Бесплатный фрагмент - Страшная граница 2000.

глава 1

Смертельный «Эдельвейс»

— Боевики перешли границу! Их много! Обстрелянные волки! У нас — потери! — подполковник Ладыгин, начальник ММГ Итум-Калинского погранотряда, хрипло бросал короткие рублённые фразы.

Оценивающе глядя на солдат и офицеров мотоманёвренной группы, выстроившихся перед выцветшими на горном солнце Чечни палатками, начман помедлил. Затем выдохнул:

— Идут только добровольцы! Шаг вперёд!

Шагнули все — и офицеры, и солдаты.

Ладыгин повернулся ко мне:

— Замполит! Бери десять человек, и — на вертолётную площадку!

Начман же, отобрав десяток бойцов, тоже побежал на взгорок, к ревущим в готовности «вертушкам».

Сквозь рёв и свист винтов я еле услышал голос начмана:

— Петро! Давай сюда! Карту давай!

Начман постучал пальцем по топографической карте:

— Видишь? Здесь окружена группа Мамырова. Ведёт бой!

Ладыгин очертил карандашом высоту:

— Ущелье Кериго. Район слияния рек Тюалой и Кериго! Наша задача — разблокировать их. На месте решим, как именно! Давай, замполит, по коням!

Камуфлированные «Ми — восьмые» взмыли вверх и, отстреливая тепловые ловушки — «тепловухи», помчались над Аргунским ущельем.

Солдаты, просунув стволы автоматов в иллюминаторы, настороженно всматривались в чёрные трещины гор.

Сверху нас прикрывала пара боевых «Крокодилов» («Ми-24»).

«Тепловухи» оказались спасительными! На подлёте к месту боя рядом с нашим «бортом» громыхнуло. В иллюминаторы рванулся яркий, как солнце, всплеск огня.

И сразу же «вертушку» швырнуло в сторону! Да так, что мы чуть не спикировали в ущелье.

Но лётчики, наши ангелы-хранители, выровняли «борт».

— Похоже, ПэЗээРКа долбанул! — крикнул я солдатам. — Наше спасение, новых ПэЗээРКа у них нет! Тех не обмануть «тепловухами»!

Перед моими глазами на мгновенье выросла точно такая же вспышка огня. Не здесь, а в далёких горах Афганистана.

Тогда, в 1986 году, такие же «Ми-восьмые» стремительно выбрасывали наш десант на маленький скальный выступ.

Сверху барражировал, прикрывая нас, «боевой «Крокодил».

И вдруг наш спаситель «Ми-24» превратился в огненный шар!

Я замер. В неожиданной и какой-то невероятной тишине «вертушка», охваченная пламенем, медленно падала в ущелье. «Стингер» оказался точен и жесток!

Эта трагедия так меня поразила, что я не слышал ни пулемётных, ни автоматных очередей.

Но уже через мгновение звуки боя настигли и меня.

Под шквальным огнём душманов нам удалось закрепиться на скальном пятачке. Но потери были немалые…

И вот, через пятнадцать лет, я опять над горными хребтами. Опять, твою мать, зенитная ракета хочет моей погибели.

И опять, твою мать, снизу тянутся, нащупывая меня, смертоносные нити разноцветных трассеров!

Развернувшись над местом боя и найдя маленький скальный пятачок, наш «борт» всё же пошёл на рискованную посадку.

Но огненные трассеры, потянувшиеся со склонов ущелья, заставили лётчиков резко уйти в сторону. Подобьют «борт», как куропатку!

Времени на раздумья не было, и высаживаться десанту пришлось намного дальше. Там, где была хоть малейшая возможность «подвиснуть» вертолетам. Прыгали мы с двухметровой высоты.

«Борт», почти задевая ревущим винтом край скалы, завис над узеньким скальным выступом. Ниже было нельзя.

Пришлось нам прыгать с двухметровой высоты.

Следом завис второй «борт».

Сделав стремительный разворот, «вертушки» ушли.

В наступившей тишине отчетливо слышались автоматные очереди и взрывы.

— «Газета»! Бой — выше и правее! — посмотрел на меня Ладыгин и показал стволом автомата на почти отвесный, поросший густым лесом склон. — Заходим с двух сторон! Замысел понял? Обойдем «бойков» сверху! Главное правило горной войны — быть выше противника!

Повернувшись к своим солдатам, он как-то совсем по-дружески, мягко, сказал:

— Ребята! Слышите бой? Наша помощь нужна! Вперёд!

Ладыгин с бойцами побежал справа. Я со своими — слева.

Отвесный склон мы проскочили быстро, несмотря на крутизну и каменистые осыпи.

И вот мы — сверху, над противником, среди высоких кудрявых берез. Белоснежные их стволы смотрелись неестественно и даже чудовищно среди разрывов гранат и разноцветных смертоносных трассеров.

— Берёзы! Как дома у нас! — не удержался радист, бегущий рядом.

— Ага! Щас будут берёзы! Каша берёзовая, розги! — выдохнул я. — Не отвлекаться! Слышь, чё орут?

Сквозь треск автоматных очередей и разрывы гранат отчётливо слышалось гортанное угрожающее:

— Аллаху Акбар!

И следом, почти без акцента:

— Мы — спецназ «Эдельвейс»! Сдавайся, русская свинья!

Пули стали ложиться совсем рядом со мной.

— Ложись! — крикнул я радисту. — Давай перекатами! Похоже, реально спецназ! Надо осторожно! Смотри по сторонам!

Беспрерывный огонь боевиков зажал нас в камнях.

Я быстро оглядел поле боя. Солдаты, укрывшись за стволами берез и камнями, вели огонь короткими очередями. Паники не было! Молодцы!

Тут же рядом со мной клацнули пули. Мелкие острые, как бритва, каменные осколки рассекли щеку. Я машинально провёл по лицу ладонью:

— Этого ещё не хватало! Теперь кровить будет. Мешать!

Сообразив, что снайперы выискивают офицеров, я быстро сорвал фальш-погоны с майорскими звёздами.

— Вас ранило?! — прокричал сквозь грохот боя радист.

— Нет! Всё нормально! Камень крошат! — ответил я. — Рация цела? Смотри, чтоб не прострелили! Вызывай Мамырова!

Пока радист орал в микрофон, я достал карту. Быстро нашёл отметку, сделанную карандашом. Боец протянул микрофон:

— Они в окружении. Ждут подмоги!

Глядя в карту, я крикнул:

— «Берёза»! «Берёза» Идём на помощь! Координаты дай!

В стороне, где шл а группа Ладыгина, усилилась пулемётн0-автоматная стрельба. Грохот гранатных разрывов стал всё чаще.

К моему удивлению, голос начмана в эфире был спокоен:

— «Чехи» заходят с фланга! «Газета»! Давай на помощь!

И сразу — крайне тревожное сообщение от Мамырова. Группа заставы «Гроздхой», первая вступившая в бой, понесла потери. Убит начальник заставы майор Попов и несколько солдат.

— Снайпер их расстрелял! — крикнул я радисту. — Скажи, чтоб осторожно!

— Да! Они говорят, снайпер не даёт вытащить убитого майора! Очень точно стреляет!

Быстро окинув поле боя и залёгших солдат, я крикнул:

— Броском — вперёд, к ладыгинским! Прикрывать друг друга огнём!

И, петляя среди валунов, бросился вперёд. За большим камнем отдышался. Выглянул из-за камня. Ладыгинские были уже рядом.

Меняя автоматный рожок, услышал сверху стрёкот очереди и гортанное надменное:

— Русский свинья, сдавайся!

Бородатый боевик, в чёрной униформе и зелёной повязке на лбу, злобно смеялся и стрелял из пулемёта Калашникова.

Пулемёт он держал одной рукой! Шёл открыто, не прячась!

«Ну и силища!» — промелькнуло в моей голове.

Меня боевик не видел. Шёл левее, обходя валун, и стрелял по бойцам Ладыгина. Шёл совсем рядом, в двадцати метрах.

Солдат, залегший рядом со мной, вскинул автомат и резанул длинной очередью.

Попал!

Но что это?! Было ясно видно, как пули прошили тело боевика. Но! Бородач как будто этого не чуял!

Он продолжал идти и стрелять!

И только очередь в упор остановила его смертельный ход.

— Молодец! — крикнул я солдату. — Прикрой! Я — вверх! Остальные — за мной!

Мы бросились выше по склону, чтобы обойти группу боевиков. Пули тут же зацокали рядом, дробя камни и впиваясь в стволы беззащитных берёз.

Но совсем уж прицельно бить не получалось. Солдаты стреляли по вспышкам выстрелов, не давая боевикам прицелиться.

Ладыгин заходил с другой стороны, сжимая кольцо окружения.

И через пятнадцать минут боя наши группы встретились.

Боевики ушли вниз по склону. И сразу огрызались оттуда автоматными очередями. Потом огонь утих.

На месте, где только что были боевики, лежали двое в чёрной униформе. Бурая кровь залила их головы.

— Убиты! — крикнул сержант Кобзев, толкнув трупы ногой и перевернув их.

— Осторожнее! — крикнул Ладыгин. — Под ними могут быть «растяжки»!

— Не! Не успели бы поставить! — усмехнулся сержант.

Ладыгин посмотрел на меня:

— «Газета»! Видишь странность? Два трупа, но автоматов — три! Где ещё один «чех»?

— А вон там, у камня, «эСВэДэшка»! — воскликнул кто-то из солдат.

Действительно, около рюкзаков лежала новенькая снайперская винтовка. Рядом — окровавленные бинты и шприцы.

За камнем оказалось самое интересное.

— Что за х… ня?! — воскликнул солдат, вытягивая из каменной щели длинную желто-зелёную трубу. — Там ещё три штуки!

— Ого! ПэЗээРКа! То бишь переносной зенитный ракетный комплекс «Игла»! — удивился Ладыгин. — «Газета»! Этой хреновиной вас еб..нули! Странно, почему по нам не шарахнули!

— Наверное, специалист один был. Пришибло его. Или недоучка. Один раз получилось, второй — нет. Помнишь, в фильме «Наверное, боги сошли с ума» боевики бегали среди бананов. От вертолёта прятались. Один навёл гранатомёт на «вертушку», но граната вывалилась сзади. Тогда боевик поджал гранату листом банана и шарахнул!

Посмеяться мы не успели. Сверху, из-за камня, раздалось грозное гортанное:

— Аллаху акбар!

И следом — автоматные очереди.

Боевики, похоже, совершили неожиданный манёвр и обошли сверху. А наши солдаты отвлеклись на трофеи!

— Ложись, б..дь! — рявкнул Ладыгин, падая на землю.

Перекатившись, он открыл ответный огонь.

Рядом, за камнем, стрелял я. И не видел, что сверху, из-за края скалы, на меня наводят автомат.

— «Газета»! Сверху! — заорал Ладыгин.

И тут же автоматная очередь прошила его грудь. Затем — голову. Бронежилет спас только грудь, а голова осталась неприкрытой!

Начман упал и выронил автомат. Лицо его покрылось кровью.

— Гафуров! — крикнул я санинструктору. — Ко мне! Видишь начмана? Давай быстро! Ранение!

Солдат бросился к Ладыгину. И сквозь треск автоматных очередей послышалось:

— Убит начман! Убит!

И тут же голос бойца утонул в грохоте взрыва. Граната боевика легла рядом с начманом. От взрыва его тело швырнуло вниз, на каменистую осыпь.

Отстреливаясь, я поглядывал на безжизненное тело Ладыгина, надеясь, что он ещё жив. И крикнул солдату, залегшему рядом:

— Давай к начману! Вытаскивай!

Боец рванул вниз. Трассеры пуль полетели в его сторону.

Солдат, уронив автомат, упал рядом с Ладыгиным.

Боевики мгновенно перевели огонь на меня.

Трассеры летели сразу с трёх сторон, поджигая сухую траву. Огня почти не было, зато дымовая завеса получилась хорошая.

— Окружают! Всем уходить! Прикрывать друг друга! — рявкнул я, перекатываясь за ствол дерева. И стал прикрывать бойцов короткими очередями.

За соседним деревом упал сержант.

— Товарищ майор! Уходите! Я прикрою! — крикнул он, стреляя короткими очередями.

— Пшеняк! Давай вместе! Левую сторону держи! Я — правую! — выкрикнул я, мысленно поблагодарив сержанта.

Как только последний солдат скрылся в лесу, мы резким броском ушли из зоны обстрела.

В лесном массивчике, довольно жиденьком, нас ждал капитан Мамыров со своими бойцами.

Вместе мы быстро отпугнули сунувшихся было эдельвейсовцев.

— Пшеняк! Проверь личный состав! Из группы Ладыгина тоже! — приказал я. И посмотрел на Мамырова:

— Где миномёты? Ты ж миномёты тащил!

Капитан матюкнулся:

— Б… дь! Миномёт-то привезли. Но, б..дь, командир взвода их, б… дь, взрыватели к минам забыл! Кокшин! Я его, б..дь, послал вниз, искать. Там трупы «бойков» есть. На осмотр послал! А его, б..дь, отсекли. Надо спасать!

— Товарищ капитан! Вон они бегут! — крикнул солдат. — Вон там, от реки бегут!

Внизу, на берегу реки, маленькими тенями мелькали фигурки солдат. Отстреливаясь, они исчезали среди деревьев, растущих на другой стороне ущелья.

— Спроси Кокшина, чё там у них! — сказал я, подняв бинокль.

Мамыров закричал в микрофон рации:

— «Багор»! «Багор»! Я «Прибой»! Чё там у тебя?

Рация зашипела и захрипела:

— Я — «Багор»! Попал в засаду! Часть группы ушла за реку! Мы окружены!

— «Двухсотые» есть?

— Да! Двое!

Мамыров вопросительно посмотрел на меня.

— Скажи, чтоб пробивался к нам! Мы — навстречу!

Капитан приказал:

— «Багор»! Мы наверху! Пробивайся к нам! Мы идём навстречу! Как понял? Не стреляй по своим! Внимательно смотри! «Чехи» — в чёрной форме! Как понял!

Но пробиться Кокшин не смог. Непрерывным огнем боевики загнали его под скальный выступ.

Мы не могли прийти на помощь. Мешала огромная скальная плешь, через которую идти было полным самоубийством.

Подняться выше, обойти боевиков поверху тоже не удалось. Мешал ураганный огонь «эдельвейсовцев»!

Укрывшись за камнем, мы осматривали склоны гор, обдумывая план действий.

— Вызывай «Шквал»! — решил я. — Доложим обстановку.

Когда погранотряд откликнулся, я взял микрофон:

— Я — «Газета»! Ладыгин убит! Беру командование на себя! У нас — пять «двухсотых», у Мамырова — трое. Восемь — «трехсотых»! Направьте «Лену»!

Пояснение: «Лена» — позывной вертолёта «Ми-8».

Через пять минут рация прохрипела:

— «Лена» не придёт! Сейчас будет работать арта Минобороны! Всем — в укрытие! До утра не двигаться!

И точно, вскоре послышались мощные гулкие разрывы.

Среди ярких вспышек и густого дыма вверх летели, размолотые снарядами, деревья и каменные ошмётки.

Но все это великолепие было очень далеко от нас. От Кокшина, ожидающего подмоги, тоже далеко.

Мамыров позвал радиста. И начал кричать в микрофон:

— «Багор»! Как слышишь? Оставаться на месте! Приказ «Шквала»! Оставаться на месте. До утра! Как понял?

Рация ответила:

— Вас понял!

— Организовать круговую оборону! Выставить наблюдение! Сержанты знают! Как понял? Сержантам прикажи!

Капитан повернулся ко мне:

— Кокшин ничего не умеет! Он миномётчик! Его учили только одному — управлять огнём миномётов. Ну ничего! У него в группе — хорошие сержанты, помогут! Подскажут, где выставить пулемётный расчет, чтоб «бойки» не подкрались!

Ночь, как обычно в горах, свалилась внезапно. Мы с капитаном расставили посты, установили на тропе сигнальные мины.

Можно было подремать до утра. Но мне, однако, не спалось.

«Пожевать лист кустарника, что ли?» — размышлял я, слушая глухое бурчание пустого желудка. Ни еды, ни воды мы не видели целый день!

Сжимая автомат, я чутко вслушивался в тревожный шепот гор. Вглядываясь в чёрно-синий бархат неба, в огромные молочные созвездия, я вспоминал другой, не сегодняшний бой. В голову почему-то упорно лез рассказ моего деда Петра о страшной трагедии 1942 года в песках Калмыкии.

Тогда их полк шёл, через калмыцкие степи, освобождать Ростов-на-Дону. Шли только ночами. И сияли над ними такие же огромные звёзды и сказочные созвездия.

А потом пришла беда.

Предутренний сумрак неожиданно разорвал скрежет и лязг танков. Немецкие танки мгновенно атаковали спящий батальон. Пройдясь смертельным железным катком по мелким окопчикам, они раздавили пятьсот солдат! Пять сотен молодых здоровых ребят, только-только окончивших школу!

Представив их, растерзанных и перемолотых железными гусеницами танков, и вздрогнул. Как наяву передо мной — рыкающая смертоносная махина с крестом на башне. Чуть ниже по борту — эмблема бурого медведя.

Вот уже танк лязгает страшными гусеницами совсем рядом!

Сейчас, бл..дь, раздавит!

Я вздрогнул и открыл глаза.

Надо было отвлечься!

Внимательно я посмотрел на холодный звёздный шатёр, выискивая ковш Большой Медведицы!

Поёживаясь от ночного холода и пронзительного горного ветра, я толкнул в бок Мамырова, который тоже не спал:

— Капитан! А ты умеешь находить Большую Медведицу?

— Конечно! Только у нас не так. Причём здесь медведь? В Казахстане это — Жетыкаракшы.

— Похоже на туркменское «гаракчи», разбойник!

— Правильно! Говорят, что это — души семи разбойников. Они днём воровали, а ночью каялись в своих грехах. Как умерли, так превратились в семь звёзд.

— Слушай! Только сейчас сообразил! У нас на Дону эти звёзды называют «Ковш». Странно! Откуда взялось название «Большая Медведица»? У нас в станице река так и называется — «Медведица». А почему созвездие так назвали, непонятно. Наверное, из других народов пришло.

— Наверное. Но казахи так не говорят.

Чуть помолчав, я спросил:

— А Полярная звезда у казахов есть?

— Конечно! Только называется Темирказык. По ней определяем направление на север!

— Ого! В Туркмении «Демиргазык» и есть «Север»!

— Да все тюркские языки похожи! Если знаешь туркменский, нигде не пропадешь!

Я улыбнулся:

— Знаешь, я тоже казах!

— Да-да! Какой же ты казах? С голубыми глазами, и казах?

И усы твои — как у казака, урядника! И чуб из-под фуражки лезет. Таких усов и чубов у казахов не бывает!

Удивившись проницательности капитана, я по привычке подкрутил свой казачий ус и подтвердил:

— Точно, казах я! Меня в Туркмении вычислили. Послушай вот. Ехал я в поезде из Ашхабада. В купе были пожилые туркменки, дайзы. Я решил потренироваться в туркменском языке. Изучал тогда по словарю. А в словаре этом, сёзлуке, было много загадок. Вот я и начал по-туркменски загадывать. Туркменки смеялись моему акценту, но понимали. И я понимал их. А потом одна и спроси меня: «Сен миллетим ким?»

— А! Кто ты по национальности!

— Точно! Я говорю, что казак, родом с Дона.

Туркменки, поглядев на мои слишком широкие глаза, недоверчиво покачали головами: «Ек! Сен, мегерем, татар!»

— Ты, наверное, татарин! — перевёл мне капитан.

— Так точно! Я сообразил, что «казах» у туркмен читается именно как «Газак». В общем, стал я казахом! Так что я — твой соплеменник!

— А в Казахстане ты был?

— Знаешь, только случайно не попал! После военного училища меня туда направляли, на китайскую границу. Но афганская война помешала. Срочно перебросили в Туркмению, а оттуда — в Афган.

Мамыров печально вздохнул:

— А подполковник Ладыгин служил в Казахстане! По-казахски хорошо говорил! Жалко, погиб! Может, «бойки» его порезали всего!

Мы замолчали, думая о Ладыгине и вообще о странностях военной судьбы. О мерзостях этой судьбы. Ведь подполковник Ладыгин с семьёй ютился в тесной комнатушке общаги в Воронеже, и собственная квартира им не светила.

Как не вспомнить великого Булата Окуджаву с его «Старой солдатской песней»? «Новые солдаты будут получать вечные казённые квартиры…»

Ладыгин тоже получит от благодарного государства такую вечную казённую квартиру…

Мамыров неожиданно спросил:

— У тебя позывной — «Газета»? А почему?

— Долгая это история! — усмехнулся я. — Вообще-то я подполковник. Срезали мне звание, срезали. А сюда отправили в ссылку. Должность у меня была — корреспондент. По всему Северному Кавказу. От Москвы я работал, от консорциума «Граница». Рассказывал о махинациях тыловиков, о расстрелах на границе. Вот и прижали меня, начали шить «уголовку». Донос написал полковник Петровкин, что я хотел их взорвать на хер. «Уголовку шили». Мне и посоветовали вместо «уголовки» понижение в звании и ссылку.

— Прям как Лермонтов! — уважительно сказал Мамыров.

— Эт точно! — согласился я.- Царским генералам правда тоже не нравилась. Прошло двести лет, а правда опять не нравится! Вроде уже не царские, а рабоче-крестьянские енералы! А «мысля» у них всё та же — как спрятать правду! Один генерал очень меня удивил. Это когда я корреспондентом был. Прилетаю к вам на Тусхарой. А здесь — главный «политрабочий» из Москвы. Иду представиться, как положено по Уставу. А он мне: «Как-как фамилия? А, Ильин! Это который плохие статьи о погранвойсках пишет!»

— И в чём это «плохо»? — заинтригованно спросил Мамыров.

— Вот-вот! И я спросил тоже. А генерал отвечает — мол, написал о вшах в Итум-Калинском отряде.

— Так вши на самом деле есть! — удивился капитан.

— Вот и я сказал генералу. Может, спрашиваю, я ложь высказал, или напутал чего? Генерал морщит свой узкий лоб, вспоминает. Потом говорит: мол, всё, конечно, правда. Но писать не надо.

Мы помолчали, вглядываясь в чёрную бездну огромного неба.

Мысли мои перекинулись на Лермонтова.

Точно так же, как мы сейчас, он лежал и смотрел в чёрное небо. И думал о странности бытия. Что там написал поэт о чеченцах, сражающихся с русскими войсками? Ага, вот:

«Нам был обещан бой жестокий.

Из гор Ичкерии далекой

Уже в Чечню на братний зов

Толпы стекались удальцов».

Мамыров, похоже, думал о том же. Чтобы согреться, он встал, помахал руками, сделал несколько приседаний. И задумчиво сказал:

— Ничего здесь не меняется. То одна война, то другая!

— Странно! Я тоже об этом думал! Знаешь, как Лермонтов пишет в своем «Валерике»?

— Не, не помню. А что там?

Тихо, с выражением я продекламировал строки об удальцах. И добавил:

— Сто пятдесят лет прошло! И что изменилось? Опять на братний зов стекаются суровые люди.

— Ну да! — скептически хмыкнул капитан. — Сейчас всё по-другому! Ичкерийский спецназ «Эдельвейс» пришёл! Не с берданками, как у Лермонтова. С огнемётами и гранатомётами!

— И ПэЗээРКа! — усмехнулся я. — Знаешь, что мы нашли у боевиков? Зенитные комплексы! По нашей «вертушке» долбанули. Не попали, правда. Ещё одна странность — у них была карта Генштаба Минобороны РФ с грифом «Секретно»! Откуда карта? Кто-то продал?

— Предатели продали! — возмущенно сказал Мамыров.

— Хорошо что напомнил! — воскликнул я шепотом. — Я ведь писал о таком же предательстве. В Старгополе, штабе пограничного округа, сидел скромный прапорщик-картограф, и скромно продавал топографические карты Чечни, со всеми обозначениями — засад и всего прочего. Продавал секреты прапор, а предателем стал я, рассказавший в «гражданской» газете о предательстве.

— А нам не доводили об этом! — удивленно сказал капитан.

— И моя родная газета, «Граница», тоже не опубликовала! Редактор мой, Личман, наотрез отказался печатать. Мол, позор погранвойскам это. Моральный дух солдат упадет, бл..дь!

Мамыров поцокал языком и начал вглядываться в очертания мрачных холодных чёрных скал:

— Лежат там наши ребята!

Приподнявшись, я стал внимательно, до рези в глазах, вглядываться в место недавнего боя.

— Ладыгин — где-то там. Там же — погибший солдат. Утром забрать надо! — вздохнул я.

И вдруг увидел, что над местом боя поднимаются в чёрное небо, прямо к звёздам, бледные столбы света.

Я протёр глаза: «Что такое?! Привидения?»

Опять всмотрелся.

Белые столбы не исчезали.

— Капитан! — толкнул я Мамырова. — Посмотри! Видишь свет?

— Где? — насторожился Мамыров. — Может, «бойки» идут?

— Да нет! Из земли в небо столбы света видишь? Слабые, но видны? Или нет ничего?

Капитан всмотрелся:

— Точно! Есть! Так! Раз, два, ещё два! А что это?

— Б..дь, мистика! Наверное, души убитых в небо поднимаются!

Мамыров ущипнул себя, затем потёр ладонями лицо:

— Точно! Но почему всё это видно? Так не может быть!

Помолчав с минуту, он грустно сказал:

— Мы с тобой тоже могли там лежать. Слава Аллаху, живы остались. Давай спать! Утром опять бой!

«Вот нервы! Настоящий джигит!» — подумал я уважительно.

А сам по-прежнему не мог уснуть.

Чуть закрою глаза, сразу вижу своего деда Петра в 1942 году. В ровной, как стол, калмыцкой степи на него неумолимо прёт страшная махина танка. Прёт прямо по мелким окопчикам, где молча погибают молодые солдаты. Погибают, даже не думая убегать!

А сейчас я, его внук, тоже участвую в реальных боевых действиях. И смерть точно так же, как в 1942 году, кружит над полем боя, собирая свой страшный урожай.

Странные совпадения!

За что такое нашему народу? Точнее, всем нашим народам. Что за судьба-злодейка наказывает русский люд? Ведь каждое поколение участвует в войне и гибнет непонятно за что.

Но тогда, в 1942 году, фашист наступал. А сейчас чего такое случилось, почему люди опять убивают друг друга?

Да уж! Ещё Лермонтов сто лет назад спрашивал — какого хрена люди убивают себе подобных:

И с грустью тайной и сердечной

Я думал: жалкий человек.

Чего он хочет!.. небо ясно,

Под небом места много всем,

Но беспрестанно и напрасно

Один враждует он — зачем?

«Зачем? Зачем?» — думал я, пытаясь заснуть.

Заснуть мешал жалобно-противный плач шакалов.

Плач этот заставлял вспоминать другие мои боевые действия. В далёком Туркменистане. Перед глазами — раскалённые трещины глубоких ущелий Зюльфагара на стыке трёх границ. Наш «Уаз» разлетается от взрыва. И мы с Иваном Дороховым отстреливаемся от окруживших нас боевиков-афганцев.

— Бл..дь! — тихо матюкнулся я, открывая глаза.

Всмотрелся в матовый чёрно-синий шатер неба, разыскивая ковш Большой Медведицы. И опять матюкнулся.

Заслоняя чёрную синь неба, передо мной возникли мрачные ночные горы Афганистана, Зардевское ущелье.

Там, недалеко от пакистанской границы, 22 ноября 1985 года попала в засаду и погибла панфиловская застава. Меня в составе десантно-штурмовой маневренной группы высадили в это страшное ущелье на следующий день.

Бой был жестокий! Первый мой бой. Тогда я был курсантом военного училища, на стажировке.

— Стажировка, бл..дь! — матюкнулся я, открывая глаза.

