Бесплатный фрагмент - Солнечный Альбион

ВСТУПЛЕНИЕ

Эта книга для тех, кто любит думать и путешествовать. Её автор, побывавший во многих уголках света, от Швеции до ЮАР и от Японии до Бразилии, в живой и познавательной форме описывает свои странствия по Англии, Уэльсу, Шотландии и Ирландии. Прочитав её, вы, наконец, узнаете:

— как получить английскую визу и не получить воспаление мозга;

— кого берут в лондонские таксисты и почему у них левостороннее движение;

— сколько зарабатывает и тратит королева;

— как поступить в Оксфорд и что творится в Итоне;

— зачем целуют ирландские камни;

— кто, когда, а главное — зачем построил Стоунхендж;

— зачем устроили Великий пожар, и кому это было нужно;

— чем английский язык отличается от шотландского, ирландского и валлийского;

— в каких соборах вкуснее готовят;

— как правильно пить «Гиннесс», из чего варят самогон в Ирландии и в чём особенность шотландского виски;

— что случилось с «Титаником»;

— отчего шотландцы едят хаггис;

— почему фамилию «Шекспир» нужно писать в кавычках;

— чего нельзя купить в самом большом магазине Европы;

— и многое, многое другое…

Книга богато иллюстрирована авторскими фотографиями и представляет собой не столько путеводитель, сколько интересного и остроумного спутника в путешествии по стране, которую когда-то ошибочно назвали Туманным Альбионом. Даже если вы никогда прежде не собирались его посетить, после прочтения этой книги вы непременно захотите увидеть всё своими глазами.

_________________________

P.S. Первоначальный текст вышел отдельной книгой под таким же названием в теперь уже далёком 2014 году. С тех пор и в мире, и в мировоззрении автора произошли определённые изменения, так что данное издание частично переработано и дополнено по состоянию на конец 2020 года. Кого-то из читателей это может слегка раздражать, а кому-то наверняка понравится, поскольку позволит ещё и поностальгировать.

Глава 1

Из которой вы узнаете о том, зачем для поездки в Англию нужно знать английский язык и иметь стальные нервы

— Ваши билеты? — спросила не то бледная индуска, не то загорелая таджичка, почти упираясь мне в лицо своим изрядно выпуклым животом с форменной бляшкой кондуктора лондонских ж/д.

Билетов у нас с женой не было.

— А можно купить? — невинно поинтересовался я, для пущей убедительности доставая красную королеву и пребывая в наивной уверенности, что её нам хватит надолго.

— Конечно, — охотно согласилась девушка. — С вас сорок восемь.

Не знаю, какой на дворе курс британского фунта сейчас, уважаемый читатель, но тогда он стоил в среднем пятьдесят рублей. Думаю, сегодня уже раза в два-три больше. Таким образом пятнадцатиминутная поездка от аэропорта Хитроу (Heathrow) до вокзала Пэддингтон (Paddington), находившегося неподалёку от нашей будущей гостиницы почти в центре Лондона, обошлась нам в без малого 2 400 рублей на двоих. Правда, поезд был не регулярный, а «экспресс», в вагоне было удобно и просторно, под потолком невозмутимый обозреватель вещал с экрана телевизора об очередных революционных преобразованиях не то в экономике, не то в социальной жизни своих соотечественников, а позади были долгие месяцы сборов и волнений. Вероятно, поэтому от банкноты я избавился с лёгкостью, за две жалкие монетки сдачи поблагодарил с улыбкой и вернулся к камере, которой то и дело запечатлевал отрезки нашего многообещающего маршрута…

Мысль наведаться в Англию принадлежала моей жене Алине. К тому времени я уже побывал там раз десять, из которых лишь однажды — в качестве туриста, а так в основном с командировочными целями: то в головной офис одной уважаемой международной фирмы, расположенный в симпатичном местечке Милтон Кинс (Milton Keynes) под Лондоном, где находилось всё руководство нашего отдела маркетинга, то непосредственно в Лондон на очередной не бог весть какой важный семинар по Интернет-продвижению, то ещё зачем-нибудь. Одним словом, когда мысль о поездке в Англию возникла, я сразу же решил её как следует усложнить.

— Поедем по всей стране, — сказал я. — Одной Англии будет мало. Давай уж тогда заглянем заодно в Уэльс, Ирландию и Шотландию. И не вдвоём, потому что либо такая поездка выльется в копеечку, либо мы где-нибудь основательно застрянем, а в группе. Но только не в нашей, а в буржуйской. Чтобы гид был местный и вещал на родном, английском. Тогда впечатления от поездки будут наиболее полными.

Алина со вздохом согласилась, сообразив, что я в очередной раз перетянул одеяло на себя, потому что общение на английском — не совсем её стихия. Однако моим вкусам она доверять привыкла, да и три недели вдали от любимой плиты и подрастающих сыновей выглядели не так уж плохо в любом случае.

Жизненный опыт с завидным постоянством доказывает нам правоту расхожего пред­ставле­ния о том, что наше земное бытие есть ничто иное, как зебра. Черная полоса сменяет белую, и наоборот. Разумеется, это отнюдь не повод для грусти. Если для пессимистов тут коренится причина сказать, что наверняка будет хуже, для оптимистов, как вы понимаете, в чехарде полос, напротив, скрывается грядущее счастье: если сегодня плохо, то завтра обязательно будет хорошо.

Я на подобную программу нашего жизненного тренажёра смотрю ещё более философски. Неотвратимость расплаты, равно как и воздаяния (эвон меня как на высокопарности потянуло!), на мой взгляд, должно возвращать мыслящего человека к понятию «золотой середины», то есть того гармоничного состояния души, при котором в белой полосе мы видим неизбежность черной, в черной — белой и т. д. А когда же радоваться жизни, спросит встрепенувшийся читатель. В том-то и дело! Радоваться жизни нужно и можно всегда.

Именно поэтому я не слишком отчаивался, начиная готовиться к путешествию по Британским островам и памятуя о прошлых поездках, когда достаточно было заглянуть в маленькое посольство на Софийской набережной, практически без очереди (если мне не изменяет память) забрать парочку бланков для спокойного заполнения в домашней обстановке, вернуться, подождать час-другой, пока тебя впустят внутрь, сдать документы, ответить на какой-нибудь ничего не значащий вопрос и уйти восвояси, чтобы дня через два забрать паспорт уже с визой. Гораздо сложнее тогда, в 90-е годы, было этот паспорт получить в «родном» ОВИРе.

Потом английское посольство перебралось на склон холма в районе Смоленской набережной, что тоже не вызвало у отъезжающих больших осложнений, поскольку принцип подачи документов нисколько не изменился, зато внутри появились в огромном количестве «посадочные места», где можно было тихо и мирно дождаться своей очереди на «собеседование», следя за табло со сменяющими друг друга номерами, один из которых соответствовал тому, что ты получил при входе, а окошек для общения с русско-английскими сотрудниками стало не два и не три, а добрый десяток. Причем почти все они работали одновременно. Каких-нибудь сорок минут, и ты выходил на улицу уверенный в завтрашнем дне, точнее, в дне, когда тебе нужно будет вернуться, чтобы с гордым видом посидеть в том же помещении, но теперь уже лишь для того, чтобы забрать визу, ловя на себе завистливые взгляды «сдающих».

Обо всём этом я поначалу не думал. Потому что действовать нужно было издалека, с поиска интересного (то есть, максимально длинного и всеохватывающего) маршрута, а заодно и туроператора (как мы изначально условились — местного), который бы этот самый маршрут предложил.

Как ни странно, даже после беглого знакомства с существующими на английском туристическом рынке предложениями выяснилось, что выбор не так уж велик. И по части маршрутов и по части операторов, их предлагающих. С первым я угадал сразу, со вторым сперва думал, что промахнулся, но потом понял, что, как водится, всё к лучшему. Однако, давайте не будем забегать вперёд…

Лучший из найденных маршрутов назывался незатейливо «Wonders of Britain and Ireland» («Чудеса Британии и Ирландии»), занимал 12 дней и одна из устраивавших нас дат отъезда из Лондона приходилось на 24-е апреля, а цифру 24 я почему-то люблю с детства. Чисто же географически выглядел он следующим образом:

1-й день: Лондон — Виндзор — Стоунхендж — Бат — Кардифф

2-й день: Кардифф — Пембрук — Уотерфорд

3-й день: Уотерфорд — Бларни — Кэнмаре

4-й день: Кэнмаре — «Кольцо Керри» — Лимерик

5-й день: Лимерик — Голуэй — Дублин

6-й день: Дублин

7-й день: Дублин — Ливерпуль

8-й день: Ливерпуль — Озерный край — Эдинбург

9-й день: Эдинбург

10-й день: Эдинбург — Йорк

11-й день: Йорк — Ковентри — «Страна Шекспира»

12-й день: «Страна Шекспира» — Блейдон — Стратфорд-на-Эйвоне — Оксфорд — Лондон

Сухим списком сей маршрут смотрится довольно сжато, однако если удосужиться провести линию, соединяющую все эти точки на карте, то получится очень даже приличное кольцо, захватывающее юг Англии, перерезающее Уэльс, затем Ирландское море, огибающее южную, западную и северную части республиканской Ирландии, возвращающееся в Уэльс, взлетающее в Шотландию и снова падающее обратно, через всю центральную Англию, в объятья Лондона. Круг замыкается.

По-французски, как вы знаете, «круг» — это «тур» (откуда, в частности, название велосипедных гонок «Тур дё Франс»). Французский после прихода в Англию Вильгельма Завоевателя не одну сотню лет портил английский. Английское «кольцо» (оно же «ринг») удержалось, а вот французское стало тем самым «туром», которое легло в основу столь любимого нами теперь слова «туризм». Таким образом, «tour» в английском языке — это путешествие по кругу. Зачем я это говорю? На всякий случай. Вдруг вы не знаете, что известное вам слово «trip» — это тоже «путешествие» но только «туда и обратно». А «journey» — путешествие долгое и тоже, как правило, соединяющее две точки маршрута. Ну, про «voyage» все слышали, что это французское словечко стало означать в английском языке исключительно «путешествие по воде», так что упомяну его здесь лишь для порядка. А вот последнее из этого перечня и часто употребляемое слово «travel» интересно тем, что фактически не имеет множественного числа. Хотя, конечно, это неписанное правило иногда нарушается. Особенно теми, кто читал или хотя бы видел английский оригинал романа Джонатана Свифта «Путешествия Гулливера», название которого пишется «Gulliver’s Travels». По словам интеллигентных англичан, это — единственное выражение, в котором «travels» пишется в форме множественного числа.

Однако я отвлёкся…

Возвращаясь к туризму, нелишним будет напомнить любознательному читателю, что первыми туристами в полном смысле этого слова, то есть, путешественниками ради удовольствия, а не, например, странствующими из сугубо религиозных соображений пилигримами стали именно англичане. Первой официальным туристическим агентством в мире сегодня признана компания Cox & Kings. Она открылась аж в 1758 году.

К сожалению, найденное мною путешествие предлагала не она, а сразу несколько лондонских контор, о серьёзности которых я мог судить лишь по внешнему виду их сайтов. Цены у всех были примерно одинаковые — 1 799 фунтов с человека за 12 дней путешествия и включали переезды, ночёвки в гостиницах, завтраки, а кое-где даже ужины как возможность сперва получше познакомиться с участниками группы, потом отведать местной кухни, а в конце — достойно попрощаться. Перелёт туда-сюда, проживание в Лондоне до и после тура, соответственно, выходили за рамки этой суммы.

Всё бы было неплохо, но я, при всей своей юной прыти и задорности, человек старой закалки. Сегодня, похоже, никто, кроме меня, уже не помнит «замечательного» опыта, который «подарил» нам всем дефолт 1998 года. Опыт этот заключается в отчётливом знании того, что в банк можно идти только с одной целью — его ограбить. Больше там делать нечего. Если вы вынуждены получать зарплату на пластмассовый прямоугольник, мой вам дружеский совет: снимайте её в тот же день, когда капнут деньги. Второго шанса может просто не быть.

Иными словами, мне теперь стоило подумать о том, как указанную в ценнике сумму перевести в Англию да ещё так, чтобы получивший её потом не сделал удивлённого лица и не сказал «А вы кто такой?».

Не хочу никому делать лишнюю рекламу, но здравый смысл подсказывал мне, что самый простой способ — это воспользоваться услугами «Вестерн Юнион». Подробности можете сами уточнить на их сайте, а на словах скажу, что пользуюсь ими не один десяток лет (хотя, нет, наверное, как раз десяток) и до сих пор никаких проблем не имел. Конечно, приходится платить комиссию, но она всегда открытая и ты знаешь, сколько у тебя берут за перевод. Любой «чих» с пластиковой карточкой тоже стоит денег, но про эту комиссию банки говорят очень мелким шрифтом, а владельцы гибкой пластмассы тупеют и почему-то предпочитают до поры до времени не задумываться.

Короче, я решил действовать испытанным способом, а именно — налаживать личные отношения с людьми. Поэтому я просто сел и написал лаконичное письмо директору того самого английского агентства, чей сайт показался мне наиболее серьезным и симпатичным.

Директора звали Джоди (Jody). Хотя имя Джоди является производным от имени Judah, то есть, Иуда, и даётся англосаксами мальчикам, но иногда и девочкам, а писаться при желании может и Jodey, и Jodi, и Jodie, я решил этому товарищу поверить. Интересно было наблюдать, как меняется его отношение ко мне по мере того, как от первого и-мейла с общим вопросом я перешёл к конкретным датам и цифрам, а в итоге перевёл-таки стартовую сумму. Он поверил в то, что это не розыгрыш с моей стороны, и сосредоточился. А я скрестил пальцы и стал ждать подтверждения брони на поездку, а заодно и официальной бумаги от агентства, которая явилась бы в английском посольстве неоспоримым доказательством того, что такая-то семейная пара направляется в путешествие по Альбиону, но в означенный срок вернётся домой, и не станет зачем-то просить политического убежища. Английский футбол я любил, однако покупать футбольный клуб, честное слово, не собирался.

Джоди искренне отказывался понимать, зачем мне нужны какие-то подтверждающие бумаги. Я попросил его не думать, а просто прислать что-нибудь, что говорило бы о цели моей поездки. Например, счёт, то есть, инвойс, где бы было сказано, что я заплатил такую-то сумму и рассчитываю получить за это такой-то объём радостей. Для меня это было бы двойной страховкой: и посольство в курсе чистоты моих намерений, и я, если что, всегда смогу обратиться в какой-нибудь гаагский трибунал с просьбой наказать обманщиков.

Наконец, счёт был получен. Он не содержал перечня городов и гостиниц по маршруту (на что я очень рассчитывал), зато содержал то, что меня лишний раз убедило в правильности «личных связей». Выяснилось, что вместо кочующей по Интернету суммы в 1 799 фунтов я должен буду в итоге заплатить «всего» 1 500 за человека, поскольку Джоди давал нам с женой скидку практически в 600 фунтов. Не зря говорят, мол, будь проще, и люди к тебе потянутся.

Кроме того, в счёте отразился настоящий туроператор, организующий «Чудеса Британии и Ирландии». Им оказалась некая компания с испанским названием «Трафальгар». Почему с испанским? Ну, как мы все слышали, Трафальгарская битва произошла в 1805 году у мыса Трафальгар, что составляет часть Атлантического побережья именно Испании. В итоге битвы Наполеон, как говорят, отказался от высадки в Англии, Англия получила статус «хозяйки морей», вице-адмирал Горацио Нельсон героически погиб, в его честь воздвигли колонну, а стоит она теперь под охранной чёрных львов посреди Лондона на Трафальгарской площади. Кстати, имейте в виду, что произносить это слово на английский манер надобно «трафàлга» с ударением на среднее «а». Ну, на тот случай, если будете в тамошних местах или решите воспользоваться паролями и явками.

Что же до моих тогдашних мытарств, то они, оказывается, только начинались.

В свои планы я посвятил сотрудницу соседней с нашим домом турфирмы, от которой мы всей семьёй уже не один год колесили по свету. Ведь нам с женой нужно было долететь до Лондона, прожить там несколько дней, чтобы акклиматизироваться и хотя бы бегло осмотреть город (а «бегло» получается в случае Лондона всегда, даже если вы проводите в нём месяц), а потом повторить всё то же самое в обратной последовательности после возвращения из тура и благополучно добраться до не любимой, но родной Москвы.

Тут то я и узнал, что, оказывается, теперь ни в какое английское посольство идти не нужно, но зато и вместо меня никто моими документами на визу заниматься не будет. Потому что теперь у них всё по-взрослому — через Интернет. А непосредственно оформлением занимается вообще некое уполномоченное российское агентство. Я сразу почувствовал, что эта преграда может оказаться похуже перевода денег чужим людям за кордон. К счастью, я, как обычно, начал беспокоиться загодя, точнее, в ноябре, а отъезд, если вы помните, наметил на конец апреля. А потому, пока знакомая подбирала для нас лондонскую гостиницу, почти спокойно отправился в он-лайн выяснять, что к чему.

Первое, что вам стоит знать, оформляясь в Англию, это то, что ваши документы будут мурыжить порядка двух месяцев. Могут и дольше. Но едва ли меньше. Конечно, наверняка есть обходные пути и какие-нибудь особо «приближенные к телу» агентства, которые сделают это быстрее, но эти строки я пишу для обычных людей, так что готовьтесь. В смысле, заранее.

Во-вторых, уже одно ваше желание посетить родину мистера Бина будет стоить вам денег. Даже если вам откажут в визе, и вы туда никогда не поедите. Потому что консульский сбор в любом случае вами должен быть переведён на их счета до сдачи документов. В то время, о котором с нервной дрожью вспоминаю я, за одного человека потомки Сильвера требовали выложить без малого 3 800 рублей (порядка 120 долларов США по курсу 2014 года).

В-третьих, учите английский язык. Поскольку по указанному адресу вас встретит в Интернете международный сайт (англоязычный, разумеется), на котором вам сначала придется найти Россию, пройти по ссылке на сайт упомянутого уполномоченного агентства, прочитать там кучу грустной информации насчёт правил оформления виз, сроков и т.п., а потом снова вернуться на международный сайт и заполнить там анкету.

«Заполнить анкету», согласитесь, звучит элементарно. А теперь послушайте, что это означает в данном случае.

Первым делом, вы создаёте прямо там собственный аккаунт. Задача нехитрая, но только учтите, что логин и пароль срабатывают не всегда. У меня после первой попытки он во второй раз уже загружаться отказался, так что пришлось начинать всё сначала. Что именно «всё»? А вот что.

В режиме он-лайн после создания аккаунта вас встречает весёленькая анкета. Она появляется на экране блоками, так что поначалу вы даже не знаете, сколько в ней вопросов. Но по мере заполнения ваши волосы постепенно встают дыбом, и вы осознаёте, что тех документов, которые сейчас лежат рядом с вами на столе, точно не хватит. Вам нужно знать всё про своих родителей, про себя, про спутников (если вы едите не один), про детей, (причем неважно, едут ли они или остаются грустить дома), про ваш военный билет, про ваш институт, про все ваши работы, про все ваши бывшие и ныне здравствующие паспорта (причем и заграничные, и внутренние), про ваши счета, одним словом, имейте при себе любые справки из роддомов, Загсов, отделов кадров, банков и т. п. Как человек доверчивый и наивный, я сразу всех справок при себе не имел, а потому закрыл на сайте тот первый свой аккаунт… и больше не смог в него попасть.

Наконец, вооружённый спустя несколько дней до зубов (как мне казалось), я снова посетил неприступный сайт, создал свеженький аккаунт (сперва только для себя, поскольку жена — это другой человек, т.е. ещё один аккаунт) и начал заполнять блок за блоком.

Забыл упомянуть: анкету невозможно распечатать. То есть, возможно и даже нужно, но только после того, как вы её всю заполните. Поэтому поначалу вы идёте буквально по минному полю, пользуясь исключительно собственным наитием, и кормите себя надеждой, что тамошние Бонды не станут докапываться до каждой запятой.

Раз уж я эту задачу осилил, причём два раза (за себя и за жену) скажу сразу, что вопросов в анкете больше 100. Значительно больше 100. Вопросы на английском и ответы ожидаются на нём же. Посему повторяю: учите язык! Либо ищите в той же сети всякие агентства, специализирующие на отъёме денег у безграмотного и ленивого населения, которое английского не знает. Анкету они заполнят за вас, но за свои услуги возьмут далеко не одну тысячу ваших кровных.

В процессе заполнения я каким-то чудом научился анкету ещё и сохранять. Или вдруг логин с паролем нашли общий язык. Не знаю, но в свой аккаунт мне удалось войти повторно, когда я скремнился и заставил себя купить принтер. До этого у меня его не было и даже не намечалось. Потому что читать умные книги я давно научился с экрана телефона, «таблетки» или на худой конец компьютера, а 2—3 страницы в год всегда распечатывал за пять копеек на стороне. Но сейчас передо мной была проблема глобального масштаба, и я понял, что решать её нужно так же глобально. Последней каплей было то, что, кроме анкеты (один экземпляр посылаете им в он-лайне, другой же распечатываете на 20 страницах и сдаёте с остальными документами, кажется, в одном экземпляре, хотя, быть может, и в двух, чего с радостью не помню), нужно было предоставить в посольство копии всех страниц всех паспортов. Повторяю: всех страниц всех паспортов. Причём не просто так, а чтобы копии страниц были на обеих сторонах листов. Причём, опять не помню, но, кажется, по два разворота на страницу. Одним словом, так, чтобы вы громко взвыли от всей этой английской дури и подумали: а оно мне нужно?

Отступать я был не намерен. Не мог же я обмануть трепетные ожидания жены.

Принтер был куплен, а вместе с ним и сканнер. Потому что до сих пор любезные копировщики и печатники, узнав о выпавшем на мою долю задании, всё посчитали и выставили за свой труд такую сумму, что я понял — пора делать инвестиции в настоящее и будущее.

Потеряв дня два на фигурное копирование и распечатывание пустых паспортных страниц, я на одном дыхании проделал всё вышеописанное ещё раз для жены и, когда последняя анкета исчезла в недрах киберпаутины, с ужасом выяснил две вещи: во-первых, в собственной анкете я указал название своей улицы, но забыл впечатать номер дома и квартиры, и, во-вторых, принтер упорно не хотел распечатывать анкеты из Интернета. Доходил до страницы под номером 9, выплёвывал несколько пустых листов и затихал. В этот момент я подумал, что застрелюсь или сделаю ещё что-нибудь похуже. Когда сталкиваешь с бредом, это неприятно. Но когда он оказывается бесконечным, это невыносимо.

Я израсходовал довольно большой запас бумаги и чуть не выбросил новенький принтер, когда меня осенила примитивная идея. Кстати, имея дело с проблемами, вызванными происками буржуев, очень важно думать как можно примитивнее. Знаете, от чего, оказывается, зависело качество распечатки? Не поверите! Оказывается, нужно было заполнять и открывать анкету в майкрософтовском «Эксплорере», а я, панимашь, дурак эдакий, уже лет 10 как эту тупую и медленную программу постирал из всех компьютеров и с удовольствием пользовался «Оперой» и «Хромом» на пару. Так вот, когда решите поехать в Англию, установите у себя «Эксплорер», тряхните стариной. К счастью, чудо случилось во второй раз, и логин с паролем на моём анкетном аккаунте снова узнали друг друга. Анкеты были распечатаны. Обе. Правда, на одной не хватало номера дома и квартиры, но тут что в колодце: плюнешь — не поймаешь. Я был так рад, что хоть что-то кончилось, как в далёком 1989 году, когда получил по марксизму-ленинизму с третьего захода «тройку» и не вылетел из МГУ. Потому что сдуру сказал как-то громко на лекции, мол, «интеллигентный человек не мог сделать революцию». Сейчас это звучит забавно, а тогда злобные преподаватели с кафедры КПСС сговорились и решили меня «прокатить». Пришлось перед третьей попыткой сдачи учить ленинские формулировки в буквальном смысле наизусть, чтобы ответить даже не на «5», а на все «6». Только тогда мне со скрипом ковырнули в зачётке выстраданную «тройку»…

Я покривлю душой, если оставлю вас с ощущением, будто оформление виз — вещь беспробудно грустная и отвратительная. Под конец тоннеля мелькнул и лучик света: оказывается, преодолевшим все тернии заполнения анкет предоставлялась возможность самостоятельно выбрать не только дату, но и время подачи этих опостылевших кип документов в вышеуказанное уполномоченное агентство. Кажется, я даже всплакнул от счастья. Мы с женой выбрали дату буквально на той же неделе, согласовали время и стали ждать. Причиной спешки было не только наше желание побыстрее отделаться хотя бы от части бюрократической ноши, но и вкрадчивая информация на сайте того же агентства о том, что в конце февраля деньги за подачу (3 800 руб. с человека по курсу 2014 года) должны будут выплачиваться не непосредственно в кассу при сдаче документов, а заранее, безналичным переводом. При моей любви к банкам и тем процентам комиссии, за которые в средние века тогдашних «банкиров» прилюдно казнили на площадях, эта перспектива стала последней каплей. Я решил любой ценой успеть до захлопывания окошка человеческих касс. Потому что с принтерами, сканнерами, «Эксплорерами», справками и справками справок и т. п. мы уже незаметно входили в февраль.

Когда наступил день подачи документов, я уже устал нервничать. Мы просто приехали на станцию метро «Спортивная» и отправились с картой наперевес искать заветное здание в Большом Саввинском переулке. Единственной светлой мыслью в моей голове было воспоминание о том, что неподалеку оттуда находится роддом, где не так давно на свет появился мой младший сын.

В 9 часов 8 минут утра 21-го февраля мы вошли в здание Британского визового центра и были вознаграждены талончиком под номером 1А74. От сердца отлегло, когда я увидел, что нахожусь внутри каре из множества окошек, что буквально в каждом сидит улыбающаяся девушка, а таких как мы, пришедших и запыхавшихся, не такая уж и толпа. Думаю, ждать нам пришлось минут пять. Номерок на табло высветился, мы подошли к указанной стойке, и я по очереди сгрузил на ту сторону все необходимые бумаги. Девушка пробежала по ним внимательным, но незаинтересованным взглядом, дала два новых талончика на получение виз (с возможностью отслеживания их готовности опять-таки через Интернет) и отправила дальше по кругу — в кассу. Пересчитывая деньги, кассирша подтвердила информацию о скором закрытии этой опции и переходе на он-лайн платежи. И пожелала нам удачи.

Круг закончился на сотруднице, которая вежливо попросила сперва испачкать отпечатками больших пальцев экран какого-то невзрачного приспособления, а затем посмотреть, не моргая, в глаз безликой камере, чтобы наши роговицы (а может, сетчатки, а может и ещё что, не знаю) навсегда остались в анналах британской разведки.

К теме британской слежки и безопасности я ещё вернусь, а на тот момент это было всё. Счастливые, мы покинули визовый центр. Спустя месяц с небольшим я вернулся туда в гордом одиночестве и без проблем и лишних вопросов получил два здоровенных, плотно заклеенных пластиковых пакета с никому больше не нужными справками и распечатками. На дне каждого из пакетов таился паспорт с визой. Рубикон был перейдён, гордиев узел разрублен, иерихонские трубы умолкли. Теперь нас ждал перелёт и окончательное выяснение того, состоится ли наше главное путешествие или Джоди уже где-то далеко-далеко, на Гавайях, гуляет на наши денежки и пьёт водку за здоровье доверчивых русских.

Глава 2

Из которой вы узнаете о том, что такое лондонский аэропорт Хитроу, и вынесете для себя несколько важных уроков по пользованию местным транспортом

Когда на подлёте к Лондону самолёт начнёт снижаться, то есть примерно за полчаса до ожидаемой посадки, не сочтите за труд и постарайтесь провести это время, выглядывая в иллюминатор. Особенно, если ваш рейс утренний, и за окошком светло. Сперва вы наверняка поразитесь красоте проплывающих мимо облаков, потом будете долго гадать, что там под вами, уже суша или ещё вода, потом увидите странные белые полоски, словно застывшие в воздухе напряжённым роем, и лишь через прицел мощной видеокамеры или фотоаппарата с трудом разберёте, что это на самом деле стоящие прямо в воде современные ветряки, преобразующие ветер в энергию. А может быть, и нет, но, скорее всего, да. Кстати, быть хорошим пассажиром и путешественником одновременно невозможно. Я, например, никогда не слушаюсь правил и при любом заслуживающем внимания моменте включаю оптику. Обычно бортпроводникам до этого дела нет. Зато потом всегда будет, чем полюбоваться. Так что мой вам совет: никогда не теряйте времени, мол, ничего, как-нибудь в следующий раз. Следующего раза может не быть.

