Бесплатный фрагмент - Совет на миллион

Ей было всего 16

Мария знала, что раньше ее семья жила иначе. Отец был бизнесменом, увлеченным своим делом, его капитал множился, и семья пребывала в радостных надеждах на то, что жизнь все время будет меняться к лучшему.

Когда единственная дочь была еще совсем маленькой, мать с отцом уже рассуждали о том, что отдадут Машу в одну из европейских школ, чтобы девочка в совершенстве овладела языком, получила диплом, признаваемый за рубежом, и по достижению совершеннолетия перед ней открылся весь мир.

Но отец не успел осуществить всех своих планов. Единственное, что ему удалось — построить красивый загородный дом. Первоначально его планировали использовать как дачу. А потом в результате неблаговидный действий партнеров, отец разорился, и семье пришлось продать почти все — за исключением этого дома.

Отец настоял, чтобы семья переехала в него из городской квартиры, которая тоже ушла за долги. Но неудаче не удалось окончательно сломать мужчину, и он вновь взялся за дела.

Правда жили они теперь порознь. Отец остался в городе, работал день и ночь, но пока ему даже близко не удавалось приблизиться к прежнему уровню. Те, небольшие деньги, который он зарабатывал, он переводил жене и дочери.

Его супруга, Галина Анатольевна, в прошлом была оперной певицей. Она пришла в областной театр, не обладая каким-то исключительным голосом. Однако она была очень хороша собой — и напоминала то ли прекрасную цыганку, то ли героиню индийского фильма. Поэтому ее не задвинули в тень, а стали давать роли. Она успела, как говорится, искупаться в лучах славы. Были и поклонники, и огромные букеты цветов, и лучшие рестораны… А потом закрутился стремительный роман с бизнесменом, и Галина вышла замуж.

Константин Николаевич обожал жену и баловал как мог. Наряды, развлечения, курорты… После рождения дочки он стал лелеять уже двоих «прекрасных дам».

Но когда бизнес его рухнул, Галине Анатольевне пришлось узнать нужду. К ее чести, можно сказать, что она по-настоящему любила мужа. И ей не приходило в голову бросить его потому, что он обеднел. Напротив, она всячески внушала ему веру в свои силы, и обещала, что перетерпит трудные времена.

Однако порой она думала — хорошо, что они с дочерью теперь живут так замкнуто и уединенно. Потому что ей пришлось бы стыдиться, встретившись с прежними знакомыми. Галина Анатольевна теперь сама занималась домашней работой, растила огород, вместо шелковых платьев носила ситцевые, а руки ее, прежде такие нежные, потемнели и огрубели.

Все, кого она знала прежде, выражали бы ей сочувствие, а потом, между собой, обсуждали бы, как несчастливо сложилась ее судьба, как ей не повезло с мужем. И, конечно, нашлись бы доброхоты, которые предложили бы поскорее развестись, вернуться на сцену, а потом и найти другого спутника жизни.

Но Галина Анатольевна не желала слушать подобных советов. Пусть природа не отпустила ей большого таланта — один талант у нее, несомненно, был. Она умела находить красоту во всем, и радоваться жизни. Нередко, ранним летним утром она уходила в лес, взяв с собой только маленькую собачку. Официально считалось, что она гуляет с пуделем. Но зайдя туда, где никто ее не слышал, Галина Анатольевна пела — пробовала силу голоса, исполняла любимые арии, и вновь погружалась в тот волшебный мир искусства, который любила больше всего на свете.

А вернувшись, она безропотно бралась за шланг и лейку, за грабли и тяпку. Ухаживала за садом, любовалась расцветающими розами, варила варенье.

Маша никогда видела, чтобы мать ее упала духом и сетовала на судьбу. Напротив, она умела все, и, казалось, для нее не существовало проблем. Требовалось ли перешить старое платье, накрыть праздничный стол, когда денег в обрез, или помочь дочери с английским языком — Галина Анатольевна легко справлялась с любой задачей.

Маше приходилось гораздо труднее. Она пошла в сельскую школу, ближайшую к их дому. Детей в классе было мало, всего восемь человек, и ни с кем Маша не подружилась. Слишком разными были воспитание и интересы.

Конечно, Маша стала отличницей. К тому моменту, когда она пошла в первый класс, она уже свободно читала, считала до ста, знала много английских слов, и обожала читать. Поэтому на уроках чтения она откровенно тосковала — одноклассники с трудом учились складывать слоги в слова.

Мальчишки и девчонки охотно списывали у Маши домашние задания, но никто не стремился с ней сблизиться. Все будто чувствовали, что она из другого теста. Все школьные годы она воспринимала это достаточно болезненно.

Ей не с кем было поболтать на перемене, погулять по школьным коридорам, поделиться сплетнями, в конце концов. Прежде она пробовала приглашать одноклассниц на дни рождения. Девочки не отказывали, Галина Анатольевна старалась накрыть стол покрасивее, Маша стояла у окна, ждала. Но никто не приходил. Как-то Галина Анатольевна услышала на родительском собрании, как одна мамаша сказала другой.

— Ну да, не пустила я свою Ленку… Они ж богатые, вон какой у них домина огромный, там дорогие подарки дарить надо, а откуда у меня деньги… Впрочем, Ленка и сама не захотела. Эта Маша для нее уж больно умная.

Галина Анатольевна не передала дочери эту нечаянно подслушанную реплику. Только горько усмехнулась. Богатые! Знала бы эта женщина, как их семье приходится экономить каждый грош, ведь глава семейства стремился все свободные деньги вложить в свой новый проект.

Маша давно уже перестала капризничать за столом, ела и манную кашу, и гороховый суп — то, что дети обычно не любят. Она знала — бывают дни, когда у мамы просто нет возможности предложить ей что-то другое. К тому же Галина Анатольевна была, по существу, единственной подругой своей дочери. Остальных друзей Маше заменяли кино и книги.

Она по-прежнему читала запоем. Книги подарили ей богатую образную речь, научили точно выражать свои мысли, но сделали ее язык несколько архаичным. А кино Маша просто обожала, тем более, все прочие развлечения были ей недоступны. Приготовить вечером себе сэндвич и сесть за ноутбук, чтобы посмотреть новый фильм — это было для Маши главное радостью. А если выбор оказывался удачным, она еще подолгу перед сном обдумывала увиденное и переживала за судьбу героев.

В то время, как другие девчонки уже влюблялись, и начинали встречаться со сверстниками — Маша лишь мечтала о большом чувстве. Галина Анатольевна старалась что-то придумать для своей девочки. То спрашивала — не пойдет ли дочка в Дом культуры на дискотеку, то предлагала ей записаться в кружок бальных танцев или игры на гитаре в том же Доме культуры. Но Маша неизменно отказывалась. К этому времени ей уже казалось, что она со сверстниками говорит на разных языках, и нет в мире словаря, чтобы они могли понять друг друга.

Сама же Галина Анатольевна неожиданно для себя нашла себе приятелей. В том же селе построил себе дом известный в ее городе предприниматель. И летом привозил сюда семью. Женщины познакомились на улице. Новоиспеченная дачница в больших темных очках и широкополой шляпе шла, оглядываясь, будто искала что-то. Оказывается, она слышала, будто тут поблизости есть красивое озеро, но не могла найти к нему дорогу. Галина Анатольевна указала ей путь. Но дама не спешила уходить, а вглядывалась в ее лицо:

— Постойте… Мне кажется, я вас знаю… У меня отличная память, сейчас вспомню. Скажите, вы не выступали в театре?

Галина Анатольевна хмыкнула. Ей казалось, что ее сценическая карьера — дела давно минувших дней. Да была ли она вообще?

Варвара Алексеевна, так звали ее новую знакомую, ухватилась за это знакомство. Она не работала. В начале лета муж уже свозил ее в Испанию, но теперь отпуск у него закончился, и он предложил жене и сыну до осени пожить на даче — на свежем воздухе, а не в пыльном и разогретом городе.

— Обязательно приходите к нам, — звала Варвара, — У нас стоит пианино, вы нам споете, устроим музыкальный вечер…

Немедленно она выспросила о семье Галины Анатольевны, и узнав, что у нее есть дочь шестнадцати лет, возликовала еще больше.

— А у меня сын! Арчибальд… Мы их познакомим, и наши дети тоже не будут скучать этим летом…

Галина Анатольевна едва не поперхнулась. Необычные имена каждый раз вызывали у нее такую реакцию. Она вспомнила, как сама собиралась назвать сына — если у нее родился бы мальчик — Светозаром. «Ну и как ты его будешь в детстве звать, — ехидно спросила бабушка, — Светкой или Зорькой?» Но родилась девочка и получила имя Мария — одно из самых распространенных на всех языках, международный стандарт.

Через несколько дней Галина Анатольевна с трудом уговорила Машу сходить в гости. Вернулись они ближе к полуночи, и чуть ли не впервые впечатления у обеих были совершенно разными.

Галина Анатольевна будто свежего воздуху хлебнула. Изысканный стол, те блюда, которые она не ела уже тысячу лет, прекрасное испанское вино… Но все это меркло перед великолепным инструментом. Привезли его на дачу потому, что Арчибальд окончил музыкальную школу, и мать хотела, чтобы он не потерял беглость игры. Но нечасто ей удавалось усадить юношу за пианино. Молодой человек предпочитал валяться у себя в комнате, играть на компьютере, или спрашивал — нельзя ли пригласить на дачу друзей, поплавать в бассейне, устроить вечеринку…

Варвара Алексеевна расстраивалась. С горечью она призналась новой знакомой, что совершенно не вписывается в молодежную компанию, чувствует себя лишней, когда к сыну приезжают друзья. Зато она просто влюбилась в Машу.

— Словно девушка из сказки, — повторяла она, — И платьице это длинное, и пышные косы… Арчибальд, ты посмотри, какая прелесть… Разве среди твоих знакомых есть такие? И ведь это натуральная красота, а не какая-нибудь косметика.

Маша позже призналась, что чувствует себя телкой на базаре, причем телкой, которую никто не хочет покупать. Молодой человек — высокий, довольно симпатичный, одетый в модные дорогие вещи, смотрел на нее скучающими глазами. Он переживал то время, когда нравятся именно бойкие, отвязные девицы, а не такие вот скромницы.

Маша же подумала, что вот, перед ней представитель вроде бы ее круга — это то, о чем всегда говорили родители, но и с ним она не может говорить свободно и непринужденно. Арчибальд признался, что терпеть не может читать, и не заглядывает в школьные учебники. Он учится в элитной школе, а там преподаватели смотрят сквозь пальцы, если им сдают работы, скачанные с интернета.

— А куда вы думаете поступать? — спросила Галина Анатольевна с интересом.

Не за горами то время, когда и Маше придется выбирать специальность, так что мать хотела сориентироваться — что сейчас предпочитает молодежь.

Арчибальд пожал плечами с видом, говорящим что он вообще не имеет никаких предпочтений и ему в общем-то всё равно.

— В аэрокосмический, — поспешно ответила Варвара Алексеевна.

— Но ведь там сложно, — удивилась Галина Анатольевна, — Математика, физика… Надо иметь особый склад ума. Это вам не школьная программа…

— У мужа там ректор в друзьях, — со смущенной улыбкой призналась Варвара Алексеевна, — Был большой контракт… Все компьютеры, оборудование разное… это все муж институту поставлял. Так что проблем с поступлением у нас не будет. А учиться… я вот тоже переживаю, справится ли Арчик? Но как-нибудь… Репетиторов, слава Богу, еще никто не отменял.

Хозяйка дома подала новые коктейли, после этого попросила Галину Анатольевну спеть, и та настолько увлеклась, что остаток вечера превратился в сольный концерт. Варвара Алексеевна была в восторге, и буквально умоляла своих гостей приходить к ней почаще…

— Здесь же совершенно нечем заняться, — повторяла она, — Пока я не познакомилась с вами, только и могла поговорить, что с нашей садовницей. Оля приезжает из города, но она всегда так занята, возится с утра до вечера с клумбами… С ней и беседовать можно только о растениях… Но почему вы ушли со сцены, дорогая? Лишили нас такого таланта, Арчик, скажи?

Арчибальд все так же неопределенно пожимал плечами и первым покинул компанию, показав, что ему откровенно скучно — он предпочитает общество компьютера.

Но Галина Анатольевна и Варвара Алексеевна в ближайшие недели встречались еще не раз, и обе пришли к выводу — как было бы чудесно, если бы между их детьми завязался роман.

«Девочка скромная, без претензий, и при этом из хорошей семьи, — думала Варвара Алексеевна, — Это находка. Арчибальд — совершенно безвольный мальчишка. Но возраст берет свое, гормоны играют… Вот свяжется с какой-нибудь прожженной девицей, которая быстренько от него забеременеет, потом женит его на себе, и все — быть нашему сыну на веки вечные чьим-то подкаблучником. Нет, надо сделать так, чтобы он заинтересовался этой Машей».

«Для Марусеньки это шанс, — рассуждала в свою очередь Галина Анатольевна, — Бог знает, получится ли у ее отца снова встать на ноги. Вполне может случиться так, что мы всю жизнь будем прозябать в бедности. И какой будет тогда Машина жизнь? От нищих рождаются нищие. Выйдет замуж за какого-нибудь паренька без гроша в кармане, пойдут дети… И Машенька станет биться каждый день, чтобы их прокормить… А тут — удача. Ведь многие богатые семьи не желают видеть девушек, у которых нет ничего за душой. А у Варвары Алексеевны просто слюнки текут при виде Маши. Парень с девушкой еще очень молоды, но это и хорошо. Пусть пока дружат, привыкают друг к другу. А если, окончив школу, они станут парой, то у Машеньки в жизни все изменится. Будут и красивые платья, и заграничные поездки, и совсем другой круг знакомых… К тому же родители Арчибальда и ей помогут получить профессию — ту, которую Машенька захочет.

Галине Анатольевна и в голову прийти не могло, что ее дочь недавно влюбилась. Причем вовсе не в соседского сына. И сама Маша считала, что это чувство дано ей на всю жизнь, как в ее любимых романах.

Ее выбором оказался популярный артист. Из тех, о которых пишут, что они лишают сна всех девушек страны. Машу совершенно не смущала разница в возрасте. Если бы рядом оказался какой-нибудь психолог, он объяснил бы ей, что она видит в этом человеке не только потенциального возлюбленного, но и отца, которого у нее по сути не было — ведь папа ее был вечно занят и приезжать домой мог только редко и на считанные часы.

В глазах окружающих Маша стала еще более странной. Она теперь почти все время сидела у себя в комнате, а на людях появлялась с отрешенным видом, заметно было, что ее мысли где-то блуждали.

Первое время ей было достаточно источников, чтобы питать свое чувство. Сеть была наводнена портретами ее героя, в газетах печаталось множество статей о нем. Из них Маша узнала, что он разведен и в настоящее время свободен. Никогда не испытывала она такого чувства ликования, как прочитав об этом. Но главное, конечно, были фильмы. Она пересматривала их без конца.

И всегда представляла себя на месте героини. Это в нее влюблялись воплощенные им на экране персонажи, ее похищали и спасали, перед ней стояли на коленях, ради нее были готовы на самые безумные подвиги. Женщина постарше лишь посмеялась бы над таким романтическим бредом. Но среди Машиных ровесниц такие пылки чувства были распространены, правда вели себя девицы несколько иначе. Они не стеснялись называть себя фанатками — пробивались на концерты, на творческие встречи, выклянчивали автографы, дежурили у подъездов…

Нередко музыканта или артиста чтили целым клубом, распределяя между собой обязанности — кто достанет плакаты, футболки, узнает телефон или сфотографирует, если подстережет на выходе из театра. Добытые сувениры — снимки, дарственные надписи, а порой и какие-то мелкие личные вещи тоже становились общим достоянием.

Маша никогда не смогла бы примкнуть к такому фан-клубу. Она была наивно уверена, что ее чувство — самое сильное, и никто иной как она — достойна ответной любви.

Между тем матери — ее и Арчибальда — старались свести молодых людей вместе. Находили повод устроить какие-то совместные вечера, и даже пытались отправить Машу и Арчика на прогулку, под предлогом, шитым белыми нитками: «Тут такая красивая природа, а Арчибальд ее еще не видел, ты же покажешь ему здешние места?»

И парень, и девушка отнекивались как могли. Один раз Маша даже впервые поссорилась с матерью. У соседей намечалась тусовка — к Арчибальду все-такие приехали его городские друзья, и Варвара Алексеевна настояла, чтобы он пригласил и Машу.

— Мама, она не впишется в компанию, — убеждал ее сын, — Марья опять придет в своем затрапезном платьишке, и ее просто примут за нашу прислугу…

— Не примут, если ты будешь уделять ей достаточно внимания, — настаивала мать.

— Поверь, я знаю наших… В лучшем случае ей никто и слова не скажет, в худшем — исподволь проедутся по ее внешности. После этого она к нам точно никогда не придет. Если тебе нравится эта девушка, зачем ты хочешь ее унизить?

— Да она в десять раз красивее твоих вертихвосток, — в сердцах говорила мать.