— Чё, не спится? — проворчал Мамыров.

— Слушай! — повернулся я. — Только что дошло! Вспомнил Афган и Зюльфагар. Бои были серьезные! Так вот. Афганцы кричали нам «Сдавайся», а вот «Аллах Акбар» — нет. Странно! А «эдельвейсы» сегодня только и кричали, что «Аллах Акбар». Почему?

— Кто его знает! — ответил Мамыров, зевнув. — Некогда думать под пулями. Давай спать. С утра опять воевать придётся!

…Ровно в четыре утра нас разбудил треск автоматных очередей и грохот разрывов. Боевики атаковали группу Кокшина, засевшую под скальным козырьком.

— Есть «двухсотые» — ожила рация. — Нас атакуют с двух сторон!

— Держись, идём на помощь! — выкрикнул Мамыров. И выжидающе посмотрел на меня:

— Ну что, в атаку?

— Поехали!

Повернувшись к солдатам, я крикнул:

— Патроны беречь! Мало патронов! Бить только наверняка!

Мы ринулись вниз по склону, падая и прячась за камни. Автоматные очереди боевиков не подпускали нас к группе Кокшина. Но сами боевики, вынужденные сдерживать нашу группу, не могли атаковать кокшинских солдат.

Помощь пришла сразу с двух сторон.

В небе появились фронтовые бомбардировщики. Отбомбившись, они уходили.

Следом налетели боевые вертолеты «МИ-24». Стремительной каруселью они расстреливали подозрительные склоны. Конечно, стараясь бить подальше от погранцов, чтоб случайно не уничтожить своих же.

Чуть затихла канонада, как снизу, от реки, пошли в атаку бойцы ГРУ Министерства обороны.

Очень кстати оказался их шквальный огонь!

Через час бой стих.

Около скального козырька, где укрывалась группа Кокшина, нашли двух убитых пулемётчиков — Ильнура Батырова и Сергея Смирнова.

Кокшин обнажил голову:

— Спасибо, ребята! Спасли всех! Приняли удар на себя!

Мы обследовали лесистый склон и спустились к реке. И ахнули. Результат боя для боевиков — явно отрицательный!

Убито 24 эдельвейсовца! Ещё четыре были ранены и попали в плен.

Они-то и рассказали, что входили в состав диверсионно-разведывательной группы с кодовым названием «Эдельвейс». Это — особо подготовленный спецназ Гелаева! Численность группы — почти 60 бойцов.

Я пытался выяснить, почему боевики шли открыто, в лоб. Это же нелогично для поведения в любом бою.

Не свидетельствует ли это, что группа их — отвлекающая. А основная банда пошла другим маршрутом. Была ведь информация о готовящемся прорыве крупной банды, штыков так на двести.

Но боевики не знали. Или не хотели говорить.

Они лишь твердили, что к «Эдельвейсу» никого отношения не имеют. Они — простые чабаны, которых заставили тащить груз..

глава 2

ПОГРАНИЧНИКИ БОЕВИКОВ НЕ БОЯТСЯ

Не успел я отлежаться после боя в ущелье, как рано утром в нашу офицерскую палатку ММГ заглянул солдат-посыльный:

— Товарищ майор! Командир части вызывает!

Голова гудела от недосыпа, ночных кошмаров и фашистов в жаркой пыльной Калмыкии.

Отодвинув воспоминания, спросил:

— Чё случилось?

— Не могу знать! — радостно гаркнул солдат.

— Тихо! Голова трещит! Не ори!

Полковник Чуприн, начальник погранотряда, встретил в штабной палатке лукавой подозрительной улыбкой:

— Петро! Котомку с сухарями подготовил? Сегодня убываешь отсюда!

Рука моя невольно потянулась подкрутить казачий ус.

Пока я круглил глаза, силясь понять смысл полковничьих слов, Чуприн улыбнулся:

— Не пужайся! Из Старгополя звонил адвокат. Сражается с твоими лиходеями-полковниками из Москвы. Послезавтра суд. Адвокат клянётся, что восстановит тебе должность корреспондента. А второе заседание — как эти же полковники украли фото. Твои фото. Сегодня можешь лететь. Пока погода дозволяет. «Борты» идут на Гизель. Готов к вылету?

— Так точно!

Полковник улыбнулся:

— Адвоката Петрова знаю. Зу-у-у-бастый малый. Победу всегда обеспечит! Так что заранее поздравляю! Но! Маленький вопросик. Касается одной статьи.

Чуприн покосился на газету, лежащую на столе:

— Вот! Москва прислала Директиву. Приказано тщательно изучить творчество мятежного корреспондента Ильина!

Повернув газету, полковник зачитал:

— «Пограничники боевиков не боятся». Газета «Старгополький меридиан»!

Чуприн вздохнул:

— Там — мои слова там о проблемах отряда.

— И что? Признали клеветой? Что, давят на Вас?

— Нет, не давят. Пробовали было, но факты — вещь упрямая. Но потребовали надавить на тебя! Провести собрания во всех погранотрядах. Видишь, какой ты известный! Давай, почитай ещё раз. И подскажи, где могут придраться. Подскажи, кто может отказаться от своих слов.

Подкручивая в задумчивости ус, я приступил к изучению собственной резкой критической статьи.

Чего не нравится пузанам-тыловикам?

Даже название — чудное:

«Пограничники боевиков не боятся. Но опасаются прихода зимы на неподготовленных к холодной стуже погранзаставы». Правда, название, хоть и гениальное, придумал редактор, друг Володя Шарков. Сказал, что звучит смешно, ярко!

Так, а что статья? Хм! Начало — романтичное:

«Сижу в ночной штабной палатке. Керосиновая „летучая мышь“ гоняет по мрачным углам фронтовой сумрак. Под грозный рёв и визг орудий залпового огня („Ураганов“) разговариваю с начальником погранотряда полковником Чуприным».

Шедеврально описана опасность чеченского приграничья! Ай да Ильин, ай да сукин сын!

Так. Чаво ишо ня нравится москалям?

Вот подзаголовок:

«Офицеры не бреются, потому что нет денег»

Хм! Генералы начали орать и визжать?

Ха! Енералы арбатские деньги, и огромные, получают вовремя! Потому и не понимают окопных офицеров!

Так, читаем дальше. Ага!

«Политика — дама капризная и непредсказуемая. Но пограничники верят, что границу пришли охранять навсегда.

А потому главнейшей задачей считают благоустройство погранзастав, чтобы к зиме вместо палаток жить в крепких надёжных блиндажах.

Комендатура «Мешехи» эту задачу уже выполнила. Бойцы вгрызлись в скальный грунт и окольцевали себя прочными, по правилам военной науки, фортсооружениями.

В хозяйстве коменданта майора Армена Торосяна возведен и банно-прачечный комбинат, и кухня-столовая, и аккуратный автопарк с автозаправкой.

Ну а две семейные пары сделали из блиндажей чуть ли не городские квартирки с видом на сверкающие льдом горные вершины.

Соседкам-комендатурам из-за позднего выставления эту суровую красоту укрепрайона ещё предстоит оборудовать.

Но работы идут с такой интенсивностью, что над грозными ущельями не умолкает визг пил и стук топоров.

Вот, например, комендатура «Шарой».

Пока беседовали с офицерами, рядовой Денис Плотников, оправдывая фамилию и дедовскую профессию, тюкал и тюкал топориком.

Блиндаж возводил солдат в паре с офицером — командиром минометчиков лейтенантом Сергеем Васильевым.

— Извините, что не брит! — виновато улыбается офицер. — Причина смешная. Два месяца не платят деньги! Второй вопрос — где здесь купить мыльно-рыльное? Но больше волнует другое. Никак не рассчитают меня, чтобы съездить в Нальчик. Сам я родом из Владимирской области, собирался скоро жениться. До свадьбы — пара деньков! Всё шло по плану. Но 4 месяца назад наше артиллерийское училище осуществило досрочный выпуск. Я, конечно, рад, что попал в боевые условия. Но! Дождётся ли невеста? Письма-то сюда приходят с двухнедельным опозданием!

— Да не горюй! — успокаивает неудавшегося жениха капитан Алексей Худяков, «главный замполит» комендатуры. — Здесь все — или разведенные, или холостяки. Сам я в прошлом году отчислился из Академии ФПС по семейным обстоятельствам. Жена у меня — москвичка. Не понравилась моя служба в горах Таджикистана. Жаль только сынишку! Ему всего 4 годика. Но что поделать! Какой женщине понравится вечное отсутствие мужа у семейного очага?

Капитан вздыхает, потом говорит:

— Война — как наркотик! Поэтому там, где стреляют, встречаются одни и те же лица. Посторонних здесь мало. Все, кто здесь, раньше в Таджикистане встречались. Да и на других заставах «таджиков» очень много. Даже тост здесь придуман, шестой тост: «За Басаева, благодаря которому опять встретились!»

Хм! И что в этом подозрительного?

Может, дальше статья антипатриотическая?

Читаем подзаголовок:

«Гуманитарка сюда ни разу не доходила»

Главные обиды пограничников связаны с тем, что солдаты давно не видели причитающихся денег.

Причины называются глупые — то начфину отряда некогда разъезжать по точкам, то погода нелётная, то якобы офицеры должны сами забирать финансы из отряда.

Удивляет офицеров и схема обеспечения, напоминающая остаточный принцип. По сведениям из отряда, за месяц туда, на Тусхарой, приходило две колонны.

А сюда, в окопы? Из матредств сюда поступал мизерный мизер. Вопрос: где гвозди?! Где доски? Где скобы и многое другое? Из какого, извините, хрена сооружать блиндажи?!

— Вот и вынуждены извращаться, стягивать брёвна верёвками! А колючая проволока! Дали 5 нищенских мотков. Но для инженерного оборудования надо в сто раз больше! Понимаете, в сто раз! Это что, вредители-тыловики?! Иху мать совсем! Да перебьют нас, как куропаток! Сталин таких тыловиков — к стенке! Иль на Колыму!

Другие бы плюнули на такое издевательство, да уволились.

А мы служим, понимая опасность ситуации!

Наверное, правы эти мужественные небритые ребята! Ведь реально гуманитарка сюда ещё ни разу не доходила. И много чего не доходит.

Например, известно, что завезли в отряд, на Тусхарой, тонну свиного сала.

— Где свинина? Тыловые крысы считают нас мусульманами, которым запрещено сальцо? — возмущаются офицеры.

Но больше всего тревожит командиров схема поощрений. «Наверх» отправляется куча представлений. И, как говорится, ни слуху, ни духу.

Да и вопросы присвоения очередных воинских званий долго и нудно рассматриваются «наверху».

Окопный народ делает печальный вывод:

«Большим начальникам» их нужды чужды!

Начальник отряда, полковник Чуприн, более всего обеспокоен тем, что в преддверии зимних холодов главная проблема не решается.

— К зиме, конечно, готовимся. — говорит он. — А это значит, нужно уйти из палаток в блиндажи и заготовить максимум дров. Но реалии печальны! Например, плёнку для блиндажей завезли только неделю назад. По линии тыла за 8 месяцев поступил мизер — 19 кубометров досок. Понимаете?! На весь отряд, самый большой в России, такой мизер! Это вынуждает разбирать разрушенные бомбами дома местных жителей. А куда нам деваться? Так же обстоят дела наши скорбные и с рабочим инструментом. На весь огромный погранотряд — всего 2 бензопилы! Это же издевательство!

МАКАРОНЫ И ТУШЕНКА ВЫГЛЯДЯТ СТРАННО

С транспортом в суровых чеченских горах тоже, мягко говоря, провально.

«Рыдваны», присланные в Итум-Калинский погранотряд под видом «автотехники», легче сбросить с крутого обрыва и списать, чем отремонтировать.

Вот и получается страшная вещь: потребность отряда в продуктах — 150 тонн, а завозят только 60!

Шестьдесят, вашу тыловую мать!

Чем и подрывают боеготовность отряда, ибо голодный солдат не может нормально служить. А голод провоцирует и неуставные взаимоотношения!..

Заглянул я, конечно, и в солдатский котёл.

Кошмар! Чёрная вонючая жижа, которую повар назвал «Макаронами с тушенкой» — кошмар и вредительство!

В ответ на возмущение повар принёс банку тушенки. Вскрыл и вылил в тарелку… малюсенький осклизлый кусочек чего-то подозрительного плюс водянистую непотребную жижу.

— Готовить кашу на этой тушенке невозможно! — пожаловались повара. — Это уже не каша получается, а жиденький супчик! А мясо раскисает и становится водой. Да это — не мясо, а соевый продукт!

Чтобы расследовать это дело, я взял банки без этикеток. На коробках стояли реквизиты, откель родом это дерьмо… А завезли его вагонами! Кто «автор» — исполнитель?

Ого! Заказчик — моя родная контора «Консорциум «Граница».

Ответ выдать мог только окружной тыловик.

Ага, вот и главный начпрод округа, полковник Докуз!

Стоит себе на краю пыльного плаца, и, поджав тыловое брюхо, хищно щурится на дефилирующую мимо красотку в камуфляже. Красотку, сержанта контрактой службы, не заметить было невозможно. Настоящая стройная белокурая Барби!

— Товарищ полковник, разрешите вопрос! — отвлекаю Докуза от страшно серьёзного дела.

Злобно зыркнув маленькими заплывшими глазками, тот рыкнул:

— Товарищ майор! Я — начальник продовольственной службы округа! Идите с вопросами к непосредственному командованию, местному!

— Извините, но вопрос — только вашей компетенции, о поставках подозрительной тушенки!

— Товарищ бывший подполковник! — ядовито прищурился Докуз. — Вы мне ещё за собаку не ответили!

— Какая собака? — удивился я. И улыбнулся, вспомнив такие же слова Ивана Грозного из кинокомедии.

— «Бим» называется собака! Консервы собачьи. Якобы мяса там совсем нет. И собаки дохнут. Вы почему написали, что я убежал от Ваших дурацких вопросов? А? Почему?!

— Вах! Где такое злодейство изображено? — притворно удивился я, нахмурив брови.

Полковник резко выдернул из нагрудного кармана серый, затёртый до дыр огрызок газеты:

— Вот здесь! Ты написал, что вместо моего ответа получил мою спину, трусливо убегающую по коридору! Это я убегаю? Щас ты сам побежишь от меня!

Я, конечно, не побежал.

Прокуроры, хоть и с десятой попытки, занялись проверкой этого странного «Бима». И обещали сообщить результаты.

Для меня основной задачей стала проверка «безмясных» мясных консервов, которые поступили в Чечню на корм солдатушкам-бравым ребятушкам.

Вот и пришлось, по прибытии в Старгополь, заглянуть на мясоконсервный комбинат. Там выпускают похожие консервы.

Директор комбината, вскрыв и понюхав предоставленный мною продукт, усмехнулся:

— Это не махинации! Называются «Продукт мясорастительный в желе». Всё по закону. Только одно «но». Это желе — только для самых нищих слоёв населения. Мы тоже такое выпускаем. Но для армии такое нельзя поставлять. Мы и не поставляем. Иначе нам — крындец, закроют или обанкротят штрафными санкциями.

Да уж! А ещё удивило в Итум-Калинском отряде полнейшее отсутствие, несмотря на весенне-летний благодатный сезон, свежих овощей и фруктов.

Говорят, завозили тонны 4 картошки. Но это ж мизер!

Вот и приходится поварам извращаться сухой картошкой, сушеным луком да морковкой.

А ведь ещё умнейший старикашка Поль Брэгг категорически не советовал ни консервов, ни тушенки-мушонки!

Знающие это офицеры стараются за километр обходить вонючие столовские палатки, дабы уменьшить страшный удар по здоровью.

А что остальные, не читавшие Поля Брэгга?

Вынужденные из-за постоянных физических перегрузок восстанавливать потраченные калории в солдатской столовой, они, пардон, ходят по нужде с кровью.

Понимаете, вашу тыловую мать, с кровью!

И почти у всех от скудного питания крошатся зубы!

Не зря, совсем не зря отрядной фольклор окрестил борщ «электролитом», а кашу — «колобком». Ну а чай… пардон, лучше не озвучивать его названия, чтобы не стошнило.

Бр-р-р! Ау, начальник тыла округа генерал Коля Федоткин, ты где? За какие такие заслуги получил ты, вместе со своими тыловыми продовольственными полковниками, медали да ордена — якобы за доблестное обеспечение боевого чеченского погранотряда?!

НЕ ГУБИТЕ СОЛДАТ!

В штабном Старгополе с оптимизмом смотрят на развитие Итум-Калинского погранотряда.

Хотя в Чечне, на Тусхарое и заставах, несмотря на интенсивность работ, взгляды критические.

Прогнозы на снежно-морозную зиму оптимизма не вызывают.

Невольно возникают мысли:

Как только затихла шумиха вокруг «чеченской» героической темы, а генералы получили героические ордена и именное оружие, так погранотряд вмиг стал «ярмом», бесконечно требующим к себе внимание.

Ощущая на себе перебои (преступные перебои!) в снабжении, офицеры задают себе крамольные вопросы:

— кто «наварил бабки» на этой очередной чеченской кампании?

— куда исчезли эшелоны с продовольствием из Москвы?

— где эшелоны с пиломатериалами и дровами из Москвы?

Командиры меж собой пошучивают: мол, прогноз однозначен — по осени нагрянет сюда генеральская комиссия. И начнет, как принято, рвать и метать: «Лето красное пропели! А теперь солдат губите! У-у, вашу мать, преступники!»

Чтобы такой генеральский ор и топание сапожищами не произошло, я и пишу это строки — пока ещё под ясным, теплым чеченским небом.

Есть ещё время, есть — хотя и крайне малое, для подготовки к суровой зимовке в опасных условиях возможного витка военной кампании»

Завершив чтение, я задумался:

«Да вроде правильно написано. Придраться не к чему! Офицеры не будут отказываться от своих слов. А если откажутся, ничего страшного.

Факты можно подтвердить, заглянув в документы.

А пропавшие эшелоны из Москвы?

Так генералам невыгодно будет трогать эту тему.

Даже если скажут, что оклеветал доблестных тыловиков, то отсутствие пиломатериалов и дров никак не скрыть! Даже лекарств на заставах нет! Аспирина нет! И витаминов, положенных солдатам, тоже нет. Куда всё исчезло?

Полковник Чуприн прервал мои размышления, громко хлопнув пологом тамбура палатки:

— Ну что, нашел слабые места?

— Виктор Николаевич! В статье нет косяков. Если офицеры откажутся от слов, Вы документы поднимите. Отсутствие досок и фанеры — это же факт!

— Да уж! — вздохнул полковник. — Это отсутствие убило солдата и старлея. Солдат сам застрелился, когда деревья пилили в ущелье. Помнишь? А старлея лист фанеры убил.

— Как Может, скрывают причины гибели?

— Да нет. Что там скрывать! — грустно усмехнулся Чуприн. — «Борт» садился рядом с заставой, и лопасти такой вихрь создали, что лист фанеры полетел до удил парня! Нелепо и обидно!

Полковник открыл полевую сумку-планшет. Выудил оттуда газету:

— Еще одна твоя статья. Совсем маленькая. Но генерал Городинкин приказал сочинить опровержение. На вот, читай. И пиши опровержение.

Полковник беззвучно засмеялся:

— Жинке начало статьи понравилось. Говорит, что ты — второй Пушкин! Давай вслух читай.

С удивлением глянув на полковника, прочитал:

«Вши со страшными мордами злобно щерились и хищно шевелили мерзкими страшными щупальцами, угрожающе клацая мерзопакостными челюстями».

Чуприн усмехнулся:

— Не знаю, как опровергать то, что есть факт! Вши имеются, куда денешься. На любой войне они есть! А генерал говорит, давай опровергай.

— Напишу опровержение! — воскликнул я мстительно. — Мало не покажется! Напишу, что одной машины — «вшивопарки» для отряда мало. Пропускная способность маленькая, не всю одежду раскаленным паром обрабатывает. Напишу, что радостные вши, топоча копытами, разбегаются от вшивопарки.

Чуприн засмеялся и похлопал меня по плечу:

— Узнай у коллег из «консорциума «Граница», подхватили они вшей или нет. Прилетели сегодня. Кстати, благодаря твоей статье о подготовке к зиме. Обещают миллиарды бюджетных денег вгрохать в обустройство отряда.

— Ну да, так уж и миллиарды?

— Именно миллиарды! Начальник консорциума вроде договорился с депутатами Госдумы, чтоб выделили огромные средства. Будут возводить вокруг отряда, по всему Тусхарою, мощные оборонительные комплексы. По всему периметру — бронеколпаки.

— Прямо Линия Маннергейма! — усмехнулся я.

— Точно! Смету показывали. Миллиарды! И ещё некие чудо-технологии. Нано-технологии.

— Какие «нано»?

— Уклончиво говорят. Мол, декоративное. На тему казачества.

— Плетень, что ль? -улыбнулся я. — Это полковники могут. Тень на плетень наводить! Не верю Калинкину. Жульё на жулье и жульём погоняет! Сами убедитесь!

Чуприн посмотрел на часы:

— Ладно, посмотрим. Давай, иди оформляй отпуск, мятежный корреспондент!

Глава 3

Особенности национальной редакции. Военной.

Из Чечни трудяжка «Ми-8» перебросил меня, через заснеженные горные хребты, в соседнюю Ингушетию, на аэродром подскока Гизель. А дальше пришлось надеяться «на авось», то бишь стоять на автотрассе и ловить автобус в Старгополь.

Повезло, и стоять истуканом пришлось лишь пару часов. И сонную ночную автостанцию Старгополя наш автобус посетил ровно в три часа ночи.

Спросонья в голову лезли тяжёлые грустные мысли.

И решил я, дабы не будить общагу, отлежаться до утра в редакции окружной газеты «На рубеже».

Галоп ускорил встречу. Полчаса, и тёмное двухэтажное здание редакции проявилось во мраке ночи.

Звонок протрезвонил зря, поэтому пришлось тарабанить в окно:

— Дневальный, на выход!

— Кто там?

— Дзержинский!

Дверь со скрипом отворилась. На пороге стоял солдат, приставленный охранять это бумажное заведение. Видок у него был ещё тот!

Солдата выдавали одни сапоги. Голые ноги утыкались в короткие трусы. Сами трусы странно топорщились, будто прятали дуло пулемёта.

— Товарищ майор, Вас запрещено пускать! — недовольно пискнул боец.

— И кто автор дурного приказа?

— Подполковник Москаль, заместитель редактора!

— Ну очень смешно! Москаль ведь запретил только публиковать мои статьи!

— И пускать запретил!

Пришлось, ухмыляясь, оттянуть у солдата резинку «пулемётных» труселей и резко отпустить:

— Вот это хрен!

На резкий возглас солдатика из темноты выскочила голая девка:

— Саша!

— Ого! Да тут привидения! — воскликнул я.

Испуганно ойкнув, привидение исчезло.

— Договоримся так! — глядя на труселя солдата, сказал я. — Девку не видел. Отодвинься, иду в корпункт!

— Ну товарищ майор! — заныл солдат. — Меня ж выгонят!

Пришлось подвинуть солдатика:

— Успокойся, утром скроюсь. Через окно. Там — территория завода, никто не увидит. Ягши? Иди открой корпункт!

Тягостно вздыхая, солдат запер дверь и пошёл в комнату-сторожку, под тёплый мягкий бок привидения. Но перед этим пошёл на второй этаж и открыл корпункт редакции «Граница».

Пока продолжалась ссылка в Чечню, никто мою комнату не посещал.

Диван, привезенный из Ашхабада, ждал мою персону. Сняв ботинки, прилёг и задумался.

Адвокат Петров — ранняя птаха. Часов с шести — на ногах. Так. Позвоню через час, когда кофе с чаем попьёт. Узнаю, в каком суде будет заседание. А пока покемарить надо. А то после бессонной ночи в автобусе голова не соображает.

Но дремать мешали мысли, одна дурнее другой.

Встав, приоткрыл дверь. Прислушался. Снизу, из «казармы», слышалась возня и радостные вопли. Ага, работают! Не услышат!

Дверь кабинета редактора, полковника Личмана, в конце коридора. Вспомнив уроки друга Сергея Скрипаля, поковырял самодельной отмычкой нехитрый замок.

Ого, да я — криминальный талант! Талантище! Одолел такой замок!

В кабинете Личмана была хитрая особенность. Включатель освещения косорукие работяги упрятали в шкаф. Так, шкаф открыт, свет включен!

Включил компьютер. Пока тот прогревался, моргая и присвистывая, изучаю поверхность стола.

— Ну-ну! Писатель-генералиссимус! — усмехнулся я, листая страницы книжек, посвященных генералиссимусу Суворову.

Все знали, что главный «политрабочий» погранокруга генерал Городинкин давно оседлал редактора на предмет литературного рабства.

И полковник Личман, отодвинув в сторону редакционные дела, кропает агроменный талмуд под громким названием «Суворов и Кавказская война. Мысли мыслящего генерала».

Помнится, из-за этого кропания Личман, в мою бытность здесь ответственным секретарём, «зевнул» страшную аполитичную вещь.

Вещь эта — статья в газете «АиФ», которуя я предложил перепечатать в нашу «На рубеже».

Дело в том, что надо было срочно «забить» последнюю полосу, посвященную развлекаловке. Под моей шаловливой рукой оказалась статья могучего предсказателя и гороскопщика, посвященная Президенту России.

— Усё совпало! — убеждал я задумчивого Личмана, который, наведя ухо, ничего не слышал, а думал о задании великого генерала.

— Давай ставь! — дал отмашку Личман.

Ну я и дал. Только название статьи сократил. Получилось, конечно, двусмысленно: «Критические дни» Бориса Ельцина».

Крика было, конечно, много!

«Странно, что не завершил Личман литературного рабства — подумал я, щелкая «мышкой» и вчитываясь в агроменный генеральский труд.

Автором стоял генерал Городинкин. В предисловии генерал радостно сообщал о целях умственного труда, о величайших мыслях:

«Суворов — величайший военачальник. Но и поныне на границе несут суровую службу не менее великие последователи. И кто, кроме меня, скромного генерала, поднимет и осветит такую важную тему, как суворовская служба на Кавказе? Никто, кроме меня!»

Читая этого тощего злого скромнягу, хотелось чесаться.

Поэтому текст подправился:

«Я, конечно, пока ещё не генералиссимус, а маленький генерал-майор. Но ничто не мешает мне, под мудрым руководством нашего великого Президента товарища Путина, дослужиться до звания „генералиссимус“. Я стану в один ряд с великим Суворовым!»

На этих строках мне пришлось остановиться. Внизу, в «казарме» солдата, раздалась трель будильника.

«Ага! Подъем! Скоро редактор появится! Пора завершать труды! Так, сохраняем файл». — мелькнула мысль.

Но, бросив взгляд на монитор, заметил слова: «Чеченский рыцарь».

— Ого! Личман тоже знает о чеченском рыцаре! — воскликнул я, открывая файл.

Странно! У Личмана — подробный перечень оружия и драгоценностей из склепов Тусхароя!

Но кто раскопал могилу чеченского рыцаря, кто ограбил склепы? Кто нашёл драгоценности в других многочисленных захоронениях? Кто и когда вывез?

Может, прав начальник Итум-Калинского отряда, и драгоценности вывезены вертолетами, с соблюдением мер строжайшей конспирации?

Пошурудив в ящике стола, наобум вытащил флэшку и быстренько копировал файл с перечнем драгоценностей из Аргунского ущелья.

Пока копировал, краем глаза зацепился за название файла: «Герой России — корреспондент «На рубеже».

— Не понял! Какой ещё герой? Почему неизвестен? — хмыкнул я, открывая файл.

