Бесплатный фрагмент - Смежная зона

«Желания — половина жизни, безразличие — половина смерти.»

(Халиль Джебран)

«Логика может привести вас от пункта А до пункта Б, но воображение доставит вас куда угодно. »

(Альберт Эйнштейн)

---

«Автор не только держит интригу сюжета, но и совершает экскурс в глубины человеческого подсознания. „Смежная зона“ написана в стилистике позднего Стивена Кинга.»

(доктор медицинских наук, профессор Дмитрий Напалков)

«Эта история просится на экран, впрочем, когда читаешь, уже видишь фантастический приключенческий фильм.»

(кинорежиссёр Вера Токарева)

«В „Смежной зоне“ фантастичны только „условия игры“, а отношения героев вполне реалистичны и психологически точны.»

(писатель Леонид Жуховицкий)

---

Когда я писала этот роман, никто не думал, что эпоха пандемии уже на пороге. Я вообще писала не столько о медицинском понятии вируса, сколько о психологическом феномене человека внутри своего мира, несмотря на все социальные связи; о философском понятии одиночества как связи с другими измерениями.

Романтическая вера в любовь, детективный сюжет, налет мистики, — все это делает книгу приключенческим романом. Но для меня это попытка осмысления смерти как трансформации, в которой у каждого свой путь.

Этот роман никогда не появился бы в печати, если бы не мои друзья! И еще: роман «Смежная Зона» неотделим от театра «КомедиантЪ». Почему? Это отдельная история, о которой я расскажу в своё время. Низкий поклон всем, кто со мной рядом был, есть или будет.

А сейчас я приглашаю вас в путешествие по Смежной Зоне. И даже на последних страницах романа это путешествие только начинается…

---

---

Глава 1

Круглый экран компьютера взмыл со стола на оконные занавески, повибрировал на их шелковых складках и застыл недалеко от форточки. Он всегда так делал, когда чувствовал, что хозяин расстроен.

— Да лезь хоть на потолок, все равно ничего не изменишь, — проворчал Дюман и поплелся на кухню.

Прошло более девяти часов, он опять не успел проверить почту, и она удалила свое письмо. Ну почему Иола, такая умная во всем остальном, не понимает элементарного, что его работа не позволяет проверять почту систематически. Теперь опять обидится и будет делать вид, что между ними вообще ничего нет и не было, что они коллеги по работе и не больше, все это уже бывало, и не раз, и порядком надоело. Тем более, что сегодня он, действительно, очень устал.

Сегодня его подключали к Мирту, и общение было совсем не простым. Мирт жил в виртуальной коме уже пять лет. Обстановка его жизни там не менялась, во время визитов Дюмана он был смирным и апатичным, безразлично принимал приветы жены и дочерей, автоматически передавал ответные приветы им и, казалось, настолько привык к своему странному существованию, что об ином и не помышлял, а речи о выздоровлении воспринимал как полный бред свихнувшегося врача. Мир Мирта представлял собой березовую рощу с крохотным домиком типа сторожки. Как и многие другие больные, в своем мире он не испытывал ни чувства голода, ни чувства жажды; все, что надо, поступало в организм через витаминные капельницы. Но он для собственного удовольствия пытался вести какое-то примитивное хозяйство: собирал и сушил грибы, копал грядки и, за неимением семян, сажал туда все, что находил в своей роще. Вообще Мирт был самым беспроблемным пациентом, но сегодня что-то случилось!

Когда компьютеры просигналили полное погружение, и Дюман открыл глаза в мире Мирта, старика нигде не было видно, дверь сторожки была сорвана с петель, и в роще, в которой в течение пяти лет было лето, явно намечались признаки осени… Мирт нашелся только через полчаса. Он оказался на дереве среди ветвей в полубессознательном состоянии, утверждал, что у него тут было землетрясение, и требовал срочно вернуть его в обычную жизнь. И сколько Дюман не уверял его, что способа излечения больных, подобных ему, еще не нашли, что ученые всего мира делают все возможное, но надо еще потерпеть, этот всегда безропотный человек кричал, угрожал, жаловался, плакал. Это была настоящая истерика. Так иногда ведут себя люди, только-только очнувшиеся в своем мире виртуальной комы. Но чтобы больной со стажем в 5 лет! Такое случилось впервые!..

Когда Дюман вернулся, и его отсоединили от компьютеров и от тела Мирта, он даже не смог написать отчет по визиту в МВК, как это делал обычно. Он прошел в свой кабинет и вместо зеленого жасминового чая попросил у медсестры Любицы чашку кофе с коньяком. Раньше он никогда в рот не брал спиртного на работе, а жасминовый чай был такой нерушимой традицией, что измена ей привела Любицу в шок, и вместо нее кофе принесла сама заведующая лабораторией Агнесса Ди Ян. С Дюманом она работала много лет, знала, что просто так он привычек не меняет, и потому сейчас, ничего не спрашивая, села напротив, напряженно ожидая объяснений. Но доктор был в таком потрясении, что пробурчал только, что Мирт вел себя нестандартно, пообещал написать подробный отчет к завтрашнему утру. Может, и надо было ей все рассказать, но Дюман испугался, что бедного старика отключат от реальности, как это случилось в прошлом году с ветераном МВК Давидсом. Тот просто сошел с ума от одиночества. Он сначала стал требовать, чтобы Дюман приходил к нему чаще, а в последний визит попросту избил его и пытался привязать к кровати, чтобы доктор навсегда остался в его мире. Мир Давидса менялся с завидной регулярностью раз в два месяца, но всегда был похож на сарай или гараж с фотографиями голых красоток на стенах и кроватью посередине. После того случая нападения на врача на Совете было принято решение отключить Давидса от реального мира. Кто-то был против, но Дюманом слишком дорожили, чтобы подвергать его опасности, а если к больному хотя бы изредка не заходит врач-визитер, никакой информации о нем получить невозможно. Его тело в реальном мире не проявляет никаких признаков жизни. Оно ведет себя как тело умершего человека, только что не разлагается и странным образом поглощает все вещества, вливаемые через капельницы.

Давидса исключили из списка посещаемых. Его телу, как и прежде, подавались через капельницы все необходимые вещества, но спустя два месяца в теле появились признаки гниения, и стало ясно, что больной МВК Давидс умер.

В мировой общественности долго еще велись дискуссии о неправомерности отключения больных, о негуманности подобной акции, об ответственности врачей за жизнь этих несчастных. Но все эти споры затихли, когда случаи заболевания МВК из единичных стали превращаться в массовые, когда сначала ученые, а потом и правительства заговорили об эпидемии. Отключение агрессивных больных стало обычным делом. А такие люди, как Дюман, ценились просто на вес золота.

Он снова набрал ее номер… Не берет трубку из вредности? Или так сильно занята?.. Чем? В такое время? Отослал по почте несколько слов о трудном дне, о том, что ждет, скучает, любит, но утром его подключат к следующему больному, и он снова не сможет проверить почту. И почему мужчины всегда любят женщин, с которыми так сложно?

В дверь позвонили. На пороге стояла Куллита, соседка Дюмана, с пирогом в руках. Ее биологические показатели дают шанс сделать из нее такого же визитера, как и Дюман, но пока все подключения давали сомнительный результат: смутные образы, иногда голос, не больше. Когда же Дюмана подключали после нее, больные говорили, что вместо врача было странное облако или плотность, внутри которых угадывались человеческие черты, но такой визит их скорее пугал, чем поддерживал связь с реальным миром. Однако Куллита уже прижилась в лаборатории и, даже если не станет визитером, останется тут просто сотрудником: параллельно она училась на оператора подключений. Она заходила довольно часто и почти всегда с какой-нибудь свежей выпечкой, от нее пахло чем-то очень-очень домашним: даже не мамой, а скорее бабушкой. Она смотрела на Дюмана широко распахнутыми голубыми глазами и явно ждала, что он как-нибудь предложит ей остаться или хотя бы задержаться, но он не предлагал.

— Пирог с курагой и бурым рисом — это особый рецепт, — игриво подмигнув, Куллита прошла без приглашения на правах старой знакомой.

— В чем же особенность? — вежливо поинтересовался Дюман.

Ему сейчас было необходимо дозвониться до Иолы, только ей одной он мог рассказать все, что сегодня случилось у Мирта. У Иолы была потрясающая интуиция, она всегда знала, к чему приведет то или иное событие. Когда Дюман впервые вернулся из мира внутренней комы своего первого больного, Иола грустно предположила, что скоро этот опасный эксперимент станет его основной жизнью. И потом, когда визитерам были обещаны хорошие деньги, и толпы желающих ринулись в лаборатории, именно Иола сказала, что таких людей по всей Земле единицы, и Дюман, даже став миллионером, не сможет воспользоваться богатством, потому что работа заменит ему жизнь. Только спустя полгода ученые выяснили, что для возможности быть визитером нужно редкое совпадение многих биологических показателей. Да и это само по себе еще не гарантирует успеха, как, например, в случае с Куллитой.

Может, сегодня стоит изменить не только привычку пить жасминовый чай после сеанса? Может, пойти навстречу желаниям Куллиты? Дюман представил, что и как должно после этого случиться и почувствовал, что даже с Иолой сейчас он хотел бы просто поговорить или просто помолчать. И ничего больше.

Круг компьютерного экрана вернулся на свое место и смиренно погас.

Куллита напевно излагала все особенности пирогов с курагой и рисом, разливала чай, хозяйничала; мимоходом вытерла пятно на дверце холодильника, поправила складки пледа на диване, что-то переставила на полочке над столом, наткнулась глазами на фотографию Иолы.

— Безумно болит голова, можно я съем твой пирог завтра? — Дюман понимал, что обижает девушку, но ему так нестерпимо захотелось остаться одному.

---

Глава 2

— То, что ты написал в отчете, — отписка. От Мирта ты вернулся слишком встревоженным. Ты что-то скрываешь, — Агнесса ди Ян выписывала ему направление на подключение к Замату. Все, как всегда, но скрытое напряжение и тревога застыли во взгляде из-под очков.

— Сколько у меня сегодня подключений? — вместо ответа спросил Дюман.

— Семь, как обычно, — Этот пустой вопрос удивил и напряг Агнессу еще больше.

— Поговорим в перерыве.

Рано утром ему звонила Иола. Сама! Что было уже необычно. Сказала, что получила его оправдательных два слова, напишет ответ и вечером ждет у себя — надо поговорить. Привычка общаться письмами укоренилась года два назад. Оба так уставали от общения на работе, что говорить друг с другом не было сил. Встречаясь, они вместе молчали, и от этого им было хорошо. А все, что хотели друг другу сказать, отправляли в письмах. Переехать к Дюману Иола отказывалась, временами куда-то пропадала без объяснений, обижалась, что он не успевает прочесть ее очередное письмо и вовремя ответить. Иногда, капризничая, требовала чего-то совершенно не логичного: например, когда он спит один, класть под подушку листок с ее именем. А однажды она пришла чуть свет, без предупреждения, и, проверив выполнение этого требования, устроила настоящий скандал из-за того, что имя было написано слишком мелко. Но он прощал ей все сумасбродства: никто, кроме нее, не умел так понимающе молчать.

«Встретиться, чтобы поговорить», — для Иолы это было также необычно, как и осень в летней роще Мирта.

Замат встретил Дюмана сдержанно. Его мир был совсем крошечный: маленькая комнатка без окон и дверей, заполненная электроникой, огромным количеством разнокалиберных предметов, старых афиш, журналов. В той, земной жизни Замат был фанатом нескольких музыкальных групп. Здесь у него были все их записи до того года, как он заболел. Первые месяцы он все просил Дюмана принести ему новые диски, но потом, когда понял, что ничего материального «принести» сюда невозможно, уговорил доктора выучивать новые песни и напевать ему здесь на диктофон. Замату повезло: у Дюмана были неплохой слух и голос, и эти записи вкупе с последними новостями о гастролях, концертах, личной жизни участников групп были главной его поддержкой в ожидании излечения и возвращения в реальный мир. В отличие от Мирта, Замат верил, что вернется, что ученые найдут способ. И после всех новостей о музыкантах Дюман должен был подробно излагать юноше новости о научных исследованиях в деле поиска лекарства.

Сегодня Замат проявлял гораздо меньше интереса ко всем новостям. Он сидел в углу своего убежища, похожего на комнату неаккуратного подростка, и смотрел на Дюмана, почти не мигая. Родных в реальном мире у юноши не осталось: мать умерла сразу после его погружения в мир внутренней комы, невеста вышла замуж спустя год, несколько друзей-фанатов были скорее приятелями и как-то рассосались сами собой, а коллег по работе он и в том мире недолюбливал, а здесь и вовсе о них не вспоминал.

