вера Ивановна очнулась и пришла в себя от звука дверного звонка. Кто-то нажал на его кнопку, и в прихожей послышалось: бим-бом, бим-бом. Пожилая женщина встала и, шаркая ногами по полу, медленно проковыляла к входной двери.

— Кто там в такой поздний час? — предчувствуя неладное, произнесла она. — Кого ночью Бог послал ко мне?

— Это почтальон, примите срочную телеграмму, — послышался из-за двери усталый женский голос работницы почтамта.

— Откуда может быть телеграмма? Мне и письма-то никто не пишет. Разве только раз в два-три месяца сынок Слава черканет несколько теплых строк.

Он таким образом подбадривал свою маму. Как будто бы не он сидит на зоне, а она «мотает срок» в разлуке с любимым и единственным родным на всей Земле человеком.

Заскрипела дверь. Вошедшая пожилая почтальонша грустно обвела взглядом хозяйку квартиры и, опустив глаза, протянула ей листок, сложенный пополам. Она знала содержание этого послания. Но заклеила этот лист, чтобы не видеть горя матери. Горя, которое должно обрушиться на хрупкие плечи женщины, в один момент превратив ее в старушку.

Она, эта почтальонша, сохранила в памяти детские воспоминания о том, когда ее мама получала похоронки с Великой Отечественной войны на мужа и трех сыновей. Как такие скорбные почтовые листочки вызывали боль и страдания у мамы и у соседок, которых такое горе тоже не обошло стороной. Женщины протяжно выли. Даже не плакали, а именно выли. По-звериному страшно и жутко.

Почтальон не хотела услышать вновь эти ужасающие звуки разрывающих душу эмоций. Она до смерти боялась возвращения боли утраты в свою жизнь. Даже в своих воспоминаниях она не могла перемещаться в то далекое военное время, возрождающее эти неизлечимые и горькие чувства потери родных и близких людей.

— Распишитесь вот здесь. Спасибо, моя хорошая, — и почтальон спешно покинула квартиру, в которой должны были начать разгораться скорбные и печальные эмоции.

Но почтальон ошиблась. Ничего такого не последовало.

Вера Ивановна раскрыла листок и стала читать текст телеграммы. Она перечитывала его снова и снова. И все никак не могла понять сути содержания телеграммы.

Там было написано: «Вере Ивановне Филипповой тчк Вам надлежит срочно прибыть в Нижнеудинск тчк Забрать тело своего сына Филиппова Вячеслава Сергеевича тчк Находится два дня в морге железнодорожной больницы тчк Подпись главный врач Иванов В А тчк Заверено печатью почтового отделения Иркутска тчк».

От невозможности осознать и принять содержание телеграммы Вера Ивановна стала впадать в ступор. Она уселась на старенький диван в Славкиной комнате и почему-то начала жалобным голосом петь колыбельную песню. Голос ее срывался и дрожал, но она продолжала протяжно петь:

Ой, лю-лю,

Мое дитятко,

Спи-тко, усни,

Дитя материно!

Все ласточки спят,

И касатки спят,

Куницы спят,

И лисицы спят,

Нашему Славику

Спать велят.

Для чего, зачем

Славику не спать?

Ласточки спят

Все по гнездышкам.

Касаточки спят

Все по кусточкам.

Лисицы спят

Все под кусточком.

Куницы спят

Все по норочкам.

Соколы спят

Все по гнездышкам.

Соболи спят,

Где им вздумалось.

Маленькие детки

В колыбелях спят.

Спи-тко, Славик,

Спи-тко, дитятко родное!

Ой, бай да побай,

Поди, бука, на сарай,

Бука, в избу не ходи,

Наше дитя не буди!

Баю-бай.

При этом она достала старый семейный альбом и стала под эти теплые мелодии и звуки раскладывать фотографии.

Вот Славику один месяц от рождения. Вот полгодика. Вот семь лет. Вот фотография класса по окончании восьмилетки. А с выпускного вечера десятого класса фотографий нет. Слава уже был под следствием. Вот фотография из зоны, это третий год отсидки.

«А-а-а! — взорвались мысли надежды в сознании матери. — Эта телеграмма ошибочная. Она, наверное, не ко мне. Мало ли Филипповых на белом свете. Мой-то Славик, моя кровиночка сидит в Тулуне. Ему еще три года отбывать наказание.

А тут про Нижнеудинск написано. Это точно ошибка. Да по-другому и быть не может. Конечно, как же я сразу-то не догадалась, — начала сама себя окрылять робкой надеждой уже было почти сникшая от горя женщина. — Надо срочно бежать на почтамт, на телеграф и заказывать разговор с начальником колонии. Точно. Бегу-у-у».

Ветер раздувал края косынки, спешно повязанной на седую голову пожилой женщины. Она целеустремленно шагала по ночному Иркутску. Ей надо было срочно попасть в центр. Там, возле здания цирка, находится Центральный телеграф с переговорным междугородним телефонным пунктом.

Она спешила, чтобы скорее узнать радостную весть о том, что ее Филипок жив и здоров. Она очень надеялась на это. Что же произошло потом?

Чуда не случилось. Послышался монотонный, скрипучий и прокуренный женский голос оператора телефонной связи:

— Тулун заказывали. Абонент, пажаста, пройдите в кабину номер восемь. Тулун уже ответил. Ну чаво вы ждете-то?

— Алло-алло! Это Филиппова Вера Ивановна. Я с кем разговариваю? Представьтесь, пожалуйста, алло, — зазвучал взволнованный голос ожидающей чуда, убеленной сединами, пожилой женщины.

— Алло, это Сергей Анатольевич Федоренко, начальник колонии. Слушаю вас внимательно, Вера Ивановна, — из трубки телефона послышался по-военному четкий голос самого главного офицера тулунского исправительно-трудового учреждения.

— Сергей Анатольевич, дорогой, мне пришла срочная телеграмма, чтобы я забирала тело моего сына Вячеслава из нижнеудинского морга. Как такое может быть? Он же отбывает срок в вашем учреждении. Ему еще три года осталось до окончания времени наказания, — голос мамы задрожал, из глаз полились слезы. Слезы надежды на разрешение этого, как ей казалось, недоразумения.

Воцарилась пауза. На том конце телефонного провода собеседник замолчал, тяжело дыша в трубку.

Рыдания Веры Ивановны усилились. Она уже не могла сдержаться.

Наконец, Сергей Анатольевич начал говорить:

— Вера Ивановна, ваш сын Вячеслав Сергеевич Филиппов освободился из колонии три дня назад. Как говорится, по половинке, досрочно, за хорошее поведение.

Он был прекрасным парнем. Я к нему последнее время относился как к родному сыну. Конечно, настолько, насколько это позволяет мое служебное положение. Я сейчас расскажу вам все, что мне стало известно на этот час из оперативной информации.

Так вот, Слава завел переписку с заочницей родом из Тайшета. Она студентка-выпускница Иркутского медицинского института. По переписке он узнал, или это выяснилось сразу, что именно за эту девушку он попал под суд и получил наказание.

У них завязалось трогательное чувство, которое быстро переросло в страстную любовь. Такое случается иногда. Такое бывает.