Арчибальд пожимал плечами:

— Ну если ты хочешь — изволь. Можешь передать от моего лица, что я ее приглашаю.

— А сам?

Арчибальд отвернулся.

Варвара Алексеевна постучала по лбу кулаком, показывая, какого она мнения об умственных способностях сына, и вышла из комнаты.

Но Маша, когда ей передали приглашение, идти отказалась наотрез.

— В этой компании, наверняка, будут такие же снобы, как сам Арчик, мне там делать нечего.

— И правильно сделала, что отказалась, — с облегчением сказал Арчибальд, узнав, что Маши не будет.

— Еще немного, и ты сделаешься настолько непохожей не других, что придется вести тебя к психиатру, — Галина Анатольевна с горечью глядела на дочь, — Ни парня, ни подруг… Только книжки и компьютер.

— Тебе что — стыдно быть матерью такой дочери? — с неожиданной резкостью ответила Маша, и скрылась в своей комнате, хлопнув дверью.

Галина Анатольевна расстроилась до слез, настолько, что позвонила мужу и рассказала ему о разговоре с дочерью. Прежде она никогда не обсуждала с ним такие моменты.

— Я понимаю, наша девочка еще совсем молоденькая, у нее есть время впереди, но, судя по ее поведению, я так боюсь, что она все упустит… Сейчас к хорошим ребятам девочки начинают присматриваться рано. А если Маша заневестится позже остальных, может оказаться, что всех уже расхватали, все подходящие молодые люди женаты. И жди потом какого-нибудь разведенного, с алиментами.

— Галя, ты говоришь глупости, — тон у мужа был веселым, — Поверь, настанут еще светлые времена, и жизнь у нашей Машки будет совершенно иной, чем теперь. А пока просто не трогай ее, и не навязывай ей этого соседского мальчишку, если он ей не понравился.

Галине Анатольевне ничего не оставалось, как со вздохом подчиниться.

А Маша между тем задумала настоящую авантюру, на которую еще недавно ни за что не решилась бы.

В интернете она нашла сайт своего любимого артиста, и там был указан контактный адрес электронный почты. Девушка решила написать ему письмо. Она была уверена, что, получив ее строчки, он не сможет пройти мимо. Напротив, Дмитрий почувствует, что она — та самая, предназначенная ему судьбой.

В свое время, когда в школе изучали «Евгения Онегина», и учили наизусть письмо Татьяны, ситуация эта казалась школьникам безнадежно архаичной, далекой…. Никто из них попасть в подобное положение не смог бы. Но сейчас Маше оставалось лишь надеяться, что она не получит столь же жестокий ответ как Татьяна. Пусть лучше Дмитрий проявит себя как Онегин в конце романа, и скажет заветные слова:

Я знаю, век уж мой измерен,

Но чтоб продлилась жизнь моя,

Я утром должен быть уверен,

Что с вами днем увижусь я…

Маша сочиняла это письмо несколько дней. Оно заняло три страницы. И человек посторонний, взглянув на него беспристрастными глазами, сказал бы, сказал бы, что оно действительно напоминает письмо современной Татьяны.

Маша описывала свою уединенную жизнь, признавалась, что первый же фильм с участием Дмитрия Никонова поразил ее, и с этого момента она поняла, что он совершенно особенный. Есть все остальные мужчины — и он. Никто иной не сможет ее понять и оценить. А она в свою очередь — о, она готова посвятить ему всю свою жизнь… Пусть она гораздо моложе него, она готова ждать, когда сможет быть рядом с ним…

И так далее, и тому подобное. Маша не решилась приложить к этому письму свою фотографию. Ей казалось, что достаточно текста. Долго она медлила, прежде, чем нажала на кнопку «отправить». А потом будто кто-то это сделал за нее. Увидев, что письмо ушло, и уже находится у адресата, Маша закрыла лицо руками и долго сидела так. Ее мучила мысль — что же она наделала.

**

Дмитрий Никонов балансировал на хрупкой грани. Сам он называл себя «непьющим алкоголиком», но очень боялся сорваться. Его можно было бы считать баловнем судьбы, несмотря на детство, которое он провел в бедности.

Родом он был из дворянской семьи, в которой все мужчины служили в армии. Были среди них и морские офицеры, и гусары. В грозную эпоху Первой мировой войны, Революции, а затем войны гражданской, почти все мужские представители рода погибли. Остались женщины, которым позже тоже не посчастливилось — многие из них прошли через лагеря. Прабабушке Дмитрия пришлось слукавить — взять свою девичью фамилию, и сидеть тихо, как мышь, в глухом провинциальном городке, зарабатывать на жизнь шитьем — а шить, вышивать и вязать она была большая мастерица. Но единственный сын ее опять-таки пошел в армию. Став лейтенантом, женился и поселился с супругой в военном городке. Оттуда и ушел на фронт, когда началась Великая Отечественная. Матери даже не пришлось с ним попрощаться — он погиб в том же, 1941 году. Лишь через несколько лет его молоденькая жена с ребенком на руках смогла добрать до своей свекрови. Мальчик Юрочка был на диво хорош и умен, он стал настоящим идолом для матери и бабки. Хотя баловать его в трудное военное время особо не могли. И никто уже не удивился, что после школы он выбрал военную стезю. Однако внешность Юрия уже принесла ему некоторую славу. Его пригласили сниматься в кино, и он сыграл несколько ролей- второстепенных, правда, но принесших ему поклонниц.

Вероятно, он мог заключить выгодный брак — жениться на актрисе или хотя бы на девушке из богатой семьи. Но ему это и в голову не приходило. Его женой стала обычная продавщица. Она и последовала за ним потом в долгие путешествия по военным городкам. Юрий никогда не воспринимал кино как дело своей жизни, и оставался, как говориться, военное косточкой.

Он и сына Дмитрия не позволял баловать жене. Хотя мальчик достался ей тяжело и был единственным ребенком в семье. Был и режим дня, и закаливание снегом или ледяной водой, и самые простые, отнюдь не модные вещи в мальчишечьем гардеробе. Дмитрию запрещалось плакать, даже когда он испытывал боль. Упав с лошади и сломав руку, он сумел сдержать слезы, хотя было очень больно. Зато вскоре он уже отлично ездил верхом, научился у знакомых ребят играть на гитаре, а у отца с матерью — танцевать вальс. Отец считал, что настоящий военный не должен спасовать, приглашая девушку на танец.

Что же касается внешности — Дмитрий выделялся даже среди мужчин своего рода, где были сплошь одни красавцы…

— Ты просто Аполлон какой-то, — один раз сказала ему старая учительница.

Но вот по стопам своего отца молодой человек идти не собирался. Он хотел стать актером и только актером. Напрасно родители убеждали его, что в театральные училища огромный конкурс, и без блата или хотя бы без сценического опыта — его шансы поступить не то, что равны нулю, а стремятся к отрицательной величине.

Дмитрий добился своего, и прошел конкурс в легендарную «Щепку», блистал уже в студенческие годы, а потом попал в один из ведущих театров страны. Его заметили в классических спектаклях и стали звать в модные развлекательные проекты. А затем известная женщина-режиссер дала ему роль в своей картине.

И пошло-поехало. Шарм артиста оказался особенно заметным на экране. Скоро его имя стало практически синонимом успеха картины. Дмитрия непременно звали в исторические фильмы — никто так органично не смотрелся в роли аристократа. А Нестеров мог сыграть кого угодно — хоть императора, хоть кавалергарда.

Играл он и бесстрашных одиночек, которые в наши дни боролись с бандитами, раскрывали чудовищные заговоры. Дмитрию не нужны были дублеры, когда нужно было стрелять, фехтовать, танцевать… Он даже пел неплохо. Словом, был находкой для режиссеров.

Загружен он был настолько, что родители не видели его месяцами. И даже для него — молодого, здорового и тренированного — такая нагрузка не всегда была по силам. Съемки сменялись спектаклями, концертами, проектами, творческими встречами, гастролями… Давно забыл он, что такое режим, и, как ему казалось, уже целый век судьба не давала ему спокойно выспаться.

И, конечно, дело не обходилось без застолий. Когда он познакомился с Ольгой, он уже любил выпить. Ольга была ассистентом режиссера, варилась в той же творческой кухне, все понимала. И, тем не менее, она старалась сделать так, чтобы Дмитрий не пил. Когда они стали жить вместе, дома спиртного не водилось, друзей, которые не мыслят разговор без бутылки, Ольга не приглашала. Мама Дмитрия просто вцепилась в молодую женщину, настояла, чтобы сын женился на ней официально.

— Тогда я буду за тебя спокойна, — повторяла она.

Заработки Дмитрия к той поре казались родителям сказочными. Он купил отцу с матерью хорошую квартиру. Еще одну приобрел для себя и Ольги. Невеста настояла, чтобы свадьба была скромной, почти тайной — только самые близкие, и только шампанское из напитков. И все же до рождения сына Дмитрий несколько раз срывался — напивался в стельку. Один раз его ограбили и крепко избили. Беременная Ольга упала в обморок, когда его привели полицейские — окровавленного, еле стоящего на ногах.

И когда на свет появился их сын, Ольга настояла на том, чтобы муж закодировался.

Если бы в характере Дмитрия было немного больше отцовских черт — он бы прожил с Ольгой весь свой век. Привлекательная внешне, с легким характером, отличная хозяйка, верная жена — что еще нужно для спутницы жизни? Но слишком нервной и дерганой была актерская жизнь, слишком много кругом соблазнов. Дмитрий изменил жене раз, другой — сначала во время гастролей, стараясь, чтобы она ни о чем не узнала, потом это уже вошло чуть ли не в привычку. Женщины в его жизни менялись, он знал. что жена обо всем догадывался, но старался не думать о ее чувствах. В конце концов, она должна была понимать, что романы — это нечто почти неизбежное, связанное с актерской профессией.

Ольга ничего ему не говорила, жила, плотно сжав губы… Дмитрий не сразу заметил, что они стали все меньше и меньше общаться. Он приходил домой такой усталый, что ему было уже не до разговоров. Не всегда находились силы и на то, чтобы поесть. Добраться до кровати — и заснуть, единственное, его он хотел. И ему было все равно где спать — в супружеской постели или на диване в гостиной. Он толком не знал, как растет его сын — ни разу не был на родительском собрании, не смог бы сходу назвать даже номер школы, в которую ходит Сашка.

Когда парню исполнилось шестнадцать лет, он купил ему крутой мотоцикл — словно хотел дорогим подарком компенсировать все упущенное. Ольга была против, она, по ее словам, сходила с ума, глядя на подростков, которые носятся по улицам. Через два месяца Сашка разбился насмерть. А Дмитрий двое суток пробыл с семьей, но на третьи — в самый день похорон — улетел, его ждали съемки, которые нельзя было отменить. После этого Ольга подала на развод.

Дмитрий не попытался ее удержать. Каждая новая картина была чистым листом в его жизни. Так почему бы после такого трагического финала, как смерть сына, не начать всю жизнь с того же чистого листа. Только, упаси Боже, теперь не жениться сразу, а побыть какое-то число лет холостяком.

Последующие годы принесли Дмитрию несколько несерьезных быстротечных романов. Но, видимо, подтачивала его изнутри какая-то червоточина, потому что все чаще он стал пить. Бахвалился, что ему ничего не стоит выпить много, хмелеет он гораздо позже всех, кто сидит за столом…

Кончилось это плохо. Сначала Дмитрий стал срывать съемки — опаздывал или приходил в таком состоянии, что не держался на ногах. Какое-то время ему это прощали. Потом режиссеры стали выражать недовольство, слишком дорого обходилось пагубное пристрастие известного актера.

Дмитрий, у которого предложения новых ролей всегда превышали его возможности, разругался с несколькими режиссерами и на какое-то время ушел в театр. Однако тут дело пошло еще хуже — Нестерову ничего не стоило прийти «подшофе» даже на премьеру. Он забывал текст, высмеивал партнеров, оскорблял зрителей. С одним из них даже подрался, а поскольку нынче вся публика при телефонах с камерами, скандал мог получиться крупных. Замять его удалось с огромным трудом, и это была отнюдь не заслуга Дмитрия.

Наконец, случилась настоящая беда. Сев пьяным за руль, Нестеров сбил человека. К счастью, тот остался жив, но долго восстанавливался после тяжелых травм. Тут уже Дмитрию пришлось протрезветь, не только в прямом, но и в переносном смысле. Он собрал очень крупную сумму — и для пострадавшего, и что уж тут скрывать, для тех, кто занимался его делом — и получил условный срок. После этого он закодировался снова, а вдобавок прошел серьезный курс реабилитации. Дома теперь не было ни капли спиртного. Но что-то случилось у Дмитрия с головой. Резко ослабела память. Ему стало казаться, что события давно прошедших дней произошло вот только вчера, а то, что случилось накануне, отступало в далекое прошлое.

Дмитрий перепугался — он понимал, что нв наше время может кончиться как артист. Он не сможет запомнить текст очередной роди, не сориентируется, что ему надо делать и говорить по ходу спектакля.

Собрав последние средства, он уехал лечиться заграницу, пропадал долго, никому не подавал весточки о себе — только родители знали, где он и что с ним.

Вернулся Дмитрий не один, а с помощником, которого называл своей правой рукой. Алексею он поручил вести все свои дела, касающиеся заключения контрактов, расписания дня — чтобы ни о чем не забыть, организации встреч и прочего. А сам сосредоточился только на актерской игре. Физически ему удалось восстановиться. Он сброс вес, вернул себе хороший цвет лица, подтянутую фигуру. Седину в волосах могли удачно скрыть гримеры. А, благодаря пережитым событиям, игра Нестерова обрела даже большую глубину, чем прежде.

Теперь Дмитрий снова был нарасхват. Он сыграл несколько ярких ролей, заработал хорошие деньги. С женщинами он теперь вовсе не связывался, что очень огорчало его пожилых родителей, которые все еще мечтали о внуках. Что же касается тяги к спиртному — она сохранилась, вот только Нестеров научился с ней бороться. И просто уходил из компаний, если там предполагалось застолье с выпивкой.

Он находился в том среднем возрасте, когда сил еще достаточно, и одиночество не пугает, но уже понимаешь, что нужно прикладывать силы, много сил, чтобы сохранить здоровье и внешность на таком уровне. Чуть что — и тебя вытеснят молодые. А потерять работу Дмитрий боялся больше всего на свете. Профессия актера дала ему всё — славу, известность, деньги, путешествия, поклонниц, о которых говорят «стоит щелкнуть пальцами и прибежит». Вот только щелчка этого никто из девушек не мог дождаться. Дмитрий соблюдал режим дня так строго, как впору было бы спортсмену, ел только здоровую пищу — у него был свой диетолог, не пропускал занятий в спортзале и не избегал омолаживающий процедур.

С течением времени он все больше стал доверять своему секретарю, в глубине души понимая, что тот превосходит его и умом, и характером. Но Алексей умело отстаивал его интересы во всем, что касалось деловой сферы, не поучал, не осуждал, умел держать язык за зубами и даже поклонниц умудрялся держать на расстоянии, так что они не осложняли Дмитрию жизнь.

О себе Алексей рассказывал мало, но кое-что Дмитрий все-таки знал, ведь человека, который держит свою жизнь за семью печатями, он ни за что не подпустил бы к себе близко.

Если в семье Дмитрия все мужчины были военными, то Алексей происходил из купеческого рода, причем до революции все купцы вели свои дела чрезвычайно успешно, и стали известными меценатами, много жертвовавшими на искусство — покупали картины молодых художников, вкладывали средства в строительство театров и библиотек.

Родители Алексея рано развелись, отец женился на молоденькой, а первой жене пришлось в одиночку воспитывать четырех сыновей. Сколько там могла заработать школьная учительница! Отец устроил все так, что и алименты платил символические, и матери приходилось отказывать себе во всем, чтобы дети хотя бы были сыты.

К тому же и времени у нее катастрофически не хватало. Мать возвращалась домой, нагруженная тетрадями своих учеников, и проверяла их до поздней ночи. Уследить за собственными ребятами у нее уже не было возможности, и они нередко попадали в переделки. Драки, разбитые окна, даже мелкие кражи — все это было.

Алексей рос самым хулиганистым из этой четверки, и однажды едва не попал в колонию — вместе с ребятами постарше он участвовал в ограблении торгового ларька.

После того, как ему чудом удалось ограничиться постановкой на учет в милиции, мать перевела Алексея в другую школу — «подальше от позора», как говорила она. Ей не хотелось, чтобы коллеги продолжали каждую перемену жаловаться ей на сына.

Но Алексей неожиданно взялся за ум. Видно, получил хорошую встряску. Перспектива лишиться свободы потрясла и ужасную его. Тогда же он решил поступать в юридический. Конкурс на юрфак всегда был большим, но в выпускном классе Алексей сидел за учебниками днями и ночами и успешно сдал экзамены. В университете выяснилось, что у него хороший слог, и, получив диплом, он пришел на работу в газету, занимался журналистскими расследованиями. Одно из них оказалось настолько острым, что газету закрыли — уж больно крупному чиновнику не понравилось увидеть себя в нелицеприятном свете.

