В этот солнечный радостный сентябрьский день выехал он, заместитель начальника Итум-Калинского погранотряда, на комендатуру «Мешехи». Ну и меня, своего давнего друга по военно-сапёрной службе в Туркмении, прихватил.

— Чё тебе в отряде скучать? Прошвырнёмся по Аргунскому ущелью! Фоторепортаж сделаешь для своей газеты. Вернёмся к ужину! — резонно заметил полковник, отыскав меня в штабной палатке.

И пояснил, что погранкомендатуре «Мешехи» нужен бензин.

Вот и сопроводим туда бензовоз, попутно решив другие не менее срочные задачи.

— Михалыч! Мы что, без оружия едем? — удивлённо вопросил я, залезая в грязно-зелёный старый «Уазик».

— Впереди БэТэР пойдёт. Это раз! Крупнокалиберный пулемёт! Кроме того, автоматы — у водителя бензовоза, у старшего машины лейтенанта Потапова, у прапорщика Кончакова. Зачем нам, татарам, автоматы? — улыбнулся полковник.

Скрипя тормозами, мы спустились по извилистому горному серпантину с горы, на которой базировался погранотряд.

И лихо, с ветерком, долетели до Мешехи.

Всё время поглядывая на яркое радостное солнце, стремительно падающее на ослепительные ледяные вершины гор, полковник быстро завершил комендатурские дела.

Пустой уже бензовоз ожидал нас. И мы рванули в обратный путь. Быстро рванули.

— Через полчаса будет совсем темно! Надо спешить! — тревожно повторял полковник, поглядывая на кроваво-красный отблеск заката.

Однако мчались мы недолго.

Через десять минут наш «Уазик» чихнул и потерял сознание.

Солдат-водитель открыл капот, что-то подёргал, поплевал.

И мотор, громогласно стреляя чёрными выхлопами и надрывно ревя, затарахтел.

Но! Через десять минут хода «Уаз» опять чихнул. И отключился.

Худенький наш солдатик стремительно выпрыгнул и, подгоняемый пока ещё одноэтажным русско-татарским матом, быстро устранил неисправность.

Через пять минут — опять двадцать пять! Опять тормоз!

Вот тут-то мой друг Раимгулов и огласил грозно ревущее Аргунское ущелье трёхэтажным лающим заливистым матом.

— Михалыч! Ты просто гений русского мата! — восхищённо констатировал я, поглядывая на небольшую худенькую фигуру сапёра. — Даже генерала Золотухина переплюнул!

Как не вспомнить было иссиня-чёрную волшебную первоянварскую ночь 2000 года?

Мы, возглавляемые генералом Золотухиным, пошли поздравить армейцев-десантников с Новым годом.

Расположились наши коллеги совсем рядом, внутри пещеры у места впадения речки Мешехи в грозно ревущий Аргун.

Дабы не попасть под огонь сонной десантуры, начальник разведки погранотряда созвонился, договорился о нашем визите.

Но!

Что-то где-то не дошло.

И на чёрной тропе нашу мирную дедморозовскую новогоднюю депутацию встретил лязг передёргиваемого затвора и премерзкий грозный резкий окрик:

— Стой, бл..дь! Пароль, бл..дь!

Пароля мы, бл..дь, естественно, не знали.

Тут-то и спас наши дурные головы его Величество русский мат.

Генерал наш, похоже, превзошёл самого себя.

Великолепный виртуозный трёхэтажный мат заглушил ревущую грозную реку.

И заменил нам пароль. И оставил в живых.

Но сейчас пароль от нас никто вроде не требовал.

Хотя нет!

Пароль требовала сама жестокая правда жизни прифронтового сурового чеченского ущелья.

Темнота ведь, как известно, лучший друг боевика. А ему, бородатому боевику, потребуется пароль!

Чтобы не смущать лесных бородачей, полковник принял единственно верное решение: буксировать дряхлый «Уазик», подцепив к БэТэРу.

Но! Старый пустозвонный бронетранспортёр покрутился туда-сюда, и… тоже сдох.

Конкретно, бл..дь, сдох!

Механик-водитель высунул удивлённую морду лица из люка:

— Рычаг переключения передач отвалился!

— Твою мать! — завёлся мой полковник.

Выматерившись и переведя дух, он пояснил, что формировали новый Итум-Калинский отряд все пограничные отряды страны. И сбрасывали, естественно, всё самое негодное и ржавое.

Эти вот косяки и выплыли сегодня, угрожая самой нашей жизни.

— Товарищ полковник! Садитесь в бензовоз! А мы сверху, на бочке поедем! — высунулся из окна машины лейтенант Потапов.

Раимгулов задумчиво оглянулся на «Зил-стотридцатый» и решил:

— Ладно! Едем до комендатуры «Бечик». Пришлём подмогу!

Но!

«Ладно» оказалось совсем неладно.

Слова полковника утонули в грохоте мощного разрыва.

На месте бензовоза вырос огромный ярко-красный столб огня.

Следом рванул и загорелся БТР.

Взрывной волной меня швырнуло на огромный валун у дороги.

Теряя сознание, я заметил, как огненные разноцветные трассёры потянулись в нашу сторону.

— Аллаху Акбар! — как сквозь вату слышалось мне.

«Автоматы надо было брать!» — вяло подсказал мозг. -«Писец пришёл!»

Но писец почему-то не пришёл.

Видимо, там, на далёком Тихом Дону, моя старенькая мама усердно молилась о грешной сыновней душе.

И материнская молитва дошла до адресата!

Сквозь плотную вату глухоты я слышал, как подъехала машина. Чувствовал, как грузили меня, трясли на ухабах.

Слышал, как машина останавливалась и гортанные голоса приветствовали солдат.

«Блокпост!» — подсказывал мой разум. Но двигаться я не мог.

Пока мы тряслись на ухабах горной дороги, мозг повторял и повторял туркменскую поговорку:

«Аджал этмесе, оёлюм ёк!» Как это по-русски? Никак не вспомню! Ага, вот! Раньше смерти не умирают!»

Путь наш завершился в каком-то дворе, обнесённом высоким кирпичным дувалом-забором.

— Руки ему завяжи! — заметили моё пробуждение похитители. — На подвал! И второго туда!

«На подвале» нас привязали к столбу и обыскали.

— Посмотри зелёную книжку! — скрипя зубами от боли, посоветовал я бородачу. — Это удостоверение. Медаль Туркменбаши.

— И чё? — раскрыл он документ.

— Вахида Аргунского знаете?

— Знаю. И чё?

— Ваша (брат) он мне. У нас вошалла (братство)! — с трудом припоминая чеченские слова, пояснил я. — Скажи Вахиду, что я — Петр Туркестан.

Раимгулов, слушая мою сбивчивую речь, удивлённо морщил окровавленный лоб.

Видимо, заподозрил меня в предательстве.

Помнил ведь, как в февральском бою у развалин Омечу попал я в плен. А когда вернулся, моё гнилое москальское командование потребовало возбудить сразу несколько уголовных дел «за переход на сторону врага» да всякую такую же нелепую хрень.

Друг мой, как и другие офицеры отряда, не верили в хрень.

А тут я лично подтверждаю знакомство с главарём боевиков!

Однако знакомство это нас и спасло.

Через полчаса нас развязали.

Извинившись за неудобства, препроводили наверх, в светлые хоромы. И торжественно усадили за гостеприимный дастархан.

Мой друг Вахид, высокий широкоплечий бородатый чеченец, разводил руками:

— Извини, брат! Ошибка вышла! Поступили данные, что приехал полковник из Москвы. Представитель Консорциума «Граница». Они ведь воры! Украли из склепа на Тусхарое доспехи нашего рыцаря Амри Бока. Вот и предложили мои братья захватить полковника. И обменять на доспехи. А вместо полковника — ты, мятежный корреспондент!

— Эт точно! Толку от меня — ноль. Предводитель «Границы» полковник Калинкин жутко меня ненавидит. Нечего, говорит, писать о ворах и жуликах, привлекать к московской конторе внимание. Сиди, говорит, в своём корпункте в Старгополе, да сочиняй статьи о героических буднях пограничников.

Вахид вдруг улыбнулся той детской наивной улыбкой, которой удивлял нас во время совместной учёбы в интернате:

— Подарок мой пригодился?

— Эфки? Гранаты? — спросил я, искоса поглядывая на полковника Раимгулова. — Пригодились! Если не жизнь, то свободу точно спасли! Спасибо, брат!

Граната, подаренная Вахидом в феврале 2000-го, здорово меня выручила тёмной ночью. Конкретную мне «подставу» состряпали, с трупом прапорщика Гуденко.

У входа в старгопольскую нашу общагу я споткнулся о его хладное тело. И даже успел проверить пульс. И тут — крики:

— Стоять, руки за голову»

Только и спасла эфка, брошенная в омоновский «Уаз» -буханку. Под шумок я и скрылся.

Вахиду подробности эти рассказывать я не стал, дабы не смущать моего друга Раимгулова. Он и так с подозрением косился на меня.

Не стал я рассказывать, как подарочные гранаты чуть не подвели меня под уголовку. Точнее, не сами эФки, а мой дурной язык.

Тогда, возвращаясь из Чечни через Владикавказ и Минводы, я наивно держал гранаты Вахида в карманах.

Глухой ночью автобус остановился в Минводах, и все, кто не спал, вышли покурить.

Тут-то и подошёл мент. Оглядев мою военную форму, грубо вопросил:

— Оружие-боеприпасы везёте?

— Ага! Полная сумка гранат! — ответил я злым спросонья голосом.

«Что я ляпнул!» — мгновенно проснулся я, вспомнив о гранатах в карманах бушлата.

На моё счастье, мент оказался обидчивым и незлобивым. Пробурчав что-то невнятное, он решил не дразнить спящих людей.

Так что спасло меня только чудо.

Вахид, заметив подозрительный взгляд Раимгулова, дружески похлопал меня по плечу:

— Петро — мой брат! Вместе учились в Волгограде, в интернате. Так что не подозревай его. Честный парень!

— Эт точно, честный! — вздохнул я печально. — Потому ни квартиры нет, ни денег. Шеф мой Калинкин отказывается давать жильё, хотя это его обязанность. Как командира. Пришлось мне в суд подавать.

Вахид улыбнулся:

— И квартиру сразу дали?

— Ага! Догнали, и ещё раз дали. Судья Московского военного суда полковник Павлёнок ехидно спросил: «Это иск у Вас? Или исковое заявление?» Я наивно ответил, что ничего не понимаю в терминах, поэтому адвокат всё составлял. Павлёнок-собака опять пристаёт. Мол, угадай с первого раза. Ну, говорю, пусть будет иск. Павлёнок обрадовался: «Ага! Не угадали! У Вас не иск, а заявление. Поэтому возвращаем без рассмотрения».

Вахид лукаво усмехнулся:

— Ты захвати в плен Калинкина, да вместо выкупа запроси квартиру! Или нет у него квартир?

— Как же! Нет! Консорциум по всей России строит многоквартирные дома. Целый завод железобетонных изделий на них работает в Москве. Даже сюда, в Аргунское ущелье, присылает свои бронеколпаки. Поездом тащит до Грозного, а затем фурами — сюда. По всему периметру погранотряда на Тусхарое установили. Сделаны колпаки по ультрасовременной нанотехнологии! Поэтому цена вышла космическая, будто колпаки — из чистого золота!

— Чего? Какие нанотехнологии? Какое золото! — удивился Вахид. — Колпаки эти делали на старом разваленном эРБэУ (растворо-бетонном узле) Итум-Калы! Там же плели заборы из ивовых прутьев. Назвали донскими казачьими плетнями.

Да уж! Казачьи, с Дона-батюшки!

Видел я накладные-бумаги на эти кривые плетни. Цена, с учётом «доставки с Тихого Дона», запредельная.

Золотые плетни, золотые бронеколпаки!

Много золотишка намыл полковник Калинкин в мутной воде дикого Аргуна, много.

Однако самого этого пухлого нежного полковника изловить в ущелье почти невозможно.

В отличие от нас, безденежных офицеров, его толстая морда никогда не передвигается автотранспортом. Только вертолётами, только с надёжной охраной.

«Вахид, наверное, выловил бы моего любимого шефа да потряс на предмет золотишка» — вздохнул я, поглядывая на стену комнаты.

— Что, рисунок понравился? — спросил Вахид.

Сфокусировав взгляд на небольшой картинке с изображением горской сакли, я спросил:

— А что это?

— Окраина Итум-Кале. Старинный рисунок, 1840 года.

— Странно! Неужели чеченцы тогда рисовали?

— Брат! Это же Лермонтов рисовал! Ты что, не знаешь?

Смутившись, я что-то пробурчал. А Вахид попросил хозяина дома, крепкого рыжебородого парня, принести ксеру рисунка.

Когда хозяин вернулся с копией, я уставился на большую пластиковую кобуру пистолета, закреплённую на его поясе:

«Автоматический пистолет Стечкина! Откуда?»

Заметив мой взгляд, Вахид мрачно усмехнулся:

— Трофейный! 21 февраля наши «хлопнули» в ущелье Мартан-Чу целый взвод спецназа!

Видя, что настроение моё совсем испортилось, он постучал по наручным часам на своей огромной лапе:

— Сейчас — почти час ночи. Давай так. Отвезём вас поближе к блокпосту. Скажете, что удалось скрыться от погони. Остальные погибли. Извини, брат! Война есть война!

глава 2

Спецназ. Чёрный день календаря

— Поздравляем, сержант! — первые слова, которые услышал Антон, очнувшись в госпитальной палате.

— С чем? — разлепил он спёкшиеся губы и попытался сфокусировать левый глаз на расплывающейся белой фигуре доктора. — С чем поздравляем?

Пересилив боль, контрактник дотронулся до головы, забинтованной вместе со вторым глазом.

— С днём рождения! Сегодня — 23 Февраля!

— Так это. Ну! — замялся сержант. — Так День защитника это! А я летом родился!

— В этом году, 2000-м, у тебя второй день рождения! — улыбнулся доктор. — Ладно, Филиппов, не разговаривай. Береги силы.

— Глаз живой? — потрогал повязку Антон.

— Живой-живой! Только нос твой придётся лепить заново. Срезало как бритвой! Да не волнуйся, новый слепим. Лучше прежнего!

Антон закрыл глаз и попытался вспомнить, как он здесь оказался, в тепле и безопасности. Ведь целую неделю их группы 700-го отдельного отряда специального назначения шли по кручам чеченских гор, прикрывая пехоту.

Три группы спецназа были усилены пехотными арткорректировщиками и сапёрами. Всего — 35 «штыков».

Далеко внизу, в ущелье Мартан-Чу Шатойского района, буксовала в грязи и рычала бронетехника 15-го мотострелкового полка.

Полк шёл к селу Харсеной, а спецназ прикрывал движение сверху.

Спецназовцы шли чрезвычайно медленно, по пояс утопая в глубоком рыхлом снегу и ночуя без «спальников» прямо мёрзлой земле.

Появились простуды и даже обморожения.

На восьмые сутки тяжелейшего изнуряющего марша по заснеженным горам — долгожданный приказ:

— Сосредоточиться в районе села Харсеной. Ночёвка. Утром 21 февраля заменят мотострелки. А вам спасибо! И — домой, в родной Псков!

Всё, штыки — в землю!

Командиры, и сами измотанные донельзя, тоже ночевавшие на голой мёрзлой земле, решили «не напрягать» бойцов перед возвращением домой. Приказа на выставление боевого охранения и оборудования позиций к обороне они не отдали.

Да какое тут охранение, когда вылит мокрый мерзкий снег, а мороз так норовит усыпить навеки!

Но тихое морозное солнечное утро 21 февраля приободрило и навеяло прелестное пушкинское:

Под голубыми небесами

Великолепными коврами,

Блестя на солнце, снег лежит!

Вусмерть замёрзшие бойцы развели костры и, сложив автоматы в пирамиды, уселись прогреваться.

Через десять минут от бушлатов уже валил пар, а долгожданное тепло разливалось по телу. Блаженство!

Поглядывая на бойцов, прикрывших глаза, капитан Калинин шутливо сказал:

— Пора, красавица, проснись!

Открой сомкнуты негой взоры

Навстречу северной Авроре!

И напомнил, что очень скоро — замена. И, как следствие, встреча с родной северной Авророй.

— Филиппов! Рация работает? Или батареи «сдохли»? — обратился ко мне старший лейтенант Самойлов.

— Скоро «сдохнет»! Но хватит до нашей замены. — пояснил я, включая рацию.

— Сообщи, у нас всё нормально. Рацию отключаем, батареи почти «сдохли»! Включимся только в самом крайнем случае.

Посмотрев на часы, старлей добавил:

— А чего может случиться? Через пару часов — замена!

Однако судьба наша уже висела на волоске!

Прямо посреди нашего походного бивуака разорвалась одна граната, затем — другая! Над головами засвистели пули.

Били очень точно, сверху, сразу с двух сторон.

Огненные нити пулемётных трассёров мгновенно пришили к снежному покрывалу сразу десяток бойцов. Они не успели дотянуться до автоматов, стоящих в пирамидах.

А добивали спецназовцев гранаты, рвущиеся рядом.

«Вот она, расслабуха! И цена за неё!» — мелькнула скорбная мысль, когда я наблюдал, как пулемётная очередь прошивает мою радиостанцию. Парочка метров до неё, а уже поздно! И автомат мой — там же, в пирамиде!

Мы лежали около дерева, высматривая нападающих.

Заметив чёрные фигуры, я бросил гранату, затем — вторую.

И — всё, я — безоружен! Бери меня тёпленьким!

Боевики приближались быстро, но осторожно, чтобы не попасть под огонь выживших спецназовцев.

«Ага! Пулемёт работает! Живы наши! Второй работает!» — радостно думал я, слыша пулемётные злые очереди.

Рядом, у ствола берёзы, отстреливался из пистолета Стечкина наш командир, Самойлов.

— Русский Ванька, сдавайся! — услышали мы гортанный злобный крик. — Ванька! Сдавайся!

Пулемётчик, лежащий невдалеке от нас, не выдержал и встал во весь рост. Направив ствол в сторону врага, он крикнул:

— Сдавайся? Щас покажу, сдавайся!

И тут же рухнул, как подкошенный. Пулемётная вражеская очередь прошила его насквозь.

Сразу же рядом с нами рванула граната.

— Нога! — крикнул я, почувствовав резкую боль.

— Ранило? — выкрикнул мой друг, Витёк, лежащий совсем рядом. — И меня ранило! Ничё, продержимся!

Хотел он ещё что-то добавить. Но разрыв гранаты заглушил его голос. В руку мою впились злые осколки.

— Витёк, живой? — крикнул я, пытаясь сделать себе перевязку.

А в ответ — тишина!

Быстро оглянулся.

Друг корчился на снегу, хрипел, обливаясь кровью.

«Ранение в горло!» — сообразил я.

И тут — разрыв гранаты. Прямо перед носом!

Кровь хлынула, как из брандспойта. Пытаясь заткнуть рану, я уткнулся лицом в рукав бушлата. И на мгновенье потерял сознание.

Когда очнулся, почувствовал сильнейшую слабость и полнейшее безразличие к своей судьбе.

Бой стих. Вместо автоматных очередей слышалась речь на ломаном русском.

Невдалеке детский голос радостно сообщил:

— «Стечкин»! Автоматический! Я нашёл!

— Стреляй! Добивай солдат! — ответили ему грубо.

И тут же послышались частые хлопки пистолетных выстрелов.

Открыл я слипшийся от крови глаз. Вижу — сапог рядом с моей окровавленной головой.

«Всё! Пристрелит!» — понял я, закрывая глаз.

Выстрел, ещё один!

Хрипы, слышные неподалёку, прекратились.

«Витька убили!» — пришла грустная догадка. — Сейчас моя очередь!»

Однако боевик почему-то медлил.

Видимо, он отвлёкся на Витька, когда я открывал глаз. А сейчас, глядя на моё окровавленное лицо, посчитал меня мёртвым.

Хмыкнув, боевик приподнял мою руку и снял часы:

— Дешёвка!

В моё ухо впились грубые пальцы и приподняли голову.

«Щас ухо отрежет!» — понял я. — Как бы выдержать, не крикнуть! Если поймёт, что я живой, сразу застрелит!

Приготовился я к мучительной смерти.

Но услышал брезгливое:

— Цепочки нет! Нищий!

Спас меня православный крестик, подаренный мамой, спас!

Именно она убедила меня, что никакой цепочки, ни серебряной, ни тем паче золотой, не надо! Обычная нить, и всё!

Спасает ведь не золото, а крест!

Голова моя, отпущенная чёрными пальцами, шлёпнулась на снег.

Боевик сделал пару шагов в сторону. Сразу — выстрелы из «Стечкина».

Похоже, добили командира нашего, Самойлова!

Затем — опять одиночные выстрелы. И — гранатный разрыв.

Бой длился недолго, не более получаса. Добивали и собирали оружие минут пятнадцать. И всё смолкло.

Но посмотреть и тем более встать я не мог. Сил вообще не было. Голова кружилась, как будто я катался на карусели. Тошнило сильно.

Так и лежал пару часов, пока не пришло подкрепление.

Мой тихий стон сразу привлёк внимание:

— Второй живой! Один контужен, внизу лежит.

Сообразив, что это наши, я заорал благим матом, почувствовав страшную боль.

— Промедол ему, быстро! — услышал я приказ.

— Сколько погибло? — через силу спросил я санинструктора, делавшего перевязку.

— Из 35 человек выжило только двое! — вздохнул он. — Тебе повезло! Нос срезало осколком, кровищи натекло. Вот и приняли тебя за убитого!

Теряя сознание после двойной дозы обезболивающего, я успел прошептать:

— Мама! Твоя нить от крестика меня спасла!

глава 3

Вызывай огонь на себя!

Слушая раненого и чудом оставшегося в живых спецназовца, я вспоминал рассказ моего деда-фронтовика.

Вот этот рассказ:

Февраль 1943 года выдался на заснеженном Доне страшно холодным. Злая вьюга заметала и заметала наши траншеи, отрытые на левом, низинном берегу великой реки.

На обрывах противоположной стороны виднелись домишки Ростова-на-Дону.

Фашисты прекрасно подготовились к нашему штурму.

Внизу, под самым обрывом — линии немецких траншей. В толстый лёд реки вмонтированы пехотные мины и всякие хитрые приспособы.

— Внимательно смотри, ротный! — указывал на приспособы комбат майор Мишин, стоя в траншее с биноклем в руках. — Запоминай! Ночью твоя рота на штурм пойдёт.

В предвечерних студёных зимних сумерках чётко просматривались линии траншей фашистов, сизый дымок костра.

«Странно!» — думал я, протирая стёкла бинокля. — «Поговаривали ведь, что штурм начнётся в конце феврале. Войск-то пока маловато у нас. Колонна техники только вчера прибыла. Солдаты не успели блиндажи сработать. Одни только траншеи. Лишь демаскируют наше расположение своими кострами да дымом полевых кухонь».

— Сегодня ведь 7 февраля! — опустил я бинокль. — Слух был, в конце месяца начинаем!

