Бесплатный фрагмент - Совершенно простая история

На автобусе вы хоть раз в жизни ездили обязательно. Но вряд ли пристально разглядывали соучастников этого общественного движения. У нас не принято пялиться на людей. А ведь изучать подобных себе занимательно. Ладно, смотреть на лица, действительно, неудобно. Но вот пакет.

Пакет всегда честно и категорично выдает характеристику на держателя. На коленях у девушки, которая смотрела в окно с одиночного сиденья рядом с дверью, лежал голубой пакет с розовой извилистой полоской. Из него торчал еще один — фиолетово-розовый. Ей примерно 30 лет. Каждые три дня она совершает импульсивные покупки в Интернет-магазинах.

К запястью женщины в серой куртке и рыжем берете из ангоры прилепилась черная ручка легенды. Модный в 90-е годы полосатый пакет с силуэтом женщины в центре и надписью «Marianna» уже не продается в киосках. Чёрных полосок на нем почти не осталось — женщина стирает пакет в машинке. По привычке. И потом — это ж какая экономия! В первом ряду лицом к водителю сидит мужчина лет 70 в очках с затемненными стеклами и куртке с натуральным меховым воротником. Енот это что ли? Или бобер? В руках у мужчины — пакет из аптеки. Дорогой аптеки. Сидит прямо, смотрит на дорогу. Скорее всего, бывший военный. Пенсия хорошая — лекарства себе может позволить. И даже куртку из енота или бобра. В сгибе локтя старушки, которая одной рукой держится за поручень, а другой держит пьяного сына, тоже болтается пакет из аптеки. Только из льготной. На крайнем сиденье спиной к водителю сидит девушка. На вид ей от 23 до 35 лет, почему-то возраст женщин в последние пять лет стал трудно определяем. На коленях она держит «маечку» из сетевого магазина. Внутри — мандарины. Девушка живет одна или с парнем, детей нет. Кроме пакета, у неё на коленях лежит рюкзак. Мандарины в него уместились бы. Пакет она купила не для них, а для будущего мусора.

Пакеты помогли отвлечься. Дали возможность рассуждать и бороться. За время этой передышки она успела позвонить Леше. Чтобы найти в сумке телефон, нужны были обе руки: и та, что благодаря перчатке с остатками Hugo Deep Red, защищала нос от запаха. Пришлось оторвать руку от лица. Воняло. Воняло перегаром, нечищенными много лет гнилыми зубами, потом и, кажется, мочой.

Не стесняясь пассажиров, она описала доктору ситуацию.

— Отвернись от него. Слушай только меня. На улице морозно. Прозрачным воздухом приятно дышать. Тебе просто нужно выйти на улицу, — он говорил с приятной громкостью. Звук не был неразборчивым или резким. Леша говорил и расставлял голосом точки между предложениями: — Встань и иди к выходу. Скажи водителю, чтобы остановился. Скажи, что тебе плохо. Выбери место за пешеходным переходом и попроси остановить.

Девушка встала и, извиваясь между стоящими и сидящими вразвалку людьми, стала протискиваться к выходу. Добравшись до двери, она тихонько, почти на самое ухо, сказала водителю:

— За пешеходным переходом, будьте добры.

«У меня получилось?» — не поверила она.

Маршрутка остановилась через несколько секунд, дверь дернулась, щелкнула и медленно отъехала в сторону. В салоне запахло выхлопами и морозом. Она взялась за поручень, поставила одну ногу на ступеньку, вынесла тело вперед и уже с улицы обернулась. Пьяный мужчина продолжал свое дело.

«Не получилось», — поняла она и шагнула обратно в салон.

* * *

Зима. В город пришла зима. Обыкновенная зима, похожая на все предыдущие зимы. Заснеженные улицы укутались в рыжий свет фонарей, приглашая всех ко сну. И люди с трудом сопротивлялись предложению. Говорят, что свет теплых тонов способствуют выработке мелатонина. Засыпали все. Навьюченные, словно верблюды в пустыне, женщины средних лет спали в маршрутках. Молодые невзрачные студенты и хорошенькие студентки спали везде, тратя на сон, все время, проведенное вне клубов. Они спали даже на лекциях. Школьники, еле-еле плетущиеся на занятия, засыпали прямо на ходу. Рабочие на заводах замерзали в своих гулких цехах и от этого больше всех поддавались нападкам Морфея. Что уж говорить об офисных работниках, которые давным-давно научились спать с открытыми глазами и вовсю практиковали этот полезный навык на совещаниях и встречах. Город спал.

Только молодые мамы со смешными, постоянно падающими, космонавтиками радовались бодрящему морозцу.

Серость. Этим маленьким городом много лет правила серость. Серость была плотная, как английский туман или мышка-полёвка после щедрого лета. В этой серости не было спокойствия. Скорее, равнодушие. Серость заполнила город: каждую улицу, бульвар, магазин, кафе, каждую квартиру и, в конце концов, каждую душу. Серость была гнетущей, вызывала горечь и злость, заставляла мучиться, не давала спокойно засыпать, пытала ночами. И когда жители уже не могли самостоятельно с ней справляться, наступала зима. Зима первые несколько дней была белой. А потом опять…

Зима. Она была уже здесь. Не давая ей возможности обосноваться, приспособиться к действительности, жители города бросились обвинять её в отсутствии снега — без него и некрасиво, и холодно. Хотя огорчались, конечно, не все. Молодые жёны предпочитали зимы бесснежные — европейские зимы. Притом одни ощущали себя жительницами элегантного Парижа, щеголяя в роскошных мехах и совершенно непригодных даже для бесснежной российской зимы коротеньких ботильонах, другие, предпочитая экстравагантную Италию, наряжались в высокие сапоги с острыми носиками и совершенно непригодные даже для бесснежной российской зимы короткие шубейки вразлет.

Есть в зиме какая-то божественность. Кажется, кто-то свыше посыпает нас белыми блестками в надежде разбудить в душе детство. Однако наши души так давно и крепко спят (как те офисные работники и навьюченные тётки), что пробуждение от лёгкого прикосновения почти невозможно. Поможет только хорошая встряска за плечи или девятибалльная каяка.

В городе наступал еще не совсем зимний вечер. По бережливо освещенной набережной прогуливались разные… Горожане с собачками, грудничками в колясках, карапузами под мышками, с друзьями и кофе.

В честь наступившем зимы на ней был огромный синий пуховик, светлая шапка с помпоном, шарф крупной вязки, намотанный поверх куртки, из которого торчал красный от холода нос. Из рукавов на резинках свисали варежки. Рядом, держа её за руку без варежки, шёл молодой человек. Их тёмные силуэты были влюбленными, но едва ли счастливыми. В них была давнишняя болезненность.

— Давайте побегаем, пожалуйста. Ну, давайте, — взрослая красивая девчонка с рыжими волнистыми волосами дергала за рукав молодого человека. На губах у него была улыбка, которая не дублировалась в глазах. Он молчал. Девчонка продолжала дергать его за рукав. Но молодой человек не реагировал на ее детский призыв.

Со стороны казалось, что он равнодушен к ней. Это было не так.

***

— Вставай быстро. В школу опоздаешь, — блондинка в халате-кимоно в третий раз вошла в комнату и на этот раз решила не уходить, пока девочка не встанет. — Вставай, — блондинка откинула одеяло и начала щекотать розовые пятки. Детка больше не могла притворяться спящей. Она быстро-быстро застучала ногами по кровати, извиваясь и стараясь увернуться от рук матери. Комнату наполнил крепкий смех, в ответ на который в дверном проеме появилась кудрявая голова отца.

— Тааак, — голосом молодого Шаляпина сказал он. — По-моему здесь серьёзно к жизни никто не относится и в школу не собирается, — отец потянул маму за руку, ей пришлось выпрямиться и прекратить экзекуцию. Усыпив внимание дочери, он резко нагнулся, свободной рукой ухватил её за щиколотку и потащил с кровати.

— Все, я поняла, сопротивление бесполезно. Сдаюсь, — Детка встала, подошла к окну и сдвинула обе шторы в одну сторону. Потом взяла со стола телефон и одним нажатием разблокировали экран. — Ах, вы предатели, я могла валяться ещё семь минут.

Она выпятила нижнюю губу, опустила подбородок к груди и пошла в ванную. На пороге обернулась и показала родителям язык.

Уже из зала Детка услышала:

— Так, муж, быстро отпусти, мне надо завтрак доделать. Отпусти, я сказала.

Завтракали они вместе. Родители обсуждали взрослые планы, и хитреньки улыбались, когда мамина рука случайно касалась папиного плеча. Он в этот момент пытался ухватить ее запястье.

В 14 лет Детка точно знала, что такое любовь. Она видела ее каждый день без перерывов и выходных. Нет, случалось, что родители ссорились, а потом не разговаривали два дня. И явно наслаждались такими моментами, предвкушая перемирие. В них не было грусти, разочарования и обиды. В спину друг другу они продолжали улыбаться.

Детка вышла из ванной. В это время на кухне отец в джинсах и с торчащими в разные стороны волосами громко размешивал ложкой сахар в чашке кофе.

— Есть шаблон, представляешь, алгоритм, по которому их учат писать сочинение. И ведь они гордятся этим своим изобретением. У них это даже называется системой образования. Ни педагогикой, ни любовью, ни уважением к ребенку и передачей знаний, а системой образования. Разве Детке в этой системе место?

— Муж… — мама не успела договорить, потому что в кухню вошла Детка.

— А ты чего такая бледная? — отец одновременно перевел разговор и подвел его к логическому завершению. — Плохо себя чувствуешь? Может быть, не пойдешь в школу?

«Нормальное предложение. Но дома делать нечего — скучно», — быстро прикинула Детка. Тем более они с Уткиным хотели погулять после уроков.

Думала Детка о своей выгоде, но вслух сказала фразу, приятную для родителей:

— Нет, пап, я нормально себя чувствую и не хочу пропускать школу.

— Господи, идеальный ребенок. Мое воспитание, сразу видно, — отец провел рукой по голой груди.

Детка съела любимую кашу из поленты, выпила чай, закусила маминым кунжутным печеньем и пошла собираться. Формы у них в школе не было, а красивые вещи у девочки в шкафу были. Одежду она выбирала сама, но мнение матери учитывала. Вопрос был неизменный: «Посмотри, так нормально?»