И с удивлением прочитал:

«Капитан-лейтенант Чубунов, корреспондент газеты «На рубеже», лично и в составе оперативных групп офицеров Кавказского Особого пограничного округа выезжал на участки административной границы с Чеченской Республикой и на чеченском участке российско-грузинской Государственной границы, направления со сложной внутриполитической и криминальной обстановкой, где с риском для жизни обеспечивал выполнение поставленных Президентом товарищем Путиным, Правительством и директором ФПС задач.

Лично участвовал в создании системы информирования на заставах и в подразделениях ФПС России, находящихся в районе Аргунского ущелья. Создал сеть военкоровских постов на заставах и комендатурах Итум-Калинского погранотряда.

Подготовил ряд материалов в газету о служебно-боевой деятельности подразделений ФПС России, находящихся в районе Аргунского ущелья.

Сам не однократно был старшим боевого охранения, тем самым способствуя поддержанию боевого духа пограничников личным примером.

Выполняя боевые задачи в составе разведывательно-поисковых групп.

В 2000 г. такая группа, в составе которой был капитан-лейтенант Чубунов, провела разведку местности от комендатуры «Мешихи» до границы с Грузией.

А 31 января разведывательно-поисковая группа в состав которой также входил капитан-лейтенант Чубунов, проводившая разведку местности и поиск минно-взрывных устройств в районе «развалин Басты», подверглась обстрелу боевиков.

4 февраля 2000 года капитан-лейтенант Чубунов при десантировании на господствующую высоту в районе Кюриго находился в передовых порядках десантно-штурмовой маневренной группы и лично, с риском для жизни, производил разведку местности, чем способствовал быстрому и эффективному десантированию десантно-штурмовой маневренной группы.

Уже в ходе десантирования завязался бой с незаконными вооруженными бандформированиями Чечни. Правильно оценив обстановку, отважный боевой офицер принял самое грамотное решение и выдвинулся на передний край со спецподразделением ФПС России «Сигма».

Три пули снайпера вошли в землю в трёх сантиметрах от него, но несмотря на это капитан-лейтенант Чубунов, заняв огромную линию обороны, прикрывал ещё десантирующихся пограничников десантно-штурмовой маневренной группы.

Десантники своей жизнью были обязаны только единственному человеку — Чубунову! Боевики убили бы всех десантников, не прикрывай их наш корреспондент.

Боевики вели огонь из всех видов автоматического оружия, гранатометов и огнемётов. Затем грозные боевики открыли ураганный огонь из полковых миномётов и гаубиц.

Подоспевшая на помощь авиация не могла сразу обнаружить позиции боевиков, и тогда отличился единственный офицер, затмив собою непрофессиональных спецназовцев из «Сигмы».

Капитан-лейтенант Чубунов принял отважное решение: корректировать огонь вертолетов трассирующими пулями, вскрывая позиции вооруженных бандформирований Чечни. И сам вёл снайперский огонь. В результате он один уничтожил все огневые точки противника!

Бой длился более десяти часов!

Капитан-лейтенант Чубунов в ходе кровавых и жестоких боевых действий проявил решительность, хладнокровие, выдержку, личное мужество, смелость, с честью отстаивал государственные интересы России и лично Президента Путина В. В.

За огромный вклад в дело защиты Отечества, успехи в поддержании высокой боевой готовности подразделений, за укрепление законности и правопорядка, обеспечение государственной безопасности капитан-лейтенант Чубунов достоин высокого звания «Герой России», с награждением медалью «Золотая Звезда».

— Твою мать! Во брешет! — не выдержал я, громко и злобно матюкнувшись. И повторил:

— «Три пули снайпера прошли в трёх сантиметрах от морды моряка»! Ну Личман, ну сукин сын!

Нога моя от злости пнула стол.

Снизу раздался жалобный звон. Наклонившись, я извлёк личманский продпаёк — бутылку коньяка.

— Ого! — не удержался я, читая этикетку. — Французский! Откуда деньжишки? Из лесу, вестимо!

И, хряпнув полстакана коньячка, задумался:

«Откуда старый хитрый Личман набрал этой херотени? О страшных снайперах и трёх смертельных сантиметрах? Ведь Чубунов никогда в жизни не выезжал на административную границу с Чечней! И вообще никуда не выезжал.

Личман специально под Чубунова ввёл хитромудрую должность — «Начальник студии писателей — маринистов и баталистов».

Что за должность, и зачем нужна, никто не знал.

Но подозревали. Ведь Чубунов практически ничего не написал в газету. Зато вечно пропадал на неведомых складах и базах снабжения.

Вроде как выискивал спонсоров для редакции. Якобы для того, чтобы авторам гонорары можно было выплачивать.

Но гонорары Личман не платил.

Только обещал и «кормил завтраками» — мол, как только, так сразу. Мол, Чубаков скоро найдет спонсоров, тогда получите кровно заработанное…

Так что Личман откровенно темнил, назвав Чубунова корреспондентом.

Но главное: как мог полковник Личман писать о страшных подвигах подчиненного, если не видел этих самых подвигов?

Личман в Чечне не появлялся. Откуда узнал такие слова, как «Мешихи», «Басты»? Видел эти самые Басты?! Нет, не видел!

Бред полный!

Второе. Чубунов получил прозвище «Моряк в седле», потому как в абсолютно сухопутной газете единственный носил чёрную военно-морскую форму с кортиком на поясе.

Третье. Чубунов в принципе не мог «прикрывать спецназовцев», опытных и умелых бойцов. В принципе не мог быть старшим боевого охранения, как это утверждает Личман.

Ведь «моряк» Чубунов не понимает, с какой стороны подойти к автомату либо иному оружию. В военном институте, на факультете журналистики, автомат он не держал. А когда выпустился, сразу попал на Дальний Восток, в газету Тихоокеанского флота. А флот, как известно, автоматы Калашникова не жалует. Ни к чему морякам «Калаши».

Четвертое. Чубунов хвастал, что там, во флотской газете, ничего не писал. Зато под окном редакции стояла парочка иномарок, привезённых из Японии. И Чубунов ходко торговал этим стратегически важным товаром.

— Бредятина! — констатировал я, матюкнувшись.

Выключив компьютер, открыл ящик стола.

Сверху лежали бумаги с печатями. Выудив верхний лист, с удивлением понял, что это — Акты купли-продажи здания редакции.

Удивил не сам факт продажи, а цена. Переведя в доллары длинные цифры с большим количеством нулей, хмыкнул:

— 20 миллионов долларов! Странно! Этот сарай купили по цене царского Зимнего дворца!

Дочитать помешали шаги в коридоре.

— Бл..ь! — матюкнулся я, соображая, куда бежать.

Личман уже стоял по ту сторону двери. И самодовольно урчал, растягивая слова:

Я на солнышке сижу-у-у,

Я на солнышко гляжу-у-у.

Всё сижу-у-у и сижу-у-у

И на солнышко гляжу.

Завершив арию Львёнка из мультика, полковник захрустел дверным замком.

Пока Личман гнусавил детскую арию, я лихорадочно соображал, куда запрятать грешные шпионские телеса. И тихо нырнул в шкаф, расположенный напротив редакторского стола.

В замочную скважину фортсооружения было видно, как полковник садится в кресло и включает компьютер. Затем достает недопитую мною бутылку коньяка и два высоких голубых фужера.

«Странно! Зачем два? Кто будет вторым?» — прошуршала осторожная мысль.

Личман покосился на полковничий погон и расстегнул рубашку. С наслаждением почесал грязную волосатую грудь и радостно хмыкнул.

Затем привстал и расстегнул брюки. Спустил вниз, сел на махровое полотенце.

Почесав блестящую лысину, с гордостью посмотрел вниз.

Там, выглядывая из-под стола, торчал, уподобясь готовой к броску кобре, его красно-лиловый баклажан.

«Любопытно, кого это полковник ждёт!» — шепнула моя дурная голова.

Дверь таинственно скрипнула, и мимо моего блиндажа проплыла длинноногая девица с подносом в руках.

«Бай-бов! Это ж Натаха Васильева! Прапорщик и корреспондент» — удивилась моя дурная голова.

Приглядевшись внимательнее, разглядел на погонах Наташки четыре капитанские звёздочки!

Хм! Это -заместо прапорщицких скромных звёзд!

«Бл..ь! Уже капитан!» — промелькнула удивлённая мысль.

Капитанша игриво склонилась к полковнику, поднося к его жирным губам ломтик лимона.

Покусывая кислятину, Личман плеснул в фужеры коньяк:

— Товарищ капитан! Будь!

Наташка отпила глоток и распахнула военную рубашку и резко сбросила на пол. Лифчика на ней не было.

Через секунду на пол полетела и микро-юбка.

Капитанша резво, как всадница на дикого скакуна, взлетела на колени Личмана и жарко его обняла. Затем гимнастическим движением перекинула ножку и прильнула к волосатой грязной груди редактора.

И пошло-поехало!

Как было не вспомнить старый добрый анекдот? Вовочка пришёл в школу побитый.

Учительница испугалась:

— Что случилось?

Вовочка:

— Легли спать, а папа спрашивает: «Вовка, ты спишь?».

Говорю: «Нет». Мне — удар по лбу.

Через полчаса папа опять: «Вовка, ты спишь?»

Я молчу. Папа говорит маме: «Поехали!»

Я и спрашиваю: «Куда поехали?»

Вспомнив анекдот, я улыбнулся. И мысленно укорил редактора:

«Неосторожно! Забыл о Дарье Асламовой, корреспондентке «Комсомолки»? Шлялась таким же макаром, а потом написала книгу о секс-похождениях. Ты, Личман, не думаешь, что капитанша тоже напишет о твоем хрене? Ведь статьи в газету она почти не пишет. Некогда. Зато в каждый номер сует бесконечные любовные истории под рубрикой «Женский роман».

Только-только Личман начал издавать радостные возгласы, как из коридора раздался густой начальственный грозный бас:

— Где редактор?! Я спрашиваю! Где построение? Где личный состав, вашу мать?!

Личман резко вскочил и начал судорожно одеваться:

— Забыл! Проверка пришла!

В дверь уже стучали, рыкая и негодуя.

Личман испуганно зашипел:

— Быстро в шкаф!

Голая капитанша рванула дверцу моего убежища и как фурия влетела прямо в мои коготки.

Испугаться и заорать не успела, ибо я благоразумно залепил её рот ладонью. И шепнул:

— Не бойся, Маша. Я — Дубровский!

Обмякшая капитанша выказала утонченную нервную организацию. Поэтому, как только Личман выскочил за дверь, к проверяющим, я выволок голую нимфу из укрытия и брякнул на диван.

«Странно! На диване трахаться удобнее! Почему Личман не воспользовался?» — мелькнули глупые мысли.

Осторожно выглянув в коридор, скользнул в корпункт. Телефон меня давно поджидал. Не успел я набрать номер адвоката Петрова, как он прокричал:

— Через час — заседание суда! Там встретимся!

Да уж! Как бы не опоздать! Но как незаметно покинуть редакцию?

— Да пошли они в баню! — решил я и нагло пошёл вниз, к входу.

Открыв дверь, увидел занимательное зрелище.

Военнослужащие редакции, в том числе прапорщицы-женщины и контрактники, стояли в двухшереножном строю.

— Р-р-равняйсь! С-с-мирно! — командовал Личман. — Нале-е-во!

Строй колыхнулся в нерешительности. И половина военных повернула налево, половина — направо.

— Это чего? — гневно рыкнул полковник-проверяющий.

Под этот грозный рык мне очень удобно было пройти мимо. Сделав, конечно же, невинную «морду кирпичом».

Стоя на автобусной остановке, вспомнил вещь, которая меня насторожила. Там, в редакционном строю.

Прапорщица Петрушина, корреспондент газеты, сверкала погонами капитана! Бай-бов! Вот это рост!

Хотя.. Всё понятно. Петрушина, бывшая прапорщица, числилась любовницей начальника тыла округа генерала Федотьева!

глава 4

Подполковник Отелло

В холле старгопольского Дома Правосудия меня удивил необычный ажиотаж. Судебный пристав, заикаясь и двигая извилинами на тугом лбу, изучал документ посетителя. Изучал с подозрением.

Странно! Ксива — от Федеральной Службы Безопасности. Звание — подполковник. Должность — юрист.

Это понятно и не вызывает подозрений.

Пристава дивило и поражало другое.

Лицо подполковника было черно, как ночь. На голове — ни волоска. Лысина аж сверкает! И фамилия в документе очень уж подозрительна. Провинциальный пристав такого не видел!

Кряхтя и сопя, пристав таращил глаза:

— Вы — Хосе Мария? Не соображу! Как Мария, ежли Вы — мущина! Дык мою жинку кличут Мария!

Подполковник ФСБ сиял белозубой африканской улыбкой. И чётко, без акцента, рубил:

— ФээСБэ! Москва! Столица! Читайте дальше, фамилия — длинная!

— Тэк-тэк! Хосе Мария Отелло Мартинес Хулиан Вильямович.

Фффу-у! Извиняйте, непривычное фамилиё! Обязаны проверять, не подделка ль! А тут даже Отелло! Извиняйте, щас старшого кликну!

Подполковник кивнул и посмотрел на почтительно замершую очередь посетителей. Заметил и мою скромную персону.

Отелло радостно улыбнулся:

— Ба, знакомые всё лица! Товарищ майор, никак не расстанемся с Вами!

Хм! Лукавая лиса!

Два часа назад виделись с этим Отелло в военном суде. Адвокат Ирина Скорикова разгромила Консорциум «Граница» и обязала восстановить меня в должности корреспондента. И вернуть погоны подполковника!

Ох и злился же Отелло!

А тут улыбается, как блудливая лиса! Будто не помню, что сей афроамериканец помогал Калинкину навешивать на меня первую «уголовку».

Отелло перестал лыбиться и сделал умную морду лица:

— Вы решили атаковать консорциум? Иск о защите авторских прав — Ваш? Мама миа! Миллиарды требуете за нарушение прав! Огромные миллиарды! Наш шэф вне себя от ярости! Так что будем сражаться, как говорим мы, русские, не на жизнь, а насмерть! Ха-ха-ха!

Тут стоявший рядом адвокат, Владимир Петров, не выдержал:

— Скажите, чьи фотографии Консорциум использовал в фотоальбоме! И почему имя автора, Ильина, не указано? И почему вы извлекаете прибыль из произведений, созданных подполковником Ильиным?

Отелло добродушно улыбнулся:

— На судебном заседании разберемся!

Добродушие испарилось, как только началось заседание суда. Мимика круглой чёрной физиономии резко изменилась.

Когда Отелло произносил пламенную речь, ноздри гневно раздувались, а руки совершали движения, похожие на попытку задушить белую Дездемону-судью.

Судья краевого суда, Наталья Чернышова, боязливо косилась на экспрессивного «афро». И посматривала на приставов, замерших в охотничьей стойке.

Главный вопрос, который стоял в суде: кому принадлежат мои фотографии, сделанные личным фотоаппаратом лично мною во время боевых действий в Чечне.

Мнения наши диаметрально разошлись.

Отелло гневно доказывал, что права на фото принадлежат исключительно Консорциуму «Граница».

Доводы таковы:

«Вы состояли тогда в штате конторы. Поэтому всё, что делал Ильин, принадлежит конторе. Кроме того, требовать миллиарды с родной организации — подлость и кощунство!»

Доводы эти крайне возмутили меня:

— Кто сделал фотографии? Я сделал! Чей фотоаппарат? Мой личный! Кто платил за фотопленку, проявку, распечатку снимков? Я лично платил! Так чья это собственность?

— Консорциума! — раздувал широкие ноздри Отелло. — Вы принадлежали Консорциуму! И всё, что произвели тогда, автоматически принадлежит нам! Вы — на военной службе, и всё что ни делаете, производите во время нахождения на военной службе!

Эти слова страшно возмутили адвоката Петрова:

— Да-да! У Ильина и сын родился во время прохождения военной службы. И что? Ребенок тоже принадлежит полковникам?!

Отелло опять раздул ноздри:

— Если подходить юридически, то и ребёнок принадлежит консорциуму! Таков уж закон! Мы, русские, строго соблюдаем законы, подписанные нашим президентом ВэВэ Путиным! Мы уважаем нашего президента!

С этими словами Отелло поднял палец и посмотрел на судью:

— Мы уважаем президента! А товарищ Ильин — не уважает! Ильин — нарушитель дисциплины. Злостный нарушитель! Самовольно оставлял воинскую часть! Во время боевых действий перешёл на сторону боевиков. За это его увольняли с военной службы! И понизили в воинском звании. И перевели на нижестоящую должность. Теперь он служит замполитом в Чечне! Вот характеристика! Прошу приобщить к делу!

Владимир Петров резко встал:

— Протестую! Характеристика не имеет отношения к делу о защите интеллектуальной собственности! Кроме того, увольняли подполковника Ильина в нарушение закона! Увольняли тогда, когда он находился в плену у чеченских боевиков. Суд обязал восстановить его на военной службе. И восстановили!

Судья посмотрела на Отелло. Чуть подумала. И вынесла вердикт:

— Суд, совещаясь на месте, принял решение о приобщении документа! Так! Стороны прошу предъявить доказательства!

К счастью, фотографировал я дешевым плёночным, а не цифровым, фотоаппаратом. Дедовским «ФЭДом». Денег на цифровую камеру не было, вот и снимал по-старинке, на фотоплёнку. Это меня и спасло. Фотопленка и стала железным доказательством!

Судья достала фильмоскоп и стала внимательно изучать негативы цветных фотоплёнок:

— Да, заявленные двести девяносто три снимка, опубликованные в фотоальбоме, совпадают с негативами!

Отелло не сдавался:

— Не отрицаем, что негативы принадлежат Ильину! И фотографировал он. Но права на фотографии ему не принадлежат! Права принадлежат консорциуму!

Моему удивлению, как говорится, не было предела:

— Это как? Я — автор, но не имею права публиковать собственные фото? И консорциум подаст в суд, если издам фотоальбом?

— Точно так! И взыщем с Вас деньги за использование нашей интеллектуальной собственности! Нашей собственности!

Слова эти сильно разозлили:

— Вы, что ль, ходили по чеченским горам? Вас обстреливали боевики? Вас контузило взрывом? Вы — автор моих снимков?!

Отелло снисходительно улыбнулся:

— Автор — Вы! Но прав на свои фотографии не имеете! Таков уж закон! Закон подписал наш любимый президент ВэВэ Путин!

Владимир Петров не выдержал:

— Уважаемый суд! Статья 195 ГПК РФ гласит, что суд основывает решение только на тех доказательствах, которые исследованы в судебном заседании. Суд только что исследовал доказательства. Это фотоплёнки, принадлежащие Ильину. Плёнки — единственное доказательство авторства фотографий. В суде доказано, что плёнки и фотографии принадлежат Ильину!

Отелло опять разгневался и раздул ноздри:

— Консорциум «Граница» являлся работодателем Ильина! Это раз! Второе. Консорциум направлял в командировки в Чечню. Соответственно, задание на фотосъемку майору давал только консорциум! Согласно закона, кто даёт задание, тому и принадлежат права на произведение! Изучайте матчасть, товарищ адвокат!

Владимир Анатольевич предугадал такой хамский собачий изворот и достал из портфеля бумагу:

— Прошу приобщить к делу Контракт о прохождении воинской службы подполковника Ильина. Подпись работодателя — Директор Федеральной Пограничной Службы эРэФ. Соответственно, работодатель Ильина — не фирмочка «Консорциум», а Директор Погранслужбы! Подполковник Ильин — не раб полковников из «Арбатского военного округа»! Ильин — военнослужащий всей погранслужбы!

Подняв руку, я спросил:

— Разрешите вопрос представителю консорциума? Вопрос только один: была ли в моих должностных обязанностях фотосъёмка?

Судья недовольно сморщилась:

— С чем связан вопрос?

— Согласно Устава Вооруженных Сил у каждого военнослужащего — должностные обязанности. В редакции газеты «Границы», корреспондентом которой я был, имеется штатный фотограф. И воинское звание у него — прапорщик. У него в служебных обязанностях прямо обозначена обязанность фотографировать. Его фотографии, возможно, и принадлежат редактору. Но фотосъёмка — обязанность прапорщика. И фотоаппарат для этой цели ему выдан, и фотоплёнка выдана. И фотопечать фотографу оплатили!

Глянув на недовольную морду Отелло, спросил:

— Так, подполковник? Вы же сами офицер! И обязаны видеть разницу между прапорщиком и полковником!

Ну а судье достались такие слова:

— Я — не прапорщик! Я — офицер! Я — не фотокорреспондент! Товарищ Отелло это может подтвердить! Прошу запросить у него должностные обязанности штатных сотрудников консорциума, в том числе газет и журналов. И всё станет на свои места!

Чернышова посмотрела на Отелло и покачала волосатой гривой:

— Посовещавшись на месте, суд решил отказать в истребовании обязанностей. Как не относящихся к делу!

— Извините! Еще важное обстоятельство! — воскликнул я. — Оспариваемые фотографии не были опубликованы в моей газете, и редактор Личман не имеет отношения к ним! Фотографии сделаны мною для другого издания, не имеющего ко мне отношения — для журнала «Пограничник». Редактор журнала не является моим начальником, не просил и не обязывал меня снимать для этого издания.

Посмотрев на сморщенное недовольством лицо судьи, я добавил:

— Ходатайство! Прошу товарища Отелло представить копии командировочных удостоверений о направлении меня в Чечню.

Судья удивилась:

— Какое отношение к делу это имеет?

— Самое прямое! Таких командировочных у консорциума нет! И в принципе не может быть! Товарищ Отелло вводит неуважаемый суд в заблуждение! Сообщает сведения, не соответствующие действительности! Консорциум в рассматриваемый период в Чечню меня не направлял.

— А кто направлял?

— Никто не направлял! Консорциум в принципе не мог туда направлять, потому что спецоперация «Аргун» по высадке десанта в Аргунское ущелье Чечни была секретной. И никакой консорциум о ней не знал! И не мог знать.

Отелло злобно уставился на меня. Достав Уголовный кодекс, с угрозой прошипел:

— Вы самовольно оставили воинскую часть! Это факт! И подлежите уголовному наказанию! Статья 337 предусматривает

лишение свободы на пять лет! Вы хотите сесть в тюрьму?!

Пришлось напомнить лысому товарищу:

— Ага! Турма! Зиндан! Эту мою, как Вы сказали, самоволку уже разбирал начальник консорциума господин Калинкин! И что? Где ваша турма? Где взыскание? Нет его! Кроме того, консорциум повёл себя предательски и тогда, когда я попал в плен! Что Вы тогда говорили?

— Да, подтвердили, что Вас мы туда не отправляли! Самовольно Вы там оказались! За это Вас уволили!

— И через два месяца восстановили на службе!

Судья скривилась, как от зубной боли:

— Это к делу не относится! Задавайте вопросы по существу!

Я повернулся к подполковнику Отелло:

— Вопрос простой! Входила в мои обязанности фотосъёмка?

— Нет, не входила! Но каждый корреспондент обязан заботиться о качестве своих репортажей, украшать их снимками.

— Эти фотографии — обязанность? Они обязательны?

— Вы неправильно понимаете политику нашего консорциума и политику нашего уважаемого Президента Путина! За критические высказывания вас привлекали к ответственности!

— Прошу ответ! Наступит ли ответственность, если я напишу статью, а фото не сделаю?

— Вы изворачиваетесь!

— Прошу ответить на простой вопрос: обязательно ли для моей работы фотографирование?

— Нет, не обязательно. Но понимаете! Тут такое дело! Вы обязаны улучшать свои репортажи. Это как бы не обсуждается!

Мой адвокат повернулся к судье:

— Товарищ Отелло подтвердил, что изготовление фотографий не входило в функциональные обязанности Ильина! Прошу занести в протокол!

Судья кивнула секретарше, которая сидела раскрыв рот и ничего не записывала.

А я продолжил:

— Налицо — нарушение авторских прав! Обязанностей по фотографированию у меня нет. Фотоаппарат — мой личный. Фотопленка — моя личная. В командировку в Чечню консорциум меня не направлял. Кроме того, многие фотографии были сделаны под огнём боевиков. И в принципе не могут считаться собственностью консорциума. Куда-куда, а в боевые действия контора меня точно не посылала!

Я поднял со стола фотографию:

— Это — бой в Шароаргунском ущелье Чечни. Видите, бойцы залегли и отстреливаются? Это — реальный бой! Бойца ранило. И нас спасли только минометчики, открывшие огонь по горному склону, где засели боевики.

Отелло возмутился:

— Бегать с автоматом по горам — это не Ваши функциональные обязанности! Если убьют, мы не виноваты! Мы не посылали Вас туда!

Я повернулся к судье:

— Вот! Ещё раз подтверждает, что в командировку меня не направляли! Ещё раз повторю! О секретной операции «Аргун» по высадке десанта консорциум не знал! И в принципе не мог меня туда направить!

Отелло сверкнул лысиной, повернувшись к судье:

— Товарищ подполковник забыл, что является военнослужащим! Никто из военнослужащих не принадлежит сам себе. Подписывая контракт о прохождении военной службы, мы накладываем на себя ограничения. То есть всё, сделанное во время службы, автоматически принадлежит военной организации! Соответственно, фотографии товарища Ильина тоже принадлежат нам, консорциуму!

Адвокат ехидно спросил:

— И сын Ильина, родившийся во время прохождения им военной службы, тоже вам принадлежит?

Судья постучала по столу:

— Делаю замечание! Вопросы здесь задаю я! Вопрос истцу. Почему Вы считаете, что фотографии — это что-то особое, отличающееся от основной Вашей работы?

Я встал:

— От корреспондента не требуется художественных произведений! Его задача — быстро написать о событии. И всё! Если он сочинит рассказ или поэму, то редактор не опубликует. Скажет, что это — отдельное произведение, не относящееся к газете. Так же и фотография. Фотография — искусство! При фотосъемке используются все законы изобразительного искусства! Отличие одно: художник работает кистью, а фотограф — объективом. И правило золотого сечения они используют одинаково. Знаете, что это? И картину, и фотокадр надо делить на девять частей, двумя линиями по горизонтали, и двумя — по вертикали.

Я остановился и посмотрел на судью. Интересно ли ей. И восторженно продолжил:

— Закон золотого сечения открыл Пифагор. А великий художник Леонардо Да Винчи применял! Но еще раньше эти пропорции использовали в древнем Египте. По правилам золотого сечения сделаны пирамида Хеопса, египетский храм Парфенон! Украшения, найденные в гробнице Тутанхамона, тоже сделаны по этому правилу!

Судья, задремавшая было от моих слов, поморщилась:

— Какой тутан — хаммам? Это не относится к делу! Вопрос представителю истца. Почему Вы считаете, что спорные фотографии не являются «служебными произведениями»?

Мой адвокат открыл книгу:

— Статья 1295 Гражданского Кодекса РФ содержит понятие «Служебного произведения». Это произведение, созданное в пределах установленных для автора трудовых обязанностей. А пределы таковых устанавливает лишь один документ — «Служебные обязанности», которые обязан подписать любой работник. Нет такого документа — нет и претензий на чужое произведение. Этот факт много раз подтвердили суды разных инстанций.

Адвокат торжествующе посмотрел на Отелло и взял лист бумаги:

— Ответчик не предоставил суду служебные обязанности подполковника Ильина. Но у нас имеются действующие служебные обязанности постоянного корреспондента газеты «Граница». Вот они! В них отсутствует обязанность фотосъемок. Прошу приобщить документ к материалам дела.

Судья быстро посмотрела на Отелло. И ответила:

— Посовещавшись на месте, суд отклоняет ходатайство о приобщении. Как не относящееся к делу.

Адвокат удивился:

— Уважаемый суд! Но статья 195 ГПК говорит о том, что решение суда основывается только на доказательствах. Но таковых ответчик не предоставил!

Чернышова недовольно покривилась:

— Делаю Вам замечание за нетактичное поведение! Ещё есть вопросы?

Петров вежливо ответил:

— Да, есть. Прошу предоставить нам время для ознакомления с материалами дела. Возможно, ответчик предоставил в дело новые доказательства.