Темы общения сегодня исчерпались быстро, Замат сам ничего не спрашивал, на вопросы врача отвечал односложно: «да», «нет, «спасибо». Дюман с трудом дотянул до положенного времени конца визита. Он попрощался, заверил, что в следующий раз появится по графику, посмотрел на часы и при появлении нужных цифр закрыл глаза: привычное подташнивание и легкий озноб. Но обычного сдавливание в груди не появилось, и чувства изменения плотности воздуха тоже. За долгие годы работы Дюман так привык к этим перемещениям, что не испытывал ни дискомфорта, ни страха, хотя многие новички описывали этот процесс, как крайне болезненный. Впрочем, у всех визитеров это происходило по-разному. Для Дюмана же погружения и возвращения уже стали рутиной; он хорошо знал, что должен почувствовать, прежде чем очнется в лаборатории или, наоборот, в мире следующего пациента. Сейчас что-то было не так, и врач не торопился. Когда же, наконец, открыл глаза, он был все еще в мире Замата, и юноша по-прежнему смотрел на него, не отрываясь. Может, что-то с часами?

Обычно время в жизни и внутри миров внутренней комы текло объективно одинаково, хотя больными ощущалось иначе. Только в мире одной из его пациенток, бодрой старушки Гариты Онисьевны, оно вело себя совершенно непредсказуемо, и Дюмана возвращали оттуда принудительно повышенной дозой импульсов. После визитов к этой милой даме он чувствовал себя абсолютно разбитым, хотя общение с ней было приятным. Ее мир был морским побережьем с миражами парусников на горизонте, шезлонгами и душевыми кабинками на берегу, целым пятизвездочным отелем на склоне холма, где пожилая леди меняла апартаменты почти каждый день и танцевала сама с собой на дискотеке. В ее мире были даже фантомы служащих отеля и отдыхающих. Правда, они жили своей фантомной жизнью, и Гариту попросту не замечали, но горничные исправно убирали комнаты, в которых она жила, официанты подавали блюда и напитки посетителям кафе и ресторанов, а Гарита баловалась тем, что съедала или выпивала понравившиеся ей чужие заказы. Еда и питье были для нее вполне реальны, хотя брались непонятно откуда и были предназначены для фантомных людей. Но, в целом, это был далеко не самый странный мир внутренней комы и вполне комфортный, кроме того неудобства, что вечер тут мог наступить через несколько минут после восхода солнца, а ночь тянуться несколько недель по земному времени.

Но Замат — не Гарита. Дюман снова закрыл глаза, глубоко вздохнул и попробовал мысленно связаться с оператором лаборатории. Если не получилось с первого раза, они там должны пытаться вернуть его снова и снова. Легкая тошнота, озноб… и опять ничего. Только немигающий взгляд юноши.

— Гипнотизирует!? — подумал вдруг Дюман. Он снова сделал вдох, закрыл глаза и попытался сосредоточиться. Взгляд Замата заполнял все пространство.

— Ты меня не отпускаешь? — Спросил Дюман прямо.

Юноша промолчал, но в глазах появилось что-то вроде злорадства.

— Я нужен другим больным. Их сотни, тысячи. Врачей, способных к перемещениям, совсем мало. Ты же знаешь!.. А больных становится все больше. В последнее время стали заболевать совсем маленькие дети. Представляешь, как им страшно оставаться одним.

При упоминании о детях ресницы Замата дрогнули.

— Мне тоже страшно, — медленно проговорил он, — эта комната уменьшается, стены сдвигаются. Пока ты придешь в следующий раз, они могут меня раздавить.

— Почему ты не сказал об изменении размеров комнаты раньше?

— Ты должен остаться здесь, — юноша говорил твердо и холодно, приказным тоном.

Бедняга Давидсон пытался привязать визитера к кровати, по земной привычке, думая, что тело имеет какой-то смысл. Замат умнее. Он понял, что удержать врача можно только блокировав его сознание.

Переговоры были бессмысленны. Надо было срочно что-то делать, как-то противостоять гипнозу, сильному не от умения и мастерства, но от отчаяния. Тошнота появилась снова. Видимо, там, в лаборатории, не бросали попыток его вернуть, но без его помощи у них ничего не получится. Дюман закрыл глаза и представил запах Иолы. Смуглое плечо с черным локоном, струящимся по шее, ямку под ключицей, родинку на груди… Замат будто отодвинулся и стал меньше. Появился знакомый озноб и затрудненное дыхание… Стереть из памяти взгляд Замата и чувствовать Иолу! Шов от аппендицита, из-за которого она так долго стеснялась раздеться; острые, почти девичьи коленки; маленькие, как у Золушки, ступни… Воздух стал более плотным и колючим… Ее шепот, ее смех, ее стон, ее запах… Он открыл глаза.

Агнесса Ди Ян, Любица, другие знакомые и незнакомые сотрудники, испуганные лица.

— Наконец-то!

---

Глава 3

— Почему ты им ничего не сказал? Неужели ты не понимаешь, как это опасно?!

Иола была не на шутку встревожена. Она не могла усидеть на месте, то и дело вскакивала, носилась по комнате, забывая поправлять полы распахивающегося халата.

— Я решил, что расскажу после третьего случая. Но все остальные подключения в этот день прошли совершенно гладко.

— Он решил! А если бы ты не вернулся? Что бы я делала? — Иола запустила в него диванной подушкой. Этот ребяческий жест при таком серьезном разговоре был настолько нелепым, что Дюман улыбнулся.

— Расскажи мне подробно о всех твоих сегодняшних визитах после Замата!

— Да все там было обычно. И вообще, два случая обострения ничего не значат. Давай направим твой темперамент на что-нибудь более…

В Дюмана полетела еще одна диванная подушка. Но развеселиться и дать сдачи в стиле детских игр он не успел, потому что заметил в глазах Иолы слезы.

— Прости. Я не понимаю… Все же закончилось хорошо…. Ну что с тобой? Иди сюда!

Девушка уткнулась головой в его плечо и разрыдалась. Он не торопил с объяснениями, давал выплакаться.

Несколько раз ее компьютер томным баритоном рекламного плейбоя сообщал последние новости: о приходе новых писем, о начале видеоконференций и наступлении нового дня по местному времени. Голос для женского уха приятный, но Дюмана он страшно раздражал, и сейчас особенно хотелось отключить этого аудиомачо, но компьютер Иолы слушался только ее голосовых приказов. Дюман терпеливо ждал. Гладил девушку по волосам, касался губами соленых щек и снова прижимал ее голову к своему плечу.

Иола не была нервной барышней — из тех, что плачут по каждому пустяку. Скорее наоборот, в самых сложных ситуациях она умела улыбаться и шутить. Последние годы она работала в службе реабилитации родственников заболевших. Там со слабыми нервами не выдержишь. Сразу после трагедии многие никак не могут понять, что их близкий — муж, отец, сын, дочь, сестра, мать — хоть и жив, но реально для них уже не существует. Некоторые отчаявшиеся требуют, чтобы их сделали визитерами, другие просто хотят быть рядом с телом, третьи хотят, чтобы их тоже «усыпили». Иоле приходится снова и снова объяснять, что визитером невозможно стать по одному только желанию, и что ухаживать за телом здесь, в отличие от обычных заболеваний, абсолютно не значит способствовать выздоровлению, и, наконец, что «усыпить» в данном случае невозможно, так же как и «пробудить». И даже если бы кого-то и удалось «усыпить» искусственно, то он попал бы в свой мир виртуальной комы, а вовсе не в мир своего горячо любимого родственника! Вот в этом и кроется самая большая проблема. Почти все веры и религии большинства стран и народов земли генетически укрепили в людях представление о потустороннем мире, как о некоем пространстве, ином, чем земное, но общем для всех или почти для всех с разделением на группы по моральным или каким-то иным критериям. Мир виртуальной комы для здоровых людей также представлялся каким-то иным миром, где можно снова встретиться, расставшись тут, на земле. Нормальным людям было практически невозможно представить себе, что там, внутри этой новой непонятной болезни, каждый оказывается в своей собственной одиночной камере. У кого-то эта «камера» совсем крошечная, как у Замата, а у кого-то — это целый город с фантомами жителей. У одного из пациентов Дюмана, бывшего летчика Ирегора, мир внутренней комы представлял собой даже несколько городов и сел: с реками, лесами, горами. Но независимо от площади МВК — это всегда ограниченный мир и всегда изолированный от других людей! Ни одной влюбленной паре до сих пор, за все десять лет со дня первого случая заболевания МВК, не удалось заболеть вместе и оказаться в одном мире. Только расторопные киношники быстро сняли романтический сериал на эту тему, после которого идиоты из прессы стали именовать МВК — раем для влюбленных. Вообще, с тех пор, как гриф секретности был снят, работать Иоле и всем, кто связывал мир больничного городка с миром здоровых, становилось все труднее. Каких только небылиц не сочиняли про МВК! С увеличением количества заболевших мир будто сошел с ума. Брошенные неврастенички угрожали своим горе-любовникам, что запустят их в кому; в газетах появлялись объявления с предложениями за умеренную плату организовать прогулку в МВК, а пьяные подростки распевали на улицах модный шлягер: « Моя внутренняя кома, Я там буду дóма, дóма, дó-ма-а. А-а, а-а…» Да уж! Дóма…

У Дюмана был пациент, Денидурган фон Д., мир которого представлял собой железный ящик размером с туалетную комнату с зубоврачебной бормашиной внутри. При этом снаружи по ящику будто кто-то все время долбил молотками. В земной жизни большой чиновник, примерный семьянин, не пьющий, не курящий, был образцом успеха и благополучия. Там этот мужчина 40-ка лет через две недели стал выглядеть на 60 и умолял отключить его от капельниц, чтобы дать умереть. Пока этот вопрос обсуждался на большом Совете, однажды ночью все капельницы оказались отключенными. Расследование велось с привлечением госструктур, и виновного нашли. Оказалось, что одна из лаборанток когда-то давно, будучи его студенткой, была в него влюблена, и вот теперь, узнав о невыносимых мучениях своего бывшего возлюбленного, пошла на преступление, чтобы его спасти. Ее тогда оправдали, но из лаборатории уволили.

— … заболел. — Иола прошептала так тихо, что Дюман не расслышал.

— Что?.. Кто заболел?

— Виен, мой брат.

Слезы снова покатились по щекам девушки, но уже без рыданий, просто, как вытекают из родников реки.

— Когда?

— Сегодня утром.

Иола очень любила брата. Они рано потеряли родителей и долгие годы были друг для друга семьей. Виен не был связан с лабораторией, но жил недалеко от больничного городка. Он писал натюрморты и пейзажи, а зарабатывал на жизнь, чем придется. Иола верила в его талант и пыталась продавать его картины. Несколько пейзажей висели здесь, в ее спальне. Дюману они нравились, но немного смущали; ему казалось, что через них брат Иолы подглядывает за ее интимной жизнью.

— Ты уверен, что я никогда не смогу стать визитером?

О Боже! Скольким людям, потерявшим родных, она изо дня в день объясняла то, о чем сейчас спрашивает Дюмана!.. Но разве может он сейчас сказать ей «нет»?

— Не знаю… Мы еще раз пройдем все пробы и тесты, если есть хоть малейшая возможность…

Они оба понимали, что эта утешающая ложь недорого стоит. И она перебила:

— Если бы ты мог стать его визитером?! Я через тебя всегда бы знала, что с ним там.

— Кого бы ни прикрепили к нему визитером, ты узнаешь.

— От родственников могут скрывать неприятные детали.

— Я прослежу, чтобы у тебя были полные отчеты….

— Ты! Пожалуйста, ты! Я хочу, чтобы это был ты! Это очень важно!

— Ко мне уже не прикрепляют новеньких, ты же знаешь… У меня уже максимальная нагрузка, а график посещений и так урезан до минимума.

— Если ты попросишь, они сделают исключение!

Дюман понимал, чего ему будет стоить это нарушение правил. Визитеры не имеют права выбирать себе подопечных. Это один из основных законов лабораторной этики. Он уже прикинул цену, которую ему придется заплатить за это нарушение. Но он также знал, что пойдет на все, чтобы стать визитером брата Иолы. Он знал это даже раньше, чем она его об этом попросила.

— Последние несколько дней мы провели вместе. Я чувствовала, что с ним что-то произойдет, но не знала, что именно, — Иола уже не плакала, смотрела на одну из картин брата и теснее прижималась к Дюману, — Виен очень много писал. Опять поссорился со своей Катришей из-за какой-то ерунды. Но раньше он переживал из-за их ссор, а тут просто работал, как ужаленный, даже не замечал ее отсутствия. Эти работы очень отличались от прошлых. Я должна тебе их показать. Виен говорил, что его картины стали с ним разговаривать. И знаешь, что они ему сказали?

— Что-нибудь… о смысле жизни и любви.

Иола не оценила этого осторожного юмора. Сейчас и впрямь было не до юмора.

— Они сказали ему, что… не нужно строить смежное пространство.

— Смежное пространство?.. Понятия не имею, что это.