— Слухи-слухи! Одна бабка сказала! — незлобно проворчал комбат. — Ты давай внимательно смотри, где на льду мины установлены. Чтоб в темноте не нарваться!

— А что, сапёры не пойдут снимать?

— Они на правом фланге все. Не успеют! — отрезал майор. — Твой выход — в час тридцать. Понял? Маскхалаты не надевать!

— Как не надевать? На белом снегу будем как в тире! Враз расстреляют!

— Не брать маскхалаты! Это приказ! У вас — особая задача. Слева — справа пойдут другие подразделения. Вы пойдёте в лоб. Понял? Главное — побольше шума. Орать и стрелять. Патронов не жалеть!

— Без артподготовки? — удивился я.

— Будет тебе артподготовка. Но небольшая. Подавят немцев, засевших в траншее под обрывом. Чтоб легче брать тебе было.

— Так нас сверху перестреляют как курей!

— Старлей! Много вопросов! — разозлился майор. — Повторяю ещё раз. Справа-слева пойдут другие роты. Немцу будет не до вас. Так что слушай и выполняй!

— Так точно выполнять! — вздохнул я.

Комбат злобно сверкнул глазами, отстранившись от бинокля. И продолжил:

— Следом за вами на лёд будут пущены плоты. Видел в камышах? Сапёры готовят.

— С личным составом? Но потопят же сразу!

— Не потопят. Плоты будут пустые. Следом полетят всякие чурки, изображающие пехоту. Понял?

— Не понял!

Комбат опустил бинокль и как-то виновато посмотрел на меня:

— Петро! Тактика такая! Понимаешь? Ежу понятно, что в лоб штурмовать — смерти подобно. Надо быть дураком, чтоб так штурмовать! Поэтому твоя рота создаёт только видимость наступления. Понял? Основные силы пойдут в другом месте.

«А мы что, дураки? Мы-то зачем попрём в лоб? Чтоб постреляли всех, как куропаток?» — мелькнула у меня крамольная мысль.

Комбат ещё раз тяжко вздохнул и выдавил:

— Твоя задача — вызвать огонь противника на себя! И всё! Больше — никаких задач. Главное тебе — преодолеть Дон и захватить нижние траншеи. Сиди там и отстреливайся. Главное для тебя — выжить. Усёк?

— Усёк! — отрапортовал я.

И холодок пробежал по моей спине. Ежу ведь понятно, что выжить на льду реки, под мощнейшим артобстрелом, невозможно. Кого осколки снарядов не достанут, утопнет в ледяной чёрной воде!

Вспомнилось мне странные, непонятные с первого взгляда, приготовления.

Выше по течению Дона танкисты 2-й отдельной танковой бригады подполковника Кричмана трое суток поливали лёд водой, наращивая его слой. Причём вмораживали доски и даже брёвна.

Зачем?

На вопросы хитрые танкисты не отвечали.

Лишь смеялись и предлагали приносить коньки. Мол, зальют каток да пригласят фрицев на хоккей.

Посмотрев на комбата, я не удержался от вопроса:

— Зачем танкисты лёд укрепляли? Танки пойдут?

— Молодец! Догадался! — похвалил майор. — Где им ещё идти? Мосты через Дон взорваны. А Кричман, хитрый еврей, сообразил о ледяной переправе!

Возвращаясь в траншею своей роты, я спотыкался в темноте о мёрзлые кочки и матюкался. Понимал, что солдаты пойдут на верную смерть. Кого не подстрелят немцы, тот неминуемо утонет в ледяных водах Дона-батюшки.

Но что прикажете делать, ежли приказ такой поступил?

Кстати, утром тоже приказ был идиотский. Смертельно идиотский.

Утром пригласили нас в штаб. Ничего необычного.

Но! Вместо привычного блиндажа все построились на заснеженном бело-чёрное поле возле траншей.

К столбу, вкопанному в землю, присобачили большую топографическую карту. Вокруг уже стояли, толкаясь для сугрева, офицеры батальона и приданных подразделений.

Комбат вышел чуть позже.

Картинно, как на учениях, начал было майор тыкать длинной указкой в трепещущую на ледяном ветру карту, но… Противоположный берег Дона окрасился вспышками выстрелов немецких орудий.

— Твою мать! — только и слышалось из нашей шеренги, когда мощные разрывы снарядов начали рвать заснеженную землю совсем рядом. Комья мёрзлой земли, перемешанной с колючим злым льдом и снегом, нещадно осыпали наши беззащитные головушки.

— Стоять, твою мать! Трусы, бл..дь! — орал комбат, продолжая тыкать указкой в пробитую осколками карту.

Офицеры наши, конечно, стояли, повинуясь приказу.

Но слушать ничего не могли.

Какое там слушать, если в любую секунду разнесёт тебя к ё..й матери! На куски разнесёт!

Сразу вспомнилась мне страшная кровавая мясорубка весны 1942 года подо Ржевом, когда приходилось наступать «в лоб», прямо на пулемёты немцев. Наступать по трупным полям, заваленным телами погибших наших солдат. Трупы эти, гниющие и зловонные, лежали в несколько слоёв.

— Ложись, твою мать! — сильный удар повалил меня на снег, вытряхнув тяжёлые воспоминания о Ржеве.

Краем глаза я успел заметить, как секундой ранее капитан-артиллерист молча рухнул на землю, заливая кровью снег. Голова его, срезанная как бритвой, катилась по земле.

— Довыёб..сь, бл..дь! — шипел лейтенант-связист, ударивший меня.

Комбат, видимо, специально устроил картинное совещание, чтобы намекнуть немцам на готовящийся сегодня штурм. Чтобы понял противник направление главного нашего удара.

А теперь комбат подтвердил мне направление главного удара. И на самом острие должны быть мы!

— Нарушишь приказ — пойдёшь под трибунал! — наставительно, по-отечески предупредил меня майор и отправил готовить роту к штурму.

«Но как же мины?» — раздумывал я, спотыкаясь в кромешной темноте о мёрзлые кочки. — «На реке, на минном поле, поляжет вся моя рота! Вся поляжет!»

И вдруг, развернувшись, помчался в расположение сапёров.

Солдаты, подсвечивая фонарями, тюкали топорами, готовя плоты для «липовой» переправы.

— Выручай, брат! — подскочил я к давнему знакомому, командиру сапёрной роты капитану Иващенко. — Дай пару солдат для разминирования!

Выслушав меня, капитан задумался:

— Под расстрел меня подводишь! Не было приказа!

Однако тут же похлопал меня по плечу:

— Ладно! Скажу, что лёд проверяли, выдержит ли наши плоты.

И вскоре белые маскхалаты сапёров исчезли в белом мглистом ледяном рисунке Дона.

Осветительные ракеты, запускаемые немцами, не обнаруживали бойцов. Фашистские пулемёты татакали нехотя, не видя сапёров.

Минуты бежали медленно-томительно.

Поглядывая на часы, я начинал злиться:

«Зря втянул друга в это дело! Не успеют разминировать!»

Но сапёры успели!

Вернулись они, подгоняемые грозным рёвом начавшейся артподготовки. Сержант, вытирая руки о маскхалат, показал мне ориентиры:

— Видите на берегу разбитое дерево? Идите прямо на него. Там -первый проход. Второй — насупротив ихнего блиндажа.

И через несколько минут мы, подбадриваемые музыкой бога войны, выскочили на скользкий лёд.

Добежав до середины реки, я заорал:

— Огонь! Ур-р-ра! Вперёд, ребята!

Вперёд-то вперёд, но!

Ожившая немецкая траншея начала поливать нас пулемётным огнём. А сверху, с недобитых позиций артиллерии, лёд начали крушить снаряды и мины. Река за нашими спинами будто встала на дыбы, поднятая мощными гулкими разрывами.

Мысль у всех была только одна, придающая сил и заставляющая мчаться как на пожар:

«Успеть до берега! Не то утопят нас фрицы!»

Успели мы, успели!

Дон за нашими спинами превратился в сплошное крошево льда и огрызков плотов, пущенных сапёрами.

Но мы уже были в траншее. И, дико матершинно ревя, расстреливали автоматчиков.

Через несколько минут и траншея, и блиндаж были нашими!

Теперь можно вздохнуть и посчитать наши потери.

Но как это сделать, когда сама темнота содрогается от мощных разрывов и смертельного рёва?

Пытаясь рассмотреть в красных огненных сполохах линию траншей, я чуть приподнялся и выкрикнул фамилию своего помкомвзвода:

— Чабаненко! Живой?

А в ответ — тишина! И сразу — сильнейший удар по голове. Яркая вспышка, похоронный звон и… тишина!

— Ну давай, открывай глаза! — привёл меня в чувство усталый голос.

Голова жутко болела и кружилась, всё тело будто онемело, сильная тошнота мешала думать.

Еле-еле приоткрыв глаза, я увидел палатку и людей в белых грязных халатах.

— Где я? Где рота? — прошептал я.

— Лежи молча! В госпитале ты. А роты твоей нет! — отрезал недовольный голос. — Твой солдат один остался. Он и переправил тебя через реку.

глава 4

Охота за «боевыми»

(статья в газете «Ставропольские губернские ведомости)

Служба в Чечне тяжела и опасна.

Зачастую, защищая Родину, солдаты и офицеры теряли в горах не только здоровье, но и жизнь.

Родина ценит самоотверженный ратный подвиг своих сынов, награждая медалями и выплачивая так называемые «боевые».

Между тем известно, что ребята, отслужив в Чечне и сдав свои автоматы и пулемёты, становятся беззащитными жертвами мафиозной паутины, плотно опутавшей и перекрывшей им все пути домой.

Бандитский «гоп-стоп» начинается для них прямо на военном аэродроме под Владикавказом, куда ошалевших от многомесячнной «блиндажно-окопной» жизни, крупных денег и предвкушения прелестей цивилизации военнослужащих доставляют «борты».

На раскисшем от вечной грязи взлётном поле аэродрома «Гизель» уже стоят доброжелательные услужливые частники-извозчики:

— Камандыр! Паехалы на Владыкавказ! Савсем недорого вазму!

Надо отдать должное, отвозят они действительно «с ветерком» — кого в гостиницу, кого на автовокзал.

Упрекнуть их действительно не в чем.

У водителя работа простая — доставить клиента по назначению.

А то, что из гостиничных номеров потом исчезают крупные суммы «боевых», это не их вина. Это — совсем другая история.

Впрочем, офицеры и прапорщики никогда не предъявляют претензий администрации, спеша на автобус или самолёт.

Эта вот ненужная спешка зачастую и губит их.

А ежли парень ещё и пивка выпил, даже чуток, комплекс вины ему обязательно «впарят», не сомневайтесь:

— Пройдём в отделение милиции! Протокол составим, ты — в нетрезвом состоянии. Не хочешь? Тогда сумку твою досмотрим, найдём гранату иль наркоту!

Парень, не готовый к такому «наезду» со стороны носящих, как и он, погоны, но называющих себя сотрудниками милиции, теряется. И откупается тысчонкой рублей.

Такую минимальную таксу называют вымогатели.

Причём доводы они приводят очень-очень веские:

— Вы там по 900 рублей в сутки зашибаете, а нам здесь зарплату не платят. Детям подарок купить не на что!

Очень веский аргумент!

Только вопрос: почему рэкетиры эти не бросят свою постылую нищенскую ментовскую службу да не отправятся в смертельно опасные горы Чечни?

Где их мужская гордость, решительность и смелость настоящего джигита?

Это ж по-шакальи: шайкой, да в темноте, окружать безоружного человека и вымогать у него деньги!

Но однажды напоролись они на настоящего джигита — помощника начальника Итум-Калинского погранотряда по правовой работе капитана 3 ранга Ахмедкерима Агаева:

— Вечером около владикавказского автовокзала меня догнал вроде как сотрудник милиции. Был он без опознавательных знаков. И потребовал показать удостоверение.

В ответ я предложил посмотреть его документы.

Было темно, и я ничего не разобрал.

Достал и свои «корочки». Думал, на этом всё и закончится.

Но мент приказал:

— Вещи к досмотру!

— Вы кто такой? — отвечаю. — Я военный человек, и права свои хорошо знаю. Предъявите ещё раз своё удостоверение!

Неизвестный отказался и предложил отойти в сторонку:

— Есть такой указ эМВэДэ Осетии — задерживать и шмонать всех офицеров из Чечни.

На вопрос пограничника, что за указ такой, какой его номер и дата, вразумительного ответа не последовало.

Вместо ответа подоспело подкрепление в виде одетых в полумилицейскую форму «крутых», которые с ходу начали психологическую обработку потенциальной жертвы.

Но решительность и бесстрашие офицера заставили рэкетиров убраться восвояси.

На следующий день Ахмедкерим обратился в МВД Северной Осетии, где ему оказали немедленное содействие и помощь в обнаружении ночных «махаонов».

Собрали весь личный состав подразделения патрульно-постовой службы.

Но пограничник не отыскал среди них вчерашних «крутых».

Как ему подсказали, скорее всего то были «шабашники» из сельской милиции, решившие блеском погон зашибить халявную таньгу.

К сожалению, так благополучно (относительно, конечно) завершаются далеко — далеко не все инциденты на улицах и дорогах республики.

И простой «шмон» офицеров, без выплаты ими «откупных» (или выплаты совсем небольшой суммы) — это всерьёз никого уже не обижает.

Досматривали вещи даже врио начальника Итум-Калинского погранотряда полковника Николая Фархутдинова!

Может, это всё и мелочи. Но!

Одного офицера так тщательно обыскивали, что в конце концов обнаружили умело спрятанные от грабителей сто тысяч (!) рублей.

И в процессе обыска вся эта огромная сумма бесследно исчезла!

— Во Владикавказе действует отлаженная сеть грабителей и воров! — рассказал мне один из потерпевших, просивших не называть его фамилии. — Сеть включает таксистов, наблюдателей, боевиков и лиц, отвечающих за надёжную ментовскую «крышу». Причём наводчики работают чётко. «Пасут» нашего брата постоянно, от самого аэродрома. Поэтому и моментально исчезают крупные суммы из гостиничных номеров. Я не беру в счёт военных, польстившихся на проституток и поутру имеющих ноль копеек.

Надо признать, грабители и рэкетиры — опытные психологи, вмиг распознающие особенности характера потенциальной жертвы. И умело использующие любую слабинку или отрицательный фактор, воздействующий на человека.

И военнослужащий, умный, критично мыслящий, смело действующий в боевой обстановке, вдруг оказывается как бы оглушенный цивилизацией.

Так было с лейтенантом Корнеевым, когда 8 января он срочно вылетел из Итум-Калинского погранотряда. Телеграмма была тревожна: «Мать больна!»

Понимая, что большие деньги в дороге опасны, он вполне логично решил сдать свои «боевые» в Сбербанк Владикавказа.

Таксист лихо подкатил к дверям финансового учреждения. Закрытым дверям. Вах! Новогодние праздники!

Таксист улыбнулся и предложил выход: за 2 тысячи рублей отвезти в МинВоды, в аэропорт.

Именно туда и хотел ехать офицер, чтобы побыстрее добраться до дома, навестить больную маму.

Рассудив, что автобусом будет намного дешевле и безопаснее, лейтенант заехал на том же такси в авиакассы и купил билет (на утро следующего дня).

И вот он, владикавказский автовокзал.

Вот и знаменитая милиция: один в бушлате и вязаной шапочке, второй — в «гражданке»:

— Пройдём в опорный пункт на досмотр личных вещей!

— Не имеете права без понятых и военных!

Схватив сумки пограничника, неизвестные «менты» затащили их в комнатушку. И принялись за дело.

Не забыли и «нательный» досмотр офицера.

Зашедший помочь им некий «сотрудник» в бушлате с погонами рядового, крупногабаритный и очень наглый, не сдерживал эмоций:

— Как грабил я погранцов, так и буду грабить! Литёха! А это чё?

— Аптечка!

— Аптечка? Щас там наркота появится! И патроны найдём! Как попадёшь в нашу комендатуру, там всё найдётся!

Вдруг он осёкся на полуслове. Глаза его округлились и заблестели. Увидел он толстые пакеты с деньгами.

— Сколько там?

— 70 тысяч. Все — мои. «Боевые». Они вас не касаются!

— Ха! Именно касаются! Отдай нам три пачки, что отдельно лежат. Тебе остального хватит! И мирно разойдёмся! А то повезём тебя в комендатуру. Ребята там не любят долгих разговоров. Найдут и наркоту, и патроны. Лишишься не только денег, но и жизни!

Видя, что уговоры и угрозы не действуют, рэкетиры сменили тактику:

— Чтобы не было вымогательства, сделаем так.

Один из «ментов» написал на листе бумаги уже совсем другую сумму: «Три тысячи».

Посунув офицеру, добавил:

— Это ж мизер! А мы твою безопасность обеспечим! По всем станциям передадим, что везёшь большие деньги. Доедешь ли живым?

— Вы же вымогательством занимаетесь! Не имеете права!

— Слушай, литёха! Ты нам не указывай! — в голосе жирного появилась угроза. — Каждый зарабатывает как может. Ты в Чечне вшей кормишь, а я вот так работаю. Ненавижу вас всех, кто «боевые» получает. А ты, литёха, вообще какой-то ненормальный. Ну-ка, быстро отдал деньги да пошел на х..!

Два часа прессовали пограничника менты, грязно матерясь.

И он сдался, помня о больной маме и авиабилете, который может запросто «сгореть».

«Домой! скорее домой, любыми путями — подальше от своей обрыдлой блиндажной окопной жизни и этих монстров, вставших на пути!»

Увидев тысячную купюру в руках офицера, стражи порядка заулыбались:

— Ай, молодэц! Друган, джыгыт! Мы теперь отвечаем за твою безопасность в пути. Даём тебе самого лучшего водилу. За тысячу двести он быстро довезёт до Минвод. Автобусом — не надо. Там тебя задержат, «разуют». Живым не доедешь!

Пригласила частника.

— Робинзон! — пригрозили менты водиле. — Нашего друга отвези быстро! Если хоть на 50 рублей больше возьмешь, на вокзале работать не будешь!

Только они погрузились в белые «жигули», как Робинзон спохватился:

— Паслушай, дарагой! Понымаеш, на дарога многа гаишнык. Давай вазмём знакомый мент. Харошый чилавек, надёжный. Ты дай ему пятсот рублей, он бизапаснаст нам гарантирут!

Минут через пятнадцать он появился вместе с невысоким «восточным» мужчиной лет сорока, одетым в «гражданку». И представил как сотрудника милиции по имени Роман.

— Братан! Тебе здорово повезло! — хлопнул пограничника по плечу Рома. — Без меня ты денег не довезёшь! На всех постах уже знают о твоём «крупняке». И обязательно убьют тебя! Кому ты нужен на дороге? Но я спасу тебя. Меня все знают. Нормально доедем.

За свои услуги Рома скромно запросил 800 рублей, согласившись сбросить лишь сотку. И добавил:

— Чё ты вцепился в свой пакет с деньгами? Давай в обменный пункт заедем, «баксы» возьмём.

Заехали. Но бывалые обменщики пояснили, что более полторы тысячи долларов беспрепятственно провозить запрещено. Лучше везти рублями.

За городом, в каком-то селении, Роман выходил.

— Переодеться! — пояснил он.

Вернувшись, предложил офицеру достать вещи из багажника и разложить на заднем сиденье:

— Менты обычно багажник шмонают, в салон не лезут.

Сам он сел спереди.

Лейтенант крепко держал пакет с деньгами, вызывая кривую ухмылку Ромы.

Вот и первый пост ГИБДД.

Рома вышел и, размахивая руками, честно отработал свой гонорар.

Уф-ф! Проехали успешно!

Поехали дальше.

Рому осенило:

— Трудновато нам будет, братан! Зная о твоих огромных деньгах, тебя обязательно начнут обыскивать. Так уже было. Прячь не прячь, а раздевают вашего брата догола, и всё отбирают. Ты лучше мне на время отдай пакет, на временное хранение. Я ж мент, свой в доску. Меня не тронут.

Заподозрив неладное, пограничник отказался.

И правильно сделал, ибо второй пост ментов машина миновала беспрепятственно.

Уже на территории Кабарды заехали на автозаправку, где лейтенант оплатил бензин. И подумал:

«Ага! 500 рублей я уже не должен водиле. Осталось 700»

А водиле, то бишь Робинзону, неожиданно страшно захотелось спать. И он, зевая как голодный крокодил, залез на заднее сиденье. А руль уступил Роме.

Наш пограничник оказался спереди, рядом с «милиционером». Который, помолчав секунду, начал уговоры о передаче ему денег.

И уговорил-таки!

Блаженство разлилось по морде лица «мента», когда он засовывал 50-тысячную упаковку за пояс, а пятитысячные свёртки рассовывал по карманам.

А потом, после каждого выхода «в люди» на постах ГИБДД, очень возмущался, когда лейтенант проверял сохранность своих «боевых».

Но вот, наконец, долгожданные Минводы.

Однако Рома, подъезжая к гостинице, почему-то игнорировал центральный вход и обогнул здание с тыла.

Остановился:

— Приехали!

— Деньги давай! — потребовал пограничник.

— Какие деньги, братан? Ещё не всё! Опасность — впереди! Я дал тебе слово настоящего горца, что помогать буду до конца! Всю дорогу с тобой пёрся, спасал от ментов. И здесь не брошу одного. Здесь тебя вообще убьют за деньги. Так что слово горца я держу. Пойду с местными договариваться! А деньги твои потом отдам, у камеры хранения. Чтоб гарантия была!

Остыв после гневной речи, Рома переговорил с водилой на осетинском языке. И уже по-русски приказал ему:

— Мы с вещами идём к входу гостиницы, а ты через минуту туда подъезжай. Якобы пустой приехал. Там военный с тобой и расплатится. А заодно и со мной.

И что вы думаете?

Как только смолк шум двигателя, моментально испарился и Рома. Помогла в этом темнота и близость лесопарка.

Надо отдать должное сотрудникам милиции Минеральных Вод, оперативно начавших расследование дела и поиск мошенников.

Оперативная группа выехала во Владикавказ и с помощью северо-осетинских коллег отыскала и тех «ментов», что шантажировали на автовокзале пограничника, и водилу по кличке Робинзон.

А что виновные?

Они с ходу предложили взятку нашему пограничнику. В 3 тысячи рублей.

Хм! Совсем недавно именно эту сумму они писали на бумажке.

А где Рома?

Скрылся главный фигурант в соседней непризнанной Южной Осетии.

…К сожалению, охота за «боевыми» боевых ребят идёт уже давно. И бандиты действуют нагло, бесцеремонно, цинично.

Ещё в прошлом году майор Хасанби Гуков, сопровождая группу дембелей до Минвод (они попросили об этом, зная о поборах и грабежах), имел жесткий разговор с рэкетирами.

— Началось всё на первой же АЗС! — говорит майор. — Мы заехали заправиться, так как зафрахтовали автобус прямо на аэродроме Гизель. В салон зашли два здоровенных лба. И потребовали у меня:

— Слушай, майор! Иди погуляй! Нам с солдатами поговорить надо.