Чернышова ухмыльнулась:

— Перерыв пять минут! Знакомьтесь!

Адвокат быстро пролистал дело. Остановился на ксерокопии под названием «Устав консорциума «Граница»:

— Может, здесь есть обязанности по фотосъемке? Так, смотрим! Нет! И здесь нет! А это что?

Он удивленно посмотрел на меня:

— Не понял! Ваша контора — Общество с ограниченной ответственностью? Или воинская часть? Я что-то не пойму! Вот, читайте!

С удивлением я прочитал:

«Целью деятельности Консорциума является расширение рынка товаров и услуг, а также извлечение прибыли.

Основными видами деятельности Общества являются:

1. деятельность железнодорожного грузового транспорта.

2. строительство зданий и сооружений;

3. аренда строительных машин и оборудования;

4. сдача внаем собственного недвижимого имущества;

5. предоставление посреднических услуг, связанных с недвижимым имуществом;

6. оптовая торговля через агентов;

7. предоставление посреднических услуг, связанных с недвижимым имуществом;

8. архитектурная деятельность;

9. привлечение заемных средств и инвестиций в любых применяемых в коммерческой практике формах;

10. монтаж зданий и сооружений из сборных конструкций;

11. строительство дорог, аэродромов и спортивных сооружений;

12. производство бетонных и железобетонных работ».

Адвокат насмешливо посмотрел на меня и протяжно спросил:

— Та-а-аварищ подполковник! Оказывается, Вы не в погранвойсках служите, а в коммерческой конторе! И вместе с подполковником эФэСБэ Отелло миллиардами ворочаете! Ну-ка, делитесь!

Я ошарашенно смотрел на Отелло:

— Это что? Это как? Я ведь заключал контракт о прохождении военной службы с Директором пограничной службы! Консорциум — это что?

Отелло нахмурился:

— Вы заключали контракт через другую организацию. Она тогда называлась «Издательский дом «Граница». Потом её реформировали несколько раз. А потом она вошла в состав Консорциума. И Ваша газета — тоже в этом консорциуме. Всё очень просто! Ничего криминального!

Нас перебила секретарь суда:

— Встать! Суд идёт!

Наталья Чернышова шла, облизывая губы. Похоже, успела чашечку кофе с пирожками хряпнуть.

Однако настроение от этого не стало благодушнее:

— Изучили материалы дела? Ваш работодатель, судя по материалам дела — консорциум «Граница». Вы подтверждаете это?

Адвокат встал:

— Разрешите? В материалах дела нет этого! И быть не может! В Уставе консорциума записано, что это — коммерческая организация, цель которой — извлечение прибыли. Подполковник Ильин — военнослужащий пограничной службы. И контракт заключал с руководителем этой военной структуры! У него нет контракта с коммерческой структурой! И не может быть! Это запрещено федеральным законам «О воинской обязанности и военной службе», законом «О статусе военнослужащих», Уставом Вооруженных Сил, Положению о порядке прохождения военной службы.

Петров достал из папки документ:

— Цитирую! Офицеры назначаются на воинские должности Приказами руководителя федерального органа исполнительной власти, в котором предусмотрена военная служба. То есть работодатель подполковника Ильина — Федеральная Пограничная Служба России, с которой он заключил контракт о прохождении военной службы.

Адвокат обратился к Отелло:

— Кто назначил подполковника Ильина на должность?

— Директор погранслужбы, кто ж ещё! Это предусмотрено Уставом.

Петров торжествующе посмотрел на судью:

— Вывод: корреспондентом Ильина назначила Федеральная Пограничная служба России, а не консорциум «Граница»! Соответственно, работодателем является именно Федеральная Пограничная служба! Кроме того, работодатель — тот, кто платит деньги. Консорциум Ильину ничего не выплачивал. Все деньги, в том числе и «боевые» за участие в контртеррористической операции в Чечне, он получал только в Старгополе, в кассе пограничного округа. Это еще раз подтверждает, что Ильин — военнослужащий Погранслужбы! Он — не раб Отелло или полковников коммерческой организации «Консорциум»!

Судья полистала дело и воскликнула:

— Руководитель консорциума пишет. Так-так. Ага! Вот! Каждый выезд корреспондентов в командировку оформлялся письменным служебным заданием за подписью начальника консорциума, которое составлялось непосредственным начальником главным редактором газеты! Вы подтверждаете это?

Адвокат посмотрел в свою папку и ответил:

— Это сведения, не соответствующие действительности! Ответчик не предоставил в суд доказательств всего того, о чём написал. И не мог представить! Подполковник Ильин уже говорил, что делал фотосъемку во время высадки десанта в Аргунском ущелье Чечни. Консорциум не знал о проведении операции в связи с сверхсекретностью! Соответственно, консорциум не мог ни направить Ильина туда, ни выписать служебное задание. И в дальнейшем командировки выписывал штаб погранокруга, а не московский консорциум. У нас — копии этих командировочных!

Судья нахмурила прореженные брови:

— Получается, Ильин нарушал воинские уставы и самовольно летал в Чечню?

Отелло обрадованно подсказал:

— Да, Ильин нарушал уставы! В возражениях я написал, как он грубо нарушил устав и прилетел в Чечню. Там как раз был его начальник из Старгополя, полковник Петров. И он выгнал Ильина оттуда, запретив самовольно выезжать. Ильин — самовольщик и злостный нарушитель дисциплины! И подлежит уголовному преследованию! Прошу уважаемый суд возбудить уголовное дело по статье 337 Уголовного Кодекса!

Петров аж привстал:

— Уважаемый суд! Ответчик опять подтверждает, что не направлял моего доверителя в Чечню! И не давал заданий на фотосъемку! Соответственно, консорциум не оплачивал его расходы, в том числе командировочные.

Я не удержался и спросил:

— Разрешите? Статья 42 Устава Вооруженных Сил ставит одно обязательное условие при отдаче приказа. Это — обязанность материально обеспечить подчиненного. А что начальник консорциума? В материалах дела написано, что корпункт не оборудован не только фотоаппаратурой, лабораторией, но даже стульями, компьютером, телефоном! Соответственно, даже во исполнение статьи 42 Устава мои начальники не могли ставить задачи по фотографированию. Кроме того, задачи командир ставит только те, что обозначены должностными обязанностями. В моих обязанностях нет фотосъемки! Эта обязанность — штатного фотокорреспондента, прапорщика. Только ему консорциум может ставить задачу на по фотосъемку.

Адвокат с места добавил:

— Фотограф — это прапорщик! Не офицер! Заставлять старших офицеров в звании «подполковник» исполнять работу прапорщика — это прямое оскорбление!

Судья покивала головой и посмотрела на меня:

— Понятно! Вы говорили, что фотосъёмку делали за свой счёт. А чем можете подтвердить?

Я удивился:

— Как чем? Чеки оплаты есть! На следующем заседании могу предоставить.

— А чем докажете, что фотоаппарат — Ваш?

— Надо поискать чек на покупку. Где-то был. Разрешите к следующему заседанию принести? Но Вы же исследовали главное доказательство — фотоплёнки. Подполковник Отелло сам подтверждает, что негативы принадлежат мне!

— Принадлежат. Но это никакого значения для дела не имеет! — выкрикнул Отелло. И, вытянув из папки лист бумаги, добавил:

— Уважаемый суд! Прошу приобщить к делу документ.

— Какой документ? — заинтересовалась судья.

— Рапорт майора Муравьёва А. А., моего помощника по безопасности. Он выявил факт разглашения сведений, составляющих государственную тайну со стороны Ильина!

— Какой факт? — язвительно спросил я, уже понимая, что Отелло хочет втюхать судье какое-то старьё.

— В оппозиционной газете «Московский комсомолец»! Вот где! — самодовольно ухмыльнулся Отелло и зачитал вердикт Муравьёва:

«В статье Огнедышащий регион» номер 21 Ильиным было допущено разглашение сведений о действительных наименованиях войск, органов и организаций Пограничной службы России с указанием их места дислокации. Данные сведения имеют гриф «Секретно».

Судья потёрла вспотевшие руки и радостно воскликнула:

— Посовещавшись на месте, суд решил приобщить!

— Разрешите уточнение? — поднялся я с места. — Эту бумагу уже исследовала военная прокуратура. Никакого факта разглашения гостайны не обнаружила! Кроме того, к рассмотрению нашего спора об интеллектуальной собственности бумага Муравьёва никакого отношения не имеет. Она не является доказательством по делу!

Чернышова нахмурила выщипанные брови:

— Я здесь решаю, что является доказательством!

Зевнув во весь свой щербатый рот, она посмотрела на часы:

— Завершаем! Суд удаляется в совещательную комнату.

Когда она вышла, мой адвокат дружески подмигнул Отелло:

— Товарищ Отелло! Ваша карта бита! Придётся консорциуму выплатить 600 миллионов за нарушение авторского права!

— Мы обжалуем в Верховном суде! С какого потолка Вы взяли такие гигантские суммы!

Однако радоваться было рано. Судья вернулась и зачитала вердикт:

— Отказать в полном объёме.

Мотивация её была проста, как три копейки:

«Исключительное право на использование фотографий Ильина принадлежит консорциуму „Граница“. Спорные фото произведены в светлое время суток, когда, согласно регламенту служебного времени, Ильин осуществлял служебные полномочия».

Петров удивлённо смотрел на судью. И молчал.

Пришёл в себя он только тогда, когда вышли в коридор. Начал было возмущаться, но остановился. И задумчиво спросил:

— Не странно ли? Мы вышли, а подполковник Отелло остался. Уже пять минут не выходит! О чём совещается с судьёй?

Прислушиваясь к голосам за дверью, я прокомментировал:

— Судья Чернышова чем-то обязана конторе! Или боится контору! Но скорее всего, обязана. Странно, но этой гражданской дамочке дали квартиру в пограничном доме! У меня и адрес есть!

— Не может быть! Она же гражданская! А дом построен на деньги эФэСБэ!

— Точно! Дали! Как раз в соседней квартире с моим знакомым полковником! Он помогал ей вещи выгружать.

Петров недоверчиво покачал головой. И обнадёжил:

— Ничего! Продолжим бой! Верховный Суд отменит это глупейшее решение! Чернышова грубо нарушила статью 195 ГПК РФ, вынося решение, не основываясь ни на каких доказательствах! Так что встретимся с Вашим чёрным Отелло в белой Москве!

Адвокат дружески хлопнул меня по плечу:

— Вы поезжайте в отпуск, на Тихий Дон. Я тут сам разберусь. А потом лично отвезу надзорную жалобу в Верховный суд.

Глава 5

Эх, загулял парень молодой

Автостанция Старгополя встретила глухим рокотом, напоминающим гул разъяренного пчелиного роя. Длинная очередь в кассу ясно указывала, что билета на Волгоград мне не видать, как собственных ушей.

Что же делать, как мне быть?

Се ля ви! Морду — кирпичом, и — в атаку! Вытянув вперёд удостоверение участника боевых действий, я протиснулся к заветному окошку. И выудил последний билет.

Что тут началось! Перекошенные злобой морды окружили меня, выражая готовность немедленно отблагодарить.

И чего мне делать? Бить их, что ли?

Неожиданная помощь пришла от здоровенного рыжего парня, окликнувшего нападающих.

Парень был красава! Ярко-красная рубаха обтягивала его могучий торс, а короткие рукава подчёркивали мощь бицепсов.

— Братаны! Привет! — весело рыкнул парень. — Я тоже взял билеты вне очереди. Себе и своей невесте. И чё? Всё по закону. Может, Вы тоже в Чечне воевали? Если воевали, идите без очереди.

Нападавшие оценивающе посмотрели на гору мышц, и благоразумно вернулись в очередь, к своим тюкам да авоськам.

Рыжий протянул мне огромную, как лопата, ладонь:

— Василий! А это — моя невеста! Ты где служил? В Чечне?

Василий оказался рубаха-парнем. Невесту его звали Натальей.

Она была изумительно красива. Блестящая красная блузка подчёркивала её превосходный манящий бюст. Чёрные цыганские волосы струились и переливались, источая неведомый сладостный манящий запах.

Присев за столиком придорожного кафе, мы пили кофе с коньяком, закусывали шампанским.

Оказались мы земляками. Василий ехал в отпуск к родителям в Волгоград. Подзаработал на командировках в Чечню и решил купить машину. Невесту-красавицу покатать, свадьбу сыграть, родителей порадовать.

Наш автобус уходил через 2 часа, поэтому посидели хорошо.

Девушка звонко смеялась, источая небесный аромат, и ласково заглядывала в глаза Василию. Короткая красная блузка аппетитно обнажала живот, намекая на райское наслаждение.

«На кого она похожа?» — гадал я, поглядывая на красавицу и прелестный животик.

Ага, вспомнил! Точная копия красотки из фильма «Зорро»!

Но Василий не давал сосредоточиться на красотке.

Разговор наш касался пограничных тем, ибо парень оказался контрактником местной части. Причём номер воинской части оказался давно знаком:

— А, военные строители!

— Не! Мы охраняем объекты и сопровождаем грузы. Полмесяца сидим в Чечне. «Боевые» зарабатываем.

— Подожди! — перебил я. — Часть — на улице Серова?

— Ну да. Ангары там.

— Странно! — повторил я задумчиво. — Другое название части — «ВэСэО 515»! Так это ж — «Военно-строительный отряд»!

— Так точно, ВэСэО!

И тут я огорошил Василия:

— Это — моё первое место службы!

— Не припомню!

— Давно было дело. При Советском Союзе. Часть тогда базировалась в Туркмении.

За разговором не заметили, как пролетело два часа.

И вот — дорога на родной Сталинград!

Через пару часов — остановка. Заехали в маленький городишко Светлоград. Василий выходил с красоткой, выпивал возле многочисленных «обжираловок». И становился всё радостнее и болтливее.

Ближе к селу Дивному парня понесло. Вскочив с места, подошёл к худенькому парню:

— Че пялишься?! Натаха понравилась? У, сука!

И сразу — резкий удар. Затем — второй.

Наташка вскрикнула и бросилась спасать парнишку. Обняв милого жениха, шептала:

— Васенька, милый! Успокойся!

Василий оттолкнул её и схватил парня за воротник:

— Сука, убью!

Пришлось мне вставать и успокаивать Васю:

— Земеля! Парень не виноват! Тебе показалось!

Вася посмотрел на меня мутными глазами и пошёл на место.

Парнишка сидел, зажав нос ладонью. Из-под пальцев сочилась кровь. Пришлось дать носовой платок:

— Вот! Останови кровь! Извини Васю! Ревнует невесту!

— Да ничего! — прошептал тот, прижав платок к носу. — Кровь никак не остановится.

«Дубина!» — мысленно обругал Васю. — «На первой же остановке ментам сдадут. И плакал отпуск. И свадьба плакала!»

Но пассажиры усиленно делали вид, что ничего не видят и не слышат. Некоторые даже похрапывали.

«Бл..дь!» — ругнулся я шепотом, негодуя на трусливость этого расейского народишка.

Но только ли этого?

Сразу вспомнился 1987 год, поезд Ашхабад-Ташкент. Я, юный лейтенант, начал уже дремать на боковой полке плацкарты. Но взбудоражили крики старика-проводника.

В соседнем купе два здоровенных придурка били этого аксакала!

А вагон молчал, как отмороженный.

Никто не заступился за старика! Никто!

Народишко усиленно делал вид, что стал глухонемым и слепым.

Поразительно! Это что, знаменитое азиатское уважение старости?

Спрыгнув с полки, я хлопнул бугая по плечу:

— Что, обычаи не уважаете?

Отпустив старика, они уставились на меня.

Ну, думаю, щас битва начнётся!

Ан нет, не началась. Бугаи стушевались:

— Да он того. Он сам виноват!

— Ребята, вы позорите всю Азию! Как можете бить старика?! — резко сказал я, ожидая атаки.

На моё удивление, атаки не последовало.

Так чего ж боялся весь вагон?!

Так и сейчас. Чего боятся пассажиры? Что получат по мордам?

Но где совесть, где лучшие качества русского человека?!

За такими грустными размышлениями и не заметил, как автобус остановился.

— Село Дивное! Остановка пять минут! Не опаздывать! — мрачно объявил водитель.

Василий, обняв невесту, опять ринулся дегустировать пенные и другие напитки. Возвратился, конечно, весёлый и пышущий энергией. Чем напомнил слова разухабистой песни:

Эх, загу-загу-загулял, загулял,

Парень молодой, молодой

В красной рубашоночке,

Хорошенький такой.

Как только автобус миновал село и выехал в степь, парень молодой встал. И, ухватившись за верхние поручни, громыхнул:

— Натаха! Крышу порву!

Резко дёрнув трубку поручня, выломал её:

— Смотри! Сила!

Натаха подскочила к нему, обняла, прижалась:

— Пойдем на место! Ну пойдем! Ты самый сильный, самый смелый!

Вася ухмыльнулся, набугрил бицепсы. Очевидно, хотел довести дело до победного конца.

Однако послушался невесту и сел в кресло.

Но тут же вскочил и вылез в проход автобуса.

Клацнув зубами, сделал шаг.

Потом — второй.

И неожиданно рухнул, как подкошенный, задевая руками пассажиров.

— Человеку плохо! Помирает! Водитель! Стой! — раздался нервозный громкий клик.

Водитель покрутил головой:

— Чё случилось?

— Мужику плохо! Стой!

Автобус нехотя остановился. Водитель вылез в проход. Лицо исказилось в презрительной усмешке:

— Алкаш! Нажрался! Гля! Обоссался уже!

Вася лежал ничком,, как мёртвый. Под ним тихо расплывалась неароматная лужа.

— Твою мать! — матюкнулся водитель. — И чё с ним делать?! Воняет!

Посмотрев на «ботаника», сидящего недалеко, резко прошипел:

— Помоги давай! Вытащить на дорогу! Там посмотрим!

Васю быстро сбросили на землю и перевернули лицом вверх.

Выскочив следом, я спросил:

— Что с ним? Может, приступ?

— Хуиступ! — злобно плюнул водила. — Не первый такой. Нажрутся, обоссут весь автобус! Пидар..сы, на х..й!

Пытаясь нащупать пульс у Васи, я удивился:

— Странно! Нет пульса! И бледный! Может, умер?

— Хуюмер! — опять сплюнул водила. — Дышит сука!

Чуть подумав, водила запрыгнул в автобус:

— Поехали! Менты разберутся!

— Куда поехали? Человеку плохо! — крикнул я, подойдя к водительской двери.

— Садись говорю! Поехали! Опаздываем уже! — злобно ответил тот и щелкнул замком двери.

— Стой! — дернул я ручку двери.

Дверь была заперта. Из окна послышался отборный мат:

— Пошёл на х..й! Долбо..б! Алкаши хуе..ы! Хочешь, оставайся, помогай своему алкашу! Бл..дь! Я в Элисту опаздываю, бл..дь! Там скажу. Пришлют вам помощь!

— Стой! — ударил я в железо двери.

— Пошел на х..й! — злобно прорычал водила и рванул с места.

Наступила тишина. Странная тишина.

Я огляделся. Солнце уже скрылось за горизонт, но сумерки ещё не подступились. Куда ни кинь взгляд, повсюду — густые огромные заросли камыша. За ними — тёмная синь воды. Справа эта синь уходила за горизонт.

— «Река Маныч. Левый остров» — прочитал полустёртую надпись на бетонной плите, означавшей то ли остановку, то ли памятник.

Матюкнувшись, приложил ухо к груди Василия.

«Дышит! Уже хорошо!» — подумал я, пытаясь нащупать пульс. — Здоровый бугай, а скопытился. Может, реально перепил? Или приступ? А вдруг помрёт?!»

Вдруг меня осенило:

— Где невеста? Странно!

Тут же навязчиво закрутилось в голове разухабистое:

Потерял — потерял,

Потерял он девушку, в которую влюблён.

Музыка исчезла, когда я заметил легковушку, мчавшую в Калмыкию.

Однако на мои яростные сигналы она не реагировала. И умчалась вдаль. Пришлось стоять посреди дороги, материться самыми грязными словами, и ждать следующую оказию.

Удивительно, но и эта оказия проскочила мимо, испуганно шмыгнув у обочины.

«Боятся!» — сообразил я. — «Думают, подстава! А чё ещё думать, когда камыши вокруг?! Да уж! Что делать? Ночевать в камышах? А вдруг Вася помрёт?!»

Раздумывая так, я вглядывался в густоту камышового моря:

— Костер бы развести! Комаров здесь, похоже, армады! Да спичек — ек! Похоже, никто не остановится здесь, кроме автобуса. И то — пока светло! Пока остановится, пока довезет до села. Эх! Пока больницу найдем, Вася и помрёт!

Неожиданно мой взгляд зацепился за неясную фигуру человека в камышах. Или это — тень? Или волк?

— Помогите! Человека машина сбила! — заорал я что есть мочи. — Помогите! Вашу мать! Человек умирает!

Метрах в двадцати из зарослей показалась бородатая рожа с кривым перебитым носом:

— Чё там у вас? Опять мертвяк? Тащи сюда!

Не сообразив, куда тащить, зачем тащить, я схватил Васю за правую руку и поволок. Благо, сырая глина болота позволяла скользить тяжёлой туше довольно легко.

В камышах мне помогли. Ухватившись за вторую руку, абориген уверенно торил путь куда-то вперед. Вскоре ещё два бородача схватили Васю за ноги. Уже легче!

— Щас вылечим! Тебиб всех лечит! — подбодрил абориген, раздвигая рукой тёмную массу камыша.

— Какой тебиб? — удивился я. — Тебиб — это в Туркмении — народный лекарь, лукман! Откуда здесь тебиб?

— Тебиб! Сам увидишь! Реальный док! — послышалось сзади.

Уже в темноте остановились у землянки, замаскированной дёрном и сухой травой.

Абориген осторожно оттарабанил по двери что-то похожее на морскую морзянку.

Из заглубленного в землю входа показалась крепкая фигура в бараньей шапке и густой белой бороде:

— Знаю. Сказали. Давай сюда! Осторожно!

Мы скользнули вниз по ступеням. Зыбкое колеблющееся пламя коптящей керосиновой лампы еле освещало низенькую комнатушку с деревянными нарами у стены. Туда и брякнули Василия.

Тебиб быстро и профессионально ощупал недвижимого парня:

— Девка была?

— Какая девка?

— В автобусе девка с ним была?

— Была. Только не девка. Невеста. А что?

— Исчезла невеста? Точно?

— Точно! Исчезла!

Тебиб почесал бороду:

— Гарантий нет, но попробую спасти. Лишь бы передоза не было!

Повернувшись к ящику, заменявшему стол, тебиб поднял какую-то склянку:

— Надо залить это в глотку. Отравили его. Слышал о клофелинщицах? За два месяца мы двоих таких схоронили. Из автобуса выбросили!

Отставив склянку, он ткнул Васю куда-то в грудь. Затем схватил за шею и что-то зашептал.

Вася привстал и как зомби уставился на тебиба. Похоже, сознание ещё не вернулось к нему. Но главное, Вася ожил!

Тебиб уложил парня, надавил на челюсти. И влил таинственную чёрную микстуру.

Через секунду Васю начало выворачивать!

— Давай его отседа! — крикнул тебиб. — Тащи!

И помог выволочь бедолагу наверх. Где и толкнул в камыши:

— Давай, облегчайся!

Вскоре перед нашими очами предстал здоровый Вася. Бледный в лунном свете, он походил на вурдалака. Тихо прохрипел:

— Эт чё такое було?

В тёмной землянке, наливая нам травяного душистого чая, тебиб спросил:

— Деньги были?

Вася ошарашенно похлопал себя по карманам:

— Бля..дь! Пусто! И сумки нет! Там были деньги на новую машину!

Я посмотрел на парня:

— Может, невесте отдал?

— Какой на х..й невесте? — злобно шикнул он. — Лярва! На вокзале прицепилась! Сказала, землячка, волгоградская. Я, дурак, уши развесил! Такую шикарную тёлку снял! Долбан!

Парня было жалко. Но в моей дурной голове опять послышались залихватское цыганское:

Эх, промо-промотал

Он все свои деньжоночки…

А потом, когда земляк мой заснул сном праведника, я не удержался от расспросов тебиба. Рассказал, что служил в Кизил-Атреке, дружил с тебибом — народным лекарем.

Манычский тебиб меня сильно удивил:

— Атрек мне хорошо знаком. Работал там на ОССК, то бишь Опытной станции субтропических культур. Это мы высадили в посёлке олеандры. А знаешь, почему?

— Красиво цветёт!

— Красиво. Но главное, ни верблюды его не едят, ни козы. Ядовитый кустарник! Так что красота Атрека — наших рук дело. А знаешь, что нашли мы в горах под Кара-Кала? Мандрагору! А она равноценна женьшеню. Корень напоминает фигуру человека. Местных тебибов мы сильно удивили.

— А вы сами как тебибом стали?

— У тебибов и научился.

Не удержался я, чтобы не расспросить о колдовских методах лечения, которые мне поведали в Атреке:

— Одна тебибша утверждала, что аппендицит лечат убийством щенка алабая. Режут живот собачке, и прикладывают к месту боли человека. Пока щенок умирает, воспаление аппендикса проходит. Но это же невозможно! Это же воспаление! Как это понять? В чём механизм? Это что, колдовство?

Тебиб улыбнулся и утвердительно качнул седой головой:

— Это из той же колоды, что лечение снежным инеем! Говорили тебе, как лечат пендинскую язву?

— Пендинку? — переспросил я, поднося к лампе кисть левой руки. — Вот смотрите. Видите, ямка от пендинки? Память о субтропиках Атрека! Аякчи, то есть москиты, покусали. А гнить рука начала в родной станице, куда я как раз приехал в отпуск. Докторша ничего не поняла. Никогда в жизни такое воспаление не видела. Вылечил эту язву только в Атреке, когда вернулся туда. Доктор посмотрел и снисходительно махнул рукой. Мол, ерунда. Пендинка. Надо дождаться осенних холодов, собрать выпавший иней. Хорошенько потереть язву. И всё как рукой снимет. Другого метода нет. А если осени ждать не хочешь, то выпей таблетку ампициллина. А вторую разотри в порошок и присыпь язву. Всё и пройдёт!

Тебиб выслушал меня и подтвердил, что некоторые методы народной медицины туркмен очень похожи на колдовство. Но реально работают!

— В моё время в посёлке было много русских. А сейчас кто-нибудь остался? Или развал СССР всех выгнал?

Почесав затылок, я вздохнул:

— Из русских в 1990 году там была одна украинская бабуля-ветеран Отечественной войны, да немец со своей женой.

— Бабуля — это Женечка Горбенко! — обрадовался тебиб. — Муж её служил старшиной на погранзаставе. Мы дружили семьями!

Тебиб заварил новую порцию душистого травяного чая, и мы продолжили воспоминания о милом сердцу добросердечном Туркестане. И говорили так до самого утра.

глава 6

Где моя Родина?

До Элисты, столицы пустынной Калмыкии, нас подбросил пыльный «Пазик». А дальше мы ехали в комфорте на двухэтажном новом автобусе.

Василий, глядя в окно, дивился бескрайности калмыцкой пустыни и хвалил наши родные поволжские степи. И повторял:

— Родина! Скоро Родина!

На меня этот торжествующий речитатив наводил грусть-тоску. Потому-то мне страшно захотелось спать.

Сон, внушаемый словами о родине, вызвал крайне неприятные воспоминания. О печальном житие в детском доме.

Давно это было, в благословенно-застойные советские времена.

На лето детдом закрывали, и отец забирал меня в свою станицу Березовскую.

В связи с отсутствием асфальта транспорт туда не ходил.

Посему старый жаркий дребезжащий «Пазик» выплёвывал станичников на трассе возле хутора Плотников.

И топали мы пыльным просёлком километров пять.

И весь этот путь отец восторгался:

— Родина! Милая Родина!