Вот, освободившись, он и поехал к ней в гости в поселок Шумский Нижнеудинского района. Там она начала проходить преддипломную медицинскую практику. Потом с места происшествия пришла информация, что в квартире, снимаемой Анютой Солнышко, так звали его возлюбленную, обнаружили три трупа. Один мужчина, бывший уголовник, по-видимому, сам себя зарезал огромным ножом в сердце.

На рукоятке ножа были только его отпечатки пальцев. К ножу никто другой и ваш Вячеслав не прикасался. Это однозначно установила криминалистическая экспертиза.

Анюта Солнышко умерла от асфиксии, то есть была задушена кем-то. Пока не понятно кем. Следов борьбы не установлено, и сопротивления она не оказывала. Биологического материала под ее ногтями, принадлежащего кому-то, обнаружено не было.

Ваш сын Вячеслав умер от удара в сердце кухонным ножом. Рукоятка его была в правой руке самого Славы. На ноже было множество отпечатков пальцев, в том числе всех убитых, находившихся в комнате.

Мне очень жаль. Если бы Слава продолжал отбывать свой срок и не вышел досрочно по половинке, он бы был сейчас жив.

Что там получилось на самом деле, предстоит установить следствию. А может быть, этого с полной достоверностью мы уже не узнаем никогда.

Я рассказал вам, Вера Ивановна, все, что знаю. Простите старика, если посчитаете меня вольно или невольно виноватым в гибели вашего сына.

Голос полковника дрожал, казалось, что у него тоже разрывается сердце.

Мир рухнул. Все, что держало Веру Ивановну на этом свете, исчезло. Зачем жить, она уже не понимала. Соседи уговаривали ее взять себя в руки. Ведь надо достойно предать земле, похоронить тело ее сыночка. Уже ничего не вернуть, ничего не исправить.

И Вера Ивановна смогла.

Какие же сильные духом наши женщины!

Тела своих детей они вместе с мамой Анюты забирали из морга Нижнеудинска. Они не разговаривали друг с другом. Каждая была подавлена и, как будто бы, потоплена в своем горе. Кого винить в смерти сына и дочки, они не знали.

Следователи отдали им все письма, которыми обменивались пылко полюбившие друг друга наши Ромео и Джульетта. Это все, что у них осталось в память о детях.

Да еще кресты на их могилах напоминали им о безвременно ушедших детях. О Славке и об Анюте.

Я уже почти дописал эти последние строки, как вдруг на мое окно прилетел белый голубь. Он прохаживался вдоль подоконника. Воркуя, переминался с ноги на ногу. Приостановился у входа в мою комнату.

Потом, уставив на меня взгляд своих проницательных глаз, осторожно вошел в мой дом. Я зачарованно смотрел за продвижением этой птицы. Затем я взял буханку белого хлеба и накрошил его прямо на своем письменном столе.

Голубь немного подозрительно посмотрел в мою сторону. Но голод оказался сильнее инстинкта самосохранения. Он начал суетливо и жадно клевать хлебные крошки.

Потом через открытое окно к нему присоединился еще один грациозный белый голубь. Наверное, это была супруга первого моего гостя, которую он выбрал однажды и на всю свою голубиную жизнь.

Вслед за ней в мою обитель впорхнул белоснежный маленький голубок. Видимо, это был сыночек или дочка этой милой птичьей пары.

Я не мог оторвать свой взгляд от этого зрелища. На мои глаза навернулись слезы.

Наверное, это Филипок прилетел ко мне со своей Анютой и их маленьким ребеночком, чтобы попрощаться и вернуться в свою птичью жизнь.

Время шло своим чередом.

Жизнь на Земле продолжалась…

3. Перед боем

Зональные соревнования по боксу. Город Ангарск, помещение Дома культуры нефтехимиков. Огромное количество участников. Зрителей полон зал. Легковесов видимо-невидимо. Нас, кто немного потяжелее, единицы, вот и приходится ожидать в импровизированной раздевалке своей очереди выхода на ринг. Мы разогрели мышцы рук, плечевого пояса, поработали на лапах, размяли мышцы ног. Ожидание.

Начал немного тревожить мандраж — в ожидании боя можно перегореть: ты уже в полной боевой готовности, способен наброситься и порвать соперника, а сколько надо еще ждать, и черт не разберет.

В раздевалку заглянул наш главный тренер Виктор Петрович Донов. Он обходил своих воспитанников, проверял готовность. Мы его любили, уважали и беспрекословно выполняли все установки.

— Пацаны, сейчас не нагружайтесь физически. Я приду к вам позже, чтобы немного погонять, а пока отвлекитесь от боевых мыслей, поболтайте о чем-нибудь веселом, анекдоты потравите, — сказал Виктор Петрович.

— Конечно, Петрович, сделаем, — в ответ звучал голос Виктора Седого. — Сейчас Серегу зарядим, он мастак на эти дела.

— Да я вам все свежие анекдоты уже рассказал. Что, забыли, как ржали? — вклиниваюсь я.

— А че ты предлагаешь? Шеф же приказал отвлечься.

— Ну давай тогда о бабах поговорим. Это вечная и всегда злободневная тема. А среди нас, ребят потяжелее весом, немало легковесных приключений было. Вспоминайте. Первому слово предоставим Витьке Седому, он самый большой и самый молчаливый. Витька, давай, начинай вещать, народ весь во внимании, — беру нить разговора в свои руки я.

— Да из меня, блин, рассказчик хреновый. Не знаю, че говорить, — засмущался Седой.

— Давай-давай, это тебе не кулаками махать, нокауты развешивать соперникам, тут тоже умение нужно и смелость.

— Ладно, только мне пусть Мишка Тимыч поможет. Мы перед сборами в ресторане гудели. Там есть чего вспомнить.

Мишка с Витькой, перебивая друг друга, начали свой рассказ.

Пацаны развесили уши и погрузились в атмосферу иркутского ресторана. Надо сказать, что наши парни были по своей натуре джентльменами, девчонок в разговоре не идентифицировали. Для нас всегда были неприемлемыми и недопустимыми действия, которыми можно было бы опорочить девушку.

Дальше попробую пересказать содержание разговора уже своими словами.

Дело происходило в одном из центральных ресторанов нашего родного города Иркутска. Может это происходило в ресторане гостиницы «Сибирь», что на улице Ленина, а может быть, в ресторане «Арктика», что на улице Карла Маркса. Не помню точно. Однозначно это было связано с именами великих отцов и идеологов коммунизма. В ресторане было многолюдно, играл ансамбль, солистка исполняла популярные песни. Виктор, Миша с Володей Кутузовым и его корешем Игорем Исимбаевым сидели за четырехместным столиком и принимали на грудь охлажденную водку. Закусь была скромная. Тогда можно было, затратив по десять рублей на рыло, хорошенько выпить, закусить и повеселиться. Веселье шло своим чередом. Когда музыка стихла, воцарилась пауза, зал заполнился голосами посетителей, ведущих светские беседы.

— Мерлин, — позвал Виктор официантку.

На самом деле девушку звали Лена, но в ресторане она была на заграничный манер загадочной Мерлин. Они уже успели подружиться.

— Викто́р, — делая ударение на последний слог, защебетала Лена, — чего бы вы изволили?

— Ты уже несколько лет работаешь в этой сфере, расскажи о сидящих в зале, какими ты их видишь?

