Бесплатный фрагмент - Стихия смерти

«Эта книга о ночи и дне, о бескрайнем солнце и море, которые поглотит безраздельная Тьма»

С незапамятных времен грешили люди: совершали убийства, насилие и бесчинства, совокуплялись без брака, несмотря ни на пол, ни на брачные узы. Когда же достигли абсолютного зла преступления в городах Сугор и Годму, небеса, дабы уберечь род человеческий, обрушили на них серу и пепел. Страшная смерть постигла их: гибель сопровождалась воплями и стенаниями. Останками Сугора и Годму были лишь горсти пепла, пропитанные злобой и ненавистью людей. Ветер разнес по миру песчинки абсолютного зла, ненависти, нетерпения и всех пороков человеческих, и осели несколько частичек в пустыне. Ведомо было, что дадут они жизнь злу еще более худшему, чем зловещие города Сугор и Годму. Однажды очутился молодой высокий мужчина в пустыне. Не помнил, как он здесь оказался. Жизнь его была полна мучений и страданий. Ненавидел он всех и вся, нутро его было полно злобы ко всему живому. Страшный мор охватил землю там, где он обретался. Когда же умерли все его близкие, ни единой душе не удалось спастись — возненавидел он все светлое на земле и с утра до ночи шептал проклятья, чтобы отомстить небесам и людям.

Помнил, что бредил, и все повторял заклятья. Началась пустынная буря, страшный смерч поднял его, как песчинку, и закрутил в круговороте.

Ободранного, истерзанного мужчину исторгла буря в средину пустыни Магар.

Смерч закрутил пески так, что частицы пепла зла, оставшиеся от Сугор и Годму, воссоединились с ненавистью, злобой и желанием убивать в нем.

В бреду вспоминал он, как куски его тела клевали птицы, как истекал он кровью. Мужчина не чувствовал боли, лишь зло проникало в него все глубже. Буря успокоилась, и дремал он долгих триста лет в песках.

Трижды за этот срок бушевала пустыня: зыбучие пески готовы были поглотить царства, людей, зверей — все живое. Неурожай, мор скотины, болезни, то жара, то холод, словно предупреждение небес спускалось к людям. Вспоминали они про погибшие города Сугор и Годму, начинали вести жизнь праведников, но как только опасность отступала, все возвращалось на круги своя. Так было и в этот черный год.

В пустыне Магар наступила звонкая, вязкая тишина, исчезли все звуки и шорохи. Духота становилась невыносимой, как и пронзительная тревога, которая охватывала всех живых существ. Черно-багровые тучи заполонили небо, песок и пыль смешивались в огромные клубящиеся облака — и несли в себе смерть. И пели пески песнь смерти, словно кого-то призывая, и шепот, разносимый ветром, становился все исступленнее:

— Кар-га-рен! Кар-га-рен! Каргарен!

Зловещий вихрь выплюнул из утробы пустыни существо исполинского роста, кожа местами прикрывала его скелет, где-то была обнажена, громадные черные глаза, остов вместо носа, голову его венчала корона. И ознаменовал он свое вхождение в мир воплем ненависти, зла и тьмы.

ГЛАВА I. МОРСКОЙ БОГ

Десять пушечных фрегатов золотились мачтами на рассвете, солнце скользило радужными бликами и подсвечивало флаг империи Кристадин. На красном полотнище была изображена крепкая рука, твердо державшая меч, корона венчала грозный символ империи.

Двое мальчишек убирали длинный причал, поглядывая на громадные суда и мечтали:

— Эхх, скорее бы вырасти, я уж точно стану как капитан Даркос.

Темноволосый худой мальчишка звонко рассмеялся:

— Ухх, хватил, Даааркос! Столько отваги, богатства и удачи мало кому дается. Воон, у короля еще только нашего.

— А я стану!

— Подожди, а ты слыхал, что странник вернулся с Дьявольских гор?

— Нет, а когда?

— Да только вчера ночью. Рассказывал жуть всякую.

— Даа? — Мальчишка придвинулся ближе к другу.

— О том, что Дьявольские горы стонут, воют беспрестанно, словно голодная стая волков. Так пронзительно, что хоть уши воском залепливай. И тоска такая на грудь давила, еле ноги унес. Не к добру это! — сказывал он.

— Ой, скажешь тоже! Трус, видать, этот твой странник.

— А тебе все нипочем. Что слыхал, то и говорю!

— Ага, трус он и есть! — мальчишка снова рассмеялся.

В ответ рассказчик рьяно набросился на друга с кулаками. Резкий звук трубы, означавший наступившее утро, разнял драчунов. Слегка помутузив друг друга, юнцы вернулись к уборке. Каждый задумался о своем. Рассвет уже золотил крыши высоких домов Кристадин, издалека слышались приглушенные крики рыбаков, отправляющихся за уловом. Город оживал вместе с солнцем.

Окна дворца выходили на гавань — море и солнце были утренними гостями принцессы. Самыми любимыми днями для нее были дни походов с королем и верным другом Тоно. Ей нравилось разделять с отцом государственные дела, она понимала их суть, но чувствовала, что, когда вступит на трон, прежней воли ей не видать. Поэтому всегда радовалась возможности ускользнуть из дворца на ловлю рыбы, пойти под парусом на баркасе или просто половить волны, как они называли с Тоно купания в море. Няня Жана лишь охала и говаривала:

— Охх, вырастет наследник, а не девица!

Алира же смеялась в ответ, не избегала роскошных платьев и веселых танцев, лишь считала их вычурными церемониалами.

За окном послышался сердитый голос няни:

— Эхх ты, неуклюжий! Сказала же, смотри за похлебкой!

Принцесса выглянула в окно и застала привычную картину: Жана отчитывала несмышленого поваренка за то, что он не уследил, и главное блюдо сильно пригорело.

Губы мальчишки сотрясала мелкая дрожь, из глаз вот-вот были готовы брызнуть слезы отчаяния. Его ответный тихий лепет было не расслышать.

— Ладно, не реви тут. Хорошо хоть всегда две похлебки готовим, — сжалилась нянюшка.

Мальчишка было обрадовался и заулыбался во весь рот.

— А ты не скалься тут. Навязался на мою голову, племянник. Опять пойдешь к кухаркам! Отвечать надо за содеянное. Сначала дочиста казан отскреби.

Алира рассмеялась ясному утру, доброму ворчанию Жаны, неловкому мальчишке. Она очень любила строгое и торжественное шествие к Морю Таинств: бирюзовые одеяния жрецов, мелодичный гимн, посвященный морскому богу, и предсказания. В день празднеств ей всегда вспоминалось, как отец в детстве рассказывал, откуда появились Кристадин и Магар.

В Море Таинств, в глубине, была пещера, в которой родились Бог Моря и Бог Ветра, родила их матушка Земля, что была женой Небесного Владыки. Встречались они, когда ложился темный сумрак на плечи богов. Как-то ночью особенно страстны были супруги, и через девять дней почувствовала Земля, что из ее лона родятся сыновья. От боли бродила она со стонами, не останавливаясь, набрела на пещеру возле моря, сухую и теплую, забилась в нее и исторгла из себя двух прекрасных младенцев: белоликого с серыми очами и светлыми волосами — Ветер, смуглого с синими очами и темными волосами — Море. Спустился ночью к жене Небесный Бог и возрадовался невиданному счастью: взял сыновей на руки и любовался ими, не переставая смотреть с благодарностью и любовью на Землю. Когда же потянулся он за детьми, его посох упал в воду, и стала она бурлить и прибывать. Пещера ушла под воду, а сами воды, словно два разделенных царства, были очерчены Небесным Богом. Темные плотные воды — царство Морского Бога, светлые, словно прозрачные небесные воды — царство Бога Ветра. Никогда эти воды не смешивались между собой, так и родились два культа — Ветра и Моря. Дал Небесный Бог по наставнику каждому сыну и разделил их водами, ведь у каждого была своя судьба и свой долг. В пещеру можно было попасть лишь раз в год, в день рождения богов. Она покрылась водой, но если бы кто опустился в глубину, то подивился бы, что там нет затопления, а все так же сухо и тепло. Назвали ее Пещерой Таинств, и великие из жрецов проплывали к ней во время обрядов посвящения, и откровения ее открывались им. В этих пещерах и расположились на двух берегах таинственного моря два храма — Бога Ветра и Бога Моря. И разделился мир на Морин — Царство морей, и пустыню Магар, где господствовал Ветер, властвовал над песками и судьбами людей. И поспорили как-то братья, что сильнее в мире — добро или зло. Морской Бог говаривал и отвечал, что всего можно добиться силой и только так удержать власть и мир. Создал он народ морин, и возобладали в них смелость, ловкость, сила. И стало их государство сильнейшим из земель. Ветер же считал, что в мире все есть: добро и зло, в каждом из существ — и тьма, и свет. Какая же сторона победит, какой выбор сделает человек, то и воцарится на земле. Он никого не создавал, не хотел победить он, лишь смотрел за всем и мечтал, что победит в человеке свет. Даже Храм Бога Ветра со временем опустел, и лишь бродил он по свету и всегда возвращался в пустыню Магар ранней весной, принося с собой благословенный дождь. Тогда и расцветали кроваво-красные цветы — фемеры, словно огоньки души и сердца, колыхающиеся дуновениями Бога Ветра. Пустыня наполнялась сладковатым ароматам зелени и буйными красками фемеров, и казалось, что в это волшебное время возможно все — начать сызнова жизнь, не жалеть об ошибках прошлого, встать на путь истины. Словно Бог Ветра шептал людям: «Я с тобой. Иди к Свету!»

Короткий месяц благоденствия заканчивался, и снова пески времени заметали людей и их поступки, иссушали травянистый зеленый ковер земли в знойную пустыню.

Алира встряхнула кудрями, словно смахнула воспоминания, и отправилась собираться на праздник. Служанка Мару подоспела и помогала одеваться и прихорашиваться принцессе. Она пыталась скрепить непослушные локоны и сделать красивую прическу.

— Потерпите немного!

— Там уже, наверное, началось все!

— Да без вас не начнут, и встали вы рано.

Девушка выскользнула из умелых рук служанки и нетерпеливо выглянула во двор. Увидев, что приготовления к празднеству еще не завершены, звонко рассмеялась в ответ и подтвердила:

— Точно не начнут!

Перестав ерзать, она спокойно уселась, а служанка продолжила колдовать над волосами принцессы. Через некоторое время из покоев вышла прекрасная смуглая девушка, облаченная в длинную бирюзовую тунику с рукавами, изукрашенными богатой серебряной вышивкой. Волосы были покрыты накидкой, венчала убор серебряная тиара, усыпанная переливающимися самоцветами. Принцесса поспешила к отцу и, зайдя в покои, застала его за последними приготовлениями к празднеству. Король был облачен в такое же одеяние, как и она, лишь меч с ножнами на серебряном поясе отличал мужского от женского, поверх бирюзовых одежд поблескивал и мерцал черный тапас — талисман Кристадин.

Отец пристально оглядел дочь и одобрительно воскликнул:

— С каждой весной ты становишься все краше!

Девушка, зардевшись от удовольствия, поклонилась:

— Благодарю, отец.

Он обнял ее и, поцеловав в лоб, поторопил:

— Пора! Праздник вот-вот начнется.

Когда солнце взошло так высоко над Кристадин, словно сияние разлилось над землями, Король и его наследница возглавили торжественное шествие к храму морского бога. Бирюзовые накидки развевались по ветру, словно волны плескающегося моря. Весь люд, взявши в руки по веточке сейбы, светло-розовые цветки которой только распустились и издавали нежный аромат, не спеша отправился к святилищу. К бархатному голосу певуна, затянувшего песню о Морском Боге, постепенно присоединялся и стар, и млад. Так и распевали они древние строки почти до самых ворот Храма:

«Морской Бог родился

Среди волн, и защищает

Покровитель Кристадин

Дланью своей от напастей.

Дал нам силу, храбрость,

Удачу, отвагу.

Черного тапаса мощь —

Дарит мир и славу.

Будь вечен, Морской Бог,

Стихий повелитель!

Празднества прими

От нас — верных морин».

Врата святилища были открыты настежь и вскоре бирюзовые накидки заполнили внутренний двор. Море Таинств мерно плескалось, когда король взошел к жрецам, чтобы совершить жертвоприношение. Те передали ему кинжал, сосуд и несколько белых птиц. И как только король, свернув им головы набок, хотел распластать шеи, чтобы сцедить кровь в священный сосуд и совершить подношение Морскому Богу, стали разноситься громкие перешептывания:

— Ооо… Что за напасть?

Король со служителями храма обернулись к морю и увидели всплывших брюхом кверху мертвых рыб. Моринцы еще пуще зашептались, но в тишине расслышали отчетливые слова главного жреца:

— Грядут мрачные времена! Лишь сила черного тапаса и наша храбрость помогут выжить!

Положение спас король Рамир: выйдя вперед, взяв кинжал, он порезал ладонь, обрызгал свое одеяние, окропил кровью мертвых рыб и поднял вверх камень-амулет, переливающийся в солнечных лучах.

— Отвага морин и черный тапас не раз спасали нас! Спасут и теперь!