И повторял это, пока маршировали до реки Медведицы.

Здесь, у дрянного, похожего на кучу дров, моста, отец начинал петь. Пел он, надо признать, очень хорошо. Песня была душевная, сочиненная лично им:

— Ой ты, речка-речка, реченька Медведица,

Синеокая красавица моя.

Мне сияние твоё повсюду светится,

И зовёт-зовёт в родимые края!

Поглядев на мою кислую физиономию, отец разочарованно спрашивал:

— Чё скисший? Где восторг? Это же Родина!

Вопрос этот, о чьей-то Родине, я прослушивал ежегодно.

Ежегодно и задумывался:

«Родина? Чья именно Родина? Моя?»

И где она, моя милая Родина?

Может, в далекой Сибири, в Иркутске, где меня соизволили родить?

Но какая это Родина, ежли Иркутск я никогда не видел. Отец и мать уехали оттуда, когда я был совсем ещё грудным.

Может, майн Фатерланд — Дон и станица Берёзовская, куда меня привозят каждый год на летние каникулы к дедушке и бабушке?

Сюда, в родовое гнездо Ильиных, мой отец привёз меня совсем грудным. Однако пребывание мое оказалось таким же мизерным, как солдатский отпуск.

Дело в том, что мама моя шибко не понравилась свекрови. А посему вынуждена была уехать в соседнюю станицу Островскую. Там предложили работу и служебную мизерную квартирку.

Так где же моя Родина? В какой из двух станиц, разделённых полынными степями рубежом в сорок длинных вёрст?

Впрочем, станицу Островскую тоже нельзя назвать моей милой родиной. Ведь хлопал я наивными детскими глазками здесь совсем недолго.

Родители, имея несварение характеров, развелись.

Диспозиция сил оказалась такой: я достался маме, мой старший брат Роман — отцу.

Рома жил в Березовской у деда с бабкой. Я — в Островской.

Характеры у нас были совсем разные. Например, брат, в отличие от меня, не имел склонности к «самоходам».

Несмотря на свои три годика, я жаждал свободы и самостийности.

Мама уходила на работу, оставляя меня скучать одного. И что я, неразумное дитё?

Вот один только пример. Каким-то чудом открыв дверь в неизведанный страшный мир великанов, я решил его изведать.

Долго кружила меня нелёгкая по узким улочкам станицы. И остановила только тогда, когда поставила перед страшным лицом костлявой смерти.

Смерть хищно щурилась из кабины тяжёлого грузовика, неумолимо накатывающего на меня.

Как вкопанный, замер я посреди дороги. Широко раскрытыми глазами смотрел, как тяжёлая махина, скрипя железом, приближается ко мне. А сил убежать нет!

Оставалось только одно средство!

Мой жалобный, пронзительный, как пароходная сирена, вой остановил смертоносный грузовик.

Набежавшие со всех сторон станичники с удивлением наблюдали очевидное-невероятное:

Посреди улицы — чумазый трёхлетний малыш орёт благим матом. В полуметре от него — капот тяжёлого грузовика. В кабине машины спит мертвецки пьяный шофер.

Схватив меня, кто-то крикнул:

— Ты чей, сынок?

Размазывая по грязным щёкам слезы, я честно признался:

— Мамин!

Погудела-погудела тогда станица, выискивая мою маму. Но отбирать меня, неразумного, не решилась.

А через год какие-то оручие грубые злобные тётки пришли и отобрали! Под видом того, что мама моя сильно верующая, имела прозвище «Валя — богомолка».

Советскому человеку, да ещё в прекрасном 1970 году, такое не прощалось! Это ж самый вредительский антисоветский элемент! Никак нельзя доверять воспитывать детей! Только детдом!

И вот — ненавистный детдом города Волжского. Жаркий воскресный летний день.

ПОБЕГ ИЗ ДЕТДОМА

— Старый хрен! Попался, бл..дь, сучёныш! — рокотал над моей беззащитной головой злобный бас.

Рокот, напоминающий рёв фашистского танка, изрыгала громадная толстая гром-баба. Подбоченясь, она стояла перед двухшереножным армейским строем дошколят. И злобно орала, глядя далеко вниз:

— Будешь, сука, бл..дь, убегать?!

Маленькие щуплые детишки четырех лет от роду испуганно жались друг к дружке.

Я, совсем-совсем маленький, смотрю вверх.

Там, под потолком, рычит громоподобный бас жирной обрюзгшей воспитательницы детдома. Мы обязаны звать эту тётку не иначе как «мама».

Свирепая «мама» распаляется от моего скромного молчания:

— Старый хрен! Будешь, бл..дь, знать, как убегать!

Меня подхватывает страшный ураган и возносит куда-то в потолок. Перед моими испуганными глазками — злобный оскал гестаповки:

— Молчишь, сучёныш?! Будешь убегать, твою мать?!

Как партизан на допросе, я молчу. А чего говорить? Конечно, сам виноват.

Дерзкий побег из проклятущего детдома организовал именно я.

Как бежали?

Да очень просто. Перелезли с милой Оксаной через забор и пошли к старым пятиэтажкам. Всё, свобода!

Но! Старухи, бдительно лузгающие подсолнухи у подъездов, очень ласково вопросили:

— Ма-а-лышыки! Подь суды! Ка-а-анфетку дадим!

Конфетку нам злые старушенции не дали.

Обманули, старые перечницы! Отстучав «куда следует», они злорадно передали нас детдомовской воспитательнице.

Очевидно, старые злобные эНКаВэДэшницы имели договор на отстрел детдомовской «шпаны».

И вот гестаповка держит меня на весу и трясёт, как грушу.

Огромной, как лопата, лапищей резко бьёт по моей непокорной стриженой головушке:

— Молчишь, старая сука!?

Двухшереножный строй испуганно замер.

Застывший тягучий испуг тишины неожиданно прорезал тоненький девичий голосок:

— Не бейте его!

Ошалевшая от такой наглости домомучительница разжала бульдожью мертвую хватку.

Я плавно десантировался с двухметровой высоты на пол.

— Шалава, бл..дь! — рыкнула гестаповка, выдёргивая мою подружку Оксанку.- Блядища, бл..дь! Голос, бл..дь, подавать?!

И Оксанка, моя смелая заступница, оказалась на моём месте — под самым потолком узкого сумрачного коридора детдома.

Злобное жирное чудовище уже занесло свою боксёрскую мощную щупальцу.

Сейчас будет удар! Что делать?!

Резко подпрыгнув, я ринулся на помощь.

Был единственный способ помочь. Мне, маленькому худенькому мальчишке, он сразу пришёл на ум.

Мои острые злые зубки впились в жирную волосатую ляжку «мамы» -домомучительницы.

— Бл..дь! Сука, бл..дь! — взревел мотор фашистского танка.

Выпущенная на свободу, моя Оксанка десантировалась с двухметровой высотищи.

Ужасный вихрь опять подхватил меня и бросил под самый-самый потолок:

— Волчонок, бл..дь! Щас я, бл..дь, тебя!

Но ударить гестаповка не успела.

Дёрнувшись, она завопила:

— Ай, бл..дь! Ай! Ай!

Моя Оксанка! Она впилась маленькими острыми зубками в жирную рыхлую ляжку воспитательницы.

Рёв злобного страшного рыкающего Минотавра хлестнул по узкому грязному коридору.

Дикий ужас разметал маленьких детдомовцев по щелям.

Гестаповка-«мама», продолжая дико реветь и материться, с трудом оторвала Оксанку от своей жирной вонючей ноги.

— Щас, бл..дь! — рыкнула она, хватая девчушку.

Держа нас за шиворот, на вытянутых толстых руках, домомучительница лягнула копытом дверь актового зала.

Швырнула нас на пол. Грозно рыкнула:

— Сидеть, бл..дь! Карцер, бл..дь!

Щёлкнул замок. Время остановилось.

Но тишины не было. Динамик громкоговорителя, устроенный под потолком, издавал бравурные торжествующие звуки. И радостный советский человек ликовал, радовался свободной советской жизни:

— Ширр-ррока страна моя ррродная,

Много в ней лесов, полей и р-р-р-ек.

Я другой такой страны не знаю-ю,

Где так во-о-ольно дышит челове-е-е-к!

Обняв мою милую подружку, я слушал стук её маленького смелого сердечка. И строил планы побега.

Когда слёзы перестали капать из прелестных голубых глаз моей Джульетты, я подошёл к окну.

Ага! На уровне нашего второго этажа — толстая ветка дерева!

Я дёрнул шпингалет:

— Оксанка! Сможешь на ветку прыгнуть?

Девчушка испуганно глянула вниз. И замотала головой.

Но уже через секунду решительно шепнула:

— Прыгну!

Первым на ветке оказался я. Вытянув руку, почти дотронулся до милой Оксанки:

— Руку! Я помогу!

Яблоньку, спасшую нас, поблагодарить мы не успели.

Треща раздавленными кустами, навстречу нам, тяжело грохоча танковыми гусеницами, выползло чудище воспитательницы:

— Попались, суки! Бляденыши, бл..дь! От меня не убежишь, сука, бл..дь!

Оказавшись на двухметровой высоте, мы плавно перелетели в мрачную темницу дровяного сарая. Щёлкнул засов:

— Карцер, бл..дь!

Я обнял свою милую Джульетту, слушая стук маленького храброго сердечка. И думал о побеге.

Часа два я бродил по чёрному сараю, выискивая слабые места.

Их, этих мест, в карцере не было.

Мы сидели и скрипели злыми своими зубками. Выхода из тяжкого плена не виделось!

И тут из-за двери послышался родной такой шепот:

— Петро! Ты здесь?

Я подскочил от неожиданности:

— Мама! Милая мама!

Не может быть! Откуда она здесь, в двухстах километрах от Островской?

Месяц назад там, в станице, организовалось сборище. На нём какие-то грубые оручие тётки постановили отобрать меня у мамы. И сдать отцу. Но так как бабка была категорически против меня, отец направил меня в детский дом.

Здесь мне не понравилось!

А кому понравится злобный рёв грубой толстой гестаповки?

Вот и решил я бежать. Совместно с Оксаной.

Побег не удался.

И вот оно, спасение! Мама, милая мама!

Целую неделю она ночевала на крыше пристройки. И ждала удачного момента для моего похищения.

И вот момент настал!

Раздался скрежет выдернутых с корнем петель замка. И свобода нас радостно приняла у входа!

Мама присела и обняла нас с Оксанкой.

Свобода!

— Попались, бл..ди! — раздался злобный рык, и гигантская туша домомучительницы раздавила кусты. — Всё, мамаша, тюрьма тебе, бл..дь!

За широкой спиной гестаповки прятались маленькие предатели-соглядатаи, которые и выдали героический рейд моей мамы.

По счастью, тюрьма по маме не успела всплакнуть.

Директор детдома благоразумно решил, что шум и привлечение внимания к его скромному сиротскому заведению совсем ни к чему.

Меня, как склонному к побегу, отправили в какую-то дальнюю тьмутаракань. Там я дорос до первого класса школы.

Жуть, но мальчишкам-первоклашкам надевали позорные чулки с прищепками. И мы были похожи на девочек из 20-х годов. Тьфу, позорище!

Еще через год меня реабилитировали, переведя в волгоградский детдом.

Ага! Так могет быть, город Волгоград — моя Батькивщина и Фатерланд?

А что? Кроме обычных злых пацанячьих драк, в городе-герое на Волге имелись другие развлечения. И связаны они были с жестоким кровопролитным Сталинградским сражением.

Тогда, всего-то 30 лет назад, город плавился от массированных ковровых бомбардировок. Тысячи фашистских «Юнкерсов» и «Хейнкелей» сбросили тонны мощных бомб.

Горящая нефть разбомбленных нефтехранилищ подожгла Волгу! Корабли и катера десятками шли на дно, вместе с оружием и боеприпасами.

Вот эти боеприпасы весеннее половодье и выносило к обрывистым берегам Волги все тридцать послевоенных лет.

Ну а пацаны каждую весну лазали по берегу и собирали смертоносный урожай.

Мой первый бой

Мы тоже присоединились к поискам и раскопкам. Покидали детдом на воскресенье. Рылись по обрывам да в прибрежном песке.

Урожай был очень богат! Пулемёты и автоматы мы, конечно, не брали. А вот ржавые пистолеты разбирали, тщательно чистили и подбирали подходящие патроны.

Благо, патронов мы набирали целые кучи. А потом выменивали друг у друга. Немецкие на русские, причём целыми обоймами и даже автоматными магазинами.

Ну а впридачу дарили миномётные мины, вполне пригодные.

Расчищая окопы и траншеи, мы невольно изучали военное искусство — фортификацию, инженерное оборудование позиций.

Однажды, подойдя к самому краю обрыва, мы почувствовали движение земли. И вовремя отпрыгнули.

Кусок обрыва зашевелился, как живой. И медленно стал уползать вниз, в неистово ревущую Волгу.

— Пацаны! В обрыве что-то есть! Доски! Может, гробы? — крикнул Леха Переделкин, обежав уехавший склон.

Точно! Какая-то заманчивая добыча! Но как её добыть?

Доски торчали из обрыва в общем-то недалеко от верха. Там же чернело отверстие лаза.

— Блиндаж! Точно блиндаж! Пистолеты там есть! Точно! — возбужденно орал Лёха. — Давай залезем!

Хм! Давай-то давай, но как именно?

Если спускаться по веревке, то «давай» может и получиться.

Но! Если не получится, то лететь с обрыва метров двадцать! А я и плавать-то не умею!

Ревущая внизу чёрная вода завораживала и пугала.

Что же делать?

Как всегда, любопытство пересилило страх.

Запасливый Лёха подозвал своего брата Славика:

— Потроши вещмешок! Веревку давай!

Веревка там была. Обычная, бельевая, которая недавно исчезла из прачечной детдома.

Ай да Лёха, ай да сукин сын!

Увидя мой подозрительный взгляд, Лёха сделал простодушную морду лица и затараторил:

— Веревку двойной делай! Так надёжно! Тогда не оборвётся!

— Знаю-знаю! — буркнул я, держа верёвку. — Первым полезу. Отвяжусь там, дёрну два раза. Ты вторым лезешь! Я встречу.

Разговором я пытался сбить страх.

Что скрывать, боялся жутко! Аж сердце выпрыгивало из груди!

Благо, шум ревущей внизу огромной реки перекрывал этот предательский стук сердца.

— Лёха! За тобой пойдет братан! — приказал я нарочито грубо. — А ты, Кот, вместе с Беком держите верёвку! Крепко держите!

— И мы хотим в блиндаж! — начал было канючить толстый Кот.

— Не боись, все там будем! — успокоил я. — Вы с Беком самые толстые, поэтому сможете нас удержать, если сорвёмся! Или ты хочешь, чтобы худой Лёха тебя держал? Не боишься, что упустит тебя в реку?

— А как мы попадём к вам? — удивился Бек.

— Как-как! Найдём как! — отрезал я. — Самое простое — лопатой продолбаем выход к вам. Сапёрная лопата у нас есть. И в блиндаже, наверно, есть.

Подойдя к самому обрыву, я невольно посмотрел на ревущую далеко внизу пучину огромной реки. И ноги мои предательски задрожали!

Твою мать, зря смотрел!

Присев на краю пропасти, я сделал вид, что внимательно изучаю реку. На самом же деле, прикрыв глаза, оживлял в памяти страшный бой 1942 года.

Немецкие танки раздавили тогда почти весь батальон моего деда. Пятьсот наших парней были вмяты в песок калмыцкой степи!

Смерть жестоко, нагло, в упор смотрела на моего деда Петра, готовясь размолотить тяжёлыми танковыми гусеницами.

Выдержал мой дед — лейтенант, не побежал! И другие не побежали!

И мы, его внуки, тоже не побежим! Мы — не трусы!

И унялась моя дрожь, испарился скользкий противный страх.

— Бек! Ложитесь на землю и держите верёвку! — приказал я. — Вдвоем будете держать меня. Я — худой как верблюд! И Лёха худой.

Когда пацаны улеглись, я подёргал веревку, обвязанную вокруг пояса:

— Нормально! Выдержит!

Повернувшись к единственной пацанке в нашей шайке, я попросил:

— Оксанка! Смотри по сторонам! Очень внимательно смотри! Чтоб врасплох нас не взяли!

Вдохнув-выдохнув, подёргав ещё раз верёвку, я лег на пузо и скользнул вниз. Осторожно нащупал опору и встал одной ногой на что-то твёрдое.

И тут же это «что-то» вывалилось и ухнуло вниз.

Следом, матерясь как сапожник, ухнул и я.

Спасло то, что руку я благоразумно обмотал верёвкой. И падение мое оказалось недолгим. Пацаны наверху крякнули, но выдержали.

В панике молотя ногами по сыпучей глине обрыва, я ухватился за бревно и ввалился в узкую пещерку. Внутри было темно.

Отдышавшись и придя в себя, я отвязал верёвку и подёргал:

— Лёха! Давай!

Это действительно был блиндаж. Делали его, похоже, в спешке. Поэтому и покосился он от первой же немецкой бомбы. А выйти никто не смог, потому что завалило тоннами песка и глины.

— Видишь, в каких позах солдаты? — испуганно шептал Лёха, разглядывая скелеты, одетые в советскую военную форму. — Задохнулись!

Скорее всего, так и было. А жестокие бои не дали возможности откопать солдат и похоронить. Сколько ещё человеческих косточек и черепов лежит в этой кровавой волжской земле!

Скелеты нас не пугали. Их было двое. А нас, живых, трое. Проковыряв лопатой глину, мы проложили ход наверх.

И все вместе занялись изучением блиндажа.

Сначала работали наощупь, чиркая спичками. А потом нашли сплющенную гильзу с фитилем и запас керосина в канистре. Не испарился керосин!

При тусклом колеблющемся свете фронтового фитиля мы осторожно ощупали скелеты. В кобуре у каждого оказались пистолеты ТТ. Целые, невредимые пистолеты! В углу — цинк с патронами!

Бек ковырялся в углу.

— Вальтер! Немецкий Вальтер! Смотри, какая пушка! — неожиданно и радостно вскрикнул он. И подставил под огонек коптящей лампы пистолет.

— Ого! — не удержался Лёха. — Только ржавчину снять придётся. Я маслёнку нашёл! С маслом! Щас смажем!

Пока они ахали да охали, я нащупал более солидную добычу — автомат ППШ! Вместе с магазином, тяжёлым, полным патронов.

Вместе мы рассматривали и щупали грозное оружие Красной Армии.

— Пострелять бы! — завистливо прошептал Кот.

— Не, не получится! — авторитетно заявил наш спец по оружию Лёха, отстегнув магазин и что-то прощупав. — Ржавчина. И порох отсырел в патронах.

Кот, как всегда, сдаваться не собирался. И правильно делал. Через полчаса поисков он притащил целый и невредимый цинк с патронами. И ехидно спросил:

— Патроны у ПэПэШа — калибр 7,62?

— Ну и чё? — удивился Лёха, занимавшийся смазкой автомата.

— А то! Пистолетный патрон, ТэТэшный, такой же калибр. Так что в цинке любой патрон подойдет. Вот и постреляем из ПэПэШа!

Леха вскрыл цинк и сноровисто, как бывалый фронтовик, заправил магазин ППШ патронами.

Попросив Оксанку заткнуть уши, чтоб не испугалась выстрелов, мы подошли к самому краю обрыва.

Очередь, еще очередь!

Грохот выстрелов хлестнул по ушам и зазвенел по всему блиндажу. Оксанка, несмотря на законопаченные ушки, испуганно присела. Но быстро очухалась:

— Пацаны! Дайте стрельнуть!

Досталась ей, правда, всего пара патронов.

— Найдешь цинки, все твои будут! — успокоил её Лёха.

И нашла она, нашла! Правда, всего один цинк, но нашла.

Однако пострелять ей не пришлось.

Опытный Лёха отыскал хоть и ржавый, но вполне пригодный для боя пулемёт. Подтащив его к огню, он важно сказал:

— Ручной пулемёт Дегтярева пехотный! Почти новый! Разберем, смажем, постреляем!

Видя наш восторг, Лёха не удержался от своих обычных обучалок:

— Пацаны! А знаете, что наш ТТ — это немецкий Вальтер?

— Не! Не может быть. Не похож! — отозвался Кот.

Лёха презрительно оглянулся:

— Ну-ну! Много ты знаешь! Немцы ещё в 1930 году сделали специальный Вальтер, укороченный. Для полиции. Если найдём, посмотришь. Копия нашего ТТ! Спёрли наши!

Гранаты, найденные нами, мы не применяли. Только вскрыли цинковые ящики, достали взрыватели и осторожно ввинтили в рубашки гранат.

Позже испытаем! В принципе, мы бойцы бывалые, уже бросали гранаты.

А чего там сложного? Разжал усики, дёрнул за кольцо. И бросай! Очень просто!

Мы не заметили, как на Волгу упала звёздная ночь. Луна делала робкие попытки выползти из-за мрачной тучки.

Пришлось нашей шайке ночевать в блиндаже.

Благо, спички были с собой. А костёр из орудийных ящиков горит хорошо. Так и грелись.

Лёха, имея на курево удивительное чутьё, нашёл в блиндаже солдатскую махорку. Свернув из фронтовой газеты «козьи ножки», он щедро угостил нас самокрутками.

Махра оказалась забористой!

Пуча глаза от крепкой махры, пацаны крякали и надсадно кашляли. И поминали недобрым словом советскую «Приму», окурки которой были у нас в ходу. Мол, совсем жидкая «Прима», не то что эта, фронтовая.

В густом махорочном дыму, смешанном с копотью фитиля снарядной гильзы, особо чётко виделся мне страшный бой моего деда в 1942 году.

Тогда в Астрахани спешно сформировали 28 Армию и бросили к Ростову-на-Дону, занятому фашистами.

Тяжёлый, очень тяжёлый был переход по безводным степям Калмыкии. Шли только ночами, чтобы разведка Люфтваффе не обнаружила передвижение батальонов. А днём отсиживались в окопах. Ждали нового ночного марша.

Солдаты, совсем молодые пацаны, были так измотаны ночными маршами, что падали от усталости. Чуть выкопав окопчики, они падали в них и мертвецки засыпали. Не было сил долбать сухую железобетонную глину!

Командиры сначала матерились и пытались поднять солдат, но потом плюнули. Действительно, зачем окопы полного профиля, ежли рано утром — опять в поход?

А рано утром пришла смерть.

Немецкие танки и мотопехота, рыскавшая в поисках русских, засекла батальон моего деда, залегший в мелких окопчиках. И с ходу начала давить тяжёлыми гусеницами.

А стрелять нашим солдатам было нечем, потому как патронов им выдали всего-то по обойме.

Так и погибли пятьсот молодых здоровых ребят. Но не отступили, не побежали! Мой дед, лейтенант, сжимал в руке пистолет ТТ и готовился к смерти.

Спасло их только чудо. Вызванные штурмовики «Ил-2» на бреющем пронеслись над полем битвы и пугнули немцев парой пулемётных очередей.

«Ильюшины» возвращались с боевого задания, и боезапас их был на нуле. Но фашисты поняли, что обнаружены, и спешно отступили.

Я, внук фронтовика, сидел в разбитом блиндаже на высоком волжском берегу, и задумчиво крутил в руке пистолет ТТ:

«Точно такой же был у моего деда! Надо привезти ему подарок. Вот обрадуется! На месяц, как всегда, поеду к деду в станицу Березовскую, на Дон. Там и постреляем!»

Оксанка, слушая историю моего деда, испуганно круглила глаза:

— Ужас какой! Пятьсот пацанов раздавили! Считай, три детдома погибло!

Кстати, о детдоме! Там сейчас поужинали и легли спать.

А мы тут голодные!

Лёха раскрыл свой волшебный мешок и вытащил буханку хлеба и три луковицы:

— Ужин! Соль щас достану. А воды мало. Всего одна бутылка минералки.

Подкрепившись, мы начали выискивать место для сна.

Как настоящие мужчины, разбитые нары мы уступили нашей даме. И даже предложили шинель, висевшую на крючке. Я нащупал три ромба на петлицах:

«Старший лейтенант!»

Мы, пацаны, сели на пол и прислонились в брёвнам блиндажа. И сразу провалились в пучину тяжёлого сна.

Грозно рыча и лязгая гусеницами, на меня наползал немецкий танк. Я громко матерился и судорожно нащупывал противотанковую гранату. Гранаты не было! Всё, пиз..ц!

Танк неожиданно развернулся и с грохотом исчез.

Шатаясь, я встал из мелкого окопчика и побрёл в степь.

Повсюду — окровавленные останки раздавленных бойцов. Их много, очень много. Жуть!

На самом краю обрыва я остановился и посмотрел вниз.

Далеко внизу ревела Волга, оплакивая погибших солдат. Я упал на землю и тоже начал рыдать.

— Петро! Ты чё?! — услышал я взволнованный голос Оксанки. — Чё случилось?

С трудом разлепив глаза, я недоуменно спросил:

— А где танки?

Оксанка понимающе улыбнулась:

— Петенька! Мы в блиндаже. В детдом пора. Ты забыл?

Когда я совсем пришёл в себя, она спросила:

— Ты помнишь, что делал ночью?

— Как что? Спал!

— Понятно! Ты — лунатик! — со вздохом сообщила она. — Ночью ходил по самому краю обрыва! И не свалился, потому что лунатик. Лунатики ходят по крышам и не падают. Так что поздравляю!

Замаскировав найденное оружие и боеприпасы, мы побежали к недалекой автотрассе. И первым автобусом были в детдоме.

Нас никто не хватился. Привыкли к такой самодеятельности.

Ну и ладно! Через неделю опять пойдём, постреляем. Если, конечно, взрослые «чёрные копатели» не обнаружат наш блиндаж.

— Не, не найдут! — убеждал нас Лёха. — Лаз мы надёжно замаскировали. И глиной, и травой.

Но беда пришла с другой стороны.

Детдомовские болтуны, как стрекочущие сороки, разнесли весть о нашей находке по всему городу.

А самое главное, у Кота исчез спрятанный им «Вальтер».

Прятал вроде бы надёжно, в стене кирпичного детдомовского сарая. Да поди ж ты, исчез пистолет!

Сначала мы грешили на ментов.

Но местный участковый, который приходил в детдом с расспросами, о «Вальтере» даже не упоминал. Всё вокруг да около. Мол, лазите по берегу, чего-то ищете. И всё! Никакой конкретики, никакого блиндажа!

Но мы начали мучиться вопросами:

«А хорошо ли замаскировали блиндаж? А не видел ли кто-нибудь нас? Хм! Никто вроде не видел. Ну, допустим, найдут блиндаж. Но оружие не найдут! Тайник очень надёжный».

Промучившись всю неделю, в субботу мы примчались к блиндажу. Но подходить не стали. Заметили сзади «хвост».

Ага, понятно!

Не спеша мы пошли к обрыву Волги. Мол, погулять как будто вышли.

Однако этот хитрый манёвр не помог.

Нас окружили кривозубые злобные дядьки. Вылив ушат грязного мата, они потащили нас к блиндажу. Лаз зиял чернотой.

— Где оружие? — ударил меня главарь.

— Тут ничего не было! — вступился за меня Лёха.

И тут же упал, отброшенный сильным ударом:

— Сука! Где пулемёт? Токарев где?

Мы держались стойко, как партизаны на допросе. Ничего не сказали фашистам.

Они долго били нас, матюкались. Но сами ничего не нашли!

А ещё через неделю нас ждал неприятный сюрприз.

«Хвост» мы не обнаружили. А потому смело юркнули в лаз нашего блиндажа. Зажгли фитиль лампы-гильзы.

На столе, сооруженном из снарядного ящика, лежала полевая офицерская сумка. Странно! Не было здесь такого!

— Пацаны! Назад! Засада! — шепотом крикнул я, пятясь от стола.