— Хорошо, только я начну с вас, можно? — включилась в разговор Мерлин.

— Валяй, будет интересно послушать.

— Вы спортсмены, достаточно серьезные, а пришли в ресторан расслабиться, развлечься немного, отдохнуть от тренировок и тренерской муштры. Вы не сексуально озабоченные парни, но если подвернется телка, от траха не откажетесь. Вот, значит, такой ваш психологический портрет.

— Все точно, Мерлин. А откуда тебе такое известно?

— Я студентка-заочница на последнем курсе психологического факультета.

— Теперь оцени наши возможности на предмет продолжения вечера в теплых женских объятиях, исходя из сложившейся обстановки, наличия в зале девушек и наших танцулек с некоторыми из них.

— Вон сидит одна за столиком, Люба ее имя. Она неприступная, как скала, но это только видимость. У нее гражданский муж или сожитель — криминальный авторитет по кличке Сват. Он уже вторую неделю в запое, фестивалит с девчонками — воровками и проститутками. Несколько раз зависал в нашем зале. Любаша, видимо, таким образом разыскивает его. Ждет, вдруг заявится ее благоверный. Еще она очень зла на своего блудника и сексуально голодна. Посмотри на ее неотразимые формы и потухший взгляд.

Многие бы хотели с ней покувыркаться, да боятся мести Свата. Он ведь может за это всех «пером пописать», зарезать значит. Она от всех приглашений на танец отказывалась, а вашему Мише, нет, не отказала. Пошла танцевать. Но когда он пытался прижать ее к себе, отпрянула демонстративно. А в глазах засверкали искорки. У Миши, если не побоится, есть реальный шанс заняться этой ночью любовью с Любовью.

— А вон те четыре телочки за отдельным столиком, тоже на съем партнеров пришли? — интересуется Виктор.

— Почему вы, мужики, все такие тупые? — продолжила Мерлин свой разговор с Виктором. — У вас в башке все только об одном мысли крутятся. У этих девушек, наверное, есть свои парни. А пришли они в ресторан для самоутверждения, что ли. Возле них крутятся мужчины, стараются завладеть их вниманием. От этого у них поднимается самооценка, именно от этого девчонки и балдеют.

А продолжение им, скорее всего, не нужно. Можете проверить и обломиться, пообещав им ночь любви. А вон те две красавицы-студентки от тебя, Виктор, глаз отвести не могут. Они пришли точно за сексуальным партнером. У них от вожделения и плотского желания уже трусики внизу намокли, наверное.

Если ты с ними не пойдешь, они снимут кого-нибудь другого. Смотри, сколько здесь южан с горящими глазами шныряет. Можешь не сомневаться, они заполнят вакуум. Им, южанам, вообще начхать на внешность, лишь бы дырка была, куда совать.

— А вон те девчонки в очках, которые похожи на отличниц, чего здесь делают? — снова спрашивает Виктор.

— Отличницы, они вообще особая тонкая и чувственная категория девушек, — вправляет мозги Виктору Мерлин. — Их внешность как бы явно не располагает к сексуальному общению, они как бы отгородились от внешнего мира стеной знаний. Но внутри них кипит страсть. Они могут быть великолепными любовницами в ответ на настойчивое, тактичное, нежное отношение мужчины. А иногда им еще очень хочется какого-нибудь урода-квазимоду в свою постель, грубого такого и неотесанного.

— Ну, Мерлин, спасибо за психологическую экскурсию. А сама-то как, ночью не свободна случаем?

— Фу, какой же ты дурак, Виктор. Я с тобой, как с другом, разговаривала. А ты опускаешь меня ниже плинтуса. Муж меня дома ждет. Дочка у нас есть. А ты! Какой же ты!.. — На глазах у Лены навернулась слеза.

— Прости меня, Мерлин. Это не я говорил, а водка внутри меня. Я честно не хотел тебя обидеть, извини дурака.

— Да пошел ты, — Мерлин сверкнула взглядом и ушла к себе в подсобное помещение.

Правда, она уже не обижалась на Виктора, потому что голос его был добрым и искренним. Извинения она приняла.

Теперь пацаны были вооружены психологическими знаниями о присутствующих в зале ресторана дамах и могли выстраивать проект программы своих ночных приключений.

— Пацаны, — начал вещать Виктор. — Короче, надо действовать по подготовке ночных приключений. Я пойду сегодня окунаться в пучину любви с вон теми двумя нимфетками — Зоей и Мариной, — и Виктор указал взглядом на столик неподалеку. — Кутузов с Игорехой займутся вон теми интеллигентными отличницами — Кирой и Габриэль. Миша, тебе с Любой надо разбираться. Вот такой расклад предполагается на сегодняшнюю ночь, — заключил Виктор Седой.

Состязательный процесс прелюдии любви начал набирать обороты. Володя Кутузов с Игорем Исимбаевым стали обхаживать отличниц. Миша приглашал на танец Любу. А Виктор сначала решил проверить на сексуальную устойчивость тех бесперспективных, про которых говорила Мерлин. Он приглашал на танец поочередно всех четырех девушек. Пытался нежно прижимать их к своей богатырской груди в порыве показной страсти, но особых успехов не добился. Потом он уже открытым текстом предложил девчонкам покувыркаться в постели четыре на четыре.

В ответ его послали куда подальше, но вежливо, корректно так. Тогда он обратил свое внимание на беспроигрышный вариант — на двух нимфеток, Зою и Марину.

Ой, как они прижимались к нему в медленном танце. Казалось, что свои груди они так и хотят размазать по мускулистому торсу боксера. Их бедра покачивались в такт музыке. Их передок прижимался к спрятанному в штанах двадцать первому пальцу Виктора.

Тот, в свою очередь, начинал оттопыривать брюки. Движение таза девчонок было таким завораживающе откровенным, как будто бы уже начал происходить половой акт.

Обезумевшие от увиденного зрелища южане и кавказцы вожделенно смотрели на девушек. Каждый из них хотел сделать их своей добычей, эдаким сладким десертом к столу, нет, вернее, к кровати, после завершения ресторанного ужина.

А наши ребята сидели за своим столиком и выпивали холодную водку в промежутке между танцами.

Вдруг один из гостей ресторана стал грязно ругать наших нимфеток:

— Вы че, козы, отказэваете Махмуду в танце?! Совсэм страх потэрали, што ли?! Сэчас я вам по мордам, да вальс по ребрэм устрэию, сучки. Будэте знать, как крутим джэгитам отказэвать.

И этот абориген юга начал размахивать кулаками.

Услышав этот спурт, Виктор спокойно встал и направился в гущу событий. Игорь с Мишей тут же перекрыли выход на лестницу, сделав невозможным осуществление маневра при отступлении джигитов.

Володя стал контролировать зону за спиной Виктора. Со стороны эти действия могли выглядеть как профессиональная расстановка бойцов спецназа для отражения атаки превосходящих сил противника.

— Где тут крутые джигиты? Я хочу пообщаться с ними, если такие имеются в этом зале, — вызывающе, с нотками презрения в интонации отчеканил Виктор Седой.

На лице его была пренебрежительная улыбка.

От летящего в голову удара Виктор уклонился. Это было привычным делом для него на боксерском ринге.

Встречный в челюсть сразил «крутого» джигита.