Народ зашептался в восхищении:

— С нашим королем Рамиром мы готовы хоть в преисподнюю пойти!

Шествующие отправились обратно к королевскому двору. Правитель с дочерью воссели на высоком узком постаменте, убранном бирюзовой тканью и цветами сейбы.

Всю процессию светловолосый мальчишка все хотел поближе рассмотреть то Море Таинств, то богатые одеяния правителей. Муж, стоявший впереди любознательного мальчишки, не выдержал его постоянных подпрыгиваний и, обернувшись, предложил:

— Давай уж, взбирайся на плечи, коль навязался ты неведомо откуда.

Мальчишка радостно закивал в знак благодарности и, забравшись на плечи, осаждал мужчину роем вопросов:

— А почему король порезал руку?

Муж негромко отвечал:

— Чтоб недобрый знак не сбылся.

— А что приносят обычно в жертву?

— Кровь белых птиц.

— А почему праздничное одеяние бирюзовое?

— В цвет моря.

Мальчишка открыл было рот для следующего вопроса, но тут уже начали раздавать угощение, и муж быстро заспешил туда. Пока гребцы готовились к состязанию, люд блуждал по площади, которую и украшать-то не надо было — сейба, словно нежно-розовая воздушная пена, благоухала и радовала глаз. Вдоль площади дымились и чадили громадные пузатые котлы, откуда исходил невероятно аппетитный аромат рыбной похлебки. Кухари время от времени помешивали огромными ковшами лакомство и одобрительно цокали между собой:

— Ох, как удалась похлебка!

— Так и улов-то был знатный — каких только рыбин мы ни перечистили.

— Помешивай давай, — прикрикнул на них старший, — сейчас люд голодный налетит.

Кухари продолжили работу, а служки только знай, подкидывали под дно котлов сухоцветы со щепками, чтоб почти готовая похлебка оставалась горячей еще очень долго. Туда и поспешили воин с мальчишкой, он спрыгнул с шеи провожатого и понесся к угощениям.

— Эй, иди сюда, — позвал его пухлый кухарь.

Мальчишка мигом очутился у котла, от которого исходил жар и густой ароматный дым.

— Король угощает всех! — И вручил ему плошку с наваристой молочного цвета похлебкой, промасленную ржаную лепешку и нацедил в чашу лиму — прозрачный ягодный напиток. Мужу же он вручил то же угощение и прибавил к нему чашу вина. Они уселись поодаль от котлов и, вытянув уставшие после шествия ноги, принялись набивать животы.

— Благослови небо Морского Бога и короля Рамира! — неслись выкрики с разных сторон.

Двое кивали и тоже покрикивали в перерывах между поглощением лакомств. Когда плошки их опустели, они удовлетворенно привалились к дереву, переговариваясь:

— Эхх, как вкусно было!

Тут муж и начал расспрашивать мальчишку:

— Ты откуда? Где родители?

Мальчишка отвел глаза и сбивчиво стал рассказывать:

— Из Орсы. Да рыбак мой отец. Потонул он недавно во время шторма.

Воин сочувственно похлопал его по плечу и продолжил:

— А чего ж не к кому податься тебе?

Мальчишка замотал белобрысой головой:

— Совсем одни мы жили, мать давно померла, теперь и отец.

Плечи его поникли, казалось, вот-вот зарыдает.

— И чего, бродяжничаешь теперь?

— Да нет, работаю я у рыбаков чистильщиком.

— А живешь где?

— Да под лодкой, иль приютит кто.

Воин задумчиво оглядел сироту и предложил:

— Хочешь стать моряком?

Глаза мальчишки загорелись от непредвиденной удачи, и он радостно закивал в ответ:

— Да! А как?

— Сейчас празднуй пока, а вечером пойдем вместе в казармы, уж там тебя и пристрою.

Мальчишка вскочил и обнял воина так крепко, что тому показалось, будто сам Морской Бог его благословляет.

— Да ладно тебе.

Потрепав его по волосам, приобнял в ответ, и довольные друг другом они отправились дальше по поприщу. После раздачи угощений вновь появились жрецы и, когда король подошел к самому большому кострищу, главный служитель подал ему длинную ветку и сосуд с огнем. Он возжег ее и бросил в середину кострища со словами:

— Да примет Морской Бог наши дары и вознесенные сегодня жертвы!

Толпа одобрительно заверещала, и тут же в ответ запылали еще восемь костров вдоль площади, ведущие прямо к берегу моря. Яркое душистое пламя взвилось до самого неба, ведь сушь собирали несколько дней и только жрецы. Ветки девяти священных деревьев смешивались ароматами, и площадь заполнилась густым кумаром. Звуки верны тягуче уносились в небо, соединяясь с ритмом небольших барабанов.

— Гей-го! Гей-го! — огласили гребцы начало состязаний, а поодаль несколько крепких молодцов начали сражаться в кулачных схватках.

Мальчишка вертел головой и не знал, за чем хочется наблюдать: за залихватской дракой, спорым движением весел гребцов или слушать и подпевать древним напевам морин. Муж рассмеялся оголтелому от радости мальчишке и подсказал:

— Беги сначала на состязания гребцов, — и, кивнув в сторону дерущихся молодцов, подытожил, — эти еще долго не разойдутся.

Светловолосая голова вскоре скрылась за спинами ярых болельщиков. Он еле протиснулся сквозь плотные ряды наблюдающих и открывшееся зрелище поразило.

Водную гладь морских волн разрезали четыре вытянутые и длинные лодки, которые пересекали лавки гребцов. Мужи с обнаженными торсами, поблескивавшими от пота на солнце, дружно погружали весла под крики:

— Гей-го! Гееей!

Морин подбадривали тех, кто им глянулся, и время от времени восклицали:

— Давай! Быстрей! Поднажми!

Гребцы будто ловили волну одобрения и надежды на победу, и вот уже первая лодка готова была причалить к берегу. Под одобрительные крики, едва причалив, с лодки спрыгнул невысокий худощавый паренек в тунике и остальные гребцы.

— Ухх, молодцы какие! Отважные! — неслось вслед победителям.

— Принцесса Алира такая храбрая!

Мальчишка непонимающе завертел во все стороны головой, пытаясь увидеть девушку.

— Да ушла уже она, вон, в тунике, с гребцами, — кто-то подсказал ему ответ. Потом он побежал обратно к кулачникам, там и нашел вновь провожатого. Подобравшись ближе, взял его за руку, тот обернулся и кивнул в ответ, не отнимая руки.

На небольшом, заросшем травой пространстве топтались молодцы, время от времени ударяя друг друга то в голову, то в торс, то по рукам. У некоторых уже были расквашены носы, и, довольные победой или огорченные поражением, наблюдали они за другими.

Мальчишка тоже яростно поддерживал криками смуглого коренастого парня:

— Бей, бей его!

И когда тот еле увернулся от мощного удара в голову, от досады стукнул себя по руке. Молодец все ж собрался и резко набросился на противника, яростно молотя его по торсу.

— Урааа! — огласили его победу морин.

В водной глади моря гребцов сменили мускулистые пловцы и ныряльщики. Пловцы должны были доплыть до узкой бухты пролива, и того, кто был резвее всех, ждала награда.

Смуглые ныряльщики — их было немного — парами сели в лодки и, заплыв достаточно глубоко, один из них, взяв нож, сеть для жемчуга и привязанный к лодке камень, прыгнул с ними в воду. После чего ныряльщик передал камень наверх, тому, кто остался в лодке. Оставались под водой добытчики недолго, но люд на берегу затаил дыхание, ожидая, пока они всплывут на поверхность. Хоть и знали, что добытчики-то опытные, но море бывало таким непредсказуемым. Да и у многих остался осадок после кровавого предзнаменования беды. И когда около лодки всплыли все, кто опускался на дно, берег огласился радостным ревом морин и надеждой, что Морской Бог вновь защищает их от бед.

Мальчишка, уставший от впечатлений и неожиданных вестей, уже еле волочил ноги, и лишь неуемное любопытство вновь повело его к помосту правителей. Король награждал победителей монетами и небольшими моринскими мечами.

— Гей-го! Гейййй!

Вокруг разносились довольные возгласы морин. Уже сумрачные тени тихо кутали Орсу, и наступала пора последних развлечений. На площадь выскочили невысокие смуглые танцовщицы в широких юбках и небольших полосках ткани на груди. Девушки были так похожи, словно сестры. Мужчины одобрительно захлопали, женщины им подтанцовывали.

Семь дев, семь разных танцев, и во время последнего Орсу огласил гром пушек, разрывая потемневшее небо огнем и шумными залпами.

Мальчишка почти заснул, привалившись к теплому телу воина, тот оглядел его еще раз и протянул самому себе:

— Ладно, может, и выйдет из тебя толк. — Забросил его на плечо и отправился в казармы.

После пушечной пальбы король огласил морин:

— Празднество удалось. Да здравствует Морской Бог и черный тапас!

Отец и дочь торжественно удалились на гнедых поркис, ждавших их еще с вечера.

К ночи, сбросив одеяние цвета моря и башмачки, Алира уселась на террасе, дав отдых уставшим ногам. Няня принесла ей горячего чаю, и принцесса, глядя на багровый закат, вспоминала сегодняшний день и то, как впервые увидела черный тапас — еще в детстве.

Однажды вечером, когда она уже почти заснула, отец подошел и ласково позвал:

— Алира, пойдем со мной…

Девочка тут же раскрыла глаза и увидела отца одетого будто для морской прогулки: в темной рубахе и штанах с лучиной в руках. Он подал ей такую же, как на нем, одежду. Она вскочила, торопливо переоделась в предвкушении приключения и покрутила головой из стороны в сторону, чтобы прогнать остатки сна. Отец тихонько посмеивался, глядя на спешные сборы дочери и ее нетерпение.

— Надень красные сапожки.

— Почему их?

— Чтобы наши шаги не были слышны.

Девочка кивнула, хитро прищурив глаза, до конца оделась и застыла, словно маленький воин, звонко выпалив:

— Я готова, отец…

Он с одобрением осмотрел ее, крепко взял за руку и еще раз напомнил:

— Только тихо — ни звука.

И приложил палец к ее губам. Девочка закивала головой в знак согласия. Дружно взявшись за руки, они вышли из покоев, спустились вниз, неслышно ступая по ступеням, в конце коридора он отпустил ее руку и прошел вперед. Отец на что-то нажал и открылась дверь, на которой поблескивала ручка-кольцо. Откуда ни возьмись в его руках появился ключ и, провернув его несколько раз в замке, король распахнул дверь: перед ними зазияла непроглядная темь. Взявшись за руки, отец и дочь шагнули вперед навстречу неизвестности. Пламя лучины слегка колыхалось и немного освещало им путь. Пройдя вперед, Алира услышала тихий стук, обернулась и в отсвете заметила, что дверь за ними захлопнулась. Сердце девочки бахало гулкими ударами и лишь крепкая, горячая ладонь отца не давала ей испугаться. Он осторожно спустился по ступеням, на последней отпустил руку дочери и спокойно сказал:

— Сейчас я открою тебе тайну нашего рода! Закрой глаза.

Девочка зажмурила веки и в тишине слышала лишь свое дыхание и твердые шаги отца. Внезапно все озарилось. Алира открыла глаза и увидела ярко освещенную небольшую комнату, в середине которой на возвышении лежало что-то плоское и поблескивало в лучах факелов. Отец подошел туда и достал серебристую шкатулку, открыл ее и вытянул за длинную цепь камень. Тут же он стал переливаться в огнях, отбрасывая радужные отблески.

— Это черный тапас — талисман, что в дар достался нашему роду от Морского Бога.

Девочка подбежала и хотела потрогать сверкающий самоцвет, но отец сразу же убрал камень в сторону, словно оберегая ее.

— Его не нужно трогать…

— Почему?

И вопросительно взглянув на отца, она снова хотела дотронуться до талисмана. Отец засмеялся, убрал камень в шкатулку и отвечал:

— Не торопись, доченька. Иди сюда, сначала я расскажу, как появились морин.

Он присел на нижнюю ступеньку тайника, девочка уютно устроилась на его коленях. Оглядываясь на тени, что рисовали языки пламени на старинных стенах, она с упоением слушала о том, как появился их отважный народ и откуда столько мощи у империи Кристадин. В мерцании факелов ей легко представлялся грозный Морской Бог, смелые прародители морин и черный тапас. В конце истории он громко проговорил:

— Пока черный тапас и короли едины, сильна и непобедима Кристадин!

Гулким эхом отдавались слова короля в стенах подземелья и в сердце Алиры.

Уже совсем сонную отец отнес ее в постель. Когда он уходил, девочка потерла глаза и нетерпеливо переспросила:

— А завтра расскажешь, почему нельзя трогать талисман?

Король негромко засмеялся и пообещал:

— Обязательно расскажу. Скоро. Спи…

Последние слова отца принцесса вспоминала, уже засыпая, радостно улыбаясь прошлому.

Той же ночью в Море Таинств рыбы, окропленные кровью короля, словно налившиеся, разорвали сами свои брюха, и утром жрецы увидели месиво кишок, крови, слизи и плававшие рыбьи глаза.