Одно время Алексей занимался кризисной психологией, получил второе высшее образование, у него было свое агентство. Актер Дмитрий Нестеров, жизнь которого тогда шла под откос, обратился к нему за помощью. Сотрудничество оказалось настолько удачным, что Нестеров захотел забрать Алексея к себе, чтобы тот работал только на него. Он пообещал такой процент от гонораров, что Алексей решил попробовать.

И вот, они сотрудничали уже около пяти лет, и обоих это устраивало. Дмитрий был так благодарен своему секретарю, что даже устроил ему роль в картине. Сам он играл командира батальона, Алексею же досталась роль бойца, с которой тот успешно справился.

— Ну вот, считай, сохранил себя для истории молодым и красивым, — смеялся Дмитрий, — Ну что, понравилось сниматься? Хочешь еще…

— Нет, — отказался Алексей, — Спасибо за полученный опыт, но я предпочитаю заниматься своим делом. Слава, известность — это все не для меня.

Нынешнее лето и артисту, и его помощнику представлялось радужным. К середине июля Дмитрий планировал освободиться, и отправиться куда-нибудь на острова Южного полушария. Он предлагал и Алексею поехать с ним, брался даже взять за себя большую част затрат. Но тот не соглашался. Алексей знал, что его работа у Дмитрия хороша, но она временна. Поэтому он писал книгу, планировал вскоре организовать собственные курсы по психологии — все это требовало времени. А в оставшиеся до окончания лета недели, собирался махнуть куда-нибудь на Север. Расслабляющую жару он терпеть не мог, и слово «путешествие» обычно предполагало для него Прибалтику или Скандинавию.

Пока же у Дмитрия шли съемки, у артиста лишь изредка выдавались свободные дни. Вот и сейчас он полулежал в кресле, нанеся на глаза специальную маску.

Алексей просматривал почту. Он зачитал шефу несколько деловых корреспонденций, а потом вдруг замолчал.

— Смотри, какое милое письмо тебе пришло, — сказал он, наконец.

— От кого? — Дмитрий чуть поднял бровь.

— Пишет совсем юная девочка…

— А-а, — протянул артист и мгновенно потерял всякий интерес к письму. Навидался он этих юных девочек, впору ждать старости, когда они отстанут.

— Нет, это не совсем обычное послание, — продолжал Алексей, — Тебе не объясняются в любви, не предлагают родить от тебя ребенка, даже автограф не требуют. Тебе просто отдают душу.

И, поскольку Дмитрий молчал, Алексей прочел ему письмо Маши. Несколько минут никто не произносил ни слова. Оба мужчины, обладавшие уже богатым жизненным опытом были смущены. Но не пошлостью — она уже давно не производила на них впечатления. А сейчас перед ними была исповедь девушки — наивной и чистой, давно им не приходилось таких видеть. Может быть, только в юности, когда они сами были почти детьми.

— Сколько ей лет? — наконец, спросил Дмитрий.

— Шестнадцать, — Алексей ответил сразу, он выхватил эту цифру из текста.

— Ты вот что…, — сказал Дмитрий, — Ответь ей что-нибудь сам. Я писать не мастер.

— Но она ждет ответа от тебя!

— Ну напиши от моего имени. У меня от тебя секретов нет. Как-нибудь так, помягче напиши, чтобы не обидеть. Мол, я там благодарен и все-такое. Только не обещай, что я с ней встречусь. Только обвинений в педофилии мне еще и не хватало.

Алексей кивнул. Вскоре после этого дела отвлекли его мысли от письма. Вспомнил он о нем уже поздно вечером — как о деле неприятном, но которое сделать необходимо. Он знал, что, давая этой юной девушке от ворот поворот, пусть даже в самой мягкой форме, нанесет ей удар. Но другого выхода не оставалось.

От имени Дмитрия Алексей написал Маше, что благодарен ей за искренность и столь высокую оценку его актерской игры. Однако такова жизнь — все юные девушки влюбляются в известных людей — певцов, музыкантов, артистов. Это сродни болезни, которой надо переболеть. Позже это чувство пройдет, и останется только добрая память. Он, Дмитрий, желает Маше, чтобы жизнь ее сложилась счастливо — она встретила достойного человека, которого полюбит. И нашла профессию по душе, это очень много значит — профессиональные успехи всегда поддержат на плаву в трудные минуты. А еще он надеется, что Маша будет продолжать смотреть его картины, а он в свою очередь — постарается не разочаровать ее своей игрой. Закончил он словами «Искренне Ваш…»

Отослав это письмо Алексей почему-то долго не мог заснуть.

**

Маша в последние дни потеряла и покой, и сон. Ночью она по нескольку раз просыпалась и проверяла почту. Надежда получить ответ и ужас от того, что она наделала — все эти сильные переживания отражались на ее лице, и мать уже не раз спрашивала — не заболела ли она

Письмо Алексея она открыла через полчаса после того, как оно было отправлено. Оно обожгло ее, как удар по лицу. Никогда еще не испытывала она такой боли и разочарования. Хотя, собственно, на что она надеялась. Что любимый артист прискачет за ней на белом коне? Или хотя бы сам раздобудет ее номер телефона и позвонит со словами: «Я искал Вас всю жизнь, только вы можете спасти меня от одиночества»? Господи, какая она все-таки идиотка!

Весь следующий день Маша просидела у себя в комнате — благо, Галина Анатольевна ушла к своей новой подруге.

Сначала Маша решила ничего не отвечать. Но оказалось, что ей слишком больно для того, чтобы промолчать. Это письмо вскрыло то, что она стесняется своей нищеты, чувствует, что достойна лучшей жизни. Если бы она была очень богатой или очень знаменитой, любимый актер говорил бы с ней совсем по-другому, он не посмел бы отвергнуть ее.

И Маша сочинила следующее письмо. Она поблагодарила Дмитрия за ответ, но заметила, что он совершенно не знает ее, поэтому нарисованное им для нее «светлое будущее» ей не подходит.

Её отец слишком богат, он и представить себе не может, что дочери придется работать. Скорее всего, он постарается, чтобы его наследница заключила выгодный брак с одним из его партнеров, может быть, с одним из тех, кто связан с миром кинематографа, продюсирует фильмы.

«В одном вы правы, — писала Маша, — Конечно, вскоре я буду вспоминать о том, обратилась к вам, как о шалости. Я еще так молода, что поделаешь, мне можно играть… А Вам я желаю спокойной и счастливой старости, удовлетворения от сыгранных ролей, и, конечно, здоровья…»

Она отослала свое послание, и почувствовала некоторое облегчение.

**

Алексей не ожидал никакого ответа. Он не сомневался, что девушка расстроится, ведь он практически лишил ее любых надежд на взаимность. Но он в данном случае разделял мнение артиста. Лучше всего поступить именно так. Не может же любимец публики, избалованный славой, прошедший огонь и воду, а уж о медных трубах и говорить нечего, всерьез рассматривать роман с провинциально девчушкой, которой к тому же всего шестнадцать лет. Отказ — это очень болезненная рана, но получив ее, душа начнет заживать.

Другое дело — пустые обещания, которые только растравляют сердце и лишают сна.

Но получив ответное письмо Маши, он с удивлением поднял брови. Неужели он ошибся? Никак не вязался в его сознании образ богатой девушки, прожигательницы жизни и то наивное первое послание, которое его невольно тронуло. Он решил сам посмотреть на это чудо природы. Ему удалось быстро раздобыть нужный адрес — ведь Маша не скрыла имя и фамилию, проскользнуло в тексте и название села.

Алексей посмотрел карту. Не так уж далеко ехать — всего несколько часов на машине. К тому же это те края, где он давно хотел побывать — там чудесное деревянное зодчество, живописные леса и озера. Он убеждал себя, что поедет в первую очередь, чтобы полюбоваться природой. Стыдно было признаться асамому себе, что его сорвало с места письмо юной девушки.

Выбрав первый же выходной день, Алексей осуществил свое намерение. Дорога действительно была очень приятной, и растительность по пути оказалась роскошной. До самого села он добрался без приключений. Но вот на сельских улочках немного заплутал. Пришлось спрашивать у прохожих нужный адрес.

— А это вот туда вам надо, — приветливо сказала пожилая женщина, указывая путь, — Когда вам покажется, что вы все село проехали, и дальше один лес, вы не смущайтесь и поезжайте дальше. Там всего-то минуты три ехать. Тогда их дом и увидите — как отшельники они живут.

Алексея не устраивало то, что не удастся посмотреть на дом незаметно. В такую глушь, очевидно, мало кто приезжает, его машину хозяева заметят сразу, придется что-то придумывать.

Вскоре он уже тормозил возле изящной ограды. Дом сразу понравился ему. Двухэтажный, но без всякой вычурности, оштукатуренный, тонущий в цветах, он невольно обращал мысли к дачам девятнадцатого века. На лужайке стояли простые деревянные качели, на них сидела девушка с книгой в руках.

Она подняла голову, услышав шум машины. А когда автомобиль остановился, поднялась в ожидании. Иначе поступить было нельзя — Алексей вышел из машины и подошел к ограде.

Приблизилась и девушка. Это могла быть только Маша, та самая, которую он хотел увидеть. На ней было простое светлое платье, волосы заплетены в толстую косу, но непокорные пряди выбивались, вились вокруг лица. Если соседский юноша не оценил Машу, потому что она очень отличалась от девушек его круга, то Алексей сразу заметил, что она редкостно красива. Пожалуй, он не видел еще таких в жизни. Он не имел в виду девушек, привлекательность которых была обязана умелому макияжу.

— Вы что-то хотели? — спросила Маша.

Алексей нервным движением снял очки. Он волновался, и сам не понимал, почему. Но надо было что-то ответить…

— Тут где-то озеро Светлое, никак не найду, — сказал он.

— Вы немного не туда заехали, — Маша вышла на дорогу и указала направление, — Нужно до реки, потом по мосту и дальше по бетонке. Далеко довольно. Указателя нет, будьте внимательны, чтобы не пропустить поворот. Берега там неудобные — где заросшие, где бурелом… Чтобы рыбачить, к воде пройти, места знать надо.

— Спасибо, — Алексей улыбнулся, ловя себя на том, что старается понравиться этой девушке. Он, сорокалетний мужчина, ничего не мог с собой поделать.

Теперь он не сомневался, что перед ним именно Маша. Никто иной, как эта девушка, написала то самое письмо. И еще он видел теперь, что она совсем небогата. Да, дом прекрасный, но ничего тут не говорит о роскоши… И одета Маша так просто, если не сказать бедно…

Ему очень не хотелось уходить, он лихорадочно искал повод спросить Машу о чем-нибудь еще, или хотя бы попросить попить… что угодно сделать, лишь бы она задержалась, но никогда еще Алексей не чувствовал себя таким неловким и нерасторопным.

Маша же сочла свою миссию выполненной, кивнула ему на прощанье и пошла в дом.

Назад Алексей ехал медленно, точно против воли ему было уезжать отсюда. Он знал, что вряд ли сможет забыть эту девушку, хотя у него нет повода увидеть ее вновь. И, если честно, безумие уже то, что он о ней думает.

В тот вечер он сказал Дмитрию:

— Везет же тебе!

— А что такое? — удивился артист, — Нет, брат, ты не прав. Напротив, я боюсь, что последнюю картину ждут разгромные отзывы. Заплатили отлично, но режиссер впал в немилость, знаешь там, на самом верху… Какая-то у него не та политическая позиция… И я боюсь, что эта роль мне выйдет боком.

— Я наведу справки, — осторожно сказал Алексей.

Он всегда был честен со своим патроном, и никогда не обнадеживал его напрасно.

— А почему ты говоришь, что мне везет? — поинтересовался Нестеров.

Алексей закинул руки за голову. Они сидели на балконе. Артист берег кожу от солнца, поэтому от палящих лучей их защищал зеленый, прозрачный навес.

— Помнишь ту девушку, что написала тебе письмо?

Дмитрий свел брови, вспоминая, и Алексей понял, что он уже давно забыл и о письме, и о той, что его прислала.

— Она очень хороша, — небрежно сказал он, — Пожалуй, и в кино за такую ухватились бы…

— Я тебя умоляю, — в голосе Дмитрия одновременно проскользнули и небрежность и усталость, — Ты бы знал, сколько лет я буквально тонул в любви вот таких юный красоток. И каждую мне хотелось спросить — а что дальше? Ведь у этих девиц в голове свой собственный сценарий. Я — такой, какой я есть — им не нужен. Каждая влюблена в того или иного моего героя и отождествляет его со мной. А я не собираюсь ради чьей-то прихоти вечно носить маску супермена и дамского угодника.

— Это уж точно, — Алексей усмехнулся.

Он вспомнил, как Дмитрий может прийти в негодование, если блюда, которые он любил, приготовлены не так, как ему нравится, или вода в ванной слишком горячая. Он мог разыграть целую драму, если у него болела голова, а таблетки помогали не сразу.

Алексей порой задумывался — а каким был Дмитрий в детстве и юности. Ну не мог мальчишка расти таким избалованным. Его бы просто затравили в любой компании. Зато теперь ему прощают все его причуду — как же, звезда кино.

— Она что, эта девушка, приехала? — Дмитрий поморщился, — Теперь вспоминаю, я же тебе сказал, что не хочу с ней встречаться. Я не совратитель малолеток…

— Нет, мы встретились случайно, — и Алексей переменил тему разговора.

А Дмитрий подумал, что, пожалуй, единственная женщина, которая не вызвала бы у него раздражения — это его бывшая жена Ольга. Уж она-то его знала, видела и больным, и здоровым, капризничающим, плачущим, пьяным. И как долго она любила его, именно его, а не созданные им экранные образы. Любила, несмотря ни на что.

Теперь он понимал, что хотел бы встретить с Ольгой старость. Если бы она была рядом, он не боялся бы стареть. Она бы не бросила его, если бы его отверг кинематограф и он зарабатывал гроши, или если бы его разбил инсульт.

Она не простила ему смерти сына, и то, что когда того опускали в могилу, Дмитрия рядом не было. Но в этом Ольгу винить было нельзя. И Дмитрий не мог попросить ее вернуться — Оля давно была замужем, и даже родила позднего ребенка, девочку. Дмитрий много раз хотел позвонить бывшей жене, но Ольга четко дала ему понять, чтобы он больше не вмешивался в ее жизнь.

У Дмитрия не было ни сил, ни желания строить на этих руинах что-то заново. Он выгорел. Значит, нужно было примерять на себя роль отшельника по доброй воле, некоего загадочного монаха, недоступного никому из женщин. И сыграть эту роль талантливо и с достоинством. Не снижать планку

**

Константин Николаевич вернулся домой неожиданно. Галина Анатольевна и Маша привыкли, что если он и приезжает, то ближе к вечеру, вырывается на считанные часы, а на рассвете уже опять спешит назад, в город, к своему бизнесу.

Но в этот раз знакомая машина подъехала к дому с утра. И вид у мужа и отца был какой-то загадочный. Глаза сияли, он словно помолодел на десять лет.

Конечно, домашние обрадовались ему несказанно. А он будто медлил рассказать им новость. И лишь когда все сели за стол, и Галина Анатольевна подала кофе и блинчики с кремом, Константин Николаевич раскрыл свой секрет.

— Все получилось, мои дорогие, — сказал он, — Можете считать, что я не просто снова встал на ноги. Я взлетел. Все эти годы, что я вкалывал как каторжный — они окупились. Мы заключили очень крупный проект с одной европейской компанией, и успешно его реализовали. На очереди следующий, но уже сейчас ваша жизнь изменится кардинально.

Галина Анатольевна недоумевающе посмотрела на мужа.

— Галочка, бедная моя девочка, я понимаю, как трудно тебе было жить тут, в глуши… Теперь этот дом действительно станет дачей, как и планировалось изначально. У нас будет отличный особняк в городе, в тихом зеленом районе. Отдыхать вы в этом году поедете в Европу, а Маша немедленно уйдет из этой сельской школы. Она может пойти в гимназию или вообще поехать учиться заграницу, как решит сама.

Константин Николаевич переводил взгляд с жены на дочь, но обе были слишком ошарашены, чтобы говорить

— Почему же ты все скрывал до самой последней минуты? — спросила Галина Анатольевна.

— Прости меня! Но бизнесмены порой бывают суевернее старых бабок. Я боялся — если что-то сорвется, разочарование для вас будет слишком жестоким.

Только поздним вечером до Галины Анатольевны дошло, что теперь она может позволить себе все, о чем только мечтала раньше. Уже завтра она может пойти в салон красоты, оттуда отправиться по магазинам, накупить себе вещей, не потому что без них нельзя обойтись, а просто потому, что они ей понравились. Закончить день можно в театре… Встречи со старыми подругами, путешествия, книги, театры, картинные галереи — сколько возможностей открывается перед ней теперь. Ведь она еще совсем не старая, успеет насладиться жизнью.

— Костя, я одного боюсь, — сказала она мужу, оставшись с ним наедине.

— Чего же?

— Маша. Она выросла совсем особенной. И если она не нашла себя здесь, сомневаюсь, что ей легко будет влиться в общество богатых сверстников. Все это ей так чуждо… Ты заметил? Она не красится, ни разу в жизни не была в парикмахерской… Для этих городских девчонок она будет… ну как в старом фильме «Колдунья». Дикарка одним словом.