Теперь он уже напоминал крутого акробата, который переобувается в воздухе. Ноги его взлетели вверх, и затем он всей своей массой обрушился, потеряв сознание, на пол к ногам Виктора.

Другой сокрушительный удар по печени самому здоровому амбалу из числа «крутых» заставил его корчиться и клониться вниз. Затем удар колена в опускающуюся на него морду джигита размазал нос и губы соперника.

Третий бык в прыжке пытался накинуться на Виктора, но от молниеносного левого бокового удара послышался скрежет сломанной челюсти. На пол посыпались выбитые зубы.

А сам прыгун в скорченной позе завалился на пол рядом с другими неудачниками.

И вот уже агрессоры лежат на полу в лужах собственной крови. Так круто лежат — без признаков жизни.

У одного стали намокать брюки, описался бедолага.

Багровая лужа крови начала разбавляться цветовой гаммой от другой жидкости.

— Еще остались здесь крутые джигиты? Все кончились уже? — грозно спрашивает Виктор, обращаясь к сжавшейся в пружину толпе южан.

В ответ тишина.

— Тогда, жалкие трусы, забирайте с собой эти три мешка с говном, валяющиеся на полу, и по-быстрому валите отсюда.

Сибиряки — гостеприимный народ, но обижать наших девушек и устанавливать здесь свои звериные правила мы не позволим, — заключил свою речь молодой боксер.

Горе-джигиты подчинились законному требованию силы. Они смелы, как правило, только тогда, когда их много и против них слабенький соперник. В иных случаях их воля становится парализованной. Они беспрекословно подчиняются силе. Так было и на этот раз. Всей толпой они потащили своих сраженных лидеров вниз по лестнице.

Другим нашим парням даже вмешиваться не пришлось, хотя кулаки чесались, конечно. Но Виктор спокойно разобрался с этой шантрапой один. Именно с шантрапой, потому что серьезные южане и кавказцы такого поведения не допускали.

А Зоя и Марина, которые могли стать жертвой зверей, да и все отдыхавшие, присутствовавшие в зале, с большим уважением поглядывали на Виктора.

Через некоторое время к столику нашей компании подошла Мерлин. Она была вся всклокоченная.

— Парни, вам нужно срочно линять отсюда. Сейчас приедет ментовский наряд, они уже на подходе. Наш администратор их вызвала.

Дело в том, что у администратора ресторана была обязанность вызывать наряд милиции для предотвращения инцидентов и пресечения возникающих в пьяной среде конфликтов.

Для этого у нее под столом была установлена тревожная кнопка.

Ребята начали по-быстрому собираться.

Люба шептала Михаилу:

— Миша, переходишь дорогу, на противоположной стороне улицы встречаемся с тобой.

— Все понял, Люба, я уже почти бегу.

— Витя, ты с нами, мы без тебя никуда не пойдем, — заволновались Марина и Зоя.

— Володя, Игорь, давайте срочно укроемся от облавы в нашей общаге, — потянули за собой парней девчонки-отличницы Кира и Габриэль.

Теперь события стали развиваться у всех по-своему. Как это было угодно богу пьяной любви и ангелу разврата, которые взяли бразды правления в свои руки, овладев сознанием молодых людей.

Что же происходило у Володи и Игоря с Кирой и Габриэль? Рассказ продолжался.

Боксеры сидели в раздевалке, и все их внимание было сосредоточено на рассказчиках.

Вдруг хлопнула дверь, и в раздевалку вбежал Витя Кот. Виктор весь обливался потом. Совсем недавно его вызвали на поединок, а тут он явился не запылился.

Потом все остальные наши бойцы уходили и вскоре возвращались, одержав каждый свои победы досрочно.

Рассказ-то надо дослушать!

— Кот, че случилось? Бой отменили? Почему с тебя пот градом бежит? — спрашивают пацаны.

— Не, бой состоялся, я на седьмой секунде противника в нокаут отправил. Сам сюда побежал, как сайгак, по лестницам и коридорам, заплутал немного в этих лабиринтах, но, слава богу, нашел, — говорит Витя Кот. — Че дальше-то у пацанов приключилось? Не опоздал я, не пропустил? — забеспокоился молодой чемпион.

— Нет, слушай дальше. Девушки дворами да тайными тропами привели парней к своему общежитию. Оно расположено чуть наискосок от памятника В. И. Ленину, вождю мирового пролетариата. Общага была то ли вся женской, то ли один этаж занимали студентки, но препятствий при проникновении ребята не встретили.

Длинный коридор третьего этажа и множество комнат впечатляли своим масштабом коммунального зодчества 30-х годов двадцатого столетия. И вот, любители приключений оказались в одной из комнат.

Там, вдоль боковых стен стояло по две кровати, всего четыре в комнате. Две девушки мирно спали, они не ожидали никаких бурь. Но ничего не поделаешь, пришлось уматывать, освобождая пространство для любви и секса своим подругам.

Поскольку все преамбулы и прелюдии произошли ранее в зале ресторана, молодые люди без лишних разговоров разделись и улеглись на белоснежные простыни.

По какому принципу они поделились на пары, уже никто не знал и не думал об этом.

Игорь сразу же окунулся в жаркие объятия Габриэль. Она просто безумствовала. Она была ненасытной. Игорь, как в спортивном зале со штангой для отягощения, неутомимо преодолевал приступы усталости, периодически нападающей на него. Но это сегодняшнее занятие было намного интереснее и увлекательнее тех, со штангой. Здесь он не хотел уставать. Здесь он чувствовал партнера на короткой дистанции как бы в ближнем бою. При этом ему не надо было агрессивно отбивать кулаками торс и голову противника. Да и противника, похоже, в этой баталии у него не было. Это был не бой с лютым в ненависти бойцом, а сладкое любовное состязание с безмерно ласковой и нежной Габриэль.

Что она только не вытворяла. Игорь был на седьмом небе. Ему казалось, что он получил нокаут от небесного сладострастия. А вселенский рефери все никак не мог открыть свой счет секундам. Этот милый судья дал бойцу насладиться сполна всей своей сладкой и чарующей бессознательностью.

— Я не хочу выходить из этого состояния грогги. Пусть оно продолжается как можно дольше, пусть это будет вечно, — кричал восторг в помутневшем сознании Игоря.

Габриэль стонала от удовольствия и продолжала неутомимые атаки на молодого боксера.

— Игорь, дорогой, как мне хорошо с тобой. Я не могу остановиться, давай еще, еще…

Вдруг полотно любви разорвал посторонний звук. В комнату общежития вернулась мирская реальность. Послышался глухой удар, а за ним звук, похожий на вибрацию гонга.

Это Володя Кутузов, поднимаясь с кровати, зацепил рукой и уронил на пол стакан с водой, стоявший на тумбочке.

— Вовка, что случилось, тебе нужна моя помощь? — забеспокоился Игорь Исимбаев.

— Не, гидравлическое воздействие всего выпитого ранее позвало меня в дорогу. Девчонки, где тут у вас сортир? Облегчиться бы надо, — поинтересовался Володя.

— Прямо по коридору, почти до конца и потом налево. Тебя проводить? — засуетилась Кира.

— Не, я сам разберусь, — успокоил девушку Владимир.

