Бесплатный фрагмент - Совсем голову потерял

ГЛАВА 1. ДРЕВНЯЯ РУКОПИСЬ

Алла, безнадежно увлекшаяся смартфоном и не обращавшая внимания на работающего с гантелями мужа, неожиданно оторвалась от своего занятия:

— Вот догадайся с полураза, что я в интернете нашла!

Никита застыл с поднятыми над головой гантелями:

— Как компот из картошки сварить.

Алла, за месяц замужества уже привыкшая к нестандартным шуткам своей половинки, продолжила дележку новой информации:

— Картошке еще месяц взрослеть. А тут один наш турист в Египте копию фотки их древней рукописи, в местном главном музее хранящейся, купил. Когда он вернулся, другу показал, а тот перевести ее сумел. Что скажешь?

Никита опустил на пол гантели, бросил взгляд на слегка потемневший вид за окном, и стал сочинять ответ на вопрос:

— Развели туриста. Древний он человек!

— А ему сказали, что на фото — пергамент со стихами придворного мудреца и поэта Клеопатры.

— Клеопатра всех мужиков разводила. И переводчик своего друга развел. Откуда ему древний язык знать?

Алла не стала спорить, а снова испытующе посмотрела на мужа:

— Так прочитать тебе, что тот друг наделал, или не надо?

Никита снова встревожено посмотрел на темнеющее окно:

— Давай! Только не нравится мне всё это!

— Как может не нравиться, если ты еще слушать не начал!

— Я погоду слушать начал. Она завывать начинает. А ты читай, только быстрей! Мне же надо выйти, сено накрыть.

И Алла, понимающе, заговорила нараспев:

«В это времечко тесное,

Раскупавшись чуток,

Станут хляби небесные

Собираться в поток.

Хлябям тем занеможится

Свой покинуть чертог,

Чтоб земли нашей кожица

Чистый выпила сок.

Станут громы буянные

Просыпаться кругом,

И душа чья-то странная

К ним прижмется тайком».

Алла даже не успела перевести взгляд на Никиту, выбегающего в сени со словами, заглушаемыми порывами наружного ветра. До нее едва донеслось: «Ливень нам накликал тот тур…». Наружная дверь хлопнула и теперь уже Алла подбежала к окну, но только увидела, что днем наступил вечер.

ГЛАВА 2. МОЛНИЯ ВСЁ ВИДИТ!

Выбежавший Никита уже ощущал первые крупные капли дождя, приступившие к обработке его макушки и плеч. Когда он начал разворачивать лежащую возле большой копны сна, полиэтиленовую пленку, дождь жестко забарабанил и по спине тоже. Ветер сдувал край пленки с копны. Никита стал пробовать прижать край пленки к копне жердью, чтобы перейти к соседнему краю. Но ветер сразу показывал, что он сейчас хитрее и сильнее.

Решив, все-таки, найти слабинку у ветра, Никита зашел с другой стороны копны и увидел кого-то прижимающего другую жердь к другой пленке, на вновь открывшемся в дождевой стене, краю копны. Этот кто-то оказался соседкой, Майкой, той самой Майкой, на которую он всегда засматривался до женитьбы. Длинные волосы ее прилипли к лицу, а сарафан так пристал к телу, словно сарафана и не было. Но Никите сейчас было не до выяснения, почему сарафан вдруг стал полупрозрачным. Он схватил очередную жердь и стал прижимать продолжение придавливаемой пленки, к копне…

Когда им удалось справиться с проказами погоды, Никита, тяжело дыша, уставился на необычный вид Майки. Она, молча, опустила голову и дрожала.

— Домой беги! — не выдержал Никита.

— А спасибо? — робко улыбнулась она.

— Со «спасибами» беги! — показал он ей в темноту. — И грейся!

— У меня ноги закоченели! Отнесешь?

Никита непроизвольно отшатнулся, но сразу взял себя в руки. Он осторожно наклонился, и поднял ее, держа под спину и под коленки, сзади. Она обняла его за шею, чтоб не упасть. Так они прошагали, приклеенные друг к другу до Майкиного дома. Никита стал опускать ее на траву возле крыльца. А она вдруг лихо соскочила сама и залилась смехом. И тут же снова подскочила к нему и чмокнула в щеку. Никита собирался опешить, но не успел, потому что она подставила ему лицо:

— Теперь твой черед! Целуй и грей!

Никита привык к ее шуточкам, когда она еще была маленькой. Но недавно он поздравлял ее с 18-летием. Поэтому пришлось становиться старшим и разумным соседом. Он стал убеждать ее не терять голову:

— Ты что? Хочешь без пучка волос остаться? Сейчас моя Алка услышит и за твоим пучком придет!

— Не придет. Сейчас холодно и темно. А я сейчас пришла, потому что раньше никак повода не находила.

— Да женился же я! Нельзя нам в темноте поводы искать! Ты себе парня найдешь! Хочешь, с кем-нибудь познакомлю.

— Не хочу — с кем-нибудь. Ты мне всегда нравился. Я всегда хотела, чтоб с меня самый статный парень района глаз не сводил, а ты отвернуться норовишь!

— Понимаешь, я тоже иногда тайком глаз не сводил, ты тоже мне нравилась, но это там, далеко осталось. И Алка догадывалась. Она сказала, что если к тебе сунусь, то не она, а мне оттуда, — Никита показал на мрачное-премрачное небо, — лоб пропечатают.

— И ты веришь?

— Нет, конечно! Но всё равно, нельзя!.. Не поцеловать тебя нельзя!

Никита осторожно обнял Майку, и они снова приклеились друг к другу в поцелуе. Через несколько мгновений Никита осторожно отцепил ее от себя и опустил голову. Майка попятилась и усмехнулась:

— Ну, иди, иди на прогрев к Алке! И лоб береги! Он в хозяйстве всегда нужен.

Никита вздрогнул:

— Дура! Я же тебя от нее берегу, а ее — от тебя.

Майка надула губы, быстро вскочила на крыльцо и стала вытирать ладонью то ли ручейки дождевых струй, то ли слез. Никита повернулся к ней спиной, собираясь уйти, но не уходил. Затем он продолжил поворот, снова оказался лицом к Майке. Раздался первый удар грома, и снова, во второй раз, Никита повернулся к ней спиной. На этот раз он медленно двинулся к своей копне, но через несколько шагов прибавил скорость.