— Это мои бойцы! Говорите со мной!

Лбы замялись. И вполголоса пояснили:

— Брат! Это наша дорога. И каждый должен платить. Так что не мешай! Иди погуляй!

— Вы хотите, чтобы я дал команду «К бою»? Солдаты вышвырнут вас!

Рэкетиры нехотя вылезли. Но пообещали разобраться.

И вскоре их машина «подрезала» автобус, вынудив остановиться.

В салоне опять появились прежние лбы, но настроенные злобно и решительно.

Пока они орали, добиваясь от солдат денег, видеокамера майора фиксировала все их деяния.

Дав рэкетирам «выпустить пар», Гуков приказал бойцам снять ремни, изготовиться к бою.

Выскочив из автобуса, взбешенные лбы злобно проорали:

— Посмотрим, кто кого!

И на ближайшем посту ГИБДД началось!

Солдат вывели на холод, приказали раздеться до трусов, долго прощупывали одежду и личные вещи, оскорбляя при этом.

От хамства ментов не удерживали даже замечания майора-пограничника.

…В тот раз бандиты прокололись. Тем более, что на руки солдатам «боевые» не выдавались. Все средства перечислялись на расчётные счета в банке.

Но позже мафиозная «машина по изъятию денег» стала действовать более слаженно и жестко.

Причём обвинять Северную Осетию не стоит.

Банды, как известно, вещь интернациональная, не признающая границ.

Совсем недавно двух офицеров и прапорщика ограбили вблизи Кисловодска.

Наняв во Владикавказе «жигулёнок», они благополучно миновали все посты.

Но уже перед самым финишем их остановила «девятка».

Выскочившие из машины «крутые» распахнули дверцы салона и молча, точно зная местонахождение пакетов с «боевыми», выхватили деньги. И процедили сквозь зубы:

— Если донесёте о нас на посту ГАИ, убьём! На втором можете говорить всё, что хотите!

Так и лишились боевые ребята «боевых», добытых кровью и потом.

А ведь кто-то, загибаясь в суровых опасных ледяных горах, мечтал купить для семьи квартиру. Ведь командование только обещает и обещает, а жилищная очередь не двигается годами.

Кто-то хотел помочь больным родителям или детям.

А теперь их деньги, и очень большие, пойдут в воровской общак или на закупку оружия для тех же боевиков.

Между тем офицеры не раз предлагали решение проблемы. Вполне разумное решение.

Любой военнослужащий, возвращающийся из Чечни, согласится оплатить проезд на специально выделенном автотранспорте. Даже вертолёт оплатит. Лишь бы спокойно добраться до Минвод.

Ведь именно в пути к этому городу офицеры подвергаются вымогательству со стороны расплодившихся «хунхузов».

Но генералов нашенских вопрос этот абсолютно не интересует. Почему? Непонятно. Проблема-то серьёзная.

P. S.: Прошу рассматривать мою статью как обращение к заместителю начальника Северо-Кавказского пограничного управления генерал-майору Владимиру Городиркину.

Хотя понимаю, что помогать он, скорее всего, не пожелает.

Совсем недавно был случай, когда менты жестоко избили начальника штаба Владикавказского погранотряда полковника Мироненко. И наш генерал, разбирая этот факт, сделал вывод о виновности… самого избитого пограничника!

подполковник Петр Ильин

Чечня — Владикавказ — Старгополь.

глава 5

Граница. Два письма

В мой корпункт пришло сразу два письма.

Совершенно, конечно же, разных.

Одно — крик души жены боевого лётчика.

Второе — долгожданный ответ прокуратуры, ответившей-таки на мои многочисленные вопросы о коррупции и воровстве.

Что-то в этих письмах, несмотря на совершенно разные темы, было общее. Что именно, сообразить я не мог. А потому сделал проще: опубликовал их вместе.

Вот что получилось.

«Я — жена боевого лётчика!

Это — крик моей души! Вчера позвонил муж. Из Чечни. И мне всю ночь потом не спалось. В голову лезли самые разные мысли. Печальные.

О том, что я — жена лётчика. О том, что так же, как все жёны, ждала мужа со всех войн: сначала из Афгана, затем — Таджикистана, теперь — из Чечни.

И везде на этих войнах были горы: страшные стреляющие горы Афганистана, Таджа, Чечни.

И кажется, что эти смертоносные горы навсегда притянули к себе выпускников военных училищ восьмидесятых и девяностых годов. Не отпускают они и лейтенантов-выпускников двухтысячного года.

С замиранием сердца я жду очередного выпуска новостей. И облегчённо вздыхаю, если ничего с нашими пограничными вертолётчиками не случилось.

А если говорят о подбитом в горах вертолёте, не могу дождаться окончания репортажа, мучаясь: «Кто погиб? Откуда ребята?»

И если подбит не пограничный борт, то вздыхаю облегчённо: «Не наш!» Вздыхаю, хотя прекрасно понимаю, что там, над страшными стреляющими горами, все они — наши.

И такие же у них семьи, как мы, прозябающие в гнилых общагах, без денег и перспектив.

Вот и вспоминаю я горы. Видимо, государство наше отделило себя от армии, её нужд, проблем семей военных этими самыми жуткими горами.

И если б не настырные корреспонденты, любители «жареных» фактов, государство совсем бы забыло, что есть такой человек в погонах. Что у него есть семья, которая прозябает с малыми детьми в гнилой общаге, где часто отключают электричество, а вода и туалет — на улице. А денежного довольствия офицера — на фоне растущей инфляции — давно уже не хватает.

Вот и мучается офицер, летая над огненными горами, из-за того, что не может обеспечить свою семью ни деньгами, ни жильём.

Но ведь наша великая страна очень и очень богата. Есть и золото, и алмазы, и нефть, и газ. И все эти несметные богатства принадлежат, согласно Конституции РФ, народу.

Но! Где эти деньги, куда они исчезают?

Нет денег на закупку новой техники, на керосин для учебных полётов, без которого не поднимешь вертолёт и не обучишь молодых лётчиков. Нет денег на квартиры для семей военнослужащих.

Нет денег вообще ни на что!

Хотя нет!

Деньги есть. И квартиры для военного ведомства строятся.

Только живут там «лица, приближенные к тылу и генералам».

И живут не только сами, но и раздают жильё своим любовницам и родственникам. На вопрос, какой такой женщине-прапорщице начальник тыла генерал Федотьев выделил квартиру, прокуратура не отвечает. И на другие вопросы не отвечает.

Почему молчат? Наверное, потому, что сами прокурорские работники получили квартиры в Старгополе вне всякой очереди.

И зачем им выяснять причины, по которым семьи боевых лётчиков прозябают в гнилой общаге? Общаге, переделанной из старой-престарой домины исправительно-трудового учреждения. Общаге, в которой протекает крыша и проржавели все трубы, часто отключают свет и нет горячей воды.

Не пора ли прокуратуре заняться этими странностями распределения и обязать тыловиков и генералов переселить в нашу общагу-гнилушку?

Мария Зимовская, жена военного лётчика».

Ответ прокуратуры на запрос корпункта:

«Проверка показала, что в Пограничной службе РФ не налажен эффективный учёт военнослужащих, которым положено улучшение жилищных условий.

Имеются факты, когда построенное для пограничников жильё не выделяется военнослужащим, а продаётся гражданским лицам.

Имеются факты, когда вместо закупки квартир для военнослужащих-очередников средства использовались на приобретение жилья для высокопоставленных сотрудников ФПС. В центре Москвы, по коммерческой стоимости.

В нарушение установленных правил жилищной группой управления тыла Пограничной службы РФ не велись книги учёта военнослужащих, нуждающихся в улучшении жилищных условий, а также отдельные списки лиц, имеющих право на первоочередное и внеочередное получение жилья.

Большая часть нарушений выявлена в Северо-Кавказском пограничном управлении. По жалобе пограничников военный суд признал незаконным действия тыловых структур при распределении квартир и запретил выдачу ордеров.

Проверка показала, что органы ФПС допускают серьёзные нарушения законодательства при организации договорной работы и и бухгалтерского учёта материальных средств, существенные злоупотребления в использовании выделенных бюджетных ассигнований. За прошлый год ущерб составил более полутора миллиардов рублей.

Кроме того, тыловые службы практиковали удорожание сметной стоимости строительства и капитального ремонта объектов, завышение объемов выполненных и принятых заказчиками работ.

Кроме того, выявлены и другие нарушения законодательства.

Так, на обеспечение военнослужащих, охраняющих высвободившиеся и неиспользованные 49 военных городков использованы бюджетные средства на сумму 16,7 миллиона рублей.

То есть пограничной службе выделяются средства на содержание объектов, которые давно находятся на балансе местных властей.

Проверка показала, что договорная работа в органах капитального строительства и региональных управлениях пограничной службы РФ проводилась с грубыми нарушениями.

В нарушение требований законодательства и приказов Минфина в войсках и органах Погранслужбы РФ не организован бухгалтерский учёт основных средств и материальных ценностей.

При его отсутствии сложно отследить движение финансовых средств и основных активов. Отсюда — возможность нецелевых расходов, коррупции.

Несмотря на предписания прокуратуры, в ФПС не была проведена нормальная мемориально-ордерная форма бухучёта капитальных вложений, что значительно упростило бесконтрольное расходование материалов, приобретаемых за бюджетные средства.

В результате — нарушения. Например, авансовые платежи, произведённые в счёт оплаты проектно-изыскательских работ, в отчётности не вписывали в графу «расчёты с поставщиками и подрядчиками».

Кроме того, исправлялись записи в регистрах бухгалтерского учёта. Не всегда выводились итоговые данные.

Отдельные документы вообще не подписывались соответствующими должностными лицами, поэтому не имели юридической силы.

Всё это не позволяло контрольным органам проводить качественную инвентаризацию и проверку выделяемых на содержание границы денежных средств.

Результат — неэффективное расходование бюджетных средств.

Только в прошлом году запланировано, но не введены в эксплуатацию 5 объектов с затратами в сумме почти полмиллиарда рублей.

Прокурорская проверка выявила и другие нарушения.

В титульном списке капитального строительства наименование некоторых строек указывалось без расшифровки конкретных объектов, что позволило вольно распоряжаться выделенными бюджетными средствами.

В некоторых случаях выделение средств не было предусмотрено строительной документацией. То есть тыловые службы добивались выделения бюджетных средств на мифические объекты.

Выявлены нарушения и с оформлением объектов недвижимости, которые были переданы погранслужбе, в госсобственность. Если собственность не государственная, то и распоряжаться ею можно по своему усмотрению».

глава 6

Тюрьма для лётчиков

(статья в газете «Ставропольские

губернские ведомости»

Гроб, установленный на солдатских табуретках, с немым укором взирал на обшарпанную полусгнившую пятиэтажку с зарешеченными разбитыми окнами.

В последний путь отправлялся не бомж или наркоман-«обкурыш», а Герой России, кавалер Ордена Мужества, ветеран двух войн — афганской и чеченской, комэск авиационного полка подполковник Леонид Константинов.

Такие почести Герою России, погибшему в небе над Чечней, предоставили тыловики Северо-Кавказского пограничного управления.

Глядя на восковое строгое безжизненное лицо комэска, его сослуживец подполковник Сергей Величко тяжко вздыхал:

— Раньше общага была чем-то тюремным. Пограничные тыловики купили здание под общагу. Ремонт вроде сделали. Но внутри остались все зэковские атрибуты — и решётки на окнах, и двери с окошками.

Подполковник всё это рассказывал, видя моё крайнее изумление. Я же раздумывал:

«В Старгополе тыловики тоже загнали нас, пограничников, в такую же гнилушку-общагу, переделанную из тюремной домины. Но чтобы боевых лётчиков, ежедневно рискующих жизнями в горах Чечни, содержать в жутких скотских условиях?! Лётчики — это ж элита погранвойск!»

Впрочем, и самого подполковника Величко пограничные тыловички загнали в эту гнусную вонючую гнилушку.

Это — вместо нормальной квартиры!

Это — после 30 лет боевой службы, из которых восемь пришлось на огненный Афганистан!

Итог многолетней службы Величко — орден «Красной звезды», медали «За отвагу», «За боевые заслуги».

Итог многолетней службы: прозябание на 16 квадратных метрах в бывшем тюремном притоне совместно с женой, взрослой дочерью и старенькой мамой.

Решив исследовать тыловые «фокусы», чуть позже, уже в Старгополе, я подошёл к знакомому чекисту погрануправления подполковнику Дмитрию Шишкину:

— Странная общага у лётчиков Шпаковского авиаполка! Настоящая тюрьма! Прямо «Белый лебедь»!

— Нет! «Белый лебедь» — это СИЗО №2 в Пятигорске. — нахмурился чекист. — Хотя стоп! Ты правильно подметил! Общага в Шпаковке очень похожа на пятигорский следственный изолятор! Но это скорее не тюрьма, а настоящая прачечная!

— Какая прачечная?

— Прачечная для отмывания денег! — вскинулся подполковник. — Тебе, как военному журналисту, надо копнуть глубже!

— Что именно? — встали торчком мои уши.

— Там много денег испарилось! Взять хотя бы бесконечные ремонты. Ни одного не было, а деньги списаны! Или вот крыша. Ты видел эту крышу?

— Да вроде крыша обычная, плоская. Не видно её.

— Вот именно, что не видно! Там возвели огромную двускатную крышу. Метров пять высотой. Как в тереме расписном! Видел такую красоту?

— Да нет там никакой пятиметровой крыши!

— Вот именно, что нет! Но акт приёмки, подписанный начальником тыла генералом Федоткиным, есть! Ты загляни на крышу, сфотографируй!

Ещё из тыловых фокусов моего друга удивил факт, что общага числится в Шпаковском «Водоканале» как промышленное здание.

— Ну и что? — не понял я.

— А то! Разница в оплате между жилым и промзданием огромна! А генерал Федоткин дарит её «водянщикам»!

— Зачем дарит?

— Наивный ты человек! — улыбнулся подполковник. — Это раньше взятки давали борзыми щенками. Сейчас другие схемы увода денег. Вся надежда тыловиков — что контроля не будет. Вот и вымудряются. Схема та же, что при тендерах на закупки товаром и услуг. В документах пишется одна сумма, большая, а реально выплачивается меньшая. А разницу пограничные тыловики делят с «гражданскими» торгашами.

Поговорив таким образом и вооружившись ксерами документов, я отправился в шпаковскую общагу. Там, как мне обещал подполковник Величко, должны были собраться жёны лётчиков.

Старая вахтёрша, заметив наше собрание, перепугалась до смерти и позвонила «куда следует».

Этот «куда следует» в лице сразу нескольких тыловиков из Старгополя долго требовали немедленно покинуть «секретный объект». Но, получив отказ, перестали бушевать.

Зато страсти бушевали в лётной общаге-«гнилушке», когда мы вместе с жильцами обследовали тёмные мрачные сырые помещения.

Сначала заглянули в обшарпанную общую кухню.

Элла Савостина, жена офицера, показала на древнюю растресканную газовую плиту:

— Ветхость такая, что постоянны утечки газа! Однажды зажгла конфорку, и сразу — взрыв! Обожгла руки. И волосы обгорели! Но даже таких пожароопасных конфорок — всего 3 на весь этаж. Представьте, что творится каждое утро, когда чайники надо ставить! А обед как готовить?

— Перебои с водой постоянные! — подключилась к разговору жена командира звена вертолётов Лиана Адакина. — А ведь надо и помыться, и постирать, и обед приготовить. На мне — муж и двое детей.

Она горько усмехнулась:

— Знаете, как приходится мыться? Воду носим с улицы, за тридевять земель, из водопроводной колонки, вёдрами! Нагреваем кипятильником в таком же ведре. Не поверите! Одна женщина стоит на стрёме, прикрыв чем-нибудь дверной проём в умывальнике, а другая в это время плещется в допотопном корыте! То же самое проделываем с детьми.

— А что же душ? — удивился я.

— Сходите, сами посмотрите! Это не душ, а слёзы! Горькие слёзы!

Мы сходили, посмотрели.

Действительно, горькие слёзы:

Обшарпанные, заплесневелые стены, тусклое тюремное освещение, кабинки работают не все, распылители отсутствуют. И в наружной стене — сквозные дыры!

— Приспособление для простуд! — горько пошутила Лиана.

— Не только здесь сквозняки! Ледяной ветер гуляет по всем коридорам и лестницам! — напомнила какая-то женщина.

Точно! Разбитые окна — почти на всех лестничных площадках.

В конце одного из узких мрачных коридоров оконный проём был закрыт какими-то бесформенными сырыми листами.

Я ткнул пальцем, и рука моя оказалась «на воле».

Но более всего шокировал так называемый туалет!

Войдя туда, я оторопел!

Не говорю уже о вконец заплесневелых стенах и потолке, отслоившейся гнилой штукатурке. Молчу о проржавевших, вышедших из строя ещё в «тюремную эпоху» сливных бачках.

Невозможно представить, что творится здесь каждое утро при подъёме офицеров и семей на суровую военную службу, в школу или на работу. В туалете ведь — всего одно «очко», то бишь посадочное место!

И это — для мужчин, женщин, детей!

Одна из сопровождавших нас женщин продемонстрировала «ноу-хау» тюремной общаги.

Это «ноу-хау» заменило сгнивший сливной бачок.

О, эта непобедимая фантазия российских женщин!

Из такого безысходного положения, навязанного генералом Федоткиным, они сумели выкрутиться так.

Попросили мужей притащить с аэродрома пустую бочку. Приспособили к ней специальную трубку, через которую из общей магистрали натекает вода.

Но! «Очко» всё равно приходится смывать из ведра.

Черпаешь из бочки и смываешь!

Средневековье жуткое!

Не надо забывать, что «очко» — одно на весь этаж!

Вот и приходится женщинам проделывать тот же фокус, что при купании в умывальном корыте. То бишь стоять на стрёме.

Так и хочется сказать:

«Эй, генерал Федоткин! Ты где? В своём шикарном трёхэтажном коттедже? Переселяйся-ка со своими любовницами, которым ты предоставил трёхкомнатные квартиры сюда, в тюрьму!»

От размышлений меня отвлекла интеллигентного вида худенькая женщина. Представилась Еленой Преображенской.

Голос её звучал страдальчески:

— Живём на пятом, последнем этаже. Крыша дырявая, постоянно протекает. Вода течёт на голову. А недавно огромный кусок отсыревшей штукатурки рухнул прямо на детскую кроватку, где спал двухмесячный ребёнок. Поранил его! Никак не могу вылечить сынишку от сильного испуга и других заболеваний.

— Крыша — не последняя наша беда! — добавила ещё одна жена офицера, учитель математики Евгения Бубликова. — Ведь ремонт отопительных систем сделан только на одной стороне здания. Но даже там вскоре стала прорываться горячая вода. Прямо в комнаты!

— А как же в холодное время обходитесь, если отапливается всего одна сторона?

— Люди держатся на электрообогревателях. И тогда приходит вторая беда! Ветхая электропроводка не выдерживает, искрит и вырубается. Ждём пожара!

— Пожар уже был! — воскликнула мать двоих сыновей, учитель русского языка Валентина Ефремова. — От короткого замыкания в отсыревшей электропроводке загорелась наша комната! Мы бросились тушить, но общажные огнетушители оказались неисправны!

«Как в стардоме у Ильфа и Петрова, где голубой воришка Альхен всё украл!» -мелькнула у меня шальная невесёлая мысль.

— И при такой пожароопасной обстановке у нас часто не бывает воды! — добавил подошедший подполковник Величко. — Кроме того, отключают и электричество. Говорят, воинская часть не оплатила долги. Это странно, потому что платим мы регулярно. Куда наши деньги исчезают?

При очередном отключении жёны лётчиков решились перекрыть автомагистраль. И пообещали перекрыть железную дорогу.

Начальник тыла генерал Федоткин, узнав о таком демарше, позвонил куда-то. И электричество тут же появилось.

Но отключения продолжаются, хоть и временные. Из-за этого «летят» холодильники и другие бытовые приборы.

Слушая жителей тюремной общаги, я настороженно принюхивался:

— Что это так сильно воняет? За окном?

— Ага, почувствовали! — усмехнулись женщины. — Мусорку расположили прямо под окнами общаги! Вонь страшная! Жалуемся, конечно. Но результат странный. Взяли да подожгли этот мусор. Ужасный едкий ядовитый дым проник во все щели общаги. Дышать было нечем!

Но больше всего меня насторожили слова Елены Величко, супруги моего знакомого подполковника:

— Общага давно служит рассадником опасных заболеваний! Ведь постоянная сырость и плесень провоцируют аллергию и болезни лёгких. Именно по этой причине я и моя мама заболели бронхитом и астмой. По такой же причине болеют многие наши соседи. И нам никогда не вылечиться, пока живём в таком кошмаре. Более того, недавно в нашей общаге выявлен очаг открытой формы туберкулёза!

— Откуда? Где очаг? — насторожился я.

— В семье проживающей здесь уборщицы. Женщина распространяла страшную смертоносную палочку Коха по всему общежитию!

— Это действительно так! — подтвердил лётчик с 35-летним стажем майор Евгений Бугаев. — У нас здесь практически все чем-нибудь да больны. И никто из командования не хочет этого замечать! Хотя Устав прямо обязывает любого командира заботиться о своих подчинённых.

Слушая офицеров и их жён, я всё время думал о тыловичках, упитанных, жирненьких и сдобненьких, снующих по коридорам погрануправления в Старгополе:

«У всех — и квартиры, и авто, и полная мошна деньжат. И — ни одной бытовой проблемы! Так может, пора их раскулачить, этих жирных каплунчиков? И переселить в эту бывшую тюремную цитадель, заражённую плесенью и палочкой Коха! Только в этом случае они начнут шевелиться и сделают из общаги конфетку!»

Поговорив с жителями злополучной гнилушки, я залез на крышу.

Была она плоская, застеленная старым продырявленным рубероидом. В одно месте виднелась куча брусьев и досок.

«Ага! Стройматериалы для стропил!» — сообразил я, разглядывая пиломатериалы.

— Иды отсуда! — раздался вдруг грозный окрик.

— Это Вы мне? — уточнил я, повернувшись к мрачному бородачу. — А Вы что, Рамазан Гасанов?

— Какой Гасанов?

— Частный предприниматель, с которым заключён договор на возведение крыши!

— Нэт! Гасанов ранше был. Мы дэлаем второй крыш! Ты иды отсуда! Нэ фотографыруй! — рыкнул он, помахивая арматуриной.

Из люка на крыше появились ещё два таких же мрачных диковатых бородача. С железяками в руках.

И что с ними делать, с аборигенами?

Сообразив, что я стою как раз над комнатой Елены Преображенской, у которой потолок рухнул на детскую коляску, я постучал ногой по треснувшему рубероиду:

— Елена! Вы меня слышите?

— Да-да! Отличная слышимость!

— Позвоните в милицию! Здесь мигранты без прописки! Пусть подъедут, заберут!