Снова хлопнула дверь боксерской раздевалки. Появился Андрюха Ильиных, он тоже закончил бой на первой минуте. Пока его соперника откачивал дежурный медперсонал, он со всех ног помчался в «избу-читальню». Так раньше называли вместилище книг, предназначавшихся для повышения уровня знаний рабочих и крестьян. Только наша «изба» была подобна программе «Спокойной ночи, малыши» для всех соперников — те, кто упал в нокаут, могут спокойно «спать». А вещала она в узком кругу раздевалки для узкого круга друзей-боксеров.

— Пацаны, я че, пропустил много или нет? — забеспокоился Андрей.

— Не, не много. Игореха, значит, с Габриэлой кувыркались, а Вовка поссать пошел в общий на весь этаж туалет, — успокоили парня слушатели.

То, что было дальше, смутило многих.

От услышанной информации у парней уши стали сворачиваться в трубочку. Вовка, облегчившись, пошел назад в комнату, где на кровати его ждала вся разгоряченная девушка Кира. Володя был голый и завернут в белую простынь.

А чего одеваться-то, когда отлучаешься всего на пару минут. И вот, это привидение скользит по коридору женского общежития и не знает, в какую комнату ему надо входить. Двери всех комнат практически одинаковые, а номер нужной ему в голову не пришло запомнить. Да и подумать об этом он не мог.

Как же, ведь моча в голову ударила. Он собрался было закричать: «Игорь, ты где?»

Первые звуки начали покидать его дрожащие губы, как вдруг открылась какая-то дверь, и крепкая девичья рука затянула наше привидение в черное пространство незнакомой комнаты.

Оно и понятно, голый мужик в женском общежитии ночью — хорошая приманка и награда для одиноких женских сердец, и не только сердец… Вовка сильно не сопротивлялся.

Его мацали женские губы, ласкали несколько пар нежных девичьих рук. Он был в плену и одновременно в рабстве у четырех девчонок. Правда, это рабство было столь сладким и чарующим!

Пока девчонки не насладятся крепким боксерским телом, рассчитывать на освобождение из плена не приходилось. И Володя отдался сексуальным фантазиям девчонок без оглядки, погрузившись в мир неведомых коллективных чувств оргазмического удовольствия.

Чтобы Кира не сходила с ума от невосполнимой утраты, Габриэль позвала ее в постель к себе с Игорем. Она пожалела изнемогающую страстью подругу. Она не зажлобилась, она смогла поделиться удовольствием.

«Ну, Игореха, держись, будет битва с двумя спарринг-партнерами одновременно», — подумал наш боксер.

Битва была сладкой, жаркой и бескомпромиссной. В целом эта ночь оказалась счастливой для многих обитательниц студенческого общежития, ну и наших парней, конечно.

Не каждый день такое бывает.

Вдруг снова распахивается дверь раздевалки. На пороге появляется Виктор Седой. Он разорвал своего соперника в первом раунде. От обрушившегося шквала ударов противник упал на второй минуте боя.

— Че пацаны, моя очередь еще не настала о своем коротеньком ночном приключении рассказывать? — спрашивает он друзей.

— Не, щас Вовка с Игорехой только отстрелялись со своими воспоминаниями о женской общаге. Если не врут, то это круто. Такое наяву даже представить трудно, повезло пацанам, однако.

В разговор вступил Михаил. Они с Любой встретились, как и договаривались, на противоположной стороне улицы и на небольшом расстоянии друг от друга направились к Любе.

Люба шла впереди, а Миша чуть поодаль от нее. Конспирация — дело не лишнее, если в ответ можешь получить месть криминального авторитета. Далеко идти было не надо. Прошли уже мимо кинотеатра «Пионер». Тут с улицы Карла Маркса Люба свернула вправо на примыкающую улицу Бабушкина, вот уже дом №2.

В этом старом двухэтажном деревянном доме на первом этаже и была расположена квартира Любы. Вот наши заговорщики уже нырнули в темноту коридора. Вот они уже в квартире. Ставни закрыты, но Люба свет не включает. Понятное дело — засветиться она не хочет.

Вдруг Миша почувствовал на себе крепкие объятия девушки. Она впилась в него голодным поцелуем. Ее одежда стала слетать, как по мановению волшебной палочки, обнажая великолепные формы девушки. Он не заметил как и сам оказался совершенно голым.

Люба повалила его на кровать, она целовала своего кавалера. Ее губы находились то вверху у губ Михаила, то они опускались вниз к его животу. И от этих тонких и нежных прикосновений парень начинал отрывисто дышать и постанывать.

Акт любви был воистину сумасшедшим. Люба отдавалась со звериной страстью, она рычала и кричала. Она завывала и плакала. Она наслаждалась и одновременно мстила своему уголовному авторитету, погрязшему в распутстве.

Михаил не помнил, сколько продолжалось это безумие. Ощущения пространства и времени в нем спутались и перемешались.

Сквозь щели в ставнях в комнату начал пробиваться утренний свет. Любовники лежали рядом обессиленные. Люба уже не проявляла нежности к Михаилу. Она насытилась сексом с Михаилом и чувством мести к своему Свату.

В комнате становилось прохладно. От угасающей печи уже не исходило потребного количества тепла. От Михаила не исходил уже знойный энергетический порыв. Он понимал, что исполнил свою роль и надо сматываться, пока не наступили какие-нибудь приключения.

— Миша, расколи, пожалуйста, полено и подбрось дрова в печку. Слишком холодно становится уже, — прошептала Люба.

Миша подошел к печи, открыл дверцу и кое-как засунул туда полено целиком. Почему-то рубить его на части Миша не захотел.

— Мишка, ты что, печку никогда не топил? — заулыбалась Люба, глядя на понурую фигуру Михаила.

— Миш, ты что, обиделся на меня? Что я после этого, ну… кажусь тебе холодной? Не думай так, пожалуйста. Ты мне очень нравишься, я это поняла еще в ресторане. Ты меня очень сильно порадовал. Ты, можно сказать, спас меня от неминуемой смерти. Ты убил мою депрессию.

Она подошла и нежно поцеловала парня. Миша обнял Любу за плечи. В печке затрещали угли, языки пламени охватили полено. Заструилось мягкое тепло. Наши молодые люди приблизились к очаровательному рубежу, за которым спряталась огненная страсть.

В этот момент дверь квартиры начали сотрясать угрожающие звуки ударов.

— Любка, открывай, я знаю, что ты здесь! Убью гадину! Кто там у тебя?! Всех зарежу!

Потом эти звуки и аналогичные крики перемещались от одного окна к другому и опять возвращались к двери. Уголовный авторитет по кличке Сват бесчинствовал.

Видимо, кто-то из ресторана цинканул ему, что Любка ушла с каким-то парнем из очень крутой компании. Они чурок отметелили и от ментов пришлось, типа, линять.

Люба по-быстрому надела халатик на обнаженное тело и начала со страху метаться по квартире.

— Миша, давай ныряй в подполье.

Она открыла заветную крышку убежища.

— Сват бешеный, он может натворить такое, что лучше от этого спрятаться.