— Я тоже. Но сегодня, когда ты мне рассказывал о землетрясении у Мирта и про гипноз Замата, я все время думала об этом смежном пространстве! Значит…

— Думаешь, они как-то связаны?

— Уверена. Поэтому ты мне должен рассказать про все твои подключения после Замата.

---

Глава 4

Любица обрабатывала отчеты визитеров левого крыла для пересылки их в аналитический и статистический отделы. В связи с загрузкой врачей-визитеров, им давно разрешили писать отчеты вольным стилем. А на последнем Совете даже приняли решение перейти на диктофонный режим.

Когда-то к каждому врачу было прикреплено по 20—25 больных, 3—4 подключения в день было нормой; каждого больного врач посещал не реже раза в неделю, при написании отчетов визитеры еще пытались сами анализировать, разрабатывали экспериментальные исследовательские программы и имели даже официальные выходные. Но количество больных увеличивалось, врачей, способных к подключению, не хватало; визитеров искали уже среди людей, далеких от медицины и психологии. В последнее время поиски шли даже среди студентов и пенсионеров. Совсем недавно в числе визитеров оказалась четырнадцатилетняя девочка. Комитет по защите прав несовершеннолетних выразил протест. Но ситуация была критическая. Смертность среди больных МВК была крайне низкой. А приток новых больных все возрастал. На одного работоспособного визитера приходилось уже до 200 больных, 7 подключений в день без выходных. Но даже при таких перегрузках у большинства пациентов слишком редкие визиты врача вызывали дополнительный синдром эмоционального дефицита. А новых больных просто не к кому было прикреплять. Немудрено, что такую рутину, как отчеты, стали перекладывать на рядовых сотрудников.

Любица легко справлялась с этими обязанностями, ей даже нравилось прослушивать с диктофона и записывать истории встреч в других мирах. Она оказывалась как бы причастной ко всем подключениям и перемещениям и, не испытывая на себе физических нагрузок, окружила миры визитеров внутренней комы романтическим ореолом. Их жизнь казалась ей приключенческим сериалом, а своя, однообразно протекающая по одному и тому же распорядку, в одних и тех же декорациях, представлялась скучной и безрадостной. А, собственно, чем ее жизнь отличается от жизни одного из больных МВК? Возможностью раз в год поехать в отпуск и сменить одни декорации на другие? Наличием нескольких «живых» людей в ближайшем окружении? Но общение с ними было настолько ситуативно-деловым, поверхностным, что больные МВК, чьи беды и радости становились ей известны через отчеты, казались более близкими друзьями, чем весь персонал больничного городка.

Лур заглянул в дверь, широко улыбаясь:

— Найдется для меня пара минут?

— Конечно! — Лур был вторым после Дюмана визитером, кто работал с первых дней организации лаборатории, когда только обнаружили саму возможность подключения к больным. Самых первых заболевших считали впавшими в летаргический сон, никакой связи с ними не было, и они спустя какое-то время умирали. Открытие возможности подключений принесло доктору Бранбардту, основателю лаборатории, Нобелевскую премию, а больным и их родственникам — надежду. Но после того как заболевание перешло в форму эпидемии, многие стали ставить под сомнение пользу такого открытия, поговаривая, что, не будь никаких подключений, может, было бы лучше: ну, умер человек и умер, а теперь что делать с таким количеством полутрупов? Правда, так говорили только те, среди родных и близких которых еще не было заболевших.

— Чай? Кофе? — Любица вскочила из-за рабочего стола к тумбочке с чайником и прочими кухонными принадлежностями.

— Между третьим и четвертым подключением предпочитаю горячий шоколад! — Лур по-хозяйски уселся в кресло, поправил взлохмаченные волосы, заложил ногу за ногу, покрутил в руках маленький черный диктофон.

— Ты принес мне новый отчет? Я сама должна была к тебе зайти…

— Ты должна заходить к Дюману и Симуру — по штатному расписанию, а ко мне можешь, если захочешь. — Лур потянулся и даже сладко зевнул, будто собирался прямо тут, на кресле, сейчас же немного вздремнуть.

— Ди Ян сказала, что Варуша на больничном, и просила меня поухаживать за тобой между подключениями, но я… увлеклась отчетами. Прости. Ты сдашь свои в конце дня, как обычно?

— Да. Как обычно… Сахара три ложки, я — сладкоежка.

Любица улыбнулась. Дюману нужно было класть две, Симур пил вообще без сахара, а Луру — три. Главное, не перепутать.

— Какой-нибудь десерт? Или витаминную капсулу?

— Витаминных капсул я сегодня уже объелся. А десерт… три ложки сахара плюс общение с милой девушкой — не слишком ли много сладкого?

— Скрытый комплимент, как и скрытая реклама, стоит дороже! — Любице нравился этот шутливый флирт. Он ничего не значил, но бодрил и улучшал настроение.

— Слушай, а что там, в других мирах? Я все знаю только про своих пациентов, а ты по отчетам знакома с таким их количеством! — Вопрос был задан небрежно, как бы между прочим, но Любица почувствовала, что он неспроста.

— Да. Удивительно, насколько все миры разные, — уклончиво ответила она. Если Луру нужно что-то конкретное, пусть спросит прямо.

Они улыбаясь смотрели друг другу в глаза и никак не могли решить, продолжать ли игру или перейти на прямой текст.

— В последних отчетах других визитеров встречалось что-нибудь странное? — Лур выбрал прямой текст.

Визитеры почти не общались друг с другом. Они просто физически не пересекались, встречаясь только на большом Совете. Читать отчеты других было не принято не по каким-то соображениям секретности, а просто на это не было времени. Вообще все новости, кроме событий у своих больных, визитеры узнавали последними. Но до недавнего времени все отчеты были в свободном доступе внутрибольничной сети. На прошлой неделе этот доступ сделали ограниченным, якобы из-за утечки информации в прессу и для предотвращения нежелательных последствий. У Лура возникло подозрение, что начальство что-то скрывает.

— Что-нибудь странное? Что ты имеешь в виду? Там всегда много странного. Эти миры сами по себе странные… — Любица не понимала его тревоги и не знала, как себя вести.

— Помнишь, в моем отчете: больная Клара… весь ее дом… он часто менял свой стиль, особенно пейзажи за окном, но всегда все было в нормальных цветах, а тут все стало красным. Разные оттенки красного. Стены, мебель, одежда. Газон и клумбы за южным окном, лес за западным и море за восточным.. Все — красное.

— Да, я помню этот твой отчёт.

— А космический корабль Дута осадили инопланетяне.

— Фантомы инопланетян, — поправила Любица.

— Конечно, фантомы. Реальных живых существ в мирах внутренней комы не бывает. Но два года Дут путешествовал в своей космической капсуле вполне благополучно. И вдруг осада инопланетян. Они ушли, когда я появился, но Дут был встревожен и уверен, что они вернутся. Он умолял прийти к нему раньше графика. — Лур уже не улыбался, и девушка поняла, что ему не до игр. И она вспомнила:

— У Симура одна пациентка просто проспала все время визита, хотя обычно очень ждала его, готовилась к нему. Ее мир как бы на дне океана, только там относительно светло и можно дышать. Она дрессировала фантомных рыб и к приходу Симура устраивала шоу: из водорослей плела венки, рыбы танцевали… а тут просто проспала и, когда он прощался, просила больше не приходить.

— К ней обязательно нужно было пойти на следующий день!

— Симур хотел, но при таком плотном графике, ему не разрешили. Он даже предлагал это подключение сделать сверх разрешенной нормы, восьмым, но ты же понимаешь, что жизнь и здоровье визитера важнее жизни больного.

— А у Дюмана?

— Его пациенты тоже в последнее время ведут себя не совсем обычно. Но мне кажется, Дюман не все пишет в отчетах. После одного визита он не мог вернуться четыре часа.

— Задержка возвращения? На целых четыре часа? Как он это объяснил?

— Не слишком внятно.

— Вот почему они закрыли доступ к отчетам… Что-то происходит, и они не хотят паники. Любица! Это очень важно! Мне нужны все отчеты за последние две недели.

— Вообще-то это нарушение…

— Им там наверху кажется, что, чем меньше мы знаем, тем лучше. Но ведь рискуем-то каждый день мы, а не они… Я, Симур, Дюман… Для них это все — политика. А для нас?.. — Так серьезно с ней еще никто не разговаривал, а уж чтобы такой весельчак, как Лур, был так серьезен…

— Хорошо. Я скину тебе все файлы. И звуковые, и текстовые.

---

Глава 5

Иола уволилась из отдела реабилитации. После ухода брата в МВК она больше не могла успокаивать других. Она сама стала столь нервной и раздражительной, что срывалась из-за каждого пустяка. Дюман обещал найти ей место поближе к себе — в основном хранилище или даже непосредственно в лаборатории подключений. Но она хотела попасть к аналитикам. Туда стекалась вся свежая информация.

За эти несколько дней Иола перерыла весь Интернет, проштудировала всю местную библиотеку больничного городка. Она заново изучила всю историю МВК, все научные и ненаучные версии происхождения болезни и направления поисков лечения. Религиозный мир настаивал на версии конца света. Вместо взрыва или потопа вот такой медленный уход по одному. Лекарства нет и быть не может, разве что покаяние. Ни генетики, ни биохимики не могли найти закономерности, выявить факторы предрасположенности к заболеванию, не могли обнаружить также и принципиальную разницу между больными и здоровыми. Снижение скорости метаболических процессов. Не более. Иногда симптомы атрофии участков теменной доли мозга. Но подобное встречалось и у здоровых в депрессивных состояниях и при некоторых психических отклонениях, не связанных с МВК. В отношении комы это ничего не объясняло. При поступлении воды и питания через капельницы тело больных МВК оставалось здоровым, вся физиология была в норме, как при физиологическом сне. Физическое повреждение тела прерывало возможность подключения врача-визитера, но что было при этом с человеком там, внутри, оставалось неизвестным. Сон, при котором нельзя проснуться. Но во сне человек меняет видения, перерабатывая информацию прошедшего дня. За одну ночь можно увидеть огромное количество снов; миры же МВК были относительно стабильны, и там, внутри них, некоторые спали и видели сны совсем как здесь. Биоэнергетики отмечали иное распределение энергии больных и здоровых, но все экстрасенсорные эксперименты тоже не давали никаких принципиальных результатов. При острой нехватке визитеров привлекали к работе с заболевшими и экстрасенсов. Они довольно точно описывали внутренний мир комы и даже иногда могли определить состояние больного, но во взаимодействие вступать не могли.

Иола тщетно искала среди материалов исследований МВК хоть какое-то упоминание о «смежной зоне». Наверняка часть информации засекречена. Помимо опасности посеять панику среди населения, не исключено, что лаборатории что-то скрывали из «корыстных» побуждений. Когда-то их больничный городок был единственным, но болезнь охватила весь мир, не тронув разве что Антарктиду, и новые дочерние лаборатории-филиалы стали открываться повсюду. Амбиции отдельных ученых стали заслонять интересы больных, и ряд врачей заявили о своем несогласии с методикой Бранбардта. Так возникло несколько конкурирующих систем. И хотя никакой принципиальной разницы между ними не было, и ученые периодически встречались для обмена результатами исследований, каждая лаборатория придерживала самое интересное для прессы, для повышения своего рейтинга. И, конечно, каждая из них надеялась стать первой, нашедшей путь к излечению.

От обилия прочитанного, просмотренного, продуманного у Иолы кружилась голова. Впервые за три дня она вышла на улицу. С непривычки, будто немного опьянела, вдыхала влажный осенний воздух, слушала шорох опавших листьев. Надо же, уже осень… Затертая банальная фраза «как быстро летит время!» сейчас, после ухода Виена, приобрела совсем другой смысл. Время из непрерывного потока разделилось на части: раньше, когда брат был рядом, и теперь, когда его нет. Иола предлагала Катрише пожить какое-то время вместе, чтобы легче пережить хотя бы первые месяцы без Виена. Но Катриша решила, что разговоры о нем будут только бередить рану, и приняла его болезнь как смерть. В какой-то степени она была права: многие думали так же. Катриша стремительно собрала вещи и уехала, не оставив даже адреса.

Работая в реабилитации, Иола условно для себя разделила всех близких и родственников заболевших на три типа. Первые отказывались верить в необратимость разлуки, искали способы, верили, боролись; вторые впадали в амнезию отчаяния, терялись, не понимали, как жить дальше. А третьи «выходили из игры»: раз они ничего не могут сделать, то лучше перевернуть страницу, уехать, порвать все связи и жить так, будто заболевший и впрямь умер. Катриша относилась к последним. Она, Иола, к первым. Им было не по пути.

