Бесплатный фрагмент - Страсти по Фаусту

Пролог

Однажды чудесным ранним утром в прекраснейшем небесном саду, озарённом лучами рассвета, в этой идиллии, овеянной волшебством лёгкой дымки, среди пышных трав и цветов под деревом с налитыми плодами сидели, беззаботно откинувшись в шезлонгах, двое — Фауст и Маргарита, облачённые в ослепительно белые одежды. Волосы Фауста были благородно убраны в косу, взгляд его проницательный улавливал всё, что входило в его обзор; весь он был овеян волной вдохновенья. Маргарита одухотворённо смотрела на Фауста; её локоны дивных волос светились бликами раннего безмятежного утра, мягко ложась на изящные плечи, и жемчуг филигранного ожерелья возвышал её грациозность, отсверкивая лучами зари. Оба они пребывали в состоянии всеутоляющего блаженства, коим напоено светоносное пространство небожителей.

Маргарита, окинув ясным взором пространство Сада, трепетно обратилась к Фаусту:

— Мой милый Фауст, как прекрасно! Какие кроны и цветы!.. Какое небо! И дыханье туманных трав, что под росою так веселят свободу взгляда… И светел милостью простор. Как птицы чувствуют его! Повсюду — свет и совершенство. И всё — в любви неутолимой. Свобода нам являет чудо…

Фауст, взглянув на Маргариту, так же поэтически ей ответил:

— Да, Маргарита, мир спокоен; душа светла и воздух чист. Любовью жизнь напоена. Нам явлен дар, и мы, внимая живому Свету, его храним в своей душе, дыша Бессмертия единством. Но…

Он сделал паузу, что-то обдумывая.

Чуткая Маргарита тут же спросила:

— Любимый, что тебя тревожит? Какие думы дух печалят?

И Фауст ей ответил:

— О нет, любимая. Печаль — не мой удел. Я просто вник нагим дыханьем в пространство прозы… И эта проза наполняет гудящий мир людей, что суетою одержимы, там — на Земле. Да-да. Я чувствую его. И вот, что думаю: мы как-то можем им помочь…

Маргарита слегка напряглась:

— Но ведь для этого нам нужно вжиться в прозу…

Фауст же невозмутимо произнёс:

— Несомненно. И мы попробуем… Я помню — есть страна необычайная, — Россия, так её зовут. И в той России — удивительный народ; там люди очень интересные живут, — они горят столпом идей. Но гасят ту стихию другие люди — неинтересные и скучные… Да. И вот, что мне пришло на ум: а не внедрить ли в эту драму земной суровой суеты живую искру вдохновенья, что так чудна и животворна?.. И может даже посетить тот грозовой и несравненный дивный край…

— Но я — с тобой, — тут же молвила Маргарита.

— Да-да, конечно. Но это — позже… А пока — не помешало бы подкинуть им пару свеженьких идей… Ничто так дух не облегчает, как естество импровизаций; и дум полёт свободе ближе, чем блажь тоски в пылу апломба. Душе — любовь, она с мечтою заодно; идея — воля!

Фауст оживлённо посмотрел на Маргариту, глаза его озарились вдохновением.

Маргарита решительно провозгласила:

— Как дух тебе велит, — так пусть и будет!

И Фауст ответил:

— Ну, тогда — за дело, дух! Идеи будут смелы и внезапны.

И тут вдруг ему на голову упало яблоко.

Фауст весь озарился, поднял этот стихийный плод Провидения, и возбуждённо воскликнул:

— Да будет так!..

И он ловко подбросил яблоко вперёд. Оно, описав дугу в воздухе, исчезло в туманных травах…

И в этот момент что-то произошло в пространстве, и всепроникающая музыка заполнила стихию этого дивного мира…

И всепоглощающий туман мистически окутал всё, и неизвестно, сколько времени длилось это притягательно-пьянящее действо, но когда это волшебное марево растворилось в пространстве непуганой свободы, изменился и вид окружающий, а затем новые образы обнажились в реальности вечной и непредсказуемой, многотональной и обескураживающей…

1. Секретное совещание

Ранним утром в одном из южных городов необъятной России, в небольшой провинциальной резиденции его, за офисным столом с оргтехникой сидел серьёзный человек в штатском, — главный сотрудник секретного управления, можно сказать — лидер особой структуры, имеющей доступ ко многому… Ну а поскольку структура эта была секретной, то и фамилию сего лидера мы озвучивать не можем; ясно лишь одно: человек этот являл собой воплощение натуры несгибаемой и хваткой, умевшей ловить суть и держать её крепко. Он, этот солидный муж в строгом костюме озабоченно смотрел на своих подопечных, сидевших напротив в ожидании дальнейших указаний… Лидер собрался с мыслями и по-деловому изложил:

— Значит, так; я собрал вас всех в столь ранний час для того, чтобы сообщить вам наиважнейшую информацию, побуждающую к экстренным действиям. Ситуация непредвиденная, можно сказать — неадекватная. Только что я получил сведения о появлении в нашем городе необычного объекта, очень напоминающего НЛО… Но! Есть версия, что это вовсе не НЛО…

— А что? — тут же спросил один из подчинённых — озабоченный интеллигент со взглядом ботаника.

Главный смерил взглядом любознательного клерка и скрупулёзно ответил:

— Есть предположение, что этот необычный объект, именуемый как НЛО, является объектом разведки… И этот объект сканирует наше родное пространство, выявляя все наши сильные и слабые стороны; а мы тут, понимаешь, ворон считаем. А может даже это ноу-хау террористов. Нынче техника — на грани фантастики…

— А что же делать? — вмешался другой подчинённый, — худощавый мужчина зрелых лет в больших очках, которые он то и дело поправлял.

Главный вздохнул и выложил:

— Что делать, что делать; в первую очередь — быть предельно внимательными ко всему. Все наши защитные установки переведены в усиленный режим. В общем, так: в связи с вышеизложенным неадекватным событием принято решение о переименовании нашего города…

Сказав это, лидер слегка нервно мотанул головой, — как бы сам не врубаясь во всё, что он изложил, и от этого на мгновенье смутившись; но тут же взял себя в руки и сделал серьёзный вид, побуждающий к экстренным действиям.

Тут клерк-очкарик совершенно изменился в лице и растерянно вымолвил:

— И как же наш город будет теперь называться?..

Главный мудро глянул куда-то в пространство, затем чутко посмотрел на клерка в очках и с наслаждением произнёс:

— Наш город теперь будет называться Обломов… Быть может, это будет носить временный характер. Всё зависит от дальнейших событий. М-дас…

Возникла вполне резонная пауза. И эта пауза, несомненно, могла бы затянуться и вылиться в некие фантастические грёзы с последствиями подсознательной хандры, если б не опыт и мудрый нрав предводителя.

— Вопросы есть? — спросил главный.

Тут опять в разговор вступил тот самый дотошный клерк в больших очках:

— А как же быть с пропиской? Ведь все наши люди прописаны не в Обломове…

Главный разулыбился и ответил:

— Умён ты, Ершов. Но мы не тупее. Уже всё продумано. Все, прописанные в нашем городе автоматически считаются обломовцами, или обломовчанами, — кому как по душе. И все инстанции будут это учитывать.

Тут раздался резонный вопрос другого подчинённого:

— А какая всё-таки цель в переименовании города?

Главный и здесь не растерялся:

— Цель одна: не дать проникнуть в наш истинный город всяким лазутчикам и охмурителям. Кумекаешь, Синицын? Это тебе не на джипе выруливать. Они, допустим, захотят навредить нам, проникнут в наш город, — да и заплутают как лохи, потому как окажутся в Обломове. Ты знаешь, почему великие люди себе псевдонимы придумывали? Для того, чтобы их настоящих не раскумекали и не прихлопнули втихаря. Стратегия!

— Я, кажется, понимаю, — произнёс подопечный Синицын, постепенно озаряясь изнутри тем светом, что делает взгляд проницательным и глубинно-загадочным. — Это нечто вроде невидимой трансформации с целью неуязвимости… На этом основана часть магических древних обрядов…

— Молодец, Синицын! Весомо кумекаешь! — похвалил главный. Он окинул взором подопечных и решил больше не травмировать свою душу и мозг дотошными расспросами озабоченных клерков. Он лаконично и назидательно резанул:

— Ну что, больше вопросов нет? Тогда все свободны. Всем быть на связи и ждать моих дальнейших инструкций.

По кабинету прокатился вздох облегчения. Главный сделал жест, и все люди покинули этот секретный кабинет.

Предводитель, оставшись один, тут же набрал номер телефона. Услышав ответ, он произнёс.

— Грозовой? С добрым утром. Ты уже в курсе?..

— А, Степаныч! Приветствую! Ты насчёт Объекта?

— Да. Насчёт его, окаянного.

— Мне уже всё сообщили, — ответил на том конце Грозовой.

— Это хорошо. А ты в курсе, что наш город теперь Обломов?

— Естественно. Разведка не дрыхнет.

— Окей. Будь на связи. Тут ожидается ещё кое-что…

— Что-то серьёзное? Что именно? — напрягся на том конце Грозовой.

И Степаныч детализировал это «именно»:

— В наших краях под личиной корреспондента действует опасный контрабандный челнок; подпольная кличка — «Журналист». Он неуязвим, так как его в лицо абсолютно никто не знает. И ты, как профессиональный агент по борьбе с теневизмом, обязан его раскумекать и опечатать. И быть может, он замешан во всей этой петрушке с таинственным объектом-разведчиком…

Изложив всё это, главный вздохнул и отпил воды из стакана, что был под рукой.

— Корреспондент говоришь? Так-так, «Журналист»… Попробуем его вычислить, — рассудительно ответил Грозовой.

— Ну давай, готовься. Но пока об этом своим не сообщай; присмотрись, — чтобы не спугнуть и дров не наломать. Мне в ближайшее время должны сообщить его приметы, я тут же тебе позвоню. И тогда пришпоришь коня.

— Понятно дело.

— Ну давай, до связи!

Закончив разговор, предводитель Степаныч положил трубку и с облегчением опустился в кресло… Он вдруг задумался: «Всё ли правильно я сделал? Вроде лишнего не сболтнул… Да, странно всё это, и спешка какая-то оголтелая… будто новый Клондайк обнаружили… Если это реально крутой проект, значит, нужно держать всех на дистанции. Всех! И никаких поблажек. Иначе никак, — а то начнут мозг выносить по извилинам… Нынче народ-то без тормоза, да и жизнь теперь недешёвая… Ладно. Разберёмся. Надо бы ещё раз с Центром связаться, гладко так, чтоб ненавязчиво и лаконично. Они любят краткость. И много не говорят. Да, уточниться надо…»

Предводитель отвлёкся от своих нелёгких секретных дум и уставился в ноутбук. Он открыл один из файлов и принялся изучать его содержимое, беззвучно шевеля губами…

2. Лукоморьев. Информация свыше

В этот ранний час в одной из патриархальных московских квартир спал на диване прямо в одежде человек богемной внешности, это был режиссёр столичного Театра импровизаций Иван Лукоморьев. Внезапный бой стенных часов заставил спящего вздрогнуть, и тут же ему на голову с книжной полки свалилась книга И. В. Гёте «Фауст»… Он охнул и резко проснулся; тут же взял в руки эту книгу, упавшую на него откуда-то сверху, и прочитал название. Лукоморьев глянул на книжную полку, что над диваном, и задумался, глядя куда-то в пространство… «Это неспроста…» — обожгла его мысль. Внезапно он весь преобразился, полностью придя в себя, словно постиг нечто великое; в глазах его вспыхнуло вдохновение… Несомненно его осенила идея, — та, что ускоряет мысль, даря сердцу горячий приток новых сил. Он быстро встал, окончательно сбросив с себя дремоту, и подошёл к столу с компьютером, кипой листов и чайником. Окинув взором комнату с творческим беспорядком, Лукоморьев задержал внимание на крупном лозунге, что красовался над его рабочим столом на стене:

Режиссёр, твой подвиг — в сердце народа!

И тут он философски произнёс:

— Кто я — режиссер или мытарь страждущих? Ну, конечно же, — режиссер!.. Так. За дело!

Лукоморьев сел за стол и начал заядло вбивать текст на компьютере, периодически прикладываясь к чайнику с водой… Он закурил, что-то одержимо обдумывая… Внезапно компьютер выдал сигнал электронной почты. Режиссёр слегка нервозно открыл электронную почту и прочитал свежее сообщение:

«– Бога ради, подайте на похмел инвалиду искусства. В ближайшее время отработаю. Моя авоська — за Вашим окном…»

— Это ещё что за хрень? — произнёс Лукоморьев, изменившись в лице.

Он тут же обратил взор к окну и увидел полиэтиленовый пакет, привязанный за верёвочку — сверху… Режиссер озабоченно пошарил по карманам, посмотрел по сторонам, что-то обдумывая… Затем он встал и достал с книжной полки солидный фолиант — К. Маркс «Капитал». Лукоморьев прикинул «Капитал» на вес, держа его на ладони, затем открыл окно и наспех положил эту книгу в пакет на верёвке. Он высунулся в окно и крикнул:

— Эй, наверху, — вира!

Пакет с книгой резко ушёл вверх… Режиссёр закрыл окно, ёжась от утренней прохлады, облегчённо вздохнул и опять сел за комп.

