Бесплатный фрагмент - Страшная, смешная, печальная сказка

Уж столько по Чернолесью историй разных ходит, сразу и не понять, где вымысел, а где полуправда. Уж стольких людей в историях тех описано, что и запутаться в именах можно. Уж так они в беду запросто попадают и так ловко из беды выпутываются, что недоумение у слушателя возникает: дураки они все или, наоборот, полуглупые. Умных-то точно среди таких вот нет. Умный не будет в Чёрный лес соваться и уж тем более жить в нём, коль, конечно, он не сила гнилая.

Бывают, конечно, истории про людей, что волей случая в лесу оказались, где даже в самый погожий день солнце через кроны огромных сосен не проникает. Везунчики среди них встречаются. Так ловко смерти избегают, что любой позавидует.

Таким вот везунчиком был и Гришка, что дочь свиновода полюбил, да гнева бати девки той испугавшись, прямиком в Черный лес и убёг. Не желал именитый свиновод в мужья дочери своей единственной простого косаря. Велел Гришку до смерти высечь, когда в опочивальне дочери его застал. Вот и бежал Гришка в самое лютое место в мире нашем. Знал ведь, что умный человек по своей воле в это страшное место не сунется. А свиновод отнюдь дураком не славился.

Думал тогда Гришка, что пару — тройку зим перекантуется, в трактирах лесных пересидит, да обратно в Сытые луга вернётся. Страсти улягутся и, глядишь, смягчится свиновод. А может, и сам Гришка к тому времени деньжатами разживётся и посвататься сможет. Как того правила требуют.

Ну, чего зря запортки теребить? Тянуть историю ту не буду. Смысла нет. Короче говоря, не шибко у Гришки тогда сложилось. Туда — сюда бегал, да хорошо так в чащу залез. Где-то в стороне Обрезанков дело то было. С жуликами связался по глупости, потом от них и выхватил. Спасался бегством от разъярённых деревенских. Чуть не помер в лесу с голоду и холоду. Да наткнулся на хутор. А дальше вот чего было…

Высоко в кронах ветер свистел, а в чаще у корней сосен мороз трещал. Так уж трещал, что казалось, будто вот в раз весь лес поляжет. А Гришка-то в одних портках, да в лаптях худых. Красным должен был быть, да уже синеть начал. Бредёт, спотыкается, а у самого глаза смыкаются. И чудится ему хутор в чаще лесной. А ещё чудится старик с фонарём. И выбежал тот старик на встречу, и понял Гришка, что не чудится.

— Ты чего это, парень, шастаешь в такой мороз, да в таком месте? Тут места гиблые, — затараторил старик, на бедолагу полушубок свой набросив. — Идём быстрее в хату. А то вот-вот околеешь.

Ну а Гришка так промёрз, что и языком уже воротить не может. Лишь в хате, у огня, опосля того, как старик в глотку ему три стакана мутной влил, отогреваться начал. Ох и ломота началась у него. Руки крутит, ноги вертит, уши будто огнём прижигают. Если бы не захмелел, три стакана натощак опрокинув, криком бы орал.

Ну ничего. Отогрелся и полегчало. Старик на стол накрыл, Гришку за стол усадил.

— Как ты тут, отец, один-то поживаешь? В такой глуши, поди, людей не встретить, — поинтересовался гость, разглядывая убранство дома хозяйского.

— Ну как поживаю? Спокойно. Всё что нужно есть у меня. А еда? Так мне, старику, многого не нужно. Что лес присылает, тем и довольствуюсь, — хихикает дед.

— А про места гиблые твердил? Зверь тут злой водится?

— Зверь? Да как везде. Сила тут гнилая засела, чёрная, страшная. Жизни людские ворует.

— И ты не боишься её?

— Мне нет резона бояться. Я стар, своё уже многократно пережил. А вот таким, как ты бояться стоит.

— Не скучно тут тебе? Поди, гостей не часто встречаешь?

— Не часто, — покачал головой старик, — но бывают гости у меня. Я им истории рассказываю, они слушают. Так я хоть речь свою не забываю.

— Истории? О чём же?

