Бесплатный фрагмент - Сочинения. Том 1

Купание Ягнатьева

Роман-коллаж

Особенно меня интересуют действия

не имеющие никакого особенного смысла

Джим Моррисон

Вступление

Ассистент кафедры нормальной физиологии Боковского медицинского университета Алексей Ильич Ягнатьев сделался стеклодувом двадцать восьмого февраля 2006 года в половине девятого вечера после полудня.

Так выглядит первая строчка романа о гарипе, написанного от четвертого, разумеется, лица.

Курсив, изволите видеть.

Все время с нами что-то происходит. Происходит, случается. Даже если нам этого вовсе и не нужно.

Отдаю себе отчет в том, что явление «четвертого лица» может вызвать недоумение у читателя хоть сколько-нибудь знакомого с грамматикой русского языка. Стало быть, требуются пояснения.

На мой взгляд, использование в романе о гарипе первого, второго и даже третьего лица в известной степени нелогично.

Гарип явление не массовое, а потому требует особого положения.

Мне могут возразить, — а разве всякий из нас явление массовое? Попробуйте найти человека, который сказал бы о себе, что он — явление массовое. И разве любой, даже самый подержанный и никчемный, с точки зрения парадной, или с точки зрения падающего с шестого этажа, или тем более упавшего с шестого этажа, или по мнению человека, только что принявшего на грудь триста пятьдесят граммов, самый потерянный человек, в сущности, не является гарипом?

В том-то весь и фокус что нет. Нет и еще раз нет. Просто потому, что никому не пришло в голову обозначить его этим словом.

Вот живет человек, долго живет, слышит тысячи, десятки, сотни тысяч эпитетов в свой адрес. Если собрать эпитеты воедино, человека самого, каким мы его знали, каким он был изначально замышлен, узнать будет решительно невозможно. Придумают ему множество имен и прозвищ, но «гарипа» среди них не будет. Если же моего героя представить хоть литератору, хоть анатому, да хоть водителю автобуса, не выдавая характеристик, просто показать и спросить, кто этот человек, всякий скажет, не задумываясь — гарип.

По-видимому, требуются аргументы, обоснования, но, согласитесь, цена аргумента ничтожна, уж если автор, воспарив над суетой, положил себе поразмыслить над феноменом женщины, а также загадками Востока с его терракотовой армией, последним куражом дирижабля над воловьими пространствами линяющей державы и прочим волшебством.

Необъяснимые события и фигуры высшего пилотажа в невидимых небесах.

Сама идея «Купания» не является следствием воображения автора. Она привнесена извне. Кем именно — не могу сказать. Как и когда это произошло — неведомо.

Вообще наития, замыслы, сюжеты, будь они неладны, не является следствием воображения авторов, хотя авторы могут об этом не догадываться. Привносятся извне. Заказы своего рода. Чей заказ — загадка, не предполагающая разрешения.

Что, «загадка» слух режет? Верно. Заметьте, «загадка» — уже вторая глупость, рожденная автором. Само это слово. Первой глупостью является собственно первая строчка романа. То, что выделено курсивом, пропади он пропадом.

Терпеть не могу это слово, «курсив». Есть в нем нечто предательское. Пахнет крушением. Даже не революцией, унижением без особенной нужды.

Случаются такие кислые истории, задачей которых, по замыслу писателя, является наглядное унижение персонажей посредством интриги, измены, побоев, долготерпения, обмана, воровства… чего угодно. Во славу добродетели, разумеется. Главное, полагает сочинитель, заманить героя в ловушку и наблюдать, как он будет выпутываться или погибать, испытывая раскаяние и просветление. Это помогает читателю на фоне чужой беды обнаруживать в себе удачливость и достоинства.

Мне моего героя завлекать в тенета терпкого мира не было нужды. Он оказался там еще до моего появления. Таким образом, моя задача, напротив, на глазах изумленного читателя, помочь ему выбраться из бездны, дабы вернуть веру и любовь. При том, что он к этому не готов.

Честное слово, не знаю, что у меня получится.

Врачи любят говорить «будем наблюдать».

А Тургенев любил говорить «и пошел сюжетец».

Антипод же его Достоевский наперед знал, чем все это кончится, включая рождение мертвого ребенка и заглоточный абсцесс товарища Сталина.

Условный, разумеется, абсцесс.

Метафора.

Первая строчка романа и есть тот самый мертворожденный ребенок, ибо, уж если автору хочется сюжета, следует забыть о шпилях, веревках, запахах керосиновой лавки и капельке серебра в лиловом следе уходящего в грязь марта. Стоит ли любой, даже самый осмысленный, самый головокружительный сюжет роскоши приклеенного к носу клочка газеты?

Однако же, покуда влачим мы свое земное существование, что-нибудь да происходит с нами. Даже если нам этого вовсе и не нужно. И говорим о том же. И думаем. А, между тем, сколько раз на дню встречаем мы в толпе глаза жирафа? Помните Пиросмани? Встречаем, но не видим. Не имеем ни нужды, ни должной проницательности.

Бабочки являются на свет Божий старушенциями. Бабочки и черепахи. Вот почему бабочки и черепахи в доме — дурная примета. Кто бы, что ни говорил.

А «Преступление и наказание» — довольно энергичная вещица.

«Приглашение на казнь» — совсем другое дело.

Вот почему Достоевский и Набоков — два разных писателя.

Достоевский — великий оракул курсива, кто бы, что ни говорил.

Идеи извне (заказы) привносятся писакам следующим образом. Предположим, приторный восточный день. Вы едете в рыхлом автобусе. И ваша рука непреднамеренно сталкивается с чьей-нибудь чужой рукой. Там наверху. На перекладине, которая всегда остается вне поля зрения (в поле зрения бесконечный бордюр и не самые выразительные фрагменты пешеходов). Вы непременно отдергиваете руку, во всяком случае, вы полны стремлением сделать это. Но даже если это вам удалось, абсолютная свобода вам уже не грозит.

Все. Заказ получен.

Или.

Вы отодвигаете легкомысленную шторку в кабинке для переодевания и сталкиваетесь с окутанной визгом парочкой влюбленных. Если даже вы и бежите стремглав, выбрасывая на ходу белый флаг несостоявшейся сорочки, треугольник замкнут. Ловушка захлопнута. Вы навсегда остались с ними в кабинке. Навсегда.

Все. Заказ получен.

Понимаете, что я имею в виду?

Итак.

Что же произошло с появлением некоего заказчика?

Автор из первого автоматически сделался вторым лицом. А Ягнатьев, предмет моего интереса, соответственно четвертым. Третьи лица — все остальные. Или все остальное. Это как вам больше понравится.

Вот и все. Теорема доказана.

Несложная арифметика.

Пифагор отправляется на сеновал.

Ложка сломлена водой в стакане навсегда.

Из первой фразы вы догадались, что, наряду с исследованием проблемы гарипа, в писании своем я попытался рассмотреть феномен стекла. Следуя присущей мне с малых лет логике любопытствующего человека, к стеклу я присовокупил тему зеркал и прочих отражающих поверхностей, что, на мой взгляд, делу не мешает. Мало того, тема сия чрезвычайно актуальна в условиях стремительно меняющегося мироздания. А коль скоро в дело пошли зеркала и прочие отражающие поверхности — лиц, согласитесь, могло бы оказаться и восемь, и шестнадцать, и тридцать два, и так до бесконечности.

Откуда берутся все эти числа сродни саранче или муравьям?

Вы еще не раз убедитесь в моем пристрастии к всевозможной живности.

Также меня занимает вышеупомянутое время и паузы, когда вышеупомянутое время замирает, а на поверхности образуются волдыри, наполненные всякой всячиной: давно забытыми предметами, письменами, пожелтевшими фотографиями, вышедшими из употребления деньгами. И прочее, и прочее.

Энди Уорхол заметил, — когда ты разговариваешь с кем-то, ты уже разговариваешь с кем-то еще.

Равно как и ваш покорный слуга, Энди Уорхол ненавидел сюжет. Он отлично понимал, что если голову Мао Цзедуна он дополнит телом, усадит все это на диван, присовокупит, предположим, Линь Бяо, выдаст им по чашке чая и пр. и пр., вы, рассматривая это полотно… а вам волен-с, неволен-с, придется рассматривать это полотно, ибо перед вами сам Энди Уорхол… вы, рассматривая это полотно уже через три-четыре минуты станете глупее на семь-восемь граммов.

Как минимум.

О какой революции, в таком случае может идти речь?

Энди всю жизнь мечтал побывать в России, однако смог реализовать свою мечту только после смерти. По воле автора его спутником стал Алексей Ильич Ягнатьев. Таким образом, работы выдающегося художника могли бы стать отменными иллюстрациями к настоящему роману.

Точнее так: Энди Уорхол проиллюстрировал этот роман задолго до его написания.

Роман можно было бы озаглавить «Энди Уорхол или купание Ягнатьева».

«Купание Ягнатьева или Энди Уорхол».

Обратите внимание, когда вы произносите словосочетание Энди Уорхол, на вашем лице возникает гримаса удивления. Теперь нечасто можно встретить удивленное лицо. Можно подумать, что все зеркала окончательно перебиты, а деревья вырублены.

Что же с нами происходит, храни нас Господь?

И кто этот сногсшибательный Энди Уорхол?

Человек, расчленивший вдохновение. Вот что можно о нем сказать.

Персы называли гарипом не вполне адекватного человека, не такого как все. В турецкой культуре имя Гарип означает «путешественник» или «чужак». Оно имеет корни в арабском языке, где оно означает «бедствующий». В арабской культуре имя Гарип ассоциируется с личностью, которая сталкивается с трудностями и испытаниями в своей жизни, но остается сильной и борется с ними.

Однако, несмотря на эти положительные значения, в некоторых культурах имя Гарип может быть связано с предрассудками. Некоторые люди могут относить его к низкому социальному статусу или к видимости «чужака».

Ну, что? В путь?

Часть первая

Глава первая. Время — главный враг человечества

Я не люблю рассказывать журналистам свою биографию,

потому что каждый раз рассказываю ее по-разному

и забываю предыдущий вариант

Энди Уорхолл

Ассистент кафедры нормальной физиологии боковского медицинского университета Алексей Ильич Ягнатьев сделался стеклодувом двадцать восьмого февраля 2006 года в половине девятого вечера после полудня.

Вот, собственно — главное событие романа. Этим все и закончится. Так что, если вам интересен сюжет, можно закрыть книгу и не терять драгоценного времени.

Хотя все могло сложиться иначе. Как знать?

А могло все случиться иначе?

Нет.

Впрочем, как знать.

Любителям заглянуть на последнюю страницу

Ассистент кафедры нормальной физиологии боковского медицинского университета Алексей Ильич Ягнатьев сделался стеклодувом двадцать восьмого февраля 2006 года в половине девятого вечера после полудня.

Все.

Человек не рождается гарипом. Он становится таковым под воздействием тех или иных обстоятельств. Читай тех или иных отражений, ибо все, буквально все, с чем приходится нам сталкиваться — всего лишь отражения чего-то большего. А что именно представляет собой это большее нам не дано осознать в полной мере.

Думаю, эта мысль имеет право на существование, равно как и всякая другая, даже если это кому-нибудь не нравится.

Что бы там не говорили, жизнь довольно крепко обнимает человека и держит его в своих объятиях до самой смерти. Страх, азарт, лень, малодушие — вот щупальца жизни способные победить отчаяние, болезнь, уныние, гнев. Щупальца эти не дают нам попасть под машину, упиться до смерти, протянуть близорукому аптекарю деньги для покупки яда.

Впрочем, всякое случается. Безусловно. Попадают под машину, упиваются до смерти, травятся. Но это уже из разряда событий. Об этом говорят. Иногда шепотом. Не то, чтобы сплошь да рядом. Скорее исключения из правил.

Хотя, были времена… Нет, времена оставим журналистам и историкам. Это их хлеб. И это их хлев. Дурной каламбур. Простите, не смог удержаться.

---

Повседневность

Повседневность — нечто среднее, бестелесное, то, что отдаленно напоминает дряхлеющее тело, но не имеет отражения, а потому не беспокоит нас никогда. Никогда.

Вселенская любовь

Никогда не забуду восторженных глаз этой девочки, преподавательницы музыкального училища, что по причине безответной любви пыталась повеситься на кухне пока мать вышла прогуляться с кривоногим псом по имени Боба, понурым альбиносом с дурными наклонностями.

Веревка оборвалась, и вот — волшебное возвращение к жизни.

С момента самоубийства до нашей встречи прошло что-то около полутора лет. Счастливая улыбка намертво приклеилась к ее хорошенькому, еще недавно осмысленному личику. Теперь ее радовали самые простые вещи, и каждый день наполнился сыгравшей с ней злую шутку любовью. Любовью ко всем и каждому в отдельности.

Ко всем и каждому в отдельности.

Хотите знать, что такое вселенская любовь? Вот это и есть вселенская любовь.

А все могло сложиться иначе.

Алексей Ильич и бродяга

Все могло сложиться иначе.

Предположим, Алексей Ильич не пошел сразу же домой, а задержался во дворе. Увидел сырого, источающего ароматы трав седобородого бродягу на бревнышке, присел рядом, угостил его сигаретой, закурил сам. Помолчали.

Бродяга (по причине каждодневного страдания среди бродяг множество нежных отзывчивых людей) спрашивает:

— Что-то случилось?

Или:

— Что случилось?

— Я заблудился. Шел, как будто, в одном направлении, а оказался… черт его знает, где оказался. Ничего не понимаю. Вы не знаете, где мы? Я потерял компас.

— Вы ходите с компасом?

— Иногда… Соврал. Нет у меня компаса. Неловкость. Неловкий человек. Теряюсь иногда. Не знаю, что сказать порой. А вы не знаете где мы?

— На бревнышке, — говорит бродяга и, помолчав немного, добавляет, — не волнуйтесь, все хорошо.

— Вы уверены?

— Лучше не бывает.

— Боюсь, назад пути нет.

— Это ничего. Это пройдет.

«Это пройдет». Вот — золотое слово заблудшему!

Вот — голова на материнских коленях!

Вот — пробуждение от кошмарного сна!

— Все хорошо, говорит бродяга, — теперь все будет хорошо.

— Откуда вы знаете?

— Давно здесь сижу.

Дальше смех или слезы, все равно.

Катарсис.

И все.

Все.

Никакого гарипа и никакого романа. А уж если и роман, так не о Ягнатьеве вовсе, а о бродяге том седобородом, влажно пахнущим травами.

Или о девочке той несчастной. Можно было бы развить линию девочки, и создать нечто жизнеутверждающее. То, в чем мы все так нуждаемся теперь. Нуждались и прежде, но теперь — в особенности. Можно было бы развить линию девочки, но это не мое.

А можно было бы поведать читателю полную костров и морских звезд историю путешествий бродяги.

И в том и в другом случае пришлось бы использовать факты биографии. Наблюдать, оборачиваться, отслеживать, сопоставлять, анализировать, что, в конечном счете, обязательно приведет к тем же самым эпизодам, что я собственно изложил в нескольких предложениях.

Так что это не мое.

Можно было бы сформулировать совсем коротко: девочка в петле, бродяга на бревнышке.

Или: бродяга на бревнышке, девочка в петле.

Круг замкнется и в том, и в другом случае. Круг имеет обыкновение замыкаться.

Да.

Ничего общего с пессимизмом. Ближе к поэзии.

Никакого пессимизма. Настоящая поэзия всегда несет в себе код грусти. Аксиома.

Аксиома для всякого пишущего (читающего) человека: стоит прикоснуться к фактографии, круг замыкается. Всегда.

Можно проверить на любом произведении, изуродованном сюжетом.

На любом, буквально, произведении: живопись, графика, кино, роман и прочее, и прочее.

Изуродованном — субъективно. Очень и очень субъективно. И, наверное, несправедливо. Кого-то может интересовать как раз сюжет. В этом нет ничего предосудительного. Ничего предосудительного.

Фраза моя содержит в себе резкость и неприязнь. Плохо. Знаю, очень плохо, но не смог удержаться. Простите великодушно.

Как не крути, дворцы бракосочетания и морги всегда заполнены людьми.

Нужно, нужно быть сдержаннее. В словах, мыслях, обращениях, советах и прочее, и прочее. Вокруг люди. Нельзя забывать. Люди, люди. Много людей. У каждого свое мнение. У каждого принципы, пропади они пропадом.

Но и моя точка зрения имеет право на существование, равно как и всякая другая, даже если это кому-нибудь не нравится.

По моим наблюдениям людей действительно очень много. Много больше, чем мы думаем. И много больше, чем есть на самом деле. И все поголовно нуждаются в любви. Следовательно, любовь в нас заложена. Когда нам кажется, что мы никого не любим (в жизни каждого из нас случаются такие эпизоды), мы заблуждаемся.

Вот говорят: Бог — любовь.

Употребление слова «любовь», а уж, тем более, многократное употребление слова «любовь», не есть признак ее отсутствия, как утверждают многие. Скорее это признак высочайшего смущения, когда рассудок отсутствует, и речевой аппарат совершенно самостоятельно конструирует слова, словосочетания и предложения. Подбирает то, что лежит на поверхности, то, над чем задумываться и не нужно вовсе.

Вообще, подчас складывается впечатление, что душа наша живет самостоятельной жизнью.

И органы живут самостоятельной жизнью. Человек — сам по себе, а органы — сами по себе.

Однако пора вернуться к Алексею Ильичу Ягнатьеву.

А не вернуться ли нам к Алексею Ильичу Ягнатьеву?

Вернуться. Обязательно вернуться.

Да не забыть о Гоголе Николае Васильевиче. Гоголь не был первым авангардистом, как утверждают многие, просто раньше других пришел на исповедь.

На мой взгляд, факты биографии персонажа не имеют существенного значения. События в жизни людей родственны их внешности. А люди, в сущности, похожи друг на друга: руки, ноги, уши, нос… Редко встретишь кого-нибудь с хвостом. Бывает, за всю жизнь не встретишь. То же самое и факты биографии. Рождение, влюбленность. Развод, брак, дети. Успехи, падения. Убийства. Самоубийства. Убийства. Брак, развод. Какой скукотищей тянет от всей этой белиберды! Все — железнодорожные будни с одутловатыми чемоданами, заспанными путешественниками и терпким запахом кражи. Картина жизни — большой и тяжелый как наваристый куриный бульон вокзал со стертыми лицами и вычурными позами. Можно бесконечно долго бродить по его анфиладам, часами стоять, прислонившись к скользкой мраморной стене, выходить на хрустящий перрон и возвращаться, закрывать глаза и открывать глаза, засыпать и пробуждаться — картина останется прежней. Сломанные в коленях ноги, выросшие из одежды тела, черные капли на зеркалах и пузырьки, слоняющиеся в пустоте, когда и как им заблагорассудится. Вне нашей воли. Именно, что вне нашей воли.

Картина жизни. Такова картина жизни, если рассматривать жизнь как череду событий.

Вакуум.

---

Волынка

Мой вакуум не содержит физики или иронии. Мой вакуум — волынка. Волынка, и больше ничего. Да, остановимся на волынке.

Дания

К сожалению, я не знаю, входит ли волынка или нечто подобное волынке в число национальных инструментов Дании. А надо бы узнать. Зачем? Об этом позже. Чуть позже.

Вакуум

Несмотря на мертвенность, вакуум чрезвычайно заразителен. Вакуум способен порабощать. На мой взгляд, лучшее спасение — сосредоточиться на любом объекте. Пусть самом незначительном. На осе, предположим, если в поле нашего зрения присутствует оса.

Энди Уорхол

Мы с Энди Уорхолом на стадионе. Кроме нас — ни души. Только Энди и я в самом центре поля.

У Энди в руках волынка:

— Вам не кажется, что волынка не инструмент, а зверь? Даже не зверь, а зверушка. Даже не зверушка, а некое домашнее животное. Как вы относитесь к домашним животным? Я надеюсь, вы ничего не имеете против свиней, например. Или крыс.

— Свиньи и крысы — это разное.

— Все зависит от того, какими признаками вы пользуетесь. Не уходите от ответа.

— Я как-то не задумывался об этом.

— Почему?

— Как-то не задумывался об этом.