Она выпорхнула из кухни, как колибри с цветка геликонии, готовая жить и радоваться. Детка была невысокая и тонкая. Вдоль позвоночника до талии тянулась косища. Руки у неё были бархатные даже на вид. И хотя многие сверстницы давно отращивали и красили ногти, Детка спиливала свои почти под корень, оставляя всего пару миллиметров, и покрывала прозрачным матовым лаком. У неё были чуть впалые щеки, которые выглядели подрумяненными из-за тени, падающей от скул.

Передвигая вешалки, она всегда напевала одну и ту же песню из «Острова сокровищ»:

Я клянусь, что свобода — это синоним моря.

Я клянусь, что свобода — это синее море.

Простояв перед раскрытым шкафом всего один куплет, она выбрала короткое кирпичного цвета платье с отложным воротничком из плотной гладкой ткани, похожей на очень толстый шелк. Затем между графитовыми и глубокого синего цвета колготками выбрала синие. Нарядившись, подошла к зеркалу и стала рассматривать себя. Это заняло еще два куплета любимой песни. Потом переплела растрепанную косу в гладкую. Когда сборы были окончены и очаровательная колибри просто улыбалась отражению в зеркале, в комнату заглянул отец:

— Бусина, поехали.

Детка, Бусина, Кокалека, Девочка, малыха — как только не называл её отец. Она его в ответ очень любила. Он был большой, теплый и смешной: волосы кудрявые, торчат во все стороны, глаза горят, улыбка живет на губах, как древний человек в своей пещере, — безвылазно. А вот работа у него была серьезная — он отвечал за соблюдение техники безопасности на строительных объектах большой компании. Для Детки отец был лучшим другом, болтливой подружкой, напарником и идейным вдохновителем. Они никогда не ссорились, потому что хорошо понимали друг друга.

— Мы пошли, — прокричал в сторону кухни отец. Мама громче зашуршала и вышла в коридор с бумажным пакетом. Детка сняла рюкзак и пристроила бутерброды сверху на учебники.

В школу она ходила со строгим голубым рюкзаком. Правда, сверху налепила на него с десяток деревянных значков, которые на каждом углу продаются в южных городах: Ван Гог, спящий полосатый кот, Чип и Дейл, Чехов. Детка точно не знала, она строгая или лёгкая, простая, серьёзная? Она еще не знала ответа на вопрос «кто я такая?» Иногда даже страдала из-за этого.

Звонок прозвенел, когда девочка была на лестнице между этажами. Сердце задрожало. Войти в кабинет после начала урока она не могла. Да и случалось такое до сегодняшнего дня один раз. Тогда она все 45 минут простояла в коридоре, а потом просто извинилась перед учительницей и попросила задание.

Детка была правильная. Вся. До пресноты. Ей не надо было повторять по сто раз, а потом еще и кричать, потому что «спокойно она не понимала». Она понимала. Прямо с первого раза. Умела пользоваться вилкой в паре с ножом, всегда улыбалась, а просьбу начинала со слова «простите». Она говорила вполголоса и всегда с улыбкой. Однако было в ее жизни одно «но»: в школе с ней почти никто не разговаривал. Одноклассники сторонились. Детка не понимала почему. Чтобы начать хоть с кем-то общаться, она старалась себя проявить. Ни один школьный предмет не вызывал трудностей, поэтому девочка старалась всем помочь: предлагала списать домашку, делала на контрольных сразу два варианта. Но никто помощи не принимал. Одноклассники Детку в упор не видели, учителя тоже никак не выделяли: относились также небрежно и равнодушно, как и к остальным. Все, кроме одной учительницы.

Детка стояла перед кабинетом литературы и не решалась постучать. Она понимала, время идет, — входить надо. Девочка подняла мягкий кулачок и несколько раз еле коснулась костяшками двери.

— Входите, — голос Анны Александровны было хорошо слышно даже сквозь шум крови в ушах.

Раскрасневшаяся, вспотевшая от нервного напряжения девочка медленно открыла дверь, вошла в класс и сразу остановилась.

— Это ты, Детка, — в один миг просветлела лицом Анна Александровна. — Проходи, готовься к уроку. Мы решили, что ты заболела. Проходи, не переживай из-за опоздания.

Ее ждал школьный день, в котором снова приходилось наблюдать за одноклассниками издалека. Уроки, на которых она отвечала только на «пятерки», сменялись длинными одинокими переменами. На Детку никто не обращал внимания, никто не пытался заговорить, дернуть за рыжую косу, и уж, конечно, одноклассники не приглашали ее в свой кружок, а когда она пыталась заговорить сама, шарахались в стороны. Обычно молча. Мальчишки иногда смеялись. В классе была девочка, которую они очень любили. Детка не понимала, что любовь эта ненастоящая, поэтому очень завидовала. У Алены выросла грудь. За нее девочку ненавидели другие девочки и внезапно для обладательницы трогали мальчики. Детка не хотела, чтобы её лапали из-за угла, но очень хотела, чтобы любили.

Она послушалась учительницу, почти на цыпочках прошла сквозь кабинет и села за последнюю парту. Как всегда, одна. Урок продолжился. А Детка начала ловить на себе удивленные взгляды сверстников. Так бывало каждый раз, когда она приходила в школу. Она часто болела, а в школе бывала наоборот редко. За весь учебный год Детка ходила в школу в общей сложности месяца три. Все остальное время она числилась на домашнем обучении. Правда, из всех учителей домой к ней приходил только педагог-психолог. С ним Детка часами разговаривала, а после его ухода еще долго радовалась. По остальным предметам у неё были репетиторы.

Родители однажды решили, что молодой психолог нравится дочери. Но когда папа начинал приставать к ней с расспросами об Алексее Борисовиче, девочка только смеялась. А вот сам психолог симпатии не скрывал. Они жили как будто в одном мире. Детка была для него… Он не понимал.

Алексею Борисовичу исполнился 21 год, когда он пришёл на практику в школу и остался. Ему нравилось работать с детьми. Он и сам был, как ребёнок, — светлый человек, который смотрит на мир небесно-голубыми глазами, радуется радуге и пению птиц, увлекается сложной поэзией Гумилева и читает Ницше.

Он был единственным человеком в жизни Детки, с которым она чувствовала себя легко и безопасно. Она доверяла ему, рассказывала, что творится внутри. Кроме него, Детка чувствовала покой только рядом с родителями.

Кое-как пережив шесть уроков, она вырвалась на воздух и снова превратилась из серого пятна в яркую птицу. День прошел и ничего. Ничего после себя не оставил. Даже грусти или разочарования не было.

Детка бежала домой. Она так хотела закрыть дверь изнутри и почувствовать, что дома не страшно, что дома ярко горит свет и пряно пахнет мамой — подсолнечное масло, корица, глубокий Burberry «Weekend».

— Что случилось, Детка? Ты такая грустная, — бережно спросила мама. Девочка подняла полные слез глаза и попросила:

— Мамочка, пойдем погуляем.

— Конечно, дорогая, сейчас переоденусь и пойдем. Зайдем в кондитерскую на углу, купим греческих улиток с творогом, да? — мама подошла, обняла и поцеловала её в висок. — Сейчас пойдём, моя родная.

Пока мама собиралась, Детка сидела в комнате и смотрела, как падает снег. Она так завидовала снежинкам. Вот падают они себе и падают, их много, они все вместе. Падают и падают, одна рядом с другой. А у нее совсем никого нет, кроме родителей. Так хочется, чтобы вокруг были люди, чтобы звонили подруги, звали в парк и на день рождения.

— Мам, ты готова?

— Да, на выход, — вроде бы весело скомандовала женщина, но из горла ее голосом бил фонтан тревоги, которую трудно скрыть, когда дело касается ребенка.

Они вышли из дома и пошли в сторону городского парка. Снег в лучах фонарей становился то голубым, то рыжим, то холодно-белым. Из магазинов выходили люди, громко разговаривали. Небо куталось в белесую шаль облаков. И она, наконец, спросила:

— Мам, почему у меня совсем никого нет?

— Как это никого нет? А мы с папой, а Алексей Борисович? Мы у тебя есть и очень тебя любим.

— Я знаю. Но ведь больше никого. У всех есть друзья, а мои друзья — это вы с папой. Как же такое может быть? Значит, я плохая?

— Что ты, доченька. Ты очень хорошая, ты самая лучшая в мире, — мама остановилась и повернулась к девочке.

— Почему тогда так?

Она знала ответы на все вопросы, но дать их не могла. Никак не могла.

— Понимаешь, доченька, в мире живет множество людей. Взрослые и маленькие, подростки и старики, их очень много, и все они одинаковые, а ты не такая, как все. Ты особенная. Красивая, умная, воспитанная, понимаешь, есть в тебе что-то такое, чего нет ни в одном другом человеке на планете. Таким людям иногда приходится тяжело. И особенная ты тем, что в тебе есть огромная сила, которая называется «добро. Она тебе поможет все выстоять и перенести. Ничего нет в мире сильнее добра.

— Мам, я не хочу быть особенной, я хочу быть как все. И чтобы у меня, как у всех, были друзья, чтобы в школе со мной разговаривали.

— Дорогая, у тебя обязательно будет счастливая и радостная жизнь, нужно только верить в это. Но верить сильно, изо всех сил. И никогда не переставать верить, даже если будет очень сложно. А в школу можешь не ходить.

— И что изменится?

Они шли по улице. Людей становилось больше — они возвращались домой с работы, заходили и выходили из магазинов, перебегали дороги в неположенном месте, скользили, хмурились и не обращали друг на друга внимания.

— Детка, — мама не успела договорить, потому что рядом остановилась женщина. Ее лицо было в морщинах. Глаза смотрели так, будто морщины появились не от старости, а от тоски. Глаза принадлежали молодой женщине.

— Детка… Я тоже дочку так называла. Её звали Таня. Муж так решил. Он любил одну Татьяну. Я фотографию нашла с подписью. Да, любил… Я тогда его выгнала из спальни…

— А из дома? — поддержала разговор Детка. Интересное начало! Она не понимала, почему взрослые такие странные, слепые, иногда нелепые, а порой откровенно глупые и слабые.

— Из дома нет, — женщина приняла поддержку. Ей было неловко заговорить с незнакомыми людьми, но слова искали выход. И нашли. И полились из неё. — Так и жили. Он стал пить. От личной трагедии, наверное. Но меня не обижал. Работал. А Танюшка в детстве от рук отбилась. Потом тоже стала пить, потом начала наркоманить. Сейчас даже не знаю, где она. Звонит редко. Внучке уж 13 лет. Боюсь и ее упустить. Чувствуется характер матери и деда. Боюсь. Еще эти друзья. Знаете, не пойми что… Постоянно эти друзья. Спасибо вам. Извините меня. Я пойду.