Пацаны бросились к тайнику. Я — за ними.

Уф-ф! Тайник цел и невредим! ППШ на месте!

Пока мы рылись в тайнике, Славик не удержался и щёлкнул застежкой полевой сумки.

Яркая вспышка огня озарила блиндаж. Взрыв!

Славика мгновенно отбросило к брёвнам стены. Окровавленный, он тихо стонал.

— Перевязочный пакет! — заорал я. — Оксанка! Перевязку! Быстро!

В тусклом свете лампы мы разглядели раны Славки.

Они были страшные. Ему оторвало кисть руки и выбило глаз. В беспамятстве он тихо стонал.

— Суки! Попались, бл..дь, крысы! — раздался сверху злобный прокуренный бас. — Понравился наш подарок?!

— Бл..дь! Попались! — прошипел я, разрывая перевязочный пакет и быстро перематывая руку Славика. — Оксанка! Туго бинтуй! Кровь надо остановить!

— Ща вас поодиночке убивать будем! Суки! — злорадно пообещал всё тот же мерзкий голос. — Пока, бл..дь, трофеи не сдадите! Где, бл..дь, Токарь?!

— Пулемёт, бл..дь? Щас вам будет пулемёт! — прошипел я, мотая бинт. — Оксанка! Туго перевязывай!

Я схватил ППШ. Снял с предохранителя, передёрнул затвор.

Выставив дуло над лазом, нажал на спусковой крючок. И дико заорал:

— Пики к бою! Шашки — вон!

Очередь, ещё очередь!

Топот ног наверху показал логичность моих действий.

Высунувшись из лаза, я увидел бегущих людей. Их было немного, человек шесть. Но слишком много для нашего маленького гарнизона.

Мужики залегли и открыли ответный огонь.

Ого, пистолеты — у всех!

Бл..дь! Пули засвистели прямо над моей непутёвой головой.

— Кот! Гранаты давай! — крикнул я вниз.

И тут же мне в ладонь легла граната. Хорошо, что мы заранее снарядили её взрывателем!

Отложив ППШ, я разжал усики гранаты и дёрнул кольцо.

Метнул я, конечно, недалеко. Размах не удалось сделать.

Но взрыв прозвучал так, что выстрелы сразу прекратились.

Воодушевившись, я метнул ещё две гранаты.

Ага! Враг бежит!

Неожиданно и хлестко прозвучал выстрел. Ещё один.

— Всем стоять! — послышалась вдали резкая команда.

Странно! Метров за пятьдесят это.

Что это? Явно команда нас не касалась!

Послышались выстрелы. Затем — злобный мат и ругань.

Через минуту раздался голос директора нашего детдома:

— Ребята! Не стреляйте!

Выглянув из лаза, я увидел директора.

Рядом стоял офицер с погонами майора.

Чуть сзади — зелёный грузовик с красной надписью «Разминирование».

— Славик ранен! — закричал я, выскакивая из блиндажа.

Майор повернулся к машине:

— Санинструктор! Ко мне!

Выпрыгнувшим из кузова солдатам он скомандовал:

— Носилки сюда! Быстро!

Когда мы вытащили тяжко стонущего Славика из блиндажа, майор обернулся ко мне:

— С боевым крещением! Быть тебе военным!

Директору детдома бы прислушаться к словам майора, да отправить меня в суворовское училище.

Ан нет! Он отправил меня подальше от Сталинграда, куда-то ближе к Урюпинску.

И пятый класс я проходил в детдоме станицы Филоновской, на берегу речки по фамилии Бузулук.

Означает ли сие чудо, что Урюпинская губерния — моя любимая Батькивщина и Фатерланд?

Детдом + кором = восстание

Чтобы понимать, что представлял из себя советский детдом, надо рассказать о «короме».

Что это такое?

«Кором» — такую загадочную надпись я увидел много позже, путешествуя по туркменской огнедышащей пустыне. Надпись была нарисована на большом ящике, в который совали головы бараны.

— А! понятно! — рассмеялся я. — Корм!

Смех мой сильно обидел туркмен. Они ведь старались!

Но именно это слово — «кором», корм для баранов — точно и ёмко характеризует жратву, которую подавали нам, детдомовцам советского благословенного времени.

Очень хорошо помню 1978 год. Город-герой Волгоград.

Завтрак в детдоме потрясающий: густой осклизлый ком старательно изображал диетическую манную кашу, а подкрашенная чуть сладковатая вода — «индийский» чай.

Обед — тоже потрясающе питателен. Мутная жижа по какому-то недоразумению обзывалась «щами».

Мы, детдомовцы, голодными волками накидывались на эту жидкую жижу. Зачем? Запивали жижей серый хлеб, который по недоразумению нам выдавали.

Жадно пожирали мы эту бурду, да нахваливали:

— Щи — хоть х..й полощи!

Много позже, проходя офицерскую службу в пограничных войсках, я раскрыл секрет детдомовских щей.

Выдала его наша соседка по гнилой общаге в Ставрополе, повариха Натаха Гуденко. В 2000 году она кашеварила в пограничном полку связи.

— Накормили мы солдат, и успокоились. — рассказала она. — И вдруг ужаснулись! Сейчас придёт вторая смена. А щей у нас — на дне кастрюли! Что делать?! Караул! Скандал!

Что делать? Да очень просто! Поварихи плеснули в остаток щей пару ведер воды. И всё, щи готовы!

Питательные вкуснейшие щи. Хоть х..й полощи!

В своём первом детдоме, города Волжского, я таких щец не припомню. Не потому, что не было таковых. Просто в четыре годика малыши таких мелочей не запоминают.

Но очень хорошо помню, как мы бродили среди больших яблонь, высматривая листья пожирнее. Найдя таковые, хищнически обрывали. С важным видом доставали из карманов соль и щедро сыпали на аппетитные зелёные листочки и с большим аппетитом поедали этот редчайший и вкуснейший деликатес.

Комиссия, нагрянувшая как-то в детдом, с удивлением взирала на обглоданные ветви яблонь:

— Козы объели? Где ваши козы?

Комиссии, похоже, было наплевать, какие щи-полощи подают детдомовцам. И подают ли вообще.

Старые яблоньки хотели бы пожалиться на голодную детвору, но не могли.

На прожорливых детишек могло бы пожалиться и поле рядом с детдомом. Там наши пирушки начинались раньше, с апреля месяца. Первыми жертвами нашего невиданного обжорства пали желтенькие цветы мать-и-мачехи, неразумно вылезавшие раньше всех. Вкуснятина!

Затем наступал черед одуванчиков. С большим аппетитом пожирали мы ярко-желтые цветы, отгоняя прочь конкурентов — пчёл да шмелей.

Вкуснятина!

Ну а лето кормило нас буквально от пуза!

Заползали мы на поле клевера, и охапками поедали вкусные душистые цветочки, красные и белые.

Ну а клумбы возле корпусов детдома всегда были начисто обглоданы, потому как цветы там росли очень вкусные и сладкие — петуньи, лилейники, мальвы. Ах, какой нежный ароматный нектар у этих райских цветов!

Пчёлы, которым мы составляли конкуренцию, совсем не дуры! Знают, где сладкий нектар спрятан!

А знаете, какой сладкий тяжёлый дурманящий аромат плывет от цветущего дерева по имени лох?

В конце лета этот самый лох окутывается гроздьями вкуснейших удлинённых плодов, по форме и вкусу напоминающих арабские сладкие вяленые финики.

Вкуснятина!

Кстати, в Туркмении на базаре плоды лоха продают именно под этим названием — «Феники». Мои доводы, что это — лох, ботаническое название, и «феники» лежат на соседнем прилавке, никто не слушал.

— Это «хурма»! — указывал на соседские финики продавец. И презрительно морщил лоб. Мол, чего с таким неучем говорить.

В других детдомах, куда меня заносила судьба, наш рацион был уже побогаче. Практика, понимаете ли!

Так, лесной детдом села Отрадное, что под Михайловкой, открыл нам вкуснейшие сочные деликатесы. Росли они на берегах речки Медведицы. Купырь мы выдергивали и поедали сырым. А вот корни лопуха и рогоза приходилось варить.

Как оказалось, страшный колючий чертополох имеет вкусный корень. Если, конечно, запечь его в костре.

Пригодилась нам и уворованная где-то сковорода. На ней мы жарили листья подорожника, лебеды и сурепки. А сверху посыпали душистым едким полевым чесноком, дикой горчицей, чесночником. Добавляли и пастушью сумку, амарант.

Потом, насытившись, жевали кислющую кислицу, щавель и ароматные сладкие желтые цветы коровяка.

А ещё любили уподобляться медведям и ворошить муравейники. Брали палочку, слюнявили её и ворошили муравейник.

Бойцы-муравьи, отражая атаку, поднимали свои жопки и стреляли кислой муравьиной кислотой. И через минуту вся палочка была лимонно-кислой.

Очень вкусная кислая вкуснятина!

Потом шли по улицам станицы и обдирали многочисленные сухие коробочки мака, полные вкуснейших семян.

Особая вкуснятина!

Но особая обжираловка радовала нас в православные праздники — на Пасху, Красную горку и прочая.

В эти благословенные солнечные яркие деньки мы бежали на кладбище, где добропорядочные бабули оставляли всякую вкуснятину. Особо добропорядочные оставляли и деньги.

Ну а вскоре наступал черед грибочков — и березовиков, и лисичек, и сыроежек, и боровиков.

Мухоморы мы, понятное дело, обходили стороной.

Был у нас ещё один деликатес. Правда, весьма сомнительный.

Когда мы стали пионерами, то обгладывали свои красные галстуки. Особенно радостно жевать галстук было в филоновском детдоме. Почему?

Представьте себе мороз в 30 градусов. И комнату в детдоме, которую не может согреть кусок жести, названный по глупости «печью». Печь эта была угловая, и топилась углём.

Топка была неизвестно где. А нам доставалось тепло, источаемое лишь маленькой поверхностью жести.

Вот это была жесть!

При морозе под тридцать комната наша имела всего лишь ноль градусов. Чтобы не превратиться в ледышку, приходилось залезать в постель к товарищу.

Рано утром нас будила громоподобная зловещая музыка.

Очень мерзопакостная музыка!

Называлась она Гимном Советского Союза.

Если бы звучала она в тёплой уютной комнате, то вызывала бы приятные патриотические чувства. Но тут, в ледяной комнате, где иней покрывает углы!

Какой, нах..й, бл..дь патриотизм?!

В ушах звучала лишь одна музыка, пронзительно-печальная, из кинофильма «Генералы песчаных карьеров»:

И добрых слов я не слыхал.

Когда ласкали вы детей своих

Я есть просил, я замерзал.

Эх! Мерзость! Тут же вспоминались все прежние обиды. Например, как первый день в сельской школе закончился дракой с местными. А я был психологически не готов к бою, потому что ощущал жутчайшее одиночество и тоску:

«Никому я не нужен в целом мире! Некому меня, маленького и беззащитного, защитить и просто пожалеть! Ни дома родного нет, ни родителей!»

И такое жуткое состояние было у меня каждый год, в каждом новом детдоме. А новый детдом был почти каждый год.

Стоишь на переменке, смотришь в окно и тоскуешь.

Стоит кому-нибудь шутя хлопнуть портфелем по голове, как солёные горькие слезы одиночества и заброшенности заливают лицо.

И никакие извинения, что это шутка, не помогают.

Не в портфеле ведь дело! Дело — в жутком ледяном одиночестве:

«Я никому не нужен! Никому на свете не нужен!»

Сразу вспоминался маленький мальчик из рассказа Александра Куприна:

«…Таким несчастным, заброшенным мальчиком, что Буланин, прижавшись крепко ртом к подушке, заплакал жгучими, отчаянными слезами, от которых вздрагивала его узкая железная кровать, а в горле стоял какой-то сухой колючий клубок».

Точно так же плакал и я, маленький советский заброшенный мальчик в филоновском, насквозь промерзшем детдоме.

Плакал и ронял слезы на гладильную доску и шипящий утюг.

Утюг был обязателен. После подъема нас заставляли гладить школьную форму. Гладить допотопными чугунными утюгами, в которых сторож закладывал раскалённые угли.

Особенно гладким должен быть пионерский галстук.

Как же, пятиклассники всё же!

Как там гласит завет?

Ага! «Пионер — всем ребятам пример»!

Но в процессе глажки этот галстук источал такой вкусный аппетитный запах, напоминающий жареную вкуснятину, что мы невзначай начинали обгладывать этот главный атрибут нашего патриотизма. И в сельской школе нас видели завсегда в обгрызенных донельзя галстуках.

Кстати, здесь же, в детдоме Филоновской, мы впервые поучаствовали в добровольно-принудительном труде по сбору помидоров. Позже, в других детдомах, такой «почётный» труд был обязателен каждую божью осень.

Работали мы, как папа Карло, на какого-то чужого дядю-жулика. За бесплатно! Собирали в основном томаты на плантациях.

В Филоновской эти помидоры вышли нам боком.

Точнее, не боком, а как бы сказать помягче, задом. Или ещё точнее, из зада. То бишь на радостях все пацаны с голодухи обожрались дармовыми огромными мясистыми помидорами.

Ну а ночью у всех случился залповый ужасный понос.

И что делать, ежли заперли нас на втором этаже особняка, а туалет — на первом? И сторож ушёл!

Прыгали мы со второго этажа, как оглашенные!

А ещё Филоновская надоумила нас на хороший приварок. Именно здесь мы перешли на разную мелкую живность наподобие рыб и лягушек.

Рыба в речке Бузулук ловилась замечательно! Хватало и на жарёху, и на уху, и на засолку. Кормили мы всех, кто приходил на огонёк нашего походного жаркого костра.

А вечером, у яркого костра, я жадно читал книги, взятые в сельской библиотеке. Даже не читал, а жадно глотал. Особенно жадно глотал, а затем перечитывал тогдашнюю новинку — «Водителей фрегатов».

И долго не мог уснуть. Яркие звезды и молочный Млечный путь вели меня куда-то в ревущие огромные океаны, к вечнозелёным островам и папуасам с копьями и луками.

Мешали спать и разные философские мысли, рожденные книгами. Вглядываясь в чернильную воду тихой речушки, я повторял и повторял строки купринских «Листригонов»:

«Вода так густа, так тяжела и так спокойна, что звезды отражаются в ней, не рябясь и не мигая. Тишина не нарушается ни одним звуком человеческого жилья. Изредка, раз в минуту, едва расслышишь, как хлюпнет маленькая волна о камень набережной. И этот одинокий, мелодичный звук еще больше углубляет, еще больше настораживает тишину. Слышишь, как размеренными толчками шумит кровь у тебя в ушах».

И вдруг я чувствовал, как размеренными толчками шумит кровь у меня в ушах. Очень странно! Куприн жил ещё до революции, в далекие-далекие времена, а ощущал всё точно так же, как и я!

Как это понять?! Невероятно! И мысли, и чувства — абсолютно одинаковы! Мистика!

Пораженный этим открытием, я долго глядел в огонь костра и не мог уснуть. И снова повторял:

«Слышишь, как размеренными толчками шумит кровь у тебя в ушах».

А утром нас ждала работа.

Всех детдомовцев, постоянно голодных и прожорливых, мы кормили солёной и вяленой рыбкой собственного производства. Производство наше базировалось на чердаке двухэтажного краснокирпичного особняка, принадлежавшего до революции купцам. Купцов расстреляли, а домину отдали детскому дому.

На чердаке у нас было всё — и бочки с рассолом, и всякие нехитрые рыбацкие приспособы.

Рыбу мы тащили станичникам. Обменивать на разный необходимый товар, в основном продовольственный.

Как без растительного масла пожарить грибочки? Как без хлеба?

Кроме рыбы, была у нас ещё одна подработка. Честная.

Обходя дома, я предлагал помощь в починке заборов, рытье огородов и грядок, посадке картошки и тому подобное.

Помощь одиноким старушкам требовалась всегда. Взамен нас кормили «от пуза», и ещё давали копеечку на чай.

Честно и благородно!

Денег мы принципиально не брали. Понимали, что судьба этих сгорбленных сухоньких женщин трагична и тяжела. Сначала их уничтожал страшный жестокий голод Поволжья, затем добивала Отечественная война.

Итог всей жизни — одинокая горестная старость, в нищете и запустении. А кто им, вечным труженицам, поможет, если на фронт уходило сто мужчин, а вернулось всего трое?!

Горе горькое!

В одной избе мы сидели и прямо-таки кожей ощущали уходящее время. Время уходило вместе с тоскливым тиканьем часов-ходиков. Ходики грустно и тяжело отсчитывали убегающее жизненное время:

— Тик-так, тик-так!

Мы слушали жуткий рассказ старушки.

Рассказ был вроде простой, но какой-то жуткий. О том, что к этой сгорбленной женщине по ночам приходит призрак её мужа. В том самом чёрном флотском бушлате, который был на красивом сильном парне в 1941 году.

Старушка плакала, а часы всё отсчитывали и отсчитывали время одиночества этой многострадальной женщины, обещая встречу с её ненаглядным.

Мне тут же вспоминалась одна из моих бабушек, живущая в Михайловке, баба Саня.

В 1941 году она проводила на фронт троих. Мужа и сыновей.

В день, когда погибли сыновья, баба Саня видела страшный вещий сон — как они гибнут в огне.

С фронта вернулся только муж. Весь перебитый и перепаханный в сырых мёрзлых окопах огромными бомбами.

Жил он недолго. Успел только осуществить фронтовую мечту и посадить яблоневый сад.

И таких фронтовиков вернулось только трое из ста!

Вдовы их молча тянули свою вдовью скорбную лямку всю жизнь, в нищете и полном одиночестве.

Как требовать денег с таких бабушек?!

Мы и не брали.

Такой странной честностью мы, детдомовцы, нажили себе лютых врагов. Враги эти были старше нас, сильнее и наглее. Эту местную подворотную шпану возглавлял десятиклассник по кличке Серый.

Длинный, худой, с прилипшей к углу рта папироске, он вечно торчал у дверей сельмага. И не давал нам прохода.

Хищно сплевывая сквозь редкие зубы, он дожидался, когда детдомовцы вознамерятся потратить честно заработанные деньги и зайдут в магазин.

На выходе нас тормозили:

— Эй, клопы! Подь сюды!

У Серого была охрана из четырех «подворотных» торпед.

А мы ходили поодиночке. Так что расклад был понятен.

Итог: отбирались все деньги, хоть и небольшие. Обидно!

Обиднее всего было то, что нас сдавал кто-то свой, детдомовский.

Скорее всего, это был десятиклассник по кличке Путя.

Фамилия такая у него — Путин.

Худосочный и невзрачный, он сидел поблизости от сельмага, когда за нами шла охота. Скромно курил папироску, сплевывая в сторону.

Когда у нас отбирали деньги, Путя удивлённо разводил руками. Мол, надо же, грабят подлюки!

То, что Путя причастен к грабежу, доказать было трудно. Очень уж подлым был этот неприметный, как моль, человечек.

Когда у нас в детдоме пропадали съестные припасы, привезённые родителями, Путя тоже удивлённо разводил руками.

Но все точно знали, что кладовку обчистил именно Путя. Только не самолично, а чужими детскими руками. Были у него, подлеца, помощнички.

Но Путя любил и браваду. Садистскую, жестокую, кровавую.

Как-то мы кормили возле столовой маленького пушистого щенка. Радовались, умилялись маленькому живому комочку.

И вдруг на голову щенка обрушился удар дубины!

Что такое? Кто мог убивать маленького нежного щеночка?

Конечно, это был Путя!

Подкрался и незаметно и ударил. И злобно щерился:

— Ща подохнет!

Мы с ужасом наблюдали, как мутнеют глазки умирающей собачки. А помочь не могли! Силы были слишком неравны!

Пока мы стояли, с ужасом глядя на мертвый пушистый комочек, Путя смеялся. А потом подманил дворнягу, пробегавшую мимо.

С ужасом мы смотрели, как Путя затягивает верёвку на шее бедного животного и вешает на дереве.

Собачка скулила, извивалась, пытаясь выжить. Да где там! Судорожно дёрнувшись, она затихла.

Путя, глядя нам прямо в глаза, расхохотался:

— Это — приказ директора детдома! Убрать собак отсюдова!

Знал он, подлюка, что дворняга нам очень дорога.

Полгода назад мы её подобрали и стали подкармливать. И даже решились на эксперимент по дрессировке.

Очень смешная получилась дрессировка! Кто-то нам сказал, как надо воспитать злобность на чужака. Очень просто. Собака сидит на цепи, а чужак её дразнит и ширяет палкой. Так и воспитывается в собаке злость к любым чужакам.

Еле-еле мы уговорили побыть таким чужаком трусоватого и осторожного одноклассника Валеру. И началось!

Когда увидел Валера, что наш Полкан злится, клацает зубами, а достать его не может, то разошёлся!

Но! Цепь нежданно и резко разорвалась, и злющий пес прыгнул на обидчика. От ужаса Валера остолбенел. Всё, смерь пришла!

Но Полкан не хотел убивать пацана. Он лишь злобно лаял, оглядываясь на нас. Спрашивал — загрызть ли этого мерзавца.

Все эти милые картинки промелькнули перед нами, когда Путя жестоко убивал нашу собачку.

Мы, чувствуя бессилие, лишь плакали.

Несправедливость и жестокость — везде, и внутри детдома, и за его стенами!

Ситуация изменилась, когда в детдом назначили воспитателем молодого выпускника пединститута.

Петр Петрович был невысок, худощав, жилист.

Как оказалось, мастер спорта по боксу. Кроме того, он прекрасно говорил по-немецки, играл на аккордеоне.

Всему этому он решил обучить и нас.

Главным для пацанов, конечно, были не музыка и немецкий, а только бокс. Понимали мы, что противостоять Путину и Серому можно только боевыми приёмами.

Петр Петрович частенько забредал к нашему шалашу, надёжно спрятанному в речных густых камышовых зарослях. Пробовал наши лягушачьи деликатесы и крякал от удовольствия:

— Вы прямо французы! Зря я немецкому вас учу. Ну-ка, спойте «Пусть всегда будет солнце!»

Мы дружно запевали:

— Зонне эр хельт, унзере вельт!

Здесь, у костра, он и преподавал нам азы рукопашного боя.

И не только классику бокса.

Помня о своем главном враге, сильном и коварном, я спросил:

— Петр Петрович! В боксе все примерно равны — и вес, и рост. А что делать, если нападает длинный, как оглобля? Схватит тебя и бить начнет! А ты и не дотянешься!

— И не надо. Дотягиваться не надо! — улыбнулся учитель. — Слышал о самбо? Самый простой приём — бросок через голову с упором стопы в живот. Напирает на тебя такая оглобля, а ты ему — ногой под пузо, и — через себя бросок!

Петр Петрович тут же организовал нам тренировку по самбо. И мы довольно быстро освоили технику броска «с упором в пузо». Благо, прибрежный песок хорошо смягчал удары при падении.

Уроки бокса не прошли даром.

Через две недели усиленных тренировок мы вышли на охоту.

У дверей сельмага меня с другом, Лёхой Переделкиным, окликнул Серый. Тут же нас окружила местная шпана. Самый здоровый, Крол, схватил меня за воротник:

— Чё такое? Забыл? Плати за вход!

Резко отшатнувшись, левой рукой я сбил руку нападавшего. Одновременно правая рука ушла в разворот. Пружина разжалась, и мой кулак влепился в ухо Кролу.

— Хук справа! — выдохнул я, наблюдая, как противник зевает и падает на землю. — Пики — к бою! Шашки — вон!

На выручку Кролу бросились двое. Но мой друг не сробел! Танцуя боксёрский «вальс», он мгновенно уложил одного. Я уложил другого.

И тут в бой ринулся, озлобленный нашим сопротивлением, сам Серый. С диким матом он бросился на меня.

Тут-то и пригодились уроки самбо нашего учителя.

С большим удовольствием я подставил ногу под брюхо летящего на меня Серого, и бросился спиной на землю. Кувыркнувшись черной птицей, враг тяжко брякнулся оземь! И загрустил.

Победа!

Серый лежал недвижим. Его братва в испуге испарилась.

Но было понятно, что Серый не успокоится, пока не отомстит. Надо ждать серьёзного боя.

Но шли тёплые летние дни, а боя все не было.

И мы занялись своими обычными рыбачьими делами.

Сидели как-то на своём купеческом чердаке, раскаленном жарким июльским солнцем.

— Петро! Смотри там чё! — позвал меня Лёха, выглядывая в слуховое окно чердака.

Хм! Через дорогу от детдома собрался какой-то народишко.

К медицинскому «УАЗику — буханке» медленно выводили древнюю старушку в рваном пальто.

Из громкого разговора мы поняли, что бабулю забирают в стардом.

— Петро! Это ж родственница Крола! Дом будет пустой! — радостно сообщил Лёха.

— Ну и чё?

— Как «ну и чё»? Ничейное добро там! Жратва! Надо забрать!

— Там есть кому забрать! — успокоил я друга.

— Ты не понимаешь! — возмутился Лёха. — Мы ж не себе, а пацанам принесём жратвы! А? Ну давай залезем?

Наотрез отказавшись, я всё же выглядывал в окно. Прицеливался к хатке. И раздумывал.

Скорее всего, я бы отказался. Но пришёл наш друг второклашка Игорёк Попов.

Был он круглым сиротой. Поэтому жалели мы его, подкармливали. Ну и брали в наши путешествия по окрестным сосновым просторам, в набеги на колхозные сады.

Неделю назад Игорька чуть не застрелил колхозный сторож.

Поначалу всё шло хорошо. Мы незаметно растрясли яблоневый сад, под завязку набили душистыми красными яблоками свои связанные триковые майки. И… Услышали грозный окрик:

— Стой! Стрелять буду!

Как мы ответили? Конечно, ногами: не выпуская добычу, стремглав бросились к ограде.

Но у самого забора нас нагнал выстрел. Игорёк вскрикнул и упал.

Перебрасывая его через ограду, мы нащупали липкую кровь, бьющую из раны. Перекинув пацана себе на плечи, я крикнул:

— Лёха! Стреляй вверх!

Лёха выхватил свой поджиг (самодельный пистолет) и с грохотом пальнул вверх. Сторож испуганно выругался и побежал назад.

Метров через сто, у ручья, мы остановились. Промыли водой рану. Она оказалась небольшой. Перетянули какими-то тряпками, и кровь остановилась. Ф-фу! Повезло парню!

А теперь Игорёшка стоит и умоляюще смотрит на меня:

— Давайте залезем в хату! Интересно же!

— В сумерках пойдем, посмотрим. — решил я. — Но надо точно знать, что там — никого. Как узнать?

— Ну постучим.

— Нет. Давай так. Видишь, там ставни закрыты? Возьми лук и стрелы. Выстрелишь. Подождём. Если будет тихо, полезем.

Луки и стрелы у нас хранились здесь же, на чердаке. Замаскированные всяким хламом. Всё было настоящим, боевым. Мы ведь готовились к охоте на большую рыбу. Слышали, индейцы так делают, расстреливая речную глубину.

Заодно мы химичили, изобретая специальные огненные смеси для наконечников стрел. Это мы начитались книг, как индейцы поджигали огненными стрелами тарантасы ненавистных бледнолицых.

Вот уже и сумерки накрыли станицу. Тихонько мы покинули чердак. Осторожно, как на прогулке, прошли мимо бабкиной хатки.

Ага, ставни закрыты. Вокруг — ни души.

Мы перешли дорогу, прислушались. Тишина.

Лёха натянул тетиву и выстрелил из лука.

Стрела легла точно в цель! Ай, молодец!

Опять — тишина.

Ещё выстрел по ставням.

Тишина. Можно идти!

— Игорёк! Ты на шухере! — шепнул я Попову. — Если нас повяжут, зови пацанов! Они знают, где мы. Ждут нас с добычей.

Неслышно проскользнули мы к запертым дверям хаты.