А следующим днем в сумерках к воротам Кристадин прискакал на поркис оборванный, весь израненный воин. Застучал так неистово, словно демоны гнались за ним.

— Открывайте, срочные вести для государя!

— Ты кто такой, чтоб ночью его беспокоить?

— Советник Юхан.

Воины мигом открыли дверь, судорожно извиняясь:

— Прости, советник. Не признали мы тебя.

Коренастый смуглый мужчина не стал тратить время на разговоры, лишь обронил:

— Проведите меня к королю… Скорей…

Стражники заметили потом, как в замке загорелся свет в покоях и не гас до самого рассвета.

После визита ночного гостя король Рамир часто созывал в покои приближенных военачальников, и они долго о чем-то говорили.

ГЛАВА II. ПОГОНЩИКИ

Наступила горячая пора сбора урожая. Погонщики неустанно везли провиант с Благодатной Кристадин, они еле успевали разгружать обозы и заново навьючивать. Перевозили зерно, овощи, мясо и масло. Двое из них, старый и молодой, уже какой день ехали в столичную Орсу, хоть спешили, но на ночлег останавливались и тут же узнавали все новости.

Первую ночь они заночевали в поселении конюхов, которые любили приволье, как и их питомцы. Пастбища были здесь густые, и перегоняли они поркис до тех пор, пока те не вырастали и ни подобились для гуртовой работы.

— Эй, Молодой, чего поркис не обтер? — крикнул ему хромоногий мужчина, что был за главного на пастбище.

Погонщик засуетился, спешно вытащил холстину из глубины воза и принялся за поденку. Хромоногий довольно поцокал и пошел к костру, что разжег старый погонщик, а второй конюх усердно варганил похлебку.

— Так, так. Подучи уж, где я не смог, — попросил Старый.

Хромоногий обернулся на Молодого и заверил:

— Да вроде парень справный. А уж когда застрянет где с грузом да с еле живым поркис, так вмиг научиться обиходить лошадь, а потом на себя сетовать. Старый одобрительно закивал, соглашаясь, и, раскурив трубку, прокряхтел:

— Да, так и есть.

Молодой погонщик усердно обтирал поркис, как вдруг заметил, что одна из них переминается и сильно встревожена.

— Хромоногий, можешь глянуть?

Мужчина, удобно устроившись, не хотел вставать, но, заметив растерянное лицо Молодого, недовольно заковылял к повозкам:

— Чего у тебя тут?

Погонщик показал на поркис, что беспокойно и нервно ржала:

— Что-то с ней не так.

Хромоногий быстро оглядел коня и сразу же заметил сильно растертую кожу на боку. Вмиг у него раздулись ноздри, и он разорался, крича прямо в ухо Молодому:

— Всего день в пути! У тебя поркис все бока поистерла! Вот расти для вас, неумех, силу.

— Да обтирал я, как Старый велел.

От оправданий тот еще пуще разозлился:

— Вот тебя бы так! — И стеганул погонщика несколько раз хворостиной.

Тот молча сносил удары и ждал, пока табунщик успокоится.

— Ладно, помогу… Смотри, чтоб запомнил, как надобно обиходить животину.

— Покажи еще раз, я навсегда запомню.

Хромоногий успокоился так же быстро, как разозлился. Потом оглядел растертые ссадины, вынул откуда-то небольшую склянку, потер обильно кожу поркис, поглаживая и приговаривая:

— Ну, ну, скоро пройдет…

— А что это за снадобье? — не удержался от расспросов Молодой.

Хромоногий неохотно отвечал:

— Масло вереса. Раз уж погонщик, так и у тебя должно быть.

Молодой кивнул в сторону Старого:

— У него-то точно есть…

— Чего ж не научил тебя он как следует?

— Может, упустил я чего, — негромко посетовал Молодой.

— Ладно, пошли вечерять, — примирительно похлопал его по плечу Хромоногий.

Поркис, которой наложили мазь, чуть успокоилась, и наконец-то погонщик облегченно вздохнул и побрел к костру. Они уселись возле огня, и дымок от ароматной похлебки заставил Молодого несколько раз сглотнуть слюну от голода.

— Давай, навались на жижицу! — подбодрил Старый.

Наевшись, все сдвинулись ближе к тлеющему кострищу. Не заметив, как уснул,

Молодой проснулся от еле слышного топота и ржания поркис. Он вскинул голову, повертел из стороны в сторону и услышал, как Старый и Хромоногий шептались:

— Какую ночь уже. Сгрудятся, как стемнеет, ушами прядают, пофыркивают и будто на месте топчутся, — и махнул в сторону табуна.

Старый затянулся трубкой:

— Да, странно…

— А утром вновь как ни в чем не бывало… Поркис как поркис.

Погонщик прищурился и протянул:

— Но, видать, не к добру…

Хромоногий вскинулся было, а потом согласно закивал:

— Да кто ж его знает…

Они оба затихли, иногда оглядываясь на тревожащихся лошадей, у Молодого веки снова отяжелели, и он уснул.

— Вставай, давай! — прикрикнул на него Старый с утра, и погонщик сразу же вскочил.

— Светло уж давно. Иди, запрягай воз и в дорогу!

Молодой потряс головой и, окончательно проснувшись, глянул на табун. Поркис мирно паслись и жевали траву, будто вчера вечером и не жались тревожно друг к другу. Он протер глаза и побежал к повозке.

На третий день пути они повстречались с погонщиками из соседнего поселения, и те чего-то нашептали Старому на ухо. Молодой, как ни силился, не расслышал, о чем они говорят, и только вечером смог утолить любопытство:

— А о чем погонщики сказывали?

— Говорят, Вересово царство сгорело.

— Кааак?

— Так, дотла! Слыхивали, что демоны разорили его, людей в рабство забрали, поубивали видимо-невидимо народу, — потягивая длинную трубку с табаком, басил старик.

— А что ж наш король Рамир-то не готовится к войне?

Старик закашлялся и возразил:

— Как не готовится? А мы почем зря какие сутки провиант в столицу возим?

Знамо, война будет!

Молодой погонщик почесал затылок и протянул:

— Так ведь урожай невиданный.

Старик вновь зашелся кашлем, остановившись, заворчал:

— Чертова трубка доведет до смерти!

Потом снова затянулся табаком и уже мирно заметил:

— Но как хороша! Заразааа…

Молодой все не успокаивался:

— Что ж не объявляет король о войне?

— Чего-чего? Нельзя сейчас. Сбор урожая идет, а коль голод будет, то и врага не надо. И так все помрем.

Молодой задумался, почесал затылок и переспросил:

— А чего нам бояться? Ведь сила черного тапаса защищает Кристадин?

— Нуу, как сказывали древние: сокровище хранит народ, коль кораблей немало в гавани.

Молодой хмыкнул:

— Ха, ха… Вот и присловья пошли в ход…

— Даааа… Король наш Рамир-то, видать, тоже их знает. Недаром столько лет процветает Кристадин, и дочь-наследницу вон какую воспитал.

Юнец поворошил угли в костре, и пламя вновь ярко разгорелось.

— А она правда такая смелая, как сказывают?

Погонщик хрипло захохотал:

— Охх, и ты туда же. Правда, правда.

Молодой насупился за насмешки старца и обиженно замолчал. Но любопытство не давало ему покоя, и, поерзав, он попросил:

— Ой, расскажи о ней!

Старец, проглотив последние смешинки, мирно начал:

— Лишь исполнилась тринадцатая весна Алиры, так собрался весь мирный люд морин на празднество Морского Бога. Как наследница Кристадин, принцесса в тот день впервые надела черный тапас. Бирюзовое одеяние Алиры казалось светлым по сравнению с самоцветом, что переливался гранями, когда лучи солнца попадали на него, и хотелось любоваться камнем не отрываясь.

Король Рамир и еще несколько сильных воинов вышли в море в искусстве гребли состязаться. Они выиграли гонку и развернули лодку, чтоб вернуться на берег. Морин радостно кричали и махали руками, приветствуя их победу. Внезапно небо заволокло мрачными тучами, и посреди мирно плескающихся волн глубокая воронка стала затягивать королевскую лодку. Мертвая тишина разлилась по пирсу, все остолбенели от неожиданности и завороженно смотрели, как волны поднимаются все выше и гребцов несет к неминуемой гибели. Алира и слуга стояли ближе всех к берегу. Девочка схватила мальчишку за руку и, потянув за собой, истошно закричала:

— Спасем короля!

Они домчались до первого крепкого баркаса, выпихнули его в море и, гребя с силой, неведомо откуда взявшейся, оказались в мгновение ока около тонущих.

Молодой ошарашено перебил рассказчика:

— Девочка и мальчик? Столкнули баркас? Сами?

Старец приподнял брови и твердо продолжил:

— Коль бы сам не видел — не сказывал бы…

Молодой пристыженно замолчал, а старый вновь заговорил:

— Морин, не смевшие даже шелохнуться, стали неистово молиться: «Черный тапас, помоги! Морской Бог, сохрани!»

Алира перебросила им спасительный трос, воины судорожно схватились за концы, и юнцы вытащили лодку из водоворота. Люди облегченно выдохнули и упали на колени, возблагодарив богов, когда баркасы пристали к берегу. Король поклонился дочери и ее другу за спасение жизни. Он бережно снял тапас с шеи Алиры и, подняв его над головой, прокричал:

— Мощь тапаса и империи едины! Алира — истинная наследница Кристадин.

Морин подхватили клич, славя наш талисман и отважную принцессу. Об этом случае узнали все и передавали сказ из уст в уста.

— Какая смелая Алира!

— Да, достойная наследница подросла.

Тут рассказчик резко оборвал сам себя и ворчливо закряхтел:

— Хватит уже лясы точить! Спать давай. Завтра с рассветом подыматься.

— Охх, и мудрый ты старик! — восхитился молодой.

— Поживи с мое, и ты помудреешь.

Старик торопливо погасил огонь, откинулся за телегу и задремал. Молодой же задумчиво глядел на мерцающие звезды всю ночь.

Дальняя дорога утомила погонщиков, и когда в утренней дымке завиднелись дома на воде, Молодой, хоть и видел все в первый раз, позевывая, их даже не приметил. Пока Старый не ткнул его вбок:

— Смотри теперь! Столько расспрашивал про эти дома…

Молодой сразу же распрямился и принялся глядеть во все глаза. Маленькие хижины словно парили на воде, когда волны убывали, виднелись длинные сваи, на которых и держались домики.

— Ничего себе… Как же они так строят-то? — Еще пристальнее вглядывался Молодой в морские просторы. — А как сообщаются меж собой?

Потом рассмотрел, что жилища связывались мостками и почти у каждого из них свободно реяла лодка, привязанная толстой веревкой. Попасть с берега к морским цыганам можно было только по воде.

Старый махнул в его сторону рукой:

— Да погоди уж, прибудем… Там ихний старейшина, мой давнишний знакомец. Вот он тебе все и расскажет.

Молодой успокоился, но все равно время от времени вертел головой по сторонам, словно хотел запомнить все в малейших деталях. Когда они въехали на пирс, Старый похлопал погонщика по плечу и предупредил:

— Ой, забыл сказать, морские цыгане, или бродяжники — пройдохи редкостные. Держи ухо востро!

Молодой закивал, ловко соскочил с повозки, чтобы быстрее обиходить поркис и все-все разглядеть. А сам предвкушал, как будет рассказывать младшим братьям о первом путешествии по Кристадин. Беседа продолжалась почти до утра, знакомец Старого оказался не похожим ни на кого: юркий, тощий, с длинными ловкими руками, величали его Шукар. В ухе поблескивала золотая серьга-кольцо с вдавленным в кольцо бриллиантом. И когда тот мотал головой, камень искристо переливался на солнце. А разговаривал Шукар, словно каркал, быстро и неразборчиво.

На рассвете еле продрав глаза, Молодой решил поскорее осмотреться. И не успел он перейти по мосткам с одного дома к другому, как вдруг неожиданно услыхал:

— Эй, заезжий!

Погонщик обернулся — и перед ним замаячил смуглый тощий юнец.

— Давай на спор нырнем?

— На спор? Зачем?

Цыган подошел совсем близко, и погонщик чуть не ткнулся ему в лицо. Он откинул голову и звонко захохотал:

— Ой, чудной ты! Чтоб силами померяться. Глядишь, тебе свезет, так еще и наваришься.

— А чего делать-то?

— Да нырнем поглубже — и кто поймает самую большую рыбу голыми руками, тот и выиграл…

Погонщик призадумался, а юнец все не отставал:

— Струсил, что ль? Или совсем нищеброд?

Молодой взъярился, ладонь сразу же сложилась в кулак для удара:

— Чего-то я — нищеброд?

Вытащил из-за пазухи кожаный мешочек, в котором звенели монеты, и захвастался:

— Вон сколько уже заработал… Глянь! — И высыпал их на ладонь цыгану. Тот перебрал монетки, взвесил их в руке и, пересыпая обратно в мешочек, подбодрил:

— Теперь вижу. Так что, нырнем?

— А ты чего поставишь в споре? Покажь…

Юнец ловко вытащил из кармана блестящий самоцвет, который заиграл на свету, искристо переливаясь. Молодой потянулся и хотел потрогать камень. Цыган сразу отскочил:

— Не лапай! Надоел ты мне! Не хочешь — не спорь.

