Бесплатный фрагмент - Смоляное

Смоляное
Оглавление
Глава 1. Письмо с той стороны

Сначала пахло гарью. Потом — прошлым.

Письмо лежало в почтовом ящике, будто ждало.

В сером, мятом конверте, обугленный угол будто поцеловал пламя. На нём — ни марки, ни обратного адреса, только его имя, выведенное тонким, уверенным почерком:

Илья Марков.

Он долго смотрел на это имя.

Почти отстранённо, как на чужое. Как на имя на табличке.

Знакомое, но без принадлежности.

Словно кто-то написал его, не зная, что человек с этим именем всё ещё жив.

На площадке было тихо. Только гудел старый холодильник через бетонную стену. Илья машинально сунул конверт в карман и поднялся на четвёртый этаж.

Лифт давно не работал. Дверь на третьем была слегка приоткрыта, но он не стал заглядывать — в этом доме не принято было вмешиваться в чужие молчания.

Он закрыл за собой дверь, не включая свет.

Прошёл на кухню, опустил письмо на стол.

Потом сел. Смотрел.

Долго.

Он вскрыл конверт ножом для бумаги, которым не пользовался год.

Хлопок — как треск костра. Или костей.

Внутри — лишь фотография.

На ней была девочка.

Лет восьми. Смуглая кожа, тёмные волосы, белое платье до колен. Она стояла у подножия колокольни. Старая каменная башня, чёрные кирпичи, ржавая лестница, ведущая вверх. Лицо девочки скрывал капюшон тени, но руки — знакомые. Тонкие запястья.

Он видел эти руки.

Тысячи раз.

Потому что он держал их, когда они остывали в реанимации.

— …Настя?

Шепот сорвался сам.

Он перевернул фото. На обратной стороне, будто детской рукой:

«Смоляное. Колокольня. Приди, пока не поздно.»

Он читал это снова и снова.

Слово «Смоляное» звучало, как спазм.

Как старое слово, которое нельзя произносить вслух.

Как имя, забытое специально.

Он не спал в ту ночь.

Открыл старый ноутбук, вбил: Смоляное. Посёлок.

Выдавались рекламные сайты с саунами, ссылки на непонятные заброшки.

Ничего конкретного.

Но в глубине подсознания — что-то шевельнулось.

Не воспоминание.

А отголосок.

Смоляное.

Он уже слышал это.

Может быть, в детстве. Может быть, в бреду, когда спал у кровати Насти, считая её вдохи.

Или в те бессонные недели после похорон, когда он часами листал старые альбомы, пытаясь найти в ней хоть что-то, что мог бы забрать с собой в сны.

Он достал фото снова.

На этот раз — всмотрелся в фон.

В левом нижнем углу — мелькали силуэты. Два человека, стоящих в тени.

Мужчина и женщина? Или мужчина и…

Они стояли слишком прямо. Как манекены.

А в окне колокольни — просматривался силуэт.

Высокий, неестественно вытянутый.

И он смотрел в камеру.

Он перевернул фото и бросил его на стол. Потом — выключил свет, сел на пол у стены и так просидел до утра.

На рассвете Илья собрал рюкзак.

Положил фото, старую карту области, спальный мешок, фонарик, нож, аптечку. Машинально, как в те дни, когда с Настей ездили в походы. Тогда она всё выкладывала и перекладывала вещи по три раза — «А вдруг медведи, пап?»

Он всегда смеялся.

Теперь не смеялся.

К полудню он уже ехал. Город остался позади, растворяясь в сером мареве асфальта.

Радио не ловило ничего. Навигатор — замер.

Он включил старую флешку.

Плейлист завис на детской песенке. Голос Насти, когда ей было пять, поёт что-то про ёлочку и снег.

Он не стал выключать.

Часов через шесть дорога стала другой.

Асфальт крошился. Лес приблизился к обочине. Воздух стал гуще.

Он замедлил ход.

И тут — развилка.

Два направления. Никаких знаков.

Лишь старая табличка с нечитаемым названием. Облезшая краска. Лес шумел, будто знал, что он выберет.

Он свернул направо.

Инстинктивно.

На обочине — крест. Чёрный, свежевыкрашенный. Под ним — букет искусственных цветов. И чёрная лента с именем.

Илья притормозил.

Имя…

Он знал его. Но не мог вспомнить откуда. Оно пульсировало на периферии сознания, как забытая мелодия.

Машина заглохла.

В одно мгновение. Без предупреждения.

Он выругался, ударил по рулю, вышел — и тут же застыл.

На радиоволне — зазвучал голос.

— Папа?

Он замер.

Голос был её. Настин.

Он не слышал его два года. И забыл уже интонации, но сердце узнало сразу.

Он бросился в машину.

Радио было выключено. Магнитола давно не работала.

Но голос звучал. Не в динамиках. Внутри.

Как будто кто-то прошептал в самое ухо.

— Ты рядом… — снова Настин голос, почти ласково.

Он сидел в машине, хватая ртом воздух, как выброшенная на берег рыба.

На коленях — фотография.

Она почернела.

Края стали темнее. Изображение будто выгорало изнутри.

Он вдавил педаль газа. Машина завелась.

Как будто всё — шутка. Глюк.

Но шутка эта держала его за горло.

На горизонте, над лесом, выросли крыши.

Смоляное.

Посёлок будто прятался за туманом. Неровные дома, вросшие в землю. Электрические провода, обрывающиеся в воздухе. В центре — колокольня.

Чёрная, древняя, живая.

Он замедлил ход.

Проехал мимо таблички с названием. Слово «Смоляное» кто-то выцарапал, а потом закрасил белым.

Словно кто-то пытался стереть само существование этого места.

Но это не важно.

Он был здесь.

Он приехал.

Смоляное приняло его без звука.

И что-то в этом молчании улыбалось.

Глава 2. Пыльная дорога

Гравий хрустел под шинами, будто сопротивляясь каждому метру пути.

Дорога узкая, раздвоенная, как старый шрам, вросший в землю. По бокам — лес. Не зелёный, не живой, а серый. Ветви тянулись к машине, как пальцы утопленников.

Илья чувствовал: дорога не хочет.

И в то же время — ведёт.

Он ехал медленно.

Пыль стояла стеной за задним стеклом, скрывая всё, что осталось позади. В зеркале заднего вида — только серое марево. Будто позади не было ничего. Ни города, ни квартиры, ни самого времени.

Он включил фары. Свет осекался, растворяясь в пыли.

На приборной панели заморгало что-то странное:

«Расстояние до пункта назначения: ∞»

Он уставился. Поморгал.

Навигатор перезагрузился сам по себе, затем выдал сообщение:

«Смоляное. 2 км. Въезд возможен один раз.»

Он сбил плечом рюкзак. Кожа на шее покрылась потом.

Глупости. Глюк. Всё это можно объяснить.

Усталость. Подсознание. Горечь, которую он не прожил.

Но что-то внутри уже знало — дорога назад не откроется.

Он выключил навигатор.

Дальше — сам.

Первый знак посёлка — перевёрнутый велосипед.

Он лежал у обочины, весь ржавый, с согнутыми спицами. Колеса к небу, будто кто-то сдавался.

На руле — детская варежка. Красная, с белыми снежинками.

Такие носила Настя.

Он резко затормозил. Вышел. Поднял варежку.

Она была сухая. Свежая. Без пыли.

Он обернулся. Никого. Ни одного звука. Даже птиц не было. Только хруст его шагов.

Положил варежку обратно, пошёл к машине — и остановился.

На заднем стекле пыль собралась в узор.

Детская ладонь.

Отпечаток. Маленький. Чистый, как будто сделан изнутри.

Он смотрел на него и не мог пошевелиться. Слёзы выступили внезапно. Не от ужаса. От… памяти.

Он вспомнил, как Настя прилипала к стеклу в ливень, рисуя человечков, и кричала: «Пап, смотри, они танцуют!»

Илья тогда смеялся.

Он не смеётся больше.

Он сел в машину, завёл — на этот раз с трудом.

Мотор закашлялся, будто сомневался, стоит ли ему ещё работать.

Он поехал дальше.

Смоляное открылось не сразу.

Сначала были поля без травы. Просто чёрная, обугленная земля, как после пожара. Без признаков жизни. Ни сорняков, ни насекомых.

Потом — силуэты домов, будто вросших в землю. Крыши покосились, заборы лежали в земле, как зубы старика.

Он пересёк мост. Под ним — стоячая чёрная вода.

Там что-то двигалось. Но он не стал смотреть.

Инстинкт сказал: не останавливаться. Никогда.

За мостом — ворота.

Старые, железные, с ржавыми цепями.

На них — табличка, вырезанная по дереву:

«СМОЛЯНОЕ. ОСНОВАНО 1903. ВХОД БЕЗ ВЫХОДА.»

Он вышел.

Цепи были разорваны.

Будто кто-то ломал их изнутри.

Прошёл через ворота.

За ними — пустота.

Не в смысле пространства.

А в смысле ощущения.

Как будто место само не хотело быть замеченным.

Как будто он шагнул в сон.

Дома.

Десятки. Некоторые — целые, другие — развалины.

Ни одного человека.

Но он знал, что они есть.

На одном из балконов качалась занавеска.

На другом — скрипело кресло-качалка. Само по себе.

Он слышал — двери открываются, потом закрываются, но никого не видно.

Он свернул на узкую улицу. Пыль вилась змеёй за его ботинками.

На углу — киоск. С надписью «Почта».

Дверь приоткрыта. Свет внутри мерцает.

Он подошёл. Внутри — стопка писем.

На одном — его имя. Опять.

Он взял.

«Ты пришёл. Но не сразу.

Мы все ждали.

Скоро ты вспомнишь.

Не бойся себя.»

Подпись: Настя.

Он опустился на корточки. Ветер тронул его волосы, как ладонь.

Он встал и оглянулся.

На другой стороне улицы — фигура.

Человеческая. Чёрная. Стоит между домами.

Не двигается.

Но знает, что он смотрит.

Илья отвернулся. Сделал шаг — и вновь посмотрел.

Фигуры уже не было.

Но на земле остались следы. Глубокие, неровные. Будто кто-то был тяжелее человека.

Он добрался до центра.

На площади — колокольня. Та самая, с фотографии.

Старая, чёрная, обугленная.

В окнах — не было стекла.

На самом верху — пусто. Но ощущалось: кто-то смотрит вниз.

Илья подошёл.

Внутри — лестница вверх.

Он положил ладонь на перила. Древесина горячая, как от огня.

Шаг за шагом он поднимался.

И с каждым шагом — слабело сердце.

Не от страха.

От узнавания.

Он был здесь. Раньше.

Возможно — в другой жизни.

Возможно — не своей.

На последнем пролёте он услышал голос. Девочка.

— Пап… ты?

Он рванул наверх.

На площадке — пусто.

Только звук.

Только эхо.

И — записка.

«Ты не спишь. Это хуже.

Здесь не умирают.

Здесь — остаются.»

Глава 3. Поворот на Смоляное

Илья остановился у подножия колокольни, сердце билось часто, руки дрожали. Всё внутри подсказывало — он здесь не впервые. Но логика сопротивлялась. Он же только что приехал. Разве нет?

Он обернулся. Позади — улица, по которой он пришёл. Варежка, отпечаток, письма, фигура между домами. Всё это было. Он чувствовал остатки этих мгновений, как следы на песке, едва различимые после ветра.

Но воспоминания путались. Он будто проснулся, уже стоя у подножия. И одновременно — как будто ещё ехал. Он тряхнул головой, будто стряхивая паутину сна.

Огляделся. Центр посёлка. Колокольня, почта, пустые улицы. Он знал это место. Знал, что должен подняться наверх. Но что-то удерживало. Как тень за спиной, которую не видишь, но чувствуешь.

Он отступил на шаг, взглянул в сторону. За колокольней — узкая тропа, почти незаметная. Она вела за дома, в сторону холма, где деревья были чернее обычного. Там, в тени, маячил ещё один поворот. Бетонный столб с облупленной стрелкой: «Смоляное — 0.5 км».

Илья замер. Что за ерунда? Он уже в Смоляном. Но табличка утверждает, что посёлок — дальше.

Мир словно раскололся на два слоя. Один — тот, где он стоит, с пылью, записками и варежкой. Второй — тот, где он ещё только едет.

Он не мог объяснить, почему, но ноги сами пошли по тропе. За поворотом дорога вновь выровнялась, стала асфальтовой, как в начале пути. Машина — его машина — стояла на обочине. Свет фар всё ещё горел, двигатель был тёплым, будто он вышел из неё всего минуту назад.

Он подошёл. Открыл дверь. На сиденье — та самая варежка. Но он же оставил её у перевёрнутого велосипеда… или нет?

Сел за руль. Навигатор снова ожил. И снова — «Смоляное. 0.5 км». Он завёл двигатель. Машина не сопротивлялась. Ехал медленно, пока снова не появились поля — выжженные, мёртвые. А потом — ещё раз посёлок.

Те же дома. Те же ворота. Та же табличка. Но теперь цепи были целы. Как будто он вернулся до того, как они были разорваны.

Илья вышел. Сердце ухало, как барабан. Он пошёл вперёд. В этот раз — сразу к колокольне. Он уже не сомневался. Петля. Не время, а пространство.

Он поднялся по скрипучей лестнице. Голоса в голове сменились тишиной. Наверху его ждала та же пустота. Но теперь на полу лежала книга. Без обложки. Открытая.

На страницах — не слова. Лица. Его собственное. И Насти. И кого-то ещё, будто вытянуты из снов.

Он опустился на колени. Листал. И всё повторял:

«Я здесь был. Я здесь буду. Я…»

Глава 4. Гостевой дом «Топь»

Навигаторов не было, но Илья ехал будто по памяти. Узкие улицы Смоляного, вымощенные старыми плитами, петляли между домами, одинаковыми, как фасады на потолочной ленте. Гладкие стены без следов жизни — ни белья, ни занавесок, ни случайных пятен — смотрели на него глухо и враждебно.

Он остановил машину у невысокого здания с облупившейся деревянной вывеской. Над входом — выжженные буквы:

ТОПЬ

Под табличкой — рисунок: чёрное пятно, похожее то ли на водоворот, то ли на дерево без веток. Края доски были прогрызены временем и дождями. Козырёк над дверью покачивался на ржавых цепях. Дверь не скрипнула, а как-то тихо и глухо разошлась в стороны, словно впуская не в здание, а внутрь чего-то более глубокого.

На пороге его встретила женщина лет пятидесяти. Полная, с тяжёлым лицом и туго скрученными в пучок седыми волосами. Лицо её не выражало ничего — ни усталости, ни доброжелательности. Только серые глаза, почти стеклянные, будто смотрели не на него, а сквозь.

— Комната наверху. Ванная — общая, — сказала она, не глядя.

— Вы Мария?

— А кто же ещё, — тихо ответила женщина и исчезла за дверью, которую Илья принял за кухню. Больше ни одного вопроса.

Коридор был узким, тускло освещённым. Пахло влажной древесиной, табаком и чем-то едва уловимым — вроде заплесневелой ткани. Скрип деревянного пола под его шагами отзывался гулко, будто в доме был только он — и всё остальное слушало.

На втором этаже — четыре одинаковых двери. Потёртые номера, прибитые криво.

Номер 3. Его.

Комната встретила холодом. Окно было приоткрыто, но стекло мутное, словно вымазанное изнутри жирными пальцами. Штора с выцветшим узором — редкий, почти прозрачный шифон — колыхалась в дыхании ветра. На кровати лежала аккуратно сложенная пледовая накидка, будто её только что поправили.

Илья прошёл внутрь. Кровать с жёстким матрасом, тумбочка, зеркало с трещиной в углу, и старый шкаф, который пах не просто пылью, а тем, что лежит под пылью.

Он открыл его — пусто. Но сквозь затхлый запах донеслось нечто странное: слабый аромат детского шампуня. И сразу ушёл. Не место памяти здесь.

Он открыл окно пошире, и в лицо ударил холодный воздух. На заднем дворе росло дерево. Одинокое, перекошенное, с чёрной корой. Оно будто тянулось от чего-то прочь. В его коре виднелся что-то вроде вырезанного символа, но с этой высоты нельзя было понять — то ли случайная трещина, то ли знак.

Стук.

Резкий, приглушённый. Он обернулся — но всё было на месте.

Прислушался.

Из-за двери напротив, из комнаты номер 1, донёсся звук.

Плач. Детский.

Негромкий, но настойчивый, как будто кто-то сдерживал слёзы, прятался, не хотел, чтобы его слышали — и не мог иначе.

Он вышел в коридор.

Серый свет, падавший из лампы под потолком, делал коридор плоским. Стены будто сдвигались ближе. Он шагнул к двери.

Звук стих.

Полное беззвучие. Даже дом замер.

Он постоял и вернулся в комнату.

Ночью уснуть не получалось. Сквозь тонкие стены проступали звуки: скрип половиц, будто кто-то медленно ходил босиком. Иногда — как будто кто-то двигал мебель или пальцем вёл по стене. И тишина между — слишком ровная, мёртвая, с гулом.

Однажды показалось, что слышит дыхание у самой двери. Но, открыв её — только пустой коридор.

Под утро — сон.

Он стоит на вершине колокольни.

Доски под ногами влажные, скользкие. Не видно земли — всё окутано серым туманом. Ветер стонет так, будто кто-то воет на другом краю неба.

И внизу — девочка.

Тонкая, почти силуэт.

Свет у её ног — не солнечный, он будто изнутри неё.

Она смотрит вверх. Лицо расплывается, но он знает: она зовёт его.

— Папа. Иди.

Он тянет руку, делает шаг — доски дрожат.

И в этот момент:

Падение.

Сильный толчок.

Просыпается.

Комната пуста. Воздух тяжёлый, как будто его кто-то уже выдыхал.

Он садится, проводит рукой по подушке.

В пальцах остаётся чёрный волос. Длинный. Женский.

Глава 5. Нечёткие лица

На следующее утро в посёлке будто что-то изменилось.

Хотя, возможно, оно всегда было таким. Просто теперь он видел.

Илья вышел на улицу. Воздух был плотным, стоял неподвижно, как плёнка. Он прошёл мимо деревянного забора, за которым росла высокая трава и из которой торчал перевёрнутый велосипед. С одной педалью. Ощущение, будто этим местом давно никто не пользовался — но всё казалось расставленным нарочно, как на театральной сцене перед репетицией.

На перекрёстке его догнали шаги.

— Доброе утро, — сказал кто-то.

Илья обернулся. Мужчина. Высокий, в рабочей куртке и с авоськой в руке. Он улыбнулся, но улыбка была какой-то… расплывчатой. Словно черты лица жили сами по себе, двигаясь чуть не в такт. Илья попытался всмотреться, но взгляд скользнул.

На долю секунды лицо мужчины… исчезло.

Нет, не исчезло — смешалось. Как будто кто-то растёр краску на ещё влажном холсте.

Илья моргнул. Всё стало нормально. Улыбка. Глаза. Седые виски.

Только взгляд. Он был не на нём. А чуть выше, будто мужчина смотрел сквозь него, куда-то за плечо.

Илья оглянулся. Никого.

— Простите, мы знакомы? — спросил он.

— А как же, — сказал мужчина с привычной теплотой. — Вы же уже были.

И пошёл дальше.

Илья смотрел ему вслед. Ветер зашевелил ветки над дорогой. Над крышами вдалеке замаячила колокольня — как будто ближе, чем вчера. Её верхушка слегка качнулась, и он снова ощутил давление — то самое, что поймал на въезде: тяжесть в груди, будто кто-то вдавливал воздух внутрь его тела.

На площади перед зданием администрации — пара пожилых женщин кормили голубей.

Те сидели неподвижно. Странно. Не ели, не двигались. Просто стояли, окружив крошки хлеба, будто охраняли их. Женщины разговаривали, но слов Илья не слышал. Только шепот, смазанный, как на старой кассете. Как будто говорили на ускоренной перемотке.

Он поспешил дальше.

Возле старой школы сидел мальчик.

Один.

С палкой, которой вырисовывал что-то на земле. Подойдя ближе, Илья увидел, что это — символ. Нечёткий, закрученный в спираль. Каждая линия велась с усилием, будто сопротивлялась земле.

— Что ты рисуешь?

Мальчик не ответил. Только поднял голову.

Его глаза были… пустыми. Не слепыми — зрачки были на месте, но не было фокуса. В этих глазах не отражалось небо, свет, лицо Ильи — ничего.

Они были как отверстия в ткани мира.

Илья отшатнулся. Сердце заколотилось.

Мальчик снова опустил голову, продолжая чертить.

Рядом стоял постамент — когда-то здесь, вероятно, была доска почёта или памятная плита. Теперь — только заржавевший каркас.

На его краю кто-то оставил кусок старой латунной таблички. Половина букв стерлась, но часть имени всё же проступала:

…стя В…

…1993 г.

Он дотронулся до металла. И в этот момент — вспышка.

На долю секунды он увидел девочку — такую, как во сне. Она стояла в тумане. Лицо размытое, глаза закрыты. Волосы липли ко лбу. И за ней — та же колокольня. Только… в огне?

Резкий укол в виске. Головная боль пробежала полосой от уха к затылку.

Он отдёрнул руку. Пота больше не было — но под ногтями осталась чёрная копоть.

Вернувшись к «Топи», он поймал отражение в стекле.

Собственное.

И замер.

На долю секунды его лицо было чужим. Бледным.

С другим разрезом глаз. Более детским.

Он моргнул — всё вернулось.

Но ощущение, что он сам начинает расплываться, уже не уходило.

Глава 6. Группа блогеров

Утро выдалось не по-весеннему холодным. Туман, словно сбившийся с пути, застрял между домами, полз по земле, обволакивал низкие крыши, делал очертания уличных фонарей призрачными. Он был густым, вязким, будто кто-то специально растянул его между улицами, чтобы скрыть то, что должно остаться невидимым. Илья, кутаясь в куртку, шёл в сторону центральной площади. Хотелось увидеть кого-нибудь живого — тех, кто ещё не расплылся, не стал частью этой вязкой атмосферы. Он чувствовал, как с каждым шагом его затягивает вглубь посёлка, как будто тот начинал реагировать на его присутствие.

Площадь оказалась неожиданно оживлённой. На фоне глухого, молчаливого посёлка это было почти как вторжение: пятеро подростков, трое парней и две девушки, бегали с камерами, дронами и смартфонами, кричали, смеялись, снимали друг друга на фоне здания администрации. Яркие рюкзаки, логотипы на худи, наушники, кепки — они выглядели как инородные организмы, занесённые сюда с другой планеты. Их шум, жестикуляция, динамика — всё это выглядело неестественно на фоне почти застывшего, тяжёлого воздуха.

— Бери крупняк, крупняк! Костя, давай ближе! — кричала одна из девчонок, стоя на перилах. Её голос разносился по площади, гулко отражаясь от каменных стен. — Тут супер фон! Просто лютый вайб.

Один из парней, худой, с рюкзаком-капсулой и серьгой в ухе, держал на вытянутой руке камеру. Он засмеялся:

— Это точно. Смоляное, мать его. Добро пожаловать в Silent Hill по-русски. Смотрите, фонарь опять мерцает. Прям как будто кто-то следит.

Илья остановился неподалёку. С одной стороны — было отрадно видеть хоть кого-то живого, шумного. С другой — они казались слишком яркими, слишком настоящими. Не вписывались в это место. Как пестрые рыбы, запущенные в чёрное озеро.

Он подошёл ближе, и Костя — тот самый парень с серьгой — заметил его.

— Э, мужик, ты не из местных? — спросил он, опуская камеру и делая шаг навстречу.

— Не совсем. Только приехал. А вы что тут делаете?

— Канал ведём. Урбан-легенды, заброшки, вся эта мистика. — Костя говорил быстро, с огоньком, его глаза горели от азарта. — Ты в курсе, что здесь по легенде девочка каждый день прыгает с колокольни?

— Прыгает? — переспросил Илья, словно услышал не то слово, и в груди что-то неприятно кольнуло.

— Ну да. А потом всё сначала. Жива. И снова. Камеры не ловят её. Почти. Но, говорят, иногда… — он понизил голос, будто это была страшилка у костра, — иногда на записи появляется силуэт. Размытый. С вытянутыми руками. Упал — встал. Упал — встал. Каждый день.

— Как зовут эту девочку? — спросил Илья, сам не зная, зачем. Слова вырвались сами, словно кто-то вложил их в его рот.

— Вроде Настя. Есть старая доска, там имя упоминается. Но большая часть стерта. Мы потом туда пойдём. Хотим снять вставку для нового выпуска. Смузи с потусторонним — прям так и назовём.

Девушка позвала Костю обратно:

— Идём! Дрон не ловит сигнал — может, ты со своим телефоном поможешь! Мы его к окну поднимем, может, там что-то словим!

Костя подмигнул Илье:

— Если интересно — приходи вечером. Лезем на колокольню. Хотим снять всё сами. Может, и Настю поймаем. А может, и сами прыгнем — хе-хе.

Он отбежал, а Илья остался. Долго смотрел на ребят, как они бегают, смеются, спорят. Дрон медленно взмыл в воздух и завис над площадью. Из динамика раздался механический писк, будто что-то не работало как надо.

На его мониторе, едва уловимо, появилась тень. Фигура на колокольне. Движущаяся. Очень медленно. Почти незаметно, но Илья видел: она поворачивалась. Голова тени наклонялась набок, как у любопытного ребёнка. Или как у марионетки, которую кто-то держал за ниточки.

Камера дрогнула. Сигнал исчез. Экран вспыхнул серым и погас.

Илья почувствовал, как его ладони покрываются потом, несмотря на холод. Ветер, только что лёгкий, вдруг ударил порывом, захлестнув улицу шорохом листьев и мусора. Он знал. Эта тень смотрела прямо на него.

И не только смотрела.

Она его узнала.

Глава 7. Первый цикл. Тело подростка

Проснулся он резко, словно его вытолкнули наружу из тёмной воды, с глухим хлопком в ушах и дрожью в конечностях. Воздух пах пылью, потом и чем-то прелым. Илья открыл глаза, но потолок был чужим. Не его. Белые пятна плесени, потрескавшаяся побелка, наклонный срез деревянной балки прямо над головой. Он сидел на узкой кровати в маленькой комнате, заваленной вещами, которые он не узнавал: на полу валялись кроссовки с оборванными шнурками, стопка тетрадей с каракулями на полях, настольная лампа с треснутым абажуром. Всё было слишком тесным, пыльным, чужим.

Но страшнее было другое — тело. Оно было не его.

Он вскочил и бросился к зеркалу, висящему на стене. В тусклом отражении он увидел подростка — худого, взъерошенного, лет семнадцати. Лицо незнакомое: тонкие черты, острые скулы, шрам на подбородке, чуть прищуренный левый глаз. Он пошевелил рукой — и в отражении рука дрогнула с задержкой. От этого несоответствия его чуть не стошнило. Он отшатнулся, хватаясь за край стола, на котором лежали чьи-то старые наушники и недопитый чай.

Он прижал руки к вискам и прошептал:

— Что за чёрт…

Стук в дверь. Женский голос, глухой, немного простуженный:

— Лёша, ты там чего?

Лёша? Его так зовут теперь? Он открыл рот, чтобы ответить, но вместо этого из горла вырвался высокий голос, подростковый, едва сломанный, как у парня на границе взросления:

— Всё нормально. Сейчас выйду.

Слова прозвучали как чужие, выученные, будто их кто-то вложил ему в уста. Он посмотрел на руки, на ноги, на дрожащие пальцы. Вдохнул. Выдохнул. Тело отзывалось иначе, лёгкое, гибкое — не его. В голове стучала мысль: «Ты не дома. Ты — не ты». Сердце колотилось в груди, как будто пытаясь выбиться наружу.

Он вышел в коридор. Слишком яркий свет ударил в глаза. Стены казались ближе, чем должны быть. Всё словно сдвинулось на полшага от привычного мира. На стенах висели старые фотографии — школьные портреты, детские рисунки, вырезки из газет с заголовками о местных событиях. По радио в соседней комнате кто-то монотонно говорил о погоде, но слова сливались в вязкий шум, как будто их специально замедлили.

На кухне сидела женщина — молодая, с усталым лицом, курила у окна. Волосы собраны в пучок, на руке татуировка в виде тонкой змеи. Она посмотрела на него мельком:

— Завтрак на столе. Потом не забудь камеру — вы же с ребятами на колокольню сегодня?

Он кивнул автоматически. Камера. Колокольня. Как будто всё это уже было. Где-то. Когда-то. Илья — или Лёша? — прошёл мимо, стараясь не смотреть женщине в глаза. Почему-то он боялся, что в её взгляде он увидит нечто, чего не готов принять. Что она узнает его — не как сына, а как чужака.

В прихожей стояло зеркало в полный рост. Он обернулся и застыл. Отражение двигалось с задержкой, на долю секунды. Потом его лицо в зеркале чуть скривилось — в неестественной, чужой гримасе. Как будто кто-то другой, внутри него, пытался взять контроль. Он замер. Отражение — нет.

Изнутри головы раздался голос. Женский. Тихий, но отчётливый, почти шёпот, как шелест сухих листьев:

— Ты снова здесь. Не бойся. Ты уже был мной.

Илья зажал уши руками, но голос не исчез. Он чувствовал, как он идёт не извне, а изнутри, из глубин сознания, из самой плоти этого тела. Словно отголосок давно забытого сна или воспоминания, которое не принадлежит ему. Глухой звон колокольни эхом пронёсся сквозь кости, пробежал по позвоночнику, оставив после себя холодный осадок.

Он опустился на колени, обхватив голову руками, и сжал зубы, чтобы не закричать. Но снаружи всё оставалось прежним. Обычное утро. Обычный дом. Только внутри него всё кричало. Он чувствовал: что-то начало двигаться. В нём. В мире. В прошлом.

Первый цикл начался.

Глава 8. Колокольня и Настя

Ночь была безлунной, с низким, тяжёлым небом, будто кто-то укрыл посёлок Смоляное плотной ватной простынёй. Воздух, влажный и густой, хранил в себе следы мороза, запах замерзшей земли, дыма и чего-то ещё — неуловимо странного, напоминающего сгнившие листья или старую медную монету, забытую во влажной почве. Всё вокруг будто вымерло. Даже деревья вдоль дороги, чёрные и скрюченные, казались застывшими в ожидании. Лёша — или Илья в теле Лёши — брёл чуть позади остальных, стараясь не попадать в свет фонариков и не вглядываться в лица спутников слишком пристально. Они были чужими,

несмотря на то, что разговаривали с ним, шутили, словно знали его всю жизнь.

Подростки смеялись, переговаривались, но в их голосах звенела неестественная нота — тонкий, почти невидимый страх, который они пытались заглушить словами. Костя, худощавый с прыщавым лицом и камерой, закреплённой на штативе, нёсся вперёд, снимая всё подряд. Аня — девчонка с густыми волосами, яркой курткой и дерзким прищуром — светила фонариком по сторонам, будто искала кого-то в темноте. За ними плелись ещё двое — один в капюшоне, вечно ковыряющийся в телефоне, и девушка с бледной кожей, лицо которой Илья никак не мог запомнить.

— Только не облажайся в этот раз, Костя, — сказала Аня, толкая оператора в плечо. — Если камера снова вырубится, клянусь, ты у меня с ней и ляжешь.

— Всё норм, не гони, — буркнул он. — В этот раз всё чётко, батарея заряжена, память очищена. Сначала снимем подъём, потом панораму сверху… и, если повезёт, Настю.

Илья резко остановился.

— Настю? — голос у него дрогнул. — Это кто?

Костя оглянулся, будто удивившись, что кто-то не знает:

— Ну ты даёшь. Настя — это типа призрак. Местная страшилка. Говорят, она когда-то тут жила, потом сбросилась с колокольни. И с тех пор каждую ночь появляется — чтобы прыгнуть снова.

— И не просто так, — добавила Аня с какой-то зловещей ухмылкой. — Она выбирает, кто будет смотреть. Иногда — кто будет следующим.

Они подошли к колокольне. Она возвышалась, как истлевший страж в центре пустыря. Вокруг ничего — только голая земля и ржавые металлические столбы, торчащие из бетона. Башня казалась выше, чем была днём, и куда мрачнее. Пустые оконные проёмы смотрели в небо, как черепа с выбитыми глазницами. Её тень легла на землю, как пальцы мертвеца, тянущиеся вперёд.

Деревянные ступени внутри скрипели под ногами, будто жаловались на каждый шаг. Воздух стал ещё гуще. Пахло не просто плесенью — вонь была густой, как в подвале, где что-то давно умерло. Лёша держался за перила и чувствовал, как с каждым шагом колотится сердце. Где-то внутри головы жужжало напряжение, как будто кто-то сверлил череп изнутри. На стенах мелькали знаки — выцарапанные, стертые временем, но явно не случайные. То ли буквы, то ли символы. Рядом с ними — царапины, длинные, глубокие. Не похоже на звериные. Будто кто-то пытался выбраться.

На вершине их встретил резкий порыв ветра. Вся площадка чуть покачивалась под ногами. Над головами — чёрный колокол, ржавый, облупившийся, как раковина, извлечённая из морской бездны. Лёша подошёл к перилам. Внизу — тьма. Она казалась живой. Пульсировала, как густой дым, свернувшийся в яме. Он не мог отвести глаз. Казалось, если шагнуть — она примет. Без боли. Без страха.

— Смотри, — прошептала Аня. — Вон она.

Все замерли. На другом конце площадки, там, где не доставал свет фонарей, стояла фигура. Девочка. Белое платье, волосы, прилипшие к щекам. Она стояла к ним спиной. Не двигаясь. Не дыша. Казалась вырезанной из воздуха. Костя машинально поднял камеру — и в этот момент она повернулась.

Лицо её нельзя было назвать лицом. Это была маска — гладкая, чёрная, будто вылепленная из застывшей смолы. Ни черт, ни глаз. Только два провала, в которых, к ужасу Ильи, он увидел… себя. Кричащего. Искажённого. Расплавленного, как свеча, стекающая вниз.

Камера дёрнулась. Кто-то позади зарычал сквозь зубы. Девочка шагнула вперёд… и прыгнула.

Но звука падения не последовало.

Мир замер. Пространство вокруг сжалось. Воздух исчез, будто его выжали. Камера мигала, экран рябил. Изображение прыгало от одного лица к другому. Лёша. Настя. Мужчина в рясе, лицо его покрыто язвами. Девочка с выколотыми глазами. Старик, висящий на дереве. Женщина, кричащая без рта. Всё слилось в калейдоскоп боли.

Илья закричал. Или хотел закричать. Горло онемело. Колокол над головой звякнул. Сам по себе. Один раз. Потом второй. Потом — тишина.

Звенящая. Бесконечная.

И в этой тишине он понял: это не просто легенда. Это — повторение. Цикл. И он в нём. Снова.

Смоляное не отпускает. Смоляное ждёт.

Глава 9. Стена и символ