Женщина развернулась и пошла дальше. Невысокая, сгорбленная, грузная женщина с тяжелой судьбой.

— Держитесь. Всего вам доброго, — крикнула Детка ей в спину. — Да, у каждого своя беда.

***

Она шла по саду. На деревьях чирикали птицы с голубыми и розовыми перьями в блестках и прозрачных каплях, на ветвях распускались бутоны пионов размером с голову новорожденного. Она шла по саду и была счастлива. Вдруг сверху раздался звук, который она слышала и раньше. Звук приближался и становился немного навязчивым. Как хотелось ей, чтобы он пропал, не отвлекал, не уводил за собой из сада. Какое изысканное спокойствие, гармония и простота окружали ее здесь. Еще секунда… Вера открыла глаза. Будильник звонил и раздражал кота, который и без того недовольно смотрел в окно на соседского шпица Бакса. Когда он понял, что хозяйка проснулась, а Бакса загнали в подъезд, сразу размяк, мяукнул и отправился из комнаты. Видимо, на кухню. Его миссия выполнена.

Ушёл вовремя, потому что Вера так грациозно и заразно потянулась, что у него от зависти шерсть бы дыбом встала.

Вера была из породы кошачьих. Ее глубокого каштанового цвета волосы вечно рвали резинки. Вот серьезно: только она возьмётся собрать волосы в хвост, как резинка непременно лопнет. Как будто волосы протестовали против неволи. Глазами она была похожа на собственного кота. Ее фигура подчиняла платья с запахом, плотные черные водолазки и жакеты мужского кроя. Она любила длинные перчатки, потому что запястья были похожи на детские — немного пухлые и бархатно-персиковые. Она медитировала, чтобы сдерживать раздражение, которое в ней вызывали телевизионные программы, социальные сети, грубые нетерпеливые мужчины и неопределенного возраста женщины в очередях. Она была справедлива, улыбчива и вспыльчива.

— Ой, родители мои, привет, — Вера вслед за котом вошла в кухню. Отец с чашкой кофе в руке сидел прямо посередине и громко размешивал уже растворившийся сахар высокой ложечкой.

— Доброе утро, дочь, — ответил он и кивнул в знак приветствия. — Ты слышала, что ночью устроил кот? Я хотел его выкинуть с балкона, но решил повременить. В него как будто вселился дьявол, а когда этого никто не заметил, он решил громко оповестить весь дом и рыжего с первого этажа.

Она села на стул, одну ногу устроив на перекладине, а вторую вытянув вперед и немного прогнув в колене.

— Он хотел, чтобы его кто-нибудь проводил до миски.

— Это что еще за премудрость?

— Он боится темноты! Я его каждую ночь провожаю до миски. Он не орет. А сегодня не слышала.

— Нормально. Ты его избаловала, а я страдай.

— Па, а ты с 6 утра сахар начинаешь размешивать, мы же не хотим тебе с балкона выкинуть, — она улыбнулась.

— Я не специально, а он специально значит будит, чтобы его проводили. Это же специально, — нашел отец контраргумент.

— Ну, все, успокойся. Эх, ты и громогласный последнее время стал, — оторвалась от плиты мама. — Стареешь.

В руках она держала тарелку с мягкими белыми гренками. Блюдо из детства. Сначала мама размачивала куски батона в молоке, потом обмакивала в яйце и жарила. Вроде ничего особенного, но вкусно было неимоверно. По маминому мнению, от таких гренок можно ум разъесть и два высрать. Она могла себе позволить подобное выражение. И даже выражение покрепче. Но это было так органично, что вызывало у членов семьи и знакомых снисходительную улыбку.

— Я хотела вам сказать… Мы с Лешей решили жить вместе.

Мама поставила сковородку на стол.

— Вот наконец-то, — отец зачем-то выставил в сторону руку и стал похож на Ленина с площади. Масляные губы его задрожали, но он улыбался. — Это что же и ванная теперь будет всегда свободна? И платья он будет покупать? И на домашний можно будет дозвониться с первого раза? И конфеты не будут пропадать? Доченька, какая хорошая новость.

Сцена не получилась.

Он был совершенно помешан на ней. Он был ее стеной, рыцарем, шутом. Хотя Лешу Мельникова родители знали с детства и очень любили. Он учился с дочерью в одной школе, на два класса старше. Жили они в соседних дворах. Первый раз Леша увидел ее на линейке 1 сентября. Она была похожа на фарфоровую куклу, которая стояла в спальне его родителей. Мама разрешала ее трогать, но Леша не знал, как играть в куклы, поэтому просто любовался ей. Она успокаивала.

У живой куклы были рыжие волосы и белая с солнечным отливом кожа, большие глаза с настоящими ресницами и коричневое вельветовое платье без всяких бантов и воланов. Там же на линейке Леша подошел к ее родителям и предложил услугу:

— Здравствуйте. Меня зовут Алексей. Я могу провожать вашу дочь домой. Я уже взрослый, учусь в третьем классе и портфель у меня лёгкий.

— Здравствуй, Алексей, — пожал отец протянутую руку. — Будем очень благодарны, если ты присмотришь за нашей девочкой.

Вера с первого дня называла его как-то слишком по-взрослому и слишком возвышенно. Она говорила «мой друг». А перед этим строго, но очень смешно, вздыхала. А тон был, как у очень древней преподавательницы греческого, фортепиано или исторической грамматики в конце концов. А ведь она была младше его на два года. Малявка.

Первый класс…

А теперь она собралась куда-то съезжать от них.

Переезжать решили одним днем, потому что проводы, слезы и так далее. Лёшка подготовился: нашел просторную однокомнатную квартиру в новом районе, оплатил аренду на три месяца вперед, нанял бригаду грузчиков. Можно было попросить друзей, но казалось, что так получится быстрее. Ему не терпелось остаться с ней вдвоем в своей квартире.

На сборы у неё было четыре часа. Вера вошла в комнату. Свою детскую комнату. Ремонт в ней сделали несколько лет назад. Его затеяли, чтобы превратить комнату из детской в спальную. Спальную взрослой девушки. Не получилось. Обои на одной стене были с цветами, нарисованными крупными акварельными мазками, розовые с серебристыми прожилками. Она села на кровать, занимавшую треть комнаты, и медленно обвела взглядом свою жизнь, цепляясь за каждый предмет, каждую игрушку, упавший со стула лифчик. В этой комнате как будто жили два человека: взрослая девица, которая не первый год встречается с молодым человеком, и теперь надумавшая даже жить с ним, и маленькая принцесса, избалованная платьями, куклами, походами в цирк и долгими разговорами перед сном. В этой комнате в детстве она играла в радио со школьными подружками, в университете, когда Вера совсем уже стала душой компании, здесь просто толпились люди. Они собирались на дискотеки и уходили, когда родители почти ложились спать, обсуждали женихов, всегда чужих, конечно, ведь у нее всю жизнь был только Леша. Некоторые ей завидовали, другие рассказывали, что выбор велик и не стоит зацикливаться на одном человеке. Она не слушала ни тех, ни других. Леша у нее просто был. Это не требовалось обсуждать, и зависти она не понимала, ведь так, как у них, вряд ли могло случиться еще у кого-то. Да, вера в свою исключительность не была ее положительной чертой. При всей искренности в отношениях с людьми, она считала себя чуть интеллигентнее, образованнее и интереснее большинства знакомых. А их нежные чувства с Алексеем вообще — единственными на миллион.

— Ладно, так сидеть можно долго, а собираться надо.

Вера принесла из коридора упаковку мусорных пакетов. Их Леша купил заранее и вручил накануне переезда, прощаясь возле подъезда.

— Надеюсь, завтра вечером мы не будем расставаться до утра, а встретим его вместе, — сказал он, задержав губы у ее виска после поцелуя. — А это символ того, что у нас все получится, — он достал из кармана сверток мешков и, как переходящую плакетку, вручил ей.

Вера улыбнулась и ушла в подъезд. Он дождался, когда в ее окне загорится свет, и тоже пошел домой.

Вера оторвала от рулона один мешок и отодвинула дверь шкафа. Четыре часа пролетели, как минута во время техники чтения в начальной школе, но она уложилась. Вещи были сложены в 27 мешков — пришлось сбегать в магазин и докупить — и ожидали, когда за ними придут грузчики. Леша позвонил и сказал, что они подъезжают. У него вещей было поменьше, поэтому сначала перевезли его.

Вера села в кресло — перевести дух. Мама все это время была дома, но со сборами не помогала. Сказала, что слишком много дел.

— Мам, — Вера сначала приоткрыла дверь в комнату родителей, а потом вдруг решила постучать. — Ты долго будешь переживать. Я переезжаю на соседнюю улицу.

— Верунь, да я и не переживаю особо. Ты взрослая. Леша юноша хороший. Жить и правда будете недалеко… — бодро договорить она не смогла, слезы двумя полноводными потоками потекли по щекам. — Просто ты стала совсем взрослой, а я не хочу в это верить. Хотя я за тебя очень рада. Я уверена, что вам будет хорошо вдвоем. Только не забывай про нас.

— Ну, маааам, — девушка вытянула вперед длинные худые руки с браслетами на обоих запястьях и притянула маму к себе.

Вера, которая тоже хотела было заплакать, вдруг рассмеялась над такими наивными переживаниями:

— Как я могу вас забыть, мам. Что такое говоришь? Буду звонить каждый день два раза, а в гости заходить три раза в неделю. Согласна?

Мама кивнула и улыбнулась:

— И правда зря я затеяла слезы лить, — она взяла с края стола платок и вытерла щеки. Наличие платка под рукой говорило о том, что плакать мама принималась уже не в первый раз.

— Мам, иди лучше посмотри сколько у меня вещей. Куда все это буду складывать в новой квартире?

— Ой, Веруша, я и не подумала, вам же мебель нужна и посуда, — мама вскочила со стула и понеслась в кухню. — Так, я сейчас соберу минимум, а вечером мы с папой подвезем, что нужно.

Она начала выкладывать на стол наборы приборов, посуды, стопочку выглаженных полотенец. Сверху на них приземлились хрустальная селедочница.

— Мам, подожди, — Вера еле оторвала ее от стола, такая она была тяжелая. — Зачем мне селедочница?