И, резко развернувшись, медленно зашагал прочь. Молодой торопливо крикнул вслед:

— Давай нырять уже.

Спорщик оказался снова рядом, они сбросили одежду на мостки и вместе прокричали:

— Раз, два, три…

И, глубоко вдохнув, прыгнули в прозрачную, словно слеза, воду. Холод мигом отрезвил погонщика, и он словно стал задыхаться, но приметил, как цыган все глубже погружается на дно, и скоро его ноги, мелькавшие так быстро, исчезли. Молодой еле дышал, но замельтешил руками, ногами и попытался догнать цыгана. И вдруг что-то холодное и склизкое коснулось руки. Погонщик отшатнулся, резко повернулся и увидел громадную плоскую рыбину, переливающуюся всеми цветами радуги. Он медленно и плавно протянул руки, схватил добычу за хвост и тотчас поплыл наверх. Душа пела от радости: «Как ему повезло! Мало рыбу поймал, так еще и самоцвет добудет».

И когда он почти выныривал на поверхность, разглядел всплывающего поодаль цыгана, смуглые руки и еще более громадную, чем у него, рыбину.

Молодой от возмущения всплыл за секунду, вскочил на мостки, киданул на них добычу и заметил, как смуглый мальчишка юркнул в лодку. Тут вынырнул цыган, озорно осмотрел Молодого и протянул:

— Ого, какой улов!

И с довольной ухмылочкой шлепнул свою рыбину сверху его, победно захохотав:

— Но моя бооооольше!

Молодой бросился на юнца и начал лупить, не разбирая, приговаривая:

— Обманщик! Я видал мальчишку…

Цыган пинал погонщика в ответ и истошно вопил:

— Какой мальчишкаааа? Гдееее видал?

Погонщик еще сильней разъярился и заорал:

— Да такого… Рыбу который тебе в воду подал…

Парни начали мутузить друг друга, огревая кулаками и пиная со всей силы. Каждый пытался посильнее огреть другого, покрасневшие и обозленные время от времени они вскрикивали:

— Вот тебе! Вот!

— На! Получай!

Молодой двинул в челюсть обманщику, тот застонал от удара, сплюнул кровь и, размахнувшись, заехал погонщику по плечу.

— А ну хватит!

Кто-то жестко оттолкнул драчунов друг от друга.

— Живо отвечайте, чего деретесь?

Плут презрительно схаркнул сукровицу и отер лицо, в которое так усердно метил погонщик. У Молодого на плече начал припухать синяк, и он тер ушиб, пока рассказывал о споре, время от времени глубоко вдыхая. Закончив, он раздраженно пихнул рыбины в знак доказательства. Тут на лодках подоспели остальные жители. Старейшина внимательно выслушал, немного помолчал и громко спросил:

— Может, кто-то приметил, как парни ныряли?

Все, как один, помотали головой, и Молодой горячо вскинулся:

— Кто ж видеть-то мог? Мы одни были. А мальчишка-подельник сбежал…

Шукар пожал плечами:

— Свидетелей обмана нет, а вот рыбина, — он медленно, будто напоказ поднял ее вверх за хвост, — есть, да какая большая!

Покачиваясь в лодках, местные одобрительно повторили за старейшиной:

— Дааа, большаяяя…

Обидчик стоял чуть вдали и торжествующе улыбался, Шукар повернулся к погонщику и раскрыл ладонь, чтобы тот отдал то, что ставил. Молодой высыпал содержимое, резко развернулся, пнул свою рыбину с мостков и сам, как был, плюхнулся в воду. Чтобы добраться до пирса, нужна была лодка, а просить у цыган он не собирался.

Старый неспешно складывал в повозку свежую рыбу, что отправляли цыгане во дворец с любым путником. Как вдруг к обозу подскочил Молодой — мокрый, без одежи, он судорожно глотал воздух, пытаясь отдышаться.

— Случилось чего? Где был-то? — покряхтывая, выспрашивал Старый, и тут же вынув холстину, накинул на мокрого, растрепанного напарника. Того била дрожь от холодного купания и бессильной злобы. Он не ответил, а подбежал к ларю, в котором поблескивали разноцветные рыбины, и пихнул его ногой. Они разлетелись по песку будто переливающиеся листья, только очень большие. Молодой снова пихал их и приговаривал:

— На тебе! На!

Старый догнал погонщика и попытался успокоить, потом видя, что толку нет, взял палку и огрел Молодого по спине. Тот осел и, выдохшись, хотел было заплакать. Старый плюхнулся рядом, достал откуда-то бутыль с водой и дал выпить:

— Ну… Ну… Все хорошо. Чего стряслось?

Молодой выпил воды, укутался поплотнее в холстину и, начав понемногу согреваться, рассказал о беде:

— И монеты все забраааали… Прохиндеи чертовы, — и стукнул кулаком по земле.

— Да ктоооо? Забрал-то?

Молодой, закусив губу, лишь махнул головой в сторону пристанища морских бродяжников.

— Аааа… Ну чего уж теперь. Умнее надо быть… Говорил.

Старый оборвал себя на полуслове, заметив горячий обиженный взгляд Молодого, и примирительно закончил:

— Вот и живут они на лодках, чтоб чуть что — в море кануть.

— Воры поганые! — уже почти про себя исступленно пробубнил Молодой. Старый сам собрал раскиданных рыбин, снова водворил их в повозку, похлопал погонщика по плечу и поторопил:

— Мигом собирайся, а то несдобровать нам. И так уж задержались.

Ближе к полудню, прибыв в столицу и разгрузив обоз, старый погонщик никак не мог отыскать напарника. Окончательно разозлившись, собрался было без него уехать. Тут подошел к нему молодой воин в блестящих доспехах.

— Старик, я попросился к войскам нашим. Буду Кристадин защищать!

— Куда тебе? Ты ж всю жизнь на полях сеял рожь.

Ничуть не смутившись, юнец отвечал:

— Сначала поле пахал, потом урожай сбирал. Теперь, видать, воином больше сгожусь.

Старик замолчал и через несколько минут благословил напарника:

— И чего это я разворчался? Будь верным защитником Кристадин!

Обнялись погонщики на прощанье, и еще долго глядел старый вслед молодому.

ГЛАВА III. ЛУЗ

Запахи жженых сладостей, крови и мертвых тел щекотали ноздри. Очнувшись, Луз увидела, что лежит среди груды трупов. Она хотела закричать, но закрыла рот рукой и быстро скатилась по мертвым на землю. Ее вырвало и стало чуть легче. Пока не стемнело, девушка ползком пробиралась к спасительным холмам. Казалось, она ползет целую вечность по сгоревшей траве, перебегая, прячась за трупами. Лишь к вечеру смогла она привалиться к знакомым до боли стволам деревьев, ведь жили они с родителями между Кристадин и Вересовым царством. Отдышавшись, стала искать родник. Она же помнила, как брат показывал. В памяти возник его ласковый бархатистый голос:

— Запомни, Луз, вода — это жизнь! Даже маленький ручеек способен спасти многих людей.

Дева чуть не зарыдала, но послышавшиеся вопли боли снова напомнили об опасности. Найдя наконец маленький журчащий родник, жадно бросилась она пить, а потом уж смыла грязь и кровь с лица.

Не смыкая глаз, шла Луз всю ночь, прорываясь сквозь чащу, обдирая руки и ноги. А на рассвете просто упала от усталости под деревом и забылась беспокойным сном. Разбудил ее голос матушки:

— Доченька, вставай! День в разгаре.

Дева протерла глаза, казалось, сейчас очнется в отчем доме и запах свежеиспеченных лепешек потянет на кухоньку. Она со злостью ударила себя по руке за то, что мысли о еде лезут в голову, когда вокруг одна смерть. Но урчащий желудок подтвердил ее воспоминания. Луз оглянулась вокруг и, заметив молодую зеленую траву, обрадованно нарвала листочков и с удовольствием их съела.

Посидев еще немного в тени деревьев, спешно отправилась дальше. Еще два дня пути оставили деву совсем без сил. Увидев вдали высокие домики морин, она побежала к ним.

Почти в полночь кто-то забарабанил в высокую ограду поселения. В маленькое окошко высунулся стражник и грозно спросил:

— Кто тут ночной покой нарушает?

Направив факел на незванца, увидел он грязную, оборванную, коренастую девушку.

— Чего тебе? Милостыни не подаем.

— Я из Вересова царства, еле уцелела, пустите меня.

Стражник, подумав, позвал старшего. К воротам подошел высокий смуглый мужчина, оглядев ночную гостью, стал допрашивать:

— А где ты жила? Чем занималась? Как уцелела?

Получив ответы на все вопросы, старший стражник сжалился и разрешил подождать утра в сторожке. Дали ей лепешек пожевать да воды испить. Закрывая ее на замок, стражник приговаривал:

— А уж кто ты и чего тебе надобно, пускай глава решает.

Утолив голод, Луз свернулась калачиком на подстилке в углу сторожки и провалилась в спасительный сон.

— Вставай!

Кто-то слегка пнул девушку, и с криком она проснулась.

— Чего кричишь?

Протирая глаза и вспоминая сон, отвечала:

— Кошмар снился.

— Иди, сейчас глава тебя расспрашивать будет. Ох, и строгий он у нас!

— Зачем? Я ничего… Не сделала!

— А я почем знаю, сделала или не сделала! Мож, шпионка ты!

— Яяяя?

— Иди уже, некогда мне! — подталкивая деву в спину, стражник выпроваживал ее из сторожки.

Ослепленная ярким светом, Луз жмурилась и покорно шла под охраной к главе. В высоком бревенчатом доме в просторной комнате восседал худощавый мужчина. Он внимательно оглядывал ее несколько минут, задумчиво почесывая подбородок.

— Кто ты? Чего надобно?

Девушка, робея, теребила руки и тихо отвечала:

— Я скотница Луз, жила с родителями и братьями на окраине вересовых пустошей.

— Все ж сгорело дотла? Вон, до сих пор дымина веется!

— Сама не знаю, как выжила. Помню только, бежать мы хотели в лес, до вас добраться, крова попросить. — Девушка начала всхлипывать. — Как вдруг… Огонь повсюду накинулся, воплями и криками боли наполнились дома. И к нам заявилииииись… — последние слова потонули в рыданьях.

— Кто?

Утерев слезы, девушка стала быстро рассказывать:

— Незнамо кто. Какие-то темные, коренастые воины. Они убили почти всех, только забрали братьев и из соседнего дома двух мужиков.

— Откуда знаешь?

— Меня матушка спрятала в полу… Сказывала, чтоб не высовывалась. И только она меня схоронила, как кто-то зашел в дом. Было много шума, криков, когда же по доскам мне на лицо закапала кровь, я выбралась из подпола.

Зажмурившись, вспоминая, девушка то плакала, то сбивчиво продолжала говорить.

— Все были мертвы — мать, отец, младший брат.

Зарыдав еще громче, уже просипела, оправдываясь:

— Я правдааа хотела спааасти братьев. Но, побежав за воинами, споткнулась о трупы и упала. Потом ничего не помню!

Упав на пол, она продолжала рыдать.

— Хватит уже. А выбралась как?

Размазывая слезы по грязному лицу, слегка затихнув, отвечала:

— Так я ж травница. Тропыыы знаю, лес. Братьям не раз помогала ангусов находить.

Глава снова задумался, потирая подбородок.

— Ладно, поверю тебе. Будешь жить у меня на дворе, приглядывать за тобой будут. Коль узнаем, что шпионка, то сразу убьем.

— Спаси вас Боги! — кланяясь, пятилась Луз к выходу.

После спасения девушки потянулись в поселение севинцы. Оборванные, израненые, оголодавшие. Уцелело их немного, но по рассказанным обрывкам можно было понять, кто же напал на Вересово царство.

Мол, появились они неожиданно, словно из ниоткуда. От Дьявольских гор двигалось облачко пыли, приближаясь к царству, разрослось оно в огромное войско темных, коренастых воинов — в основном пеших. Возглавляли их два всадника на темных скакунах. Налетели они на королевство, никто ничего понять не успел. Вересовые поля подожгли, дома разрушили, самых крепких молодых мужчин и красивых девушек отобрали и куда-то увели. Пропали, уж никто и не знал теперь их судьбы. Кровь текла рекой по улицам некогда богатых земель.

Глава наказывал:

— Скачи быстрее ветра в столицу!

Молодой гонец поклонился, закутался в темно-синий плащ, вскочил на самого резвого поркис и ускакал в ночь.

Прошло несколько дней, Луз обжилась и везде помогала, как могла: залечивала раны севинцев, подсабливала стирать прачке, мела широкий двор. Испросила разрешения и утром вместе с морин ходила в лес за целебными травами. Собирала она в котомку листочки, стебли, у деревьев бережно отрезала кусочки коры. Возвратившись в поселение, травница разводила на заднем дворе небольшой костер и варила снадобья. Потом она шла к раненым, промывала раны свежей водой, прикладывала к ним горячее варево и перевязывала тканью. Одного старика выхаживала особенно усердно. Раненая нога доставляла ему нестерпимую боль. Осмотрев его, Луз заметила, что плоть уже начала загнивать. Взяв за руку, травница пообещала:

— Я вылечу тебя, но будет очень больно.