Он посмотрел в монитор и вдруг напрягся:

— Стоп. А как же он мой адрес узнал? Странно… Ладно, потом разберусь.

Лукоморьев закрыл электронную почту и вновь принялся за работу…

И всё же вновь он отвлёкся и призадумался:

«А с какого это перепугу я должен вдруг дарить непонятно кому свои фолианты? Вот доброта безразборная… И что за тип этот с авоськой пакетной? Откуда он знает мой адрес? И кто он вообще? Видать, пропился, приболел так, что колотит всего, вот и пустился в тяжкие, лишь бы кровь оживить…»

И тут же внутренний голос ему ответил:

«Да не парься ты, Ваня, смотри проще на это, — с кем не бывает; ты вон тоже неделю назад так набрался на даче, что бокалы тряслись и деревья дрожали, — не от холоду ж ведь! За тебя горемыку — искусника драм и комедий испугались не в шутку, — всерьёз, чтоб куда не попал сгоряча по запарке в дремучем веселье. А с тебя спрос иной: кто ещё нам идей накропает и жизнь освежит новой ролью? То-то! Сбрось кручину и всякие думы пустые, у тебя вон — идея, да такая, что всех прошибёт до икоты и плакать заставит от радости жизни…»

Лукоморьев вздохнул и взбудораженно произнёс:

— Да, точно. И что я мозг сам себе выношу этой хренью? Ну приболел мужик. С кем не случается? А у меня тут свои приключения… Да. Нужно ускорить действие…

Режиссёр встал и начал прохаживаться по комнате, намысливая дальнейшие действия своей непредсказуемой пьесы… Он вдруг остановился и замер, точно пойманный чьим-то всезорким магическим взглядом… И в этом абсолютном безмолвии ему вдруг почудилось какое-то странное дыхание, это было похоже на южный поток ветра, возникшего неизвестно откуда, на прилив той тёплой игривой неги, что манит к себе, веселя и лелея своей всеохватывающей и неуловимой энергией… Лукоморьев выдохнул и решительно прошёл к столу. Он произнёс:

— Да, именно так! За дело!

И он, сев за стол, вновь принялся остервенело забивать свой нетленный проект в компьютер…

А между тем, Лукоморьев был режиссёром не робкого десятка, — он умел добиваться своего, и не только… И если в его мозг влетала идея, то она, эта идея уже никак не выпускала из своей чуткой хватки неугомонного режиссёра, и он, всецело это понимая, дарил ей свою сногсшибательную любовь и безотчётную преданность, забывая при этом о друзьях и соратниках, просто коллегах, и даже о женщинах… Насчёт последних нужно сказать особенное: наш герой Лукоморьев ценил прекрасный пол, но не совсем отвечал ему в критериях флирта и независимости, что объяснялось загадочным свойством его неоднозначной натуры; он не мог абсолютно отвлечься и положиться на женщину, — ну не в смысле преданности, нет, в другом. Он не мог рассчитывать полностью на себя по причине его оголтелого погружения в сферу многострадального и разнокалиберного искусства, от которого у него частенько срывало крышу в сторону тотального уединения и гипнотической эйфории, и если в этот умопомрачительный момент на его пути возникала прекрасная дама, то она тут же была соотнесена нашим героем к персонам второго значения по причине его нереального — гиперактивно-психоэпического состояния… Дамам это не совсем было понятно, а объяснять было некому. Он же, наш режиссёр, по возвращению в реальность начинал искать ту, что одарила его своим обаятельным целомудрием совсем недавно… Но её уже рядом не было. И он мучился от всей этой загадки жизни: «Ну почему, когда я работаю — тут же соблазны, а когда на свободе — никого не видать рядом? Вот есть же персоны, флиртуют по-разному. И подарки ценные преподносят, и на «Мерсах» катают»… Да, флирт должен быть филигранным, манящим и завораживающим, убийственно-притягательным, и за ним открываются тайные дверцы душ человеческих… Женщине важен спектр понимания… и внимания. А я что могу дать? Ожидание…» Но сила творчества брала своё, она брала верх над всеми соблазнами и страданиями, и герой наш вновь погружался в лавину своих фантастических грёз и страстей…

Вот и теперь, не отвлекаясь ни на что, он сидел и вбивал с немыслимой скоростью текст, становящийся реальностью нашего времени… Вот ведь застолбил же идею! Принял информацию! Но не будем его отвлекать, пусть кропает нетленку, создаёт свой шедевр. А мы глянем пока, что у нас этажом выше…

3. Бодун Никанорыча

В это самое время в другой московской квартире того же дома, не менее патриархальной, но значительно более скромной, в комнате с повыцветшими обоями и скромной мебелью возле распахнутого окна стоял худощавый мужик забомжелого вида — тот самый, что просил «на похмел инвалиду искусства»; именно он только что выудил за веревку «Капитал» в пакете, что ему презентовал на опохмел режиссёр, живущий этажом ниже, и теперь пребывал он в блаженном оцепенении от внезапной удачи в виде уникального фолианта. Это был Лев Никанорович Башковитов, бывший хакер и несостоявшийся живописец, любитель грёз и портвейна, а попросту — Лёва, или Никанорыч. И теперь Лёва Башковитов обезумевшим взглядом изучал этот солидный букинистический экземпляр, ниспосланный ему свыше, приходя в изумление от самого названия фолианта…

— Ну ни хрена себе, «Капитал»… Это знак…

Его напряг женский голос, доносившийся из спальни:

— Лёва! Ты что — окно открыл?! Ты совсем обалдел? Холод собачий! Что ты там делаешь опять?!

— Да щас, щас… — возбуждённо бросил Лёва, поняв, что создал сквозняк в открытой комнате. — Как дверь-то открылась? Вот же мистика, ё-моё…

Он быстро закрыл окно и суматошно сунул «Капитал» в тумбочку.

Затем он быстро сел за компьютер и закрыл электронную почту.

Тут в комнату вошла супруга Лёвы — Люба, женщина зрелых лет со следами былого очарования. Одета она была в простенький халат с объёмными карманами, на ногах были обычные домашние тапки.

Люба смерила взглядом супруга и с тоном дисциплинарного ментора произнесла:

— Ты что, опять за своё?

— Ничего страшного. Важное сообщение отправил, — быстро ответил Лёва.

— Кому это ты сообщения отправляешь с утра пораньше?

— Одному хорошему человеку… Да не волнуйся, никаких взломов, — уклончиво ответил Лёва и бросил невинный взгляд на жену.

— Смотри; а то будешь опять следы заметать… — с лёгким намёком ответила Люба.

— Мои следы — в невидимости; как это говорится — «not detected»… Недаром у меня фамилия Башковитов.

Лёва самодовольно потёр руки и приступил к отключению компа.

Люба вздохнула, скептически глядя на мужа.

Лёва выключил компьютер, встал и декларативно произнёс:

— Когда б я жил без домогательств, — я б с шансонетками дружил…

— Они бы от тебя весь голос потеряли, — иронично ответила супруга.

— А я бы им свой отдал.

И он издал грубовато-азартный возглас с хрипом. Люба тут же заткнула уши.

— Так-то оно лучше, — бросил Лёва и направился к выходу.

Но Люба его остановила:

— Ты не забыл, что сегодня нужно сделать?

— Помню всё, что знаю.

Лёва невинно посмотрел на свою опекунью, поняв, что сейчас всё начнётся…

Люба, мягко толкнув его на диван, отчеканила:

— Сядь, расслабься и подумай…

Лёва, откинувшись на диване, закатил глаза…

А в это время на улице, — во дворе этого мощнопанельного патриархального дома происходила интересная утренняя разминка в духе моржевания под музыку, а именно — по утреннему снегу бегал мужик в одних трусах, охая от холода; периодически он останавливался, обтирался снегом и тут же делал физзарядку. Рядом стоял магнитофон, и звучала всем известная песня:

— Если вы в своей квартире, —

Лягте на пол, три — четыре…

В квартире Башковитовых произошло оживление, вызванное этим необычным действием. В окно смотрела супруга Лёвы — Люба. Она поёживалась в домашнем халате, глядя на резвого мужика — физкультурника в трусах.

— Надо же… И не боится, — слетело с её уст.

— А чего ему бояться? Его хаты лишили. Поневоле заморжуешь, раздался сзади голос мужа.

— Что?..

— То! Васька «Бизон» это. Он с частным кредитом связался, а потом взял, да и прогорел. Пришлось квартирой пожертвовать… Говорил я ему — не крути с кидаловом, возьми реальный прихват. Нет же; всё ему на своей шкуре надо испытать…

Сказав всё это, всезнающий Лёва отошёл от окна и зевнул.

— Кошмар… — сокрушённо выдохнула Люба.

Лёва взглянул на жену и сказал:

— Ну что, Любушка? Чем потчевать будешь?

— Пойдём чаю попьём.

— Что? Опять чай?

— Звиняйте, — «Наполеону» нэмае, — с иронией ответила супруга.

— Як шо — так Лёва! А утренний допинг, значит, чаем называется! Сколько можно?!

— Да ладно, пошли уже. Ты себе по любому найдёшь то, что нужно. Да, Лёвчик?

Люба игриво глянула на Лёвчика; тот потёр нос и ответил:

— Надо будет — найду. Нюх имеем…

И они пошли на кухню. Люба поставила самовар, достала чашки…

Никанорыча, однако, уже начинало трясти, и он, чтоб хоть как-то отвлечься от этого подлого синдрома решил почитать газету. Он сел за стол и принялся штудировать эту самую вчерашнюю газету. Лёва иронично зачитывал объявления и делал свои тяжеловесные комментарии:

— Та-ак… Объявления, стало быть… Ну-ну… Да-а… Сплошная фантастика. «Меняю благоустроенную квартиру в центре Москвы на пентхауз в любом районе Сибири…» Нашёл дурней. «Пропал щенок породы бультерьер. Нашедшего просим вернуть за вознаграждение». Ха. Да я за вознаграждение сам бультерьером стану. Что там дальше… Однако. «Профессиональные экстрасенсы: очистим вашу квартиру в кратчайшие сроки…» Да, в этом я не сомневаюсь, вы её так обчистите, что и следов потом не отыщешь… Что там дальше… «Приглашаем на курсы шокотерапии…» Это уже круто… Что там ещё… А, вот. «Купим идеи…» Ага. Сначала вы их своруете, а потом — ищи ветра в бане… Бред. Чтоб им пусто было. И что за гоблины эти объявы пишут?

— Да перестань ты ворчать, как старый дед. Как хотят, так и живут люди, — упрекнула его Любя, нарезая хлеб.

— Да помолчи ты. Заступница нашлась…

И он принялся читать дальше:

— О! «Независимое общество „Медиум“ приглашает клиентов посетить иные миры…» Ха! Не хочешь?

И он глумливо взглянул на супругу.

— Чего-о?

— В иные миры слетать… Засиделась дома-то, — ответил повеселевший Лёва.

Люба положила нож, бросила на Лёву надменный взгляд и высказалась:

— Я тебе такие миры покажу — юлой будешь виться — вращаться!

— Ты того… не очень-то. Шибко вольная, гляжу, стала. Враз спесь сшибу!

— Один такой сшиб, — теперь в Сочи в валенках ходит, — парировала Люба с озорной иронией. — Ты лучше за собой смотри, да по ночам одеколон не лакай, а то смрад по всей квартире, стыдно людям открыть.

— Да я, может, от горя пью!

— Чего? — изобразила недоумение Люба.

— Да, да, — от горя, — ретиво продолжил Лёва, поняв, что зацепил-таки нужную тему. — Я, может, в душе — художник, я мог бы вторым Сальвадором Дали стать… или, на худой конец, программистом нехилым… А мог бы ваять!

Люба, набрав воздуху, провозгласила:

— Так что ж вам помешало, мой Маэстро? А?.. Молчишь? Нечего пенять на судьбу, коли опилки во лбу!

Но у Лёвы на это нашлось что сказать:

— У меня во лбу копилки, а не опилки. Чуешь? А вот тебе не мешало бы провентилировать свои извилины. Может тогда научилась бы жизнь любить…

— Да ты, рвань подзаборная, и жизни-то не видел; только кичишься всё.

— Ты на что это намекаешь? — вопросил Лёва, приоткрыв рот и тупо уставившись на свою благоверную.

— На то и намекаю, что ты дальше стакана да монитора ничего не видишь.

Она с сочувствием глянула на Лёву и ностальгически продолжила:

— Эх, помню, когда в «Каскаде» работала, — сколько возможностей было выйти замуж!.. Какие кавалеры были… Один пилот был, помню, международного класса… Носила бы сейчас ему кофе в кабину. Венеция, Рим, Токио, Нью-Йорк, Лондон, Париж!.. Э-эх-х!..

И она артистично закатила глаза.

Лёва, всё это выслушав, соответственно слегка охренел; его взгляд наполнился странной горечью, замешенной на собственной внутренней ярости от невозможности что-либо изменить, и он с наигранной усмешкой произнёс:

— Я смотрю — ты размечталась шибко. Мечты-то и урезать можно.