— Давай спросим ее саму, — предложил Константин Николаевич, — Если ей хочется сменить образ жизни, стать такой, как ее ровесницы, то у нее все получится.

К изумлению родителей, Маша сама запросилась в город.

— Я чувствую, что действительно много потеряю, если останусь здесь, — говорила она, — Ах, папочка, твои деньги пришли действительно так вовремя.

Они договорились, что Маша вернется в город с отцом, первой увидит тот самый особняк, что он купил, попробует, как говорится, городскую жизнь на вкус, а потом они вернутся за Галиной Анатольевной, которая пока будет заниматься подготовкой к переезду.

Когда через неделю Маша встала на пороге, Галина Анатольевна с трудом узнала собственную дочь. Именно потому, что девушка никогда радикально не меняла свой стиль, перемена и казалась столь разительной.

— Я посоветовался с женой своего партнера, она заехала за Машей и отвезла ее к своему стилисту. А потом они поехали по магазинам. Недурно получилось, правда?

— Не то слово, — тихо сказала Галина Анатольевна.

Никому теперь не могло прийти в голову, что девушка выглядит точно ее сверстница из девятнадцатого века. Вьющиеся волосы приобрели модный оттенок и падали небрежной гривой, безупречно подобранные вещи обрисовывали стройную фигуру. А главное — изменилось лицо. Неизвестно каким образом, но макияж не только подчеркнул красоту девушки. Но взгляд теперь у нее был холодный, царственный.

«Точно моя Машенька в одночасье превратилась из сельской девочки, в даму высшего света, аристократку», — подумала Галина Анатольевна.

А Маша вспоминала часы, проведенные ею в салоне красоты, потом бесконечные примерки, и наконец, она стояла перед зеркалом и смотрела на себя, будто на кого-то чужого. Эта девушка не станет унижаться, выпрашивая чью-то любовь. Она сама будет выбирать, кто достоин ее внимания.

Перед отъездом из города Маша попросила отца сфотографировать ее, стоящую возле дорогого мотоцикла, небрежно облокотившуюся на руль. Оказалось, она еще и очень фотогенична. Снимок получился — хоть на обложку дорогого журнала.

Галина Анатольевна решила устроить прощальный ужин. Она пригласила Варвару Алексеевну с сыном. Конечно, той и в голову прийти не могло, как изменилось положение ее друзей. Она просто грустила, что подруга уезжает, значит, ей предстоит скучать тут до конца лета, когда муж и ее заберет в город.

Вероятно, Варвара Алексеевна приложила большие усилия, чтобы уговорить Арчибальда пойти с нею. Уверяя, что это в последний раз.

— Ну, если твой план сделать из нас пару не сработал, так мне можно и не ходить? — допытывался юноша.

— Арчик, я тебя прошу…. Надо же быть воспитанным, в конце концов. Мы так хорошо общались все лето.

— Вы общались, — напомнил молодой человек, — При чем тут я?

— Отнесем им букет цветов, — решила мать, — В саду как раз зацвели чудесные розы. И ты пригласишь Машу приходить к нам в гости, когда мы тоже вернемся в город.

— Все-таки тебя не оставляет мысль свести нас? — усмехнулся Арчибальд.

Но увидев Машу, он потерял дар речи. Он молча протянул ей цветы, спрашивая, где все это время были его глаза. Девушки, которых он так хорошо знал, которые приезжали к нему в гости, не годились ей в подметки. Но только этой Маше он так же мало был нужен, как и прежней — скромной сельской девушке с косой. Она равнодушно поблагодарила его за цветы, и ушла хлопотать по поводу стола — что-то там нужно было немедленно доставать из духовки.

До конца вечера он ходил за ней как тень. И был буквально убит тем, что Маша попрощалась с ним с равнодушной вежливостью. По дороге домой Варвара Алексеевна смотрела на сына с насмешкой.

— Ну что? — спросила она, — Или ты до сих пор считаешь свою мать дурочкой? Или я права — на эту девушку стоило обратить внимание?

Парень молчал, но по тому, как он смотрел в одну точку, как подрагивал его подбородок, Варвара Алексеевна поняла, что сыну больно. Она дала ему еще немного погрустить, а потом похлопала по руке.

— Не переживай так, — сказала она, — Да, положение Маши изменилось, теперь она — девушка из богатой семьи, но пока еще сердце ее свободно. Мы с ее мамой сегодня говорили — Маша ни с кем не встречается, и Галина Анатольевна переживает, что она до сих пор не завела друзей. Так что, если ты не прошляпишь этот случай, ты можешь успеть обратить на себя ее внимание, прежде, чем ей понравится кто-нибудь другой.

— Да ладно, — сказал Арчибальд с горечью, — Я ей совсем не нравлюсь.

— А вспомни, дорогой мой, как ты себя вел? Всячески показывал, что эта девушка тебя не интересует. Они с мамой приходили к нам, а ты искал любую возможность, чтобы уйти. Ты стыдился звать ее в свою компанию. Когда она выглядела с твоей точки зрения непрезентабельно, ты смотрел на нее как на прислугу какую-то, — распалялась Варвара Алексеевна, — Вот теперь-то тебе предстоит все это искупить… И цветы покупать будешь, и подарки, и в глаза заглядывать…

— Мама, зачем ты назвала меня таким дурацким именем, — вдруг спросил Арчибальд, — Вот общались бы мы с Машей, я даже не представляю, как она бы меня называла. Я заметил, когда мы разговариваем, она избегает мое имя произносить. Мне кажется, ей смешно…

Варвара Алексеевна слегка смутилась. Когда ее сын появился на свет, в моде были простонародные имена, что ей решительно не нравилось.

— С ума сойти, — говорила она мужу, — Прежде крестьянки несли попу курицу или кусок сала, чтобы он подобрал ребенку имя покрасивее, как у господ. А теперь извольте — Фома и Фока играют во дворе с каким-нибудь Микулой. Нет уж, пусть у нашего мальчика будет имя, как у героя романа. Мода уйдет, а имя останется.

— Ну…, — сказала она, — Ты уже взрослый. Можешь сходить в ЗАГС и сменить. Мы с отцом хотели, как лучше…

Но Арчибальд ее уже не слушал. Взгляд сына где-то блуждал, и Варвара Алексеевна поняла, что он думает о Маше.

**

Алексей долго не отвечал Маше. Ему надо было собраться с мыслями. Но в тот вечер, когда девушка с матерью проводили гостей, сев в довольно уже поздний час за ноутбук, Маша открыла почтовый ящик и вздрогнула, увидев письмо от своего кумира. Она по-прежнему не сомневалась, что ей пишет Дмитрий Нестеров, тот самый, кого она до сих пор видит во сне почти каждую ночь.

И вот теперь он писал, что отдает должное ее воображению, но не нужно придумывать себе чужую жизнь. «Что плохого в том, что вы живете в деревне? — спрашивал он, — Вы можете нафантазировать что угодно, но, если бы вы действительно попробовали пожить так, как это делает золотая молодежь, неизвестно, понравилось бы вам или нет. Мне кажется, что нет. Ваша сила не только в красоте, но в доброте, искренности и естественности. не растеряйте ее».

Щеки Маши вспыхнули. В голове ее теснилась тысяча вопросов. Как Дмитрий узнал, где она живет, как выглядит? Этого она точно ему не писала. Неужели он тайно приезжал и видел ее? О незнакомце, который спрашивал у нее дорогу, она давно уже забыла. Еще недавно этот удар показался бы ей очень сильным, ведь ее обман был бы раскрыт. Бедная девочка от обиды решила прикинуться принцессой. Но теперь-то выходит, что она и не солгала даже…

И тогда в ответ она отправила тот самый снимок, который сделал ее отец. На нем Маша уж точно не выглядела провинциальной девчонкой. «Все мы немного играем», — написала Маша, не подозревая, что попадет не в бровь, а в глаз.

…Алексей даже отпрянул от экрана, получив эту фотографию. Прищурившись, девушка смотрела ему прямо в глаза. Неужели он ошибся? Но он уже знал фамилию Маши, и ему не составило большого труда навести справки. Оказалось, ее отцу действительно удалось сорвать большой куш. Скорее всего, семья теперь уедет из глуши, и скоро о Маше заговорят в городе.

История была столь необычна, что Алексей не сдержался, и при первом же случае, рассказал Дмитрию о том, что девушка, которая им заинтересовалась, в действительности очень богата.

— Вот как? — артист широко раскрыл глаза, — Ну что ж, тебе удалось меня заинтересовать. Пригласи ее к нам.

— Зачем? — Алексей не только удивился, но и встревожился.

— А может, мне приятно, что я, в мои годы, еще могу заинтересовать совсем молоденьких девочек? Может, я настолько чудовище, что просто хочу потешить свое эго? — артист взглянул с насмешкой на своего секретаря.

Вот это Алексей не любил в его характере больше всего. В какие-то минуты его патрон закрывался, мог стать жестоким, делал вещи, которые в другое время были ему совершенно несвойственны. Но повлиять не него в то время было нельзя. Он поступал, как ребенок, из чистого упрямства наперекор судьбе, хотя и знал, что это может привести к плохим для него последствиям.

— Смотри же, пригласи ее, — повторил артист, вставая, — Если ты забудешь, я тебе напомню.

«Могли бы мы с вами встретиться?» — написал Алексей Маше.

Можно было представить себе, как эти слова взволновали девушку. Конечно, она хотела этой встречи. Но она понимала, что именно от нее ждут решения — где и когда встреча состоится. Будучи совершенно неопытной, она боялась назначить свидание в парке, или кафе, или в ресторане. Маша почти не знала город, нигде не бывала, и вообще — это было ее первое свидание.

И, хотя может быть, это было совсем неправильно, она пригласила Нестерова в тот новый дом, что купил отец. Попросила его приехать днем, когда Константин Николаевич точно будет на работе. «Нам же нужно будет поговорить, — думала Маша, предвкушая встречу с Дмитрием, — И чтобы никто не помешал. А где-нибудь в парке, Бог знает кто окажется рядом. Он же известный человек, ему, наверное, прохода не дают».

Все сложилось очень удачно. Галину Анатольевну дела задерживали в деревне, а Маша вдвоем с отцом вернулась в город. Очень долго она примеряла наряды, и, в конце концов, остановилась на изысканном платье, одной из своих последних покупок.

С самого утра, когда отец ушел на работу, она не могла найти себе места. А когда услышала, как подъехала машина, спустилась вниз, не дожидаясь звонка. Дверь она открывала, замирая от волнения. Каково же было ее изумление и разочарование, когда на пороге она увидели не артиста, а того самого мужчину, который не так давно спрашивал у нее дорогу — теперь она его вспомнила.

— Вы? — воскликнула она.

В этом возгласе было и разочарование, и мольба к судьбе — пусть это окажется ошибкой.

— Мне нужно с вами поговорить, — сказал Алексей, — Мне можно войти?

Ничего не понимая, Маша отступила от двери. Следом за прихожей была гостиная. Алексей дождался, пока Маша сядет и тоже присел на краешек дивана.

— Я понимаю, что вы ждали не меня, — сказал он.

— Но откуда вы…

— Потому что это я писал Вам. По поручению Дмитрия Нестерова. Я — его секретарь.

Маша резко отвернулась к окну. Она оперлась подбородком на руку, лица почти не было видно, но Алексею показалось, что она сейчас расплачется.

А ей было страшно, отчаянно страшно, она просто тряслась от ужаса. Получается, что она открылась и доверилась совершенно чужому человеку, и что он сейчас намерен делать? Может, хочет высмеять ее на весь мир? Состряпает статью в какую-нибудь желтую газету, там будут цитировать ее письмо… Прессе только дай ухватиться за такой пикантный повод.

— Маша, — сказал Алексей, будто угадывая ее мысли, — Всю нашу переписку я стер, потому что не хотел, чтобы вы и дальше оставались в ложном положении. Вы просто не знаете этот артистический, звездный мир. Мне много раз приходилось избавлять Дмитрия от домогательств навязчивых поклонниц. Ни на одну минуту я не сравниваю вас с ними, я просто хотел, чтобы вы поняли, почему я оказался причастен к этой истории. Дмитрий очень занят, и абсолютно вся его переписка идет через меня. Ваше письмо он в итоге прочел…

— И это он поручил вам ответить? — с трудом сказала Маша.

— Да, — Алексей не стал увиливать, — Вы по-прежнему хотите его увидеть?

Маша затрясла головой, что значило — нет.

— А приезжали вы ко мне тоже по его поручению? — спросила она.

— Нет, — сказал Алексей, — Поверьте, я говорю вам правду. Ваше письмо достигло не той цели, но эту другую цель оно поразило. Я просто захотел вас увидеть. И если вы позволите…

— Уходите! — шепот Маши напоминал сдавленный крик.

Алексей поднялся. Несколько мгновений он смотрел на девушку, потом на мгновение склонил голову, как бы в поклоне, и стремительно вышел.

*

— Ну что, позвал к нам эту девочку? — спросил его вечером артист.

— Забудь о ней, — ответил Алексей.

— Но, если я хочу, чтобы она пришла, — глаза Дмитрия сузились, — Мне самому ей позвонить? Не помню, когда в последний раз женщина отказывала мне во встрече…

— Если ты ей позвонишь, я немедленно уволюсь, — Алексей листал газету. Казалось, он говорит небрежным тоном, но Дмитрий слишком хорошо знал своего помощника.

— Даже так? — спросил он.

— Именно так.

Дмитрий замолчал на несколько минут, а потом сказал:

— Всё. Забудем об этом.

И перевел разговор на другую тему.

**

На другой день в город приехала Галина Анатольевна. Ей не надо было объяснять, что что-то случилось. Вечером она пришла к Маше и села у ее постели.

— Мне кажется, или нет, что ты хочешь мне что-то рассказать? Если нет, то я не буду настаивать.

— Мам, а первая любовь проходит бесследно? Или это как ожог на всю жизнь?

Маша сидела, обняв колени, и казалась сейчас совсем маленькой девочкой.

Галина Анатольевна прикрыла глаза. Она точно перенеслась в те дни, когда впервые влюбила сама. Тогда она была еще совсем маленькой, и в семье ее звали Ланкой. Не Галей, и даже не Линой — что еще можно было выкроить из ее имени, а почему-то Ланкой…

Было жаркое лето, и они отдыхали на турбазе.

**

Турбаза «Волна» — это царство-государство в лесу. Рядом есть ещё одна база отдыха — «Подснежник». Но родная «Волна», на которую маме дают путёвки от завода — в сто раз лучше.

Пусть в «Подснежнике» красивые деревянные дома, похожие на старинные терема, и собственный пруд с кувшинками, но в «Волне» чудесного много больше.

Во-первых, она на берегу. В прошлом году Ланка с мамой и сестрой Ольгой жили на дебаркадере, как на корабле. Сходни, вода — у берега она золотистая, как чай, а с другого борта дебаркадера — тёмная над неведомой глубиной. И плеск волн, ударяющих в обшивку. Утром проснёшься, и кажется, что Волга тебя качает. Пусть чуть-чуть, легко, невесомо, но качает. Будто в колыбели.

А в этом году они живут в домике. Их очень много, крошечных домиков, похожих на приют кума Тыквы. Ничего туда не помещается, кроме трёх кроватей. А если кто-то приедет в гости и ляжет на полу, то ноги его точно будут торчать из дверей.

И расписаны домики под стать кукольному своему облику. Сюжетами из сказок. У них домик жёлтенький. На нём нарисованы Емеля, щука и печка. Емеля толстоносый с дурацкой улыбкой. Не Иван-дурак, а Емеля-дурак. Соседям напротив больше повезло. У них на алом фоне — Шамаханская царица. Девица-красавица. Брови дугой и длинная чёрная коса. А самый лучший домик — возле умывалки. Голубой, с Царевной Лебедь. Ах, какая девушка — в пёрышках, как в кружевах. А кокошник с каменьями, а личико — глаз не отведёшь!

Ланка, идя из умывалки, в очередной раз на неё засмотрелась. Можно и постоять, поглазеть, никто еще не встал. Ланка просыпается первой, до подъёма. Ей не нравится вставать после общей побудки, когда какая-то тётка радостным голосом — на всю турбазу, через динамики гаркает так, что с кровати слетишь: «Товарищи отдыхающие, подъём! С добрым вас утром!»

В умывалку сразу — толпа. И радостное это занятие, мыться под солнышком, под птичье пенье, а шишки под ногами! а весёлый шум сосен! — сменяется торопливостью: очередь.

Ольга научила Ланку чистить зубы долго-долго, так что во рту потом горит, и чувствуешь себя драконом. Огнедышащим. Ланка научила этому турбазовских подруг — Аннушку и Светку.