— Да мне и помирать-то не страшно!

Дева, ничего не ответив, взялась за дело. Уложив старца на чистое полотно, дала ему выпить браги, скрутила толстую затычку и вложила в рот ткань. Сама немедля накалила нож на огне и начала срезать загнивающую плоть. Старик от невыносимой боли пытался кричать, но вскоре брага и забытье сделали свое дело, и он обмяк.

Почистив нагноение, она взяла варево и просто залила его в рану, обмотала плотно тканью, вынула затычку и стала дожидаться, пока старик придет в себя. Очнувшись, он терпеливо выпил горячий отвар и снова отключился. Так продолжалось несколько дней. Луз раз в день меняла повязку, поила старика горячим отваром и кутала его подстилками. Воин, что за ней присматривал, несколько раз уже спрашивал:

— Ну что, живой хоть там старик?

Дева же кивала головой и продолжала лечение. Дней через десять, сняв повязки, Луз и старик увидели потихоньку затягивающуюся рану. Он обрадованно вскрикнул:

— О, Боги! Ты излечила меня. Каждый день буду возносить молитвы за тебя!

Луз, зарделась от удовольствия, а на глаза навернулись слезы:

— Вдруг кто-то так же спасет моих близких. Ты так похож на моего брата Тара. Вылитый он, просто будто постаревший.

Девушка всхлипнула. Старик погладил девушку по руке:

— Ну, ну. Рано еще отчаиваться, а может, и правда их кто-то спасет.

Луз вскинула голову и радостно закивала:

— Я верю тебе.

Старик никак не мог поверить в излечение и все расспрашивал деву:

— И чего ты такая искусная в знахарстве в столицу не подалась? Я не слыхал о тебе.

— Да знахарей там и так хватало. Да и не хотела я от родных далеко уходить.

На конце фразы голос ее предательски охрип, выдавая горечь потери. Теперь же все чаще приходила она по вечерам к нему. Просто сидела рядом, спрашивала о здравии или рассказывала о семье. Старец же Талха утешал травницу, и скоро они знали друг о друге почти все. Он был менялой — и время от времени наезжал в Вересово царство для покупки снадобий, а уж потом продавал их с большой выгодой в Кристадин.

— Талха, а ты такой израненный был, как ты вместе с севинцами оказался?

Старец удобно устроился на лежаке, давая понять, что история будет долгой и отвечал:

— Да, как обычно, товары менял. Ведь у вас в царстве скоро праздник намечался — Вересова ночь, в честь окончания сбора вереса и заготовки снадобий целебных. Я загодя приехал и разумел, как обычно закуплюсь после гуляний и отправлюсь восвояси.

Девушка, широко открыв глаза, неожиданно перебила старика:

— И сам праздник видели? Ночные кострища, танцы длинных плащей и жертвы Богу Ветра?

Талха, спокойно выслушав ее, закивал головой и, добро улыбнувшись, продолжил:

— Конечно, и не один раз.

— Охх, и я хотела бы побывать в Треве, в такой-то день! Ни разу не бывала, ведь я родилась в семье скотоводов и травников. Мы всегда подле вересовых полей жили да за скотом ухаживали.

Старик утешающе погладил ее по руке и пообещал:

— Я тебе все расскажу, что сам повидал. А теперь-то там и глядеть не на что — все начисто пожгли.

Они оба горестно вздохнули, каждый по своим печалям, и Талха продолжал:

— Рассказать расскажу, только не горюй сильно, сделанного не воротишь, а там скоро видно будет, чего ждать. Может, радость, а может, и горе.

Расправив плечи, девушка улыбнулась:

— Ох, Талха, какой ты мудрый. Обещаю, не буду скорбеть раньше времени.

Тот, довольно крякнув, начал историю:

— Вот так-то лучше! Ну, в первый раз я увидел празднества Вереса давным-давно. В те года приехал я в Треву едва ли не впервой. Город, украшенный охапками лиловых цветов вереса, ветер, разносивший сладкий аромат травы повсюду, громадные кострища, собранные загодя, и везде нарядные севинцы, одетые в плотные красные длинные плащи, завязанные на шее зеленоватой широкой тесьмой. Все куда-то спешили, готовясь к вечеру, ведь согласно вашим поверьям, именно Бог Ветра подарил скудным пустошам верес, вот тогда и стало процветать Вересово царство. В сумерках собирались знатные севинцы в громадном поле, усаживались на длинные полые деревья вокруг самого большого кострища, и, когда всходила луна, освещая мрак, главный знахарь, одетый в самый длинный красный плащ, с головой, украшенной венком из вереса, почти без цветов, сплетенным из гибкой зелени. Он возжигал длинный факел и три самые большие кострища, густым басом запевая легенду о появлении Вересова царства:

Земли были пустынными, твердь скудной, ничего не росло на ней, покуда не появился однажды тут странник. Из его котомки выглядывал куст с маленькими листочками и мелкими лилово-розовыми цветками, расковырял он землю палкой, воткнул растение и тихо прошептал:

«Ну и что ж, что неказист,

Зато благами отпущен.

Будь хоть цветок, хоть лист,

Польза людям от тебя будет.

Аромат сладостный,

Красота цветков,

Лекарем для них станешь.

Нарекаю вересом,

Расти никогда не перестанешь».

Что это был за странник и откуда он явился — никто не ведал. Да только верес заполнил скудные пустоши: разрастался и цвел, земля наша стала богатой, даруя пропитание севинцам и исцеление болящим.

«Славься, Бог Ветра, давший нам верес!

Прими наши жертвы!

Блага просим для Вереса царства!»

Служки выводили несколько небольших черных коров без рогов и по знаку, поданному главным знахарем, втыкали большие тесаки в бока и сцеживали хлынувшую кровь в широкие миски. Он продолжал петь, и севинцы вместе с ним неистово голосили:

«Славься Бог Ветра, давший нам верес!

Прими наши жертвы!

Блага просим для Вереса царства!»

На последней фразе знахарь выливал сцеженную кровь в костры, туда же бросал миску с маслянистой жидкостью. Пламя вспыхивало почти до небес, перемешиваясь с кровью, маслом, ветками и сухой травой.

Тут Луз оживилась и гордо добавила:

— Вот мы то масло и заготавливали каждый год. Такое ароматное, а какое целебное! А коров, что для приношения выводили на праздник, ангусами кличут.

Старик одобрительно закивал и продолжил:

— Ну а после громадное поле освещалось множеством зажженных костров. Вокруг жертвенных кострищ молодые девушки танцевали танец ветра и после, почти к рассвету, прыгали через пламя. Кто выше всех прыгнет, тот будет здоров и удачлив весь год.

Старик устало откинулся на лежанку. Луз сразу вскочила, поправила подушки позади со словами:

— Ой, совсем заговорила тебя, Талха. Окрепнуть надобно после ранения, сейчас снадобье и питье горячее принесу.

Он благодарно закивал травнице. Старик выпил целебный настой, вздрогнув несколько раз от обжигающего до самого нутра напитка, пообещал:

— Там много еще чего было. В другой раз расскажу.

Девушка улыбнулась и, поблагодарив, попрощалась с Талхой.

Следующим вечером, сменив повязки и смазав раны травяными мазями, Луз заметила, что старец болезненно морщится.

— Сильно нога болит?

Тот несколько раз прерывисто вздохнул и утвердительно кивнул в ответ.

— Потерпи, Талха, сейчас заварю кору, чтоб боли облегчить. Травница ловко развела небольшой костер, принесла две холстины, из одной достала несколько кусочков коры и покрошила на дно котелка, из другой — стебли и листья вереса.

Тут старик, что с интересом следил за ней, спросил:

— Ой, это листья вереса, что ль? С корой вместе замешиваешь?

Травница кивнула:

— Это снадобье мы с матушкой готовили, когда раны еще не затянулись и ноют.

И продолжила готовить отвар. Она поворошила листочки вереса в котел, залила толчку доверху водой и в самом конце добавила стебли. Костер уже потихоньку догорал, травница разворошила угли и приспособила в них котелок, время от времени она помешивала булькающую жидкость и постаралась отвлечь старца от боли разговорами:

— Ловко ты листья вереса узнал!

— Ну чего дивиться? Ведь сколько лет ездил душистыми полями его.

— И правда, кусты вереса благоухали почти все время. Мы так привыкли к сладковатому аромату, что и не замечали его. Цветы мелкие да лиловые цвели почти весь год, а вот созревал он в полную силу летом. Из стеблей вереса масло давили, а листья годились для целебных отваров и снадобий.

Вдруг она огорченно замотала головой и остановилась, досадуя:

— Не умею я так складно сказывать, как ты.

Талха улыбнулся и успокоил травницу:

— Да все ты умеешь. Я уже представил, как верес поспевает, хоть и видел растение повсюду. А вот как снадобья делаются и как траву срезают, ни разу и не задумывался.

Успокоенная Луз вновь продолжила:

— Как стебли наливались соком, тогда срезали их вместе с листьями, цветами и складывали в жбаны. Придавливали сверху тяжестью, а из отверстия, что сбоку проделано, стекало целебное масло.

Тут травница передвинула котелок на землю, взялась тряпицей за его край и, слегка наклонив, ловко сцедила снадобье в чашу. Она протянула дымящееся густое варево старцу и наказала:

— Выпей залпом.

Талха, испив глоток за глотком питье, облегченно выдохнул и откинулся на лежак. Луз участливо взяла его за руку и продолжила:

— Масло вереса тут же разливали по сосудам и в прохладные погреба отправляли, а потом везли в столицу через месяц, как масло отстоится.

— Как и в этот раз. А после я и другие торговцы прикупали вересовы снадобья и отправлялись восвояси.

Не договорив, старик резко замолчал, будто что-то важное всплыло в памяти.

— Чего случилось?

— Да припомнил событие одно, когда был в Треве, перед нападением темной армии.

Девушка пристально вгляделась во встревоженное лицо старца и терпеливо ждала, покуда он молвит о произошедшем.

— Да в соседнем дворе, в котором я издавна останавливался, какая-то полоумная бабка все ходила, про пожарище сказывала. Невысокая согбенная старуха, а голос такой визгливый, истошный, будто до костей пробирал. Как вечер наступал, так она выходила из двора и пронзительно выкрикивала, стуча клюкой по домам.

— Кровь повсюду, кровь! Ручьями потечет багрень! Ох, вскоре пепелище вместо царства нашего окажется! Огонь пожрет все, нету спасения от них. Видела, я все видела!

Мне аж самому не по себе становилось. Кто-то смеялся в ответ, а несколько семей сразу уехали в пограничное селище. Долго ей вещать не пришлось, накануне празднества напали темные силы и пожгли все дотла. Думали, старуха-то полоумная, а вот сбылись ее видения.

Талха замолчал и задумчиво глядел в прошлое. Луз придвинулась ближе и, потеребив старца за руку, зашептала:

— А у нас за неделю до празднества все масло покрылось изнутри сосудов мутной слизью, а когда вскрыли несколько бутылей, словно прогорклые помои, пенилось и кукожилось оно на земле. Ни одного снадобья не осталось из нового урожая.

Старец закивал и сокрушенно заметил:

— Ох, послушали бы старуху, сколько в живых людей осталось бы!

И они скорбно замолчали, вспоминая темные дни нападения, пожарищ и смертей. Новость об излечении безнадежно больного старика облетела поселение, и местные потянулись за помощью к Луз, и потекли вновь разговоры о приближающейся напасти — темной армии. Каждый раненый пересказывал, что ему пришлось вынести во время нападения. С некоторых пор по ночам девушку стали мучать кошмары, будто она на полу в темной комнатушке и знает, что вот-вот ворвется зло. Сердце начинало болезненно сжиматься, ей хотелось вопить от страха, но из пересохших губ не вылетало ни звука. Казалось, еще чуть-чуть, и она задохнется от ужаса. Со стоном облегчения Луз стряхивала с себя бязь паутины и страха, и сразу же ей вспоминался брат.

ГЛАВА IV. ТАР

Сердце Луз совсем истомила тревога, и как-то в сумерках она поделилась со старцем опасениями, разрывавшими душу:

— Ох, не знаю, что и делать.

Он придвинулся поближе и сочувственно спросил:

— Случилось чего?

— Да один и тот же кошмар снится, а потом сразу в голову мысли о брате приходят.

— Может, пройдет?

Травница заходила по двору, досадуя:

— Да я уж и настой с вереса пью перед сном, все равно жуть такая снится.

Он сочувственно покачал головой и подозвал Луз к себе:

— Иди сюда, чего скажу. Слыхал я, что морин снаряжаются в столицу. Попросись и ты, может, найдешь пропавшего брата.

Девушка задумалась и, улыбнувшись, согласилась:

— Так и сделаю! Спасибо, отец.

Когда же стало известно, что воины вскоре отправляются в Орсу, упросила главу разрешить и ей с ними поехать. Тот, потерев подбородок, отвечал:

— Ну что ж, сбирайся. Вроде б не лазутчица ты.

Сам же, когда снаряжал людей, отвел в сторону воина и зашептал:

— Присматривай там за Луз. Кто знает, может, и врет.