— Нет, Любаша, я не буду сидеть в подполье и слушать, как он тебя убивает. Я лучше его сам прибью. Давай, включай свою женскую сообразительность. Женщины могут свою бабью вину так преобразовать, что мужик будет по уши виноват сам. Будет ползать на коленях и просить прощения. Мне мой старший брат о таких чудесах рассказывал, — взбодрил Любу Михаил.

Пока Сват тарабанил в ставни окна спальни, Михаил встал у входной двери квартиры таким образом, чтобы когда она откроется, он оказался бы в необозримом пространстве за дверным полотном.

Наконец, Люба стала играть роль только что пробудившейся ото сна любящей жены.

— Сват, это ты что ли там долбишься? Разбудил меня, сволочь. Че, нагулялся уже или как?

Сват затих и начал прислушиваться.

— А ты че, Любка, сразу-то не откликнулась? — стоя у окна спальни уже спокойным, но настороженным голосом стал вещать муж.

— Да я вчера в кабаке лишнего на грудь приняла. Все тебя, окаянного, ждала, а тебя все нет и нет.

— Ладно, отворяй двери, я сейчас приду.

— Хорошо, вот только халат накину.

Она подошла к двери, соразмерив взглядом позицию Михаила с пространством открываемой двери. Все вроде нормально.

— Иду, иду, Сват, — и она открыла дверную защелку.

Сват пулей устремился в спальню, чтобы развеять свои сомнения о неверности супруги. А Миша в распахнутую дверь сделал шаг навстречу жизни без угроз и без смертельных опасностей. В сенях он неуклюже запнулся по причине полной темноты. Что-то задел, зацепил, и сверху на него посыпались детская оцинкованная ванна и тазы.

Под этот грохот Миша вышел на улицу и присел на завалинке справа от входа в квартиру. Его распирало от смеха. Он, как герой-любовник, вышел сухим из воды. Но он держал под вниманием входную дверь квартиры, которую только что покинул. Вдруг Сват выскочит, услышав грохот ванны. Вдруг придется вступать в схватку с обманутым мужем.

Но никто не вышел ни через пять, ни через десять минут. Может, Сват собздел и не захотел нарываться. Вполне возможно, что для него было безопаснее поверить жене и не дергаться.

Дверь раздевалки опять распахнулась. В комнату начал медленно заходить наш тяжеловес Коля Лысенко. Из его носа текла кровь. Под двумя глазами расплывался, набирая силы, свежий фингал.

Он был ранее многократным чемпионом, правда, чемпионство это было формальным. В его тяжелой весовой категории в подростковом возрасте на соревнованиях не было конкуренции. Порой он был единственным представителем в своем весе. Вот и присваивали ему звание победителя турнира без единого боя.

Легковесам приходилось за одни соревнования проходить по пять и более боев. Их чемпионство было заслуженным, в отличие от Колиного, халявного. Коля был хоть и большим, но бздюлявым парнем. Сила характера его покидала, когда он получал достойный отпор противника. Вот и в этот раз он сдал бой уже в первом раунде. Проиграл вчистую, хотя начал с серии убедительных ударов, так нам потом пояснил тренер.

— Колян, че у тебя на роже? Пиздячка не смогла пролететь мимо? — начали подкалывать исполина пацаны.

— Да, я понял, что с соперником не справлюсь. Вот и лег в первом раунде. Да еще истории ваши хотелось дослушать, — начал оправдываться тяжеловес.

— Опоздал ты, Коля, осталась только история Витьки Седого, а она короткая, как он сам сказал. Витюха, ну давай, излагай.

— Излагать-то особенно нечего. Приехали мы с девчонками, Зоей и Мариной, к ним домой. Поднялись на второй этаж деревянного барака. При входе в квартиру девчонки, а они оказались родными сестрами, мне говорят:

— Витя, проходим к нам в спальню потихонечку. Наш козел-батя свирепый как бык. Он может много шуму и неприятностей устроить.

— Так пусть выходит козел на смертный бой, — заорал слабо ориентирующийся в ситуации чемпион по боксу.

— Посиди на сундуке в подъезде, подожди нас, — испуганные девчонки захлопнули перед носом Виктора дверь своей квартиры.

Витька присел и начал включать сообразиловку.

«Блин, это же я в гости приперся, а не ко мне пришли незваные люди. Это их батя вправе обидеться на молодого нахала. Если я набью ему морду, вряд ли буду прав. Пойду-ка я домой», — рассудил пьяный несостоявшийся Ромео.

Виктор спустился вниз. Он не стал дожидаться, когда у девчонок в квартире нормализуется обстановка. Он шагал под рев какой-то турбины, включенной в аэропорту. Ее мерзкий звук сопровождал его, пока Виктор не пришел к себе домой на бульвар Постышева.

Снова открылась дверь в раздевалку. Боксеры уже укладывали свои вещи в сумки. Собирались к отправке домой в свой родной Иркутск.

Пришедший главный тренер Виктор Петрович Донов поинтересовался:

— Чего вы, пацаны, такого тут перед боем рассказывали друг другу, что схватки закончили победами в первом раунде, нокаутами? Уложили всех своих соперников. Коля только один проиграл, а по сути, сдал бой тоже в первом раунде.

Парни задумчиво молчали.

— Серега, просвети меня, если не секрет, — Виктор Петрович обращается ко мне.

— Нет, никаких секретов у нас не обсуждалось. О бабах мы говорили, Петрович, о бабах.

— Тогда на первенстве России тоже о бабах разговаривать будем, чтобы победить с таким же эффектом, — засмеялся наш любимый тренер Виктор Петрович Донов.

4. Со Старшим Мамонтом на лошадиной упряжке

Жизнь студента полна разных приключений, студент без них просто не может. Кажется, что за небольшой студенческий отрезок времени мы совершаем столько милых глупостей, сколько уже невозможно совершить за всю оставшуюся жизнь.

Один забавный случай вспоминается с участием Анатолия Полякова — Старшего Мамонта, как мы его называли в стройотряде. Толик был избран профоргом нашей группы АХП-71 (автоматизация химического производства). Получив разнарядку на подписку периодических изданий из деканата, он пошел в массы. Раньше подписка на газеты и журналы носила «добровольно-принудительный» характер. Давалось задание сверху, сколько газет «Правды», «Комсомольской правды», «Известий» и разных других изданий должны быть выписаны тем или иным коллективом. Больше можно, меньше нельзя.

Здоровенный, высокий Толик ходил агитировал, подписывая, собирал деньги с пытливых, желающих знать содержание прессы студентов. Хотя содержание не сильно отличалось: прочитал одну газету — знаешь, что в других. И вот в конце дня он подходит ко мне и зовет в вечерний ресторан расслабиться.

Я отказался, мне вечером надо было с дочерью сидеть. Валера Креков тоже не смог. Не смог еще кто-то из приглашенных, и Толик пошел один.

На следующее утро Анатолий был чернее тучи. Щеки его украшал синевато-фиолетовый «румянец». Белки его голубых глаз были бордовыми.

Я подумал:

«Если бы прилетевшие инопланетяне писали анатомический атлас с Анатолия, то белки бы в нем носили название „свекольники“».

Толику с похмелья было очень плохо. Но три рубля на целительную влагу — пиво — никак не находились. Мы все были бедными студентами с пустыми карманами.

Кто-то из парней посоветовал обратиться к Мише Клюеву. Миша — парень из Ангарска, на его долю выпала забота о маленьких братьях, он был непьющим и негулящим, рачительным хозяином. И Толик пошел к нему.

