Земля набухала, опьяненная влагой, и не было у нее больше сил пить, а вода все лилась и лилась в ее утомленную утробу, и казалось, что так будет вечно.

Ною было скучно. Друзья-мальчишки попрятались по домам, и так же, как он, сидели у окна, наблюдая за наводнением. Кто-то читал, кто-то плакал, а кто просто писал стихи, полные воды и мути. Все скучали по лету.

Ной был отмечен солнцем. У него были огненные волосы, и веснушки рыжими пятнышками разбежались по всему телу. Он любил рисовать птиц в тетрадках, и те летали там разноцветными вихрями, словно пытались вырваться из разлинованных в мелкую клетку страниц.

— Скажи мне, папа, — сказал Ной, — почему за окном столько дождя?

Папа Ноя был седым и старым, и он знал все — так казалось Ною. Ной думал, что в седине есть какой-то фермент, отвечающий за мысли, — что-то похожее говорили ему в школе, да он не понял.

— Дождь льет, потому что стихийное бедствие, — ответил папа. Он читал книгу с голубем на обложке.

— А стихийное бедствие — это плохо, или бывает хуже? — спросил Ной.

— Бывает и хуже, — ответил папа.

— Папа, а что такое «каждой твари по паре»? Бабушка что-то сегодня ворчала об этом.

— Каждой твари по паре? Ммм. Ну, это значит, что вдвоем быть лучше, чем одному.

— А мы с тобой вдвоем?

— Да.

— И мама тоже с нами вдвоем?

— Мы все — семья. Нас много, — ответил папа.

— Ясно, — сказал Ной.

А дождь все не кончался. Ной думал о лете.

Гнев

Этим утром Жоржа будит радио-будильник. Он звенит, как непрошенный гость, долго, настойчиво и неумолимо, теребит его слух, как собака, изголодавшаяся по вниманию и костям. Жорж просыпается с отвращением, неохотно возвращаясь к действительности, которая ничуть не лучше мучающих его обычно кошмаров.

Каждое утро он открывает глаза с тягостным ощущением собственного бессилия перед наступающим днем. Он просыпается уже уставшим и никуда не годным, его терзают усталость в руках и ногах и знакомая боль в спине. Он лежит так очень долго с закрытыми глазами, мечтая распасться на атомы и раствориться в небытии. Ему кажется, что он упал с чудовищной высоты и разбился и теперь будет лежать так вечно, прикованный к постели, пока не умрет. Он дышит тяжело и слышит старческие хрипы в своей груди, которые говорят его опытному уху, что все еще хуже, чем он думал. Он стремительно мчится навстречу смерти. Как еще назвать старость, с которой не можешь смириться?

С каждым разом просыпаться становится все труднее.

Еще труднее Жоржу засыпать. Засыпать в последнее время ему удается только после того, как он немного выпьет. Впрочем, в этом нет ничего страшного, потому что никто этого не видит, а сам Жорж старается не думать о том, что пьет каждый вечер. Ему нужно что-то, чтобы забыться и не думать. Не думать — это все, что у него есть. Если не считать Стефани. Но если думать о Стефани, то Стефани — это именно то, чего у него нет. То, чего ему больше всего не хватает. То, для чего он просыпается каждое утро и живет, несмотря на ужас перед наступающим днем.

Каждое утро Жорж слушает радио. А как еще узнать о том, что происходит в мире, в котором все будто бы сошли с ума? Радио создает иллюзию того, что в этом мире, наполненном воспоминаниями и пустотой, есть еще кто-то, кроме него. Вот и сегодня эти жизнерадостные, тошнотворно жизнерадостные голоса наполняют пустоту хмурого дождливого утра и создают иллюзию жизни, в которой что-то происходит. Однако радио не дарит ему положительных эмоций. О нет, оно наполняет его бессильной злобой, которая сдавливает ему горло, еще секунда — и он задохнется, и… Он замирает, пораженный тем, как много еще у него осталось сил, чтобы ненавидеть. Сколько раз он сшибал кулаком приемник и потом, кряхтя, долго искал его на полу, в груде битых бутылок и тряпок, которые когда-то были одеждой.

Однако злоба и ненависть — это не всегда так плохо, как люди привыкли считать. Злость, если называть вещи своими именами, — это тот спасательный круг, который позволяет ему держаться на плаву.

Сегодня передают интервью с неким Фредериком Сомье, который в последнее время много мелькает по телевизору и ведет активную предвыборную кампанию.