Очередной настойчивый порыв ветра сумел расправиться с одной из накрытых на копну пленок. Он играючи стянул ее и потащил по лужам. Никита бросился ловить пленку. Небо осветилось от нескольких ярких молний. Прогрохотала серия громов.

А новую вспышку молнии Никита заметил прямо над собой. Он почти успел донести руку до лба, чтобы заслониться от ослепительного свечения. И тут время для него словно остановилось. Он увидел как очень яркая, пульсирующая, струя белого света тянется к его, страшно медленно приподнимающейся руке. Вдруг ужасно захотелось убрать руку, отпрыгнуть, убежать, но почему-то не получалось даже сдвинуться с места. Белая струя дотянулась-таки до его руки и стала втягиваться в нее. И тут Никиту сильно встряхнуло и всего его обожгло. Он почувствовал, что летит куда-то в пропасть, и никак не может долететь до ее конца.

Если бы кто-то наблюдал весь ужас происходящего с Никитой, в тех ритмах, в которых тот ощущал происходящее, то заметил бы, как белая струя, опускается вниз в светящемся и падающем теле человека, перетекает в обе его ноги и уходит из них в землю, сопровождая это немыслимыми вспышками.

Во время своего полета в пропасть Никита увидел, как несколько молний одновременно пронизывают окружающее его, черно-фиолетово-белое, вздрагивающее пространство. Одна из молний, самая ослепительная из всех, пробивается в центр пространства и на мгновение замирает.

Неожиданно она превращается в белый, пульсирующий шар. А тот сразу принимает форму задумчивого женского лица. Оно вытягивается, наклоняется, почти прикасаясь к Никите. Различающиеся на лице глаза, пристально всматриваются прямо в глаза Никиты, а рот начинает шевелиться. Никита слышит незнакомый голос, грустно вещающий: «Наконец-то я тебя нашла». Лицо вспыхивает и рассыпается на мелкие звездочки, покусывающие его тело с разных сторон. И сразу наступают полный мрак и непробиваемая тишина.

Никита так и остался лежать ничком на мокрой, но дымящейся траве. Теряющие силу капли дождя еще хлестали его по спине и затылку, а небо стало постепенно светлеть…

ГЛАВА 3. ЭКСТРЕМАЛЬНОЕ СПАСЕНИЕ

Алла, не находящая себе места, набросила на себя ветровку с капюшоном и вышла на поиски мужа.

Она обошла по лужам мокрую копну, но никого не нашла. Ее внимание привлекла различаемая недалеко, зацепившаяся за что-то, полиэтиленовая пленка. Алла подошла к ней, потянула за край, и ужаснулась. Никита преспокойно лежал под пленкой, и не собирался вставать. Тогда она наклонилась и заорала ему в ухо: «Никита! Шут с ним, с сеном! Всё равно, промокло! Домой пора собираться!»

Но ей ответил только голос отлетевшего далеко грома. Разозлившись, она стала трясти Никиту и кричать ему — то в одно ухо, то в другое: «Ты оглох, или придуриваешься? Беги домой, пока молнию не схлопотал!»

Снова не получив ответа, Алла сердито перевернула Никиту на спину, впряглась в его ноги, и сантиметр за сантиметром, потащила его в сторону избы. В эти страшные мгновения она даже не заметила сильный ожог на его ладони.

Старания Аллы не остались незамеченными другим соседом, дедом Филей. Этот морщинистый, маленький, но шустрый человечек с бородкой, на высшем уровне любопытства, выглядывал из окна своей избы, пытаясь сообразить, какую скотину и откуда тащит его соседка. Но когда он различил, что у скотины — человеческие ноги, прямо в подштанниках, натянул калоши, и запрыгал к выходу.

Что случилась беда, деду Филе прояснилось сразу. Поэтому он сразу стал оказывать первую помощь советами:

— Ай-яй-яй! Домой его срочно надо! С разбега — на соду посадить! Проблюется, и скоро опять человеком станет. А после третьего огурца — уже совсем новым и понятливым существом родится!

Тут дед Филя внезапно обнаружил, что из ботинка Никиты исходит дымок. Он осторожно прикоснулся к дымящемуся ботинку пальцем, сразу отдернул его и стал усердно дуть на обожженный палец. Ожог на ладони Никиты он принял за обычную грязь.

Алла сердито вздохнула:

— Чего дуешь? Или дуй отсюда, или помогай!

На этот раз дед Филя сообразил, что от него требуется. Он перехватил ближнюю ногу Никиты, уцепился за ботинок, подул на него, потом дернул изо всех сил, и упал вместе с разгоряченной обувью в руке. Уже лежа, радостно заметил, что ботинок, попавший вместе с рукой в глубокую лужу, перестал дымиться.

Со второго раза получилось лучше. Снова надетый ботинок, уже не отваливался от ноги. Но двигаться прямо к избе, у Аллы с дедом Филей не получалось, потому что дед тянул ногу Никиты медленнее, чем Алла — другую ногу. А тут еще дерево по пути попалось. Алла только и успела крикнуть при критическом сближении с деревом:

— Осторожно! В дерево въедешь!

— Так короче! — экономя свои убывающие силы, возразил дед.

Видимо, у него были неплохие познания в геометрии, но увлекшись ею, он не заметил, как одна из продвигающих его по геометрическим законам, ног, попала на очень скользкий участок. Зато Алла заметила, как он падает на нее. Пытаясь избежать столкновения, она шагнула в сторону, но выронила ногу Никиты. Такой несогласованный маневр привел к тому, что экстренно транспортируемый Никита тоже немного изменил направление своего принудительного движения. Он перекатился немного в сторону и слегка ударился головой и затылком об то злополучное дерево, выросшее на его пути из окрестной полумглы.

Алла вскочила раньше деда, в бешенстве занесла над ним ногу, но опомнившись, поставила ее ему на грудь:

— Говорила же: «Дерево зацепишь!»

Дед Филя, лежа, стал оправдываться:

— Ничего твоему дереву не станется! А Никита — крепок! Им же — еще по двум-трем деревьям долбануть можно, всё геройски выдержит!