Поняв, что скромная семейная месть удалась, Люба достойно парировала:

— Урезать можно зарплату, а мечты — никогда. Ты знаешь, чем отличается умный от дурака? Тем, что дурак кричит, а умный торчит…

— Ну, ты у нас — Софья Ковалевская, или эта… Блаватская. Философию развела, — начал отбрыкиваться Лёва. И он тут же привёл неоспоримые доводы:

— Если ты такая умная, то скажи: почему все великие люди — поэты, художники, писатели, скульпторы, философы, режиссеры, композиторы — были мужчинами?.. А? Я просто не представляют себе, чтобы, к примеру, «Рождение нового человека» или «Распятие» живописала бы женщина; или «Войну и мир» накропала бы какая-нибудь светская дама. Молчишь? То-то!

Любу же это не убедило, она достойно отстаивала свою позицию:

— Да что б вы делали без женщин? Где бы вас искать было? Кто вдохновлял Пушкина? Кто озарял Дали?! Да они без женщин ничего не свершили бы! Женщина — это вдохновение! И ты, Диоген доморощенный, лучше молчи!

И тут, наконец, Лёва поймал то, к чему стремился всё это утро, — зацепку, необходимую для «отвязки», — бодун дошёл до точки невозврата. И Никанорыч с удовлетворением произнёс:

— Насчёт Диогена — после разберёмся; а вот, коли я прозябаю здесь, как хлыщ неприкаянный, — так, стало быть, ты меня вдохновляешь плохо. Не чувствую я вдохновения. Одни вдохи да выдохи. А толку никакого. Одни кривотолки да ругань с утра. Эх, сил моих больше нет. Пойду в лавку, освежусь…

Лёва свернул газету и встал.

— Вот есть же на свете счастливые люди… Стихи пишут, играют на лютне, любят друг друга, — задумчиво промолвила Люба, глядя в пространство.

— Дак правильно; меньше орать надо. А то раскудахталась. А после — играй ей на лютне, — ответил Лёва и усмехнулся.

— Да ты уж петух, каких в окрýге не сыщешь. Всё кукарекал бы да водку с портвейном жрал. Никакого проку. Чего стоишь, как истукан? Думаешь, если утро, так и дел никаких?

— Нет у меня отдыха. Вся жизнь — работа. В идеях я весь…

И Лёва отвёл глаза.

— Знаю я твои идеи, — со вздохом сказала супруга. — Сначала пивка для рывка, потом — портвешка для стишка, а потóм…

— А потóм — пляски с ментом и тоска с котелком! — перебил её Лёва. — Много ты понимаешь. Не знаешь ничего… Эх, сил моих больше нету. Пойду — освежусь, авось полегчает.

Он подошёл к окну и подумал:

«Однако прохладно на дворе. Надо бы потеплее чо-нить…»

И он быстро начал собираться.

Глядя на него, Люба зафиналила утренний кипиш:

— Смотри, недолго там; а то на ночь двери запру, — будешь порог околачивать.

— Нэ-нэ… н-не боись. Нэ-нэ-нэ… надо бэ-бэ-будет — в окошко вэ-вэ-вэ-влечу. Ну, бэ-бэ-бывай.

И с появлением этого паскудного заикания Никанорыч понял: синдром бодуна вошёл в активную фазу… Медлить было нельзя. И он стал мобильным. Он шустро оделся, незаметно прихватил с собой «Капитал» в пакете, паспорт, и суматошно покинул квартиру…

— Так чаю и не попили, — промолвила Люба, отрешённо глядя в пространство.

4. Озарение спецкора Лютнева

В то время как в квартире вышеупомянутых супругов происходила утренняя разборка, в другой квартире, тоже патриархальной, но неизмеримо более комфортной, обставленной ампирной мебелью, завтракали супруги Лютневы, это были молодые люди, искреннее любящие друг друга. На софе сибаритствовал глава семьи Илья Лютнев, жуя сэндвич и запивая его свежезаваренным кофе… Рядом с ним на софе, поджав ноги, сидела его супруга Мила, молодая обаятельная женщина, одетая в атласный халат.

Она любовалась своим избранником, ласково приговаривая:

— Кушай, мой заюшка; Илюшенька–дорогушенька…

И Илюшенька-дорогушенька, что-то мыча полным ртом, кивал и аппетитно поглощал свой супербутерброд.

Закончив завтракать, Илья вдруг погрузился в размышления…

Он загадочно улыбнулся, глядя на Милу, и с интригой изложил:

— Ты знаешь, Мила, меня сейчас посетила интересная идея… А не мотануть ли мне за репортажем куда-нибудь в регион, — в какой-нибудь провинциальный достопримечательный центр, — этакий знойный городишко… Россия полна самородков. И они, эти самородки, наверняка изнывают от тоски по душераздирающей правде жизни, коей кипит наша вездесущая центробежная пресса. Они — самородки, и им нужен добытчик, — тот, кто их найдёт и обнародует. Вот я-то и стану их добытчиком. Я же спецкор!

Илья восторженно посмотрел на супругу, встал и взволнованно закурил; а затем принялся прохаживаться по комнате, обдумывая дальнейшие действия, необходимые в работе спецкорреспондента, а попросту — бродяги журналиста… Мила, все это время оцепенело слушавшая супруга, округлила свои и без того большие глаза.

Она растерянно спросила:

— Илюша, а в какой город-то ты собрался?

— Да город никуда не убежит. Это — уже детали. Главное — идея! Был бы товар, а купец найдётся, — неоднозначно высказался Илья. Он с авантюрным самозабвением посмотрел на супругу и вошёл в поток эйфории…

Мила как-то странно смотрела на любимого, а затем не менее странно произнесла:

— А и чего бы не попробовать? Мы люди хваткие, умные, говорить умеем…

— Правильно мыслишь, — вставил Илья и плюхнулся на диван, в самозабвении закатив глаза… Затем встал и принялся ходить по комнате, вынашивая свой оглушительный план…

Действительно, странный народ эти придумщики авантюр. И всё бы ничего, да только уж слишком ретиво раскрутил свою грёзу спецкор Лютнев, находившийся под чутким обаянием своей страстной супруги. Но самое упоительное заключалось в том, что Илья Лютнев даже не знал, в какой город он собрался за этим самым сомнительным репортажем. Мистика! Зато его очаровательная Мила знала, что, если её ненаглядный что-то втемяшил себе в голову, то это уже прочно и безотлагательно, это испытательный сенсор дальнего назначения… И вот теперь спецкор Лютнев пробовал этот сенсор в автономном режиме, иными словами — он желал детальнейшего расклада своего стратегически-убойного плана со всеми последствиями и официальными изложениями в духе сенсационного репортажа со всем его авантюрно-пьянящим размахом… Лютнев расхаживал по уютной комнате, размышляя, а Мила внимательно наблюдала, как он менял мимику и взгляд, очевидно накручивая в мыслях что-то жутко интригующее, фантастически экстремальное и натурально улётное… Да, спецкор подсел на крутую «фишку» — на идею, от которой у него закипали думы и сладко урчало в глубинах его организма… А ведь была уже у него подобная штука! Было дело, ездил он в тьмутараканию, собирал репортажи… Вот только подпортили всё местные трудоголики да ценители правды. А где она, эта правда? Лютнев догадывался, что она существует, но где точно — этого он не мог сказать даже себе… А дело было так: прибыл спецкор в деревню, каковых немало в Российской глубинке, да решил срубить новостей в лёгкую. Но тормознулся тут же на бунтарских замашках местных аборигенов — типа давай нам главных, жрать нечего, ходить не в чем, ездим на старых собранных тракторах, денег никто не платит, и вообще, говорить ни о чём не будем, пока не дашь нам клятвенное обещание, что немедля сходку созовёшь в своём центре и пособишь нашей братии хоть чем-то… Спецкор, честно говоря, слегка офонарел от всей этой самородной истерики с её сумасбродной горечью, и пообещал, конечно же, пособить и слово замолвить за горемык деревенских. Дело кончилось мирно, — спецкора безотлагательно и щедро угостили местной самогонкой, после чего он долгое время пребывал в состоянии веселящей прострации с её независимостью от внешнего мира. Ну а затем Лютнев отбыл в столицу, после чего напрочь забыл о своих клятвенных обещаниях, ибо и без того дел невпроворот, кругом хрен знает что творится, неровен час, без дохода останешься, и вообще, думать нужно, когда что-то требуешь и говоришь… Да. Такие вот извилины судьбы, извороты натуры. С тех пор Лютнев железно усвоил: делать нужно лишь то, что важно для тебя, только своё, и никаких сдвигов в сторону, никаких благотворительных замашек с мучительными последствиями и отходняком… И теперь он размышлял очень трезво, хотя и не слишком понятно со стороны рассудка. А кому интересен этот расклад рассудка? Он просто скучен. Вот то ли дело душа… В ней столько всего таится! Какие приключения, какие повороты, какие внезапности! Да. Решено. Спецкор натурально всё наметил и спланировал…

5. Театр импровизаций

К этому времени режиссёр Лукоморьев в своей квартире уже закончил набор текста, и отправил всё это на принтер. Через некоторое время он принялся оживлённо просматривать отпечатанные листы… Затем он прошёл на кухню, зажёг газ и поставил чайник, с удовлетворением что-то намурлыкивая…

Наспех съев объёмный бутерброд с колбасой и запив его чаем, Лукоморьев забрал распечатанную рукопись, оделся и поспешил туда, где его ждал творческий коллектив под крышей непредсказуемого и многотонального Театра импровизаций…

В это дивное утро Театр дышал предчувствием новых идей. На сцене, сидя на стульях, балагурили актёры с актрисами в ожидании режиссёра.

Одна из актрис, ироничная стройная Люся, имеющая стильную причёску и глубинный чарующий взгляд, проникающий в бездну сознания, с иронией обратилась к актёру с не менее проницательным взором и моложавым лицом:

— Веничка, ты сегодня у нас что-то подозрительно гладко выглядишь… Не поделишься секретом?..

И Веничка непринуждённо поделился:

— Чтобы клетки обновлять, нужно думку фильтровать…

— Это точно, — вступил в разговор актёр Стас, весельчак и балагур, каких мало. — Я вот как-то гулял по Калифорнии…

Все тут же напряглись, переключив всё внимание на Стаса…

И Стас вдохновенно продолжил:

— Да. Иду я как-то по Калифорнии, гуляю себе спокойненько, думку фильтрую… Смотрю — шоп. Дай, думаю, зайду. Ну и зашёл. Гляжу — а за прилавком — Мата Хари, — тени наводит… Меня увидала — разулыбилась и говорит: «Заходи, Стас, у нас пиво свежее». Я остолбенел поначалу, а потом думаю: «Возьму пивка, раз свежее.» Ну и взял. Мата Хари дала мне пару банок и шепнула: «Ты заходи к нам почаще, Стас, — у нас не только пиво бывает…» И подмигнула мне так, по-свойски… Ну я вышел на улицу, хотел было пиво открыть — попробовать, гляжу — а навстречу Гарри Поттер идёт, и улыбается как-то загадочно… Я тоже в ответ улыбнулся. А Поттер и говорит: «Привет, Стас! Гуляешь?» Я отвечаю: «Гарри, ты, что ли?» Он говорит: «Да, я. А то кто ж ещё.» Я говорю: «А что это ты такой загадочный?» А он отвечает: «Да вот, спешу на платформу девять и пять четвертей…» И улыбается. Я говорю: «Гарри, что у тебя с арифметикой? Ты что-то не то загнул…» А он говорит: «Да я следы заметаю. Я тут намедни занял бабла Волдэморту. Он решил себе новое тело купить. Да сдуру взял и купил тело Шрэка… Теперь с него долг не вышибить, придётся его мандрагорой окучивать… Ну ладно, пошёл я.» И пошёл он себе дальше по Калифорнии. И я пошёл. Вдруг смотрю — а на меня надвигается этот Волдэморт в теле Шрэка… Ну, думаю, всё, приехали… А Гарри вдруг развернулся и что есть мочи как долбанёт его заклинанием, у меня аж уши заложило… И тут этот мафик шрэкообразный раздуваться стал… А потом взлетел, как воздушный шар, да и лопнул. У меня от этого взрыва и вовсе в глазах потемнело… Вот же, блин, думаю, до чего дожил. Вдруг смотрю — а прямо на меня Терминатор идёт, и пушку свою на меня направил… Я думаю: ну нет, гад, ты-то меня на ура не возьмёшь. Я кое-что тоже умею… Взял да и шарахнул в него заклинанием, — самопальным, естественно. Он на глазах у меня весь и разъехался, как масло на сковородке… А в голове — душераздирающий возглас Терминатора этого: «Что ж ты, падла, самопалы юзаешь?!» Я смекнул тут же да и ответил: «Сам падла. А самопал — он и в Африке самопал. Никто ещё не запрещал самозащиту, блин, гусь перелётный с железяками стрёмными…» Вспомнил я тут про пивко, что Мата Хари мне дала, да и глотнул его… И тут исчезла Калифорния… Я вдруг онемел весь… Глядь — кухня моя, родимая… И я в ней, тоже родной такой весь… Дай-ка, думаю, проверю — не глюк ли это… Ну и ещё пивка отпил малость… Тут смотрю — кухня моя исчезла… Ну точно — глюк, ядрёна кончита. И стою я у переулка какого-то обшарпанного. Гляжу — а из подворотни выходит поручик Ржевский с рабыней Изаурой под руку… А навстречу им выдвигаются Турецкий с Каменской, и тоже под руку… Турецкий хвать пушку — и на Ржевского наставляет; а Ржевский тут же как шарахнет в него матом семипудовым!… Турецкий с Каменской так и рухнули навзничь. А Изаура и говорит Ржевскому на ломаном русском: «Ви ошен карачо и силно умеет гаварит; я согласна бит Ваша лубовница…» А Ржевский осклабился, меня увидав, и молвит: «Стас, не бойся, тебя я не трону.» Ну, думаю, надо ещё раз думку отфильтровать, — и пивка из банки глотнул… И тут всё исчезло… Я глаза открываю — сижу перед зеркалом в нашей гримёрке, а сзади Лукоморьев меня тормошит: «Стас, вставай, домой пора. Ты переутомился…» И тут я понял: думка отфильтрована.