— Ну как же, селедочница обязательно должна быть. Графин для воды… У меня был новый, куда же я его засунула, — мама быстро и беспорядочно открывала дверцы шкафчиков и выдвижные ящики. — Нужна же коробка. Что же делать? Как же вы без всего? А я не подумала. Ну что за спешка, зачем переезжать именно сегодня, я даже подготовиться не успела.

— Мам, остановись. Мы все купим. Дай нам пока две вилки, две глубокие тарелки, две ложки и два стакана. Больше ничего не надо.

В дверь постучали. Вера пошла открывать, а мама осталась стоять посреди кухни с селедочницей в руках. Она пока не понимала, куда и зачем уезжает дочь. Но была готова отпустить. Иначе ее, Верина, жизнь могла зайти в тупик.

Когда грузчики вернулись за последней партией мешков, старший предупредил, что они будут ждать внизу на парковке около соседнего подъезда, чтобы не загораживать проезжую часть.

— Я не поеду с вами.

— Как это не поедете? Хозяин сказал привезти вещи и девушку.

— Ох, ну раз хозяин сказал, значит, собираюсь.

Леша долго, несколько лет, ждал момента, когда родители будут готовы ее отпустить. Он не раз говорил с ними об этом, а они все оттягивали. Леша понимал опасения, но был уверен, что так ей будет лучше. Взрослые соглашались, и все равно откладывали.

А Вера уже была готовая женщина. Только у таких, готовых женщин, получается за пару часов собирать уют, как пазл, как огромный конструктор. Ведь у той вазы цвета марсала не может быть другого места. И она точно знала это единственное место. Увидела его, как только вошла в квартиру. Ваза должна стоять на полке напротив окна, разбрасывая по стенам радужные хвостики солнечных лучей. Для таких, как она, готовых женщин, мужчины эти самые полки вешают за пару минут, а не годами, чтобы потом готовые женщины вспорхнув, оторвав пятки от пола, тряпочкой стружки — ших, и ваза занимает почетное место, и букет непринужденно рассыпается в ней. И они, эти готовые женщины, всегда с запястьями, очень красивыми запястьями. А мужчины у них всегда медведи.

Она вышла на середину комнаты, убедиться, что вещи стоят, как им положено. Он подкрался сзади, стиснул ручищами, и ткнулся носом в шею у основания. Она стянула с волос тугую резинку, волосы вырвались, рассыпались по его лицу. Он вдыхал их аромат и больше ничего не чувствовал. Только её кожу, усталость, её тепло. Руки. Шея. Грудь. Губы. Волосы.

— Ты вообще представляешь, какие мы взрослые? — Вера села на кровати, натянула одеяло до шеи, зажала его подбородком, а ладони запустила в волосы и взъерошила их изнутри. — Теперь мы живем вдвоем. Мне пока нравится жить вдвоем.

— Пока?

— Ну, потом надо будет мыть посуду, убираться, собирать по квартире твои грязные носки.

— Я торжественно обещаю не разбрасывать по квартире носки.

— А посуда?

— Дежурить буду по воскресеньям.

* * *

В школьной раздевалке была обычная толпа народа. Взрослые мальчишки передавали куртки над головами малышни, толкались, и так вышло, что вещи она сдала последней. Первый урок — физика. Физику вела их классная руководительница Светлана Витальевна. Когда Детка вошла в кабинет, одноклассники, собравшись в гудящую кучку, рассматривали что-то на парте. Девочка подошла ближе. Её никто не звал, но было очень интересно, куда все смотрят.

На парте лежал мобильный телефон Лены Юсуповой. Она была самой популярной девочкой в классе и самой вредной в параллели. Все лето Лена жила в деревне. Мальчишки считали ее ровней, девчонки побаивались. Она была грубой, смелой и, по ее собственным рассказам, даже умела драться. Лена была кудрявая, рослая и полненькая. В нее никто не влюблялся, хотя она была не против. Но, чтобы оставаться в классе «своим пацаном», желание скрывала.

— Вот, — объясняла девочка, стараясь копировать манеру учительницы. — Выигрывает тот, кто за сутки наберет под фоткой больше всех лайков. Главное условие — фотку можно выложить только одну. Соответственно проиграет тот, у кого сердечек будет меньше. И ему мы придумаем желание. Засчитываются только голоса тех, кто участвует в конкурсе, чтобы с левых страниц никто лайки не накручивал.

Одобрения в толпе слышно не было. Все понимали, что выиграет Лена: за нее будут голосовать из-за страха. Интерес был в другом — кто проиграет. Условия у остальных примерно равные. Первым решился поддержать зачинщицу Гоша Тимаков. Он был странным парнем. Вроде бы ничего плохого не делал, но доверия у одноклассников не вызывал. Пытался подстроиться под компанию, с которой дружил, но этим только отталкивал. Было здорово, когда Гоша попадал в хорошую компанию. Но случалось и такое, что родители забирали его из полиции после того, как его новые друзья, а значит и он, пытались сходить в туалет на лестнице городской администрации. Гоше в туалет не захотелось, но его тоже задержали. Он весь был как ртутный градусник — стоит расслабить пальцы, как обязательно упадет и разобьется. И тогда собрать мелкие бусинки без вреда для окружающих и помощи спасателей будет сложно. Детка была спасателем. Она чувствовала, что Гоше просто не хватает внимания. Но ее дружбу он не принимал. Девочка расстраивалась. Не из-за того, что он не хотел открываться ей, а потому что не могла помочь.

— Пушистая, а сама не боишься проиграть, — Гошка улыбнулся и рукой, на которой болтались часы с металлическим браслетом, заправил длинную густую челку в общую гущу волос. Часы ему подарили родители на 14-летие. Отец говорил, что в древности 14-летний капитан мог управлять кораблем, значит, считался взрослым человеком. А взрослому мужчине нужны часы. Отец в Гошу верил.

— Ты дурак что ли?

— Смотри, — выдержал он паузу. — Я желание уже придумал.

— Оч хор. Тогда, кто отказывается играть, автоматически будет считаться проигравшим. Завтра на большой перемене определим, кто будет желание исполнять.

Все переглянулись. Радости во взглядах не читалось.

— Я не могу играть, — достал из кармана кнопочный телефон Артем Уткин. Он немного заикался. Но это не был дефект речи. Артем был особенным полностью, но учился хорошо. Жил он вдвоем с мамой, и подростковым попрошайничеством не страдал, внутренне осознавая, что ей тяжело. Да и телефон ему был не нужен. Артем жил в другом мире. Он постоянно гулял, следил во дворе за малышами или выгуливал соседских собак. При первом коротком разговоре было трудно определить, что парень — чудак. А вот во время длинных бесед, на которые Артем был вполне способен, в его речь врывались странные восклицания про космос, климат или какого-нибудь президента. Все, что однажды Артем слышал по телевизору, от мамы с бабушкой, одноклассников, учителей, он запоминал. Но когда этот услышанный обрывок текста всплывет в его речи, было неизвестно. Однако именно за счет феноменальной памяти Артему удавалось успешно учиться в обычном классе. Он почти постоянно разговаривал с собой вслух. На контрольных диктовал себе текст, который нужно записать в тетрадь. Это раздражало не только одноклассников, но и учителей. Друзей у Артема не было.

Они познакомились на уроке литературы. Детка вышла после болезни, Артема перевели из специализированной школы, потому что он успешно сдал экзамены. Тогда все писали классное сочинение. Перед тем, как записать очередное предложение, Артем долго обсуждал с собой его смысл. Чтобы он никому не мешал, учительница посадила мальчика за последнюю парту и попросили говорить потише. Хотя Анна Александровна понимала, что в этот момент он, скорее, всем помогал. После урока Детка подошла к однокласснику и спросила, с кем он говорил.

— Тебе что слышатся разные голоса? — карие глаза Артема и так были слегка навыкате, а когда он удивлялся, казалось, что у него Базедова болезнь.

— Нееет, ты что. Ты же с собой на уроке говорил.

— Я не говорил. День космонавтиков в России отмечают 12 апреля. Это тебе какие-то голоса примерещились, — мальчик улыбнулся. Он практически всегда улыбался, не замечая издевательств сверстников.

— Я не смогу участвовать. Это нечестно, — тряс он маленьким кнопочным телефоном. Сейчас ему стало по-настоящему обидно: его проигрыш был несправедливым. — Я просто не буду участвовать. Отстаньте.

— Артемка, не переживай, — противным голосом, как соцпедагог в школе для детей с особенностями развития, протянула Лена. — Победа тебе все равно вряд ли светила. А так у нас будет два человека, исполняющих желание. Может, даже одно на двоих вам придумаем.

— И я не буду участвовать. Не хочу. Мне кажется, это какой-то обидный конкурс, — сказала Детка, заглядывая в центр толпы и пытаясь найти глаза Лены. — Поэтому можете его не проводить. Двое проигравших у вас уже есть.

— Мы тебе и не предлагали, — показывать одноклассникам, что она боится эту странную девочку, Лене было нельзя и она посмотрела ей в глаза. — Можешь не участвовать.

— Тогда и Артем не будет, — Детка взяла его за руку, и они вышли из класса.

— Вот ты их размазала, — Артем засмеялся, прикрывая рот полусогнутой ладонью. — Скажи, это было нечестно меня заставлять, у меня вот какой телефон, — он снова достал его из кармана, чтобы доказать подруге несправедливость происходящего. — Отец Антона Павловича Чехова родился в 1825 году крепостным в селе Ольховатка Воронежской губернии. В сельской школе он освоил грамоту, в церкви научился петь и играть на скрипке. В шестнадцать лет был выкуплен отцом. Затем оказался приписан к мещанам в Ростове-на-Дону. В 1854 году женился на Евгении Яковлевне Морозовой. У них родилось…

— Артем, перестань, — перебила его Детка. — Нам надо выяснить, будет у них этот конкурс или нет. Вряд ли они придумают желание полить цветы в классе биологии.

— Почему? А какое тогда придумают?

— Думаю, плохое.

— Давай твоему папе расскажем, он с ними разберется.

— Не знаю. Они ведь пока плохого ничего не сделали, — засомневалась Детка.

— Если бы у меня был папа, я бы ему сказал, — Артем часто закивал головой и стал надевать рюкзак. — Надо идти на урок. Всего минута осталась до конца перемены. Мы можем опоздать. Это будет очень плохо.

Родителям Детка решила пока ничего не говорить, чтобы точно узнать будет Лена устраивать конкурс или нет. Весь урок она думала. И даже когда учительница велела всем читать параграф, сосредоточиться на смысле не могла, одну и ту же страницу приходилось читать несколько раз, но запомнить ничего не получалось.