Сказать по правде, стены этой комнаты душат Жоржа… Ему хочется бежать, бежать от них, куда глаза глядят. Он заперт в этих коробках комнат, прикован к этой кровати, к этому приемнику, к Стефани…

Бодрый мужской голос задает вопрос гостю радиопрограммы:

— Итак, Фредерик, вы утверждаете, что упразднение 16-й статьи Гражданского кодекса не только поможет пополнить государственный бюджет, но и решить существенные проблемы общественной жизни? Но сможет ли этот законопроект, к примеру, способствовать восстановлению института семьи?

…Эта вечная безупречная четырехугольность и серые цвета. Картины с холодными пейзажами японского утра, которые они когда-то выбирали вместе с женой, вызывают только тоску.

— Во-первых, речь идет не об упразднении 16-й статьи, а о модификации некоторых пунктов, — отвечает уверенным голосом Фредерик Сомье.

…А в пышных шторах теперь живут пауки и мухи. В углу на темном манекене белеет старое свадебное платье Стефани, символ неудавшегося брака.

— К примеру, до сего времени человеческое тело и его продукты не могли быть предметами частной собственности, объектами наследования, торговли и передачи на него прав третьим лицам…

Повсюду ее украшения, которых становится все меньше: он научился сбывать их по максимально выгодной цене знакомому ювелиру.

— Во-вторых, наш законопроект позволит изменить…

Повсюду его книги и ее туфли. Ее платья, в которых она была так хороша, а еще лучше без них. Когда-то он любил это старое семейное гнездо, с которым ему придется расстаться. Хотя, конечно, он слишком стар, чтобы сожалеть обо всем, что случилось, он чувствует себя отжившим свое и хочет, чтобы все закончилось как можно быстрее. Сегодня все закончится. У них больше не будет прошлого. Только будущее. Будущее, как жалкая насмешка судьбы.

Он и Стефани могли бы быть так счастливы вместе. Он явственно представил себе, как они живут нормальной жизнью и, как это всегда бывает, мечтают о другой нормальной жизни. У них были бы проблемы, как и у всех старых пар. Вполне возможно, что даже слишком много проблем. Может, у них были бы и дети. И дети детей. Возможно и то, что, не выдержав всех этих испытаний, их брак распался бы, и как раз сейчас они доживали бы свои дни с другими людьми и даже в других городах. Но всего этого не случится уже никогда.

Нет ничего, что было бы, если бы…

Они будут вместе до самой смерти. Время разлучило их навсегда. Но не пространство. Пространство осталось с ними.

«Мы всегда будем вместе, — думает он со старческой нежностью. — Мой малыш, моя милая куколка, мой лучший молчаливый друг!»

— Вы хотите сказать…

— Я хочу сказать, что при настоящем положении дел перед нами стоит проблема утилизации человеческих ресурсов, которые требуют огромных капиталовложений и в то же время не могут участвовать в своей судьбе…

Жоржу становится так тоскливо, что ему хочется заткнуть уши. Невероятно, как много идиотов выступает по радио по утрам.

— Поймите же, на плечах нашей нации лежит серьезная проблема выживания, и мы готовы решить ее, даже если при этом нам придется обойти устаревшие по сегодняшним меркам этические нормы.

Каждый раз, закрывая глаза, Жорж надеется, что не проснется. Эта мысль настигает его по ночам, когда он часам извивается в постели, измученный, как бабочка, пришпиленная булавкой к белому листу простыни. Он пытается спать все свободное время, сражаясь с бессонницей при помощи батареи бутылок. И каждое утро проигрывает: пробуждение настигает его, как боль настигает мозг больного.

— Вы считаете, что разрешение на продажу или наследование человеческого тела поможет спасти нашу нацию от вырождения?

— Абсолютно точно. Но я хотел бы пояснить, что данный законопроект касается только людей с диагнозом ЧНТ. Заботу о них отныне можно будет передавать третьим лицам, безвозмездно или за деньги. Это не только существенно пополнит государственную казну, но и…

Жорж целует Стефани и гладит ее по матовой щеке. На ее голом плече, выступающем как снежный айсберг из-под сползающего одеяла, можно прочитать историю всех спящих женщин Земли — оно так вызывающе беззащитно, что кажется: проклят будет тот, кто осмелится коснуться этой нежной кожи. И Жорж проклят каждый день. Они все прокляты.

— Что будет с теми, кто находится на попечении государства?

— Государство сможет передать право на заботу о пациентах, больных ЧНТ, всем заинтересованным лицам, обладающим соответствующими нормам материальными ресурсами.