**

Аннушка — ровесница Ланки, ей тоже восемь. Живёт тут с мамой. Обе очень похожи: полненькие, мягонькие такие даже на вид, волосы длинные, пушистые. У Аннушки всё уютное, красивое, как её: розовые носочки, на которых нашиты цветочки с жемчужинками. Аннушку боязно брать с собой, куда они со Светкой обычно лезут: то на дерево, то за ограду к дальнему заливу — а ну, как что-нибудь непоправимо испачкает, порвёт? И до слёз огорчатся с мамой обе…

Светке идёт одиннадцатый год. Они с Ланкой, она — дочь местного музрука, музыкального руководителя, и на турбазе торчит безвылазно — с начала и до конца каникул. Светка — существо худое, веснущатое и самостоятельное до того, что, если она рядом — во взрослых нет нужды. Светка справится со всем на свете. Трудно представить, что должно случиться, чтобы ее вывести из себя.

Она сама рассказывала, как в начале лета, в первую смену еще, на той дорожке, что вдоль набережной, глубоко раскроила ногу бутылочным осколком — уроды какие-то разбили бутылку от «Буратино». Крови было… И пятка прям болталась на ниточке

— И что? — с ужасом спрашивает Аннушка.

— А ничего, сходили с папкой в медпункт, там зашили. И десять дней на одной ноге скакала. Тут наши в волейбол с «Подснежником» играли, а я как болельщик придурочный сижу…

Аннушка, которая бледнеет, просто проходя мимо медпункта, где в шкафах хранятся шприцы — потрясённо замолкает.

А они ещё — смешно вспомнить — поначалу решить испытать Светку: в окошко ее домика бросить лягушат.

В Волге лягушек, конечно, не водилось, но дальше, за турбазой, среди непролазных вроде бы кустов, отыскалась тропка к узенькому заливчику. Лягушата там жили прехорошенькие, их даже Аннушка не боялась. Размером с пятачок, зелёные, поскакучие, игрушки да и только…

Правда Ланке даже жаба попалась. Но она её не то, что в руки не взяла — такую здоровущую, липкую — это уж сто пудов бородавки пойдут на руках — но отпрыгнула, давая жабе дорогу.

А лягушатами они с Аннушкой надеялись-таки Светку подловить: если на тебя, спящую — бросают что-то живое, то пока разберёшься, что это шевелится — визгу будет! Им хотелось, чтобы Светка хоть в чем-то оказалась такой, как они.

Один из лягушат у Аннушки упрыгнул, и она неуклюже ловила его, собирая вместе с ним в горсть весь подножный мусор.

Окно в вагончике было открыто, и обе знали, что кровать Светкина стоит аккурат под ним.

Но ничего, похожего на визг не последовало. Минут через пять Светка появилась на пороге, в привычной белой футболке, отцовской, доходившей ей почти до колен. Она спала в ней, как в ночной рубашке. Светка обеими руками вытирала лицо, будто умывалась

— Какой придурок мне насыпал в глаза и в рот песка? — грозно осведомилась она.

И неожиданно погналась за ними, а поскольку из двух зайцев догонишь, конечно, одного, то была эта Аннушка, которую Светка без труда поймала бы и с отрезанной подчистую пяткой.

Но Светка её не только догнала, и неожиданно и подло засунула ей за шиворот зажатую в кулаке лягуху. И упоённый визг полетел уже по всей турбазе «Волна». Куда там — он долетел и до «Подснежника»!

**

Завтрак. В столовой после утренней свежести тепло. Пахнет пригоревшим молоком. На завтрак всегда дают манную кашу. Ланку тошнит даже при взгляде на тарелку.

За столом они сидят с Ольгой. Это только считается, что отдыхают они на турбазе с мамой. У мамы отпуска нет, приезжает после работы. Но ведь не наездишься. Сюда ходит один единственный автобус, редко ходит, наверное, раз в час. И останавливается высоко на горе, где проходит трасса. На берег ещё надо долго спускаться. Но хуже утром выбираться тем же маршрутом, и подловить автобус, и не опоздать на работу…

А еще у мамы дача, которая как девица-капризница, требует постоянного внимания. То поливать, то полоть, то урожай собирать. И мама приезжает пару раз в неделю, справедливо рассудив, что Ольга уже большая — двадцатый год, и приглядит за сестрёнкой. Ольга учится в институте культуры и сейчас на каникулах. Время от времени, устав от Ланкиных «фокусов», она говорит, что лучше что угодно — практика, стройотряд, или даже экзамены, только бы не сестрица, с которой глаз спускать нельзя.

И с завтраком тоже мученье. Если Ланка не поест, то до обеда будет ныкаться голодной. А магазинов тут нет и купить нечего. Ольга со вздохом чистит яйцо и крошит его Ланке на тарелке, чтобы той интересно было есть. Мелко крошит — так они по весне цыплятам крошили. Это блюдо в домашнем меню называется «яйцо как цыплёнку». Режет принесённый с собой помидор и круто его солит.

— Ты на пляж хочешь? — страдальчески спрашивает Ольга.

Она несколько дней назад, пригрелась на пляже, задремала и обгорела. До по серьёзному: лежала в домике с температурой, и плечи были красные, словно к ним утюги приложили.

Ланка настороженно смотрит на неё и кивает. Ну да… а куда тут ещё идти? Она знает, что солнце после завтрака еще полезное, а с 11 часов вредное. Как в мультфильме «Ну погоди», когда оно бьет Волка кулаком по макушке.

Но Ланку солнце не обижает. Наверное, потому, что она его очень любит. Она и больная выходит — посидеть под солнышком, и если на душе грустно, сядет и греется, и свет сквозь неё идет, и тепло.

А пляж — это тоже целый мир. Песок крупный и белый. Разуваешься и идёшь, проваливаясь почти по щиколотку. Как по ковру, или по матрасу. Мягко и весело. А у воды песок холодный, мокрый и жёсткий. А в самой воде лежит такими складочками как стиральная доска. И блики света на нем играют. И рыбки мелкие снуют стайками. Мальки. Они здесь куда веселее, чем в аквариуме. Они здесь хозяева, уплывают в неведомую глубину.

Воды надо бояться, Ланка знает. Раньше она плавала вдоль берега. А здесь с одной стороны дебаркадер, с другой стоит корабль КЮМовский — клуба юных моряков. Ланка тогда плыла в его сторону. Устала, набарахталась, захлёбываясь уже, и хотела встать. Уверена была, что воды под ней — по пояс. А оказалось — туда, к кораблю, дно понижается. И сейчас его ногой не достать. У Ланки глаза сумасшедшие, вот-вот утонет. Как почесала из последних силёнок к берегу! Берег в двух шагах, а от страха, кажется, никогда не доплывет. Угреблась, так что потом сразу на колени встала.

*

Он увидел её первый. Вчера показывали французский фильм. Здесь каждый вечер показывали новые фильмы. Почти всегда советские, редко — французский или итальянский. В хорошую погоду кино крутили под открытым небом, в плохую — на дебаркадере, там, на втором этаже, небольшой зал.

Фильм был жанра «плаща и шпаги». Раненого главного героя выходили старый рыбак и его внучка. Через много лет они встретились, и, конечно, шевалье влюбился в красавицу, и теперь настал его черёд спасать её от всяких опасностей.

Зрители млели от фехтовальных трюков героя, пышных платьев героини, и их великой любви. А по-настоящему забавной там была только эта девчушка, в начале

.И вот эта, на пляже, была до смешного похожа на ту. В коротком сарафанчике, стареньком, застиранном, неопределённо-розового цвета, длинноногая и загорелая, она забрела по колени в воду и играла с рекой — ловила волны, присаживалась перед ними, шлёпала их ладошкой…

У неё были светлые волосы по плечам, личико тоже загорелое, а бровей почти не видно — белёсые, пушистые… И она смеялась всем лицом и всею собой, даже раскинутыми к реке руками.

На неё хотелось смотреть и смотреть. Так слушаешь песню… или стихи… От неё не хотелось отводить взгляд…

*

Ужин поздно, аж в восемь часов. До ужина с ума сойдешь. Правда, скоро после ужина «кефирный час», но это и вовсе издевательство. Уже в темноте, в дверях столовой выставляют подносы с кефиром. Он холодный и кислый. Раз в сто лет бывает ещё и «Снежок», он сладкий, но его дают так редко!

От обеда до ужина проголадываешься — ужас. Не знаешь, чем заткнуть эту сосущую пустоту в животе. Магазины далеко — это надо весь лес пройти, в гору подняться — до посёлка.

А на самой турбазе только одно кафе «Мельница» называется. Оно сделано под старую мельницу. Внутри всё деревянное, тяжёлое — столы, лавки, и всегда здесь прохладно. Ланке хочется подняться наверх: туда, куда ступеньки ведут, где крылья мельницы. Ей всегда, даже когда она на картинках видит башню или маяк — хочется подняться на самую верхушку. Но наверх не пускают. Оттуда по радио объявляют, подъём, отбой, когда в столовую идти, когда на экскурсию зовут.

В «Мельнице» едой тоже не поживишься. Сюда в основном ходят те, кто выпить хочет. Вино, стоит в красивых бутылках, подсвеченное, на стеклянных полочках и его разливают в пузатые бокалы на тонких ножках.

А из еды только песочные коржики, похожие на солнышки с острыми зубчиками. Они посыпаны сахаром и сухие-сухие. Их даже зубы не всегда берут, приходится размачивать на улице в фонтанчике.

Стоят коржики шестнадцать копеек. Ровно столько Ольга и дала. Копейку, пятачок и десять копеек. Хотя обычно она на «десюнчики» не щедрая, маме их отдает. Дома стоит бутылка от шампанского. В горлышко проходят, как в копилку, только монетки по десять копеек. Все знают, если такую бутылку наполнить гривенниками, а потом разбить, то денег хватит на золотое колечко. Только смешно будет в банк идти с узелком с монетами. Как в старину.

А тут… Ланка глазам своим не поверила. Мороженое! В первый раз привезли за весь отдых. Даже два вида мороженого. «Томатное» по семь копеек и большие брикеты пломбира по 48.

Томатное мороженое, Ланка его как-то в городе покупала — гадость страшная. Красное и кислое. А сторону пломбира лучше даже не смотреть. Ланка опустила руку с монетками и отошла на шаг, колеблясь, как поступить — взять всё-таки коржик или вернуться к Ольге и попросить у нее полтинник.

— Держи, — сказал вдруг мягкий голос.

Она не смотрела до того, кто там стоит в очереди за ней. А стоял мальчик, или уже юноша — лет шестнадцати. Худенький, смуглый.

Он протягивал ей два — два! — большущих брикета, положенных друг на друга и улыбался. Он был много выше нее, но ей показалось, что они смотрят друг другу в глаза. У него глаза были чёрные, но ей показалось, что от них — свет.

**

Всего-то рубль. Это счастье стоило всего-то рубль, даже меньше. Но он никогда не видел такого взгляда. Она, как послушный ребенок — сказали: «Возьми», потянулась, взяла. Она уже держала брикеты прижатыми к груди. И только потом поняла, что ей ни с того ни с сего свалился подарок. «Прилетит вдруг волшебник в голубом вертолете» У неё ручки были маленькие, цепкие пальчики, а рот большой, как у лягушонка. А глаза…

Счастье не от мороженого, а от самого чуда. Ей захотелось, а судьба через него сказала: «На!». Он был для неё этой судьбой, Так как она на него, он сам мог смотреть только в книжку, на портреты героев.

Девочка повернулась и побежала. Мелькнула силуэтом в дверях. А он всё улыбался неудержимо.

Он был здесь с ребятами из спортивной школы. Трудный мальчик их хорошей семьи. Мальчик, которого лучше не оставлять в городе. Мальчик, который не был спортсменом, но мог отмочить такие трюки, на которые здравомыслящий спортсмен бы не отважился. С крыши на крышу прыгать, например.

И родители, у которых был миллион знакомых, достали ему эту путевку, и попросили тренера держать сына вольноотпущенником. Только приглядывать. Но не давить. Потому что плюнет и уйдет. Хорошо, если днём и по дороге. А не ночью через лес. Или вплавь через Волгу.

Денис в охотку бегал с ребятами по утрам. Неторопливым, пружинистым шагом, вверх по лесной дороге, до трассы. Плескался с ними под краном. А после завтрака, когда начинались тренировки, а его искренне не интересовали ни лыжи, ни футбол, ни бокс, и не хотелось слушать понукания тренера, он уходил — сперва побыл вольным отдыхающим, но это ему быстро надоело, и нашел он себя в яхтклубе «Чайка» по соседству.

Здесь учил не столько тренер, сколько сама великая река. У него началась «морская болезнь». Ему сказали, что лучшее средство от укачивания — чистить картошку, и он перечистил её ведро.

Зато с Васькой Сидорчевым, обладателем яхты «Нева», можно было уйти к противоположному берегу, и там пришвартоваться, и рвануть в горы, в места ещё невиданные, и даже опасные без специального снаряжения. А тропинок туристических никто не прокладывал. Здесь же они и подвешивали над огнём котелок, варили картошку.

А с ребятами на маленьких учебных яхтах, которые вечно соревновались, кто кого обгонит, можно поймать веселый ветер. И купаться в открытой реке.. А наплававшись до изнеможения лежать на тёплых досках палубы, палубы, слушая как ребята строят планы на следующее лето спуститься вниз по реке, и оттуда уже — на Чёрное море…

И странно было возвращаться в разомлевшую турбазовскую тишь, где тётеньки полоскали пятки в специальном корытце, чтобы не унести в домик песок с пляжа, и ноготки у них были такие розовые, наманикюренные.

Отдыхающие дремали после обеда, и ждали кино или концерт. И разломлено цвели у столовой флоксы и рудбекии.

**

Ольга ушла смотреть кино. Привезли старый-престарый фильм с Джиной Лоллобриджидой. А Ольга на этих красавицах просто помешана. Спит с прищепкой на носу, чтобы стал такой же тонкий как у них. И все разговоры… Какая грудь, какая попа…

Девчонок тоже не было под рукой. Аннушку мама увела в баню, а потом она из домика не выйдет, надо волосы сушить. Они у нее длинные, пушистые. А Светка за очередной волейбол болеет

Ланка пошла на берег. Днём так не пахнет «большой водой» как по вечерам. А фонари на набережной и огни на проплывающих кораблях, и их отражение в реке — они как бусы.

У причала белел парус. И этот мальчик… тот самый… с мороженым, они видно отплывать с другом готовились… смотрел на нее несколько секунд и вдруг окликнул:

— Эй, хочешь покататься

Она подошла поближе и неуверенно кивнула.

— Тебе настучат по затылку…, — сказал второй парень, — Пусть у матери разрешения спросит.

— Поди спроси, тебя с нами пустят на часок? Ты говорить-то умеешь?

Она снова закивала. И опять сорвалась с места и побежала так же легко.

Она взбежала на крутую лесенку дебаркадера, постояла у двери кинозала. Искать сейчас там Ольгу? Да никуда не пустит… «На часок» — сказал он. Но ведь кино за час не кончится.

Через пару минут он увидел фигурку под светом фонаря.

— Ну, давай лапу, прыгай сюда…

Лодочка выглядела страшно маленькой, и вообще было страшно. Она прыгнула, и почему-то вспомнились кошки, которые так не любят воды. Он не рассчитал силы, ловя ее. Она была легонькая как котенок, а он слишком сильно подхватил её, чтобы она не упала. Ей показалось, что ее как перышко подхватили.

— На жилет, — сказал он ей, как маленькой. — Стой, не вертись, садись вот сюда, а я на тебе его зашнурую. И теперь сиди очень тихо. Васька, готов? Отчаливаем…

И яхта так легко отошла от берега, что ей опять на ум пришло сравнение — бумажный кораблик, который понес ручей вниз по улице.

И они уже далеко от берега, и темнеет, и ветер в лицо, и звёзды над головой столько, что она кружится.

— Так ты умеешь говорить? — спрашивал он мягко, — Как тебя зовут?

Васька удивился, так как знал другого Дениса — насмешливого и быстрого.

— Ланка, — пробормотала она.

Вода за бортом так близко… Ланка не верила в жилет, она никогда не плавала в нём, и она схватила Дениса за руку. Ей сразу стало спокойнее. Она держала его и не отпускала. Двумя руками держала. Денис не отнимал руку. Ему было смешно, что она так боится, и в то же время он чувствовал, что понимает её страх. Просто понимает, без всяких объяснений.

И ей постепенно стало казаться, что его рука принадлежит ей, что это её собственность. Каждый палец. Она их уже знала. Вот за этот большой держишься, он шершавый… И ладонь тёплая. И она уже спокойно их держала, как свое.

— Видела? — вдруг спросил он.

— Чего? — откликнулась она чуть слышно.

— Звезда упала.

— Где? — не поверила она, и хотела спросить: «А что, они вправду падают?» Как вдруг увидела сама — короткий и яркий прочерк в небе. Не вниз, а наискосок. Не падение, а полёт… Она взвизгнула восторженно.

Васька покачал головой. Он хотел сказать, что теперь эта мелкая килька не отлипнет, и будет ходить за Денисом, и ждать, что он станет ее катать или еще раз развлекать. Но Денис чувствовал, что Ланка воспринимает это, так же как и мороженое. Как чудо. А чудеса не имеют свойства повторяться.

— Еще раз увидишь — загадай желание, — сказал он.