Закончив свой умопомрачительный монолог, Стас с удовлетворением откинулся на стуле.

Когда общий хохот поутих, актриса Нора резюмировала:

— Это просто эпический шедевр…

— Да, Стас, тебя нынче сдвинуло конкретно, — добавила Люся.

— Конкретный сдвиг всегда на пользу, — произнёс вдохновлённый Стас.

— М-да, если сдвиги с утра, то значит работать пора, — поэтически произнёс Веня.

И Стас тут же воскликнул с весёлой иронией:

— Ну и где наш великий и ужасный?!

И тут появился режиссёр театра импровизаций Лукоморьев:

— Я здесь!

Все замерли. Режиссёр бодро поднялся на сцену и выложил на столик подготовленную рукопись. Все оживились.

Лукоморьев, потирая руки, тут же заинтриговал актёров:

— Ну что, монстры богемы, у меня для вас — новость… Сейчас мы освежим нашу глубинную драму всепроникающими импровизациями… А затем займёмся внедрением светлых идей в задворки сознания. А дальше — гастрольный экспромт. Народу нужна радость!

И он загадочно улыбнулся.

— Неужели гастроли? — вопросил Стас.

— Несомненно, — ответил Лукоморьев.

— А куда? — поинтересовалась актриса по имени Аня.

И все направили взгляды на режиссёра…

— Пока секрет, — загадочно произнёс Лукоморьев. — Не всё сразу.

Он взял рукопись, отделил от неё нужную часть и продолжил, глядя на актёров:

— А сейчас — вот, нате-ка текст. Это нужно срочно проштудировать и попробовать поставить, — разумеется, пока черновой вариант, но… главное, чтоб основная линия в головах осела…

Лукоморьев посмотрел на Сашу с Люсей и продолжил:

— Саша, Люся, — здесь главные роли, это вы должны сделать.

И он вдохновенно вручил им часть текста своей нетленки.

Актёры Саша и Люся оживлённо принялись просматривать отпечатанный текст…

Режиссёр обратился к остальным актёрам, держа в руках другую солидную часть рукописи:

— Так; Стас, Веня, Костя, Паша, Нора, Аня… Вот здесь — импровизации… но — с учётом вашей виртуозной фантазии. Это — вкратце.

И он вручил рукопись Стасу, после чего Стас принялся читать рукопись, целенаправленно пуская листы по кругу.

Актёры оживились, сгруппировались и начали просматривать рукопись новой неадекватно интригующей пьесы, передавая друг другу листы с отпечатанным текстом…

— Это всё желательно продублировать, а то сразу всем читать сложно, — сетовала актриса Нора.

— Сейчас на ксерокс пустим, — успокоил Лукоморьев. — Вы пока суть уловите, а дальше — дополним.

Стас оторвался от чтения и задумчиво произнёс:

— Да, импровизация требует особой чуткости…

— И не только чуткости; отваги она требует! — дополнила Нора.

Актриса Люся, оторвавшись от текста, вдруг задумалась. Она вымолвила:

— Странная вещь происходит в нашей драматургии… Почему-то все герои — Офелия, Гамлет, Ромео, Джульетта, Тартюф, Дон Жуан, Фауст, Маргарита, — все они — из другой страны…

Лукоморьев с улыбкой пояснил:

— Понимаешь, Люсенька, для того, чтобы жить в России, нужно иметь огромную силу воли…

Стас понимающе кивнул, — мол, попал в точку…

6. Мистерия небожителей

А в это время в дивном пустынном саду, озарённом весенними солнечными лучами, стояли под разлапистым деревом двое: Фауст и Маргарита. Одеты они были празднично, — на Фаусте был костюм, длинные волосы были изящно убраны в косу; Маргарита же была в светлом шикарном платье. Они были слегка взволнованы и в то же время сосредоточены на чём-то своём, внутреннем, что выражалось в их взглядах и загадочных улыбках… Полностью придя в состояние равновесия, они начали свой поэтический диалог.

Маргарита, прислушиваясь к чуму-то, вымолвила:

— Мой милый Фауст, как здесь тихо…

— Да, Маргарита, воздух дик,

Но надвигается шумиха, —

я чую драму впереди…

Фауст осмотрелся. Маргарита продолжила:

— Но, если драма неизбежна, —

пускай наполнится душа

живой мечтой, что неутешно

хранит любовь, судьбу верша,

И Фауст подхватил:

— Судьба — в себе, на то и драма,

её вершить — вот пирров лад;

душа раскроется, как рана,

постигнув Истину и Сад…

Маргарита вновь прислушалась к чему-то и молвила:

— Но дышит мир несовершенством,

и пробужденье — ключ к сердцам!

Во мне опять горит блаженство,

и плачет осень по садам…

А грозы те, что плоть знобили,

легко ль во благо обернуть?

Любой каприз подвластен силе,

и боль земная вяжет путь…

И Фауст продолжил:

— Как нагота меняет чувства,

так созреваньем дышит плод;

без превращений было б пусто,

и жив прозрением исход.

Маргарита вновь встревожилась:

— О, как опасны и невинны

пути любви!.. Но что слова!

Мы обращаемся в руины,

когда беспечна голова.

И Фауст философски констатировал:

— Борьба не стоит сожалений,

из пепла Феникс воспарит;

любой душе дарован гений,

вопрос — когда он в ней раскрыт…

Маргариту это вдохновило; она произнесла:

— О, как ты прав, мой Фауст милый;

мы все — Единым сочтены.

И Фауст вымолвил:

— В любом горит свобода силы

и напряжение струны…

Маргарита вновь вдохновилась:

— Так пусть звенит она любовью,

заблудшим свой даруя зов!

Фауст неопровержимо уточнил:

— Пусть всё придет само собою, —

в игре свободы нет оков…

Он осмотрелся и продолжил:

— Но всякий шанс таит смятенье,

и нет спасенья во хмелю;

мы разделяем пир не с теми,

а мир — и сладостен, и лют…

Тут Маргарита лирически «включила адвоката»:

— Благие думы обнажая,

не стоит время торопить;

душа бессмертно молодая

должна свой голос укрепить.

Никто не плачет о покое,

и суета слышна везде;

так седоков швыряют кони

и вновь тоскуют по узде…

Фауст усмехнулся и философски высказал:

— Не зная тайн преображенья,

куют апломб лишь дураки;

удача требует смиренья,

и здесь бессильны кулаки.

Кто выживает в этой бойне?

Кого почувствовать нельзя.

Как забулдыга с перепою,

молчит святой, хандру гася.

Маргарита опять встревожилась:

— Но что влечёт в чужие дали

чудных бродяг? Азарт ли? Стресс?..

Им суета мила едва ли,

как прихожанам — блажь повес.

Вымолвив это, Маргарита взглянула на Фауста.

Фауст улыбнулся и зафиналил:

— Душе нужна одна лишь тайна;

и суть дороги — в ней самой.

Так и стихия не случайна, —

пока есть буря — есть герой…

С этими словами они растворились в туманном пространстве загадочного сада…

7. Ничего не желают лишь мёртвые

Тем временем Лёва Башковитов, будучи с бодуна и не при делах, но, уже выручив деньгу за презентованный «Капитал», получивший покой на полке одного из старинных книжных магазинов столицы, мобилизовав всю свою силу воли, уже выходил из этого самого магазина с надписью «Букинист». Он что-то бубнил себе под нос (очевидно для поднятия духа) и направлялся не иначе как в винный магазин…

А между тем спецкор Илья Лютнев в этот момент как раз уже подходил к парадному входу небольшого патриархального здания. Подойдя к солидной двери с помпезной вывеской: «Издательство Секретный вестник», Илья открыл дверь и исчез в глубине холла… Пройдя по коридору, он остановился напротив двери с табличкой Комм. Дир. А. П. Варшавский. Илья набрал воздуху и зашёл в кабинет…

В этом кабинете за столом вальяжно сидел солидный человек щедрых манер в затуманенных очках, одетый как денди; он курил длинную тонкую сигарету и попутно попивал кофеёк, непринуждённо слушая Джо Дасена…

— Привет, Петрович! — с ходу приветствовал Лютнев комдира Варшавского, мгновенно прервав его идиллию.

— А, Лютнев… Добро пожаловать, — лениво ответил Варшавский.

Он убавил громкость на музыкальном центре и поднял томный взгляд на Лютнева, который быстро прошёл к столу и остановился напротив коммерческого директора.

Илья возбуждённо продолжил:

— Петрович, выписывай командировочные, — еду за спецрепортажем!

— Куда? — невозмутимо спросил Петрович.

— На юга, — туманно ответил Лютнев.

— Что значит — «на юга»? Здесь нужна конкретность. Это ж не частная лавочка, а секретный, понимаешь, вестник… И вообще, расслабься и определись, — вальяжно изложил Петрович.

Он глотнул кофе и смачно затянулся сигаретой.

— Да я там определюсь. Понимаешь? Там, — многозначительно произнёс Лютнев. — У нас направлений — как собак нерезаных; и кругом — сенсации. Не могу же я заранее всё просчитать, — где и кто мне услуги окажет. Этак и дел никаких не выйдет. Я же — спецкор! Чуешь?

Илья с надеждой смотрел на Петровича. Тот усмехнулся и лениво вздохнул, как бы намекая спецкору на субординацию и вообще на значимость собственной персоны.

— Чуешь, чуешь… — скептически передразнил Варшавский.

Он поразмыслил и выложил:

— Ну, хорошо. Я тебе выпишу командировочные; но, если прогоришь — из зарплаты вычту. Согласен?

— О чём разговор! Конечно, — обрадовался Лютнев.

— Окей.

Петрович встал, открыл сейф и аккуратно достал упаковку купюр… Отсчитав необходимую сумму, он убрал деньги и закрыл сейф. Петрович положил на стол командировочные для спецкора и сообщил:

— За хорошие деньги нужно так же хорошо и поработать…

— Само собой, поработаем.

Илья улыбнулся и облегчённо добавил:

— Ну вот — это другой разговор.

Он уже хотел было взять эти деньги, так запросто предоставленные ему комдиром Петровичем, но тут же был остановлен.

— Не спеши… — с иронией произнёс Петрович. — Распишись… за получение…

Он протянул Илье ручку и ведомость; спецкор, вздохнув, поставил свою подпись.

— Будут проблемы — звони, — с невозмутимой вальяжностью добавил Варшавский.

— Разумеется! — ответил возбуждённый Лютнев.

Он забрал деньги со стола, упрятал их во внутренний карман и покинул кабинет…

И тут каким-то немыслимым образом в голову спецкора влетели поэтические строки: «Душе нужна одна лишь тайна, и суть дороги — в ней самой…»

Илья напрягся, резко остановившись, улыбнулся непонятно чему, и вымолвил:

— Вот это да… Уже поэзия во мне звучит… Это неспроста. Точно! Правильно, что лечу за репортажем!

И он, вдохновлённый этой внезапной мистической фразой, пошёл дальше, покидая на время глобальный отдел под названием «Издательство Секретный вестник». А когда он вышел на улицу, в пространстве призрачно прозвучало, как бы вдогонку вдохновлённому спецкору: «Так и стихия не случайна: пока есть буря — есть герой…»

А шумный мегаполис в этот нелёгкий час был далёк от поэтических настроений. По одному из переулков шёл Лёва Башковитов, и нёс он три бутылки вина, тяжело дыша…

На ходу он бормотал себе под нос, при этом страшно заикаясь:

— Вэ… вэ… в-вот ведь гэ… гэ… г-говорила мэ.. мэ… м… мама: «Лёва, нэ… нэ… н… не пей, Лёва, не пей…» Нэ… нэ… н… нет же. Лёва не слушался, осёл упрямый… Вэ… вэ… в… вот и мучайся тэ… тэ… т… теперь… с бодунища…

Тут Лёва сбавил шаг и решительно произнёс:

— Дэ… дэ… д… дойду — нэ… нэ… н… не дойду? Дэ…. дэ… дойду?.. Не дойду.

Он резко остановился и выровнял одышку; потом достал бутылку, протолкнул ключом пробку и жадно отпил прямо из горла… Облегчённо отдуваясь, он убрал бутылку и закурил папиросу. Войдя в более нормальное состояние, Лёва Башковитов продолжил свой путь…

Неожиданно его взору предстал удивительный типаж: манекен с непостижимо натуральной внешностью. Он стоял в полной неподвижности, словно застывшее мгновение вечности… У ног манекена лежала шляпа — по всей видимости для гонораров; но Лёва в пылу восторга её просто не заметил. Он изумлённо смотрел на манекен.

У него вырвалось:

— Ну надо же, — как живой… Неужели научились так делать?