Алла сильнее придавила деда и в сердцах высказалась по этому поводу:

— Ты собой долбай! А дерево и мужа моего — не тронь, а тащи.

Чтобы ее позиция точнее дошла до деда, она убрала ногу с его груди, и тот сообразил, что нужно вставать и продолжать операцию по спасению соседа.

На этот раз Алла взвалила Никиту на дедовы плечи, а сама приподняла его ноги. Так они смогли взять точный курс на избу и покорять дальше, едва не упущенные сантиметры.

ГЛАВА 4. МАНИПУЛЯЦИИ ИДЕНУ

Спустя полчаса Никита уже лежал обтертый и высушенный, на кровати, закрытый одеялом до ушей. Рядом, на самом краешке кровати, заливалась слезами Алла. А дед Филя суетливо отмерял шагами пол от двери до кровати и обратно. Он временами останавливался, изучая, усиливается, или уменьшается слезный поток у Аллы, но сразу продолжал свои измерения пола, до новой остановки. Видимо, это ему стало надоедать, и он надолго остановился возле Аллы, почесывая бороду. Ему чувствовалось, что срочно следует утешать Аллу, никак не понимающую, что же случилось с Никитой. Но он не знал, как это сделать. В голову лезли самые разные варианты утешений, но выбор пал на самый неподходящий. Это был вариант — как отвлечь ее от горя:

— Это не я! — категорически замахал он пальцем. — Это до дерева еще, наверно! Это молния в него воткнулась. Так только молнии втыкаются, чтоб ботинки дымились! Но ты не волнуйся! Я невезучий ботинок потушил! И радуйся, что молния не в башку, а в обувку воткнулась! Вот и твой Никитка, тоже с горя по ней, и сознания лишился. Видишь, я не волнуюсь, что палец у меня задымился, когда от ботинка прикурил.

— Палец дымился! — передразнила деда Алла. — Тут в человеке жизнь, может быть, едва дымится! Не дышит же он! А ты — про палец!

— Не может человек долго совсем не дышать! Он просто раз в минуту дышит, для экономии сил! А через минут несколько, по-нашему задышать должен, а то умрет! Это же любой из бездыханных понимать должен!

— А если не задышит по-нашему?

— Задышит! Он сейчас от дыхания отдыхает. Любая скотина, и даже человек, после такого удара в ботинок, имеет право отдохнуть.

Алла потрогала лоб Никиты:

— Кажется, он опять один раз вдохнул, но снова передумал культурно дышать. Одно утешение — что раз думает, значит живой!

— Я же говорил, что он думает, насчет начала быстрого дыхания, — обрадовался дед. — Вот лоб и согревается, коли мысли суетятся.

— Мне кажется, надо ему шустрее суетиться! Вспоминай, что делать надо, чтобы быстрее думалось!

Дед сам задумался и снова начал ходить по комнате. Становилось снова темно, вечерело. И тут деда осенило:

— Зять говорил, что в американском кине видел, как полудохлых оживляют.

— Так оживляй, как он говорил.

— Говорил, что оживляют, но подробно не говорил как. Только — мельком.

— Оживляй мельком, как зять говорил!

— Он про утюги говорил, а что американцы с утюгами делают, не помню.

Алла вскочила, включила свет и выбежала на кухню. Вернулась она сразу, и с одним утюгом:

— Вот утюг! Одним перебьешься. А вот, — показала на розетку, — ток!

Дед Филя потрогал утюг и включил его в сеть:

— А где второй?

— Сгорел две недели назад. Если только чинить его? Сможешь?

— Некогда чинить! Я просто провода выдерну и тоже в сеть попробую включить после первого.

Алла сходила за вторым утюгом и сунула его деду Филе:

— Делай, что хочешь, но чини, быстрее!

Дед Филя недовольно крякнул, отключил еще не согретый утюг, и положил его на грудь Никиты. Потом потянул за провод, торчащий позади сгоревшего утюга, провод оторвался. Дед Филя снова крякнул и примотал оторванный конец куда-то под ручку утюга. Потом он рассмотрел утюг со всех сторон, отсоединил провод, и снова примотал его, но теперь — прямо к утюжной ручке.

— Главное — технику знать, особенно по безопасности утюгов! — успокоил он нахмурившуюся Аллу. — Но теперь длины провода не хватит. Надо подтащить горемыку поближе.

Вместе они подтащили, сначала Никиту, потом кровать, наконец, снова уложили его в кровать под самой розеткой. Дед Филя протянул вилку от утюга Алле и распорядился:

— Сейчас я второй утюг прижму к нему, а ты вилку в розетку включай! Как врубишь, сразу отскакивай в сторону!

Алла, как ни старалась, отскочить не успела. Ведь произошла вспышка, погас свет и раздался грохот. В темноте прозвучал встревоженный голос хозяйки дома: «Эй! По утюгам ветеринар! Где ты?» Тут же послышался прерывающийся голос Никиты: «Я… я… не… терминал! Я — ремеч меша!»

И сразу по комнате заметался испуганный голос Аллы: «Ты уже совсем живой, что ли?»

Ему медленно и невнятно ответил голос Никиты: «Не пойму… Должно быть… цел еще. Только… шея зудит. Идену! Ты где? Идену!»

В это время дед Филя, в потемках, стоя на табуретке в коридоре, уже возился возле электрощитка. И в комнату доносился его уверенный голос «Надену, надену я сейчас предохранитель на место! Здесь он!»

Когда в комнате загорелся свет, стало видно, как Никита уже приподнимает голову, спину, опираясь на локти, садится на кровати, морщась, трогает шею и затылок.

Дед Филя победоносно вошел в комнату, произнося еще с порога:

— Я же говорил, что его башки на целый лес деревьев хватит!

Алла, затаив дыхание, смотревшая на шевелящегося Никиту, всплеснула руками:

— Жив же! Жив!

— Конечно, жив! — кивая, подтвердил дед Филя. — Готов опознать, что жив, и хорошо дышит!

А Никита удивленно переводил взгляд то на Аллу, то на деда Филю.

Наконец, он выдавил, держась за голову:

— Идену! Ты меня пощадил?

— Пощадил, пощадил! — заворчал дед. — Не пощадил бы, вместе с Алкой, валяться тебе в луже у копны!