Бородачи перестали размахивать арматуринами и злобно выругались. Через минуту их словно ветром сдуло.

Но сразу же, как вороньё, налетели тыловики во главе с начальником квартирной службы погрануправления подполковником Бескоровкиным.

— Это секретный объект! Съёмка запрещена! — возопили они, злобно поглядывая на мой фотоаппарат. — Вас вызывает начальник тыла генерал Федоткин! Пройдёмте!

— Ну, не вызывает, а просит подойти! — уточнил я. — Он что, готов предоставить мне документы?

Бескоровкин заверил, что шеф его покажет всё, связанное с невиданным запланированным капремонтом общаги. И заключил:

— Знаем мы твои лживые статьи в «гражданской» прессе, позорящие погранвойска!

Спустившись на лестничную площадку, я указал на ящик пожарного гидранта, украшенный красноречивой надписью: «Общага долбаная!» И грустно констатировал:

— Вот вердикт вашей работе! Так что неча на зеркало пенять, коли рожа крива!

И поехал в свою родную, если можно так выразиться, ставропольскую общагу.

глава 7

Смертоносная плесень

Чёрно-зелёная скользкая плесень страшными мохнатыми струпьями покрывала стены общажной кухни.

Ночью эта поганая мерзкая плесень, мерцающая бледным синим светом, смотрелась ужасно!

— Тыловики поганые! Не могут ремонт сделать! Только и воруют деньги! — злобно пробурчал я, нащупывая в потёмках выключатель.

Включив свет, я замер от неожиданности.

На солдатской табуретке сидел, привалившись к заплесневелой стене, мой сосед по общаге Вадим Кононов. Лицо его, обезображенное длинным шрамом, отражало жуткое уныние. И бледнело какой-то страшной восковой мертвечиной.

— Товарищ майор! — бодро прогудел я. — Ты чё к стене притулился? Там же плесень. А она смертельная!

— Смерть-смерть! — не открывая глаз, эхом отозвался сосед.

Всё так же, не открывая глаз, Вадим нащупал на столе сигаретную пачку, медленно вытянул сигарету и чиркнул спичкой.

Затянувшись, он кашлянул и горестно вздохнул:

— Какой же я майор? Я — никто, и звать меня никак! Уволить уволили, а квартиры не дали. Двадцать лет выслуги — коту под хвост!

— Подожди! Ты ж говорил, жилищная комиссия сегодня рассматривала вопрос уволенных с военной службы. Вроде обещали всем уволенным дать квартиры.

Вадим втянул табачный дым так, что опять закашлялся. И молча отвернулся к тёмному ночному окну.

Глядя на уныло опущенные плечи майора запаса, мне стало жутковато. Поза его мгновенно напомнила давний случай в госпитале.

Мне, курсанту военного училища, резали тогда гланды.

Вечером зашёл в умывальник.

А там — на солдатской табуретке старик. И дымит вонючей беломориной. Рядом стоит его пожилая супруга. Молчит и плачет.

Мне, дураку, ничего лучшего не пришло в голову, чем сделать замечание:

— Здесь курить нельзя!

Отставник меня не услышал. А жена…

Жена его начала рыдать. В голос рыдать.

Через час отставник умер. Тяжёлая форма онкологии у него оказалась. И жене об этом сказали.

С тех давних пор и гложет меня совесть.

Но военная служба не давала времени на такие воспоминания.

А тут вдруг вспомнилось! Твою дивизию мать!

Чтобы отвлечь соседа от его тяжких дум, я начал ругать нашего главного тыловика генерала Федотьева:

— Прокуратура ему указала, что квартиры распределяются незаконно. Всяким любовницам выделяют квартиры, причём вне очереди, а боевым офицерам — шиш с маслом!

— Шиш с маслом! — эхом отозвался Вадим, затягиваясь сигаретой.

Прокашлявшись, он постучал по груди:

— Вот тут болит! Сердце болит от несправедливости! Сегодня ходил в штаб. Генерал Федотьев сказал, квартир нет. И через три года не будет. И предложил освободить комнату в этой общаге.

— Как освободить? — не понял я. — Ты ж двадцать лет отслужил. Пускай тогда постоянное жильё дают!

Вадим выпустил клуб дыма и усмехнулся:

— Бомж я теперь, вместе с женой и дочкой! Настоящий бомж!

— Как бомж?

— Вот так! Завтра — суббота, буду собирать вещи. В понедельник тыловики придут выгонять из комнаты!

Очень странно! Выгонять из микроскопической комнатушки боевого офицера вместе с семьёй? Офицера-сапёра, отдавшего здоровье своей Родине-матери, твою мать?

Здоровье сапёра осталось в ледяных горах Чечни, вышибленное подрывами при разминировании боеприпасов.

«По здоровью» и уволила майора.

Уволить уволили, а квартиру дать забыли.

Но, конечно, пообещали. Мол, кровь из носа, но получишь свою квартиру. Потом когда-нибудь.

— Генерал ещё сказал, что очередь на квартиру, в которой я состою, не уменьшилась. Наоборот, увеличилась. Впереди меня оказались оказались сотрудники военной прокуратуры и всякие подозрительные типы. — с горечью дополнил Вадим.

«Вот скоты! — подумал я. — «Любовницам раздают квартиры, а боевых офицеров уничтожают в плесени общаги!»

Размышления мои прервал возмущённый бас прапорщика Алексея Рощина, нашего соседа по общаге.

Ему, похоже, тоже не спалось в эту предсубботнюю тёмную ночь. Вот и зашёл, так сказать, на огонёк, заслышав полуночников.

Поняв, о чём речь, тоже возмутился:

— Сегодня был в штабе, выяснял продвижение жилищной очереди. И что узнал? Меня, оказывается, в очереди нет! А куда делся, прапорщица Вихарева, секретарь комиссии, не знает.

«Вот поганцы!» — подумал я. — «Ведь Рощин — не просто прапорщик. Не заведует он продуктовым складом. Рощин — композитор! Кроме того имеет звание „Заслуженный артист России“. И его, заслуженного человека, выбросили из жилищной очереди!»

Вадим закурил очередную сигарету и невесело улыбнулся:

— А ты ещё гимн сочинил погранвойскам! Как там у тебя?

— А на плечах у нас зелёные погоны!

— Ага, зелёные! Только с плесенью! — ехидно прокомментировал я. — Ты славишь погранвойска, а тыловички оставили тебя без жилья! И не только тебя. Видишь, майору тоже не хотят давать. А послезавтра выгоняют, выселяют из общаги.

Вадим, к нашему с Рощиным удивлению, затушил окурок и молча вышел из тесной тёмной кухни.

— Плесень! Вадим! На спине плесень! — крикнул я вдогонку, заметив в сумеречном свете чёрно-зелёные лохмотья на его рубашке.

Майор запаса меня не услышал.

А рано утром он деликатно постучал в дверь нашей комнатушки.

Когда я, зевая спросонья, открыл дверь, Вадим предложил спуститься вниз, во двор:

— Там уже наши ребята!

— А ты чего в парадке, да с орденами? — удивился я раннему визиту и особенно парадной форме майора запаса.

— Прощание славянки! И со славянкой! — туманно пояснил он, направляясь к выходу из общаги.

Внизу, во дворике, уже стояли наши соседи — офицеры.

Курили, недоуменно переглядывались.

Вадим обнял каждого из нас:

— Не поминайте лихом!

Пока мы удивлённо переглядывались, майор, позвякивая многочисленными наградами, отошёл метров на двадцать, к стене могильного склепа.

Что-то достав из карманов брюк, он крикнул:

— Прощайте, ребята!

Взрыв потряс маленький дворик общаги, а стена могильного склепа стала красной.

Мы замерли в оцепенении.

— Граната! Из Чечни привёз! — прошептал кто-то.

— Плесень его погубила! Тыловая плесень! — зло сплюнул Рощин.

глава 8

Собака вкусная?

Вспоминая все эти общажные мерзости, я заваривал зелёный туркменский чай и нарезал лимончик. Всё это — для своего друга Володи Шаркова, редактора «Старгопольского меридиана».

Через секунду двери моего корпункта хлопнули, и Володя радостно доложил, протягивая свежий номер газеты:

— Каков заголовок! Сенсация! Бойцовские верблюды рубятся страшно, насмерть!

Взяв газету, я улыбнулся. И вспомнил вчерашний день.

Как всегда, Шарков удивил неожиданной темой:

— Петро! Выручай! Завтра — первое апреля, а мои девчата ничего не нашли смешного. Ставить нечего! Давай вспомни что-нибудь эдакое!

Насмешливо хмыкнув, я напомнил другарю:

— Ты же знаешь, после моих шуток у кого-то обязательно будет, как выразился наш тыловик, полна жопа огурцов!

Володя заржал, как полковая лошадь, и настырно продолжил свою свербящую его редакторский разум тему:

— Помнишь, хотел ты разводить боевых верблюдов-дромадеров? Для верблюжиных боёв без правил? Давай дадим? Сенсация будет! А огурцы в жоре пусть другие получают.

Эту вот сенсацию, ничтоже сумняще, и выдал мой друг, сопроводив кровавой фотографией пожирания собаки злобным дромадером:

«Собаки бойцовых пород — обыденность нашей жизни. И собачьими боями никого не удивишь. Но чтобы верблюды, эти мирные добродушные великаны, тоже были бойцовыми?

Скажете, такого не может быть. Мол, верблюды только и могут, что ходить по пустыне и мирно щипать травку.

Ха-ха два раза!

Дромадер-верблюд очень опасен в период весеннего гона.

Попробуй козявочный человечишко подойти поближе к гарему этого великана пустыни, и раздастся такой грозный трубный рёв, как будто начался Апокалипсис.

Страшен верблюд, весящий полтонны, для маленького хрупкого человека. Откусит такой дромадер ему головёнку и не подавится!

И перекусывает же, перекусывает! Только не человеку, а собаке. Перекусывает и голову, и хребет. И пожирает окровавленный труп бедной собачки, издавая утробный грозный рёв людоеда.

Весь этот кошмар можно увидеть неподалёку от Буденновска, на верблюжьей бойцовской ферме, организованной пограничником подполковником Петром Ильиным.

— А что тут такого? — удивляется офицер. — Ну, едят они собак. Так корейцы тоже едят. Кроме того, собачина считается лечебной при тяжёлых лёгочных заболеваниях. Я сам с большим аппетитом кушаю собачек. В холодильнике моём всегда лежит собачья голова.

На вопрос, зачем он скармливает своим ненасытным чудовищам милых собачек, Петр отвечает наивно просто:

— Так положено по регламенту. В Туркмении вывели специальную породу дромадеров-людоедов, чтобы они были жестокими и сильными. Эти спецверблюды и участвуют в боях без правил. Огромные деньги приносит эта забава! И мне принесёт.»

Дочитать сенсационную новость мне помешал редакционный телефон, начавший противно-нудно визжать-дребезжать.

Грубый начальственный голос представился прокурорским работником и попросил срочно навестить их чудное кефирное заведение. Мол, вычитали в прессе о верблюжиных боях, хотели бы прояснить ситуацию.

Как не уважить неуважаемых мною канцелярских товарищей?

Настроен я был мирно. Но канцелярские крысы попытались для начала ксерокопировать моё офицерское удостоверение.

Чем и спровоцировали на грубость:

— Ксера не предусмотрена законом!

Зашипев, как гадюки, прокурорские начали было угрожать мне самыми разными карами. Но я их остановил:

— Ага! Понятно! Тогда до свидания! Вы, гражданские, никакого отношения ко мне не имеете!

Злой-презлой, я вернулся в корпункт. И хотел было испить, для успокоения нервов, зелёного туркменского чайку, как затрезвонил скрипучий телефон.

Скрипучий мерзкий глас военного прокурора полковника Матузика угрожающе вопил:

— Срочно приезжайте в своё общежитие! У вас будет обыск!

— По поводу чего обыск? — удивился мой наивный разум.

— По поводу убийства домашних животных! — проскрипела вонючая прокурорская флейта. — Вас уже ждут Печёнкин и Мавропуло.

В общаге, мерзкой и убогой, какой и положено быть бывшей зэковской общаге, меня ждала «несвятая троица» во главе с самим Матузиком. Стуча копытами, они радостно кивали комендантше общежития и что-то записывали в свои засаленные кондуиты.

Первым делом троица, уподобясь Змею Горынычу, засунула свою трёхголовую башку в холодильник:

— Где собака?

— Какая-я-я саба-а-ка? — с пафосом, подражая Ивану Васильевичу из одноимённой кинокомедии, воскликнул я.

— Убиенная тобой собака! — тявкнул Мавропуло, младший из прокурорского трио. — Из прокуратуры города поступил сигнал, что ты убиваешь домашних животных. Кроме того, ты — организатор подпольных боёв без правил.

— Эт точно! — смиренно согласился мой коварный разум, сообразивший, что можно хорошенько покивилить-подразнить глупых жирных надменных гусаков.

Гусаки, захлопнув крышку холодильника, в поисках убиенной собаки полезли в книжный шкаф и даже под маленький телевизор.

Ничего, конечно, не нашли.

Матузик, злобно прищурив свиные свои бессовестные глазки, зашипел о необходимости составления протокола допроса.

— Ёк! Статья пятьдесят первая! — отказался мой настырный разум.

Немного покобенившись для порядка, Матузик выгнал прокуроров из комнатушки. А сам задержался у входа:

— А собака вкусная?

«Долбо..б!» — ответили мои губы.

— Кто долбо..б?! — гневно проскрипели ржавые несмазанные дверные петли матузиковского мозга.

Читает, падла. по губам!

Пришлось мне на ходу изобретать велосипед:

— Видите ли, товарищ полковник, у туркмен есть одна буква, не предусмотренная русским алфавитом. Пишется она как буква «о», но внутри — чёрточка. Это что-то среднее между «о» и «ё».

— Ты на что намекаешь? — возбудился Матузик. — На долбо..ба?

— Вздохнув, я пояснил, что дополнительная туркменская буква очень сложна для русского слуха. Чтобы её произнести, надо вытягивать губы трубочкой и медленно тянуть звук. Вот так:

— О-ё-о! А хотел я Вам ответить просто — «Оёрен тагамлы». То есть очень вкусно. Это о собачке.

— Издеваешься? — проскрипел Матузок и выглянул в коридор:

— Мавропуло, Печёнкин! Быстро сюда! Продолжайте обыск. До тех пор, пока не найдёте всю документацию на подпольную верблюжью ферму!

Н-да!

Предупреждал же я редактора, что будет у кого-то полна жопа огурцов! Не поверил он. И пошутил-таки над дураками в День Дурака!

глава 9

Автомобильная фамилия

Мein Bruder по военной бурсе Коля Пшеничный нагрянул в Старгополь, как снегопад в июле.

И, как всегда, потребовал лучшего в мире туркменского плова. Который, по уверению друга, готовит исключительно и только моя жинка Леночка.

Широкой, как лопата, ладонью майор милиции зачерпывал ароматный плов и басил, поднимая рюмку чая:

— Будь здрав, боярин!

На двенадцатом спирто-чае наши глотки взревели:

— Пили мы, мне спирт в аорту проникал!

Хряпнув ещё немного, мы провозгласили тост за великого человека, автора песни:

— Ну, за Владимира Высоцкого!

А чуть позже, перебрав все смешные училищные случаи, решили провозгласить здравицу нашему курсантскому взводному. И…

— А как его фамилия? — наморщив лоб, остановил я радостный бег наших воспоминаний.

— Ну ты даёшь! Лучшего друга Крымова забыл! — рассмеялся майор. — Он же тебе бесконечные наряды вне очереди объявлял. За строптивость. А ты забыл!

— Ёк (нет)! Крымов — это сержант, замОк (замкомвзвода)! А кто взводным-то был?

Коля наморщил лоб и поставил на стол рюмку:

— Хм! Лейтенант… Э-э-э! Лейтенант… Э-э-э…

Чтобы помочь уставшему другу, я начал усиленно чесать затылок и накручивать казачий бравый ус.

И выкрутил-таки глубокомысленную мысль:

— Автомобильная у него фамилия! Помнишь, на ушастом «Запорожце» наш литёха ездил?

— Ну да! А курсанты каждый день чинили этот драндулет! — улыбнулся Коля, продолжая морщить лоб.

Видя бесперспективность его умственной бурной деятельности, затуманенной зелёным чаем, я предложил единственно верный ход:

— Нарисуй машину! Фамилия и выскочит!

Когда мой васнецов-репин начертал на бумаге некое подобие чебурашки, я радостно-восторженно хмыкнул:

— Ты прямо Пифагор!

Коля обиженно засопел и воззрился на мою наглую морду лица:

— Какой Пифагор? Что, совсем не похоже?

Пришлось успокаивать друга и напоминать о Золотове, нашем курсантском пифагоре.

Был Золотов довольно-таки туповат в математике. Как говорится, ни бэ, ни мэ, ни кукареку. Благодаря чему и завалил вступительный экзамен по математике.

Преподаватель, старый и опытный, повздыхал-повздыхал. И решил помочь будущему офицеру, которому в дальнейшей военной службе арифметика была бы совсем лишней.

Нарисовал он круг и спросил:

— Это какая фигура? Круг?

— Круг! — радостно согласился абитуриент.

Преподаватель нарисовал квадрат:

— А это что? Квадрат?

Когда сияющий от вселенского всезнания парнишка согласился, учитель улыбнулся:

— Пифагор! Экзамен сдан!

Так и стал наш Золотов пифагором. Преподаватель же добросовестно выводил нашему тупице автоматические тройки, дабы не отвлекаться от других курсантов. Не пифагоров.

Коля мой опять поднял рюмку чая. Опять поставил.

Наморщив лоб, он поднял руки и сделал крутящее движение, как будто сидел за рулём авто:

— Руль! Ага! Хрулькин его фамилия!

— Та ты що! — удивился я, бросив чесать затылок. — Хруля — це ж курсант першого взводу!

Коля огорчился непопаданию и задумчиво уставился на рюмку. Смотрел он так, как будто видел там зелёного змия.

«Пили мы, мне спирт в аорту проникал!» — с подозрением посмотрел я на друга, припоминая его непьющую курсантскую биографию.

Дело в том, что за всё время училищного бытия Микола пил всего один-единственный раз.

Было сие в зимнем курсантском отпуске.

Ехал он, конечно же, в свой родной хутор. Но курсант Гена Руденко, наш земляк и змий-искуситель, зазвал в гости, в райцентр Даниловка.

— Мыкола долго отбивался от горилки! — рассказывал потом Гена-искуситель. — Але я перемиг! Моя победа! Змусыв выпыты склянку самогону. Чистейшего самогона! И що Коля? Вночи прокидаюся. Дывлюся, сидить Коля на кровати, качается. Тошнит його!

Припоминая то давнее замечательно-смешное событие, я прикидывал состояние друга.

Ночевать-то ему в комнате моего сослуживца, на другом этаже.

Как бы Мыкола не повторил свой давний курсантский подвиг!

Но Коля мой, будучи настоящим ментом, сильно и не пил.

И, поднимая пюмку чая, вопрошал:

— Моторов? Кузовкин? Колесов?

Глубокомысленно-умные размышления пытливого майора закончились ближе к полуночи.

— Хорошо в Туркмении! — ностальгически вздохнул я. — Пьянки там благоразумно совершаются на полу, на ковре. Дастархан, плов, коньяк. И все, кто принял на грудь лишку, тут же и отваливаются. И лежат прямо у дастархана. Красота!

Отправив Николая спать в соседний нумер, я выдал ему лист бумаги. Чтобы, значит, нарисовал фамилию неуловимого взводного, ежли что приснится.

Часа в три ночи дверь нашей комнаты затрещала.

Коля Пшеничный легко и нежно касался фанеры мощными пудовыми кулаками и восторженно шептал:

— Вспомнил! Вспомнил! Глущенко его фамилия!

— Ай молодец! — похвалил я друга, открывая дверь. — Но причём тут автомототехника?

— Ну как же? Кличка литёхи какая? Глушак! Помнишь, у его «Запорожца» всё время глушитель отваливался!

Ай да Коля, ай да сукин сын! Вспомнил!

Как было не отметить этот великий подвиг? Как не вспомнить годы молодые, курсантские?

Мы и продолжили праздник душа, вспоминая всё новые шалопайски-радостные подробности.

Примечание: Мein Bruder (нем.) — мой брат.

глава 10

Тульский дядя

«Сдал СопроМат — можешь жениться!» — эту поговорку мы познали в 1985 году. И, готовясь к будущей женитьбе, грызли гранит этой сложно-противно-мерзкой науки не щадя зубов своих-чужих.

Грызть науку очень помогали калькуляторы, дефицитные в советское время. Мешал, правда, другой дефицит — батареечный. Самым обидным было, когда в самый разгар ответственных вычислений (например, сколько тротила надобно для подрыва железобетонного бункера) калькулятор «подыхал».

— Спасайте! У кого батарейки есть?! — слышался истошный вопль. И несчастный курсант бегал по классу, выцыганивая дефицит.

Тьфу-тьфу, меня эта беда всегда обходила стороной.

Ибо рядом со мной сидел мой лучший друг земляк Коля Пшеничный. Этот сельский парень, коренастый и спокойный как мамонт, всегда и всё держал про запас.

Так его приучила тяжелая доармейская сельская жизнь.

Эта привычка касалась и батареек.

Поэтому жаждущий первым делом бросался к Мыколе (как на украинский манер называли моего друга).

Коля недовольно сопел, снимал и протирал очки.

Но всегда выручал.

И вот однажды вечером…

Сидим мы как-то в классе, занимаемся сампо (самоподготовкой).

Открывается дверь, и удивленно-радостный голос курсанта Анатолия Диордиева вещает:

— У меня родственники в Туле объявились! Наверное, дядя! Посылку прислал! С колбасой!

Мы, конечно, не поверили этому честному, доброму и предельно наивному курсанту. Родина его была очень далека от Тулы, где-то на границе с Румынией.

— Ага! Тульский дядя прислал тульский пряник! — начал хохмить мой земляк-юморист Гена Руденко, большой любитель пожрать.

— Дядя — это по-туркменски «отец»! Мой дед говорил. Он служил в Туркестане. — не удержался от шутки и я. — Может, у тебя второй отец объявился?

Додик, как прозвали Анатолия, тряс извещением и клялся, что посылка — самая настоящая. И сейчас будем пировать.

Радостно хлопнув дверью, он помчался на почту получать продовольственную помощь от богатого и щедрого дяди. Или папы.

Через полчаса наш Толик вернулся.

В руках — небольшая коробка. Ни колбасой, ни салом, о которых мы размечтались, даже не пахло!

Наивное лицо Толика отражало страшное удивление:

— Вот! С меня еще и деньги взяли! Сказали, наложенным платежом. Товары почтой! Батарейки! Двести штук! Денег еле хватило!

Когда Анатолий вывалил на стол батарейки, все привстали.

А затем стекла окон чуть не вылетели от мощного радостного ржания тридцати молодых жеребцов.

— Дядя! Тульский дядя! — сквозь икоту вопил Гена Руденко.