Воин внимательно слушал, кивал:

— Знахарка она хорошая. Вон, смотри, как старика излечила! Но если что не так, убью ее сразу!

В длинную телегу набились воины, Луз и еще одна женщина. Дева смотрела вслед удаляющемуся поселению и родной земле. Казалось, она оставляет здесь сердце.

По дороге травница примечала невиданные ранее растения, деревья и людей, хотя сейчас все виделось заброшенным и разграбленным. В Орсу они въехали через несколько дней, и их запыленная повозка остановилась возле крайних домов столицы. Луз искренне надеялась отыскать брата.

Тем временем Тар очнулся с криком на губах. Еле разлепив веки, сквозь щелочки опухших глаз оглядел пространство вокруг. Дощатые стены, охапки сена, словно стойла в конюшне, но здесь доски шли от потолка и до пола.

Облизав пересохшие губы, парень попытался встать, но слабость свалила его на пол, а нестерпимая жажда не отступала. Полежав, отдышавшись, он встал на четвереньки и пополз. В углу стояла деревянная плошка с жидкостью.

Сделав рывок, оказался рядом с ней. Жадно схватил и, сделав несколько глотков, резко выплюнул.

— Тьфу, мерзость какая. Кровь налили!

И с размаху грохнул плошку обратно в угол. Сам же отполз к дальней стене и погрузился в тяжелое забытье. Словно всполохи освещали память — произошедшее накануне.

Огонь, крики людей, запах крови, внезапно открылись двери дома и ворвались несколько темных воинов. Вот уже и руки связаны веревкой, во рту кляп, его заталкивают в громадный амбар, где такие же, как и он, молодые мужчины. Связанные, пораненные, в глазах каждого ярость и боль. Не давая опомниться пленникам, воины забирали по несколько человек в день.

Потом слышались будто издалека звуки воя, раздирающие душу. Словно вся тоска мира соединялась в этих стонах. Севинцы падали на пол, им хотелось заткнуть уши и ничего не слышать.

Вот пришла и его очередь. Мужчин отвели во дворец, затолкали в узкую темную комнату, забирали по одному. Тар почувствовал себя скотиной, которую ведут на убой. Душераздирающий вой раздавался совсем близко. Его поволокли следующим. И когда он открыл глаза, жмурясь от света, то заметил, как другой воин оттаскивал тело из зала — посиневший, с вываленным на бок языком чернильного цвета. Больше ничего не успев заметить, он оказался в тронном зале.

Высокий воин быстро приблизился к нему, смотрел прямо в глаза, не мигая, словно гипнотизируя, наложил ладони на область сердца. Все померкло в глазах, стало тяжело дышать. Казалось Тару, что вытягивали его душу медленно, по капле. Ему хотелось кричать от боли и тоски, но сил недоставало. Снова и снова видел он черные ладони перед собой, потом ощущал их жар на грудине. Совсем обессилев, Тар упал на пол. Последнее, что он слышал перед забытьем, — чей-то нечеловеческий вой.

Проснувшись, молодой мужчина потряс головой, пытаясь вспомнить или совсем забыть недавние события. Вновь пополз он к плошке в углу, вновь плевался от содержимого. Но и сам не замечал, как выпивал ее до конца. С кровью силы быстро восстанавливались, а память становилась словно сито. До боли знакомые образы ускользали будто в тумане, и на третий день Тар уже не помнил, как его звали, откуда он родом, из какой он семьи и что его любимицей была младшая сестра Луз.

Утром в каморку вошел коренастый темный воин, подал темное одеяние и оружие — боевой топор с длинной рукояткой.

— Теперь ты панорам — воин армии Тьмы.

Облачившись, новоявленный панорам преданно ждал дальнейших приказаний.

Тара, как и всех новообращенных, отправили в казармы. Они оглядывали друг друга без любопытства, просто запоминая детали, словно заново знакомясь, хотя многие были из одних поселений.

На следующее утро их разбудил громкий окрик командира отряда с командой: «Стройся!» Молодой воин вскочил с дощатой лавки, схватил выданный топор и вместе со всеми выбежал из длинного строения. Воины строились, кто-то не понимал, что делать и сразу же получал пинки и указания более опытных. Начальствовал ими крепкий панорам, одетый почти так же, как они все, — в темные портки и рубаху с длинными рукавами, опоясанный бордовым кожаным широким поясом и ножнами, из которых выглядывала рукоятка меча, его так и звали — Командир. У обычных воинов был черный широкий пояс и вооружены они были боевыми топорами с длинной рукояткой. Осмотрев их и увидев, что кто-то не взял оружие, рьяно гаркнул на провинившегося, и тот мигом отправился за своим топором. Командир зычно скомандовал:

— Шагай!

Он развернулся, и они двинулись в сторону другого строения. Немного пройдя, они зашли под вытянутый дощатый навес, опиравшийся на высокие деревянные сваи. На земляном полу стояли вытянутые деревянные кормушки, на дне которых виднелись освежеванные тушки животных. Панорам, завидев мясо, оживились и бросились к нему. Смачно чавкая, они пожирали только что умерщвленную плоть, кровь брызгала при сильных надкусах в стороны. Тара затошнило, но кто-то подтолкнул его ближе к кормушке, и он жадно набросился, как и все, на мясо. Отхватив первый кусок, даже не прожевав, проглотил его и стал разрывать зубами свежую плоть, а когда от укуса кровь брызнула из внутренности тушки, воин почувствовал приятное чувство сытости. Несколько панорам подносили в опустевшие кормушки куски мяса для особо ненасытных. Наевшийся Тар отер измазанное в крови лицо и смахнул ошметки разодранной плоти, вытер руки об одежу и с легкостью забыл недавнее чувство брезгливости и тошноты перед трапезой.

Дребезжащий голос командира, словно путеводный маяк, указывал, куда им надо идти и что делать. После кормежки воины бодро затопали за пределы казарм. Шли они недолго, дома и строения остались позади и перед ними раскинулся громадный лагерь. Множество панорам сражались друг с другом под присмотром командиров, оттачивали удары и боевые приемы в рукопашной схватке, другие воины, обнаженные по пояс, боролись без оружия, колошматя противников особенно рьяно. Над лагерем стоял гул стонов боли, полученных от особо жестких ударов, и довольных криков одержанной победы.

Тара, как и всех новообращенных панорам, отправили сражаться без оружия. Через несколько дней тренировки друг с другом его противником назначили опытного панорам. Тар кружил перед воином, уворачиваясь от хлестких ударов. А панорам просто шел напролом, словно не чувствуя удары, которые наносил ему Тар и, подбежав совсем близко к нему, резко ударил его под дых.

В глазах замелькало несколько солнц, пошатнувшись, он упал, и вязкая темнота накрыла его. Тар очнулся от несильных пинков и все того же дребезжащего голоса, приказывающего собираться. Вскочив, он потряс головой, но сильной боли не почувствовал. Словно в тумане, оправившись, Тар догнал свой отряд и затопал вместе со всеми.

Вечером повторилась утренняя трапеза, и дни неотличимо замелькали друг за другом. Менялись лишь тренировки в военном лагере, усложнявшиеся с каждым разом, прибавлялось оружие, противники назначались командирами все более сильные, а ощущения от полученных ударов становились все менее чувствительными, и боль почти уже не ощущалась, мысли и интерес к жизни словно стирались с течением времени. Но через какое-то время Тар стал будто слабеть и замечал то же за другими. Командир с ехидным оскалом объявил после вечерней кормежки:

— Скоро полнолуние, уж напьетесь свежей крови. Завтра можете отсыпаться весь день. Да здравствует Темный властелин и дикая ночь!

Стоявшие рядом молодые воины, так же, как и Тар, повторили возгласы Командира. Но что будет завтра, видно, знали лишь опытные панорам, несколько которых всегда приглядывали за молодыми. Воины улеглись на жесткие лавки и проспали почти сутки.

Дребезжащий голос Командира разбудил их, приказав живо строиться и вооружиться острыми ножами. Непроглядная тьма, множество зажженных факелов, гул и топот собиравшихся в отряды панорам. В передовых отрядах кто-то зычно крикнул:

— Да здравствует Темный властелин и дикая ночь!

И они быстрым шагом выдвинулись из казарм. Тару передалось нетерпеливое ожидание и возбуждение от опытных панорам. Впереди бежали несколько особо резвых с факелами, которыми они возжигали колья, стоящие вдоль дороги и тянущиеся до самого моря. С каждым пройденным шагом воины убыстряли ход, нетерпеливо торопясь к началу события. Отряд Тара находился почти в самом хвосте воинов и, когда они остановились возле площади, он лишь издалека смог рассмотреть двух одетых во все черное мужчин.

Один из них держал в руках животное, вот он вскинул блеснувший в лунных лучах кинжал, резко всадил в животину, кровь брызнула в стороны, попав ему на лицо. Он склонил голову и, подойдя к высокому крепкому воину, что-то ему отдал. Через некоторое время воин возжег кострище, и площадь огласил грозный вопль:

— Да здравствует Темный властелин и да начнется дикая ночь!

Он взошел на пьедестал и сел на трон, барабанщики начали неистово стучать. Панорам топали в ответ барабанной дроби, издалека стал доноситься какой-то топот. Нараставшее напряжение разливалось в воздухе, завершившись небольшой паузой и громким заключительным стуком по барабану. Тут же, вынув ножи, воины рванули назад от площади вглубь города. Тар мчался вместе со всеми и увидел огромное стадо косуль и яростно кидавшихся на них панорам. Они перерезали глотки животным, жадно припадали к шеям и пили их кровь. Молодой воин, подталкиваемый со всех сторон жаждущими добычи и крови охотниками, не раздумывая, не евши целый день, догнал косулю. Она вырывалась из рук, трепыхаясь, он чувствовал страх животного перед смертью. Но, не раздумывая, пырнул ножом шею добычи, ощущая, как теплая кровь потекла по рукам и он, прильнув к ране, стал ее пить. Живительная влага сразу же проникла в глубины нутра, от удовольствия он аж причмокивал и, насытившись, отбросил обескровленную тушу на землю. Не видя и не замечая ничего вокруг, бежал в поисках добычи и свежей крови. Через несколько часов наполнившийся до краев Тар, пошатывающийся и осоловевший, стал искать свой отряд.

Лицо его было перемазано кровью, со слегка присохшими багровыми подтеками на шее, одежа была изляпана, с прилипшими ошметками плоти и внутренностей животных, глаза багровели довольным блеском, в которых человеческого почти не осталось. Он равнодушно осматривал молодых воинов, что выглядели точно так же, как и он, тушки мертвых косуль с вывернутыми внутренностями, валявшиеся повсюду, и опьяневших панорам, неспешно искавших своих, время от времени благодарно крича:

— Да здравствует Темный властелин!

Дошагав до казарм, панорам валились на дощатые лавки и засыпали мертвым сном. Тар, еле переставляя ноги от усталости и бродившей в нем крови животных, завалился на лежак и тут же провалился в забытье. Всю ночь он ворочался и беспокойно стонал во сне, еще даже не рассвело, а молодой воин отчего-то резко проснулся. Он беспомощно оглядывался, пытаясь осознать, где находится. Приглядевшись, он с облегчением узнал казарму, окружавших воинов, что спали мертвецким сном, помотал головой, словно стряхивая с себя остатки видений, и вдруг вспомнил сон, от которого он пробудился.

Невысокий вытянутый дом, вокруг заросли кустов с маленькими листочками, мелкими лилово-розоватыми цветами, знакомый гомон голосов и будто кто-то уже открыл дверь и звал:

— Иди скорей, лепешки уже готовы.

Тар быстро перемахнул околицу, подбежал к дому и почти увидел знакомое и родное лицо. И тут он проснулся.

Сердце забилось и застучало еще сильнее, будто какие-то кусочки из прошлой жизни всплыли в памяти, но отдавались они тягучей и гулкой болью в груди.

Тар затаил дыхание и несколько раз проговорил про себя то, что происходило во сне, будто чувствовал, что может забыть обо всем увиденном и что рассказывать о таком никому не стоит.

Рядом на соседней лавке заколотил ногами воин и стал кричать:

— Мама, мама! Нет!

С резким криком он внезапно проснулся и стал оборачиваться по сторонам, пытаясь прийти в себя. Вид у него был почти безумный: всклоченные волосы, слюнявый рот, шмыгавший нос и растертые багровые подтеки от вчерашнего пира. Парень заметил, что Тар не спит, на цыпочках подбежал к нему и сбивчиво, глотая окончания слов, заговорил:

— Тар, Тар! Мне мать приснилась. Как ее убили, я видел! Ииии, я не смог помешать.

Он склонил голову на грудь и беззвучно зарыдал. Тар ничего не отвечал, будто замерев. Парень, прервав тихие стенания, затряс его и снова забормотал:

— Ты не слышишь, что ль? О чем говорю?

Тар сдержанно зашептал в ответ товарищу:

— Тихо ты, Мос! Слышу я все.

Видя в глазах незаданный вопрос, он спокойно продолжил:

— Иди спать. Никому не говори об этом.

— Тар, у тебя вообще сердца нет? Мне же мать приснилась.