Никита вздрогнул:

— Но я же помню! Ты рубил меня мечом, вот сюда! — он показал на свой затылок. — А что было дальше?

— Сам ты себя срубил, что под грозу полез! А дальше не меч, а дерево было, в которое ты башкой въехал. Затылок — не видел. Может быть, и затылком добавил, после главного происшествия.

Никита заморгал и блаженно улыбнулся:

— Это было чудесное происшествие! Еще бы такое повторилось!

Алла подскочила к нему, стала заглядывать в глаза, трогать лоб:

— Батюшки! Свихнулся малость, через башку!

Никита удивленно взглянул на нее, и, немного волнуясь, изрек:

— Служанка моей царицы! Умолкни! Мне и так тошно!

На последнем слове он закачался, застонал, схватился за голову и растянулся снова на кровати.

Алла вскочила, схватила деда Филю за рукав, стала дергать его повторяя:

— Беги! Срочно беги звонить, чтобы помощь приезжала самая скорая.

Дед Филя изумленно посмотрел на тумбу, где лежал смартфон, подбежал к нему и стал стучать пальцами по клавишам.

ГЛАВА 5. ОНА БЫЛА ПРЕКРАСНОЙ

«Скорая» — она обычно, только называется скорой. Но на этот раз ее можно было назвать «стремительной». А может быть, просто время, пока Никита стонал, пролетело так стремительно. Как бы то ни было, доктор, вошедший в комнату, увидел в кровати стонущего человека с закрытыми глазами и с мокрым полотенцем на лбу. Два санитара, вошедшие следом с носилками, остались возле порога открытой двери и переминались с ноги на ногу. Алла подвинула доктору стул поближе к кровати. Тот сел, положил рядом свой чемоданчик.

— Живой он, почти наверно! — пояснила она, и повернулась за поддержкой к деду.

— Могу под присягой опознать, что наверно, живой, несмотря на молнию в ботинке! — поддержал он ее. — Встает до пояса. Но чепуху несет. Что делать с чепухой?

Доктор, вздохнув, взял руку Никиты, стал нащупывать его пульс и успокаивать присутствующих:

— Живой он и до пояса, и после пояса. Сейчас проверим дальше.

— Вы не дальше, а сразу башку проверьте! — решил показать, дед Филя, что он тоже разбирается в недугах и методах их лечения.

Доктор, снисходительно посмотрев на деда, заметил ожог на ладони больного, и нахмурился. Затем он достал из чемоданчика термометр, встряхнул его и попытался разместить под мышкой у Никиты.

Но тот неожиданно резко открыл глаза, вырвал термометр из рук доктора и направил его на горло своего «обидчика»:

— Презренный римлянин! Мою голову меч не взял, а ты хочешь этим маленьким кинжалом меня пощекотать?

Не ожидавший такого поворота событий, доктор стал успокаивать его:

— Всё хорошо! Это не кинжал, а обычный термометр! Его уже нет у меня. И у вас не должно быть! Я его отпустил, и вы тоже отпустите, а потом мы вместе во что-нибудь другое поиграем.

Никита расслабился, снова прикрыл глаза. Доктор, быстро вернул термометр в чемоданчик, затем осторожно взялся двумя пальцами за правое верхнее и нижнее веко больного, раздвинул оба века.

— Замечательно! — заметил он. — Глаз нормальный, хотя в нем что-то типа молнии сверкнуло. А когда несли, не роняли? Ничего не повредили?

Поскольку Алла задумалась и молчала, дед Филя снова взял инициативу на себя:

— Дерево он немного повредил, но кора — почти в порядке и зарастет.

— Кора головного мозга — это опасно. Надо провериться обязательно.

Алла очнулась и добавила:

— До коры он с молнией был, про которую дед говорил.

Никита снова открыл глаза:

— Я был не молнией, а быстрее молнии! Я был самым быстрым менефитом в полку «Ра»! Я мог делать три движения, пока мой противник делал одно!

Доктор снова переключил внимание на больного:

— А что вам больше всего запомнилось до движений и дерева? Что вы видели интересного для вас?

Никита глубоко вздохнул:

— Я видел! Видел ее! Она была прекрасной!

— Чего-о-о? — не выдержала Никитиных откровений Алла. — Кого ты видел?

— Я видел мою царицу!

— Так и знала! — вспыхнула Алла. — Опять Майка совалась!

— Она сказала, — продолжил Никита, — что подарит ночь любому, кто…

— Как же! Она — подарит, если сено ей накосишь и дров нарубишь. Она одна живет. У нее родители в город уехали, а хозяйство ей пока оставили.

Дед Филя стал пояснять рассеянно таращившемуся доктору:

— Вы в нее, — он показал на Аллу, — сильно крупно не вникайте! У них семейная разборка поехала.

А Никита, глядя затуманенным взором в потолок, опять встрял в разговор:

— Еще двое воинов отважились на нее.

— Она целый взвод может отважными сделать, не то, что пару солдат! — не удержалась Алла.

Никита попытался привстать, но рухнул в кровать и стал тяжело дышать. Доктор наклонился над ним, втягивая ноздрями воздух.

— В нем — ни горячки, ни самогону! — сразу поняв намерения доктора, авторитетно пояснил дед. — Этот человек — высокой алкогольной морали, вроде меня!

— Да-а! — заметил доктор. — Похоже, что сегодня он не пьян, но и не здоров! Мой диагноз: надо везти к нам, на обследование!

— Конечно, везите! — обрадовалась Алла. — Вам легче его везти на колесах, чем мне на деде Филе.

— Колеса! — снова открыл глаза Никита. — Колесница! Легче, чем в пешем строю. Скажи им, мой идену!

Алла сверкнула глазами:

— Тьфу! Ты можешь на своем нормальном языке выражаться, а не на идену?

— Идену пощадил меня.

— Ты еще какой-нибудь нормальный язык знаешь, кроме чепухового? — топнула ногой Алла.

— Царица говорила как римляне: «Victoria amat fortis».

У доктора взлетели вверх брови:

— О! Это означает: победа любит сильных! Это же — латынь! Удивительно! Откуда он этого набрался? Непременно обследовать надо! Заодно и ожог залечим.