А она растерялась, не знала о чём просить, только — пусть не кончается то, что сейчас. И она, не дожидаясь звезды, и не веря даже что та еще раз пролетит, зажмурила глаза и сжала его руку, шепча беззвучно: «Дорогая судьба»….

**

— Вот такой была моя первая любовь, — сказала Галина Анатольевна дочери.

— А что дальше? — спросила она.

— Что ты хочешь знать? — мягко спросила Галина Анатольевна.

— Вы больше не встречались? Вы дружили только в то лето, когда ты была маленькой и отдыхала на турбазе.

— Ну почему же? — теперь взгляд Галины Анатольевны был устремлен вдаль, — У нас была разница в возрасте, но все равно мы дружили еще несколько лет… То есть, это он со мной дружил, а я была в него влюблена…

— Но ты вышла замуж за него, а не за папу. Как так получилось?

— Денис окончил школу гораздо раньше меня, потом он уехал в Москву, там поступил в институт, там и женился. Я тогда начинала петь, все говорили, что у меня талант. Но, если бы он позвал меня за собой, я бы бросила все и поехала за ним. А вот когда я узнала, что он выбрал другую… Тогда только искусство меня и спасло. Мне хотелось доказать Денису что-то… сама не знаю что… Хотелось прославиться, влюбиться в другого… Хотя Денис ни в чем не был виноват передо мной. Он всегда заботился обо мне только как старший брат.

— Но у тебя то чувство к нему прошло, да? — допытывалась Маша.

— Может быть, мне и сейчас в какой-то мере больно, что все сложилось именно так, — Галина Анатольевна говорила, будто с самой собой, — Так что будь внимательна к своим чувствам, дорогая. Тебе сердце все подскажет. Никогда не принуждай себя к связи с тем, кто тебе не по душе, и цени любовь, даже если она безответная. Ты еще очень молода, но это лучший совет, который я могу тебе дать. Иным людям за всю жизнь это не дано — по-настоящему полюбить. Они этого просто не могут. Так что, если к тебе пришла любовь, ты должна просто поблагодарить за это судьбу. Потому что это чувство ты будешь помнить всю жизнь.

— Ты вернешься в театр, мама?

— С чего это вдруг? — удивилась Галина Анатольевна, — Не ждала от тебя такого вопроса. Дорогая, для прежних ролей я уже стара, да и сильно сомневаюсь, чтобы меня вообще взяли и предложили что-то… По большому счету театр — это такой гадюшник. Но, может быть, я пойду в педагоги… Буду преподавать вокал. Работать с учениками мне давно хотелось.

Галина Анатольевна поцеловала Машу и вышла. Но девушка легла спать не сразу. Она еще просматривала сайты, и в почте увидела письмо Алексея.

«Мне не удалось попросить у Вас прощения, — писал он, — И у меня осталось тяжелое чувство, будто я сломал что-то хрупкое, или раздавил в кулаке прекрасную бабочку. Маша, мне хочется повиниться перед Вами… Может быть, мы встретимся и поговорим еще раз?»

Письмо было длинным. Может быть, Алексею тоже давно не с кем было поговорить по душам, и он ждал этой возможности, чтобы открыться. А может, он понимал, что, если просто попросит о встрече, Маша ему откажет.

Алексей рассказывал о своей жизни. О том, как их бросил отец, с каким трудом их воспитывала мама. И о том, как он чуть было не пошел по кривой дороже. А потом, не жалея сил, старался выкарабкаться, стать хорошим специалистом, построить карьеру.

Он описывал, как, благодаря Дмитрию, узнал ближе артистический мир. И, если бы у него самого была дочь, он не желал бы ей найти спутника жизни в этом творческом кругу. «Это взрослые дети, — писал Алексей, — Не все, конечно, но многие и многие. И даже если вы моложе их на много лет, вам все равно понадобилось бы вести себя как старшей, с бесконечным терпением и самоотречением».

В конце письма Алексей снова попросил о встрече. И Маша согласилась увидеть его еще раз. Она сама с трудом отдавала себе отчет в том чувстве, которое у ней возникло к нему. Тогда, при последней встрече, он сказал ей правду, хотя мог бы обманывать и дальше, мог бы сплести какую-нибудь историю… Маша чувствовала, что больше никогда не введет от ее в заблуждение. И еще рядом с ним ей было удивительно спокойно.

Они встретились в парке, возле Машиного дома. В этот раз девушка на наряжалась. На ней были джинсы и легонькая куртка.

— Я тоже была не на высоте, — сказала она Алексею, — Если что — сделайте скидку на возраст. Вы же знаете из моего письма, что мне всего шестнадцать лет. Правда, скоро уже будет семнадцать.

— Такую, как вы, можно ждать и два года, и пять лет, и всю жизнь, — он встал ей навстречу, — Пойдемте, пройдетесь по аллее… И я вам все скажу…

Маша испытующе заглянула ему в лицо. Глаза у него были темные, почти черные… Ей показалось, что она тонет в них. Она кивнула и они пошли по аллее, а первые желтые листья лежали перед ними на темном асфальте, как золотые монеты…

Совет на миллион

Нищая девочка, над которой все смеялись в школе, стала миллионершей. прислушавшись к старушке на рынке. Вся школа была в шоке.

Иногда Фаина задумывалась — может, мама родила ее зря? Самой маме это не приходило в голову. Наоборот, она хвалилась — ей все советовали избавится от ребенка. Ни профессии, ни работы, ни крыши над головой. Зато не выпускает изо рта сигарету, почти каждый день напивается в той или иной компании, там же, где пила — остается ночевать. Да знает ли она вообще, кто отец ее нерожденного чада? Не девка — оторва. Сама себя называет — байкершей. А народ о таких отвязанных, что пулей проносятся на своих мотоциклах по дорогам, и вовсе говорит, содрогаясь: «Мясо. На такой скорости если что случится — костей не соберешь»

— А я на всех наплевала, и тебя родила, — с гордостью говорила мама Маргарита, или Марго, как ее все называли.

И надо сказать, что, обзаведясь младенцем, Марго здорово остепенилась. Нет, в чужих глазах она и осталась такой же неприкаянной, но если сравнивать с ней прежней — перемена была разительной.

Марго с дочкой поселилась в караване — жилом прицепе. Был у нее друг — хозяин турбазы. Там было разное жилье — корпуса, для тех, кто побогаче, вигвамы — деревянные домики, упрощенный вариант, и самое дешевое, где можно было поселиться — прицепы.

Первое, что запомнила в своей жизни Фаина — вот такой старенький прицеп. Она ползала по разобранной кровати. Всюду окна — слева и справа, сзади, и даже над головой. А впереди — с двух сторон — шкафчики. Если у них открыть дверцы — дом будто делится на две комнаты. На одной половине — Фаина, на другой — там, где откидной столик и два стула — Марго. Одна, или с кем-нибудь из гостей. Они пьют пиво и слушают музыку. Иногда Марго и засыпает там, на мягком стуле, уронив голову на стол.

Если идет дождь, он барабанит по металлическому домику, будто ты сидишь в консервной банке и тебя поливают из шланга. Но хуже всего, если на улице холодно. Ватное одеяло тяжелое и отсыревшее, под ним не согреешься. Фаина спит в куртке, и все равно ночами просыпается от того, что замерзла, не чувствует ни рук, ни ног.

Она рано научилась включать кипятильник, согревать себе чай в поллитровой банке. Какая-нибудь комиссия, нагрянь она сюда, убила бы Марго. Ребенок у нее делал всё то, что детям делать категорически нельзя. Захватывает полотенцем банку с кипятком, наливает себе в чашку. Будит нетрезвую маму и укладывает ее спать. А если на кого-нибудь из маминых друзей нападет желание поговоить, Фаина сидит напротив, укутавшись в тряпье, покорно слушает и кивает…

И какой-нибудь заросший бородой мужик, в бандане в черепами, расчувствовавшись, кивнет ей, погладит по голове, а порой еще и достанет из кармана шоколадку.

Фаина пошла в школу, когда они переехали. Матери — чьей-то забубенной дочери, потому что своих дедушку и бабушку Фаина ни разу не видела — перепало наследство. Марго уехала на несколько дней, поручив дочку друзьям, жившим в таких же прицепах по соседству. Фаина вспоминала, как до поздней ночи сидела с ними у костра. Она была на редкость послушным ребенком. Позже она задумывалась — почему? Не в Марго же пошла она характером — той не только палец в рот было не клади, она вообще никакого удержу не знала. Наверное, всё-таки отец, о котором Марго ни разу не обронила дочке ни слова — был тихим и робким молодым человеком. Эта застенчивость стала единственным, что он оставил в наследство Фаине.

Марго вернулась такая же, как всегда — кто уж там в роду у нее умер, она не горевала. Наоборот, она была непривычно возбуждена, и сказала, что они сейчас купят себе комнату.

Сделка состоялась очень быстро, и двух недель не прошло, как они переехали. Для Фаины это было ударом. Размышляла она обо всем этом позже, когда подросла. Наверное, денег матери дали совсем мало, и хватило только на такое жилье. Самый старый фонд, дома, которые уже никто и никогда не будет ремонтировать. Проще снести. Комната пятнадцать квадратных метров в коммуналке. Темный и мрачный двор, со всех сторон окруженный такими же убогими домами. Подъезд — обшарпанный, только фильмы ужасов тут снимать. Длинный узкий коридор, окрашенный синей краской, местами уже отваливающейся — и восемь дверей. Шесть комнат, общая кухня и уборная. Ванна настолько чудовищно грязная, что никто из жильцов и не пытался с ней что-то сделать. Может быть, другие ходили в баню? Фаина помнила, как ее мама в комнате мыла, в тазике. А потом те, кто жил внизу, приходили ругаться, что у них мокрое пятно на потолке.

Пусть в прицепе было тесно и холодно, но там вокруг — природа, там были мамины друзья. А здесь — мрачно, солнце никогда не заглядывает на северную сторону. И во дворе — ни травинки. Дома же вокруг- злые тетки. Одна из них рассчитывала купить за гроши ту комнату, которую у нее перехватила Марго. И эта самая тетка возненавидела новую жилицу и ее дочку. Марго то всегда могла отбрехаться, она и в общую кухню выходила без страха. Остальные женщины чувствовали — эта способна на все, она и поварешкой в лоб засветит — только гул пойдет, и смолками в ее присутствии. Только губы поджимали, показывая, что она им чужая и своей никогда не станет.

А Фаина боялась выйти лишний раз в коридор, и даже еду себе не разогревала — ела холодным то, что оставляла ей мать. Как мышка прокрадется до туалета и обратно, и снова усаживается на широкий щербатый подоконник, сидит и высматривает — не идет ли Марго. А что еще делать? Читать Фаина в ту пору не умела, да и не было у Марго книг. И телевизора не было.

Теперь Фаине кажется, что за окном всегда шел дождь. Но такого, конечно, быть не могло. Это просто настроение такое было, будто на душе постоянно — дождь и слякоть.

Когда пришла пора идти в школу, мать отвела Фаину в самую ближайшую — ту, что в соседнем дворе. В ту пору Марго уже работала — в магазине «Вина и настойки». Впрочем, это был скорее не магазин, а что-то вроде бара. Конечно, приходили и те, кому вино на вынос — Марго наливала его из маленьких бочонков в пластиковые бутылки. Но постоянно торчали тут у высоких столиков мужики, покупали вино, а чаще настойки, трепались между собой часами, и в воздухе стоял такой запах, что и не надо никого просить — мол, дыхни. И так, понятно, что все пьяные.

На блюдечке лежали леденцы, маленькие в ярких обертках. Их можно было брать бесплатно всякому, кто купил себе выпить — на закуску. Но подобного рода закуской мужики никогда не соблазнялись, и Марго каждый вечер приносила Фаине эти конфеты.

А вот со школьной формой сглупила. Друзья время от времени подкидывали ей одежду — ту, из которой выросли их собственные дети. Марго совершенно во всем этом не разбиралась, для нее эти вещи были — как с другой планеты. Она сама носила такие рваные джинсы, что порой, одеваясь, проваливалась ногой в дыру, а не в штанину. И футболки с вызывающими надписями, хорошо, что на работе надо было сверху надевать глухой халат. Потому что от того, что было написано у Марго — поперек через всю грудь, порой даже мужчины начинали краснеть и моргать.

И вот перед тем, как повести дочку в школу, Марго вытащила из мешка какой-то темный сарафанчик, покрутила его, повертела и решила, что он вполне сгодится для школы. И туфли вон те — еще вполне целые, не разваливаются. Единственное, что Марго купила дочери — это очень красивый бант. Такой, как огромная бабочка, и еще с него спускаются и завиваются такие белые ленточки, как локоны.

Фаина целый вечер его рассматривала, даже дышать на него боялась. Про букет же для учительницы Марго и вовсе не подумала.

Первое сентября стало для Фаины катастрофой. Уж слишком отличалась она от других ребят, что пришли нарядными, во всем новом, хрустящем, наглаженном. Школьный двор тонул в цветах, звучала веселая музыка, а Фаина стояла красная от смущения и стыда, и глазах ее плескалось отчаяние. Кто-то из девочек, оказавшихся с нею рядом, сморщил носик:

— Фу! От тебя же воняет…

Сама Фаина не ощущала запаха, но может быть, она впитала запах старого дома? Или так пах узел с вещами, который принес кто-то из маминых друзей, и откуда Марго выудила этот сарафан. Фаина не помнила, постирала его мама или нет.

Но стоило сказать такое одной девочке, как все будущие одноклассники стали демонстративно шарахаться от Фаины. Для них это была игра. То же самое продолжилось и после линейки в классе.

— Я не буду с ней сидеть!

— И я!

— Нина Васильевна, она вонючка.

— О, Господи, — у молоденькой учительницы уже голова шла кругом, — Хорошо… Как тебя зовут? Фая? Пусть Фая у нас пока посидит одна…

У учительницы была куча дел. Нужно сказать детям, что приносить завтра на уроки, ответить на вопросы родителей, столпившихся в дверях. И все-таки, когда все уже расходились, она задержала Фаину, которая хотела незаметно ускользнуть.

— Погоди… Скажи маме, чтобы она тебя сегодня выкупала, вещи твои постирала, и пусть завтра оденет тебя поаккуратнее. И сама уже начинай следить за собой. Ты же не хочешь, чтобы над тобой все смеялись…

В довершении несчастий у Фаины украли бант — ее главное сокровище.

Придя домой, девочка рыдала до самого вечера. Разговор с Марго ни к чему путному не привел. Мать грозилась прийти в школу и выдрать всех, кто обижал дочку.

— Второй раз они не вякнут, — уверяла она, — Будут тебя десятой дорогой обходить.

Фаина представила, какой станет ее жизнь, если все начнут обходить ее даже второй дорогой или третьей, а не десятой.

— Научи меня лучше стирать, — тихо попросила она маму, — Ну и гладить тоже.

Вскоре девочка уже полностью могла заботиться о себе сама. Теперь она подолгу стояла перед небольшим зеркалом, оглядывала себя со всех сторон — все ли пуговицы застегнуты, не помята ли юбка? Выглядеть аккуратной — это стало ее манией. Но то ли первое впечатление оказалось самым сильным, то ли запах старого дома был неистребим — Фаина так и не смогла найти себе в школе друзей — все ее сторонились. Училась она не лучше, и не хуже других, уроки делала столь же старательно, как и за своей одеждой следила, и исправно приносила четверки, изредка перемежаемые тройками, если контрольную давали слишком уж трудную.

И учительница с чистой совестью перестала обращать на нее внимание. Девочка тихая, незаметная, двоек не получает… Нина Васильевна, конечно, видела, что в глазах всего класса Фаина стала изгоем. Она несколько раз попробовала поговорить с детьми о том, как важно жить дружно, и что в хорошем коллективе никто не должен оставаться за бортом, но прочувствованная беседа никакого воздействия на ребят не возымела, и учительница отступилась — так было проще. Она успокаивала себя тем, что рукоприкладства у нее в классе не, Фаину никто не бьет, а что ее не любят — так ведь заставить любить невозможно.

К тому же девочка ведет себя вполне разумно — не пристает к одноклассникам, не добивается их расположения, похоже, она смирилась со своим одиночеством. Наверняка, доучится до десятого класса, а потом уйдет в какой-нибудь техникум или училище. Может, там к ней иначе будут относиться. А что Фаина совершенно «погасла» — никогда и никто не слышал ее смеха, не знал ничего о ее жизни вне школы, ни разу не пробежала она наперегонки с другими девчонками — это так и осталось всеми незамеченным.

**

Это случилось, когда Фаина перешла в шестой класс.

Позже она сама спрашивала себя — зачем это сделала? Директор ввела новое правило. В школе перестал работать буфет. Теперь можно было только купить полный обед — первое, второе и третье. Нашлись семьи, где родители сочли, что это дорого, и перестали давать детям деньги на питание. «Утром позавтракай хорошенько, — говорили они своим чадам, — А придешь после школы и тебя буде ждать домашний обед. Совсем обнаглели в школе, только деньги гребут».