Вдруг прямо перед глазами на страницу учебника приземлились свернутая бумажка. Детка огляделась по сторонам, но откуда прилетела записка не поняла. Она аккуратно развернула ее.

Там было написано всего одно слово: «Не мешай». Рука, которой она держала записку, сжалась, снова сминая недавно расправленный клочок бумаги.

Детка медленно осмотрела одноклассников. Сначала тех, кто сидел справа, потом — слева. С последней парты крайнего от окна ряда ей в лицо улыбался Гоша Тимаков. Рядом сидела и рассматривала облака Лена Юсупова.

Детка вдруг встала из-за парты, повернулась к Лене и Гоше и выплеснула на них эмоции, концентрация которых только повышалась с утра.

— То, что вы придумали низко и подло. Вы предлагаете другим участвовать в соревновании, заранее зная, что не проиграете. Вы хотите определить самого слабого и поиздеваться над ним, ведь вы даже желание сразу не озвучили. Я предлагаю всем отказаться от участия в вашем глупом конкурсе, потому что это унизительно. А вы подлецы.

Светлана Витальевна вышла на середину класса, но стояла молча. Она не понимала, что происходит.

— С тобой все в порядке? — спросила учительница, когда Детка договорила.

— Да, — громко ответила девочка, повернувшись к ней лицом. Она снова села за парту, уставилась в учебник, но даже не попробовала читать. Она знала, что успокоиться теперь не получится несколько дней. Когда в ее жизни случались события, она их переживала. Монотонно, мысленно возвращаясь к ним по несколько раз, проигрывая в голове возможные сценарии.

«И это только первый урок, — уже начала страдать Детка. — Целый день они будут тыкать в меня пальцем, будут за спиной унизительно смеяться. Некомфортно».

Но некомфортно стало от того, что никто ее ожидания не оправдал. В их с Артемом сторону просто не смотрели. И это было еще хуже. День они не прожили, а пережили. Вечером Артем позвонил Детке, они поболтали немного и решили, что завтра будут себя вести так же равнодушно, как одноклассники.

Спать совсем не хотелось. Детка открыла глаза и уставилась в потолок. Сначала попыталась сосредоточиться на серебристых звездочках, которые были разбросаны над головой заботливыми родителями. Не получилось. Она решила помечтать. Детка всегда мечтала, если не спалось или было тревожно на душе.

«Нет, чтобы хорошо мечталось, надо закрыть глаза, — вспомнила она первое правило хорошего мечтателя, которое сама и вывела. — Хотя так можно уснуть, недомечтав мечту до конца».

Она все-таки закрыла глаза и пошла к морю. Она была на море сто раз, но всегда хотела поехать снова.

«Вот мы поедем на море. Папа будет изображать дельфина, катать меня на спине, а потом держать за руки и кружить вокруг себя. А потом, когда маме надо будет переворачиваться со спины на живот, чтобы загореть равномерно, они сначала побегут прыгать со скалы в воду. Маме будет страшно. Ведь там, где они прыгают, под водой виднеются огромные камни. Родители говорят, что они безопасные, потому что находятся на большой глубине, а так хорошо видно из-за чистейшей воды. В общем страшные камни — обман чистой воды. Получается, даже море врет. Завтра надо будет поговорить с Гошей. Он зря поддерживает Лену, просто не замечает, какая она на самом деле».

Сон, наконец, пришел.

Но утром в школу Детка так и не попала. И не узнала, что в конкурсе проиграла Лена и ее заданием было оттереть все жвачки под партами в кабинете физики. Его придумала их классная руководительница. А проиграла Лена, кстати, по-настоящему.

* * *

Лешка обещал вернуться с работы к восьми вечера. Сегодня у него был поздний клиент, которого он не смог перенести на другой день. Вера не любила, когда он задерживался на работе. Ей было жалко, что ушедшее время уже не заполнишь самым теплым в мире человеком. Куда девается ушедшее время?

С другой стороны у нее в запасе было полтора часа, чтобы продемонстрировать навыки хорошей хозяйки. Ну, в смысле навыки простой хозяйки. Вера решила готовить плов.

Плов с детства был любимым Лешкиным блюдом. Когда в школьной столовой давали плов, он съедал свою и ее порцию. Всегда. Вера к обычному плову была равнодушна, а настоящий жирный темно-оранжевый рис с бараниной терпеть не могла. Но столовский — склеенные рисинки с кусками разваренной почти черной говядины — все-таки был хорош. Хотя взрослые говорят, что плов надо готовить так, чтобы рис рассыпался, странная школьная масса была вкусной. А в то, что рис можно сделать рассыпчатым, Вера просто не верила. Сказки взрослых жен.

— Ладно, я же женщина. Должны у меня быть встроенные знания о кулинарном искусстве, — она стянула волосы резинкой, заколола челку и села. Рецепт надо было искать в Интернете. Можно, конечно, маме позвонить, но тогда времени на готовку уже не останется. А Вера очень хотела успеть до его прихода. Чтобы он вошел, а дома вкусно пахло. Чтобы он закрыл дверь, вдохнул аромат и осознал, что дома, что его дом там, где она.

— Чего? Для приготовления плова из 500 граммов свинины надо взять килограмм лука?

Вера засомневалась в рецепте, но, посмотрев другие, поняла, что автор не ошибся.

— Блин, что у меня полкило мяса, я знаю. Как определить килограмм лука, — от того, что в квартире звучал голос, пусть и собственный, было спокойнее. Привыкнуть к новому дому она не успела и иногда резко оглядывалась, прислушивалась к шорохам. Не доверяла новому пространству.

Порассуждав, Вера решила действовать на глаз. Среди возможных вариантов были звонок маме и поход в магазин, где есть весы. Мелькнула идея взять лука визуально в два раза больше, чем мяса. Мысль о том, что вес предмета зависит от его плотности, быстро вздрогнула в голове и затихла. Вера снова прочитала рецепт. Оказалось, что лук не последний ингредиент, который придется взвесить, поэтому телефон она отложила, чтобы действовать совершенно самостоятельно.

— На глаз, как говорится.

Они поселились на втором этаже. И прямо напротив их окон стоял фонарь. Он горел теплым оранжевым светом. Рядом с фонарем, не больше метра, рос клен. Он был приземистый и крепкий, как старый самбист. По клену можно было отсчитывать время. Сейчас он стоял в желтом пуховике, ветер щедро трепал его роскошную гриву, но он отказывался гнуться, уворачивался. Ветер еще не обижал, не обнажал его.

Сейчас он придет. И они будут есть плов — рисинка к рисинке, а потом будут пить кофе — по две ложки сахара. Осень не пугала Веру. Никогда. Она умела быть счастливой в любое время года. Для нее счастье зависело от других факторов. Здоровья мамы, долгих прогулок с Лешей, разговора с отцом по телефону. Осень, на самом деле, легкое и созидательное время.

А ближе к октябрю она даже переставала ежиться, привыкала к этой чертовой влажности в квартире. В квартире без отопления. В квартире, где греться лучше всего пирогами из покупного слоеного теста, но со своими яблоками — мама навязала.

Ближе к октябрю они выбирали сериал, который будут смотреть. Весной и летом сериалы она ненавидела. Просто ближе к октябрю уже не жаль тратить погоду на сидение дома. Потому что ближе к октябрю погода не так уж и хороша. Ближе к октябрю в городе пахнет трепетом. Трепетом сентиментального расставания с теплом. Ближе к октябрю окна в спальне можно не зашторивать — солнце слишком рано уже не станет будить.

Ближе к октябрю они всегда становились ближе — надо как-то согреваться, обниматься. Осень — самое счастливое время года для любящих людей. Хочется укутаться в плед, ткнуться холодным носом в теплый родной бок и читать.

— Надо сделать пирог. С яблоками и корицей. Но чтобы не получилась шарлотка. Интересно бывает такой пирог?

Телефон легонько задрожал и на его экране высветился номер.

— Алло.

— Верунь, привет, — звонил одноклассник. Один из немногих, с кем они общались до сих пор и созванивались каждую неделю.

— Привет, Санечка. Как дела?

— Да потихоньку. Вер, у меня тут новости не очень хорошие.

— Что, Саш? — Вера испугалась. По-настоящему. Так, что сердце застучало в горле.

— Илюха человека сбил. Насмерть. Вроде пьяный был. Я точно не знаю.

— Ничего себе. Когда? У нас в городе?

«Но это лучше. Главное — все наши живы и здоровы», — это она подумала про себя.

— Вчера вечером. Да, около нашего парка. Вер, я хотел тебя попросить, не писать пока.

— Не знаю, Саш. Это же не я решаю. Редактор.

— Я понимаю. Ты же знаешь, что у него дед главный судья области. Может оказаться, что за рулем вообще не он был, а у тебя проблемы будут. Я только из-за этого переживаю.

— Да ладно. Во-первых, не думаю, что у них это получится. И потом не 90-ые годы, максимум он подаст в суд за клевету. Но всех не купишь. Не отмажутся.

— Знаешь, я хочу, чтобы его посадили. Столько он всего уже натворил. Пусть посидел бы и подумал пару лет. Хоть в колонии-поселении. Но система работает иначе. Поэтому будь там аккуратнее, правдорубка. Ладно, Верунь, еще позвоню.

Он еще что-то говорил, но у Веры вдруг все поплыло перед глазами. Она присела. Предметы в комнате мигали по очереди, как будто кто-то включал у них подсветку.

Вера начала осознавать смысл разговора. Еще один мажор насмерть сбил человека, но его, скорее всего, отмажут. Она села за ноутбук, чтобы посмотреть, что по этому поводу написали другие. Она несколько дней не была на работе: сначала болела, потом решила устроиться в новом доме, — поэтому не знала о происшествии. А ведь написать должны были уже все. В их небольшом городе, меньше миллиона жителей, было около 20 информационных агентств. Но поисковый запрос не давал результатов. Она по очереди зашла на все новостные сайты.

Ничего.

Как такое может быть.

Она набрала номер редактора:

— Сергей Сергеич, а ты знаешь, что вчера около западного парка пьяный водитель насмерть сбил человека?

— Здравствуй, Вера.

— Знаешь?

— Знаю.

— А почему на сайте об этом ничего нет? Могу позвонить гайцам, уточнить информацию.

— Не надо, работница золотая.

— Почему? Это важно для наказания, ты же знаешь. Общественный резонанс…

— Вер, ты не знаешь, кто там родственники.