Никанорыч заворожённо смотрел на этот манекен, пытаясь понять: манекен это или всё-таки человек? Манекен оставался неподвижен, как истукан; он даже не моргал, что не было свойственно живому человеку… Лёва приблизился почти вплотную к нему и глянул в сторону противоположного тротуара, по которому спокойно гуляли прохожие. Внезапно он услышал голос, прозвучавший совсем рядом:

— Отойди. Не мешай работать…

Лёва вздрогнул и вперил изумлённый взгляд в застывший манекен. Этот голос исходил явно от него… Но говорящий манекен оставался неподвижен и по-прежнему не моргал и даже не менял направление взгляда… Тут Лёва подумал: «А не глюк ли это?» И он осторожно потрогал манекен, пощупал руку, плечо… Манекен не производил ни малейшей реакции на это. «Вот же блин, ну натуральный человек…» — опять подумал любознательный Лёва. И тут, то ли вино заиграло в голове Никанорыча, то ли щекотливая любознательность ударила в мозг, озарив душу прыткой шалостью, но он решил конкретно и окончательно удостовериться в своих измышлениях — человек это или кукла…. И Никанорыч, шпанисто осмотревшись, чтоб никто не увидел, дал хорошего пинка под зад манекену. Вот же до чего доводит любопытство!

Внезапно оживший манекен отшатнулся вперёд, издав сдавленный стон; и оцепеневший Лёва в удивлении открыл рот, но сказать ничего не успел. «Манекен» повернулся к нему и так же хорошо заехал Лёве кулаком в челюсть… Искры перед глазами погрузили Башковитова в грёзы, и он плавно рухнул на тротуар… К счастью, он успел удержать в руках сумку с драгоценным вином, и это обстоятельство согрело Лёву и успокоило.

Выйдя из нокдауна, Никанорыч тряханул головой, и виновато произнёс:

— Извини, брат; я думал — ты манекен…

— Индюк тоже думал… Деятель, блин, — с досадой ответил уличный актёр, искусно игравший роль манекена. — Здесь не для лохов зрелище.

Он вздохнул и добавил:

— Ладно, иди, гуляй.

Лёва поднялся и побрёл прочь от этого экстремального места, оставившего нехороший след в его памяти… Он шёл и думал, зачем всё-таки он такой любопытный, и на кой хрен стоит этот чудак в образе манекена, зарабатывая на жизнь… А что, иначе нельзя заработать? Обязательно вот так надо — людей примагничивать и дурить? Никанорыч пощупал ушибленную челюсть, которая приняла на себя гнев «манекена», вздохнул и выругался…

Но дошёл-таки, дотащился до нужного места — ареала спасения! И вошёл в свой двор Никанорыч с вином…

Каким-то странным образом в этот день пути наших героев пересекались, вживаясь в единый неотвратимый маршрут, ведомый лишь Небесам; и то время, когда Лев Башковитов заходил во двор своего родимого дома, Илья Лютнев тоже возвращался в свои пенаты.

Войдя в квартиру, возбуждённый Илья воскликнул прямо с порога:

— Всё! Еду…

Ему в объятья бросилась Мила:

— Илюшенька, как я люблю тебя!

Илья тут же принялся готовиться к предстоящей поездке. Из радиоприёмника звучала лёгкая музыка, дарившая светлый настрой уму и сердцу, и Мила, тихонько напевая, собирала супругу сумку в дорогу…

Илья сел за компьютер и включил его:

— Теперь осталось только уточнить маршрут… И насчёт билетов узнать.

— Илюшенька, может тебе чайку принести? — пролепетала Мила.

В ответ Илья весело воскликнул, вскинув руку:

— Сигарету спецкору!

— Сейчас…

Мила выскочила из комнаты, и спустя несколько мгновений перед спецкором лежали пачка сигарет, зажигалка и пепельница.

— Я пойду пока кофе сварю, — сказала Мила и ушла на кухню.

Илья кивнул, проводил Милу взглядом, и затем открыл одну из поисковых систем Интернета и закурил… Он вошёл в виртуальные билетные кассы и пролистал несколько страниц, затем задержался на нужной… И тут он слегка обалдел, глядя в монитор.

У него невольно вырвалось:

— Ну ни хрена себе, — Обломов… Южный регион… Вот это да… Это судьба… Теперь насчёт билетов надо узнать…

Он кликнул «Кассы» и, узнав насчёт ближайших рейсов, провозгласил:

— Всё! Послезавтра лечу!

Лютнев самозабвенно откинулся в своём кресле, затянулся сигаретой и в ликовании выпустил несколько колец дыма в пространство гостиной.

— Кофе готов, — доложила вошедшая в комнату Мила.

— Окей, — бросил возбуждённый спецкор. Он повернулся к супруге и произнёс: — Послезавтра лечу…

— Здóрово! Время ещё есть у нас, Илюшенька, — обрадовалась Мила.

— Да, — ответил Илья супруге. — Успею подготовиться.

Он докурил и погасил сигарету.

Мила улыбнулась и, обняв его, вымолвила:

— Успеем. А пока — расслабимся…

Илья одарил Милу ответным объятием. И они расслабились…

Театр импровизаций же в этот час был уже полностью разогрет игрой актёров, готовившихся к предстоящим гастролям.

Стоявшая на сцене Нора, сделав выразительный жест, завершила свой монолог:

— А ну стоять, миротворцы!.. Вас только здесь не хватало!

— Класс! Ещё, — произнёс Лукоморьев, довольный игрой актрисы.

И она продолжила:

— Никому не позволим внедряться в наши умы и души! Всех провокаторов отправим на хутор стихийных иллюзий! Озарим души радостью и кирдыкнем козлов до отказа!

— Стоп, стоп, — остановил Нору растерявшийся режиссёр. — Откуда это? Ты что-то не в тему въехала, Нора…

— Ну так у нас же импровизации, — рассудительно ответила Нора. — А стало быть, имеем свободу действий…

Лукоморьев вздохнул и вымолвил:

— В общем, да; но всё имеет предел… А то мы так все грани сметём…

— Сметать все грани! — подхватил повеселевший Стас.

Нора, улыбнулась ему, и поддакнула:

— Да-да, именно! А то загнали нас в прокрустовы ложи, блин, и деваться некуда.

— Всех прокрустов отправим на промысел в Антарктиду — добывать топливо для двигателей внутреннего познания! — опять поддержал Стас.

Тут Лукоморьев рассудительно заговорил:

— Вы что-то совсем разошлись… Я, конечно, всё понимаю, предчувствие работы, эйфория, но нужно всё же по тексту сначала.

Он глянул на Нору и сказал:

— Давай, Нора, дальше — фрагментик по тексту… А потом можешь и своё вставить…

И он чуть отвёл взгляд, поняв, что сейчас это «своё» у Норы взбудоражит все атомы его чуткой натуры…

И Нора воскликнула:

— Люди, забудьте страх! Я сердце Небом отогрею!

Режиссёр с удовлетворением отметил:

— Ну что ж, неплохо. Очень даже впечатляет…

И вдохновлённая Нора тут же добавила:

— Я тварей всех позорных отшибу и загоню их в вечный бан судьбы — забаню их навеки, чтоб не мешали жить! И вот тогда нас примет всех великая свобода и скажет: «Дети мира, вы молодцы, что сволочей и нелюдей послали в вечный бан! А вам я подарю теперь всю радость и любовь!»

Лукоморьев конечно опять слегка охренел от этого очередного экспромта Норы, но виду не подал, поняв, что смысла нет читать ненужные морали, да и сам он был внутренне согласен с этими изъявлениями актрисы, хотя имел привычку стараться делать всё более корректно, образно, без лишних напряжений и убойных фраз.

Он взглянул на Нору и со вздохом произнёс:

— Да, жизненно… Вполне реально…

Затем Лукоморьев посмотрел поочерёдно на всех своих подопечных и собрался изложить основное:

— Теперь — вот что…

Актёры тут же сгруппировались, внимая Лукоморьеву, стоявшему в центре сцены.

Лукоморьев продолжил:

— Необходимо понять, что наш мир, — и, в частности, наша страна — это многогранный, неисчерпаемый спектр новых возможностей. Нужно только понять, чего ты хочешь — и внедрить желаемое в возможное; образно говоря — воссоединить Амура и Психею…

— Да-а… Нечего сказать… А если этот спектр не желает ничего? — озадаченно сетовала Люся.

— Люсенька, ничего не желают лишь мёртвые, — невозмутимо парировал Лукоморьев. — А пока есть жизнь — всё имеет в ней место… Какая эпоха — такая и музыка.

— Да уж; каков пир, таково и похмелье… — с иронией добавил Стас.

— Тоже верно, — вымолвил режиссёр, собираясь с мыслями. Затем дал установку:

— Так. Ну, давайте — закончим сейчас первую часть — и подведём итог. Начинайте. И актёры начали…

Мы не будем здесь описывать всё то, что проделывали на сцене актёры Театра импровизаций, поскольку всё это имело очень стихийную подоплёку, и гораздо более интересно будет узнать и увидеть это чуть позже — в реальном действии и в нужное время. Поэтому слегка перескочим на следующую фазу действия актёров и режиссёра.

Итак, в Театре импровизаций произошло оживление… Режиссёр сделал актёрам жест и произнёс:

— Стоп! Достаточно. Хорошо. Теперь…

Он выдержал паузу, посмотрел на актёров, стоявших в ожидании непредсказуемых сюрпризов, и заключил:

— А теперь — ударим виртуозными импровизациями по нашей монотонной периферии!.. Завтра — отъезд. Собирайтесь.

Произошло мгновенное оживление.

— А куда едем? В какой город-то? — спросил Веня.

— Едем в город Обломов; это на юге, по ходу пьесы всё расскажу — с упоением ответил Лукоморьев и улыбнулся.

Актёры растерянно смотрели на режиссёра…

Саша сконфуженно вымолвил:

— Что? Обломов?.. Так ведь такого города нет на карте…

Лукоморьев же невозмутимо парировал:

— Сашенька, запомни: в России есть всё, и даже город Обломов. А что касается карты, — то на ней много чего нету; а главное — на ней нет нашей судьбы. И я думаю — пора поставить её на карту…

Он непрошибаемым взглядом посмотрел на актёров и продолжил, внушая доверие:

— Значит так; завтра в восемь утра все собираемся здесь, у входа. И без опозданий. Поезд ждать не будет.

— Надеюсь, да вокзала поедем на Мобил-карете? — спросил Стас.

— Разумеется. С машиной я уже договорился. Так что без лишних волнений, — успокоил Лукоморьев. — Ну всё; готовимся и встречаемся здесь в восемь.. Всем — вдохновения! И не опаздывать!

На этом режиссёр закончил свои установки. И актёры в предвкушении необычной поездки разъехались по домам…

8. Бомж Фёдор

Во дворе уже знакомого нам патриархального дома стоял сарай, похожий на строительную времянку с маленьким занавешенным окошком. К этому сараю-времянке и подошёл Лёва Башковитов, а попросту Никанорыч с вином.

— Наконец-то, — отдуваясь, произнёс он и, тряханув головой, постучал в дверь условным знаком…

— Кто? — прозвучал голос из-за двери.

— Свои! — ответил Лёва и облегчённо вздохнул.

Дверь со скрипом открылась, и на пороге возник бомжевидный мужик в красных кедах образца советских времён, в трико, тельняшке и плаще нараспашку.

Мужик этот неоднозначный с нескрываемой радостью воскликнул:

— О! Кого я вижу! Художник!

— Он самый. Привет, Фёдор! — ответил Лёва. — Сегодня пофартило — нá вот… Только осторожней, — там «горючее».

И он дал сумку приятелю.

Мужик, принимая сумку, кивнул:

— Заходь.

Никанорыч зашёл в это стрёмное убежище и закрыл дверь на щеколду. Он осмотрелся, привыкая к тусклому освещению этой обустроенной конуры. На полу валялся старый матрас, рядом стоял деревянный стол, тут же — стул, табурет; на столе громоздилась грязная посуда, к ней впритык стояла кружка с оплывшей свечой, чуть в стороне лежала осьмушка чёрного хлеба, а рядом вышибал ядрёный запах кусок луковицы, сбоку же стоял заварной чайник. В углу этой дворовой обители находилась небольшая печка, рядом грудой лежали дрова.

Лёва сел на табурет и, тяжело вздохнув, начал изливать душу:

— Эх, Фёдор, если бы ты знал, как стало тяжко и туго жить. С каждым днём всё круче и круче…

— Где тучи — там и круче, — успокоительно ответил Фёдор. — Это не беда. Главное, чтоб кровь пульсировала.

Он извлёк из сумки Лёвы две бутылки вина, поставил их на стол и присел рядом, тут же высказываясь:

— Мне вон ещё за аренду платить надо. Придётся поднапрячься…

— Да это понятно, — ответил Лёва. — Ты извини, пришлось одну бутылку по дороге опорожнить, — невмоготу было. Да ещё какой-то идиот подвернулся под руку, ну форменный придурок, — прикинулся статуей и стоит, как истукан. Я думал сперва — манекен… Пришлось погорячиться…

— Да сейчас даже статуи ожили, — время такое. А живые окаменели, — зáжили, блин, забурели… Ну, ладно, давай.

Фёдор откупорил бутылку и налил в стаканы вино:

— Будь здоров…

Друзья выпили, повеселели.

Фёдор, с сочувствием глядя на Лёву, выложил:

— Есть у меня одна подружка; она твою хворь враз вышибет.

— Да мне своей хватает. Во где…

И Лёва сделал характерный жест кистью руки поперёк горла.