Он поманил пальцем санитаров с носилками:

— Берем аккуратно!

Санитары четко выполнили задание и понесли Никиту к микроавтобусу «Скорой».

Никита, лежащий на носилках с закрытыми глазами, приподнял вверх правую руку и стал бить ею себя в грудь.

Его стало преследовать странное смутное видение…

ГЛАВА 6. ДА ИЛИ НЕТ?

Это был вечерний песчаный берег. Вдалеке, у линии прибоя, ласково накатывали на песок небольшие волны. Бледная луна еще не набрала всё свое серебро, но уже стремилась к этому. Несколько десятков воинов Клеопатры, стояли на коленях и били рукоятками серповидных мечей по своим щитам, удерживаемым перед грудью.

Никита увидел себя, в том военном одеянии стоящим на коленях среди воинов, и бьющим рукояткой по щиту. Но его внимание привлекла приближающаяся к воинам стройная смуглая брюнетка с миниатюрно-орлиным носом. На ней была темно-пурпурная туника, подчеркивающая красоту ее фигуры. Следом за ней шли шесть других воинов.

Величественно подойдя, она остановилась напротив стоящих на коленях, воинов. Они сразу встали и поклонились. Никита решил не отставать от них, и последовал их примеру. Воцарилась полная тишина. И тут она заговорила на каком-то языке, который был очень знаком Никите:

— Я, Клеопатра седьмая, Филопатра, царица Египта, рада видеть моих храбрых воинов. А вы рады мне, да?

Громкое многоголосое «Да-а-а» пронзило уши Никиты.

— Я знаю, — полилось из уст Клеопатры, — вы всегда готовы бесстрашно сражаться за меня. Да?

Дружное ответное «Да-а-а» теперь высоко взлетело над береговой местностью. А царица продолжала:

— Вы готовы отдать за меня жизнь. Да?

Никита громко выдохнул вместе с воинами: «Да-а-а».

Казалось, ей доставляет огромное удовольствие так беседовать с теми, кто восторженно смотрит на нее. И она запустила в них новым вопросом:

— Потому что, вы любите меня. Да?

Ну, разве можно было замешкаться с ответом на такой вопрос, или совсем промолчать? Поэтому Никита сразу протяжно гаркнул, как и все стоящие рядом:

— Да-а-а!

А дальше последовало то, чего Никита никак не ожидал. Словно щебетание диковинной птицы донеслось: «А готовы ли вы отдать жизнь за мою любовь?»

Воины молчали. Два воина, стоящие рядом с Никитой, удивленно переглянулись.

Новый вопрос ошарашил всех воинов:

— Почему вы притихли? Вы же готовы отдать за меня жизнь в бою! И вы любите меня! Неужели вы не хотите отдать жизнь за мою любовь к вам?

Теперь уже стали переглядываться все воины, не зная, как отвечать.

А она лихо продолжала:

— Цена моей любви — жизнь! Кто готов отдать жизнь за ночь со мной?

Рядом с Никитой пожилой воин со шрамом на лбу, сделал шаг вперед, преклонил колено и склонил голову:

— Я — Флавий!

Женщина улыбнулась и закрыла глаза. А Флавий тихо зашептал Никите:

— Какая разница, от чего умереть? От вражеского меча, или от своего палача? Воин всегда шагает по пути к смерти. Он где-то должен остановиться.

Женщина открыла глаза:

— Ты самый смелый воин, Флавий. Ты всё понял?

— Я всё понял, моя царица!

Тут Никиту пробила оторопь. Он сообразил, что сама царица разговаривает с ним, так же, как с другими воинами. С другой стороны от Никиты сделал шаг вперед молодой коренастый воин с задумчивым лицом.

Царица снова закрыла глаза. Второй воин только и успел шепнуть Никите:

— Любовь — превыше мудрости земной, и доблестей ценнее!

Царица одарила второго воина обаятельной улыбкой:

— Кто ты, мой почитатель?

Второй воин тоже встал на колено, и склонил голову:

— Я — Критон. Значит, мне тоже можно?

Царица окинула взглядом всех воинов:

— Сегодня ночью можно Флавию. Завтра — тебе, отважный Критон! Ночью всё можно!

И тут Никита увидел, что царица смотрела между двумя ее избранниками, смотрела туда, где стоял Никита, да еще прямо в глаза его вглядывалась. Она опять улыбнулась:

— У тебя храбрые друзья, да?

У Никиты пересохло в горле, но он смог пролепетать:

— Д-да, моя царица!

У него подогнулись колени, и он бухнулся рядом с Флавием и Критоном, сразу на оба колена. Он сделал это, чтобы совсем не растянуться.

Царица не спускала с него проницательных и притягивающих глаз:

— Ты встал рядом с ними, мой воин. Ты всё хорошо обдумал?

— Нет, моя царица! — из последних сил выпалил Никита.

У нее взлетели вверх брови, и Никита понял, что его всё равно убьют за пререкания.

— Так да, или нет? — нахмурилась она. — Хочешь ты бесподобную ночь, или нет?

Никита собрался с мыслями и начал осторожно объяснять:

— Ночь-то я хочу! Но и без дней не могу! Про ночь я уже хорошо обдумал. А что там после будет, обдумать еще не успел.

Царица продолжала терзать Никиту своими неудобными вопросами:

— Так да, или нет? Цена ночи — твоя голова. Да? Или решайся, или отойди на свое место!

Все воины стали испуганно смотреть на мучающегося в сомнениях, Никиту.

Так больше продолжаться не могло, и Никита, набрав воздух, выдохнул:

— Да! Я потом остальное обдумаю.

Клеопатра залилась пронзительным смехом и пошла дальше…

ГЛАВА 7. ПО СЛЕДАМ «СКОРОЙ»

На следующее утро Алла самой первой стояла возле справочной в приемном отделении районной больницы. Казалось, что журналу, в который что-то записывала медсестра, не будет конца. Наконец, журнал захлопнулся и Алла начала поиски следов носилок с Никитой:

— Посмотрите, пожалуйста, как с Воиновым разбираются? Вчера вечером его на «скорой» вам привезли.

— Нам? — переспросила медсестра, словно собираясь возразить, но Алла сразу перечеркнула ее намерения:

— Я сама с ними приезжала. Меня обратно отправили, сказали, что до утра разберутся.