— Да какая разница, человека насмерть сбили. Давай хоть попробуем уточнить.

— Нет, Вер. Ты не понимаешь.

— Я журналист. Я все понимаю. А вот ты странно себя ведешь. Тем более я знаю, кто там родственники. Это мой одноклассник. И что?

— Не разговаривай со мной в таком тоне. Я тебе не мальчик. Пока я здесь главный редактор, я и буду решать, что мы пишем, а что нет.

— Ты понимаешь, что он останется безнаказанным. Он убил человека. А мы не пишем об этом, потому что боимся деда-судью.

— Вер, успокойся. Мы просто об этом не пишем. Он останется безнаказанным вне зависимости от нас. А мы только проблем наживем. Нет в этом смысла.

Вера бросила трубку, не стала его дослушивать.

Вообще Сергей Сергеич был нормальным мужиком. Таких редко встретишь в провинциальном городе. Почему-то в маленьких городах мужики в основном пьют. Может, конкуренция меньше и напрягаться лишний раз не за чем. Или правда больше заняться нечем. Хотя не сказать, что мужикам от города нужно много. Была бы работа и зарплата. А остальное: театр — хорошо раз в год, выставка — в два. В приличный общепит заходят чаще. Одни за уловом, другие — с. Сергей Сергеич относился ко второй категории. У него была жена, которая старалась его просвещать и требовала ресторанов. Иногда Лариса привлекала к процессу весь коллектив: под ее напором он ещё мог устоять. Хотя и очень любил. Она была не вернувшийся в профессию журналист. Такие иногда уходят выдохнуть, загибаясь под грузом осознания, и никогда не возвращаются. Сергей Сергеич тоже обещал уйти, но сдержать слово пока не решался. А когда накрывало, он напивался с женой. Вера тоже с ними напивалась. Но только с ними. Она пока опустошалась чаще. Если бы напивалась каждый раз, то дело могло обернуться проблемами. Кстати, в те моменты, когда начальнику срывало душу, ее чаще всего тоже накрывала безысходность. Работали они с одним материалом и чувствовали себя одинаково: живыми червяками в уже мертвом гнилом яблоке. А, как известно, в маленьких городах эта гнилая мякоть воняет сильнее всего. Перебить нечем.

Хотя Вера большой разницы между маленькими и большими городами не видела. За 25 лет она объехала, конечно, не полмира и даже не полстраны (а всю нашу страну можно, кстати, засчитать за полмира?), но побывала много где. Совсем недавно они с Лешей вернулись из Ялты. Ездили на недельку с родителями.

…Кошка гуляла по крыше. Они сидели на крыше напротив. Там был большой ресторан с видом на море. Кошка гуляла, а потом села и насрала в водосточную трубу. И еще официант нахамил. А килограмм бананов стоит 100 рублей. И это в Ялте в конце сентября. Хотя причин, по которым бананы должны стоить дешевле, не было — они же не в Ялте растут.

Первый день отпуска Вере не понравился категорически. А сейчас, когда она сидела на балконе, выходящем в куст, притягивала его и вдыхала аромат незнакомого цветка, такого бледно-желтого цвета, который бывает только у желтков яиц, купленных в самом городском магазине, и ждала завтрак, ей было хорошо. Было даже счастливо.

Они жили в центре. Между пляжем Массандра и началом городской набережной. От дома до «Чайки»* идти не больше двух минут. Кажется, это было самое удачное жилье в городе. Вера удачность оценивала по двум параметрам: вид из окон и наличие балкона. Вид был на старинные здания, а балкон просто был.

Слева под балконом виднелся город. Непосредственно к перилам примыкала крыша дома пониже ростом. На ней не было и двух листов шифера одинакового цвета. Что покрывало это лоскутно-шиферное одеяло с балкона не просматривалось: крыша с трех сторон примыкала к стенам других зданий.

В кустах оголтело завизжали две довольные жизнью южные кошки.

— Эти интересно тоже сядут срать на моих глазах? — спросила Вера у кустов и потянулась макушкой к солнцу, приподнимаясь на носочки. — Все, на этот раз точно останусь здесь жить.

За крышами люди брели на море. В конце сентября купаться уже холодно. Но раз приехали на море, надо пойти и хоть разок окунуться. Туристов было много. И поэтому на каждом углу висели напоминания о социальной дистанции. Но какая дистанция может быть, если русский человек с рождения и до смерти окружен тактильностью. Мамины объятия — тебя касаются самые нежные в мире руки, отцовская шершавая ладонь ерошит волосы на голове в знак одобрения и похвалы, одноклассник со всей силы дергает за косичку, чуть старше он касается руки, когда берет портфель, чтобы помочь донести его до дома, потом он целует в щеку, потом щека прижимается к нему, челка падает на грудь. Мы окунаемся в море, наступаем в автобусе на ногу соседа, треплем его по плечу. Мы обнимаем березы. Никакая социальная дистанция между русскими людьми существовать не может.

Кошки так встревожили балконный куст, что с него посыпались листочки и один залетел на балкон. Вот так: кому-то яблоком по голове, кому-то желтые ялтинские листья под ноги. И неизвестно, что лучше.

Запах завтрака перебил желание узнать последние новости битвы кошек, рассматривать листья ялтинских деревьев и даже беседовать с собой.

— Будет печально, если так аппетитно пахнет не мой, а завтрак кого-то из соседей, — крикнула Вера кошкам.

Если всмотреться в кусты, то по соседству можно было разглядеть жилые дома. Из их окон, кстати, уже доносилось цоканье вилок. Дома в их дворике были странные. Вера с Лешей и родителями жили в трехэтажном пенале. На первом этаже Верины родители. Отпуск у отца был запланирован еще полгода назад. А мама и так всегда могла отложить работу. Она валяла игрушки и шила кукол. У Веры была всего одна мамина кукла — Матильда. Высокая, с вытянутым лицом, ярко-розовыми щеками и торчащими из-под зеленого берета спутанными рыжими волосами. Она была совсем не похожа на тонкую Веру с матовым лицом и аниме-глазами. Мама сшила куклу, когда Вере был годик. Сначала она клала игрушку-талисман на подушку рядом с малышкой, потом девочка начала это делать сама. Чем старше становилась Вера, тем реже приходилось латать куклу. Последний раз мама зашивала дырки и меняла предметы гардероба, когда Матильде исполнилось десять лет. У Веры в это время как раз начался сложный переходный возраст. Она была и воинственной славянофилкой, и смиренной западницей и даже чуть-чуть националисткой. Все три варианта были со слабой аргументацией. Но даже в том возрасте Веру отличала болезненная зависимость от правды. В любых убеждениях она старалась докопаться до истины. Если это не получалось, а это не получалось никогда, Вера устраивала бурную истерику. Однажды, чтобы развеять ошибочные представления дочери о благородстве скинхедов, мама повела ее в театр. По сюжету спектакля в одной деревне жили армяне и азербайджанцы. Когда началась гражданская война, армян из деревни изгнали. И Вера начала плакать, не могла понять, твердила, что это несправедливо. Елизавета Дмитриевна оставалась спокойной, и даже в мыслях поставила себе галочку — затея удалась. На улице и дома Вера все не могла успокоиться. Она плакала. Сильнее.

Тогда в чувства ее привел отец, устроив дома кукольный спектакль, главную роль в котором исполнила Матильда. В домашнем спектакле справедливость восторжествовала. Кстати, про влюбленность в старинного приятеля первыми тоже узнали кукла и папа.

Лешка был еще одним ангелом-хранителем. В школьные годы Вера казалась ему инфантильной и неприспособленной к жизни, поэтому парень считал своим долгом охранять эту жемчужину. Училась она на пятерки, а вот жила на троечку. Доверяла не тем, иногда дружила не с теми и даже в них влюблялась. Когда Вера в очередной раз разочаровывалась, доставала Матильду и жаловалась ей, из-за спины выступал верный рыцарь, готовый уничтожить всех обидчиков. Елизавета Дмитриевна знала, что в этой старой, но крепкой кукле, скрыта огромная сила — ее любовь. Похожее тепло исходило от Леши, когда он смотрел на Веру. Она чувствовала.

На втором этаже дома жила Лешина мама, а на третьем — они. Завтрак решили готовить по очереди. Дежурить за другого правилами запрещалось. Хотя Вера была уверена, что мама, если и не все сделает за отца, то продолжать спать все равно не сможет, будет направлять, а потом снова скатится до командования процессом. Больше всего голодный квартет ждал завтрака Лешиной мамы. Она делала блины с припеком. Сладкоежкам — с бананом и шоколадом, остальным — с ветчиной, сыром и зеленью. Очередь ради справедливости построили в алфавитном порядке: сначала по фамилиям, но так как человек было пять, а фамилии всего две, потом еще и по именам. Сегодня готовил папа. Готовил тосты с тёртым пармезаном и яичницей….

Бесит. Как же бесит, когда люди так поступают. Трусливо, мелочно. Вера подошла к окну и начала грызть уголок кожи на большом пальце у самого ногтя. Перед окном росло объемное дерево, название которого она не знала. Сейчас оно было совсем желтое, но все равно пушистое. Мимо него тянулась узкая тропинка.

Она понимала, что ситуацию не изменит. Если Сергеич сказал нет, писать они не будут. Раздражение нарастало. Ей хотелось плакать и кричать, кого-то ударить.

Это была не первая темная история в их городе, в которую попадали дети чиновников или бизнесменов. Нападение на таксиста пьяных мажоров, две аварии, в которых пострадали люди, была даже перестрелка около ночного клуба. Вернее, стрелял один парень. Стрелял в демонов, которые летали вокруг. И это только за время официальной работы у Сергеича. А сколько еще фактов скрыли сразу, пока они вообще никуда не просочились.

«Твари. Какие же все они твари», — Вера грызла палец и представляла, как мать погибшего парня берет мобильный телефон, отвечает на звонок, кричит от ужаса. Она не могла не представлять. Она все глубже уходила в состояние злого транса. Вера отошла от окна, ушла в коридор, к зеркалу: надеялась — увидит себя и вернется в равновесие.

Вера посмотрела в глаза отражению, перестала грызть кожу на большом пальце у самого ногтя, начала глубоко набирать воздух…. В этот момент со всех сторон на нее посыпались осколки.

* * *

— А ты где была так долго? — как только Артем увидел Детку на пороге школы, сразу вцепился ей в руку. Он каждый день перед уроками до последних минут ждал подругу у входа. Спросить номер телефона у Светланы Викторовны он стеснялся.