Не смеялся только один человек — мой друг Мыкола.

Он блеснул очками в сторону ошарашенного Толика:

— Ты же просил батарейки! Я решил тебе помочь. Выписал почтой!

Гена упал со стула, держась за живот:

— Вот он, тульский дядя!

глава 11

Демир юмуртга

Курсант Андрей Краюшкин лежал в моей каптёрке и глотал скупую мужскую слезу. Его могучее тело, намертво привязанное солдатскими ремнями к спортивной скамье, не могло сопротивляться жуткому насилию.

— Железные яйца! Щас проверим, какие они железные! — ухмылялся курсант Бунк, поднося к огромному пенису Андрюхи острое зубчатое полотно слесарной ножовки.

Однако резать ему мешала природная немецкая скромность.

— Не могу! Руки дрожат! — скривился он, глядя на меня.

— Дай сюда! — выдернул я саблезубый хирургический инструмент из рук скромняги. — Смотри, как надо резать!

— Рэзать! Давай рэзать! — поддержал меня дневальный по роте курсант Джубгашвили, для пущей убедительности резанув мрак казармы своим штык-ножом.

— На тумбочку иди! А то дежурный по части нас нахлобучит! — отмахнулся я от горячего кавказского джигита.

— Нэт, нэ нахлабучыт! — показал на часы Рома-джигит. — Тры час ночь! Спит дэжурны!

Высказав свои сомнения, дневальный всё же вышел за дверь. Но, посмотрев в сторону входной двери, он просунул свой любопытный грузинский нос в каптёрку и продолжил комментировать:

— Рэзать нада бистро! Р-р-раз, и усё!

Посмотрев на примотанного к скамье подсудимого, я поразился перемене его внешности. Обычно доброе благодушное лицо здоровяка и лентяя Андрюхи стало злобным, белым и отвратительным, как сама смерть. Скрежеща зубами и бугря мощные бицепсы, он шипел, как анаконда:

— Задуш-ш-шу, с-с-суки! Задуш-ш-шу!

Ухмыляясь, я поднёс блестящее острие ножовки к основанию андрюшкиного пениса и метнул взгляд на ассистента хирурга, курсанта Рому Кельш:

— Полотенце держи наготове! И водку!

Посмотрев на замершего в испуге Бунка, я гаркнул:

— Чё стоишь? Держи, нахрен, его за хрен!

— Как держать? — робко прошептал наивный немец.

— Нежно! — рявкнул я, занося над пенисом Краюхи жестокий инструмент палача. — Времени нет! Щас писец придёт!

А писец, как обычно, подкрался незаметно!

— Военно-революционный трибунал 18 роты 4 батальона военного училища приговаривает курсанта второго курса Кр-р-р! — начал я скороговорку. И тут же осёкся, глянув на курсанта Джубгашвили.

Позади растяпы-дневального как раз и материализовался страшный нежданный ночной писец.

Писец имел погоны подполковника и красную повязку помдежа (помощника дежурного по училищу).

— Хенде хох! — лязгнув затвором табельного ПээМ, по-немецки заорал подполковник. И ткнул стволом в мою сторону.

«А! Его жена преподаёт нам немецкий!» — вспомнил я, выпуская из рук скальпельное орудие и поднимая руки.

— Фамилия! — нервно крикнул помдеж, переводя дуло пистолета с одного моего ассистента на другого.

— Б-б-бунк! К-к-курсант Бунк! — промямлил нежный Саша.

— Курсант Кельш! — чётко, как истинный ариец и зольдат, отрапортовал суровый Рома.

— Фа-а-шисты! Пытаете?! Кастрируете?! — просипел подполковник, багровея от ненависти. — Прямо на 9 мая, на День Победы! Вы чё тут, охренели все?! Неделю назад курсант повесился на моё дежурство! Тоже на праздник! Международный день трудящихся, твою мать! На подтяжках повесился! Вы чё, приказ начальника училища не читали?

— Какой приказ? — уставился я на пистолет.

— Вот этот! — ткнул подполковник ствол ПМ в мой живот. — Запрет брючных подтяжек! А ты, курсант, нарушил приказ! Почему в подтяжках?!

Облегчённо вздохнув, я было подумал, что инцидент с привязанным к лавке Андрюхой рассосался благодаря подтяжкам.

Не рассосался!

— Яйца отстрелю! Суки! Не могли сутки выждать со своей грёбаной кастрацией! — раненым зверем взревел подполковник.

— Не могли, товарищ полковник! — преданно заглядывая в глаза помдежу, доложил я. — Срочная операция нужна!

— Фашисты! На гауптвахту! Немедленно! — взревев бешеным медведем, подполковник метнулся к телефону в коридоре.

Через пять минут в казарму, лязгая автоматами и топоча железными подковами, прискакали вызванные подполковником резвые караульные.

Одновременно примчалась и юная медсестра, дежурившая, к своему несчастью, в медсанчасти. Взглянув на огромный лиловый пенис Андрюхи-культуриста, она приготовилась хлопнуться в обморок. От восторга. Очевидно, даже в эротических фантазиях не грезились ей такие шикарные гигантские пенисы!

Но, как настоящий военный медик, девушка справилась с собой и приказала срочно тащить Андрюху в санчасть. Оперировать!

— Ножовка тут нужна! По металлу! — громко крикнул я, понимая, что Андрюху без нас покалечат эти глупые безрукие непрофессионалы. — Смотрите, какая страшная железяка-замок висит у него на мошонке!

Медсестра осторожно дотронулась до мощного лилового пениса связанного Андрюхи, присмотрелась к железной дужке замка, впившейся в нежную плоть:

— Замок! Он же кровоток перекрыл! Вы чё, одурели? Зачем повесили? Вы чё, садомазохисты? Снимите срочно!

— Так ключа нет! И личинка клеем залита!

— Ну вы и садомазо! — выдохнула медсестричка. — Вызывайте слесаря дядю Витю! Срочно! А курсанта — в санчасть!

Казарма между тем начала просыпаться. И тихо обсуждать нашу непутёвую «хирургическую» судьбу.

Разговор этот услышал и курсант 182 взвода Гиви Шиукаев. Он, как честный человек, не мог остаться в стороне.

— Это я виноват! Товарищ подполковник! Отпустите их! — подскочил к помдежу полураздетый сонный Гиви.

Подполковник не стал разбираться:

— И ты — на гауптвахту! Там разберёмся!

Разбираться с нами приехали все, кому ни лень — и замполит училища, и особист-чекист, и все наши командиры во главе с комбатом-батяней.

Гиви Шиукаев реально оказался главным виновником и, можно сказать, провокатором сегодняшнего ЧеПэ.

И это — несмотря на то, что Гиви был спортсменом, отличником боевой и политической подготовки, честным и порядочным курсантом.

Особист, однако, сделал другой вывод:

— Нет, не ты главный виновник! Главный — курсант Джубгашвили! Он что, в наряде?

— Да, дневальный по роте! — подтвердил я, проникаясь доверием к чекисту-капитану.

Мудрый капитан сразу вычислил главного виновника!

Но! Как усатый красавец Джубгашвили мог оказаться виновен, находясь в казарме?

Особист, выслушав нас, сделал такой расклад:

Второкурсник Рома Джубгашвили был любимцем ядрёных девок из женской общаги хлопчатобумажного комбината.

Каждое воскресенье, а то и намного чаще, изголодавшиеся по мужчинкам ядрёные девки накрывали в общаге большую поляну для нашего секс-гиганта.

Приходил наш Рома оттуда довольный как жирный кот, объевшийся чужой сметаны. Приходил как-то боком, прихрамывая и держась рукой за промежность.

Эдаким способом он ходил еще пару дней, пока не заживали его натёртые в грандиозных битвах помидоры.

Сегодняшняя ночь тоже манила нашего красавца в объятья сладострастных амазонок. Но командир роты, суровый спортсмен капитан Никишин, был непреклонен:

— Послезавтра — соревнования! Забыл? Никаких самоволок!

— Нэт-нэт!

— Ага! А потом двое суток яйца будешь зализывать! Какой тогда из тебя многоборец? Недееспособен будешь двое суток! Так что иди, готовься к наряду!

— Ну таварыш капытан!

— Иди-иди, бл..дь! Ты мне живой, бл..дь, нужен! С яйцами! Блядищи твои подождут!

Пригорюнился Рома, голову свою и длинные чёрные усы повесил.

— Что ты молодец невесел, что ты голову повесил? — решил приободрить друга курсант Гиви Шиукаев.

— Гива, брат! Спасай! — накинулся на него страдалец.

И начал, как всегда при сильном волнении, перевирать слова:

— Иды абщага, дэвчата ждут мэнэ! Скажы дэвчатам, капытан дэржит мэнэ!

— Самоволка?!

Для Гиви, широкоплечего атлета и боксёра, такое было немыслимо! Гиви, спортсмен, комсомолец и просто красавец-мужчина, был идеальным советским человеком и гражданином. Пока остальные курсанты мчались в увольнение к своим чаровницам из хлопчатобумажного комбината, скромняга Гиви всё воскресенье молотил здоровенную боксёрскую грушу.

Свято исполнял он заветы великого Ленина: учиться военному делу настоящим образом.

Но дружба — дело святое!

И пошёл наш скромняга Гиви на воинское преступление, то бишь самовольную страшную отлучку.

Думал Гиви, что обернётся за час. Как говорится, одна нога здесь, другая — там.

Однако ж краснощекие и крепкие, как отборные грибочки, общажные девки лаской уговорили курсантика выпить чашечку ароматного чая да испробовать домашнего пирога.

Пока наш скромный Гиви, восседая за столом, пробовал домашнего пирога, с двух сторон его прижимали прелестные грудастые «тёлочки».

Подавая голодному курсантику кусочек пирога, они как бы невзначай вываливали перед его носом свои огромные упругие мягкие прелести.

Прелести эти так вскружили голову нашему курсанту, что он не мог подняться из-за стола — по причине поднятия чего-то странного в его армейских штанах.

— Извините, мне пора! — покраснел он.

— Нет-нет, мой милый! — жарко зашептала, покусывая ему ухо, самая роскошная дива. — Останься с нами, будешь нашим королём!

Испуганный Гиви подскочил, как ужаленный и в страшном волнении бросился к выходу.

Однако девчата оказались тренированными и цепкими.

Они дружно атаковали бедного курсанта с четырёх сторон. Повиснув на нём, повалили на пол и начали срывать с него брюки.

Как лев сражался Гиви Шиукаев.

Но, помня заветы великого Ленина, он никак не мог пересилить себя и ударить женщин.

Чтобы не повредить нежных ласковых кошечек, курсант осторожно отрывал их цепкие лапки от своего мощного торса и перекатывал в сторону.

Но силы были неравны!

Вот-вот амазонки издадут победный клич и начнут свои безумные скачки на животе побежденного противника!

«Они же перетягивают пенис мужика бечёвкой, связывают руки-ноги, и страшно насилуют!» — вспомнил бедный Гиви страшилки о жутких девках из этой общаги.

И Гиви решил не церемониться.

Лёжа на полу, из неудобного положения, он нанёс мощный хук слева, затем — справа! Амазонки, завывая от злости, откатились.

Пользуясь нежданной свободой, Гиви ринулся в окно. Дверь, как он заранее заметил, была предусмотрительно заперта.

Этот неравный кровавый бой так шокировал нашего скромного джигита, что всю неделю ночная казарма оглашалась грозным львиным рыком сражающегося с гиенами Гиви.

Шутники даже пользовались этим и, собравшись у кровати спящего Гиви, тихо мяукали ему в ухо.

Ответом был грозный хищный рык разозлённого льва.

И следом — мощный удар ногой по спинке кровати.

Гиви сражался с трусливыми, но многочисленными гиенами!

Бежав с поля секс-боя, Гиви нажил себе коварного и хитрого врага. «Врага» была красива, стройна и очень злопамятна.

Именно она, бандерша девчачьей общажной шайки, получила самый сильный удар от нашего непутёвого курсанта. И, пользуясь своими обширными связями в нашем военном училище, узнала фамилию Гиви, курс и всё остальное.

Минусом было то, что спортсмен Гиви практически не ходил в увольнения. А ежли и ходил, то покупал себе мороженку и скромно-одиноко сидел в кинотеатре.

Плюсом было скрупулёзность Шиукаева в отношении дружбы. Любую просьбу друга он выполнял сразу, не задавая вопросов.

Такая просьба и поступила от курсанта Демирджи:

— Выручай, брат! Вечером в общаге медучилища сабантуй. Моей подруге — 18 лет! Юбилей! Но просила без тебя не приходить! Хочет познакомить тебя с девчонкой. Очень скромной.

— Почему со мной? — наивно вопросил Гиви.

— Видела тебя на соревнованиях по боксу. Очень ты ей понравился!

Гиви, конечно, не мог отказать другу. Хотя и опасался самоволки. Но что ради дружбы не сделаешь!

Однако вмешался его величество случай. Крутя на перекладине «солнышко», Гиви неудачно задел стоящего рядом курсанта. И оба загремели в санчасть.

Правда, ненадолго. Вечером, прихрамывая, Шиукаев вернулся в родную казарму. Но медицинскую общагу и скромную девушку пришлось забыть.

Демирджи, почесав затылок, решил сделать замену:

«Какая ей разница! Краюху приведу! Такой же громила, как Гиви! Может, ещё больше понравится!»

Громиле Краюшкину эта замена понравилась.

В полутёмной комнате медицинской общаги курсантов ждал очень жаркий ласковый приём. Такой жаркий, что Демирджи не успел назвать имени Краюшкина.

Да его никто и не спрашивал.

Оба курсанта, выпив коньячку и шампанского, запомнили только жаркие нежные объятия, страстные поцелуи и радостные волнующие женские клики.

Очнулись они только в такси, скрипнувшем тормозами у второго КПП военного училища.

— Мы где? — не понял Демирджи.

— Ваше училище! Девки приказали сюда доставить! — заржал седовласый водитель. — Сильны девахи! Загрузили вас, и даже не поморщились!

Краюшкин тоже пришёл в себя.

Но покинуть такси ему мешала боль в промежности.

— Ну ты и секс-гигант! — восхитился Демирджи в ответ на жалобы Андрюхи.

КПП они миновали благополучно, ибо дежурили там их сотоварищи. Но ближе к казарме Краюшкина начали одолевать сомнения, вызванные сильной болью в области паха.

И только в казарме, сняв брюки, Андрюха обнаружил стальной замок, сковавший его причиндалы самым жестоким образом.

— Демир юмуртга! По-туркменски это — «Железные яйца»! — прокомментировал Демирджи. — А моя фамилия тоже от слова «демир», то есть железо. Переводится как «кузнец». Сейчас буду тебя расковывать!

Так Андрюху, еле живого от испуга, притащили ко мне в каптерку. И привязали орущего курсанта к лавке.

Я достал слесарную ножовку и…

Писец подкрался незаметно, в виде помдежа по училищу. И нас потащили на гауптвахту. Разбираться.

— Ладно, бл..дь! Идите на х…, в роту! Лишаетесь, бл..дь, увольнения на полгода! — разобравшись в нашей странной истории, решил батяня-комбат. — Демир, бл..дь, юмуртга!

глава 12

Курсант-ревнивец

— Часовой пропал! — сипло выкрикнул сержант Краюшкин, забегая в караулку военного училища.

— Кто пропал? — поднимая голову от стола и смахивая рукавом шинели кружку с холодным чаем, уставился на него лейтенант Глущенко, наш взводный.

— Курсант Гаврилов! Склад ГэСээМ охранял!

Лейтенант потряс головой, отгоняя предутреннюю дремоту:

— Погоди! Может, поссать куда пошёл?

— Да нет нигде! Везде искали!

Лейтенант испуганно глянул на телефон:

«Докладывать о ЧэПэ? Или подождать? Всё ж таки День Советской Армии, 23 Февраля! „Пришьют“ политическую составляющую! За такое ЧэПэ запросто выпрут в войска! Если, конечно, не посадят. А может, и посадят. Ведь не было, за всю историю училища, такой хрени! Да ещё в главный военный праздник! Твою ни мать!»

Чтобы скрыть испуг, взводный нарочито грубо спросил:

— Что, диверсанты его похитили? Моссад израильский?

— Не похоже! Надо поспрашивать его земляков. Ильин говорил, что скандалил Гаврилов со своей молодой жинкой. Может, в этом причина? Домой побежал разбираться?

Меня, как самого ближнего земляка Гаврилова, тут же подняли с деревянных нар и разбудили нервозными пинками:

— Чё там у Гаврилова с женой?

— В смысле? — тараща сонные глаза, не понял я.

Лейтенант звонко и тонко выкрикнул, переходя на свой обычный нервозный тенор:

— Пропал твой Гаврилов! Говори давай, чё там у него с женой? Может, побежал стрелять её? Откуда она родом, с его хутора?

Почесавшись и сладко зевнув, я рассказал всё, что знал о молодой супруге курсанта Гаврилова. А знал я, как и все, очень мало.

Наташку, стройную гибкую красавицу из родного хутора Безымянка, Слава Гаврилов давно присматривал. И летом, будучи на втором курсе, решил: «Пора жениться!»

Стали они жить-поживать, да добра наживать.

Жили недалеко от военного училища, снимая комнату в частном секторе. И всем были довольны. А что? Два года, и Гаврилов — лейтенант!

Но! Страшно не понравилось Славику, что его любимая жинка мгновенно позабыла о скромности и начала (о ужас!) красить губы да рядиться в короткие юбки.

Его душа, помня заветы хуторских казаков-старообрядцев, страшно вознегодовала.

Придя из увольнения, Гаврилов размахивал кулаками у моего носа и брызгал слюной от возмущения:

— Я ей гутарю: «Сыми тряпки! Не позорь хутор!» Она, змеюка, лыбится! Я гутарю, шо морду набью! Опять лыбится! Ты, гутарит, будущий офицер. И не должон руки распускать по мелким поводам. А какой же это мелкий повод? Губы красит! Срамота! Кошмар!

Выслушав мои воспоминания, Глущенко уточнил:

— Так бил Гаврилов жену или нет?

— Говорит, не бил, а только учил. Намотает косу на руку, и учит. А как учит, не говорил! Наверное, бил, но несильно. Иначе бы убил. Удар у Славика что надо! Мы ж с ним боксом и рукопашкой занимаемся. Сильный удар! Если попадёт, конечно.

Лейтенант Глущенко посмотрел на часы и нервно закусил губу. Соображал, что же делать. Докладывать о ЧэПэ или пробовать искать беглеца своими силами.

А может, Гаврилов не беглец, а убили его и забрали автомат!

Видя нерешительность взводного, я предложил:

— Товарищ лейтенант! Разрешите, мы сгоняем на хату Гаврилова? Тут рядом, пять минут ходу.

Глущенко побарабанил пальцами по стеклу, уложенному на письменный стол. Поморщил высокий лоб. И решил:

— Давай, Ильин! Бери своего земляка Пшеничного и беги! Одна нога здесь, другая там! Как у вас в станице говорят, шамером!

Этим самым шамером, почти ураганом, нас донесло до хатки, снимаемой нашим исчезнувшим земляком.

Ткнув гамкающего во дворе злобного пса под рёбра, мы забежали на высокий крылец. Постучали. И сразу, не дожидаясь приглашения, влетели внутрь.

За столом, горестно подперев руками седую голову, сидела древняя бабуля. Заслышав грохот наших подкованных копыт, она подняла маленькие глазки, утонувшие в глубоких морщинах.

— Никитишна! Славик приходил? — с порога выкрикнул я.

Старушка вздохнула и показала скрюченным пальцем на стену:

— Вона! Глянь!

На большом фото, прикреплённом кнопками к обоям, улыбалась юная очаровательная жинка нашего злобного Славика.

Хм! Ну и чего такого? Улыбается!

Ничего не поняв, я было повернулся к бабуле. Но что-то меня смутило на снимке.

Ах да! Посреди фото чернела маленькая дыра!

— Дыря! — подтвердила бабуля. — Славик прибёг, глянул у комнатку, а жинки нету. Записка токмо. Убёгла жинка до хутора. Не хотит, грит, терпети бой от паганава супружника.

— Так она чего, до хутора, к родителям, побёгла? — удивился я решительности молодой хуторянки.

— Знамо дело, до хутора! — вздохнула старушка. — А Славик и збесивси! Как стрельнёт у портрету! Грит, убью дуру! И побёг!

— Куда побёг? — воскликнул молчавший до того Коля Пшеничный.

— Знамо куда! На хутор к сабе!

Лейтенант, выслушав наши разведданные, начал бегать по караулке, как тигр в клетке. Голова его искрила от напряжения, выдавая «на-гора» единственную истеричную фразу:

— Твою ни мать!

Коля Пшеничный мрачно крутил головой вслед за тигриными прыжками лейтенанта. И, почесав затылок, предложил:

— Товарищ лейтенант! Гаврилов взял деньги у бабули. Но совсем мало. На частника-таксиста не хватит. Стало быть, поедет на автобусе. Надо бежать на автостанцию.

Лейтенант остановил свой нервный галоп и удивлённо посмотрел на странного курсанта:

— Пшеничный! Ты дурак, что ли? С автоматом — на автобус?! Ты чё! Скорее всего, захватит легковушку да ринется догонять свою жену. Сколько до его хутора по трассе?

— Ну, километров сто пятьдесят, ежли через Михайловку иттить. Город такой перед их Безымянкой.

Глущенко пожевал губами, наморщил лоб. И решил:

— Так! Едем на моём «Запорожце»! Ильин, Пшеничный, сдать оружие и за мной! Сержант Краюшкин, принимай командование на себя! Никому не докладывай!

Пока мы стремительно мчались, как черепахи, на стареньком пыхтящем «Запоре» по ночной трассе, Глущенко выспрашивал подробности о беглом курсанте.

Главным образом, интересовала его возможность уговорить бешеного Славика сложить оружие и не пострелять полхутора.

В городишке Михайловка мы заехали в местный отдел милиции, и лейтенант кратко обрисовал ситуацию. И попросил помощи в разоружении курсанта.

Сонный капитан долго таращил удивлённые глаза на странных военных, рассказывающих о вооружённом солдате. Не верил! По вскоре проснулся и начал действовать. Позвонив куда-то, он затребовал взвод из батальона Внутренних Войск, квартировавшего в городке.

И пообещал нашему литёхе, что курсант никуда не денется:

— Окружат его, постреляют над головой. Сложит оружие как миленький!

— А если не сложит? — насторожился я такой решительности местных ВэВэшников.

— Пристрелял. И дело с концом! — сонно зевнул капитан.

Слова эти сильно подействовали на Глущенко. Выскочив из милицейского околотка, он запрыгнул в свой «Запор»:

— Едем! Надо опередить этих костоломов! Пристрелят дурака Гаврилова, даже не поморщатся!

На подъезде к хутору Безымянка фары высветили скромный белый обелиск с красной звездой на верхушке.

— Сражение здесь было в Гражданскую войну! — сквозь рёв и дребезжание авто крикнул я. — Красные преследовали белоказаков, своих же станичников. И напоролись на засаду. Казаки дождались, когда полк красных вытянется в узкой горловине между буграми, и атаковали. Казачья лава — с трёх сторон! Много тогда порубали!