— Что вы третесь около меня? Ступайте на трибуны. Я хочу побыть один.

Ухожу на трибуны.

Занимается благословенный моросящий дождик.

Энди откладывает волынку, раздевается. Снимает с себя все. Вновь берет волынку:

— Давно хотел сделать это.

Шум дождя мешает слышать его. Кричу:

— Что?

И Энди кричит, спрашивает:

— Вы не знаете, как на ней играть?

Снова кричу в ответ:

— Представления не имею.

Некоторое время он стоит в нерешительности, затем, пригнув голову, убегает в сторону раздевалки. Несколько секунд — и его уже нет.

Я знаю, он не вернется.

Никогда.

В этом весь Энди Уорхол.

Оса

Оса — чрезвычайно любопытный объект наблюдения. Во-первых, потому что она живая, во-вторых, сквозь живородящее марево вокзала розовая как поросенок, в-третьих — сама по себе. Если не выпрашивать у нее укуса и не пытаться ее убить, она не имеет к нам решительно никакого отношения.

Она из другого мира. Мира деталей и фрагментов. Более разнообразного и живого мира, нежели тот, что мы, как правило, выбираем. Нежели тот, что нам предложен, а мы, в силу природной лености, не перечим. И тем довольствуемся.

Нам кажется, нет более бессмысленного существа, нежели оса. Уверен, оса думает о нас приблизительно то же самое.

Боков

Боков пахнет сдобой. Даже поздней осенью, когда жгут листья. Он навсегда остался послевоенным городом. И на нынешних фотографиях глаза боковчан пресны и широко распахнуты. Все еще пользуются керосинками, и в самом центре города стоит вросшая в землю черная керосиновая лавка. Боковские мальчишки до сих пор играют оловянными солдатиками, а на радужных крышах громоздятся голубятни. Любимое словечко боковчан — «крендель».

Город большой. По размерам — Москва и Московская область вместе взятые. А вот крысы — мелкие и безвольные. Летним днем вы можете встретить рыжую гостью или белую гостью у себя на крыльце. Лежит, подставив брюшко солнышку. Совсем не боятся людей. Совсем не боятся. Надо же!

И боковчане крыс не боятся. Совсем не боятся. Надо же!

О Ягнатьеве можно так сказать: «Этому человеку всегда доставляло большого труда отличить вымысел от реальности».

Но до некоторых пор он об этом не догадывался.

Можно выразиться иначе: «Алексей Ильич всегда обладал удивительной способностью воспринимать параллельный мир и сочувствовать ему».

При этом он представления не имеет, что такое этот самый параллельный мир.

Никто не знает, что это такое. Но, коль скоро о нем много говорят, вероятно, он существует.

Немного высокопарно, но отражает суть.

В известном смысле тот бродяга на бревнышке из параллельного мира.

И песик Боба из параллельного мира. Почему бы и нет?

Я уже не говорю о девочке.

В окружении

Однажды Ягнатьеву явилась чрезвычайно нескромная мысль, — Россия окружена.

Ему подумалось, — Россия окружена, это факт. Я чувствую и знаю это. Но каким же образом я, человек бесконечно удаленный от политики и истории, могу чувствовать и знать это? И откуда во мне это волнение? В чем дело? В чем же дело? Ага. Вот оно. Дело в том, что я сам окружен. Ну, конечно, я окружен.

Когда мы говорим, что человек бесконечно далек от политики или истории, это не означает, что политика, а уж, тем более история бесконечно далеки от этого человека. Мысль тривиальная, но верная.

Кто знает, чем этот человек сделается завтра или послезавтра? Кто знает?

А что если он станет, предположим, гарипом? Или стеклодувом. Или тем и другим как в случае нашего героя. Понимаете, о чем я говорю?

Сладости и тернии

Тернии. Повсюду тернии. Тернии и сладости. Халва, мармелад, безе.

Терпеть не могу халву.

В России любят сладости. Сладости и тернии. Суть насилия. Видите ли, путь всякого человека — это путь насилия. Вместе с тем путь всякого человека — поиск сладостей.

С детских лет нас принуждают воспринимать окружающий мир по неким, невесть кем и невесть по какому поводу, созданным лекалам. Возьмите уроки музыки. С какой стати мы должны вызывать из колодца памяти те или иные образы, когда слышим Рахманинова или Шенберга? Откуда эти залитые лунным светом домики с зияющими окошками? Откуда эти дикие животные, что вдруг являются к нам из леса и демонстрируют свои необыкновенные возможности, топоча, приседая и качая головами? Что за чудовищная фантазия звуками выманивать грустного и тяжелого Павла на замшелый камень, как будто сам камень не полон значений? Как будто Павлу нет никакой возможности предаться своим душераздирающим мыслям вне этого камня и вне нашего присутствия?

Музыка — неутолимая, именно, что неутолимая жажда. Не мы создаем мелодии, мелодии создают нас.

Вообще, в области причинно-следственных связей все как-то запутано. Отсюда и новые болезни. Птичий грипп, например.

Все пошло-поехало после того, как не смогли разобраться что первично, курица или яйцо. Яйцо или курица. С тех пор пошло-поехало.

Алексей Ильич и бродяга

Алексей Ильич и бродяга на бревнышке. Некоторое время молчат, курят.

Алексей Ильич бледен, испарина на лбу. Ему не по себе.

Бродяга (по причине каждодневного страдания среди бродяг множество теплых отзывчивых людей) спрашивает:

— Что-то случилось?

Или:

— Что случилось?

— Я, кажется, заблудился. Надо бы вернуться, но я уже не знаю куда и как это сделать.

— Вам нужно выпить.

— Выпить?

— Обязательно. Для русского человека это первейшее лекарство. Посмотрите на меня. Разве плохо мне на бревнышке? Хорошо. Даже очень хорошо. А вот я теперь выпью еще граммов сто, и мне будет того лучше.

Золотое слово заблудшему.

Бродяга кладет голову Алексея Ильича себе на колени:

— Но притом нельзя быть бездушным созерцателем жизни. Коль скоро будем мы равнодушны к случайному порядку вещей, а то, что происходит с нами в последнее время иначе, чем случайным порядком вещей назвать никак не возможно, рассчитывать и в себе самом будет не на что. Остатки надежд, чаяний, страсти и даже молитв, то, что, казалось бы, надежно хранит наша память, сотрутся, все в нас превратится в пустыню, пустыню без оазисов и миражей. Движения души, с годами делающиеся все медленнее и осторожнее прекратятся вовсе. Мы потеряем способность смеяться и плакать, но хуже всего то, что мы не сможем сострадать и сопереживать. Иными словами, мы станем вещами. Разве хочется вам стать вещью? Пусть и дорогой, но вещью? Разве хочется вам каждодневно испытывать собственный холод и безразличие? Я уже не говорю об окружающих, малых тех, что жаждут вашего слова или поступка, рассчитывают, надеются, верят в вас. Разве вы не в ответе за них? Разве в глубине души не уверены они в том, что при определенных обстоятельствах вы способны на поступок Авраама? Любите Кьеркегора? Предоставьте им возможность очнуться от тяжелого сна. Верните им их беспокойство. Позвольте назвать вас животным, хотя бы свиньей. Вы ничего не имеете против свиней, надеюсь? Умные, приятные животные. Свиньей, жеребцом, кем угодно, только не позволяйте им думать о вас как о зимней одежде, мебели. Разве вы и ваша пижама одно и то же? Наконец, позвольте вас спросить, если не вы, если не я, кто же в таком случае? Назовите мне это имя, и я тотчас махну на вас рукой. Да и на себя заодно… Выпить, непременно выпить.

Дальше смех или слезы, все равно.

Бродяга мой — выдумка, конечно. Вы наверняка догадались. Вообще все выдумка, стремление автора оградить, защитить, уберечь своего героя от ужасов реального мира.

Ах, когда бы это было возможным!

Даже самый выдающийся автор всегда проигрывает в схватке с повседневностью.

Собственно, роман мой об этом.

Туманный человек — бездыханный персонаж

О Ягнатьеве можно сказать так: «Этот человек никогда не умел выделить главного, а потому управляем и печален».

Даже сны его не принадлежат ему целиком. Сам он об этом смутно догадывается. Туманный человек. О нем можно сказать «туманный человек».

В жару или при переутомлении на челе его выступает скорее роса нежели пот. Непросто обнаружить его силуэт или прочесть его мысли. Одним словом, по внешним признакам — бездыханный персонаж. Только по внешним признакам, разумеется. Немного рассеянный, минорный и туманный человек.

Впрочем, печален он не всегда. Но чаще всего печален.

Гарипов порождает печаль, Вселенская печаль.

С пафосом перебор, но отражает суть.

Из письма Н. В. Гоголя Н. М. Языкову

…Много есть на всяком шагу тайн, которых мы и не стараемся даже вопрошать. Спрашивает ли кто-нибудь из нас, что значат нам случающиеся препятствия и несчастья, для чего они случаются? Терпеливейшие говорят обыкновенно: «Так Богу угодно». А для чего так Богу угодно? Чего хочет от нас Бог сим несчастием? — этих вопросов никто не задает себе. Часто мы должны бы просить не об отвращении от нас несчастий, но о прозрении, о проразумении тайного их смысла и о просветлении очей наших. Почему знать, может быть, эти горя и страдания, которые ниспосылаются тебе, ниспосылаются именно для того, чтобы воспроизвести в тебе тот душевный вопль, который бы никак не исторгнулся без этих страданий…

Выражение лица или походка часто обманывают нас. Дыхание — значительно реже. Но как уловить дыхание в этой вечной суете? И кому, если вдуматься, это может быть интересным? Дышит себе человек и слава Богу. И слава Богу.

Обожаю фрагменты!

Фрагменты — клетки мироздания. Именно они несут генетический код нашего Родителя. Непостижимая и непредсказуемая игра фрагментов порождает метаморфозы, завораживающие, но опасные превращения, способные деформировать рассудок. Не исключено, что и саму природу человеческую.

Метаморфозы

В предменструальном периоде женщина становится существом иного порядка. Она серьезнеет, точнее, задумывается. Ее язык и пальцы на ногах удлиняются, глаза делаются мельче и острее. Складывается впечатление, что она, наконец, вспомнила нечто такое, о чем вспоминать было нельзя ни в коем случае. К примеру, свою соперницу по первородному греху. Ее движения делаются осторожными и напряженными. Ее движения полны предчувствия. На свет Божий извлекаются неприятные письма и обличительные фотографии, ветхие одежды и колющие предметы. Готовится страшный ритуал, суть которого непостижима. В оскудевшей речи все больше вопросительных предложений. Неудачный ответ тонет в опасном молчании. Мясо и сладости не спасают. Все вокруг нее съеживается и опускает взор.

Справедливости ради следует отметить, что комнатные цветы при этом распускаются и благоухают.

Кто же та соперница по первородному греху?

Возможно мы встретим ее на страницах романа.

Если ей будет угодно, разумеется.

О сюжете

Безусловно, сюжет присутствует и в мире деталей, но в этом, близком к совершенству мире он много проще.

Некто ужинает, предположим.

Или пробуждается, потягивается в постели.

Или погружается в воду. Этого вполне достаточно. Достаточно, так как каждая минута жизни человека — сущность всей его жизни.

Входит в ванную и погружается в воду. Этого вполне достаточно.

Итак.

Ассистент кафедры нормальной физиологии боковского медицинского университета Алексей Ильич Ягнатьев сделался стеклодувом двадцать восьмого февраля 2006 года.

Где это произошло?

В Бокове, где же еще. Хотя, это мог быть и не Боков, а любой другой провинциальный город, коих не счесть на взъерошенной карте России. Огромная страна.

Ассистент кафедры нормальной физиологии медицинского университета Алексей Ильич Ягнатьев сделался стеклодувом двадцать восьмого февраля 2006 года.

Точная дата.

Это будет роман о метаморфозах, деформациях и созидательных последствиях этих чудесных превращений. В конечном итоге — роман о гарипе, будущем стеклодуве, написанный от четвертого, разумеется, лица.

Репортаж о том, как один человек вдруг, на ровном, как говорится, месте (казалось бы, на ровном месте), самым неожиданным образом становится совсем другим человеком.

Отчет о том, как изменился мир, а вместе с ним человек.

Или, наоборот, изменился человек, а вместе с ним и окружающий его мир. Эти процессы взаимосвязаны, и происходят постоянно. Это можно назвать круговоротом метаморфоз. Об этом можно было бы написать целый философский трактат.

Ах, как хорошо, должно быть, писать философский трактат! Но вот меня заинтересовал конкретный человек. Точнее меня заинтересовали конкретным человеком.

Хотя, идея трактата весьма и весьма соблазнительна.

Но заказан роман.

Как выйти из положения? Разве что обмануть заказчика?

Почему трактат, зачем трактат?

А вот захотелось. Имею я право?

В данный момент, когда мои слова выстраивают свой ритуальный хоровод, большинство смертных шествуют по долгой-долгой лестнице наверх. На самый верх. Во всяком случае, мне кажется, что большинство смертных шествуют по долгой-долгой лестнице на самый верх. Зачем? Дабы помочить голову в облаках. Окунуть голову в облака и испытать блаженное, ни с чем не сопоставимое блаженное состояние абсолютной пустоты.

Не думайте, что речь идет о странных или глупых людях. Нет, нет и нет. Они знают, что делают. Цивилизация как всякий компьютер имеет право на отдых.

Я же, тем временем, напротив, мало-помалу спускаюсь. Иными словами, организую встречное движение. И меня вовсе не пугает поджидающая меня в конце пути Большая Вода.

Беляночка и Рута

Две крысы, белая и рыжая, Беляночка и Рута через окошко подвала наблюдают за беседой Ягнатьева и бродяги. Не стану тратить времени на рассуждения об особом интеллекте грызунов. Это всем известно.

Итак, Беляночка и Рута комментируют разговор наших героев.

РУТА Не думаю, что бродяге удастся затащить его в подвал.

БЕЛЯНОЧКА Рано или поздно сам придет.

РУТА Почему так думаешь?

БЕЛЯНОЧКА Он только что сказал, что пути назад нет. Стало быть, двигаться придется вперед. А если так, подвал неизбежен. Кроме того, сдается мне, что он потомок Лилит. Ему среди людей места нет.

РУТА Почему ты решила, что он из рода Лилит?

БЕЛЯНОЧКА А он похож на нее.

РУТА А если он предпочтет ванну?

БЕЛЯНОЧКА Ванну?.. Об этом я не подумала.

День за днем, неделя за неделей, однообразно, будто во сне, точно вода, капля по капле сочится жизнь. Каждый день человек видит свое отражение в зеркале, в витрине, в стекле троллейбуса, маршрутного такси, в блюдце… Ничего не меняется.

Нет, конечно, что-то меняется, отрастают волосы, щетина, мешки под глазами появляются и исчезают. Появляются и исчезают.

В целом же не меняется ничего. День за днем, неделя за неделей.

И вдруг!

Вдруг человек обнаруживает, что из зеркала на него смотрит совсем другой человек. Однажды. Утром или вечером. Вечером или утром. Изменился. Стал другим человеком.

Да.

И окружающий его мир вместе с ним изменился самым неожиданным образом. До неузнаваемости.

Вместе с ним? Нет, не вместе с ним. Чуть раньше. Или позже. Чуть раньше. Или позже. Хотя все взаимосвязано. Одновременно в природе не бывает. Заявляю ответственно как физиолог.

Теперь главный вопрос. Вопрос вопросов, как говорится. А способен ли мир меняться вообще?

Опустим времена года, архитектуру, смену правительств или климат, ибо все мимикрия. Всего-то.

А способен ли меняться человек? Разве внешность его в глубокой старости не напоминает младенческие фотографии?

Ягнатьев пропитан Востоком и глаза его каждый год темнеют. Кто знает, когда и как это произошло. Он на Востоке-то не был никогда, но вот увидит на картинке пагоду, и тотчас торжество и волнение. Так бывает: иной человек пропитан страстью к путешествиям, а его из дома не выманишь. Другой мечтает о случайной любви, а сам верен жене до самозабвения.

Пропорции

И как эта слепая куколка Япония в свое время смогла проглотить Поднебесную? Ума не приложу. Слон угодил в мышеловку.

Все же пропорции — штука чрезвычайно относительная.

Беляночка и Рута

БЕЛЯНОЧКА Предложить Ягнятке этот фрагмент: «С этической точки зрения отношение Авраама к Исааку исчерпывается тем, что отец должен любить сына. Но этическое отношение низводится до степени относительного — в противоположность абсурдному отношению к Богу. На вопрос „Почему?“ у Авраама нет иного ответа, кроме того, что это испытание, искушение, выдержанное им ради Бога и ради себя самого. Оба эти определения не отвечают одно другому в общепринятом языке. Согласно этому языку, когда человек творит нечто несогласованное с общим, про него говорят, что вряд ли он делает это ради Господа, подразумевая, что он делает это ради себя. Между тем парадокс веры лишен этого промежуточного звена — общего. С одной стороны, он выражает собой высший эгоизм (совершая ужасное ради себя самого), с другой — абсолютнейшую беззаветность, совершая это ради Господа…»

Между собой Рута и Беляночка называют Алексея Ильича Ягняткой.

РУТА Думаешь, он способен переварить такое?

БЕЛЯНОЧКА Нет, конечно.

РУТА И зачем бродяга с ним возится?

БЕЛЯНОЧКА Жалеет.

Большие купальщицы

Не выходят из головы «Большие купальщицы» Сезанна.

Стоит постоять подле «купальщиц» каких-нибудь полчаса, и вы почувствуете то, что называется слиянием. Не вижу смысла тратить время на долгие рассуждения по этому поводу.

---

Метаморфозы

Океан стал сушей, а суша — океаном. Как будто не Треплев, а, наоборот, Тригорин застрелился.

И путешествуют в невиданных рощах невиданные рыбы и прочие твари морские, а люди, напротив дышат жабрами. Океан стал сушей, а суша — океаном. Поменялись местами. Чудеса. Мистификация.

Менее всего перемены коснулись цапли, птицы с удивительным, более удивительным нежели у пеликана или перцееда клювом. И это, заметьте, при общей невзрачности. При общей сирости и невзрачности.

Момент истины

Однажды, раньше или позже наступает момент истины, назовем это моментом истины, когда мы ощущаем всю бессмысленность наших слов. Я имею в виду каждодневную речь.

Спорно. И вы непременно станете спорить, если еще не испытали этого момента. Вы скажете, что всякий разговор — предыстория события. Но это не так, уверяю вас.

Повседневная речь — всего лишь звуковое сопровождение событий. Приблизительно, то же самое, что стон Шараповой на теннисном корте.

Когда было бы возможным записать нашу повседневную речь, предположим в течение суток, и после дать нам все это прослушать, первое, что придет в голову, — А кто это говорит? Уж во всяком случае не я. Точно не я. Как-никак я видел себя в зеркале. Совсем другой человек. Совсем-совсем другой человек.

---

Одиночество

Мы одиноки. Одиноки на протяжении всей своей жизни. От рождения до самой смерти. Если улучить минутку-другую и прислушаться к себе, можно уловить это состояние.

Нет, мы не одиноки. В каждом из нас всегда два человека. Как минимум. Я уже не говорю о присутствии Бога.

Присутствие Бога — не категория веры или неверия, это данность, от которой сложнее отказаться, нежели принять. Отказаться от его дыхания — приблизительно то же, что убедить себя в отсутствии руки или ноги. Что, согласитесь трудно сделать без хирургического вмешательства.

Так что суицид — это всегда двойное убийство.

Всегда.

Преодолев мглу, можно рассмотреть эту скромную и всегда смущенную, по-осеннему пахнущую яблоками с примесью копоти теплую бездыханную комнатку с подростковой кроваткой у окна, креслом-качалкой и кипельно-белыми занавесками, где нет ни картинок, ни пожелтевших фотографий, ни утвари, где тишину можно подкладывать под голову, точно пуховую подушку. Стоит на мгновение увидеть эту комнатку, как многое становится очевидным. И настоящее, и, что немаловажно, бесконечное будущее.

Как видите, ничего общего с миром событий.