Вместе они вошли в школу и скинули рюкзаки на низкую лавочку около раздевалки.

— Я болела, — вздохнула она, свободной от Артема рукой стягивая шарф и засовывая его в шапку с большим коричневым помпоном. — Папа говорит, что я часто болею, потому что у меня слабый иммунитет — мои кровяные солдатики плохо вооружены и не могут убивать все вирусы подряд. Но ты не думай, я ничего не пропустила. Ко мне приходили учителя и Алексей Борисович.

— А он почему? У тебя и в голове слабый иммунитет?

— Нет, в организме.

— Чего ты врешь, — Артем только сейчас выпустил рукав пальто, которое она уже сняла. — Меня к нему водила Светлана Витальевна. Они хотели, чтоб я не помогал себе советами на уроках. Но я не дурак, чтобы подводить себя в ответственный момент.

— Артем, он просто психолог и социальный педагог. Он учит общаться и верить в себя. Это он мне сам так говорил, — Детка вполоборота стояла к зеркалу в холле и пыталась между разговором пригладить волосы, которые наэлектризовались от шапки и сейчас торчали почти вверх, хотя мама и заплела ей с утра аккуратные косы, а кончики убрала в пучок на затылке. Дома причёска ей нравилась. — Артем, что ты пристал ко мне с расспросами. Лучше расскажи, как конкурс с лайками.

Артем обрадовался, что она хочет узнать у него новости класса, он сразу раскраснелся и заулыбался:

— Такое было. Никто не голосовал за Пушистую. Но когда подводили итоги, Светлана Витальевна как-то все узнала. Ленка проиграла и классная заставила её отдирать все жвачки от парт. Но у нас теперь новый конкурс. Настоящий. Светлана Витальевна переделала правила. Ленин писал так: «Я всей душой сейчас с вами в ссылке в Сибири, хотя телом и нахожусь здесь, в Цюрихе, в гостинице». Сочинения великого вождя пролетариата изложены в 119 томах. Прочитать их должен каждый, уважающий себя коммунист. Про конкурс не я ей сказал. Не знаю, как она узнала. Я теперь тоже участвую. Она разрешила всем пользоваться ее ноутбуком, который на столе стоит. Надо сфотографироваться в любимом месте города. Потом они с художницей выберут лучшие фотографии и дадут призы.

— Нормально она придумала. Ты уже сфотографировался?

— Да, — Артем опустил глаза к ее туфелькам. Она уже успела и переобуться.

— Да? А где?

— Тебе какая разница? Что пристала! — мальчик надел рюкзак на плечи, развернулся и побежал в сторону лестницы на второй этаж.

Детка осталась в холле. По щекам у нее мгновенно потекли слезы. Она не поняла, чем обидела его. Пока она плакала и пыталась в мыслях воспроизвести разговор с Артемом, прозвенел звонок. Она с беспокойным сердцем побежала на урок. Первым была литература. Когда девочка подошла к классу, дверь была еще открыта. Она заглянула в кабинет и вошла — учительницы нет. Все первые парты были заняты, поэтому ей пришлось пройти в конец.

Входя в класс, Детка громко поздоровалась с одноклассниками, но никто ей не ответил. Невнятное бормотание, похожее на «привет», издала единственная девочка — Алена Смирнова.

Рядом с ней, кстати, было свободное место, но Детка не решилась подсесть без приглашения. Тем более уже после начала урока.

В кабинет вошла Жанна Валерьевна. Она сразу увидела Детку, улыбнулась и обратилась сначала к ней:

— Здравствуйте. Как хорошо, что вы наконец выздоровели. Мы так давно не виделись. Добро пожаловать в школу, — потом молодая учительница обвела взглядом остальных ребят. — Здравствуйте, друзья мои. Я рада видеть всех вас. Прошу садиться. Я уверена, что на сегодняшнем уроке мы будем продуктивно и с интересом работать.

Жанна Валерьевна была странная. Ко всем ученикам она обращалась на вы, постоянно прерывала речь на стихи, и не продолжала урок, если разгоревшийся с учеником спор не получал логического разрешения. Внешне она не выделялась. Хотя именно хорошеньких учительниц дети любят больше. Среднего роста, худая, как осинка, она носила на глазах фиолетовые линзы и очки в черной матовой оправе. Волосы у нее были короткие и жемчужные. Это если говорить поэтически, на самом же деле просто серые. Жанна Валерьевна любила белые рубашки широкого кроя, брюки с высокой талией и рассуждать про социальный детерминизм, который лучше всего раскрывается в повести Лермонтова «Герой нашего времени». Дети ее любили, хотя чаще всего не понимали, о чем она говорит.

Жанне Валерьевне было 25 лет. Она пришла на работу в школу после аспирантуры в университете на кафедре истории русской литературы. В университете она не только училась, но и читала лекции студентам. А потом внезапно ушла в школу. Мужа и детей у нее не было. Зато было много свободного времени, которое она, с удовольствием, проводила с учениками. На уроках Детка не сводила с нее глаз. Жанна Валерьевна была одним из немногих учителей, которые соглашались тратить свое время и заниматься с ней дома, когда она болела. Ее отец старался оплачивать занятие, но денег она не брала. И каждый раз ему приходилось придумывать все новые подарки, которые бы не задевали ее гордость.

Жанна Валерьевна, стоя у доски, рассказывала о творчестве Антона Павловича Чехова. В историю его жизни и творчества она вплетала морские пейзажи и свои воспоминания о ялтинской набережной и местных жителях.

Детка подняла руку.

Жанна Валерьевна кивнула.

— Я хотела рассказать. Просто мы с родителями тоже были в Крыму. Там и правда живут удивительные люди. Однажды мы пошли гулять. Волны были такие большие, что долетали даже до верхней набережной. Одна волна накрыла меня с головой. Когда она отошла, я увидела мальчика. Он стоял напротив меня…

— Намочило вас, — поинтересовался парень, улыбаясь только левым уголком губ.

Детка тоже улыбнулась, хотя насквозь промокла, и кивнула.

— Потому что зря близко подошли. Море что-то беспокоится сегодня. Балла 4 уж, — парень кивнул на горизонт, как будто был не школьником, а моряком, который выходил в море полсотни раз.

— Ты вот так, на глаз, можешь определить? — засомневался папа.

— С помехой в полбалла, — приподнял подбородок мальчишка.

Он был одет в белую рубашку, чуть великоватую ему, с большими курсантскими погонами, которые выступали от плеч по сантиметру с каждой стороны. На погонах золотыми буквами было вышиты три буквы МКК — Морской кадетский корпус. Он учился в 8 классе. Загорелый, с выгоревшими кудрями, невысокого роста — он был похож на настоящего моряка. Или мудрого гнома.

— Мы на шлюпках однажды выходили в море в 8 баллов.

— Как? — ахнула Детка. — Вы же ещё дети.

— Во-первых, мы уже не дети. В море со второго класса можно. Тогда мы, конечно, на якорях стояли. Просто тренировка была. Половина за борт попадали. Их в больницу увезли. А я не упал, хорошо закрепился и выдержал.

Когда мальчишка, опомнившись, побежал навстречу друзьям, Детка попросила отца посмотреть погоду. Шторм был 4 балла.

Обычно на уроке подростки всегда смотрят на говорящего. Оборачиваются к задним партам, крутят головой по сторонам. Пока Детка рассказывала про знакомство с отважным мальчиком-кадетом, одноклассники смотрели в раскрытые тетради. Только Жанна Валерьевна смотрела на нее. Смотрела прямо в глаза и пыталась поддержать взглядом, как родители пытаются взглядом поддержать детей во время ответственных выступлений.

— А ты была на «Белой даче»? Так называется дом Чехова в Ялте. Сейчас там музей.

Жанна Валерьевна задала еще несколько вопросов и перешла к морской части биографии писателя.

После урока Жанна Валерьевна подозвала девочку к себе, чтобы узнать, как она чувствует себя в школе после болезни. Они поболтали, поэтому из класса Детка выходила последней. В коридоре ее ждала одноклассница. Та самая Алена. С Деткой она никогда не общалась, а сегодня почти весь урок изучала её. Иногда на ее глазах появлялись слезы и тогда она быстро отворачивалась к окну.

— Можно с тобой поговорить? — спросила Алена, делая шаг от подоконника.

— Конечно, — Детка обрадовалась, что с ней заговорил хоть кто-то, кроме Уткина. — А о чем?

— Вот скажи, ты правда блаженная? — Алена спросила так искренне и с такой тоской, что Детке этот вопрос понравился.

— Я не совсем понимаю, что это значит. Но не сумасшедшая я точно, — заверила она.

— А ты умеешь хранить секреты?

— Я пока не пробовала, но думаю, что справлюсь. Потому что мне даже рассказать некому.

— Главное — не рассказывать психологу и родителям.

— Не скажу. А что за секрет?

— Сейчас уже мало времени осталось до следующего урока. Давай встретимся после школы на улице. У беседки, мимо которой ты домой ходишь.

— Давай. Но только я долго не смогу задерживаться, я маму не предупредила. Только часок смогу погулять.

— Ну, хотя бы часок.

— Договорились.

Детка ждала окончания уроков только раз в жизни. И этот раз был сейчас. Кажется, у нее могла появиться настоящая подруга. Они пойдут по-настоящему гулять. Она подумала даже, что можно позвонить маме от вахтера и сказать, что задержится после школы, потому что пойдет гулять с подругой. Просто телефон она сегодня, как назло, забыла дома. В итоге решила не звонить и не задерживаться.

Вдруг они с Аленой еще и не подружатся.

После школы Детка почти 20 минут проторчала в гардеробе. Старшеклассники постоянно отталкивали ее в сторону, поэтому одежду она взяла одной из последних в школе. Детка боялась, что Алена не дождалась ее и ушла домой. Она сбежала по ступенькам, добежала до угла, захватывая губами и легкими зимний воздух, одернула шапку на затылке и, забуксовав на повороте, повернула за угол. Алену она увидела издалека. Сердце забилось быстрее, девочка заулыбалась и пошла шире. Рюкзак, который болтался только на одном плече, стал сильнее бить по спине и быстрее сползать на локоть. Но останавливаться, чтобы поправить, она не хотела — опаздывала на встречу с подругой.

Детка подошла к Алене и растерялась, потому что не знала, что сказать. Они уже здоровались сегодня, сразу спрашивать про секрет было как-то неудобно, не говорить про секрет совсем — странно, ведь именно ради него они и встретились.