Глущенко лишь покачал головой.

— Здесь не бугры, а настоящие дюны, как в Прибалтике! — прокричал он, поворачивая на песчаную узкую дорогу.

Зимнее холодное небо начало светлеть, гася звёздную подсветку.

Единственная улочка хутора пестрела белыми тулупами и цветастыми кацавейками. Народ столпился у низенького плетня, ограждавшего чей-то двор.

Затормозив рядом, Глущенко высунулся из окна:

— Что случилось?

Седобородый старик в чёрном зипуне равнодушно осмотрел «Запорожец» и махнул рукавицей в сторону дома:

— Славик Гаврилов прибёг с ружжом! Тама — родители евоной жинки. Требуит з них свою жинку. Гутарит, шо прячут воны дочу. Стрельнул ужо два раза! Нас не пущает. Гутарит, шо застрелит.

Глущенко вылез из авто и хлопнул дверцей:

— Ильин, пошли уговаривать дурака!

Зайдя на крыльцо, лейтенант начал барабанить в дверь и греметь хлипким засовом:

— Курсант Гаврилов! Это лейтенант Глущенко! Выходи! Поехали в училище!

В ответ — тишина. И почти сразу — звон разбитого стекла.

Из окна высунулось дуло автомата.

— Всем назад! С крыльца! Застрелю! — нервный крик Славика утонул в грохоте автоматной очереди.

От неожиданности Глущенко споткнулся и кувыркнулся на землю. Вскочив, бросился за плетень:

— Ильин, ложись!

Закурив и переведя дух, лейтенант приказал:

— Ильин! Может, тебе удастся уговорить дурака? Только смотри, времени у нас мало. В любой момент нагрянув ВэВэшники да застрелял придурка к еб..й матери! Тогда уж точно меня посадят!

Метнувшись за ствол берёзы, растущей рядом с окном, я начал переговоры:

— Славик! Это Ильин! Две минуты можешь послушать?

— Пошли все на х..й! Пока жену мою не приведёте, разговора не будет! Я сказал! — нервно завизжал мой друг, выглядывая из-за белой оконной занавески.

— Славик! Ну и выпусти родителей жены. Они и приведут!

— Хрен там! Не хотят! Матерятся на меня! Надо их пристрелить!

«Бл..дь! В таком нервозном состоянии он реально может застрелить!» — думал я, лихорадочно перебирая варианты дальнейших своих манёвров.

Надо ведь успокоить парня, а затем предложить подходящий для него выход. Понимает ведь, что ждёт его тюрьма.

И заложников захватил, и оружие похитил, и самовольно покинул воинскую часть. Лет на двадцать может присесть!»

— Славик! Так родители ни в чём не виновны! Зачем их стрелять? — крикнул я, выглянув из-за дерева.

Ствол автомата, высунувшись из окна, мгновенно уставился на мою глупую наивную голову:

— Петро! Мы с тобой друзья! Но если ты полезешь сюда, застрелю!

— Зачем мне лезть? — усмехнулся я, подходя к окну. — Хочешь, стреляй! Всё равно я собрался после училища в Афган. Там быстрее подстрелят, чем здесь. Так что стреляй! Только в чём тебе-то польза? Ты ж не душман, чтоб русских стрелять.

Славик усмехнулся:

— Не подходи, застрелю!

— Своих стрелять — дурное дело! — вздохнул я тяжко. — Мы вот проезжали на трассе у памятника погибшим казакам. Тогда, в восемнадцатом году, постреляли да порубили казаки своих же станичников. И чё они доказали? Полхутора вашего опустело навсегда!

Славик выглянул в окно, присматриваясь к толпе на улице:

— Ты чаво вспомнил Гражданскую войну?

Не ответив ему, я спросил:

— Славик! А ты тогда, в восемнадцатом, на чьей стороне был бы?

Гаврилов что-то буркнул в ответ и притих. А затем крикнул:

— За настоящих казаков я, за белых! А красные — предатели Дона! Присягу нарушили, перешли к новой власти. Думали, Советская власть земли им побольше даст. Хрен там! Последнее отобрали! Отец Наташки рассказывал, как продотряды последнее зерно по амбарам шарили. Штыками землю тыкали, искали спрятанный хлеб. И расстреливали казаков, которые зерно спасали. А семьи казачьи потом с голоду пухли, умирали! А потом всех загнали в колхоз. Денег не платили, выдавая лишь чуток зерна. На прокорм. А уехать никуда нельзя было, паспортов специально не давали. Как рабы! Вот тебе и красные!

Выслушав гневную контрреволюционную речь Славика, я понял, что стрелять родителей жены он раздумал. Поэтому принялся за разум ревнивого курсанта:

— Славик! Включи логику! У тебя времени очень мало. Из Михайловки едет взвод ВэВэшников. Нам сказали, это такие отморозки, которые не станут с тобой разговаривать. Расстреляют вместе с родителями, и скажут, что так и было. Ещё и виноватым тебя назначат. Скажут, ты убил стариков.

Сделав паузу, я спросил:

— Но есть второй вариант. Сказать?

Гаврилов, не опуская автомата, недоверчиво хмыкнул:

— Давай, бреши!

— Лейтенант Глущенко хочет замять ЧэПэ, чтоб не докладывать командованию. Если ты выходишь, мы садимся в машину и едем в училище. Без последствий для тебя. Думай! Только быстро думай, пока дурные ВэВэшники не приехали!

Ствол автомата уполз внутрь хаты.

А лейтенант, слышавший мои слова, злобно зашипел:

— Ильин! Ты чё там обещал за меня?! Я ничего не обещал! Доложить командованию я обязан!

Повернувшись к нему, я тихонько, чтоб Славик не услыхал, спросил:

— Товарищ лейтенант! Если Славика будут судить, я скажу, чтоб меня тоже арестовали. Скажу, что помог ему бежать с оружием.

Глущенко вытаращил глаза:

— Ты чё, правда организовал побег?

— Конечно, нет! Но я не прощу себе, что обманом выманил друга и заставил сдаться. Я ж обещал, что ничего ему не будет! Так что вместе сядем в тюрьму!

— Твою ни мать! Два дурака! — только и вымолвил взводный.

И тут дверь хаты морозно скрипнула.

Выйдя на крыльцо, Славик отстегнул рожок от автомата и протянул мне «ствол»:

— Ладно, поехали!

глава 13

Сожрет — не сожрет?

Самый важный человек в роте — это каптерщик.

Мне тоже посчастливилось быть таковым.

Хранились в нашей каптерке и чемоданы курсантов.

А в чемоданах находилось, особенно после отпусков или приезда родителей, огромное количество съестных припасов.

А кому перепадало из этих запасов? Правильно, каптерщику!

И вот однажды вечером заходят в каптерку курсанты нашего 4 взвода Гена Руденко и Зиновий Волошин.

Гена — мой земляк из райцентра Даниловка. Он мал ростом, сухощав, спереди несет длинный нос и бульдожьи челюсти. Зиновий — высокий наивный умный интеллигент, никогда не ругающийся матом.

Зиновий открыл свой чемодан и достал страшный для страны дефицит — три большие коробки шоколадных конфет.

Эти дефициты приберегались для всего нашего взвода, чтоб отпраздновать день рождения наивного курсанта.

Тыча пальцем в пузо маленького Гены, Зиновий удивленно молвил:

— Он спорит, что съест все три коробки! Вот врет! Сейчас делаем эксперимент. Сказал, что если проспорит, купит пять коробок!

— Зиновий! Остановись! — вскричал я громко. — Этот бегемот сожрет не только три, а тридцать три коробки! Ты его не знаешь!

Но курсант был очень наивным! Меня он не слышал.

Гена, снисходительно глядя на меня, открыл коробку и раскрыв ворота своей огромной пасти, высыпал туда полкило драгоценных фигурных конфет.

И молча распечатал вторую коробку.

Понимая, что промедление смерти подобно, и через минуту от дефицита останется один лишь запах, я сграбастал четыре конфетины.

Гена сожрал все, предложенное наивным курсантом, и гордо заявил:

— Зина! Ты проиграл! Гони деньги!

Зиновий, ошарашенный мгновенным проигрышем, молчал.

Гена повернулся ко мне:

— Что-то я не насытился! Давай мой чемодан! Зину угостим, а то загрустил он!

Из недр широкофюзеляжного чемодана Гена достал большой сверток и понюхал его. Торжественно развернув бумагу, протянул мне котлеты.

— Ты отравить нас вздумал?! — настороженно спросил я, принюхиваясь. — Ведь котлеты твои лежат здесь трое суток! А мясо положено хранить только в холодильнике!

Гена презрительно хмыкнул:

— Интеллигенты! Как хотите! Мне больше достанется!

Открыв свою широкую зубастую пасть, Гена метнул туда пять большущих, с лапоть величиной, котлет.

глава 14

Раздолбай всея прокуратуры

Новогоднюю праздничную ночь 1984 года мне предстояло уныло-мерзко провести в стенах городской прокуратуры.

Новый год был не совсем новым. А был он старым Новым годом, выпадающим, как водится, на 14 января.

Наш «замок», то бишь замкомвзвода сержант Крымов, специально упёк меня на новогодний праздник в застенки прокуратуры. И упёк, твою мать, без малейшего повода.

Просто точил на меня свой гнилой зуб. И всё время делал попытки упрятать меня, мятежного курсанта, в наряды вне очереди да всякие подобные богопротивные мерзопакостные дела.

Очень уж сильно подозревал наш «замок», что я есть истинный раздолбай и нарушитель воинской дисциплины.

В принципе, сержант не шибко ошибался.

Однако ж выловить меня не удавалось.

Да ловить-то было нечего! Прегрешения мои имели, в общем-то, миролюбивый характер и никого не ущемляли.

А вот грешки других курсантов как раз и задевали интересы других. Но сержант вовремя закрывал на это свои глаза.

Надо сказать, поймать нарушителей пытался даже наш бравый старшина Лавлинский. Но ловил не всех.

Самые сообразительные ускользали из его цепких волосатых лап, как юркие пугливые пескари в мутной речной воде.

Вот характернейший примерчик.

Взгрустнулось тёмной глухой морозной ноченькой курсантам нашего взвода.

Пошли они в туалет. Покурить, стало быть, душу отвести.

Дымят как паровозы и тихонько ржут, как полковые кони.

И не видят, наивные, что крадётся по коридору, злодейски шевеля кошачьими длинными усами, коварный хитрый старшина.

Курсант Смекалин, смекалистый толстяк, стоит на шухере. Выглянув в щёлку, перед самым своим толстым носом видит торжествующую ухмылку Котофея Старшиновича.

— Товарищ старшина! Вот они! Держите их! — благим матом орёт смекалистый Смекалин, бросаясь в щель между старшиной и дверью.

Такой смекалкой я, по счастью, не обладал. Неудобно было бы скрываться от врага, бросая друзей, хоть и шутливо.

Мои деяния носили, можно сказать, логичный рационализаторский характер.

Нужен пример? Вот он.

Стоит всё училище на тёмном, холодном, продуваемым лютыми снежными ветрами широком плацу, и ждёт общеучилищной вечерней нудной поверки.

Растирая опухшие от холода уши, курсанты молча ждут, когда старшина хриплым от мороза голосом прокричит их фамилию.

А заслышав, отвечают на зов, матюкаясь про себя:

— Я!

Тот же самый отмороженный долбанизм повторялся каждый понедельник, когда всё училище строилось на развод.

«В чём смысл этого долбанизма? Зачем стоять битый час на лютом холоде, отмораживая уши?» — билась в моей непутёвой голове революционная мысль.

Решение созрело быстро. Надо минус превратить в плюс: использовать свой небольшой природный рост, благодаря которому стоял я позади взвода.

Когда рота приходила на очередное отморожение, я тихонько, «погулять как будто вышел», скрывался в стоящую позади тёплую столовую.

И, прижавшись к жаркой батарее отопления, из окна наблюдал за училищными манёврами.

Как только громыхала команда «Оркестр! Играй „Зорю“!», я готовился к выходу на сцену.

— Трум-трум-трум, там-та-там-тарам! — продолжал оркестр разгонять морозный звонкий воздух. Курсанты радостно топали сапогами, дабы согреться в движении.

Как только наша 18-я рота выходила с плаца и втягивалась в узкую аллейку, я покидал свой эНПэ, то бишь наблюдательный пост. И незаметно присоединялся к марширующим товарищам.

Самое удивительное для меня, что никто, даже зловредный сержант-«замок», не раскусили моего революционного ноу-хау.

Сержанта Крымова, видимо, тревожили смутные сомнения.

Наверное, поэтому он порою, стоя впереди взвода на очередном глупом построении, подскакивал как ужаленный.

Бежал в конец строя и, глядя прямо на меня, завывал, брызгая ядовитой слюной:

— Где Ильин?

С усмешкой глядя на его красную от натуги морду лица, я нарочито браво рявкал:

— Яволь!

Сержант кривил губы:

— Три наряда вне очереди!

— За что?

— Пять нарядов! — радостно шипел он. — За пререкания в строю!

И настороженно глядел на мои губы, пытаясь прочитать матершинную хулу в его адрес. И читал, видимо, такое:

«У! Таракан беременный!»

На самом же деле мои слова были катастрофически мирными:

«Судьбе как турок иль татарин

За всё я ровно благодарен.

У Бога счастья не прошу

И молча зло переношу».

— Ещё пять нарядов! — брызгала ядом гадюка.

В общем, взаимоотношения у нас были самые дружеские.

Чтобы порадовать своего друга-начальника, я, как редактор стенгазеты, рисовал на сержанта очень смешные шаржи.

К примеру, как он, сержант, болтается сосиской на турнике, издавая свинячье хрюканье.

Ну как мне, интеллигентному редактору, пройти мимо того, что бравый сержант не мог подтянуться даже одного раза? И за него нормативы пытался сдать другой, не похожий на толстого сержанта курсант! Однако обман сей вскрыл суровый начфиз.

За мой гениальный шарж получил я, как обычно, пять нарядов вне очереди…

Под Новый старый год моему любимому сержанту повезло на повод для расчётов со мной. Повод подала «гражданская» прокуратура.

В январе городской прокурор запросил у военного училища помощь в охране объекта.

Объектом был кабинет прокурора, сейф которого хранил важнейшие документы по расследованию преступлений кровожадной банды «Чёрная кошка». Именовалась она так, чтобы напомнить шайку из кинофильма «Место встречи изменить нельзя».

И что же остаток банды? Смирился?

Никак нет! Оставшиеся на свободе бандюганы спланировали нападение на здание прокуратуры, дабы уничтожить материалы уголовного дела и все вещдоки.

13 января наш 184 взвод заступил в караул. И мстительный сержант решил отправить меня туда, где Макар телят не пасёт, то бишь на самый дальний объект.

Чтобы, стало быть, забыть вовремя сменить меня.

Чтобы, значит, служба мёдом не казалась.

Пущай, мол, до утра посидит там этот раздолбай!

И что же Раздол-Бай, то бишь я?

Поскольку назначили меня таким вот «баем», то и мысли мои стали абсолютно байскими.

В час ночи взяв под охрану здание прокуратуры, я тут же позвонил в общагу педучилища:

— Это прокуратура! Ильин на проводе! Будьте любезны, вызовите свидетеля Владимирову!

Перепуганная вахтёрша уронила стул, растоптала очки, и побежала исполнять приказ грозного прокурора.

Вскоре в трубке послышался испуганный писк моей подружки Леночки. Не признающей, конечно, своей вины.

Пришлось её успокаивать лирикой:

— Да я это! Я! Сижу за решёткой в темнице сырой! В прокуратуре я.

— Ой! — ойкнула Леночка. — Какой прокуратуре? В час ночи?! Чё ты опять натворил?

Пришлось успокаивать мою милашку, что всё нормально. А в прокуратуре сижу, потому что героическую мою персону выбрали для охраны этого заведения от нападения банды «Чёрной кошки».

— Но без тебя мне страшно! — с придыханием сообщил я. — В окно стучится кто-то! Боюсь — боюсь-боюсь!

— Кто стучится? — испугалась подружка.

— Аяз-баба стучится! Новый год! — радостно выпалил я. — А шампанского нет! Давай приходи! Общага ваша — рядом!

В ожидании Леночки мою непутёвую голову посетила гениальная мысля, связанная с празднованием.

Трудность была в том, что пост мой располагался на первом этаже, напротив входа. И если мы с подругой загуляем, то нас неминуемо увидит, при обходе здания, мой добрый милый сержант.

Решение созрело быстро.

Притащив из дальнего конца коридора большой гипсовый бюст Ленина, я установил его в кресле. Нарядил в свою шинель, нахлобучил шапку. Рядом с дверью поставил швабру, чтобы заблокировать ручку двери после прихода милашки.

— Ай да Ильин, ай да сукин сын! — скромно похвалил я себя за грандиозный ум и гениальность.

«Мы с Леночкой засядем на втором этаже, на мягком широком диванчике. Придвинем столик. И встретим Аяз-бабу, как полагается добрым людям! А если нелёгкая принесёт сержанта, то открыть дверь он не сможет». — размышлял я.

Когда пришла румяная и радостная милашка, мы заблокировали дверь и поднялись на второй этаж. В центре коридора, рядом с приёмной прокурора, располагался прекрасный мягкий широкий диван с креслами по бокам.

Притащив ещё одного гипсового белоснежного Ленина, я установил его на кресло и нарядил в пальтишко моей возлюбленной. А сверху нахлобучил вязаную белую девичью шапочку.

— Аяз-баба! — похлопав бюст по плечу, я пояснил, что так в Туркмении зовётся Дед Мороз.

Подняв бутылку, принесённую подружкой, я крутнул пробку. И, дождавшись тихого хлопка, разлил шампанское по стаканам.

Леночка принесла шоколадные конфетки да всякие печеньки-пирожки.

— З новим роком! — провозгласил я первый тост. — Это украинский Новый год. Русский давно прошёл. А сейчас начался украинский. А потом выпьем за туркменский. Как придёт Аяз-Баба, так и выпьем!

Леночка тихо смеялась, прижимаясь ко мне:

— Страшное слово какое-то! Как будто бабу Ягу зовёшь! А вдруг приманишь словами? И «рок» приманишь! Я боюсь!

— Я тоже боюсь-боюсь-боюсь! — шептал я, залезая шаловливыми ручонками под тёплую мягкую кофточку милашки.

Страсть моя заставила кофточку сорваться с юного прекрасного торса и взметнуться к потолку.

— П-пах! — негромко, но обиженно крякнул бокал шампанского, спикировавший на ковёр в связи с нашими бурными поцелуйчиками.

Моя ненаглядная Леночка ойкнула и застеснялась, как будто шипучий напиток предупредил её о чём-то предосудительном.

— Надо вытереть! Пятно ведь будет! — надев кофточку, прошептала она. — Где тряпку взять?

Воспалённый разум мой сначала удивился, но затем выдал правильный ответ:

— В туалете должна быть. Щас гляну!

— Я сама! — шепнула Леночка и мотыльком вспорхнула с дивана.

Пока я любовался и восторгался её точёными ножками да крутыми бёдрами, она лёгким бризом скользнула по коридору.

Остановившись у двери туалета, Леночка оглянулась на меня и сделала страшные глаза.

Развернувшись, она тихонько, на цыпочках, подбежала ко мне. Приложив палец к губам, прошептала:

— Там Аяз-баба сидит!

— Ты чего? — улыбнулся я.

— Да! Матюкается шёпотом и сапогами скрипит!

Недоверчиво посмотрев на Леночку, я тоже непроизвольно перешёл на шёпот:

— Может, крысы там? Или мыши?

Сразу вспомнилось мне, как неделю назад в каптёрке ловили мы здоровенную мышь. Она залезла в посылочный ящик и нагло, не стесняясь, щёлкала зубами и шуршала обёрткой колбасы.

— Не! Не мыша это! — испуганно прошептала Леночка. — Мыша не ругается матом!

— Да показалось тебе! — улыбнулся я, забавляясь глупому девичьему испугу. — То Аяз-баба тебе, то мыша! Пойду, поймаю за хвост твою бабайскую мышу!

Посмотрев на автомат, лежащий около дивана, я смело прошёл к туалету. Толкнув дверь, весело крикнул:

— Мыша! Выходи!

Слабо освещённый туалет, естественно, ответил тишиной и запахом хлорки. Лишь форточка хлопнула, закрывшись от ветра.

«Ага! Понятно! Форточка бубнила! И напугала мою милую пугливую Ленусечку!» — сообразил я. И сделал шаг.

— Стоять, сука! Руки поднял! Быстро! — мой бритый затылок ощутил смертоносную морозную сталь пистолета.

Злобный шёпот продолжал командовать:

— Руки поднял!

Медленно подняв руки, я начал соображать:

«Банда! Как она сюда попала? Днём спрятались? Почему раньше не вылезли? И главное: что мне делать? Пристрелят ведь и не поморщатся! И Леночку пришьют! Вот сержант радоваться будет, визжать от восторга! Скажет, давно замечал раздолбайство раздолбая!»

Размышления мои прервал тот же злобный шёпот:

— Курсач! Ты чё тут делаешь? Пост твой — на первом этаже! Ты чё устав нарушаешь?

Ответить я не успел, потому что из коридора раздался испуганный девичий голосок:

— Петенька! Ты чего там? Мышу поймал?

Ствол продолжал давить на мой затылок. Но шёпот изменил направление. Видимо, мой противник смотрел в сторону двери:

— Баба! Откуда здесь баба? А кто у нас Петенька?

«Смотрит в другую сторону! Надо атаковать!» — сообразил я, вспомнив вчерашние тренировки по рукопашному бою.

Вместе с другом Славой Гавриловым оттачивали мы спецкомплекс РБ-3, то есть обезоруживание противника при угрозе пистолетом.

Славик упирал в мой затылок пистолет и орал немецкое «Хэндэ хох»! На все мои попытки провести приём от быстро, как заяц, отпрыгивал и радостно ржал. В конце концов мне удалось с первого раза выбить оружие!

Сейчас эти мирные тренировки пригодились!

Может быть, лет через десять я не рискнул бы выбивать уткнувшийся в мою голову ствол. Сто раз подумал бы, стоит ли так играть со смертью!

Но сейчас таких осторожных мыслей даже не возникало.

Мысль была одна, зазубренная из Наставления по физподготовке:

«Внезапно повернуться на правой ноге направо-кругом, отбить правым предплечьем вооружённую руку противника и захватить её за кисть обеими руками сверху. Нанести ему удар ногой в пах или коленный сустав. Провести рычаг руки внутрь, нажимая и выкручивая кисть, лишить противника контакта с оружием».

Резко развернувшись, я ударил предплечьем по руке незнакомца. Грохот выстрела тут же разбил мрачную хлорированную тишину.

Ухватившись за кисть злодея, я нанёс сумасшедший удар в его пах. Затем ещё и ещё!