Как-то незаметно для себя Иола догуляла до дома, где жил Дюман. У нее были ключи, она могла зайти. Холодный ветер уже порядком заморозил пальцы. Начинал накрапывать дождь. Общее нервное состояние диктовало желание закутаться в плед и забиться в кресло. Но Иола никогда не пользовалась ключом без предупреждения о своем приходе. Так и Дюман никогда не приходил без звонка или предварительного письменного сговора. Это была своего рода игра в независимость. Оба делали вид, что допускают возможность появления других мужчин или других женщин, что они оставляют друг другу свободу, которой сами при этом не собираются пользоваться. Конечно, это была игра. Иола чувствовала, как Дюман волнуется, когда она уезжала на несколько дней без объяснений, видела, как он внутренне мрачнеет и съеживается, когда она была слишком приветлива с кем-то из знакомых мужчин. И сама она чувствовала уколы ревности, когда он рассказывал об обилии женщин в лаборатории, о его соседке Куллите с ее пирогами и плюшками, о Любице, заваривающий ему любимый чай. Да-а… Никакой независимости давно уже не было. Но то ли ребяческое упрямство, то ли страх показать слабость мешали им это признать.

Иола села на лавочку возле подъезда и посмотрела на часы. Вот сейчас, в этот самый момент, Дюмана подключают к Виену. Добиться прикрепления было даже сложнее, чем Дюман предполагал. Виена изначально определили в другое крыло, а там свое начальство и свои правила. Все три дня, пока тело проходило регистрацию и все подготовительные процедуры, Дюман, помимо своих подключений по графику, необходимых отчетов по каждому визиту и мелкой ежедневной рутины, вел напряженную борьбу с местной больничной бюрократией. С учетом его стажа и его заслуг перед лабораторией никто в принципе не был против того, чтобы пойти ему навстречу и в обход правил дать дополнительного больного по его желанию. Но при этом никто не хотел брать на себя ответственность за это нарушение, и Дюману пришлось писать кучу заявлений, заполнять кучу анкет, обойти все инстанции и дойти до самого Бранбардта. Он так уставал, что было уже не до писем. Он просто падал от усталости и засыпал, даже не поужинав. А она все ночи просиживала за компьютером в поисках хотя бы следа «смежной зоны».

Ежась от холода на лавочке возле его дома, она вдруг подумала: а если бы заболел Дюман вместо Виена… Эта мысль привела ее в панику. И она непроизвольно произнесла: «Господи! Спасибо, что тот, а не этот!». Она сама ужаснулась этой фразе, но даже сказанная внутри она была реальностью. Если бы заболел Дюман… Нет, об этом даже думать страшно. И не только потому, что Дюман — визитер и мог как-то связать Иолу с братом, а Виен ничем бы не помог. Это тоже, но дело не только в этом. Иола улыбнулась, вспоминая ощущение покоя и защищенности в присутствии Дюмана. И как оттаивали его глаза, когда она брала его за руку; как менялся голос, когда они говорили не о работе; как бережно, будто хрупкую вещь, он обнимал ее, а она смеялась и уверяла, что не развалится, что можно и погрубее, в конце концов мужчина должен быть немножечко медведем… Все эти милые глупости, может, и были самым серьезным в ее жизни. И все это так отличалось от ее любви к брату! Если бы заболел Дюман… Нет! Только не это!.. Тут она вспомнила, что, по данным статистики, среди заболевших за все эти годы не было ни одного визитера! Врачи заболевали, они тоже люди. Но визитеры — нет! То ли их постоянные подключения обеспечивали им дополнительную защиту — некий иммунитет, то ли их редкие личные особенности сами по себе делали их организм неуязвимым. Впрочем, плевать на теорию: важен факт — Дюман не может заболеть! Все остальное уже не так страшно. И со «смежным пространством» они разберутся. После того как Дюман расскажет все про Виена, надо будет обсудить с ним «страх удаления от центра». Пробовал ли кто-нибудь из его пациентов «ходить за горизонт». Это очень важно. В нескольких статьях Иола наткнулась на эту тему и удивилась, почему она об этом не думала раньше. В мире каждого больного был как бы невидимый центр. Для тех, у кого мир был маленький и ограничен физическими границами, эта тема не имела смысла. Но были и такие, у кого не было видимого предела. Тот же Мирт с его рощей, Гарита Онисьевна с побережьем, Ирегор с огромным пространством. В статьях писалось, что и такие больные не уходили внутри своего мира дальше некоторой, для каждого своей, дистанции. При попытках идти дальше они испытывали, непреодолимый страх и возвращались. Это явление назвали «синдром удаления от центра» или, более романтически, «страх похода за горизонт». Надо обязательно обсудить это с Дюманом. Спросить про его пациентов. Если, конечно, у него будут силы хотя бы разговаривать.

Она замерзла окончательно, становилось уже нелепо сидеть вот так на лавочке, как нахохлившийся воробей. Ждать здесь дальше просто опасно: вряд ли Дюман обрадуется, если она подхватит бронхит, идя домой против ветра, да и дождь усиливается. Хватит условностей: у нее в кармане ключ, она пошлет Дюману сообщение, что ждет его у него дома. Это будет нарушение традиций, но рано или поздно традиции и правила должны меняться. Или все же не стоит… Она задрала голову, чтобы увидеть темные окна, за которыми не слишком уютный, но теплый мир, и не поверила своим глазам: на кухне горел свет.

Дюман дома? Но это невозможно… он не может раньше времени уйти из лаборатории, если только… если только случилось что-то непредвиденное? Или пока Дюман отсутствует, кто-то проник в его квартиру? Кто? И зачем? О краже не может быть речи. Там просто нечего красть. Да и внутри больничного городка, где фактически живут только работники, никаких краж не бывает. А если что-то ищут? Что? Он — ведущий визитер одной из главных лабораторий. Если существуют секретные исследования и секретные службы, они вполне могут предполагать дома у визитера что-то, что представляет для них интерес. Может, не она одна ищет следы «смежного пространства». В любом случае, она должна выяснить — кто там. И она решительно направилась в подъезд.

---

Глава 6

Дюман закончил диктовать отчет о первом контакте с новым заболевшим — братом Иолы, Виеном. Снова набрал номер — так хотелось ему побыстрее ее обрадовать! Но телефон молчал. Куда она могла деться? Может, просто заснула… Она совершенно обезумела с этой своей идеей «смежного пространства», столько перечитала и пересмотрела за последние трое суток. Ходила, как тень, глаза ввалились, но горели лихорадочным блеском. Сейчас, когда он расскажет ей о брате, она должна немного успокоиться. Все оказалось даже лучше, чем можно было предполагать. Мир Виена представлял собой просторную мастерскую без одной стены. Краски, кисти, холсты, подрамники — все, что нужно художнику для работы. А вместо четвертой стены — открытое пространство, которое превращалось в любой пейзаж, натюрморт, даже в любую жанровую сцену с фантомами людей. И причем не самопроизвольно, как это частенько бывало в мирах МВК, а по желанию художника. Виен казался совершенно счастливым. Он как мальчишка хвастался Дюману своим новым жилищем, хохотал от восторга, превращая свободное пространство то в одну, то в другую композицию. Его ничуть не смущало, что в мастерской нет приличной кровати и спать придется на полу. Он даже не слишком понял, куда именно попал и что теперь он заперт в этом мире своей болезни навсегда. Ну, или пока не найдут способа лечения подобных больных, что на сегодняшний день и означает «навсегда». У него была частичная амнезия: такое часто случается с только что заболевшими. Он совершенно не помнил Катришу, а Иолу назвал сначала своей матерью, потом женой, и только с третьей попытки под вопросительным взглядом Дюмана уточнил, что она — сестра. И весело засмеялся правильному ответу. Дюмана он тоже узнал не сразу, но факт, что тот назначен его врачом-визитером, принял с радостью. Ему ведь нужно будет кому-то показывать свои картины. Как это удачно, что Дюман будет заходить, хоть и не слишком часто. О последних днях с Иолой и о «говорящих картинах» он не вспомнил. Может, и к лучшему. Здесь и сейчас его ничто не смущало и не тревожило. Его мир внутренней комы подходил ему идеально, и уж куда лучше, чем тот, внешний, общий для всех людей, с необходимостью оплачивать счета и зарабатывать на кусок хлеба. Ему здесь было по-настоящему хорошо. Жаль только, что здесь нельзя выпить. Виен мгновенно организовал в свободном пространстве натюрморт с вином и фруктами, но еда и питье были совершенно безвкусными. Но, может, потом он научится придавать им вкус и запах? Главное, не отчаиваться. Что будет потом? Зачем думать о том, чего сейчас еще нет. Брат Иолы, кажется, принимал свою болезнь как захватывающее приключение.

Впервые за эти последние тревожные дни Дюман расслабился. Только бы она взяла трубку. Они ведь не договорились, где сегодня встретятся, а ему так хотелось ее поскорее обрадовать. Он сделал все, что мог, и его усилия увенчались успехом, он заслужил награду. Закрыв глаза, он представил, что Иола может предложить ему в качестве награды… Он даже будто услышал ее горячий шепот ему на ухо. Она пела низким хрипловатым голосом на старинном неизвестном языке, извивалась гибким зверьком, обнимая его сразу со всех сторон, щекотала ресницами, сжимала бедрами… «О чем ты поешь? Это колыбельная? Или заклинание?» — Спрашивал он. «Это все я. Я — над тобой, я — под тобой, я — слева и я — справа. И я — внутри тебя, и я вокруг тебя, — шептала она и пела дальше, а он плыл в лодке, закопавшись в ворохе шелковых простыней, на веслах сидели русалки и пели вместе с Иолой…

— На завтра назначен большой Совет! Доктор Дюман!.. Простите, доктор, но я должна всех оповестить. Я вас разбудила? — Любица, смущенно улыбаясь, стояла напротив, с мигающим планшетом в руках, — Простите, вот здесь введите свой код, что вы оповещены. А ваш чай я приготовила заранее, он на столике.

— Большой Совет? А что случилось?

Большой Совет собирался два раза в год, внепланово его собирали крайне редко ввиду чрезвычайных обстоятельств.

— Я не знаю, мне велели всех оповестить. У вас еще одно подключение, и на сегодня все.

— Еще одно… Ах, ну да, конечно… Да… Спасибо за чай.

Обычно при первом подключении к новенькому, нагрузку в этот день снижают, но Виен был прикреплен к Дюману по его собственному желанию, и потому стандартные льготы на него не распространялись. Еще одно подключение. Надо как-то выдержать. Но как же он за эти дни устал!.. Хлопоты о Виене отняли много сил, плюс к этому почти все визиты проходили не слишком гладко. Таких стрессов, как с Миртом и Заматом пока больше не было, но во всех мирах что-нибудь не ладилось. У Гариты Онисьевны море становилось все холоднее и все время штормило. У Ирегора, наоборот, от жары пересохло его самое любимое озеро. Вроде бы ничего критичного, но в каждом мире было что-нибудь не так. Иола утверждала, что все это — звенья одной цепи.

Ну почему же она не отвечает на звонки? Ни о какой вредности не могло быть речи: она ждала информации о брате. Он послал сообщение: «У Виена все хорошо. Через час буду свободен. Где тебя искать?»

До подключения еще 15 минут. Надо бы сделать глоток чая. Но до столика надо сделать несколько шагов. Ах, как же не хочется двигаться!..

Глаза снова закрылись сами собой, и лодка с русалками понесла его в открытое море. Шелковые простыни шевелились и ластились живым существом. Голос Иолы звучал где-то далеко-далеко, он манил, обещал, уговаривал… Дюман просил русалок плыть на голос. Но в бархатистую песню на незнакомом языке вмешивались посторонние шумы, и русалки не могли определить направление. Они бросили весла и, превратив хвосты в крылья, улетели.

Дюман резко открыл глаза. Прямо перед ним сидел Лур. Это было неожиданно. Мужчины никогда не были близкими друзьями, и явление коллеги в краткий перерыв между подключениями было явлением неординарным и настораживающим.

— Выглядишь ты, прямо скажем, краше в гроб кладут, — странным комплиментом прервал молчание Лур.

— Ты тоже порядком потрепан, — Не остался в долгу Дюман.

Обменявшись приветствиями таким нестандартным образом, мужчины испытующе смотрели друг на друга.

— На завтра назначен большой Совет. У тебя есть предположения, по какому поводу, — начал Лур.

— Я узнал о Совете пять минут назад, ещё не успел подумать.

— А стоит подумать. Ты понимаешь, о чем я говорю.

— Признаться, не совсем.

— Ладно. Попробую объяснить. Я изучил отчеты всех визитеров нашего крыла за последнюю неделю. Думаю, нам есть о чем поговорить.

В дверь заглянула милая мордашка Любицы:

— Доктор Дюман, вам пора!

Лур бросил на девушку раздраженный взгляд.

— Простите, доктор Лур, но у доктора Дюмана подключение через 5 минут.

— Иду, — Дюман не был готов к серьезному разговору и даже обрадовался вмешательству Любицы.

— У меня тоже еще одно подключение, но чуть позже. Я прошу тебя, дождись. Нам действительно надо поговорить.

— Сегодня я не могу. У меня важная встреча.