Что получилось на практике. К полудню те ребята, которые перестали ходить в столовую, уже изнывали от желания перекусить, и просили одноклассников:

— Принеси из столовки пару кусков хлеба…

— Да повариха ругается…

— А ты незаметно…

Фаина не ела вместе со всеми, начиная с первого класса. Ей не хотелось подвергаться нападкам еще и в столовой. Она убедила Марго, что кормят в школе невкусно, и мать стала класть ей с собой что-то съестное — бутерброд с колбасой, яблоко…

И в тот день Фаина просто пожалела свою одноклассницу Соню — девочку из многодетной неблагополучной семьи. Соня, как водится, просила ребят вынести ей хлеба, и все ей отказали.

Когда класс опустел, Фаина достала из сумки бутерброды:

— У меня два. Будешь?

Соня взяла угощенье, поднесла его ко рту, потом демонстративно скривилась, и побежала выбрасывать бутерброд в мусорную корзину:

— Фу! Фу, как воняет! Ты его на помойке, что ли, нашла?

Бутерброд «вонял» только краковской колбасой, но Фаина представила, что будет дальше — вернутся из столовой ребята, и Соня всем расскажет, что Вонючка хотел ее отравить — подсунула бутерброд, который нашла на свалке. И весь класс с радость подхватит новую дразнилку — всё развлечение среди долгого дня, заполненного скучными уроками.

А для Фаины это была, наверное, последняя капля. Она-то думала, что Соня своего рода тоже изгой. И одета всегда бедно, и скандальная ее мамаша чуть не каждую неделю приходит ругаться с учительницей и ребятами — ей все кажется, что ее дочку кто-то обижает. Поэтому в классе Соню недолюбливают, и стараются с ней не связываться. А теперь, значит, она решила стать популярной за счет Фаины. За то, что возглавит, уже начавшую затихать травлю.

— У меня голова болит, — бросила Фаина учительнице, столкнувшись с ней в дверях.

И не дала возможности себя остановить — побоялась, что разрыдается при всех. Давно с ней не случалось такого, но тут она окончательно пала духом. Фаина вылетела из школы, застегивая на ходу пальто, и думала только о том, что нынче пятница, и мерзких одноклассников она не увидит теперь аж до понедельника.

Марго пришла, как всегда поздно. Ее магазин закрывался к одиннадцати, и она появлялась дома к полуночи. Порой шутливо заявляя, что у нее каждый день, как Новый год. Если учесть, что всё чаще она заканчивала день — хмельной и веселой, в это можно было поверить. Начинала она с «легкой артиллерии» — яблочного и вишневого сидра, а порой и разливного шампанского, а заканчивала «Рябиной на коньяке» или «Горькой перцовой». Настоящий ценитель вин за голову бы схватился от этого пойла, но Марго в настоящий момент жизни оно заходило прекрасно, и пока еще на ее лице не проступили следы излишеств.

Она всё также напоминала француженку — распущенные волосы, светлые глаза под крыльями бровей, густая челка, смешливый рот… Немало клиентов приходило не только, чтобы выпить рюмочку, но и чтобы поболтать с Марго. И угощали ее, конечно.

Обычно, к приходу матери Фаина уже спала. На плите Марго ждал немудреный ужин — вареная картошка, жареные котлеты «Ложкарев» или макароны с сыром. Но на столе непременно горел светильник. Это была единственная вещь, которую Марго взяла из родительского дома, а может, она принадлежала еще ее бабушке. Это был мраморный домик — заснеженный, с маленькими окошками на три стороны света. Фаина привыкла засыпать, глядя на него — ей казалось, что в комнате она не одна. И тот, кто сейчас сидит там — в избушке, тоже задумался, замечтался, и ждет, когда она поступит в дверь. «Но я не могу, — думала Фаина, — Я слишком велика, а он слишком мал, и мы всегда будем ждать друг друга».

У Марго сердце оборвалось, когда она увидела, что в комнате темно, и ночник не горит. Она хлопнула ладонью по выключателю, не сомневаясь, что случилась беда. Не дай Бог, Фаины нет дома, пропала…

Она испытала огромное облегчение, увидев дочь, сидящей в старом кресле у окна. Пусть заплаканная, но здесь и живая. Снова нахлынула усталость.

— Что случилось? — спросила она.

Фаина уже только всхлипывала — чуть слышно, тоненько.

— Ну, — Марго потрепала ее по волосам. Не было у нее сил сейчас лезть дочери в душу, выяснять, из-за чего у нее плохое настроение. Хотелось только лечь и уснуть. И пол под ногами слегка качался.

И Фаина знала, что мать не будет говорить с ней по душам. Никогда этого не было, не будет и теперь.

— Можно, я кого-нибудь заведу, — попросила она.

Мысленно она проговаривала все это — что не может больше быть одна, что у нее нет ни одного друга, и уже нет сил терпеть насмешки — весь мир против нее.

— Заведу? — удивилась Марго, — Ты имеешь в виду щенка или котенка?

Фаина кивнула, продолжая смотреть в темное окно, по которому бежали струи дождя.

Живность настолько не входила в круг интересов Марго, что ей потребовалось сосредоточиться, будто ей дали решить трудную задачу по математике.

— Ну-у-у, не зна-а-аю, — протянула она с сомнением, — Соседи нас тогда, пожалуй, совсем загрызут, нет?

Но девочка взглянула на мать такими страдальческими глазами, что Марго впервые заметила — от Фаины только эти огромные глаза и остались.

— Тогда котенка, — разрешила она, — С ним хоть гулять не надо. Меньше будешь попадаться на глаза этим вредным бабкам. И да, коты не лают и не грызут обувь.

Фаина порывисто обняла ее, прижалась, вдохнула родной запах. Кроме мамы у нее никого нет. А у Марго заболело сердце — какая же дочка худенькая… И никогда не попросит есть, точно забывает об этом. Может, кагора ей принести? Раньше вроде бы давали детям кагор при малокровии…

На другой день была суббота. То есть, был шанс. По выходным на городском рынке торговали разными зверюшками. Аквариумными рыбками, птицами, кошками и собаками. Денег у Фаины было немного — она откладывала по чуть-чуть от тех купюр, что Марго давала ей на поход в ближайший продуктовый. Но девочка знала, что нередко беспородных животных отдают бесплатно. В хорошие руки.

Марго еще спала, когда Фаина, наскоро выпив кофе, тихонько выскользнула из квартиры. Чтобы мать не волновалась, она оставила записку «Пошла на рынок» и положила ее возле электрического чайника. Марго тоже — первое что делала утром — это пила кофе. Так что всяко увидит.

…Конечно, самым заманчивым становится недостижимое. Фаина в пятый раз прошла мимо тетеньки, у которой за пазухой сидел белый пуделек. Песик не знал, что его продают, он был уверен, что хозяйка- его семья, они — одно целое, поторчат в этом странном месте и пойдут домой. Пуделек высовывал из-под куртки острый носик, оглядывался с любопытством. Хозяйка просила дорого, может быть, в этот раз щенок и вернется домой, не найдётся желающих брать его за такую цену.

С котами, как назло, дело обстояло плохо. Предлагали породистых, и ясно было, что денег у Фаины не хватит — ни на этого сиамского, ни вон на того, персидского. Правда, один мужик, проходивший мимо, подмигнул Фаине:

— Тебе кошак нужен, маленькая? Пошли, я тебе этих блохариков в ближайшем дворе наловлю хоть мешок.

Фаина покачала головой и испуганно отступила. Хоть и водились у Марго забубенные друзья, а все-таки она крепко внушила дочке, что с незнакомыми дядечками, предлагающими тебе щенка или котенка, никуда ходить не следует.

А потом она увидела ее. Старушку, которая сидела чуть поодаль от всех. Одета она была так, что невольно притягивала внимание. Какая-то старая жилетка, отороченная серебристым мехом. Зеленая шляпка с зеленым перышком. Фаина еще не видела в жизни, чтобы кто-то носил шляпу с пером. Разве только в сказках. И еще на старушке были круглые очки. Она выглядела как старая интеллигентка, которая немножко сошла с ума. Или совсем не немножко напилась. В этом Фаина разбиралась.

Перед старушкой стояла клетка с крысами. Четыре белые крысы жили своей жизнью, мало обращая внимания на людей и вообще на происходящее вокруг.

— Иди сюда, — сказала старушка.

Фаина даже не сразу поняла, что это ей. Но бабушка, даже сумасшедшая, это всё-таки не чужой мужик. Фаина робко приблизилась.

— Давай сюда руку, — велела старушку. Взяла Фаину за руку, и открыла окошечко в клетке, — Протяни крысам ладошку. Не бойся, они не кусаются.

Девочке хотелось сказать, что крыса ей не нужна, и вообще она боится грызунов. Но Фаина была слишком робкой и чаще всего предпочитала не возражать.

Когда ее ладонь очутилась в клетке, крысы заинтересовались, потянулись обнюхивать. Фаина с трудом удерживалась, чтобы не вскрикнуть и не отдернуть руку от их крошечных влажных носов и острых желтоватых зубов. Но тут одна из крыс запрыгнула ей прямо на ладонь.

— Вот ее и бери, — велела старушка, — Дай мне какую-нибудь денежку, какая у тебя есть? Что тут? Пять рублей? Отлично, давай…

Старушка стала рыться в своей одежде, будто карман, куда она хотела спрятать монетку, находился где-то глубоко, как минимум, под двадцатью кофтами.

— Но я не хочу крысу. Я не люблю крыс, — пролепетала Фаина.

— И не люби, — разрешила старушка, — Но эта крыса тебе нужна.

Она выделила последнее слово голосом, и Фаина опять-таки не решилась спорить.

— А это девочка или мальчик? — безнадежно спросила Фаина.

— Это? — старушка задумалась, — Оно, пожалуй, и то и другое.

Она была сумасшедшая, без вариантов.

— А как зовут? — Фаина не добавила «его» или «её».

— Богатство, — сказала старушка, — И теперь у меня остался один мальчишка и две девчонки. Это точно. Его зовут Талант, а их — Власть и Любовь. А дома у меня есть еще Удача, и Здоровье, и Счастье…

Старушка уже бормотала себе под нос, вновь погружаясь в задумчивость.

У Фаины была с собой сумочка, сшитая из разноцветной тесьмы, в ней она планировала нести домой котенка. Теперь туда отправился крыс. Всю дорогу он вёл себя на редкость тихо. Только в маршрутке, когда Фаина держала сумочку на коленях, ощущалось, что в ней лежит что-то мягкое и тяжеленькое. И шевелится.

Фаина. вздохнув, представила, что сказали бы ребята, если бы узнали, что Филатова дружит с крысой. Не иначе, как саму ее крысой бы и прозвали. Другое дело, что она никому не скажет о своем питомце. И как-то еще отнесется к нему мама?

— Фу, — закричала Марго, — Гадость, выкинь!

— Мам, — Фаина прижимала сумку к груди.

Если что — разобраться с крысой было просто. Выкинуть ее на ближайшую помойку — и все. Или она там приживется, или первая же попавшаяся кошка ее слопает. Но выбросить живое существо Фаина не могла.

— Ты что, и деньги за нее платила? — мама глядела на Фаину с состраданием, как на убогую.

— Пять рублей, — прошептала девочка.

Марго вздохнула так глубоко, будто пыталась сдержать рыдания.

— Ладно, — сказала она, вставая, — Этой твари понадобится клетка, ведь так?

— Наверное, — согласилась Фаина с виноватым видом. Клетка — это дополнительные расходы, это она прекрасно понимала.

— Кажется, в подвале я видела старую птичью клетку. Сиди, я сама принесу. Я знаю, что ты туда боишься ходить.

Подвал проходил подо всем домом, был сырым и темным. У каждого жильца там была кладовка-клетушка. В подвале пахло прокисшими солеными огурцами. Фаина боялась туда ходить даже вместе с мамой и фонариком.

Марго действительно видела там пыльную старую клетку. Может быть, она кому-то принадлежала, а может хозяин давно уже умер или переехал. Марго готова была поскандалить, если бы кто-то решил эту клетку у нее отобрать. Или, в крайнем случае, заплатить. В конце концов, крыса — это единственное, что у нее попросила дочь.

— Вот, — сказала Марго, внося клетку в комнату, — Протри ее мокрой тряпкой, она вся пыльная. Очень надеюсь, что эта тварь из нее убежит.

— Ага, и утром прыгнет тебе в кровать, — сказала Фаина и пошла мыть крысиную квартиру.

Как зовут крысу, Фаина решила матери не говорить. Марго умела временами совершенно безжалостно смеяться. В такие минуты девочка сама себе давала клятву, что не расскажет больше матери ничего и никогда. Клялась в стотысячный раз. А потом в сто тысяч первый раз нарушала клятву.

Крыса сбежала на другой же день. Еще вечером Фаина допоздна сидела возле клетки, протягивала Богатству сухарики, а он брал их цепкими лапками, с длинными розовыми пальчиками, и грыз так аппетитно, что Фаина почти простила своему новому другу то, что он крыса. Пожалуй, да… Она смогла бы носить его на руках. Со временем. Когда привыкнет.

Утром Фаина первым делом бросилась к клетке. И увидела, что та пуста. Только в одном месте прутья чуть разогнуты.

Фаина ахнула от горя.

— Он сбежал! — она никогда не повышала голос, а тут прямо крикнула.

— Кто? — сонная Марго приподнялась на кровати, — Эта тварь? Слава тебе, Господи…

И рухнула обратно на подушки — досыпать.

— Это ты ей пожелала, — Фаина разрыдалась второй раз за два дня, — Ты хотела, чтобы ее не было… ты принесла эту сломанную клетку…

Марго молча положила одну из подушек себе на голову, чтобы плач дочери не мешал ей спать.

Фаина кинулась обыскивать квартиру. Она предвидела, что, если не найдет крысу в комнате, придется идти в коридор, в кухню, к соседям. А после вопроса — не забегала ли к вам наша крыса? — их с мамой хорошо, если не выселят.

Фаина даже заглянула в ночник-избушку. Вдруг крысе понравился домик, и она решила жить там. Но внутри мраморной избушки было пусто и холодно. Только маленькая лампочка.

Ни в шкафу, ни под диваном, ни в комоде… нигде- нигде не было Богатства. Фаина легла на пол и заглянула под старую тумбочку, оставшуюся от прежних хозяев.

А там, в стене, была дыра… Черная дыра с неровными краями, точно прогрызенная чьими-то острыми зубками.

— Мама, дай телефон… С фонариком…

— Ты мне дашь поспать или нет, — окончательно рассердилась Марго, — Господи, один день в неделю…. Отстань-отстань-отстань….

Она пыталась устроиться в постели так, чтобы снова вернуться в сон, но ей это никак не удавалось.

Фаина с телефоном уже была у крысиного лаза, и черт побери, там, а глубине вроде бы поблескивали чьи-то глазки. А может, зубки.

— Файка, если ты нашла свою крысу, не хватай ее голыми руками, — Марго смирилась с тщетностью своих попыток выспаться, — Она тебя тяпнет. Замотай чем-нибудь руку. Моим шарфом…

Ага, можно подумать, в эту маленькую норку она сможет просунуть руку, обмотанную толстым вязаным шарфом. Хорошо бы, хоть так, протиснулась…

Забыв о страхе, Фаина нырнула рукой в образовавшуюся дыру. Она была неожиданно глубокой, и там… Да, там было мягкое теплое тельце крысы. И еще что-то… Какой-то предмет с твердыми гранями. Но в тот же миг Фаина поняла, что сейчас пытаться достать его нельзя. Потому что вмешается мама, и тогда всё… Что бы там ни нашлось — это будет, в первую очередь, мамино. Но ведь это не над ней издевались в школе. Не она рыдала так, что не хватало сил вдохнуть, и вздох получался похожим на стон. Не она ездила на рассвете на рынок и толковала с безумной старушкой.

Фаина вытащила из норы только крысу.

— Вот она… или он…. Спрятался и сидел там тихо.

— Нашла? Ну и успокойся. Я поправлю клетку, а потом, может, купим ему стеклянный аквариум, — Марго нехотя зашлепала босыми ногами по полу. Начинался новый день.

Фаина сама не понимала толком, почему исследование тайника она отложила на следующий день. Ей хотелось, чтобы дома была она одна. Может быть, тогда произойдет чудо. А если нет — и в крысиной норе окажется какая-нибудь ерунда — например, старая жестяная баночка, да еще и пустая — ну, что ж, тогда и смеяться над ней — с ее надеждами, как у малого ребенка, будет некому.

И весь воскресный день Фаина с тревогой поглядывала на маму — не затеет ли она уборку, не станет ли мыть полы, отодвигая мебель. Но Марго убиралась исключительно по вдохновению, а оно сегодня ее не посетило. Она в очередной раз чертыхнулась по поводу грязной ванной — после того, как туда зайдешь, хочется хлоркой облиться. У Марго был день, когда всё вокруг ей не нравилось — и в ободранной убогой кухне вечно толкутся эти бабки-сплетницы! И за окном такой унылый беспросветный пейзаж, что хочется стать Раскольниковым и схватиться за топор. В итоге Марго задернула шторы и снова улеглась, правда, на этот раз — смотреть фильм. Тропики, бесконечные пляжи, юные и красивые герои, любовь — такая, какой не бывает в жизнь — это было то, что дорого сердцу Марго, и что уносило ее из хмурой и слякотной осени в тот мир, в котором она хотела быть.