— Не сейчас. Иди, ложись.

Парень обиженно замолчал, втянул голову в плечи и, пообещав послушаться, понуро побрел к себе.

Серое мглистое утро и дребезжащий голос Командира разбудили лагерь панорам, Тар вспомнил события прошлой ночи и нехотя засобирался на тренировки. Шагая вместе с отрядом, он увидел впереди Моса, увлеченно рассказывающего о чем-то соседнему воину, но вскоре потерял его из вида. Их сегодня гоняли особенно усердно, заставляя сражаться друг с другом, и даже провели несколько схваток с опытными воинами. Устало топая обратно в казармы, он вновь заметил болтающего Моса. Тар, досадуя, покачал головой, отметив про себя, что разговоры товарища до добра не доведут.

Трапеза сегодня казалась будто бы первой: вновь отвращение к сырому мясу и чувство брезгливости, но голод, пожирающий изнутри, снова заставил его глодать сырую плоть, и чувство насыщения заменяло брезгливость.

Несколько дней Тар тревожился: днем, когда думал о сне и пытался вспомнить что-то еще, во время отвратительного поедания освежеванной плоти и беспокоясь за Моса. Они больше не говорили с ним о снах, зато он искал поддержку у других воинов, обидевшись на него. Однажды ночью молодой воин проснулся от тихой возни и стуков, слышавшихся совсем рядом. Сквозь полуоткрытые веки он подсмотрел, как взрослый панорам, что за ними приглядывал все время, поднял Моса и увел куда-то. Больше Тар его никогда не видел.

Командир и его приспешники завели в дальний амбар дюжину юных воинов с заткнутыми ртами, связанных и согнанных, словно стадо животных, с глазами, полными тревоги. Виртран, стоявший в темном углу, кивнул Командиру, и тот вместе с тремя воинами принялся обезглавливать нерадивых панорам, изрубая после смерти тела на мелкие куски. Другие жертвы стонали от ужаса предстоящей смерти, до них долетали ошметки плоти товарищей, брызги крови и безысходность происходящего.

Виртран удовлетворенно наблюдал за мучениями воинов, а в конце приказал Командиру:

— Избавься от останков. И чтоб никому ни слова!

Демон кивнул в сторону высоких кувшинов, стоящих в углу:

— Свежесцеженная сукровица в награду.

Перемазанный в крови жертв, с довольным оскалом, Командир благодарно поклонился и негромко воскликнул:

— Да здравствует Темный властелин!

И стоявшие за ним приспешники повторили за ним. Лишь за демоном закрылась дверь, как палачи побежали к кувшинам с кровью. Их было ровно пять, наполненных до краев сосудов, самый большой предназначался Командиру. Глаза их налились багрецом, они с наслаждением принялись пить заветную жидкость, чмокая от удовольствия и жадно глотая.

Виртран подошел к трону Темного властелина.

— Ну что, всех убили? — нетерпеливо спросил Каргарен.

Демон утвердительно кивнул.

— Что-то их слишком много?

Приспешник настороженно посмотрел в сторону казарм и медленно отвечал:

— Может, близкие слишком важны для них?

Каргарен резко перебил:

— Нечего предаваться сомнениям. Дай команду доверенным воинам, чтоб сразу докладывали о подозрительных новобранцах, а надсмотрщикам в награду обещай больше косуль в дикую ночь.

— Да, Темный господин! — подобострастно ответил приспешник.

Новые правила жизни Тара сменяли один день за другим: ранний подъем, тренировки без устали и постоянные военные вылазки. Ночь дикой охоты становилась единственной отрадой. Первый раз было действительно дико, а потом, когда разгорался огонь охотника в груди и хотелось быстрее других загнать косуль, ощутить пульсирующую темную влажную жидкость, проникающую в самое нутро и согревающее тепло, разливающееся по телу. Лишь видения-сны отдавали тягучей, но такой приятной болью, казалось, что, вспоминая, он вот-вот узнает что-то важное. Но после ночного исчезновения Моса он вновь погрузился в безопасное забвение.

Однажды их отряд, где состоял новобранцем Тар, отправили охранять бараки со стариками и детьми. Издалека он увидел девушку смутно знакомую — коренастую, невысокую, улыбчивую. Всех выгнали из амбара, и она помогала выйти старику, который еле передвигался, заботливо усадив его на крыльцо. Надсмотрщик прикрикнул на медленно собирающихся морин, все смешались и он потерял деву из вида. Время от времени он встречал ее, когда их отряд отправляли на охрану, всегда издали, ведь стояли они возле ворот. Она все время была чем-то занята: то участливо выводила больных на прогулку, то перевязывала им раны, добро улыбаясь. Тару вновь стали сниться сны — вязкие, из прошлого, после которых сердце отдавало пронзительной болью, но он никак не мог вспомнить, кто эта дева и почему он думает о ней.

ГЛАВА V. ЗАТИШЬЕ В БЛАГОДАТНОЙ

Рема будто что-то подкинуло на кровати, в тишине гулко раздавался таинственный шепот и отзывался в сердце: «Пора!»

Юноша протер заспанные глаза, помотал головой из стороны в сторону и вдруг заметил в окне, как занимается золотистый рассвет, как ему сказывал дед Нат много-много раз. Он тихо оделся, стараясь не разбудить деда, схватил накидку и выскользнул из дома.

Лес встретил его мягкой темнотой, которая вот-вот должна была озариться лучами янтарного рассвета. Под ногами похрустывали сухие ветки, трава, что таилась под деревьями. Рем шел не останавливаясь, раздвигая кусты колкого ельника, в груди что-то щипало, словно наитие, и юноша упорно продолжал идти. Заря неспешно разливалась в небе, золотила верхушки деревьев и опушку, что виднелась вдали. Вдруг Рем увидел то, что искал. Юноша аж подпрыгнул от удовольствия и пустился во весь дух к дальним деревьям. Там, среди сероватого мха, золотились янтарные ягоды взоры на невысоких кустарниках. Подбежав, он сложил ладони и взмолился богам:

— О Небо, благодарю за честь!

Будто и не было спешного бега, поисков среди ночных деревьев и сомнений, что отыщет. Рем отломал несколько кистей с янтарными плодами, ноздри защекотал сладковатый аромат взоры и, не удержавшись, он съел несколько ягод. Завернул сокровенное найденное в заготовленную холстину и неспешно отправился в селище. Душа его пела от восторга и сбывшейся мечты.

Раннее утро уже было в разгаре: вставали сельчане, собирались на деляны, кормили домочадцев, перекрикивались с соседями, гомонили детишки. Все готовились к сбору урожая — самой горячей поре в Благодатной, и умелые руки ценились на вес золота.

Посредине селища кругом выделялось торжище — трава там давно не росла, а окружали его невиданной красоты цветы и изумрудные кусты, на которых зрели ягоды. Рем направился туда, позвав с собой главного землепашца и сельчан:

— Я сыскал взору первым в этом году! Пора сбирать урожай в Благодатной!

С гордостью победителя развернул холстину и поднял вверх ветки с янтарными ягодами. Главный землепашец хмуро глянул в сторону юноши, ведь это означало, что на следующий год ему придется передать бразды правления селищем Рему. Но через минуту он заулыбался во весь рот и, похлопав юношу по плечу, провозгласил:

— Знатный дед — знатный внук! Рем нашел первую взору, быть ему и первым жнецом, что сберет урожай и спечет хлеб благоденствия. Селяне одобрительно зашумели, но тут послышались суховатое покашливание и ворчливые замечания:

— Кто мог отыскать взору? Так рано? Да я… Даже в первый свой сбор…

Недовольный худощавый старик расталкивал собравшихся, чтоб увидеть, кто там такой выискался. И замер на недосказанной полуфразе — это был его внук Рем. У юноши сползла ликующая улыбка с лица и плечи чуть опустились.

Дед тут же радостно заколотил посохом по земле и возгласил:

— Я всегда знал, что Рем по моим стопам пойдет!

Подошел к внуку, обнял и, взяв ветки взоры, затряс ими в воздухе:

— Пора, пора сбирать урожай в Благодатной!

Тут уж сельчане вовсю радостно загорланили:

— Пора! Пора!

Главный землепашец пробасил:

— Завтра, как рассветет, соберемся на срез первого снопа — серп Рема срежет созревшую ржу, а уж к вечеру отведаем первый хлеб благоденствия.

— Да, да — отведаем хлеба, наедимся. И давай жатву!

Шушукавшиеся сельчане потихоньку расходились по домам — кто хозяйством заниматься, кто детей кормить, и вскоре торжище опустело. Дед и внук побрели домой. У Рема в душе осела пелена грусти и обиды на выкрикивания деда, его постоянные ворчание и недовольство, но, отбросив досадные мысли, юноша бодро зашагал рядом с ним. Дойдя до дома, они, бережно разложив изумрудные ветки взоры, стали ее разглядывать. У деда снова загорелись глаза, как раньше, когда он слыл главным землепашцем — искусным, добрым, сильным. В детстве Рем глядел на деда и восхищался: ни одна беда не казалась ему не под силу, никакая непогода не могла его убедить перенести пахоту. Его твердая уверенность и спокойствие передавались сельчанам, и много-много лет их селище почиталось лучшим в Благодатной.

Нат стал увлеченно расспрашивать:

— А как сыскал? Почему сегодня пошел?

— Да, не знаю. Будто ночью разбудил кто-то и шепнул: «Пора!»

Дед заулыбался:

— Прям как меня в тот день, когда я первым нашел взору.

— А потом знал, куда идти?

— Да, что-то вело меня к ней.

Он радостно обнял внука:

— Я всегда верил в тебя!

Дед, шаркая посохом, отправился к соседям. Целый день только и слышались его одобрительные возгласы про внука и взору. И сам он будто помолодел: глаза горели довольным огнем, из голоса почти исчезли ворчащие и вечно недовольные нотки. Все изумленно смотрели на Ната, и как только он отходил, начинали шушукаться:

— Неужели наш добрый старейшина вернулся?

Селяне удивленно пожимали плечами.

— Дааа, а сколько он поучал наших сыновей. Да не так пашут, да не так сеют!

Особенно возмущалась невысокая женщина. Один старец долго выслушивал недовольства сельчан и вдруг возразил им:

— Тише, тише! Смотрите, как Нат, не станьте — ворчунами да брюзгами. Ведь не знаем, какими мы в старости будем. Осуждать его, что на жизнь озлобился он иль посочувствовать.

Все стыдливо притихли и спешно разошлись. Старец, прикрыв веки и опираясь на посох, погрузился в прошлое. Вдруг кто-то затеребил его за руку, и он, будто очнувшись, признал соседского мальчишку, которому всегда все было интересно:

— А почему все деда Ната называют ворчуном? А он всегда был таким?

Старец прокашлялся и молвил непоседе:

— Нет, только в последние лета. А так слыл он знатным старейшиной и землепашцем, да только случилось несчастье. От мора сгинули невестка и сын, да внук малолетний остался. Тяжело Нату пришлось. От горя аж почернел он. Зато внука какого вырастил. Ты же знаешь Рема?

Мальчишка кивнул и восхищенно воскликнул:

— Который взору нынче первым сыскал?

— Даа, он самый. А тут старость подкралась незаметно, и старейшиной другого землепашца выбрали. Вот и стал Нат все ворчать да на жизнь сетовать.

А сегодня небо его вновь одарило — внук Рем первым нашел взору, и теперь ему быть старейшиной и главным землепашцем. Может, и примирится с судьбой Нат… В жизни всякое случается.

Старец глубоко вздохнул и, глянув на мальчишку, молвил:

— Смотри, темнеет уже. Пойдем, провожу тебя по дороге.

Он взял непоседу за руку, и они неспешно зашагали домой.

Вечер выдался теплым и звездным, дед и внук уселись перед сном на широком невысоком крыльце дома и Рем, загадочно улыбаясь, молвил:

— А расскажи, как появилась взора?

Нат довольно кивнул и начал сказывать. Юноша закрыл глаза, и ему показалось, будто вернулся он в детство и слышит в первый раз историю о янтарных ягодах, о лесе и о золотистом рассвете, что не каждому суждено увидеть. Он не помнил родителей, лишь плотная фигура деда всегда маячила рядом — надежная, теплая, сильная. И справлялись они вдвоем лихо: сызмальства Рем был рядом с дедом на всех работах — посеве ржи, ее сборе, запасе. А когда весь урожай был собран и отправлен в столицу, наступало его любимое время — долгих звездных ночей и историй. Они усаживались с дедом на темное крыльцо и тот рассказывал легенды о ягоде взоре. О том, как нашел первым взору, как стал главным землепашцем, как важна Благодатная для Кристадин. О том, что без запасов не будет ни войны, ни мира, ведь наступит худое время — голод.

Любимой историей мальчика была про то, как ягода появилась в Благодатной.

И каждый раз, когда дед спрашивал, про что ему рассказать сегодня, он радостно восклицал:

— Дед, давай про лесную колдунью и взору…

Нат протяжно вздыхал и переспрашивал:

— Может, другую?

Но мальчик неизменно просил именно ее. Дед обнимал внука за плечи, неспешно и тягуче сказывал давно знакомую, но невероятно любимую легенду.