Стекло окна мгновенно зазвенело осколками. Тёмный силуэт снаружи блеснул стволом автомата. И тут же — короткая злая очередь.

Пули визгнули прямо над моей глупой головой!

Бросившись на пол, я стремительным колобком выкатился в коридор, где завис истеричный визг моей смелой подружки.

И вовремя выкатился!

Сразу же дверь покрылась пулевыми отверстиями, а стена коридора глухо зашептала отбитой штукатуркой.

Схватив за руку неистово визжащую Леночку, я протащил её к дивану.

Бросил на пол:

— Лежать! Голову закрой! Руками!

Схватив автомат, я тоже рухнул на ковёр. Выглядывая из-за дивана, щёлкнул предохранителем и передёрнул затвор.

Через секунду из туалета выскочил автоматчик и полоснул короткой очередью в нашу сторону.

«Попал, бл..дь!» — мысленно похвалил я опытного стрелка, который с первого выстрела поразил мишень — гипсовый бюст вождя мирового пролетариата.

Осколки вождя больно резанули мою бритую голову. Досталось, судя по тихому обиженному мышиному писку, и моей подружке. Она не стала нарушать устав и подпрыгивать от испуга, а продолжала лежать, обхватив голову.

— Тра-та-та-та! — злобно и резко громыхнул мой автомат.

Нападающий матюкнулся и выронил ствол.

Повалившись на пол, он схватился за плечо. Тут же его накрыла пелена снега из раскромсанного моими пулями окна.

«Ага! Попал! Умница!» — похвалил я себя.

— Лена! Беги вниз, к телефону! Вызывай ментов! Скажи, вооружённое нападение! — рявкнул я, метнувшись к злосчастному коварному туалету.

Добежав, ударил корчившегося бандюгана прикладом по голове. Затем, не открывая двери сортира, громыхнул длинной очередью.

И, резко толкнув дверь, нажал на спусковой крючок ещё раз.

Разбитое окно зияло чернотой, перемешанной с искрами залетающего невинного тихого снежка.

Осмотрев все кабинки, я выглянул на улицу. И присвистнул:

«Пожарная лестница тут! Всё ясно! Днём кто-то оставил форточку открытой, чтобы ночью залезть. Знали, что пост охраны — на первом этаже!»

Выбежав в коридор, я метнулся к разбитому бюсту Ленина и подхватил белый шарфик Леночки.

Им и скрутил мычащего раненого противника.

— Петенька! Сейчас приедут! — прямо от лестницы закричала раскрасневшаяся Елена. — Могу помочь!

— Охраняй его! — толкнул я лежащего. — Будет дёргаться, бей шваброй!

Вручив Леночке швабру, добытую в туалете, я бросился вниз. Там уже громыхала и раскачивалась входная дверь.

Когда майор милиции осмотрел коридор второго этажа, он хмуро ткнул пальцем в разбитую бутылку шампанского:

— Чё тут было? Водку пьянствовали?

Заметив моё смущение, улыбнулся:

— Пошутил я! Осколки собери и выбрось. И подругу свою домой отправь! Здесь её не было!

глава 15

Интеллигенты хреновы!

Комбат нашего курсантского батальона по кличке «Копчёный» в повседневной службе был спокоен, как удав.

Но сейчас маленький коренастый майор нервно бегал по кабинету, хватаясь одновременно за бритую голову и трубку телефона.

Резко тормознув каблуками хромовых сапог, комбат злобно уставился на курсантов, которые виновато понурили бритые головы.

Комбат ткнул коротким толстым пальцем в грудь одного, башку которого покрывало страшное красное пятно:

— Пушкин, бл..дь! Ты дуэль начал?

— Товарищ майор, это случайно получилось! — вздохнул высокий худой курсант. И поёжился в своей когда-то зелёной, а ныне пятнистой красной куртке хэбэ.

«Копчёный» повернулся к другому курсанту, голова которого была страшного синюшного цвета:

— Дантес, бля..ь! Ты начал дуэль?

Дантес скорбно молчал и тихонько сопел.

Вместо него ответил худой «Пушкин»:

— Товарищ майор! Это Кант начал! Кант виноват!

Черномазый большой лоб лицо майора исказила глубокая раздумчивая морщина:

— Какой Кант? У вас ещё и третий был?

Скрипнув каблуками, комбат развернулся к лейтенанту, стоявшему навытяжку позади курсантов:

— Взводный! Чего там у вас происходит? Кто такой Кант?

Лейтенант Глущенко вздохнул:

— Иммануил, немецкий философ!

Майор нахмурил чёрные мохнатые брови и попросил выражаться прилично. А главное, проще.

Лейтенант вздохнул и начал:

— Они не поделили «Вещь в себе».

Курсант, названный Пушкиным, меланхолично добавил:

— Дас Динг ан зих!

— Не материться, бл..дь, в моём кабинете!

Лейтенант вздрогнул от майорского львиного рыка и поспешил заверить:

— Товарищ майор! Это Волошин так перевёл на немецкий!

— Он что, немец?

Глущенко покраснел, как девица:

— Нет! Волошин у нас москвич. До армии изучал философию и немецкий язык. А немец у нас — второй курсант, Бунк!

Саша Бунк, о котором упомянул взводный, поднял конопатое лицо и почесал синюшный затылок:

— Так точно, немец! Кант — мой земляк! А Волошин говорит, что не земляк. Говорит, что Кант родился в Кёнигсберге, а я — в Калининграде. Поэтому, говорит, не земляки мы!

Глаза комбата сначала сошлись в одну точку, на кончике носа, потом разошлись:

— Лейтенант, бл..ь! Давай, бл..ь, по-русски! Как эти долбо..ы, бл… ь, оказались в медучилище?

Лейтенант, преданно глядя на чёрное лицо майора, начал объяснение.

Подшефное медучилище запросило помощь. Элементарную такую, всего-то на полдня. Требовалось им покрасить старые стулья и столы в одном из кабинетов.

Два курсанта справятся за полдня!

Единственно, о чём слёзно просила преподавательница — не посылать «этого вашего поручика Ржевского».

— Ржевским она назвала сержанта Краюшкина! — пояснил Глущенко, завидя в глазах майора удивление. — Говорит, он всех девчат ей испортит своими похабными анекдотами. Приглашали один раз. Так он собрал молоденьких студенток и рассказывая всякую похабщину! И ржал как строевой конь.

— Это какие такие анекдоты? — загорелись глаза комбата.

— Ну, например, как праздновали день рождения Наташи Ростовой. Исполнилось ей девятнадцать.

— И чего?

— Ну, входит она в тёмную комнату. В руках — пирог. На нём горят восемнадцать свечей.

— Гусары! — восторженно говорит юная леди. — На пироге не нашлось места для одной свечки! Куда мне её деть?

— Господа, ни слова о п… зде! Мы же культурные люди! — орёт поручик Ржевский.

Рассказав анекдот, лейтенант нервно уставился на майора.

— И чё тут, бл..ь, смешного? Действительно, куда свечку девать, в пи..у, что ли? Чё вашу преподшу смутило?

Лейтенант облегчённо вздохнул и подумал:

«Не зря по училищу бродят упорные слухи о курсантском прошлом „Копчёного“. Целый взвод, мол, гулял с одной профурой. А женился на ней наш теперешний майор. То ли наивный такой, то ли ещё что. Странно только, что анекдот ему не понравился. Серьёзно воспринял, как реальность!»

— Так чего не послали Краюшкина? — вывел Глущенко из глубокой задумчивости голос комбата.

— Так просили самых-самых интеллигентных! Вот и послали отличников боевой и политической подготовки. Волошина и Бунка! Преподаватель философии хвалит их!

— И чего интеллигенты? — рыкнул майор, уставившись на Волошина. — Давай, Пушкин, рассказывай!

«Пушкин», тяжко вздохнув, начал рассказ:

— Я красил парты. Синей краской. Бунк взялся за стулья. Ему выдали красную краску. Пока красили, завязался у нас спор. Мы всегда спорим о Канте. Я говорил, что термин «Вещь в себе» Кант не изобретал. Его придумал Аристотель или Платон.

— Ничё не пойму! — признался майор.

— Ну вот! Спорим мы, продолжаем красить. Но когда я сказал, что Бунк хоть и немец, но земляком Канта не является, он подошёл и ткнул кистью с краской.

— Я же случайно! — подал голос Бунк. — А он меня измазал в ответку! Хэбэ испортил! Не отстирать! Краска — эмалевая!

Видя удивление в глазах комбата, лейтенант не удержался:

— В общем, они дуэль организовали! На малярных кистях! Когда преподавательница зашла проверить работу, курсанты были красно-синие. На покраску столов ничего не осталось! Вот и позвонила эта мадам лично Вам, пожаловалась!

— Интеллигенты хреновы! — улыбнулся майор. — Я-то думал, поубивали они друг друга! Ладно! Отправь медикам своего Ржевского! Больше толку будет!

глава 16

Выручил!

Увольнительная для курсанта советского военного училища — что входной билет в райские кущи.

Вышел за ворота, и вот оно — райское наслаждение в компании весёлых смачных красоток.

Но! На пути к девчатам стоит, как шайтан у чистилища, злобный старшина роты. И норовит «испортить всю обедню», придравшись к несущественной мелочи в облико-морале бравых парней.

— Десять минут на исправление недостатков! — ехидно глаголет вредный старшина, поглядывая на часы. — Успеешь, пойдёшь в увольнение. Не успеешь, пеняй на себя!

Такой вот старшинский «пасынок» и примчался однажды в казарму, благим матом сообщая о своей беде.

Орал курсант Баранов так страшно, что я спрыгнул с турника. На всякий случай, чтобы не свалиться от дикого рёва.

— Спасай! Выручай! — бросился на меня Саша. — Старшине стрижка моя не понравилась. Срочно постриги!

Вздохнув, я прислонился к стойке турника, закреплённого посреди широкого казарменного коридора:

— Ты же знаешь, я не парикмахер! Иди в Миколе Пшеничному!

— Ты чё! Он давно в увале! Некому стричь!

Почесав затылок, я оглядел полупустую казарму.

Действительно, все наши стригали подались в город.

Однако толку от меня — ноль!

Подтверждая мои грустные мысли, магнитофон на окне выдал актуальную песню Владимира Высоцкого:

— Но ведь я не агитатор, я потомственный кузнец!

Улыбнувшись, я показал на орущий магнитофон:

— Вот-вот! Золотые слова! Я ж не парикмахер. Я каптёр!

— Какая разница! — нервно завопил бедолага. — Там девчата ждут! Чё, не можешь машинкой постричь?!

Метнувшись в бытовую комнату, он схватил машинку для ручной стрижки волос и приставил к виску:

— Смотри! Р-раз! Очень просто!

Посмотрев на клок волос, медленно падающий на пол, я засомневался:

— До армии мне приходилось стричь.

Саша взорвался от возмущения:

— Ага! А врёшь, что не стричь не могёшь!

— Стричь-то я стриг! Да только овец! — улыбнулся я, соображая на ходу, как не обидеть моего Баранова словом «баран». — А там совсем другие ножницы! Они похожи на два ножа, соединённые пружиной. Как эспандер!

— Какой на хрен эспандер! Давай стриги! — завопил бедолага, тыча машинку в мои неумелые руки.

— Саша! Постричь-то я постригу. Принципиальной разницы между овцами и людьми, конечно, нет. Оба — животные. И шерсть примерно одинакова.

Обрадованный парень тут же шлёпнулся на табурет:

— Давай быстрее! Овцы-мовцы! Увол накрывается медным тазом!

Щёлкая машинкой, я предупредил страдальца:

— Смотри! Без обид! Первый раз стригу человека!

Когда последний клок волос покинул облысевшую голову Саши, он стремглав бросился из казармы. Минута у него оставалась. Там, на плацу, злобный усатый старшина уже матерился, поглядывая на будильник:

— Кто не успел, тот опоздал!

Саша Баранов успел.

«Ай да Пётр, ай да сукин сын! Надо в парикмахеры податься!» — хвалил я себя, отдыхая после гимнастических упражнений.

И бравурная музыка звучала в моей умной голове, а умелые руки сами тянулись к машинке для стрижки.

Радостный и усталый после тренировки, я встретил Сашу Баранова гордым кликом:

— Ну как девки? Ого-го?

Кислое выражение морды лица курсанта говорило, что увольнение ему не понравилось. Не глядя на меня, он пробурчал:

— Алёнка сказала, что я похож на барана! Стриженого! Сказала, чтоб не приходил я больше! Бараны ей не нужны!

глава 17

Триппер виноват? Или мыши?

— Какой триппер? Какие мыши? — выпучил на меня злые маленькие глазки замполит батальона Воронин, тыча пальцем в объяснительную. — Ты чё тут написал, курсант?

— Ну да, триппер виноват, гонорея! — подтвердил я свою незамысловатую версию.

— А мыши? — недоверчиво уставился на меня капитан.

— И мыши виноваты! — тяжко вздохнул я.

Замполит метнул гневный огненный взгляд на командира взвода лейтенанта Глущенко:

— Так что, мышь избила курсанта Ермолаева? Или триппер?

Лейтенант наш покраснел, как девушка. Заикаясь, он тоже начал говорить о гонорее Чайки.

— Стоп! При чём здесь чайкин триппер? — зашипел как змей капитан, наливаясь злобой.

— Я доложил, что курсант Чайка в увольнении заразился гонореей!

— Ты что лейтенант, покрываешь своего каптёрщика? — указующий перст замполита упёрся в мою грудь. — Может, у него тоже триппер?

— Никак нет, во всей восемнадцатой роте никакого трепака нет!

Замполит нервно зашагал по кабинету, пальцами кроша сигарету.

С разбега шлёпнувшись в кресло, он прорычал, буравя меня свиными глазками:

— Ильин! Ты начал драку? Или мыши?

Стоявший рядом со мной Андрюха Ермолаев, мой земляк, поднял перебинтованную голову:

— Разрешите, товарищ капитан? Ильин драку не начинал. Тут действительно мышь виновата! Она меня напугала!

Замполит зашевелил губами, беззвучно матерясь. И, закурив сигарету, приготовился выслушивать нашу странную историю.

— Курсант Ильин у нас каптёрщик. И ловит мышей! — начал мой земеля. — В каптёрке ловит. А мыши перебегают и перебегают из соседней роты. Житья нет!

— Курсант! Тебя мыши, что ли, избили? Всем скопом! — хмыкнул капитан.

Ермолаев тяжко вздохнул, удивляясь непонятливости и даже глупости замполита:

— Мыши потом пришли. А сначала был триппер! У Чайки! Прибежал он в каптёрку, где хранятся чемоданы. Там у него антибиотики были. На всякий пожарный. Вот пожарный и пришёл, когда он в туалет пошёл. Больно ссать. И гной зелёный. Всё ясно, три пера поймал!

Замполит нервно ткнул окурком в пепельницу:

— Т ри пера, твою мать! Причём здесь мыши?

— Как причём? — удивился Андрюха. — Мыши весь цефиксим сожрали! Все таблетки!

Замполит горестно обхватил руками голову:

— У вас что, мыши трипперные?

Пришлось пояснять неразумному капитану, что мыши ринулись пожирать хранящийся в чемодане запас колбасы и котлет, нашпигованных чесночком и жгучим перчиком. А таблетки лежали рядышком. Вот и сожрали их мышки. Заодно, так сказать.

Бедолаге Чайке пришлось бежать и сдаваться училищным докторам. Ну а мне, как ответственному товарищу, устраивать охоту на зубастых пожирателей колбасы.

Надо сказать, охотился я давно. И весьма успешно. Перепробовал при этом самые экзотические и жестокие способы отлова. В результате вся нижняя панель стола украсилась десятками звёздочек, напоминающих те, что рисовали фронтовые лётчики на истребителях.

Одну только мышу не мог я никак изловить. Толстая и здоровенная, она скалила острые зубы из-под стола, ехидно ухмыляясь. И похожа была на предводителя всего мышиного войска.

«Наверное, эта сволочь и сожрала таблетки!» — думал я, расставляя хитроумные ловушки по всей каптёрке.

Однако мышиный король попался совсем по-другому.

Как-то вечером сидел я, рисовал стенгазету. Задумавшись, не сразу услышал шуршание, доносящееся из посылочного ящика возле двери. В коробе том мы складировали остатки чесночных котлет и колбасы.

«Ага! Соседи прибыли на ужин!» — сообразил я.

Выгнув спину, как хитрый кот на охоте, я метнулся в угол и захлопнул неплотно закрытую крышку посылки.

В это время и заглянул мой земеля, уроженец райцентра Даниловка курсант Ермолаев.

На свою беду, надо признать, заглянул!

— Попалась собака! — азартно шикнул я, показывая на коробку. — Давай так! Ты открой крышку, я долбану этого козла по башке! Отомстим за Чайку!

Однако земеля мой нарушил, так сказать, технологию.

Слишком уж низко наклонился он, открывая крышку.

Мышиного короля выбросило из коробки, как мощной пружиной. И швырнуло точно в цель, то бишь в морду лица испуганного Андрюхи.

Испуг шваркнул моего незадачливого земелю прямо о стену. В полёте он умудрился зацепить пару стульев и стол.

Грянувшись оземь, Ермолаев дико взвизгнул. И тут же бросился на меня, молотя кулаками воздух:

— Убью, скотина!

Бить земляка мне совсем не хотелось.

Но Андрюха как-то сам напоролся на мою вытянутую руку. Причём ноздри его точнёхонько воткнулись в растопыренные пальцы.

«Прям как в фильме „Невезучие“, где Депардье хватает за ноздри привратника бандитской хаты!» — ухмыльнулся я совпадению. И шваркнул земелю о стенку:

— Да успокойся ты! Как баба, мыши испугался!

Вот эту-то злосчастную мышь и пришлось упоминать мне в самых разных объяснительных. Однако никто мою версию не воспринимал — ни командир взвода, ни ротный, ни комбат.

Теперь вот не верит замполит батальона!

Хотя нет! Поверил замполит, поверил!

— Ладно! Идите, ловите свою трипперную мышь! — улыбнулся он, вспомнив какой-то личный, такой же невероятный, случай.

глава 18
Смекалистый Смекалин

Огромный плац нашего военного училища гудел и трещал под напором тысяч курсантских сапог, усердно долбящих асфальт.

— Ба-а-атальон, стой! Р-р-раз и два! — пронеслась рыкающая команда, и наступила тишина.

Я, дежурный по роте, наблюдал за общеучилищным построением с высоты второго этажа. И крутил в руках противогаз нашего старшины Лавлинского.

Уходя на построение, старшина попросил меня, каптёрщика роты, залатать дырявую сумку его противогаза.

Оторвав взгляд от училищного плаца, я обнаружил отсутствие «на тумбочке» дневального по роте курсанта Смекалина.

А мне жуть как хотелось поручить ему починку старшинского имущества!

Ага! Щас!

«На Смекалина где сядешь, там и слезешь!» — промелькнула зловредная грустная мыслишка.

По училищу ведь ходили легенды о смекалке нашего Смекалина.

Только позавчера, к примеру, случай был.

Полночь. Темнота. Казарма.

В туалете собрались самые отъявленные курильщики, злостные нарушители дисциплины. Курили себе, базарили потихоньку.

А охранял их самый лучший охранник — курсант Смекалин.

Как злостный курильщик, он тоже дымил передаваемой ему цигаркой. И… прошляпил опасность!

По коридору тихо, как кот, охотящийся на мышей, крался наш бравый усатый старшина.

Нюхач его, не пропитанный никотином, учуял злостное нарушение воинской дисциплины. Поэтому длинные старшинские усы стояли торчком, предвкушая лёгкую победу.

Только-только собрался «кот-охотник» открыть дверь туалета да прихлопнуть дымокурящих мышей, как Смекалин выглянул в щель.

И замер.

«Пиз..ц!» — подумал бы нормальный обычный курсант.

Но смекалистый Смекалин думал иначе. Парадоксальнее.

Мгновенно выбросив окурок, он широко распахнул дверь и заорал благим матом:

— Товарищ старшина! Вот они! Держите их!

Пока наш Лавлинский фокусировал взгляд на замерших от удивления «мышей» да шевелил усами, Смекалин ринулся в коридор.

И мгновенно растворился в тёмных глубинах храпящей портяночнодушистой казармы.

Или вот другой случай.

Шастать по территории училища в учебное время было категорически запрещено.

Нарушителей приказа вылавливали и примерно наказывали.

Они, бедолаги, вместо увольнения в город всё воскресенье уныло топтали строевой плац, отрабатывая наказание.

Но как же быть? Как проникнуть в «чепок» (чайную) да затариться вкусным «шахматным» тортиком?

— Как два пальца облизать! — хмыкнул наш Смекалин и нагло попёрся в чепок. И… нарвался на засаду.

— Курсант! Стоять! Р-р-раз два! — остановил его строгий лающий окрик дежурного по училищу.

Стоять? Ха-ха два раза!

Смекалин мгновенно застопорил бег и браво рявкнул:

— Товарищ полковник! Курсант Смекалин выдвигается в наряд по столовой!

Разочарованно похлопав наивными ресницами, полковник махнул рукой. Мол, выдвигайся-выдвигайся.

В общем, нарушителем дисциплины, хоть и безобидным, наш Смекалин был известным. Но не пойманным за руку.

И вот теперь тумбочка дневального пустовала.

— Смекалин! — рявкнул я, предчувствуя беду.

Дверь казармы распахнулась и появился мой дневальный.

— Ты чего? Спятил! А вдруг проверка нагрянет! — воскликнул я.

Смекалин ухмыльнулся:

— Не, не нагрянет! Входную дверь внизу я закрыл. На швабру. На всякий пожарный! Чё на этой тумбочке стоять-то?

Наши мирные пререкания завершились тем, что я всучил смекалистому курсанту противогаз старшины с напутствиями починить сумку.

— Яволь (так точно)! — прокомментировал по-немецки Смекалин и пошёл к окну, за которым послышался звон и гром оркестра.

Высунувшись наружу, он оценил прекрасный вид, открывающийся со второго нашего этажа, словами Ивана Грозного из комедии Гайдая:

— Ляпота! Красота-то какая!

Но, в отличие от царя-батюшки, курсант ещё и плюнул вниз.

Смачно так плюнул.

— Ё.. твою, сука, мать! — донёсся снизу, прямо с парадного крыльца казармы, грозный рык нашего комбата майора Никишина. — Какая бл..дь сука там харкает? Щас кадык, сука, вырву!

Выглянув из-за шторы, я увидел здоровенного нашего комбата, отряхивающего фуражку.

«Пиз..ц!» — сообразил я, задницей почуяв приближение пушистого лохматого зверька.

Входная дверь между тем уже тряслась и стонала под напором злобного обиженного майора.

Не сумев выломать дверь, Никишин отбежал на дорожку перед казармой и взревел на весь огромный плац:

— Убью, сука! Вылезай, бл..дь, твою мать!

А в ответ, естественно, тишина.

Курсанты, скучающие на плацу, как по команде развернули свои головы в сторону нашей казармы. И притихли, ожидая развязки.

Знали ведь о крутом нраве и гневливости нашего комбата.