Наконец, вы точно уверитесь в том, что под вами суша. Аккуратно разлинованная, плоская, сверкающая зеркальной прожилкой какого-то ручейка. Довольно трудно осознать, что под вами «та самая» Темза. Каюсь, я почему-то всегда раньше думал, что при впадении Темзы в море стоит известный порт Дувр (Dover). На самом деле они не имеют друг к другу никакого отношения, а известным этот порт стал лишь потому, что исторически к нему удобнее и быстрее всего было подплывать через пролив Па-де-Кале, поскольку до мыса Грис-Нё (что на французской территории) здесь всего 34 км.

Откуда на самом деле вы подлетаете к Лондону, знает наверняка разве что командир вашего самолёта. Думаю, многое зависит от того, какой компанией вы летите и где ей дали надлежащий коридор. Потому что впереди аэропорт Хитроу, а это вообще отдельная песня.

Но сначала вы ни о чём таком не думаете, а просто наслаждаетесь открывающимся под крылом видом. Облака расступаются, показывая воду, воду сменяет суша, облака при этом никуда не исчезают, а сопутствуют вам всю дорогу и уходят куда-то вверх лишь перед самой посадкой. Пока же вы внезапно обнаруживаете, что видите дома. Причём не просто дома, а снова — «те самые» дома. Если вы удосужились перед поездкой почитать соответствующие книги, посмотреть фильмы, полазить по карте (особенно приятно это сегодня делать в компьютере с трехмерными спутниковыми картами), одним словом, подготовились (а это непременное условие успешного и не праздного путешествия), то, находясь на борту снижающегося самолёта, оказываетесь как будто в датском «Леголенде», где всё узнаваемо, всё рядом, всё миниатюрно и удивительно.

Вот из горстки небоскрёбов высунулось гордое веретено стеклянного «Огурца» (он же «Корнишон», он же «Башня Мэри-Экс», он же «Здание Свисс Рэ»), которого в мои первые прилёты сюда не было и в помине и которое сегодня является чуть ли не символом современного Лондона.

А вон незаметно кружит над Темзой «Лондонский глаз» — огромное белое колесо обозрения возле самого берега, после сооружения, которого в канун нового тысячелетия все уважающие себя английские города почли своим долгом возводить и у себя нечто подобное.

Чуть дальше за изгибом реки — ажурная скрепка Тауэрского моста, открытого немногим более ста лет назад и, на мой взгляд, являющаяся настоящей визитной карточкой английской столицы.

Непосредственно рядом с ней — крепость, давшая мосту своё незатейливое имя: лондонский Тауэр, то есть «башня». Эдакий местный кремль, воздвигнутый уже упомянутым выше французским завоевателем Вильгельмом. Собственно, основных башен в нем две: Кровавая и Белая, последняя из которых, насколько мне известно, считается самым древним из сохранившихся зданий в Лондоне.

Что там бликует на солнце? Ба, это же белёсая тюбетейка собора св. Павла! Пятого по счёту собора на этом месте. Хотя четвёртый, 150-метровой высоты, можно было запросто восстановить после Великого пожара, власти решили распилить бюджет 1675 года на пару с архитектором Кристофером Реном и построить новый, вероятно, наименее затратный, поскольку два первых проекта, под которые, наверное, и брались деньги, были отклонены.

И конечно, с высоты птичьего полёта вы всегда узнаете наиболее примечательное строение на Темзе — желтые палаты Парламента с изящной башней Биг-Бен, названной так то ли в честь самого большого из шести тамошних колоколов (13,7 тонны), то ли в честь Бенджамина Каунта, популярного в 50-е года XVIII века боксёра-тяжеловеса. Как бы то ни было, с сентября 2012 года Биг-Бен официально переименован в «башню Елизаветы» в честь 60-летнего правления сей живучей дамы.

Об этих и многих других достопримечательностях мы ещё вволю поговорим, а пока имеет смысл пристегнуть ремни и приготовиться к посадке.

Совсем скоро невдалеке от паука площади перед Букингемским дворцом начинает выстилаться вечнозелёная вереница парков: Сент-Джеймс парк, Грин-парк, Гайд-парк, Кенсингтон-гарденс. Где-то там, между двумя последними, на уровне змеиного хвоста пруда Серпентайн нас поджидает наша гостиница — «London Elizabeth».

Самолёт снижается ещё и ещё, и ты начинаешь в большом количестве замечать то, чего потом почти невозможно отыскать с земли: футбольные стадионы. В Барселоне стадион заброшен на гору и про него все знают. В Мадриде он притулился возле одной из самых оживлённых автострад. В Рио-де-Жанейро новый двухсоттысячный «Маракана» заброшен подальше от пляжей, но всё равно его хочется и можется найти. А вот лондонские стадионы приятно удивили меня именно в этот раз, потому что я их наконец-то узрел.

Между прочим, я считаю, что с самолётом (или экипажем, или маршрутом, или погодой) нам повезло, потому что из всех предыдущих раз, что я садился в Хитроу или «Гэтвике» (втором по величине лондонском аэропорте), лишь однажды мне посчастливи­лось так же содержательно провести последние минуты полёта. Было это на борту британских авиалиний, стояла ночь, и командир решил откровенно «поприкалы­ваться». Он стал заваливать машину то на одно крыло, то на другое, делая плавные петли прямо над городом, чтобы насладиться зрелищем игрушечной иллюминации в настоящем 3D исполнении могли пассажиры обеих сторон. При этом он шутил, рассказывал о том, что мы должны под собой видеть в данный момент и был явно доволен собой и нашей искренне восторженной реакцией.

О чём нужно помнить, когда стюардесса объявляет что, мол, мы приступили к снижению и через столько-то минут совершим посадку в аэропорту такого-то города? Правильно: о том, что эти несколько минут легко могут превратиться в полчаса, час, а то и больше. И дело подчас вовсе не в нелётной погоде, как частенько бывает в Москве, когда, покружив над «Шереметьево», вы в конце концов оказываетесь садящимся в питерском «Пулково», и не в шасси, которое отказывается выходить, и его вытрясают за счет резких падений самолёта в пике, сменяющихся взмываниями и так до бесконечности (что я имел счастье пережить на подлёте к Екатеринбургу, причём в салоне сидел окруженный охраной один не слишком популярный и потный от волнения политик, так что было сомнение, а не подстроен ли весь этот аттракцион специально для того, чтобы избавиться от него ценой наших пассажирских жизней).

Когда приближаешься к Хитроу, нужно помнить, что с земли вся эта картина выглядит следующим образом: первый самолет скатывается с посадочной полосы и рулит к «шлангу», второй уже касается бетона своими круглыми лапками, третий выполняет последний вираж и следует за ним по пятам, четвёртый готовится выполнить этот манёвр через несколько секунд, пятый уже выпустил шасси, шестой — на финишной прямой, а седьмой гордо выныривает следом за ним из-за туч. Я понятно выразился? В любой момент времени вы сразу (!) видите от пяти до семи самолётов в постоянном движении. Когда второй сменит первый, из-за туч вынырнет восьмой. Когда восьмой станет первым, на его нынешнем месте будет пятнадцатый или шестнадцатый. И так постоянно, 24 часа в сутки, 7 дней в неделю. Я не был в Атланте. Пекинский аэропорт помню главным образом изнутри. Хитроу стоит за ними на третьем месте в мире по пассажиропотоку — почти 70 миллионов человек в год. А вот по числу пассажиров международных он на законном первом месте. На всякий случай сравните, сколько китайцев живёт в Китае, с 62 миллионами жителей Великобритании. Почувствовали разницу?

Похоже, удача сопутствовала нам всю дорогу, потому что наш самолётец лихо встрял в общий поток и скоро под отвратительное хлопанье в ладоши мягко закачался по гостеприимной полосе.

Привыкнуть к Хитроу невозможно. Аэропорт и в самом деле оправдывает своё название, которое мне всегда хотелось прочитать как «хитрый» (тогда как буквально его можно перевести «вересковый ряд» — «heath row»). Не так давно он состоял из четырёх терминалов. В марте 2008 года был добавлен пятый. Сейчас идёт перестройка 2-го, который раньше назвался «Восточным».

Если вы летите из Москвы «Аэрофлотом» (крайне не рекомендую), вас посадят, скорее всего, на 4-м. Если британскими авиалиниями, то на 5-м. Если «Трансаэро» из Домодедово, то обычно на 1-м. Поэтому для меня каждый прилёт сюда или вылет отсюда оказывается непохожим на предыдущий. Иной раз ты попадаешь в большой зал, сплошь перегороженный лабиринтом турникетов. Иногда ты спускаешься куда-то в маленький отстойник и стоишь на крутой лестнице, обозревая толпу внизу и выискивая знакомые лица (времяпровождение того стоит, потому что увидеть здесь можно кого угодно, вплоть до мировых знаменитостей). Как-то раз я прибыл сюда с коллегами из легального тогда игорного бизнеса, так паспортисты вежливо предложили нам посидеть в удобных креслах и мурыжили наши документы почти час, вероятно, считая, что мы — крупные представители «русской» мафии. Уж чего, спрашивается, им по этому поводу переживать, если представители этой самой мафии чуть не каждый день получают у них политическое убежище, а в плане самого аэропорта, посмотрев на него через Интернет сверху, можно безошибочно узнать очертания гексаграммы, то есть шестиугольника, то есть вылитый «Меген Давид», то есть «щит» — он же «звезда» Давида. Потому что в 1950-е годы Хитроу с высоты птичьего полёта так и выглядел. Вообще же его историческое начало уходит в 1929 год, когда здесь располагалось маленькое лётное поле, называвшееся «Великим Западным Аэродромом» (Great West Aerodrome). После войны его стали называть «Лондонским аэропортом», а потом переименовали в честь местного хутора.

На сей раз мы долго брели возбуждённым гуськом по узкому коридору, поравнялись с очередью разноцветных во всех отношениях туристов, гордо проследовали мимо, полагая, что нас ждут где-то в другом месте, были остановлены резким окликом темнокожей англичанки и узнали, что эта очередь — и наша тоже. Очередей такой длины я не помнил с советских времён. Поэтому достал камеру и решил это безропотное унижение запечатлеть. А заодно большущий предупреждающий знак «Пандус!» (caution ramp), потому что в одном месте коридора, действительно, на полу виднелся крохотный выступ. Тут в бой со мной вступила истая арийка, которая строго-настрого запретила мне даже думать о том, чтобы что-нибудь здесь снимать, хоть на камеру, хоть на телефон. Обычная реакция тех, кто не привык, чтобы их фронт работ снимали, потому что снимать, собственно, нечего.

Очередь шла не то чтобы прытко, но двигалась довольно постоянно, без задержек, так что минут через двадцать-тридцать мы подошли к очередному потомку Шивы, он ударил по нашим паспортам печатью и сверкнул снежными белками глаз, которые не увидели оснований «не пущать».

Из Хитроу попасть в Лондон можно разными путями. Раньше меня чаще всего встречали вежливые водители, присланные здешними коллегами или друзья на автомобилях. Поэтому, оказавшись перед выбором в этот раз, я несколько растерялся. Можно было взять дорогое такси (фунтов 65), можно было найти подходящий автобус, можно было сесть на поезд электрички или метро (но с двумя даже небольшими чемоданами, согласитесь, это не слишком удобно). Поэтому я действовал интуитивно и выбрал ту самую опцию, с которой и начал это повествование: поезд-экспресс, который отходит с определённой платформы каждые 15 минут и находится в пути ровно столько же (для сравнения, метро идёт, пожалуй минут 40, если не больше). Особенно подкупило меня в рекламе этой услуги название конечной (и единственной на маршруте) станции — вокзал Пэддингтон, куда нам, собственно, и было нужно.

Прежде чем попасть на нужный ярус аэропорта, откуда, судя по указателям, отходил экспресс, мы дважды проехались на вместительном лифте, отказывавшемся слушаться команд кнопок и предпочитавшем подбирать одних и тех же пассажиров с разных этажей, в результате чего мы все быстро перезнакомились. Следом за хохочущей от этой чехарды мамашей с коляской мы вышли где-то внизу и обнаружили, что чутьё и здесь нас не подвело: перед нами была характерная невзрачная платформа с уходящими в стену трубами туннелей. На платформе, как обычно, людей было мало (для меня всегда было и остается загадкой, куда здесь деваются означенные 70 миллионов пассажиров, но когда я её разгадаю, думаю, наступит настоящий конец света, поэтому я не тороплюсь), зато я обнаружил автоматы, продававшие билеты во все стороны, на все зоны и для всех видов железнодорожного транспорта.

Любить пользоваться автоматами я перестал тогда, когда у нас в Москве закрылась выдача пятачков на метро. Общение с людьми — вот что стало нравиться мне больше. Как покажет дальнейшее, я был прав в своих привязанностях, а тогда мне даже не захотелось читать сумасшедшие подписи под всеми этими кнопочками и прорезями.

— Пойдём так, — сказал я притихшей жене и повёл её по гораздо более понятным указателям, обещавшим скорую встречу с экспрессом.

Алина вообще человек специфический и при всей своей красоте и весёлости, в новых местах зажимается, куксится, и только спустя довольно долгое время ты узнаешь, как же на самом деле ей всё там понравилось. Поэтому в тот момент я предпочитал на неё даже не смотреть, а тянул за собой свой чемодан на колёсиках и думал о том, что, как и всюду в мире, в Лондоне можно жить на широкую ногу, чувствовать себя туристом, платить за всё большие деньги и считать столицу Англии дорогой «как Москва», а можно смешаться с местными аборигенами и следовать правилу «когда в Риме — поступай как римлянин».

Если вы приехали сюда на день-два, мой вам совет: подождите 9:30 утра (по будним дням или в любое время в выходные) и купите «проездной билет одного дня» (one day travelcard), который позволит вам круглые сутки пользоваться и автобусами, и метро, и трамваями, и электричками. Разумеется, в черте Лондона и в рамках тех зон, которые вы решили освоить. Всего этих зон в городе шесть. Если вам достаточно центра, то покупайте проездной за зоны 1 и 2. Не буду вводить вас в заблуждение относительно цен, которые могут измениться, когда вы соберётесь последовать моему совету, но на текущий момент, чтобы вы просто почувствовали разницу, скажу, что проездной на день и две зоны стоит 7 фунтов (за бесконечное количество пересадок на всех вышеуказанных видах транспорта), тогда как одна поездка на автобусе вам обойдется минимум в 2,20, а в метро — в 4 фунта.

Не спутайте «one day travelcard» с тем, что называется «London Pass» или «London Travelcard». Последнее вам обойдётся в 54 фунта, правда, будет включать посещение всяческих достопримечательностей. Которые, во-первых, вы за один день не обойдёте, а во-вторых, того, на мой взгляд, не стоят, поскольку всё наиболее интересное в Лондоне (вроде Национальной и Портретной галерей, галереи Тейта, собрания Уоллеса и прочих замечательных музеев) бесплатно. Это вам не Париж.

Что касается нас, то мы собирались провести в Лондоне всего две ночи, то есть по сути полтора дня, а за это время гораздо интереснее совмещать полезное с приятным и обходить достопримечательности пешком.

Нужную платформу я нашёл с такой лёгкостью, будто всю жизнь на ней бомжевал, экспресс подошел к ней через две минуты, мы смело сели без билетов на свободные места, коих было много (увы, скоро выяснилось, что задом наперёд относительно движения, но пересаживаться уже не хотелось), и дальше состоялся короткий диалог с кондукторшей, закончившийся облегчением моего кошелька на 48 фунтов и ощущением, что отделались мы хоть и дороговато, но по-человечески.

В отличие от иллюминатора самолёта в большие и чистые окна поезда смотреть хотелось постольку поскольку. Ни на какие обзорные выси экспресс не взлетал, а исправно делал своё дело: катил по какой-то промзоне, катил, действительно, быстро и ровно через четверть часа дал понять открывшимися дверями, что дальше не пойдёт.

Мы вышли на перрон и оказались в Лондоне.

Глава 3

В которой мы увидим из окна гостиницы Гайд-парк и отправимся на первую прогулку по Лондону

Если раньше, году в 1989, любой выезд за границу сопровождался приятным культурным пусть не шоком, но уж точно моральной встряской, теперь ощущение, будто спишь и видишь всё во сне, почему-то отсутствует напрочь. Ну, Лондон, значит, Лондон. Пэддингтонский вокзал? Пусть будет Пэддингтонский вокзал.

Вообще вокзалы я не люблю. Попробуйте прогуляться поблизости от, скажем, Белорусского вокзала в Москве, и вы быстро поймёте, почему. В Лондоне, конечно, никто не будет кричать вам в ухо и предлагать все радости жизни, а под ногами хлюпать вечная жижа, однако и здесь хочется воспользоваться платформой по её прямому назначению — побыстрее от неё уйти. Разве что по токийскому вокзалу можно ходить полдня и не сильно заскучать, но лишь потому, что он на вокзал не похож вовсе: так, многоэтажный магазин с ресторанами.

Прямо с платформы, миновав полк покинутых велосипедов, мы вышли через широкие ворота на залитую солнцем улицу и сразу же попали под грибной дождь. Пришлось первым делом надевать наши брезентовые ручной работы шляпы, которые я в своё время купил для подобных нужд в порту Кейптауна, что в ЮАР. Поскольку хожу я в очках, а зонтик при чемодане и плечевых сумках с оптикой — вещь неудобная, широкие поля непромокаемой шляпы — то, что доктор прописал.

Район, где приютился Пэддингтонский вокзал, очарователен. Как и многие лондонские районы, расположенные между центром (которого, по сути, не существует) и окраинами (которые во всём мире одинаковые — спальные районы, будь то Стокгольм, Вена, Париж или Питер). Когда в 1773 году один тогдашний историк писал, что «Лондон являет собой два города (cities), один городок (borough) и сорок шесть древних деревень (villages)», Пэддингтон был как раз одной из этих последних. Как и всюду в нормальных городах, к которым нельзя не отнести Лондон, здесь много зелени, уютных садиков перед рядами разнофасадных и оттого никогда не утомляющих взгляд домов, мало пешеходов и мало машин. Хотя вообще-то в Лондоне машин наверняка ничуть не меньше, чем в вечно стоящей в пробках Москве. Когда-то они тоже сделались здесь проблемой, но местные власти приняли разумные меры, и теперь обилие транспорта почти не сказывается ни на дорогах, ни на чистоте воздуха.

В поисках гостиницы мы не спеша двинулись по Праед-стрит, переходящей в Крейвен-роуд. Со свойственной мне самоуверенностью я решил, что без труда смогу выйти к заветному треугольнику улиц, на одной из граней которого находилась наша гостиница. Без труда и без карты. В мою память навсегда врезался случай, когда я впервые попал в Париж и ехал от аэропорта в обычном рейсовом автобусе. После очередного поворота, я бросил взгляд на табличку с названием улицы, не поверил своим глазам и бросился к водителю, умоляя его на его родном французском остановиться и выпустить меня — мы как раз проезжали мою гостиницу по адресу Рю Блянш, 3. Водитель, разумеется, со свойственной парижанам вздорностью и не подумал останавливаться, чтобы облегчить жизнь какому-то сумасшедшему попрошайке, так что мне потом пришлось шлёпать с чемоданом в гору от самой церкви св. Троицы.

Вот и теперь, очень живо представляя себе план этого участка города, я смело шествовал впереди, попутно рассказывая жене о том, что при всей своей привлекательности Пэддингтон вошёл в английскую историю, точнее, язык далеко не с самой радужной стороны. Так, например, в знаменитом словаре Уэбстера упомянуты три слэнговых оборота, связанных с Пэддингтоном, причём все они связаны с таким нужным родом человеческой деятельности, как казнью преступников через повешение. «Пэддингтонская ярмарка» (Paddington Fair) или «Пэддингтонский ярмарочный день» (Paddington Fair Day) означают как раз таки публичную казнь на виселице, а выражение «сплясать пэддингтонскую присядку» (to dance the Paddington frisk), собственно, и означает быть повешенным.

Конечно, по адресу Бошам Лодж, 19, здесь жил известный поэт викторианской эпохи Роберт Браунинг, но именно на Праед-стрит, в больнице св. Марии в 1874 году химик по имени Олдер Райт впервые синтезировал такую гадость, как героин. Правда, там же, спустя полвека, сэр Александр Флеминг значительно подправил карму больницы и сумел изолировать пенициллин, за что удостоился Нобелевской премии.

По мере того, как мы, мило беседуя, удалялись от вокзала, я всё с большей грустью начинал понимать, что заблудился в трёх соснах. Нужная улица мыслилась уже где-то рядом, Гайд-парком почти пахло, однако вокруг по-прежнему были лишь беззаботные домики. Пришлось останавливаться и сверяться с картой. Как назло пропали обычно столь повсеместные указатели улиц. Когда же мы дошли до первого, оказалось, что я даже на карте не очень точно понимаю, где нахожусь. Поинтересовался у встречного работяги, где находится Гайд-парк. Он махнул рукой в сторону, но мне этот его жест показался не очень уверенным. Спросил ещё кого-то. Махнули в другую сторону. Мы пошли дальше. При этом я делал независимый вид, останавливался и то и дело включал камеру и щелкал фотоаппаратом. Кто знает, может, мы сюда больше не успеем заглянуть.

Потом дорогу спросили у меня. Полная дама с американским акцентом слегка растеряно улыбалась и чётких указаний услышать уже не мечтала. Похоже, она искала Гайд-парк дольше нас.

Втроём мы поплутали ещё немного. Всюду были дома, скверики и пабы, но они нам сейчас только мешали. Я не сказал важного: дома в Лондоне, особенно жилые, это не отдельные постройки, а двух-трех этажные шкафчики, глядящие на вас стройным рядом подъездов с колоннами, крылечками и ступеньками. Иногда, чтобы обойти подобный дом, приходится идти довольно далеко. Что мы и делали, всякий раз надеясь обнаружить за углом заветный зелёный простор Гайд-парка.

Наконец, мы его нашли! Для этого, оказывается, нужно было просто отчаяться. Он всё время был рядом, о чём свидетельствовало моё чутьё и вырываемая ветром карта. Просто решил поиграть с нами в прятки.

Я окончательно сверился с местностью и радостно повёл жену… в противоположную от гостиницы сторону. Почему так получилось, не знаю до сих пор. Мы вырулили с Брук-стрит и пошли по Бейсуотер-роуд. Бейсуотер-роуд тянется вдоль всей северной границы Гайд-парка. Заблудиться на ней невозможно. Если, конечно, знать, что свернул с Брук-стрит. Но это я знаю теперь, а тогда мне показалось, что мы даже не дошли до станции метро «Ланкастер Гейт» — ближайшего ориентира нашей гостиницы. Шли мы, правда, подозрительно долго. Спохватился я лишь тогда, когда впереди заметил контуры Мраморной Арки, знаменовавшей собой конец парка. Пришлось останавливаться, ругаться на себя и идти обратно.

Если по прямой от выхода из вокзала Пэддингтон до гостиницы «London Elizabeth» метров 500, то мы в тот день плутали никак не меньше километров трёх. К чести жены стоит сказать, что подобные испытания она выносит стоически: мы же «гуляли»…

Ошибившись в выборе поворота в последний раз и свернув на Уэстборн-стрит, вместо того, чтобы спокойно дойти до нужной нам Ланкастерской Террасы, мы зачем-то обошли высотный, вероятно, гостиничный комплекс «Ланкастер», и я издалека увидел заветную надпись над типичным для постоялых дворов такого типа беленьким крылечком с двумя колоннами и плоским козырьком.

Поймите меня правильно, я вовсе не хочу никому делать рекламу (хотя занимался этой ерундой больше 20 лет своей трудовой деятельности). Название гостиниц здесь и дальше и привожу лишь затем, чтобы ничего не придумывать, придерживаться фактов и давать вам возможность выбирать, если вы когда-нибудь захотите проехаться по тем же городам и весям.

В подтверждение своих слов сразу скажу, что второй раз я в «London Elizabeth» не остановлюсь. При том, что это гостиница на 100% типичная для Лондона, с английской атмосферой, континентальным завтраком и даже уютным камином в районе стойки администратора (в просторечье — «reception»).

Вы подходите к стойке, вам радостно улыбаются, разглядывают ваш ваучер, находят ваше имя, просят заполнить три строчки в гостевой анкете, сообщают, что завтрак с семи до десяти (ну, или около того), дают ключ от номера на третьем этаже и уже вслед извиняются за то, что «как раз сегодня лифт по техническим причинам не работает». Протискиваясь по безумно узкой да ещё и витой лестнице с чемоданами, вы понимаете, что «третий этаж», это на самом деле здешний четвёртый, поскольку их первый — это наш второй, а наш первый — это их «земляной» (ground floor). Чтобы закрыть эту тему, замечу, что мы пробыли в гостинице две ночи и формально три дня, однако лифт так никто и не включил.

К гостиницам я крайне неприхотлив. Немногие номера остались у меня в памяти. Помню свою первую настоящую гостиницу на окраине крохотного датского городка Миддельфарт, куда я попал в качестве переводчика с датского, потому что мой приятель-датчанин был в это время занят и благородно уступил мне своего клиента, которым оказался один тогдашний рыболовецкий гигант во главе с настоящим датским мультимиллионером. Тот номер имел по площади метров сто квадратных, посреди него стояла кровать «на четверых», а вместо ванной было две ванных и два душа, где одновременно могла бы резвиться вся команда по водному полу или фигурному плаванию, причём вместе с дублирующим составом. Помню номер в том же Кейптауне, где во всю стену было стекло, а под тобой — этажей 30 и роскошный вид на Столовую гору. Помню пятизвёздочную гостиницу в Париже, в шаге от Вандомской площади и Тюильри, где в номер нужно было протискиваться бочком, а через кровать буквально переступать — такое там всё было, мягко говоря, «миниатюрное». Помню полукруглый номер в гостинице «Принц», что в японском местечке Хаконе, славящемся своими горячими источниками. Окно выходило на живописнейшее озеро Асиноко, и утром, вглядываясь в легкую дымку над водой и слушая капель дождя, хотелось поскорее умереть от щемящей радости гармонии с природой.

Лестница, по которой мы поднимались, поскрипывала здесь аж с 1850 года. Когда-то здесь хаживало семейство лорда Батлера, который в недавнем прошлом занимал крупные государственные должности, а нынче заседает в Палате Лордов. Во время второй мировой здесь квартировали польские лётчики. Лордом я никогда не был, польской крови во мне маловато, однако если бы не лифт и два чемодана, я тоже чувствовал себя, как дома.

Особенно нас позабавил ключ, точнее, здоровенная деревяшка, приделанная к нему цепочкой. Мы (да и вы, наверное) успели привыкнуть к тому, что с некоторых пор ключи представляют собой пластиковую карточку, которую сперва нужно сунуть в прорезь рядом с рукояткой, а потом вставить в такую же прорезь в стене, чтобы номер понял, что ты в него вошёл и дал тебе возможность пользоваться электричеством.

Средняя стоимость номера в «London Elizabeth» составляет порядка 100 фунтов за ночь. В это включается обычный санузел с неудобным душем в коротенькой ванной, узенький проулок коридора, комната с кроватью, застеленной одним общим одеялом, и окно, выходящее на оживлённейший перекрёсток, движение на котором не прекращается ни днём не ночью. Закрывать же окно совсем не хочется, потому что тогда становится слишком жарко и душно. Зато без проблем ловится Интернет, а если высунуть голову подальше, то справа открывается замечательный вид на один из входов в Гайд-парк. При желании номера могут стоить и более 300 фунтов, называться «королевскими», «имперскими» и т.п., однако и плюсы и минусы останутся ровно теми же: близость парка и несмолкаемый шум.

Глава 4

О Гайд-парке, Мраморной Арке, Оксфорд-стрит и, конечно, о виселицах

Когда мы пришли в себя, расположились, обменялись первыми впечатлениями и посмотрели на часы, было начало второго. При отстающей разнице с Москвой в 4 часа это означало, что обед наш остался в самолёте, а тот, что предвидится, будет скорее московским ужином. Наскоро закусив домашне-самолётной заначкой с местным чайком, мы решили, что до первых позывов голода времени ещё предостаточно, а потому закрыли чемоданы, посмотрели на голубое небо с белыми облачками, я выслушал очередную колкость насчёт моей привычки таскать с собой зонтик, который нам наверняка никогда не пригодится, и первая прогулка по Лондону началась.

Не знаю, кого как, а меня Гайд-парк разочаровал ещё при первом знакомстве. Впервые я услышал о нём в школе, на уроке не слишком любимого мною тогда английского языка, в связи с тем, что там есть один уголок и этот уголок называется «Уголком ораторов». Мол, собираются интересные люди, выступают друг пред другом, режут правду-матку и никто их не ловит и не сажает. В советское время представлять подобное было крайне интересно, однако сам парк виделся мне парком, то есть чем-то вроде парка Филёвского — эдакого цивилизованного леса с дорожками для прогулок. В действительности же Гайд-парк оказался широким полем, на котором деревья растут, но весьма выборочно, так что ни о каком лесе речи нет и быть не может. Зато дорожки есть. И даже специальные, для лошадей, на которых тут изредка катаются ученики местной верховой школы.

История парка начинается с 1536 года, когда известный своими шестью женитьбами и отделением англиканской церкви от римской католической король Генрих VIII отнял поместье Гайд у каноников Вестминстерского аббатства. Территория парка была закрыта, там водились лоси и устраивались королевские охоты. Дальше историки расходятся во мнениях. В одной книге мне доводилось читать, что парк открыл для публики Яков I. В другой первым его «открывателем» значится Джеймс I (правда, он пускал туда лишь ограниченное количество дворян), а окончательным — Карл I в 1637 году. Вильгельм Оранский решил поселиться там со своей молодой женой, но выбрал для дома место подальше от людей, на краю Гайд-парка. С помощью вездесущего Кристофера Рена в конце XVII века там возник Кенсингтонский дворец, ставший свидетелем многих интересных событий. Например, в 1714 году в нём внезапно скончалась королева Анна — говорят, от переедания. А в 5 утра 20 июня 1837 года именно здесь принцесса Виктория Кентская узнала, что стала венценосной особой. Теперь её именем названа одна из самых интересных эпох — 64 года её бессменного правления. Сегодня половину дворца по-прежнему занимают под резиденцию члены королевской семьи. Вторая половина милостиво открыта для туристов. Английские короли и королевы обожают делать вид, что у них мало денег и им приходится подрабатывать таким вот нехитрым способом.

Наши планы на этот день не были наполеоновскими. Нам предстоял ещё полный световой день завтра (нужно было только выделить часок-другой, чтобы отметиться в агентстве и уточнить время отъезда), ночь и утро. После возвращения из тура в нашем распоряжении оставалась большая часть вечера, ещё одна ночь и несколько часов до вылета. Поэтому для первого знакомства я предложил жене программу в пределах пешей досягаемости: по Гайд-парку до Оксфорд-стрит — длиннющей торговой улицы Европы, потом заход в собрание Уоллеса (которое, готовясь к поездке, углядела именно Алина), оттуда марш-бросок до музея Мадам Тюссо и квартиры Шерлока Холмса, благо они рядом, в какой-то момент обед (он же ужин) ну, а потом — как получится.

Если вы сейчас посмотрите на карту и сочтёте, что это — ерундовое расстояние и осилить за полдня можно в принципе гораздо больше, спешу вас предостеречь как человек, который знает, что такое проехать почти 400 километров за два дня на велосипеде с запада на восток Дании и ещё заскочить по пути переночевать у друга по переписке. Не забывайте, что в путешествии не стоит ставить перед собой цель увидеть вообще всё, но то, что увидишь, нужно осмыслить, запомнить и, конечно же, запечатлеть в цифре. И при этом очень желательно, чтобы вы получали от этого процесса удовольствие.

Итак, мы вошли в Гайд-парк в том месте, где озеро (или пруд) Серпентайн («змеиное») являет собой естественную границу между ним и Кенсингтон-гарденс. Повсюду лавочки, фонтаны, праздная публика, резвящиеся собаки, голосистые дети и шустрые белки. Откуда взялось название Змеиное? Кто-то считает, что виной тому кривая форма озера. Другие указывают на зеленоватый оттенок воды. Не знаю. Рептилии в Англии с её королевской историей вообще в почёте.

Раньше озеро искусственно подпитывалось речкой Уэстборн. Потому что до распоряжения королевы Каролины, жены Георга II, его тут вообще не было. В 30-е годы XVIII века оно таки появилось, причём задало своей формой тон многим другим рукотворным озёрам в Англии, которые до того принято было делать прямыми. В связи с развитием Пэддингтона уже в начале XIX века речку пришлось спрятать под землю, то есть пустить по трубам. Если вы спуститесь сегодня в метро на станции «Слоун Скуэа», то увидите серую прямоугольную трубу, идущую прямо над крышами электричек. Это и есть остатки Уэстборн. Какое-то время воду в Змеиное озеро закачивали аж из Темзы, но теперь времена изменились и были найдены возможности поддерживать его за счет подземных скважин.

Печальную известность Змеиное озеро получило в 1816 году, когда из него выловили тело утонувшей беременной жены поэта Перси Биши Шелли. Впоследствии аура озера подправилась: на его кривых берегах стали проводить выставки и королевские торжества, а в 2012 году вокруг него носились, высунув языки, олимпийцы.

Гайд-парк встретил нас Итальянским садом, пять фонтанов которого окружены статуями в классическом стиле. Одна из них выделяется бронзовым отливом и являет собой Эдварда Дженнера (Edward Jenner), изобретателя такой, на первый взгляд, безобидной штуки как вакцинация. На второй взгляд прививки выглядят никчёмными, а на третий — опасными. Старина Эдвард заражал людей коровьей оспой. За это в его честь в Лондоне назвали целый институт. А нынешний муж королевы как-то во всеуслышание признался, что если реинкарнация существует, то в следующей жизни он хотел бы вернуться на землю смертоносным вирусом и сократить человечество до заветного миллиарда.

Пройти парк насквозь мы собирались на следующий день, так что сразу от Итальянского сада взяли направо и через травяные лужайки, детские площадки и вольеры для выездки (где, кстати, упражнялись на потеху прохожих юные конники), заигрывая с кокетливыми белками и восхищаясь стойкости вековых деревьев (у нас бы такие давно спилили, чтобы застроить Гайд-парк гаражами, торговыми центрами и мечетями) дошли до Уголка Ораторов.

История этого местечка уходит говорливыми корнями в неспокойный XIX век. Ещё Карл Мордехай (он же Маркс) видел первые признаки английской революции в выступлении рабочего люда против так называемого билля о воскресной торговле, запрещавшего продавать и покупать товары в воскресенье, тогда как для простого народа это был единственный выходной.

Наивно полагать, что Уголок Ораторов является тем местом, где и сегодня можно высказывать всё, что думаешь, и тебе за это ничего не будет. На самом деле он очень похож на Интернет с его социальными сетями. Попробуй написать то, что кому-то почему-то не понравится или будь чуть более усердным в размещении своих объявлений, и тебя легко и быстро забанят с подачи анонимных злопыхателей. Сколько я туда ни захаживал, и каждый раз меня не покидало ощущение, что в Уголке Ораторов выступают не прирождённые демосфены, а профессиональные провокаторы, алкоголики или в лучшем случае небуйные сумасшедшие.

Наиболее колоритным персонажем в тот день там был одетый в чёрную мантию судьи белозубый негр с целым набором красно-белых английских флажков. Пониже живота у него висел плакат с перечнем неких расовых кодов, которыми будто бы пользуется тайная полиция, а сам он то и дело вскидывал руку в нацистском приветствии. Всего кодов перечислялось семь. Так аббревиатуре IC1 соответствовал «белый европеец» и белый квадратик, IC2 — «темный европеец» и розовато-поросячий квадратик, IC3 — «чёрный» и квадратик Малевича и т. д. Под кодом IC7 скрывался некий серый цвет, о котором было написано, что его представитель «неизвестен» (unknown).

Если вы думаете, что в Уголке Ораторов толчётся много народа, то вы ошибаетесь. На раскладных лесенках или коробках из-под пива стояло человек пять, зевак между ними прохаживалась от силы сотня — вот и вся гулянка. Полиции в форме поблизости не было, в штатском — не считал. Чувствовалось, что всем эта псевдо свободная дребедень порядком осточертела, и ораторы с большей охотой занялись бы здесь приторговыванием матрёшками или канарейками. Кабы кто позволил…

Не вдохновившись, мы свернули к выходу из Гайд-парка, который гордо преграждала розовато-белая Мраморная Арка (Marble Arch).

Что она такое и зачем понадобилась здесь, на пересечении Бейсуотер-роуд и Парк-лейн, но как-то неуклюже, в сторонке, сбочку?

Начнём с того, что до 1851 года она стояла перед Букингемским дворцом. Придумал её в 1825 году «наш Джон» — архитектор Джон Нэш (John Nash). Раньше проходить под ней имели право лишь особы королевских кровей да королевская конная артиллерия.

При первом же взгляде на арку понимаешь, что без плагиата здесь не обошлось. В самом деле, если вы бывали в Париже, то видели точно такую же, только гораздо более симпатичную Триумфальную Арку (не на Площади Звезды, а в парке Тюильри, что перед Лувром), а если и Рим вам не чужд, то вы наверняка помните арку Константина рядышком с Колизеем.

Как водится, начатое в 1827 году строительство обошлось в копеечку и три года спустя было просто-напросто заморожено. Вероятно, в ком-то всё-таки проснулась совесть. Не Сочи же — Лондон, однако. Через два года строительство возобновилось и завершилось за год ценой отказа он многих «наворотов».

Изначально планировалось, что, как и в Париже, арку будет венчать некая скульптурная композиция. В данном случае это должен был быть мемориал в честь победы при Ватерлоо и морских баталий Нельсона. Сегодня тот проект можно увидеть в форме макета в музее Виктории и Альберта, сделанные, но не установленные скульптуры и фризы украсили сам Букингемский дворец, а барельеф Росси, посвящённый Европе и Азии использовался в убранстве Национальной галереи. Статуя Георга IV обрела покой на одном из пьедесталов Трафальгарской площади.

Воздух раньше в Лондоне был плохим, загрязнённым (во что с трудом верится сегодня, когда всё производство, верфи и т. п. вынесены подальше, на Кудыкину гору), и мрамор арки быстро утратил свою изначальную белизну. Тогдашние журналы писали, что она «обесцвечена дымом и сыростью и напоминает свои видом огромный кусок сахара в витрине кондитерской».

Гиды и популярные справочники расскажут вам историю о том, что арку переставили потому, что она оказалась слишком узкой для королевских экипажей. Не верьте. Или напомните им, что во время коронации в 1953 году золотая карета Елизаветы совершенно спокойно проехала под ней. Арку убрали в процессе сооружения нового восточного крыла Букингемского дворца в 1850 году. Вплоть до 1968 года в трёх маленьких комнатушках внутри неё размещалось отделение полиции. Кстати, очень может быть, что в будущем урбанисты возьмут верх, и арку переставят ещё ближе к Гайд-парку, чтобы не мешалась на оживлённом перекрёстке.

Справа от арки стоит так называемое Тайбёрново дерево. Точное, лежит. Точнее, его нет вовсе, а на его месте круглый вдавленный в землю камень с соответствующей надписью. Раньше здесь была деревенька Тайбёрн, которая в процессе истории стала местом казней (где только народ ни казнили!). Казни продолжались с начала XIV века вплоть до 1783 года. Примечательно, что 30 января 1661 года тут повторно «казнили» тело Оливера Кромвеля, эксгумированное из Вестминстерского аббатства.

Всё это я вспоминал под весёленький мотивчик «Ангелы маршируют» Луи Армстронга, который вполне музыкально наигрывал на электрогитаре пожилой негритёнок в шапке-ушанке. Музыкант улыбался и корчил рожи, делая вид, будто не замечает, что его снимают на большую профессиональную камеру двое телевизионщиков. Когда они стали брать у него интервью, мы тронулись дальше, нырнули в подземный переход и вынырнули уже на Оксфорд-стрит.

Как я уже упоминал, Оксфорд-стрит внушает уважение своей протяжённостью. Её длина — полторы мили, то есть порядка двух с половиной километров. Если же учесть, что все первые этажи и не только занимают свыше 300 магазинов, причём довольно серьезных, не палаток, то прогулка по ней, тем более с девушкой, может занять не один день. К счастью, моя Алина оказалась здесь после Японии, Германии, Италии и прочих стран «не для слабонервных», а потому смотрела на витрины и предлагавшееся в них шмотьё более чем равнодушно. Нет, никто не спорит, вьетнамцы и камбоджийцы за десяток-другой лет получения заказов на изготовление «модной» одежды и обуви научились это делать неплохо, но только меня этот ширпотреб почему-то раздражает. И не только своими далеко не вьетнамскими ценами, но и грустным качеством. Лет двадцать назад итальянцы в Италии, особенно пожилые, выглядели импозантно и дорого. Два года назад я таких не увидел вовсе. Все стали носить какие-то чёрные дутые куртки. Даже в Милане.

Кстати, из Милана мы с Алиной, отчаявшись найти что-либо приличное хотя бы для детей, решили совершить своеобразный шоп-тур в соседнюю Швейцарию, куда прямо от замка Сфорца в определённые дни и часы отходит автобус с туристами, желающими купить то, чего они не смогли найти в «столице моды» и к тому же не по таким заоблачным ценам. Вас провозят замечательным маршрутом по живописным областям северной Италии, мимо озера Комо, пересекают границу и выпускают на несколько часов среди многоэтажных магазинов-городов. К слову сказать, за четыре часа мы успели в довольно быстром темпе обойти только один. Так вот, именно там на Алину снизошло прозрение. Поначалу у неё разбежались глаза от обилия выбора и названий производителей, но её вечно скептически настроенный муж предложил пари: если хоть на одной из понравившихся ей вещей не будет написано «сделано в Китае» или «во Вьетнаме», он… проиграет. В итоге я, действительно, проиграл, потому что на самых дорогих и не таких уж ужасных курточках было написано «сделано в Турции».

Когда на вас нет шор предубеждений, воспитанных рекламой, вы не пропадёте даже на Оксфорд-стрит. На моё предложение не отказывать себе ни в чём и ради удовольствия заглянуть в какой-нибудь магазинчик, если, разумеется, захочется, Алина ответила мне взглядом, полным неподдельного удивления.

Когда-то Оксфорд-стрит называлась Тринобантина и связывала Хэмпшир с Колчестером. Я имею в виду времена римлян, построивших здесь, на Темзе, первое поселение и давших ему имя Лондиниум. С XII века и вплоть до 1729 года они называлась Тайбёрн-роуд (не столько в честь одноименных виселиц возле Мраморной арки, сколько в честь протекавшей здесь речушки), Аксбридж-роуд, Вустер-роуд и Оксфорд-роуд. В конце XVIII века все здешние поля прикупил эрл Оксфордский, превратив бывшую дорогу из тюрьмы Ньюгейт к Тайбёрнову дереву в место для гуляний и маскарадов. Позже здесь стали в большом количестве открываться магазины.

На Оксфорд-стрит с грустью понимаешь, что нынешний Лондон уже не тот, что был при Оскаре Уайльде или сэре Конан Дойле. Водоразделом стала вторая мировая с её бомбёжками. Гитлер терпеть не мог Черчилля (хотя зачем-то позволил ему не проиграть, когда такая возможность у него была), а пострадал город. За небольшим исключением по-настоящему старые здания здесь (в Лондоне вообще, не на Оксфорд-стрит) — это первые этажи. Остальное надстраивалось позже.

Как вы уже могли понять, Мекка для шопоголиков не была главным пунктом нашего маршрута. Где-то здесь, неподалёку, на задворках, точнее, на площади, названной по имени города моей любимой футбольной команды (о как завернул!), скрывалось нечто гораздо более интересное — коллекция Уоллеса. Засмотревшись на низкорослую публику и обманчивое разнообразие магазинов, мы прошли нужный поворот налево, но решили не возвращаться, а прогуляться дворами.

Глава 5

В которой я буду разглагольствовать об искусстве, навещать Холмса, позировать среди мировых знаменитостей и облучаться лазером

В Лондоне, как и в любом туристическом городе, вас ждут приятные контрасты. Стоит вам отметиться там, где «не побывать нельзя», и зайти за угол, как вы оказываетесь в другом мире, где вас никто не ждёт, а потому ничто не мешает вашему восприятию. Находясь, скажем, в Венеции (только, заклинаю вас, не летом!), нельзя не увидеть площадь Сан-Марко, это очевидно. Но если вы не пройдёте по Славянской набережной дальше, куда не доходят ленивые туристы, и не свернёте через три моста на улицу Гарибальди, где в многочисленных ресторанчиках сидит сугубо местная публика, понимающая толк в венецианской кухне и потому никогда не ужинающая в дорогих «одноразовых» ресторанах для приезжих вокруг моста Реальто, боюсь, вы никогда не почувствуете настоящую Венецию.

До этой поездки я, к стыду своему, про собрание Уоллеса не знал, хотя кичился тем, что побывал (и не один раз) во всех основных галереях России, Италии, Франции, Англии, Испании, Германии, Португалии и даже Японии. Правда, я не застал открытой галерею в Мюнхене, а также не бывал в США и потому не знаком с экспозицией нью-йоркского музея Метрополитен, но в остальном, как мне казалось, в моём послужном списке нет крупных белых пятен. Оказалось, что есть. Молодец, Алина!

Пока мы шли, теперь уже после очередного поворота сверяясь с картой и читая на каждом перекрёстке надписи «Look right» под ногами, сделанные белой краской специально для глупых пилигримов с континента, привыкших, что сперва нужно смотреть налево, а потом направо, потому что в Англии, как вы знаете, наоборот, так вот, проделывая эти нехитрые упредительные телодвижения, я размышлял о том, как же хорошо, что где-то на свете ещё сохранились частные коллекции, которые можно увидеть и почувствовать.

Вы когда-нибудь бывали в Третьяковской галерее? Смею надеяться, что если вы заинтересовались этой книгой, то склонны к любознательности, а потому, да, бывали. Но я очень не уверен, что вы застали её в том виде, в каком она была до «реставрации», когда оригинальное здание надстроили, а экспозицию расширили, растянули и перевесили. Потому что мне посчастливилось побывать там с отцом задолго до её раскурочивания, начавшегося в 1986 году и продолжавшегося без малого десять лет. Не знаю, сколько раз за это время Павел Михайлович перевернулся в гробу. Когда галерея открылась снова, остались лишь картины — духа не было. И уже не будет. А ведь для подобных коллекций очень важно не только то, что именно вставлено в раму, но и где это произведение висит, рядом с чем и т. п. Для правильного восприятия важна «рука хозяина», если она была. Особенно, когда раньше среди всего этого торжества искусства жили живые люди, когда нынешняя галерея в прямом смысле слова была их домом.

Второй раз я ощутил чарующую домашнюю атмосферу, когда, тоже с отцом, шёл по уютным коридорчикам дворца Питти во Флоренции и остановился в маленькой гостиной, со стен которой на нас смотрели сразу пять работ Рафаэля (на самом деле их там восемь, но выделялись пять). А вокруг были стулья, диванчики и всякая домашняя утварь, нужная для повседневности. Рафаэль присутствовал здесь не для вздохов умиления, а просто — для красоты. И это лишь усиливало впечатление.

От Хартфорд-хауса я был вправе ожидать чего-то подобного. Именно в нём на протяжении всей своей 70-летней жизни Ричард Сеймур-Конуэй, он же 4-й маркиз Хартфордский собирал со всего мира произведения искусства, которые вместе с домом завещал своему внебрачному сыну — сэру Ричарду Уоллесу. Вдова последнего, собственно, и завещала всю коллекцию английской нации. Женщиной она была, судя по всему, умной, а потому в завещании выдвинула одно очень простое условие: ни один из предметов собрания ни при каких обстоятельствах не должен покидать стен Хартфорд-хауса, даже на время.

Весьма примечательно, что первозданности Палатинской галереи Питти мы тоже обязаны женщине — герцогине Анне Марии Луизе, завещавшей в 1743 году всех своих Рафаэлей, Тицианов, Рубенсов, Тинторетто, Липпи, Боттичелли и Веронезе с Ван Дейками городу Флоренции.

В коллекции Уоллеса также присутствуют два полотна Тициана, четыре — Рембрандта, три — Рубенса, четыре — Ван Дейка, двадцать два — Каналетто, есть там и Франс Хальс, и Мурильо, и Веласкес, и англичане вроде Гейнсборо и Рейнолдса, и французские художники. Ценители искусства вообще, а не только живописи, найдут там красивую мебель, фарфор, скульптуры, миниатюры, европейское и восточное оружие с доспехами и произведения из золота.

Когда мы, наконец, нашли зелёненький скверик, называющийся Манчестерской площадью и вошли в белокаменный свадебный торт подъезда (это сравнение вырвалось у меня самопроизвольно, но я решил его оставить, поскольку трёхэтажное здание и в самом деле похоже на торт, аппетитно присыпанный кофейной пудрой, и в таком случае выдающееся во дворик крыльцо с колоннами — начинка конфет «Птичье молоко»), нас ждали две новости: хорошая и не очень. Вход был, как и всюду в государственных галереях Англии, бесплатным, однако мне почему-то запретили пользоваться видеокамерой. Фотоаппарат под рестрикцию, к счастью, не попадал, если я обещал не пользоваться вспышкой. А зачем, спрашивается, мне вспышка, если у меня одна из последних моделей «Соньки»? Даже её предшественницы позволяли мне украдкой снимать разных спящих в Шанхае Будд, которых снимать запрещается строго — снимать в полутьме, с рук, но при этом результат без всякой вспышки получался чётким и ярким.

Описывать странствия по музеям и галереям — дело неблагодарное. Если уж репродукции трудно назвать даже бледной тенью оригиналов, то чего стоит образ, облачённый в слова. Это надо видеть. А видеть, действительно, надо.

Могу разве что поделиться своим опытом восприятия картинных галерей. Заглядывая в новый зал, я обычно выхожу на середину и осматриваюсь. Как правило, одна-две работы сразу привлекают внимание. К ним я подхожу в первую очередь. Остальное осматривается в процессе неспешного хождения вдоль стен. Очередь следующей залы наступает только после полного круга по предыдущей. До сих пор у меня это не получалось в двух местах: у «голландцев» в Эрмитаже, потому что там очень хочется рассмотреть каждую мордашку каждой крохотной коровки на поле и каждый конёк маленького бегунка по заледеневшему каналу, и в вилле Боргезе, потому что в ней такая концентрация вечного, что подбираешь челюсть только когда, когда выходишь на бодрящий римский воздух.

Вообще же восприятие искусства — вещь сугубо индивидуальная и каждый волен иметь свои особые предпочтения в силу собственного вкуса. Или его отсутствия.

Мне, например, нравятся музеи, где целый зал посвящён чему-то одному. Например, статуе Давида во флорентийской Академии, или пролёт лестницы с Никой Самофракийской — в Лувре. У Уоллеса можно найти зал, где, кроме стеклянных шкафов по стенам с доспехами и оружием, в центре стоит бронированный конь с рыцарем — и больше ничего. В Дрезденской галерее (как и в Эрмитаже) такого не встретишь: там выставлено всё и сразу. И это притупляет восприятие.

Кстати о доспехах. Недавно я столкнулся по этому поводу с двумя новыми теориями. По одной все доспехи, что мы видим сегодня в музеях — новодел. Причина тому — их качество. Слишком хорошее. Не в смысле того, что на них почти нет царапин (что, согласитесь, тоже довольно подозрительно), но в смысле физической невозможности изготавливать идеально гладкие нагрудники и замечательно округлые шлемы с помощью молотка и наковальни. Для подобной работы нужен не молоток, а пресс, который появился гораздо позже рыцарей.

По другой версии следует, что концом доспехов стало появление арбалета. Потому что из него стреляли железными болтами не бог весть с какого расстояния, а практически в упор, поскольку натягивать арбалет для нового выстрела — целая канитель, так что логичнее сделать такой выстрел один, но уж наверняка. Метров же с тридцати железный болт прошивает доспех на раз, превращая его в ненужную консервную банку, а незадачливого хозяина — в бездушную оболочку. Как любитель пострелять из обычного корейского (деревянного) лука на своём деревенском участке я, увы, не понаслышке знаю, что даже обычная стрела со стальным наконечником, срикошетив о мишень в 35 шагах, пролетает ещё шагов десять в сторону и насквозь прошивает железный лист забора. Не забывайте при этом, что таким образом, действительно, можно было легко обрушить культуру в серость средневековья, поскольку под дорогущими рыцарскими доспехами скрывались не абы кто бы, а цвет тогдашней аристократии. Благодаря изобретению арбалета, нужда в доспехах отпала, они заняли место в коллекциях, а развитие военного дела пошло своим чередом, без них. Если это так, то век рыцаря в доспехах длился на самом деле не несколько столетий, как нам рассказывают, а от силы лет пятьдесят.

На обеих теориях я вовсе не настаиваю, просто они мне показались занятными и запомнились, а ежели логика последней показалась вам странной, вспомните, почему с некоторых пор города перестали обносить неприступными стенами. Правильно, потому что были изобретены пушки, против которых эти стены всё равно бы не выстояли.

Не помню точно, но предполагаю, что на беглый осмотр уоллесовских богатств у нас ушло часа полтора. Думаю, было уже около четырёх вечера, поскольку я начинал испытывать неторопливо подползавшее чувство голода и спешить: в путеводителях говорится, что музей мадам Тюссо закрывается по выходным в 18:00, а я, честно говоря, хотел ещё застать открытой квартиру Холмса на соседней Бейкер-стрит.

Тянувшееся до сих пор праздной рысцой время внезапно перешло в галоп. К тому же пошел дождь. Сперва мелкий, но постепенно всё усиливающийся. Хотя пока ещё грибной, как накануне.

До Пекарной (baker — пекарь, булочник) мы дошли за три минуты, но от одноимённой станции метро, находящейся ровно между музеем мадам и квартирой детектива, нас отделяло пять кварталов и шесть перекрёстков. Золотое правило «поспешай медленно» в нашем случае уже не годилось.

Сегодня, чтобы попасть в гости к мадам Тюссо, нужно свернуть на Мэрилебон-роуд, а когда в 1835 году открылась её первая постоянная выставка, она располагалась прямо на Бейкер-стрит.

Мы прошли мимо. Я всё-таки больше хотел попасть к Холмсу, а Алине было довольно безразлична к обеим достопримечательностям.

Сэр Артур поселил своего вечного героя по адресу Бейкер-стрит 221b. В тогдашнем 1890 году (и вплоть до 1930 года) нумерация домов по этой улице заканчивалась цифрой 85. Когда улица вытянулась дальше, к Риджентс-парку, здания с 219 по 229 в 1932 году заняла крупная финансовая компания «Национальное строительное общество Эбби». Вероятно, среди его начальников попался поклонник таланта Конан Дойла (или Холмса), потому что «Эбби» наняла постоянного секретаря, который (или которая) отвечал на письма, приходившие на адрес знаменитого сыщика. В 1990 на стене дома появилась синяя табличка, знаменующая в Англии официальное решение о том, что по такому-то адресу некогда проживал такой-то известный человек. Персонаж писателя обрёл статус «жившего». Осталось выяснить, где же именно. Начался пятнадцатилетний диспут между «Эбби» и «Музеем Шерлока Холмса» за право продолжать получать письма и отвечать на них от имени экстравагантного детектива. Закончился он лишь с закрытием «Эбби» (вызванным, правда, не столько происками музея, сколько финансовым положением и появлением новых хозяев) в 2005 году.

Музей расположен по нечётной (разумеется) стороне Бейкер-стрит между домами 237 и 241. Несложно догадаться, что фактически он занимает помещение в здании 239. Но на это никто уже не обращает внимания.

Когда мы подошли, несмотря на припустивший не на шутку дождь, перед входом на улице стояла и не двигалась небольшая очередь. Памятуя, как это было в первый и последний мой сюда визит, который состоялся году в 1994, я очереди удивился, а вышедшего наружу служку в псевдо полицейской форме спросил, нельзя ли всё-таки войти внутрь и купить билеты. Оказалось, что соседние стеклянные двери и есть вход в кассу.

Я очень хорошо помнил, как поднимался следом за буквально несколькими посетителями по узкой деревянной лесенке с этажа на этаж, заходил в уютные комнатки, садился у камина в кресло, надевал «хозяйскую» шляпу с двумя козырьками, делал вид, что раскуриваю лежавшую тут же, на столике, трубку, чтобы получилась забавная фотография, одним словом; а потом на верхнем, 5-м этаже с интересом рылся в сувенирной лавке. Тогда я деньги слегка экономил и лишних покупок себе не позволял и, честно говоря, надеялся восполнить этот пробел сейчас.

Не тут-то было!

Послушавшись «полицейского» мы в сомнениях вошли в помещение кассы и… оказались в лавке с бывшего 5-го этажа. Только теперь здесь ещё и билеты продавали. Сувениров было много, но — сплошь китайский ширпотреб, который и на книжную полку в кабинете ставить как-то совестно. В большом количестве продавалась знаменитая кепка Холмса с двумя козырьками. Сегодня она считается неотъемлемой частью образа лондонского сыщика, а ведь сам Конан Дойл никогда её не описывал. Возникла она лишь благодаря фантазии одного из иллюстраторов историй о Холмсе. Точно также как ставшую присказкой фразу «Это элементарно, Ватсон!» вы ни в одном оригинальном рассказе не найдёте: она появилась лишь в первых экранизациях по мотивам произведений Конан Дойла.

Что до остальных экспонатов лавки, то позабавил нас лишь железный указатель с пальцем и строгой надписью: «Туалет сломан. Пользуйтесь дальним углом». Указатель был такой один, ценника не имел, так что я до сих пор прибываю в задумчивости, уж ни правду ли изрекала надпись.

Лавка с сувенирами произвела на меня гнетущее впечатление. Поэтому я сам предложил Алине никуда наверх не подниматься, никаких билетов не покупать, а поспешать за угол, смотреть на восковые фигуры знаменитостей. Я очень надеялся на то, что они нас развлекут и отвлекут от становившегося всё навязчивее чувства голода.

Здесь я должен пояснить, что за многочисленные поездки по миру мы с женой выработали некий традиционный подход к дневной трапезе. Будь то туповатый отдых на островах летом или познавательное путешествие по новой стране, обед — есть обед. Это не перекус бутербродом. Хочется найти эдакое заведение ресторанного типа, войти в него, облюбовать столик, изучить меню, сделать заказ, а потом разговаривать, поглядывать в окно на прохожих (или на машины, или на волны, или на соседей) и наслаждаться разнообразием вкусовых ощущений. Иначе как-то неинтересно. Поэтому, не сговариваясь, мы решили пока терпеть, чтобы потом уж как следует «оторваться».

В оба предыдущих раза, когда я наведывался к мадам Тюссо (Tussauds), накрапывал дождик. В первый раз он заставил длиннющую очередь прятаться под зонтиками, а бедный Чарли Чаплин шлёпал вдоль неё по лужам и пытался нас смешить. Во второй раз очередь была, но уже без Чаплина. Сегодня мы не застали ни Чаплина, ни очереди. Неужели в будущем я приду сюда и не обнаружу дождя?

Снова касса. Красные стены в поющих и пляшущих мониторах. Громкая музыка. И несколько человек, решивших провести вечер в компании восковых знаменитостей. Пока мы ждали, когда дойдут до нас, точнее, когда мы дойдём до мечущейся за прилавком девушки, я с грустью понял, что был здесь давно, почти двадцать лет назад. Тогда билет сюда стоил астрономические 8 фунтов с копейками. Теперь — 30. Без копеек. Правда, сейчас он включал какой-то непонятный «Marvel Experience», но всё равно это было как-то слишком. Однако раз нету хлеба, давайте зрелищ! И мы смело шагнули в кабину лифта (с билетами, разумеется).

Мадам Тюссо, точнее, Анна Мария Гросхольц, заварила эту восковую кашу в 1777 году, когда создала восковую фигуру не кого-нибудь, а самого Вольтера. Этому ремеслу её научил бернский врач Филипп Куртиус, у которого мать Анны Марии работала экономкой. Потом у неё получились Жан-Жак Руссо и Бенджамин Франклин. Рассказывают, что, когда началась французская революция, она не дрогнувшей рукой подбирала возле гильотин головы известных деятелей, делала с них посмертные маски. В 1794 году рукастый доктор умер, и Анна Мария унаследовала всю его огромную коллекцию восковых фигур и последующие 33 года путешествовала по Европе, показывая её, разумеется, за деньги. Думаю, она бы немало удивилась, если бы узнала, сколько сейчас стоит посмотреть на работы её подражателей.

Собственно, мадам Тюссо она стала в 1795 году, взяв фамилию мужа. Теперь её шоу так и называлось — Madame Tussaud’s. Франко-британская война застала её в Англии и, не имея возможности вернуться домой, она сперва странствовала по Великобритании и Ирландии (как мы), а в 1835 году осела в Лондоне и открыла музей своего имени. Сегодня его филиалы открыты в Лас-Вегасе, Голливуде, Нью-Йорке, Вашингтоне, Амстердаме, Париже, Берлине, Блэкпуле, Вене, Бангкоке, Гонконге, Джакарте, Шанхае, Токио и Сиднее.

Как оказалось, за прошедшее время изменились не только цены, не только расположение залов, не только стоящие в этих залах двойники новых знаменитостей, но и отношение к ним. И это, пожалуй, самое большое впечатление, которое я вынес после этого визита. Раньше посетителей было такое же море (безлюдность на улице и в кассе оказались обманчивыми — все кружились внутри, где интересно), но вели они себя гораздо скромнее и почтительнее: какого-нибудь теннисиста Борю Беккера обходили стороной, Майкла Джексона фотографировали издалека, перед английским королевским семейством стояли чуть ли не по стойке смирно и позволяли себе расслабиться разве что в «Комнате ужасов» среди знаменитых убийц и насильников. Теперь — никакого пиетета! Фигуры знаменитых, а подчас и великих людей стали для публики не более чем большими игрушками. Мало какая из них стоит в гордом одиночестве. Индусы, китайцы, чукчи, белые, черные, рыжие, зелёные — все норовят запечатлеть себя рядом с ними. Кого-то тискают, над кем-то глумятся, кого-то целуют, кому-то делают «рожки». Самое грустное — смотреть на былых звёзд. Их уже никто не узнаёт, а потому их постепенно выставляют из залов в проходы, чтобы через годик-другой вообще убрать с глаз долой.

«Когда в Риме — поступай как римлянин». Я примерился к крошке Тому Крузу, запечатлел Алину с Одри Хепбёрн, поговорил о чём-то с задумчиво застывшем у стены Оскаром Уайльдом, вместе с Гитлером погрозил жене кулаком, сфотографировал её с Маргарет Тэтчер и под конец почувствовал себя стройняшкой рядом с грузным Генрихом VIII.

Нет, разумеется, до конца было ещё очень далеко.

Сперва нужно было пройти через упомянутую «Комнату ужасов» — лабиринт темных переходов, где в нишах по обеим сторонам стояли за решётками те, кто посвятил себя убийствам. Скажу сразу, нашего Чикатило там нет. А есть всякая местная «мелочь», имевшая в послужном списке не больше 20—30 жертв. Англичане вообще любят всякие кукольные ужастики. В Лондоне и многих других городах есть немало специально посвящённых этому музеев и подвалов.

После ужасов неподвижных нас решили напугать ужасами живыми. Вас снова загоняют в извилистый коридор, где плохо видно и из-за шума плохо слышно, вы идёте следом за кем-то, а в этот момент из-за угла на вас с воплем нападает какой-нибудь штатный зомби. Детям нравилось.

Следующим аттракционом раньше посещение музея Тюссо заканчивалось. Вы садитесь в подобие лондонского кэба, и вас провозят сквозь историю Лондона, от римских поселенцев до современности. Музыка гремит, голос за спинкой кресла пафосно вещает, огромная голова Нельсона подмигивает единственным уцелевшим глазом, строители стоят, кузнецы куют, Шекспир скребёт бумагу, пожарные тушат Великий пожар, устроенный угольком из стоящей здесь же печи на Пудинг-лейн и т. п. Называется всё это «Дух Лондона» (The Spirit of London) и занимает немногим более пяти минут. Пишу я эти строки, наверное, весьма сдержанно. Не верьте мне, это результат переедания. Потому что во время первого катания через «Дух Лондона» я визжал от восторга, как мальчишка.

Как оказалось, сегодняшний музей этим не ограничивается. Следуя за людским потоком, вы обходите громадную фигуру зелёного Халка (не путать со Шреком, который остался где-то внизу) и пристраиваетесь в хвост неожиданной толпы. Вам хочется есть, вам хочется на волю, вы совершенно не разделяете царящего вокруг возбуждения, но постепенно осознание безнадёжности даёт вам силы оглядеться внимательно и понять, что сейчас будет то, что значилось в билете как «Marvel Experience». Рядом с вами стоят здоровенные корзины, заполненными очками. Рука машинально выхватывает первые попавшиеся. На закрытых дверях бежит информационная строка, напоминающая, что чего-то осталось ждать всего 13 минут. Нет, уже 12. Кроме живых людей, вокруг вас фигуры супер-героев, фильмами про которых и сделала себе имя студия «Марвел». Наверняка даже вы помните заставку с быстрым-быстрым листанием страниц комиксов. Присматриваясь к рекламным плакатам на стенах, вы узнаёте, что вам уготован некий сюрприз в формате 4D.

На 4D я ходил ради младшего сына в каком-то павильоне бывшего ВДНХ. Помню, что кресло ходило ходуном, пытаясь попасть в такт происходящему на экране, а сам экран был виден как-то слишком блекло и размыто. Нечто подобное я был вправе ожидать и здесь. Алина стоически выносила моё брюзжание.

Наконец нас запустили в круглый зал, который с улицы выглядит как цирк с зелёной крышей, а на самом деле является бывшим планетарием. Мы сели в большие кресла где-то в заднем ряду, напялили очки и вместе со всеми задрали головы куда-то туда, где на потолке-экране уже начиналось действие.

Продолжалось оно не больше пятнадцати минут. Но за это время я напрочь забыл про то, что голоден, что устал от впечатлений, что я вообще где-то на далёком острове. Показывали забавный детский мультик. Несколько хороших героев во главе с Бэтменом спасали Лондон от плохих героев, которые решили взорвать памятник королеве Виктории перед Букингемским дворцом. Но беда в том, что когда где-нибудь разбивалась витрина, осколки стекла буквально вылетали из экрана и летели в орущую публику. Если кто-то по недоразумению падал в фонтан, меня обдавало настоящими мокрыми брызгами. Ну а когда похожий на Пушкина персонаж из «Людей Х» втыкал во что-нибудь свои ногти-ножницы, в спину чувствительно впивалось что-то острое.

Когда зажгли свет, я тупо улыбался до ушей и не хотел вставать…

Как и всюду в уважающих себя заведениях, в музее мадам Тюссо вас перед самым выходом обязательно прогоняют через магазинчик с сувенирами. Вспомнив о голоде, я решил было не задерживаться, но тут мой взгляд упал на странного вида витрину, в которой были выставлены стеклянные кубики, треугольники и призмы, внутри которых опять таки в трехмерной изометрии улыбались ни разу не повторяющиеся лица людей. Именно эта неповторимость и заставила меня навести справки. Оказалось, что прямо здесь же, буквально за прилавком, всего через каких-то 5 минут можно получить на память такой же кубик или шарик с собственным портретом. Девушка по имени Джулия (это я вижу теперь по сохранившемуся чеку) усадила нас с Алиной на стул, её напарник поколдовал над обычным компьютером, и нам в глаза с разной частотой стал бить зелёный луч лазера. Позже, ожидая результата, я пронаблюдал за этим процессом со стороны. Просто лазерная линия пробегает несколько раз по вашему лицу, сканируя его, и в результате умная программа получает объёмную картину всех частей вашего «ландшафта». Выбранная вами же стекляшка вставляется затем в довольно внушительных размеров агрегат, и вы снаружи можете наблюдать, как другой лазер выжигает внутри то, что первый «увидел». Стоило это удовольствие 32 с половиной фунта. Гулять, так гулять, решил я и ещё за 10 фунтов купил специальную световую подставку под призму, которую с тех пор включал раза два, но кому какое дело, пусть будет!

На улице уже смеркалось. Зато дождь успел прекратиться, так что закатное солнце обещало назавтра хороший день.

Глава 6

В которой мы ужинаем обедом, говорим о кладбищах, гуляем в Риджентс-парке и под дождём возвращаемся в гостиницу

Наш подход к выбору ресторана (первичному, проходя мимо) до неприличия прост и своеобычен: есть в зале люди или нет. Если есть, то кто это: местные или туристы? Если в зале люди есть и они местные (а это любой в состоянии определить как по виду, так и по речи), можно заходить и прицениваться. Потому что когда людей нет — ну, тут без комментариев, и так всё понятно: мясо или рыбу завезли на прошлой неделе и до сих пор не пустили в ход, плита холодная, повара грустные и т. п. Если в ресторане много туристов — это вообще ни о чём не говорит. Если только туристы — скорее всего, вы просто оказались возле какой-нибудь достопримечательности. Помните, я говорил про мост Реальто в Венеции? Это был собирательный образ. Там владельцы смело рассчитывают на то, что народу будет всегда много. Одноразового. Вы входите туда, потому что он под носом и потому что так всегда кто-то есть (и ест), вас встречают, вам дают меню, вы привыкли (не дай бог!) к туристическим ценам, вы делаете заказ, вам что-то приносят, вы это едите, недоуменно переглядываетесь, потому что «это» не похоже на «то», что было в меню, и уж точно не стоит заломленной цены, но не будете же вы спорить и ругаться. Просто вы больше сюда не придёте. А хозяину ресторана это совершенно не важно: не придёте вы, придёт другой, такой же лох для очередной разводки. Местная же публика в таком месте и носа не кажет. У неё свои излюбленные места: подальше от достопримечательностей и пафосности, в неприметных с виду заведениях, где вкусно и недорого кормят, и где хозяева делают всё для того, чтобы вы стали их постоянным клиентом. Вы ведь наверняка сами заметили, что при всей любви к перемене мест, когда вы где-нибудь на отдыхе, на Канарах ли, на Майорке ли, в Болгарии или где ещё — вы всегда поначалу обедаете в разных местах, а к середине отдыха, если не раньше, останавливаетесь на одном-двух и до самого отъезда постоянно наведываетесь только туда. Человек по своей природе не любит выбор. Поэтому и будут вечно процветать заведения типа макдональдсов.

Разумеется, кроме свежести еды, совести цен и расторопности обслуживания, в ресторанах (барах, кафе и пр.) важно то невидимое, но сразу осязаемое, что зовется атмосферой. Почему на одной и той же улице, иногда в одном и том же доме, вы находите, скажем, три похожих друг на друга по своей кормящей сути заведения, но в одном будет «шаром покати», как говорят французы, в другом будет занят от силы один столик, а в третий стоять очередь чуть ли не на улице? Никогда такого не замечали? Потому что явление это встречается сплошь и рядом. Ответа я сформулировать не могу. И дело тут явно не только в мантре маркетологов — локейшн, локейшн, локейшн.

И ещё одним правилом я пользуюсь в поездках по заграницам: если ты запутался, глаза разбегаются, а есть хочется — иди в итальянский ресторан. Там тебя уж точно накормят чем-то, что ты сможешь съесть, не задавая лишних вопросов. В своё время это правило здорово нам помогло выжить в Японии, где поначалу, конечно же, хотелось вкушать всего местного, но очень скоро выяснилось, что настоящая японская кухня практически несъедобна в силу своей свежести, то есть сырости, и отсутствия соли и мяса. Те же сырые японские рыбные пельмешки, которые зовутся суси (а у нас — «суши»), пролезают в горло лишь с помощью на удивление вкусного разливного пива (типа «Кирин»). Это вам не питерские японские рестораны, где «суши» подаются не только не сырые, но даже жареные, а потому вкусные. А в стране восходящего солнца принято есть рыбу утреннего улова. Если осталась вчерашняя, её скармливают узкоглазым кошкам. Так вот, в том же Токио мы с Алиной частенько прокладывали прогулочные маршруты таким образом, чтобы в пору обеда оказаться в молодёжном районе Сибуя, что возле парка Йойоги, где на одной из улочек второй этаж дома (а в Японии всегда нужно смотреть не столько вдоль, сколько поперёк домов, чтобы увидеть разные заведения) занимала обычная пиццерия. Там, кстати, было, помнится, смешное пиво, которое ставили на стол в огромных стеклянных кувшинах, так что по стаканам посетители его разливали себе сами.

Сейчас, на Бейкер-стрит, мы всё это вспомнили и потому не стали морить себя беготнёй в поисках «чего-нибудь эдакого». Мы просто вошли в заведение под итальянской вывеской, заняли столик у окна во всю стену и попросили меню.

Не будут утомлять читателя описанием нашей тогдашней трапезы. Причём не столько потому, что я её не особо хорошо помню (так, общий набор чего-то макаронного со свининкой под светлое местное пивко), сколько потому, что посещений ресторанов у нас впереди ещё вагон и две маленькие тележки. Ограничусь, пожалуй, ремаркой о том, что если вы не в ладах с английским, а меню не дублируется на русском (что в Лондоне пока ещё редкость, хотя и начинает попадаться), вы всегда можете попробовать поговорить с официантом по-русски. Как во всей Европе, в Англии, точнее, в Лондоне, фартуки в большом количестве носят украинцы, белорусы и молдаване. В нашем случае оказалась улыбчивая полька, но она неплохо говорила по-английски.

У страха, говорят, глаза велики. А у голода, перефразировал бы я, велик желудок. Как правильно заметила моя жена, когда хочется есть, не нужно сразу делать огромный заказ, набрасываться на всё, а потом не знать, куда девать то, что уже, извините, не лезет. Надо поесть интеллигентно — и примерно через двадцать минут голода как ни бывало.

Мы, конечно, устали. Пешая прогулка плюс два с половиной музея после очень раннего вылета, четырёхчасового перелёта, такого же по времени временного сдвига назад и даже по московским меркам позднего ужина (позже 19:00 я стараюсь ничего серьезного не есть) давали о себе знать. Тем не менее, где бы я ни оказался, мне хочется первый день пережить достойно, вышибить, так сказать, клин клином и со следующего утра сразу влиться в новую жизнь. Не знаю, как вы, а я замечал, что акклиматизация тем сложнее, чем разница во времени меньше. Разницу в шесть или семь часов морально гораздо проще перенести, чем в два. Особенно трудно это дается при перелёте с запада на восток. Однажды я за 11 часов пролетел из голландского Амстердама в бразильское Рио, бросил вещи в гостинице и как ни в чём не бывало отправился в соседнюю харчевню вкушать местных деликатесов и знакомиться с народом. Ну да ладно, что было, то было. Вернёмся к Лондону.

— Ты хочешь в гостиницу? — спросил я Алину, потому что устать самому — не так страшно, как утомить спутника, а тем более спутницу.

Ответ был получен отрицательный. При этом мы оба понимали, что в любом случае нам ещё предстоит обратная дорога. Конечно, в любой момент можно было взять кэб и пожалеть ноги, а заодно узнать местные расценки, но спешить с этим не хотелось. Гулять так гулять!

В Париже я считал своим долгом, кроме музеев, обойти все кладбища. Поскольку на них покоится, без преувеличения, весь свет мировой художественной интеллигенции. Чего стоит ощущение, когда, будучи застигнутым дождём на Пэр-Ляшез, ты прячешься под деревом, стоишь где-то в кустах, а когда дождь проходит, ты бросаешь взгляд на надгробную плиту — свидетельницу твоего будничного разговора с местным служкой — и видишь, что под ней с 1663 года лежит Жан-Батист Мольер! А когда ты побывал ещё уже на Монмартрском и Монпарнасском кладбищах, то понимаешь, что нельзя не отправиться в парижские пригороды и навестить «русское кладбище» Сент-Женевьев-дё-Буа, где покоится и Бунин, и известные белогвардейцы, и Нуриев, и Тарковский, и даже совсем мне не родственные (насколько я знаю свои корни) Шатиловы-Долгорукие.

В Лондоне, как мне кажется, к обязательным местам для знакомства, тем более, как в нашем случае, довольно быстрого и поверхностного, должны относиться парки. Один мы уже потоптали днём, так почему бы ни прогуляться по другому, тем более что вот он, поблизости, правда, для входа в него нужно ещё разок пройти по Бейкер-стрит мимо дома Холмса до конца. Я уже упоминал его выше. Помните? Конечно, Риджентс-парк!

Почему Риджентс (Regent’s)? Потому что в 1811 году не кто иной как будущий король Георг IV, а тогда ещё принц-регент велел уже знакомому нам по Мраморной Арке Джону Нэшу разработать план окультуривания и застройки этого зелёного участка площадью в добрых 166 гектаров. До того времени нынешний парк служил выгоном для коров и местом для заготовки сена. Старина Нэш первоначально хотел отгрохать тут дворец для регента и виллы для его друзей. Что-то опять у них там не заладилось, так что ни дворец, ни большинство вилл построены не были. В 1835 году парк стал впервые открытым для простого люда, правда, только два дня в неделю.

Мы вошли в Риджентс-парк с юго-западной стороны и сразу оказались на берегу пруда. В справочниках он, как и Змеиный пруд в Гайд-парке, называется «озером» — Boating Lake (т.е. буквально «озеро для катания на лодках»).

Здесь мне невольно вспомнился Бангкок с его сумасшедшими улицами, заполненными всякими «тук-туками» и миллионами машин, но если свернуть чуть в сторону и зайти во дворик, где спрятался какой-нибудь буддийский храм, сразу стихают все звуки, и ты ощущаешь себя в пещере отшельника.

Озеро, многочисленная крылатая живность на его поверхности, деревья, часть которых имела удивительного цвета розовую листву, и редкие праздные парочки, с детьми или без — всё это сразу погружало в умиротворяющую атмосферу и оставшийся позади (а вообще-то вокруг) огромный город уходил на второй план.

В январе 1867 году на этом озере погибло сорок человек из двухсот, под которыми провалился лёд. Озеро сразу закрыли, осушили, довели глубину до смешных четырёх футов и только тогда открыли снова. Больше никаких крупных происшествий здесь не наблюдалось, кроме разве что взрыва бомбы, подложенной хулиганами-ирландцами возле эстрады, где в 1982 году играл оркестр. Погибло тогда семеро солдат.

В плане парка два кольца: внешнее — большое и кривое, и внутреннее — идеально круглое. Первое опоясывает парк по периметру, а внутри второго расположен знаменитый цветочный садик королевы Марии — нечто вроде ботанического уголка. Сейчас за цветами присматривает Королевское Ботаническое Общество.

Кроме того, в парке примостился Лондонский зоопарк, мимо которого мы прошли, даже не обратив внимания и не почувствовав запаха. Вам, должно быть, небезынтересно будет узнать, что в 20-е годы прошлого века здесь жил лебедь по кличке Пух и чёрный медведь по кличке Винни. Что до меня, то зоопарки я искренне не люблю с детства, а этот, похоже, был к тому же ещё и закрыт.

Вообще же здесь созданы все условия для занятия многими видами спорта, начиная с обычного бега трусцой и заканчивая футболом и регби.

Вокруг внутреннего кольца расположены весьма симпатичные домики — колледжи, где учатся обычные студенты. Это довольно трогательно, потому что в принципе Риджентс-парк является местом, где в девяти виллах живут довольно высокопоставленные особы, начиная с резиденции американского посла и далеко не заканчивая частными домом принца Болкиа (вообще у него больше десяти имён подряд) из Брунея. Одну из вилл (Albany Cottage) снесли и на её месте построили, разумеется, мечеть.

Можно также вспомнить, что в «высоком сером здании рядом с Риджентс-парком» Ян Флеминг разместил штаб-квартиру МИ6, на которую трудился (и, говорят, всё ещё трудится), не покладая рук, его непобедимый агент 007.

Любители Шекспира имеют возможность приходить сюда в тёплое время года — для них здесь открыт летний театр, а те, кому подавай что-нибудь попроще — потанцевать под музыку живых оркестров. Ну, чем не Люксембургский сад!

Поплутав по парку, мы вышли через южный вход и снова углубились в пересечения лондонских улочек, надеясь за приятным разговором об увиденном рано или поздно добраться до дома, в смысле, до гостиницы. Если посмотреть на карту, то становится понятно, что идти нам нужно было строго по диагонали вниз и влево.

Скажу сразу, опережая ваши вопросы: нет, мы не заблудились. Прав был мой отец, считавший, что тот, кто ориентируется в Москве, сможет найти дорогу где угодно. Как-то в Риме я отплатил ему за уроки тем, что пешком довёл от Испанской лестницы до виллы Боргезе, ни разу не сбившись с пути, не заглянув в карту и не тормозя прохожих.

За всю обратную прогулку с нами случилось всего два незначительных события — незначительных, потому что вполне предсказуемых: мы попали под сильный дождь и забрели в арабский квартал. Дождь начался ещё на дорожках парка, но постепенно разошёлся не на шутку, хотя такой безнадёжности, какая смотрит на вас с неба в Питере или Москве, не было: так, облачка, тучки, снова облачка. Я вспоминал о сухом зонте, греющемся сейчас на дне чемодана в пустом номере, и зарекался впредь не слушать женщин в столь щекотливых мужских вопросах.

В Лондоне переждать дождь легко: повсюду обнаруживаются спасительные навесы. Мы остановились под тем, что принадлежал какому-то ресторанчику. При этом окна его были замутнены, так что своими спинами мы, я надеюсь, никому не попортили аппетит.

Как и всё не только хорошее, дождь довольно быстро закончился, и мы прибавили шагу. Если бы на баловство стихии ушло больше времени, я бы, вероятно, уговорил Алину зайти внутрь и позволить себе лёгкий полдник.

Арабский квартал (один из многих в этом терпеливом городе) подвернулся нам весьма кстати, потому что на вечер блюдущие себя люди должны есть фрукты. Фрукты в арабском квартале были. Не фонтан, но есть можно.

Вот так, с пакетиком в руке, стеклянной призмой в кармане, фотоаппаратом и камерой под курткой во избежание попадания небесной влаги и первыми дорожными впечатлениями, мы через какие-нибудь полчала вошли в гостиницу и плюхнулись на диван перед камином на первом этаже. Лифт по-прежнему не работал. Ноги отказывались слушаться, и четвертый этаж представлялся рестораном «Седьмое небо», что на Останкинской башне.

Думаю, правда, я не так уж сильно устал: машины под открытым окном не давали мне заснуть всю ночь. Лет пятнадцать назад, когда я ещё не трудился, а работал, как большинство моих добрых читателей, от звонка до звонка, я бы этого шума даже не заметил.

Глава 7

Второй день в Лондоне: английский завтрак и английская топонимика, Веллингтон, Букингемский дворец, Мэлл, Трафальгарская площадь, Национальная и Портретная галереи

На завтрак я спустился в домашних тапочках. Они у меня весьма удобные — шлёпки без задника, но из того же мягкого войлока, из которого делают валенки. Жаль, что я не мог пойти в них на прогулку по Лондону…

В большинстве гостиниц Англии предлагаемое постояльцам по утрам делится на завтрак «континентальный» и «английский». В заведениях средней руки по умолчанию вы получаете доступ к «шведскому столу», где ваш выбор сводится к нескольким видам корнфлекса, булочек и сыра, к чему добавляются йогурт, компотного типа фрукты, холодные яйца и, может быть, какая-нибудь не слишком съедобная каша. «Английский» завтрак обычно заказывают отдельно. Если вы на него согласитесь, то получите большую тарелку с жареным беконом, подобием яичницы-глазуньи, парочкой сероватых свиных сосисок, жареным помидором и подозрительно чёрным кругляшом несъедобной котлеты, которая являет собой кровяную колбасу. Иногда подкладывают штучки три шампиньонов.

Если вы остановились не в типичной английской гостинице, а в той, что принадлежит к международной сети, всё вышеперечисленное вы, скорее всего, получите в рамках «шведского стола» и выберите по своему вкусу.

Поскольку к английским завтракам я себя приучил заранее, в то утро мне не составило большого труда подкрепиться обоими типами. В подобных случаях грех теряться и смущаться. Вот когда вы где-нибудь в Амстердаме, и спускаетесь в пустую крохотную кухоньку, где ещё сонный хозяин неуверенными движениями ставит перед вами чашку уже прохладного кофе, булочку, яичко в подстаканнике, кусочек масла, кусочек сыра и напёрсток джема, а впереди у вас день беготни по достопримечательностям — вот тогда становится слегка грустно. Европа, конечно, разная, но среди её стран попадаются такие, где явно не слышали пословицу о том, что «завтрак надо есть самому, обед делить с другом, а ужин отдавать врагу». Испанцы её точно не знают: пройдитесь часа в два ночи по улицам Мадрида и загляните в окошки ресторанов — все там, все едят, все усиленно запасаются перед сном калориями. Хотя, быть может, испанцы не спят. Как волки. Говорят, волку хватает часа крепкого сна в сутки. Правда, в течение этого часа его можно таскать за хвост — не проснётся. Наверное, поэтому никто из нас и не видел спящих волков.

Мы снова решили посвятить день пешей прогулке. С одним обязательным «лирическим отступлением»: нам нужно было зайти в контору «Трафальгар», чтобы заявить о себе и уточнить завтрашний расклад. Потому что мы даже толком не знали, откуда и в котором часу отходит наш автобус. Агентство, судя по карте, располагалось на противоположном берегу Темзы, если перейти её по Вестминстерскому мосту, в шаге от вокзала Ватерлоо.

Кстати, вас никогда не смущало это двойное «оо» на конце? А должно было смутить. Хотя, как вы знаете, название это пришло из Бельгии, на месте англичан я бы его как-нибудь переиначил.

Англичане вообще довольно странно относятся к топонимам. Разумеется, по уровню отсутствия воображения им никогда не сравниться с американцами, которые все названия понадёргали «с миру по нитке» (кроме разных Йорков и Брайтонов, вы там у них найдёте не одну Москву, Одессу и Санкт-Петербург и т.п.). И всё-таки. Ну зачем, скажите на милость, в Лондоне 21 улица носит гордое имя Глостер-роуд, 32 — Мейнсфилд, 35 — Кавендиш, 66 — Орчард, 74 — Виктория и т. д. и т. п. Не верите? Откройте справочник «Лондон от А до Я». Но это ещё полбеды. Настоящая беда начинается, когда вы не просто читаете названия улиц, а ещё и вдумываетесь в их смысл. Чтобы не отвлекаться от главной темы, перечислю лишь несколько первых попавшихся на глаза: Лишайный переулок (Shingles Lane), авеню Обожженной ноги (Burnfoot Avenue), Терапия-роуд (Therapy road), переулок Жестокого удара (Cold Blow Lane), Сутулая улица (Droop street), Сточный переулок (Gutter Lane), площадь Холодной ванны (Coldbath square), Мимолётная лужайка (Glimpsing Green).

Что же такого нехорошего с топонимом Ватерлоо? Ну, просто дело в том, что пишется он по-английски так — Waterloo. «Water» — это со школьной скамьи всем известная вода. А вот «loo» — это то, чем англичане предпочитают заменять не очень любимое им слово «туалет». Комментарии, не к столу будет сказано, излишни.

Собственно стол с остатками завтрака мы уже покинули, вернулись в номер, Алина взяла сумку, обречённо положила в неё зонт (мой, потому что своего у неё нет принципиально), мы ещё раз бросили взгляд на радостно-голубое небо и отправились… в Гайд-парк.

Сегодня мы пошли другим маршрутом и безжалостно пересекли его по диагонали, любуясь невозмутимостью природы, понедельничной суетой людей в одинаковых офисных нарядах, обтянутыми ногами сосредоточенных бегуний и никуда не спешащими бомжами. В одном месте дорогу преградил подозрительный бугорок конского навоза. В десяти шагах от него застыл, делая вид, что ничего не замечает, всадник на железной лошади — очередной мемориал жертвам войны.

Чуть дальше, слева, на белом постаменте стояла чёрная статуя обнаженного воина с мечом и щитом. Зовут воина Ахиллес. На постаменте надпись, сообщающая, буквально следующая: «Артуру, герцогу Веллингтону, и его отважным собратьям по оружию эта статуя Ахиллеса, отлитая из пушек, завоёванных при Сальманака, Виттории, Тулузе и Ватерлоо, посвящается их согражданами». Стоит она тут с 1822 года как дань памяти Артуру Уэллсли, 1-му герцогу Веллингтону (я бы всё-таки сказал Веллингтонскому, но, увы, традиция сильна), который, родившись в ирландском Дублине, стал английским фельдмаршалом, был участником наполеоновских войн, победителем при Ватерлоо и двукратным премьер-министром Великобритании (при Георге IV и Вильгельме IV). Известно, что этот памятник ему поставили восторженные «женщины Англии». Памятник железный, вероятно, потому, что таково было прозвище Веллингтона. Пикантная подробность заключается в том, что это был первая статуя обнаженного мужчины, выставленная в Лондоне для всеобщего обозрения. Поначалу он был безупречно выверен анатомически, но потом общественность заставила прикрыть некую выдающуюся часть фиговым листком, тоже железным. Остаётся добавить, что листок этот дважды срывали: в 1870 и 1961 годах.

Ещё правее, на решётчатых воротах парка белый единорог обнимался с красным львом с золотой гривой.

Через одну из трёх каменных арок, образующих южные ворота, мы вышли к началу улицы Пиккадилли, миновали конного Веллингтона, прошли под Аркой Веллингтона и пошли по длинной аллее, неизвестно почему названной Холмом Конституции (Constitution Hill). Никакого холма и даже слабенького наклона нет и в помине. Зато в самом начале аллеи с 2002 года здесь стоят четыре довольно грубого вида квадратные колонны, а между ними — такого же песочного цвета гробики. Зрелище довольно неприятное, тем более что и на колоннах и на гробиках значатся имена не людей, а целых стран. Официально это место называется Мемориальными Вратами и призвано символизировать объединенные силы Британской империи — Индии, Пакистана, Бангладеш, Непала, Шри-Ланки, Африки и Карибских островов — которые сражались в обоих мировых воинах. Хорошо видна надпись, принадлежащая перу одного нигерийского поэта: Our Future is Greater Than Our Past (которую я бы с листа перевёл как «наше будущее офигеннее нашего прошлого»). Не знаю, у меня эти каменные гробницы родили впечатление противоположное тому, которого, наверное, хотели добиться авторы, и мне снова вспомнилась фраза мужа королевы насчёт реинкарнации и смертельного вируса.

Справа, за невысокой, но явно хорошо охраняемой стеной тянулся сад Букингемского дворца. Слева между вековыми деревьями просматривался Грин-парк. От остальных королевских парков Лондона его отличает отсутствие прудов (сорри, озёр), каких-либо построек и засилья памятников. Не так давно, веке в 17-м, когда эти места были лондонскими окраинами, здесь хозяйничали бандиты и воры. Век спустя их сменила мирная публика, приезжавшая на гулянья и фейерверки. Специально в преддверье одного из них в 1749 году Гендель написал свою «Музыку для королевского фейерверка». Здесь же храбрые аристократы стрелялись на дуэлях.

Преодолев «холм», которого здесь никогда не было, мы, наконец, увидели справа угол Букингемского дворца и решётку забора перед ним.

Что первое приходило на ум среднестатистическому советскому человеку при упоминании слова «Букингемский»? Ну, разумеется, герцог Букингемский, к которому с такой завидной стойкостью стремились за подвесками четыре мушкетёра Дюма-отца. Современного читателя «поколения некст» это упоминание вряд ли выведет из спячки, но я вовсе не для него стараюсь. Итак, если в вас жива ассоциация с Д’Артаньяном, вы молодец, но знайте: нынешнего дворца он не видел. И не потому, что не было Д’Артаньяна — потому что в то время не было дворца. А был так называемый Букингемский дом, в котором и проживал Джон Шеффилд, он же 1-й герцог Букингема и Норманби. Потомок того Букингема, сэр Чарльз Шеффилд, продал в 1761 году поместье Георгу III за 21 000 фунтов, что на сегодняшний день соответствует 3 000 000 их же. Думаю, сегодня у королевы за такие деньги купишь разве что право поносить одну из её шляпок. Как бы то ни было, имя Букингема осталось, но отныне оно принадлежало королевской обители.

Поначалу дом мыслился как место уединения. Георг продолжал жить во дворце Сент-Джеймс. Сюда же он переселил свою жёнушку, королеву Шарлоту, и здесь она родила ему 14 из их 15 детей.

Когда на троне удобно устроился Георг IV, наш незабвенный Джон Нэш, придворный архитектор, нашептал ему, что, мол, стоило бы из маленького и уютного домика сделать что-нибудь поприличнее. Как и всё, чего касалась загребущая рука Нэша, строительство дворца к 1829 году было приостановлено, а сам мастер удалён с глаз долой. Тут как раз умер Георг IV, и его наследник, Вильгельм (под тем же номером), велел заканчивать «стройку века» некоему Эдварду Блору. Одно время Вильгельм даже подумывал разместить здесь Парламент, поскольку оригинальный Парламент погорел в 1834 году. Не успел — умер. Ему на смену пришла легендарная королева Виктория, которая в 1837 году стала первым монархом, поселившимся в Букингемском дворце в качестве постоянного жильца. Увы, поначалу ей тоже не повезло, потому что вентиляция работала так плохо, а слуги оказались такими ленивыми, что дворец начал быстро превращаться в клоаку. Спас положение принц Альберт, за которого королева вышла замуж тремя годами позже. Он резко поменял персонал и нагнал рабочих, что почти на десять лет выправило ситуацию. Потом рабочих пришлось приглашать снова, правда, на этот раз для более приятной работы — расширения дворца, поскольку семья росла и хотела веселиться по-человечески — шумно, отчаянно и на просторе.

Поскольку жизнь всех смертных, будь то короли или рабочие, состоит из белых и чёрных полос, чаша сия не миновала и Викторию. Когда в 1861 году Альберт благополучно умер, она надела скорбные одежды и удалилась от лондонской суеты в Виндзорский замок. Говорят, в 1864 году нашли приколотую к забору дворца записку, гласившую: «Данные представительные владения сдаются или продаются по причине чахнущего бизнеса их владелицы».

Веселье вернулось во дворец лишь в 1901 году, когда королём Англии стал Эдвард VII на пару со своей женой, королевой Александрой. Через девять лет его сменил на престоле сын, Георг V, который оказался серьезнее отца и первым делом на пару со своим кузеном, Вильгельмом II Германским, соорудил на площади перед дворцом величественный мемориал в честь своей бабушки, королевы Виктории.

В то утро за решёткой дворцового забора по-прежнему велись какие-то дорожные работы. Негры в оранжевых безрукавках (или просто очень загорелые англосаксы) скучно слонялись между тарахтящими тележками. Полная дама в сером плаще и явно домашних шлёпанцах трусила через двор на королевскую работу. Двое гвардейцев в высоких чёрных шапках, красных камзолах, черных коротковатых брюках и лакированных штиблетах прохаживались вдоль стен дворца, останавливались, задирали колено до подмышек, разворачивались и следовали обратно в свои полосатые конурки.

Сегодня, значилось на выставленном за воротами транспаранте, смены караула не будет. По техническим причинам. Вообще же церемония смены караула проводится в 11:30 через день, а в период с мая по июль — каждый день. Посмотреть есть на что, народу собирается много, так что будете проездом — рекомендую заглянуть. Смены караула устраиваются не только перед Букингемским дворцом, но также у дворца Сент-Джеймс, у Королевских конюшен, в Виндзоре, в Эдинбурге (где мы ещё побываем) и много где ещё. Сегодня на iTunes можно даже скачать приложение, которое обязуется показывать на вашем телефоне, где и что в этой связи происходит. Спешите, рано или поздно королевское семейство додумается, что за просмотр действа с любопытного народа пора взимать плату. Практически 4D как-никак!

Прежде чем покинуть Букингемский дворец, мы обошли вышеупомянутый памятник королеве Виктории. Он белый и роскошный. Говорят, на постамент ушло 2 300 тон мрамора. В глаза бросается позолоченная крылатая фигура на его верхушке и четыре белых скульптуры по кругу. Та, что смотрит на дворец, являет собой Милосердие, та, что обращена на Грин-парк — ангела Правосудия, на противоположной стороне стоит ангел Истины, а сама королева Виктория смотрит на проспект, который называется Мэлл (помните жуткие сигареты «Пэлл-Мэлл»? ) и вдоль по которому мы теперь направлялись к Трафальгарской площади.

Проложен Мэлл был не так давно, в начале XX века специально для королевских торжеств и пышных церемоний. Если вам досуг сидеть у телевизора и смотреть свадьбы и похороны королевских особ (или ту же Олимпиаду 2012 года), вы наверняка его видели. Когда вы идёте по нему, то не можете не обратить внимания на то, что асфальт (или что там у них используется) имеет коричневато-красный цвет. Сделано это было умышленно, чтобы всегда создавалось ощущение гигантского красного ковра. Строители добились такого эффекта, подмешивая в состав покрытия окись железа.

Лично мне это место симпатично прежде всего тем, что справа находится Сент-Джеймс парк — старейший из королевских парков Лондона. На сей раз я не преминул воспользоваться одной из его гостеприимных лавочек, чтобы заранее обезопасить ноги столь необходимыми в путешествиях пластырями. Кстати, всегда носите их при себе всегда, как и зонтик.

В парке, разумеется, есть пруд с двумя островками — Западным и Утиным. С перекинутого через пруд Голубого моста открывается симпатичный вид на Букингемский дворец в обрамлении деревьев.

Пока мы делали вынужденную, но приятную передышку, я размышлял о том, что нас ждало, а именно — посещение Национальной галереи. Я знал, что там увижу, и видел перед собой парк таким, каким его запечатлели художники XVIII века. Конечно, он с тех пор несколько изменился, но по-прежнему узнаваем. Вспомнились полотна венецианских мастеров, которые запечатлевали родной город (Венецию) лет на двести раньше. Скажите, вы можете себе представить, что смотрите на картину, где изображены жилые дома, церкви и улицы с людьми, а в углу стоит выведенная кистью автора дата, скажем 1567 год, после чего выходите из музея и видите… ту же улицу, те же дома и те же церкви? Сюрреалистическое ощущение! Если вы живёте в Питере, то кое-что, не такое, конечно, древнее, вы ещё сможете пережить (правда, если разобраться, то с петровских времён остался разве что дворец Меньшикова — все остальное безжалостно перестроено). А вот если вас угораздило родиться в Москве, всё, увы, истории вокруг себя вами не увидать…

Обе стороны Мэлла часто украшают государственные флаги. Как-то я был здесь приятно удивлён, когда шёл радостный после покупки в местной лавочке ценных, но совсем недорогих гравюр (кстати, времён закладки Питера), а вокруг меня колыхались попеременно красно-бело-синие полотнища — наши и ихние. Одно слово: масоны всех стран соединяйтесь!

Заканчивается Мэлл Адмиралтейской Аркой — величественным подковообразным зданием в четыре с половиной этажа и с тремя проёмами собственно арок. Почему я так неуверенно говорю об этажности. Да потому что на левой половине здания, до арок, вы насчитаете два ряда больших окон и ещё два ряда маленьких над ними, а на правой — два ряда средних и три маленьких.

В 1997 году в одной из арок на высоте чуть больше человеческого роста появился железный человеческий нос. К Гоголю он отношения не имеет, зато, говорят, является остроумным напоминанием о существовании повсюду (а в Лондоне это ощущается особенно) «большого брата».

До 2012 года в здании Арки размещались правительственные офисы. Сейчас права на него переданы какому-то девелоперу, и скоро здесь появится (или уже появилась) очередная дорогущая гостиница.

Оригинальным названием площади, на которую мы вышли через Адмиралтейскую Арку, было «площадь короля Вильяма Четвёртого». Нынешнее её название предложил архитектор и землевладелец Тейлор, который решил увековечить в нём победу англичан над французами в Трафальгарской битве. За старую площадь в 20-е годы XIX века взялся Георг IV, который привлёк к работе… разумеется, уже полюбившегося нам Джона Нэша. В 1845 году её заканчивал сэр Чарльз Бэрри. Владеет площадью королева (по «праву короны»).

Центр площади занимает колонна адмирала Нельсона (который подмигивал нам здоровым глазом в музее мадам Тюссо). Замышлялась и строилась она отдельно от площади, но в последний момент оказалась там, где оказалась. По её поводу сэр Бэрри сказал в июле 1840, когда фундамент уже остывал, он высказался следующим образом:

— Мнение моё таково, что желательно оставить пространство полностью свободным от всяческих изолированных предметов искусства.

Не послушали. Поставили. Теперь она вместе с площадью тоже стала неотъемлемым символом Лондона. Настолько важным, что германские нацисты имели в своих тайных планах перевоз колонны в Берлин.

Кроме колонны Нельсона, охраняемой четырьмя черными львами, на площади заметны два больших фонтана. Это не те, что стояли здесь изначально и предназначались для того, чтобы не столько лить воду, сколько не давать собираться на площади «недовольным элементам» (и куда только смотрел сэр Бэрри!). Те, старые, были подарены Канаде и теперь находятся где-то в районе Оттавы. Последние перестроечные работы завершились в 2009 году, так что теперь, благодаря мощным насосам, струи бьют на высоту до 24 метров.

Раньше (до 2005 года) Трафальгарская площадь была знаменита своими попрошайками-голубями, чем напоминала площадь Сан-Марко в Венеции. Кто-то их подсчитывал и насчитывал аж 35 000 единовременно. Голуби не только попрошайничали, но и исправно гадили. Под этим предлогом их сначала было запрещено кормить (то есть продавать туристам семечки), а потом подъехали сокольничие со своими остроклювыми питомцами, и голубей как ветром сдуло.

Несмотря на фонтаны и колонну Нельсона Трафальгарская площадь используется горожанами примерно так же, как Пушкинская и Красная площади в Москве вместе взятые. Тут народ и Новый Год встречает (обычно под норвежской елью, которую исправно поставляют власти Осло в благодарность за помощь во второй мировой), и политические митинги закатывает по поводу и без.

Нам повезло — сегодня площадь была свободна не только от голубей, но и от возбужденного люда. Маленькая толпа, правда, была. Это такие же, как мы, туристы ждали открытия Национальной галереи, т.е. 10 часов (по средам она открывается почему-то в 9:00). Лучше всего бывать тут в пятницу, потому что тогда галерея закрывается не в обычные 18:00, а на три часа позже.

Кстати, с точки зрения посещаемости, Национальная галерея считается 4-й по счёту в мире после Лувра, музея Метрополитен и Британского музея. В последнем я был однажды, по недоразумению: случилось в мой первый сюда приезд в середине 90-х, когда я был глуп и невежественен (даже больше, чем сейчас) и полагал, что Британский музей — это и есть Национальная галерея. Побродив по многочисленным залам всяких надтреснутых поделок (или подделок), я так и не нашёл ни одной стоящей картины, зато во второй свой приезд отыскал-таки не только настоящую Национальную галерею, но и находящуюся в ней же, только сбочку, с отдельного входа — Портретную галерею, куда теперь хожу обязательно всякий раз, когда такая возможность представляется. К чести Британского музея можно сказать, что, открывшись в 1753 году, он стал первым в мире публичным музеем.

Беда с Национальной галереей лично для меня в том, что там запрещается снимать на что бы то ни было. Интересно, что если в Италии я те же самые драконовские правила посылал куда подальше и украдкой снимал всюду до тех пор, пока меня не заставал врасплох оклик очередного задремавшего смотрителя, в Лондоне я почему-то свято чту их законы. Поэтому ни одного кадра я никогда там не делал, а просто таскал на шее всю технику и вздыхал. Вероятно, потому, что в Италии и вообще всюду в Европе ты за вход платишь и считаешь, что тебе никто ничего не должен, тогда как в Великобритании вход в самые-самые сокровищницы искусства всегда бесплатный, и ты подчиняешься из благодарности.

Поскольку мы были тут не единственными русскими, работники галереи предупредительно выложили на прилавок планы экспозиции на русском языке. По сути, язык не нужен, поскольку главное — иметь под рукой сам план с расположением залов, однако сопутствующие тексты были переведены, а сам листок бумаги стоил один фунт. Это я обнаружил уже при выходе, так что, сорри, ребята, пять червонцев за мной.

Призываю вас не ходить в музеи лишь затем, чтобы отметиться. Лучше не ходить вовсе. Но уж если тяга к прекрасному в вас жива, не делайте так, как мне когда-то пришлось делать, когда меня впервые привезли на жутком белорусском автобусе в Рим и сказали, что в моем распоряжении на всё про всё четыре часа. Никому таких гонок не пожелаю. Но, увы, это тогда зависело не от меня. Теперь же я почти всегда оказываюсь хозяином своего времени и стараюсь подходить к таким тонким вещам с толком.

В отличие от многих других государственных музеев в Европе, Национальная галерея зародилась вовсе не на костях той или иной национализированной королевской коллекции. Просто в 1824 году само британское правительство купило 38 полотен у наследников некоего Джона Джулиуса Ангерстейна. Причём родом этот Джон был из Питера. Долгое время считалось, что он приходится родным сыном не то Екатерины II, не то Елизаветы. Семейное же предание гласило, что настоящими его родителями была императрица Анна и лондонский делец (бизнесмен) Эндрю Томпсон. Во всяком случае, когда в возрасте пятнадцати лет Джон приехал в Лондон, его первым местом работы стала бухгалтерия Томпсона. Ясное дело — с улицы к деньгам не подпустят. Впоследствии он сделал карьеру в финансах и стал поручителем такого крупного банка как «Ллойдс». Банк занимался работорговлей, и, говорят, у Джона тоже имелись соответствующие выгодные вложения где-то в Гренаде.

Деньги никогда не пахли, и на них-то предприимчивый Джон и приобрёл те первые 38 картин. Какие именно, увы, не знаю. Разве что «Похищение Сабинянок» Рубенса и «Воскрешение Лазаря» Пьёмбо, которая официально зарегистрирована в галерее под номером NG1. Интересно, что изначально купленные государством картины так никуда из его дома и не переехали и выставлялись для публичного обозрения прямо там же, на Пэлл-Мэлл, 100. Комнаты покойного хозяина они покинули лишь в середине 1830-х, когда открылось нынешнее здание Национальной галереи, которое впоследствии достраивалось и расширялось — благодаря активности первых директоров и многочисленным частным пожертвованиям.

Судя по плану, в галерее 66 залов. Да и картин не так чтобы прямо-таки «много» — порядка 2 300. Ценна коллекция не размерами, а широтой охвата эпох, стран и имён представленных в ней мастеров. Залы расположены практически на одном этаже в хронологическом порядке, так что если следовать плану, то можно часа за два охватить всё европейское искусство, начиная религиозным аскетизмом середины XIII века и заканчивая разбродом и шатанием (иногда в хорошем смысле слова) 20-х годов века XX.

Мне совсем не хочется водить вас по залам галереи и высказывать свои мысли по поводу того или иного полотна. Дело это совершенно неблагодарное, потому что то, что не нравится мне, может понравиться вам, и наоборот. Поэтому мы даже с Алиной никогда по залам не ходим вместе. В крайнем случае, при входе в зал, я указываю на те картины, которые она должна не пропустить, и мы расходимся по разным стенам, либо встречаемся только при входе в следующий раз, и я интересуюсь, заметила ли она то-то и то-то. Когда у человека есть «вектор понимания» искусства, когда он знает, с чем сравнивать, можно быть за него спокойным. Если человек умеет писать буквы, он ещё не писатель. Потому что есть Толстой и Набоков. Если человек открывает рот, его ещё нельзя называть певцом, потому что певцами назывались Марио Дель Монако и Шаляпин. Если человек рисует чёрный квадрат или круг, он ещё не художник, потому что был Караваджо, Босх и Нестеров. Вещь, на первый взгляд, элементарная, но её сегодня все забывают. А ведь настоящее искусство никуда не ушло, просто оно скромно стоит на своем месте, а не выпячивает себя с экранов телевизоров, в надежде побыстрей заработать сегодня, потому что в душе понимает: завтра про него никто даже не вспомнит. Правильно говорят, что о вкусах не спорят. Потому что либо вкус есть, либо его нет.

Но я отвлёкся.

Когда я пишу эти строки, то напоминаю комментатора спортивного матча. Ему хочется рассказать о том, что происходит на поле, однако он должен всё время себя осаживать, понимая, что зритель видит это сам. Хороший комментатор ведёт как бы параллельный рассказ, говоря не о том «что», а о том «почему». Как Сколз отдал пасс Гигсу — это мы все видели. А вот ты мне, мил человек, расскажи, почему он решил пасовать, а не пробил сам. Так и я хочу и не хочу говорить о том, что вы прекрасно сможете увидеть сами, если проснётесь пораньше и придёте сюда со свежей головой и без необходимости куда-то мчаться дальше.

Как-то раз я был по-настоящему потрясён, когда зашёл в один из первых залов и обнаружил, что смотрю на совершенно современные полотна. В том смысле, что передо мной была такая яркость и насыщенность красок, что я не поверил глазам, когда узнал в авторе Рафаэля. То есть Рафаэля я, как вы уже поняли, узнаю сразу, но тем радостным произведениям, что висели на стенах, никак не могло быть 500 лет!

Я бросился к сторожу и получил лаконичный ответ, что эти картины недавно вернулись из реставрации. Я пришёл в восторг. Так приблизить к нам прошлое! Помнится, я даже огляделся в надежде увидеть, не мелькнёт ли где-нибудь среди посетителей красный берет маэстро.

Как оказалось впоследствии, Национальную галерею многие за подобный подход к реставрации ругают. Действительно, в большинстве даже самых известных собраний полотна выглядят если не древними, то старыми, а краски — приглушёнными. Местные же реставраторы традиционно не боятся убирать лак, налагавшийся как предохранительная мера ещё в XIX веке и делавший полотна темнее, нежели они были в реальности. Честь им и хвала, скажу я.

Не устали? Леонардо видели? Микеланджело видели? Рембрандта? Гейнсборо с Тёрнером (последнего лучше смотреть в галерее Тейта, неподалёку отсюда, на набережной Темзы)? Ренуара? Тогда давайте выйдем на улицу и пробежимся под дождём, который снова зарядил, налево, за угол, где спрятался почти незаметный вход в Портретную галерею.

Кажется, я где-то уже упоминал, что в любое путешествие стоит ехать уже подготовленным. Хотя бы в общих чертах. Так вот, в Портретную галерею разумно идти либо тогда, когда вы прекрасно знаете историю Великобритании, либо с целью ею проникнуться, чтобы узнать потом. Потому что посвящена она исключительно портретам тех англичан, которые снискали национальную или международную славу. Забегая вперёд скажу, что одну из её «дочерних» галерей мы с вами посетим в Эдинбурге, но там она будет сосредоточена вокруг шотландцев. Думаю, это вполне логично.

Не падайте в обморок, когда, открыв план, увидите, что, в отличие от одноэтажной Национальной галереи, здесь вас ожидают шесть этажей. Фактически осмотра заслуживают три, причём довольно компактных. В помощь вам длинный эскалатор, на котором вы можете с комфортом подняться сперва на два пролёта, а потом чинно обходить залы и спускаться по лестнице вниз, обратно.

Портреты полезны тем, что перед ними хорошо думается. Глядя в хитрые глаза знаменитого портрета Шекспира можно задать ему вопрос:

— Ты был или не был?

Монархи и писатели, учёные и поэты, общественные деятели и артисты, спортсмены и музыканты — неторопливо гуляя по этажам галереи, вы найдёте их всех. Узнаете ли? Это зависит исключительно от вашей эрудиции. Замечу, что английские знаменитости представлены тут не только в живописных полотнах, но также в бюстах и фотографиях.

Сверившись с часами (а был уже второй час) и, представив, сколько нам еще предстоит пройти, увидеть и сделать, не исключая привала на обед, мы решили, что вполне прониклись искусством, и поспешили к выходу.

Глава 8

От Уайт-Холла до Вестминстерского аббатства под дождём

Когда мы вышли на улицу, дождь то накрапывал, то заряжал в полную силу. Большой китайский зонт, купленный на вокзале в Киото, я оставил в Москве, но и того складного, что был при нас, плюс широкополые брезентовые шляпы и непродуваемая куртка, вполне хватало, чтобы мои камеры чувствовали себя защищёнными.

Вернувшись на Трафальгарскую площадь и радуясь, что успели запечатлеть её утром, мы решительно двинулись по Белому Залу в направлении Парламента.

«Белым залом» (Whitehall) раньше назывался стоявший здесь огромный дворец, превосходивший размерами и Ватикан, и Версаль. Комнат в нем было 1 500, и жили в них английские монархи с 1530 по 1698 год, когда дворец постигла участь большей части тогдашнего Лондона — он сгорел в Великом пожаре.

Теперь Уайт-Холл — это километровой длины проспект, по обеим сторонам которого находятся многочисленные правительственные здания. Фактически, сказать сегодня «Уайт-Холл» про Англию то же самое, что сказать «Кремль» про РФ: «Уайт-Холл решил», «Кремль постановил» и т. п.

Движение здесь двустороннее, однако середину проезжей части занимают два здоровенных каменных пенька-памятника. Первым по нашему ходу был чёрный, поставленный на попа кирпич, при внимательном взгляде на который создавалось впечатление, что это символ женской бани после взрыва водородной бомбы. Потому что никаких женщин не было, зато вокруг всего камня словно висела пустая женская одежда. Надпись золотом тоже не давала усомниться: THE WOMEN OF WORLD WAR II (женщины второй мировой). Таким вот интересным образом скульптор Миллс выразил своё к ним отношение. В 2005 году королева его открыла не без помощи баронессы Бутройд, которая в целях сбора средств на строительство лично приняла участие в английской телевизионной игре «Кто хочет стать миллионером».

За памятником женской бане стоит уже более изящный кирпич грязно-белого цвета и носящий гордое название Кенотаф. «Кенотафом» как вы, должно быть, знаете, называется символическая могила, не содержащая тела умершего. Кенотаф на Уайт-Холл открылся в 1920 в честь англичан, павших в первую мировую. Теперь ежегодно, в Поминальное воскресенье, ближайшее к 11 ноября (когда в 1918 было заключено перемирие), здесь проходят военные парады. Интересно, что эту дату, вместе с Англией, отмечают в Новой Зеландии, Франции, Бельгии и Сербии.

Дойдя под зонтиком до того места, где Уайт-Холл незаметно переходит в Парламент-стрит, мы притормозили перед решёткой ворот справа, тщательно охраняемой нарядом мокрой полиции в ярко-зелёных безрукавках дорожных рабочих. Да решёткой начиналась знаменитая Даунинг-стрит, проход на которую простым смертным закрыт. Потому что там, по адресу Даунинг-стрит 10, находится резиденция нынешнего первого лица британского правительства — 1-го Лорда Казначейства. Эту должность мы лучше знаем под названием «премьер-министр». Также мало знаем мы о том, что в соседнем доме под номером 11 квартирует отведённый ему срок 2-й Лорд Казначейства, иначе говоря, «канцлер казначейства», а совсем по-простому — министр финансов. И уж совсем мало кто догадывается о том, что в следующем доме (либо 12, либо 9) живёт скромный Главный Кнут — главный организатор партийной парламентской фракции, который следит за соблюдением партийной дисциплины, обеспечивает поддержку политики своей партии и присутствие членов фракции на заседаниях парламента. По-нашему — парторг.

Названа улица в честь её первого застройщика — сэра Джорджа Даунинга, служившего дипломатом еще при Оливере Кромвеле и Карле II. Традицию селить тут главу правительство зачал Георг II, когда в 1732 году отдал дом 10 премьер-министру Уолполу.

Решётка чугунная и надёжная. Построена, разумеется, для «защиты граждан». Про какие-либо инциденты в этом месте последние 300 лет не сообщалось, однако охрана, как легко можно убедиться, неусыпная и серьёзная.

По Парламентской улице мы дошли — куда бы вы думали? — до Парламентской площади. С левой стороны вздымался Биг-Бен, начиная собой длинное здание Парламента.

Площадь не интересна тем, что на ней постоянно бомжуют какие-то не очень чистые демонстранты, очень похожие на людей, продавших свои паспорта за полушку гашиша. А вот интересна она тем, что на ней расположены памятники нескольким государственным деятелям, среди которых вы узнаете вставшего со стула Абрама Линкольна, и Нельсона Манделу, показывающего руками, какого карася он давеча поймал.

Самой примечательной здесь фигурой я бы назвал Уинстона Черчилля в образе Евгения Леонова из «Джентльменов удачи». Правда, в своё время у архитектора Робертса-Джонса возникли проблемы из-за того, что его первоначальный Черчилль напоминал не кого-нибудь, а самого Бенито Муссолини. Знаете, что сделал скульптор, чтобы Муссолини стал похож на Черчилля? Сделал ему поуже лоб.

Говорят, что статуя стоит там, где скромняга Черчилль сам за двадцать лет до ее сооружения завещал ее поставить.

Первыми бронзового толстяка с тростью полюбили птицы, благо его лысая голова ничем не прикрыта. Против них хотели бороться, натыкав премьеру в макушку булавок, но план почему-то не был одобрен. Как нам на следующий день пояснила наша гид, теперь статуя стоит под напряжением. Думаю, не только из-за птиц. До Черчилля не раз дотягивались руки демонстрантов, которые превращали его то в вампира с окровавленным ртом, то в Страшилу Мудрого с травой на голове.

Перейдя площадь, мы подошли к боковому входу в Вестминстерское аббатство. Известно оно двумя вещами: похороненными там английскими королями и тем, что на их надгробьях происходят коронации и другие официальные торжества. Не пошли мы туда по трём причинам: чтобы войти, нужно заплатить по 18 фунтов с носа; при этом там нельзя фотографировать; я там уже бывал. Алина увлекла меня, не слишком энергично упиравшегося, в соседнюю церквушку св. Маргарет. Отдыхая на жёсткой лавке от ходьбы и дождя, я слушал величественные пассажи невидимого органиста и вспоминал о том, что покажу жене как-нибудь в следующий раз.

Любознательный читатель, вероятно, в курсе, что на самом деле Вестминстерское аббатство официально называется «Университетская церковь св. Петра в Вестминстере». Да-да, при всей своей помпезности это всего лишь церковь, которая имела статус собора всего лишь в период с 1540 по 1550 год. Насколько я понимаю, такая церковь находится в непосредственной юрисдикции монарха, а не епархиального епископа. Начало её строительству в современном виде положил Генрих VIII, решивший здесь упокоиться.

Если вы сподобитесь войти внутрь и дойти почти до самых хоров, то увидите Стул Короля Эдварда — трон, на котором с 1308 года короновались все здешние короли и королевы (за исключением первой и второй Марии, которым его не доверили, заменив по разным причинам другими). Вырезал его из дуба в 1297 году некий Мастер Вальтер, получив за это тогдашними 100 шиллингов за работу. Здесь начинаются странности, поскольку в Англии шиллинги ввели только в середине XVI века. Выходит, расплачивались шиллингами шотландскими. Почему, спрашивается.

Последней, кто сидела на Стуле по делу, была нынешняя Елизавета II в 1953 году. Тогда под ней, между ножками Стула, лежала ещё одна странная вещь весом 152 килограмма — «Камень Судьбы» (Stone of Destiny), известный также как «Каменная подушка Якова» (Jacob’s Pillow Stone), «Наследный Камень» (Tanist Stone) или «Скунский Камень» (Stone of Scone). Изначально камень принадлежал шотландцам и использовался в церемониях передачи власти. Эдвард I умыкнул его в Англию в 1296 году, где он оставался неотъемлемой частью Стула ровно 700 лет. Шотландцы о нём всё время помнили и возмущались. 15 ноября 1996 года высокие чины обоих частей Великобритании произвели долгожданный обмен (не знаю, на что, наверное, за так), и камень вернулся в Эдинбургский замок (где мы его с вами скоро узрим воочию и тогда поговорим подробнее). Правда, когда будет следующая коронация, смотрите внимательно: по условиям соглашения, на этот день камень должен вернуться на положенное ему место, чтобы охладить разгорячённые чресла нового правителя. При всей внешней смехотворности, стоит серьёзно задуматься, что же такое есть в этом камне, чтобы к нему относились с таким пиететом — раз, и какова на самом деле роль шотландцев в английских королевских узах — два. Мне приходилось слышать всевозможные версии вплоть до того, что «Камень Судьбы» и есть священный Грааль. Не знаю, поживём — увидим.

В прошлый раз со мной в Вестминстерском аббатстве произошёл мистический случай, ощущение от которого я запомнил на всю жизнь. Я стоял над надгробьем какого-то из почивших лет 500 назад королей, прислушивался к вещавшему поблизости чужому групповоду и то и дело поправлял сползавшую с плеча сумку, в которую при входе вынужден был убрать свою съёмочную технику. Взгляд мой расслабленно упал на железную табличку, вмурованную в бортик надгробья. А на табличке значилось будничное: «Будьте осторожны, опасайтесь воров». Пока я осознавал, как это в одном из самых наблюдаемых мест страны пишут такое, причём не на тетрадном листке, а в железе, на века, то есть, совершенно отчаявшись исправить ситуацию любым другим методом, за моей спиной кто-то пробежал. Очень быстро, так что я никого толком не заметил. Зато заметил, что молния на моей сумке слегка приоткрыта. Вокруг были люди, но они чинно стояли и рассматривали оплаченные красоты.

Я моментально сунул руку в сумку, потому что вместе с техникой сунул туда довольно толстый и мешавший мне в кармане кошелёк.

Кошелька не было.

Я судорожно расстегнул сумку и проверил ещё.

Нет кошелька.

Чувствуя, что это конец (а сейфами в номерах гостиниц я не пользуюсь никогда, предпочитая держать наличные в запертых чемоданах, но тогда денег у меня было исключительно мало, так что я их все носил при себе), я метнулся в соседнюю дверь, куда мог убежать вор, и оказался в квадратной галерее, посреди которой, как это часто бывает в подобных соборах, был застелен зелёный газончик. Галерея просматривалась вся, но никто нигде от меня не прятался.

Я взял себя в руки и вернулся обратно.

Подозрительно посмотрел на окружающих. Меня никто не замечал.

Тогда я водрузил сумку на надгробье повыше и ещё раз чуть не вывернул её наизнанку.

Всё оказалось на месте! И техника, и кошелёк, которого я минуту назад здесь не находил. Вор мне почудился. Его нарисовало моё воображение, потрясённое вечным призывом опасаться карманников.

Место в Вестминстерском аббатстве, которое интересно лично мне, называется Уголок поэтов. Поистине, только в Англии, где столько «уголков» (ораторов, поэтов и т.п.), могли изобрести футбол — единственную игру, насыщенную «угловыми»! Первым здесь в 1556 году был похоронен Джеффри Чосер, написавший «Кентерберийские рассказы», которые считаются предтечей всей последующей английской литературы. Правда, покоиться здесь ему позволили вовсе не потому, что он был писателем (точнее, поэтом), а потому что он до последних дней занимал должность, скажем так, прораба в Вестминстерском дворце (не путать с аббатством). Через 43 года рядом с ним похоронили поэта Эдмунда Спенсера, и начало традиции было положено.

Когда будете стоять в Уголке поэтов или когда вам попадутся упоминания имен похороненных здесь людей искусства, имейте в виду, что это не совсем правда. Физически многие писатели поэты упокоились в других местах, а здесь вы увидите лишь памятные таблички. Это вам всё-таки не Пэр-Ляшез. Поэтому давайте вместе посмотрим на тех, о ком вы наверняка слышали и чей прах действительно тут, у вас под ногами.

Про Чосера мы сказали. Будет время, почитайте. Оригинал «Кентерберийских рассказов» крайне сложен, поскольку он написан ещё до того, как английский язык приобрёл свои нынешние правила. И с ними-то легче не стало, но представьте, как было без них! Так что почитайте хотя бы в переводе. Вещь забавная.

Поэт и драматург Роберт Браунинг. О нём я упоминал, когда вышел с Пэддингтонского вокзала. Он дружил с Диккенсом и считался эдаким поэтом-философом. Даже в Россию заезжал. Но вообще-то жил в Италии, а умер в Венеции. На его месте я бы предпочёл, чтобы меня там и похоронили, однако ему было уготовано лечь в Вестминстерском аббатстве.

Сам Чарльз Диккенс тоже похоронен здесь. В завещании он не указывал, где бы хотел упокоиться, и просил только, чтобы церемония прошла скромно. Ранним утром 14 июня 1870 он и нашёл здесь своё пристанище.

Не знаю, знакомы ли вы с Джоном Драйденом, но этот поэт, драматург, критик и баснописец сделал для английской литературы не меньше Ломоносова (помните такого?) — для русского языка. В частности, он утвердил в качестве основного размера английской поэзии «александрийский стих». Много переводил и с латыни, и с французского. Писал и трагедии, и комедии. Период с 1660 по 1700 год принято называть «веком Драйдена». Его могилы вы просто так не найдёте. Потому что на ней нет надписи. Найдите могилу его современника, поэта Абрама Коули: имя Драйдена начертано на надгробном камне сбоку.

Здесь же лежит композитор Гендель. Разговор о нём ещё впереди.

Томас Гарди, «последниё из представителей Викторианства», автор двадцати пяти произведений, среди которых и романы, и рассказы, и стихотворения, похоронен… в двух местах. Найдёте его могилу — знайте: тут покоится его прах. А вот сердце поэта легло в могилу его первой жены Эммы в городе Стинсфорде. Это раздвоение стало результатом компромисса между волей самого Гарди (который, разумеется, хотел быть с женой) и настойчивыми просьбами сэра Карлайла Кокерелла, его душеприказчика.

О писателе Киплинге вы и сами наверняка знаете предостаточно. Так что просто найдите его здесь.

Если имя актера Лоренса Оливье вам что-то говорит, он тоже тут. Мало того, что он считается одним из «самых-самых» артистов XX века, сыграв роли в огромном диапазоне от античной драмы до вполне современных фильмов, не говоря уже о Шекспире, получив за Гамлета «Оскар» в далеком 1948 году. Мало того, что за его плечами 120 театральных образов и 58 полнометражных фильмов. Думаю, он единственный актёр, который умудрился сняться в фильме… после своей смерти. Дело в том, что через 15 лет после его смерти его лицо «собрали» по кадрам старых кинокартин и с помощью компьютерной реконструкции воссоздали в роли доктора Тотенкопфа («мёртвой головы») в дизельпанке «Небесный Капитан и Мир будущего».

Среди тех, кто здесь не похоронен, но чьи имена вы сможете узнать: писательница Джейн Остин (плитка в стене), один из моих любимых поэтов Уильям Блейк (бюст), все три сестры-писательницы Бронтè (мемориальная табличка), единственный, а потому самый знаменитый шотландский поэт Роберт Бёрнс (бюст), конечно же, лорд Джордж Гордон Ноэл Байрон (камень в полу), Льюис Кэрролл (камень в полу), вечно юный поэт Джон Китс (табличка в стене), автор «Любовника леди Чаттерлей» писатель Д.Г.Лоуренс (камень в полу), написавший «Песнь о Гайавате» Генри Лонгфелло (бюст), сильно повлиявший на Шекспира поэт Кристофер Марлоу (надпись на специальной витрине), Вальтер Скотт (о котором мы с вами поговорим отдельно, в Эдинбурге), сам Шекспир (памятник), поэт Перси Биши Шелли (табличка в стене), Уильям Теккерей (бюст), Оскар Уайльд (надпись на витрине). Кстати, что касается этой самой «витрины», то имеется в виду стеклянный витраж, который был специально доделан в 1994, когда места для новых имён стало просто не хватать. Пространства на нём должно хватить ровно на 20 человек.

Не знаю, как вам, а мне после короткого отдыха снова захотелось на воздух, к Темзе.

Глава 9

От Биг-Бена до Тауэра

Сказать, что погода в Лондоне переменчива — не сказать ничего. Об этом писали почти все, кто так или иначе упоминал этот город, а потому я не стану повторяться и замечу, что это не так. Иногда погода в Лондоне весьма устойчива. Особенно плохая.

Сейчас наш путь лежал к Вестминстерскому мосту.

Откуда вообще пошло название Вестминстер, которое гордо носит не только мост, но и дворец (он же Парламент), и аббатство, где мы только что побывали, и весь здешний район (так что на адресных табличках на домах вы тут прочтёте не «Лондон», а именно «город Вестминстер» — City of Westminster)? Всё довольно просто. «Minster», подскажет вам любой словарь — это «кафедральный собор» или «церковь при монастыре». Поэтому речь идёт всего лишь о «западной церкви». Другое дело, что поскольку этот район использовался сначала английским, а потом и британским правительством как штаб-квартира последнюю тысячу лет, это название фактически стало символизировать политическое сердце Лондона.

А вот экономическое его сердце, это как раз City of London, которое часто сокращают просто до «Сити». Тема отдельная и о ней — чуть позже.

Пока же мы обходили здание Парламента, иначе говоря, Вестминстерский дворец. Сами англичане называют его «Палатами» (Houses of Parliament): Палату Общин и Палату Лордов. Если вы интересуетесь историей и читаете её английскую версию, стоит помнить, что под Вестминстерским дворцом понимаются два здания. Первое нынче зовется «Старый дворец» и стояло здесь со времён средневековья до 1834 года, когда его уничтожил локальный пожар, вспыхнувший, как говорят, от перегревшейся печки. Часть старого дворца сохранилась, в частности, Вестминстерский зал, и их включили в проект реконструкции, которая началась шесть лет спустя. Пользуясь случаем, король Вильгельм IV попытался переселить Парламент в почти достроенный Букингемский дворец, который был ему нелюб, однако щедрое предложение парламентарии отвергли. Новое здание, которое сегодня может увидеть любой, строилось 30 лет: то материалы не подвезли, то смета зашкаливала, то оба ведущих архитектора умерли. Работы по внутренней отделке плавно перетекли в XX век. Потом грянула вторая мировая с её бомбардировками Лондона, так что в список исторического наследия ЮНЕСКО новый дворец попал лишь в 1989 году.

Во дворце несколько башен. Та, которую знают даже те, кто никогда в Лондоне не был, и которую мы сейчас обходили слева, называется отныне Елизаветиной Башней, хотя известна она как Биг-Бен. Она изящна и показывает время. Именно благодаря своей элегантности она кажется самым высоким зданием комплекса, однако на самом деле её 96 метров слегка уступают Башне Виктории, расположенной на противоположной стороне Парламента. В XIX веке точность семиметровых часов, обращённых на все четыре стороны света, казалась фантастической. Когда мы шли мимо, Биг-Бен ударил один раз, отсчитывая половину часа.

Напротив него, на противоположной стороне улицы, стоит странное здание. Большое, старое, не бросающееся в глаза и привлекающее к себе внимание разве что своеобразными шишками на крыше, которые легко принять за большие печные трубы. Если я на него вам не укажу специально, вы его, пожалуй что, и не заметите — дом как дом. Примечательно, что лет пятнадцать назад его здесь не было и в помине. Потом тут появились леса, закрывшие выход из станции метро «Вестминстер», а когда их сняли — оно появилось. На гугловской карте его максимально закрывает круглый значок лондонской подземки. Никакого описания. Когда мы на следующий день проезжали мимо автобусе, я поинтересовался у нашей гидши, знает ли она о его предназначении, и получил ответ, мол, конечно, там сидит правительство. Спорить я с ней не стал. Просто в своё время один из местных сотрудников фирмы, в которой я тогда работал, рассказал, что на самом деле через этот неприметный дом проходят вся электронная почта королевства. Чем там занимаются, можете додумать сами.

Вот и Вестминстерский мост через Темзу. С очень красивыми фонарями, даже ещё более впечатляющими, чем на набережной в Венеции: три зеленых плафона на зелёной ножке с золотым вкраплением орнамента. Вообще весь мост выдержан в зелёном цвете. Потому что такого цвета кожаные кресла в Палате Общин. Соседний мост, сразу за Парламентом, называется Ламбет и выкрашен красной краской — в цвет сидений в Палате Лордов. Вестминстерский мост недавно сильно отреставрировали, но вообще он был открыт в 1896 году и считается вторым по древности, после Лондонского. Для любителей статистики договорю, что в длину он имеет 252 метра, а в ширину 26, давая возможность в обе стороны ходить людям и ездить машинам.

Темза, над которой мы теперь шли, известна потому, что на ней стоит Лондон (кстати, Оксфорд тоже). 346 километров протяжённости делают её второй по величине в королевстве после Северна. Но кто из нас когда-нибудь вспоминает про Северн?

По-английски её название пишется Themes. При этом первый звук не шепелявится между зубами, как оно принято в подобных случаях, а звучит как обычное «т». Умные люди объясняют, что написание «th» было данью английского Ренессанса греческой античности, поскольку считалось, что племена древних кельтов пришли из области Эпир, что зажата между Грецией и Албанией. Римляне упоминали её в своих записях как Tamesis. В любом случае учёные сходятся во мнении, что, скорее всего, название реки означало «тёмная», и ссылаются при этом на древнеирландское «teimen» и санскритское «tamas». В русском языке, кстати, у нас есть и «темень» и «тьма». Но откуда тогда концовка на «s», спросите вы? И тут наш маленький исследовательский экспромт наталкивается на странный факт: в районе упомянутого Оксфорда эта же самая река называется Isis. Ничего не напоминает? Правильно, это так на английском пишется имя египетской богини Изиды, дамы достаточно загадочной, одновременно жены и сестры бога Озириса, которую изображали с коровьими рогами, между которыми висело солнце. В итоге мы получаем свой собственный перевод реки — «Тёмная Изида». Стоит запомнить. Не потому ли сами лондонцы обычно называют Темзу просто «рекой», а в хрониках приходивших сюда прежде купеческих кораблей она значилась как «Лондонская река»?

Если хотите почитать о Темзе поподробнее, рекомендую взять «Трое в лодке, не считая собаки» Джерома Клапки Джерома, которая замышлялась именно как путеводитель по реке и её достопримечательностям.

Слева от моста, на противоположном берегу, почти без остановки медленно вращается белое колесо «Лондонского глаза». Это колесо обозрения, одно время самое большое в мире, появилось здесь в 1999 году и было приурочено к концу тысячелетия. В официальных справочниках перед словами «лондонский глаз» вы всегда увидите ещё несколько слов — это названия фирм, которые заключили на несколько лет спонсорский контракт. Сначала это были «Британские авиалинии», потом компания «Мерлин» (она же возится с воском в музее мадам Тюссо), сейчас — ещё кто-нибудь. Определённый коммерческий смысл в этом есть, поскольку колесо в год посещает три с половиной миллиона человек, делающих его, таким образом, самой популярной достопримечательностью во всём королевстве. Высота колеса 135 метров.

После официального открытия колеса оно еще почти 4 месяца стояло порожняком, так как возник ряд техническим проблем.

Сколько сегодня стоит туда билет, не скажу, поскольку Алина наотрез отказалась его посещать. В своё время один круг в стеклянном яйце кабинки вместе с дюжиной восторженных индусов обошёлся мне фунтов в 12, и тогда это было дороже, чем сходить к тётушке Тюссо. Правда, как я слышал, сейчас в стоимость билета входит очередное 4D шоу в здании при колесе.

Критики сравнивают «Лондонский глаз» с парижской Эйфелевой башней: мол, теперь и богатый и бедный, и стар и млад могут подняться в небо и насладиться видом города. Насчёт бедных не знаю, но один раз подняться можно. Только не забудьте фотоаппарат.

Противоположный, южный берег Темзы я знаю плохо и не люблю. Наверное, я как всегда неправ, однако сдаётся мне, что он — сплошная промзона. Поэтому с меня вполне хватило того, что, перейдя мост, мы на втором же перекрестке свернули налево, на Йорк-роуд, и обнаружили, что наша «Трафальгар» расположена в большом и просторном помещении за высокими витринными окнами прямо на первом этаже. Посетителей не было, а за длинной стойкой суетилось множество английских дев в симпатичной форме. Я гордо предъявил ваучер и нас, о чудо, сразу же узнали, отметили как прибывших и сообщили, что завтра мы должны быть здесь же в семь утра, чтобы не опоздать на автобус. Ещё я узнал, что нашу гидшу будут звать странным именем Мхаири Макларен. Признаться по правде, я слегка взгрустнул, потому что отчётливо представил себе темнокожую дамочку с точкой во лбу и в длинном сари, понимать которую будет нетрудно, но неприятно, и которая едва ли покажет нам тайны маршрута «изнутри», как обещал проспект. Правда, любезная дева сказала, что на самом деле эта Макларен вроде бы не индуска и просит называть себя как-то вообще по-другому, так что нам просто стоит дождаться завтра. Она же в ответ на мой вопрос о том, как отсюда проще доехать на автобусе до Тауэра, не поленилась забраться в Интернет и через минуту сообщила, что остановка нужного нам маршрута находится в пяти шагах отсюда.

Через пять обещанных шагов остановка была, цифробуквенный номер на ней значился, и только я никак не мог взять в толк, почему Тауэр находится в одной стороне, а проходящие мимо автобусы следуют ровно в противоположную. Наконец, появился наш автобус, увы, одноэтажный, и я смело шагнул в распахнувшуюся дверь. Оказалось, что у нас нет билетов. Разумеется, их у нас не было, потому что я был готов ради такого случая озолотить водителя. Водитель отказался. Нет, говорит, вы должны купить билет, а потом входить. Мы вышли. Двери закрылись, и автобус уехал.

Аппарат, продававший билеты, стоял тут же. Если бы он был человеком, я бы его убил. Потому что бессмысленных надписей на нём было много, табло никакого, а сдачи он не выдавал. В Японии с иероглифами у меня получалось как-то проще и живее. Тут же было даже непонятно, а сколько, собственно, билет стоит. Потому что цена зависела от зоны и номера автобуса. И никаких подсказок! В итоге я подарил аппарату явно больше, чем он того заслуживал, вытащил из его сжатых челюстей два неказистых билетика, и мы стали ждать новую попутку, надеясь, что эта придёт двухэтажная.

Нашим чаяниям в тот день не суждено было сбыться. Второй автобус оказался таким же, что и первый, правда, показанные издалека билеты сделали своё дело, и водитель скупо кивнул. Мы прошли в самый зад салона, за спины громкоголосого семейства, чьё чадо всю дорогу висело на поручнях, и не менее бойкой китайской парочки, ни на секунду не смолкавшей и не обращавшей ни малейшего внимания на происходящее за окном.

И здесь обнаружилось новое затруднение из разряда тех, которых в столицах мира типа Лондона просто не ожидаешь: автобус останавливался по вызову. Если никого не было на остановке и никто не собирался выходить, он тупо проезжал мимо. Как у нас в деревне. Страшного в этом ничего не было, в любом случае незадолго до Тауэра мы должны были пересечь Темзу, но как-то это выглядело несерьезно, примитивно.

Сидеть же на втором этаже «двухпалубного» красного омнибуса гораздо интересней и поучительней. Хотя бы потому, что воочию видишь, как коротка человеческая жизнь. С такой высоты кажется, что все прохожие не пробегают у тебя перед носом, а точнёхонько попадают под передние колёса. Поначалу это захватывает дух, а через несколько минут становится нормой. Особенно хорошо кататься таким образом, когда у тебя в кармане «билет одного дня». Помнится, я как-то заполнял подобной поездкой «в никуда» час свободного времени перед посещением одного вечернего заведения и настолько расслабился, размышляя и слушая речи одного очень чёрного лондонца, умудрявшегося разговаривать с подружками по двум мобильникам одновременно, что не заметил, как водитель просигналил «в парк». Выскакивать пришлось чуть ли не на ходу. А я-то думал, что тихо сделаю круг и вернусь к исходной точке! Самое неприятное было то, что в том месте, где я спрыгнул и стал ждать нового красного жука, все мои новые друзья по несчастью оказались неграми. Добро пожаловать в Хэмпстед, белая обезьяна, читалось на их добродушных лицах.

Поездка по южной части Лондона, признаться, ничем особым не запомнилась, кроме ожидания Тауэрского моста. Мост хорош по всех отношениях. На него приятно смотреть, его удобно фотографировать, над ним интересно пролетать, а под ним — проплывать. Моим друзьями из Питера он наверняка навеет тоску по дому, потому что Тауэрский мост умеет ещё и подниматься. Когда видишь его в первый раз, не можешь отделаться от ощущения, то он — ровесник Лондона или уж во всяком случае самого Тауэра, настолько его башни-близнецы, удерживаемые двумя шлейфами сзади и словно протянувшие друг к другу руки замечательно стилизованы. Вероятно, потому что среди пяти строивших его архитекторов не был замечен наш хороший знакомый — Джон Нэш. Кстати, дольше всего выбирали дизайн моста. В 1876 году был затеян конкурс, на который разные умельцы предоставили 50 проектов. Пока ругались и ссорились, прошло восемь лет. В итоге победил дизайн сэра Хораса Джонса, по совместительству городского архитектора и члена отборочной комиссии. Джонс умер через три года, а сменивший его Джордж Стивенсон взял да и заменил обычный кирпичный фасад моста на викторианско-готический. Казне постройка обошлась по тогдашним ценам в 1 184 000 фунтов, что сегодня потянуло был на 100 миллионов. Последнюю цифру стоит запомнить и держать в голове до тех пор, пока мы с вами ни остановимся в задумчивости перед зданием шотландского Парламента в Эдинбурге.

Как и всё новое, Тауэрский мост был воспринят многими критиками конца XIX века в штыки. Его даже называли «самой абсурдной конструкцией, когда-либо перебрасывавшейся через стратегическую реку». Авторов обвиняли в «претенциозности и подмене фактов», скорее всего, имея в виду уже тогдашнее несоответствие дизайна современной эпохе. Что ж, зато вы его всегда узнаете и отличите от миллиона других мостов. Правда, Тауэрский мост часто путают по названию с Лондонским мостом, который расположен следующим вверх по реке. Говорят, что купивший в 1968 году готовый под слом старый Лондонский мост Роберт Маккаллок (для перевозки в основанный им же городок в Аризоне), долгое время считал, что приобрёл Тауэрский мост.

Хотя в наши дни судоходность Темзы резко упала, поднимается мост порядка 1000 раз в год. Если у вас большая яхта и вы хотите профланировать на ней по Лондону, вам придётся уведомлять об этом за сутки. Но при этом за подъём моста денег с вас не возьмут.

В декабре 1952 года мост стал подниматься, когда к его середине подъезжал двухэтажный автобус RT 793 с номером JXC 156. Водитель Альберт Гюнтер (или Гантон) успел сориентироваться и нажал на газ. Преодолев 3 фута (чуть больше метра) зазора и упав с высоты в два метра на противоположную часть моста, которая еще не пришла в движение, автобус вместе с пассажирами отделался лёгким испугом.

5 апреля 1968 года лейтенант ВВС Алан Поллок обиделся на своё командование, которое никак не отметило его 50-летие. Тогда он сел на реактивный истребитель Хокер Хантер FGA 9 и на полной скорости промчался под аркой моста. Когда юбиляр сел, его немедленно арестовали, а чуть позже списали «по медицине» без права обжаловать это решение в трибунале.

Летом 1973 года этот сомнительный подвиг дважды повторил биржевой брокер Пол Мартин, который осерчал на то, что его обвинили в мошенничестве. После двух пролётов под мостом, он попугал несколько небоскрёбов в Сити и взял курс на Озёрный край, где через два часа благополучно разбился насмерть.

В мае 1997 года Тауэрский мост стал причиной конфуза с приехавшим в Англию по делам Биллом Клинтоном, тогдашним президентом США. Плавучая баржа «Глэдис» подошла к мосту в назначенное время, и мост стал перед ней подниматься. Билл где-то засиделся, в итоге оказался не таким пунктуальным, как баржа, за что и поплатился: часть эскорта проехала по мосту, а часть осталась сзади. Вышел скандал, на что представитель Тауэрского моста заявил:

— Мы пытались связаться с Американским посольством, но они не брали трубку.

Последнее серьезное недоразумение произошло на мосту в мае 2009 года, когда несколько людей, спускавшихся в лифте по северной башне пострадали: лифт упал… правда, с высоты всего три метра.

На нас, к счастью, никто не падал, над нами никто не летал, и мы тихо и мирно прокатились по мосту через Темзу, любуясь необычным переплетением несущих тросов и мощными конструкциями башен. Мне вообще нравятся мосты, на которых что-то есть. Которые созданы не просто для перехода или переезда на другую сторону чего-то. Интересно, когда на мосту кипит жизнь, как, скажем, на Реальто в Венеции, где весь мост — сплошной магазин сувениров (увы, теперь почти сплошь китайских), или на Понте Веккьо во Флоренции, где я недавно видел старика, стоявшего на балкончике над Арно и поливавшего собственные цветы.

Остановок в автобусе не объявляли. Приходилось следить за дорогой и маленькой бегущей строкой над коморкой водителя, показывавшей ближайшую точку на маршруте. Когда я понял, что дальше ехать не имеет смысла и пора выходить, дружно встали все. Автобус опустел. Тауэр — есть Тауэр!

Вообще-то его официальное название — королевский Дворец и Крепость Её Величества. Как я уже упоминал раньше, начался он с Белой Башни (давшей Тауэру его нынешнее имя), которую в качестве своей твердыне на завоеванных землях возвёл нормандский Вильгельм в 1078 году. Она должна была красноречиво давать понять, кто тут теперь хозяин. Постепенно Тауэр застраивался и в итоге превратился в комплекс из нескольких крупных зданий внутри двух концентрических кругов укреплений, окружённых рвом. Если вам попадутся старые рисунки этого места, Тауэр предстанет перед вами как каменный остров среди воды. Сейчас ров осушен, засажен гладенькой зелёной травой и ничем не напоминает о своём истинном предназначении.

За свою историю Тауэр служил и крепостью, и тюрьмой, и арсеналом (в смысле склада оружия, а не популярного футбольного клуба), и казначейством, и зверинцем, и Королевским монетным двором, и публичным архивом, и хранилищем королевских драгоценностей. Раньше именно отсюда, а не из почти соседнего Букингемского дворца, топали до Вестминстерского аббатства коронационные процессии. В XVI — XVII века фраза «послать в Тауэр» означала «посадить в тюрьму». Вопреки расхожему мнению и даже маленькой деревянной плахе, которую вам обязательно покажут во внутреннем дворике, за всё время существования Тауэра до XX века в нём было казнено всего семь человек.

История и молва вообще вещи странные. Например, было подсчитано, что за всё своё правление Иван Грозный был повинен в смерти порядка 4 000 человек. И за это его отлучили от церкви (хотя, говорят, что за обилие жён), а англичане вообще называют его Ivan the Terrible (Иван Ужасный). В то же время за одну Варфоломеевскую ночь в Париже погибло порядка 10 000 гугенотов, за что Карл IX был воспет Папой Римским.

Выше я сказал «до XX века», потому что в первую и вторую мировые Тауэр снова стал тюрьмой и свидетелем двенадцати казней — за шпионаж.

Не знаю, как вам, а мне всегда приятно смотреть на какие-либо предметы, а тем более целые здания, и представлять себе, сколько людей и каких людей видели их своими глазами. Помнится, в Лувре меня чуть током не ударило от здоровенного чёрного шумерского камня, испещрённого клинописными текстами якобы первых законов человечества. Этот камень я ещё помнил по картинкам в учебнике истории за 5-й класс. Табличка гласила, что камню 5 000 лет. Для меня это была настоящая старина! Но шумеры шумерами, а Тауэр видели практически все великие мира сего, о которых вы только можете подумать: короли, писатели, художники, музыканты. Хотя, конечно, сегодня, среди окружающей его мишуры рекламных баннеров и магазинчиков он производит впечатление построенного здесь специально, на потребу публике. На самом деле это, к счастью, не так.

Наиболее трогательная история об узниках Тауэра — история так называемых Принцев. Собственно, принцами они были настоящими, сыновьями Эдварда IV, и звали их Эдвард (12 лет) и Ричард (9). Когда отец их умер, лорд-попечитель, герцог Глостер, препроводил обоих в Тауэр, где должна была состояться коронация старшего. Было это в 1483 году. С тех пор братьев не видели. Поскольку трон занял сам герцог Глостер, ставший Ричардом III, подозрения в убийстве мальчиков пали на него. Никаких прямых улик так и не было найдено. Кроме двух детских тел, найденных через двести лет под лестницей, ведущей к часовне. Кто были эти бедные дети, установить не удалось и поныне. Но для многих историков убийство наследного принца и его брата не подлежит сомнению.

В Тауэре вас встретят ещё две достопримечательности, о которых хорошо знать заранее, чтобы не удивляться. Первая достопримечательность облачена в чёрные (на самом деле тёмно-синие) сюртуки с красными прожилками, такие же плащи, если погода плохая, и такие же шляпы. Она также охотно разговаривает с вами и улыбается. Зовут её Yeomen Warders — сторожа или йоманы. Их часто путают с Yeomen of the Guard, то есть фактически королевскими телохранителями. И тех и других ещё называют Бифитерами (Beefeaters) — поедателями говядины. Почему? Именно поэтому — любили говядину и получали её за королевским столом вдоволь. Даже иностранные гости, вроде графа Козимо из Тосканы, отмечали, что их рацион состоит главным образом из говядины в весьма изрядных количествах.

Всего в Тауэре 37 йоменов и один Главный страж (Chief Warder). Все они отставные военные старшего офицерского состава, прослужившие в армии не менее 22 лет. Также они все обязаны иметь медаль «За долгую службу и хорошее поведение». Раньше в йомены не брали бывших моряков, потому что они приносили присягу не короне, а Адмиралтейству. Нынешняя королева эту нестыковочку уладила, назначив своего супруга (который хочет возродиться вирусом) Лордом Адмиралом.

Если в Тауэре высокие гости, чёрная с красным форма йоменов меняется на красную с золотом. Форма эта уходит корнями ещё во времена Тюдоров и считается сами йоменами крайне неудобной.

Пока на службе, йомены живут внутри Тауэра, причём со своими семьями. Плата за постой вычитается у них из зарплаты, а кроме того, они вынуждены платить муниципальный налог. При этом они обязаны иметь жильё за стенами крепости, куда переберутся после ухода на пенсию.

Если вы добрались до Тауэра под вечер, дождитесь ровно 21:53 и станьте свидетелями «церемонии Ключей». В ней со всей серьезностью разыгрывается сценка с караульным, который останавливает Главного стража и йомена-сторожа, уже заперевших ворота Тауэра, и вопрошает:

— Кто идёт?

— Ключи, — отвечает страж.

— Чьи ключи?

— Ключи королевы Елизаветы.

— Ключи королевы Елизаветы, проходите. Все хорошо.

После чего процессия с ключами идёт дальше, к лестнице, где её снова останавливают, стражник салютует оружием, Главный страж поднимает шляпу и говорит:

— Боже, храни королеву.

— Аминь, — заканчивает караульный.

И под звуки отбоя ключи уносятся на ночь в Королевские Палаты.

Остаётся лишь добавить, что подобные церемонии проводятся также в Эдинбурге и на Гибралтаре.

Второй достопримечательностью Тауэра являются его гордо вышагивающие по зелёным газонам вороны. Они здесь нужны исключительно в силу традиции, которая буквально говорит следующее: «Если вороны потеряются или улетят, Корона падёт, а с ней и Британия». Для благополучия Короны требуется шесть воронов. Есть и седьмой, но его держать «про запас». Традиция эта уходит корнями в валлийскую легенду о кельтском гиганте и боге Бране (т. е. Вороне) Благословенном, смертельно раненом в битве с ирландским королём, который плохо обошёлся с английской принцессой Бранвен. Бран завещал своим последователям отрубить ему голову и закопать её под Белым Холмом, на котором стоит Тауэр, причём лицом к Франции, чтобы она служила оберегом Британии от внешних вторжений. По другой легенде вороны появились в Тауэре после Великого пожара в 1666 году, когда люди стали уничтожать этих признанных любителей падали и кто-то шепнул Карлу II, что убивать всех воронов, мол, плохая примета. Поэтому Карл и припрятал шесть штук за высокими стенами. Впоследствии, когда ему сообщили, что вороны мешают астрономическим наблюдениям, он… распорядился перенести обсерваторию в Гринвич.

Для сохранения традиции, на чём бы она ни основывалась, бедным воронам подрезают крылья (точнее, одно крыло). Поэтому они и могут разве что разгуливать по Тауэру, делая вид, будто вовсе и не помышляют о полёте. У каждого на лапке цветная повязка, позволяющая их отличать. Тем более что у каждого ворона своё имя. Продолжительность их здешней жизни — более 40 лет. Ещё бы — им дают только свежее мясо (за что их ещё называют «настоящими Бифитерами», рыбу, сыр и разные витамины. Тауэрские вороны считаются солдатами королевства, и каждый имеет свою аттестационную карточку. Как и солдат, воронов могут «уволить». Как это, например, произошло однажды с вороном Джорджем, который в 15 сентября 1986 года атаковал и разрушил телевизионную антенну. За нарушение дисциплины его списали в зоопарк Уэльса.

Поскольку английские власти наверняка знали, откуда в 2006 году взялся так называемый «птичий грипп», вороны Тауэра благополучно его пережили и никто их убивать не стал. Просто заперли подальше от посторонних глаз в специальном крытом вольере, а когда дурь прошла, выпустили обратно.

Говорят, что некоторые вороны настолько умны, что умеют приветствовать гостей Тауэра типичным «Good morning!». Не знаю, не слышал.

Когда мы покидали Тауэр по Биворд-стрит, нам вдогонку звучала заунывная шотландская волынка: уличный музыкант, одетый в килт и все остальные причиндалы «горца» на свой манер развлекал прохожих в этот не слишком погожий денёк.

Глава 10

Сити

Если вы возвращаетесь из Тауэра в центральный Лондон пешком, то можете выбрать два в равной степени познавательных маршрута. Для этого, обойдя симпатичную церковь Всех Святых, остановитесь и подумайте: хотите ли вы пройти через финансовый Сити и зайти в гости в собор св. Павла, или же прогуляться непосредственно вблизи Темзы (дойдя до моста Блэкфрайерс не слишком примечательными переулками) мимо прелестных (хотя и недоступных) садов Тэмпла и дальше по вечно зелёным бульварам хоть до самого Челси. В первом случае выбирайте широкую Грейт-Тауэр-стрит, во втором — Лоуэр-Темз-стрит.

Если бы не наш вынужденный заезд в «Трафальгар», мы бы и сегодня прошлись обоими маршрутами. Но, как я уже говорил и не устаю повторять: нельзя объять необъятное. Как человеку, второй день в Лондоне, моей жене было интересно всё (не в смысле «Покажи мне всё!», а в смысле: «Давай посмотрим всё, что сможем, дорогой»), я воспользовался случаем и послушался голоса эгоистического путешественника, который нашёптывал:

— Ты плохо знаешь Сити. Иди туда.

И мы пошли по Грейт-Тауэр.

Открою небольшую тайну: какой маршрут из вышеуказанных вы бы ни выбрали, вам на пути повстречается одна достопримечательность, которую стоит увидеть. Потому что она стала памятником тому событию, которое очень сильно повлияло на жизнь Лондона и которое мы с вами уже вспоминали дважды. Она так и называется — Памятник. То есть Монумент. Это сама колонна, самая, говорят, высокая из отдельно стоящих колонн в мире. Её высота равняется 62 метрам. Именно такое расстояние отделяет её от места, где в 1666 году в Пудинговом переулке (Pudding Lane) стояла та самая злосчастная печка, от которой начался Великий лондонский пожар.

Помните, когда мы шли по Пэлл Мэлл, я вспоминал, как видел на нём россиянские и английские флаги? Именно тогда и там я купил несколько старинных гравюр, одна из которых оказалась датирована 1703 годом и являла собой именно эту колонну. Сейчас, когда я пишу эти строки, она смотрит на меня со стены.

Ориентиром для её поисков вам должна служить станция метро «Монумент» и улица Монумент-стрит. Правда, зная всё это, я сам умудрялся проходить мимо. Потому что, в отличие от почти «прижизненной» гравюры, где она высится Александрийским столпом над трехэтажными домиками, сегодня колонна Монумента словно затиснута в узенький проулок.

Некоторые гиды и путеводители могут вам сказать, что Монумент стоит в том месте, где Великий пожар остановился. Это неверно. Конец пожара отмечен Золотым Мальчиком. Но это не здесь, а в другом районе Сити, который называется Смитфилд, на Пай-корнер (то есть на Пироговом углу — Pye Corner). Мальчик отличается от знаменитого Писающего Мальчика в Брюсселе тем, что не писает. Хотя, на мой взгляд, тушение пожара таким образом было бы вполне символичным. Да и золота на лондонском мальчише побольше. До пожара на месте Монумента стояла церковь св. Маргариты, первая из 87 сгоревших.

Шесть раз Монумент использовался по назначению: с него прыгали самоубийцы. Теперь его верхушка со смотровой площадкой превращена в ажурную клетку. Чтобы туда забраться вам придется преодолеть 311 ступеней. Венчает колонну золотой шар, символизирующий побеждённые языки пламени. Изначально туда хотели водрузить статую короля Карла, на что скромный монарх резонно заметил:

— Не стоит. Не я начал пожар.

Возведённый под руководством Кристофера Рена Монумент обошелся тогда в 13 450 фунтов, из которых 11 300 были пожертвованы масоном Джошуа Маршаллом. Реставрация же, проводившаяся в 2007—2009 годы, стоила казне 4,5 миллиона.

Практичные англичане мыслили колонну ещё и как научный инструмент. Думали приспособить в ней зенитный телескоп (чтобы определять положение звёзд относительно зенита), а её 62 метра использовать для экспериментов с притяжением и маятником. Просчитались: оживлённое движение на соседних улицах оборачивалось слишком сильной вибрацией почвы. Зато ступени имеют ровно по шесть дюймов в высоту, что позволяет делать замеры давления. Сегодня на колонне установлена 360-градусная панорамная камера. Если интересно, можете прямо сейчас зайти на сайт www.themonument.info и посмотреть, что происходит вокруг Монумента.

Кстати, насчёт пожаров. Я тут подумал, а знаете ли вы, почему Красная площадь в Москве называется Красной площадью? В школе нам глубокомысленно рассказывали, будто «красная» что площадь, что девица — суть «красивая». Оказывается, не совсем так. Раньше это место под стенами Кремля было сплошь застроено деревянными домами, которые имели обыкновение ярко гореть. Одно время получившаяся на их месте площадь даже так и называлась — Пожар. Ну, это так, мысли «по поводу». Не обращайте внимания. Идёмте дальше.

Ещё неизвестно, стал бы Лондонский пожар «великим», если бы произошёл не в Сити. Почему? Судите сами.

Лето 1666 года выдалось засушливым. После полуночи 2 сентября загорелась пекарня Томаса Ферринера. Домочадцы выбрались на крышу и оттуда — на соседний дом. Только одна из служанок побоялась это сделать и стала первой жертвой. А дальше начался настоящий фарс. Соседи попытались погасить пламя. Тщетно. Через час пожаловали приходские констебли и сказали, что вообще-то было бы неплохо от греха подальше снести соседние дома, чтобы не дать огню распространиться. Хозяева этих домов, разумеется, возразили. Решили звать тогдашнего лорда-мэра (запомните этот титул в связи с Сити, мы к нему еще вернёмся), который один мог оспорить их протесты. Когда лорд-мэр с говорящей фамилией Бладуорт (Bloodworth — «достойный крови») прибыл, пламя уже хозяйничало над соседними домами, а ветер гнал его складам бумаги на берегу Темзы. Пожарники поопытнее орали, что надо всё к такой-то матери сносить, пока не стало хуже. Бладуорт запаниковал и отказался их слушать: мол, мы не можем, большинство тамошних зданий сдаются, а хозяев сейчас не найти. В итоге он сказал знаменитую фразу «Pish! A woman could piss it out» и благополучно удалился.

Вот какие раньше были мэры, не чета нынешним!

Начавшись в воскресенье, пожар устал и фактически сам погас только в среду. Было уничтожено 13 500 жилых зданий, не считая церквей, соборов и трёх городских ворот. При этом по официальным данным количество погибших в огне людей равнялось фантастической цифре 8. Причину случившегося современники видели и в чревоугодии, и в происках французов, и в католиках вообще. Не зря Монумент сравнивали впоследствии с перстом, грозящим небесам. Существует и ещё одна версия. Накануне пожара, в 1665 году в Лондоне свирепствовала чума (тоже, разумеется, Великая). Она погубила ни много, ни мало 80 000 жизней, шестую часть всего населения Лондона. После пожара чума больше не возвращалась. Огонь стал своеобразным санитаром, поглотившим большую часть грязных хибар вместе с крысами и блохами. Может быть, нерадивый лорд-мэр выставил себя идиотом, исполняя чью-то волю?

От Монумента можно было идти дальше по Кэннон-стрит, однако мы взяли правее и пошли по Кинг-Уильям-стрит, в сторону станции метро «Банк».

Вы никогда не замечали, какие предприятия переживают все революции, кризисы, перестройки и прочие общественные потрясения? А я вам скажу точно — ломбарды. Причём они не только не только не исчезают, но даже не меняют тех зданий, в которых открылись десятки лет назад. Будет досуг, обратите внимание — забавно.

Это я к тому, что в центр мировых финансов, не сворачивая с Кинг-Уильям-стрит, вы попадаете по… Ломбард-стрит. Правда, путеводители вежливо заметят, что «ломбардом» улица эта названа в память об итальянских банкирах из Ломбардии, которые поселились здесь ещё в XIII веке. Не знаю, не знаю…

Полукруглое здание справа с красивым голубоватым куполом — Институт присяжных бухгалтеров Шотландии. Подробностей не знаю, но по данным самого Института его выпускники играют ведущие роли в 80% из 100 ведущих мировых компаний, зарегистрированных на Лондонской Фондовой бирже. Которая, кстати, здесь же, справа, за круглым углом Института.

Только прежде чем мы посмотрим на него, давайте всё-таки остановимся и попытаемся разобраться, где мы оказались и что такое City of London.

Как мы только что имели неосторожность заметить, расчистке Сити от «всяких там людей» помог Великий пожар. Были хибары и крысы, а теперь — строй где угодно! Вот и прекрасный каменщик, сорри, я хотел сказать «архитектор» Кристофер Рен тут как тут. Мы с вами не вчера родились и видели на своём веку немало примеров того, как страшные «террористы», «халатность» или «стихийные» бедствия уничтожали что-то, на месте чего подозрительно быстро возникало нечто новое, для кого-то гораздо более выгодное.

Тем более что, говоря «сити», мы вовсе не должны иметь в виду «город». Лондонский Сити — это всего лишь одна квадратная миля (меньше 3 квадратных километров). Но миля очень и очень своеобразная.

Начать хотя бы с того, что упомянутый лорд-мэр Бладуорт, как и все его преемники, не имели и не имеют ничего общего с мэром Лондона. И это не стоит понимать так, как обычно говорится в популярных источниках типа английской «Википедии», что, мол, полномочия мэра Лондона гораздо шире полномочий лорда-мэра лондонского Сити. У меня есть большие сомнения в том, что мэр Лондона может вмешаться в дела Сити. Кишка тонка. Хотя бы потому, что за спиной лорда-мэра стоит организация с довольно странным названием — City of London Corporation. Похоже, перед нами тот редкий случай, когда вещи названы своими именами. Ну, конечно же, не «совет», не «дума», не «парламент», а чётко и ясно — корпорация!

Корпорация выбирает своего мэра сроком на один год. В задачи лорд-мэра входит представление «бизнесов» и содействие их развитию. А бизнес нынче в Сити один — финансы. Вот и думайте сами. Причём лорд-мэр фактически является в течение года хозяином расположенных в квадратной миле учреждений вне зависимости от того, кто ими реально владеет и где ещё их представительства разбросаны по миру. В такой политизированный стране, как Англия, лорд-мэр Сити полностью аполитичен и не состоит ни в одной партии. Подсчитано, что за год он выдаёт на гора порядка 800 речей и более 100 дней проводит в разъездах, посещая в среднем 22 страны. Не правда ли, странное занятие для «градоначальника», если понимать всё буквально?

Живёт лорд-мэр в роскошном Мэншн-хаусе (буквально, «Особняк-дом», что англичанам почему-то глупым не кажется, а если кажется, то они помалкивают или привыкли), с фасада (да и размерами) очень похожем на Большой театр. Он здесь же, слева от нас. Постройку его замыслили сразу после Великого пожара (кто бы сомневался!), однако дотянули 1752 года, когда новую резиденцию обновил некто сэр Криспин Гаскойн.

Важная деталь, которая снимает многие вопросы: когда мы пойдём с вами дальше и достигнем «окраины» Сити на Флит-стрит, в месте, называемом Тэмпл-бар (тамплиерская застава) и отмеченным постаментом с грифоном (этот символических образ мы, думаю, вспомним ещё не раз), а вы спросите меня, что он здесь делает, я расскажу вам о том, что именно тут по традиции монарх должен просить у лорда-мэра позволения войти в Сити.

Кроме лорда-мэра, в Сити сегодня официально живет… 7 000 человек. Всего. Тогда как 400 лет назад одних погорельцев было больше ста тысяч. Зато на работу в Сити ежедневно приезжает 316 700 «белых воротничков» (по статистике 2012 года). Где финансы, там и юристы. Они оккупировали север и запад Сити, включая мой любимый парковый комплекс Тэмпл, которым теперь можно любоваться разве что из-за решётки с набережной. Восточную часть Сити заняли страховщики. Неудивительно, что в 1994 году именно в этих направлениях Сити слегка «расширился» под предлогом того, что уж больно границы стали неровными.

Таким образом, мы теперь с вами понимаем, кто на самом деле выбирает себе «мэра». Формально голосуют «бизнесы» и резиденты. Осталось только установить, кто такие эти 7 000 человек. Думаю, времени тратить не будем: и так всё предельно ясно.

Не стоит наивно думать, будто Корпорация исключительно контролирует (чуть не написал «крышует») тех, кто делает деньги в Сити. Она владеет многими предприятиями сама, причём на территории не только Большого Лондона (рынки, сады, парки и т.п.), но и Северной Ирландии. В Сити своя собственная полиция, не имеющая ничего общего со Скотланд Ярдом, и свои собственные… пожарные. Разумеется, а как же иначе! Второго пожара Корпорация не допустит.

Не мы с вами первые всё это увидели. Редко, но случается, что к власти приходят порядочные люди. Одним из таких был британский премьер-министр Клемент Эттли (кстати, сомневаюсь, чтобы вы когда-нибудь это имя слышали). Умер он в год моего рождения, а премьерствовал с 1945 по 1951 в статусе лидера лейбористской партии. По поводу Сити он, в частности, писал: «Снова и снова мы видим, что в этой стране есть другая власть, нежели та, что заседает в Вестминстере. Лондонский Сити — удобное название для собрания финансовых интересов — способен противопоставить себя правительству страны. Те, кто контролируют деньги, могут и дома, и за рубежом преследовать политические цели, отличные от тех, которые были поставлены народом».

Полагаю, про Эттли мы ещё будем говорить, когда коснёмся личности Черчилля, на могилу которого заедем на обратном пути в Лондон. Пока же, в качестве короткой исторической справки, лишь напомню, что Эттли сменил его на посту премьер-министра, причём не когда-нибудь, а в 1945 году, когда, казалось бы, имя Черчилля-спасителя должно было быть у всех на устах. Победа Эттли стала исторической сенсацией. Кстати, именно он, а вовсе не толстяк Уинстон, представлял Британию на Потсдамской конференции. На фотографиях того времени Эттли, а не Черчилль скромно стоит рядом с Трумэном и Сталиным.

Но об этом после, а сейчас нам важно заметить, что слова Эттли не расходились с делом: не прошло и года после его вступления в должность премьера, как он утвердил закон о национализации крупнейшего достояния Сити — Банка Англии.

С того места на Банковском перекрёстке (Bank Junction), где мы стояли, Банк Англии смотрелся как трехъярусная крепость. При этом почти театральные подъезды с колоннами по бокам здания были странным образом подняты на второй ярус. Нижняя часть представляла собой сочетание каменной кладки и тоже колонн, но производила впечатление вообще непроходимой.

В этом месте, то есть на Иголкопродевальной улице (Threadneedle Street), банк находится с 1734 года. За глаза его ещё называют «Старой Леди» (The Old Lady). Потому что во дворе здания живёт приведение Сары Уайтхэд, известной как Чёрная Монахиня.

Изначально банк размещался неподалёку отсюда, на улочке Уолбрук (мы туда сейчас как раз и направлялись). Примечательно, что когда в 1954 году там проводили реконструкцию, на месте бывшего банка были обнаружены руины древнего храма Митры — одного из самых загадочных, неоднозначных и сегодня редко упоминаемых божеств Античности. А ведь если копнуть поглубже, то окажется, что митраизм запросто мог стать той религией, которой стало христианство. Но об этом в другой раз.

Если с Федеральным Резервом США (вовсе не США) многое в последнее время прояснилось, то Банк Англии лично для меня пока остается интересной загадкой. С одной стороны, он, как мы уже вспоминали, был национализирован в 1946 году. С другой, в 1979 году канцлер казначейства объявил, что банку предоставляется полная независимость в проведении монетарной политики. Фактически Банк Англии выполняет функции центрального банка, включая печатание денег. Правда монополия на это у него есть только в Англии и Уэльсе. Оборот банкнот в Шотландии и Северной Ирландии он только регулирует. Вообще же в Великобритании печатать деньги имеют право аж 8 банков.

Банк Англии также является хранилищем золотого резерва. Не только англичан, но и многих других народов. Говорят, что подземные погреба занимают площадь большую, чем поверхность всех этажей Башни 42 — одного из самых высоких здешних небоскрёбов, который с нашей позиции был тоже прекрасно виден. Говорят также, что ключи к этим погребам имеют метровую длину. Считается, что всего под землёй хранится 4 600 тон золота, стоимость которого в 2012 году оценивалась в 156 000 000 000 фунтов. Не густо. Но это официальные цифры. Исходя из них, Банк Англии занимает по этому показателю 15-е место в мире.

Пост главы банка называется «губернатор». Уже известно, что преемником нынешнего губернатора Мервина Кинга станет канадец Марк Карни, который занимает пост губернатора Банка Канады. Марк будет первым иностранцем, который возглавит Банк Англии. Вместо обычных 8 лет срока он проработает только 5 и будет просить британское гражданство. При чём тут Канада? А вы разве не знали, что Канада наравне с Австралией, Новой Зеландией и рядом других псевдо независимых государств является конституционной монархией и де факто подчиняется Королеве. И гимна у них два: «О, Канада» и «Боже, спаси Королеву». Кстати, мне всегда было интересно, от чего или за что Елизавету нужно «спасать». Неужели она настолько согрешила?

Наконец, чтобы завершить описания финансового центра Лондона, Англии, а быть может и мира, посмотрим чуть правее и увидим здание с типичными классическими колоннами, больше похожее на римский Пантеон или даже скорее на церковь Мадлен в Париже. Это Лондонская Биржа.

Биржевая активность в Англии, как это часто случается, началась с большой неприятности: в 1551 году торговавшийся на территории нынешнего Бенилюкса от имени английской короны сэр Уильям Данселл наделал ошибок, и правительство оказалось по уши в долгах. Вспомнили про молодого агента Томаса Грэшема, который отправился туда же в своё время на деньги отца и дяди, но преуспел и даже выполнял кое-какие поручения короля Генриха VIII. Грэшема призвали и расспросили. Он дал несколько советов, которые показались настолько дельными, что молодому человеку предоставили карт-бланш, мол, делай, что хочешь, только выручай, приятель. Идея Грэшема состояла в том, чтобы разными методами, не всегда, разумеется, честными, поднять стоимость фунта стерлингов на антверпенской бирже. Через несколько лет с долгами Англии было покончено.

В 1565 году Грэшем испросил высочайшего разрешения построить на собственные деньги новую биржу — по образу и подобию той, что он изучил в Антверпене. Её открытие в 1571 году прошло при участии самой королевы Елизаветы I. По сей день в здании Лондонской Биржи принято объявлять о вступлении на престол очередного монарха.

На прощанье хочется лишь добавить, что современное здание было построено в 1884 году, а через одиннадцать лет во дворе биржи был построен первый в Великобритании общественный туалет. Правда, только для мужчин.

Теперь путь наш лежал к собору св. Павла. И пошли мы вовсе не по Уолбрук-стрит, как я собирался, а по улице Королевы Виктории. Собственно, обещанные руины храма Митры видны именно с её стороны. Потому что Уолбрук — это вообще-то переводится как «ручей у стены». Раскопки стали заливаться водой, храм пришлось по кирпичикам разбирать и переносить на соседнюю улицу. Нам не повезло — ничего видно не было. Стройка, знаете ли. Лондон, как и любой крупный город мира, строится постоянно.

Во время первоначальных раскопок был найден фундамент здания, которое поначалу сочли древним христианским храмом. Однако в храме оказалось слишком много фигурок античных богов и надписи на латыни, и тогда решили, что здесь свои религиозные церемонии справляли римские солдаты. Митру узнали по традиционному горшку на голове, который похож на цветочный и называется фригийским колпаком. Примечательно, что во времена Великой Французской Революции этот колпак стал символом «свободы». Считается, что колпаки такой формы первоначально получали освобождённые рабы в Древнем Риме.

Кстати, вполне вероятно, что когда вы окажетесь здесь, храм Митры переберется обратно на Уолбрук-стрит: такие планы давно муссируются, но до сих пор почему-то не осуществлены.

Идя дальше по Куин-Виктория-стрит, не пропустите поворот направо, на большую улицу Кэннон-стрит. Иначе уйдёте к реке и никакого св. Павла не увидите. А он того стоит. Хотя его не очень удобно фотографировать: площадь вокруг него узковатая и сплошь перетянутая проводами. Но некоторые удачные ракурсы найти при желании можно.

Снова пошёл дождь, и мы ускорили шаги, чтобы найти под сводами собора долгожданное убежище и вытянуть ноги. Оказывается, я некоторые вещи помнил не такими, какими они были на самом деле. Во-первых, вход был не с улицы, хотя там расположен вполне гостеприимный портик, а с запада, то есть, собор нужно было обогнуть слева и зайти за угол. Во-вторых, я почему-то считал, что вход платный. Собственно, он и есть платный, если вы хотите пройтись по всему собору и забраться под купол или в Галерею шёпотов, где, говорят, даже самый тихий звук слышен на противоположной стороне. Но и простым путникам вроде нас там можно вполне удобно расположиться на лавках, где во время служб сидят прихожане, оглядеться, отдохнуть и послушать органную музыку (если повезёт).

Что должен знать интеллигентный человек о соборе св. Павла? Построен Кристофером Реном в честь апостола Павла после Великого пожара (о, это всё мы уже проходили!). С 1710 и по 1962 год был самым высоким зданием в Лондоне при высоте 111 метров (запоминаем цифры). По занимаемой площади уступает лишь Ливерпульскому собору (там мы ещё с вами побываем и проверим). В нём отпевали Нельсона, Веллингтона и Черчилля. Тут справляла юбилеи королева Виктория. Здесь отмечались окончания первой и второй мировых войн. Здесь проходила свадьба бедной Дианы Спенсер (запомните её девичью фамилию, чтобы потом напомнить мне о ней, когда мы будем стоять на могиле Черчилля) и принца Чарльза. Нынешняя Елизавета отмечала тут своё 80-летие и 60-летие правления. Церковь действующая, с ежедневными службами.

Туристы и гиды обычно больше всего восхищаются куполом. Считается, что Кристофер Рен взял за его прообраз купол собора св. Петра в Риме. Вероятно. Чтобы продолжить этот ассоциативный ряд, сравните в Интернете эти два купола с куполом Капитолия в Вашингтоне. Связь думаю, здесь не только внешняя.

Когда вы входите в собор через западный фасад, то проходите через шесть пар колонн. По первоначальному замыслу Рена колонн должно было быть 11. Почему? Не знаю. Но почему-то эти единицы очень перекликаются с высотой собора (в метрах). Я вовсе не нумеролог, однако вот что весьма примечательно. В нашей недавней истории цифра 11 фигурировала далеко не с лучшей стороны дважды (может быть, вы вспомните ещё какие-нибудь связи, я же коснусь этой щекотливой темы очень кратко). 11 сентября рухнули башни-близнецы в Нью-Йорке. Американцы записали эту дату как 9/11, поскольку они ставят номер месяца перед датой. Так появилась новая цифра — 911, схожая с телефоном службы спасения. Ровно через 911 дней после 11 сентября 2001 года произошел взрыв поезда в Мадриде. И было это тоже 11-го, правда, марта. Собственно, если 911 разложить на цифры и сложить (9+1+1), получатся те же 11. Конечно, это всё полная чушь, но, записав дату 11 марта на американский лад (а что такое «американский лад» и почему они пишут даты именно так, а не иначе, как и то, почему большинство американских президентов были масонами высоких степеней, мы здесь выяснять не будем), вы получите 3/11, то есть 311. Где-то мы эту цифру недавно встречали. Ах, да, это же количество ступеней внутри Монумента! Как говорится, ничего личного…

Конечно, нигде чёрным по белому не написано, что Кристофер Рен был, скажем, масоном. Однако известно, что одна из четырёх лож, образовавших Великую Ложу Англии, так называемая Ложа Древности №2 (the Lodge of Antiquity №2) примерно через сто лет после смерти архитектора стала утверждать, что он был её Мастером. Не нам судить, как было на самом деле. Тем более что настоящих кукловодов никогда не видно, а куклы часто живут своей кукольной жизнью и не догадываются, что ими играют. Если эта тема вас заинтересовала, попробуйте поднять источники и присмотреться к фигуре главного помощника Рена при строительстве св. Павла — Николаса Хоскмора.

Кристофер Рен стал первым, кого похоронили в соборе. На стене над его могильным камнем написано по латыни: Lector si monumentum requiris circumprice (Читающий, если ты ищешь его памятник, оглянись вокруг).

За свою 90-летнюю жизнь Рен построил множество доживших до наших времён зданий. Собор св. Павла и Монумент лишь наиболее известные из них.

От размышлений меня отвлекла Алина, которая сказала, что вообще-то всё хорошо, но пора двигаться дальше, если мы не хотим и второй наш лондонский обед превратить в ужин.

Улица, по которой мы пошли, называется Ладгейт Хилл. Сегодня никакого холма (hill) не ощущается, однако всегда считалось, что для постройки собора св. Павла была выбрана самая высокая точка Лондона. Пройдя по Ладгейт метров сто, бросьте взгляд в переулок справа. Это печально известная улочка Олд-Бейли. Сейчас там расположен Центральный уголовный суд, а раньше на его месте находилась Ньюгейтская тюрьма, перед воротами которой вплоть до 1868 года кое-кого публично вешали. Перед казнью преступникам разрешали позавтракать в харчевне «Сорока и пень» (The Magpie and Stump). Почему-то мы решили туда не идти, хотя есть уже весьма хотелось. Как оказалось впоследствии, правильно сделали: сейчас на месте «Сороки» какой-то заурядный сетевой бар. Правда, для меня «Олд-Бейли» навсегда связан с едой, потому что так называется один из сортов плотного английского пива, который я пробовал лишь однажды, оказавшись в Англии в командировке, связанной тогда именно с обменом опытом по производству этого хмельного напитка. Подобно всем достойным дегустации сортам пива, «Олд-Бейли» пьётся как вкусный квас, после чего на душе становится тепло и весело, а ноги наотрез отказываются вставать.

Ладгейт Хилл незаметно переходит во Флит-стрит — улицу, которая долгое время ассоциировалась с собирательным образом британской прессы.

Хотя «fleet» — это «флот», улица названа так в честь самой большой подземной речушки Лондона.

Первый печатный станок заработал здесь в 1500 году, а первая ежедневная газета — «Дейли Курант» — вышла в свет в 1702.

В таверне «Митра», в доме под номером 37 бывали «Шекспир» (о кавычках поговорим после) и Бен Джонсон, его творческий соперник.

По адресу Флит-стрит 46 в 1786 году была опубликована ставшая впоследствии знаменитой книга о приключениях Барона Мюнхгаузена. Помните, кто её автор? Правильно, Рудольф Эрих Распе. Правда, тогда он печатался анонимно.

Когда-то Флит-стрит славилась уютными кофейнями и всевозможными салонами. В одном таком салоне работал брадобреем Суинни Тодд. Его считают одним из первых серийных убийц. В историю он вошёл благодаря опять-таки литературе. Вы сами его наверняка видели, если смотрели в 2007 году снятый по мюзиклу фильм с Джонни Деппом в главной роли.

Сегодня Флит-стрит откровенно захирела. Редакции газет разбежались кто куда, а их место заняли скучные юридические фирмы.

В том месте, где Флит-стрит переходит в следующую улицу — Стрэнд, находится местечко, называемое Тэмпл-бар. Здесь «бар» означает не то, что вы подумали, а «барьер», тот самый, который в стародавние времена позволял регулировать торговые потоки. И не пущать монарха в Сити без позволения лорда-мэра (помните?). Таких преград между Сити и остальным городом было возведено в средине века несколько, но Тэмпл-бар из их числа выделяется своей значимостью, поскольку здесь сталкивались интересы Сити и Вестминстера как центра политического. А кто прославился своей «бескорыстной» помощью торговцам и странникам? Конечно, тамплиеры. Вот и их церковь до сих пор стоит тут неподалёку.

Раньше Тэмпл-бар был отмечен большущей аркой, возведенной Кристофером Реном. Потом арка стала мешать потокам транспорта, и в 1878 году уже известная нам Корпорация приняла решение арку демонтировать. Ей аккуратно разобрали и два года хранили, пока предприимчивый пивовар Генри Мо, уступив настоятельным просьбам жены, ни выкупил все камушки и не восстановил арку в первозданном виде при въезде в своё поместье в Хертфордшире. В 1984 году трест Тэмпл-бара выкупил её у треста Мо за символический 1 фунт и с грехом пополам восстановил на площади Патерностер рядом с собором св. Павла.

На место же оригинальных ворот был поставлен пьедестал с весьма выразительным грифоном, которого считается правильнее называть драконом. Как мы с вами знаем из мира сказок и фэнтези, разница между обоими товарищами не столь велика — оба заняты тем, что охраняют сокровища. Только дракон — это дракон, то есть рептилия, а грифон — сочетание льва и орла, царей хищников и пернатых. Кстати, учёные, изучавшие Тору, пришли к выводу, что внешне бог иудейского народа всё-таки больше похож именно на грифона. На пьедестале изображены королева Виктория и принц Уэльский, которые последними прошли под аркой Рена.

Глава 11

Стрэнд, Ковент-Гарден, Черинг-Кросс и Сохо, а также несколько дельных советов тем, кто любит ночную жизнь

Попрощавшись с Тэмпл-баром до самого Дублина (потерпите и вы), мы ступили на мокрый асфальт Стрэнда. Поскольку мой первый иностранный язык датский, я всегда точно знал, что «strand» — это «пляж». Как выяснилось, и на английской почве я был недалёк от истины: раньше, когда не было такого количества домов, эта улица и в самом деле тянулась вдоль Темзы. Более того, оказывается, в XIII веке здесь проживало большое количество именно датчан.

Изначально Стрэнд был улицей дворцов (как если бы Стрельна стала частью Питера). Со временем дворцы ветшали, перестраивались и сносились. Так, например, дворец Савой, считавшийся самым роскошным особняком Англии XIV века, был значительно попорчен крестьянскими восстаниями и стал сперва больницей для бедняков, а потом его и вовсе снесли. Теперь на его месте гостиница «Савой». Открытая в 1889 году она стала первой в Англии гостиницей с электрическим освещением, лифтами, ванными внутри номеров и постоянной холодной и горячей водой.

Как оно частенько бывает, когда дворцы срыли, а их обитатели перебрались к западным границам Лондона, в Вест-энд, район Стрэнда поплохел, но не зачах окончательно и даже повеселел. Здесь открылись всевозможные кофейни, дешёвые таверны и появились недорогие женщины — как во плоти, так и на сценах разных более или менее приличных шоу.

В XIX веке на Темзе началось строительство набережной, точнее, насыпи или дамбы (Victoria Embankment). Река в этом месте сузилась метров на 50, зато домов теперь было больше, и селиться в них стало даже престижно. Среди новой публики начали мелькать лица уважаемых литераторов — от Диккенса до Теккерея.

Сегодня Стрэнд известен также своими магазинами. Мне это заявление популярных путеводителей не слишком понятно, поскольку магазины в Лондоне, особенно в центре, практически на каждом шагу. Хотя здесь есть одна вывеска, которую я бы вам показал с присказкой, поскольку она мне интересна как человеку, в прошлой жизни сдуру возглавлявшему отделы маркетинга. Я имею в виду вывеску «Twinings» на магазине, торгующем здесь чаем с 1706 года. Магазин является самым старым налогоплательщиком в Лондоне, а название — самым старым и никогда не менявшимся логотипом. В мире.

Уличный указатель манил. Он обещал, что если мы в этом месте свернём направо, то окажемся с уютном райончике Ковент-Гарден. Раньше я частенько захаживал туда, потому что заприметил там обменник с самым выгодным в Лондоне курсом для замены зелёных долларов на разноцветные фунты. Теперь, когда фунты можно без труда купить и у нас, а спрос на доллары упал, я потерял к нему интерес. Забегая вперёд, скажу, что теперь его там больше нет. Может быть, переехал.

Для кого-то Ковент-Гарден ассоциируется с уличными актёрами, для кого-то — с блошиным рынком, для кого-то — с оперным театром, для кого-то — с маленькими кафе, пабами и магазинчиками. И все эти ассоциации верны. И потому сюда обязательно стоит зайти каждому, пусть даже мимоходом, как это сделали мы.

Ключом к пониманию истории этого места стоит улочка, сохранившая с давних времен свое говорящее название — Лонг Акр или Длинный Акр. До середины XVI века монастыри владели здесь садами и огородами. Генрих VIII, как я уже упоминал выше, разобрался с монастырями по-свойски и отобрал эти земли для более светских нужд. Его сын, Эдвард VI передал сады в ведение семейства Расселл, которые стали усердно окапываться и застраиваться. Не забывайте, что в то благословенное время это по-прежнему были городские окраины.

Поначалу здесь стали, как водится, селиться состоятельные вельможи, но потом, с появлением рынка, аристократия решила не искушать судьбу и убралась восвояси, а на её место пришли владельцы кофеен, таверн и проститутки. В XVIII это был уже известный район «красных фонарей». Был даже издан «Перечень дам Ковент-Гардена», своеобразный «справочник для джентльменов». Стоит сказать, что некоторые имена вроде Бесшабашной Бетти (Betty Careless) или Джейн Дуглас (Jane Douglas) вы до сих пор можете обнаружить с подробными описаниями их «подвигов», например, в той же «Википедии».

По мере того, как торговля овощами и телом в Ковент-Гардене процветала, разрастался и Лондон. Внезапно выяснилось, что подвозить продукты по застроенным улочкам сложно и невыгодно. На дворе был XX век. Надо было что-то делать. Почувствовав неладное, жители состарившегося района взмолились, чтобы их дома в один прекрасный день не посносили. Поскольку Ковент-Гарден всё-таки не Арбат, жителей пожалели, и кончилось всё тем, что убрали сам рынок. Над центральным зданием площади, выполнявшем ранее его функции, поколдовали и в 1980 году открыли после реконструкции как обычный торговый центр с той лишь разницей, что сохранили итальянское очарование его исторической галереи. Кстати, сама площадь называется тоже по-итальянски — Пьяцца.

Чтобы картинка Ковент-Гардена сложилась у вас окончательно, напомню, что именно здесь начинается история знаменитой цветочницы Элайзы Дулиттл, героини пьесы Бернарда Шоу «Пигмалион», более известной как мюзикл «Моя прекрасная леди».

Когда я стал фотографировать на одном из прилавков симпатичные маленькие машинки, стоявший рядом негр замахал руками и оттеснил меня, заявив, что снимать его добро ни в коем случае нельзя. Помнится, раньше атмосфера тут была поприветливей. Мы сделали круг по рынку, заглянули в битком набитые или, наоборот, пустые кафешки и решили выбираться отсюда.

Увидев невдалеке станцию метро «Лестер-сквер», я как всегда подумал о нечитабельности английского языка. Сейчас, когда я его преподаю в свободное время в качестве частного репетитора, то сразу объясняю ученикам, что мы имеем дело с «английской китайщиной». Почему так грубо? Не люблю вводить людей в заблуждение. Что делают китайцы, когда им нужно прочитать надписи, записанные иероглифами? Они их разве читают? Нет. Они их узнают! То же самое и с английским языком. Иначе почему слова «put» и «cup» мы должны читать «пут» и «кап», и не одинаково — пут-куп или пат-кап? Или почему «give» — это «гив», а «five» — это «файв»? Потому что английские слова в большинстве своем нами тоже не читаются, а узнаются. При чём тут «Лестер-сквер», спросите вы? При том, что если вы вздумаете прочитать оригинальное «Leicester» — вас просто не поймут.

Задумавшись, я отвлёкся от слежения за дорогой, и когда Алина сказала «Давай зайдём сюда», указывая на симпатичный итальянский ресторанчик, даже не заметил, на какой это произошло улице. Я был уверен лишь в том, что до моей любимой Черинг-Кросс-роуд мы ещё не дошли.

Оказавшись сидящими у большого окна, мимо которого пробегала, проезжала или чинно шествовала жизнь вечереющего Лондона, мы принялись за неспешный обед. Алина заказала себе нечто рыбное, ну, а я по привычке — безобидную лазанью. Нам просто хотелось есть, а всякие изыски местной кухни мы намеревались дегустировать позже, непосредственно в поездке.

Для утоления жажды я для нас обоих избрал ещё более безобидный, чем моя лазанья, ирландский сидр. Пить пиво за каждым обедом утомительно и скучно. Эль я пробовал в Англии и, кажется, в Бельгии или Голландии, но его вкус сразу же показался мне «недоделанным» — ни пиво, ни вода, так, нечто среднее. Зато однажды во Франкфурте я послушался своего местного другана Дэниса, и мы опорожнили на двоих несколько литровых бокалищ яблочного сидра, после чего я проникся к этому блаженному напитку искренней симпатией. Больше него я люблю разве что ледяное и ещё не забродившее белое вино, которым меня однажды угостили на французской винодельческой ферме под Кейптауном. Никакого алкоголя, сплошное торжество нежного ягодного вкуса и спасительная прохлада живительной влаги!

Час, отведённый на обед, приблизил наступление вечера, так что когда мы вышли на Черинг-Кросс-роуд, витрины магазинов уже включили свою обольстительную иллюминацию.

Название улицы (и обступившего её района) произошло от двух слов. В старо-английском «cierring» означал «изгиб», и относился к близлежащему изгибу Темзы. А «крест» (cross) здесь появился ещё в XIII веке, когда Эдвард I увековечил память своей покойной жены Элеоноры деревянным крестом, долгое время стоявшем на том самом месте, где сейчас перед вокзалом «Черинг-Кросс» стоит его каменный преемник. Мне же самому больше нравится производить название этой улочки от английского слова «cherry» — вишня, она же черешня. Хоть этимология и ложная, зато вкусная и приятная.

Однако приятнее всего на Черинг-Кросс-роуд то, что до недавнего времени эта улица была Меккой для любителей чтения. Почти во всех домах нижние этажи были заняты книжными лавками. Англичане всё-таки не американцы (и не русские эпохи ЕГЭ), а потому всегда много и охотно читали. Здесь всегда можно было порыться как в книжном антиквариате, так и в специализированных собраниях, часть которых уходила глубоко в подвалы, тогда как другая занимала целые здания.

Взять, к примеру, самый известный из магазинов — «Фойлс» (Foyles). В свое время он вошел в «Книгу рекордов Гиннеса» сразу по двум номинациям: самая большая протяжённость книжных полок (50 километров) и самый большой ассортимент. Ходили упорные слухи, будто здесь при желании можно найти любую изданную на английском языке книгу. Другое дело, что найти её физически не представлялось возможным. Новые названия стояли вперемешку с подержанными, никакой системы учёта, посетители переставляли книги с места на место, а немногочисленный персонал не успевал возвращать их обратно. Одним словом, я там провёл немало времени, наслаждаясь путешествием по корешкам и обложкам, но так никогда ничего и не купил. Сейчас, когда бывшей владелицы — Кристины Фойлс — уже нет в живых, магазин, говорят, заметно модернизируется. Не знаю, мы в тот вечер до него не дошли.

А дошли мы лишь до площади Кембриджского Цирка (Cambridge Circus), на которой с конца XIX века стоит театр «Палас». Сколько бы я раньше ни приезжал в Лондон, на броском фронтоне театра всегда рекламировался один и тот же мюзикл — Les Meserables («Отверженные») по роману не подозревавшего ни о чём подобном писателя Виктора Гюго. В общей сложности он продержался на сцене «Паласа», можете себе представить, целых 19 лет! До него тут 8 лет шёл мюзикл «Иисус Христос — суперзвезда». Кстати, сегодня, насколько мне известно, театр принадлежит знаменитому Эндрю Ллойду Уэбберу. А на фронтоне теперь огоньки сливаются в надпись «Singing in the Rain» («Поющие под дождем»).

Мне вообще Черинг-Кросс-роуд показалась в тот вечер какой-то наиграно весёлой и покинутой. Не людьми, а той атмосферой, которая царила здесь раньше. За всё время, что мы шли по ней, мне удалось показать Алине лишь одну витрину книжного магазина, уже закрытого. Остальные витрины зазывали главным образом перекусить. Обычно в таких случаях говорят: «А что вы хотели? Жизнь не стоит на месте. Всё развивается». Развиваться то развивается, только сдаётся мне, что дегенерация — это тоже развитие…

Свернув перед театром «Палас» на трудно произносимую Шэфтсбери-авеню, мы направились в сторону другого «цирка» — Пиккадилли. Как можно легко догадаться по обилию афиш, эта улица слывёт средоточием театральной жизни Лондона. Здесь расположено шесть театров и два кинотеатра. А названа он так в честь филантропа, графа Шэфтсбери, который, чем мог, старался помогать местной бедноте. Интересно, чем? Потому что в честь него на Пиккадилли-сёркус стоит статуя не кого-нибудь, а Эроса.

По правую руку от нас в тёмную глубь переулков уходил славящийся своей ночной жизнью район Сохо. Собственно, уходил он и по левую, но там он уже был не столько Сохо, сколько полноценный Чайна-таун.

Название Сохо, как считается, происходит от соответствующего клича, которым охотники средневековой Англии сопровождали свои деяния. Охотники отсюда давно ушли, но атмосфера жертвы и преследователя осталось. Дальнейший рассказ я посвящаю «юношам, обдумывающим житьё», поскольку некоторые вещи им лучше знать по чужому опыту.

Побывав с Сохо впервые в середине 1990-х, я, как оказалось, застал чуть ли ни его расцвет. Был я молод и горяч, мне хотелось всё увидеть, всё испытать, а потому запретные плоды притягивали мой неокрепший ум (и плоть, разумеется) весьма сильно и настойчиво. В те годы на этом небольшом участке города концентрировалась не просто ночная жизнь столицы, а самая злачная её разновидность: проститутки, секс-шопы, пип-шоу, стриптизы и много чего ещё. Со своим сугубо эстетским восприятием эротики и наготы, я пришёл в восторг, обнаружив здесь целый настоящий театр — с фойе, гардеробом, лестницами, баром и уютным залом, где во время представлений собирались не только задумчивые мужчины, вроде меня тогдашнего, но вполне приличные супружеские пары любых возрастов, весёлые компании сослуживцев, одним словом, совершенно будничная публика за исключением детей. Во-первых, потому что представления были поздние, а во-вторых, потому что на протяжении полутора часов с коротким антрактом на сцене выступали совершенно обнажённые актрисы. Ничего пошлого, красивая музыка, красивые декорации и наряды, красивые, в конце концов, тела. Стоил билет фунтов 10—15, в стоимость входил один напиток, который я цедил до самого финала, чтобы ко мне невзначай не подошёл какой-нибудь излишне расторопный официант с предложением «повторить». Одним словом, я с первого же посещения почувствовал, что случайно нашёл нечто замечательное. Потому что посещением этого театрика — а назывался он Raymond Revuebar — я развлекал себя потом ещё дважды. В результате чего стал свидетелем того, как всё хорошее почему-то обязательно деградирует. Ибо во второй раз на сцене уже то и дело возникали совсем не одетые мужчины, что производило на приличную публику шокирующее впечатление, а в третий всё представление заняло от силы полчаса, после чего было объявлено, что желающие могут остаться, потому что теперь можно познакомиться с актрисами поближе — начиналось то, что обычно зовётся «консумацией». За дополнительные и весьма немалые деньги, разумеется. Кто в зале остался, не знаю, потому что ушёл я среди первых, но далеко не последний. Как потом оказалось, это было мой последний вечер в Raymond Revuebar. Через несколько лет, как пишут в Интернете, аренда в Сохо выросла, и очень многие заведения подобного типа (потому что «подобных» ему не было ни в Амстердаме, ни в Гамбурге, ни в Барселоне) тихо закрылись.

Не знаю, почему в Париже захирел район Пляс Пигаль, но в судьбе Сохо, думаю, не последнюю роль сыграла смерть в 2004 году его негласного владельца — Пола Рэймонда, фамилия которого и дала имя вышеописанному театру. В «Википедии» он представлен как «издатель журналов для мужчин», хотя предполагаю, что в реальной жизни он просто был хозяином всей здешней недвижимости (и движимости). Когда его не стало, включились другие «силы», и постепенно Сохо стал спокойнее, проще и зауряднее.