Фаине же нынче всё вокруг казалось удивительным. Она занималась обычными делами — варила на плитке суп, мыла посуду, готовила уроки — и всё у нее ладилось. Будь она дома одна, она бы еще и напевала. Марго сто раз твердила дочери, что у нее нет голоса и слуха, но иногда пение — это совсем не про музыкальность, а про состояние души.

Крыс вел себя совершенно обычно и больше не пытался сбежать. Он часто поднимался на задние лапки, держался передними за прутья клетки, и смотрел, чем занимается Фаина. А девочка чувствовала себя так, будто в семье у нее появился заговорщик.

На другой день нужно было идти в школу. Обычно Фаина воспринимала понедельник, как казнь египетскую. Впереди была еще целая неделя, полная бесконечных уроков, а главное — издевательств одноклассников и всеобщего отторжения. Но сейчас девочка жила одним… Когда она вернется, и окажется дома одна… Что тогда произойдет? Она думала только об этом, и казалась такой отстраненной и погруженной в свои мысли, что словно бы не существовала. И одноклассники впервые отстали. Дразнить «манекен» было совершенно не интересно.

Учительница попыталась было выяснить, почему в пятницу Фаина сбежала, не дожидаясь конца уроков. Соня держалась неподалеку и вела себя очень вызывающе. Она думала, что Фаина на нее пожалуется, и приготовилась дать отпор, пустив в ход любые аргументы — мол, не моя вина в том, что Вонючка питается отбросами, вот только не надо мне их предлагать. Но Фаина на вопросы учительницы лишь пожала плечами:

— Я уже не помню, почему ушла. Кажется, у меня голова заболела.

— Так надо было обратиться к школьной медсестре…

— Хорошо, в следующий раз я так и сделаю.

Но только лишь прозвенел последний звонок, как Фаины и след простыл. Она сама себе говорила, что просто волнуется за крыса — как он там, целый день без нее. Она боялась признаться себе, что всё поставила на эту карту — она ждет, что в крысиной норе обнаружится что-то необыкновенное. И просто не перенесет разочарования.

Крыс встретил ее какими-то странными звуками, напоминающими тихое повизгивание. Он словно устал ждать и торопил ее. Но теперь уже и Фаина спешила, хотя точно знала, что Марго не придет раньше двенадцатого часа ночи.

Фаина только курточку сбросила. А потом с усилием отодвинула от стены массивную старую тумбочку. Взглянула на крыса, повисшего на прутьях клетки, и запустила руку в нору — глубоко, до самого локтя. Мгновение спустя она уже извлекла на свет шкатулочку. Села прямо на пол и начала рассматривать ее, замечая при этом, что руки у нее дрожат.

Шкатулка была из потемневшего металла, между граней вился узор. Замочек явно ерундовый — ногтем подцепить и откинуть. Н Фаина медлила, хотя внутри явно что-то лежало. Она перевернула шкатулку и увидела выгравированную на дне дату — 1865 год. Явно шкатулочка была сделана именно тогда. Но ведь дом, где они сейчас с мамой живут — не такой же старый? Фаина впервые задумалась о том, кто жил в этой комнате до нее? И почему ему пришла в голову мысль, — замуровать в стене шкатулку, а после — не забрать ее? Может быть, помешало что-то трагическое, и он не успел?

Фаина глубоко вздохнула, без всяких усилий справилась с замком, и откинула крышку. Вот тут дыхание у нее и прервалось. Сказка продолжалась. Действительно кто-то решил доверить вечности украшения. Кольца и броши художественной работы с крупными камнями, браслет, будто сделанный из сверкающего кружева — столь тонка была металлическая вязь узора, и столь многими искорками камней унизана, нить жемчуга… Но внимание Фаины привлек простой овальный кулон. По форме он напоминал ту же шкатулку в миниатюре, и столь же легко открывался… А внутри был… да, это был портрет — старинная миниатюра. Ребенок. Фаина даже не смогла бы сказать — кто это, мальчик? Девочка? Черные локоны, белая рубашечка… И взгляд больших глаз — одновременно беспомощный, доверчивый и властный.

Фаина поняла — все она отдаст маме, только не вот это. Она заметалась по комнате, и не сразу сообразила, куда спрятать вещицу. У нее был ее собственный тайник, случайно появившийся. Мама купила ей дешевый письменный прибор из голубой пластмассы. Сверху был наклеен тоже пластмассовый, только белый, профиль Пушкина. Фаина клала ручки в специальную ложбинку, а потом как-то обнаружила, что, если за нее потянуть — выдвинется маленький, почти плоский ящичек. Туда можно было прятать разную мелочь, и Марго бы ее в жизнь не сыскала.

Фаина спрятала кулон, а потом выхватила из клетки крыса и поцеловала его в крохотный влажный нос, забыв о длинных желтых зубах и ощутимом запахе.

— Спасибо тебе!

Когда Марго вернулась домой — Фаина не спала. Они сидела возле стола, а на нем стояла открытая шкатулка. Если глаза и вправду могут гореть от восторга, то у Фаины они именно горели.

— А ты чего не легла? — легко удивилась Марго и подошла к столу, — Что это у тебя? Ой… Ой-е-ей….

Несколько мгновений она походила на слабоумную — глаза остекленели, рот полуоткрылся. Фаина поспешила всё объяснить — но в приемлемом для мамы контексте. Ни про старушку, ни про крыса, она даже не упомянула. Сказала, что убиралась, мыла пол, тут под рукой что-то поддалось, в стене образовалась дыра, а там, внутри, вот это все и лежало.

Марго издала вопль, а кричала она так, может быть, только в юности, когда носилась на своём байке как угорелая. Это немедленно вызвало реакцию в коммунальной квартире — в стены застучали с двух сторон, а пару мгновений спустя, еще и забарабанили в дверь.

— Что случилось?

— Вас там что, убили?!

— Вызовите полицию! Выселить их к чертовой матери!

Марго откликнулась длинной витиеватой фразой, в которой было лишь два цензурных слова «старые кошелки», а остальное — рекомендательный маршрут, куда этим кошелкам предлагалось идти.

После этого она позвонила по телефону одному из своих многочисленных друзей.

— Гарька, бросай всё и давай сюда… Что, ты не хочешь бросать подушку? Еперный бабай… Твоя тема… Тут такие цацки… не спрашивай откуда, это Тысяча и одна ночь.

От возбуждения Марго снова начала ругаться, да так, что Фаина ее уже окончательно перестала понимать.

Жильцам коммуналки в эту ночь всё-таки не удалось поспать. Их ждало одно потрясение за другим. Сначала явился Гарька — амбал лет под сорок, который старушкам мог привидеться только в страшном сне. Двухметрового роста, широкоплечий, в черной, утыканной всякими металлическими прибамбасами куртке. Бородатый, с прокуренным низким голосом. Старушки тут же дрожащей стайкой сбились в кухне и вызвали полицию. Пока ехали стражи порядка, Гарька успел оценить найденное сокровище.

— Безбедная житуха вас теперь, девки, ждет… Марго, не боись… Скоро всё обговорим.

Он исчез раньше, чем приехали полицейские. И шкатулку унес с собой за пазухой. Марго все-таки была чудовищно легкомысленна, доверив то, что посчитала настоящим сокровищем — своему старому знакомому. Фаина может быть и попросила бы мать быть осторожнее. Но теперь она воспринимала клад, как нечто, почти не имеющее к ней отношения. А медальон мать все равно бы не нашла.

Когда приехала полиция — два молоденьких паренька, — им пришлось удовольствоваться захлебывающимися речами старух о том, что эта распутница — и пять пальцев зловеще указали на ухмыляющуюся Марго — среди ночи водит к себе разных криминального типа личностей, не стесняясь ребенка.

Марго, видимо, пребывала в эйфории.

— Хотите выпить, мальчики? — предложила она незваным ею гостям.

На нее все-таки составили бумагу. Фаина дрожала — к ним в первый раз на ее памяти приезжали люди в форме. Она боялась, что мать заберут. Но Марго небрежно распилась, и с милой улыбкой проводила полицейских как лучших друзей.

— Что теперь будет? — дрожащим голосом спросила Фаина.

— А, штраф, наверное, заплатим, — Марго зевнула и наконец-таки стала раздеваться на ночь, — Всё это фигня. Спи, котенок, теперь у нас начинается новая жизнь.

Гораздо позже Фаина поняла, что мать решила не обнародовать находку, а сбыть ее через своих действительно полукриминальных друзей. И тьфу-тьфу-тьфу через левое плечо сто тысяч раз — ее и вправду не обманули в том плане, что она получила даже больше, чем рассчитывала. Наверное, и Гарик неплохо нагрел руки. Но Марго была довольна.

Фаина так и не узнала, сколько в точности денег получила ее мать, но Марго немедленно пошла вместе с дочерью к риелторам — покупать новую квартиру. Причем вела себя, как заезжая звезда. Собственно, это было все, на что им хватало. Квартира в новом доме, которую мать и дочь обе считали шикарной — дом стоял в элитном районе, на крыше был сад, а в подъезде сидел консьерж. И еще Марго купила себе машину — не новую, как она говорила, но тоже шикарную. Правда, было еще кое-что по мелочи — одежда для них обеих. И к этому изобилию как-то сама собой приплюсовалась новая работа у Марго.

Тот же Гарик — наверное, он очень хорош обстряпал дельце, и в благодарность расстарался — устроил Марго к немолодому, весьма странному характером, но модному писателю. Марго стала у него домоправительницей или вроде того, а со временем — и настоящей правой рукой.

Трудно было представить, что она подойдет для этой роли. Не шибко-то образованная, далеко не идеальная хозяйка, она, тем не менее, пришлась ко двору. Писатель считал Марго забавной, и она совершенно не раздражала его. Подобрались два сапога пара. Марго заказывала ту еду, которую писатель любил, если нужно было сделать генеральную уборку- звала ребят из клининговой компании, сама не пачкалась. Но писатель почему-то решил, что ему и нужна такая женщина в доме — которая ничего не принимала близко к сердцу, и чувствовала его настроение — могла молчать целыми днями или рассказывала разные байки, которых с ней приключилось множество.

В быту писатель был нетребователен, лишь бы крепкий кофе всегда оказывался под рукой. И вечерами, когда Марго уходила домой, она всегда оставляла для него наполненный термос.

— Сердце загонишь, — предупреждала она.

Они почти сразу перешли «на ты», словно и не хозяин и прислуга, а приятели.

Писатель только отмахивался.

— Жить надо так, будто на мотоцикле несешься… Ну, вот как ты мне давеча рассказывала. Если и врежешься на такой скорости — долго страдать не придется. Раз — и сразу в рай

— Уверен? — смотрела Марго с прищуром.

— Ну или в ад, — поправлялся писатель, — А что, может там даже веселее… как написал один хороший поэт. Южаков некто:

Готовишься к раю? На входе с собой имей

Jim Beam, Harley-Davidson, Durex… Но всё ж поверь:

Во всяком эдеме есть тайно стучащий змей

И тот, кто однажды укажет тебе на дверь.

Готовишься вечно дымиться в огне печи?

Готовься, но помни, лелея свою печаль:

Во всяком аду есть подсобка, бушлат, ключи,

Ночные беседы и с сахаром чёрный чай.

Марго кивала, и тихонько притворяла за собой дверь. Будущее писателя ее не касалось.

А что же Фаина? Мать немедленно забрала ее из прежней школы. Не потому, что хотела избавить девочку от одноклассников, которые столько лет ее травили. Просто рядом с элитным домом была столь же элитная школу, и Фаину туда брали. Добираться — ближе некуда. Школа — во дворе, можно из окна смотреть, зажгли ли утром в твоем классе свет, или еще нет. И уж тут невозможно было представить, что кого-то из учеников станут изводить. В классе — пятнадцать ребят, все — примерно воспитанные, и учительница, похожая на Мэри Поппинс воркует над каждым.

Но перед этим у Фаины мог бы быть час триумфа — если бы она его захотела. Вместе с матерью они пошли в старую школу — забирать документы. Откуда-то стало известно, что их маленькая семья разбогатела. Правда, доподлинно никто не знал — каким образом. Но они шли по школьным коридорам — Марго и Фаина, «В крутом шмотье» — как потом рассказывала та же Соня, давясь избытком эмоций — «Знаешь, сколько стоит такая куртка? А сапоги… Отпад вообще… Прикиньте, девки… Фаина теперь… не доплюнешь до нее…»

Фаина слышала этот шепот, который сопровождал их с матерью, но шла, не поднимая глаз. Она знала, что никогда не осталась бы по доброй воле в этой школе, даже если бы ее тут начали носить на руках. И торжества над теми, кто ее обижал, она не хотела. Скорее бы забрать документы — и забыть об этом месте» — вот и всё.

В новой школе ей было так спокойно, как будто её окружали дети с другой планеты, где нет таких чувств, как злоба, зависть, травля. Если она задавала вопросы — ей приветливо отвечали, несколько девочек показывали всем своим поведением, что не прочь с нею дружить, а учительница искренне старалась, чтобы Фаина поняла новую тему и справилась с контрольной работой.

Прошлое постепенно стало забываться. Фаина с удивлением чувствовала, как душевная боль всё слабеет, на первое место выходят какие-то радости жизни. Она отмечала, что ведет себя теперь как обычная девочка — просит у мамы сходить в нею в магазин за той или иной обновкой, время от времени остается у одной из своих новых подруг ночевать, и оклеивает свою комнату плакатами с изображениями одной из модных рок-групп.

Когда она перешла в старшие классы — писатель умер, а поскольку близких у него не было, он оставил завещание, по которому все переходило к Марго. В том числе — гонорары за его книги. Фаина с матерью переехали еще раз — теперь в загородный дом покойного. Квартиру Марго решила пока сдавать.

— Когда окончишь школу и станешь совершеннолетней — она отойдет тебе, — пообещала Марго дочери.

Школу Фаине не захотелось менять на другую, и теперь Марго каждое утро отвозила ее к началу занятий на своей новой машине. Вскоре после смерти писателя и вступлении Марго в наследство, умер и крыс. Он и так оказался долгожителем. Марго не узнала тайну зверька, и не понимала, почему дочь всеми силами старается его спасти.

— Купишь нового, делов-то, — фыркала она, когда Фаина со слезами возвращалась от ветеринара.

У крыса выросла большая опухоль, и операция лишь ненадолго продлила его дни. Вскоре после того, как крыса не стало, Марго в припадке уборки — а за наведение порядка она бралась именно так — порывами, выбросила старый письменный прибор вместе со старинным кулоном.

Фаина не собиралась открывать матери свою тайну, но теперь в отчаянье рассказала, чего лишилась. К несчастью она заметила пропажу лишь на другой день, и компания, которая отвечала за уборку контейнеров, уже очистила их — мусор вывезли рано утром.

Легкомысленная Марго махнула рукой:

— Не будем же мы перебирать всю городскую свалку. Эх, жаль, конечно, но знай — так бывает. Ничем нельзя дорожить слишком сильно.

И Фаина смирилась. Хотя так и не сказала матери, что на самом деле ей было жаль вовсе не драгоценности, а портрета — сколько бы он ни стоил. За это время человек, изображенный на миниатюре, словно бы стал ей родным. И когда подружки заводили разговоры о мальчиках, Фаина думала о нем. Хотя это было глупо и по-детски. С тем, кто смотрел на нее с портрета большими черными глазами — они безнадежно разминулись во времени — вот и все.

С тех пор никаких сюрпризов, связанных с деньгами, в их семье не было. Но жили они более, чем благополучно. Книги писателя продолжали выходить и счет в банке постепенно рос. Если бы Марго привыкла к роскоши, она бы успешно все тратила. Но она по-прежнему обходилась довольно скромной суммой, а остальное решила сберечь для дочери.

На выпускном вечера Фаина первый раз в жизни напилась. Бывшие одноклассники словно сбросили с себя благопристойные маски, юноши и девушки веселились так, как прежде не могли себе позволить. К счастью, это не имело для Фаины дурных последствий — она всего лишь уснула на рассвете и проснулась к вечеру, запив таблетку от головной боли чашкой кофе.

Училась она — когда ей перестали мешать — отлично, и без проблем поступила в институт. Марго не одобрила ее выбор — сама она никогда не пошла бы на биофак, но и не мешала.

— Лучше бы что-нибудь творческое, — вздохнула она, — Эстрада, шоу-бизнес, литературный институт…

Фаина посмотрела на нее, как на маленькую:

— Мама, но у меня нет способностей…

— Ну да, ну да, — Марго покивала, — Но некоторые и безо всяких способностей ухитряются пробиться… Просто там другая жизнь — будто подхватывает и несет. Яркие впечатления, интересные люди. А что ждет тебя? Будешь всю жизнь по утрам ходить на одну и ту же работу, а по вечерам возвращаться домой, и сама не заметишь, как состаришься. Когда вокруг рутина — жить летит очень быстро, десять лет — как один миг.