Комбат между тем разорялся ещё круче:

— Если ты, сука бл..дь, мужчина, покажи свою поганую морду!

Смекалин, естественно, показывать свою толстую и совсем не поганую морду не собирался.

Комбат, ревя как разъярённый бык, приказал ещё раз:

— Покажи, сука бл..дь, свою поганую морду! Или ты, бл..дь, не мужчина?

Смекалин, конечно же, был настоящим мужчиной.

Окно второго этажа с треском распахнулось, и… огромный училищный плац содрогнулся от дружного жеребячьего ржания.

В окне красовалась морда, одетая в противогаз.

— Дежурный по роте, бл..дь! Ко мне! — взревел разобиженный общим ржанием комбат.

И что прикажете мне делать?

Выскочив на крыльцо, я чётко доложил:

— Товарищ майор! Дежурный по роте курсант Ильин по вашему приказанию прибыл!

Комбат, прыгая через пять ступенек, ворвался на второй этаж:

— Кто, бл..дь, харкал? Ты, бл..дь, в противогазе был? — в моё пузо упёрлась мокрая от харчка фуражка Никишина.

— Никак нет, товарищ майор! — ответил я, оглядывая пустую казарму. Смекалин, естественно, испарился.

— А кто, бл..дь, тогда? — рыкнул майор.

С тоской оглядывая сумрак казармы, я углядел ответ:

— Так вон окно открыто! На другой стороне казармы. Какой-то курсант сидел там. Он и плюнул. А потом выпрыгнул из окна!

Подскочив к окну, Никишин выглянул наружу.

Выматерившись для успокоения души, он поднял с пола сумку от противогаза:

— Понятно, бл..дь, кто сука харкал!

Но, вчитавшись в бирку на противогазной сумке, майор икнул:

— Как Лавлинский? Старшина, бл..дь, что ль?

глава 19

Шипр для генерала

Генерал, прибывший проверять боеготовность нашего училища, отличался не только виртуозной матершинностью, но и ностальгической нежно-поэтической чувствительностью.

Глядя, как старый боевой генерал, сидючи за нашим курсантским обеденным столом, поглощает мерзкую склизкую перловку, я топорщил свои казачьи усы:

«Жрать же невозможно эту дробь-шестнадцать! Никто не жрёт, а генералу нравится! Как его понять?»

Точно так же удивлённо топорщил длинные усы и наш бравый старшина Лавлинский, занявший окоп по соседству.

Обычно старшина столовался за отдельным столиком, но сегодня, как говорится, положение обязывало.

Проверяющий, откушав мерзопакостной перловки, должен был проверять казарму нашей восемнадцатой роты.

Пока генерал, щурясь от наслаждения и смачно причмокивая, поглощал дробь-шестнадцатую, вспоминая свои давние курсантские похождения, Лавлинский шепнул мне на ухо:

— Каптёрщик! Раздобыл «Шипр», твою мать?

— Добыл-добыл! — успокоил я старшину. — Коля Пшеничный выделил от щедрот своих. У него, единственного, «Шипр» оказался. Еле-еле уговорил отдать. Куркуль, его мать!

Коля Пшеничный, хоть и был моим другом и земляком, но личные интересы всегда ставил выше казарменных. Поэтому отобрать у него дефицитный в советское время одеколон было практически невозможно.

Но мне, как лучшему другу, Коля пошёл навстречу:

— От сердца отрываю!

После вкусного обеда по законам Архимеда, как говорится, положено поспать.

Но генералу не терпелось матюкнуть какого-нибудь комбата или, на худой конец, старшину, «допустившего бардельеру и разврат в казарменном помещении».

Однако наша казарма не дала генералу ни малейшего шанса матюкаться и злословить.

— Надраены, как у кота яйца! — топая ногой по блестящему паркетному полу, по-детски возрадовался проверяющий. — Молодец, старшина! Хвалю за службу!

— Служу советскому союзу! — по-урядницки рявкнул сияющий Лавлинский.

Генерал, повернувшись к многочисленной разнопогонной свите, тыкнул длинным пальцем в потолок:

— Вот он, настоящий армейский порядок! Учитесь!

Затем, повернувшись к сияющему как медный самовар старшине, самодовольно пророкотал:

— Чем ещё удивишь старого солдата?

Наш бравый старшина знал, чем таким особенным можно удивить старого генерала.

Дефицитнейшим зелёным «Шипром», вот чем!

Нигде, ни в одной казарме училища такого страшного дефицита не было.

И только бравый наш старшина расстарался, добыл.

Потом и кровью добыл!

— Не может быть! — удивился проверяющий.

— Так точно, есть! — подтвердил Лавлинский, бросив настороженный взгляд в сторону бытовой комнаты.

Там, держа раскалённый шипящий утюг, друг мой Коля Пшеничный весьма усердно изображал курсанта, готовящегося к заступлению в наряд.

«Всё нормально! Шипр на месте» — подумал я, выглядывая из каптёрки. — «Ай да Коля, ай да сукин сын!»

Генерал, пощупав на прочность флакон волшебного изумрудного зелья, восторженно рявкнул:

— Лучшая рота училища! Даже «Шипр» есть!

При этом проверяющий поднёс флакон к лицу и, радостно смотрясь в зеркало, несколько раз усердно пшикнул.

Лучше б зеркала наше разбилось заранее!

Красное лицо генерала окрасилось в зелёный мерзкий цвет, а улыбка медленно сползла с его начинающих материться губ.

И сразу же стёкла казармы чуть не вылетели от мощнейшего дикого рёва, напомнившего рёв взлетающего бомбардировщика:

— Старшина, твою мать!

Ни старшины, ни его матери в казарме не было.

След его, что называется, давно и безнадёжно простыл. Причём самым невероятным тайным образом.

Я же, захлопнув дверь каптёрки, восторженно констатировал:

— Ай да Коля, ай да сукин сын! Вместо своего личного одеколона залил в пузырёк смесь воды и зелёнки! Полгода назад изобрёл такой способ обмана проверяющих. Но я тогда лишь посмеялся.

Зря, как оказалось, смеялся!

глава 20

Украли дочку!

Майор Пшеничный, завершив дела в Старгополе, благополучно уехал в родной наш Волгоград.

Ну а мне оставалось возвращаться в унылую погранобщагу.

Углядев в мрачном коридоре соседа, сержанта-контрактника Лёху Фомина, я потряс перед ним шоколадкой:

— Где твоя дочка? Подарок ей принёс!

Лёха глянул на меня как-то странно. И невнятно промычал:

— Тудой пошла!

— Куда тудой? — не понял я юмора. — Тогда шоколад подарим Лебде!

Лебдя, трёхлетняя дочь капитана Лебедева, стояла в мрачном коридоре и ожидала конца родительской драмы.

Нервозность драмы сочилась сквозь дверь комнатушки давно:

— Козёл! Трахаться и жрать только приходишь!

Лебдя, привыкшая к ежедневному воспитательному процессу, нисколько не обращала внимание на звонкий злобный ор, несущийся из-за хлипкой двери их комнаты.

Посмотрев на кучерявую малышку, я протянул ей шоколад:

— Очень вкусно! По-туркменски это: «Орян тагамлы, леззетли!» Ну, повтори! Тагамлы!

Пока Лебдя торжественно гремела обёрткой, я опять начал дразнить Лёху:

— Куда девал дочку! Без шоколада осталась!

— Куда девал? — эхом откликнулся чёрный мрачный коридор.

— Куда, сука, дочку девал?! — злобно прошипела жена Лёхи, материализовавшись позади меня с кастрюлей в руках.

«Гоп-стоп, мы подошли из-за угла!» — вздрогнув от неожиданности, припомнил я разухабистую песнь. — «Сейчас прольётся чья-то кровь!»

Окаменевший Лёха испуганно смотрел на суровую свою Валю и трусливо хлопал ртом, словно выброшенная на берег рыба.

— Рот закрой! Где дочка! Я приказала тебе забрать Алёнку из детсада! — грозно шикнула суровая дама и сурово надвинулась на пухленького низкорослого сержанта.

Лёха расстекленил свои маленькие чёрные глазки и поднял маленький пальчик на меня:

— Он! Он забрал Алёнку!

— Чё ты мелешь! Ты чё, не забирал дочь из детсада? Чужой дядя забрал? — вскипела грозная дама.

— Н-н-нет! Я-я-я з-з-забрал! — испуганно заикнулся сержант.

— Ничё не пойму! А дядя Петя здесь причём? — посмотрела на меня Валя. — А? Я спрашиваю!

— Дядя Петя забрал Алёнку у входа в общагу! — вытянувшись во фрунт, доложил сержант.

— Как забрал? Зачем забрал? — шикнула Валя, изготовив дымящуюся кастрюлю к мощному броску.

— Забрал и всё! — отрапортовал Лёха.

Удивившись такому ответу, я искоса посмотрел на приготовившуюся к полёту кастрюлю:

— Лёха! Ты ж один шёл! Как я мог забрать Алёнку, которой не было? Да и зачем мне её забирать?

Валя недоумённо посмотрела на меня. Затем выронила тяжелую кастрюлю, забрызгав стены горячим супом.

Дикий истошный вопль раненого зверя потряс ветхие заплесневевшие стены общаги:

— Суки! Где дочка?!

Поднятые по этой тревоге тётки-жилички выскочили из своих каморок и окружили нас плотным кольцом.

Над всеобщим возбуждённым галдежом плыл набатный бас прапорщицы Еремеевой, массивной оплывшей дамы:

— Я видала! В окно видала! Ильин шёл от входа с Алёнкой! Возле склёпов могильных я видала их! Он её украл! Он украл!

От этих набатных слов Валя сначала почернела, затем побелела. Затем вцепилась в меня мёртвой хваткой и заорала:

— Сука! Отдай дочь!

— Ментов зови! — злорадно била в свой грозный набат прапорщица. — И прокуратуру! В тюрягу надо Ильина! Надоел всем!

Военная прокуратура оказалась проворнее ментов.

Полковник Матузик, военный прокурор погрануправления, как будто ждал подобного сигнала. Вскоре он уже сидел в кабинете комендантши общаги под иконой Путина и буравил меня ехидным-радостным взором:

— Попался, господин очернитель погранвойск! Статья 126 УК эРэФ тебе светит!

— А что это? — наивно спросил я.

— Похищение человека! — самодовольно пояснил Матузик. — Да ещё группой лиц по предварительному сговору, да похищение заведомо несовершеннолетнего. Получишь свои двенадцать лет!

Полковник радостно всхлипнул и достал мобильник. Набрав какой-то номер, он усмехнулся:

— Господин редактор! Товарищ Шарков! Вы просили комментарий к статье подполковника Ильина? Приезжайте в пограничное общежитие, посмотрите на моральный облик вашего лучшего друга!

Поморщившись от возмущенного гула в телефонной трубке, Матузик сочувственно проворковал:

— Нет-нет, он трезвый. Только сядет Ваш друг на 12 лет. За похищение ребёнка! Приезжайте, пока его не растерзала возмущенная толпа общественности!

Мой друг Володя Шарков, редактор «Старгополького меридиана», примчался быстро. И удивлённо смотрел на прокурора:

— Так расследования еще не было! Откуда такие обвинения?

Полковник самодовольно ткнул жирным пальчиком в рукописи, сложенные перед ним:

— Свидетели подтверждают, что Ильин увёл ребёнка! Доказать похищение — дело техники.

Володя изумлённо посмотрел на меня:

— Была девочка?

— Была. Да не та! — чуть не матюкнулся я, понимая двусмысленность своего положения. — Сержанта я действительно видел у входа в общагу. Но дочки с ним не было. Я поздоровался с ним и пошел дальше. Тут из-за угла вышла женщина с девочкой и спросила дорогу. Они соседнюю редакцию искали. Не туда повернули. Вот я и провёл их, показал дорогу. Вот и всё!

Володя вопросительно уставился на прокурора:

— Вот видите, всё просто объясняется! Никаких доказательств против Ильина! С чего Вы взяли, что подполковник будет красть малолетнюю дочь своих соседей? Какие у него мотивы?

— Разберёмся! — мрачно пообещал Матузик. — Сейчас ещё милиция приедет. Поможет разобраться. Сядет Ваш журналюга на двенадцать лет! Там его отучат очернять погранвойска!

Редактор недоумённо захлопал глазами:

— А вообще откуда взялась версия с Ильиным? С какого потолка?

— Всё началось с шутки. Моей глупой шутки! — невесело усмехнулся я. — Подошел к сержанту и пошутил: «Нет твоей любимой дочки!» Хотел шоколадкой Алёнку угостить.

— Угостил, называется! — прокомментировал Володя.

Я вздохнул и неожиданно вспомнил давний случай. Такой же неудачной моей шутки.

В Туркменистане это было, году так в 1993-м. Будучи в командировке под Бахарденом, я заехал поглазеть на удивительную частную здравницу, расположенную около трёх минеральных источников. Один из них был горячим.

Башлык (начальник) этой здравницы встретил меня подозрительно радостно, «накрыв шикарную поляну» с отменным бараньим пловом и ароматным коньяком. Но просил воздержаться от ныряния в горячий источник. Мол, после коньяка сердце может не выдержать нагрузки.

К его удивлению, сердце молодого задорного пограничника оказалось сильнее горячей минеральной воды и коньяка.

Восхищенный целебными процедурами и красотами гор Копет-Дага, я пообещал написать статью в газету «Туркменистан», привлечь сюда побольше народа.

— О нас уже напишут в газете! — остановил меня башлык. — Вчера была корреспондент «Туркменистана» Ольга Соснина. Сказала, напишет на этой неделе. Правда, куда-то пропала. Обещала сфотографировать, но исчезла. Наверное, уехала в Ашхабад.

— Знаю-знаю Ольгу! — сказал я. — Пишет она хорошо. Но фотографирует плохо. Давайте я поснимаю вашу лечебницу, помогу Сосниной. Без фотоснимков репортаж будет плохой.

На следующий день, по приезде в Ашхабад, я позвонил в редакцию и шутливо сообщил:

— Что, Соснина исчезла? Я шел по её следам. Когда фото привезти?

Через полчаса мне в погрануправление звонили сотрудники милиции, просили срочно подъехать.

С подозрением разглядывая мои офицерские погоны, они ошарашили известием, что Ольга Соснина реально исчезла. И следов её нигде нет. А я действительно шёл по её следам, купался в горячем источнике, куда и она прыгала.

А Ольга Соснина как в воду канула. Не нашли её и через год, и через пять лет. Исчезла!

Эти ашхабадские воспоминания невольно затуманили мою непутёвую голову, привыкшую неудачно шутить, и сейчас.

— И что будем делать? — грустно вздохнул Володя, посмотрев на злорадно ухмыляющегося Матузика.

Ответ последовал незамедлительно.

Телефон на столе комендантши затрещал так, словно его сильно разозлили.

— Какую девочку? — спросил полковник, сняв трубку. — Какой детсад? Как-как фамилия девочки? Алёна Фомина? Она что, в детсаду сидит? Что-что? Почему родители не забирают? Сейчас мы заберём!

Матузик бросил нехорошую трубку и разочарованно уставился на Шаркова:

— В детском саду девочка! Странно!

— Какая девочка? Наша Алёнка? — просунулась в дверь заплаканная Валя. — Она что, в детсаду?

— Да, в детсаду! Идите, заберите! — пробурчал прокурор.

— Твою же мать! Лёшик опять «белку поймал»! — рыкнула Валя, разворачиваясь, как танк «Т-34». — Пьяница! Опять надрался в ансамбле! Щас я покажу ему вторую белку!

глава 21

Офицер спецназа -«Рус партизан»?

(статья в газете

«Старгопольский меридиан»)

В Дом правосудия Старгополя я пришёл в поисках защиты нарушенных прав моего ребёнка.

И никак не ожидал я, что именно здесь, в этом «Храме Фемиды», мои права будут грубо нарушены.

На выходе из зала заседаний нас с адвокатом встретил судебный пристав (не сообщивший свою фамилию), и обвинил меня в каком-то абсурде, навеявшем мысли о фашистской оккупации.

Меня, офицера с погонами подполковника, пристав обвинил… в распространении неких листовок!

Как не вспомнить о русских партизанах, в условиях оккупации расклеивающих листовки с призывом очистить Родину от фашистов?!

— В каком именно преступлении или правонарушении меня обвиняют? — спросил я, попросив назвать конкретные статьи Уголовного Кодекса РФ (либо КоАП РФ).

Пристав молчал, как рыба об лёд.

Почесав брюхо, он выдал полную бредятину:

— Видеосъемка показала, что вы подходили к человеку, сидевшему в коридоре. Поговорили, передали листовку.

— Листовку? Как Вы определил, что это — не туалетная бумага? — спросил я совершенно логично. — Ну и второе. Даже если это была листовка, то каким законом карается это самое «распространение листовки»? Какой статьей УК РФ или КоАП РФ? И, самое главное, причём здесь судебные приставы?

Видимо, приставу крайне не понравились мои вопросы.

Почесав брюхо, он грубо потребовал следовать в некий кабинет: — Для дачи показаний!

— Но это незаконно! Я ничего не нарушил!

— Отказываетесь? Щас вызовем наряд РОВД!

«Странное, неадекватное поведение! И грубо нарушает закон» — подумал я, проходя в их каморку.

Там-то, в зловонной каморке, худосочные угрюмые приставы пояснили свою злобу:

— А зачем Вы написали статью о нарушении нами закона?

— Где написал? О каком нарушении?

— В интернете! Что мы грубо нарушаем закон, когда досматриваем вещи любого человека. Вы написали, что суд — это общественное здание, поэтому действия наши незаконны.

— А что, Дом правосудия — не общественное здание? — спросил я удивлённо. — Тогда докажите обратное! Только непонятно, что такого я написал обидного?

Самый худосочный пристав, злой и бледнолицый, аж взвился:

— А Вы ещё опорочили судью! Написали, что она судит мёртвых!

Очень странная претензия!

Мировая судья Жанна Романова действительно судила мертвую женщину. Сдуру или не сдуру, но судила! Это — медицинский факт!

Но причём здесь приставы? В статье о них — ни слова.

«Ага! Понятно!» — догадался я. — «Приставы решили отомстить за любимую ими Жанночку. Для чего и принесли статью о ней и подбросили на стол. Лихо!»

— Так что, листовкой вы посчитали газетную статью? — удивлённо спросил я. — Но кто принёс эту статью? На видео есть факты?

Конечно, никаких фактов и доказательств вины мне не предоставили. Но опять пригрозили ментовским беспределом.

Мой адвокат, с которым мы находились в суде, Ирина Скорикова, безуспешно пыталась разъяснить товарищам, что действия их абсолютно незаконны. Что любого военнослужащего, которого они заподозрят в чем-то, должны направить в военную комендатуру, а не насылать на него полицаев.

И что приставы?

Разглядывая моё удостоверение личности офицера, эти морды безапелляционно заявляли, что оно недействительное, а я вообще никакой не офицер…

Это что, клевета в отношении русского офицера?!

Что, приставы желают возбуждения в отношении них уголовного дела по ст. 129 УК РФ? Или по ст. 301 УК РФ (незаконное задержание)?!

За эти незаконные деяния приставы, грубо нарушившие закон, должны быть уволены.

Иначе придётся ставить вопрос о возбуждении уголовного дела в отношении приставов, а также резком сокращении всей этой раздувшейся структуры. Хотя…

Может, приставы намекают на то, что назрела необходимость партизанских действий в условиях вражеской фашистской оккупации?!

глава 22

Прости меня, дуру!

Зелёный душистый гёк-чай манил мою туркестанскую пустынную свободолюбивую душу прозрачной янтарностью.

Однако испить чайку мне, как всегда, помешал зловредный телефон, установленный на столе корпункта.

— Петро! «Жареная» новость для тебя! Сенсация! Тыловика взяли с поличным! — радостно-возбуждённо кричал майор Пилиджанян, следователь военной прокуратуры. — Взятку брал за подписание контракта на тендер. Пять миллионов хапнул!

— Какой тыловик? — вздохнул я, отхлёбывая из цветастой пиалушки любимый свой гёк-чай.

Вздыхал я, потому как знал, что давний мой туркменский друг Армен Пилиджанян отстоит своё мнение. И не отстанет со своим мерзким взяточником.

Допивая чай, я слушал, как бушевала телефонная трубка:

— Зампотыла «Базы хищения» капитан Курочкин попался! Наши пограничные чекисты «пасли» его и схватили прямо за руку! С поличным! Расследование мне поручено. Давай быстрее!

Когда я примчался в прокуратуру, мой друг возбуждённо бегал по кабинету и, поглядывая в зеркало, повторял свою «коронную» фразу:

— Пилиджанян умничка? Умничка? Ты давно охотишься за тыловиками этой воинской части. И ничего не нашёл. А умничка Пилиджанян нашёл! В газету дай моё фото! Как я буду выглядеть? Сфотографируй, пока взяточника не привели.

— Красавец-мужчина! Умничка! — начал я восторгаться талантам моего сыщика.

Но завершить тираду не успел, потому как привели того самого неудачливого взяточника. И вид его был жалок.

Маленький жирненький капитан напоминал сдобную булочку. Только прокисшую. На розовых пухлых щёчках застыла скорбь всего мира, а уголки красных жирных губ трагически смотрели в пол.

«Хм! На Пьеро из „Буратино“ похож! Только не худого, а разжиревшего на тыловых харчах!» — мелькнула в моей голове шальная резвая мысль.

Пилиджанян потянул своим чутким длинным носом и удивлённо воззрился на капитана:

— Французские?

— Да-да, французские! — скромно кивнул капитан.

— Женские?

— Да-да, женские! — вытер набежавшую слезу Курочкин.

Пилижданян довольно, как мартовский кот, улыбнулся, и начал строгий допрос:

— Фамилия, имя, отчество!

Капитан назвался. И тут же поднял жирную руку, подперев её, как прилежный ученик в школе, другой:

— Разрешите! Разрешите позвонить командиру части!

Пилиджанян с подозрением глянул на телефон и ошарашенно спросил:

— А зачем? Вы сами говорили при обыске, что командир части и сообщил прокурору о готовящейся взятке!

Курочкин сморщил милый носик и потупил взор:

— Всё равно разрешите позвонить?

Армен, заподозрив подвох, решил не испытывать судьбу и самолично набрал номер. Услышав грозный бас начальника Центра материального снабжения округа полковника Ефремова, сказал:

— Капитан Курочкин у нас в прокуратуре.

— Знаю! — громыхнул бас.

— Он с Вами хочет поговорить.

— На хер его пошли! — рявкнула телефонная трубка.

Взвизгнув, как молоденькая нервная собачка, капитан выхватил телефонную трубку и зачастил, умываясь слезами:

— Любимый мой, прости! Я тебя люблю! Только тебя люблю!

Трубка грозно рыкнула. Мол, предателей не прощают. И сауна с генералом выйдет капитану боком.

— Пусть твой генерал передачки тебе в тюрьму носит! — поставила точку немилосердная трубка.

18+

Книга предназначена
для читателей старше 18 лет

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.