— И что, вы хотите, чтобы мы за ночь его вылечили?

— Мне очень надо знать, лечат его, или пока только разбираются.

Тогда медсестра, словно поняв, что от нее эта женщина не отстанет, снова открыла свой журнал, и стала водить пальцем по открытой странице. Палец быстро остановился и последовал ответ:

— Был Никита Воинов. Осмотрели его, энцефалограмму сделали. Но уже его нет.

— Что значит — нет? — возмутилась Алла. — Он не из таких, чтобы за ночь умереть! Вы получше свой журнал читайте!

— У нас его сейчас нет! — поправилась медсестра. Его прямо недавно в психоневралгию отправили, на полное обследование.

— В дурдом, значит?

— Не в дурдом, а в психбольницу. «Дурдом» слишком грубо звучит, а «психбольница» — это для понимания культурных людей. Езжайте в город и там его ищите. Но сразу могут не пустить. Психов сразу пускают, а остальным людям всегда ждать приходится. Безропотное ожидание — это признак высокой культуры. А те, кто постоянно пытаются что-то выяснить — только работать мешают.

Алла уже не разбирала про чью культуру и работу верещит медсестра, её теперь влекло туда, где должны были работать более грамотные специалисты по молниям.

ГЛАВА 8. ДИСКУССИЯ ПРО ЛОЖКИ И ЦАРИЦ

Автобусы в город из райцентра ходили только четыре раза в день. Поэтому, когда Алла села в автобус, Никита уже сидел в больничной пижаме за обеденным столом, с забинтованной ладонью. Ложка, которую он медленно опускал в тарелку, на заправку супом, напоминала ему недоделанный кинжал. Поэтому он не торопился, каждый раз проверял, суп ли он зачерпнул, и только после детальной проверки, отправлял его себе в рот. Но в очередной раз отправить суп в рот Никите не удалось. Он поперхнулся, заметив, что седой человек, сидевший напротив него с недоуменным лицом, словно стал передразнивать его. Он стал поднимать свою ложку и тоже разглядывать ее со всех сторон, даже снизу.

Оба других соседа Никиты сразу перестали кушать, и заинтересованно уставились на седого человека. А когда тот потянулся лицом к Никитиной тарелке, словно анализируя, много ли там еще осталось, они сразу притянули свои тарелки к себе поближе.

Никите стало интересно, что же будет дальше, и он перестал кушать, а стал переводить взгляд с правого своего соседа на левого. Тот, что сидел слева, почти лысый, пожилой, невысокий человек восточной внешности и с впавшими глазами, стал перемешивать ложкой суп в придвинутой тарелке, словно это был не суп, а чай.

А сосед справа, сутулый, брюнет средних лет, стал перебрасывать ложку из руки в руку.

Пока Никита думал, надо ли ему тоже побросать ложку, или следует помешать ею суп, лысый степенно обратился к нему, показывая на разглядывающего ложку человека:

— Ты, парень, бди! А то Цезарь всегда норовит чужой кусок оттяпать!

Брюнет сразу включился в беседу:

— А у меня, Хеопсыч, если он стащит, я обратно стащу! Пока он стащенное к себе тянуть будет, я его съесть успею.

Хеопсыч, ничего не сказав, пожал плечами и стал еще быстрей перемешивать суп. Сейчас он анализировал, кого успеет съесть его собеседник.

Цезарь, о возможных происках которого предупредил Хеопсыч, перестал разглядывать ложку. Он поднял ее выше головы и величественно произнес:

— Одного я не пойму! Зачем вы и ваши тарелки мне нужны? Если таскать, то царские куски, а не просроченные макароны! А у тебя, Ищун, — сердито посмотрел он на брюнета, — если я стащить захочу, то ты сам мне отдашь раньше, чем я твое съем.

Хеопсыч завелся и сам потянулся к тарелке Никиты:

— Не слушай его! Он так говорит, чтобы усыпить нас! Три тысячи лет тому назад, или вперед, он из моей гробницы ложку-нержавейку спер. Я сам видел. С тех пор у всех таскает!

— Не может быть! — удивился Никита.

— Врет он! — направил ложку на Хеопсыча Цезарь. — Я у Толстого, как у всех, тогда ложку просто одолжил.

Теперь ложка была направлена на соседний стол, где сидел сухощавый человек, лет пятидесяти, с высоким лбом. Он недовольно повернулся в сторону указывающей на него ложки.

Хеопсыч никак не мог угомониться:

— Век гробницы не видать! Одолжил он навсегда ложки и у меня, и у Толстого, и у Барановича тоже!

— У Барановича я одолжил чайную вилку, и то временно! — взмахнул ложкой Цезарь в сторону Хеопсыча. — А ложки я одалживаю не совсем временно. Одного я не пойму: ты всё путаешь специально, или специально путаешь?

Хеопсыч встал, поднялся на цыпочки, оказался выше уровня поднятой Цезарем вилки, и снова стал настаивать на своей версии:

— Я не путаю! И прокурор, и прокуратор всё видели!

Неизвестно чем закончился бы их спор, если бы к столу не подошла медсестра Инна, молодая стройная брюнетка с распущенными волосами и остреньким носиком, чуть с горбинкой.

Цезарь, при виде ее, хотел что-то сказать, но подавился. Правда он сумел два раза кашлянуть и все же сказать задуманное:

— Где-то я ее видел! Не помню где.

Инна, не обращая внимания на стоящего Цезаря, сразу заворковала:

— Мальчики! Кто сегодня дежурит, идите за вторым, и за компотом! Я за вас носиться и носить не буду!

А Никита, едва увидев ее, чуть не упал со стула.

Цезарь величественно изрек:

— Ясно, кто дежурит. Новенький! Ему идти и сегодня, и еще много сегодней!

Хеопсыч закивал:

— Морской закон и в пустыне — закон! Так и пять тысяч лет назад от наших эр было!

Никита не слышал их. Он не сводил глаз с Инны.

Ищун стал подбадривать Никиту:

— Давай, давай! Это — легко! Не то, что сокровища искать! Если тяжело будет, свистни, помогу по дороге съесть!