— А тем, для кого не удастся найти эээ… опекуна?

— Закон предусмотрит для пациентов процедуры, которые помогут им прервать биологическую жизнь в самых комфортных условиях.

Этот очередной политический петух так глуп, что Жоржу хочется свернуть ему шею. С каждым годом их становится все больше. Реакция нарастает. Правые становятся левыми, а левые правыми, черт бы их всех побрал. Каждый из них несет как политическое знамя единственно верное на их взгляд решение проблемы. Человечеству не избежать геноцида. Однажды они придут за Стефани и вырвут ее из его рук. И ему больше незачем будет просыпаться по утрам.

Жорж неохотно вылезает из кровати в холодное утро. Он чувствует себя старым и никому не нужным. Особенно жене. Время идет все быстрее, и он за ним не поспевает. Он хотел бы быть таким же красивым и нетленным, как она, но у времени на него другие планы. Жорж чистит зубы, бреет трехдневную щетину и выбирает более-менее чистую рубашку в корзине для грязного белья, слушая радио. Он слушает радио каждое утро, чтобы быть в курсе того, что происходит в мире, чтобы знать, к чему готовиться и, погружаясь во все эти события, в которых одно стихийное бедствие наслаивается на другое, не чувствовать себя таким одиноким.

— В моих доводах нет ничего аморального, поверьте мне. Конечно, мы можем еще много лет играть в так называемую «нормальную» жизнь, но наше общество больше не может себе этого позволить. Естественно, что каждый желающий может извратить любую здравую мысль в соответствии со своими фантазиями, однако я не вижу ничего аморального в том, что лечащий врач неизлечимо больного пациента может прекратить лечение, бессмысленно продлевающее страдания больного.

— Вы считаете, что больные ЧНТ — страдают?

— Вы бы хотели оказаться на их месте?

— Знаете, когда мне нужно каждое утро просыпаться в 6 утра, чтобы успеть приехать на работу к 8, мне кажется, что они — самые счастливые жители Земли.

— Вы такой шутник, Шарль.

Пока Жорж принимает душ и купает жену, его настроение улучшается. Ему нравится смотреть, как вода стекает по ее обнаженному телу, покрытому нежным светлым пушком, а потом укутывать ее в полотенце, как куклу, и баюкать, представляя, что ей могло бы это понравиться. Вот только его руки дрожат все сильнее. Все сильнее с каждым днем.

— Не кажется ли вам, что подобные меры по отношению к больным ЧНТ могут показаться странам Содружества чем-то вроде легализованной работорговли?

— Работорговля — слишком громкое слово. Сегодня утром Президент посетил Северную Америку. Он будет участвовать в очередном саммите, посвященном ЧНТ. Вы сами понимаете, что могут пройти десятилетия, прежде чем мы найдем панацею. Мы не можем просто закрыть глаза на проблему. Поймите: мы не имеем дело с человеческими существами в абсолютном понимании этого слова. Вся эта шумиха о правах человека в отношении больных ЧНТ не имеет ничего общего с реальностью. Человек, у которого нет обязанностей, не может обладать полнотой прав.

— Арабский эксперимент показал нам…

— Арабский эксперимент не удался, потому что не проходил под жестким государственным контролем. Реформа, которую предлагаем мы с моими коллегами, будет продумана до мелочей. Поймите, в нашей стране имеется огромное количество нерабочего человеческого материала, который стоит огромных денег казне. Моя цель — защитить человечество от банкротства.

Лень

«Человечество рано или поздно попадется в западню своих же законов», — мрачно думает Жорж, выключая радио. Он спускается в кухню со Стефани, укутанной в банный халат, и усаживает ее в инвалидное кресло. Мокрые волосы закрывают ей лицо, и он привычным жестом зачесывает их назад. Ее голова безвольно падает на плечо и не двигается. Ее веки отдают синевой. Он смотрит на нее так пристально, что видит каждую жилку на ее застывшем лице. На бледной щеке, будто причудливый узор, остался след от подушки. Она полулежит в кресле, безвольные руки свисают с подлокотников, как плети. Ее глаза закрыты. От нее, как всегда, веет вечностью и смертью, чем-то сверхъестественным, непонятным и чуждым Жоржу. Он подкладывает ей под шею подушку и смотрит на нее в каком-то странном оцепенении, — такое все чаще случается с ним в последнее время. Тишина действует ему на нервы. Ему хочется кричать, бить бутылки. Он сдерживается.

Ему вдруг становится не по себе, но он пересиливает себя и говорит с ней ласково, как будто она вот-вот откроет глаза и заговорит с ним.