— Да я не в том смысле… Подружка эта в своё время работала в оркестре Силантьева. Скрипачка она. Ну так играет! Всю тоску отшибает. И пойла не надо… Да. Так вóт, — если хочешь — устроим небольшой стратегический отрыв на фоне классики. Нервы — они не железные… Ну ладно, давай по второй…

Фёдор налил ещё вина в стаканы. Друзья выпили…

Фёдор улыбнулся и произнёс:

— А вот картину твою я хочу обнародовать…

Он встал, прошёл к противоположной стенке помещения и осторожно извлёк из-за листа фанеры картину в багете. Сдув с неё пыль, он продолжил:

— Это я сейчас её убрал с глаз подальше, а то тут недавно приходили смотрители, — им лучше это не видеть… А так она у меня на виду, — душу греет. Вот чем надо заниматься…

На картине этой была изображена дивной красоты дева, облачённая в полупрозрачный флёр и зависшая над землёй в порыве радости посреди трав и цветов, а над пейзажем этим сияло небо, разделённое надвое: с одной стороны — ясная синева, а с другой — тучи, и она как бы отгоняла прочь сумрак непогоды. Внизу картины было ярко и крупно написано: «ЭКЗАЛЬТАЦИЯ ЛЕДЫ».

Лёва, глядя на картину, изменился в лице, его глаза наполнились слезами.

— Неужели это я написал?

— А кто ж ещё? Ты.

Здесь необходимо отметить, что картина эта была написана Лёвой Башковитовым давно — несколько лет назад. Но однажды, оказавшись «на мели», Никанорыч решил её продать и показал Фёдору. Но скрупулёзный Фёдор, увидев картину эту, заявил, что ей место на выставке, и что продавать её пока не стóит. И он оставил этот шедевр Никанорыча у себя во времянке до лучших времён. И теперь вот он напомнил о ней своему приятелю, страдавшему от нехватки идей и допинга.

Никанорыч смотрел на картину, созданную им самим и не верил своим глазам. Вернее сказать, он им вполне доверял, но то, что сейчас предстало перед ними, Лёва мог отнести разве что к чудесным проявлениям времени, играющем с людьми и внезапно проявляющем всё великое и ничтожное…

— Эх; как же так… Ну, я ещё выдам… Наливай, Фёдор, — с горечью произнёс Лёва и снова уставился на картину.

Фёдор опять наполнил стаканы вином. Они выпили…

— У меня ещё в заначке спирт есть, — как бы невзначай бросил Фёдор, проверяя реакцию Лёвы на сказанное.

Никанорыч округлил глаза…

— Но надо завязывать, — добавил мудрый Фёдор. — Вот это дошибём — и хваток.

— Завяжем, — ответил захмелевший Никанорыч, глядя куда-то в неизвестное, а затем с азартом сказанул:

— Эх, уехать бы куда-нибудь, улететь к едрени-фени… Поразвеяться!..

Фёдор тут же отреагировал:

— Ну, это запросто. У меня в Аэрофлоте свой человек. Куда хочешь отправит… На юга полетишь?

— Полечу! — выпалил Лёва с хмельным весельем.

Фёдор достал папиросу и закурил. Лёва взбудораженно смотрел на всемогущего Фёдора, прикидывая, в какой край света ему предстоит нынче лететь… Он прикрыл глаза, и в его душу ворвались высокие звуки той исцеляющей скрипки, о которой ему рассказывал друг Фёдор…

А сам Фёдор в голове своей прикидывал, на какой козе надо будет подъехать к этой самой скрипачке, игравшей некогда в оркестре Силантьева (если, конечно, он не приврал). И он погрузился в свои размышления, имевшие весьма большие перспективы относительно его самого, а также касавшиеся и приятеля Лёву, этого горемыку Никанорыча, умевшего из всего извлекать похмельный синдром с последующей регенерацией организма и разогревом вен и суставов до полной расслабухи. «Да, Никанорыч опять будет в трансе… Стало быть, нужна некоторая осмотрительность в действиях и дополнительный тренаж… И не надоело ему так бухать? Ну ладно я, с меня какой спрос? А он-то — бывший программист, да ещё и художник, и жену имеет… А всё пустил под откос… Ладно, посмотрим, как дальше пойдёт. Теперь ещё со скрипачкой нужно будет решить всё правильно…» И он мысленно оказался у этой скрипачки, игравшей для него что-то из Моцарта… Фёдор весь разомлел от этой волшебной музыки, забыв обо всём на свете, чувствуя только её — эту музыку, которая уносила его прочь от всей суеты мегаполиса, в те края, где возможны любые чудеса, где все веселы и счастливы…

А в сарае-времянке чудес не происходило, лишь Никанорыч, хватанув ещё дозу портвейна, крякнул и занюхал луковицей, возвратив тем самым друга Фёдора в мир суровой реальности… Фёдор выдохнул от досады, затем тоже хлопнул вина и глянул на Лёву, как бы оценивая его на прочность… Тут Фёдор понял, что и сам он уже слегка захмелел. И он решил действовать. Он встал и окинул взглядом своё убежище. Никанорыч тупо улыбнулся и тоже поднялся…

— Пора, — произнёс Фёдор.

— Как скажешь, — согласился Лёва.

Фёдор убрал картину и незамедлительно переоделся в цивильную одежду, — теперь на нём были плотные брюки и кожаная куртка, а обут он был в стильные ботинки. Фёдор проверил ключи и дал знак другу. Никанорыч слегка растерялся, увидев Фёдора в таком цивильном одеянии, но высказать своего изумления не решился, очевидно поняв, что друг его имеет способности к мгновенному перевоплощению. Фёдор усмехнулся в ответ на удивление Лёвы и сделал жест к выходу. Они осторожно вышли на улицу…

Мартовское солнце ударило Лёве в глаза, и он вдруг упал, споткнувшись обо что-то.

Фёдор помог ему подняться и с укором высказался:

— Ну чо ты ныряешь? Ещё и день не начался…

— Да понабросали всяких каменюк. Обломаться можно с непривычки.

— Пошли.

— Куда?

— В дрим-трэвел…

— К-куда? — заикнувшись, спросил изумлённый Никанорыч.

— Куда-куда… — передразнил его Фёдор. — Ты же хотел развеяться. Вот сейчас и развеемся…

Лёва отряхнулся, осмотрелся, и они, пошатываясь, пошли со двора…

9. В «дрим-трэвел»!

Спустя сутки в полупустом затемнённом баре аэропорта Шереметьево за одним из столиков сидели Фёдор и Лёва. Никанорыч был как всегда — в своём повседневном прикиде, Фёдор же, как мы уже говорили, сменил форму одежды: на нём теперь была кожаная куртка и плотные брюки, а обут он был в стильные ботинки. Где они шлялись всё это время, неизвестно. Хотя из их сумбурного разговора можно было об этом догадаться. Оба они пребывали в состоянии хмельной эйфории, туманящей мозг и дарующей всем лютый выхлоп. На столике присутствовала лёгкая закуска в виде тонко нарезанной копчёной колбасы и двух недоеденных салатов, рядом стояли два ёмких бокала, тут же на столике валялись ненужные трубочки из-под коктейля, а рядом высилась почти опорожнённая бутылка какого-то неизвестного происхождения с замысловатой надписью на крупной этикетке.

Фёдор пристально смотрел на Никанорыча, пытаясь направить мысли в нужное русло. Он медленно и внятно произнёс:

— Ну никак не пойму, когда же ты трезвым будешь…

Лёва туповато улыбнулся и ответил:

— Дак чо там понимать-то… Дрим-трэвел, как ты и говорил, — гет аут оф кóнтрол!

— Умнó трезвонишь. Молодец, — похвалил Фёдор с нескрываемым сарказмом.

Никанорыч кивнул, опять улыбнувшись.

Фёдор же в упор глянул на Лёву и спросил:

— Ты скрипачке-то что выговаривал?

— Какой ещё с-скрипачке? — искренне удивился лёва.

— Ты чо, не помнишь ничего?

— А шо было? — тупо спросил Лёва.

— Ну, ты даёшь… — усмехнулся Фёдор. — Где мы были, помнишь?

— Где? — недоумевал приятель.

— У скрипачки. Ну, ё-моё, Лёва, ты меня потрясаешь. Мы ж у неё тормознулись. Золотая душа! Ты этой самой скрипачке душу всё изливал; а после плясать давай да плакать вприсядку… Ну, она и растрогалась, приютила, да денег одолжила…

Лёва ошеломлённо посмотрел на друга и выговорил:

— Ну ничего себе… А я и не помню ни х-хрена… Хотя постой… Кажись, што-то припоминаю… У неё ещё самовар был… и скатерть с узорами…

— Голова у тебя с узорами, — усмехнулся Фёдор.

— Ну, извини, я ж как лучше хотел, — виновато протянул Лёва.

Он вздохнул и продолжил:

— Ну ты, это… не серчай шибко-то…

— Да ладно, проехали, — опять усмехнулся Фёдор. — Смотри там… Не нарывайся.

— Да всё ништяк будет. Ты же знаешь меня.

Фёдор опять в упор посмотрел на Лёву, как бы изучая его изнутри… Затем он извлёк из кармана какую-то записку и вручил её Лёве со словами:

— Вот по этому адресу зайдёшь, тебя человек встретит — Никитич. Он передаст кое-что для меня… Скажешь, что от Фёдора. Усвоил?

Никанорыч, приняв записку, ответил:

— Ну вроде… По этому адресу зайти… Человек встретит, передаст кое-что…

Лёва глянул в записку и вслух зачитал:

— Виноградная, дом 9. Никитич.

Фёдор одобрительно кивнул и произнёс:

— Не потеряй. Карман есть потайной?

Никанорыч кивнул и убрал записку в свой потайной карман. Он спросил:

— А что передать-то он должен?

— Да так, для меня безделушка… Я люблю всякий антиквариат, — как-то уклончиво ответил Фёдор и, сменив тему, взял стакан с недопитым коктейлем:

— Ну, давай, на посошок…

— Давай, — ответил Лёва.

Никанорыч взял свой стакан и, чокнувшись с Фёдором, опрокинул в себя его содержимое.

Фёдор выпил и собранно произнёс:

— Пора. Деньги не потеряй. И шапку тоже. Да, и обратно езжай поездом, — в аэропортах всегда шмон. Врубился?

Лёва кивнул:

— Поездом обратно.

Они встали.

Фёдор сделал жест барменше за стойкой и воскликнул:

— Удачи, красивая!

— И вам не киснуть, — лаконично ответила барменша.

Фёдор с Лёвой покинули питейное заведение.

Возле стойки регистрации Лёва с Фёдором попрощались, и Башковитов плавной неровной походкой пошёл на посадку…

Фёдор ещё некоторое время стоял в зале аэропорта, поглядывая на часы; вероятно он надеялся окончательно убедиться в том, что Башковитова не сняли с рейса, и он реально улетел…

Усевшись в самолёт, Никанорыч мгновенно отключился. Авиалайнер вырулил на взлётную полосу…

Спустя два часа авиалайнер благополучно приземлился в аэропорту города Обломова.

10. Страсти Никанорыча

Крупный дорожный указатель г. ОБЛОМОВ говорил о многом…

Над автостоянкой обломовского аэропорта вздымался лёгкий туман. Прибывшие пассажиры садились в автобус… На этой автостоянке появился Лев Башковитов, только что прибывший в этот город Обломов. Он осмотрелся, изучая обстановку, и обратил свой взор в сторону стоянки такси, находившейся в нескольких метрах от автобусной остановки. Никанорыч прошёл к этой стоянке, и тут же к нему подрулила машина с «шашечками», а попросту — таксовоз.

Водитель такси, приоткрыв дверцу, спросил:

— Что, браток, едем?

— Д-да, — ответил Никанорыч, опять почувствовав паскудное заикание, которое у него возникало, как правило, с жуткого бодуна, а говоря академично — в периоды тяжёлого похмельного синдрома. И он поспешил сесть в такси.

— Куда едем? — тут же спросил водитель.

Никанорыч вздохнул, собравшись с мыслями, и понял, что в первую очередь ему необходимо поправить здоровье. И он, как мог, изложил:

— Дэ… дэ… д-давай сэ… сэ… сэ-сначала вэ… вэ… в какой-нибудь кэ… кэ… кабак зэ… зэ… заедем… Тэ… тэ… Тяжко…

— Как скажешь; в кабак — так в кабак, — ответил сговорчивый водитель такси. Он плавно вырулил на трассу и прибавил газу…

Никанорыч смотрел в окошко этого таксовоза, мысленно ругая себя за тот произвол, каковым он в который раз напряг своё драгоценное здоровье… Мимо проносились какие-то поля, кустарники с тропами, лесополоса…

Никанорыча отвлёк от его тяжких дум внезапный голос водителя:

— Что, приболел? Сейчас поправишься. У нас в кабаках полный набор. Всё в ажуре. Не переживай.

Никанорыч в ответ промычал что-то типа: «Дэ-дэ-да, кэ-кэ-класс…»

И вот, наконец, машина такси с Башковитовым въехала в город Обломов… Водитель быстро сориентировался и вырулил на одну из центральных улиц. Проехав по ней, он свернул на более красивую улицу, похожую на проспект. Скоро таксовоз замедлил движение и остановился напротив ресторана.

— Прибыли, — лаконично произнёс водитель.