Никита по-прежнему ничего не слышал. Он встал, зашатался, сделал неуверенный шаг к Инне, стал падать на нее, но умудрился упасть на колени. Чтобы не упасть дальше, он обнял ее за талию. Инна вытаращила глаза, попыталась оторвать от себя ее руки, но он мертвой хваткой сцепил руки, и у нее не получалось даже двинуться с места.

— Вот это — по-нашему! — обрадовался Толстой. — Скажи ей что-нибудь умное и ласковое!

И Никиту прорвало:

— О моя царица! Я снова увидел тебя!

К Инне стал возвращаться дар речи. Она залепетала:

— Ну-ну, то есть, но-но-но! Познакомиться не успел, а уже — лапать! Я даже не знаю, как тебя зовут.

Никита не расцеплял рук, опасаясь распластаться на полу от слабости, сковавшей его:

— Я тоже не знаю! У меня не было родителей, а все звали меня просто воином.

Тут его руки так ослабли, что Инне удалось расцепить их. Она попятилась от него.

Никита почувствовал, что сейчас упадет и снова сделал несколько неуверенных шагов на коленях к Инне. Язык его сам зашевелился, выпуская слова, которые он еще не успел обдумать:

— Наша ночь была изумительной!

Все присутствующие разинули рты, а Толстой бурно зааплодировал.

Инна попятилась и отбежала за соседний стол. Но в ее глазах начало сквозить любопытство к Никите. А тот уже потерял ее из виду, растерянно хлопал глазами, растянулся на животе и замер.

Хеопсыч многозначительно усмехнулся:

— Подумаешь, царица! Да у меня девять цариц было, не считая… забыл чего не считая. А главных из тех, девяти, помню: Зарима, Тахина, Шахина, да еще Блохина была, зарплату она выдавала и профсоюзные взносы собирала.

Цезарь снова поднял ложку:

— Подумаешь, девять! У меня сто девять наложниц было, не считая цариц! Все наложницы накладывали мне еду, и еще продукты тоже, в тарелки. А царицы потом тарелки мыли.

Толстой тоже не удержался, чтобы не высказаться по такому поводу:

— Мужики! Сколько у меня почитательниц моих произведений было, вам всем до ужина не сосчитать! Но ужинов впереди еще много, так что можно стараться!

В это время Инна незаметно проскользнула до выхода из столовой и, усмехаясь, исчезла за дверью.

Но окончательную точку в споре о царицах поставил Ищун:

— Если их сосчитать не получается, значит, их так много не надо! Сокровища считать надо! А цариц — хватит и по одной, ежегодно, но на каждый день, чтоб они зарплату постоянно выдавали!

Все с ним, молча, согласились, и многозначительно закивали. Только Толстой удивленно спросил: «Зачем тебе сокровища?»

А Никита, приходящий понемногу в себя, смутно услышал голос Ищуна: «Для справедливости. Я человек справедливый и считаю, что каждый должен найти свое сокровище. Я тоже обязан вместе с каждыми, каждый день его искать, и постоянно находить! Я же всю Аляску из-за своих сокровищ перерыл и перемыл, пока к остывшему ручью не примерз. Аляску же купить обратно хотел на золото, но не успел».

Пока голос звучал в ушах у Никиты, он соображал, про что звучит этот голос, а когда перестал, почти про всё забыл. Только запомнилось, что для справедливости надо искать сокровища.

ГЛАВА 9. ВСТРЕЧА С ФЛАВИЕМ

В кабинет главврача двое санитаров с трудом втолкнули упирающегося Никиту, одетого в смирительную рубашку. Главврач, отдаленно напоминающий Флавия чем-то еще кроме шрама, взял в руку авторучку и стал нервно постукивать ею по ладони другой руки. Санитары не выпускали из рук сопротивляющегося Никиту.

— Так, так, так! — издалека начал воспитательную беседу главврач.

— Что — три раза так? — удивился и перестал извиваться Никита.

— Не так ведешь себя, Воинов!

— А говоришь: «Так!», да еще трижды! — презрительно усмехнулся Никита.

Главврач сжал авторучку в руке и продолжил воспитание:

— Тебе не до трех считать надо, а — вести себя порядочно! Это же — основы нашего воспитания! И нельзя сразу на женский персонал бросаться!

— Я больше не буду сразу! — решил исправляться Никита.

Но главврач никак не понимал его, и продолжал гнуть это непонятное воспитание:

— Ты мне эти штучки брось, а то без сладкого надолго останешься!

Инна робко вошла в кабинет, осторожно обошла удерживаемого санитарами Никиту, и покорно уставилась на главврача:

— Звали?

А Никита не терял времени даром. Он всё пристальней и пристальней вглядывался в лицо главврача, пока не произнес:

— Что-то мне твоя морда знакома!

Главврач бросил ручку на стол и его затрясло:

— Ты насчет моей морды не выражайся! О своей подумай! Она в изоляторе, ох как похудеет!

Но Никита его не слышал, он думал о своем:

— Точно! Ты тогда бесстрашную морду строил, три дня назад, когда к ней полез! — показал он на Инну. — А сейчас в трясучку ударился!

Инна покраснела.

А главврач вскочил со стула и стал быстро ходить вокруг Никиты с санитарами:

— Ты что несешь? Как ты смеешь? Тебя же там не было!

Главврач быстро переглянулся с Инной и встретил ее смущенный взгляд. Он ничего не нашел лучше, чем продолжить воспитательную разборку с таким непредсказуемым пациентом:

— Тебя нигде три дня назад не было!

— Был я! — отпарировал Никита. Мне она шептала, что ты самый неповоротливый из всех был!

— Неправда! — возмутилась Инна. — Я ему ничего такого не говорила! Это, наверно, Ищун ему про нас сбрехнул! Он всюду свой нос сует, всё время чего-то ищет под каждой дверью, и смотрит повсюду на всё, что на глаза попадается!

Санитары, удерживая стремящегося к свободе, Никиту, потупились и стали переминаться с ноги на ногу.

Всё это уже не било, а колотило наотмашь по авторитету главврача, поэтому он решил использовать другие формы воспитания, подошел к Никите, ткнул пальцем ему в грудь и распорядился санитарам:

— Этого — увести! Пусть в нашей комнате отдыха сам неповоротливым побудет!