Замок висячий, совсем простенький. Открывается ржавым гвоздем!

Внутри — неприятный резкий запах мочи. Похоже, бабуля реально нуждалась в уходе. Ну да ладно! Чё там в шкапчике?

Пусто! Ощущение, что до нас всё давно украли! Нет даже посуды. Ни кружки, ни ложки!

— Помнишь «Операцию «Ы»? — толкнул я в бок Лёху. — Как там жулик говорил? Всё уже украдено до вас!

Разочарованные, мы вышли на крыльцо. Присели, задумались.

— Погреб! — Лёха подскочил как ужаленный. — У неё в погребе припасы! Айда туда!

Громыхнув замком люка, мы опустились в сырую осклизлую вонь глубокого погреба.

Не успели мы привыкнуть к темноте, как люк с грохотом захлопнулся. Раздался знакомый гнусный голос нашего врага Серого:

— Попались, суки! Ща участковый придёт. В колонию загремите!

Что делать?! Реально ведь попались! Что делать?!

— Игорёк на шухере! — шепнул я другу. — Поймет, что нас закрыли, за помощью побежит! Он умница!

Через минуту люк с грохотом отворился.

Я выглянул наружу. В лунном свете стоял наш Игорёк.

Ура, спасение!

— Стоять, сука! Застрелю! — проскрипел резкий мерзкий голос Серого.

Дуло ружья упиралось в грудь Игорька.

— Ты чё? — удивленно-наивно спросил тот.

— Через плечо! — проскрипел Серый. — Стоять, сука!

Игорёк шагнул в сторону.

Тут же тишину разорвал страшный грохот выстрела. Мальчишку отбросило далеко в сторону!

Дуло двустволки развернулось на меня:

— Сидеть, сука!

Что делать?! Выстрелит ведь!

Снизу, с лестницы, меня дергали за штанину:

— У меня поджиг! Дай я стрельну!

Ай, молодец! Лёха, оказывается, не забыл прихватить самодельный пистолет-пугач! Дробь у него большого калибра! Сила!

Чиркнув спичечной коробкой, Лёха выстрелил.

Вой и причитания подтвердили меткость моего друга!

— Путя, помоги! — орал Серый, топая ногами. — Убили, суки!

К нашему удивлению, из-за плетня показался наш детдомовский Путин! И здесь он! Но откуда? Опять нас сдал?!

Серый протаранил хлипкий истлевший плетень между домами и бросился к хате. Оказалось, сосед он бабуле!

Путин ринулся следом.

Мы не отставали и громко кричали:

— Ты убил Игоря!

Серый и Путя забежали в дом и клацнули засовом.

Мы запрыгнули на высокое крыльцо и принялись тарабанить в железо двери.

Вдруг маленькое стекло веранды вылетело от удара и разбилось у нас под ногами. Высунулось дуло ружья:

— Убью, суки!

И тут же — оглушающий гром выстрела!

Мы скатились с крыльца, залегли. Ощупали себя. Вроде живы!

С улицы слышались крики детдомовцев:

— Пацаны! Чё там?!

— Стреляет, гад! Игорька убил! — крикнул я.

Повернувшись к Лёхе, шепнул:

— Уходим! Подстрелят!

Когда мы были на улице, среди детдомовцев, сзади дуплетом прогремели выстрелы.

— Сука! — прошипел кто-то. — Щас покажем ему!

Пацаны были с луками. И стрелами, подготовленными для огненного запаления.

Выстрел, ещё выстрел.

Огненные стрелы впились в дверь бандитской хаты, в деревянную обшивку стен.

Пламя рванулось вверх, жадно урча и расправляя жаркие крылья.

— Бум-бум-бум! — послышался набат древней церквушки.

— Пожар! Пожар! — заголосила улица.

— Он убил Игорька! — кричали наши пацаны, показывая на запертую дверь хаты. — Он убил!

Толпа не слышала нас. Толпа зверела и ревела:

— Детдомовцы жгут хаты! Бей их!

— Бум-бум-бум! — будоражил нервы церковный набат.

Сообразив, что доказывать что-то бесполезно, я пронзительно свистнул. И крикнул:

— Пацаны! Уходим! Все — к шалашу!

Пробегая узкими проулками к спасительной речке, мы видели, как центр станицы наполняют солдаты местной воинской части.

Похоже, власти подумали, революция началась!

В общем, дело закончилось, как обычно. То есть отправили нас куда подальше — в далекий жаркий Крым.

Так може, украiнскiй Крим — моя Батьківщина?

Крим

«Белый пудель» Александра Куприна я перечитывал много-много раз. И мысленно бродил по сказочно красивым берегам Чёрного моря. Тяжко вздыхал, что прекрасных магнолий Крыма не видать мне, бедному детдомовцу, как своих ушей.

Однако никто не опроверг железобетонную аксиому, что пути Господни неисповедимы.

Разбойничье моё поведение заставило директора Филоновского детдома сказать «прощай» и удалить нашу шатию из прекрасного Урюпинского уезда. И перебросить на первое открывшееся место.

Местом этим, к моему крайнему изумлению, оказался сказочный Крым, самый эпицентр чудесного милого рассказа Куприна о белом умном пуделе.

Только здесь, в тихом скромном курортном городке Алупка, который прилепился к обрыву райского Южного берега Крыма, понял я восторг мальчика Сергея:

«Магнолии, с их твёрдыми и блестящими, точно лакированными листьями и белыми, с большую тарелку величиной, цветами; беседки, сплошь затканные виноградом, свесившим вниз тяжелые гроздья; огромные многовековые платаны с их светлой корой и могучими кронами; табачные плантации, ручьи и водопады, и повсюду — на клумбах, на изгородях, на стенах дач — яркие, великолепные душистые розы, — все это не переставало поражать своей живой цветущей прелестью наивную душу мальчика».

Всю эту неземную яркую красоту земного рая изучали мы в основном ночами, шляясь в поисках приключений по узким купринской улочкам Алупки.

«Рулила» детдомовской бандшайкой одноклассница Лена.

Бандитские мысли наши были ну очень смешны — как ограбить газетный киоск, утащить оттуда красивые открытки.

Но как ограбить беззвучно, не привлекая внимания грохотом разбитого стекла? Лично я включал голову и предлагал оклеивать стекла газетами. Не будет, мол, звона.

Ну и подбирали на дороге недокуренные огрызки сигарет. С важным видом раскуривали эти «бычки», копируя взрослых солидных дядек.

До взрослых нам было, понятное дело, далеко.

Однажды нас остановил дядька и радостно-взволнованно позвал к автобусной остановке:

— Там пьяная баба лежит! Я её трахнул! Пойдемте, пацаны! Тоже трахнете! Не хотите? Ну я пойду, ещё разок трахну!

Какое нам, тринадцатилетним пацанам, траханье?!

Единственное, на что хватало фантазии моим коллегам по детдому, так это залезть в окно комнаты девчат, имея благородную цель — «девок щупать».

Щупали все, кроме меня. Очень уж скромным был я в отношении женского пола. Даже соседка по школьной парте, милая Леночка Панкеева, не могла разбудить во мне, как ни старалась, сексуальных качеств «настоящего мужчины».

Мне казалось, что настоящий пацан не должен смотреть в сторону юбки. Есть другие дела, более сурьезные — рукопашный бой и так далее. Ну и, конечно, исследование окружающего интересного мира, в котором не было места плаксивым девчонкам.

Очень нравились мне уроки украинской певучей мовы. На всю жизнь запомнились удивительно строки мудрой басни:

«Лисичка подала у суд таку бумагу:

Що бачила вона, як попеластий Віл

На панській винниці пив, як мошенник, брагу,

Їв сіно, і овес, і сіль.

Суддею був Ведмідь, Вовки були підсудки.

Давай вони його по-своєму судить

Трохи не цілі сутки.

«Як можна гріх такий зробить!

Воно було б зовсім не диво,

Коли б він їв собі м'ясиво», —

Ведмідь сердито став ревіть.

«А то він сіно їв!» — Вовки завили.

Віл щось почав був говорить,

Да судді річ його спочинку перебили,

Бо він ситенький був. І так опреділили

І приказали записать:

«Понеже Віл признався попеластий,

Що він їв сіно, сіль, овес і всякі сласті,

Так за такі гріхи його четвертувать

І м'ясо розідрать суддям на рівні часті,

Лисичці ж ратиці оддать».

Басню эту, особенно строчки о подлюке лисе, которой за её мерзкий донос достались одни копыта, я часто приводил в самых разных ситуациях. В том числе и там, в солнечной Алупке.

Ведь местные аборигены постоянно навязывали нам, детдомовцам, боевые действия-драки.

Шпана выслеживала нас везде. Особенно — в дивном по красоте Воронцовском парке.

Очень красивое это место, с огромными пышнохвостыми, мяукающими как кошки, павлинами и удивительными деревьями наподобие араукарии, кипариса или гледичии.

Особенно удивило и даже шокировало дерево, на котором висели плоды земляники. Ботаники назвали сие чудо, имевшее совершенно голый ствол, земляничным деревом.

— Деньги! Быстро! — выскакивала на узкую пустынную тропу местная шпана. — Плата за проход!

Знали они, хорошо знали, что денег у детдомовцев нет.

Хотя нет! Лично у меня деньги были, «бутылочные».

Бродил я после уроков по лесистым окрестностям города и собирал пустые бутылки.

А что, очень даже честный труд!

Детдомовское начальство поначалу беспокоилось, разнюхав эту мою страсть. Особенно волновался молодой учитель труда Василий Иванович. Вызвав меня в пустой класс, «трудовик» требовал признаться, куда и зачем я хожу с огромным рюкзаком.

От смущения я долго не мог сказать истину, а потому ненамеренно дразнил молодого учителя:

— Василий Иваныч! Вот анекдот, как мы с Вами и Анькой-пулеметчицей в Гражданскую сражались!

Василий Иванович багровел и пунцовел. Однако натура его, страшно деликатная и скромная, не могла побить несмышлёныша.

Спасла нас моя подружка Ленка, которая зашла в класс:

— Да бутылки он собирает! Для всего нашего класса старается! Не для себя!

Василий Иванович перестал волноваться. Ленка мне потом шепнула, что «трудовик» подозревал меня в работе на турецкую страшную разведку!

Почему подозревал?

Да просто шефами нашими были пограничники ближайшей погранзаставы. И мы часто приходили к ним, с трепетом-благоговением изучали автоматы и пулемёты, обучались конной подготовке, приёмам рукопашнго боя.

Совершали и марш-броски. Наравне с погранцами, ничуть не уступая. Очень этим гордились!

Особенно подружились мы с молодым солдатом Серёгой Коберник. Он лично обучал меня премудростям рукопашного боя. Только предупреждал, чтоб навыки эти я использовал исключительно в обороне.

Глядя, как я бросаю на пол соперника, Серёга повторял:

— Петро! После школы обязательно поступай в пограничное военное училище! Человеком станешь!

Однажды Серёга очень удивился, когда я прибежал на заставу за подмогой:

— Ты чё, пятиклашек испугался?!

Пятиклашки тогда устроили танцы в холле детдомовского сарая — «общаги». Ну а я, выходя на улицу, присвистнул от удивления. И тут же нарвался на писклявый оклик:

— Ты чё? Пошёл на х..й!

Я, семиклассник, очень удивился наглости хлипкого сопляка.

Ещё больше удивился его вызову:

— Пойдем выйдем! Поговорим!

Ага! Выйдем!

На перилах крыльца сидели местные взрослые парни. Борзый пятиклашка показал на меня:

— Вот ещё один!

Парни, выплюнув цигарки, начали толкать меня, провоцируя на ответные действия. Дабы избить совершенно оправданно. Мол, сам нас, несмышлёных малолеток, толкнул.

Удивлённо-озлобленный такой подлянкой, я увернулся и бросился на погранзаставу.

Серёга выслушал меня и снял со стены боксёрские перчатки:

— Пойдём вместе. Я буду арбитром. Ты не бойся и вступай в бой. На тренировках ведь хорошо получается.

Местные, заметив солдата, стали совсем кроткими и вежливыми.

Их главарь первым надел перчатки. Но, сделав попытку меня ударить, мгновенно оказался на земле.

Уроки Серёги не прошли для меня даром!

На этом схватка и закончилась. Местные извинились и потихоньку, как сизый дым, испарились.

сбрасывая перчатки, я засомневался:

— Так они отомстят, подкараулят!

Серёга улыбнулся:

— Главный принцип — не бояться! Понял? Когда нападающих много, хватай всё, что попадётся под руку. И жестоко бей!

Этот принцип вскоре я и опробовал. Местные действительно не простили мне своего поражения. Вечерком вызвали «поговорить».

«Поговорить» они ждали вчетвером. Все — старше меня, мускулистее, сильнее.

Возле огромного дуба они подняли восемь увесистых кулаков. На одном из них тускло блеснул свинец тяжёлого кастета.

Не думая, метнулся я под ноги кастетчика, углядев на земле штыковую лопату. С диким воем я размахнулся этим орудием и бросился в контратаку.

И что шпана с их кастетами?

Как зайцы, ускакали они по тропинке, закинув рога за спину.

Когда я, удивленно хмыкая, рассказывал это Серёге, тот лишь улыбнулся:

— Быть тебе погранцом!

Слова его оказались пророческими.

Я действительно стал пограничником. Более того, в 2000 году встретил моего друга Серёгу в Кавказском Особом Пограничном округе. Оба мы были подполковниками.

Ничего этого тогда, в далёком 1977 году, я не предполагал.

Но, не думая о военном сапёрном деле, всё же баловался самодельной пиротехникой.

Бомбы наши в основном были примитивны: в бутылку с водой бросались куски карбида. Усё, бомба готова! Тихой сапой закладывай недругу и жди, когда рванёт.

Эту же конструкцию, более совершенную, я использовал в морском бою. Бой происходил в большой глубокой луже.

Флот состоял из самодельных деревянных парусников.

Мы с Лёхой командовали русской флотилией, а недруг Коля Шегера с приятелем — турецким.

Шегера имел подлейшие мерзкие наклонности. Конечно, в морском бою применял такие же подлые приёмы.

Подлючесть он проявил в первые же наши детдомовские дни. В столовой он толкнул меня раз, затем второй. И нагло шикнул:

— Ты чё толкаешься?

Пришлось оттолкнуть наглеца:

— Ты же сам меня толкнул!

Шегера обернулся к своим дружкам, ухмыльнулся:

— Все видели, как он толкал?

Ну как же? Все видели!

— Выйдем! — зашипел шпанёнок.

И кто был виновен в драке?

Когда меня спрашивали воспитатели, мне ничего другого не оставалось, как разводить руками:

— Да вроде я виноват, раз все видели.

Вот и в морском бою Шегера использовал те же подлые приёмы.

Бросал камни в наши корабли. В нарушение правил, которые регламентировали использование только игрушечных наземные катапульты. Катапульты били недалеко, а потому нужны были нестандартные решения.

У Шегеры решением стали камни. Я придумал другое.

Моя гениальная голова выдавала эти решения, основанные на прежнем «бомберском» опыте. Старые добрые карбидные бомбы я превращал в мощные морские мины.

Схема проста. Резал пластиковый шар. В него укладывал куски карбида. Сверху — вода в пластиковом пакете. В шаре делал отверстия и закреплял большие швейные иглы. Мина готова!

Шар плавает и ждёт, когда в иглы ударится вражеский парусник.

И крындец! Игла протыкает пакет, вода устремляется на страшный карбид. Страшный взрыв!

Это всё — днём. Ночью мы путешествовали по Алупке в поисках острых ощущений и ярких приключений.

Конечно, бродили мы и днём. Особенно тогда, когда поспевал сочный фиолетовый тутовник.

На самом краю обрыва, почти над морской пучиной, мы нашли громадное дерево тутошки с огромными чёрно-фиолетовыми плодами.

Восседая на толстенных развесистых ветвях, мы обжирались сладким сочным лакомством, поглядывая на сверкающее далеко внизу синее ласковое море.

Затем наступал черед инжира. Росли эти чудные фиговые деревья прямо на улицах. Чудо чудное! Как не влезть под большущие листья этого райского древа и не обожраться сладких карамельных фиг?!

Обжираясь, живо представлял себя Адамом в Райском саду. И мечтал, пока Создатель не вернул меня на грешную землю.

Удар был такой силы, что мгновенно отбросил от фигового древа.

«Чё это было?» — почёсывая ушибленную руку, раздумывал я.

Вглядевшись в крону, разглядел там электрические провода.

Вот такое райское наслаждение!

По осени нашлась нам и работёнка.

Одна бабулька попросила залезть на оливковые деревья, вольно растущие на каменистом склоне, и собрать чёрные сочные маслянистые плоды.

Мечту старушки исполнили быстро. Однако так и не поняли, чего такого нашла она в сильно-сильно солёных горьких оливах.

Кроме обжираловки и работы, мы часто бродили вдоль узких кривых улочек Алупки. Ну а Воронцовский прекрасный дворец оседлали весьма основательно. Крыша этого чудного дворца с множеством башенок и фигурок была для нас полигоном для пряток и просто побегушек.

Ну и добегались!

Как-то я с братом Романом и другом Лёхой сидели на крыше третьего этажа дворца и вели степенную беседу.

Брат старше меня на два года, и учился в другом месте Алупки, в санаторном интернате.

По крыше мы не бегали, потому как брат мой был откровенным флегматиком и юным художником.

Какая ему, будущему интеллигенту, беготня!

Мы никого не трогали, никому не мешали.

— Эй, шулупень! Подь сюды! — окликнули нас снизу, с крыши соседнего второго этажа.

Четверо взрослых толстых дядек злобно смотрели на наши худенькие фигуры и явно мечтали о боксёрской груше.

Грушами быть не хотелось. И мы, притворившись, что начинаем спуск, резво метнулись к другому краю крыши. И начали спуск.

Однако, следуя своей привычке, нас подвёл медлительный солидный Рома.

Пока мы буксировали его и подгоняли, злобные дядьки внизу уже злорадно потирали руки. В предчувствии бойни.

Что делать? Жирных боровов нам не осилить!

— Прыгаем! — заорал я, высматривая место для десантирования.

Прыгнул я очень удачно, припоминая уроки моего друга-пограничника. Приземлился и мгновенно сделал перекат через голову, дабы не сломать ноги. Всё же третий этаж!

А Лёха прыгнул неудачно. Зашипев от боли, упал под куст высоченного бамбука. Шикнув, сел и скривился от боли.

А где мой родной флегматичный братишка?

Подняв голову, я разинул рот. От удивления.

Рома прыгать на стал. Он медленно, как тот африканский ленивец, перебирался по карнизу. Злобный дядька встретил его и принялся настукивать по дурной голове юного художника.

Рома, не обращая никакого внимания на мощные тумаки, продолжал неспешный спуск ленивца.

И ведь правильно делал, что не спешил!

Спустившись на грешную землю, Рома сочувственно посмотрел на Лёху, который скрипел и плевался от боли:

— Перелом наверное!

Точно, перелом ноги. Вот и пришлось нам, вспоминая фронтовые рассказы нашего деда Петра, тащить друга на себе. А деду часто приходилось вытаскивать раненых с поля битвы.

Самым страшным воспоминанием моего деда было побоище 1942 года, когда немецкие танки раздавили пятьсот наших солдат.

О том побоище я часто рассказывал детдомовским пацанам.

Мы часто устраивали ночные посиделки, пугая разными страшными кровожадными историями. Главные истории брали из ужастиков Эдгара По. Мистику писателя мы щедро разбавляли российскими событиями. К примеру, как похоронили мужика, а он был жив. И когда случайно вскрыли гроб, то обнаружили, что человек задохнулся под землей. И корчился в страшных мучениях!

— Поэтому всем мертвецам надо прикладывать к губам зеркало! — испуганно комментировал мой друг Лёха Гордиенко. — Если стекло запотеет, то жив человек!

— Точно! — добавлял Шегера. — Я подслушал разговор нашей воспиталки. Говорит, умер у них дед. Начали они обмывать труп. И решили побрить бороду у трупа. Сильно выросла. Начали было брить, а труп поморщился. Встал, и говорит — чё это вы делаете. Тётки — в обморок! Живучий дедуля!

Пацаны округляли глаза, живо представляя мертвецов и замшелые мрачные склепы.

И вновь просили рассказать о моем земляке из станицы Березовской, знаменитом кавалеристе Константине Недорубове. Точнее, о его отце Иосифе. Ведь курень его был украшен настоящим гробом, подвешенным к потолку!

Иосиф этот гроб приберегал себе, на всякий случай. Однако старого казака смерть не брала. Посему отдавал он гробы другим, которые помирали раньше него.

— Про Мирона Егорыча скажи! — шептал Лёха, когда я завершал рассказ. — Как он гроб себе сделал и лежал в нём, когда грустно становилось.

Истории эти были истинной правдой.

Кроме них, рассказывал я и другие, романтично-книжные.

Особенно нравилось мне пересказывать Александра Куприна. Добравшись до ночного рейда пацана-акробата из «Белого пуделя», я показывал на окно:

— Видите, яркий лунный свет озаряет вершину Ай-Петри? Именно её, эту вершину, видел пацан в лунном ярком сиянии.

Пацаны смотрели в окно, а я вспоминал своего прадеда Ивана.

Он тоже был на вершине Ай-Петри.

Давно это было, лет сто назад. Русская царица решила отхватить Крым у турецкого владыки и бросила на штурм свои войска.

Прадед мой вместе с другими солдатами заготавливал сено на Ай-Петринском огромном плато. Плато называлось яйлой.

Командиром Ивана был мерзкий злой фельдфебель. Любил он избивать солдат. Роптали ребята, но молча переносили унижения и злые побои.

Только мой прадед Иван не стал по-рабски терпеть.

Вызвал злого фельдфебеля на поединок.

Удивившись такой наглости, злюка сверкнул глазами:

— На краю пропасти будешь драться, холопская морда? Но гляди, ежли зашибу тебя, полетишь вниз, костей не соберешь!

Победил мой прадед.

И все сто лет призрак того фельдфебеля бродит по яйле, спускается с горы и бредёт в Алупку. Ищет-ищет Ивана, хочет отомстить. Жуткими ветреными ночами стучится в окна и спрашивает:

— Где холоп?

Когда я добирался до призрака, то резко стучал по стене и орал:

— Призрак! Идёт! Стучит в дверь!

Но ещё круче страшилка была о кровожадном ужасном призраке графини.

Графиня идёт!

Чёрная-чёрная ночь 4 марта 1977 года. Мы, как водится, сидели на втором этаже бывшего графского дворца, и рассказывали ужастики вперемешку со страшилками.

Ночь была особо жуткой.

За окнами свирепел и злобствовал мощный крымский ураган. Словно травинку-былинку раскачивал он посаженный возле дворца огромный ливанский кедр.

Кедр, прячась от убийственного гнева Черномора, жалобно скрёбся мохнатыми огромными лапами в наше окно.

Далеко внизу, под скальным крутым обрывом, бешено ревело злобное Черное море. Ледяные осколки ужасного шторма как будто били в стены нашего укрепления, желая унести детей в страшную чёрную пучину.

Сверху тоже слышалось жуткое утробное завывание. Лепные фигуры на крыше разом ожили и стали кровавыми вурдалаками. Прыгая с крыши, вампиры заглядывали в тёмные окна, ища очередную кровавую жертву.

Нам, суровым крутым пацанам, было жутко.

Очевидно, защиты от вампиров нет и внутри дворца.

Когда-то, до революции, дворец принадлежал графу Воронцову, хозяину всего города Алупки.

Богатейший чиновник царской России специально построил на Южном берегу Крыма прекрасный византийский дворец для своей прелестной любовницы.

Цель была сугубо практичной — обеспечить своего будущего наследника царским жильём. Увы, от своей законной жены граф детей не имел, несмотря на знатность и богатство её рода.

Вот и завёл богатый граф волоокую любовницу.

Конечно, графская жинка возопила и потребовала отречься от нахальной волоокой самки.

И нахмурилось Чёрное море, и нахмурился могущественный богатый граф. Кого выбрать, кого изгнать? Тяжелый выбор!

Но ларчик открывался очень просто.

Вечером 4 марта пригласил граф Воронцов свою законную ворчливую жинку в этот прекрасный романтический дворец.

Для начала похвастал маленьким кедром у входа, юными стройными кипарисами, розарием. Затем провёл даму в парадные залы с богатой меблировкой. И довёл до большого подвала с бочками ароматного вина.

Граф собственной нежной рукой открыл краник в бочке и подставил под красную струю хрустальный бокал.

И окрасилось белое кружевное платье графини красным вином, и упала она замертво, убитая острым кинжалом вероломного супруга.

Граф очень любил свою жену!

Поэтому приготовил ей гроб из чистого золота. Гроб специальный, на железных колесиках. Упаковав туда графиню, приказал дворнику и садовнику отнести гроб в специальный склеп внутри подвала.

Всю ночь мучил великий граф свою совесть и пытался заглушить её горестные крики танцами с любовницей да шампанским.

Но утром не выдержал.

Рыдая, пошёл он проведать свою мертвую возлюбленную супругу.

Золотой гроб был пуст!

В жуткой панике граф приказал замуровать склеп вместе с золотым гробом. Замуровать вместе с дворником и садовником, которые могли поведать полиции о диком убийстве.

Совести графа это не помогло.

Любовница начала жаловаться на таинственный жуткий скрежет и тяжкие стоны, несущиеся из глухого подвала. Вино, которое слуги приносили из подвала, тут же проливалось на графа. Одежда его покрывалась кровавыми пятнами.

Но главный ужас для графа наступал ежегодно ночью 4 марта.

Из замурованного склепа слышались удары и скрежет.

Затем гроб на колесиках выезжал из подвала, сшибая по пути любые препятствия. Тяжело стуча по деревянной лестнице, гроб заезжал на второй этаж и останавливался у опочивальни любовницы.

Любовница с головой накрывалась одеялом и читала разные молитвы и ждала, когда наступит утро.

В предрассветном сумраке призрак графини прятался в своём жутком чёрном подвале.

Граф Воронцов смеялся над страхами любовницы.

Потешался, пока их дворцовую опочивальню не посетил призрак и жутким загробным шепотом сообщил:

— Графиня пришла! Открывай!

Граф недолго продержался после такого испытания. Помер. Полиция, проверяя слухи, начала было поиски исчезнувшей графини, дворника и садовника. Конечно, ничего не нашла.

А любовница срочно продала свой прекрасный дворец и уехала в далёкий Париж.

4 марта 1977 года эту жуткую историю и рассказывал я своим одноклассникам. Старался придать голосу жуткие интонации.

— У-у! — страшно подвывал мне злобный ураган, исступленно колошматя деревянной ставней окна.

Девять пацанячьих голов свесились с двухъярусных кроватей и напряженно слушали. Не знали они, что я приготовил сюрприз.

Выменял у старшеклассников гремучую смесь, которую они делали на уроке химии из фосфора. Смесью они мазали свои непутёвые шкодливые морды и выходили ночью на улицы Алупки пугать запозднившихся прохожих.

Ну а мне фосфор нужен был для особого эффекта от жуткого рассказа о гробике на колёсах.

Мой дружок Лёха должен был в пиковый момент намазать фосфор себе на рожу и похлопать по плечу самого пугливого слушателя. Вот веселуха-то будет!

Лёха оказался молодцом!

— Слышите? Гроб выезжает из могилы! — вещал я загробным голосом, вслушиваясь в напряженную тишину коридора.

Снизу, из подвала, действительно слышались глухие удары и неясный мрачный топот.

Через минуту послышался скрежет не смазанных со времён графа Воронцова дверных петель.

— Ага! Гроб поднимается! По лестнице! — шипел я испуганно-возбуждённо. — Слышите скрип лестницы?!

Уши пацанов напряжённо вытянулись в сторону двери.

Ужас! Скрежет старинной деревянной лестницы становился всё отчетливее. Это скрежетали колесики золотого гроба!