— Миша, займи мне три или пять рублей до стипендии, — скорбным голосом попросил Толик.

Миша открыл свою записную книжку и начал зачитывать, за сколько журналов и газет он вчера на подписку отдал Толику денег.

Оказалось, на пять рублей семьдесят три копейки.

В ответ Толян достал свой гроссбух и начал сверять данные Миши:

— Да, я подтверждаю, что ты, Миша, вчера сдал пять рублей и семьдесят три копейки.

Миша сиял. Как ловко он смог отшить Толика. Миша был очень педантичным, мы его считали жадным. Часто перехватывали, занимали в столовой у него пару копеек.

Денег мало, вот и спрашиваешь у кассира в столовой: «Сколько стоит картофельное пюре»?

В ответ: «Шесть копеек порция».

— А подлива сколько стоит?

— Бесплатно.

— Тогда мне две картошки и побольше подливы.

В кармане только десять копеек вот и просишь у Мишки, он стоит в очереди рядом: «Миша, займи две копейки».

Он всегда занимал, не отказывал. Зато назавтра обязательно напоминал: «Серега, ты мне должен две копеечки!»

За это мы его немного недолюбливали и подтрунивали над ним. Но он-то был прав, у него еще дома забот невпроворот.

Рано радовался Миша, Толика он не «отшил», а наоборот, оконфузился сам. Толик показывает ему список студентов, у которых он вчера собирал деньги, и говорит: «Миша, деньги я вчера все пропил» (мы узнали потом, что он в пьяном благодушии рассчитался за девчонок за соседним столом).

— Посмотри на мой внешний вид, неужели не видно, что мне тяжко? Но всем ребятам из списка я деньги верну, все до копеечки, а тебя, как жлоба, из списка вычеркну.

Наступила зловещая пауза, нервное напряжение нарастало.

— Не вычеркивай, пожалуйста, — взмолился Мишка.

На его испуганных глазах появились слезы. Он преданно и покорно уставился на Анатолия и стал ждать его ответа.

— Ладно, не буду вычеркивать, но с тебя пять рублей до стипендии, понял? — снисходительно рявкнул Толик.

— Конечно-конечно, — залебезил испуганный не на шутку Миша.

И мы пошли похмелять Толика в пивной ларек у рощи «Звездочка».

Денег хватило на десятилитровую канистру пива и бутылку водки. Водку мы отправили в канистру, так сказать «женили» пиво.

— Пиво без водки — деньги на ветер, — гласит народная мудрость.

Мы восседали на травке. Какой-то парень в восьмой раз рассказывал анекдот, как у одного пьянчуги из ширинки, продрав карман, высунулась голова тараньки (вяленной рыбки).

Алкаш недоуменно уставился на нее и говорит:

«Ну, чего смотришь, ссы».

И парень начинает в который раз демонстрировать эту сцену. Все умирают со смеху. Приехавшие милиционеры забирают подвыпившую компанию в вытрезвитель.

Я в этот раз не пил спиртного и доказывал, что нас должны выпустить, я всех развезу домой.

Повезло, нас выгнали из милиции, грозно застращав. Когда мы вышли на улицу, то сразу увидели телегу, запряженную лошадью. Узда ее была привязана к большому молодому тополю, стоящему у обочины.

Я же обещал милиционерам, что всех развезу по домам. Случай представился. Мы сели в телегу и стали ждать извозчика-кучера. Но он все никак не появлялся.

Ждали долго, уже закончилось все наше пиво, смеркалось. Заканчивалось и терпение, охота было домой, холодало. Вечерний свежий ветерок предвещал скорый дождь.

Я отвязал вожжи, и мы с песнями, смехом и гиканьем поехали. Лошадь была спокойная, послушная, шла не торопясь. И мы никуда не торопились тоже. Город зажег вечерние огни, они волшебным образом отражались в изумрудной воде Ангары.

Ее быстрые водные потоки стремились унести эти световые блики вниз по течению, но они сопротивлялись, цеплялись за волны. Отражаясь на гребешках волн, свет преломлялся и причудливым образом, как через грани бриллиантов, разбегался лучиками в разные стороны, переливаясь и играя всеми цветами радуги.

От этого казалось, что мы едем в сказочном и загадочном мире, продираясь через вечерний туман. Погода начинала меняться, и клубы тумана, вынырнув из-под Ангарского моста, завихрялись под проходящим встречным транспортом.

Встречные машины моргали нам фарами, бибикали в шоферском приветствии. Мы в ответ улюлюкали, махали руками, чувствуя себя равноправными участниками дорожного движения.

Проезжая по мосту через Ангару, мы любовались красотой природы, красотой нашего старинного города.

Лошадь периодически оборачивалась. Вожжи были не натянутыми, ее никто не подгонял, и она, видимо, не понимала, правильно ли идет. Она за свою жизнь была приучена, чтобы ею кто-то управлял. Она привыкла, и ей нравилось подчиняться воле кучера, выполнять его команды.

А тут какие-то непонятные пассажиры орут, поют, галдят и на нее не обращают никакого внимания. Ну хорошо, что плеткой не лупят, наверное, думала она. Так и шла потихоньку наша кобылка, тихо и смиренно.

На улице Степана Разина, где на трамвайной остановке начинался и заканчивался наш путь в институт и обратно домой, мы слезли с телеги, и, попрощавшись, каждый пошел к себе домой.

А лошадь осталась одна.

Видимо, она не знала, что ей делать, и поплелась обратно на то место, где ее оставил подвыпивший ямщик.

Милиция, которая уже вовсю занималась раскрытием «угона» лошади, с недоумением обнаружила ее на прежнем месте. Оперуполномоченные сотрудники внутренних дел отрапортовали о завершении мероприятий и оперативных разработок по поиску лошади и вернули это средство передвижения пьяненькому хозяину-извозчику.

Одуревший от счастья, тот стегнул свою кобылу плеткой, и она галопом помчала его по ночному Иркутску.

Следующая история являет собой фантастическое продолжение данного рассказа.

5. Калейдоскоп времен (фэнтази)

Путешествие во взаимоотношения полов

Встреча друзей в роще Звездочка

Весна 2017 года, в сибирском городе Иркутске бегут ручьи. Нынче в марте намного теплее, чем было тогда, в 1973 году.

Небо голубое, совсем без туч и облаков, чирикают птички. Собаки длинной вереницей промчались вдоль дороги. В их зверином сообществе собачья свадьба. С десяток кобелей бегут за прижавшей хвост сучкой. Каждый из них готов на несколько минут подарить даме любовь. В нешуточном соперничестве за обладание сучкой они злобно переглядываются меж собой.

Молодые явно подавляют старых кобелей своей удалью. Но старые кобели бегут за сучкой, гонимые природным генетическим кодом. Им бы полежать на солнышке да погреться, но нельзя никак. Природой уготовано каждому кобелю — для сохранения, для продолжения своего рода надлежит осеменить как можно больше самок. И никуда не попрешь против этой божественной и природной программы. Даже возможные опасности не могут остановить старого и облезлого самца.

Его могут, бесспорно, одолеть молодые конкуренты, но он бежит вперед, и остановить его может только внезапная смерть или обрушившаяся на него неожиданная немощь.