— Мы должны быть по одну сторону баррикад! Неужели ты не понимаешь! — Лур явно нервничал.

— Прости, у меня встреча с женщиной.

— Попроси ее подождать. Если не хочешь, чтобы эта встреча стала последней.

---

Глава 7

Ключ в замке повернулся легко, дверь даже не скрипнула. Иола осторожно вошла в прихожую. С кухни доносилось слабое шуршание с визгливыми металлическими нотками. Очень странный, не бытовой звук. А что, если там какой-нибудь секретный агент?.. Иоле вспомнились приключенческие фильмы о разведчиках времен далекого детства. В фильмах все красиво и романтично, а тут… если она сейчас выдаст свое присутствие, секретный агент может испугаться разоблачения, и… ликвидировать свидетеля. Хорошо, если в его оружии усыпляющий, амнезирующий газ, а если паралитик с эффектом отсроченного сердечного приступа?

Послышались шаги, человек на кухне перешел к другой стене и снова шуршание со скрежетом и визгом.

— А шаги по звуку легкие, скорее, женские, чем мужские, — подумала Иола. — Ну что ж, если агент безоружен, в рукопашной у меня есть шанс… Впрочем, какой шанс? Даже если агент — женщина, то она наверняка владеет боевыми техниками, способными уложить на месте парочку здоровых мужчин.

Сердце Иолы бешено колотилось, она судорожно соображала, что ей делать. В сложившихся обстоятельствах узнать, кто на кухне Дюмана и что там делает незнакомец, было необходимо. Это не было простым женским любопытством. С другой стороны, надо было сделать так, чтобы тот, кто сейчас в квартире, не знал, что за ним наблюдают. Если он или она сейчас резко выйдет из кухни, то наткнется прямо на Иолу. Что же она стоит при входе, как истукан?

— Балда! — обругала себя девушка и шмыгнула в комнату. Звук на кухне прекратился. Неужели движение Иолы было услышано? Иола задержала дыхание. Человек за стеной, похоже, сделал то же самое. Кто бы он ни был, он тоже боится, Иола почувствовала волны страха из кухни. Если это и агент, то новичок, раз так боится. Но хорошо это или плохо сейчас для нее? Со страха и по неопытности он может наделать глупостей, может себя выдать… А если сейчас позвонить по телефону и громко начать разговаривать? Как на это отреагирует человек за стеной? Может, просто исчезнет тем путем, каким пришел. Иола будет в безопасности, но ничего не выяснит. Как жаль, что она не умеет видеть сквозь стены! Знать бы заранее — проделать дырку между комнатой и кухней… Балкон!.. С балкона можно попробовать перебраться на карниз кухонного окна… За стеной шуршание возобновилось, видно, человек решил, что звук показался, и продолжил свое дело. Итак, балкон. Несколько шагов по мягкому ковру можно пройти бесшумно. Открыть балконную дверь. Сложнее. Но Дюман пунктуален во всем и не любит небрежности. Вряд ли дверь заскрипит, и запор должен сработать от легкого нажима. Далее надо проскользнуть наружу и закрыть за собой дверь с той стороны, иначе холодный воздух может спугнуть агента. Оказавшись по ту сторону, надо отключить телефон. Как она не подумала об этом сразу, когда еще была в подъезде? Балда и есть балда… Если сейчас кто-то позвонит, это будет полный провал операции. Нажать кнопку отключения здесь нельзя — звук негромкий, но агент и так уже настороже.

План первого этапа ясен. Что мешает его привести в исполнение? Собственно, ничего. Разве что страх. Но тот, за стеной, тоже боится, и она это знает. Значит, у нее есть как минимум одно преимущество. Вперед!

Закрыв за собой дверь со стороны балкона, Иола сразу шмыгнула за выступ стены на случай, если секретный некто все же решит проверить, что за звук раздался со стороны комнаты. Отключила телефон. Несколько секунд постояла, прислушиваясь. Отсюда почти ничего не слышно, зато видна тень на кухонной тюли. Агент, если это и впрямь агент, действительно, новичок, штору не задернул. Хотя предположить, что кто-то вздумает подсматривать через окно на 17-м этаже… Кстати, 17-й этаж… Последний раз скалолазанием она занималась в десятом классе, да и то со страховкой. От балконных перил до оконного карниза около метра, но за что уцепиться?.. По краю окна что-то типа узора, не слишком удобно, но лучше, чем ничего. Однако дождь, и все мокрое… Может, не стоит рисковать, с чего вообще эта истерия? Ну, зашел кто-то из знакомых к Дюману, и что? А может, не только у нее, а у какой-то другой девушки есть ключи? И никакие секретные службы тут ни при чем, что она себе нафантазировала? Он — свободный мужчина и имеет право встречаться с другими женщинами. Подсматривать из ревности глупо и низко. А сорваться из-за этого с 17-го этажа совсем нелепо. Да, конечно, больно и обидно оказаться одной из прочих для человека, который для тебя стал самым близким, особенно сейчас, когда Виен в коме. Но это не повод лезть на мокрый карниз. Иола была ошарашена этой внезапно пришедшей в голову мыслью. Ну да! Зная, что Иола никогда не приходит без предупреждения, Дюман дал ключи от квартиры еще одной девушке, и сейчас просто-напросто та, другая, готовит на кухне ужин, ожидая его с работы. Вчера здесь была она, сегодня — другая. Такое с мужчинами случается. Но… Стоп. Объяснение вроде логичное, но концы с концами не сходятся. Во-первых, Дюман — не просто мужчина, а лучший из мужчин, во всяком случае, для нее; если бы была другая, он бы ей сказал. А во-вторых, почему та, другая, испугалась, не вышла посмотреть, услышав шаги в коридоре? И повизгивающее шуршание, и осторожные шаги на кухне вовсе не напоминали звуки готовящегося ужина.

Иола постаралась унять все личные эмоции и прислушаться к интуиции. А та кричала ей, что амурные дела тут ни при чем. И если она еще немного помедлит, человек на кухне сделает свое дело и уйдет. А если Дюмана задумали убить? Кто и зачем? Непонятно. Скорее им что-то надо выведать. Ведь не просто так Дюман скрыл гипноз Замата и истерику Мирта? Значит, он тоже что-то подозревает? Из-за болезни Виена она не выяснила много важных деталей. Говорил ли с кем-то Дюман о «смежном пространстве»? Что говорят другие врачи-визитеры? Почему отчеты изъяли из открытого доступа? Нет, не случаен этот визит незнакомца в отсутствии доктора к нему на квартиру. Надо увидеть, кто там. Ничего, она ловкая, она сможет. Пальто мешает — сбросить его и оставить пока здесь, на балконе. Что ещё? Каблуки. Конечно, босиком намного удобнее. Долой сапоги. Ну, вперед! Залезть на балконные перила проще простого. Главное не смотреть вниз и не думать про 17-й этаж. Теперь одной рукой ухватиться за край верхнего балкона, а второй нащупать самый большой и надежный выступ оконного узора. Так… нет, этот слишком круглый, не удержаться, этот маленький, а вот этот подойдет. Шаг, один широкий шаг, и вот одна нога на балконе, другая — на карнизе кухонного окна. Чтобы заглянуть в окно, нужно оторвать руку от балкона, стоять так будет совсем неудобно, но зато голова дотянется до окна, иначе никак. Небольшой переброс руки и центра тяжести, и вот она почти вся на карнизе, только одна нога по-прежнему опирается на балконные перила. Теперь аккуратно заглянуть в окно… Чтобы увидеть всю кухню, надо оторвать и ногу от балкона, положение станет совсем неустойчивым, опасно, но так видна только часть справа от окна. На поверхности стола женская рука с сиреневым маникюром. Рука прихлопнула пустое место на столе, взмыла в воздух и исчезла. Женщина направилась к выходу, через секунду свет в кухне погас и еще через одну раздался хлопок входной двери.

Опоздала. Глупо. Как же глупо! И что теперь? Иола посмотрела на балкон. Одна ее нога была всё ещё на перилах, но положение тела совершенно не позволяло сделать шаг назад. Дождь усиливался. Стоять такой раскорякой на высоте 17-го этажа… Глупее не придумаешь. А ведь Дюман сейчас должен звонить по поводу Виена. А телефон в пальто, к тому же на беззвучном режиме. А результат всей этой дурацкой разведки — женская рука с сиреневым маникюром и странный жест, прихлопывающий пустоту. Не много. Но главное, как теперь отсюда выбраться? Иола ощутила в теле такую слабость, что поняла окончательно: обратно на балкон ей не перебраться. Если было бы открыто окно на кухню, но оно закрыто. Никакой пожарной лестницы поблизости… Так, главное не поддаваться панике. Не думать о высоте. Из любой безвыходной ситуации есть выход, если искать его не там, где он должен быть. Поставить цель, отключить логику и эмоции. И решение придёт само. Цель — попасть внутрь квартиры. Если неизвестная дама не подложила бомбу с часовым механизмом, то внутри сейчас безопасно. Чувство юмора Иолу еще не покинуло, значит все небезнадежно. Руки, цепляющиеся за каменный выступ, замерзли. Ноги в неудобной позе затекли. Медленные секунды тикали в ритм с бухающим сердцем, удары которого отзывались эхом по всему телу. Как бы она хотела, чтобы Дюман сейчас был здесь! Когда он рядом, ей ничего не страшно. Она представила, что он в квартире и зовет ее оттуда. Ей нужно попасть внутрь во что бы то ни стало. Оттолкнувшись ногой от балкона, она ударила коленом в окно. По колену потекла струйка крови, а окно треснуло. Ещё раз отвела ногу назад, снова ударила по стеклу и навалилась на него всем телом. Трещина увеличилась, осколки посыпались внутрь. Какая удача, что ветер ей в спину! Иначе бы она давно уже соскользнула с мокрого карниза. Еще один удар окровавленной ногой и толчок плечом — и вот она вместе с кусками стекла падает вглубь кухни.

---

Глава 8

Мир Нинуш менялся с каждым визитом. В первый раз растерянная и перепуганная женщина встретила Дюмана среди огромной свалки. Даже фантомы крыс шныряли под ногами. Или крысы, а не фантомы. Кто их знает? Отличить фантом от реального объекта здесь можно только по наличию или отсутствию контакта с больным — хозяином мира. С людьми, и домашними животными определить просто, с мышами, тараканами, птицами — сложнее. Впрочем, крысы, настоящие они или фантомные, не слишком радовали глаз. Даже Дюману было не по себе от того, как они нагло перебегали из одного угла в другой, сверкая красными глазами.

Доктор тогда с трудом успокоил Нинуш и убедил ее в том, во что и сам не до конца верил. В том, что заболевший, хотя и не может вынырнуть из своего внутреннего мира, но может этот мир менять. В то время только-только начинались исследования в этом направлении, разрабатывались экспериментальные методики. Больным давали задания, они пробовали, с разной степенью успеха кое-что кое у кого получалось. Среди пациенток Симура нашлась уникальная дама, которая быстро научилась превращать свой мир буквально во что угодно. В любое пространство, в котором она сама когда-либо была, или которое могла себе представать. В результате ее мир теперь ограничивался только пределами ее собственной фантазии. Но такая удача была исключением из правил. Основной же массе заболевших удавались мелочи; многим их мир МВК диктовал свои условия, и, зачастую довольно жесткие. И менялся он как бы сам по себе, когда и как ему вздумается, а вовсе не когда и как захочет больной. Конечно, между изменениями внутреннего мира и состоянием больного существовала тесная связь, но однозначно расшифровать ее закономерности так и не удалось.

Нинуш тогда, в первый визит Дюмана, поверила ему и принялась за работу, как говорится, засучив рукава. Иногда в прямом смысле слова, разгребая пространство свалки, унося подальше мусор, отмывая одни предметы, закапывая другие. Ко второму визиту свалка в окрестностях еще оставалась свалкой, но непосредственно вокруг Нинуш она уже напоминала большую, слегка неустроенную, требующую ремонта, квартиру под открытым небом, и даже красноглазые крысы исчезли. Девушка находила в завалах самые нужные вещи: мебель, одеяла, посуду, даже обнаружила кран с водой и мыло, а потом и спички и стала сжигать лишний мусор. Потом нашла книги и старый проигрыватель с виниловыми пластинками. Последний, правда, нельзя было использовать по причине отсутствия электричества, но для украшения он вполне годился. Нинуш радостно думала, что бы она хотела найти еще, и вскоре находила именно это. После отчетов об этом явлении отсроченного заказа и материализации нужного под видом находки были даже разработаны методические рекомендации другим заболевшим, и у некоторых стало получаться. А само явление было названо «эффектом Нинуш».