Преодолев мглу, можно рассмотреть эту крохотную комнатку, где тряпичная суета и круглые сутки правит лунный свет. Тряпичная суета и пронзительная пустота вместе с тем. Пахнущий подгоревшими гренками круглый половик из пестрых остатков платьев и чулок. Бедная старушенция над вязанием вспоминала своих маму и сестер, а получилась картинка мира накануне Страшного Суда.

Как видите, ничего общего с миром событий. Все много значительнее.

Ева

Вокзал.

Наблюдал за осой, пока она не исчезла из поля зрения. К сожалению, исчезла.

Любопытнейшее животное. Жалит, но не умирает.

Приходится выбирать объект из мира людей.

Выбрал. Двадцатилетняя особа с вдохновенно вздернутым носиком, слепящей точкой над верхней губой и надкушенным яблоком в руках. Битый час борется со сном, потому глаза ее подернуты ласковой пленочкой. Как на полотнах Модильяни.

Мое явление для нее полная неожиданность. Зрачки тотчас заявляют о себе. От Модильяни не остается и следа.

Предварительно спросив разрешения опускаюсь на шаткое сиденье подле нее. Выдерживаю необходимую в таких случаях паузу, после чего задаю блистательный вопрос, не знает ли она случайно, не изменится ли расписание поездов на Петербург на будущей неделе?

Получаю краткое «нет», но, через долю секунды спасительное «к сожалению».

Все.

Крысы и коты не случайно сопровождают нас на протяжении всей жизни. И собаки. Это — свидетели. И деревья, и травы — немые свидетели. И цветы — свидетели.

А, может статься, и репортеры. Надо хорошенько подумать над этим.

Девушка готова к знакомству. Но еще не окончательно проснулась. Затеваю романтическую песнь:

— Там, в Петербурге уже несколько дней на удивление солнечная погода.

— Правда? Я так давно не была там!

Не случайно наряду с крысами и котами на протяжении всей жизни нас сопровождают пекулярные персонажи. Все эти бродяги, истеричные дамы, незваные гости, перепачканные детки с рожками и языками, оплывающие восковые роженицы, кликуши, внезапные небритые ревнивцы и круглолицые бандиты. Они созданы для того, чтобы провоцировать нас. Не верьте тому, кто скажет, что они существуют вне зависимости от нас, сами по себе. Это не так.

Когда поздним вечером у себя во дворе вы встречаете стайку зябнущих (они почему-то всегда мерзнут), хулиганов, имейте в виду, они — для вас. Это — проверка. И вовсе не того, сумеете ли вы постоять за себя. Главное — умеете ли вы сберечь свой звук. Слышите ли вы его теперь, когда опасность? А прежде слышали? Помните, каков он, ваш звук? Спросите себя. Каким он был до того как наступила эта кисловатая тишина?

И если вспомните, звук вернется. Только виолончель уступит место альту, а труба — флейте. Или наоборот. А уж ритм эти ребятки вам зададут.

Дальше — по накатанному.

Ах, если бы не это признание в любви к северной Венеции, можно было бы еще надеяться на что-то. Оставался шанс на созерцательное обожание. А так — прогулка под дождем, беспричинный смех и обед с горячим бульоном. Спрашиваю:

— Как вас звать?

— Ева.

— Шутите?

— А что вас так удивило в моем имени?

— Ничего. Только Ева — это не вы. Ева другая.

— Откуда вы знаете?

— Знаю.

— Мне мое имя нравится.

— Мне тоже.

— А почему вы решили, что Ева другая?

— Знаю.

— Вы фантазер?

— Не задумывался.

— Фантазер.

— Это плохо?

— Хорошо. Я сама фантазерка.

Отмотаем несколько километров однояйцовых буден.

Сцена в ванной. Три недели спустя. Ева мертвецки пьяна и прекрасна. Юбки нет, под глазами черные круги. Ее вырвало, но пахнет карамелью. Плачет:

— Я не хочу, слышишь, не хочу, чтобы это когда-нибудь закончилось. Я знаю, это закончится, но я не хочу этого, слышишь? Ты станешь презирать меня, обязательно будешь презирать меня! Ты уже привыкаешь ко мне, и скоро будешь презирать! Не спорь. Нет, не спорь, я знаю, знаю, знаю! Но я не хочу! Слышишь? Я не хочу этого!.. Возьми меня! Сейчас здесь возьми меня! Я хочу умереть с твоей плотью внутри. Сейчас! Господи! Как не хочется умирать!

Все.

Просто беда!

---

Вражда

Все вражда.

Кроме любви и лени.

Три месяца спустя

Сцена на кухне. Три месяца спустя. Она доедает свое яблоко:

— Ты рассуждаешь как ребенок. Это странно в твоем возрасте.

Прислушиваюсь к тупой боли в пояснице:

— С каждым днем тема моего возраста становится все более актуальной.

— Можешь не переживать. Ты никогда не станешь взрослым.

— Ненавидишь меня?

— Сильно сказано.

Все.

Отмотаем еще несколько километров

Отматываем еще несколько километров. Сцена в спальне.

Я Кто он?

ЕВА Мой старый друг.

Я Он пользуется дешевым одеколоном.

ЕВА Это мой любимый запах.

Я Запрещаю друзьям надевать мой халат. Даже старым друзьям. Мой халат девственен.

ЕВА (Наиграно.) Ха-ха-ха-ха-ха…

У кого я слышал такой смех?

У Арика Шумана. Точно.

Теперь будет преследовать меня. Ха-ха…

Ха-ха-ха-ха-ха…

Пропади оно пропадом!

Я Мой халат не смешон.

ЕВА Ты смешон.

Я В таком случае, что ты делаешь здесь?

ЕВА Веселюсь.

Я (После длительной паузы.) Нам нужен ребенок. Я хочу, чтобы ты родила нам ребенка.

ЕВА Чертенка?

Я Нет, ребенка. Мальчика или девочку.

ЕВА И тогда ты оставишь меня в покое?

Я (После длительной паузы.) Что ты делаешь здесь?

ЕВА Мне некуда идти.

Все.

Боже, какая пошлость!

Финал

Заключительная сцена непременно на кладбище с квашеной сиренью и чернявыми футуристическими цветами. С безнадежными как сама смерть гвоздиками.

Одному из двоих суждено умереть. Раньше или позже. Зал ожидания примет каждого.

Нет ничего полезнее поминального куриного бульона.

Все. Конец.

Теперь можно познакомить ее с Ягнатьевым.

Соединим вымысел с реальностью.

Прекрасно!

Придумка безумная, но верная.

Птицы

Вообще лучше всего было начать с птиц. Почему? Менее всего перемены коснулись цапли, удивительной птицы, что стоит на одной ноге в бывшей воде, а отражается в бывшей суше. Ждет своей змеи. Или ее отражения.

Ах, птицы, птицы!

Счастье

Счастье, конечно, еще не наступило, но все в ожидании.

Спящий человек

Рассмотрим спящего человека.

Он величественен. Много покойнее и значительнее, нежели был до сна, если вы знали его. Впрочем, разве это тот же самый человек?

Дело в том, что сон — это не часть нашей жизни, которую можно понянчить или объяснить. Сон — параллельная жизнь, существующая вне нас.

Мир изменился

Итак, мир изменился до неузнаваемости.

Алексей Ильич и бродяга

Бродяга, покряхтывая, отделяется от бревна и прямиком направляется к окошку в подвале. Кажется, что он не сможет протиснуться в него. Тем не менее, по мере приближения к лазу, его движения точно наполняются молодостью, одно неуловимое движение, и вот он исчезает.

Проходит минута, другая. И только теперь во дворе появляется Ягнатьев.

То есть в действительности судьбе не была угодна их встреча.

Голова Алексея Ильича тем временем была занята мыслями о женщине. Не о какой-то конкретной женщине, а о женщине вообще. О женщине, как о загадочном явлении, что очевидно, но обычно не принимается во внимание. В частности Ягнатьева занимал вопрос, почему отдельные мастера изображают конную Орлеанскую Деву нагой. Ему представлялось, что уж в таком случае она должна была бы гарцевать на единороге.

Здесь, согласитесь, усматривается определенная логика.

Нельзя не заметить в Алексее Ильиче склонности к философии, юдоли печали.

Гарип

Ягнатьев не любил себя. И внешность свою, и смятенные движения своей натуры. С детских лет страстно хотелось ему сделаться другим. Он всегда думал об этом. Даже когда не думал об этом. И вот свершилось. В одночасье, будто по мановению волшебной палочки, миру был явлен новый незнакомый человек. Со стороны могло показаться, что никаких перемен не произошло. И отражение в зеркале оставалось как будто прежним. Но обмануть Алексея Ильича было уже невозможно. Каждой клеточкой своей он ощутил разительные перемены, хотя описать их не смог бы при всем желании. Словом, свершилось.

Вместе с Ягнатьевым переменился и весь окружающий мир. Пейзажи, дома, автомобили, прохожие — все в ощущениях моего героя приобрело чуждые опасные черты.

А вот к такому повороту он был совсем не готов. Кто знает, чего ждать от этих перемен? Очевидно ничего хорошего. И он тому виной. Это ясно.

На самом деле мир менялся постепенно, но Алесей Ильич перемен прежде не замечал. Он был занят совсем другими делами. Сторонний человек мог бы сказать, делами никчемными, мог бы сказать, делишками. На то он и сторонний человек. Нам с ним не по пути.

Предчувствие несчастья всецело завладело Алексеем Ильичом.

Предчувствие несчастья — уже несчастье.

Возможно, человечество теперь погибнет. И он тому виной. Это ясно.

И он, конечно, погибнет. Пусть. Все лучше, чем жить с этим ужасом в сердце.

А если не погибнет?

Кто он теперь? Гарип? А по сути, мальчик. Маленький испуганный мальчик.

«Гарип». Из каких глубин подсознания всплыло это странное терпкое слово? Он раньше и не слышал о таком слове. Слышал, конечно, но тотчас забыл за ненадобностью.

Разве может быть гарипом человек потерянный, слабый? Чудовищная ирония!

Вспомнилось: «Бойся своих желаний».

Нет, нет, какой гарип?! Насмешка, издевка.

Некая Великая Сила затеяла эту игру. Он — всего лишь пешка в этой игре. И пешку эту съедят, как пить дать.

Уже съеден, размышлял Ягнатьев. Но за что?

Возмечтал изменить Божественное. Божественный замысел. Наверное.

Радоваться не умел, вот что. Малому радоваться не умел.

Разве не было в его жизни счастливых дней? Но он их не замечал.

Многие так живут, а в качестве жертвы избран именно он. Почему?

Посредник? Зачем Ему посредник?

Лучше не думать о таких вещах. А как не думать?

И вернуть все как прежде вероятно невозможно. Что делать?

Ах, как было бы хорошо, когда бы все эти метаморфозы оказались странностью, сумасшествием, размышлял Ягнатьев.

Разумеется, странность, пытался утешить он себя. Разумеется, странность. Многие за глаза называли его странным. А иные и прямо говорили. Из вежливости выдавали за добрую шутку. Что невыносимо.

Конечно сумасшествие, пытался утешить он себя, а потому что так не бывает, так не может быть!

Надо бы завтра пойти и сдаться в сумасшедший дом, размышлял Ягнатьев. Боязно, конечно, но все лучше, чем жить с этим.

Надо бы ванну принять, вот что!

Смыть с себя, смыть…

Энди Уорхол

Энди (вы, разумеется, догадались, что речь идет об Энди Уорхоле) напялил на себя какую-то нелепую фланелевую ковбойку и бесформенные пегие штаны. Он совсем не рад моему визиту. Признаться, я и сам испытываю неловкость, и стремление как можно скорее бежать прочь. Он плохо выбрит, под глазами мешки, совсем исхудал. Всклокоченные, цвета топленого молока волосы ближе к корням рыжи как у коверного или Гамлета.

Гамлет. Точно.

Каковы времена, таковы и Гамлеты.

Под его ногтями траур. Ужас, ужас!

Приходит в голову, — Смерть любит нас растрепанными.

Энди перехватывает мой взгляд:

— Это краска.

Неожиданно улыбается. Улыбка мученика Себастьяна:

— Вы голодны?

Зачем я утвердительно киваю головой? Это происходит против моей воли.

Извлекается хмурая черепашья сковорода, полдюжины яиц, молоко.

У маэстро слегка дрожат руки, по-видимому, пил накануне:

— Сейчас, сейчас.

И вот уже бледная масса в сковороде. Еще немного и блюдо будет готово. Однако этого не происходит. Ничего не происходит. Ни через пять, ни через пятнадцать минут, ни через полчаса.

Энди, торжествуя, наблюдает за мной:

— Что, Вавилон? Как есть Вавилон.

— При чем здесь Вавилон?

Энди выключает газ и, махнув рукой, удаляется в дальнюю комнату.

Он не вернется.

Никогда.

В этом весь Энди Уорхол.

Арик Шуман

Ха-ха-ха-ха-ха…

Как я уже говорил, это смех из репертуара Арика Шумана. Познакомлю вас с ним чуть позже. И вообще все шутки из его репертуара.

Дело в том, что Алеша Ягнатьев напрочь лишен чувства юмора, что вовсе не обязательно является недостатком. Да, это мешает жить, особенно в юности, но все в природе компенсируется. И об этом не следует забывать.

Кто знает, какие мысли крутились в голове у Джиоконды, когда она позировала Леонардо? Кто может знать это?

Если вы хотите по-настоящему прочувствовать собственное ничтожество, обязательно купите себе птицу. Щегла или попугая, все равно.

Не требует комментариев.

Мир изменился до неузнаваемости

Итак, мир изменился до неузнаваемости.

Как и когда это произошло?

Я спал. А покуда я спал (как будто даже без сновидений), пронеслась вселенская буря. Пробудившись, я выглянул в окно и вместо изломанных примет крашенного охрой старого дворика обнаружил холодный шершавый пустырь и самого себя голого на корточках, показывающего себе же самому, прилипшему к окну язык.

Чрезвычайно неприятная история. Хотя, на первый взгляд, довольно смешная.

Ха-ха-ха-ха-ха…

Арик всегда где-то рядом.

Итак, приступим

Итак, приступим.

Алексей Ягнатьев сделался стеклодувом двадцать восьмого февраля 2006 года в половине девятого вечера после полудня.

В это время он возлежал в своей ванне…

Итак.

К тому времени, когда Алексей Ягнатьев сделался стеклодувом, он уже погрузился в свою…

Итак.

Алеша Ягнатьев сорока пяти лет от роду сделался стеклодувом в половине девятого вечера после полудня.

Бу-бу-бу-бу-бу-бу-бу-бу-бу-бу-бу-бу-бу…

Такие звуки издавал Алеша Ягнатьев, принимая ванну двадцать восьмого февраля 2006 года в половине девятого вечера после полудня.

С этого и начну я свой роман, пожалуй.

Опустить дату и время. Опустить. Опустить «двадцать восьмого февраля 2006 года». И «половину девятого вечера после полудня» опустить. Какая разница, когда это произошло или произойдет? Время — главный враг человечества.

В юности по малоумию мы много смеялись. До неприличия много смеялись Подшучивали, разыгрывали, дразнили друг друга, ерничали, высмеивали, потешались. Пощипывали, покусывали. Однако не убивали друг друга. Среди нас было немало тех, что вообще не смог бы ударить по лицу.

Итак.

В юности по малоумию Алексей Ильич Ягнатьев не мог ударить…

Вечно мы делаем себе поблажки, но тут уж ничего не поделаешь. Наши поблажки себе — как раз то, чем мы невыгодно отличаемся от прочих представителей животного мира. Делаем себе поблажки и лжем. Каждые пять-семь минут. Об этом что-то говорил Толстой, Царствие ему небесное.

Как знать, влюблялись ли в графа дворовые девушки при такой-то бороде? Вполне. Они были близки к природе, и смутный образ косматого Пана наверняка еще гулял в их жилах.

Определенно граф страдал оттого, что случалось ему лгать. Не думаю, что, будучи, несомненно, большим лжецом, страдаю в той же степени.

Все же мы существенно измельчали. Хотя, это вполне может оказаться оптическим обманом. Помните ложку, преломленную в стакане с водой?

А разбойника в кустах?

В юности по малоумию Алексей Ильич Ягнатьев иногда смеялся.

Справедливости ради следует заметить, что смеялась только его оболочка. Сам же Алексей Ильич даже не улыбался. Внутри Алексея Ильича царила тишина.

Как в лесу.

Только пение птиц и тишина.

Он был напрочь лишен чувства юмора, Алеша Ягнатьев.

Уж и не знаю, хорошо это или плохо. Еще лет пять назад я бы однозначно ответил на этот вопрос. Плохо.

Теперь не знаю. Уже не знаю.

Алексей Ильич Ягнатьев сорока пяти лет от роду…

Алексей Ильич Ягнатьев…

Алексей Ильич…

Алеша…

Алеша…

Але…

Боюсь, вне моей воли, проступает образ лишнего человека.

Несмотря на то, что в предлагаемом писании вы обнаружите черты и движения некоей личности, назовем ее Алексеем Ильичом Ягнатьевым, на самом деле, перед вами роман о двух потрясающих открытиях в области естественных наук, имеющих самое непосредственное отношение к каждой драгоценной минуте нашего земного существования. Это — явление энтропии и броуновское движение.

Энтропия

Энтропия (entropia — поворот, превращение). Понятие энтропии впервые было введено в термодинамике для определения меры необратимого рассеяния энергии.

Энтропия широко применяется и в других областях науки: в статистической физике как мера вероятности осуществления какого-либо макроскопического состояния; в теории информации — мера неопределенности какого-либо опыта (испытания), который может иметь разные исходы.

Вследствие любых наших действий энтропия увеличивается, следовательно, любыми своими действиями мы увеличиваем хаос.

Броуновское движение

Броуновское движение (открыто в 1827 году Р. Броуном) — беспорядочное движение мельчайших частиц, взвешенных в жидкости или газе, под влиянием ударов молекул окружающей среды. Парадоксальным результатом этого беспорядочного движения является тот факт, что на самом деле эти частицы остаются на месте. Иными словами, при всей своей колоссальной активности они не двигаются никуда.

Бритва

Итак.

Алеша Ягнатьев сорока пяти лет от роду…

Итак.

Когда брился Дед-фронтовик…

Это заслуживает отдельного рассказа.

Опасная бритва так называется не случайно. Она и впрямь опасна, эта бритва. Не в меньшей степени, чем коготь ягуара.

Не в меньшей степени.

Мерцание

Дед был обладателем удивительных глаз цвета подернувшихся первым льдом ноябрьских лужиц.

Он носил в себе какую-то тайну о судьбе янтарной комнаты, воевал в Финляндии, Германии, Японии. Наверное, брал пленных.

Некоторых из них притащил с собой. Во всяком случае, одного — точно, я его знаю. Притащил. В мерцающей своей памяти.

Мерцающая память — это самый безнадежный плен. Носитель такой памяти на долгие годы, покуда окончательно не сделается ребенком, становится тюремщиком. А это, уверяю вас, несладкая жизнь. В том числе и для его близких. В особенности, когда близким приходится смотреть в эти глаза.

Когда носитель мерцающей памяти, в силу закономерно нагрянувшей глупости, все же теряет контроль над своим заключенным, тот, не имея возможности далеко бежать, поселяется прямо в комнате.

И тогда уже комната начинает мерцать. Круглые сутки. Не поймешь, утро это или вечер. Вечер или утро.

Пресловутая фраза «слово, изреченное вслух — есть ложь» очень и очень смахивает на истину. Хотя, само по себе наличие истины спорно. Как и существование премудрого Козьмы.

В его высказываниях есть что-то невеселое. И тяжеловесное. Юмор утопленника.

Формально как будто осмыслено и смешно, но тотчас возникает образ раздувшегося молочно-белого тела утопленника. И приставшая к плечу клейкая капелька ряски.

Прости, Козьма.

А по форме — точно и смешно.

Арик Шуман

Обожатель женщин и преферансист Арик Шуман обладал убийственным чувством юмора. Сомнения в том, что слово может убить тотчас развеивались, стоило познакомиться с ним поближе. Женщины отвечали ему взаимностью. Карты — не всегда.

Парадокс: кажется, будто стали глупее, но к природе не приближаемся. Напротив, бежим от нее галопом, только брызги из-под копыт. Разноцветным крапом покрываем вросших в землю шершавых быков прошлого.

Дед-фронтовик ужинает

За вечерней трапезой Дед-фронтовик любил, чтобы я находился прямо против него. Дед знал, что я обожал наблюдать за тем, как ловко он извлекает содержимое величественной золотистой кости, до улова обитавшей в борще. Пользуясь необъяснимым моим любопытством, он вовлекал меня в ритуал, заключавшийся в следующем: после непременной рюмки водки и воцарявшейся вслед просторной паузы произносилась каждый раз одна и та же фраза, фраза, которая убеждению Деда-фронтовика должна была стать ключевой в моей последующей жизни.

Во время ритуала надлежало смотреть Деду глаза в глаза. В противном случае его знаменитая фраза не произносилась, и настроение в доме было безнадежно испорчено на весь остаток дня.

Его знаменитая фраза звучала следующим образом, — Помни, ты должен стать человеком, который может все переменить.

Помни, ты должен стать человеком, который может все переменить.

На самом деле мир изменился сам по себе.

И Ягнатьев изменился сам по себе.

И я изменился сам по себе.

Мы все меняемся сами по себе.

Каждые семь лет или чаще.

До неузнаваемости.

Но это еще ничего не значит, ибо все в природе взаимосвязано.

И никто не знает, как оно обстоит на самом деле.

В детстве я ничего не знал об энтропии и броуновском движении. Очень любил себя и панически боялся смерти. Боялся насекомых, улицы, града, микробов и прочее, и прочее.

Метаморфозы

В юности Арик Шуман пробовал тренировать в себе способности менять окружающий мир. Так, к примеру, он переименовал знаменитую картину Шишкина «Рожь». Теперь она называлась «Заблудился в трех соснах». Васнецовская «Аленушка» стала «Капризом», а леденящее жилы полотно Репина «Иван Грозный и сын его Иван» приобрело новое лаконичное имя «Любовь». Не остались без внимания слова и понятия.

Главной сферой приложения, соответственно возрасту, конечно же, был секс и все что связано с ним. В его интерпретации коитус сделался забавником котиусом. Адюльтер же теперь представлял собой бюстгальтер, надевающийся наоборот, то есть мешочками на спину. В те времена он думал, что в адюльтере ударение падает на «ю», что идеально рифмовалось с бюстгальтером.

От такого творчества Ягнатьеву делалось не смешно, но грустно. Даже страшно порой. Хотя, казалось бы, чего уж такого в этих импровизациях? А вот Алеше делалось не по себе. Трудно найти столь же чуравшегося перемен человека как Алексей Ильич Ягнатьев.

Однако стать гарипом судьба предназначила именно ему, а не Арику.

Стихи и птицы

Стихи в крови всякого русского человека. Всякий русский человек, даже кровопийца и бандит навроде пушкинского Пугачева, до чрезвычайности лиричен.

Сокуров говорит, когда бы ему предложили выбрать символ России, он выбрал бы птицу. Это сделали до него. Выбрали весьма удачный экземпляр с двумя головами. Не сомневаюсь, что прежде такие птицы обитали в природе. Равно как драконы и единороги. На самом деле мы мало что знаем о своем прошлом.

Предполагаю, что птице с двумя головами никогда не бывает скучно.

Ах, птицы, птицы!

Юность

Как я уже отмечал, однокашники Ягнатьева были смешливыми и много хохотали. Несмотря на внутренний протест Ягнатьев пытался хохотать вместе с ними. Иначе было нельзя. Никак нельзя. Юность. Душераздирающее времечко.

Лишний человек

Это будет роман о лишних людях.

Точнее так: роман о случайном человеке в мире лишних людей.

Прекрасно!

Смысл

Всякое движение несет в себе высокий смысл. Не думаете же вы, что енот-полоскун совершает свои движения спонтанно?

Арик Шуман

Видел бы теперь Ягнатьева Арик Шуман, любитель преферанса и женщин, его пожизненный друг и антипод, который уехал отчего-то в Данию за год до описываемых событий, глазам бы своим не поверил.

Почему именно в Данию Арик объяснить не успел. Уехал и все.

Вряд ли из-за Русалочки.

Уехал и уехал.

Алеша

Каждый из нас, оставаясь наедине с собой, обращается к себе иначе, чем обращаются к нему окружающие. И потайное, подлинное имя наше далеко не всегда совпадает с именем публичным. Просто мы не задумываемся об этом. А если и задумываемся, отчего-то боимся произносить настоящее свое имя вслух.

Я не боюсь. Прежде боялся, а нынче уже не боюсь.

Подлинные имена наши проступают в наших чертах. Никогда Алеше не стать Петром или Себастьяном. Или Энди. Алеша — это Алеша. Никак не Энди.

В особенности имя Алеша выдает себя, когда его обманывают. Когда Алеша понимает, что его надули, глаза его делаются сонными и чуть слезятся. Слезятся вовсе не так, как если бы он приготовился заплакать. Иначе. Будто зрение испортилось моментально. От рождения маленькие уши и пухлые щеки точно невидимой кистью покрываются пульсирующим румянцем. Совершенно стираются признаки мужественности. Плечи опускаются. В его новом облике торжествует фальшивая улыбка. Не оглушительная улыбка неудачливого игрока, но тишайшая улыбка бездомного.

У Арика же в подобных ситуациях глаза наливались зрачками, и зрение вероятно улучшалось. Лицо заострялось и делалось похожим на мордочку шахматного коня.

Михаил Таль

Кстати, из всех шахматистов наибольшее восхищение у нас с Ариком вызывал Михаил Таль. Затаив дыхание, мы разбирали его партии. В особенности нас радовало то, что он умел обыграть Фишера. Кроме того Таль прекрасно играл в карты. В преферанс. Думаю, что он был способен выиграть и в подкидного. Впрочем, как знать?

В природе всяческих странностей хоть отбавляй.

Лично я Арика в подкиного всегда обставлял. Что вызывало его справедливый гнев. После такой партии мы могли не разговаривать неделями. И во время молчанки его лицо делалось похожим на мордочку шахматного коня.

Одним словом, если вы хотите представить себе лицо Арика Шумана, вспомните, как выглядит черный, именно черный шахматный конь.

Себя со стороны в те годы я, к сожалению, не видел. Потому было во мне много радости. Не учили нас рассматривать себя в зеркале. Нас учили не рассматривать себя в зеркале. Потому было в нас много радости.

Арик то гневался, то смеялся. Алеша чаще бывал задумчив. Одним словом, все люди разные. Потрепанная фразочка, конечно, но лишний раз вспомнить не мешает.

Вообще я не боюсь банальностей. Нисколько не боюсь. Для меня самые простецкие, тысячу раз говоренные слова остаются живыми, если в них присутствует хоть какой-нибудь смысл. Хотя смысл — штука опасная, с ним надо быть осторожным.

Не все слова содержат в себе смысл. «Муа-муа», например, смысла не содержит. Оттого проникает прямо в сердце.

Мне думается, в тот самый момент, когда человек приходит к пониманию, что все предрешено и начинаются в нем подлинные метаморфозы и деформации.

Возможно, ошибаюсь.

Хотя, навряд ли.

В том, что Алеше сорок пять лет, а он все еще Алеша нет ни грамма странности. Он и сам себя так называет. Согласитесь, нелепостью было бы именовать самого себя Алексеем Ильичом.

Персоны

Подозреваю, что некоторые персоны обращаются к себе по имени-отчеству. Подозреваю, что таких немало. Если подумать хорошенько, я мог бы указать несколько человек среди своих знакомцев. Несколько персон. Но это совсем не нужно. Никому не нужно. И мне в том числе.

Персона — это маска. Мы с Ягнатьевым — не персоны, надеюсь. Впрочем, как знать.

Только представьте себе, как оно выглядело бы со стороны, когда кто-нибудь, пусть я, придумал бы принимать ванну в маске. Я не имею в виду косметическую маску. В косметике я не силен. Речь идет о самой обыкновенной маске с завязками на затылке. Глупо и стыдно.

Мне совестно всегда. Или почти всегда. Оттого тешу себя надеждой, что я по праву русский человек. Мало того, русский провинциал. Жизнь удалась в Бокове Хотя, наверное, правы те, что утверждают будто по-настоящему русского человека теперь не сыскать. Столько всего в нас намешано! Думаете только Монголия? Не исключение — вышеупомянутые Япония и Китай.

Как слепая куколка Япония могла поглотить Поднебесную? А что, если это задуманное свыше слияние? Что, если в каждом японце живет китаец, а в каждом китайце — японец? Вот — вопрос!

Надобно исследовать. Непременно надобно исследовать.

Не исключено, что в нас с рождения присутствует и Дания. Иначе откуда в нас такая любовь к Русалочке и безутешному принцу Гамлету?

Бедный Арик!

А что, если Дания — его обетованная земля? Он же ничего не объяснил.

Гамлет

Величие Гамлета не в поисках справедливости, но в растерянности, сумятице.

Космос

У меня всегда развязывается шнурок на левом ботинке. Именно на левом.

Космос всегда оставался для меня чем-то неестественным, надуманным.

Вольнодумство шнурка на ботинке — единственное, что связывает нас с Гагариным.

Может быть, еще скромность.

Отчество Гагарина — Алексеевич. Не исключено, что, оставшись наедине с собой, отец первого космонавта называл себя Алешей. Как и я. Как и мой герой.

Я не в силах постичь, что такое вселенная. Равно, как и представить себе бесконечность не в силах.

Еще жива Валентина Терешкова. Тоже скромная женщина.

Когда я говорю «вселенная», отчего-то представляю себе остывшую манную кашу, которую ненавижу с раннего детства. Хотя отдаю себе отчет в том, что вселенная — это и небо, и камни, озера, и травы, и деревья… И озера, и камни, и прочие плоды Божьего вдохновения, коих по причине природного равнодушия в большинстве случаев мы не замечаем.

Намеренно не включаю в список разнообразные планеты и кометы, так как не имею представления о том, как они выглядят на самом деле. Картинки в энциклопедии — всего лишь картинки. Если, рассматривая картинки, я еще могу вообразить себе ту или иную птицу или животное, так как имел с ними дело, полноценно помечтать о каком-нибудь Сатурне не могу. Вот почему космонавты заслуживают всяческого уважения, и даже восхищения.

Теперь космонавты незаслуженно забыты. Равно как конка, керогаз и пяльцы. По-настоящему эти предметы уже не привлекают внимания человечества. Безусловно, о них можно прочесть, услышать в новостных программах, но это уже не то. Совсем не то.

То же самое ожидает и картошку в мундирах.

Однажды в детстве, когда я болел и, накрывшись пуховым платком, дышал над картошкой в мундирах, Дед-фронтовик изрек: «Ты не должен забывать, где и с кем живешь. Мы — твои радость и гордость».

Я не забыл.

Имя

С отцом Ягнтьева связывает мягкий «эль» в именах. Илюша — Алеша. Илья — Алексей.

Мы время от времени роемся в судьбах предков. Ищем аналогии. Иногда находим. Часто находим. И что с того?

Однажды в детстве, когда Алеша болел и, накрывшись пуховым платком, дышал над картошкой в мундирах, невидимый Дед-фронтовик изрек: «Ты не должен забывать, где и с кем живешь. Мы — твои радость и гордость».

Алеша не забыл.

Арик Шуман

У Арика не было Деда-фронтовика. Его дед был кларнетистом.

Кларнетистом и путешественником.

Страстно любил кларнет и путешествия.

Играл на кларнете и путешествовал.

Путешествовал и играл на кларнете.

Он был неудержим, этот Дед-кларнетист. Все время путешествовал. Развлекал соседей по плацкарту игрой на кларнете.

Не исключено, что он и теперь путешествовал бы, когда бы его ни расстреляли.

А так в роду Шуманов много долгожителей.

В интонациях кларнета есть что-то скандальное, согласитесь.

Кроме того

Кроме того, за нами постоянно кто-то наблюдает. За каждым из нас. Без исключения. По большей части мы этого не замечаем. Те же, кто замечает, тщетно строит догадки, кто этот соглядатай, и чего он хочет. На самом деле опознать, а, стало быть, и понять наблюдателя невозможно.

Следует ли не обращать на это внимание? Наверное, следует.

Хотел бы я не обращать на это внимание? Наверное, хотел бы. Но у меня не получится. Вот и драма.

А, может статься, трагедия.

Или комедия.

Уже не важно. Уорхол жанры отменил.

Алеша ни на минуту не забывал о том, что за ним наблюдают.

Прежде ему казалось, что это проделки жены Веры. Во всяком случае, наблюдение каким-то образом с ней связано. С этой умной, красивой, желанной, но в то же время взрослой и опасной женщиной.

Но когда она, наконец, ушла, чего следовало ожидать уже после первого дня супружеской жизни, наблюдение все равно продолжалось.

В первый день супружеской жизни Алексей напился и спрятался от обрушившегося на него счастья в платяном шкафу. Там и уснул до вечера следующего дня. Со всяким может случиться.

Первое, что услышала от Ягнатьева молодая жена после того как он покинул шкаф, было, — Я, например, никогда не видел живого ленивца.

Алеша, как и я обожает животных.

Невинная фраза, мягко говоря, озадачила молодую.

Не думаю, что Алеша мечтал о свадебном путешествии по Южной Америке. Просто вспомнил о ленивцах. Может быть, они ему снились. Кроме того, он, конечно, испытывал ужасную неловкость.

Впрочем, ход мыслей Алеши непредсказуем и неуловим.

Зачем Вера вышла замуж за чуждого и чудаковатого Алешу?

Кто знает?

Так или иначе, ушла однажды.

Наблюдение, разумеется, продолжалось.

Хочу хотя бы на время забыть о том, что за мной наблюдают.

Знаю одно замечательное упражнение.

Приступаю.

Я — вселенная.

«Вселенная» — ужасно, но иначе ничего не получится.

Упражнение подсказал мне один знакомый психолог. Левый глаз его немного косил. Как же его звали?

Как правило, психологи глуповаты и чудовищно косноязычны. Среди них немало людей со сходящимся косоглазием. Почему, интересно?

Итак.

Я — вселенная.

Сосредоточиться. Как будто это — мой последний шанс. Так рекомендуется.

Я — вселенная.

Во мне множество сочащихся светом озер, трав и деревьев.

Немыслимая бесконечная энергия.

Я напрягаю свою волю и забываю о том, что за мной наблюдают.

Я забываю, что за мной наблюдают.

Я забываю, что за мной наблюдают.

Я забываю, что за мной наблюдают.

Я один.

Нет никого больше.

Пока я не призову того, кто мне понадобится, буду один.

Я забываю, что за мной наблюдают.

Я забываю, что за мной наблюдают.

Я забываю, что за мной наблюдают.

Я один.

Сейчас мне никто не нужен.

Я забываю, что за мной наблюдают.

Я забываю, что за мной наблюдают.

Я забываю, что за мной наблюдают.

Я один.

Один, как и положено вселенной.

Никто не спасет меня, если я погружусь в воду с головой и наберу полные легкие воды.

Это уже случайная мысль. К упражнению отношения не имеет. Произносить не нужно.

Все. Освободился от наблюдения.

Надолго ли?

Вот, упражнение вспомнил, а имя психолога забыл.

В последнее время все валится из рук.

Все из-за грядущей весны.

Или минувшей осени.

Не имеет значения. Уорхол времена года отменил.

В ванне

Лежу в ванне. Пытаюсь сочинять роман об Алексее Ильиче Ягнатьеве.

Ничего я не пытаюсь. Ни одной мысли. Роман пишется сам по себе.

Авторам только кажется, что это они пишут. На самом деле романы пишутся сами по себе. Бывают, конечно, исключения. Но в таком случае на хороший роман рассчитывать не приходится.

Лежу в ванне. Лежу в ванне и все. Время от времени открываю глаза — изучаю потолок с узорами.

Ягнатьев же до ванны покуда не добрался. Только настраивается.

Он болеет после многодневного запоя и ему тяжело.

Несмотря на то, что мы тезки, мы — разные.

Несмотря на то, что он — это я в третьем… четвертом, простите, лице, я — это я, Алеша — это Алеша.

Я особо не жалую критиканства и чужд назидательности, нет-нет, да и примечу в окружающих ту или иную особенность, вывих какой-нибудь, нелепость или непорядок. Критикую себя, но справиться с собой не могу. Вот зачем я привязался к психологам? От них много пользы. Один мудрый человек сказал, что психологи — священники атеистического века. Или речь шла о психотерапевтах? Не важно.

Не без сарказма отметил, что многие из них страдают сходящимся косоглазием. И что с того? Да разве рады они этому обстоятельству? Бедолаги не забывают об этом ни на минуту. Им хорошо бы никуда из дома не выходить до конца дней. Однако же они преодолевают себя и идут. Навстречу людям.

А разве театральные критики, или повара не страдают сходящимся косоглазием?

А чиновники? Сколько чиновников страдает сходящимся косоглазием! Врожденным или приобретенным. Им несть числа. И что с того?

А то, что это не случайно.

Вероятнее всего не случайно.

Хорошо было бы в романе исследовать и этот феномен.

Знавал я одного театрального режиссера, страдавшего косоглазием. Врачи вмешались и дефект исправили. И что вы думаете? Дефект исправили, а постановки его впоследствии так и оставались постановками косоглазого человека.

Непременно позже вернуться к чиновникам. Не забыть.

А разве сам атеистический век не страдает сходящимся косоглазием? Да что об этом говорить!

Брем

Мы изумительно похожи со своим отцом. Правда, он был бухгалтером, но тоже очень скучал по животным. Его, например, интересовали ленивцы. Ловлю себя на том, что и я с годами все чаще думаю о них.

С тем, чтобы отвлечься от ужаса ледяной воды…

С тем, чтобы отвлечься от ужаса ледяной воды, перед погружением Алеша старался думать о ленивцах…

Вот с чего, пожалуй, начну я свой роман.

Я прекрасно помню тот день, когда в нашем доме появился сандаловый трехтомник Брема, страницы которого источали аромат ванили. У фолиантов были тяжелые страницы и, шепотком над литографиями, папиросная бумага.

Маленький Алеша боялся своим дыханием спугнуть серебристую паутину рисунков, способных при особом освещении оживлять изображенных на них зверей.

Теперь, будучи физиологом, я отлично знаю, как много общего в организмах человека и свиньи. Но упаси меня Бог свернуть с тропы дарвинизма. Мой удел до конца дней играть роль последовательного и грубого материалиста. Это — мой мундир. Только представьте, как он жмет!

Интересно, когда закончился род Адама? А он очевидно закончился. Когда и где?

Отчего-то кажется мне, что у Адама бороды быть не могло. Хотя не думаю, что во времена Адама существовала опасная бритва. Просто, в отличие от Дарвина или Толстого, у Адама борода не росла.

Алексей Ильич и бродяга

Бродяга откупоривает бутылку, делает глоток, протягивает ее Ягнатьеву:

— Намерены навестить зыбкий мир, уважаемый?

— Вы называете это зыбким миром? — пригубив и поперхнувшись, спрашивает Ягнатьев.

— Что?

— Опьянение называете зыбким миром? — вновь спрашивает Алексей Ильич.

— Любите упрощать? — вопросом на вопрос отвечает бродяга. — Я, конечно, мог бы назвать выпивку зыбким миром, когда бывал бы трезв хотя бы раз в неделю. Впрочем, раз в неделю, пожалуй, случается. Иногда два раза. Не лучшие дни. Прямо скажем, поганые дни. Какой уж там зыбкий мир!

— А что такое зыбкий мир?

— А вы не знаете?

— Представления не имею.

— Куда же вы намылились в таком случае?

— Просто гулял, прогуливался.

— Чушь собачья! В вашем возрасте никто просто так не прогуливается. Только я могу себе позволить прогуляться просто так. Но я — свободный человек. И я младше вас. По паспорту, может быть, старше, а так много младше. И не спорьте. Я этого терпеть не могу. Спорят чудаки. А я, в отличие от вас не чудак.

— Я не хотел спорить.

— А чего хотели?

— Вы сказали «зыбкий мир», хотел узнать, что это такое.

— А вы не знаете?

— Нет.

— Куда же намылились?

— Никуда.

— Что, не понравился мой напиток?

— Хороший напиток, — соврал Ягнатьев,

— Выпьете еще?

— Нет, спасибо.

— Что так?

— У меня еще много дел.

— В зыбком мире?

— Я не знаю, что это такое.

— Все вы знаете. Играете со мной. Со мной играть не нужно… Ну, хорошо, попробую объяснить. Где мы сейчас с вами находимся, знаете?

— Знаю.

— Как называется?

— Не знаю.

— Так вот, это — зябкий мир. А есть зыбкий мир. Зыбкий мир — другое. Совсем другое. К слову, еще неизвестно где лучше. Теперь ясно?

— Нет.

— У вас, я вижу, неприятности?

— Ничего особенного.

— Надумаете рыдать, смело кладите мне голову на колени.

— Я не собираюсь рыдать.

— Смело кладите. Не растаю.

— Спасибо, воздержусь. У меня все нормально.

— Я же просил не играть со мной!

— Я не…

— Ну, хорошо, давайте поиграем.

— Я не хочу играть.

— Можете представить себя котом?

— Зачем?

— А вы, что же, не любите котов?

— Скорее равнодушен.

— Ой, напрасно! Лично я котов очень уважаю. Разве вам не хочется, чтобы вас уважали?

— Меня и так…

— Не лгите! Ни мне, ни себе! При той игре, что вы затеяли лгать ни в коем случае нельзя!

— Да какая игра?!

— Вам виднее… Бедный, люди совершенно измучили вас, хотя вы этого не заслужили. Разве не так?

— Пожалуй, пойду, что-то голова кружится!

— Вам прежде нужно прийти в чувство. На глазах разваливаетесь. Выпьете еще?

— Нет.

— У меня котов тридцать шесть душ. Каждый — уникум. Утешают меня, спать укладывают. С крысами дружат. Крыс любите?

— Нет.

— Ой, напрасно! С крысами дружить нужно. Восхищаться можно. И не только что восхищаться, а дружить надобно… Вас, стало быть, ленивцы интересуют. Одобряю. Хорошие животные. Аристократы. Как мы с вами. Но они в наших краях не водятся. Можете мне верить.

— Какие ленивцы? При чем здесь ленивцы?!

— А о жене забудьте. Выбросите из головы.

— Почему вы вспомнили мою жену?

— Плюнуть и растереть. Лучше подарите себе детскую железную дорогу. Вот это будет подарок!

— Вы разве знаете меня?

— А вы изменились.

— Откуда вы меня знаете?!

— Я в этом городе всех знаю. А хотите, отправимся ко мне. Я в подвале живу. Здесь неподалеку. Подвал теплый, прохладный. Хороший подвал. На зависть. Остались еще в зябком мире такие благословенные уголки где можно укрыться от бурь и ничтожеств. А в Америке в коробках живут, слыхали? Все же они там клоуны. Они и на похоронах пляшут, слыхали?.. У вас есть деньги? Хотите, в запой уйдем? Милое дело. Соглашайтесь.

— Нет, спасибо.

— Ой, напрасно! Отдохнете, оклемаетесь.

— Вынужден отказаться.

— Высокопарно выражаетесь. Я тоже люблю. Это природное. Однако народ в массе не приемлет. Народ по матушке приемлет. Народ аристократов не жалует. Зависть. Гиблое дело… А знаете что? Я буду звать вас Себастьяном.

— Почему?

— В зыбком мире с этим именем вам будет проще. С этим именем и в образе кота. Можете мне верить.

— Я не понимаю, о чем вы говорите?

— Напутствую.

— Вы, наверное, болеете?

Бродяга улыбается:

— Подразумеваете душевную болезнь? Душевную или духовную? Наверное. Наверняка. Дух духовный, слыхали?.. Не злитесь. Вам не идет.

— Пойду я.

— Конечно. Опаздывать нехорошо. И впредь держитесь подальше от женщин, Себастьян, мой вам совет. А доведется числом тринадцать встретить, бегите, что есть мочи. Или прячьтесь.

Разводы

Разводов становится все больше. Это наверняка связано с нумерологией.

Ленивец и ягуар

С тем, чтобы отвлечься от грядущего ужаса ледяной воды, перед погружением Алеша старался думать о ленивцах.

Я же не думал о ленивцах. Не думал, поскольку не вспомнил. А подумать как раз следовало бы. Это очень и очень отвлекает в пору испытаний и волнений.

То, что однажды увидел я в передаче Национального географического общества, лишило меня сна на трое суток. Ягуар пожирал ленивца. Но это — не самое страшное. Потрясением для меня явилось то, что ленивец при этом улыбался. Какое счастье, что в моем детстве, в томике Брема, ленивец был на одной странице, а ягуар на другой!

Милые создания. Мне хотелось бы дружить и с одним и с другим.

Теперь не остается сомнений в том, что программы Национального географического общества не образовывают, а изощренно убивают. Сегодня ленивец, а завтра, быть может, и ягуар?!

Сегодня — ты, а завтра — я?!

Да, Алеша прав, мир действительно изменился.

Во время просмотра передачи Национального географического общества, а также последующие трое суток Ягнатьев ощущал себя тем самым ленивцем.

Он и теперь представляет себя ленивцем. Вот только улыбаться так лучезарно, безмятежно не умеет. Не умеет или не хочет.

Эх, нужно было писать роман о бродяге.

Позже напишу и назову «Знаменосец».

Поэзия

Изменившемуся миру не нужна поэзия. Хотя поэты не умолкают ни на секунду. Бесконечный треп. То, что поэты, дескать, молчат, когда говорят пушки — чушь. Бесконечно болтливы и те и другие. Силятся перекричать друг друга и гремят страшно.

Музыка воды

Это спасение, что я теперь в ванне, и музыка воды перебивает всю эту вакханалию.

Хорошо и покойно думать о ленивцах.

Эти очаровательные создания невзыскательны, довольствуются малым и способны целые дни и даже недели терпеть голод и жажду.

Боков

Если бы окна Ягнатьева выходили не во двор, а на улицу, он мог бы намного лучше узнать обитателей своего города. Мог бы наблюдать как две студентки-хохотушки в розовом свечении утра, то и дело озираясь, задирают друг дружке юбки, как взъерошенный пьяница, предчувствуя скорую погибель, робко переходит дорогу, как нищенка с аккуратностью реставратора раскладывает на полотенце записки и иконки, как согбенный под жениными ударами супруг с вывернутым наизнанку лицом возвращается в лоно милой семьи, как батюшка, вздымая пыль, низко склонив голову семенит на службу, как тучная мать, спотыкаясь и причитая, силится догнать светящуюся от истошного детского крика коляску, как кот, совершив стремительную пробежку за невидимой мышью, внезапно задумывается и ложится прямо на тротуар, как после длительной паузы точно из-под земли вдруг вырастает палевая громада плененного слона. Мог бы увидеть замершего в скрежете мотоциклиста, вертлявого милиционера с лицом удода, летящую за собственным лаем Моську. И так дальше, и так дальше.

Впрочем, к подобным наблюдениям надобно иметь склонность. Алексей же Ильич таковой лишен.

Педагогика

Нередко, и не без основания, говорят, что русские люди чрезвычайно одарены. Мне думается, я знаю, в чем причина этого явления. Заметную роль здесь играет воспитание. Русские дети, например, изучают окружающий мир по стихам Корнея Ивановича Чуковского.

Ехали медведи

На велосипеде.

А за ними кот

Задом наперед.

А за ним комарики

На воздушном шарике.

А за ними раки

На хромой собаке.

Волки на кобыле.

Львы в автомобиле.

Зайчики

В трамвайчике.

Жаба на метле…

Едут и смеются,

Пряники жуют.

Помните?

А теперь попытайтесь представить себе эту процессию.

Разумеется, из таких деток вырастают гении.

Когда Юрий Алексеевич Гагарин встретился с Корнеем Ивановичем Чуковским, он, не в силах сдержать восторга, поцеловал ему руку.

Я и сам пишу стихи.

Писал.

Пишу.

Но испытываю от этого неловкость.

Испытывал.

Испытываю.

Я часто испытываю неловкость. Судя по внешности, ленивцам также знакомо это чувство.

Если, когда-нибудь в будущем, откроется, что ленивцы способны испытывать неловкость, вероятно, передачи Национального географического общества запретят.

Ленивцы

Первые рассказы о ленивцах принадлежат Овиедо, который говорит приблизительно следующее: Perico ligero самое ленивое животное, какое можно видеть на свете. Он так неуклюж и нетороплив, что ему нужен целый день, чтобы пройти лишь 50 шагов. Первые христиане, увидевшие его, помнили, что в Испании негров обыкновенно называют в насмешку белыми Иванами, и потому дали ленивцам в шутку название «проворные собачки». Это одно из самых удивительных животных. Взрослое животное длиной две пяди и немногим менее в толщину. У него четыре тонких ноги, пальцы которых срослись между собой, как у птиц. Ни когти, ни лапы не устроены так, чтобы они могли поддерживать тяжелое тело, и потому брюхо почти волочится по земле. Шея вытянута прямо вверх, такой же толщины, как пест ступки; голова почти не отличается от нее, лицо круглое, похоже на лицо совы и окружено волосами, так что оно лишь немного больше в длину, чем в ширину, глаза малы и круглы, ноздри — как у обезьян, рот маленький.

Поэзия

Мои стихи напоминают ракушки, и я, без особой надобности, не стану засорять ими роман о гарипе, будущем стеклодуве, написанный от четвертого лица.

Если эти мои ракушки запустить в воду, они раскиснут как пельмени, а линии романа пойдут вкривь и вкось. И выводы будут неверными. Реальность и без моих стихов достаточно искажена.

Ленивцы

Ленивец двигает шею то в одну, то в другую сторону, как будто чему-нибудь удивляется. Его единственное желание и удовольствие заключаются в том, чтобы вешаться на деревьях или на чем-нибудь, где он может лазать; и потому его часто можно видеть на деревьях, по которым он медленно взбирается. Его голос очень отличается от голосов других животных. Поет ленивец всегда только ночью, издавая время от времени каждый раз по шесть звуков, сначала один выше другого, а затем все тише и тише: ля, ля, соль, фа, ми, ре, до. Потом кричит шесть раз: ха, ха, ха, ха, ха, ха. Пропев раз, он некоторое время ждет и снова повторяет то же. Я считаю его ночным животным. Иногда христиане ловят ленивца и приносят его домой, где он по обыкновению медленно ползает, и его нельзя ни угрозами, ни толчками принудить двигаться быстрее. Если животное находит дерево, то влезает тотчас же на самые высокие ветви и остается там 10, 12 и даже 20 дней; что оно ест, неизвестно. Я держал его дома, и, по моему наблюдению, оно, должно быть, питается воздухом. Того же мнения придерживаются и многие другие наблюдатели, так как никто не видел, чтобы ленивец что-нибудь ел. Он по большей части поворачивает голову и рот в ту сторону, откуда дует ветер; отсюда следует, что воздух, должно быть, очень приятен ему. Ленивец не кусается, да и не может кусаться, так как рот его очень мал; он также не ядовит. Вообще же я никогда не встречал ранее столь глупого и бесполезного животного, как он…

Эх, нужно было писать роман о ленивцах.

Позже напишу и назову «Стремление».

Зеркала

Все — зеркала.

Зеркала и отражения.

Хорошо, что мы об этом не знаем.

Только головокружение порой испытываем. А причин не знаем.

Высший смысл

Нынче много говорят о том, что вода — носитель информации.

А люди верующие убеждены, что вода — носительница души.

И те, и другие правы, несомненно.

Вода повсюду. Вне нас, внутри нас.

А прежде мы об этом разве не догадывались?

Догадывались, но гнали от себя эту мысль. Надо же понять, что с этим делать.

А если присовокупить тот факт, что она — живая? А она живая.

Стало быть, вода управляет нами, наблюдает за нами, мыслями нашими управляет, чувствами. Придумывает сюжеты сновидений наших, судьбу нам придумывает. Алеше, мне, всем.

Как все же медленно движется человечество по замшелой лестнице познания! Боимся сделать несколько уверенных шагов. Немедленно сойти с ума боимся.

Думаю, правильным будет в роман об гарипе, будущем стеклодуве, написанном от четвертого лица, включить что-нибудь познавательное. Дать, например, коротенькую информацию о Бреме. Многие теперь позабыли о нем. Он оказался лишним в изменившемся мире. Теперь смотрят программы Национального географического общества. А там нередко показывают, как животные совокупляются и поедают друг дружку. Вывод напрашивается сам по себе.

Простите, немного отвлекся.

Итак, с тем, чтобы отвлечься от ужаса ледяной воды, перед погружением Алеша старался думать о ленивцах.

На самом деле вода была комнатной температуры, но внутренний голос настаивал, что вода непременно ледяная. На худой конец — кипяток. В любом случае остановки сердца не избежать. В такие минуты мысль о ленивце — спасение. Хорошо также вспомнить какой-нибудь эпизод из детства или пересчитать персонажей на картине Уорхола, или мысленно приступить к изготовлению яичницы.

Логика

В детстве мне казалось, что испанка, унесшая столько жизней — это реальная женщина в черных одеждах с впалыми щеками и кругами под глазами. Никак не мог сообразить, зачем она занимается такими вещами. Наверное, думалось мне, в этом есть какой-то смысл. Некий высший смысл!

Мысли о высшем смысле с младых ногтей посещают русского человека!

Главное не упустить логики.

Время ускорилось, сделалось коварным и бесчувственным, так что логика ускользает легко. Точно угорь.

Угри напоминают змей. Ненавижу змей. Еженощно жду их появления во сне. Так завещанная пращурами мудрость тщетно пытается пробиться сквозь толстый налет глупости, приправленной воспоминаниями.

Главное не упустить логики. И хотя бы попытаться быть последовательным. Но в каком направлении? По или против часовой стрелки?

А какая разница, если, в конечном счете, раньше или позже упрешься в зияющую пустоту, именуемую «до» или «после»? Так или иначе, тебя там «еще нет» или «уже нет», что никак не влияет на пустоту.

Никогда не мог запомнить в какую сторону по часовой стрелке, а в какую — против. Казалось бы, нет ничего проще, для меня же это — непреодолимая трудность. Это еще одно доказательство того, что от нас мало что зависит. Еще один знак. Этот и другие знаки: то и дело развязывающийся шнурок на левом ботинке, например. Читается — не возносись, не пыжься.

С таким-то шнурком катастрофа летчику обеспечена. Не сейчас, так позже. Если не на изумительной ракете, так на обыкновенном самолете. Вот и весь сказ.

Наличие инопланетян я не исключаю. Не то, чтобы убежден в их существовании или ожидаю их появления, но почему бы им не быть? Ведь мы же есть?

Наверняка им любопытно было бы познакомиться с Гагариным, простым гжатским парнем, первым спрыгнувшим с винтообразной лестницы познания. Хотя, может быть, они и знакомы. Беседуют сейчас на веранде, чай пьют с галетами, нахваливают друг друга.

Одним словом, постижение алгебры часовой стрелки для меня — непреодолимая трудность.

Цвет пустоты

Я бы окрасил пустоту в золотистый тон. Это даже не цвет, скорее запах. Ароматом этим исполнен двухэтажный дом, где находится мое убежище, дом выстроенный военнопленными японцами на века. Запах этот парил до меня, будет парить после меня, а, следовательно, это и есть цвет пустоты. Теорема доказана.

Ощущение пустоты довершает водосточная труба и мусорный бак во дворе. Порой по трубе пробегают зеленые искры, точно крохотные ящерки под спекшейся кожей бродяги.

Вам не доводилось встречать ящериц в декабре? Приходите к моему дому. Это не означает «приходите ко мне в гости», так как теперь я вам не открою. Я в ванне и вам не открою.

Японец? Японец тем более не откроет.

Впрочем, я не открыл бы вам, если бы и не был в ванне. Теперь мне не хочется видеть людей. Я, наконец-то, занят делом. Сосредотачиваюсь.

Мой японец

Стоит мне уйти или спрятаться в ванне, сутулый японец в ватнике и треухе тотчас выходит из своего укрытия и медленно бродит по комнате. Подходит к окну и протяжно наблюдает за тем, как дождь наполняет лунную сахарницу, сгоряча брошенную во двор соседкой сверху. Зимой следит за снегопадом и неподвижностью снеговика.

Стоит Ягнатьеву уйти или спрятаться в ванне, сутулый японец в ватнике и треухе тотчас выходит из своего укрытия и медленно бродит по комнате.

Надобно что-то делать

Перед тем как сделаться стеклодувом Алексей Ильич Ягнатьев двадцать четыре, а то и все двадцать пять часов кряду повторял одну и ту же фразу: «Надобно что-то делать». Надобно что-то делать, надобно что-то делать… И как эта вполне чеховская фраза, по малоумию осмеянная Ариком Шуманом, могла явиться в голову сорокалетнему ленивцу Алеше Ягнатьеву?! Однако факт: он долго повторял эти слова перед тем как погрузиться в воду. Пока от фразы не осталась одна только оболочка.

Отлично помню — часы в прихожей девятью ударами сколачивали мою треснувшую голову, а я прилаживал им в такт: «Надобно что-то делать».

Надобно что-то делать, надобно что-то делать…

Простыни

Тем временем в Бокове стелются простыни.

Ева стелет простыню.

Клавдия-Даная стелет простыню.

Любушка-голубушка стелет простыню.

Липочка стелет простыночку.

Берта Наумовна стелет простыню.

Зинка стелет простынку.

Валентина, дай ей Бог здоровья, стелет простыню.

Варвара Васильевна, Царствие ей Небесное, стелет простыню.

Мила вся горит, но стелет простыню.

Патрикеевна стелет простыню.

Оленька стелет простыню.

Вика стелет простыню.

Полина Сергеевна стелет простыню.

Всего — тринадцать.

Четыре раза по три и еще одна — Липочка.

Попугай

Пользуясь отсутствием Алексея Ильича японец, не снимая ботинок, укладывается прямо на простыню и сворачивается калачиком.

И что мы так гоняемся за временем? Время — враг! Однако же, вопреки всякой логике стараемся приблизиться к нему, понравиться ему, выцыганить у него всякое такое, чего и не бывает порой, то да се. Вся эта суета доставляет нам массу неудобств и обостряет чувство несправедливости.

Все это напоминает мне серебристую башню из цилиндров в цирке, по всем законам не имеющую права не уронить акробата и, тем не менее, удерживающую этого мошенника в равновесии, что искажает представление о реальности у детей и взрослых.

Есть много, друг Горацио…

А хочется понять. Не принять как данность, не восхититься, не поверить глазам своим, но проверить, понять, разобрать по винтикам.

Когда фокусник объясняет фокус, что с нами происходит? Что кроме очередного разочарования испытываем мы в этот момент? Вялую тоску.

Так становятся алкоголиками.

Надобно что-то делать.

Надобно что-то делать.

Надобно что-то делать.

Среди японцев тоже встречаются алкоголики. Думаю, что среди военнопленных японцев их было особенно много.

Дед-фронтовик любил выпить. Делал он это смачно. Никто не смел перечить ему. В те времена мужчинам, вернувшимся с фронта, не перечили. Их было слишком мало. И теперь мужчин мало, но все же больше, чем было после войны.

До описываемых событий Алексей Ильич пьянствовал три дня к ряду, не ходил на работу, не отвечал на телефонные звонки, не брился, не читал газет и не включал новостных программ.

Прежде запоев у него не случалось. Так, раз или два. В юности. А последние два года своей жизни он и по большим праздникам всем прочим напиткам предпочитал минеральную воду, за что ненавидел ее смертельно.

Надобно что-то делать.

Надобно что-то делать.

Надобно что-то делать.

Если присмотреться, есть в моей внешности что-то от попугая. И торчащий вихор на затылке, и крючковатый нос, и большие ноги при беспощадно малом росте. И эта дурацкая привычка повторять одну и ту же фразу, одно и то же слово по нескольку раз, когда мысли далеко. Далеко-далече.

Хорошо, должно быть, успеть наступить на тень сразу же после того, как вспыхнет лампочка. К сожалению, получается далеко не всегда.

Ха-ха-ха-ха-ха!..

Во что бы то ни стало затолкать себя в ванну, вот что.

Для Ягнатьева это подвиг.

Его бессмертная душа болеет.

Бессмертная душа.

Иногда процесс погружения в воду выглядит как подвиг. Во всяком случае, значительное событие жизни. В особенности, когда это происходит после похмелья.

Думаете, попугаи, повторяя для нашего удовольствия какую-нибудь навязанную нами пошлость, вдумываются в ее содержание? Нет. Нет, нет и еще раз нет. Попугаи — существа разумные, даже мудрые. Их душа в это время в Гвинее или Новой Зеландии. Или еще где-нибудь.

Ах, птицы, птицы!

Определенно от приятелей, помеченных наблюдательностью, не только польза, но и великий вред. Вдвойне беда, когда этим приятелем оказываешься ты сам.

А попугаи, и это доказано, имеют разум трехлетнего ребенка.

---

Смех

Все хорошее, чистое, нежное с Бремом, гигантскими лопухами, бабочками, запахами яблочного пирога и бабушкиным поцелуем в темечко, все, чем наградило нас детство, в отрочестве куда-то исчезает. Перед нами разверзаются ржавые ворота зрелости. Округлившееся личико приобретает черты падшего ангела. В глубине зрачков загораются недобрые огоньки грядущего кочевья, а на лбу (подбородке, щеках и пр.) проступают созвездия Цербера, Горгоны, Сциллы и Харибды, Содома и Гоморры.

Черты лучезарного детства возвращаются, но уже незадолго до смерти.

Время — главный враг человечества.

Рассматривая себя в зеркале, Алексей Ильич Ягнатьев с изумлением обнаружил под носом юношеский прыщ.

Это знамение! подумал он.

Впрочем, если бы он увидел свою физиономию и без оного прыща, реакция была бы в точности той же: он физически почувствовал приближение вселенской бури.

Почему именно теперь, когда я так несчастлив? подумал он.

Еще недавно попадись мне такой-то роман, я бы смеялся до колик.

Арик бы просто не выжил.

Подражая ему, я непременно съязвил бы, заменив «вселенскую бурю» на «вселенскую дурь», и неутомимо демонстрировал бы всем свое остроумие.

И все друзья-товарищи смеялись бы вместе с нами.

В юности мои друзья-товарищи много смеялись. Однако впоследствии никто из них так и не стал клоуном. Говорят, в быту клоуны, как и поэты — как правило, грустные люди. Так что, если уж кому и суждено было бы стать клоуном, так это вашему покорному слуге. Может статься это мое подлинное призвание. Только я его не распознал. Теперь уже поздно.

Думается, человеку в жизни отмеривается определенное количество смеха. Чем больше смеется он в молодые годы, тем меньше ему остается в старости.

В юности Ягнатьев мало смеялся. Почти не смеялся. Только иногда. Преимущественно по пустякам.

Когда окружающим как раз смешно не было. Иными словами, невпопад. Порой без причины.

К примеру, когда наблюдал за попугаем.

Или перечитывал свои стихи.

Или пытался понравиться какой-нибудь девочке, что, конечно же, оставалось его тайной.

Итак.

Ягнатьев подошел к зеркалу. Себя не узнал.

— Кто здесь? — вырвалось у него.

Ха-ха-ха-ха-ха…

Несостоявшаяся встреча

За всю свою жизнь я так и не встретил настоящего ленивца.

Брем

Брем (Brehm) Альфред Эдмунд (1829 — 1884) немецкий зоолог, просветитель. Наблюдения, вынесенные из путешествий по Африке, Европе, Западной Сибири и др., легли в основу «Жизни животных» (т. 1–6, 1863–69, русский перевод в 1911–15 и 1937–48). Благодаря живым описаниям «образа жизни» и «характера» животных труд Брема (несмотря на присущий ему антропоморфизм) стал для многих поколений лучшим популярным руководством по зоологии. Директор Гамбургского зоопарка (1863–66), создатель Берлинского аквариума (1867)

Глава вторая. Смертельный поцелуй осы

Я одобряю такой лозунг:

Не бояться трудностей,

не бояться смерти

Мао Цзедун

Наибольшей ценностью для человека является проживающий в нем ребенок. Именно он умеет обратиться к Богу.

Перед погружением

Ягнатьев был уверен, что ванна была наполнена ледяной водой.

Перед погружением, насколько это представлялось возможным при его невысоком росте, но малом пространстве между стенами, он лег вдоль ее края, согнув правую ногу в колене и упершись теменем в чрезвычайно сложное и болезненно острое сплетение рукояток, шлангов и кранов.

Нет, нет, хронология нарушена. Много что должно произойти до того. Нужно раздеться, войти в ванную. Или войти в ванную, затем раздеться. У каждого свое обыкновение.

Гюстав Доре

Иллюстрации Гюстава Доре к «Божественной комедии» удивительно напоминают монохромные фотографии расстрелов. И в том и в другом случае тела жертв вовсе не похожи на людей. Нечто иное, искусственное. Не знаю, как объяснить.

Один знакомый врач, по воле судьбы женившийся на немецкой немке, говорил мне, что эмиграция, по сути, перевод из одного отделения психиатрической больницы в другое. Например, вследствие пожара или ремонта.

Дед-фронтовик бреется

Когда Дед-фронтовик появлялся в большой комнате, а церемония бритья проводилось исключительно в большой комнате, включалось солнце.

Не занималось, не проникало, не проступало сквозь марево гардин, не затевало тонкую игру с предметами и домочадцами, а именно включалось.

Обрушивалось как столица на провинциала.

Не помню, точнее никогда не мог уловить последовательности: появлялся Дед, и включалось солнце или же, наоборот, включалось солнце, и немедленно возникал Дед в ореоле седой шевелюры.

Отец

Стараюсь гнать от себя воспоминания о покойном отце, так как бесконечно люблю его, и воспоминания эти до сих пор причиняют мне душевную боль.

Внешне отец напоминал Сальвадора Альенде.

В девятом классе Алеша Ягнатьев заболел воспалением легких. У него был жар, и сухонькая ворчливая соседка, бывшая медсестра Берта Наумовна, судя по внешнему виду происходившая от летучих мышей, по вечерам являлась делать уколы. Боли, подобной той, что испытывал Алексей Ильич во время оных процедур, он не испытал на протяжении всей последующей жизни. Возможно, ему так казалось: он смертельно боялся уколов.

Инъекции на какое-то время извлекали будущего гарипа из гулкой топки с тем вероятно, чтобы он, как следует, запомнил ободряющую улыбку своей спасительницы, но вскоре несчастный вновь погружался в бормочущую дрожащую печь. Так продолжалось неделю или около того, и неделя эта казалась бесконечностью.

Облегчение наступило внезапно, точно невидимая рука раздвинула тяжелые шторы, и свет обрушился на узника пожизненно приговоренного к ночи. Некто приложил к Алешиному лбу холодную руку. Юноша, превозмогая тяжесть в веках, открыл глаза и увидел перед собой… Сальвадора Альенде. Убиенный был в белом халате и той самой знаменитой перламутровой каске из Ла-Манедо.

Мальчик попытался приподняться на локтях, но силы тут же оставили его.

— Товарищ президент, зачем вы здесь? — спросил он.

— Пришел помочь тебе. Дело в том, что я по профессии детский врач.

— Спасибо, товарищ президент.

— Не называй меня президентом. Я больше не президент.

— Как же мне обращаться к вам?

— Доктор Альенде.

— Спасибо, доктор Альенде.

— Еще я принес тебе молока. Ты любишь молоко?

— Нет, к сожалению, доктор Альенде. Я уже давно не пью молоко. Лет десять, наверное.

— Выходит ты уже совсем взрослый… А как ты меня узнал?

— Я так часто думал о вас. Мы все думали о вас. И я думал о вас. Не было дня, чтобы я не думал о вас.

— Но теперь твоя голова занята другим?

— Нет, товарищ доктор. Продолжаю думать о вас. Все время. И я так рад видеть вас.

— А как же девушки?

— У меня нет девушки.

Альенде повернулся к невидимой двери и крикнул:

— Любушка.

И немедленно, точно из тумана, подле него выросла фигура неземной красоты синеволосой индианки верхом на кентавре. От робости и восторга у Алеши перехватило дыхание.

Президент рассмеялся:

— Ну, ну, не робей.

— А почему Любушка? Разве это чилийское имя?

— Самое, что ни на есть, чилийское. Любушка-голубушка. Самое распространенное в Чили имя.

— Она на кентавре?

— Точно. Кентавр — конь революции, — Альенде рассмеялся. — А тебе хотелось бы, чтобы это был деревянный осел?

— Почему деревянный осел?

— Это я так, к слову. Мысли вслух. Не обращай внимания.

— А Любушка тоже революционер?

— Да.

— И она останется со мной?

— Конечно.

— А вы, товарищ Альенде, еще побудете с нами?

— К сожалению, не могу. Я умер. Меня убили. Разве ты не знаешь?

— Знаю. Это ужасно.

— Не переживай. Теперь мне легко и покойно.

С этими словами президент подал руку Любушке, помогая спуститься с кентавра, сам же ловко вскочил на диковинного зверя и исчез. Любушка тотчас легла рядом с Ягнатьевым, крепко обняла его и уснула.

Некоторое время Алеша, не решаясь пошевелиться, размышлял о кентаврах, но вскоре его тело стало затекать, и он попытался повернуться. Любушка во сне укусила его за ухо. Алексей Ильич хотел что-то сказать, но сам провалился в сон. Он проспал трое суток. Ему снились летучие мыши.

Еще несколько женщин

Представим, что я разложил перед вами несколько женских фотографий.

Как будто у меня были все эти фотографии и вот, теперь я разложил их перед вами.

Смотрим.

Это — уже знакомая вам Любушка. На снимке она пьет клюквенный сок и смеется. Капелька сока упала на блузку, получилась капелька крови. Исходя из того, что Любушка, как вы теперь знаете, революционерка, капелька крови уместна и даже необходима. Всякая революция еще и представление. Не знаю, как сложилась ее судьба. Говорят, стала воровкой и попала в тюрьму, но мне не верится. Мелко для человека, оседлавшего кентавра. А вот упасть с балкона вполне могла. Революционеры обожают развешивать на балконах чучела и флаги.

А вот Зинка, моя однокурсница, амазонка. Она обожает мужчин и страдает аллергией. Следовательно, ненавидит домашних насекомых. Ее страсть — путешествия в горы. В походах она, как правило, оказывалась единственной представительницей прекрасного пола, чем и пользовалась, превращая суровых скалолазов в безвольных пажей. Знакомая цыганка Мила нагадала ей раннюю и нелепую смерть. Амазонка должна была задохнуться от нафталина, перебирая одежду в шкафу. Однако Милы нет вот уже года два, а Зинка по-прежнему штурмует Алтай и Тибет. На фотографии Зинка в венке из полевых цветов печально улыбается, прислонившись к камню со странной надписью «Пожалел волк, вот и».

А вот как раз Мила. Изображает Кармен. В руках настоящие кастаньеты. Хороша!

Наш общий друг Роман присутствовал при ее смерти. Последняя ее фраза звучала так: «Теперь, Ромочка, когда ты подарил мне колокольчик, и умереть не страшно». С этими словами она выпила рюмку водки, улеглась на диван, и буквально через минуту покрылась голубым пламенем. На обуглившемся уже лице ее по-прежнему сияла ослепительная улыбка.

Роман говорит, что она не умерла. Он утверждает, что цыгане вообще не умирают, но отправляются прямиком в зыбкий мир.

Вот и бродяга толковал о зыбком мире. Что за мир такой?

Ромка закончил московский Физтех. Теперь работает экспедитором на овощной базе.

А это — портрет Валентины Терешковой, первой женщины-космонавта.

А это — вырезка из детской книжки с изображением лисы по имени Патрикеевна. В китайской мифологии лиса, как правило, женщина-оборотень. Источает коварство и зло. Наша Патрикеевна миловидна и доброжелательна. Уверен, что она еще долго не могла простить себе минутную слабость, повлекшую за собой смерть вольнолюбивого колобка.

Зачем я показал вам все эти фотографии?

Захотелось показать, вот и показал.

Наши судьбы переплетены невидимыми нитями. Мы не представляем себе, каким образом события в жизни одного человека сказывается на судьбе другого. Хотя они и не знакомы. Логика мешает выявить закономерности.

Тотчас приходит на ум набивший оскомину эффект бабочки.

Словом, держим путь как обожженные в автобусе: один повернется, а всем больно.

Золотые денечки

В детстве мы жили вместе: дед, бабушка, мама и отец. Прекрасные люди. В доме царила любовь.

Золотые были денечки.

Теперь, спустя годы, когда денечки золотые остались воспоминанием, а из всех взрослых обитателей моего детства рядом осталась только мама, реальность стала иной. Явь обветшала что ли. Разница между той и другой реальностью… как бы точнее сформулировать мысль?.. это как разница между собственно воспоминанием, и воспоминанием, изложенным на бумаге.

Нельзя сказать, что при видимом росте разобщенности люди стали проявлять меньший интерес друг к другу. Мало того, я нахожу, что любопытство человека к человеку стало нарастать. Другое дело, интерес приобрел несколько неожиданные формы.

Доброе утро, майор Бертран

Феномен моды на анатомический театр заключается в следующем: с некоторых пор детали человеческого тела, не только фрагменты, но даже сами ткани стали предметом чрезвычайного внимания обывателей. Актуальными сделались темы расчленения, откусывания пальцев, торговли органами, приготовления пищи из человеческого мяса, наконец, изготовления произведений искусства из того же материала.

Доброе утро, майор Бертран.

Борщ

Тем временем в Бокове варят борщ.

В огромных матовых кастрюлях помешивают рубиновую жижу.

Пахнет укропом и чесноком.

Ева помешивает борщ.

Клавдия-Даная помешивает борщ.

Любушка-голубушка помешивает борщ.

Липочка помешивает борщ.

Берта Наумовна помешивает борщ.

Зинка помешивает борщ.

Валентина, дай ей Бог здоровья, помешивает борщ.

Варвара Васильевна, Царствие ей Небесное, помешивает борщ.

Мила вся горит, но помешивает борщ.

Патрикеевна помешивает борщ.

Оленька помешивает борщ.

Вика помешивает борщ.

Полина Сергеевна помешивает борщ.

Тринадцать.

Четыре раза по три и еще одна — Липочка.

Путь познания

Подчас складывается впечатление, что путь познания на определенном этапе обрушился, и все приходится начинать с начала. Не берусь судить, плохо это или хорошо. Во всяком случае, присутствует во всем этом некий первобытный азарт. Быть может, нам дан шанс вспомнить, насколько хрупок человек?

Хрупкостью отличаются также микроскоп и фарфоровый китаец.

Стекло много прочнее. В отличие от человека стекло не превращается в туман.

Стекло

Стекло — микроскопически однородное аморфное вещество, состоящее на 72% из оксида кремния, 14% оксида натрия и других оксидов. Его получают путем варки в печах и последующей разливки на поверхность расплавленного олова.

В начале нашего столетия стали внедряться стекольные печи непрерывного действия. Это такие бассейны из огнеупорного кирпича длиной до 50 метров, шириной до 11 метров и глубиной до 1,5 метра. Вдоль всей длины размещены газовые горелки. Такой бассейн вмещает 2000 тонн стекломассы и производит до 600 тонн стекломассы в сутки.

Шихта (смесь, например, из 7 компонентов — песок, доломит, мел, сода, глинозем, технические добавки и стеклообои) в виде однородного порошка засыпается в эту ванну. Горелки разогревают ее до 600–800 градусов. Порошок плавится — получается пенистый непрозрачный расплав, пронизанный пузырьками газа. Расплав движется к противоположному краю бассейна, постепенно нагреваясь до 1100 — 1200 градусов. При таких температурах заканчивается процесс силикатообразования. Постепенно начинается стеклообразование. Потом состав выравнивается. Масса становится однородной. Причем скорость стеклообразования почти в 10 раз ниже скорости силикатообразования. Но вот этот участок пройден. Температура поднялась выше 1400 градусов, наступил процесс осветления. Все газообразные включения должны улетучиться. Иначе мы получим испорченное стекло.

Затем идет стадия гомогенизации (усреднение). Температура — выше 1500 градусов. Время всех стадий зависит в основном от состава шихты. Общее время варки стекла такого качества (из 7 компонентов) — 5 — 6 дней. Стекломасса готова. Можно начать охлаждение. В конце печи (бассейна) горелок нет. Постепенно и плавно температура падает до 1100 — 1250 градусов. Теперь можно придать стекломассе любую форму. Когда масса затвердеет, получится нужное изделие.

Можно подать струю стекломассы с температурой около 1000 градусов между вращающимися валками (принцип выжимания мокрого белья). Здесь путем сжатия можно варьировать толщину стекла.

Вместо валков можно получать листовое стекло методом вертикального вытягивания через так называемую лодочку. Она «плавает» в самом конце печи в стекломассе. В лодочке проделана щель. Сквозь нее просачивается стекломасса, ее схватывают вращающиеся охлажденные валки и вытягивают вверх. Там ее подхватывают следующие валки и тянут еще выше. Таких валков может быть до 22 пар. Высота шахты, в которой они движутся, достигает 8 метров.

Чтобы стекло не было хрупким, его отжигают. Отжиг — это охлаждение от 980 градусов до 100 градусов по определенному режиму, то есть скорость движения ленты стекла строго контролируется.

Хрупкость стекла — это его возможность сопротивляться удару. При испытании на хрупкость на образец стекла сбрасывают стальной эталонный шар либо бьют его маятником. В обоих случаях прочность определяют работой, затраченной на разрушение образцов.

Экскременты

Не забыть об экскрементах.

Экскременты также занимают высокое место в реестре явлений, заново потрясших человечество. Совершив непостижимый оборот в своем развитии человечество вновь обнаружило в экскрементах тайну, вожделение, смех и страх.

Пекло

Надобно иметь в виду, что буквально в пятистах метрах от выбранного места действия, точнее, места бездействия, тем временем кипит жизнь. Кипит в прямом смысле этого слова, ибо там, в пятистах метрах от выбранного места действия, а это ванная, напоминаю, так вот в пятистах метрах от выбранного места действия несколько дней кряду стоит адская жара. И уже никто не сомневается в правоте сведущих людей, утверждающих что земной путь и есть преисподняя.

Жаркие страны полны всевозможных ужасов и безобразий. Окажись Алексей Ильич в одной из этих стран, он немедленно стал бы жертвой работорговцев. Не исключено.

Все же не умеем мы по-настоящему оценить счастья родиться в России.

А совсем недавно счастьем было родиться в СССР.

Переворот

Гришаня Горохов, по кличке Горох — коренастый малый с плоским конопатым лицом. Гришаня одним из первых принес в военкомат заявление с просьбой отправить его добровольцем, защищать революцию в Чили.

Алеша Ягнатьев заявления не писал. Ему не хотелось в Чили. До трагических событий понятие «переворот» ассоциировалось в его сознании с неким механическим действием, работой экскаватора, например, или переворачиванием теста при изготовлении пампушек к борщу. Когда же до него дошло иное значение этого слова, он, будучи впечатлительным мальчиком, живо представил себе расстрелы и пытки во всей леденящей душу предсмертной красе. Ощущение полной беспомощности охватило его. Похоже, след от перенесенного в дни чилийского путча духовного паралича остался в нем на всю оставшуюся жизнь.

Отец Гришани, коренастый мужчина с плоским конопатым лицом, узнав о заявлении, избил сына утюгом и в клочья разорвал ранец.

Перед уроком физкультуры Горох показал одноклассникам пунцовую спину покрытую, точно чернильными галочками, следами от носика утюга.

Алеша был потрясен. Прежде он не испытывал ни малейшей симпатии к Гришане, не испытывал он ее и теперь, но теперь острое сочувствие овладело им целиком, вероятно даже большее, нежели сочувствие Гороха к чилийской революции.

Втайне от Гришани юный Ягнатьев обратился к своим товарищам с предложением собрать деньги и купить героическому мальчику новый портфель. Все знали о трудном материальном положении многодетной семьи Гороховых и предложение Алеши горячо поддержали.

Уже начался сбор денег, когда некий благожелатель донес Гришане об инициативе Ягнатьева.

Горох почувствовал себя униженным и оскорбленным.

Он бил Алешу под дружный смех одноклассников в той самой раздевалке, где еще недавно демонстрировал собственные побои. Бил долго, до крови, после чего добродетельный мальчик три дня боялся ходить в школу.

Тем временем в далекой Латинской Америке мужчинам прикладами дробили пальцы, а женщин насиловали при помощи эльзасских овчарок.

Круг зверя замкнулся.

Вот вам и сюжет.

В отличие от системы кровообращения, законов Ньютона и Паркинсона, теории Эйнштейна, лошади Пржевальского и геометрии Лобачевского, сюжет не является обязательной частью человеческого бытия и чаще является причиной несчастья, нежели радости.

Немного анатомии

Людей много. Люди отличаются друг от друга, хотя определенное сходство обнаруживается без труда.

Людей много. А конечностей приблизительно в четыре раза больше.

Общая длина кишечника взрослого человека составляет 5,5–6 метров. При этом длина тонкой кишки — в среднем 4,5 м, а толстой — 1,5 м.

У коротконосых средняя длина пениса составляет 10 см, а у длинноносых — 13 см.

У Эби и Бриттани Хенсел, самых известных сиамских близнецов, две головы и одно туловище.

Сердце, почки, печень и легкие свиньи по своим характеристикам очень близки к человеческим. Это не только визуальное, но и функциональное сходство: органы работают по схожим принципам, имеют аналогичную структуру и выполняют те же функции.

Благодаря усилиям команды ученых из Гарварда и Массачусетского технологического института в 1997 году появилась на свет крыса с человеческим ухом.

Зачем я представил вам эти любопытные сведения?

Дело в том, что бесконечный духовный поиск изрядно утомил всегда стремившееся к простоте человечество. Сегодня к приоритетным направлениям разумной мысли относятся всевозможные анатомические изыскания от пластинации до каннибализма.

Еще одна существенная примета изменившегося мира.

В связи с этим открываются головокружительные перспективы. Возможно, со временем, например, удастся увеличить у человека число конечностей, что, согласитесь, значительно облегчит жизнь миллионов.

Боков

Невзирая на жару в провяленных двориках жители Бокова в сирых своих одеждах часами стучат костяшками домино, напоминая Господу о том, что, несмотря ни на что, они все еще живы. В теньке под каждым столом припрятана бутылочка.

Об исключительной доброте этих людей можно судить по льнущим к ним дворовым собакам и кошкам. Разумеется, зверью достаются ласковые слова и лакомые кусочки.

Смертельный поцелуй осы

В раннем детстве на даче Алексей Ильич наблюдал трагическую сцену гибели соседки Варвары Васильевны, подвергшейся нападению осы.

Варвара Васильевна была очень крупной волевой женщиной с низким голосом и пучками черных волос, выглядывающих из ноздрей.

Варвара Васильевна ругалась матом, что конечно смущало родителей Алеши. Вероятно, и сама Варвара Васильевна не была рада этому обстоятельству, но поделать с собой ничего не могла. Самое большое могла продержаться две-три минуты, но затем сорные слова вновь проникали в ее речь. По-видимому, чужеродные слова эти существуют сами по себе наподобие тараканов или слепней.

Без Варвары Васильевны родители обойтись не могли, так как Алеша часто отказывался есть. При появлении же Варвары Васильевны с солдатским ремнем в руках аппетит возвращался, и мальчик тотчас принимался уплетать за обе щеки.

Боковские родители издавна считали своей святой обязанностью усердно кормить деток. Быть может, виной тому мудрая пословица «от сумы и тюрьмы не зарекайся» с непременным акцентом на тюрьме, поскольку богатых людей в тех краях отродясь не водилось, а сидельцы водились почитай в каждой семье. Что такое тюремная баланда всякий знает, так что деток откармливали впрок.

Возможно ложное умозаключение, но Ягнатьев находил его справедливым.

Наслушавшись ужасных рассказов взрослых, он всю жизнь панически боялся тюрьмы, которая представлялась ему в виде гигантской трансформаторной будки, наделенной мистической способностью затягивать и жалить током человеческие жизни.

Во время одного из громоздких визитов Варвару Васильевну укусила оса.

Прямо в лоб.

Несчастная вскрикнула и выронила из рук ремень. На глазах Алеши первоначально лицо, а затем и вся голова ее стала надуваться превращаясь в боксерскую грушу до тех пор, пока, охнув, не лопнула, оросив куст малины чем-то белым.

Тело Варвары Васильевны постояло несколько секунд и рухнуло.

Все произошло так неожиданно и неправдоподобно, что маленький Ягнатьев подумал, что ему привиделось и по привычке принялся за еду.

К завтраку была отварная молодая картошка и консервированная сайра.

Осознание пришло позже, когда родители помогали врачам укладывать тело Варвары Васильевны в карету Скорой помощи.

Алеша спросил:

— А что, Варвара Васильевна заболела?

Бледный от ужаса отец, не в силах слова молвить, утвердительно кивнул головой.

— Значит, она завтра не придет? — с надеждой спросил мальчик.

Мудрая бабушка развеяла надежду:

— Не придет. Но будет из куста наблюдать, как ты кушаешь, Алешенька.

Бабушка тоже вскоре умерла от апоплексического удара.

До сих пор, оказавшись подле орешника или дерезы, Ягнатьев нередко чувствует на себе внимательный взгляд убиенной Варвары.

В этой неприятной истории в той или иной степени наказаны все кроме осы.

Впрочем, мы ничего не знаем о ее дальнейшей судьбе.

Так или иначе, есть над чем задуматься.

В парикмахерской

Алеша не любил парикмахерскую, и каждый поход в пропахшее тройным одеколоном заведение сопровождался его отчаянной истерикой.

Сопротивление было сломлено раз и навсегда после рассказа старенького парикмахера о том, как один мальчик своими капризами так расстроил мать, что она в отчаянии загнала ему в голову гвоздь по самую шляпку. И сделала она это так умело, что мальчик ничего не почувствовал. И вот, сообщил мастер, буквально вчера он стриг того мальчика, в результате чего сломал машинку. По всей видимости, машинки старенькому парикмахеру вовсе не было жаль, потому что во время рассказа он покатывался со смеха. И, удивительное дело, все посетители цирюльни смеялись вместе с ним.

Не смеялся только Ягнатьев. Он, примерив эту историю на себя, был в состоянии оцепенения. Так, вероятно, чувствует себя оса, угодившая в борщ.

Наполеон

Еще Алексею Ильичу запомнилась старинная книжка о войне 1812 года с утекающими из заснеженной России замотанными в бабье французами. Алеше было жаль их. Он всегда был склонен к состраданию. А Наполеон не нравился ему. На портрете волосы императора, колечком прилипшие ко лбу, казались жирными, из чего следовало что он никогда не мыл голову.

Наши — другое дело. Взять того же Коновницына иди Раевского.

А вот я обратил внимание — у всех врагов Отечества, как правило, неказистый вид.

Как видите, круг тем так или иначе связанных с купанием Ягнатьева весьма обширен.

Арик Шуман

Судя по тому как уличные животные внимательно наблюдают за игрой в домино, им тоже присущ азарт. Впрочем, все это не имеет никакого отношения к нашей истории.

Зато самое непосредственное отношение к нашей истории имеет Арик Шуман.

Однажды он подхватил дизентерию.

Утренняя сценка в инфекционном отделении. Фекальное шествие. Очень смешно.

Точно в немом кино. Не хватает тапера.

Ха-ха-ха-ха-ха!..

Кстати, куда подевались таперы? Неужели всех расстреляли?

Рассеяность

С некоторых пор Алексей Ильич стал не всегда удерживать в руках предметы. Разнообразные соображения по этому поводу роились в его голове. Утешал он себя тем, что это не главное. Случаются вещи и пострашнее. В конце концов, он не ювелир и не хирург, да и предметов не так уж много испорчено.

Отшучивался, объявлял, что стареет, хотя до старости было далеко.

На самом деле предметы просто перестали интересовать его.

Если прежде он брал в руки чашку с кофе, осознавал, что вот у него в руках чашка кофе и теперь он этот кофе выпьет или угостит кого-нибудь Разумеется, в голове его наряду с мыслью о кофе присутствовали и другие, более содержательные мысли. Тем не менее чашку из виду он не упускал. Теперь же забывал о ней самым решительным образом.

То, что называется рассеянностью. Когда философские мысли или фантазии становятся большей реальностью, нежели сама реальность.

То, что свойственно творцам: художникам, композиторам, краснодеревщикам и конструкторам космических кораблей, словом тем, кем он не был и стать не стремился.

Продиктованная Дедом готовность к переустройству мира в нем не прижилась, и по жизни он ступал как бы по инерции. А вот рассеянность укоренилась и с годами становилась все более заметной.

Изыскания, коими Ягнатьев как-нибудь занимался по долгу службы, как правило, были мертворожденными. Он вообще не любил искать. Прятать от него деньги или вещи было сплошным удовольствием для насмешников. Хоть под самый нос положи, все одно не найдет.

Этим частенько пользовалась его супруга Вера.

Первое время это забавляло ее.

---

Входит Дед-фронтовик

Итак, входит Дед-фронтовик. Ореол седой шевелюры. Кесарь. Вафельное полотенце через плечо. Ощущение воздушной ямы.

«Помни, ты должен стать человеком, который может все переменить. Буквально все. Помни».

Наши дети

Мы часто безжалостны к своим детям. Нетерпеливы и безжалостны. С ловкостью иллюзионистов мы умеем пропускать мимо ушей их сокровенные мысли и не обращаем внимания на сигналы и знаки, коими они предупреждают нас о приближении беды. Хотя обитают они рядом. В соседних комнатах. Слышно хорошо.

Нас часто раздражают звуки их жизни. Вместо того чтобы бережно спрятать эти звуки под верблюжьим одеялом памяти дабы не упустить ни единой жалобы, ни единой просьбы, мы охотно отпускаем их во двор к приятелям, и, случается, испытываем облегчение, когда, повзрослев и окончательно разуверившись в нас, они уходят навсегда.

Навсегда.

А затем мы болеем, старимся и умираем. И нередко задаемся вопросом, почему так все устроено? И почему так скоротечна наша жизнь?

С ребенком в себе мы обращаемся и того хуже. Взамен радости, вдохновения, восторженности мы подсовываем ему случайные слова, скуку и обиды. А детское любопытство всеядно. Не только что возраст, мы сами меняем черты этого ребенка. Порой до неузнаваемости.

Мы боимся ребенка в себе, вот что. Знаем, что он чист, непорочен, чаяниями, мыслями светел, и боимся его.

---

Дед-фронтовик бреется

На шершавом круге стола в большой комнате размещаются тяжелые фигуры — судок с паром, оловянная мыльница со щемящим розовым кусочком, бледный на фоне гранатовой рукоятки помазок, одутловатое слезящееся зеркало, пульверизатор с холодной, как собачий нос грушей и мутной лиловой жидкостью внутри.

«Ты не должен забывать, где и с кем ты живешь. Мы твои радость и гордость».

Бритва возникает не сразу. Перед появлением бритвы торжествует пышная пауза, во время которой Дед тщательнейшим образом изучает зрителя. Зритель — я, так как всегда сплю в большой комнате на просторной двуспальной кровати со стальными шариками в изголовье.

Энди Уорхол

В 1967 году мы с отцом отдыхали в Пицунде. Именно там я впервые увидел голых девочек. Почему родители выпускали этих маленьких девочек голышом на пляж, и по сей день ума не приложу. Я еще ничего не знал об особенностях их анатомии, и мне думалось, что этим несчастным детям сделали операцию. Спросить, что явилось причиной такого жуткого вмешательства, я не решился, однако боль за этих несчастных пупсиков осталась надолго. Но речь не об этом.

В открытом кафе, где мы с отцом ждали обеда или ужина, теперь не вспомню, к нам подошел высокий серьезный человек в светлом клетчатом пиджаке и преподнес мне стаканчик мороженого. Лицо его на мгновение занялось улыбкой, но тут же вновь посуровело, и он покинул нас, не дождавшись моей благодарности.

— Узнал его, — спросил у меня отец? — Это Николай Черкасов, великий актер. Помнишь «Весну»?

«Весны» я не помнил, Черкасова не знал. В голове крутилось совсем другое имя.

— Разве это не Уорхол? — спросил я.

— Какой еще Уорхол?

— Энди Уорхол.

— А кто это, Энди Уорхол? — недоумевал отец.

— Не знаю, но думаю, что это был именно он.

Молния

Позже, уже в школе, я вновь встретил такие же, что на кровати стальные шарики на уроках физики. Оказалось, что, если вращать рукояткой пластмассовое солнце, эти шарики способны выстреливать молнией.

Разговор с таксистом

Я как-то поинтересовался у таксиста, кареглазого малого с фиксой, склонного к беседе, не кажется ли ему, что мир изменился.

— В каком смысле? — уточнил таксист.

— Стал другим в одночасье.

— А вы знаете, а вполне может быть. У меня есть собака. Бультерьер Тайсон. Умнейший зверь. Дружественный. Не ко всем, конечно. Одна беда, никак не могу отучить его гадить на ковер. Я уже и с кинологом советовался, у меня есть знакомый кинолог, в органах работает. Главное, спросил, а собака у вас не буль? Конечно, отвечаю, кто же еще. Тогда проще убить. Надумаешь, обращайся. Грубый человек. В органах работает. Все же профессия сказывается. Хотя, по идее, кинологи собак должны любить. Но, как видите, бывают исключения.

— И что же? — спросил я.

— Разумеется, Тайсона я к нему не повел. Тайсон мне друг. Таких друзей как Тайсон у меня больше и нет.

— Мы говорили об изменившемся мире, — напомнил я.

— Я помню. А тут такое дело. Последнее время, когда я глажу Тайсона, меня бьет током. Раньше так не было. Даже не глажу, просто прикоснусь, тут же разряд электричества. Что из этого следует?

— Что?

— Щетина у Тайсона синтетическая. То есть вполне вероятно, что это уже и не Тайсон, а другая собака. Синтетическая. То есть уже и не собака фактически. То есть подменили. И нас с вами могли подменить. А мы и знать не знаем. Мы же не заметим. Это, скорее всего, ночью происходит. Я так думаю. Просыпаемся, а это уже не мы.

— А зачем?

— Зачем подменили?

— Да.

— Кто их знает. Значит так нужно. Универсальный ответ. Я всегда им пользуюсь. Опасно думать о всяких таких вещах. А оно так и есть. Без нужды ничего не бывает. Нужда — это не нищета, как многие думают. Нужда — это когда кому-нибудь что-нибудь нужно. Вот Тайсону нужно гадить на ковер. Почему? Неизвестно. Приходится каждый раз застирывать. Ругаюсь, конечно. Не на Тайсона, так, в пустоту.

— А кто это «они»?

— В каком смысле?

— Кто нас подменил?

— Не знаю. Опасно думать о всяких таких вещах.

Дед-фронтовик бреется

Скрестив ноги, Дед намыливает щеки.

В ямочке на моем затылке, пробуждаясь, шевелится оса.

Дед все еще намыливает щеки.

Оса отправляется в путешествие вдоль моей спины.

Дед намыливает шею.

Оса перемещается под лопатку.

Дед намылен.

Оса замерла.

Совсем некстати закашливается, но тут же сосредотачивается.

Пальцами левой руки зажимает свой нос.

Взмах лезвия и…

Смертельный поцелуй осы.

И тотчас озноб.

Такой представлялась мне война, о которой Дед никогда не рассказывал.

Их поколение умело молчать.

Перед погружением

Перед погружением уже голенький Алеша Ягнатьев…

Намеренно опускаю описание того, как мучительно долго стаскивал я с себя, казалось, вросшую в кожу белесую от соли одежду. Пренебрегаю описанием так как в это время все до единой мысли оставили меня. Мой мир был контужен. Фрагмент пустоты. Эпизод вегетативного существования. Апалический синдром.

Ничего интересного.

Дед-фронтовик был контужен под Кенигсбергом.

Литература допускает прием, когда описываются некоторые события в жизни персонажа, а затем происходит временной обвал, и мы обнаруживаем героя спустя, скажем, неделю или несколько лет.

Автор, использующий такую технику, все же соблюдает последовательность и однажды приводит читателя к задуманному финалу. Я же, как видите, очарован и порабощен деталями. О последовательности особо не забочусь, и куда приведу читателя неизвестно. То есть, наслаждаясь нюансами, путешествую вместе с читателем в неизвестном направлении.

Очень жизненно. Мы часами можем наблюдать за течением реки, представления не имея, каким образом все это закончится.

Реология

Кто бы, что ни говорил, у реологов есть чему поучиться.

Именно они доказали, что кошки могут одновременно пребывать в жидком и твердом агрегатных состояниях.

Доброе утро, майор Бертран

Журнал «Аrt» устами австрийского критика Райнера Метцгера назвал Гюнтера фон Хагенса самым интересным художником года. Это тем примечательнее, что сам герой — не художник по определению, а патологоанатом, работающий в Гейдельбергском университете и изобретший особую технологию обработки и консервации человеческих тканей с помощью силикона, так называемую «пластинацию». Год назад в Мангейме он показал результаты своих исследований, а именно, особым образом сохраненные трупы и отдельные человеческие органы. Та выставка была сугубо естественнонаучной. Включенный в проект «Власть возраста» куратором Броком Гюнтер Фон Хагенс стал… художником…

За объектами Фон Хагенса прочитывается определенная, но по сути, чудовищная, программа «из истории искусства»: по сути, они сделал свои римейки классического и авангардного искусства. «Бегун» с мышцами, отсоединенными от костей и развевающимися сзади как яркие парашютики — это римейк скульптур футуристов. «Человек-ящик» — реплика на работу Дали 1926 года, а «Человек, держащий в руках свою кожу» — это парафраз вечной истории о Св. Варфоломее.

В каталоге Фон Хагенс пишет: «Наука анатомия ограничена. В человеческом организме около 6000 известных частей, которые за прошедшие 4 века неоднократно изображались в атласах или представали в изготовленных препаратах. Я же хочу показать в этой сфере что-то еще невиданное ранее. При этом я не полагаюсь на мое Знание, но ищу и надеюсь, что возникнет что-то новое, не само собой разумеющееся. И как художник мысленно компонует свое будущее произведение, так и я размышляю о различных вариантах препарирования. В оптимальном случае я имею перед собой готовый пластинат, так же как скульптор видит изваянную статую. Но в отличие от скульптора, который может свободно обращаться с глыбой мрамора, я все-таки должен с почтением относиться к имеющимся останкам. Ключ к созданию произведений „анатомического искусства“ заключается в планировании работы над препаратом, точном придумывании композиции анатомических деталей и тонком, чистом выполнении задуманных операций… Произведения искусства — это артефакты, сотворенные людьми. Произведения анатомического искусства — это переработанные продукты природы. Вместе со скелетом и мумией пластинаты — это форма посмертного существования индивида. Но в отличие от них, так же как в отличие привычных, жутких, коричневых, формалиновых препаратов, в пластинатах сохраняется сама органика объекта, то, из чего человек когда-то состоял».

Доброе утро, майор Бертран.

Водомерка

Ловец сюжетов. Живо представляю себе его. Это непременно жизнерадостный человек. Последовательность его конек.

Последовательность и выводы связаны между собой как соитие и рождение ребенка. Каждый жаждет, чтобы у него родился здоровый ребенок.

Другое дело, при соитии не всегда думают о деторождении. Иные и вовсе не думают.

Теперь не думают. Прежде думали.

Справедливости ради иные и прежде не думали. Но серьезных людей было значительно больше. А среди прежних авторов — тем паче. Для прежних авторов выводы не были пустым звуком.

Ловец сюжетов, как правило, о выводах не думает. Плевал он на выводы.

Я не имею отношения ни к тем, ни к другим.

Меня интересуют жизнь водомерок. Отсутствие логики и смысла в их движениях восхитительно.

В движении

Ягнатьев то появляется, то исчезает, то появляется, то исчезает. Обратили внимание?

Такие дела.

Жук

Профессор патологической анатомии Борис Иванович Жук был гением.

Высокий, ушастый, сутулый. Очки с толстенными линзами. Пальцы длиннющие. Глаза — зияющие точки. Нехорош собой, но красавец. Движения плавные, голос тихий. Нескладный, но элегантный. Аристократ. Даже в клеенчатом своем фартуке смотрелся аристократом. Между тем этот изысканный, даже несколько женственный человек в годы войны служил оперуполномоченным на Западной Украине.

Он говорил, — Что там прячется в человеке? Никто не знает. Он сам не знает. А я знаю.

С улыбкой, конечно. Он редко расставался с улыбкой.

Вскрытия, производимые Жуком, представляли собой зрелище магическое, колдовское.

Закрывал глаза, коротко молился про себя, после чего низко наклонялся над трупом точно цапля, приподняв одну ногу.

Ах, птицы, птицы!

Некоторое время профессор слушал мертвое тело, прислонившись к нему огромным своим ухом. Затем, легко удерживая большим и указательным пальцами секционный нож выписывал в воздухе дирижерский вензель и… одним движением открывал грудную клетку усопшего. После чего принимался пританцовывать, бормотать и нашептывать.

В отличие от однокашников, которые вздыхали, зажмуривались, переговаривались, Алексей Ильич безотрывно наблюдал за ритуалом. И вот какие мысли посещали его: кто он, этот мертвый человек, не знаю, только это не он. Навряд ли человек, что-то другое. Подмена. Кто-то подменил его. Кого? Человека, если был человек, если это не обман с самого начала. Нет в нем признаков жизни, признаков угасшей жизни. Интересно, из какого материала сделано его тело и органы. Искусная поделка. Фантом. Разве профессор этого не видит? Видит, конечно, но делает вид, что не видит. Учит. Его дело нас учить, вот он и учит. Интересно, когда была произведена подмена? Ночью вероятно. Когда близкие, устав от слез разбрелись по спальням. А куда делся покойный? А что если такое происходит каждый раз? Усопших похищают, а их место на смертном одре занимают куклы. Не куклы, такую куклу создать невозможно. Человеку невозможно, но кто сказал, что их делает человек? Это происходит само по себе. Как бы само по себе, так проще понять. А мертвец отправляется в некое путешествие. Говорят, душа уходит. Нет, весь человек уходит. С ручками, ножками. Мы же целехонькими видим во сне своих мертвецов. А хороним копии, фантомы. Почему от нас это скрывают? Разве нам не было бы легче мириться с потерями, когда бы мы обладали этим знанием? Нет, этого нельзя. Нельзя людей лишать горя. Радости нельзя лишать, но и горя лишать нельзя.

Алексей Ильич никогда не был и теперь не является сумасшедшим. Менее всего хотелось бы мне, чтобы будущий читатель, ознакомившись с моим опусом, пришел к подобному заключению. Алексей Ильич отдавал себе отчет в том, что его соображения, когда бы он поведал их кому бы то ни было, могли произвести на собеседника чудовищное впечатление.

Тем не менее, однажды Алеша не удержался и поделился своими мыслями с профессором. То, что услышал он в ответ, превзошло все его ожидания.

Профессор улыбнулся загадочной своей улыбкой и произнес, — Только, пожалуйста, Алеша (прежде он никогда не называл его по имени), пожалуйста, никому больше не рассказывайте об этом.

Произнес, приблизил к себе голову ученика и поцеловал его в лоб.

Всякая история содержит в себе один, а, нередко, несколько выводов. Какие же выводы можно сделать из этой истории? Никаких. Пока. Но выводы будут сделаны непременно. Чуть позже. Спешка в таком деле преступна.

Релаксация

Я — вселенная.

Во мне множество сочащихся светом озер, трав и деревьев

Я лежу спокойно.

Мое тело расслаблено.

Мои руки и ноги расслаблены.

Я чувствую пальцы ног.

Они расслаблены полностью.

Чувствую свои голени.

Мои голени расслаблены полностью.

Чувствую свои бедра.

Мои бедра расслаблены.

Я больше не чувствую ног.

Их нет.

Моя грудная клетка расслаблена.

Я больше не чувствую грудной клетки.

Ее больше нет.

Все мое тело расслаблено.

Мое тело расслаблено.

Чувствую свой живот.

Он расслаблен.

Я больше не чувствую живота.

Его больше нет.

Чувствую свое лицо.

Я больше не чувствую лица.

Его больше нет.

Я больше не чувствую своего тела.

Его больше нет.

Меня больше нет.

Входит Энди. У него ключ. Видит, что меня нет. Пожав плечами уходит.

Арик Шуман

Манная каша.

Ха-ха-ха-ха-ха!..

Самое отвратительное блюдо на земле.

Нас с Ариком Шуманом объединяет то, что в детстве нас обоих буквально закармливали манной кашей.

У Арика Шумана уже трое детей, а у меня только один. Будет. Если все сложится удачно.

Алексей Ильич Ягнатьев — мой ребенок.

Мой японец

Японец извлекает из чулана юлу. Вот уже битый час он, не отрываясь, наблюдает за ее вращением. При этом лицо его остается непроницаемым. Кто знает, что у него на уме, будь он неладен.

На самом деле я предельно доброжелателен.

«Будь он не ладен» — присказка, а не проклятие.

Еще о детях

У Алексея Ильича детей не было. Это не тяготило ни его, ни его жену Веру.

Ягнатьев сам был ребенком. Это не тяготило ни его, ни его жену Веру.

До поры до времени.

Но об этом позже.

Шекспир

И в небе, и в земле сокрыто больше,

Чем снится Вашей милости, Горацио…

Авторы прошлого

Размышляя о будущем романе, я нередко разговариваю с великими людьми. Советуюсь с ними. В основном это авторы прошлого. Авторы прошлого жили в старом Петербурге, Ялте, Коктебеле, Венеции, в своих деревеньках и просто в деревеньках. Шекспир — в Стратфорде-апон-Эйвоне. Где только не жили прежние авторы. По моим наблюдениям ютились поближе к воде. Не трудно догадаться, что, проживая у воды, авторы прошлого потребляли довольно много жидкости. Не обязательно вина. Совсем не обязательно. Пили чай самоварами. Иногда кофе. Сельтерскую. В классической литературе много говорится о сельтерской.

Торжество морали

Справедливости ради следует признать: чрезмерно развитая интуиция убивает легкость.

Во мне нет легкости.

И в Ягнатьеве нет легкости.

Следовательно, мы оба — интуиты.

Ловец сюжетов плевал на интуицию. В отличие от нас он легок, хотя и глуповат, как правило. За неимением философской глубины завлекает читателя интригой. Грубо говоря, рассчитывает на дурачка.

Здесь уместно вспомнить фразу на все времена: «заманили дурачка на четыре кулачка»

Но читатель, кто бы что ни говорил, умен. Очень умен. Его интригой не возьмешь. Конечно, первоначально он может увлечься, по ночам читать будет, чтобы узнать какой фокус в финале заготовил ему писака. Но как только цветухастая книжица закроется на последней странице, чудовищное разочарование постигнет его. Ибо главным для всех нас, несомненно, является мораль. У ловца же с моралью туго.

И с выводами беда.

При встрече умный читатель при случае задаст литературному интригану излюбленный свой вопрос, — О чем ваша книга?

Или хуже того, — Для кого вы все это написали, милостивый государь? Я с самого начала знал, кто убил. Стоило в таком случае огород городить? В чем мораль? Каковы выводы?

Стыдно, честное слово.

В нашем с Ягнатьевым романе каждая главка содержит и мораль, и вывод. У нас сама главка — и мораль и вывод. Справедливости ради, сюжет просматривается с трудом, но умного читателя от сюжетов уже тошнит.

Легкость

Легкость, на наш взгляд, чаще всего иллюзия. В России, по нашему глубокому убеждению, легких людей единицы. Если они вообще существуют. А те, что производят впечатление легкости, на самом деле играют. Как правило, плохо играют.

Смех

Смеются много. Над родными, друзьями, знакомыми, незнакомыми. Откровенные подлецы смеются над животными и убогими. Над собой смеются значительно реже.

Смех бывает разным. Бывает смех ради смеха, бывает со значением. Бывает смех искрометный, а бывает тяжелый как воздух в прачечной.

Палачи и мясники, главным образом, смешливые ребята.

И румяные.

Смех Арика Шумана существует сам по себе.

Вне Арика Шумана.

Возможно это и не смех вовсе.

Изящная словесность

Ах, изящная словесность, золотая пыльца!

Мы не сумели сохранить ее. Оттого живем теперь на вокзале.

Фрагменты

В моем представлении атомная бомба выглядит так, как изображалась она на рисунках утешавшего наше поколение журнала «Крокодил». Потрясающий журнал! Именно в нем мы впервые увидели портрет Мика Джаггера во всей красе. С языком и стеклянными бусами.

Сначала вымерли динозавры, а потом уже дирижабли. Теперь и те, и другие возвращаются потихоньку.

Никто не смог разубедить Алешу в том, что дирижабли живые.

Моя жизнь состоит из фрагментов Каждый по три дня.

К примеру, три дня бессонницы по поводу ужасающей смерти ленивца.

Три дня изучения «Махабхараты».

Три дня запоя.

Покинувшую меня незадолго до настоящих событий многострадальную и терпеливую жену мою Веру, с которой мы прожили без малого двенадцать лет, я сосватал тоже за три дня.

Справедливости ради, отведя в угоду симметрии повествования и Ягнатьеву три загульных дня, я слукавил. Запой Ягнатьева, к сожалению, длился много дольше.

Энди Уорхол

Энди Уорхол крайне возбужден. Возбужден и сосредоточен одновременно. Разговаривает как будто со мной, но даже не смотрит в мою сторону. Бродит по комнате, берет предметы и тут же ставит их на место.

Говорю ему:

— Я думал, вы не работаете с натурой.

Отвечает:

— Никогда не работаю с натурой.

Отвечает машинально. Мысли его далеко.

Усаживается в кресло, тотчас встает, подходит к краскам перекладывает тюбики, возвращается в кресло. Спрашивает:

— Вы же помните Мемлинга? Эти алебастровые мадонны… мертвенные. Мне всегда хотелось оживить их. Помните Мемлинга?

Отвечаю:

— Не помню.

— Не важно.

Из ванной доносится шум воды.

— Алебастр! В точности как у матрон Мемлинга. Помните Мемлинга?

— Не помню.

— Не важно. Я сделаю ее золотой.

Спрашиваю:

— Рыжей?

— Именно золотой! — восклицает Энди. — Она еще не знает, какой сюрприз ждет ее.

— Будет похожа на Лилит?

— Не знаю. Я Лилит не видел. Только бы она не завела разговор о сексе.

— Будет странно, если не заведет. Она же проститутка.

Шум воды прекращается.

Энди переходит на шепот:

— Лишь бы ее не спугнуть.

— Да что с вами?

— Вы скажите ей.

— Хорошо.

— Скажите ей, ничего общего с боди-артом.

— Думаю, ей все равно.

— Скажите.

— Скажу.

Она входит в комнату. Никогда прежде не видел я такой белой кожи. Белесые брови, ресницы, низ живота. Не улыбается, но и не испугана.

Беру ее за руку, усаживаю на табурет:

— Энди Уорхол будет вас рисовать. Вы знаете, кто это, Энди Уорхол?

— Нет.

— Он выдающийся художник и будет вас рисовать.

— Зачем вы? — вмешивается скромник Энди.

Продолжаю:

— Выдающийся художник обессмертит ваш лик. Вы рады?

— Не знаю.

Энди пытается предупредить грядущее недоразумение:

— Простите, девушка. Надо, чтобы вы поняли. Я буду именно вас рисовать.

— Я поняла. Я работала натурщицей. Я начинала как натурщица.

— Я буду рисовать вас не на холсте, я буду рисовать именно вас. Буду рисовать вам ваше лицо, тело.

— Хорошо.

— Ничего общего с боди-артом.

— Хорошо.

— Вас это не смущает?

— Нет.

— Но это лицо останется у вас навсегда.

— Я доверяю вам.

— Почему?

— У вас добрые глаза.

— Это так важно?

— Важно.

Энди замирает.

Надолго.

Возникшая пауза, по-видимому, тяготит натурщицу:

— Я должна что-нибудь сделать? Должна вам как-то помочь?

Энди выходит из оцепенения:

— Нет. Нет. Ничего не нужно делать. Просто говорите, рассказывайте что-нибудь.

— Что?

— Что хотите, все равно.

Энди приближается к ней, принимается рассматривать ее лицо. Близко-близко. Шею, губы, щеки близко-близко:

— Ну, что же вы молчите? О чем вы хотите мне рассказать?

— Могу рассказать о моей тетушке.

— Пусть будет тетушка.

— Она умирает от рака.

— Прискорбно.

— У нее тоже добрые глаза.

— Наверное, она добрый человек?

— Очень.

Энди принимается священнодействовать. Кладет краску на шею, губы, щеки…

— Видите, сколько у меня родинок? — спрашивает она.

— Да.

— У моего деда было много родинок. Весь в родинках был.

— Любопытно, — говорит Уорхол машинально.

— Мой дед тоже умер от рака. Он много курил.

— Что курил?

— Не знаю. Я не курю и не разбираюсь в этом.

— Нужно было курить трубку.

— Да, я слышала что-то такое.

— Лучше, если бы он курил трубку.

— Думаете, в таком случае он избежал бы рака?

— Вряд ли.

— Я тоже умру от рака.

— Вам страшно?

— Нет.

— Теперь не умрете. Теперь вы станете другим человеком. У вас будет новое лицо, тело, новая жизнь.

— Я бы хотела стать актрисой.

— Кем?

— Актрисой. Играть в театре. Возможно, сниматься в кино.

— Это скучно.

— Не знаю. Наверное. Вам виднее. Я раньше не думала о таком. Сейчас пришло в голову.

— Значит, будете актрисой.

— Завтра уже расхочу…

— Вполне.

— У меня правда будет новая жизнь?

— Конечно.

— Вы разыгрываете меня.

— Отнюдь.

— Я знаю, что вы разыгрываете меня, но мне все равно приятно. Я люблю помечтать. Вообще-то я неглупая девушка… Краска слезет, конечно.

— Теперь помолчите немного. Сейчас самый ответственный момент.

Молчание длится недолго, видимо она не выносит тишину:

— Ночью пойдет дождь. Вот увидите.

Энди явно в гневе резко выпрямляется, поворачивается ко мне, протягивает кисть:

— Хотите попробовать?

— Что вы? Я не умею.

— Вот и я не умею, как оказалось… Очень, очень жаль.

И уходит, оставляя меня наедине с несостоявшейся Галатеей.

Уходит навсегда.

Он больше не вернется.

В этом весь Энди Уорхол.

Вера

Вера — рыжая. Не шатенка, рыжая. Мир ее черен и непостижим. Наводит на мысль о том, что рыжие — разновидность брюнеток. У нее меловая как у матрон вышеупомянутого Мемлинга кожа и голубые ручейки на висках.

Если мне не изменяет генетическая память, именно так выглядела Лилит.

На самом дне Вериных глаз рассыпан бронзовый песок. И это не метафора. Когда Вера волнуется, волнуется и песок. К вечеру ее веки краснеют.

Для того чтобы наблюдать движение песка, нужно пристально, не отвлекаясь, смотреть ей в глаза. Стараться не обращать внимания на протест: лучше придержать ее голову руками. Попытаться, по крайней мере.

— Что ты там изучаешь? — каждый раз спрашивала она. — Что ты хочешь там увидеть?

Я молча отводил взгляд, но через некоторое время вновь возвращался к странному своему занятию. Неведомая сила, сродни гипнозу, манила меня.

— Ты сумасшедший? — спрашивала она.

Я не знал, что ответить.

Однажды она плеснула мне в лицо кипятком, но и это меня не остановило.

Вере, как и всякой женщине, хотелось, что бы в минуты ее гнева, я метался по комнатам. Или укладывался на диван, отвернув голову. Или плакал. Или еще что-нибудь в этом роде.

Иногда, чтобы утешить ее, я так и поступал. Но, признаюсь, не всегда.

Вера часто гневалась. Признаться, поводов для гнева было предостаточно.

Алеша

Перед тем как погрузиться в ванну Алеша Ягнатьев уселся на ледяной кафель и, согнув ноги в коленях, уперся теменем в хитросплетение покрытых испариной труб.

Плохо ему. Мал и беспомощен Алеша!

На работе он отсутствует уже три дня. Исчез без предупреждения. Ушел и не вернулся.

Что по идее должны подумать сослуживцы? Все, что угодно!

Исчез человек, ужас, ужас! Так должны подумать. Кто угодно, но только не его сослуживцы. Его сослуживцы пропажи как будто и не заметили. Точнее, не придали значения.

Возможно, подумали, пусть отдохнет. Он много трудился, пусть отдохнет.

Это не из равнодушия, просто наш Алеша помечен безупречностью. Сама внешность его кричит о том. Даже вихор свой он то и дело пытается. Я уже не говорю о ладном наклоне головы, тишайшей походке, при которой ее обладатель делается невидимым. Растворяется и все. И тени не остается.

Присовокупите легкое грассирование, каллиграфический почерк, умение промолчать или улыбнуться, когда надобно, отсутствие какого бы то ни было честолюбия, и вы получите портрет помеченного безупречностью человека Алексея Ильича Ягнатьева.

Пусть отдохнет. Так вероятно рассуждали сослуживцы. Ему теперь хорошо. Лучше, чем хорошо, потому что не ходить на работу — это лучше, чем хорошо. Много лучше.

Так рассуждали сослуживцы.

А, может статься, и скорее всего просто не заметили. Отсутствие человека с такой походкой легко не заметить.

Алеша конечно особенный человек, раз уж он стал героем романа. Но людей, похожих на Алешу немало.

Вообще людей много больше чем нам кажется.

Ванна полна неожиданностей

Ванна полна неожиданностей. Вспомнить хотя бы Марата.

Противоречия

Алексей Ильич человек приятный, но порой производит отталкивающее впечатление.

В безволии своем упрям, в стремлениях беспорядочен.

Похоже, что в бесконечной доброте его кроется жало.

Масса противоречий.

Некоторые противоречия в составлении портрета, по нашему с Алексеем Ильичом общему мнению, не нарушают целостности восприятия, напротив, подчеркивают значимость каждой детали в отдельности, придают объем и, если угодно, подогревают любопытство читателя.

С такими противоречиями Ягнатьев вполне мог бы стать героем криминального романа.

Известно, что Агата Кристи писала свои страшилки в ванне.

Я бы не смог написать детектив. Не люблю детективы, так как в них непременно приходится убивать. А я убежден в том, что смерти нет. Хороша была бы история, где душегубы изо всех сил стремятся совершить преступление, а у них ничего не получается.

Я бы на обложках детективов в качестве назидания и упреждения обязал бы где-нибудь в уголке помещать изображение электрического стула. Подобно тому, как на пачках сигарет печатают тошнотворные картинки с мертвыми младенцами и пораженными раком легкими. При виде чудовищного символа умный читатель, разумеется, сделает выбор в пользу романа о гарипе, написанном от четвертого лица, с лучезарно улыбающимся Бремом и ленивцем на обложке.

Откровенно говоря, я еще не знаю, что отчебучит мой Ягнатьев. Только предполагаю, а знать наверняка не могу. Не имею права. Разве обладаем мы правом распоряжаться жизнью и судьбами других людей? Даже если автор высоконравственный и благонамеренный человек, заслуживающий всяческого доверия и поощрения, все равно права на жизнь и судьбы своих героев он не имеет.

Вообще, да простит меня Пиранделло, персонажи не особенно нуждаются в авторе. Нуждаются только на первых порах. Для того чтобы тот обозначил их имена. А дальше начинается их вполне самостоятельная жизнь. Вне автора. Нет, они, конечно могут пригласить его прогуляться вечером, поговорить о том о сем, даже напиться с ним могут, но просить совета на будущее не станут.

Вот вам в качестве примера одна фантазия Ягнатьева. Ему хотелось, чтобы у него была некая шкатулочка величиной со спичечный коробок, в которой он, несмотря на размер, смог бы поместиться. Он бы всегда носил ее в кармане брюк, и прятался бы по мере необходимости.

Каково?