— Да всё про лес, про мир, про людей. Знаешь ли, каждая история — это целая жизнь. Когда я их рассказываю, будто сам жизнь ту в себя вбираю и дальше живу.

— Слышал я про такое, — Гришка осторожно подул на горячий суп и попробовал. — Слышал я, что некоторые рассказчики так хороши, что повествуют так, будто сами прожили то. Говорят, некоторые из них настолько дурны, что себя забывают и думают, будто они это те, о ком повествуют.

— Ну да, бывает и такое, — засмеялся старик. — Но мне важнее саму историю рассказать. Послушаешь? Три истории за вечер рассказать могу без устали. Истории три, а конец один, счастливый.

— От чего не послушать?

Старик подкинул поленьев в печную топку и, призадумавшись, вдруг поднял густые брови к верху.

Золушкина поляна

Недалече тут есть поляна одна бедовая, куда соваться не стоит человеку или зверю. Да вот несчастье какое, только через эту поляну дорога единственная и тянется. Пешим-то ещё можно пару дней потратить и, пару ног сломав, через чащу обойти место то. Да коль на телеге ты, да немощен, только по дороге. Конечно, научились люди и через это место поганое переезжать без беды, да не всегда выходит. А всё от того, что Золушка там завелась.

Давно уже было дело то. Где-то в Обрезанках жил мужик. Здоровяк, умом не обделён, небеден. Все достоинства его при нём смолоду были. Может, потому ещё в безусом возрасте свезло ему жениться.

Вообще, по жизни везуном он был знатным. И дом за гроши себе отстроить сумел, и торговлю наладил, купцом заделавшись, и даже ребёнок у него родился спустя одну зиму после того, как невесте своей брачный браслет на руку надел. Не просто ребёнок, а дочь, что вдвойне почётно.

Да любому везению конец приходит. Удача, знаешь ли, не постоянная спутница, коль ты её не удерживаешь. А удержать-то можно лишь силой гнилой. Вот так удача и отвернулась разок от Игната, померла жена его.

Хотя, поговаривали, будто Игнат её с мужиком застукал и сам прибил. Ревнив был, жуть как. Врут или нет — то неведомо. Но уж шибко Игнат тосковал по супружнице своей, ни ел и не пил. Даже мутную не пил, представь себе. Долго на других баб не смотрел.

Да вот, как дочери его уж пятнадцатая весна исполнилась, поймал себя Игнат за мыслю, что дочь его, Алла, как отражение матери своей. И так уж та мысля в голове его сильна была, что портки оттягивать начала.

Игнат-то понимал, что негоже такие мысли в голове держать, да выгнать их не мог. Вот и решил второй раз жениться, чего мало кому в мире нашем случается. А чтоб мысли похабные выгнать из головы, решил жену найти молодую и красивую.

Искал не долго. Со всеми его качествами быстро согласилась за него пойти Марфа, дочь вдовы хмурой, что на один глаз ослепла.

Марфа молода была, лишь на одну весну старше Аллы. А уж в красоте ей равных не было. Вот вроде и хорошо всё закончилось.

Прошла зима, там вторая, там третья, живёт Игнат как прежде. Лишь только на дочь свою смотреть спокойно не может. Любит жену, страсть ка. Да как только глазами с Аллой встретиться, чудится ему, будто жена это его, Кондратием обнятая, вернулась. И всё. Опять мысли нехорошие в голове.

А дальше пуще стало. Бывало, обнимет Игнат Марфу, а тут, ну как назло, Алла в светёлку войдёт. И всё, будто обухом по голове. Чудится Игнату, что не дочь это его, а жена покойница воротилась. И пусть смотрит Алла на отца и мачеху глазами полными счастья, улыбается, радуется за них. А Игнату мерещится, будто осуждает его, злится. Враз хочется Марфу оттолкнуть от себя, Аллу в объятья заключить, в ногах валяться, прощения просить, а потом на руки взять и в опочивальню на руках отнести. И больших трудов стоило Игнату каждый раз себя убедить, что не жена перед ним покойная, а дочь. Сердце из груди выскакивало у него. Разорваться было готово. Уж так маялся бедолага.