По опыту прошлых визитов Дюман надеялся, что все пройдет гладко: девушка встретит его очередным усовершенствованием своего жилья, они мило проболтают положенное время, и на сегодня его рабочий день будет окончен. А потом он найдет Иолу, сообщит ей радостные вести о брате, после чего просто спокойно уснет. Как же хочется спать…

Но сегодня Нинуш сразу, как только он появился в ее мире, молча схватила доктора за руку и потащила за собой. На границе обустроенной части мира и первозданной свалки была установлена туристическая палатка, сверху на ней пестрели разноцветные ленты и новогодний серпантин.

— Вот! Заходи! — Девушка тяжело дышала и подталкивала Дюмана в палатку.

— Ты нашла палатку? Здорово… И красиво ее украсила. Мне нравится, — Дюман пытался направить разговор в привычное русло.

— Я хотела большую кровать с балдахином, чтобы как в кино… Пробовала сделать навес из нескольких шестов и разных тканей, но закрытого пространства не получилось, а тут нас никто не увидит! Залезай, у нас мало времени. — Она снова подтолкнула доктора.

— Да кто нас может увидеть, в этом мире мы одни, это же твой мир. — Он попытался перевести все в шутку, хотя напористость обычно скромной девушки пугала.

— Вот именно, мы одни, как Адам и Ева! Но я все равно не могу, когда без стен. А там, как в норке. Я постелила на пол медвежью шкуру, нам будет удобно.

— Ты и медвежью шкуру нашла! У тебя тут просто магазин заказов… — Дюман еще пытался шутить, хотя уже понимал, к чему клонит девушка.

— У нас мало времени! — Она резко и сильно толкнула его вниз так, что от неожиданности он не удержал равновесия и упал.

— Нинуш! Милая! Я — твой врач, прежде всего. Расскажи, что произошло с момента моего последнего визита.

— Зубы мне не заговаривай, давай лезь в палатку, а не хочешь туда, ладно, давай прямо здесь!

Он старался говорить мягко, хотя обычно симпатичная Нинуш сейчас вовсе не выглядела милой.

— Я не имею права, я — врач, ты — пациент!

— Какие могут быть права в этом мире? — перебила она, переходя на крик. — В мире, где больше никого нет!

Она была недалека от истины. Какие права в мире МВК?.. Вопрос сексуальных контактов визитеров с пациентами в свое время обсуждался на одном из больших Советов. По правилам того, общего, мира такое было исключено, однозначно осуждалось и даже преследовалось законом. Но больные МВК оказывались запертыми внутри своей болезни и были лишены даже надежды на какую-либо личную жизнь. Да, им вводили через капельницы и успокаивающие средства, и «гормоностабилизаторы», резко снижающие половое влечение. Но фармакология не всесильна. После долгих дебатов этот вопрос решили оставлять на усмотрение визитеров. С одной стороны, интимный контакт был прекрасным психотерапевтическим средством, во много раз повышающим жизнестойкость пациентов. С другой — избыточная эмоциональная привязанность давала и отрицательный результат. Единого рецепта тут не могло быть, в каждом конкретном случае решать надо было на месте. Визитеры-женщины, от природы более способные к эмпатии, шли на такие контакты из сострадания к больным мужчинам. Визитеры-мужчины предпочитали не распространяться о мотивах. Что же касается морали… МВК — другой мир, и морально там все, что помогает больному выносить свою обреченность на одиночество. Был период, когда хотели прикреплять визитеров к больным по половому признаку, но после ряда экспериментов от этой идеи отказались; другие психофизиологические показатели совместимости оказались важнее.

— Никаких прав, ни у кого! Этот мир — мой, и права тут имею только я! И ты будешь делать то, что я захочу! — Нинуш была похожа на разъяренную фурию.

— Ты — славная девушка, ты мне очень нравишься, но…

Она снова не дала ему договорить:

— Никаких «но». Иначе… — и Нинуш, нервно засмеявшись, достала из кармана кофты револьвер. — Я уже давно поняла, что я могу находить то, что захочу, не всегда в точности, но если я заказала оружие, я его нашла. Мне теперь даже не надо долго ждать, я закрываю глаза, представляю то, что мне надо, и через несколько секунд это оказывается в нескольких метрах от меня. Вот такая я теперь стала! Так что живо раздевайся и лезь внутрь.

— Хорошо, я сделаю то, что ты просишь, но если ты думаешь, что мужчина способен любить под дулом пистолета, ты ошибаешься… — Дюман пытался сохранять спокойствие. В принципе можно попробовать ее обезоружить. Сделать вид, что подчинился и резким движением просто выбить револьвер из рук. Вряд ли она успеет выстрелить. Но если у нее не один револьвер, если она тут на каждом шагу заготовила боеприпасы? Сегодня ему нельзя рисковать, ему обязательно нужно найти Иолу. Почему она не брала трубку? А вдруг с ней что-то случилось?

— Любить, может, и не способен, но у меня есть нужные таблетки и мазь, я у себя «нашла» филиал магазина интимных товаров. — Нинуш бросила ему баночку с овальными драже, похожими на витаминные капсулы. — Быстро глотай все! А потом кремом намажешь. И чтобы без фокусов!

— Ты хочешь, что бы я умер от передозировки? — Дюман тянул время, пытаясь понять, как ему лучше действовать. — Слушай, а давай без таблеток и без пистолета. Я не сторонник экстрима. Пойдем на твои медвежьи шкуры. Для начала я сделаю тебе просто расслабляющий массаж. А может, ты там, под шкурами, «найдешь» бутылку шампанского и два бокала…

Для экстренных случаев был специальный сигнал, чтобы возврат из подключения начали раньше. Нужно было вызвать гипоксию, максимально задержав дыхание. Приборы тут же отреагируют на снижение кислорода в крови, и ему пошлют импульс на возвращение. Но… что будет с Нинуш, если он сейчас исчезнет? Она ведь в таком состоянии, что способна на все, даже пустить себе пулю в лоб. Самоубийство внутри комы… такого еще не бывало. Да и огнестрельное оружие внутри комы еще не встречалось. Все это слишком необычно… Иола утверждала, что все необычности последнего времени, — звенья одной цепи. А что, если Нинуш не виновата в том, что сейчас происходит; что, если она действует под влиянием чего-то ей самой неведомого? Мирт плакал и жаловался. Замат пытался гипнотизировать. Истерика Нинуш проявляется в другой форме. Но это именно истерика, и девушка больна. Он как врач просто не может сейчас ее оставить. Клятва Гиппократа глубоко засела в его мозгу, и даже в такой двусмысленной ситуации он не мог не думать о пациенте.

— Шампанское не обещаю. Но бутылку чего-нибудь спиртного, думаю, найду. Если на тебя алкоголь действует лучше таблеток, ладно. Только не вздумай меня обмануть, иначе…

— Что иначе? — Дюман улыбнулся самой лучезарной улыбкой, на какую был способен. Обычно такая улыбка действовала безотказно на всех женщин от детсадовского до пенсионного возраста.

— Иначе… мой мир накажет тебя за ложь… Здесь все происходит по моим правилам, и еще неизвестно, кто тут больной, а кто здоровый. Идем!

---

Глава 9

Иола очнулась от звука женского голоса. Кто-то вызывал по телефону стекольщика. Голос был певучий, но слишком высокий, чтобы быть действительно приятным, с приторными, клубничными интонациями. Хотя речь шла всего лишь о вызове мастера, голос нежно ворковал. По окончании разговора наступила пауза, а потом клубничный голос смачно выругался.

— Ничего себе! — подумала Иола и попыталась открыть глаза. Но у нее ничего не вышло. Тут она вспоминала все, что произошло, как она, провалив операцию, чуть не сорвалась с 17-го этажа, а потом, не в силах вернуться в квартиру через балкон, в приступе отчаяния разбила окно и упала внутрь. Сейчас, значит, судя по вызову стекольщика, она еще в квартире Дюмана. Но почему она не может открыть глаза? И кто эта клубничная женщина?

— Как вы себя чувствуете? Ой, только не шевелитесь! — голос снова заворковал, теперь уже обращаясь к ней. — Сейчас приедет «Скорая», все будет хорошо.

— Зачем «Скорая»? Что со мной? Кто вы?

— Пожалуйста, не волнуйтесь! Я — Куллита, соседка. Я услышала звон стекла, зашла проверить, что случилось. У вас довольно много ран, но они все не слишком опасные. За пару дней вас приведут в норму.

— А где Дюман?

— Наверное, еще в лаборатории.

— Как вы зашли? У вас есть ключ?

— Да, мы же соседи. Дюман как-то забыл ключи дома, а кодовые пароли не сработали, или он сам напутал. Он же не любит пользоваться кодами; где есть возможность, предпочитает все по старинке, так и с ключами. После того случая у меня запасной, на всякий случай. Ну, и иногда он просит полить цветы, когда ночует на работе.

— Значит, он сам дал вам ключи, и вы можете в любой момент, когда его нет, сюда зайти?

— Ну да! А что тут странного?.. Ой, что вы, это совсем не то, что вы подумали! — Было слышно, как Куллита всплеснула руками. — Ой, это совсем не то… Мы просто соседи, просто друзья, не больше.

— Так это вы сегодня… — с облегчением начала было Иола, чтобы развеять свои детективные подозрения, но тут же осеклась. А вдруг перед ней вовсе не Куллита? Соседку Дюмана она знала только по рассказам, но никогда не видела ее и не разговаривала с ней. А вдруг эта «самозванка» только прикрывается именем соседки, а на деле как раз та самая женщина с сиреневым маникюром. Тогда… Тогда от опасной темы нужно держаться как можно дальше. А если она спросит про разбитое окно…

— Что сегодня?..

— Сегодня… Дюмана подключали к моему брату… У меня до сих пор никакой информации… Вы не виделись сегодня с Дюманом в лаборатории?

— Нет. Мы вообще редко там видимся. Я сейчас ассистенткой у оператора при подключениях, но в другом крыле.

Если это не Куллита, а тот самый агент, то информацией она владеет, просто так не разоблачишь. Посмотреть бы ей в глаза, может, сработала бы интуиция.

— Куллита! А почему я не могу открыть глаза? На них будто повязка?

— Я сделала вам повязку, несколько осколков были слишком близко к глазам, но ничего серьезного.

— А все остальное? — Иола вдруг ощутила, что с трудом может пошевелить руками и ногами, боли же она не чувствовала совсем, хотя раненая коленка должна была болеть.

— Я сделала вам укол — кровеостанавливающее с эффектом сильной анестезии. Оно вызывает некоторую слабость, но это временный эффект. Слишком много порезов, особенно на ногах.

Сердобольная соседка с медицинским образованием вполне могла из лучших побуждений все это сделать, но все же очень подозрительно.

— Я хочу позвонить Дюману, дайте мне телефон.

— По времени у него сейчас последнее подключение. Позвоним ему чуть позже.

Последнее… А у Виена он уже был? Быть может, он написал?

— Он мог прислать мне сообщение насчет брата. Куллита, пожалуйста, не могли бы вы принести мой телефон.

— Конечно. А где он?

— Он… А… — Придется как-то объяснить, почему он не в квартире. — Тут такая смешная история… Хотела сделать сюрприз… написать на окне поздравление… И так торопилась, боялась, что Дюман придет и сюрприза не получится… Телефон у меня в пальто на балконе…

— Как интересно! А поздравление с чем?

— С днем рождения.

— Но у него день рождения весной…

— Да… то есть, я хотела сказать, с днем рождения… — как назло ничего не лезет в голову, — нашего общего знакомого… — сморозила чушь.

— Ах, ну тогда понятно. Хотя мне все равно не ясно, как вам удалось так упасть… Впрочем, не надо сейчас об этом, теперь ведь это уже не важно. Вам, главное, нельзя волноваться.

— В своем стремлении к сюрпризам, я иногда бываю слишком безрассудной… — Иола вздохнула и поняла, что никакого невинного объяснения несчастному случаю придумать не может. А Куллита явно провоцирует на рассказ. А если рассказать все, как было, сделав вид, что полностью доверяет соседке?

— Конечно, я сейчас схожу на балкон.

Куллита или женщина, которая себя так назвала, вышла. Иола судорожно соображала, не плод ли больного воображения все ее измышления. И как ей себя вести, пока у нее нет ни в чем уверенности. Но мысли путались. Возможно, болеутоляющее действовало и на голову. Ей ужасно хотелось сорвать повязку с глаз, но руки не слушались, и общая слабость становилась все сильнее. Дюман, ну где же ты, приходи быстрее! Она изо всех сил посылала ему мысленный призыв. Но при этом слишком хорошо понимала: с его работой быстрее он не может. И даже если эта псевдокуллита введет ей сейчас смертельную дозу снотворного, он ничем не сумеет помочь. Остается радоваться, что она умрет на его кровати… Иола пыталась взглянуть на ситуацию с точки зрения юмора, обычно у нее это неплохо получалось, но сейчас как-то не слишком. Интересно, а она сейчас лежит на кровати или на диване? Иола потянула носом воздух в надежде уловить какие-нибудь знакомые запахи, но резкие духи незнакомки перебивали все остальное. Как-то слишком долго та ищет телефон на балконе.

— Куллита! — позвала Иола. — Он в кармане пальто. Можете принести вместе с пальто. Куллита, где вы?

Звук закрывающегося балкона и шаги. Похожи эти шаги на те, что она слышала на кухне? Или нет?

— Вот, пожалуйста, ваше пальто, но телефона я не нашла. Извините. — Куллита поднесла одежду к самой руке, чтобы Иола пощупала ткань и убедилась, что это ее пальто. — Я посмотрела во всех карманах. Простите.

— Может, где-то на полу на балконе, я могла положить мимо, шел дождь, руки замерзли.

— Я там тоже везде искала, поэтому так долго. Но там тоже нет. Я не знаю…

— Снимите мне повязку с глаз!

— Это может быть опасно. Давайте дождемся «Скорой».

— Мне не нужна никакая «Скорая»! Мне нужно связаться с Дюманом. Наберите мой номер, я продиктую, телефон зазвонит, и мы его найдем. Ах… я же сама его поставила на беззвучный режим.

— Зачем? Зачем на беззвучный? — в воркующем клубничном голосе слышалось нечто большее, чем просто любопытство.

«Похоже, я проверяю ее, а она меня. Мне надо знать, кто она и что ей надо в квартире Дюмана. А ей нужно понять, что знаю и понимаю я.» — Вырвавшейся репликой о беззвучном режиме Иола себя выдала. Нервы не выдерживали, к чему эта игра в кошки-мышки? Они обе понимают, что каждая что-то скрывает, вот только что именно?! И по какой причине?!

— Куллита! Снимите мне повязку с глаз. Если вы действительно Куллита.

— Если я действительно… Я не понимаю, о чем вы?..

— Немедленно снимите мне повязку!

— Хорошо. Если вы настаиваете. Сейчас сниму.

После небольшой паузы женщина вышла, послышались шаги. Что-то слегка звякнуло. Что-то не так. Слишком все напряженно. Эх, надо было продолжать играть пай-девочку, удалось бы выиграть время… Шаги обратно.

— Куллита? Вы снимите с меня повязку? — Иола постаралась предельно смягчить голос. — Я на вас крикнула, не сердитесь. Вы ведь моя спасительница, а я кричу… Но после этого падения… общаться с человеком вслепую. Я нервничаю. Это вполне понятно. Поставьте себя на мое место…

— Придет время — поставлю. А пока… Пока придется сделать еще один укол.

---

Глава 10

Последнее подключение Лура было к Аманде. Ее сумрачный мир с плавающими разноцветными пятнами был наполнен звуками и постоянной сменой температуры и влажности. Аманда была слепая от рождения. В мир своей болезни она принесла все, чем была наполнена ее жизнь на земле. Она идеально иллюстрировала теорию, согласно которой мир МВК формируется больными из предшествующего опыта жизни. Но эта простая и логичная теория была давно опровергнута, поскольку и среди слепых находились люди с абсолютно видимым предметным миром, причем некоторые слепые внутри комы по-прежнему оставались слепы, другие же здесь обретали зрение. Некоторые глухие могли в МВК начать слышать, другие же попадали в мир полный тишины. Почему? Ни факты биографии до заболевания, ни физиологические показатели, ни мировоззренческие и морально-нравственные установки пациентов не давали ответа. Был один совершенно уникальный больной — в земной жизни слепо-глухо-немой инвалид; в МВК он оказался абсолютно здоровым, правда, сознание его было на уровне пятилетнего ребенка. Он представлял интерес для науки, и к нему прикрепили сразу нескольких визитеров разного пола. Однако все попытки обучения и развития внутри комы оказались безуспешны. Но как только этот факт пытались объявить закономерностью, практика МВК опровергла и это. Другой больной, здоровый в общем мире, очнулся в коме слепым; после снятия первого шока и антидепрессивной терапии за несколько месяцев он научился читать по Брайлю. А умственно отсталый подросток, попав в кому, быстро догнал и даже перегнал свою возрастную норму. Болезнь будто смеялась над исследователями, пытавшимися постичь непостижимое, объяснить необъяснимое. Аналитики могли только делить больных на группы и подгруппы по разным параметрам их внутренних миров и типам взаимодействия с ними, но никаких единых законов, общих для всех заболевших, установить никак не удавалось.

В мире Аманды доктору Луру было непросто: без привычной опоры на зрение он чувствовал себя не в своей тарелке. Сегодня же, когда все его мысли были о тревожных странностях миров комы в последнее время и о завтрашнем внеплановом Совете, ему как никогда хотелось побыстрее закончить этот визит.

Аманда, как всегда, держала его за руку и жадно слушала рассказы о других мирах МВК. Новости внешнего мира ее совсем не интересовали. И Лур подробно рассказывал о том, кто как живет внутри болезни. В основном, он говорил о своих пациентах, но после прочтения множества отчетов других визитеров был для Аманды просто идеальным «экскурсоводом». Она слушала, глядя своими незрячими глазами мимо Лура, и будто видела все, что он говорил. Он же думал, дождется ли его Дюман или нет. Встреча с женщиной — красивая отговорка, уход от общения или и вправду у доктора Дюмана, несмотря на беспощадный рабочий режим визитера, все же была и личная жизнь? Откуда у него силы берутся?..

Личная жизнь самого Лура закончилась, когда жена поставила его перед выбором: семья или работа. Он любил и жену, и маленького сына, но визитер — не просто работа. Его ждали сотни человек и не просто ждали, они, действительно, не могли без него. Он был их связью с внешним миром, мостиком к другим людям из полного одиночества, последней надеждой. Как он мог их бросить?! Жена не смогла этого понять, но проявила гуманность: не уехала из больничного городка, чтобы он хоть изредка общался с сыном. Спустя несколько месяцев после разрыва она вышла замуж за другого. Работа стала для Лура его жизнью, миры его пациентов — его миром. То, что сейчас с этими мирами происходило что-то странное, он воспринимал как личную трагедию.

— Проспала?! — неожиданно перебила Аманда рассказ Лура о дрессировщице рыб — больной Симура. — Весь визит своего врача проспала? — Не может быть! Здесь что-то не так…

Лур старался пересказывать Аманде сведения о разных мирах без тревожных подробностей, но тут, видно, слишком задумался о своем и ослабил внутреннюю цензуру. И чуткая женщина сразу отреагировала. Да, она права: здесь что-то не так. Несмотря на отсутствие общих закономерностей болезни, внутри каждого мира все же были свои относительные законы. И сейчас они почему-то стали повсеместно и постоянно нарушаться.

— А у тебя… У тебя здесь в последнее время ничего странного не происходит? — этот вопрос он заготовил заранее, на случай, если ничего не случится, и сам он ничего не заметит.

— У меня?.. Да вроде нет… Хотя… Звук. Да. Звук.

— Какой звук?

— Прислушайся.

Лур стал внимательно слушать: где-то вдали пели птицы, слева будто шел дождь, справа кто-то играл на скрипке. Еще… под ногами равномерное уютное мурчание… но все это было вполне нормально для мира Аманды. Как прилежный старательный ученик, он озвучил все, что услышал.

— Нет, не то. Это я тоже слышу. Но эти звуки передвигаются, становятся то тише, то громче, стихают, вместо них появляются и исчезают другие. Но недавно появился еще один звук. Постоянный. Очень тихий, но он не меняется и, главное, он отовсюду сразу. Даже не звук, а… вибрация… не знаю. Я его не понимаю. Он мне не мешает, но… Он как будто чужой. Не знаю, как это объяснить.

— Ты хорошо объяснила.

— А может, это у меня что-то с нервами? Может, это галлюцинации?.. — Аманда постаралась улыбнуться. — Попроси их там, ну, там, возле моего тела, чтобы ввели что-нибудь успокоительное.

Странно было слушать о галлюцинациях в этом мире, который весь был похож на одну большую галлюцинацию.

Вернувшись из подключения, он пообещал себе, что выполнит просьбу слепой женщины сегодня же, но чуть позже, а сейчас нужно успеть поговорить с Дюманом. Вместе они должны понять, как себя вести на завтрашнем Совете. Немного визитеров имеют такой опыт, как они. И именно их голос на Совете может оказаться решающим, если вдруг грядут перемены. А они неизбежны. Судя по последним событиям, перемены могут быть очень серьезными. Не заходя в свой кабинет, он направился в комнату отдыха, в надежде застать Дюмана там. Но комната была пуста. Прошел до кабинета Дюмана — заперто. Даже заглянул в курилку, хотя знал, что Дюман не курит. Нигде. Умчался на свидание?.. Вот они, влюбленные… Плевать им на большой Совет и на все выверты миров комы. Ему нужно увидеть любимую девушку — все остальное не имеет значения!.. Хоть гори синим пламенем вся лаборатория… Лур не на шутку разозлился. Ругал коллегу последними словами. Но вдруг поймал себя на мысли, что… завидует. Завидует лютой завистью. Он сам будет теперь до утра мучиться бессонницей, вновь и вновь ломая голову над вопросами без ответов, а этот везунчик Дюман… если и не будет спать, то совсем по другому поводу. Чтоб его!.. Да пошел он!..

По коридору пробежала Любица. Ее рабочий день на сегодня тоже окончен, куда она такая встревоженная, его даже не заметила. Лур пошел за ней и через два коридорных поворота оказался перед дверью с горящей красной надписью: «Не входить! Идет подключение!» Сбоку от дверей табличка с именем больного, графиком осмотров, инъекций и подключений, ниже имя прикрепленного визитера. «Больная Нинуш….. Доктор Дюман». Профессиональная этика не позволяла входить при горящей надписи. Но он должен узнать, что случилось. Он уже собрался наплевать на этику, но тут дверь распахнулась и Любица вскрикнула от неожиданности, наткнувшись на Лура. За дверью внутри палаты мелькнули лица заведующей Агнессы, оператора, еще нескольких врачей.

— Мы не можем его вернуть! — в глазах у девушки блестели слезы.

— Это уже второй раз, после Замата. Тогда же он вернулся. И теперь вернется. — Лур сделал попытку ее успокоить, но у самого вдруг подкосились ноги.

— Тогда с Заматом все было нормально, а сейчас…

— Что сейчас?

— Нинуш мертва. Никогда раньше больные не умирали во время подключений.

---

Глава 11

В палатке царил полумрак. Когда глаза привыкли к малому количеству света, Дюман рассмотрел внутреннее убранство импровизированного алькова. На полу, действительно, лежало что-то меховое, что можно было условно считать медвежьими шкурами. По полотняным скошенным стенам были протянуты разноцветные ленты, как и снаружи. От их пестроты возникала ассоциация с Новым годом или, скорее, с деревенской ярмаркой. Нинуш прерывисто дышала и нервно посмеивалась.

— Не можешь, значит, без алкоголя?.. Ладно, будет тебе напиток любви. Может, виски или бренди?

— Ты первая из пациенток, кто пытается меня в своем мире угостить. Да еще и приготовив напиток прямо из воздуха, — Дюман снова попытался взять шутливый тон.

— Я здесь не пациентка! Я — хозяйка! Помни об этом! Все. Не мешай. Дай мне сосредоточиться. Это не так просто, чтобы что-то появилось из ничего. — Нинуш закрыла глаза, но тут же снова открыла и схватила Дюмана за руку. — Это чтобы не сбежал! — И снова зажмурилась, так сморщившись, что стала похожа на вредную старушку.

На несколько минут наступила тишина. Нинуш слегка раскачивалась из стороны в сторону, все сильнее сжимая запястье Дюмана. Она была сейчас похожа на языческую колдунью.

«Легкий массаж тут не поможет, — с тревогой думал Дюман, глядя на ее шаманство. — Надо подумать о серьезной гормональной терапии. Но это потом, когда он вернется из подключения, а сейчас? Как он может помочь ей сейчас? Если она „наколдует“ спиртное, придется пить или сделать вид, что пьет, что нежелательно, и еще хуже, что она будет пить тоже, а в ее состоянии это уж совсем лишнее. Хорошо бы у нее на этот раз не получилось, тогда можно переключить внимание на механизм ее „волшебства“, отметить ее уникальность в этом смысле по сравнению с другими. Она — хозяйка этого мира, она — молодец. Главное, чтобы она не нашла в палатке бутылки».

Нинуш прервала свои покачивания, открыла глаза и стала шарить по шкурам и под ними. Палатка была невелика, никаких вещей в ней не было, не так уж много было мест для поиска. Нинуш высунула голову из палатки, надеясь найти бутылку у входа. Но там тоже ничего не было.

— Я просто волнуюсь, я еще никогда не делала этого при свидетелях… — оправдалась она. — Сейчас получится, не сомневайся! — И она снова закрыла глаза, сжала до боли его руку и начала глубоко дышать.

Совпадение? Или тем, что я хочу ей помешать, я действительно мешаю? Иола часто повторяла: «Очень хотеть — значит уже действовать». Иола… Где она сейчас? Почему все же не взяла трубку, не ответила на сообщение? Так. Не отвлекаться. Мешать Нинуш найти спиртное! Дюман сосредоточился на этой идее. Нинуш раскачивалась все сильнее, ее рука, по-прежнему сжимающая запястье доктора, начала дрожать, волосы на голове шевелились, будто обдуваемые ветром, хотя никакого ветра в палатке не было. Рука девушки начала нагреваться и становилась все горячей.

— Нинуш! — тихо позвал Дюман. — Давай прекратим. Обойдемся без бутылки.

Она не слышала, продолжала раскачиваться, волосы развевались все сильнее, отдельные пряди поднимались почти вертикально и были похожи на змей, сама девушка напоминала медузу Горгону.

— Нинуш! Прекрати! Все! Хватит! — он попытался отцепить ее руку. Безрезультатно. С девушкой явно происходило что-то невероятное. Она вся начала трястись. Обжигающе-горячая рука стала резко остывать, и через нее в руку Дюмана пошли болевые импульсы. В воздухе запахло озоном, как после грозы. Полотняные стены палатки вибрировали и двигались, как живые. Дюман хотел свободной рукой встряхнуть Нинуш, но он не смог к ней даже прикоснуться — будто током ударило. Дюман попробовал выбраться из палатки, волоча за собой горе-колдунью. Все вокруг дрожало и сопротивлялось. Тело Нинуш казалось многотонным. Со всех сторон будто начался ураган, и трудно было понять, где безопаснее: внутри или снаружи.

— Нинуш! Прекрати! Ты — хозяйка! Ты можешь это прекратить! — Дюман пытался перекричать нарастающий гул.

Воздух стал колючим и плотным. Десять, девять, восемь, семь… Звучал ли голос в пространстве, или это удары пульса вели обратный отсчет? Шесть, пять… Ну нет, он так просто не сдастся! Это ее мир, и катаклизм происходит там, а Дюман по долгу службы временный гость, и он отсюда уйдет. Он задержал дыхание, чтобы вызвать гипоксию и дать сигнал оператору возвращать его вне зависимости от времени визита. Четыре, три… Господи! Иола! Неужели он больше никогда не увидит Иолу?!. Только не это!.. Два… Один… Пространство сжалось в маленькую точку, где не было места даже крику. Темнота. Свет. Снова темнота. И вдруг… все кончилось.

Нинуш лежала на полу, запрокинув голову, в неестественной позе. Дюман справился с неожиданно накатившей тошнотой и вылез из палатки наружу. Благоустроенная свалка была почти без изменений, но в чем-то все же была разница, он пока не мог уловить, в чем именно. Вернувшись в палатку, он взял руку девушки. Пульса не было.

Он не сразу поверил в случившееся. Никогда раньше во время его визитов никто из пациентов не умирал. Да что там его — такого не было вообще ни с одним из визитеров за все годы практики общения с заболевшими МВК. Если только… часть информации не держалась в секрете… А если и впрямь наряду с основными исследованиями ведутся другие, секретные? Это подозревала Иола. Не об этом ли хотел поговорить Лур? И не с этим ли связан внеочередной созыв большого Совета?

Как бы там ни было, Нинуш он сейчас помочь уже не может. Надо успокоиться, дождаться возвращения, а там, уже дома, после встречи с Иолой, обо всем хорошенько подумать. По времени его уже должны были отключить от Нинуш. Может, в связи с местным катаклизмом время здесь замедлилось? Или вообще остановилось?.. От мысли об остановке времени его бросило в жар. Теоретически это возможно. Этот мир принадлежал Нинуш, с ее смертью… он вообще должен прекратить существовать…

Он снова вышел из палатки и замер от неожиданного зрелища. Очертания всех предметов, несколько минут назад абсолютно четких, расплывались и теряли цвет, медленно превращаясь в серо-бежевые пятна. Если мир Нинуш исчезнет, а его не успеют вернуть, где же он тогда окажется?.. М-да… Вот бы внутренние миры, как внешние, могли быть соседними, и из одного мира можно было напрямую попасть в другой… кто там у нас в соседней палате?.. Дюман пытался настроить себя оптимистично. Иола давно приучила его к мысли, что юмор — лучшее лекарство от всех проблем. Но как ученый он понимал, что в данной ситуации смешного слишком мало. Свалка Нинуш тем временем продолжала превращаться с бесформенное и бесцветное ничто. Палатка за спиной Дюмана тоже была уже невнятным облаком. Повсюду, куда хватало глаз, была эта вязкая амебоподобная масса бывшего мира. Никакой линии горизонта: небо сливалось с землей. Расстояния, определяемые через соотношения предметов, тоже исчезли. Дюман сделал несколько шагов, но тут же замер. Бежать или идти бессмысленно. Везде одно и то же. Если он где-то и находится, то это место называется «Нигде». Только не впадать в панику. Что бы сейчас сказала Иола? «В самой ужасной ситуации нужно искать что-нибудь хорошее». Ну, и что же может быть хорошего внутри этого серого молока?.. Дюман напряг воображение. Ну… В принципе, он жив. Во всяком случае, сам себе кажется таковым. Руки-ноги двигаются, голова соображает, глаза видят, хотя смотреть тут абсолютно не на что. Так, попробуем рассуждать логически. Нинуш умерла. Почему? Это сейчас неважно… Или важно? Его не сумели вовремя вернуть. Опять-таки — почему? Потому что Нинуш умерла, и он оказался в мире, которого уже нет? Как можно вернуться оттуда, чего нет?.. Или причина его невозвращения не в самой смерти Нинуш, а в причине этой смерти? Да-а… Привычная логика не справляется… Он застрял во внутреннем мире умершего больного. О мирах внутренней комы кое-что уже известно. Но в коме тело человека как бы мертво, а мозг жив и суперактивен: вот он-то и создает этот мир комы. Мир умершего человека… это уже к вопросам религии. Может, он сейчас в аду? Или в раю? Только не в своем, а в ее, Нинуш? Или, разрушаясь во время смерти, мир комы представляет собой некий материал, плацдарм, сцену — пустое пространство для новых миров комы? Это «место» — совсем не тот внешний мир, якобы объективный, но, по сути, созданный сознанием миллионов населяющих его людей, где сейчас тело Дюмана… Но это и не мир комы, созданный кем-либо из больных, вырванных странной болезнью из общего мира в этот особый, вынужденно-индивидуальный… И не тот, и не этот… А какой?.. Может, это место между мирами? Некая промежуточная стадия, пространство между, смежная Зона… Стоп. Где-то это словосочетание уже звучало. «Смежная Зона» — именно о ней после заболевания брата постоянно говорила Иола.

---

Глава 12

Ей снилось, что они шли с Дюманом по набережной вдоль моря в маленьком провинциальном городке, уютном, как французская булочная, тихом и безлюдном, как среднерусское захолустье. Непонятно откуда им наперерез бросилась цыганка и, не требуя денег, начала визгливо предсказывать: вместе хотите быть, вижу, как хотите, на лбу у вас написано, что хотите… а не дадут вам, ой, не дадут. И совсем не по-цыгански она вдруг начала причитать и подвывать и тут же превратилась в большую красную кошку с собачьими глазами. «Вы думаете, я против вас, а я — за. Я — друг! — сказала кошка. — Ваши враги — ваши друзья, а ваши друзья — ваши враги», — добавила многозначительно и снова превратилась теперь в трехрукую тетеньку в белом халате, которая двумя руками вязала на спицах длиннющий красный шарф, а третьей рисовала на окне амбарный замок.

Когда сны погасли, Иола подумала, что надо срочно рассказать Дюману и этот, последний, про цыганку, и страшный, нелепый — про падение в окно и про Куллиту. Она протянула руку, рассчитывая коснуться его плеча, но наткнулась на что-то квадратно-холодное. Открыв глаза и всматриваясь в темноту, она так и не поняла, где находится. Свет проникал через полупрозрачную матовую дверь из коридора. Это была явно и не квартира Дюмана, и не ее собственная. Комната больше всего походила на больничную палату, но других больных, кроме Иолы, в ней не было. Не было никаких намеков на окна, зато было множество приборов, на один из которых возле изголовья она и наткнулась. Иола попробовала пошевелить руками, ногами. Сковывающего оцепенения не было. Даже чувствовалась повязка на колене. Невыносимо хотелось пить. И понять, что же происходит. Цыганка-то была во сне, а вот все остальное… Мурашки побежали по спине, и холодным удушьем нахлынула тоска. И незнакомка с сиреневыми ногтями, и странная соседка, и укол, и разбитое окно, и по-прежнему никаких вестей о брате — все это не сон. Увы… А как бы хотелось, чтобы это оказалось сном! Она снова закрыла глаза. Когда-то в далеком детстве она упала с лестницы и попала в больницу. Тогда, тоскуя по дому всей беззащитностью маленькой девочки, впервые оторванной от родных, она все время пыталась заснуть и проснуться уже в своей кроватке с географической картой вместо коврика на стене, рядом с потрепанной куклой и с книжкой сказок под подушкой. От ужаса, который накатывал волнами, ей сейчас так хотелось, совсем как в детстве, заснуть и проснуться рядом с Дюманом. Ей казалось, что через сон, как через волшебное зеркало, можно попасть и в прошлое, и в будущее, и просто в другое место, куда очень захочешь.

Послышался звук открывающейся двери и шаги, кажется, трех человек… Первое желание было вскочить и потребовать ответа, где она и что с ней. Но в контексте происходящих событий вряд ли ей ответят правду. Иола постаралась ровнее дышать и притвориться спящей.

— Пора бы ей уже очнуться.

— Да, доктор Круферт, по времени пора.

Оправдывающийся женский голос очень знакомый, и имя Круферт — тоже. Да, оно часто встречалось в разных статьях.

— Я сильно сомневаюсь в правильности вашего решения. Она никогда бы не обнаружила наши подслушивающие устройства, они новейшего образца и в принципе не видны для обычного глаза.

— Устройства — да, но Иола могла видеть меня через окно и сказать доктору Дюману…

— И что бы такого она сказала? А?.. Что вы оказались в квартире в его отсутствие? Ах ты, мама дорогая!.. Великий криминал!.. Увидели открытую дверь и зашли проверить, все ли в порядке, — он мог забыть закрыть дверь…

— Она зашла после меня, дверь открывала своим ключом, — голос извинялся, приторно заискивая.

Женский голос… Чей же… Чей?.. Ну да, Куллита или Псевдокуллита. Та женщина, что сказалась соседкой, увещевала и успокаивала, а потом сделала укол.

— Придумали бы что-нибудь! В конце концов, я не знаю… влюбленная женщина может выкрасть ключи, чтобы добыть фото любимого мужчины и спать с ним вместо оригинала… Нет, как вам это понравится, я сам должен придумывать отмазки ее проколам!

— Доктор!..

— Вы прекрасно играете женщину, которая хочет замуж, по кулинарии вам пятерка, но немного романтики не повредило бы!

— Простите. Мне показалось, что по плану номер два мы сможем получить больше информации.

— Вы не имели права самостоятельно принимать подобное решение.

— Я хотела как лучше… Простите!

— Ладно. Я у себя в кабинете. Позовете, когда очнется.

Доктор Круферт вышел, хлопнув дверью. Круферт… Ну да, вспомнила, это же руководитель лаборатории, конкурирующей со школой Бранбардта. Она читала об их исследованиях, в надежде найти хоть что-нибудь о «смежной зоне». Визитеры Круферта, в отличие от визитеров Бранбардта, всячески стимулируют больных МВК к экспериментам, в частности, к «походам за горизонт». Бранбардт же исходит из постулата о постепенной адаптации больного внутри комы. Иллюзия относительной нормы, покой и надежда на выздоровление в будущем — вот три кита терапии Бранбардта, исповедующего гуманистические идеалы. Круферт утверждает, что лекарство от МВК может быть найдено только внутри МВК, и больных надо не успокаивать и обнадеживать, а, наоборот, доводить до отчаяния и провоцировать на самостоятельные поиски. Как говорится, спасение утопающих — дело рук самих утопающих. Вместо спасательного круга он бросал своим пациентам самые бредовые идеи, шокирующие и опасные. Его методы назывались жестокими, но, как ни странно, процент смертности среди больных лаборатории Круферта был не намного больше, чем среди больных Бранбардта.

— План номер два признавался стратегически более перспективным… Почему он так сердится? — спросила Куллита, когда начальник вышел.

— Стратегически — да, — вступил новый голос, низкий, с прокуренной хрипотцой; вошли они, видимо, вместе, но до сих пор этот новый мужчина молчал. — Стратегически — в будущем, а информация нужна сейчас. Не будет же он разговаривать дома сам с собой.

— Он будет за нее волноваться. Я приду его утешать, и он будет разговаривать со мной.

— Милая Куллита! Неужели ты не понимаешь? Он никогда не скажет тебе то, что мог бы сказать ей.