— Если бы я мог, то свернул бы шею всем этим политиканам. Не беспокойся, твой Жорж позаботится о тебе. Ты, как всегда, прекрасно выглядишь, — говорит он. — Чего не скажешь обо мне. Тебе хочется кофе? Я бы выпил.

Жорж роется в шкафу и находит только пустые банки. У него нет кофе уже три недели, а вчера закончилась последняя пачка макарон, но он постоянно забывает об этом. Проклятая старость. Да и ей нужен не кофе, а укол. Хорошая доза внутривенного. У него осталось всего сорок капсул. Одна капсула — это полтора дня. Всего полтора дня жизни. Или целых полтора дня, если быть оптимистом. Но он все-таки предлагает кофе, которого нет, женщине, которая его не слышит.

Привычка заставляет его каждое утро играть во все ту же игру, в которую играют тысячи других семей. Журналы прозвали ее счастливым браком. Психологи утверждают, что эта игра способствует повышению сопротивляемости организма мужчины к депрессиям и стрессовым ситуациям. Однако Жорж никогда не интересовался психологией и не верил в нее. Он разговаривает с женой каждый день, потому что диалог, черт возьми, — это очень важно для отношений.

— Давай я сделаю тебе укол, — говорит Жорж, — вот увидишь, ты тут же почувствуешь себя бодрее.

Жорж достает шприц и привычным жестом закатывает ей рукав — ищет катетер. Ее голова снова безвольно падает на бок. Он слышит ее слабое дыхание. Жорж поднимает ей голову и целует в лоб. За последние двадцать лет она ни капли не постарела, вот только ее кожа стала очень бледной, как бумага. «Возможно, потому что мы почти никуда не выходим», — думает он.

— Все будет хорошо, — говорит Жорж. — Ты должна мне верить. Конечно, от того, что я твержу это постоянно, ни тебе, ни мне лучше не становится. Но сегодня все будет по-другому. Вот увидишь. Больше ведь о тебе позаботиться некому. Я позабочусь о тебе, а ты обо мне. Нам ведь так хорошо вместе, правда?

Иногда ему кажется, что она все-таки понимает его. Кто знает, что происходит в голове у больных ЧНТ, может, они проживают тысячи жизней в каких-нибудь фантастических снах, которым можно только позавидовать, а может, они уже давно мертвы, а забывшийся мозг по привычке поддерживает жизнедеятельность тела, в котором не осталось души. Жоржу хочется верить в первое. Что его жена отсутствует в ей одной доступном мире, и однажды она проснется, посмотрит на него и скажет: Жорж, мы такое вытворяли в моих снах!

Он садится напротив нее и молча смотрит на нее, с ужасом ощущая, как время стремительно утекает сквозь пальцы. У него нет сил сдвинуться с места, даже пошевелиться. Его отчаяние столь полно, что у него нет сил жить.

ЧНТ

Врачи утверждают, что чума нового тысячелетия, прозванная в народе ЧНТ, погружает больную в состояние глубокого сна, который ничем не отличается от обычной комы. При этом пациентка не двигается, не издает звуков во сне и разбудить ее невозможно. Однако присутствуют реакции на боль, холод и состав внутривенного питания, которые проявляются в виде слабых аллергических высыпаний. Ее зрачки не реагируют на световые раздражители, а мышцы тела абсолютно расслаблены.

У больной ЧНТ не наблюдается возрастных изменений, по крайней мере, внешне, однако со временем пациентка значительно теряет в весе, в среднем процентов на 20 за десятилетие. Именно по этой причине показатели смертности среди больных ЧНТ, не достигших половой зрелости, достигают 99 процентов. На сегодняшний момент зарегистрировано не более нескольких сотен больных ЧНТ, биологический возраст которых составляет менее 15 лет.

Никаких врачебных противопоказаний для занятий любовью с больной не существует, только этические и религиозные. Так, католическая церковь выступает за соединение больной ЧНТ с мужем, а протестантская категорически против этого, приравнивая его к греху.

Детей больная ЧНТ иметь не может. Попытки искусственного оплодотворения не увенчались успехом.

Мужчине болезнь не передается. Некоторые ученые предполагают, что эпидемия вызвана вирусом, который почему-то не воздействует на носителей Y-хромосомы. На сегодняшний момент объяснения ЧНТ так и не было найдено.

ЧНТ была названа самой страшной гуманитарной катастрофой 21 века.

18+

Книга предназначена
для читателей старше 18 лет

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.