Никанорыч глянул в окошко и изменился в лице: его взору предстала крупная вывеска над входом в ресторан:

РЕСТОРАН «ОБЛОМОВ»

Спохватившись, Лёва извлёк из кармана деньги и расплатился с водителем. Тот принял деньги и бросил:

— Удачи друг! Не болей больше.

— Д-да. Сэ-сэ-спасибо, — ответил Лёва и вышел из машины.

Машина такси развернулась и уехала по своим делам.

Никанорыч собрался с мыслями, набрал воздуху и направился в ресторан «Обломов»…

В фойе Лёву Башковитова встретил швейцар элегантных манер и при полном параде, включая фуражку, ливрею и опыт. Он широко улыбнулся гостю и предложил снять куртку, что Лёва тут же и сделал, дабы не привлекать лишнего внимания к своей захворавшей персоне. Когда его куртка успешно получила место в гардеробе, швейцар манерно осклабился, глядя на Лёву, что означало: «А теперь не мешало бы и оплатить услугу…» Никанорыч был далеко не дурак, он с ходу всё понял и дал жизнерадостному швейцару «на чай», после чего благополучно прошёл в зал ресторана «Обломов»…

В затемнённом зале ресторана Лёва слегка успокоился и освоился, усевшись за свободный столик. Тут же к нему подошла официантка. Она проникновенно произнесла:

— Добрый день. Что будем заказывать?

— Вэ… вэ… вэ-выпить что-нибудь… И зэ-зэ… з-закусить, — с мучительной дрожью в голосе произнёс Никанорыч.

— Что именно? Вот меню, — галантно произнесла официантка и положила меню на столик перед взбудораженным клиентом-заикой.

Лёва раскрыл меню, пробежался взглядом по содержанию, и начал излагать суть заказа:

— Э… В-вино, вот это… Хотя нет. Кэ… кэ… коньячку тэ… тэ… триста… И зэ… зэ… закусочку, — какая сэ… сэ… съедобная… Ну, стейк вот… Бэ…. бэ… баклажаны. Кэ… кэ… картошечку… Ну и пэ… пэ… портвейн… Ну и дэ… дэ… десерт, сэ… сэ… сами п-понимаете… Кэ… кэ… куда без него.

Официантка мило улыбнулась и ответила:

— Хорошо. Я принесу всё самое вкусное и самое отменное.

И она ушла делать заказ. Лёва поправил свой андеграундный свитер и осмотрелся… В ресторане уже появилась публика…

Очень скоро официантка вернулась, она возникла перед Башковитовым с подносом, с которого тут же выставила на столик коньяк в графинчике и десерт в виде оригинального фруктового салата.

— Пожалуйста, — произнесла официантка. — Чуть позже будет стейк и всё остальное, — жарится.

— Хэ… хэ… Хорошо. С-спасибо, — вымолвил Лёва, обомлев от принесённого коньяка с десертом.

И официантка исчезла на время из поля зрения Никанорыча. Лёва тут же приступил к поправке здоровья. Он наполнил свою ёмкость коньяком и опорожнил её. Выдохнув, Никанорыч повторил дозу горючего с ароматом коньячных ванилей. Затем попробовал десерт и нашёл его весьма съедобным… Слегка оклемавшись, Никанорыч решил догнаться, чтоб стало совсем спокойно и радостно, чтоб жизнь заискрилась. И он налил себе ещё коньяку…

И тут внезапно за столик к Башковитову плавно подсела какая-то обаятельно-томная мадам, одетая в шикарное платье, и с перстнями на пальцах. Она бросила непринуждённый взгляд на Башковитова и вымолвила:

— Приятного аппетита. Не помешаю?

— Спасибо. Нет, не помешаете, — напротив, очень даже дополните, — ответил Лёва, избавившийся, наконец, от проклятого заикания, и добавил:

— Может, тогда по коньячку?

— Да нет. Я сначала закажу что-нибудь, — ответила мадам и принялась изучать меню.

Никанорыч вздохнул и хлопнул коньяку в одиночку…

Затем он опять спросил:

— Ну, может тогда шампанского?

Мадам пленительно улыбнулась, слегка прищурив томный взор Клеопатры, и выдохнула:

— Ну, шампанское — так шампанское…

— Окей! — выпалил Лёва и тут же подозвал официантку:

— Уважаемая! Будьте любезны! Нам шампанское!

Официантка тут же подошла к заказчику и ответила:

— Сделаем.

И она сделала. Пару бутылок для начала, как и заказывал Никанорыч, уже забывший все свои муки с дрожью и заиканием, уже забивший на то, как его колбасило совсем недавно, и что всегда в запасе у него есть большой и тяжкий бодун с оттяжкой в базаре и ступором… А в ресторане уже был полный зал публики. Зазвучала музыка. Появились танцующие пары…

На столике перед Лёвой уже находилось всё, что он заказывал, и даже больше — помимо стейка, жареной картошки и десерта на нём высились две бутылки шампанского, сок, шоколад и две вазы с мороженым, которым он на правах джентльмена угостил свою обаятельно-томную собеседницу с толерантностью гейши и хваткой пантеры…

Итак, Никанорыч отрывался, и отрывался по полной, ибо он пребывал не в своих пенатах, а в Обломове. Как не оторваться!

Тут Никанорыч глянул на мадам, что смотрела на него с испытывающим любопытством и суматошно высказался:

— Извините, мы так и не познакомились. Как вас величать?

— Я Изольда. А вы?

— Очень приятно. Ну а меня зовут Лев. Ну, можно просто Лёва.

— Ш-шикарно… Лев, — вытянула мадам Изольда.

И она снова пленительно улыбнулась, отчего радостный Никанорыч схватил бутылку шампанского.

Уже порядком захмелевший, он наполнил фужеры шампанским и спросил, как бы невзначай, глядя на пленительную мадам Изольду:

— А что, у вас тут жильё можно снять где-нибудь на пару деньков?

— Элементарно. Я всё устрою, — спокойно и утвердительно ответила мадам Изольда.

Взбудораженный Лёва тут же выпалил:

— За это нужно выпить!

И он поднял свой бокал с шампанским. Его собеседница тоже взяла фужер; они соприкоснулись бокалами, как и принято при тостах, и приложились к шампанскому…

Тут Никанорыча понесло натурально и безотказно. Он развернулся и крикнул проходившей мимо официантке:

— Уважаемая! Ещё шампанского! И коньяк!

Официантка резко остановилась, как поезд, тормознутый стоп-краном, и учтиво вымолвила:

— Сию минуту. Коньяку сколько?

— Пятьсот! — выпалил Лёва. — И шампанское!

Вот так бывать в неизвестных городах и знакомиться с пленительными дамами. Дело кончилось полным вылетом из всех граней и нормативов, и финалом этого сабантуя явилось перманентное беспамятство…

Очнулся Никанорыч на улице. Занималось утро. Слышалось весёлое пение птиц. Они щебетали так, что лежавший в каком-то неухоженном газоне Лёва поморщился, как от чего-то назойливого, и повернулся на другой бок… Но время всегда побеждает, и наш герой был сражён этим временем, раскрыв глаза и тяжко охнув… Он привстал и медленно осмотрелся. Увидев свою шапку, что валялась рядом, Лёва тут же нахлобучил её на голову. Затем он окончательно встал на ноги и вперил свой туманный взгляд в какую-то покосившуюся невысокую ограду, что выстроилась рядом с газоном, в котором он только что валялся… Лёва издал сдавленный стон.

И он прохрипел:

— Что за хрень? Ё-моё…

Страшно озираясь, Никанорыч постигал место своего пребывания, пытаясь припомнить, что же было накануне, и как он сюда влетел, в это непуганое захолустье с кривым забором и пением беззаботных птах… Стоявший рядом двухэтажный дом навеивал странные и страшные мысли: «А где это я? И что это за хата? А вдруг это…»

Тут он хлопнул себя по карманам и суматошно сунул руку сперва в один карман, затем в другой… И он горько и яростно выдохнул, продлевая свои жуткие догадки:

— Деньги! Блин… Где бабки? Неужели… Эх… Дубина я, мот безмозглый! Обворовали… Где ж был-то я? Что с памятью? Как же теперь? Куда? К кому? Нет, надо напрячься. Фёдора помню, как пили с ним помню… Аэропорт… Ресторан… А дальше — провал… Что же это, а?

Вспомнил-таки хоть что-то! И то дело. Чуть не плача, Никанорыч вышел с территории газона с кривой оградой и направился куда глаза глядят. А глаза его глядели в никуда, точнее говоря, они пытались угадать, в какой стороне найдётся хоть что-то радующее и обнадёживающее… Тут Никанорыч начал вспоминать всю свою жизнь с её шиком и откатом, с вылетами и падениями. Да, было, что вспомнить… Ведь писал же картины! Нет же, надо было бросить всё это, заняться дурацким бизнесом, этим кидаловом с надувными понтами. Нет, не так всё. А в хакеры на кой хрен полез? Как будто без него не обошлись бы эти сетевики. Нет же, надо было опять на бабло разогреться… Вот и разогрелся, — сдуру не в тот хостинг залез. Вот страху-то натерпелся… Пришлось следы заметать, скрываться от всех… Да, всё не так. Где ж оно, бытие радостное? И почему это радостное всё так завуалировано, сокрыто от человека? Погудел в кабаке — и на улице оказался никому не нужный, да ещё обчищенный… Вот же блин, дела какие в нашем царстве загадочном…

Никанорыч отвлёкся от своих размышлений, бросавших его в болезненный жар, поскольку глаза его вдруг остановились на том, что могло оказаться спасительным в данной неадекватной ситуации. И Лёва застыл на месте. Прямо перед ним в груде какого-то утильного хлама валялась видная книга… Никанорыч плавно приблизился к ней и взял её в руки. Он про себя прочёл название на обложке:

«Н. В. Гоголь. Мёртвые души…»

Вот оно! Неспроста всё это… Ой, неспроста… Мёртвые души просто так не валяются. Каков смысл! И ведь он, Лев Никанорович Башковитов теперь тоже является одним из тех, кто постиг эту леденящую изнанку действительности, затуманенную сладким дымом Отечества…

Тут он вдруг вспомнил ещё кое-что, отчего взгляд его прояснился до слёз, и он мысленно вымолвил:

«А ведь началось-то всё тоже с книги, — „Капитал“! И здесь книга… Неспроста всё это. Значит, помнят меня ещё там, где всё в радости. Значит, не забыт ещё я, не пропал до конца…»

Внезапный визг протекторов заставил Никанорыча вздрогнуть и спрятать книгу за пазуху, — проезжавший мимо легковой автомобиль не вписался в поворот, отчего въехал на обочину и тут же вырулил обратно на трассу с непонятным покрытием. Лёва проводил взглядом спятившую легковуху и подумал:

«Вот сумасшедшие. Все что ли они тут такие? Вот попал я… Да, надо что-то предпринимать… Нет смысла околачиваться без нужды в этой глухомани с её обломами… Как точно! Обломы! Ресторан назывался „Обломов“! Вспомнил… Вот же блин, реально ирония судьбы… Обломов… Вот жуть-то! А город это какой? И что за провалы такие в памяти? Да, надо что-то делать. Как-то спасаться надо, выходить из всего этого бреда…»

Никанорыч остановил размышления и направился туда, куда подсказывала ему интуиция, а она, эта его интуиция, как известно, никогда его не обманывала…

Внезапный надрыв какой-то пьяной шальной гармони заставил Никанорыча вздрогнуть и застыть от озноба… Откуда-то доносилось разухабистое рыдание этого русского инструмента, вобравшего в себя грозовую тоску, и безумную радость всех эпох и раскладов; и голоса… голоса — мужской и женский, да как запели! В терцию! Чисто! Да с такой ностальгией, с таким отчаянным откровением, с такой душой нараспашку… Вот она, Русь обнажённая, воля всегранная, заплутавшая в ухабах да просеках, среди кутежей да исповедей, в глухомани родимой, хоть и не виданной ранее, но чувствуемой всеми нервами, всей промозглой и чуткой натурой, рождённой не для корысти, — для пений и светлых деяний во благо Рода, святой Руси, Духа единого… Никанорыч стоял, оцепенев от всего, что он чувствовал в данный момент. Он не желал двигаться, ему было уютно и радостно от этого пения под гармонь, неизвестно кем надрываемую, и он, уже не горюя от собственной горечи и утраченных средств, как и памяти, мог только врастать в это поле энергии, охватившее и нежившее бессмертную душу его всей силой любви и смертельной кручины…

11. Оживление в Обломове

В то время как Лев Башковитов размышлял о смысле всей жизни, пребывая в состоянии нового бодуна с драматической ностальгией и будучи лишённый всех дивидендов и командировочных, а также части своей драгоценной памяти, в аэропорту города Обломова приземлился очередной авиалайнер с Лютневым на борту. Спецкор сошёл с трапа, миновал все пункты проверки и вышел, наконец, к стоянке такси… Итак, спецкор Илья Лютнев, одетый в кожаную куртку и джинсы, с сумкой через плечо стоял теперь в ожидании машины такси. И ожидание это было очень недолгим, можно сказать, его и вовсе не было. Местный таксовоз тут же подрулил к спецкору, и опытный водила, высунувшись из машины, спросил у Лютнева:

— Далёко едем?

— В отель! — ответил Илья.