Давным-давно в сумрачной непролазной чаще лесной колдунье нужно было перейти из одного леса в другой, да ночь выдалась темной и безлунной. Колдунья заблудилась, от усталости присела на траву и пригорюнилась. Вдруг послышался ей тихий голос:

— Лесная колдунья, отведай моих ягод, и глаза твои станут такими зоркими, что даже в непроглядной темноте разглядят тропинку, которая выведет из леса.

И на ладонь колдунье будто кто-то высыпал золотистые бусинки. Поднесла она их ко рту, одну попробовала, другую. Вдруг почудилось ей, что вокруг светлее стало, так она тропинку и увидела. Не забыла лесная колдунья помощь ягодки взоры и велела лесному народу расселить ее по всему свету. Так и появилась взора в Благодатной.

Никто и не помнил, как и кто отыскал взору в первый раз, лишь знали о ее целебных свойствах и что когда она поспевала, то и наступала пора собирать урожай. Расцветали ее золотистые цветки весной, наполняя все вокруг сладким ароматом, а уж к концу лета, аккурат к сбору ржи, поспевала она в глухом лесу. Золотились ее янтарные ягоды на невысоких кустарниках, что притаились в хмурых ельниках. Вот и считалось величайшей честью найти первые ягоды, и если удавалось это юноше-селянину, то становился он со временем почетным и уважаемым земледельцем. В конце истории мальчик радостно переспрашивал:

— Прямо как ты?

Улыбаясь, дед отвечал:

— Да, как я. И ты тоже сможешь стать главным земледельцем.

Относил он сонного внука на лежанку в теплый дом, тот мирно засыпал и видел мечты во снах. Так в его сердце постепенно поселилось желание стать главным земледельцем и продолжить дело деда.

Незаметно проходили дни, складывались в месяцы, годы, и, когда подрос Рем, ему не требовалось столько внимания, как раньше. Зато время главного земледельца подходило к концу — не успел Нат вволю насладиться мастерством. Так и прошли последние два года — с каждым днем он ворчал все больше, Рем улыбался меньше. Но втайне мечтал, что как только найдет взору, то и наступит мир в их доме. Нат, как и другие старейшины, будет учить ремеслу юных селян, разводить необычных животных или придумает что-то свое. Сегодня дед и внук уснули необычайно довольные друг другом, Рем лишь слегка волновался перед первой жатвой.

Утро выдалось солнечное, тихое и ясное. Селяне, наряженные в темно-зеленые одежды: мужчины в рубахах и штанах, женщины в длинных платьях того же цвета, перехваченных в талии поясами. У каждого в руках было по колосу и цветку. Шли они, распевая древний гимн, как и их предки, собираясь идти в поле на жатву:

«Мать земля, возблагодарим

Мы тебя за щедрый урожай,

Милость сытости и житья».

Впереди всех шагали Нат и Рем. Они несли в руках взору, как знак, что земля готова отдать свои плоды морин. Идти было недалеко, ведь рожь сеялась прямо за последним домом селища.

Главный земледелец подошел к юноше и вручил серп:

— Величайшей честью наградили тебя Боги! Будь достойным.

Взволнованный Рем взял серп и отправился к первой деляне ржи. Позади стоявшие селяне затянули продолжение гимна:

«Мать Земля, отдай первый колос

Достойному и нашедшему взору.

---

Срежем колосья, спечем первый

Хлеб, разломим деляной и поделим на всех».

Рему казалось, что солнце позолотило колосья еще сильнее, ветер слегка перебирал их, и, срезав первый сноп, он сложил его в холстину. И все отправились обратно в селище. Дед и внук, согласно обычаям Благодатной, закрылись в доме и обмолотили зерно в мельнице. Чашку, в которую сыпалась мука, держал Рем.

Вроде бы успокоенный, Нат вновь начал ворчать:

— Да держи ты ровно!

Юноша промолчал, но радостное и упоенное ощущение от среза первого снопа улетучилось. Рем растянул шкурку: туда же к, муке добавили они с дедом толченые ягоды взоры. Юноша с силой вымешивал тесто, а дед тем временем разводил огонь в очаге. Скоро душистые ветки ельника наполнили ароматом их дом, и стало еще уютнее. Дед подал невысокую глиняную посудину, и юноша хотел было переложить тесто и в очаг отправить, как Нат вновь начал возмущаться:

— А почему взору так плохо растолок? Зажарится и соку не даст.

И хотел было додавить ягоды, но посудина выскользнула из рук Рема и с грохотом разлетелась на мелкие куски по полу. Внезапно воцарившаяся тишина и грохот разбитой посудины охолонули Ната. Рем, побледневший от досады и обиды, молча смотрел на деда.

Мужчина отвернулся, отошел к оконцу, распрямив плечи, обнял внука и, глядя ему в глаза, твердо пообещал:

— И чего-то я? Одолела меня злоба на жизнь, а кому от этого хорошо — ни тебе, ни мне. Вновь Боги нас одарили — ты первым нашел взору. Не печалься, придумаем что-нибудь и для меня. Ты ж скоро главным земледельцем станешь. Помощь-то ой как нужна будет!

Рем заулыбался и радостно отвечал:

— Конечно, дед. Я еще сколького не знаю.

Они вместе собрали осколки с пола. Дед хитро глянул на внука и продолжил:

— Ой, знаю, чего у нас не заладилось. Песнь–то забыли затянуть.

И вскоре из небольших оконцев стали доноситься звуки немного надтреснутого баса и звонкого молодого голоса, распевали они во все горло слова хлебной песни, а тут уж и аромат свежеиспеченного хлеба разнесся по всем соседям.

К вечеру Нат и Рем пришли на торжище с высоким испеченным хлебом, украшенным сверху золотистыми ягодами взоры. Печево выдалось высокое, пропеченное и сочное, ведь ягоды пропитали соком тесто.

Сельчане сызнова собрались, ярко запылали костры и взвились в небо, старец оделял всех кусками благодатного хлеба, Рем раздавал горячее питье, которое не переставало кипеть в казане.

— Ох, как вкусно!

— Да и сытно!

Слышались отовсюду одобрительные возгласы.

— Ну, угодили землепашцы.

Довольные, уставшие дед и внук улеглись спать. Посреди ночи старец проснулся и промаялся почти до рассвета, лежа, не сомкнув глаз. Едва забрезжило небо, он выскользнул из дверей дома. Побрел Нат по густой траве в лес, и пошел он по дорожке к заветным ягодам взоры, что сыскал впервые он очень давно. Поляна была укромная и со стороны леса не видная, как он ее нашел — Нат сам не знал. Лишь каждый год летом вновь и вновь приходил он в это место. Солнце золотило травы, взору, а у старейшины мелькали годы перед глазами: как он стал уважаемым, как стал отцом, как неистово кричала душа от боли в то лето, когда сгинули невестка и сын, как тяжело ему было воспитывать внука одному. Золотистая поляна слушала молчаливый диалог Ната, который сидел каждый раз опустошенный после очищения души. Лишь раз не пришел он сюда, когда пришлось отдать правление другому старейшине, и уже несколько лет таил все чувства в душе.

— Аааааа! — яростно закричал Нат, и вопль его перешел в рыдание. Он горестно вздыхал о последних годах ворчания и обид. Оглядел старец заветную поляну и обрадовался, что ничего не изменилось, кроме него самого.

Вдохнул он прозрачный лесной воздух и ощутил всей душой мир, силы, добро. Почувствовал он себя прежним — веселым, сильным, лишь малость постаревшим. Теперь он знал, что хочет передать свои знания юным селянам. Рассказать обо всем, чему научился: как впервые собрал зерно, как распрямляются плечи после того, как последний обоз с продовольствием отбывает в столицу, и как ощущаешь, что благодаря тебе страна будет сытой.

После этой истории вечная усмешка надо всем и вся превратилась на лице старика в добрую улыбку, вновь в селище он стал уважаемым — теперь и среди старейшин.

Рем вместе с другими селянами, не покладая рук, сбирали урожай, молотили зерно, грузили обозы, не прерываясь ни на миг.

И когда они загружали одну из телег, что должна была тотчас отправиться в Благодатную, скоба жалобно скрипнула и аккуратно составленные припасы медленно съехали на землю.

Старый погонщик заворчал:

— Да сколько можно уже! Телега, и та просела. Отдыхать давно пора.

Видя, что разговор до добра не доведет, Рем быстро выпалил:

— Да ничего страшного, рядом же мастерские. Рукой подать, — махнул он в сторону низины, где за полями расположились длинные деревянные строения, домики умельцев и слышались постоянные окрики рабочих.

— Позову кого-нибудь из мастеров на подмогу. У нас они на все руки.

Мужчины поохали, но быстро согласились, усевшись прямо на обочину дороги. Раскурив трубки и вдохнув душистый дымок, приготовились ждать.

Юноша торопливо зашагал в мастерские, вроде бы казалось, недалеко от селища, а пока все деляны прошел, времени выдалось немало.

За золотистыми полями начинались мастерские: сначала виделись невысокие и широкие домики, потом шли деревянные столярные, а уж в конце поселения дымила и чадила кузня.

Как ни странно, хотя и вечерело, не так уж много народу было на улице. Почесав затылок, Рем постучался в ближнюю мастерскую. И только хотел что-то сказать, как запыхавшийся мастер, на одежде которого кое-где виднелась стружка, сунул юноше куль и наказал:

— Давай быстрей в кузню, сколько тебя ждать можно. Вечерние обозы уж скоро прибудут. Мигом отнеси, а то уж второе долото поломалось за день.

Парень ошалело уставился на столяра и хотел было возразить, но тот еще пуще напустился:

— Дуй мигом, а то скажу старшому, что еле ходишь.

Рем взял куль и побежал к чадящей кузне, не то чтобы он испугался, просто покуда выяснять будешь, проще отнести, потом и помощи попросить. Решив в этот раз не стучаться, Рем открыл дверь и заметил в глубине двух мастеров. Те любовались короткими мечами, что-то разглядывали внимательно и одобрительно цокали:

— Эхх, удалась работа!

— Прям как старинный, один в один ножак — не отличить.

Когда юноша подошел совсем близко, они всполошились, убрали оружие и накинулись на него:

— Ты кто? Как попал сюда?

Удивленный Рем отвечал:

— Да вот, инструмент принес от столяров. А зашел как? Дверь-то открыта была.

Тот, что поплотнее, грозно посмотрел на молодого и угрожающе произнес:

— Опять не закрыл? Да сколько раз говорить!

Хотел было он что-то сказать, но опомнившись, что тут посторонний, притих. Мастер поблагодарил Рема и, не выслушав его, отправил восвояси. Юноше захотелось потрясти головой, чтобы понять происходящее. Но ведь его ждали уставшие погонщики и, оставив домыслы на потом, он припустил обратно в столярную мастерскую.

Решил он зайти к столяру, тоже не спрашиваясь. На длинных верстаках он приметил несколько досок, поперечин и ручки. В глубине мастерской разглядел деревянный щит, обтянутый кожей. Ему показалось, что где-то он такой уже видел, как и ножак, что рассматривали кузнецы. Вдруг вошел столяр, подобревший и неторопливый, и наконец-то расспросил Рема.

— Ааа, поломалась скоба. Ну, чего ж не помочь. Пойдем. Мне как раз нужно к родичу зайти, заодно и вам подсоблю.

Когда они собрались уходить, к кузне подогнали обозы, такие же, как с продовольствием, только узкие и длинные. Рем хотел рассмотреть чудные повозки, да вдруг приметил, что времени-то прошло немало. Да и столяр, захватив инструменты, долго ждать не собирался, и они отправились к погонщикам.

Уже поздно вечером, сидя на низком крыльце, Рем рассказал обо всем деду: о коротких мечах и щитах, что готовились в мастерских, о странных обозах, о сутолоке и безлюдии в поселении. Нат задумался и отвечал:

— Может, оружие чистят да чинят? После сбора урожая смотры войск будут в столице, вот, видать, и готовятся.

— Почему как-то скрытничают?

— А чего им со всякими земледельцами болтать. Хотя такие короткие мечи давно уж не в ходу. Но раньше только ими и сражались. Еще и щиты были деревянные, дубовые.

Рем удивленно спросил:

— Разве ты воевал?

Дед рассмеялся:

— Да нет. Давным-давно мир и благоденствие в Кристадин. У кого-то видал старинное оружие — то ли в подполе, то ли в сундуке. Вот и узнал, что наши предки сражались на ножаках, а защищались в атаке щитами. Но давно это было, очень давно.

После сбора урожая во все уголки Кристадин отправились гонцы с депешами.

Главы поселений созывались в столицу, король Рамир начал собирать войска: проверялось оружие, стелились палубы, чистились пушки. Молодых и опытных воинов призывали на службу.

Алира спрашивала отца:

— Война грядет?

Отец же, задумчиво глядя на дочь, немногословно отвечал:

— Все может быть.

И продолжал вооружать королевство. Советник Юхан, словно невидимая тень, скользил за королем, и после этих встреч сразу же что-то неуловимо менялось.

То по ночам пригоняли обозы из Благодатной и разгружали что-то сразу в схроны казарм, то сбирались военачальники и длились их встречи до утра.