Всё это от того было, что очень он уж жену покойную любил и отпустить её не мог. Вот она, любовь людская, как с ума свести может мужика.

Пару зим прошло и тяжёлой Марфа стала. Радости Игната границ не было. Уж одно дитя в свет привести, это уже чудо для нашего мира умирающего. А тут и дважды женат, и второй ребёнок народиться должен. Как-то вот все мысли о не родившимся наследнике Игната поуспокоили.

К середине осени дело было. Собрался Игнат на дальний рынок, Марфу с собой взял, да и Алла с ними увязалась. Девке-то всегда интересно посмотреть, как там, в других деревнях.

Добрались, я тебе скажу, запросто. Гнилую Квачу проехали осторожно, без происшествий, колеса не замарав. Ну а дальше дорога ровная, местами даже светлая. До Креста добрались, там шибко рынок тогда был огромный. Со всех сторон съезжались люди.

Торговал Игнат своими товарами, покупал чужие. Обменивался с другими торговцами как вещами, так и опытом. У купцов так водится.

Марфа всё рядом была. Всё для будущего ребёночка выбирала всякое. То игрушки, то чепчики, то ткани нежные для будущих рубах или платьев. Не знала она ещё, кого ждёт.

А Алла всё больше развлечения искала. То танцевать пойдёт, то в игры разные играть. И всё время парни подле неё, потому как девка красотой не обделена. А как один из парней целоваться к Алле полез, да Игнат это увидал, такое уж началось.

Схватил мужик бедолагу за грудки и так о землю приложил, что тот чуть почки не выплюнул. Кричал Игнат, что никто без его дозволения дочь трогать и пальцем не должон. Кричал, что только за достойного она замуж выйдет.

На самом то деле, не это Игната разъярило. Опять он в лице дочери жену покойную увидал, и приревновал. Пеленой красной глаза затянуло, и увидал он, что его любимую другой целует. Вот и рассвирепел.

А спустя несколько дней пришло время назад воротиться. Путь долгий, телега нагружена так, что быстро колёса не крутятся. Вот и решил Игнат, чтоб до Гнилой Квачи добраться до того, как дожди пойдут, и днём и ночью ехать. На отдых не вставать.

Прямо на телеге и еду готовили, прямо с телеги нужду справляли. Лишь изредка слобень останавливался, когда совсем ночь тёмная была. Но и тут до утра не ждали. Как только луна над дорогой светить начинала, фонари по ярче и в путь.

Почти перед самой Гнилой Квачей лишь остановились на цветочной поляне. Всё ж впереди, в одном дне всего, отрезок пути страшный, трудный. Чуть в сторону с мостков съедешь, и утащит тебя муть, вместе с телегой и слобнем. Даже и сделать ничего не успеешь. Потому и было решено отдохнуть и выспаться, чтоб во все глаза через это место гиблое проехать. А там уж и дом.

Расположились на той поляне путешественники, отдыхали. А как ночь опустилась на лес, так и спать легли. Да только проснулся Игнат от того, что вилы к горлу ему кто-то приставил и руки с ногами кто-то связал. Смотрит Игнат, а это парень тот, которого он о землю на рынке приложил. Глазом хитрым щурит, скалится.

— Думал, не встретимся больше? Встретились, — скалится парень. — Ты мне нутро всё отбил. Я два дня кровью до ветру хожу. И я так считаю, что должен ты мне теперь.

— И чего же ты хочешь? Денег или товаров? Бери чего нужно и уходи, — говорит Игнат.

— Денег у меня хватает, я сын главы Креста. А наказать мне тебя нужно, а то перед друзьями неудобно, — говорит парень. И тут же фонари вспыхнули повсеместно.

Смотрит Игнат, а вокруг ещё с десяток мужиков. Алла, и Марфа перепуганные на коленях стоят, а к их шеям лебединым вилы острые приставлены.

— Отпусти их. Я перед тобой виноват, с меня и спрос, — говорит Игнат.

— С тебя, старик, взять нечего, окромя дерьма, что ты уже в портки наложил, — смеётся парень. — Там, на рынке, было у меня желание дочь твою на сеновал заманить, и почти получилось, если бы не ты. Опозорил меня перед друзьями, а это не дело. Так что, вот тебя я опозорить решил.

— Бить будешь? Убивать? Так давай, чего зря трепаться, — оскалился Игнат.

— Зачем мне тебя бить, и уж тем более убивать? Я тебя иным способом опозорю. Шибко бабы у тебя красивые и молодые. Дочка любимая, за которую ты кулаков не жалеешь, и жена, что смотрит на тебя, как на единственного мужика в мире. Так вот, выбор тебе даю. Одну из них ты нам сам выдашь на ночь. Развлечёмся мы, да и отпустим вас.

— Ничего больше не хочешь? Не бывать такому, — захрипел Игнат.

— Ну, раз так, сделаем проще. Обеих оприходуем, а опосля тебя прям тут и пригвоздим на корм воронам, — засмеялся злодей.

— Не смей! Меня убей, коль я тебя обидел. Забирай всё добро, да баб отпусти, — закричал Игнат.

— Нет, — отвечает парень. — Или выбирай сам, или будет, как я сказал.

Затрясло Игната. Смотрит он на Марфу, а та бледна как снег. Вот-вот от страха в беспамятство упадёт, как бы дитя не потеряла. Смотрит Игнат на Аллу, а у той слёзы по щекам катятся. И шепчет Алла, мол, меня выбери. Ничего, не страшно. Да в ней не дочь он вновь видит, а жену свою покойную. И от одной мысли, что другие мужики забавляться с ней будут, у Игната ноги отнимаются.

— Я жду, — закричал злодей и вилами надавил так, что на шее у Игната кровь проступила.

Зажмурился Игнат, от злобы и обиды губу до крови себе прикусил и глаза не открывая, прошептал:

— Дочь бери.

Слышал Игнат, как Алла плакала, как кричала. Слышал, как мужики хохотали, когда дела похабные с девкой чинили. Но не смел Игнат глаза раскрыть. Да только не понравилось это злодею.

— Смотри, а не то и жену твою оприходуем, — закричал парень.

Раскрыл Игнат глаза и видит, как над дочерью его мужики измываются. Видит, как боль ей причиняют, как унижают, как оскорбляют. Да только опять перед глазами будто не дочь его, а жена покойная. И будто вовсе не страдает она, а напротив, наслаждается всем, что происходит с ней. И уж такая ревность обуяла Игната, что в попытке путы разорвать, запястья себе вывернул до хруста и боли страшной.

Уж и не сказать, случайно вышло, или нет. Может намеренно Алла так выкрутилась, чтоб обидчиков своих наказать, а может от побоев так само собой случилось, но цапнула того самого парня и зубками своими острыми хозяйства его и лишила.

Кровь, крики. Мужики девку до полусмерти избили. А после и вовсе, в землю столб вбили и чуть живую привязав, чего-то надумать собирались. Да вот, тот, кто запорток лишился, совсем захандрил.

— Бросьте вы её. Помираю я. Тащите меня обратно, боюсь долго не протяну, кровью истекаю, — кричал парень.

Так злодеи оставили всех, да быстро на телегу погрузив дружка безмудого, убрались куда подальше.

Лишь поняв, что не вернутся злодеи, развязала Марфа мужа своего. Плачет, кровь с его шеи вытирать пытается, руки вывернутые целует. А Игнат как не в себе. Оттолкнул жену, как нелюбимую. Зудят у него в голове мысли, будто на поляне тут жена покойная была и с мужиками тетерилась по собственному желанию, да удовольствие получала. И от мыслей таких его ярость обуревать начала.

К столбу подошёл, на дочь полуживую посмотрел. И кажется ему, что не дочь это, а жена покойная. Будто смотрит она на мужа и винит, в укор ему всё то преподносит, что случилось.

— Умерла ты! Нет тебя больше, — закричал Игнат. — На кой ты меня мучаешь? Отстань. Не могу я тебя больше любить! Нет тебя.

Будто себя забыв, по краю поляны Игнат пошёл, сухих ветвей набрал, обложил столб к которому Алла была привязана и давай маслом поливать. И как не кричала Марфа, не просила его остановиться, не слышал он.