— Садись! — тут же сказал водила и приоткрыл дверцу.

Спецкор уселся в машину рядом с водителем и мягко захлопнул дверцу. Водила вырулил на дорогу с большим указателем г. ОБЛОМОВ, затем выжал газ, и таксовоз рванул по трассе в отель города Обломова… Если бы Илья Лютнев обратил взор назад, то он бы непременно увидел изящную иномарку, неотступно и плавно двигавшуюся вслед за таксовозом, в котором ехал Илья. И в ней, в этой иномарке сидела весьма неоднозначная молодая особа… А следом за этой респектабельной иномаркой шурындила какая-то колымага образца пятидесятых годов…

Но Лютнев был погружён в свои мысли, и ему было не до иномарок и колымаг с дорогами. Он уточнял мысленный план своей стратегии…

Спустя полчаса в городе Обломов началось оживление… Легковой автомобиль, в котором ехал спецкор, остановился у входа в отель «ОБЛОМОВ». Из машины вышел Илья Лютнев. Машина уехала. А спецкор направился в отель…

В холле отеля Илья прошёл к стойке оформления, за которой сидела степенная мадам с невозмутимым взглядом и массивными перстнями на пальцах.

— Здравствуйте. Мне бы номер отдельный… дней на семь, — корректно произнёс Лютнев, заискивающе глядя на портье.

— Сейчас посмотрим, — ответила мадам-портье.

Она непринуждённо взглянула на Лютнева, тут же открыла свой реестр, пробежалась взглядом по списку; затем остановилась на нужном месте и снова посмотрела на спецкора:

— Вы к нам на отдых?

— Нет. Я спецкор, репортаж буду делать, — ответил Лютнев, слегка напрягаясь.

Мадам-портье опять погрузилась в реестр, остановилась на нужном месте, глянула на спецкора и доложила:

— Есть свободный номер «Икс»…

Лютнев с удивлением глянул на портье и полез в карман за паспортом… Получив паспорт Лютнева, портье принялась оформлять для спецкора номер в отеле… Вот ведь знают же, что предложить!

Тем временем иномарка с гламурной особой остановилась возле типичного провинциального здания с невзрачным фасадом и вывеской «Арт-сектор». Из машины вышла эта самая леди и зашла в здание. Миновав незатейливый холл, она пошла по длинному коридору…

Итак, по стандартному коридору этого неоднозначного здания двигалась стройная леди. Нет не так. Совершенно точно будет вот так: в изящных туфлях, возвышающих стройные ноги, уходящие в мини, по коридору целенаправленно двигалась молодая обворожительная особа с грациозной фигурой и выразительным взглядом; её декольте элегантно облагораживало искусное ожерелье. Она остановилась напротив двери с вывеской: «СЕКРЕТНЫЙ ОТДЕЛ ПО БОРЬБЕ С ТЕНЕВИЗМОМ» и нажала на кнопку дверного пульта…

В кабинете раздался мелодичный сигнал.

Главный — Леонид Грозовой, — крепкий человек лет сорока, одетый по-деловому, тут же нажал клавишу пульта, прозвучал сигнал, дверь открылась…

Увидев прибывшую леди, Грозовой с удовлетворением произнёс:

— Ну наконец-то. Уже заждались тебя, ненаглядную.

Супермодель изящно зашла в кабинет, закрыв за собой дверь, и, на ходу весело бросив: «Всем — салют!», непринужденно уселась в кожаное кресло, закинув ногу на ногу. Она что-то намурлыкивала себе под нос, бесцеремонно поглядывая на патрона — Грозового.

Патрон пристально посмотрел на прибывшую грациозную ассистентку и произнёс:

— Ну что, выкладывай…

— Да пока ничего интересного. Так, пустяки, — уклончиво ответила ассистентка и опустила веки, как бы намекая Лёне-патрону, чтоб он не бежал вперёд паровоза, а повременил с расспросами. Придёт время — расскажет, и в полных деталях…

Похоже, патрон врубился в это, и не иначе как телепатически. Он глубоко вздохнул и задумался… А леди в кресле выразительно вскинула брови и скривила рот на «увы»: вот ведь как Лёня бывает — и в своём кругу секреты водятся…

Грозовой, ослабив галстук, сел за стол с оргтехникой. Окинув взглядом кабинет с офисной мебелью и мягким паласом, он погрузился в последнее размышление…

Напротив — возле шифоньера стоял, артистично сложив руки на груди, помощник патрона — Фокин. Он был в стильном костюме и штиблетах, и как бы эпатируя самого себя и дополняя тем самым имидж сыскного агента, мерно раскачивался с пяток на носки, сосредоточенно глядя куда-то в одну точку. Рядом — на стуле сидел человек в джинсах и ветровке; его шею обуздал фотоаппарат, на коленях покоилась компактная сумка.

Наконец, патрон прервал безмолвие:

— Так. Пора приступать к делу… Из Управления поступила секретная информация: в наших краях действует опасный контрабандный челнок — некто под видом корреспондента производит сбыт наркотиков и оружия через наш город. Его приметы: волосы русые, глаза светлые, речь спокойная, на безымянном пальце правой руки — перстень с рубином; обычно одет в кожаную куртку и джинсы, но может носить костюм. Рост высокий. Может говорить с любым акцентом, владеет разными языками. В чрезвычайных ситуациях — вероломен. Подпольная кличка — «Журналист». Сегодня он будет здесь. Какие будут предложения?..

Фокин тут же выдал:

— В аэропорте его хлопнуть… по натуре… Чо церемониться? У нас всё прихвачено, и в колоде семь тузов.

— Тебе лишь бы хлопнуть, пижон с тузами, — усмехнувшись, отреагировал Грозовой. — Тут дело тонкое…

— Ну я же ж не в прямом смысле, — шутка, — оправдался Фокин.

— Да хоть в кривом; какая разница, — отрезал Грозовой, решивший оставить все шутки на десерт.

Он призадумался, а потом интригующе произнёс:

— Есть у меня один план…

Предводитель окинул хватким взором своих соратников и вполголоса озвучил этот самый свой план, вернее — небольшую его часть:

— Как всем вам известно, я слов на ветер не бросаю, и тем более — не гоню понтов; я действую наверняка. А потому, вот моё первое соображение: этого оборотня журнального сможет приманить лишь одно — местные наркóты и залётные обожатели разнокалиберных стволов, и поэтому необходимо внедриться во все злачные места нашего родного города, и не просто внедриться, а быть начеку! И вот для этого мы должны действовать как вместе, так и поодиночке, стратегия! И каждый должен иметь при себе и ватрушку, и пушку… Ну, это образно говоря. Ну вы поняли.

По кабинету прокатилась волна одобрительных возгласов… Патрон, довольный собой, потёр руки и продолжил, уже не конспирируя свой голос:

— Ну-с, так… Оружие у всех есть? У всех. Главное — без горячки. Холодный ум, расчет и воля. Связь держать по мобильнику и по рации.

— Да мы ща его в два счета прихватим, — опять фраернулся Фокин.

Грозовой тут же с иронией отозвался:

— Один такой прихватил, — теперь кушает через трубочку.

Леди в кресле прыснула со смеху.

Грозовой подытожил:

— Надо не спугнуть. Я изложил конкретно суть. Ну, всем всё ясно?

В этот момент зазвонил телефон.

Главный взял трубку:

— Грозовой слушает!.. Что?.. Театр приезжает? Из Москвы?.. Это хорошо… Да… Встретить?.. Конечно! Встретим как полагается! По всем статьям!.. Что? Через час будут?.. Окей! Сейчас сделаем. Добро… Ну всё. До встречи!

Он положил трубку и взбудораженно посмотрел на сотрудников; они зависли в ожидании новых указаний…

Грозовой изложил:

— Значит так. Ситуация слегка изменилась. Тут театр приезжает; артисты скоро здесь будут. Я должен встретить… Всё остается в силе. Я буду на связи.

Тут он многозначительно посмотрел на стильную леди, вальяжно сидевшую в кресле, и произнёс:

— А ты, Ламбада, — «паси» Журналиста. Выкладывайся по полной программе!

Леди по имени Ламбада с лёгким кокетством ответила:

— О да; я уже в деле, выкладываюсь. Только вот как изловить его — ума не приложу…

— Да, его ловить — всё равно, что кур доить… Вот же шпион бромгексиновый, — с фольклором высказался Грозовой. — Шлифуй весь обзор и докладывай.

— Круто, — ответила знойная Ламбада. — Отшлифую. Тем более что уплачено.

— Да уж, за всё уплачено, — вздохнул Грозовой. — Чо нам горевать-то… Отрабатывать будем.

Ламбада сделала изящный жест Лёне Грозовому — типа «в тему кумекаешь…» Лёня растянул улыбку, а затем вновь нахмурился, что-то обдумывая.

Тут вмешался фотограф, он осторожно спросил:

— А что за театр-то?

— Да какие-то модернисты… Хрен их знает, — ответил патрон, напрягаясь. Он вдруг повеселел и добавил:

— Я же говорил, — Россия — это неисчерпаемый кладезь талантов, это просто залежи самородков! А мы тут киснем… Ну ладно, за всё уплачено. По коням!

Все направились к выходу…

Из здания с вывеской «Арт-сектор» вышли четверо: Грозовой, Ламбада, Фокин и фотограф. Они загрузились в изящную иномарку обтекаемой формы, и машина эта незамедлительно тронула с места… Куда она понеслась, было уже понятно, ибо Леонид Грозовой получил срочное сообщение о прибытии в Обломов столичного Театра импровизаций…

На железнодорожном вокзале города Обломова было шумно. Можно даже сказать было весело, потому как был тут и оркестр для встречи артистов театра.

К перрону подъезжал поезд. Он плавно затормозил, издав тяжёлый шипящий выдох и, сбросив тягу, остановился… Да, поезд с артистами прибыл.

В купе одного из вагонов находились актёры, прибывшие на гастроли в этот странный город с не менее странным названием. Они, сгруппировавшись, с волнением смотрели на вокзал из окна купе…

Актриса Нора, глядя на крупную вывеску «ГОРОД ОБЛОМОВ» ошеломлённо вымолвила:

— Мама дорогая. Это что-то…

Глядя туда же, Стас произнёс:

— Ну ни хрена себе, и вправду Обломов. Я, наверное, в школе плохо учил географию…

— Я тоже, — отозвалась Нора.

— Здесь наверно всех обламывают. А потом вводят в медитацию по-Обломову, — иронично отметил Стас.

Люся взволнованно произнесла:

— Что-то тревожно мне…

— Не бойся, — у нас всё по сценарию, — успокоил Саша.

Аня, вставая на цыпочки, промолвила:

— Подвиньтесь, — мне не видно… О-о! Мы в новом городе!

И тут на перроне начал играть оркестр.

— Смотри-ка — оркестр! — с изумлением воскликнул Паша.

— Ничего себе, нас ещё и с музыкой встречают, — произнёс Веня. — А у нас и своя имеется…

И он достал гитару с полки купе.

— Это уже теплее, — утвердил Стас.

А скептик Костя сказал:

— Мягко стелют… А теплее будет на сцене…

— Там всегда теплее, — бросил Стас.

И тут в купе зашёл Лукоморьев с сумкой через плечо.

Он бодро сказал:

— Ну, всё. Мы на месте. Сейчас выходим, улыбаемся, и едем устраиваться.

— Куда? — спросил Стас.

— В отель. Куда же ещё? — ответил Лукоморьев, слегка удивлённый вопросом, и глянул в окно. Затем дал знак и направился к выходу…

Актёры взяли свои вещи с реквизитом, гитару, взвалили на плечи сумки и последовали за режиссёром — к выходу…

На перроне духовой оркестр играл туш. Прямо перед музыкантами заядло дирижировал Леонид Грозовой… Он искоса посматривал на идущих по перрону артистов.

Актёры замедлили шаг, внимая трепетной встрече.

Дирижёр сделал резкий взмах и рубанул коду.

В это время к артистам пристроился какой-то уличный мальчуган с плутовато-озорным выражением лица. Он пронырливо подскочил к одному из актёров и, прищурившись, начал плаксиво попрошайничать:

— Дядь, дай червонец…

Актёр Стас достал из кармана конфету и протянул её сорванцу-попрошайке.

Тот лукаво повертел головой:

— Не… Мне червонец нужен.

— Червонец получишь в Нижнем Тагиле, — с иронией ответил Стас. — А здесь нужно работать.

И он убрал конфету обратно в карман.

Паренёк изменился в лице и почесал затылок.

Актёры тем временем упоённо вдыхали тёплый южный воздух, на ходу обмениваясь лёгкими фразами:

— Надо же, как здесь тепло…

— Так надо думать, — юг все-таки…

— Да, здесь уже весна.

— Вот и оторвёмся…

— Дыши глубже, пока есть возможность…

Режиссёр сделал жест актёрам, группируя их.

В это время к ним торжественно подошёл «дирижёр» — Леонид Грозовой.

Он обратился к режиссёру Лукоморьеву:

— Насколько я понял, вы — предводитель группы?

— Да. Режиссёр Театра импровизаций — Иван Лукоморьев, — с улыбкой представился Лукоморьев.

— Очень приятно; а я — Леонид Грозовой.

И они пожали друг другу руки.

Затем Грозовой принялся приветствовать прибывших актёров, он здоровался с каждым из них за руку, при этом поочерёдно бросая мажорные реплики: