Бесплатный фрагмент - Сочинения. Том 10

ТОЛЬКО БЫ НЕ БЫЛО ВОЙНЫ…

Предыдущие десять дней, которые потрясли мир, были списаны американцем Джоном Ридом ещё с российских событий февральской революции семнадцатого года.

Следующие десять дней, потрясших наш городок, да и весь Советский Союз, произошли на сорок шесть лет позднее. И принесло их телевидение.

В Сокирянах стоял снежный морозный март шестьдесят третьего. Только ручей у небольшого старого деревянного моста, который встречался мне по дороге в школу, никогда не замерзал.

Даже в самые лютые морозы над ним постоянно клубился пар и витали разные специфические запахи. Туда впадали тёплые стоки от единственной бани, которая пользовалась у публики неизменным успехом. Наверное потому, что в нашем небольшом местечке, она была единственной.

Посещать я ее не любил. Большое скопище голых мужиков с болтавшимися причиндалами самых разных форм и размеров, в глазах маленького ребёнка смотрелось совсем негармонично.

А порой, просто ужасало. Небольшое разнообразие вносили посетители с многочисленными татуировками. Чего там только не было. От банальных « Не забуду мать родную» и « Прости Валя» до « Белка и Стрелка в космосе»

Запомнился мужик, у которого при движении ягодиц, кошка гонялась за мышкой. Мышка все норовила спрятаться в норку.

У следующего экзотического экземпляра, при ходьбе, позади, как-бы двигалась совковая лопата, которая забрасывала уголек туда же, прямо в топку.

Однако живописные тату, большинство из которых изображали Ленина и Сталина, не смогли сдобрить душную банную атмосферу. Особенно, когда меня, без всяческого предупреждения, попытались подольше задержать в горячем аду парилки.

С тех пор бани не люблю. Импринтинг.

В огромном, как мне тогда показалось, актовом зале школы, по вечерам, становилось совсем темно. Чтобы хоть как-то различать изображение, весь свет специально выключали. Только слева, у самой стены, светилось, пульсируя, небольшое пятно.

Вокруг первого в Сокирянах телевизора, тогда собрались несколько десятков посвященных. Женщин и девчонок там не было. Им, конечно же, было не понять того, что происходило на экране и у нас на душе. Ведь, вдруг, все наши хоккеисты стали легендарными. Почти как космонавты. Девять лет подряд, с той поры, они добились первенства на всей планете.

Стоял март. С седьмого по семнадцатое, почти каждый день, мы оставались по вечерам, чтобы смотреть первую в советской и нашей личной истории полную телетрансляцию хоккейных матчей чемпионата мира. Репортажи вели Ян Спарре и легендарный Николай Озеров.

Я не заглядывал в дома начальства и совсем не думал об этом. Конечно же, телевидение у них в домах и кабинетах появилось много раньше.

Однако для простых ребят, с их восхищенными папами, это был первый в жизни просмотр телевизора. Да ещё такого события как чемпионат мира из шведского Стокгольма!

Да! Если телик попал даже в, казалось, затерянный мир маленьких Сокирян, значит вся огромная страна тогда собралась и впервые вместе наблюдала великие спортивные сражения.

Старшинов, Рагулин, Альметов, братья Майоровы, Александров и Якушев немедленно стали кумирами.

— Как Кузькин показал им Кузькину мать?, — восхищались мы легендарным защитником.

За четыре года до этого, Никита Хрущев обещал показать « мать Кузьмы», как удивительно перевёл эту фразу дипломированный переводчик американскому президенту Никсону

— А как Рагулин остановил Тумбу Юхансона?

— А Старшинов как чеха Дзуриллу обвёл?

На улицах из первых попавшихся досок лихорадочно сколачивали жалкое подобие клюшек. Зачастую, это была доска из забора с поперечиной из старого ящика. Роль шайбы выполняла баночка из-под сапожного крема, заполненная глиной. Но от этого хоккейные баталии на всевозможных пятачках, дворах и площадках не становились менее ожесточенными.

Названия и конструкция коньков со Снегурок и Дутышей немедленно заменились на престижные Канадки. В парикмахерских полубоксы и боксы сплошь перешли на «Канадку». И все потому, что Озеров, каждый раз, повторял, что мы победили этих, самых главных, мировых зачинателей хоккея.

Все переменки в нашем втором «А» заканчивались тогда замечаниями нашей классной. Клавдия Андреевна никак не могла понять, что происходило с мальчишками в те памятные десять мартовских дней.

В далекой Москве писатель Юрий Трифонов резко взялся за сценарий к фильму «Хоккеисты». До знаменитого « Дома на Набережной» ему оставались ещё годы и годы.

Победы в хоккее, которые продолжались у нашей страны с завидным постоянством, каким-то образом совпали с периодом расцвета Оттепели, творческим и технологическим взрывом не только в науке, технологиях, экономике, но и в литературе, кинопроизводстве, да и во всей нашей с Вами жизни.

Были разом сданы миллионы хрущевок, произведены десятки миллионов телевизоров, стиралок и холодильников. Все гонялись как за отдельными печатными изданиями, так и за собраниями сочинений. Книга стала лучшим, престижным и желанным подарком. Читали в метро, автобусах, на пляжах и скамейках. Читали все. От мала до велика. Жизнь становилась все интереснее и динамичнее.

Затем начались проигрыши, аварии в море и на суше, Чернобыль, развал Союза. Затем, снова, но уже сравнительно жалкое подобие развития.

Так уж видно все устроено. Вечные качели.

Только бы войны не было…

КОГДА ДУША ПОЁТ…

Все мое прекрасное Детство, помнится, сопровождалось пением папы.

Как соловушка. Каждое утро, он вставал раненько. Помазок, взбитие мыльной пены, бритье и пение, пение, прекрасное пение.

А как следствие, счастливая встреча нового дня и отличное настроение

…Тот, кто рождён был у моря,

Тот полюбил навсегда,

Белые мачты на рейде,

В дымке морской города…

…Дывлюсь я на небо,

Тай думку гадаю….

…А на тому боци,

Там живе Маричка…

…Знов зозули голос чути в лиси,

Ластивки гниздечко звили в стриси…

Ло мир алы инейнем инейнем

Тринькин а глейзалы вайн…

(давайте все вместе-вместе выпьем

Стаканчик вина, идиш)

Купите-койфчит, койфчит папиросн,

Трикины, вус рэйгн нышт фаргосн…

(купите — купите папиросы, сухие, дождем не залитые, идиш)

Забыл, многое забыл спросить у него, пока папа был жив. Интересно, а когда он начал петь? Ещё в детстве? Или в юности? Сам он очень любил звуки природы, — пение птиц и особенно стрекотание цикад по летним вечерам

Я стал напевать его репертуар и некоторые мелодии из радиоточки ещё во времена своего детского садика. Мне нравилось все, что папа любил. Я бегал и подобно ему, постоянно что-то напевал

Кроме нас с отцом, больше в доме не пел никто. Ни баба с Розой, ни мама, ни Симон Марамович, который женился на Розе. Ее муж и двухлетняя Ревуся погибли в гетто, а жена Симона сгинула в далёкой и холодной Сибирской ссылке. Они сошлись с Розой, но он прожил совсем недолго. Через пять лет скончался от инфаркта.

Мы переехали из Сокирян в Тирасполь. Папа стал преподавать в школах химию и биологию. Но петь не переставал.

Каждый год организовывал большие вылазки своих классов в Кицканский лес, на другую сторону Днестра. Когда ещё не было пешеходного моста, переправлялись на пароме или лодках.

Вооруженные десятками, а порой сотнями скворечников и разнообразных кормушек, школьники мужественно устанавливали их на деревьях. Таким образом, в мире все время умножалось стрекотание, щёлканье и прекрасные природные трели. Лес был благодарен отцу и отвечал ему светлой и радостной симфонией прекрасных звуков, заряжал неиссякаемым оптимизмом и крепостью духа.

Скворечники устанавливались отцом и вокруг нашей дорогой Тираспольской пятиэтажки. Весной залетали скворушки. Они заводили семьи и постоянно носились в стремлении прокормить своё многочисленное и прекрасноголосое племя. Папа нас всегда убеждал, что в домики вернулись именно те скворцы: что вывелись в прошлом году. Ему казалось, что он их запомнил в точности.

Вечерами, как и все, в то особое прекрасное время, мы читали книги и смотрели телевизор. По четвергам, в передачах был перерыв. Зато в другие дни показывали фильмы.

В половине восьмого и половине десятого вечера транслировалась какая-то художественная лента. За стрелкой трансформатора, который достался отцу из кабинета физики старым и списанным, надо было постоянно следить и выправлять напряжение каждые пару минут.

Когда показатель напряжения отклонялся от 220 вольт, я срывался со стула, быстро подлетал к телевизору и подкручивал регулятор. Заодно и подлавливал нужное положение переключателя программ. Щёлкал им несколько раз в ту и другую сторону, чтобы качество изображения восстановилось.

Зачастую, уже другим регулятором, приходилось останавливать кадры, которые, ни с того ни с сего, вдруг, начинали усиленно мелькать. Приходилось постоянно подкручивать яркость и контрастность изображения. Но, все равно. Лучше нашего « Огонька» был только «Электрон», который наличествовал у очень редких соседей. Тех, кто был обеспеченнее или имел серьезные связи в центральном универмаге.

Но вот начиналось Чудо. На « Голубом огоньке», который транслировался из телецентра на Шаболовке, начинались песни. Там, накануне 7 ноября, Нового года и Первого Мая, собирались космонавты, юмористы и самые знаменитые певцы

…Ты, моя мелодия,

Я твой преданный Орфей, — потрясал Магомаев

…Потолок ледяной, дверь скрипучая, — веселил Эдуард Хиль

…Эти глаза напротив, — удивительные эмоции Ободзинского подхватывали наше настроение и заставляли вибрировать все струны Души

Задорный Утёсов, Майя Кристалинская, молодой Кобзон, — мы зачарованно, не отрываясь внимали этим передачам и, впадая в подобие транса и, казалось, пребывали в каком-то лучшем из миров.

Зачастую, особенно в последнее время, вспоминаю своих близких. Мама, когда была уже в почтенном возрасте, тоже отмечала это явление.

Процесс, когда общение в реальном мире, постепенно заменяется на воспоминания и виртуальные диалоги с теми, кого уже нет. Видимо, таким образом, мы готовимся отлететь в другое измерение, где, нам всем или не всем, может быть, ещё предстоит пообщаться вновь.

Сегодня связь переживает фантастические революционные сдвиги. 4 и 5G заставляют всерьез задуматься о возможных перспективах общения с потусторонним миром.

От примитивных спиритических сеансов, которые процветали чуть больше столетия назад, до полноценного разговора по Душам, ещё не так близко. Однако некоторые ментальные настройки, думаю, особенно в первое время, безусловно понадобятся.

Это как в навигации. Сначала определяешь укрупнённый район поиска. Затем все уточняешь и уточняешь.

Недавно смотрел передачу о старых песнях. Услышав первые звуки, мгновенно оказался в нашей Тираспольской квартирке, перед телевизором. Папа в кресле-качалке, мама на диване, а я на обычном старом скрипучем стуле, который привезли ещё из Сокирян. Внимаем. Мы все на одной волне. Поэтому так легко проникнуть в то общее наше Поле.

Песню исполняют молодой Лев Лещенко и Анна Герман, —

…Тебя я услышу за тысячу вёрст.

Мы эхо, мы эхо,

Мы долгое эхо друг друга…

…И мне до тебя, где бы я ни была,

Дотронуться сердцем не трудно.

Опять нас любовь за собой позвала.

Мы нежность, мы нежность…

…И даже в краю наползающей тьмы

За гранью смертельного круга,

Я знаю, с тобой не расстанемся мы.

Мы память, мы память,

Мы звёздная память друг друга….

Тысяча вёрст, Эхо, Дотронуться сердцем не трудно, Любовь, За гранью смертельного круга, С Тобой не расстанемся мы, Мы Память… это ли не прямые намеки? Вот они, ключи, ключевые подсказки…

Недаром Мудрецы, во все времена, считали песни молитвами. Только они могут достучаться не только до Творца, но и до каждого из нас, в каком бы из Миров не пребывала наша бессмертная Душа.

Положение о возможности связи между Мирами, то есть между нашими Душами, начало осознаваться. И это наиболее вероятно делать в состоянии, когда Душа поёт…

НОСТАЛЬГИЯ…

На холестерин меня подсадил Хрущев. Уверен, что Никита Сергеевич — мастер репрессий, подарков целых географических регионов, гопака и выпивания спиртного на Сталинских застольях, став руководителем страны, и слухом не слыхивал не только обо мне или Сокирянах, но и обо всей нашей, правителями и Б-гом забытой, Черновицкой области.

Помню, как по радиоточке передавали празднование его дня рождения. Поражали даже не сами подарки, а то, как их торжественно объявляли. Озвучивали, сразу же, после громкого объявления фамилии очередного приглашенного на торжество.

— В зал входит Член Президиума ЦК, Министр иностранных дел Анастас Микоян. Он обнимает дорогого именинника и дарит ему…

Каждый, из огромного множества холодильников Саратов, Днепр, ЗИЛ, автомобилей — Запорожец, Газ, Москвич, дач и домов на берегах Черного, Балтийского, Каспийского и даже Японского морей, ознаменовывался бурными аплодисментами присутствовавших и звуками смачных мужских поцелуев.

Поздравляли Никиту, как помнится, не только Микоян, Брежнев и другие члены Президиума ЦК КПСС, но и руководители союзных республик, отдельных передовых областей, предприятий и колхозов. Не обошлось, конечно, и без знатных ткачих с машинистами автоматизированного доения.

Несмотря на то, что Верховный Правитель очень мало, что слышал о Сокирянах, строгие указы Никиты исправно достигали нашего небольшого, но очень дорогого уголка Вселенной. Он был зажат в треугольнике, между густым лесом, Молдавской Окницей и Шипотом — чудесным местом, с бившими из скал холодными хрустальными родниками, шумом ручьев и бездной свежего воздуха, насыщенного ароматом разнотравья, блеяньем овечьих отар и особой космической энергией жизни, пронизавшей здесь каждую молекулу, все атомы и элементарные частицы.

Дабы сподвигнуть к выполнению грандиозных планов по сельскому хозяйству мою бабушку Риву — контролера кинотеатра, папу — учителя русской школы, маму — бухгалтера на пивзаводе и, наконец, Розу, шившую порой фасонистые платья для Сокирянских модниц, Хрущ постановил, — начисто отобрать весь крупный рогатый скот.

Одним ненастным утром, к нам пришёл незнакомый милиционер с наганом в кобуре и увёл единственную корову с телёнком. Корова давала много молока, а телёнок был моим другом. Хорошо, что не знал я тогда, куда их повели. Ведь наш Сокирянский район, как и многие другие, не выполнил грандиозных планов по сдаче мяса государству и был обязан возместить нехватку за счёт личных подворий.

Плача, я бежал и бежал за дорогими моему сердцу животинами. Бежал аж до самой церкви. Там у милиционера не выдержали нервы и он, потрясая наганом, громко произнес в нашу сторону много неприличных и обидных слов. Мы, с запыхавшейся и испуганной бабушкой, сразу отстали.

Затем папе пришлось спилить во дворе почти все наши плодовые деревья. Район не выполнил план по сдаче фруктов. Хрущ посчитал, что колхозники слишком много тратили времени на работах в своих собственных огородах. За количество свыше двух единиц плодовых деревьев на приусадебном участке, следовало заплатить налог, равнявшийся годовой зарплате учителя.

Из дома, в одночасье, исчезли молоко, масло, сметана и фрукты. Как ни странно, не успела созреть и кукуруза, на которую так рассчитывал Хрущ, подглядевший секрет зернового изобилия у американцев. В Сокирянах пропал белый хлеб. Правда, в этом обвиняли жадных спекулянтов.

В киножурналах, которые запускали у нас, в то время, перед каждым фильмом, показывали как некоторые нехорошие и несознательные граждане бросают огромным свиньям десятки буханок хлеба. Свинюшки тоже сознательностью не отличались. Радостно подхрюкивая, они пожирали наш хлеб и вызывали у всех справедливый гнев и жажду мести. Строгие милиционеры арестовывали несознательных граждан, кормивших хлебом несознательных хрюшек, и грузили их в воронок. Так им и надо.

Нам оставалось есть только яйца. Как можно больше яиц. Раз в неделю, по четвергам, на пятницу и субботу готовилась курица. В остальные дни, пожалуйте, яйца и картошечка.

— Не так уж все плохо. — Говорили мои близкие, с трудом пережившие гетто в войну и страшный голод сорок шестого и сорок седьмого годов.

По утрам, я заглядывал к Ткачукам, молодым врачам, жившим на квартире у Зайцева. Мама Вовы часто угощала меня самодельным мороженым собственного приготовления. Ну и вкуснятина, скажу я Вам. Больше нигде такой не пробовал.

Затем, я заскакивал к Шуре Стоборовой. Заглядывал по ее специальной, персональной просьбе. Ее внучка Валя была довольно анемичной и никак не хотела выпивать с утра по одному сырому яйцу. Требовалось, даже, выпить не все, а только желток. Ей это настоятельно рекомендовали врачи.

— Смотри Валя! Видишь, как Милик выпивает сырые яйца!, — Чтоб было вкуснее, Шура подсыпала мне немного соли и ласково гладила по голове

Конечно, чувствовал я себя, при этом, настоящим мужчиной, героем. Правда, порой, приходилось выпивать и по два-три яйца кряду, пока Валя, морщась от тошноты, с трудом одолевала только одно. А Шура, в награду, наливала мне с собой в банку ещё и несколько белков.

— Это тебе на оладушки, — добавляла она, улыбаясь. Однако Мама моя совсем от этого не радовалась

— Что у нас белков от собственных яиц не хватает? Даёт тебе как нищему. Баба Рива тоже, почему-то, ворчала

Яиц у нас, действительно, было в достатке. После визита к Ткачукам и Шуре, я ещё приносил для поджаривания несколько штук из курятника. Потом, меня отправляли в детский садик, где на завтрак, помимо манной каши, давали что? Да-да, конечно! Все те же произведения плодовитых Сокирянских несушек.

Периодически, у меня и ещё многих детсадовских возникал диатез. Медсестра в саду важно советовала есть белки без желтков и смазывала сыпь зеленкой. Когда начал ходить в школу, из дому часто давали с собой бутерброд «мыт шмолц» (куриный жир, идиш). А уж он-то, как и яйца, был полон вездесущим холестерином.

Причина раннего атеросклероза, повышенного давления и прочих особенностей, связанных с деревенским бытом того славного времени, очевидна. Ничего не скажешь — Особенности питания.

В Детство вернуться и все поменять, мы не в состоянии. Понятно, теперь, почему показатели Японии и Франции по числу диагнозов повышенного атеросклероза в четыре с лишним раза меньше, чем на территории бывшего Союза.

После коронарного шунтирования, проведённого в Торонто, мне настоятельно советовали больше не употреблять в пищу желтки. В Канаде выполнять это было очень просто. Там, в магазинах, полным полно чистого яичного белка, разлитого по картонным емкостям, в каких по России продают, в основном, кефир и разные там ряженки.

В Москве, тоже стали появляться такие, но редко. Поэтому часто грешу и поджариваю обычную глазунью. Компенсирую холестериновый вброс обычной таблеткой, которая уменьшает производство холестерина печенью, чревата осложнениями и стоит дороже яичницы.

Что тут скажешь? Вредно. Однако Ностальгия сильнее…

АССОЦИАЦИИ…

Своим Бухарестским офисом я был доволен. Небольшое одноэтажное строение в тихом зеленом центре, да ещё с персональным поваром, горничной, двумя референтами, газовой колонкой в подвале и несколькими деревьями во дворе, скорее напоминало загородную виллу.

Рядом находилась такая же миниатюрная и уютная церквушка, где я, заглянув из любопытства, был очарован обрядом венчания скромной молодой парочки. Церемонию сопровождала малочисленной группа университетских товарищей.

— Ын нумеле Тателуй, Фиулуй ши Свынтул Спирит (Во имя Отца, Сына и Святого Духа, — Рум), — глубоким красивым голосом, громко и торжественно вещал священнослужитель. У нас с женой, при таком же малочисленном сопровождении, все было и проще, и сложнее, одновременно

— Вы объявляетесь Мужем и Женой. Я оглядел роскошный московский Дворец Бракосочетаний номер два, что располагался на Ленинградском проспекте. Чтобы попасть туда даже в обычный четверг, мы ждали очереди добрых целых три месяца.

Но это того стоило. Роскошное убранство красивого зала, увенчанного гигантской люстрой, пышные ковры на широких высоко взметнувшихся ступенях не шли ни в какое сравнение с убогой теснотой и серой канцелярской обстановкой обычного ЗАГСА одного из московских районов, где нас расписали бы всего за месяц.

Таким образом, подали мы заявление не в один, а в два загса, получив вдобавок ещё одну пухлую книжечку с большущими правами. На драгоценные талоны, в любом из салонов для новобрачных, можно было приобрести одежду, обувь, а в сороковом магазине, что на Лубянке, ещё и целую банку чёрной икры, да всего за семь рублей.

Чтобы подать заявления, во Дворец Бракосочетаний, мы с будущей невестой, добрались не без приключений. Решив проехать одну, очень короткую остановку в переполненном 23 трамвае, мы были оштрафованы строгой, голосистой и очень обширной контролершей, занявшей все пространство выхода.

Пока она неподкупно выписывала квитанцию и читала нотацию о том, как нехорошо быть безбилетником,, трамвай бодренько, да с веселым звоночком, проехал и нужную нам остановку, и вдобавок следующую, заставив нас нестись уже в обратном направлении. Обидно. Отдали за один пролёт целых три рубля штрафа, да ещё назад топали целых две остановки. Хорошо, что у трамваев интервалы между ними были довольно короткими.

— Ну что у Вас за почерк, молодой человек?, — услышал я привычные возмущения, — вы что? На медицинском учитесь? — служащая Дворца изумительно сверкала последними достижениями ГлавЮвелирТорга. Пальцы, декольте, сережки пылали рубиновым цветом, расплавленным в золоте.

— Понятно! — Узнав, что я простой аспирант, она сочувственно покачала головой, — Вот-вот! Ходят тут всякие. Все во Дворце хотят расписаться. Так знайте, очередь на субботы и воскресенья полностью занята на ближайшие два года

— А как быть на третий год?, — решив пошутить, я нарвался на супер яростный взгляд Хранителя ещё одного из процветавших тогда Дефицитов

— На третий и последующие годы запись закрыта, — хорошо поставленным голосом заявила она. Записываем только на два года вперед! Так, третье января, четверг, всего через три месяца. Брать будете?! А то и этот день может ускользнуть

Радости не было предела. Нас записали. Это важное дело надо было срочно отметить. Что мы и сделали, выпив по стакану горячего ароматного какао с сочником. Произошло это в буфете кинотеатра Байкал. Потом все это засмотрелись каким-то прекрасным фильмом, название которого не отметилось. Однако точно помню, что фильм был чудесным, как впрочем и все то, что окружало нас в ту волшебную Пору…

ВЕСЕННИЕ ГРОЗЫ…

Мечет заговором лето,

Плещет запахом Весна,

Там, на набережных, где-то,

И в песочницах она

Грозы свежестью сверкают,

Птичий гомон, легкий свист,

И под каплями расстают,

Шум деревьев, дерзкий твист

Разбежится, ужасаясь,

Вся нарядная толпа,

И девчонки в платьях бальных,

И букашечек крупа

Ты щекою, вдруг, припала,

Гром раздался средь Небес,

Сердце радостное сжалось,

Счастье нынче на развес

Нет. Не сдвинусь ни на йоту,

Пусть вода за воротник,

Я к живительному, — Что Ты?

Я к дыханию приник

Пузырится дождь в асфальтах,

Лёгкий пар над всем струит,

А в душе играют альты,

Зонтик чей-то тут висит

Красный, каплями сверкает,

На ветвях повис не зря,

Нас слегка он прикрывает,

От нежданного дождя

От завистливого взгляда,

От шумящей суеты,

От душевного разлада,

Шепчут капли, — Ты, Ты, Ты…

ОСОБЕННОСТИ АККЛИМАТИЗАЦИИ…

В отличие от раскаленно-душного Израильского Реховота, в Нетивоте было чем подышать даже в августе. Темными вечерами, на листьях, весело шуршавших в кронах экзотических деревьев, и на многочисленных кустарниках выпадали обильные росы.

Сказывалась близость Негева — обширной израильской пустыни. Своей местечковостью и уютом небольшой городок очень напоминал родные Сокиряны, где мимолетной улыбкой промелькнуло мое счастливое детство.

Лучшего места для семьи, включая маленького Полика, которому, вскорости исполнилось четыре года, придумать было трудно.

По сравнению с мегаполисами, здесь, как ни странно, складывалось гораздо большее пространство, пригодное для игр, прогулок и прочих ребяческих задумок.

Оглашая окрестности воинственными криками, пацаны в Нетивоте бесшабашно носились гурьбой, гонялись на великах, устраивали бесчисленные набеги на близлежащие холмы и редкие прелески.

Окружающая среда была гораздо безопаснее и здоровее, чем, например, в Тель-Авиве, Нью-Йорке или Москве — городах, разделённых маленькими клетками дворов. Жизнь в гигантских людских человейниках — концентаторах, омываемых десятками тысяч чадящих автомобилей, трудно назвать комфортной.

От самого центрального въезда Нетивот формировала главная улица Иерушалаим — Иерусалимская, напоминавшая Сокирянскую улицу Ленина.

Вокруг небольшой площади с фонтаном столпились несколько банков, кафешек и мелких магазинчиков. Далее, по направлению к мерказу (центру, иврит), располагались поликлиника Маккаби и небольшая аптека.

На противоположной стороне улицы можно было запросто угодить под широкую улыбку пожилого седовласого киоскёра Моше, заставлявшую остановиться даже самого спешившего пешехода.

Там, в тени раскидистого дерева я любил перевести дух и охладиться холодной минеральной водой. По четвергам, можно было обсудить последние нетивотские новости и заодно прикупить очередную газету «Вести» с толстенной пачкой приложений на русском языке. Таким образом, запас чтива на выходные дни был гарантирован.

Моше привечал очень тепло и всегда старался угодить, вставляя в предложения пару расхожих словечек на русском

— Привет! Как дела?, — Не успев выслушать ответ, он уже щедро улыбался очередному посетителю, которому так же неотложно требовалось особое сердечное отношение

Ходить в Кишинёвский детсад Полика было не заставить. А в Нетивоте — все наоборот! С маленьким рюкзачком за спиной и радостным воодушевлением, он ловко влезал в урчащее авто, заполненное такими же четырехлетками. Любовь к автомобилям сызмальства владела его восторженными мечтами.

Садик оказался датишным — для верующих. Мальчики ходили в кипах — специальных шапочках, показывавших, что их носитель пытается соблюдать заповеди. Каждое лето, в Сокирянах я также носил нечто подобное, ни сном ни духом не догадываясь, что, и кипа, и шапочка кардинала, и тюбетейка не только выглядят похоже, но имеют те же общие корни.

Вернувшись из детсада после первого дня, Полик неожиданно произнёс молитву на иврите, которого мы, взрослые, ещё не знали. Нас это очень растрогало.

— Интересно, на каком языке поют эту прекрасную песню?, — спрашивал я удивленного соседа, приехавшего в Израиль из Беларуссии за пару лет до нас

— Ничего, — успокоил он, — иврит не такой уж тяжелый язык, — не пройдёт и года, как Вы будете не только различать его по радио, но и вполне сносно разговаривать

— Привет! Привет!, — бодро поздоровалась Жанна, старшая дочка моей тётушки Цили

— Вот! Пока у Вас нет холодильника, возьмите замороженную водичку. Она протянула пару пластмассовых двухлитровых канистр, очень выручавших все первое время, пока мы, приехавшие в Израиль спонтанно, оформляли гражданство и прочие формальности, не имея ни холодильника ни кондиционера

Гостеприимные Марина- моя двоюродная сестричка, с мужем Борей, у которых мы жили в Реховоте больше месяца, выписали свои чеки за съем нашей первой квартиры. Она принадлежала Давиду — симпатичному участнику нескольких израильских войн, жившему на приличную инвалидную пенсию и доходы от сдачи жилья.

Единственным внешним признаком инвалидности этого красавца, разъезжавшего на ослепительно белой Хонде, было анормально повышенный интерес к русскоговорящим женщинам. Напропалую, всем по очереди, он щедро предлагал неотложную помощь и в изучении иврита, и в реализации его бурных эротических фантазий.

Думаю, с медицинской точки зрения стопроцентным маньяком он не был. Тогда, к этой категории пришлось бы отнести большинство мужского населения Израиля, изнывавшего под жарким белым солнцем пустыни и избыточным количеством половых гормонов.

Но некоторые признаки маниакальности, безусловно, имели место быть. Отлавливал своих жертв он, чаще всего, в международном аэропорту имени Бен Гуриона среди толпы вновь прибывших иммигрантов. В качестве благотворительности он предлагал женщинам совершенно бесплатную подвозку.

Пристрастия, как и положено при таких склонностях, были вполне определенные. Растерянно ведущая себя дама, обязательно брюнетка, росту выше среднего, с ребёнком мужеского пола.

Вот и весь небогатый, но строго определённый ассортимент, за которым Давид устраивал небольшую и, чаще всего, успешную охоту.

Словарь его выражений, заметно обогатившийся за годы неустанной благотворительности, включал в себя не только такие простые понятия, как «красавица» и" устрою на работу», но и более сложные" помогу в изучении иврита», " мальчику важен пример настоящего мужчины"и прочее.

После этого, осуществлялась запланированная акция по осмотру его недвижимости, состоявшей из снимаемого нами Нетивотского котеджа, и небольшого благотворительного застолья, на которое он нас неизменно раскручивал под разными благовидными предлогами.

Приличная интеллигентная семья русскоговорящих знакомых, сама того не подозревая, поддерживала в глазах новоприбывшей высокий социальный статус этого сладковато-приторного альфа-самца.

За год-два, Давид, научив женщину ивриту и привив ее мальчику пару приличных, с его точки зрения, манер, вновь отправлялся в аэропорт за новыми объектами, требовавшими его активного мужеского участия.

— Он ещё порядочный мужчина, мальчик папой его называет, — обсуждали очередную смену объекта благотворительности нетивотские кумушки, — она должна быть благодарна ему по гроб жизни, — выносился вердикт его прежней пассии.

— Мне в постели минимум три раза в неделю нужна женщина — это, если приглашать уличных, обойдётся не меньше, чем в шестьсот шекелей, — в который раз повторял свои бухгалтерские выкладки наш неутомимый и серьёзный бизнесмен

— В месяц все три тысячи выйдет. А тут роскошная баба. И почти бесплатно. Ну, учу я ее ивриту, ну, раз в неделю с сыночком погуляем. А как они, то есть" русские», готовить умеют? А в постели? Пальчики оближешь!

Окружавшие Давида приятели только завистливо цокали языками и покачивали головами,

— Умеет, умеет Давид пристроиться…

ПО СЛЕДАМ НИИЧАВО

Братьям Стругацким посвящается…

«ПАДАЙ НИЦ»

ПАллиативно-ДАрмовоЙ Научно-Исследовательский

Центр*

Несколько раз перечитав неказистую табличку, я окончательно удостоверился, что направление на работу, после успешного окончания аспирантуры и блестящей защиты диссертации, полностью соответствует этому заковыристому названию. Затем осторожно приоткрыл тяжеленную скрипучую дверь.

Получив ожидаемо-мощный удар под зад и набрав приличное ускорение, я влетел во что-то, наподобие лифта, а затем стремительно ухнул вниз и, приземлившись, услышал, наконец, мягкий мелодичный голос,

— Дорогой Эмануил, поздравляем с первым рабочим Днём в ПАДАЙ НИЦ

Приемная нашего дорогого и горячо любимого Директора находится в середине коридора. Желаем больших Успехов во Благо…

Расслышать окончание фразы, во благо чего или кого, надо добиваться больших успехов, не удалось. Бесшумная лента траволатора быстро вынесла к наполовину-приоткрытой солидной двери из тёмного дерева.

У самого входа в кабинет, дорожка ловко извернулась и на всех парах устремилась в большущую залу. Там, в самом конце пути, у обширного раскидистого стола, она умудрилась превратиться в удобное кресло, нежно и властно затянувшее меня в свои мягкие, но сильные объятия.

— Эмануил, Вы первый, кто за двадцать два года — полный цикл Хейла, прошел все необходимые испытания и принят на работу в ПАДАЙ НИЦ

— Это очень редкая, большая и почти невероятная Удача, — улыбаясь, убеждал высокий сухопарый бородатый человек, больше смахивавший, то ли на Старика Хоттабыча, то ли Петровича — профессора-экскурсовода великолепного ханского дворца в Хивах

— С момента окончания деятельности легендарного НИИЧАВО — знаменитого научно-исследовательского института Чародейства и Волшебства, прошло уже более четверти века, — напомнил он.- Понедельники перестали начинаться по субботам. И пошло-поехало, — Шеф недовольно пожевал губами

— Выдающийся профессор Выбегалло, кем-то и почему-то, безжалостно отправлен на пенсию. Уволен, несмотря на то, что по совокупности работ, ему, давным-давно, присудили внеочередное Бессмертие с установкой бюста на малой Родине Героя

— Пенсионная реформа, как видите, явно даёт сбои, особливо касательно ценных и вечно живых персоналий, — перевёл дух директор. — Наконец, поступило, на мой взгляд, правильное предложение, — продолжил он, — Каждому Бессмертному выдавать неразменный пятак и скатерть самобранку.- Шеф посмотрел на портреты Ленина и Сталина, висевшие в кабинете с начала тридцатых годов прошлого века, и продолжил,

— Выбегалло, теперь, возится, со своими цветочками на даче, а проблема человеческого счастья, по-прежнему, так и не решена!, — вдруг, возмутился Шеф с таким выражением, будто именно я и был виноват во всех случившихся безобразиях

Затем директор продолжил свой спич уже более оптимистично

— Наконец-то, дождались! Кстати, и Ваше, молодой человек, нынешнее назначение будет непосредственно связано с сиим эпохальным событием, — голос Шефа загремел,

— Решением высшего совета и впервые в мировой практике, образован новый высокотехнологичный ПАДАЙ НИЦ, не имеющий никаких аналогов

Вместо персон, неудовлетворённых вообще или неудовлетворённых желудочно, коими занимался несравненный профессор Выбегалло, исследованиям подвергнутся личности, неудовлетворенные духовно. Моральные, так сказать, уроды

— А что с оборудованием?, — несмело поинтересовался я, — Как обстоят дела с современными приборами?

— Это определит честный, так сказать, тендер, то бишь, справедливый, кое в чем, конкурс, — зрачки-буравчики пожилого седовласого мудреца, вдруг, растерянно дернулись, а голос, оставаясь громким и уверенным, разок, но все же дрогнул

— Скажу откровенно, хотя все это и относится к государственной тайне, все процедуры подверглись антикоррупционному колдовству и специальному отпугивающему комплекту заклинаний. — Понизив голос, он торжественно перешёл к самой сути

— По программе импортозамещения, нашими великими учеными разработано самое передовое приборное оснащение, позволяющее мгновенно, за несколько месяцев до наступления, так называемого духовного голода и начинающегося маразма с распадом Личности, определить первые тревожные симптомы морального разложения, — при этом, он снова подозрительно взглянул на меня. Кое-что вспомнив, я и сам, вдруг, густо покраснел

— Далее, дело техники. Останется только подобрать соответствующие прививки и мощную дистанционную теле- и радиотерапию

— Последует серия точечных ударов по зловредным заграничным генмодифицированным информационным микробам и, опять же, супер точное замещение поражённых участков мозга экологически безопасными виртуальными имплантами, — Шеф довольно причмокнул

— Морально разложенные персоны, — он снова взглянул на меня, — спустя пятнадцать суток, так привычных для нашей страны и образа жизни, смогут свободно возвращаться, как в лоно собственной семьи, мозолистые руки родного коллектива, так и в крепкие объятия всего любящего народа

_____________

— Эмануил! Эмануил! Проснись, проснись же, наконец! — растолкали меня в родном двадцать втором автобусе. Ботсад Академии Наук. Конечная остановка. Опоздаешь. Пора выходить…

* — Термин «паллиативный» происходит от паллиатив (паллий, покрывало, греческий плащ, верхнее платье) — неисчерпывающее, временное решение, полумера, закрывающее саму проблему как «плащ» — отражает принцип паллиативной помощи — создание защиты от тягостных проявлений болезни, но не лечение самой болезни

СПУТНИЦА УДАЧИ…

Родился я в 1955 году. Явно счастливом. Если посмотреть на него даже как на обычный трамвайный билетик.

Любому понятно, что единица и девятка в левой половинке года равнялась сумме двух пятерок, примостившихся справа. Отсюда, уверен, и счастье, и удача.

Поэтому пятерки и десятки я боготворил. Сочинил себе, да простит меня Господь, настоящих цифровых кумиров. Кроме того, пятерки были наивысшим баллом при проставлении школьных, институтских и аспирантских оценок.

По пятым, десятым, даже по пятнадцатым и двадцать пятым числам месяца, я чувствовал себя прекрасно.

На бесконечных экзаменах и зачетах признавал только высшие оценки. Смешно, но перед началом испытаний я приходил в институтский корпус ранехонько с утра первым и вешал в гардеробе куртку, плащ и пальто только на пятый номер.

В крайнем случае, на пятьдесят пятый. Это немедленно приносило высшие баллы, повышенные стипендии а, в последствии, и блестящее поступление в аспирантуру и прочие серьезные учреждения.

Однако допрыгался.

У меня сломалась счастливая ручка. С того самого момента, все пошло наперекосяк. Конечно, сам виноват. Ведь говорила жена,

— Перестань все время теребить ручку. Особенно на переговорах. Сломаешь.

Однако по-другому никак не мог. Рука, подлая, сама инстинктивно тянулась, — чертовщина какая-то. Думал потом найти хоть какую-то замену.

Прочитал где-то о четках.

— Ты что? Мусульманин?, — спросил сосед из дома по-соседству, — Чего тогда спиртное употребляешь? Смотри, у нас в Израиле к чёткам отношение неравнодушное и подозрительное.

Заметив на себе ещё пару угрюмо-вопросительных взглядов на улице, я решительно засунул чётки в карман. И поглубже.

— Жалко, — подумалось с тоской, — удобная все же штукенция была. Вдобавок, пришлось тогда в Иерусалиме отстегнуть за неё целых пятьдесят шекелей.

Чётки были очень приятны на ощупь и сделаны из какого-то прозрачного голубоватого пластика, больше похожего на настоящий полудрагоценный камень.

Пальцы, будто сами по себе, автоматически и легко перебирали гладкий прохладный материал, громко щёлкая чётками одна о другую. И касания волшебны, и звук нравился, и руки пристроены.

— Надо же! Мусульманином посчитали. Еще и в подозрениях напряглись.

Достойной замены чёткам найти не удалось.

Пришлось возвращать к жизни старую добрую ручку. Склеивал и переламывал ее каждый раз, когда заканчивался очередной стержень. Выбрасывать ее не хотелось, никак.

Помню, как новой, эта ручка попала в наш тираспольский дом, впервые, ещё в советское время. Тогда она случайно завалялась на самом дне посылки от заграничных родственников.

Одновременно нам прислали и добротный шерстяной отрез. Из него тетушка Роза немедленно придумала пиджак для моего грядущего выпускного вечера.

— Материальчик-то, заграничный?, — закройщик дома быта, расположившегося на улице Карла Либкнехта, неподалёку от нашей одиннадцатой школы, подозрительно прищурился, — все с вами понятненько

Сняв мерку, он кинул в соседнее окошко бумагу с колонками цифр и крикнул,

— Валя, оформи их по полной! Материал — по наивысшей, цены — по самой дорогой категории. И все такое.

Увидев в итоговом счету « все такое», тетушка побледнела.

— Две пенсии только на пошивку отдать придётся, — помертвев прошептала она.

Мы решительно легли на обратный курс. Поравнявшись с дверью продуктового, Роза, вдруг, остановилась и решительно развернулась в обратную сторону

— Ничего! Пару месяцев на кефире поживу. Это даже полезно. Возвращаемся! Я обещала справить тебе пиджак к выпускному ещё тогда, когда ты в седьмой класс ходил.

Вот пенсия скоро придет, — успокаивала она себя. Целых двадцать восемь рубликов. Это раз. Может, Клара Рыжая платье закажет на майские. Это два. Тогда ещё целая десятка прибавится!

— Ошиблись мы в прошлый Ваш визит. Без подкладки подсчитали, — продолжил измываться наглый закройщик всего через неделю. Когда мы пришли за готовым пиджаком, он угрюмо и равнодушно буркнул, — хотите — платите и берите, хотите — здесь останется.

Материальчик-то добротный, заграничный и хороший какой, — ехидная улыбка, проявившаяся в районе изъеденных кариесом зубов, застыв, все никак не хотела покидать его грубовато-самоуверенную личину.

— С Вас ещё двенадцать рублей сорок копеек!, — издевательски хохотнул он…

Пришёл выпускной, но Ирочка Воронина, все равно, мой новый пиджак не оценила. Да и дело, как оказалось, было совсем не в нем.

Просто она, по сравнению со мною, была уже девочкой взрослой и парни ей требовались совсем другие. Постарше. Помужественнее. Поспортивнее.

Правда, в наш наипоследний с нею танец пиджак все-таки выручил. Сквозь одну только праздничную рубашку сердце наверняка бы выскочило. Молотило так, что лишь благородная плотная шерстяная ткань смогла приглушить его отчаянные удары.

Затем мы расстались. Вернее, расстался я. Предмет моих мечтаний этого, скорее всего, просто, не заметил.

Зато ручка, лежавшая на самом дне той самой посылки с отрезом для пиджака, оказалась счастливой. Видимо послужила компенсацией за первую неудавшуюся юношескую любовь.

Начиная с выпускных испытаний в школе, вступительных и прочих экзаменов в институте, аспирантуре и вплоть до блестящей защиты диссертации, волшебная ручка выручала всегда. И так далее, и так далее. Везде-везде, помогала она здорово.

Для усиления действия магических цифр я, конечно, не брезговал и сбором автобусно-троллейбусно-трамвайных счастливых билетиков. Радовался им как ребенок. Жаль, что сейчас все сменилось равнодушными магнитными картами.

Правда, чтобы не подвести счастливую ручку, приходилось серьёзно и подолгу работать над собой. Основные идеи изобретений и научных статей в Академии Наук начертаны были именно с ее помощью.

Для бизнеса сломанная ручка отчего-то показалась мне чересчур уж ветхой и непрестижной. Разбогател сильно, гордыня разошлась. Купил другую. Тоже металлическую. Жутко дорогую. За цельную тысячу долларов.

Ручка исправно блестела и впечатляла. Многие отпускали ей слащавые комплименты. Однако это было уже не то. Удача стала изменять. Как женщина, которой мужчина попался на измене с другой.

Прошло время. В наши дни, письменные принадлежности стали исчезать из употребления миллионами. Скоро и само написание слов с помощью ручек станет анахронизмом и канет в Лету, как каменные топоры и пещерная жизнь. Испарится также, как факсы, телексы, пленочные фотоаппараты, проявители, закрепители и фотобумага.

Уйдут в небытие бензиново-дизельные авто, корабли, летательные аппараты.

Неплохо, конечно, что со временем не станет выхлопных газов и рева двигателей. Мир ожидает невиданная смена технологий.

Однако очень и очень жаль, что при всех бесконечных метаниях, суете и многочисленных переездах, куда-то делась, растворилась, исчезла та, самая первая, самая счастливая ручка…

В СОКИРЯНАХ НОВЫЙ ГОД…

Первую ёлку, по рассказам мамы, она устроила, когда мне, рождённому в Сокирянском роддоме 1 августа 1955-го, было всего около 5 месяцев.

В большую фарфоровую вазу, которую привезли из далёкой Вены ещё родители моего погибшего в гетто деда Менделя Зицера, была установлена большая пушистая еловая ветка. На неё и повесили несколько блестящих елочных украшений.

С тех пор новогодняя елка, совсем несвязанная ни с какими прежними религиозными традициями и представлениями, стала для меня, как и для многих советских детишек, символом самого чудесного сказочного праздника.

Ёлки в Сокиряны завозились не из других стран, республик и городов. В дремучий, как мне слышалось тогда, Коболчинский лес отправлялись многочисленные сани, запряженные лошадками. На них, по ослепительно-белым скрипучим снегам, и привозилось из леса все многочисленное семейство пахучих роскошных красавиц, доставлявших детворе кучу радостей.

Отца, которого с нетерпением ожидал у домашнего крыльца с высоченными для моих лет ступенями, я замечал ещё в начале нашей улицы Горького, у самой церкви.

Его фигура в тёмном пальто и каракулевой шапке, напористо преодолевая встречную метелицу и глубокий снег, медленно приближалась. Под мышкой красовалась, — о Радость!, — зелёная-презеленая пушистая елочка, также как и отец, полузасыпанная белым чистым свежим сокирянским снежком.

Этот снег замечательно вкусно пах зимой, радостью и каким-то особым праздничным духом, хорошо различаемым, когда домой со двора заносились многочисленные, старательно вывалянные в нем, ковры, коврики и варетки.

При застилании на них ещё оставалось много-много снежной пороши, медленно таявшей и, наконец, исчезавшей под бесконечными бешеными забегами мальчишки, ошалевшего от очередной порции свежего зимнего воздуха.

Со сладкими подарками для любимого внука первой заявлялась моя бабушка Рива. Старенький уютный кинотеатр, где она долгие годы служила билетером, относился в Сокирянах к учреждениям идеологического плана. А они, по разнарядке вездесущего райкома партии, получали новогодние подарки для детей одними из первых.

Откудато прознав, что баба придёт с сюрпризом, спать я не шёл до самого позднего вечера. Однако ж, конечно, засыпал, не выдержав долгого ожидания. А ранним утром, долгожданный мешочек, заботливо уложенный рядом, в моей деревянной кроватке, уже вовсю блистал своей прозрачностью и дивной разнообразной наполненностью.

Первыми, конечно, разбирались конфеты с начинками. Те были белыми, шоколадно-коричневыми, джемовыми, с различным повидлом, а также и вовсе, какими-то серо-буро-малиновыми.

И каждая-каждая начинка имела свой волшебный аромат, — «Ласточки», " Буревестник», " Лимонные». Медленно и важно поедались конфеты-аристократы, а-ля «Мишка косолапый», " Мишка на севере», «Каракумы», " Красный мак».