А у самки другая генетическая программа. Ей надлежит заботиться о качестве потомства, чтобы оно было сильным, выносливым и живучим. Она подпустит к себе для продолжения рода только самого сильного кобеля, который загрызет или иным образом победит соперников-конкурентов. Законы природы нарушать нельзя. Ими животные руководствуются безусловно и беспрекословно, иное им просто не дано.

А старые друзья человеческого сообщества встретились за кружкой янтарного пива в злачном месте у пивного ларька, вынырнувшего из прошлого возле трамвайной остановки «Роща Звездочка», что на левом берегу реки Ангары.

Правда, его, этот ларек, потом к 2017 году снесли.

Пацаны не виделись давненько, и от этого атмосфера встречи была какой-то особенной — бархатной и доброй.

Машина времени повернула свой калейдоскоп так, что на улице был снова 1973 год. Вот и друзья были молодыми и сильными, а пиво было терпким и вкусным, как в старые былые времена.

Сергею, по прозвищу Ленин, вспомнилось, как его отец со своими друзьями в 1961 году в день празднования годовщины трехсотлетия города Иркутска на бульваре реки Ангары, который только что получил имя первого космонавта Юрия Гагарина, проверяли качество местного пива по старинному обычаю.

Они клали на вздыбившуюся в пивной кружке пену пятикопеечную монету. Пузыри вспенившегося пива были настолько упругими, что они спокойно выдерживали на себе вес пятака. Сергею запомнились эти большие пузыри, они образовывались из мелких пузырьков и по внешнему виду напоминали причудливые перепонки, замысловато переплетенные между собой в большой граненой кружке.

Мужики из шахматного клуба восхищались качеством хмельного напитка и смаковали его, разыгрывая на шахматных досках гамбиты. Дали глотнуть пивка и ему, семилетнему мальчишке, совсем немного. Пацан ел мороженое пломбир и сделал глоточек пенистого терпкого напитка, думал, типа, лимонад.

«Фу, как горько и невкусно совсем», — подумал тогда Сережа.

Происходило это событие на кургане напротив старинного главного здания Госуниверситета. Там, в просторной беседке был летний шахматный клуб Иркутска на берегу Ангары, у острова Юность.

Сейчас все изменилось, там расположилась эстрада заведения под названием «Нежный бульдог», чуть левее остатки той сохранившейся возвышенности. А в те далекие времена мы с пацанами-подростками нашли под курганом замурованный вход в подземную галерею, ведущую в «белый дом» (ныне корпус ИГУ за улицей Карла Маркса). В этом подземелье был белогвардейский схрон законсервированного оружия и боеприпасов. Этот склад и это оружие ожидали своего часа в борьбе с большевиками, да так и не дождались.

Нас шуганули, а оружие, по-видимому, власти вывезли в безопасное место. Там, вроде как, военные все оцепляли.

А сейчас пиво на роще Звездочка на своей пене вес пятака уже не могло удержать. Пятачок предательски нырял на дно пивной кружки. Технология приготовления пива изменилась, наверное, и упругость пены снизилась. Но вкус был желанным и хмельным. А что еще надо бедным студентам за сорок копеек за литр? А доски на скамеечках к тому же все еще выдерживали вес могучих тел друзей-студентов. Шла легкая пьянка за непринужденным разговором.

— Серега, ты не сачкуй, бухай на равных. А то мы уже по три кружки нахлобучили, а ты только первую досмаковываешь, — назидательно говорит Толик по прозвищу Мамонт.

— Не, я помаленьку буду. Мне еще к моей девушке Лене надо ехать. Че, я бухой буду на нее перегаром дышать, что ли?

— Ни хрена страшного, пусть привыкает. Мужчина должен быть пьян, свиреп и вонюч, — заключил Витька по прозвищу Макар.

— Ха-ха-ха, — засмеялся Валерка по прозвищу Грек.

— Каждый пьет, сколько захочет, — рассудительно включился в разговор Толик по прозвищу Тит.

Только Витька по прозвищу Седой сидел и молчал.

— Ребята, а давайте поболтаем о женщинах, — предложил кто-то из парней. — Под горькое пивко да о сладеньком.

— А че о них болтать? Все бабы — бляди, они животные. Об этом давно известно, еще со времен каменного века. Проституция считается самой древней профессией, — бесцеремонно заявил Макар.

— Не все так по-дубовому однозначно, как ты тут заявляешь, — начал вслух размышлять Тит, возражая Макару.

— Ну так обоснуй, философ хренов, — съязвил Макар.

Экскурсия в глубину веков

Толик Тит начал говорить. И тут волшебный калейдоскоп стал открывать новые для нас грани древних времен. Мы стали погружаться в далекое прошлое.

— Человек в начале своего развития был стадным существом. Как и у животных, у людей в стаде не было таких проявлений, как стыд. Все ходили голыми и спаривались кто с кем захочет.

Дети в стадах были общими. Общими были и все женщины. Потом отношения усложнялись. Сначала женщины становились собственностью одного стада, а не всех подряд. Потом они стали принадлежать одному племени. Тогда-то и появилось понятие ревности. Это если женщина отдавалась представителю другого племени. Только спустя много времени женщина стала принадлежать одному мужчине — с появлением понятия близкого к современному пониманию слова «семья».

При этом женщине уже не дозволялось спать с другими мужчинами. А право первой брачной ночи могло быть не у мужа, а у вожака племени или религиозного лидера.

С развитием культуры взаимоотношения между полами усложнялись. Проституция — это феномен, присущий исключительно человеческой расе. У животных проституции не было и нет.

Во время повествования машина времени переносила собеседников в древние времена уже не мысленно, а реально…

Мимо пивного ларька пробегали первобытные обнаженные люди. Некоторые из них были воинственными, с первичными орудиями убийства в руках — дубинами и палками с острыми каменными наконечниками.

Они зыркали глазами вокруг, искали свою жертву. Найдя древнюю женщину, древние охотники совершали быстротечные половые акты. Их лица на некоторое время становились добрыми. Потом они, злобно гикая, неслись в погоню за мамонтом, убегающим в сторону будущего железнодорожного вокзала.

Наш Толик по кличке Мамонт начинал переживать за свою шкуру. Но древние охотники его не замечали или не хотели видеть.

А наш Толик Тит продолжал свой рассказ.

А калейдоскоп времени начинал показывать древних поэтов. Они в своих белых ниспадающих одеяниях читали стихи.

Их тоже увлекала тема взаимоотношения полов.

Вот римский поэт Лукреций (I в. до н. э.) произносит:

Люди еще не умели с огнем обращаться, и шкуры,

Снятые с диких зверей, не служили одеждой их телу;

В рощах, в лесах или в горных они обитали пещерах

И укрывали в кустах свои заскорузлые члены,

Ежели их застигали дожди или ветра порывы.

Общего блага они не блюли, и в сношениях взаимных

Были обычаи им и законы совсем неизвестны.

Всякий, добыча кому попадалась, ее произвольно

Брал себе сам, о себе лишь одном постоянно заботясь.

И сочетала в лесах тела влюбленных Венера.

Женщин склоняла к любви либо страсть обоюдная, либо

Грубая сила мужчин и ничем неуемная похоть,