— Как дела? — приподняв подбородок над шарфом, спросила Детка.

От дыхания шарф промок, от мороза заледенел и неприятно колол губы.

— Я жду ребенка…

— Как это?

— Как будто ты не знаешь, как это бывает.

— Если честно, не знаю.

— Правду про тебя говорят — блаженная.

— Что, у тебя появится свой малыш из живота?

— Ты прикалываешься надо мной, я не пойму.

— Нет, ты что! Я не смеюсь. Это очень хорошо.

— Хорошо! Да что в этом хорошего. Мне всего 14 лет. Я не знаю, как это получилось, — по Алене было видно, что она долго готовилась к разговору, обдумывала слова, хотела избавиться или хотя бы разделить с кем-то часть своего груза. — Меня позвали с собой на дискотеку пацаны из десятого класса. Я пошла. Там один пригласил меня танцевать. Потом несколько месяцев мы гуляли. Потом он позвал меня к себе и сказал, что найдет девчонку постарше, если я откажусь заниматься этим. Я влюбилась, понимаешь. Он и сейчас сказал, что бросит. А как я буду без него. Одна. Мы занимались этим несколько раз. У него дома. Я не очень хотела, но он же правда бросил бы. У него в классе все девчонки красивые и взрослые.

Алена совсем не плакала. Голос был сухой, как будто она хотела закашлять. Пальцы на руках были все красные от холода. Ален, а давай пойдем в пиццерию. Погреемся там и попьем чай.

— Не могу. У меня денег нет, — Алёна все время смотрела Детке в глаза. Это смущало девочку. Она ещё не умела держать чужие взгляды. А говоря про деньги одноклассница опустила взгляд под ноги. Застеснялась. Детка ничего не знала про ее семью. Видела несколько раз маму, когда ждала свою с родительского собрания на лавочке около школы. Одета Алена была обычно. Как все. Одежда из масс-маркета. Недорогая, но модная в их среде.

— Я могу заплатить, — предложила Детка, — если ты не обидишься.

— Не обижусь. Кто же обижается, когда что-то на халяву предлагают. На улице и правда очень холодно.

Окружающий мир был серым. Снег сливался с небом, лица прохожих практически не выделялись на их фоне, как не выделяются женщины с бледной кожей, когда надевают пудровые вещи. Девочки шли молча. Шли вдоль одинаковых зданий. Это были дома-свечки, на первых этажах которых работали магазины, салоны красоты. В третьей свечке была пиццерия.

Детка жила неподалеку, поэтому часто заходила сюда. Она заказывала капучино с пористой пенкой, присыпанной корицей и пиццу «Четыре сыра» или чизкейк «Сан Себастьян» — без коржа, зато с двумя тонкими корочками сверху и снизу. Сначала Детка просила двойную порцию корицы, а потом бариста запомнил ее вкус и сам стал добавлять чуть больше пряности.

Они сели за столик у окна. На окне были короткие бежевые шторы с толстым вязаным кружевом по краям. Весь интерьер был в простом деревенском стиле. В пиццерии было уютно и спокойно.

Девочки похожими движениями стянули шапки и положили на стол. Внутренне они были одного возраста. Но жизнь развела их по разные стороны ущелья: они могли видеть и слышать друг друга, но приблизиться настолько, чтобы понять, не могли.

— Ален, а родители знают о твоей тайне? — спросила Детка шепотом. Она была уверена, что в общественных местах вообще нельзя повышать голос, а уж тем более если речь идет о настоящем секрете.

— У меня только мама и бабушка. Отец давно спился. Живет с такой же алкашкой. Мама пока в Москве на заработках. А бабка совсем из ума выжила, требует денег за то, что кормит меня. Хотя мама сказала, что оставила ей. И каждый день грозит, что выгонит. Я могла бы жить дома, но у меня нет денег. У мамы я попросила еще неделю назад, но она сказала, что оставила деньги бабушке и запретила уходить от нее. По телефону я ничего не стала говорить, — Алена говорила прерывисто, злостью отделяя фразы друг от друга. — И вообще не буду. Я хочу аборт сделать. И сделаю.

— Как это? — Детка отодвинулась от Алены назад и как будто попыталась рассмотреть ее целиком.

— Это когда щипцами залезают в живот и отрывают ребенка. Там ведь пока не ребенок, а просто какой-то комок. Поэтому ничего страшного. Но на это нужны деньги. Идти надо в платную больницу, в поликлинике по-любому потребуют разрешение от родителей. Но денег у меня совсем нет.

— А много денег нужно? — Детка в голове прикидывала сколько у нее есть с собой и дома в копилке. На день рождения два месяца назад ей подарили немного денег. Просто она больше любила подарки и все об этом знали. Всего у нее было тысячи три.

— Десять тысяч надо, — вздохнула Алена. По ней было видно, что таких денег она никогда не видела. Они для нее казались несуществующими, поэтому она произнесла сумму легко. Надежды найти ее она не питала. — Антон сказал, что у него нет. Я сначала у него попросила.

— Ой, как много, — Детка даже головой покачала из стороны в сторону от удивления. — У меня столько нет, конечно. Но можно спросить у родителей.

— У родителей нельзя. Придется им все рассказать, ты же не можешь у них просто деньги взять, — Алена утверждала это, но в голосе накатом слышался вопрос.

— Нет, не могу.

Официантка увидела Детку и помахала ей.

— Ален, ты сиди, а я пойду куплю пиццу и кофе. Просто так нехорошо сидеть. Я сейчас приду.

Алена ничего не сказала.

Сделав несколько шагов к стойке, Детка оглянулась на одноклассницу. Ее стул был отодвинут от стола, руки на коленях теребили серую перчатку с дыркой на указательном пальце, подбородок лежал почти на груди.

— Бусина, привет, — улыбнулась постоянной посетительнице официантка Аня. Внешне она выглядела ненамного старше девочки.

— Привет.

— Ты сегодня с подружкой? — дружелюбно спросила Аня.

— Нет, это просто одноклассница, — ответила Детка. Ей уже не хотелось дружить с Алёной и не хотелось, чтобы Аня считала их подругами. Детка чувствовала, что в однокласснице есть что-то неправильное.

— Понятно. Родителей-то предупредили, а то потеряют вас, одноклассницы.

— Я маме не сказала, что задержусь. Телефон забыла. Она знает, что я могу прогуляться после школы недолго. Мы сейчас пиццу поедим и пойдем уже.

Пока они болтали, Аня поставила на поднос кофе и положила на картонные прямоугольные тарелки два кусочка пиццы.

Детка взяла поднос и осторожно, чтобы не разлить кофе, пошла обратно за столик.

Алена продолжала молчать и теребить перчатку, расширяю дырку на кончике указательного пальца.

— Ешь, — Детка сняла с подноса и поставила перед ней пиццу. — И кофе попей.

— Не хочу я есть и кофе твой не хочу, — Алена вскочила со стула, по щекам у нее текли черные струи слез. — Я вообще ничего не хочу. Даже жить.

Алена выбежала на улицу и побежала в сторону школы. Детка видела ее в окне какое-то время, но за ней не побежала. Осталась сидеть.

Она обратила внимание на то, что у нее были черные слезы. «Это значит, она, как мама, красит глаза тушью», — сделала Детка простой вывод.

Почему-то накрашенные глаза одноклассницы лишили Детку даже капли сострадания. Но она продолжала думать, где взять деньги. Был вариант спросить у крестной — она никогда не отказывала. Но она, скорее всего, тоже спросит, зачем ей столько. Родители. Бабушка Тая. Соседка Тамара Филипповна. Алексей Борисович.

К школьному психологу Детка за помощью обращалась всегда. Она не боялась и не стеснялась его. Верила абсолютно. Она как будто была влюблена в него, но не как девушка может быть влюблена в юношу. Иначе. Она любила его душу. И ей всегда казалось, что его душа отвечала ей тем же. Но сейчас обратиться к нему Детка не могла: об этом просила Алена и она обещала хранить секрет.

Целый день Детка читала в Интернете про аборты. Ее голова настолько засорилась информацией, что сомнений больше не было, хотя время уже и прошло отметку приличия. На часах было 22:48. Она знала, что он не будет ругать и упрекать поздним часом, выслушает и все поймет. Детка крутила в руке золотистый телефон, то открывая список контактов, то блокируя. Когда экранчик в очередной раз угасал, она начинала внимательно рассматривать свои ногти: ровные и короткие, как у взрослой. В том, как она держала телефон, поворачивала голову в сторону, прижимая подбородок к плечу, терла пальцами ключицу, была уловимая женственность.

— Алексей Борисович, здравствуйте. Извините, что так поздно. Я хочу вам кое-что сказать. Важное. Но только если вы пообещаете никому не рассказывать. Я решила вам сказать, потому что сама не знаю, что делать. Вы можете помочь одному человеку? — Детка плохо выговорила последнее слово, потому что дыхание, которое она набрала в начале, кончилось. Решимость тоже.

— Добрый вечер, — голос психолога был спокойным и тихим, как у сильно уставшего работяги, вернувшегося домой после длинной вахты. — Слишком быстро. Я не всё успел понять. И ничего страшного: я не сплю и не занят. Расскажи, что случилось. Я обещаю никому не говорить.

— Я не уверена, что все правильно поняла, но сегодня Алена из моего класса сказала, что у нее будет ребенок. Она его не хочет, поэтому ей нужны деньги… Ну, чтобы его не было. Она попросила денег у меня. Десять тысяч. У меня столько нет в копилке. Но потом я осознала, если ей кто-то даст деньги, то ребенок умрет. И она тоже.

Детка правда так думала, собственно поэтому и решилась рассказать Алексею Борисовичу. Из всего прочитанного за день она поняла, что мать и ребенок в течение беременности представляют собой единое целое. Из этого она сделала вывод: если убить одну часть, другая тоже умрет.

— Детка, — Алексей Борисович выдохнул ее имя как будто с улыбкой. Но она этого не услышала. — Ты молодец, что рассказала. Но всё-таки не совсем права. Конечно, Алена не умрет. Всё происходит немного иначе. Завтра в школе я тебе расскажу, если захочешь.

Детку школьный психолог знал с младших классов. Из-за необычного восприятия мира и слабого здоровья она часто бывала на домашнем обучении. В эти времена он занимался с ней, общался, чтобы потом в школе помочь быстрее социализироваться. Он знал ее даже лучше, чем родители, поэтому не сомневался — девочка не врет. А вот неправильно понять слова одноклассницы могла. Хотя…