Тут же он повернулся к Инне:

— А вы останьтесь для свежих инструкций!

Санитары стали разворачивать к двери сопротивляющегося Никиту. Они еле-еле вытолкали его за дверь и закрыли ее с другой стороны.

ГЛАВА 10. ОСАДА В ПОЗЕ ИСТУКАНА

В камере-изоляторе, который культурно назывался не карцером, а вип-подвалом, Никита довольно долго пролежал на спине. Это — не потому, что его сильно прижали, когда водили по территории психбольницы, а потому что сильная слабость, так неожиданно свалившаяся ему на голову, лишила его прежней бодрости. Уберегала его от бодрости и смирительная рубашка, которую он никак не мог разорвать. Он не понимал, что наша швейная промышленность иногда делала чудеса.

Спустя некоторое время Никита представил себе, как неприятель надвигается на его лагерь в боевом порядке. Он увидел, как идену поднял над головой меч и побежал впереди всех менефитов на врага. Никита сразу помчался вслед за идену и догнал его. Оба они, с раздирающим души криком стали приближаться к врагам. Сзади слышался топот всех воинов из полка «Ра». Неприятель дрогнул, его воины один за другим стали пятиться, потом поворачиваться и убегать…

Никита ощутил новый прилив сил и попробовал приподняться на локте. Опять ничего не получилось. Тогда он высоко приподнял ноги, сделал ими быстрый мах, и ловко перешел в положение приседа. Затем получилось встать на ноги во весь рост и не упасть. Никита отошел от железной двери, издал боевой клич, разбежался и с разбега ударил плечом в дверь. Но эта спокойная, неподвижная дверь, оказалась совсем несговорчивой. Никита отлетел от нее назад, и снова упал.

Но не таков был Никита, чтобы сразу унывать. Он набрал полные легкие воздуха и заорал: «Закрылись, трусы? Закрылись? Я штурмом возьму вашу крепость!» Он снова отошел и помчался на дверь еще быстрей! Но непокорная дверь снова отбросила его, на этот раз — довольно далеко от себя, да еще так, что он перекувыркнулся, и перекатился на живот. Но ему понадобилось лишь несколько мгновений, чтобы забыть про острую боль в плече. Приподняв голову, он из последних сил прошептал: «Не сдаетесь? Тогда я возьму вас осадой! Вы от меня никуда не убежите!»

Еще через несколько мгновений он подполз к двери, сел напротив нее, и чуть громче, чем прежде, зашептал: «У вас все пути перекрыты! Я буду сидеть здесь столько, сколько вам не снилось, пока вы не откроете ворота и не сдадитесь на мою милость!»

А в это время в кабинет главврача вошли оба санитара. Тот уже обрел спокойствие и спросил о ситуации лишь одним словом: «Что?»

— Вкололи дозу, — хором промямлили санитары.

— И? — еще лаконичней стал уточнять главврач.

— И сидит у дверей, как истукан, что-то бормочет агрессивное, — взял на себя инициативу старший санитар.

— Он же должен спать! Почему не спит?

Младший санитар пожал плечами, а старший стал объяснять:

— Здоровый телом! Как динозавр!

— Вколите дозу динозавра!

Старший санитар испуганно отшатнулся:

— Но…

Главврач не дал ему возразить и прервал на полуслове:

— Хилого такого, прехилого мини-динозаврика! Ведро вкалывать не надо!

— Понял! Идем вкалывать!

Оба санитара деловито двинулись отмерять дозу мини-динозаврика.

ГЛАВА 11. ШКУРЫ В ШАТРЕ

Камера-изолятор для буйных пациентов повидала на своем веку много выходок, но с такими — ей встречаться еще не приходилось.

Связанный Никита, лежащий на боку, с закрытыми глазами, ни с того, ни с сего начал извиваться, словно змея. Он, то переворачивался на живот, то на другой бок, извивался и снова выпрямлялся. То одно плечо его, то другое приподнимались и поочередно опускались.

Такое немыслимое извивание постепенно привело к тому, что одна рука Никиты смогла выскользнуть из смирительной рубашки. Это уже была — победа! Втянуть другую руку уже не составляло особого труда. А отшвырнуть от себя побежденную смирительную рубашку — тем более.

Но разделавшись с рубашкой, Никита не стал больше сражаться с дверью. Возможно, потому, что он сейчас не видел ее. Но что-то другое ему виделось сквозь закрытые глаза. Это было ясно, потому что он что-то шептал кому-то.

Сначала стало неясно процветать над головой внутреннее убранство роскошного шатра. Потом эта красота начала выглядывать и со всех сторон тоже. В шатре преобладали красноватые тона. Рядом, на звериных шкурах, лежала какая-то женщина в полупрозрачной тунике. Никита дотронулся сначала до своего лба, и почувствовал, что тот на месте. Потом он потянулся рукой к женщине, чтобы проверить — видение это, или живое чудо. Женщина перехватила его руку, и стала разглядывать ладонь. «Ты сильный воин! — донесся со всех сторон ее мягкий голос. — Да еще и красивый! Я люблю красоту и силу!» Она бросилась на него, зарычала, обняла, и они стали кататься по шкурам. Сверху оказывался то Никита, то женщина. Он мог бы не пускать ее наверх, но ему доставляло удовольствие уступать ей, и делать так, чтобы ей казалось, что она тоже сильная.

И тут в сознании Никиты промелькнул песчаный берег, древнеегипетские воины, потом такой же шатер, как сейчас. Прямо на пороге его догадки невесомо прыгала мысль, что это — та самая царица, с которой ему когда-то случайно пришлось пересечься при романтическо-трагических обстоятельствах. Еще пару мгновений спустя, он уже нисколько не сомневался, что это она! А другие мысли — как такое может быть и что происходит? — улетучивались сами сквозь слегка покачивающиеся матерчатые стены шатра.

Рычание стихло, и по шатру снова поплыли проникновенные слова: «Нет, ты не просто красивый! Ты очень красивый!»

Ответные слова выпорхнули сами собой: «А ты красивее всех красивых!»

Клеопатра, не ожидающая такого ответа от простого воина, задумалась, немного отпрянула от него, но потом прижала к себе:

— Мне не хочется казнить тебя, но я не могу поступиться своим словом. Что мне делать?