И услышали мы глухой удар. Лестница заскрипела и задрожала.

— Гроб упал! — прокомментировал я жутким шепотом.

Скрежет прекратился. Но появилось глухое недовольное рычание, из которого мы усекли только одно, но страшное слово:

— Графиня.

— Графиня едет! Слышите? Выпала из гроба! — мрачно сообщил я.

И тут же Лёха вылез из-под одеяла и похлопал по плечу рыжего наивного Васю Климова.

Вася испуганно обернулся. Вытянув лицо, замер от страха.

Во мраке жуткой ночи, среди жуткого завывания урагана, перед веснушками Васи светилась мёртвым фосфорным светом страшная морда кровавого вурдалака. Страшные белые пальцы тянулись к его нежному горлу.

— А-а-а! А! — неожиданно громко, совсем не по-детски заорал маленький наш Вася. Завизжал как резаный поросёнок.

Этот рёв и визг мгновенно, как пружиной, выбросил пацанов из постелей. В панике они бросались, сталкиваясь лбами, в разные стороны. Они жутко, как сапожники, матерились и надсадно орали.

— Кровать к двери! — заорал я. — Графиня не столкнёт!

— Не поможет! Кровать — на колёсах! — сообразил Лёха. — Графиня её выкатит к нам! Всех задушит!

— Васюта! Прыгай на кровать! Ты самый толстый! — сообразил я. — Мы будем сзади держать. Эй, пацаны! Тащи вторую кровать! Как только графиня откроет дверь и зайдет, долбайте кроватью!

Пока мы судорожно готовились отражать атаку вурдалаков, жуткий гроб уткнулся в нашу дверь.

Мрачный скрип прервался. Раздался придушенный женский голос:

— Здесь они!

Ручка двери неуверенно подёргалась.

Убитый дворник сообщил придушенным басом:

— Запёрлися!

— Толкай! — приказал женский призрак.

И наша дверь поехала. Как мы ни упирались, кровать медленно отступала.

Я приказал бросить этот рубеж обороны:

— Пацаны! Долбай кроватью!

Дверь медленно, с противным мертвящим скрипом, приоткрылась. В щель просунулся белый страшный призрак.

Призрак наткнулся на кровать и тихо зашипел. Злобно шипя, сразу полез в обход.

С диким визгом и скрежетом мы двинули своё стенобитное орудие вперёд и впечатали мерзкое страшное чудище в деревянную дверь!

С противным мертвящим звуком «В-в-вук!» призрак влип в половинку двери и тут же исчез.

Но победа была далеко не за нами!

В коридоре зрела новая атака.

Злобные голоса призраков злобно и невнятно забубнили.

Пользуясь передышкой, мы задвинули кровать назад, блокировав дверь и проход.

Но вампиры применили свою страшную колдовскую силу.

Эта страшная нечеловеческая сила неожиданно и стремительно швырнула нас, словно котят, на дубовый паркет.

Кровати жалобно заскрипели и поехали на своих скрипучих колёсах. Люстра под потолком издала глухой скрежет и наклонилась, готовая рухнуть. Стол подскочил и ударился о стену. Графин и стаканы упали, заплакав разбитым стеклом.

Противостоять этой колдовской атаке мы, худые семиклашки, не имели никакой возможности! Страшные вурдалаки передушат нас, как молодых курят!

Что же делать?!

— Бежим к окну! Лезем к нашим девчатам! — резко выкрикнул я, метнувшись к спасительному окну. — Вася, последним пойдешь! Держи кровать!

Подстраховав пацанов, ринувшихся в окно, я выскочил следом.

Путь этот мы и раньше проходили, прилетая в гости к девчатам-одноклассницам. Вдоль стены пролегал декоративный длинный выступ, очень удобный для скалолазания.

По нему мы сейчас и прыгали, как зайцы.

За мной, последним, проскочил в окно толстый Вася, орущий благим матом.

В комнате девчат он показал исполосованную хищными когтями вампиров руку:

— Схватили вампиры! А-а-а! А-а-а!

Пока Вася орал и размазывал слюни по конопатой роже, мы мгновенно задвинули кроватью дверь.

А там, в коридоре, уже начиналась охота. На нас охота!

Злобный вурдалак рвал дверь и орал:

— Открывай! Убили!

Наши девчата ответили неистовым звенящим визгом. Таким децибельно мощным, что стекла окон задребезжали, а вампиры испугались и отринули от двери.

В полной тишине мы услышали:

— Панкеева! Леночка! Что у вас происходит?!

Ленка, моя подружка, испуганно ойкнула:

— Пацаны! Это ж наша дежурная воспиталка!

Панкеева постучала в дверь:

— Вера Иванна! Это Вы?

— А кто ещё! Да откройте наконец! — приказала воспитательница.

Очень странно!

За дверью вместо страшного призрака стояла наша воспиталка! Она долго удивлялась нашему странному поведению.

— А колёсики-то бренчали! Гроб ехал! — настаивал Вася.

— Вот дуремары! Папа приехал к Власову. А все гостиницы забиты. Вот и решили, что переночует у вас. Они тащили к вам кровать. Она и скрипела. Вы, дураки, чуть папу не убили!

Растревоженные, мы долго не могли уснуть. Тайна-то никуда не делась! Тайная страшная сила и бросила нас на пол. И заставила ездить кровати!

Тайна сия раскрылась только утром.

Радио сообщило, что ночью в Румынии произошло сильнейшее землетрясение. Погибли многие тысячи.

Отголоски этого страшного землэтруса и накрыли весь Крым.

Так что призрак убитой графини оказался невиновен.

глава 7

Видать, давно я был в пути…

Вот и автостанция родного Волгограда.

Первым делом мы зашли в пункт милиции. Я помог «загулявшему парню молодому» составить толковое заявление о его возлюбленной клофелинщице.

Однако тупой соловый вид ментоловых ментов откровенно пояснял, искать красотку Мэри они явно не собираются.

Когда мы вышли из вокзального околотка, я высказался об этом печальном факте. Однако обсудить проблему нам помешал громкий звонкий крик из толпы, клубящейся посреди вонючего грязного зала ожидания.

Это работали лихие «напёрсточники».

Протолкнувшись сквозь плотные потные ряды жаждущих халявного обогащения пассажиров, мы увидели около вихлястого наглого напёрсточника маленького скромного очкарика с наивными детскими голубыми глазами.

— Студент я! Стипендия маленькая. Денег совсем нет! — вздыхал он, тыча длинным худым пальчиком в один из трёх колпачков, прятавших неуловимый шарик.

Наглая толстая морда напёрсточника исказилась неподдельным удивлением, как только он поднял свой напёрсток:

— «Ботаник», братан! Да ты везучий! Угадал! Держи свой выигрыш!

Студент, не веря своим очкаристым округлившимся глазам, радостно пискнул:

— Ура! Выиграл! В ресторан пойду!

Отталкивая ботаника, в центр круга пролезла коренастая массивная тётка. Протягивая напёрсточнику деньги, азартно гаркнула:

— Я угадаю! Я! Давай крути!

Напёрсточник крутанул колпачки:

— Мадам, выигрывайте свой миллион!

Тётка выиграла!

Радостный визг её долго бился в мутных, давно не мытых стёклах автовокзала.

Тётка выиграла и второй раз!

И всё! Башню ей, похоже, снесло окончательно!

Откуда-то из тайников своих богатых одеяний она выгребала толстые пачки купюр и метала их, как щука икру, наивному напёрсточнику.

И …всё время проигрывала!

Закусив удила, тётка бешено кричала на своего спутника, огромного толстого мужика:

— Давай деньги! Давай!

Когда деньги закончились, тётка взвизгнула и вцепилась в горло напёрсточника:

— Отдай деньги! Жулик!

Она бы неминуемо придушила скромного труженика, но подоспевшие бугаи молча оторвали даму от щуплого их коллеги и утащили к выходу.

Тётка, закатив глаза, издала резкий протяжный скрипучий визг.

И вовремя. На крыльце как раз скромно курили её государственные защитники в милицейской форме одежды.

Однако визг и крики обманутой женщины не произвели на сержантов никакого эффекта.

Они удивлённо, как на сумасшедшую, посмотрели на потерпевшую. Злорадно усмехнувшись, молча скрылись за углом автостанции.

Чем завершилось смертельное противостояние, узнать мне не довелось.

Объявили срочную посадку на «проходящий» автобус до Камышина.

Мой автобус! Точнее, почти мой.

Мне надо было высадиться на полпути этого чадящего монстра, у райцентра Даниловки.

Где именно высадиться, до райцентра, или после, я всё ещё не решил.

Родители мои давно развелись и жили в разных станицах, в сорока километрах друг от друга. Отсюда и ежегодная моя мучительная шарада!

Если ехать к отцу, то высадиться надо раньше, у поворота на станицу Берёзовскую.

Если же первым пунктом моего отпуска выбрать маму, то Даниловку надо проехать и высадиться через двадцать километров.

Вторая неприятность: высадиться надо у поворота на станицу Островскую. И пылить, как пехота, ещё десять пыльных жарких вёрст, любуясь серебристой ковыльной степью да милыми берёзками лесополосы.

И вот я — на повороте в Островскую.

Как всегда, нежные белоствольные берёзки бурно радовались моему приезду, приветливо размахивая изумрудными ветвями.

Яркое солнце, серебряные ковыли, белоснежные берёзки! Какая тихая русская красота!

Сразу вспомнились строки маршевой солдатской песни:

«Берёзки-тополя! Как дорога ты для солдата родная русская земля! Родная русская земля!»

Мурлыча эти торжествующие строки и радостно улыбаясь, я пытался остановить проезжавшие в станицу машины — и легковые, и грузовые.

К моему крайнему изумлению, никто и не думал останавливаться!

«Как так? Это ж невозможно! В Туркмении такое невозможно! Любой остановится и подбросит. Без денег! В Чечне — то же самое! А здесь, в родной России, почему не так? Что случилось с русскими православными людьми?!» — билась в голове грустная мысль.

И бравурные звуки солдатского марша заменились, сами собой, тревожными строками Владимира Высоцкого:

«Видать, был ты долго в пути!

И людей позабыл,

Мы всегда так живём!

Траву кушаем, век на щавеле,

Скисли душами, опрыщавели,

Да ещё вином много тешились, —

Разоряли дом,

Дрались, вешались».

Вах! Гарабасма! Неужели я действительно так долго был в пути, в туркменской пустыне и горах Чечни, что полностью позабыл русских православных людей?!

Как я ни старался, автомашины не останавливались. А водители смотрели сквозь меня, как сквозь мутное стекло.

Поэтому, когда я, удивлённый и страшно обозлённый, дошёл до центра станицы, настрой мой сильно-пресильно изменился.

Чёрное солнце казалось зловещим и тусклым, берёзки — облезлыми, кривыми, с засохшими верхушками. А седая сухая низкорослая полынь воняла горечью и тленом.

Домик мамы, малюсенький и неказистый, настроя моего тоже не улучшил.

Серый кривой забор обветшал, старенькие ворота упали. Глиняная обмазка стен домика была изъедена осенними злыми дождями и весенними бурными ливнями.

Кое-где виднелись ещё следы побелки, но выглядели они удручающе.

Внутри домика, точнее, пристройки к нему, тоже было тоскливо.

Глиняный пол смотрелся анахронизмом, пришедшим из феодального строя. Рукомойник с ведром, подставленным снизу, навевал смертную тоску. Как, впрочем, и цыбарка (ведро) с водой, стоявшая на деревянной некрашеной лавке.

Причём вода, добытая из уличной далёкой колонки, была жуткого красного ржавого цвета.

«Это что, великая Россия, вставшая с колен?!» — билась у меня в голове грустная мысль.

Однако маму полное отсутствие цивилизации ничуть не смущало. Как, впрочем, не смущало и отсутствие телевизора и холодильника.

Ну некогда, некогда было моей милой доброй маме смотреть глупейшие шоу по телезомбоящику! Муторная каждодневная работа не позволяла такой роскоши!

Страшная жара ведь испепеляет изъеденный колорадским жуком картофель, капусту и укроп. И без каждодневного полива нечего будет кушать!

А воды в уличной колонке днём не бывает.

Она, эта жуткая ржавая сукровица, тихонько капает только ночью, когда станичники прекращают поливать свои огороды.

Вот и приходится моей маме, вместо отдыха и просмотра телепередач о величии России, таскать старые дырявые шланги по всему огороду, в надежде хоть немного напоить картошку.

Мне, свеженькому, пришлось начинать именно с нудного ночного полива. А днём починять городьбу и ставить на место упавшие старенькие ворота.

Заморившись на жестоком солнцепёке, я решил охлынуться и поплескаться в пруду, гордо именуемом святым озером Ильмень.

Святое озеро располагалось аккурат рядом с величественным старинным краснокирпичным храмом.

Прямо перед церквой клубился небольшой базарчик. Сидящие на земле торговцы предлагали всякое разное барахло, привезённое «челноками» из бедного когда-то Китая.

Меня неприятно поразила абсолютно антихристианская картинка: торговка гордо демонстрировала женские кружавчатые труселя на фоне святого храма!

Как не вспомнить Иисуса Христа, изгонявшего торговцев из древнего храма?!

Но святое озеро поразило ещё больше.

Звонкий детский девчоночий голосок разносил над тихой миролюбивой гладью вод:

— Падла! Пиз… а еб… я! Сука, бля..ь!

— Сама ты пиз… а еба… я! Пошла на х…, сука еба… я! — отвечала ей такая же семилетняя конопатая наивная девчушка.

Детский мат-перемат, трёхэтажный и крайне безобразный, длился всё время, пока я переплывал священное озеро, нырял и плескался.

Чудовищное это, по сути, видение не покидало меня, пока на обратном пути я не встретил местную председательшу сельсовета. Фамилия у неё была такая же, как у моей мамы. То есть Логина.

На мои удивлённые возгласы она горько усмехнулась:

— Это — не самая страшная наша беда. Главное — трагические страшные цифры статистики! Станица вымирает! В прошлом месяце у нас умерло десять человек, а родился всего один! Скоро вам, пограничникам, некого охранять будет!

Разговаривали мы, поглядывая на торговцев, разложивших товар возле храма. Заметив мой настороженный взгляд, председательша пояснила:

— Такой базар здесь — только раз в неделю. Остальные дни недели никого нет. Торговцы ездят по другим станицам, там устраивают базары. Тоже раз в неделю.

Пока мы разговаривали, мимо пропылил старенький белый «Жигулёнок».

Проехав немного, он остановился и сдал назад.

Из дорожной пыли материализовался мой лучший друг Николай Пшеничный, однокашник по военному училищу:

— Петро! Здорово! Ты что, в отпуске?

Оказалось, Николай уволился из армии и поступил на службу в даниловский райотдел милиции. Заведует там всеми бывшими зэками района.

— Петро! Поехали, поговорим по дороге! Заодно поможешь!

Помочь надо было выманить из квартиры одну бывшую зэчку, которая давно не отмечалась в райотделе милиции.

Судьба этой молодой ещё женщины была трагична. Родила она, не имея мужей, троих детей. Работы не было, поддержки — тоже. Чтобы накормить деток, украла у соседки гуся.

Судили, впаяли три года колонии.

Детей, понятное дело, изъяли. Саму её лишили материнства.

Вышла бедолага из тюряги, да с горя и запила горькую.

Мы подъехали к старенькой панельной двухэтажке, где проживала дама.

Сложность была в том, что милиция не имела права заходить в жилье. А сама дама, завидев в дверной глазок мента, никогда в жизни дверь не откроет.

Выручила соседка бывшей зэчки.

Она постучалась в дверь и мстительно сообщила интригующую алкогольную весть:

— Выходи! Тебя на улице двое мужиков ждут!

Выпорхнувшая, словно мотылёк на огонь, женщина имела испитое застаревшее лицо с двумя фингалами под глазами.

Она ойкнула, увидев моего строгого ментовского друга, но сбежать не решилась.

И пояснила, отмечаться не имела возможности, потому как денег на билет до райцентра нет.

Строго-настрого приказав подопечной явиться завтра же, Николай присоветовал:

— У соседей деньги займи!

Когда печальная дама, виновато улыбаясь, скрылась, я не удержался:

— Так она опять гуся украдёт, раз денег нет!

— Горе горькое! — только и сказал Николай.

И пригласил меня, по своему обычаю, в гости на родной хутор, в родительский дом. Обещал назавтра заехать за мной.

Когда я вернулся к маминой хатёнке, то совсем загрустил.

Как помочь в ремонте, не имея денег?!

Хатёнка ведь совсем облупилась.

Метод обслуживания таких глиняных хат издревле был один — ежегодно мазать глиной, смешанной с соломой. А затем белить.

Вся эта нудистика — каждый божий год!

Но труд, тяжёлый и нудный, почти напрасен! Злые осенние дожди и зимние метели смывают всё это начисто.

Труд, тяжёлый и нудный — драному коту под хвост.

Выход только один — стены обложить кирпичом или обшить досками. Но!

У подполковника доблестных погранвойск нет денег на элементарную помощь маме!

Где можно добыть эти деньги, я, конечно, знал.

Наши тыловики, имеющие доступ к бюджетному финансированию и тендерам, почему-то живут припеваючи, в шикарных квартирах и коттеджах, покупая всё новые внедорожники.

Видимо, песня Вилли Токарева — именно о них:

— Мы воры-гуманисты!

Поверить очень трудно, что стало жить паскудно,

и тот, кто не ворует, по-нищенски живёт.

Мы воры-гуманисты, мы глазками приметим,

где плохо что лежит.

Где двести — пишем триста,

всегда стянуть готовы казённого добра!

И что мне делать? Тоже вступить в преступный сговор и «пилить» бюджет, участвуя в махинациях с тендерами и госзакупками?

Совесть моя такого не позволит!

А как же мама?

Пенсия её до слёз мизерная, нищенская, издевательская!

Вот и мучается она каждый год, забесплатно привозя на своём горбу тяжёлую озёрную глину. А солому выпрашивает у соседей.

Матюкаться хочется от такой безысходности!

Тюкая топориком и поднимая с соседом поваленные ворота, я тихонько матерился. Думы были чрезвычайно горькие!

Ночевать я устроился в палисаднике, под сенью старых вишен. Раскладушку умягчил мешками, набитыми соломой. Прямо-таки барская перина!

Чёрно-синий бархат небосвода с яркими звёздами и млеком Млечного пути навевал какие-то смутные тревожные воспоминания.

Видел я эту картинку совсем недавно. Но где?

…Грохот автоматной очереди прогремел почти над ухом. Боевик с чёрной повязкой на голове, стоя в метре от меня, нацелил автомат и держал палец на спусковом крючке.

Сейчас, сейчас я увижу последнюю в своей жизни вспышку выстрела!

Нет! Не будет этого!

Спружинив, молниеносным броском я ушёл с линии атаки и сильным ударом ноги опрокинул злого боевика.

— Молодец! Без меня справился! — услышал я голос подполковника Ладыгина, начальника нашей мангруппы.

«Стоп! Какой Ладыгин? Он же погиб в бою, прикрывая меня!» — сообразил я, поднимаясь с земли. — «Это ж не Аргунское ущелье! Тогда где я? Откуда ведут огонь?!»

— Пожар! Петро! Бежим скорее! — привёл меня в чувство тревожный окрик мамы.

Она бежала из хаты, гремя в темноте цыбарками.

Выскочив в черноту ночи, мы побежали, спотыкаясь на рытвинах, по неосвещенным бугристым улочкам станицы. К церкви.

Именно там виднелось зарево пожара и слышался треск, подобный автоматным очередям.

Вблизи картина была страшной: жаркий огненный смерч крутился на месте дома, высвечивая воспалённые огнём бревенчатые стены.

Крыша уже провалилась внутрь, не оставляя шансов на спасение.

— В цепь, бл..дь! Усе — в цепь! От колонки! — слышался чей-то бас. — Цыбарки с водой передавать! Быстрее, бл..дь!

Встав в общую цепь, мы быстро передавали ведра с водой к горящей избе, а обратно перекидывали пустые цыбарки.

В общем-то, перед таким ураганом огня выстоять людям было невозможно. Огненный залп, сотворённый ураганным степным вихрем, мгновенно поджёг пристройки.

Почти сразу полыхнул и соседний дом.

— Бросаем! Всем — к соседнему дому! — приказал бас.

— Где пожарные?! — крикнул я возмущённо.

— Уже едут! Из Даниловки! Двадцать километров пока проедут, вся станица, бл..дь, сгорит! — ответили мне из цепи, матерно ругаясь. — Наших пожарников сократили, бл..дь! Горим теперь, бл..дь!

Не успели мы начать поливать вторую горящую избу, как бас громыхнул, перемежая слова густой матершиной:

— Бросаем, бл..дь! Не успеем! Давай сразу третий дом заливать!

И точно, огненные снопы искр и головешки уже сыпались на этот самый третий дом.

Однако сгореть ему не дала подоспевшая пожарная машина из райцентра.

Но, вылив запас воды, она исчезла в поисках озера.

А дом разгорелся ещё пуще!

Когда костры изб уже безнадёжно и тоскливо догорали, взбудораженный народ разбрёлся.

А на следующий день Островскую опять посетил мой друг Пшеничный.

Не дав проспаться после ночного пожара, он бесцеремонно растолкал меня:

— Вставай, лежебока! Помощь твоя нужна!

— Что? Кто? — подскочил я, ничего не понимая.

— В Берёзовскую поехали! — торопил меня Коля. — Тебе ж всё равно к отцу надо! В станицу!

Извинившись перед моей мамой и обещав через сутки вернуть меня назад, Коля запрыгнул в свой «Жигуль».

Пока мы ехали, объезжая огромные, словно от фашистских бомбометаний, воронки в асфальте трассы, Николай рассказал о проблеме.

Оказывается, три дня назад в Берёзовской пропал парнишка, Юрий Дронов.

Поначалу никто не встревожился. Мало ли куда мог уехать на родительском «Жигулёнке».

Но потом родители всполошились. Сын их был спокойный, трудолюбивый.

Никак не мог бросить всё и, не предупредив, исчезнуть.

Но ведь исчез!

Перед самым исчезновением Юрий повздорил с бывшим уголовником Сергеем Маловым.

Было это возле станичного Дома Культуры. Все слышали, как зэк обещал продолжение «мужского» разговора.

Моему другу, майору милиции, и предстояло опросить своего подопечного, а также всех остальных бывших зэка.

— Давай моего отца спросим! Малов ведь наш сосед. — предложил я, когда мы проезжали около краеведческого музея. — Отец в музее. Директор всё же!

Николай развернул авто и остановился возле железной ограды. Постучал в дверь:

— Николай Петрович! Привёз Вам сына! Встречайте!

Отец, конечно, обрадовался моему приезду:

— Очень кстати! Хату готовимся мазать, круг приготовили. Помощь нужна!

Поставив чайник, он подробно ответил на вопросы моего друга-майора:

— Малов?! Да ты шо? Не моги думать! Серёга не мог убить! Трудяга он. А в тюрьму попал не за грабеж аль разбой. Случайно попал. Вся станица смеялась, когда судили его. Сам же знаешь, за что Серёга сидел!

Действительно, вся станица знала, за что сидел Серёга. И очень потешалась.

Дело было так. Ночью вместе с женой они залезли в совхозный индюшатник. Но украсть ничего не смогли. Сторожиха оказалась бдительной. Стрелять начала.

Серёга-то выпрыгнул в окно, как тушканчик.

А жена его Нюрка, пухлая толстушка, застряла тазом в этом самом окне. Серёга, как истинный джентльмен, всю вину на себя взял.

И отсидел от звонка до звонка.

— Серёгу я давно знаю! — добавил я. — Единственно, на что он способен, так это залезть в свой погреб и утащить, пока жена не видит, ведро картошки. И обменять на водку.

Когда мы приехали к Малову и начали расспросы, он дюже обиделся:

— Да вы шо! Юра в два раза моложе меня! Пацан зовсим! Рази мог я угрожать пацану?!

Полчаса майор Пшеничный выпытывал из своего подопечного хоть малейшие сведения. Всё было бесполезно. Малов ничего не знал.

Когда мы сели в авто, Пшеничный достал списки зэков и начал думать. Потом спросил:

— Каргин может убить? Он же псих!

— Может! Убил же девушку, когда она отказалась встречаться с ним! Убил открыто, при всех! Сначала крикнул, что убьёт её.

Девушка, смеясь, ответила: «Ну так убей!»

Выхватил Каргин нож и убил! Настоящий псих! Или маньяк.

Но после тюрьмы он нигде не «светился». Неужели опять психанул?

Самого Каргина дома не оказалось.

Но соседи заверили, что тот никак не мог убить Юрия, ибо день-деньской проводит в поле. Поливальщиком устроился.

Даже вечером с работы не приходит.

— Не винава-а-а-атая я, не винава-а-атая я! — раздался вдруг надрывный протяжный женский вой.

Мы с Колей и соседями бросились на крик, в узкий переулок.

Перепрыгнув через низенький плетень, мы очутились на базу, заросшем светлой муравой. Возле большого плетневого катуха лежала женщина. Закрыв лицо руками, она протяжно надрывно по-волчьи выла:

— Не винава-а-тая я!

Соседи бросились к ней:

— Светка! Ты чаво?!

Это действительно была Светка-почтальонка, сорока лет от роду, пышнотелая и обычно улыбчивая.

— Т-т-там! Т-т-там! — заикаясь и размазывая по щекам слезы, указала Светка на катух.

Там, в катухе, всех поджидала смерть. Длинный парнишка висел на куске верёвки, перекинутой через верх столба.

Майор быстро выхватил нож и срезал верёвку.

Мёртвое тело с размаху, подняв клубы едкой пыли, ударилось о земляной пол.

— Это ж Володя, муж Светки! — воскликнула соседка. — Ему всего-то семнадцать лет! Свадьбу сыграли месяц назад! Сельсовет долго не разрешал, говорил, несовершеннолетний он! А Светка в мамы ему годится, на двадцать лет старше!

Местный участковый, прибежавший через пять минут, отогнал всех от катуха и приказал соседям звонить в Даниловскую больницу. Сам тоже умчался доложить в райотдел милиции.

У плетнёвых ворот светкиного дома быстро собрался народ. Обсуждали, переругивались, выстраивали версии.

Подошёл и мой отец, привлечённый криками. Послушав, что гутарят станичники, он собрался было уходить. Но, почесав пышную бороду, развернулся и подошёл ко мне:

— Петро! Пийшлы, помогёшь хату мазать! Круг там уже развели. А месить некому! Лёшка Донов подвёл, алкаш ху..в! Выпросил у меня бутылку, сказал, дристун его схватил. Водкой и солью лечить надо. Ну и вылечил! Валяется в лопухах, алкаш ху..в!

Да уж! Как мне быть? Ведь в Островской моей помощи ждёт мама! Коля обещал сегодня меня вернуть на трудовой фронт!

Однако красноречие отца оказалось сильнее моих доводов. Пообещав позвонить соседям мамы, он потащил меня к своей старенькой дореволюционной хатке.

Да уж! Убогость страшная! Глина стен кое-где отвалилась, показывая обрешётку из ивовых прутьев, набитых на старые седые рыхлые брёвна.

Дело было действительно безотлагательное! Пока не начались дожди, надо было немедленно замазать жуткие дыры в стенах халупы.

Покряхтев, я снял обувь, закатал по колено свои городские брюки, и начал ходить по неглубокой яме, залитой жидкой глиной.

Отец, радостно улыбаясь, подсыпал соломки.

Очень противное это дело, босиком месить хлюпающую вязкую жижу, в которую добавлен «для слипу» навоз. Жижа эта препротивно скользит меж пальцев ног!

Вот ежли б виноград месить таким же древним способом. Именно так делал Андриано Челлентано в комедии «Укрощение строптивой». Красивая музыка, красивая работа!

А тут чего? Тьфу!